"BELLUM OMNIUM CONTRA OMNES", лат. - Война всех против всех
Томас Гоббс
Марьяна опять взяла бразды правления в свои руки.
"Ну, баптистки-гадальщицы, чей черед?"
На что Элла ей ласково проворковала:
"Твой, рыбонька!".
И торжественно вручила аккуратно сложенную газету с бросающимся в глаза крупно отпечатанным заголовком "Керченский рабочий".
"Тю", - протянула Марьяна: "И зачем только вы выписываете эту газетенку? Сплетни местные и на рынке за бесплатно услышать можно, а передовицу они полностью с "Правды" перекатывают".
И Марьяна принялась обмахиваться газетой, как веером, да с таким жаром, что в так ей заколыхались легкие кухонные занавески.
"А у них краска типографская не такая жирная, как у центральных газет", - вкрадчиво сказала Элла: "Пачкается меньше, вот и годится для туалетных нужд лучше других".
"А на Западе специальная бумага есть - туалетная называется", - вступила в разговор Лида, как будто бы очнувшаяся от тяжелого сна, но все еще слегка запинаясь: "А то, говорят, от газет болезни всякие развиться могут, даже рак прямой кишки".
"Ну, Лидуся", - восхитилась Элла: "Ты уж и сейчас прямо как врач говоришь!"
"Да уж", - угрюмо добавила Марьяна, начавшая с каким-то остервенением комкать свою газету: "Не хватало еще, чтобы она такую "врачебную речь" в школе произнесла, или еще где на людях. Все сразу поймут, что она "Голос Америки" слушает..."
"И повезут тебя, детка", - повернулась она к Лиде:
"На остров, где хорошая погода,
Прибой твою тельняшку просолит,
А ты поселишься у самого восхода..."
Свои последние слова она пропела на мотив модной в начале 70-х годов песенки об острове, известном, в том числе, и лагерными поселениями политзаключенных.
"За это сейчас не сажают!" - убежденно сказала Лида: "Это только при Сталине было".
"Да и вообще - я слушаю не "Голос Америки", а "Немецкую волну", - с некоторой досадой в голосе закончила она.
"Это потому, что твой "рыдван" дальше Европы не тянет, а то бы тоже, как все, "Америку" слушала", - ухмыльнулась Марьяна.
"Не "рыдван", а очень даже приличная радиола", - покраснев от обиды, возразила Лида и, рассердившись на бестактность подруги, тут же нанесла ответный удар: "А ведь кто-то (не будем указывать пальцем...) только что рьяно осуждал нас с Элкой за то, что мы слушаем "Голоса". Видать, и сама не без греха?.."
И, не дав покрасневшей в свою очередь Марьяне возможности для оправдания, с силой стукнула ладошкой по столу, заставив подскочить придремавшую было Эллу:
"Мы гадать-то будем или как?!"
"Бум - бум!" - весело отозвалась Марьяна, довольная тем, что скользкая тема исчерпана, и швырнула комок из газеты на поднос. Но не рассчитала силу, и смятая газета, проскользнув по полированной поверхности подноса, шлепнулась под кухонный стол.
"О, Мама - Мия!" - Марьяна воздела руки к небу и, сгорбившись, полезла под стол. В темноте, ошибившись, крепко ухватила Эллу за пуховый носок, приняв его за вожделенный комок бумаги. Отчего Элла, снова задремавшая, завопила весь голос, а следом за нею - и остальные девчонки. Марьяна попыталась резко вскочить на ноги и, зацепившись костлявой спиной, чуть было не опрокинула легкий пластиковый стол, последнее достижение советской науки - химии полимеров и пластмасс, весьма, кстати, неустойчивое сооружение. Элла вскрикнула и с неожиданной ловкостью поймала, в который уже раз за эту суетную ночь, падающую свечу прямо на излете.
"Тебе в цирке выступать, акробаткой", - хмыкнула Марьянка, выбравшаяся все-таки из-под стола, и теперь со вселенским огорчением рассматривающая дыру на капроновых колготках.
"Вот черт", - возмутилась она: "До чего непрочные делают, уже вторые колготки за неделю".
"Меня мать убьет", - грустно констатировала она.
"Это не колготки непрочные", - хихикнула Элла: "Это у тебя ноги костлявые, вот и результат".
"А у тебя мягше, что ли?" - не осталась в долгу Марьяна: "Вон какие голенастые мослы, так в холодец и просятся!"
На что Элла, даже захлебнувшаяся от такого образного и весьма обидного сравнения, не смогла достойно ответить Марьяне тем же, и только что-то прокаркала, будто у нее разом образовалась гнойная ангина и отек гортани.
