Аннотация: Остросюжетная молодёжная повесть о жизни старшеклассников в летнем лагере труда и отдыха в СССР в начале восьмидесятых годов.
Андрей Геращенко
(г. Витебск, Беларусь)
На исходе детства
(повесть)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПОХОД В ВЕРЕЧЬЕ
Девятый класс позади. Как я пошёл на таран во время вождения при прохождении производственной практики. Мотор едва не отдавил Жалейко пальцы. Мы идём в поход с ночёвкой. Я и "восточная принцесса". Нашего учителя, по его словам, заставляли в армии держать на вытянутых руках рацию. Дед Забудуй и его "Фердинанд". Песня про попа и его любимую корову Сильву, которая почему-то очень не нравится классной. По словам Пятитуркиной пение Гутовского похоже на рёв сивого мерина. Неожиданно выясняется, что у Колёсова - ярко-красные трусы. Сивчука не берут в компанию. Играем в "бульбу". Словесная перепалка с вереченскими. Лагерь в лесу. Ритка - "идеальная жена". Идём на поиски хлеба в соседние деревни. Кого было больше в Смоловке - полицаев или партизан? Мы экспроприируем для себя часть добытого хлеба и сала. За что меня укусила Сазонова. Машевский Олег не смог вырезать ложку. Свёртываем лагерь и возвращаемся в Веречье. Парикмахерская во дворе интерната. Беспокойная ночь. Почему, по мнению вереченской молодёжи, Козак похож на метеор, и где он мог служить в армии. Машевский Сашка с топором в руках собирается сразиться с неприятелем, а классная поёт песни. Встреча с ветераном. Мы пишем на доске в Вереченской школе всякие гадости в отместку за ночное нападение.
Девятый класс позади. На сердце легко и радостно - никаких тебе нудных экзаменов, никакой нервотрепки. И, самое главное - впереди целое лето. Целое лето юности, буйной природы и отдыха. Я переворачиваюсь с одного бока на другой на своем мягком и удобном диване и мысленно еще раз переживаю сегодняшний день.
Сегодня мы в последний раз ездили на практику от учебно-производственного комбината на Первое озеро. Впрочем, на самом деле оно называется Луговым, но все как-то привыкли к порядковому номеру, и используют его вместо названия. Зря я, однако, при сдаче нормативов отбросил страховочные дублирующие педали. По технике безопасности это, конечно же, не положено, но мастер Огольцов направил ко мне в кабину Гутовского, а Сергей Гутовский - мой лучший друг. Перед другом хотелось доказать себя с лучшей стороны, так что уговорить его снять страховочные педали было делом техники, хотя Гутовский согласился не сразу - словно чувствовал неладное, И проехал-то я прилично. И только в конце перед нашим ГАЗ-52 неизвестно откуда выскочил "Белорус", в кабине которого свдели Маузеров в Сидоров из девятого "Б", тоже практиковавшиеся в вождении. Сейчас это смешно вспоминать, особенно растерянные физиономий "бэков", когда я, растерявшись, вместо тормоза нажал на газ и пошел с трактором на таран. Гутовский в это время лихорадочно искал педали, но было уже поздно - раздался глухой удар и обе машины остановились. Огольцов выругался, назвал меня "вороной", а Гутовского - "тормозом". Сидоров и Маузеров, убедившись, что их никто ни в чем не обвиняет, поспешили убраться восвояси. Впрочем, Огольцов тоже не особенно долго злился - трактор вообще был невредим, а у нашего "газончика" лишь немного погнулся передний бампер, который выровняли за каких-нибудь пятнадцать минут. После этого случая вождение закончили и повезли всех в УПК.
Там пришлось сгружать с кузова какой-то мотор. Игорь Жалейко отмочил довольно любопытный номер. По команде преподавателя Жоры мы дружно стащили железный механизм с кузова, дружно опустили вниз и, дружно отпустив, поднялись. Но поднялись не все - Жалейко, согнувшись в три погибели, продолжал держаться за мотор.
- Ты чего, Игорек? - удивился Машевокий Сашка.
- Ой, мальцы - у меня там пальцы остались, - растерянно пробормотал Жалейко.
- Ну ты даешь - так можно и без руки остаться! - озабоченно сказал Жора и скомандовал: - А ну, взяли!
Мы вновь схватились за мотор и переставили его на другое место, дав Жалейко возможность разогнуться.
- Ты больше так, парень, не шути! А ну - покажи пальцы! - озабоченно потребовал Жора.
- Да ничего страшного, Георгий Андреевич, - заверил Жалейко и показал свой заметно посиневший палец.
- Ничего себе - такая тяжесть на пальце, а он так спокойно себя вел, - удивленно оказал я Гутовскому.
- Его палец просто в песок вдавило, вот он и не проявлял никаких эмоций, - махнул рукой Гутовский.
- Да - тебе бы так вдавило, - недовольно буркнул Жалейко, услыхавший наш диалог.
Вечно с Жалейко что-нибудь случается.
По шоссе проехала какая-то машина и зал осветился яркими, бегущими бликами. Хорошо, что наш дом далеко от дороги - и как это, интересно, живут люди в больших городах, где дорога рядом с домом? В тех же Витебске, или Донецке, например? Вон когда в Витебске у родственников ночевал в Синем доме, так половину ночи заснуть не мог - то автобусы с троллейбусами до часу ночи шумят, то какие-то пьяницы под окнами отношения выясняют. Все же у нас в Городке с этим получше. Я еще раз переворачиваюсь с боку на бок и проваливаюсь в какую-то полусонную дрему...
