В конце сентября 1979 года Лида Малышева получила свою первую в жизни стипендию. Так как она сдала вступительные экзамены исключительно на "пятерки", деканат института определил ей повышенную стипендию - пятьдесят рублей против обычных сорока рублей в месяц. Однако, отдавая своей матери деньги, Лида умолчала о своих успехах в учебе, плавно перешедших в финансовое достижение. Прежде чем отдать маме заработанную тяжким трудом стипендию, Лида, стараясь не обращать внимания на целую стаю кошек, скребущих у нее на душе, предварительно надежно припрятала "червонец" за отпоровшейся подкладкой свое сумочки.
Галина Петровна Малышева деньгам была рада, и торопливо спрятала их в платяной шкаф под стопу постельного белья, в мгновение ока захлопнув полированную дверцу и со вкусом провернув ключик в замочной скважине.
"Мам", - робко попросила Лида: "Дай мне, пожалуйста, десять рублей на свадебный подарок Элле".
Подобная просьба очень огорчила Галину Петровну, и Лида увидела, как напряглась ее только что благодушная спина.
"Еще чего!" - буркнула мать, нехотя поворачиваясь Лиде с недовольным лицом и крепко зажатым в кулаке ключиком от платяного шкафа.
"Зачем так много?!" - сердито спросила она у сжавшейся Лиды.
"Ну ведь так принято, мама, десять рублей с человека. На свадьбах всегда столько дают!"
"Но ты же водку пить не будешь, да и съешь какую-нибудь крошечку", - Галина Петровна с недовольством оглядела стройную девичью фигурку.
"Хватит и пяти рублей!" - сказала, как отрезала.
"Мам, но ведь это же моя стипендия..." - попыталась посопротивляться Лида.
"Ишь ты, как заговорила", - в глазах Галины Петровны зажглись недобрые огоньки: "А ешь ты где? А? Одета-обута, проживаешь в квартире, а квартплату - кто платит? Пушкин?! Нет, мать твоя все оплачивает, а она, видишь ли, заявляет, что стипендия - её!".
Голос Галины Петровны крепчал и возвышался пропорционально росшему внутри нее раздражению:
"Да знаешь ли ты, что на свою стипендию ты и десяти дней бы не прожила! Сколько лет уже у матери на шее сидишь!"
"Да ты у меня в долгах - как в шелках!" - гневный высокий голос бился уже где-то под потолком.
"Как кушать - так на мамины деньги, а как стипендию получить - так тут, бачите (9), ее гроши!" - погребальным голосом отдавалось в Лидиной голове.
От обиды и унижения девушку начало бить мелкой дрожью. Казалось, еще секунда, и она сама завизжит, заглушая распалившуюся мать, подстегиваемая бессильным гневом и отчаянием. Но присущее ей внутреннее благородство не позволило опуститься до банальной истерики.
И вот ведь какой парадокс - вроде бы в словах ее матери было все верно, особенно арифметические подсчеты затрат, производимых на дочь. Но вот именно неправомочность денежных расчетов между матерью и дочерью так больно ранили девушку.
"Ну как же так можно - возмущаться из-за неизбежных расходов на собственное дитя?" - горько думалось Лиде: "Я ведь ей не чужая! Как же можно попрекать куском хлеба свою дочку, которая просто еще не доросла до того времени, когда она может приносить в дом полноценную зарплату!".
"Разве дети - это не радость для родителей?" - удивилась Лида неожиданно пришедшей мысли, сквозь набежавшие слезы наблюдая за разгневанной матерью.
Наконец, слезы горячим горьким потоком хлынули из глаз, принеся неожиданное облегчение. Казалось, что при виде слез и мать была удовлетворена.
"Ну то то же", - уже почти спокойным и, даже. как показалось Лиде, довольным голосом произнесла ее мама: "Будешь знать цену деньгам!".
На что Лида судорожно вздохнула и, пересилив себя, прошептала:
"Хорошо, пусть будет пять рублей".
Галина Петровна опять огорчилась. Расстаться с пятью рублями для нее оказалось почти так же сложно, как и с десятью. Но, делать нечего - и она нехотя повернулась лицом к платяному шкафу.
"Сезам, откройся! Ну пожалуйста...".
