Зеленухин Лев Евгеньевич страсть любил задаваться. Дома сидит - ничего себе. А как на улицу пойти - тут его и разопрет. Выйдет, бывало на тротуар, где обыкновенно люди прохожие после службы гуляют, и ну ходить взад-вперед таковым, понимаете ли, фертом. Пиджачишко свой кургузенький спустит на плеча, небрежно так, и ходит. Час ходит, другой - никто и ухом не ведет. На это Зеленухин остановится у какой-нибудь колонны алебастровой, обопрется на нее плечиком, ногу за ногу заплетет и стоит, поплевывает. Население на это опять никак не реагирует. Тогда Зеленухин придумает что-нибудь эдакое, чтоб никак было нельзя его обойти и оставить без внимания - ляжет, к примеру, поперек дороги, или возьмет и урну мусорную себе на голову приладит вроде каски, да так, что всякая гадость, окурки там, бумажки из-под конфект, рыбная шелуха - всё на тротуар вывалится. Ну, тут уж, конечно, милицейские приезжают на своей автомобиле и запирают его, голубчика, чин по чину, в холодную. Да еще тузанами угостят. Такую ему, бывало, пропишут ижицу - хоть святых выноси!
Наутро, известное дело, выпускают. Лев Евгеньевич избоченится, мол, знай наших, и следует к себе на квартиру. Потом чаю напьется с сухариками и хвастает кухарке синяками.