Мы снова на озере. Объявляют мой заезд. В центре трассы на красивом стуле в блестящем платье с короной на голове сидит Ольга Березнякова, самая красивая девчонка на свете. И тот из нас, кто лучше всего проедет, получит возможность сесть рядом с ней на другой, точно такой же и пока еще свободный стул. Я старательно кручу баранку и, поддав газу, вижу, что Гутовокий, улыбнувшись, поднял большой палец вверх. А это значит, что у меня лучшее время и я смогу сесть на заветный стул. Но перед самым финишем на дорогу неожиданно выскакивает трактор, в кабине которого сидят Маузеров и Жора. "Тормози!" - кричит Гутовский. Я изо всей силы давлю на тормоз, но педаль со звоном уходит вниз. "Сломалась!" - кричу Гутовскому. "А запасная?!" - напоминает Сергей. Я ищу запасную... "Быстрее, ты что - спишь, что ли?!'' - недовольно кричит Гутовский и, подбежав, начинает раскачивать корпус моего почему-то остановившегося "газона".
- Ты спишь? Вставай, - тихо повторяет Гутовский...
- Вставай, Игорек - к тебе уже Сережа пришел, - ласково повторяет мама и я открываю глаза.
На кресле возле кровати сидит Гутовский и, чуть заметно улыбаясь, поглядывает в мою сторону.
- Сколько время? - спрашиваю я и тру глаза.
- Уже пять минут десятого - пошли быстрее, - отвечает Гутовский.
Солнечное июньское утра встречает нас свежестью и еще не успевшей окончательно исчезнуть ночной прохладой. Воздух пьянит своей чисттотой и вскоре от моего сонного состояния не остается и воспоминаний. Шагая рядом о Гутовским, я оглядываю его снаряжение: старые школьные штаны, черный свитер, на ногах - потертые кеды, за спиной - огромный, полинявший рюкзак. Мой, висящий за плечами, примерно втрое меньше.
- Ты что - лодку туда запихнул, что ли? - я, наконец, не выдерживаю и показываю на рюкзак Сергея.
- У старого партизана все должно быть в полном порядке. Не то, что у тебя - только пакет с едой влазит, - со смехом парирует Гутовский.
- Да ты знаешь, сколько всего сюда лезет?! Да ну тебя! - мне становится обидно за свой рюкзак и я перевожу разговор на другую тему: - А хорошо, что с нами в поход Козак идет?
- Чего хорошего?
- Конечно хорошо - себя гораздо свободнее можно будет чувствовать. А вот без Крысы я бы вполне обошёлся.
- А мне все едино - что с Крысой, что без Крысы, - пожал плечами Сергей.
Крысой мы почти всем классом дружно прозвали нашу классную - Светлану Ивановну Немченко. На это было несколько причин. До девятого класса мы с Гутовским занимались английским в подгруппе у Царевой - доброй и не слишком требовательной женщины, в девятом же, когда произошло всеобщее слияние классов, мы попали в подгруппу к своей "классной". И с первого же дня она невзлюбила нас с Гутовским за "дурацкое произношение и лень", а мы отвечали ей на уроках той же монетой за бесконечные придирки и совсем уже не вписывающиеся ни в какие ворота "тройки". Немченко, к тому же, "доставала" нас и на классных часах - вечно или я, или Гутовский были виноваты то в недостатке макулатуры, то в плохой уборке класса. Справедливости ради, стоит отметить, что подобным образом она относилась к большей половине класса. Заслуженно это было или нет, сказать трудно, в юности все воспринимается слишком максималистски, на факт остается Фактом - в классе Немченко не любили.
Около школы собралась уже большая половина нашего класса и с десяток девчонок из параллельного.
- Где это, интересно, "бэки", - тут только их девчонки? - удивленно спросил я у Гутовского.
- Может где пиво пьют или Муркеша гоняют, - предположил Гутовский.
Мы подошли к крыльцу и чинно, по взрослому поздоровались с сидящими там Сивчуком, Жалейко и братьями-близнецами Машевскими.
- Ты, Сережа, как будто в тайгу собрался. А топор тебе зачем? - спросил у Гутовского Машевский Олег.
Его брат в это время взглянул в сторону школьных ворот и, широко улыбнувшись, сбежал с крыльца. Проводив его взглядом, я увидел, что в воротах показались 0льга Березнякова и ее подруга Марьяна Степаненко. Машевский уже давно бегал за высокой, стройной, светловолосой Марьяной, которую многие считали самой красивой девушкой школы. Именно ей и предназначалась улыбка Александра. Мне же гораздо больше нравилась Березнякова, резко .выделяющаяся на фоне остальных девочек густыми черными косами, почти черными глазами и вообще каким-то неславянским, восточным обликом. Ольга напоминала мне восточную принцессу.
Впервые я познакомился о ней на школьном новогоднем празднике года три назад, когда объединили первую и вторую школы в одну. Наша вторая, одноэтажная - сгорела и нас временно перевели в первую, трехэтажную. А рядом уже строилось нынешнее здание, куда нас всех спустя год и перевели, а в старой первой школе устроили УПК - учебно-производственный комбинат, где нас обучали профессиям шофёра и тракториста. Березнякова до слияния училась в первой, так что до новогоднего праздника 1980-го мы с ней не встречались.