Ключик в замочке поворачивался куда менее резво, но дверца все же отворилась. Галина Петровна долго рылась под стопой постельного белья, пока не выудила самую потрепанную на вид "синенькую" бумажку достоинством пять рублей, и с явным сожалением протянула ее дочери.
Лида взяла отвоеванные с таким трудом свои "кровные", и выжатая, как свежепостиранная вещь, пропущенная сквозь отжим стиральной машины, поплелась к себе в "детскую". За спиной она слышала ворчание матери по поводу "некоторых умников", затевающих дурацкие свадьбы, чтобы она, Галина Петровна, тратила свои сбережения для их блага и процветания и в ущерб себе.
Притворив за собой дверь своей комнатки, девушка в изнеможении прислонилась к косяку давно не крашенной двери и беззвучно заплакала. Утешить ее было некому.
"Господи!" - мысленно воззвала Лида к Тому, чье существование еще так недавно горячо отрицала: "Господи, дай мне силы терпеть и дальше такую жизнь".
Слезы теплой волной омыли отчаявшуюся душу, и принесли успокоение. Лида даже не осознала, что произнесла первую в своей жизни молитву. Она утерла глаза, вздохнула и уже ясными глазами стала глядеть в грядущее.
Да... Несчастная Лида Малышева пережила несколько весьма неприятных минут, зато ее перестали терзать угрызения совести по поводу заранее спрятанных от матери "премиальных". Теперь Лида могла быть спокойной, так как необходимая сумма на приличный свадебный подарок лучшей подруге детства была собрана.
Как мы все смогли убедиться, Лида Малышева пошла характером вовсе не в свою маму. Да и ведь как хорошо то!
Ведь что являлось всеобъемлющей характеристикой Лидиной мамы?
А то, к нашему глубочайшему сожалению, что Галина Петровна Малышева очень любила деньги. Нет-нет, не тратить деньги. Тот, кто любит тратить деньги, тот сами деньги-то и не любит! Галина Петровна любила копить деньги.
Не то, чтобы ее манила некоторая кругленькая сумма, которую она стремилась бы накопить... Нет. Галина Петровна любила сам процесс накопления, любила непосредственно бумажные купюры, такие шелковистые, плотные, хрустящие, заставляющие трепетать ее скудную душу. Она с обожанием многократно пересчитывала имеющуюся в доме наличность. Плотные пачки таких притягательных для нее облигаций приводили ее в умиление. Галина Петровна любила деньги как нечто живое, родное, одушевленное.
В те редкие минуты, когда она оставалась дома одна, Галина Петровна с благоговением отпирала ключиком дверцу платяного шкафа, где среди уложенных рядами махровых полотенец и простыней покоилась маленькая розовая лакированная "театральная" сумочка "ридикюль", в которой было несколько отделений, обтянутых серым атласом. В двух отделения аккуратными пачками были уложены красно-кирпичные купюры десятирублевого достоинства или "червонцы", которые и жаловала Галина Петровна больше других. Купюры пятирублевого (синенькие) и трехрублевого (зелененькие) она не очень то любила, так как отсутствие на них портрета В. И. Ленина, мечтательно уставившегося в маячившее где-то там "светлое будущее", уменьшало их надежность в глазах осторожной Галины Петровны, уже пережившей одну денежную реформу 1961 года.
Благо, что обменивать тогда только что созданной молодой нищей советской семье Малышевых было нечего, иначе это могло просто-напросто убить Галину Петровну. Старшее поколение еще должно помнить, что при вышеупомянутой реформе крупные (по советским понятиям) суммы обменивались по курсу 10:1. Сейчас же Галина Петровна хотела быть во всеоружии.
Двадцатипятирублевые денежные знаки Галина Петровна Малышева тоже не очень жаловала, так как из-за сине-лиловой окраски сама купюра казалась не такой четкой и, даже, слегка размытой, полинявшей, отчего у "вождя мирового пролетариата" был слегка затуманенный взгляд, будто он отвлекся от строительства мирового коммунизма и вспомнил Инессу Арманд. Что, естественно, также не прибавляло надежности данным советским дензнакам в глазах придирчивой Хозяйки Ридикюля.
