Оставшись старшим в храме, я искал забот. Два дня как заведённый носился по двору, выполняя просьбы прихожан. Очень хотелось оправдать оказанное доверие и угодить отцу Митрию, настоятелю храма. Мне льстило, что на время своего отсутствия отец Митрий поручил мне управляться с делами в церкви. Я даже усовестил себя за то, что "навесил" отцу Митрию кличку Чижик.
К исходу второго дня моего хозяйничанья несколько раз на глаза попадалась старушка. Похоже, она пришла после обеда и уже несколько часов сидела у входа. Я намотался в заботах так, что к вечеру сил не осталось ни на что, но и люди остались довольны. Когда ушел последний прихожанин, я вышел на паперть глотнуть воздуха и успокоиться. Моё внимание опять привлекла сухонькая старушка, которая так и просидела на паперти. Не заметить её было невозможно. Это была ухоженная старушка, с мужским носовым платком в руках, которым она то и дело обматывала кисть. Видно было, что не за милостыней она пришла. Я решил подойти к ней и осведомиться, в чём причина её столь долгого ожидания и почему она не идёт домой. Выяснилось, что ждёт она отца Митрия.
- Завтра годовщина, как чоловик помер, - защебетала старушка. - Хочу просить отца Митрия молебен отслужить, дух злой выгнать.
- Завтра приходите. Нет отца Митрия. Уехал, - пояснил я с некоторым облегчением, потому что сил у меня уже не было.
- Как же так? - запричитала старушка. - Обещал же, родимый. Может, ты, батюшка? - с последними словами она взяла меня за руку, и из глаз её полились слёзы. Никакой скорби и горя на лице, а только льются слёзы. Я молча рассматривал лицо просительницы, оказавшись в неловком положении отказать.
- Прошу, милок. Завтра годовщина. Придут люди, а этот дух смердит на весь дом, - старушка быстро склонилась и прилипла губами к моей руке. Мне стало неловко, но и отказаться от этого первого ощущения, когда в мольбе тебе целуют руку, я не смог. От подаренного мне просительницей действа мой дух налился силой. Когда вернусь в семинарию, буду просить рукоположить меня. С высоты посетивших мыслей мне стало жаль старушку:
- Хорошо, - согласился я, ещё не зная, что делать.
Потихоньку, чтобы никто из церковников не видел, я взял епитрахиль, четырёхконечный крест отца Митрия, кадило, молитвослов и пошёл за старушкой. Когда мы вошли к ней в дом, в нос ударил зловонный дух. Старушка открыла окно.
- Пуская проветрится.
Я начал приготовления к молебну. В этот момент в дом тенью зашла Лизавета, помощница отца Митрия. У меня едва не зашлось дыхание от Лизаветиного появления. Я рассчитывал на скрытность своих действий, а оказалось, что за мною следят зоркие очи. Лизавета поманила меня во двор, смешно загребая воздух ладонью. Я последовал за нею.
- Старая опять злой дух изгоняет? - заговорщицки зашептала Лизавета.
- Отца Митрия нет, - начал я, пытаясь оправдаться. - Что поделаешь, если просит? Я потом доложу... - чуть не вырвалось Чижику, - отцу Дмитрию.
- Это ничего. Заработай свою копейку. Отец Митрий помогает ей, - одобрительно закивала Лизавета.
- Почему в доме так воняет? - поинтересовался я, скорее, чтобы перевести от волнения дыхание.
- Я расскажу вам, - заулыбалась Лизавета и приблизилась ко мне так, что я почувствовал ее дурной запах изо рта. - Они с печником не рассчитались, и тот напакостил. Сунул под мазанку несколько яиц. Вонять будет, пока не изведет хозяев. С печниками шутки плохи.
- Может быть, надо сказать? - отпрянув от воняющего лизаветиного рта, предложил я, ошарашенный жестокостью печника.
- Старая, может, и не знает. Это ещё ея муж приглашал печника. И умер в день, когда печник закончил. Похороны. Не до него было. Старая отмахнулась от печника, вот он и отомстил.
- Отец Митрий знает? - меня поразила и весёлость, с которой Лизавета выдавала тайну.
- Знает.
- Чего же не поможет? - с недоверием посмотрел я на Лизавету.
- Доходное дело потерять, кто же захочет? И ты, батюшка, не робей. Молебен отчитай, получи свою четвертную и ступай, - Лизавета, довольная оказанной помощью, убежала. Она приняла меня в свой круг и признала старшинство.
Я вошёл в дом с тяжёлыми мыслями. Старушка мирно ждала, сидя у открытого окошка. При моём появлении она заулыбалась щербатым ртом и поправила белую косыночку на голове. Она преобразилась, уже переоделась в чистое, взяла свечи, аккуратно обмотанные платочком, - приготовилась к молебну.
- Выйдите, пожалуйста, - попросил я.
- Ничего, - не поняла моей просьбы старушка. - Я тут смирненько посижу.
- Выйдите, пожалуйста, вон! - грозно прикрикнул я, и сердце моё сжалось от боли. Я не мог смотреть на испуганную старушку, которая от моего крика вздрогнула, сгорбилась, словно ожидая удара плетью по спине, и покорно выскочила из комнаты, что-то шепча извиняясь. Видать, муж-конюх любил положить плеть на спину жены.
Я затворил дверь и быстро осмотрел печь и трубу. Видимых выступов не обнаружив, я поискал по углам, чем бы постучать, но в мыслях у меня был Чижик. Как он мог! Ради корыстных расчётов попирать правилами морали, совести, чести, наконец, обычным состраданием к беспомощной старухе. Мне вспомнился затхлый запах семинарии, и зловоние в доме старушки как будто усилилось. Как же так! Мир духовников вне стен семинарии такой же затхлый, как и в её стенах. От нахлынувшего гнева рука сама сжала крест. Именно прикрывшись крестом, благочинный вымогает у этой старушки деньги. Я смотрел на крест, с силой сжимая его, и решение пришло само собою. Крестом Чижика я начал обстукивать стенку трубы. Под самым потолком звук оказался звонче. Я приложился посильнее, штукатурка обвалилась. Из образовавшейся дыры ударило сероводородным смрадом. Запах был настолько тошнотворным, что меня едва не вырвало. Внутри лежало с десяток яиц. Я выбрал яйца и обмотал их толстым свёртком из газет. Дыру забил тоже газетами. Молебен свелся к тому, что я обильно обмахал кадилом комнату.
Старушка ожидала меня во дворе, молясь на заходящее солнце. Встретила она меня с содроганием. Молча схватилась за мою руку, и я почувствовал свернутые деньги у себя в руке. Вот так все святые отцы принимают подношения от обманутых прихожан.
- Спасибочки, спасибочки, - причитала старушка.
- Больше не будет вонять, - я не мог спокойно смотреть на старушку и не позволил ей на этот раз целовать себе руку.
Пряча свёрток с яйцами, разбитый окончательно, я уходил прочь от доходного дома отца Митрия. Совесть моя восставала! Путь пастыря - не трудный путь, а грязный. Какое лицемерие! От гнева я не шагал, а ударял ногами в землю. Что же это делается, Господи?! Ради низкой наживы, ради шкурного счастья обманывать забытую Богом старуху! Незачем ей целовать нам руки. Не за что ей нас благодарить! Мы - виновники её мучений!