На празднике она была в каком-то красивом маскарадном платье, украшенном десятками блесток и показалось мне в этом наряде самой настоящей принцессой. На меня же тогда Березнякова не обратила абсолютно никакого внимания. Впрочем, вряд ли ее мог заинтересовать маленький, худенький шестиклассник. Стоит ли говорить, как я был рад, когда узнал, что в девятом классе Березнякова будет учиться вместе с нами.
Я тоже подошел к девчонкам и поздоровался с обеими. Машевский тут же отвел Марьяну в сторону и мы остались одни.
- Ну как настроение - походное? - спросила Ольга.
- Ничего. Только бы дождь не потел, - я посмотрел на небо с таким видом, словно всю жизнь занимался метеорологией и это неожиданно рассмешило Березнякову.
- Что ты там такое увидел?
На самом деле без очков я мало что видел, но носить их стеснялся.
- Может, дождь пойдет...
- Это при такой-то жаре?!
- Может и при жаре пойти...
Мне хотелось поговорить о чем-нибудь другом, но, как назло, ничего другого не приходило в голову.
В это время подошла Кирпичевская из 9 "Б" и, к моему огорчению, увела Ольгу с собой.
Без четверти девять пришла Светлана Ивановна, а без пяти, едва не опоздав - "трудовик" Козак.
Козаку не было еще и тридцати. Он служил в десантных войсках и постоянно рассказывал одни и те же истории - как он служил "дальномерщиком" и таскал на себе дальномер для корректировки огня, и о том, как у них в части провинившиеся должны были стоять несколько минут по стойке "смирно" и держать на вытянутых руках рацию. Кроме всего прочего Козак имел несколько писклявый голос и, когда нервничал, начинал очень быстро мигать глазами, что изрядно всех нас смешило. В следующем учебном году Козак должен вести у нас астрономию. Ребята из десятого говорили, что у него на уроках дисциплина не слишком строгая и мы были даже рады, что в астрономы нам достанется Козак, а не, например, директор школы Хлеборобов.
Еще во время занятий было решено идти в Щелбовские леса, в окрестности деревни Веречье. Леса и в самом деле были там отменные и пока еще сохранили дух чистой, почти первозданной природы. До Веречья было около двадцати пяти километров и Гутовский с Машевским Александром были уверены, что мы пойдем пешком. Но, поскольку нам сказали захватить с собой деньги, я и Машевокий Олег все же считали, что на чем-то поедем.
Так оно и оказалось. В десять Немченко и Козак собрали всех возле крыльца и сообщили, что в десять сорок поедем автобусом до Смоловки, а затем пойдем пешком до Веречья последние семь километров. Это известие откровенно возмутило Гутовского:
- И что это за поход такой - на автобусе?! Нам скоро на зональные соревнования по туризму ехать, а в активе ни одного приличного похода нет. С таким же успехом могли бы разбить палатки во дворе школы.
- Кому не нравиться - можно остаться дома, - недовольно заметила Немченко: - Тебе, Гутовский, что-то не нравиться? У нас ведь девочки идут - неужели ты не понимаешь, что не всем под силу пройти такое расстояние?!
Гутовский презрительно хмыкнул и отвернулся.
- Тебе бы только с твоей дуростью землю ногами мерять! - возмутилась Пятитуркина, отличающаяся скандальным и развязным характером.
- А тебе лень?
- У меня еще крыша пока не поехала! А ты, если очень хочешь, можешь бежать вслед за автобусом, придурок! - подытожила Пятитуркина.
- Да ну тебя, сама ты дура! - рассердился Гутовский.
- Перестаньте, ребята - как вам не стыдно, - прервала перебранку
Немченко.
- А что он... Ему солнце голову разогрело, вот и несет всякий бред! - не унималась Пятитуркина.
- Нет, Сережа - на автобусе и в самом деле лучше, - заметил Машевский Олег.
- И ты туда же?! - Гутовский повернулся ко мне и с надеждой спросил: - Ну а ты как?
Видимо я состроил такую скептическую рожу, что Гутовский, не дожидаясь ответа, махнул рукой, плюнул и недовольно, пробормотал:
- И это называется "туристы" - о таким настроением лучше вообще
дома сидеть.
Гутовского. почти никто не поддержал, разве что Сашка Машевский попытался что-то сказать о турслете, но на него тут же зашикали и больше всех его брат Олег.
Минут через двадцать приехал "Фердинанд" - автобус учебно-производственного комбината. Вообще-то автобус был собран на базе "ГАЗ-52", но "Фердинандом" его прозвали после недавно прошедшего сериала "Место встречи изменить нельзя". За рулем ко всеобщей радости сидел дед Забудуй - веселий, жизнерадостный запорожец, лет десять тому назад приехавший в Городок с Украины. Дед Забудуй был очень маленького роста и при езде подкладывал под себя небольшую подушечку, чтобы лучше видеть дорогу. Зато в пути не было более веселого и озорного шофера. Несмотря на свои шестьдесят Забудуй больше всего любил пристроиться сзади какой-нибудь машины и, дождавшись всеобщего нетерпения, резко нажать на газ, обгоняя более осторожный и предсказуемый автомобиль. У школьников (по крайней мере у мальчишек) все это вызывало настоящий восторг, но учителя к проделкам Забудуя относились настороженно - мало ли что может случиться - ведь не дрова, а детей везет.
