Лида Малышева, стоя перед зеркальной дверцей довольно обшарпанного платяного шкафа, старательно расчесывала старенькую мохеровую шапочку щеткой для волос, безуспешно пытаясь вернуть шапочке пушистость, потерянную ею еще в прошлогодний зимний сезон. Видя тщетность затраченных усилий, Лида вздохнула и, разозлившись, швырнула шапку на пол. Потом, вспомнив, что кроме этой изношенной шапочки ей больше нечем покрыть голову, а на дворе хоть и крымский - но все же январь, подняла шапчонку с пола и бережно встряхнула.
Дело было в том, что Лида собиралась на очередное свидание с набившим ей оскомину береговым матросом. И, хотя мнение Виктора ее практически не интересовало, Лиде все равно хотелось выглядеть нарядной и привлекательной.
"Для кого же, если не для Виктора?" - спросите Вы.
А просто так, ни для кого, вернее, для самой себя. Этого настоятельно требовала ее женская сущность.
Услышав тревожно резанувший по сердцу сердитый звонок в дверь, Лида опять вздохнула и поплелась ко входной двери. Отворив ее, она увидела, однако, не ожидаемого кавалера, а Марьяну-ныне-Гмырю с каким-то перекошенным лицом.
Гостья так воинственно и решительно шагнула в прихожую, что чуть не сбила хозяйку с ног. А вихрь, ворвавшийся вместе с ней в узкий коридорчик, взметнул фонтаном листики настенного календаря. При этом вьетнамский соломенный коврик, на котором были изображены вьетнамцы со счастливыми загорелыми лицами под широкополыми ярко-желтыми шляпами, весело трудившиеся на рисовом поле, укоризненно закачался на стене прихожей.
"Что это с тобой?!" - возмутилась было Лида, но тут же увидела, скорее, почувствовала, что Марьянка вся дрожит.
"Что случилось?" - уже мягче спросила Лида и взяла Марьяну за ледяную ладошку.
"С кем несчастье-то?" - наконец осмелилась спросить она осунувшуюся, сотрясаемую мелкой дрожью Марьяну.
"С Мишкой", - прошептала Марьяна и вдруг как-то совсем по-детски разрыдалась, с причитаниями, взахлеб.
От Марьяниных слов в животе у Лиды стало холодно, будто она нечаянно проглотила склизкую жабу, и так же мерзко на душе, как если бы она эту пресловутую жабу и в самом деле заглотила. Перед ее глазами явственно всплыла ужасная картина убийства Миколы Гмыри, где оскорбленный Марьянкин брат, с удовлетворением на красивом белокуром румяном лице всаживает окровавленный кинжал прямо в мускулистую грудь Миколы.
У бедной девушки прихожая медленно поплыла перед глазами, и она прислонилась спиной к стене, с удивлением отметив, что, что лица вьетнамцев на нарисованном сказочном рисовом поле уже вовсе не счастливые, а очень даже грустные, утомленные и опечаленные, почерневшие и сморщившиеся под беспощадным вьетнамским солнцем.
Лида усилием воли тряхнула наваждение и тихо спросила все еще всхлипывающую Марьяну:
"Э-э", - протянула сконфуженно Лида, поняв, что ляпнула глупость, и напряженно пытаясь найти выход из неловкого положения. Спасла ее сама Марьяна, с чувством сказав:
"Да лучше бы убил - меньше бы дали!"
"Чего дали?" - теперь уже недопоняла Лида.
"Тюрьмы!" - резко выпалила Марьяна, будто рубанула в воздухе кавалерийской шашкой: "За убийство меньше дают, чем за антисоветчину!".
"Анти... что?"
"Ан-ти-со-вет-чи-ну", - бескровными губами, по слогам, произнесла несколько успокоившаяся после рыданий Марьяна.
Растерявшаяся Лида на несколько секунд зажмурилась и потрясла головой, пытаясь вновь обрести ясность мысли, так как слова Марьяны вызвали у Лиды ощущение нереальности происходящего. Открыв, наконец, глаза, девушка увидела свою школьную подружку с посеревшим лицом и синеватыми губами, в изнеможении облокотившуюся о косяк входной двери и поняла, что это, к сожалению, не сон, а самая что ни на есть грубая и безжалостная реальность. Тогда Лида решительно выпрямилась и, шагнув к Марьяне, слегка встряхнула ее за плечи:
"Ну-ка, снимай пальто, шапку и айда в мою комнату - там все расскажешь".
