Услышав мелодичный перезвон дверного звонка, Лида отворила дверь и застыла в ожидании, вглядываясь в показавшийся ей незнакомым силуэт молодой женщины, уныло облокотившейся на перила, и обратившей к Лиде серое, под стать промокшему серому плащу, лицо. После секундной заминки серая женщина мягко спросила:
"Что, Лидуся, не узнаешь?"
Лида ахнула:
"Элка! Ну и ну, как же это я так?! Ну заходи же скорей!"
И, уцепив Эллу за промокший рукав, буквально втащила ее в прихожую.
"Да ладно тебе оправдываться", - как-то устало произнесла Элла Осадчая: "Я и сама-то себя не узнаю..."
Лида помогла Элле снять холодный мокрый плащ и, стряхнув с зонтика дождевую воду, раскрыла его и поставила в угол на просушку. Чудесный японский зонтик известнейшей фирмы "Три слона" при свете электрической лампочки заиграл всеми цветами радуги, разрумянился, и нарисованные на нем веселенькие букетики красочных ромашек на ярко-розовом фоне стали буквально излучать радость и веселье. Чего никак нельзя было сказать о лице Эллы Осадчей, ставшем при ярком свете, пожалуй, еще более серым и унылым.
Подружки прошли в Лидину комнату. Лида уже знала. Что Элла развелась с мужем, только не знала причину, ну а Элла и не стала ее скрывать. Лида была в ужасе. Она не сразу пришла в себя, и, наконец, обретя дар речи, набросилась на Эллу:
"Ты зря ему все с рук спустила, особенно побои. Надо было его в тюрягу засунуть. Узнал бы тогда, как кулаками махать..."
На что Элла грустно усмехнулась:
"А как ребенку потом жить, с такой-то "славой" об отце?"
"Ка-какому ребенку" - проквакала Лида.
"Да моему, моему", - вздохнула Элла и легонько похлопала себя по еще абсолютно плоскому животу.
"В положении я", - криво усмехнулась она: "Сходила замуж - а теперь ждем прибавления семейства".
"Так вот почему ты такая бледная", - догадалась Лида: "И похудела сильно..."
"Тошнит", - уныло призналась школьная подружка: "И утром тошнит, и днем. И вечером... Даже воду пить не могу - выворачивает, а по ночам снится, что есть хочу. Ну а с утра, как проснусь - все по новой..."
Лида чуть не расплакалась, даже не от самих слов, а от того, как уныло-обреченно повествовала Элла, сидевшая на самом краешке дивана, будто сиротинушка.
"Погоди, я тебя сейчас чаем "Индийским" напою, с лимоном и ванильным печеньем - матери к Ноябрьским паек дали", - как можно бодрее предложила Лида: "От такого чая сразу тошнить перестанет".
И, не дожидаясь, отказа, помчалась на кухню ставить чайник, в душе восхваляя Господа за то, что ее мама задержалась на работе, сражаясь с бухгалтерским отчетом за октябрь и десять месяцев текущего года.
Вскоре подружки уютно устроились на чистенькой кухоньке за столом, покрытым веселенькой розовой в мелкий белый горошек клеенкой. За окном хлестал холодный ноябрьский дождь, а в кухне умиротворяющее "пел" закипающий чайник на газовой плите. В красивых темно-вишневых с золотой каймой чашках из праздничного сервиза (выуженных Лидой из посудного шкафа) уже отсвечивала красным деревом ароматнейшая заварка дефицитного индийского чая; свет, излучаемый маленькой скромной люстрой, играл разноцветными бликами на ломтиках аккуратно нарезанного лимона, а из хрустальной вазочки шел аромат высившегося там горкой аппетитного хрустящего ванильного печенья.
Подружки, хихикая и подталкивая друг друга локтями, принялись за трапезу, с огромным аппетитом уплетая рассыпающееся во рту печенье и запивая его божественным напитком.
"Ну и ну", - восхитилась Элла: "Ты, Лидка, просто волшебница! Я теперь к тебе буду приходить чай пить, а то дома ото всего воротит".
"Конечно, приходи!" - храбро пригласила Лида, одновременно с замирание сердца прислушиваясь к шагам на лестнице: "Не дай Бог - мать идет!".
Отогревшись на кухне и телом, и душой, подружки уже весело протопали в детскую, и уютно расположились на стареньком диване с выпирающими пружинами. Элла даже слегка порозовела и принялась весело щебетать, будто синичка, оседлавшая хлебную корочку в суровый зимний день.