Дождавшись, пока все усядутся, Забудуй весело подмигнул Машевскому Олегу, а затем спросил у сидевшего впереди Жалейко:
- Ну, як палец?
- Так, ничего, - смутился Жалейко, потому что девчонки еще ничего не знали.
- В мотор пальцы су ваты нэ трэбо - цэ ж нэ дывчина! - засмеялся Забудуй.
Немченко осуждающе посмотрела на Забудуя, но тот, не обратив на это ровным счетом никакого, внимания, спросил:
- Ну так шо - йидэм?
- Поехали, - кивнул Козак.
Забудуй надавил на газ и автобус рванул вперед. За Городком Забудуй разошелся вовсю и стрелка спидометра приблизилась к девяноста километрам. Немченко тут же недовольно поморщилась:
- Разве можно так быстро ехать - здесь ведь дети?!
Забудуй улыбнулся, что-то пробурчал себе под нос, но скорость все же сбросил.
- Будем сейчас половину дня тащиться, - недовольно заметил Машевский Олег.
- Я за вас отвечаю и прошу не спорить! - потребовала Немченко.
- Я и не спорю? - огрызнулся Машевский и тихо, чтобы не услыхала классная, добавил: - Вот Крыса!
За окном автобуса мелькали поля, на которых вовсю зеленели зерновые. По обочинам отцветали последние одуванчики, подставляя жаркому июньскому солнцу свои медово-желтые розетки. Было довольно жарко и пришлось открыть почти все окна. Немченко попыталась было заикнуться о сквозняке, но ее никто не слушал и классная оставила нас в покое, не разрешив, правда, высовывать в окна головы.
- Чтобы придорожные столбы не сбивать! - уточнил Олег и все засмеялись .
Через некоторое время все успели рассказать друг другу вчерашние новости и в автобусе стало тихо и как-то скучно.
- Давайте песни попоем, что ли?! -предложил Машевский Сашка.
- Давайте, - поддержала Березнякова: - А что мы будем петь?
- Давай "Сильву", - шепнул я Олегу и, пока все договаривались, мы с Машевским заорали на весь автобус:
У попа была корова,
Поп ее любил.
Чтобы корова была здорова,
Он ее доил...
Многие тут же прекратили споры в дружно поддержали наш дуэт:
Доил и приговаривал:
Сильва, ты меня не любишь!
Сильва, ты меня погубишь!
Мало!
Молока даешь!
Сильва, ты меня не любишь!
Сильва, ты меня погубишь!
Мало!
Молока даешь!
Немченко нахмуриласъ:
- И хочется вам эту дурацкую пэтзушную песню петъ?
"Сильва" в нашем классе стала популярной благодаря ребятам, которые после восьмого класса ушли в СПТУ и техникум. Была она совершенно невинной, но почемуто страшно не нравилась классной. Мы, хорошо зная, что в песне нет никакого криминала, и что она не нравится классной, пели ее при каждом удобном случае. Не для того, чтобы позлить Немченко - мы, в общем-то, были не злые, а просто из-за пока трудно понимаемого нами чувства инстинктивного протеста и бунтарства. Просто мы росли, казались себе уже взрослыми и, наверное, поэтому не отказали себе в удовольствии прогорланить эту песню еще раз, закончив "исполнение" невообразимым истерическим хохотом.
Забудуй рассмеялся, покачал головой и вновь нажал на газ, обогнав встретившийся по дороге газик-козелок.
"Бэки" и те из наших, кто пришел только в девятом, песню хотя и знали, но любили все же меньше и подпевали не так активно. Зато наши мальчишки (за исключением Жалейко) старались за четверых. Жалейко же просто стеснялся, но тоже по мере сил вносил свою лепту в общий стихийный хор.
После "Сильвы" Гутовский набрал полные легкие воздуха и, картинно прокашлявшись, запел, изображая знаменитого народного атамана:
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны...
Все мальчишки, кроме Сивчука, тут же подхватили:
Выплывают расписные, острогрудые чалны!
На переднем Стенька Разин...
Песня получилась веселой и залихватской. Понемногу подключились и девчонки. Голос Гутовского звучал некоторым диссонансом и Пятитуркина не упустила возможность обратить на это внимание:
- Что ты, Гутовский, ревешь, как сивый мерин, который собрался рожать?!
Гутовокий на мгновение смутился и перестал петь, но затем решил не обращать внимания и еще более энергично выдал несколько не совсем удачных нот. Пятитуркина в сердцах плюнула и отвернулась. Дождавшись конца песни, Гутовский, как ни в чем не бывало, спросил:
- А ты уже знаешь, как оно, когда рожаешь?
- Ах ты скотина! - возмутилась Пятитуркина, но, взглянув на классную, все же сдержала свои эмоции.
В Смоловку приехали уже в двенадцатом часу и, не останавливаясь для отдыха, отправились пешком по песчаной дороге в сторону Веречья. Солнце находилось уже в зените, и жара с каждой минутой становилась все нестерпимее. Я с каждым шагом чувствовал все большую жажду, но, глядя на невозмутимость Гутовского, пока помалкивал, рассчитывая, что о привале рано или поздно попросят девчонки. Песок раскалился до такой степени, что стали заметны горячие воздушные струйки, рождающиеся возле самой дороги и медленно поднимающиеся в небо. Тем не менее, на горизонте чернели какие-то подозрительные скопления покатых, темных туч.