Поэтому текущие накопления производились Галиной Петровной исключительно в десятирублевых купюрах, бережно укладываемых в аккуратные, волнующие взор, притягательные пачки.
В двух других атласных отделениях разместились Сберегательные Книжки. В дальнем отделении, застегивающемся на крошечную кнопочку-пуговку, лежала Сберегательная Книжка трехпроцентного займа с весьма солидной кругленькой суммой. Трехпроцентный займ не предусматривал изменения суммы вклада, да и сама Галина Петровна никогда не покусилась бы на отложенные денежки даже под страхом голодной смерти, зато по нему выплачивались самые высокие в советской банковской системе проценты.
Раз в году Госпожа Ридикюльша, надев нарядное платье, торжественно посещала сберегательную кассу, где ей производили перерасчет и вписывали в графу "Приход" набежавшие три процента от общей вложенной суммы. Галина Петровна ликовала: мало того, что в сберегательной кассе СССР ее горячо любимые денежки находились в полной гарантированной безопасности, так ей еще и приплачивали - пусть небольшую ежегодную сумму, но... Она, эта сумма, была особенно сладка, так как буквально сваливалась на голову безо всяких там усилий. Дармовые денежки почему-то обладали значительно большей притягательностью, чем их честно заработанные собратья.
В третьем атласном отделении Галина Петровна поместила сберегательную книжку двухпроцентного займа. Конечно, ее душа страдала из-за того, что один процент прибыли "улетал в трубу", но двухпроцентный займ предусматривал возможность изменения первоначальной суммы вклада. Правда снять какую-либо сумму Галина Малышева и не помышляла, так как трата накопленных средств разорвала бы ей сердце. А вот что и привлекало Галину Петровну в двухпроцентном займе, так это возможность докладывать деньги на имеющийся счет.
Поэтому, когда вожделенные пачки "червонцев" распухали до такой степени, что маленький, скучающий по "выходам в свет", театральный ридикюль с трудом застегивался на посеребренную застежку, Владелица Бумажных Денег с благоговейным трепетом извлекала из него пачку денег. И, под звуки фанфар, звучащих в ее ушах, несла в сберегательную кассу, где принесенную сумму и записывали в сберегательную книжку двухпроцентного займа исключительно в графу "Приход".
Получая из рук кассирши сберегательную книжку с увеличившейся суммой вклада, Хозяйка Заветного Ридикюля ощущала себя также и Хозяйкой Вселенной. Ну, может быть, Хозяйкой Земного Шара, но никак не меньше... Это был ее поистине Звездный час.
Возникает резонный вопрос: "Откуда осуществлялось регулярное поступление довольно весомых для советского времени денежных сумм в цепкие ручки Галины Петровны?"
Дело в том, что Галина Петровна Малышева работала старшим бухгалтером в рыбколхозе имени соратника великого Ленина Бонч-Бруевича. Почему именно Бонч-Бруевича? Да просто раньше рыбколхоз носил громкое имя И. В. Сталина. После разгромного XX съезда коммунистической партии СССР руководству города Керчи (и не только оного города, конечно) пришлось срочно переименовывать целую массу объектов, названных в честь "Отца всех народов". Ну а не опорочивших себя соратников Вождя мирового пролетариата - Ульянова-Ленина оказалось не так уж и много. В самом-то деле, не назовешь же рыбколхоз именем Троцкого или, того хуже, Бухарина, являвшихся в свое время яростными противниками коллективизации... Более приемлемые из оставшихся имен - Свердлов, Дзержинский и иже с ними, были быстренько разобраны, и рыбколхозу достался Бонч-Бруевич. Ну и что же, весьма звучная фамилия!
Сотрудники рыбколхоза ласково называли свое предприятие "Боня", а в середине семидесятых к заглавию как-то незаметно добавилась заглавная "М" через дефис. А любить свой рыбколхоз работникам было за что.
Ведь в чем отличие рыбзавода от рыбколхоза? Первое из сравниваемых предприятий является собственностью советского государства со строго фиксированной мизерной заработной платой. Название же "колхоз" расшифровывается как "Коллективное хозяйство, созданное на основе добровольного объединения с общностью труда, собственности, владения, пользования".