Лида не участвовала в суматохе, поднявшейся на кухне. Привалившись спиной к холодной бетонной стене, покрытой масляной краской веселенькой салатной расцветки, в полумраке неожиданно преобразившейся в блеклый мышиный цвет, и опершись локтем об узенький донельзя подоконник - воплощение в жизнь модного лозунга "Экономика должна быть экономной", Лида наблюдала из слегка заледеневшего окна за оживлением, воцарившемся на одном из причалов морского торгового порта.
Там, неожиданно зажглись все имеющиеся в наличии фонари, задвигались автокары и автопогрузчики, дернулась и плавно поплыла ленте погрузочного транспортера, закачались стрелы портовских кранов. Засуетились грузчики в ярко-оранжевых жилетах, красиво именуемые "докерами" на иностранный момент.
Все говорило о том, что на разгрузку становилось иностранное судно. В таких случаях в морском торговом порту не могли "тянуть волынку", не торопясь с разгрузкой судов, как это частенько бывало с отечественными кораблями, когда все "просыпались" и начинали активно действовать только в конце месяца, а еще лучше - квартала, в надежде получить премию.
С иностранными судами такой номер не проходил. За каждую минуту простоя они предъявляли такой валютный счет - "сиф" (6) по-ихнему, что у руководства порта начинали "сифонить" печеночные и почечные колики, вместе взятые. Поэтому сразу после швартовки "иностранца" в порту объявлялся аврал, и к разгрузке привлекались даже инженерно-технические работники (ИТР), в остальное время протиравшие штаны в уютных кабинетах. Правда, и платила за участие в аврале прилично - за одну ночь можно было заработать среднюю ИТР-овскую зарплату. Поэтому добровольцы находились всегда.
Конечно, не только боязнь валютных санкций, но и стремление показать "этим иноземцам", как умеет работать советский рабочий класс, толкало руководство порта к такой активизации обычно неспешных разгрузочных работ. Впрочем, на иностранцев рвение советских рабочих не производило впечатления, так как их рабочий класс всегда так работал, без бесконечных перекуров и оглядки на календарь. Спорая и добросовестная работа на разгрузке судов в капиталистических странах была нормой.
"Вот буржуи", - подумала Лида с досадой, к которой примешивалась некоторая доля восхищения: "Умеют денежки считать, да и работать сами умеют так, как наших никаким партсобранием не подстегнешь".
"А самое обидное", - лениво думалось ей, слегка замерзшей у ледяного окна: "И отдыхать умеют на "полную катушку".
Ей припомнился туристический проспект по невообразимо далекой Калифорнии, каким-то чудом попавший в руки киевских "фарцовщиков", и привезенный в Керчь Мишей Васильченко на предыдущих зимних каникулах. Текст был английский, и хотя Лида была лучшей ученицей в школе и "круглой" отличницей по предмету "Английский язык", прочитать подписи под картинками не хватило знаний. Это наводило на весьма неприятную мысль, что в советских школах преподавали языки таким образом, чтобы фактически дети их так и не узнали. А то, не дай Бог, сами начнут читать иностранные газеты и журналы, да и узнают, что жизнь в Западной Европе и Америке не так убога и страшна, как ее "малюют" в советской прессе.
В принципе, фотографии в том проспекте и не нуждались в подписях - цветные, яркие, отливающие глянцем, они изображали шикарные песчаные пляжи и счастливые лица отдыхающих на них, загорелых, улыбчивых людей.
"А ведь у нас пляж был бы не хуже, если бы он... был", - тихонько вздохнула Лида.
Дело в том, что город Керчь (в древности Пантикапей) расположился в уникальном месте - на стыке двух южных морей: Черного и Азовского, соединяющихся через Керченский пролив. Город, как гигантский удав, неширокой лентой вытянулся вдоль Черноморского побережья, которое здесь, в отличие от общепризнанных курортов Южного берега Крыма - Ялты, Алушты и иже с ними, с их пляжами, усыпанными галькой, представляли собой золотистые песчаные пляжи.
Чудесные пляжи, которые, увы, были недоступны для отдыхающих. Видимо, Партия и Правительство СССР считали, что незачем советскому человеку отвлекаться от строительства коммунизма на всякие там пустые развлечения, типа загорания на пляже и купания в теплой морской воде.