От былой утренней свежести не осталось и следа и казалось, что весь окружающий воздух как-то сразу потяжелел и покрыл земную твердь душной пеленой. В кустах пронзительно пели птицы и стрекотали невидимые кузнечики.
Первой не выдержала классная. Где-то на полпути к Веречью она окликнула Козака и решительно заявила:
- Пора сделать привал, девочки устали и им нужно отдохнуть.
Козак кивнул и объявил нашему "цыганскому табору" двадцатиминутную остановку.
Девочки лишь немного отошли от дороги и, не желая углубляться в лес, расположились на небольшой возвышенности. Козак и Немченко сели чуть в стороне, а мы тут же исчезли среди деревьев. Машевский Сашка оторвал большущий дубец и принялся налево и направо сшибать растущий по сторонам папоротник. Я не выдержал и засмеялся. Его брат Олег возмутился и попытался отобрать "саблю":
- Што ты, как дитенок - еще соску в рот вставь!
- Отвяжись! - огрызнулся Сашка и, помахав некоторое время дубчиком, все же выбросил его в кусты.
Наконец отыскали подходящую полянку, но путь к ней преградил большой ручей. Перепрыгнуть через него не было никакой возможности и все с надеждой посмотрели на Гутовского, у которого, единственного из нас, на ногах были высокие резиновые сапоги.
- Могла бы и на этой стороне поесть, - проворчал Гутовский, но все же спросил: - Кого первого тянуть?
- Давай меня - я самый тяжелый, - предложил Олег, слоено это могло иметь какое-то значение.
Обоих Машевских и Жалейко Гутовский перенес без особых приключений. Взвалив на спину Колесова, Сергей вошел в воду, но на самой середине ручья споткнулся и, чтобы сохранить равновесие, поддернул Колесова вверх. Старые, школьные, темно-синие штаны Колесова не выдержали такого грубого обращения и с громким треском разошлись в стороны, обнажив ярко-красные трусы. Я не сдержался и засмеялся. Гутовский, посчитав, что я смеюсь над ним, предупредил:
- А тебя я вообще на этом берегу оставлю.
- Колесов не проронил ни слова.
- Да, Саша - как ты теперь с такими штанами нашим бабам покажешься? - крикнул я им вдогонку.
- А что - сильно видно? - наконец выдавил из себя Колесов, расстроенный происшедшим.
- Конечно! - охотно кивнул я.
Меня это здорово забавляло. Машевские и Жалейко тоже засмеялись. Колесов же готов был едва ли не расплакаться. Положение у него и в самом деле было незавидное. Во всяком случае, в таком виде попдаться на глаза девчонкам было явно нельзя. Гутовокий, чувствуя за собой некоторую вину, раздраженно заметил:
- Ну что вы ржете, как лошади?! У человека неприятность, а вы ржете! Давайте лучше подумаем, что делать.
- Во-первых, меня перенеси - вот что делать! - крикнул я, сообразив, что обо мне явно позабыли из-за Колесова.
Гутовский перенес меня, и мы все вместе начали распаковывать свои рюкзаки и доставать оттуда продукты, попутно думая о том, что теперь делать с Колесовым.
- Может, у кого нитки есть? - с надеждой спросил Машевекий Сашка.
Ниток ни у кого не было.
- Придумал! - радостно крикнул Олег и, поспешно прожевав и проглотив кусок сала, предложил: - Ты обвяжи вокруг пояса рубашку, чтобы она сзади свисала, как будто бы тебе жарко - вот ничего видно и не будет.
- При ходьбе будет болтаться, - неуверенно предположил я.
- Не будет. Сейчас посмотрим - может все еще будет нормально, - заверил Машевский.
Наш разговор перебил отдаленный призывный крик Сивчука:
- Эй, мужики, где вы?!
- В п...! - в рифму выругался Гутовский и все засмеялись.
Сивчук был любимчиком Немченко, но вот мы его определенно не любили. И даже трудно было сказать, за что именно. То ли за стремление всегда и всюду изобразить старание и высокий интеллект, которых, на наш взгляд, не было, то ли еще почему. Порой просто не любишь человека и не всегда можешь объяснить, почему. Подобные чувства к Сивчуку испытывали почти все мальчишки, а на привале мы сознательно ушли в лес без него.
- Эй, мужики?! Вы где? - продолжал кричать Сивчук.
- Вот дурак - ему же объяснили! - засмеялся Машевекий Сашка.
- Ему это полезно - пускай поищет, - охотно согласился Гутовский.
- Разве хорошо, что мы его одного бросили?! Надо его позвать, - возразил Олег.
- Зачем нам этот придурок нужен? Ну, давай - спасай! - раздраженно заметил его брат.
- Витек! - позвал Машевекий Олег, но Сивчук не отозвался - то ли успел далеко отойти, то ли обиделся, поняв, что его оставили одного.
Назад перебрались точно таким же способом, но каждый, перед тем, как залезть Гутовскому на спину, подтягивал штаны вверх, опасаясь, что с ним случится то же самое, что случилось с Колесовым. Колесову же бояться было больше нечего, и он соорудил из собственной рубашки некоторое подобие набедренной повязки, сдвинутой назад. Рубашка хоть и болталась немного в стороны при ходьбе, но все же надежно закрывала дыру. Во всяком случае, никто ничего не замечал, хотя и сам Колесов старался теперь плестись в хвосте растянувшейся колонны.
В это время, как назло, подул легкий ветерок, и жара стала спадать.