Ну уж насколько "добровольным" было объединение, мы то теперь прекрасно знаем... И, все же, колхозники рыбколхоза оказались в гораздо более выгодном положении, чем рабочие рыбзавода. Опираясь на Устав колхоза, рыбаки - колхознички самостоятельно распоряжались прибылью, устанавливая себе зарплату, троекратно превышающую среднюю в госсекторе. К тому же, по итогам года, они получали баснословную по советским временам тринадцатую зарплату.
Вас смущает - откуда у посредственного маломеханизированного рыбколхоза была такая весомая прибыль? Все очень просто. Согнанные насильно в колхозы бывшие мелкие "единоличники" были лишены их главного статуса - "Хозяина". Пусть маленького-премаленького, но - "Хозяина"! Теперь же хозяевами были все: коллектив, колхоз, государство, а в действительности - никто.
Отсюда и отношение к полученной собственности было потребительским, "рваческим", дикарским. Чувствуя себя не полноценными хозяевами, а "временщиками", в любой момент рискующими потерять свой пост с прилагающимися благами, правление рыбколхоза руководило по принципу, изреченному Горацием в одиннадцатой оде Первой книги: "CARPE DIEM", то есть "срывай день", "лови момент".
Ценнейшая по своим вкусовым качествам несравненная "керченская селедка", хорошо известная в свое время в Императорском доме Романовых, вылавливалась, невзирая на время нереста. Выгребались все особи вплоть до мальков, лишая уникальную породу возможности самовоспроизводства.
Улов получался весомым, прибыль текла в кассу рыбколхоза. Все, от председателя до самого "старшего помощника младшего дворника" были довольны. Все, кроме "керченской селедки".
Не удивительно, что о данной породе рыб последнее упоминание есть в бессмертном романе Михаила Афанасьевича Булгакова "Мастер и Маргарита", написанного им еще в тридцатые годы XX столетия. Причем уже тогда то упоминаемая великим автором бочка с надписью "Сельдь керченская отборная" находилась ни где иначе, как в Торгсине, то есть продавалась исключительно за валюту, и уже тогда была недоступна рядовому потребителю.
В настоящее время знание о существовавшей когда-то ценнейшей уникальной рыбной породе "керченская селедка" кануло лету. Где ты, многострадальная "керченская селедка"? Ау?
И ведь втройне обидно из-за того, что никаких особых усилий для сохранения имеющейся популяции рыб не требовалось вследствие уже имеющейся их огромной численности.
Керченские бабушки, являющиеся почему-то более долгоживущими, чем их ровесники - дедушки, еще помнят рассказы своих отцов - рыбаков, промышлявших в дореволюционной России, о том, что при ловле керченской селедки рыба шла так густо, что лодка, попавшая между ними, рисковала опрокинуться. Сельдей можно было хватать руками, черпать ковшами. И даже весло, воткнутое в эту живую массу, продолжало стоять и не падало.
Когда же несметные стаи сельдей пребывали в течение нескольких дней на мелководье у Средней Косы, находящейся в нескольких километрах от керченского берега, то рыбаки из рыбной артели, расположенной непосредственно на Косе, наблюдали, как вода мутнеет от массы выметанной икры и молок, и икра оседает на дне целым слоем.
Ведь это каким же дикарским способом нужно было трудиться всем советским рыбколхозам на рыболовецкой ниве, чтобы так ее, эту ниву, опустошить!
Вот Вам и наглядная "польза" коллективного хозяйствования, и отсутствия настоящего Хозяина!
А невосполнимо поредевшие, когда то давящие друг друга от изобилия полчища черноморской хамсы из семейства анчоусовых, в недавнем прошлом самой многочисленной рыбы Черного моря?..
Временно получившие должности руководители рыбколхоза "царствовали" по принципу Людовика XV: "После нас хоть потоп".
Потоп, Слава Богу, пока не наступил, но вот "керченская селедка" приказала "долго жить", как и целый ряд других ценных пород рыб, изничтоженных варварским промыслом в водах Азовского и Черноморского морей в советских территориальных водах.
Однако, как не велики были доходы Галины Петровны Малышевой, ей их катастрофически не хватало. Процесс накопления денег, в который вовлекается человеческая душа, тем и страшен, что в один, не самый прекрасный день в жизни накопителя, становится неуправляемым в жизни накопителя в своей ненасытности.