"Я ведь к тебе с новостями", - изрекла она наконец, после того, как бывшие одноклассницы битый час обсуждали вошедшие в моду удлиненные - ниже колена - юбки ("французской длины" - как торжественно назвала их Элла), сменившие коротенькие донельзя юбчонки "мини", доставившие им в школьные годы массу проблем.
А ведь, действительно, сколько изобретательности приходилось проявлять девушкам, чтобы следовать моде и, в то же время, не нарушать приличий. Поднимаясь по крутой школьной лестнице, было жизненно важно двигаться как можно ближе к стене и подальше от перил, обязательно придерживая юбчонку сзади портфелем, учитывая, что ниже тебя по лестнице вполне могут подниматься старшеклассники или преподаватели мужского рода. И кто ж им запретит задрать голову и поглядеть наверх?!
А ответы у доски перед всем классом, когда учитель требовал написать что-либо в верхней части доски и, спасая положение, приходилось притворяться, что ты ниже ростом, чем на самом деле - чтобы не поднимать правую руку слишком высоко, в то же время левой рукой отчаянно тянуть подол юбки книзу. В самом-то деле, не будешь ведь демонстрировать всему классу нижнее белье, и так еле-еле прикрытое мини-юбкой!
А вынужденная необходимость даже в морозные ветреные дни ходить на занятия исключительно в капроновых колготках, одетых на тонкие трусики, так как теплое белье просто-напросто не вмещалось под мини-юбку.
Итак, после бурного обсуждения модной новинки, подружки пришли к выводу, что юбка "французской длины" является весьма полезным приобретением, дающим долгожданную свободу движений и более стройный силуэт (так как скрывает наиболее полные части женских ножек).
"С новостями?" - тревожно переспросила Лида.
Элла пристально взглянула ей в лицо:
"Да ты, никак, детка, ничего хорошего от жизни-то и не ждешь?"
Сама того не замечая, Элла в точности повторила интонации Анны Трофимовны Осадчей, заставив Лиду улыбнуться.
"Да нет", - хмыкнула она: "А, может, и да... Почему-то показалось, что новости у тебя не очень хорошие.
"Угадала", - Элла вздохнула в ответ: "Это я про Марьянку гутарю (12). Она ведь замуж вышла за этого гулящего Гмырю. На прошлой неделе уж и свадьбу сыграли".
"Как?!" - ахнула Лида: "И даже не сообщила, не пригласила на свадьбу? Как же так, ведь у нее подружек-то кроме нас с тобой больше нет..."
"Или ты ходила?" - спохватилась Лида.
"Не-а", - проблеяла Элла и как-то по овечьи замотала головой: " Им там подружки уже не нужны. Они бедную Марьянку так закружили, что не дай-то Бог!"
"Кто - они?" - не поняла Лида.
"Да Гмыря этот препротивный со своей мамашей-бандершей!" - гневно произнесла Элла и даже потрясла в воздухе своим кулачком, тоже оказавшимся серым и весьма похудевшим, прямо-таки сухеньким, как у старушки.
"Погоди-погоди" - Лида не верила своим ушам: "Ты то откуда про все это знаешь?"
"А вот откуда", - начала свое повествование Элла.
Как поняла Лида из ее довольно сбивчивого рассказа, заместителем Эллиной мамы - бригадира разделочного цеха Керченского рыбзавода, является некая Мария Богдановна Нетудыхата, приходящаяся Гмырям дальней родственницей. Она то и побывала на скромном свадебном торжестве, о чем впоследствии и рассказала Эллиной маме со всеми подробностями.
Свадебка была весьма скромной, количество приглашенных гостей было минимальным - только родственники. Сама Мария Богдановна попала туда, можно сказать, случайно, так как, с ее слов, с матерью Миколы Гмыри почти никто из родичей не знается из-за ее, то есть Гмыриной мамы, сволочного характера. Вот и пришлось Марии Богдановне затыкать собой брешь, образовавшуюся в стройных рядах Гмыриных родственников.
Со стороны невесты родственников тоже было не густо: Отец - Олег Степанович, скромненько так просидел всю свадьбу, опрокидывая рюмочку за рюмочкой и стараясь не встречаться взглядом со своей бывшей женой, то есть матерью невесты - Ларисой Сергеевной.
"Какой-то сломленный мужчина", - охарактеризовала его разговорчивая Мария Богдановна.
Миши Васильченко, старшего брата невесты - не было вообще.
"Как это?" - не поняла Лида: "А эта твоя Не-в-ту-хату ничего не перепутала?"
"Нетудыхата", - поправила ее Элла.