- Саша! Колесов! Может, ты одел бы рубашку, а то еще простудишься. Тебе что, жарко? - спросила Немченко.
- Жарко, - кивнул Колесов.
- А что это ты в конце идешь, может быть, устал? - не унималась классная. - Андрей Петрович, может быть вы, как мужчина, с ним поговорите? Что-то здесь не так, - попросила классная Козака.
- Хорошо, - кивнул Козак и пошел к Колесову.
Мы с Машевским Сашкой пошли вместе с ним - отчасти с тем, чтобы помочь Колесову, но в большей мере из-за желания не упустить их разговор. И, надо сказать, Козак оправдал наши ожидания. Так и не получив от Колесова вразумительного ответа, он раздраженно спросил:
- Если у тебя все нормально, что же ты плетешься, как в жопу раненый?!
Машевский посмотрел на меня, я на Машевского и, не сговариваясь, мы дружно засмеялись громким, неудержимым хохотом. Колесов растерянно улыбался. Козак был еще слишком молодым учителем и понял все по-своему:
- А ну, прекратите поясничать!
- Мы не... Ха-ха-ха!. - попытался я что-то пояснить, но пока мог только смеяться.
- Я говорю - прекратите! Что с вами случилось?!
- Колесов и в самом деле раненый! - наконец смог произнести сквозь хохот Машевский.
- И как раз пониже спины! - уточнил я.
- Вы что, издеваетесь надо мной?! - вспылил Козак и быстро быстро заморгал, что с ним часто бывало в минуты сильного волнения. Мы с Машевским, видя, что Козак всерьез расценил наше поведение, как вызов, перестали, наконец, смеяться и вместе с Колесовым рассказали, что же произошло. Теперь улыбался уже и сам Козак:
- И что это вас через этот ручей понесло? Ладно, иди в конце. А вы ему хоть компанию составьте.
Было хорошо заметно, что Козаку неловко за свое поведение, и он быстро ушел вперед нагонять Немченко. Мы же с Машевским послушались его совета и остались вместе с Колесовым, образовав замыкающую арьергардную тройку.
В Веречье пришли уже к обеду. Солнце окончательно исчезло, и небо заволокло низкими, свинцово-синими тучами. Я не удержался и крикнул:
- Сейчас как пойдет дождь, вот и будет нам поход!
- Что ты все время каркаешь?! Докаркаешься - и в самом деле пойдет! - предупредил Гутовский.
Веречье оказалось довольно захолустной деревней, гораздо меньшей, чем Смоловка. Неподалеку от то ли большого ручья, то ли маленькой речушки стояла деревянная школа очень необычной формы, похожая на какой-то сказочный теремок. Как оказалось, раньше это была сельская церковь. Веру в Бога упразднили, а здание передали детям. Особенно мне понравилась крыша - казалось, что маленькая сказочная избушка поставлена сверху на большую.
Козак отправился на поиски местных учителей, чтобы отметить свои командировки, а Немченко предложила всем нам располагаться во дворе школы. Но сидеть во дворе было скучно и вскоре все ребята (на этот раз и Сивчук) вышли к дороге и, достав мяч, предусмотрительно взятый под расписку из школьного спортзала, стали в круг и занялись перепасовкой. Чуть позже к нам присоединились Степаненко, Березнякова, Пушкина, Пятитуркина, затем другие девчонки и круг стал настолько большим, что пришлось переходить к "бульбе". Игра в "бульбу" заключалась в том, что потерявший мяч садился в центр круга и его можно было "выбивать", то есть попасть в него мячом и тогда сидящий вновь мог встать. Впрочем, "выбиваемый" мог мяч поймать и тогда садиться приходилось "выбивающему". Так продолжалось до тех пор, пока оставался стоять кто-то один. Игра считалась оконченной и все вставали снова. Само собой особенной удалью считалось с силой ударить мячом в кого-нибудь из сидящих. Интересо и само название игры - "бульба". Возможно, оно возникло из-за схожести сидящих в центре круга с бульбинами, лежащими в кастрюле, котелке или костре. В любом случае игра имела своё национальное своеобразие и от этого почему-то лично мне казалась ближе и интереснее.
Лучше всех "резать" мяч получалось у Машевского Сашки и он даже разок здорово заехал мне по голове. Я был страшно разозлён и, когда мне представилась возможность, хотел ответить ему тем же, но промахнулся. Пришлось опять сесть в круг, где довелось получить по спине ещё и от Гутовского, движимого желанием поскорее вызволить меня и поставить в строй.
Возле школьного забора появилась небольшая группа местной молодёжи. От неё отделились двое парней одного с нами возраста и сели неподалёку, принявшись наблюдать за игрой. При наших неудачах в игре они громко смеялись и отпускали шутки, попыхивая сигаретами. Наконец Машевскому Сашке это надоело и он раздражённо спросил:
- Какие проблемы, ребята?
- У нас нияких праблем. Это у тебя проблемы, наверно, - засмеялся чернявый парнишка и сверкнул вставленным металлическим зубом.
- Вам что-то надо? - поддержал Машевского Гутовский.
- Шакалада! - ответил чернявый.
Все перестали играть. В разговор вмешалась Пятитуркина:
- Эй ты, крест беззубый - вали отсюда!
- Мне што - каждая сучка указывать будет? - возмутился чернявый.
- Я, может и сучка, а ты, наверное, кастрат! - заявила Пятитуркина и все засмеялись.