Марьяна молча подчинилась, и Лида помогла стащить с ее еще более костлявой, чем в школьные годы, плеч, промокшую великолепную импортную дубленку отличной выделки, с красивой вышивкой по нежно бежевому фону. При этом она автоматически отметила, что, по всей видимости, Марьянкина мать - Лариса Сергеевна Васильченко совсем уж не отреклась от своей непутевой дочери, ибо только она могла себе позволить приобрести для нее такую дорогую и сверхдефицитную вещь.
За дубленкой последовала и рыжая лисья шапка, слипшаяся от валившего за окном и тающего прямо в воздухе мокрого снега, и наимоднейшие финские сапожки на двенадцатисантиметровой шпильке-каблучке.
Освободившаяся от верхней одежды, Марьяна зрительно уменьшилась чуть ли не вдвое и в ширину, и в высоту, и превратилась из важной дамы в испуганную худенькую девчонку с веснушками на бледном лице и грустно свесившимися над ушами рыжими кудельками.
У Лиды, наблюдающей за столь разительным перевоплощением, болезненно защемило сердце. Она ласково обняла Марьяну за плечи и повела ее в свою комнатку, где усадила на диван. Сама же примостилась напротив ее на грубой солдатской табуретке, покрытой стареньким гобеленовым ковриком.
"Ну, что случилось-то?" - мягко спросила она у сгорбившейся в углу дивана Марьяны.
В ответ та молча вытащила из кармана потертых - по последней моде - голубых джинсов сложенные в несколько раз листы бумаги и также молча подала их Лиде. Девушка аккуратно развернула уже довольно потрепанные на сгибах листы с бледным (под копирку) машинописным текстом и всмотрелась в него. Сразу бросалось в глаза, что печатала не профессиональная машинистка, а самоучка-любитель - настолько много было опечаток с последующей правкой шариковой ручкой и весьма неровные края машинописных строк. Да и сами буковки имели разную толщину вследствие неравномерных ударов пальцами по клавишам, отчего весь текст казался щербатым, будто дачный частокол у нерадивого хозяина.
По центру первого листа шел крупно напечатанный заголовок:
Декрет Орловского губернского совета народных комиссаров: "Об отмене частного владения женщинами".
В правом верхнем углу стоял скопированный штамп: Совершенно секретно
Слева от него - еще один штамп: АРХИВ
И, наконец, еще один: Для служебного пользования. Комитет Госбезопасности СССР
Лида подняла растерянные глаза на поникшую Марьяну:
"Что это?"
Марьяна хотела всхлипнуть, но сдержалась и, с трудом проглотив комок в горле, тихим бесцветным голосом начала свое безрадостное повествование.
Оказалось, что ее старший брат Михаил, будучи студентом третьего курса Киевского историко-архивного института, выполнял очередную работу по предмету "История КПСС". Для ее успешного выполнения ему понадобились кое-какие документы из Архива Центральной библиотеки им. Богдана Хмельницкого на Крещатике, которые ему и были любезно предоставлены работниками библиотеки.
Дотошный студент, не удовлетворившись полученными библиотечными материалами, выпросил разрешение самому "аккуратненько таки" порыться в архиве библиотеки. Ну как откажешь этакому златокудрому красавцу с яркими ласковыми синими очами, стройным станом и мускулистым торсом!
Закомплексованные библиотекарши, проведшие лучшие годы в пыльном архиве сугубо в женском обществе, были бы рады любому общению с представителем сильного пола. А тут такой "представитель" явился - Аполлон, да и только! Библиотечные сердца были растоплены, и настырный красавчик-студент получил-таки доступ в святая святых библиотечного архива, куда простые смертные не допускались.
Но вместо благодарности за столь ответственный подход к процессу обучения, судьба сыграла с Мишей Васильченко злую шутку: в его любознательные руки попали, неизвестно уж по чьей халатности завалявшиеся там, где их не должно было быть, сверхсекретные исторические документы становления истинно народной советской власти в молодом Советском государстве.
Ошалев от такой находки, студент-историк не растерялся и, сделав подробный конспект секретного документа, под "честное слово" показал его своим соседям по комнате студенческого общежития.