Так как на Ялтинский и Алуштинский курорты допускались иностранцы, советской власти приходилось "держать марку" - здесь были и пляжи, и рестораны, и приличные гостиницы. К тому же, помимо пропаганды советского образа жизни, валюта всегда требовалась бездонному карману советского государства, содержавшего на иждивении чуть ли не треть Земного Шара, клятвенно обещавшего приступить к строительству социализма в ближайшее время. Ну, вот как только - так сразу! И, конечно же, не торопившегося с воплощением обещанного в жизнь.
Керчь была закрыта для свободного посещения иностранцами из-за ряда секретных объектов, имеющих стратегическое значение. С местными жителями же можно было не церемониться. Поэтому, вдоль всего песчаного керченского побережья, омываемого теплыми целебными водами южного моря, тянулись безобразные нескончаемые заборы, закрывающие такие же бесконечные рыбные цеха рыбколхоза, потом - рыбные цеха рыбзавода, причалы морского рыбного порта, причалы морского торгового порта, верфи судоремзавода, крохотную воинскую часть с несколькими боевыми кораблями и т. д. и т. п.
Наличие огромного количества рыбных цехов, впрочем, абсолютно не влияло на скудных ассортимент рыбо- и морепродуктов, поставляемых в местные магазины, так как весь деликатес: всевозможные балыки, осетрина и черная икра, вылавливаемые в устьях Кубанских рек - все первоклассное шло на экспорт, чтобы опять снабжать валютой бездонные карманы советского государства.
Так что керчанам и керчанкам, чтобы попасть на вожделенный городской пляж, приходилось не менее часа трястись на довольно изношенном венгерском "Икарусе" с гордой табличкой экспресс, чтобы фактически выехать за пределы города и осязать море.
Была еще, правда, крошечная, неторопливо разрушающаяся Набережная постройки 50-х годов, с модными тогда глиняными колоннами и горшкообразными вазами и мизерным клочком пляжа, на котором в летнюю жару теснились некоторое время горожане, пока не выяснилось, что здесь расположена сливная труба городской канализации, причем практически безо всяких очистных фильтров. И количество кишечной палочки в морской воде превышает предельно допустимые нормы в тысячи и тысячи раз. Поэтому, пляжик на Набережной в одночасье был закрыт органами санэпиднадзора, вспомнивших к тому же, что город неоднократно за свою долгую историю подвергался вспышкам холеры.
И теперь обделенные местные жители в летнее пекло могли лишь свободно вдыхать морской воздух и вытирать соленый пот с разгоряченных макушек носовыми платками. До вожделенного моря, в которое в 40-градусную жару так хотелось окунуться с головой, было - рукой подать... Но, как говорится, "видит око, да зуб неймет".
"Хватит вздыхать!" - вдруг, как заправский гвардеец на плацу, гаркнула Марьяна прямо над Лидиным ухом, заставив девушку отшатнуться.
Пора и за дело браться", - и на этот раз метко забросила комок из газеты на поднос.
"Ну ты и дура, Марьянка!" - не выдержала Лида, потирая слегка оглохшее ухо: "Тебе бы в армии служить - ефрейтором, так бы и гавкала с утра до вечера на бедных "лысиков" - новобранцев".
"А что", - с готовностью отозвалась Марьяна, шаря по столу рукой в поисках спичек: "Я бы там быстро навела порядочек".
Но Марьяна уже бодро протопала по коридору и скрылась за жиденькой дверью, на которой была прикреплена смешная аппликация из цветной пластмассы: мальчик со спущенными штанишками, писающий в ночной горшок. Одна из множества импортных безделушек, доставляемых в Керчь моряками, ходившими в загранплавание, и привозившими заморские диковинки с целью перепродажи и получения дополнительного заработка.
Из туалета послышался Марьянин голос, напевающий довольно популярную солдатскую песенку, правда, слегка перевирая мелодию по случаю отсутствия у самодеятельной певицы слуха:
"Не плачь, девчонка,
Пройдут дожди,
Солдат вернется,
Ты только жди!"
И "ать-два", "ать-два" - очень жизнерадостно раздалось уже в полутемном коридоре. А следом и сама исполнительница промаршировала из сумерек, видимо, все еще не вышедшая из армейского образа.
"Стой, "ать-два", - скомандовала она самой себе и с размаху плюхнулась на табуретку.
"Ну и придурошные же у тебя наверху соседи поселились", - не дала Марьяна никому и рта раскрыть: "Три часа ночи, а они топают над головой, да еще и в обуви с подковками. Прямо цокают по полу. У них что, денег на палас нет? И, вообще-то, в доме разуваться нужно. А то кто же грязь будет вывозить?"
Марьяна захихикала:
"Слуг у нас нет, да и господа - все в Париже".