- Ребята, валите вы отсюда! - предложил Машевский Сашка.
Чернявый, не ожидавший такого напора со стороны Пятитуркиной, нецензурно выругался и, пообещав "разобраться", ушёл вместе со своим спутником к поджидавшим их неподалёку своим. Деревенские ещё пару раз прокричали что-то обидное, но, завидев возвращающихся Козака и ещё какого-то мужчину в зелёном пиджаке и серых, давно не глаженых штанах, сочли за лучшее куда-то исчезнуть.
Мужчина оказался завучем школы. Немченко и Козак оформили командировки и мы наконец-то отправились в лес.
Особенно далеко идти не пришлось - почти сразу же за Веречьем начиналась такая непролазная чаща, что километра через три мы свернули с лесной дороги в лес и, пройдя метров триста, решили разбить лагерь. Прежде всего нужно было распределиться по группам и решить, кто в какой палатке будет жить.
Старая досталась Машевским, Жалейко и Сивчуку. Я, Гутовский и Колесов взялись за более новую.
Как обычно, никто не хотел жить в одной палатке с Сивчуком, но он то ли не замечал этого, то ли делал вид, что не замечает. В конце концов, Олег Машевский позвал его в свою палатку. Мы были только рады такому повороту событий. Сивчук тут же принялся указывать Жалейко, как и где нужно ставить колышки и надоел Игорю ещё до того, как им удалось поставить палатку.
У нас палатка получилась отменной. Гутовский очень точно вырубил жерди по высоте, а мы с Колесовым удачно закрепили растяжки. У Машевских тоже получилось сносно, но всё же значительно хуже, чем у нас.
- Это потому, что у них Сивчук слишком много командовал, - сказал я Гутовскому и мы засмеялись.
Не успели мы ещё как следует разместить вещи в нашем временном жилище, как появился Козак и объявил, что нужно ставить палатки девочкам.
- Могли бы и сами что-то сделать, - пробурчал Гутовский, глядя в сторону тех девочек, которые вообще сидели сложа руки: - Вон Марьяна с Березняковой уже почти поставили палатку.
- Это ведь девочки и им надо помочь. Они - хрупкие и нежные, - назидательно заметил Козак.
- Там на некоторых пахать можно! - огрызнулся Гутовский, но мы всё же отправились ставить палатки.
Я бы с удовольствием помог Березняковой, но она с Марьяной, ещё двумя девочками и Машевским успели всё сделать и мы решили помочь Рите Сазоновой. Ритка вообще была мировой девчонкой - весёлая, жизнерадостная и вместе с тем трудолюбивая и отзывчивая. Матом она тоже не ругалась, и это было едва ли не одним из самых главных достоинств. Про себя мы даже прозвали маленькую, щупленькую, светловолосую Ритку "идеальной женой". И сейчас её светлая макушка мелькала перед палаткой - Рита то сгибалась, то вновь распрямлялась, закрепляя в земле колышки.
И нам, и Машевским пришлось поставить по две палатки. Козак поставил одну себе и, неподалёку, ещё одну для Немченко. Ещё немного и лагерь был готов. Палатки стояли большим полукругом, охватывавшим с трёх сторон обширную поляну.
На поляне было решено устроить костёр. Козак предложил мальчишкам сходить за хворостом, что мы охотно и исполнили. На берегу протекавшего неподалёку большого ручья (видимо, того самого, который повстречался нам ещё до Веречья), мы обнаружили большую засохшую вербу. Гутовский предложил её сломать и принялся раскачивать руками из стороны в сторону. Машевский Сашка и Жалейко принялись ему помогать, и вскоре всё закончилось тем, что верба, не выдержав такой атаки, рухнула вниз, увлекая за собой всех трёх "лесорубов". Гутовскому и Жалейко ещё относительно повезло, потому что упали они в прибрежную траву, а вот Машевский угодил по колено в воду.
- Вот дураки! - подытожил его брат.
Как бы то ни было, но вербу удалось всё же доставить в лагерь, и она надолго обеспечила топливом костёр. Во всяком случае охапки хвороста и валежника, принесённые нами чуть позже, послужили скорее дополнением.
Подошло время разжигать костёр. Мы с Гутовским делали это, пожалуй, лучше всех остальных. Причём особый шик заключался в том, чтобы костёр загорелся без бумаги от первой же спички. Мы с Сергеем тут же принялись спорить, кто будет зажигать. Чобы как-то решить этот вопрос, пришлось бросить пятикопеечную монету. Выпала "цифра", и Гутовский с довольным видом присел возле костра. Вокруг столпился почти весь лагерь. Все с любопытством наблюдали за нашей возней.
Я ничуть не сомневался, что Гутовскому удастся разжечь огонь с первой спички, но в самый последний момент Сергей, уже поднёсший спичку к куче тщательно отобранного мха, проглотил какую-то мошку и, закашлявшись, погасил пламя. Стоявшие рядом Березнякова и Степаненко засмеялись, и я был на вершине блаженства - пришёл мой звёздный час. Теперь нужно было не совершить ошибки. Я даже закрыл рот, чтобы не повторить участь Сергея. Но легко сказать - не совершить ошибки. Березнякова стояла у меня за спиной и внимательно наблюдала за всеми моими действиями. Мне даже казалось, что я чувствую её дыхание. Мох, приготовленный Гутовским, был хорош и я не стал ничего менять. Ещё мгновение и вверх по сухим сучкам и веточкам побежали весёлые, ослепительно-жёлтые язычки пламени. Лагерь ответил дружным "ура", а Березнякова даже провела мне рукой по волосам и искренне похвалила:
- Ну ты, Игорь, молодец!