Всепоглощающая страсть Галины Петровны к накопительству заставляла ее экономить каждую копейку на всем, чем можно, и даже на том, на чем нельзя. Галина Малышева старалась покупать только самые дешевые продукты, в частности - хлеб и макароны; только самую необходимую одежду и обувь, лишь бы прикрыть тело. Она часами "пилила" дочь Лиду если та, выходя вечером из комнаты или кухни, не выключала свет, хотя электричество тогда стоило смехотворные четыре копейки за киловатт.
Галину Петровну очень расстраивала необходимость покупать подрастающей Лиде одежду, причем вопрос о том, чтобы купить девушке какие-то модные, "фирменные" вещи, которыми была наводнена Керчь предприимчивыми моряками - загранщиками, даже не ставился. Ее вовсе не смущало, что ее девочка была одета гораздо беднее своих подружек, и в купленных по дешевке, "на вырост", вещах чувствовала себя неловко и неуверенно. Мать не волновало, что в конечном итоге дочь приобретет комплекс неполноценности, и, сгибаясь под его тяжестью, ей придется пройти весь такой длинный, сам по себе весьма нелегкий жизненный путь.
Увы. Любовь к дочери в сердце Галины Петровны была давно уже вытеснена любовью к деньгам.
Пришло время, когда Галина Петровна уже не могла так просто выбросить в мусорное ведро испортившиеся продукты, и потихоньку подсовывала их Лиде, притворно удивляясь потом - почему у той постоянные проблемы с желудочно-кишечным трактом?.. Ей казалось, что Лида слишком много ест, хотя на самом то деле та "клевала" пищу наравне с безродным воробушком.
Ах, деньги, деньги... При всей видимой и неоспоримой необходимости есть в Вас некая дьявольская искорка, и стоит только полюбить Вас сверх меры, всей душой, как эта самая искорка и полыхнет в душе опустошающим, иссушающим душу, пожаром, а в освободившееся место вселится Минотавр. Да, да, то самое мифическое чудовище с телом человека и головой быка, которое древнегреческий царь острова Крит Минос держал в лабиринте и кормил людьми.
Вернее, вселится не сам Минотавр, а его дух, пожирающий ныне не тела, а души людские, души стяжателей и скряг. И тогда уже сам человек попадает в лабиринт, все дороги из которого ведут в никуда.
А ведь, на самом-то деле - что такое бумажные деньги?
Всего лишь средство для получения товаров и услуг. Сами по себе они не представляют никакой ценности. Представьте-ка себя на необитаемом острове с мешком бумажных денег. Много ли комфорта они Вам доставят? Ну то то же... Хотя необитаемый остров, наверное, единственное место, где от бумажных денег, как непосредственно красивых шелковистых хрустящих бумажек будет реальная польза - можно будет развести костер о обогреться. В обычной жизни, в быту от них вообще нет пользы: вместо обоев не наклеишь - слишком малы; как туалетную бумагу не используешь - водонепроницаемы.
Что ж, видимо вселившийся Минотавр не только пожирает душу скупца, но еще и затуманивает его разум.
Так и хочется вскричать словами Юлиуса Фучика: "Люди! Будьте бдительны!". Люди, не позволяйте денежной лихорадке иссушить Вашу душу! Не вступайте на засасывающий путь накопительства, а тратьте, тратьте эти обманчиво-завораживающие, ласково-шелковистые бумажки!
Конечно, разумно, конечно, оставляя немного на "черный день", но - тратьте! На детей, своих и чужих, покинутых и обездоленных, на благие дела, на Церковь и богадельни, на обустройство своих городов и содержание хосписов!
Тратьте, и в Вашей наполненной светом душе не останется места для всепожирающего Минотавра.
И Ваши дети будут любить Вас и почитать, и дети Ваших детей будут признательны Вам и благодарны, и Вы сами будете счастливы и удовлетворены, ибо сказал Он: "Не оскудеет рука дающего".
А вот милой девушке Лиде Малышевой не очень-то повезло в жизни, и, как мы сейчас выяснили, жилось ей очень нелегко. Да ведь и ее маме, Галине Петровне, тоже жилось не сладко. Ее съедал Минотавр.