Естественно, от прочитанного студенты пришло в восторг, а один из них, будучи Мише Васильченко лучшим другом, даже посоветовал скандальный документ размножить и распространить на факультете, предварительно снабдив его соответствующими комментариями. Что Миша, поддавшись на уговоры друга, и сделал.
А через пару дней после совершенного безрассудства, на рассвете, в комнатке студенческого общежития раздался по-хозяйски уверенный стук в дверь. Вошедшие в комнату молодые и не очень люди в штатской одежде, но с военной выправкой, предъявив удостоверения сотрудников КГБ УССР, арестовали незадачливого студента Васильченко и препроводили его на допрос в управление КГБ по Киевской области.
Там арестованному, "не мудрствуя лукаво", сразу предъявили к ознакомлению заявление лучшего Мишиного друга в органы госбезопасности, в котором "до сведения компетентных органов" доводилось, что студент третьего курса Киевского историко-архивного института Васильченко Михаил Олегович, занимается активной антисоветской пропагандой непосредственно среди студентов вышеназванного института.
Заявление (а по-русски - донос) заканчивалось убедительной просьбой пресечь деятельность антисоветчика Васильченко, до сей поры успешно маскировавшегося под обычного советского студента.
Компетентные органы на "сигнал" отреагировали с большим усердием, и в настоящее время несчастный Марьянкин брат находится в Центральной тюрьме города Киева как политический заключенный. Ему предъявлено обвинение в злостной клевете на коммунистическую партию СССР как руководящую и направляющую силу социалистического государства, антисоветской пропаганде и, даже, как следствие, в попытке свергнуть советскую власть.
"А это", - сквозь прорвавшиеся таки рыдания, всхлипнула Марьяна: "Это приравнивается к "измене Родине" и наказывается огромными тюремными сроками вплоть до расстрела..."
При этих словах Марьяна уже не смогла больше говорить и, уткнув лицо в ладони, жалобно, будто заблудившийся щенок, заскулила.
Лида сидела оглушенная, судорожно сжимая в руках потрепанные листочки, сломавшие жизнь молодому честному наивному парню. Перед глазами у нее стояло прекрасное юное лицо Марьяниного брата, в которого были влюблены все Марьянины одноклассницы, не исключая, конечно, и скромную отличницу Лидию Малышеву.
Лида устало провела рукой по лбу, будто снимая липкую паутину, и медленно подняла на Марьяну уже не сапфировые, а иссиня-черные от вселившегося туда горя глаза.
"Неужели все так серьезно?" - прошептала она: "Что же он такое откопал, глупый-глупый Мишка?"
Лида нервно потерла ноющие виски:
"Что же за мерзость он выискал, если дело получило такой резонанс?" -
воззрилась она на Марьяну, уже прекратившую скулить и сидевшую в уголке дивана с каким-то отупевшими глазами.
"А ты сама т почитай", - кивнула Марьянка на затрепанные листочки в Лидиных руках.
"Ах, да", - выдохнула Лида и уткнулась в напечатанный текст.
Вот что предстало ее глазам:
АРХИВ
Совершенно секретно
Только для служебного пользования
Комитет Госбезопасности СССР
Декрет Орловского губернского совета народных комиссаров: "Об отмене частного владения женщинами".
"Законный брак, имеющий место до последнего времени, несомненно, являлся продуктом того социального неравенства, которое должно быть с корнем вырвано в Советской республике", - подчеркивается в констатирующей части декрета.
"До сих пор законные браки служили серьезным оружием в руках буржуазии в борьбе с пролетариатом, благодаря только им все лучшие экземпляры прекрасного пола были собственностью буржуев, империалистов и такой собственностью не могло быть нарушено правильное продолжение человеческого рода".
На этом основании губсовет отменил с 1 января 1918 года "право постоянного владениями женщинами, достигшими 17 лет и до 30 лет", кроме "замужних женщин, имеющих пятерых и более детей".
За "бывшими владельцами (мужьями)" сохранялось "право на внеочередное пользование своей женой", однако они теряли его "в случае противодействия в проведении сего декрета в жизнь".
Лида подняла глаза на нахохлившуюся, будто воробушек в дождливый день, Марьяну. Щеки ее пылали.
"Бог мой", - пискнула она: "Неужели такое в самом деле было?! Какой ужас! Какой стыд..."