Я, наверное, был похож в это время на собаку, довольную тем, что хозяин потрепал его по шерсти за удачно принесённую палку, потому что проходившая мимо Пятитуркина фыркнула и, дав мне по затылку щелбан, назидательно заметила:
- Не привыкай к ласке!
- Что ж ты, Серёжа, так не оправдал доверия?! - игриво спросила Ольга у Гутовского.
- Подумаешь! Тищенко мой мох взял, вот у него всё и получилось. Если бы не эта мошка, я бы показал вам класс!
- Не надо с открытым ртом стоять, - улыбнулась Марьяна.
- Ладно - будет и на нашей улице праздник, - добродушно махнул рукой Гутовский, и стало совершенно ясно, что он не слишком огорчён своим проигрышем и оправдывается больше для того, чтобы поддержать свою репутацию лучшего "поджигателя".
Девочки принялись готовить обед. Вскоре выяснилось, что почти никто не взял с собой хлеб. Я вполне мог обойтись и без хлеба, но многие начали ныть и, посовещавшись, Немченко и Козак решили сформировать фуражирную команду, отправив кого-нибудь в ближайшую деревню - или в Веречье, или ещё куда-нибудь поблизости, чтобы купить у жителей хлеба. Задание показалось мне не слишком приятным. Сразу же перед глазами возникла картинка, как какая-нибудь не слишком доверчивая бабка гонит нас взашей с криками: "Ходють тут разные, а патом грошы прападають!". Но тут, как назло, вперёд вышел Гутовский:
- Можно, мы с Тищенко пойдём?
- И кто тебя за язык дёргает?! - раздражённо сказал я Сергею, пытаясь его хоть как-то образумить.
Но было уже поздно - Козак, словно опасаясь, что других охотников больше не отыщется, быстро согласился:
- Хорошо. Деньги у вас есть? Мы потом соберём и отдадим.
- Есть, - кивнул Гутовский.
- Надо с ними и кого-то из девочек послать, - предложила Немченко.
Согласилась почему-то только одна Селезнёва.
Как бы то ни было, а минут через десять мы, освободив рюкзаки для предполагаемого закупленного хлеба, двинулись в путь. Едва мы отошли от лагеря, как я тут же налетел на Гутовского:
- Тебе что - больше всех надо?! Ишь, какой умный - они все на месте сидят, а мы, как идиоты, будем вокруг болтаться. Мало, что ли, сегодня отходили?!
- Очень интересно возле костра сидеть. Ты лучше наслаждайся природой, изучай местность. Может быть, мы с тобой здесь в первый и в последний раз в жизни.
- Можно подумать, что сюда стоит ездить каждый год.
- Да не ворчи ты. Лучше скажи, что ты хотел остаться из-за..., - Гутовский хотел сказать "Березняковой", но, взглянув на Ритку, вовремя замолчал.
- Что ты и в самом деле разнылся, Игорёк - наслаждайся природой! - поддержала Сергея Селезнёва.
- Я не разнылся, - обиделся я на Селезнёву, но тут же рассмеялся.
В лесу и в самом деле было здорово. Правда, немного досаждали комары, так что приходилось всё время махать руками, но мы к этому быстро привыкли. Здесь, в Веречьи, деревья были совсем не похожи на те, что росли в окрестностях Городка - огромные лесные исполины, давно перешагнувшие столетний рубеж, не шли ни в какое сравнение с ещё довольно молодыми лесопосадками вокруг нашего города. У нас, правда, тоже попадались большие участки настоящего леса, но здесь всё вокруг было настоящим и настраивало на какое-то необычное, сказочное ощущение. Покрытые лишайником голубоватые стволы елей с треском почти касались друг друга верхушками крон, раскачиваемые порывами сильного ветра и порой казалось, что сейчас какое-нибудь дерево не выдержит и рухнет вниз.
- Так и кажется, что сейчас из-за поворота выскочит Иван-Царевич, сидящий на спине матёрого волка, - улыбнулась Рита.
- Иван-Царевич, - передразнил Гутовский, - Здесь километров десять выше проходил торговый путь "из варяг в греки". И викинги, и наши частенько на горбу свои челны таскали из Ловати в Днепр и обратно.
- У викингов не челны назывались, - поправил я друга.
- А как?
- Не помню - на языке вертится, а вспомнить не могу.
- А ещё поправляешь! Да я и сам помню, что не челны, - согласился, наконец, Гутовский.
Вообще-то Сергей был довольно упрямым парнем, но если удавалось доказать, что он не прав, Гутовский всегда охотно признавал свои ошибки.
- Здесь до войны была большая партизанская зона, - решил переменить тему Сергей.
- Угу, - кивнул я. - А Смоловка?
- Что Смоловка? Ты к тому, что там полицаи жили? У меня мама родом из Смоловки. На самом деле в Смоловке и партизан много было, а полицаев там - всего с десяток.
- Ничего себе - мало!
- Так ведь до войны наши деревни гораздо больше были - не то, что теперь. Так что если в Смоловке больше ста дворов было и под восемьсот человек жителей, эти десять придурков погоды не делали, - продолжал защищать Смоловку Гутовский.