"О! Эти хохляцкие фамилии!" - Лида воздела руки к небу: "Язык сломаешь. Так эта твоя... "Хата" ничего не перепутала? Как это Мишки не было?! Неужто он пропустил бы свадьбу своей единственной сестренки? Да не может такого быть!"
"Да ты понимаешь", - Элла почему-то перешла на шепот: "Ему Лариса Сергеевна специально не сообщила! Он ведь, говорит, если узнает, как Марьянку обкрутили, так убьет этого Гмырю. А сам тогда что? В тюрьму сядет! Вот мать и поберегла сына".
"Ага", - хмыкнула Лида: "Сына поберегла, а дочь?!"
"Да и вообще - ты то чего страсти нагнетаешь!" - набросилась она уже на Эллу: "Может, у Марьянки с Миколой все хорошо, может, у них любовь?! Марьянка-то счастлива?" - голос у Лиды неожиданно дрогнул.
"Счастлива-то она - счастлива..." - опять зашептала Элла, словно их кто-то мог подслушать: "Да она будто слепая. Как опоили ее чем..."
Слово "слепая" резануло Лиду по сердцу. Она внезапно вспомнила, что именно так сама охарактеризовала Марьяну, впервые увидев ее рядом с Миколой. "Любовь слепа..." - банальная истина вдруг выросла до реально осязаемой угрозы, которую, казалось, можно было пощупать руками. Лиде стало зябко.
"Ты что - заснула, что ли?" - Элла подтолкнула уставившуюся в стену Лиду локтем, заставив ту вздрогнуть и заморгать своими пушистыми ресницами, будто встревоженные бабочки вспорхнули с налитых нектаром цветков, услышав приближающиеся шаги.
"Да слышу я, слышу!" - отмахнулась Лида от Эллы: "Так я же и говорю - может, у них любовь?!"
"Любовь у Миколы точно есть, прямо-таки преогромнейшая, не любовь, а целая любовище", - ухмыльнулась Элла: "Да только не к Марьяне, а к богатству!".
"Какому-такому богатству?" - не поняла Лида.
"А кем Марьянкина мать работает, забыла?" - возвысила голос Элла: "Зав. Центральным магазином "Колбасы"! Это тебе не богатство?.."
"Ну, вообще-то, да, конечно..." - пробормотала Лида, вспомнив ломящуюся от хрусталя, импортной мебели и ковров трехкомнатную кооперативную квартиру, принадлежащую Ларисе Сергеевне Васильченко, да и ее саму - в норковой шубе, с бриллиантовым кольцом на руке и такими же массивными бриллиантовыми серьгами в ушах.
"Ну а с чего ты взяла, что Миколе с его мамашей только богатство нужно?" - допытывалась Лида.
"Так ведь они этого и не скрывали..." - пожала плечами Элла: "Ты вот послушай, что дальше-то было..."
И Элла продолжила свой рассказ, вернее, пересказ повествования Марии Богдановны Нетудыхата, сомневаться в правдивости которого не было никаких оснований.
Итак, с самого начала свадебного торжества мать Миколы Гмыри начала нападать на Ларису Сергеевну с обвинениями - почему та не подарила ей и Миколе богатых подарков на свадьбу. Лариса Сергеевна, опешившая от такой наглости и невоспитанности, возмутилась: мол, вы у меня дочь отнимаете. А я еще и приплачивать должна?! Тогда Гмырина мать стала стыдить Ларису Сергеевну, что та за дочкой мало приданого дает, и что при ее положении надо было купить зятю "Жигули", а молодым - кооперативную квартиру. А Лариса Сергеевна сказала, что им достаточно того, что они ее дочку семнадцатилетнюю окрутили, и обманом от матери увели. (Марьянка то с лета у них, в Капкане живет - уточнила Элла). И что если им ее деньги нужны, то пусть так и скажут - она им заплатит, пусть только Марьяну домой вернут!
При этих словах, как утверждала Мария Богдановна, у новоявленной свекрови глазки прямо-таки загорелись. Ее, видимо, такое развитие событий тоже устраивало, да, видно, родичей постеснялась, да и какую сумму с Ларисы Сергеевны за дочь "слупить"? Продешевить, наверное, побоялась, вот и промолчала...
Стала ругаться, что у нее домик маленький, пусть Лариса Сергеевна молодых в свою трехкомнатную забирает. Ну а Лариса Сергеевна уже "взбеленилась" ото всех нападок и отказалась, мол, уже четыре месяца, как молодые живут у свекрови, вроде тесно не было, так вот и дальше пусть поживут! А у нее, у Ларисы Сергеевны, то есть, сын еще есть, которому трехкомнатная квартира ой как пригодится!