Наконец она заметила, что балагурит в мертвой тишине. Девушки сидели неподвижно, замерев и затаив дыхание. Элла приоткрыла рот и обхватила себя руками, а Лида спрятала лицо в ладошках.
"Ну чего ты так вылупилась, как сова из дупла" - накинулась Марьяна на Эллу: "Что я такого сказала? Спела плохо, что ли?"
"Так мы, то, это..."
"Что ты там бормочешь?" - разозлилась Марьяна.
"Так мы, то, это..."
"Ну что вы "так-мы-то-это"? Заклинило тебя, что ли? - и, неожиданно, Марьяна от души похлопала Эллу по спине, как если бы та подавилась. Эллу внушительное похлопывание вывело из оцепенения, и она скороговоркой произнесла:
"Так мы то на последнем этаже живем. Какие же у тебя там соседи могли топать?!"
Тут пришел черед онеметь Марьяне. В себя приходила она по частям: сначала заморгали ресницы, потом ожили пальцы рук, начавшие расправлять складочки на юбке. Затем Марьяна тряхнула головой, но как-то несмело, будто она была у нее фарфоровая, как у старинных кукол, и при резком встряхивании могла рассыпаться на кусочки.
"Но я же ясно слышала", - выдохнула она тихохонько: "Топочут на головой. Я еще подумала - на унитаз, что ли, никак не спланирует, промахнуться боится..."
И на ее побледневшем до синевы лице появилась кривая ухмылочка, да так и застыла, будто зацементировалась.
То ли от Марьяниного замогильного шепота, то ли из-за усилившегося штормового ветра за хлипкими оконными рамами, по полу неожиданно потянуло стылым холодом, заставившим девушек поежиться.
"Это воры, небось, на чердаке шарят" - отняв ладошки от лица, фальшиво-бодрым голосом отчеканила Лида: "Вот и все".
"Да нет у нас в доме чердака", простонала Элла: "Сами не знаете, что ли, как сейчас строят?"
"Значит, на крыше", - так же фальшиво-бодро настаивала на своем Лида: "Телевизионные антенны воруют!"
"В такой ветер?" - удивилась Элла, но так как других версий не было, пришлось ухватиться за эту, что девчонки и сделали с большим энтузиазмом.
Успокоившись, Элла снова набросилась на Марьяну:
"Или ты гадаешь - или все, "лавочка закрывается", идем спать".
"А я чё - я ничё", - пожала плечами слегка оттаившая Марьяна, правда, все еще не согнавшая с лица "окопавшуюся" так кривую ухмылочку. Она взяла коробок со спичками, и Лида заметила, что у Марьяны дрожат пальцы.
"Ну и устроили же мы себе веселье", - поежилась Лида, но вслух постаралась бодро сказать: "Ну, давай, поехали!"
И даже хотела взмахнуть рукой, как в известной песне про первопроходца-космонавта, но побоялась зацепить что-нибудь в ужатой донельзя кухоньке.
После третьей сломавшейся спички попытка поджога удалась, и газетный лист, превращенный в колдовскую ночь фантазией девушек в указующий перст судьбы, запылал. Огонь корежил скомканную газету, заставляя ее шевелиться на закопченном подносе будто живую, пытающуюся расправить скомканные листы.
Развернувшаяся в огне газета превратилась в запекшийся, растрепанный кусок пепла. В круге света, создаваемом пылающей свечой, четко вырисовывался силуэт черной птицы с хищно заломленными узкими крыльями, по-змеиному узкой шейкой и острым клювом, нацеленным на что-то у когтистых ног птицы. Общее впечатление было ужасное, жуткое и страшное. Казалось, черная хищница вот-вот начнет терзать жертву, запутавшуюся в ее когтях. При этом она косила единственным глазом, напоминающим поблескивающую крапинку надколотого уголька, на притихших гадальщиц, вводя их в некоторое смятение.
"Вот это картинка", - то ли выдохнула, то ли простонала Марьяна.
"Ну а что тут такого", - небрежно произнесла Лида, предварительно глубоко вдохнувшая и задержавшая в груди воздух, чтобы успокоиться и говорить с Марьяной спокойным тоном.
"Птица - это ведь символ счастья", - принялась она убеждать Марьяну, стараясь не смотреть на страшную тень на стене: "Сама ведь сколько раз на танцах слышала песню:
"Выбери меня, выбери меня,
Птица счастья завтрашнего дня..."
И резко замолчала, так как метнувшееся пламя свечи создало иллюзию, будто черная птица-тень самым наглым образом подмигнула Лиде единственным глазом.