Марьяна, сцепив на коленях руки, отрешенно смотрела на падающие за окном крупные растрепанные хлопья мокрого, грязновато-серого снега. За окном было пасмурно и мерзко, совсем так же, как и на душе. Несмотря на примостившуюся прямо под окном раскаленную гармошку-батарею, изо всех сил пытающуюся излучать благодатное тепло, в комнате было сыро и неуютно. Откуда-то тянуло стылым холодным воздухом, будто из старинного заброшенного склепа. Марьяна поежилась и нехотя взглянула на Лиду:
"Ужас", - подтвердила она, и глаза ее яростно полыхнули.
"Ужас - да только не для них!" - Марьяна мотнула головой куда-то в потолок: "А для нас: для тебя, для меня, для Мишки..."
"Для Мишки..." - как бледное эхо повторила Лида.
"Ты все прочла?"
"Нет еще..."
"Тогда читай. В конце", - Марьяна криво усмехнулась: "Самое интересное".
И Лида вновь погрузилась в чтение столь пикантного исторического документа, высветившего совсем в неожиданном ракурсе почитаемую и уважаемую с детства, самую справедливую и безгрешную доселе Советскую власть.
Примечателен четвертый пункт документа, который просто нельзя не процитировать полностью: "Все женщины, которые подходят под настоящий декрет, изымаются из частного постоянного владения и объявляются достоянием всего трудового народа".
Декретом оговаривалось, что "Распределение заведования отчужденных женщин предоставляется Советам Рабочих, солдатских и Крестьянских депутатов - губернскому, уездному и сельским", а также "что граждане мужчины имеют право пользоваться женщиной не чаще четырех раз в неделю и не более трех часов".
Определен был, как мы сейчас сказали бы, и "механизм реализации" документа:
"Каждый член трудового народа обязан был отчислять от своего заработка два процента в фонд народного поколения"; Женщинам, которые "объявлены народным достоянием", выплачивается из этого фонда "вспомоществование в размере 280 рублей в месяц", забеременевшие "освобождаются от своих обязанностей прямых и государственных в течение 4-х месяцев, а младенцы по истечению месяца отдаются в приют "Народные ясли", где воспитываются и получают образование до 17-летнего возраста".
Ну и, конечно же, авторы декрета не забыли о классовом подходе. Каждый мужчина, желающий "воспользоваться экземпляром народного достояния", обязан был предоставить "от рабочее - заводского комитета или профессионального союза удостоверение о принадлежности своей к трудовому классу". Не принадлежащий к "гегемону" мужчина, впрочем, не лишался окончательно возможности удовлетворить свои потребности - для этого ему надо было ежемесячно вносить в "фонд народного поколения" по тысяче рублей.
Лида потерла уставшие от тусклого освещения, а еще более от нервного напряжения глаза, машинально отметив, что у нее дрожат руки. В комнатке стояла гробовая тишина, лишь печально тикали настенные часы-ходики, да что-то скреблось под плинтусом, наверное, мышь.
"Но почему клевета?" - спросила она пригорюнившуюся Марьяну: "Ведь это же был подлинный документ. И, значит, что все это было на самом деле. А это уже никакая не клевета!"
Марьяна слегка оживилась:
"Вот-вот, именно подлинный. Это и библиотекарши подтвердили. Ну, те, из Архива".
"Их тоже замели..." - Марьяна со смаком произнесла жаргонное словечко: "А то ведь, без подтверждения из Архива Мишу просто объявили бы вялотекущим шизофреником. И в психушку бы засунули надолго, а то и навсегда",
Она содрогнулась: "Даже не знаешь, что лучше-то..."
"Но в чем же здесь Мишкина вина?" - продолжала горячиться Лида: "Ведь не сам же он творил эти мерзости!"
Девушка с возмущение поглядела на захватанные сотнями любопытных пальцев, бесстыдно лоснившиеся от проявленного к ним повышенного людского внимания, затрепанные листочки и брезгливо отшвырнула их в сторону. Листики, будто сметенные гневным порывом сердитого Норд-Оста, заметались по комнате. Марьяна вздрогнула и из-под лобья взглянула на распалившуюся от праведного гнева подружку.