"Короче, безобразная история", - вздохнула Элла: "Обе мамаши на свадьбе "расплевались" окончательно, в хлам. Марьянкина свекровь прямо зеленая стала и уж даже говорить не могла под конец, шипела только, как аспид. А Марьянкина мать психанула, дверью хлопнула и ушла со свадьбы раньше времени. Вот такие дела..."
"Плохие дела", - прошептала Лида: "Для Марьянки плохие. Теперь свекровь ее сожрет".
"Ну, может, это и к лучшему", - вздохнула Элла: "Быстрее к матери вернется".
Лида с сомнением покачала головой, вспомнив, как Марьяна смотрела на своего Миколу.
"Зря она так, Лариса Сергеевна то есть", - Лида подняла на Эллу встревоженные глаза: "Ну и купила бы им квартиру да эти чертовы "Жигули" - нехай (13) подавились бы! Все одно деньги нечестно нажиты, а так хотя бы дочери было хорошо. А сейчас я Марьянке не завидую".
"Да, мне тоже кажется, что добром это не кончится. Нехорошо так со своими детьми поступать..." - протянула Элла.
Девушки помолчали. В наступившей тишине стала слышна унылая барабанная дробь, выбиваемая нескончаемым ноябрьским дождем по оконному стеклу. Серые струи дождевой воды раскрасили пыльное стекло мутными полосками, вызвав иллюзию, будто за окном прикреплена решетка, и девушки сидят не в уютной чистенькой спаленке, а в тюрьме.
Холодная дождевая вода, просочившись сквозь хлипкие оконные рамы, заполнила собой небольшую вмятину на узеньком подоконнике и, наконец-то добравшись до края, весело и звонко застучала крупными каплями по полу. Девушки встрепенулись, и Элла встревожено посмотрела на часы:
"О, черт, меня отец уж десять минут ждет внизу, в подъезде!".
"Мы с ним договорились, что он меня в девять часов встречать будет", - ответила Элла на немой вопрос, появившийся в Лидиных глазах, при электрическом свете переменивших свой цвет с фиолетово-лилового на цвет лугового колокольчика, и быстро прошлепала в прихожую.
"А почему он не поднимется за тобой?" - удивилась Лида.
"Да просто неохота топать до пятого этажа без лифта", - усмехнулась Элла: "Вот и томится внизу".
Лида помогла подружке облачиться в успевший высохнуть серый плащ производства Польской Народной республики, с модными отстроченными манжетами и пробитыми "пистонами" на накладных карманах, подала сложенный зонтик.
"Хорошо, что отец тебя встречает", - Лида взглянула на кухонное окно, виденное из прихожей: "А то на улице темень - дальше некуда! Ничего не поделаешь - ноябрь..."
"Так ведь в декабре еще темнее будет", - возразила Элла.
"Да, но ведь в ноябре уже появляется надежда..."
"Как это?" - не поняла Элла.
"Ну", - смутилась Лида: "Я имела в виду, что после двадцать второго декабря день начинает прибавляться".
"Ну, Лидка", - восхитилась уже полностью экипированная Элла: "Ты прямо как поэтесса говоришь!"
"Угу", - хмыкнула Лида, отпирая дверной замок: "Скажи еще - как поэт!"
"А что", - продолжала фантазировать Элла, неспешно выплывая на лестничную площадку: "Возьми да и сочини что-нибудь. У тебя язык всегда хорошо "подвешен" был, глядишь - и прославишься!"
"Щас!" - саркастически усмехнулась Лида, облокачиваясь спиной о дверной косяк: "Да и про что у нас писать-то? Про красные флаги да про революцию - уже все стократно написано. А больше и писать-то не о чем".
"А про любовь?" - Элла, уже стоявшая на верхней ступеньке лестницы, вдруг резко повернулась к Лиде всем своим корпусом. Лида пристально посмотрела в ее осунувшееся, с черными кругами под глазами. Лицо - не лицо, а тень от бывшей румяной хохотушки Эллы и, помедлив, спросила:
"А есть ли она, эта любовь?"
Элла тоже помедлила, потом тихо произнесла:
"Есть, конечно... У Шекспира".
"Ну если у Шекспира..." - протянула Лида: "У Шекспира-то она точно есть".
И еще долго стояла в дверном проеме, прислушиваясь к нетвердым шажкам своей подруги Эллы Осадчей, фактически "наощупь" спускавшейся по лестнице в полутемном подъезде.