"Но что она такая страшная-то", - прошептала Марьяна и нервно потерла виски, видимо борясь с подступившей мигренью: "Того и гляди, взмахнет крыльями и закаркает".
Девушка тихонько всхлипнула.
"Нет, не закаркает", - вдруг убежденно затараторила Элла из угла между столом и раковиной, куда она забилась, испугавшись появившегося на стене жуткого зрелища: "Это же чайка, гляньте на нее внимательнее, чайка морская. Вон их сколько летает над морем... Чайка ведь хищная птица - рыбок ловит и ест. Поэтому и на картинке она такая "клювастая".
От волнения и перепуга у Эллы иссяк и так не слишком обширный запас слов как из русской, так и из украинской литературы.
"Чайка - это хорошо", - опять затарахтела Элла, видя, что ее никто не поддержал: "Чайка - это красиво. Вон они какие быстрые, ловкие, когда над поверхностью моря носятся".
"А еще они вопят мерзко, будто младенец то ли плачет, то ли стонет", - мрачно произнесла Марьяна, подозрительно хлюпая носом.
"А помните, у Чехова была пьеса "Чайка", - не сдавалась Элла: "Они ведь даже для своего театра такую эмблему выбрали - летящая чайка"
"Значит, это хорошо", - неуверенно закончила она свою речь.
"И правда", - подключилась взявшая себя в руки начитанная Лида: "Вот у Метерлинка даже сказка такая есть - "Синяя птица" называется. Про синюю птицу-счастье, за которой всегда устремляются люди".
"А помните", - оживилась Элла, вдохновленная Лидиной поддержкой: "Твой же братец привозил запись концерта новой группы, как там ее... А, "Машина будущего"!
"Машина Времени", - хлюпнула Марьяна.
"Ну, да, "Машина ко времени", - заторопилась Элла: "Там еще песня такая "классная" была, ну вот эта..."
И запела, фальшивя, дребезжащим голоском:
"Мы охотники за удачей,
Птицей цвета ультрамарин..."
"А "ультрамарин" - это какого цвета?" - воспрянула было духом Марьяна, и даже рыжие кудряшки на ее голове полыхнули развеселым оранжевым цветом.
Впрочем, скорее всего в этом была повинна догорающая, но не смирившаяся свечка, в последнем усилии выбрасывающая огненные разноцветные язычки.
И не успела Лида дернуть Эллу под столом за юбку, как та радостно выпалила: "Ярко-синий!".
"А вот у меня-то птица черная, а не синяя", - каким-то грубым голосом, пытаясь сдержать слезы, возразила Марьяна, и сердито толкнула поднос. Комок пепла на нем рассыпался, и легкие пепельные перышки, видимо от девичьего дыхания, вдруг поднялись и закружились по кухне, будто черные мотыльки.
"Ой-ей-ей!" - запричитала Элла: "Всю кухню пеплом засыпали. Вот мне от матери попадет!"
Девушки стали ловить пепельные перышки, но от ветерка, поднятого их машущими руками, те еще живее заметались по кухне и, устремившись к потолку, закружились там в беспорядочном хороводе, приведя улыбающегося Чиполлино на люстре-зонтике в состояние крайнего веселья.
Вдруг в сонной тишине подъезда раздался непривычный шум, донесшийся через хлипкую входную дверь из прессованных опилок со щелями по периметру и заставивший девочек прижаться друг к другу.
"Лифт?" - первая засомневалась Элла.
"Лифт при "обесточке"?" - одними губами произнесла Лида.
Но, действительно, подружки ясно услышали, как на их лестничной площадке со скрипом раскрылись дверцы лифта, и тяжелые шаги протопали прямо к их двери. Девочки онемели и в полуобморочном состоянии прислушивались, как щелкнул дверной замок, дверь распахнулась и в проеме возникла огромная мохнатая фигура, с мохнатыми же отростками на голове, напоминающими то ли уши, то ли рога. Девчонок, готовых шлепнуться в обморок, опередила Элла, радостно завопив:
"Мама!"
И тут, будто подчинившись необъятному счастью, зазвеневшему в ее голосе, в доме вспыхнул свет.
У порога стояла, вся облепленная мокрым снегом, мать Эллы - Анна Трофимовна Осадчая, в мохнатой шубе из искусственного меха, уже успевшего сваляться грязноватыми сосульками, и растоптанных зимних сапогах. На голове у нее криво сидела мужская ондатровая шапка с заледеневшими, задранными штормовым ветром ушами, с которых уже начинало капать.