"Ах, Лида, Лида... Какое же ты еще наивное дитя", - Марьяна говорила с Лидой так , будто на самом деле годилась ей по меньшей мере в бабушки: "Неужели ты думаешь, что ОНИ (И Марьяна вновь мотнула головой в потолок) признаются, что у Советской власти в чем-то испачканы руки?! Да скорее ОНИ живьем закопают в землю половину населения СССР, чтобы вторая половина продолжала слепо следовать за ними в светлое никуда!.."
"Что ты такое говоришь?!" - задохнулась Лида: "Советская власть не такая!"
"Ага", - хмыкнула Марьяна: "Ты это Мише скажи".
Лида пристыжено замолкла. Потом аж подскочила на своей солдатской табуретке:
"Но, значит, все ложь! Все-все ложь! Если ОНИ могут изворачиваться в такой ситуации, то, значит, могут врать и во всем остальном!"
"Да запросто", - поддержала подругу Марьяна.
А я, дурочка, всему верила, всем этим речам с трибун, всем этим лозунгам..." - горестно прошептала Лида.
"Ну, я то, впрочем, давно начала сомневаться..." - важно протянула Марьяна, и в этот момент сама же и уверовала в свои слова.
"Что же теперь будет с Мишей?" - спохватилась Лида: "Ведь надо же что-то предпринимать!"
"Мама поехала в Киев", - сказала Марьяна и тут же перешла на шепот: "Собрала все бриллианты свои, и золото, и деньги со Сберкнижки все сняла - до копеечки. Говорит - выкуплю Мишутку!"
"А разве так можно?" - вытаращила глаза Лида.
"Мама говорит - можно", - Марьяна продолжала шептать: "Говорит - все можно купить. Лишь бы денег хватило".
Марьяна пожала плечами:
"Ей, конечно, виднее, она ведь всю свою жизнь в торговле проработала... А, все равно - лишь бы у нее получилось!"
"Да, лишь бы получилось!" - с жаром отозвалась Лида.
Марьяна вздохнула и, поглядев в окно на сгущающиеся темно-лиловые сумерки, нехотя сползла с дивана: "Мне пора".
Не успела Лида ничего ответить, как в квартире раздался требовательный звонок в дверь. Марьяна было ринулась к двери, но Лида успела схватить ее за плохо сидящие на тощей заднице, оттопыривающиеся на поясе американские джинсы, прямо за кожаную нашлепку с гордой надписью "MONTANA" и оттиснутой под ней ковбойской шляпой.
"Ты чего?" - вскричала остановленная на полном скаку Марьяна, но Лида уже приложила палец к губам, призывая "ковбойшу" к молчанию.
Звонок с настойчивым упрямством повторился.
"Это мой женишок", - прошептала Лида: "Не будем отворять дверь - у меня сейчас нет настроения идти с ним гулять..."
"Но ведь ты просто можешь сказать ему об этом", - удивилась Марьяна.
"В том-то и дело, что не могу", - вздохнула Лида: "Если я открою дверь, то он от меня уже ни за что на свете не отцепится".
Резвые звонки в дверь пошли сплошной чередой.
"Смотри-ка", - прошептала Лида: "На целый час опоздал!"
"Может, это случайно получилось", - прошептала в ответ Марьяна.
"Ну уж нет", - хмыкнула Лида: "Это он специально. Любит он меня помучить: когда не жду его - придет, да еще постарается врасплох застать, чтоб напугать немножко. А когда знает, что я жду его - задержится. Власть свою надо мной утверждает".
Дверной звонок уже не звонил, а прямо-таки визжал.
"Да он у тебя дурак!", - вдруг озарило Марьянку, и она тут же испуганно взглянула на Лиду - не обидела ли ненароком подругу.
Лида в ответ безмятежно кивнула: "Угу".
Звонок, наконец-то замолчал. Возможно, что просто перегорел, а, может, электрические провода расплавились. Зато в дверь стали бить ногой.
"Агрессивный дурак", - констатировала Марьяна.
"Угу".
На лестничной клетке послышались возмущенные голоса соседей. Можно было разобрать с чувством произнесенное слово "милиция". Наконец, послышались сбегающие вниз по лестнице звонкие, с металлическими подковками на весомых каблуках, торопливые шаги. Страсти на лестничной площадке улеглись. Дверь выстояла. Подружки переглянулись.
"И как же ты все это терпишь?!" - возмутилась Марьяна.
Лида пристально посмотрела ей в глаза:
"А у меня есть выбор?"
Марьяна смутилась и отвела взгляд, видимо, вспомнила своего Гмырю. Ссутулившись, гостья направилась в прихожую. Лида пошла следом за ней, чтобы помочь одеться, и чуть было не налетела на Марьяну - так неожиданно резко та остановилась и повернулась лицом к Лиде.
"Ты, наверное, думаешь, что он мне изменяет?" - горячо зашептала она прямо в лицо ошарашенной Лиде: "А он меня любит, я знаю, только меня!"
Глаза Марьяны лихорадочно блестели:
"Все говорят, что он женился из-за денег, а это не так. Я-то знаю!"
"Ну конечно любит!" - пришла в себя застывшая от неожиданности Лида, но Марьянка ее, казалось, не слышала. Она продолжала так же горячо шептать о любви Миколы к ней, и только к ней, Марьяне, и Лида вдруг поняла, что Марьяна страстно пытается убедить в этом вовсе не Лиду, а саму себя.
Ей стало как-то не по себе в полумраке прихожей и, протянув руку к стене, Лида щелкнула выключателем. Яркий свет, ворвавшийся в полутемную прихожую, резанул по широко открытым глазам и мгновенно отрезвил Марьяну. Она глубоко вздохнула, будто вынырнула из подводных глубин. Страстный монолог ее прервался. Марьяна еще раз глубоко вздохнула и только после этого подняла на Лиду глаза.
"Ну, я пойду", - неестественно спокойно прозвучали обыденные слова: "А то муж будет волноваться".
"Да, конечно, обязательно будет волноваться!" - с жаром подтвердила Лида, а душа ее в это мгновение свернулась комком из-за полоснувшей по сердцу жалости.
Облачившаяся с помощью Лиды в свои нарядные одежды, Марьяна вновь превратилась в солидную и уверенную в себе даму. Но только Лиду этим перевоплощением было уже не обмануть, ибо из-под полыхающей багрянцем мохнатой лисьей шапки болезненно мерцали испуганные, смиренно покорившейся злой судьбе, кажущиеся черными из-за расширившихся зрачков, совсем еще недавно, в пору школьной юности, лукавые зеленые глаза. Лида уже видела такие, сдавшиеся на милость судьбе-злодейке, черные глаза-бусинки.
Как-то летним вечером, вернувшись домой, на лестничной площадке у соседской двери Лида застала соседского же кота, с торжествующим видом державшего в зубах пойманную ласточку. Девушка, рискуя быть оцарапанной возмущенным до глубины души котом, не оцененным по достоинству за свой столь благородный - с кошачьей точки зрения - поступок (ведь он жертвовал своей добычей, чтобы подкормить хозяев!), отняла ласточку и принесла ее к себе в квартиру.
Дома поместила прокушенную насквозь страдалицу в корзинку на мягкую подстилку, налила воды в блюдце. Ласточка, тяжело дыша, не обращала внимание на воду, и лишь смотрела на Лиду смирившимися с произошедшей трагедией черными глазами-бусинками. К утру ласточка умерла.
Неожиданно пришедшее воспоминание о случившейся маленькой трагедии было таким ярким и, почти что реальным, что у Лиды Малышевой похолодела спина. Она отчаянно встряхнула головой, пытаясь отмахнуться от тягостных видений и стараясь больше не смотреть Марьяне в глаза.
Гостья уже возилась с дверным замком, неуклюже переминаясь на своих высоченных "шпильках". Лиде ужасно хотелось сказать Марьянке что-нибудь ободряющее, но она боялась унизить подругу переполнившей ее и стремящейся выплеснуться наружу жалостью. Поэтому Лида лишь восторженно похвалила Марьянкину обновку - канадскую дубленку, тут же притворно ужаснувшись высоте каблуков на блистательных ядреных зимних сапожках:
"Как же ты на них ходишь?! Смотри - ноги переломаешь, никакой хирург не залатает!"
"Вот еще!" - хмыкнула, задрав нос Марьяна, поддержав игру.
"Не переломаю", - донеслось уже с лестничной клетки: "Я на земле крепко стою!"
И, полуобернувшись к улыбающейся в дверном проеме Лиде, величественно бросила через плечо: "Чао, бомбино!"
"Чао!" - рассмеялась Лида и затворила за гостьей дверь. На душе ее стало легко и спокойно и, неожиданно, появилась надежда, что все еще будет хорошо.