Он проснулся, обреченно заскакал на кухню, высосал стакан воды, сжег кофе, чертыхнулся на себя, запил-заел запах, открыл окно. В окно тут же набилась занавеска, по уху резануло утренним шумом. Он оделся, надел с вечера сложенное, повешенное, поглаженное, - и пошел в клинику. Как всегда, с утра мыслей было немного, мысли были спитые, словно пакетики чая. Он привыкал к одежде на своем теле, к круасану в желудке.
Смирно стоял и ждал, когда внешние вещи закончат работу и научат его тело жить.
- Саймон! - Окликнул его мягкий, рыжеватый доктор Комуржет.
- Вот-вот, - подумал Саймон. - Поокликайте меня, поназывайте. А то мне с утра трудно.
Рабочий день начался, Линда раздернула желтенькие шторы. Привели первого пациента. Мальчик зашел за аквариум и жался, и смотрел открытым глазом. Мама его источала остро пахнущую глупость. Саймон расспрашивал ее про мальчика, про стопочку, как косолапит, любит ли ходить, пытается ли бегать - а мама сидела и отвечала, а он думал: ну кто на таком громком, ярко-розовом - женился.
Потом он зашел к мальчику за аквариум, и они так немного постояли. Мальчик молча протянул стопу. Саймон ножку помял, покрутил. Посмотрел мальчику в глаза.
- Она всегда права, а я неправ. А как она может быть права?...Мне ее жалко, а жалеть, наверное, надо меня, - сказали глаза мальчика.
- Всех жалеть надо. Но лучше - просто наблюдать. Составлять базы данных, - сказал доктор, тоже молча. - Знаешь, что такое базы данных? Не знаешь, наверное... Представь, что всех - много. И ты смотришь с высоты. Сто маленьких мам и сто маленьких тебя. Понимаешь? Маленькие такие. И ты накапливаешь информацию- что ты ел, что она сказала... И потом играешь с этой информацией. Это может быть интересно. Будь добрым и умным - и больше играй.
Мальчик пошевелил пальцами и посмотрел внимательным глазом.
- Спортсменом не станешь, но понемногу бегать и даже играть в футбол сможешь, - сказала его рука мальчиковой стопе.
И они вышли из-за аквариума.
Розовая дамочка была недовольна: слишком он быстро разобрался с больным. 'Спешит доктор, невнимателен.'- думала она. Она подхватила мальчика за руку, как сумку за ручку. Не мальчик, а одно чемодано-мальчико-место: с мальчиком-чемоданом пришла - и будьте уверены, с мальчиком-чемоданом она уйдет. Если нужно - понесет к другому доктору. Но мальчик смотрел теперь болеее живо и меньше висел на ее руке, он был теперь - сам.
Мальчик, уходя, помахал ему рукой. Саймон сел на кресло и поморгал глазами. Сто маленьких саймонов смотрели из-за аквариума. Наблюдать, жалеть, играть. Еда наконец рассосалась в желудке, понемногу начало снова хотеться есть.
- Следующий! - Сказал он Линде.
2. СПЕЦИАЛЬНЫЙ МАЛЬЧИК
Абсолютно здоровое животное Линда приходит утром, раздвигает желтые шторы, раскладывает инструменты, заваривает кофе - сначала для себя, потом для Саймона. Она двигается тяжеловато, но широкими шагами. Маленьккая комната, скучная до нее, начинает оживать.
Саймон любит входить, когда комната уже обжита Линдой.
Линда могла бы быть доктором. Она никогда не скажет вслух, если не спросят - но формирует свое мнение о пациенте, параллельное мнению Саймона. Иногда он спрашивает ее. Иногда - нет. У нее более удобная роль: ее задача - не Пациент и не Болезнь, а Процедуры. Обеспечить, чтобы простыня была чиста, инструменты в порядке.
Она-то видит, что Саймон часто приходит по утрам не в себе. Нет, не то что он пьет или балуется наркотой - он просто отчаивается и теряет себя. Она не теребит его, не торопит. Разговаривает как ни в чем не бывало. Потом это у него проходит.
Она - чистая и прохладная и Абсолютно здоровая. И ходит широкими шагами.
Линда раздвигает шторы.
- Спасибо, Линдочка, - говорит Саймон, барабаня по клавишам.
- Значит, мы сегодня в 'решительном' настроении, - думает Линда. - Ну-ну!
- Линдочка, это все, пожалуй, - продолжает Саймон.
Она, смиряясь со своей ролью покорной жены, переходит к другому столику.
Ведь есть разные пары. Есть доктора- 'виноватые забулдыги', есть - Карабасы-Барабасы, есть - скрытые педики, есть просто маньяки. У них -хорошая 'семья'. Саймон - тюфяк, Она - холодная и умная 'жена'.
Другие медсестры ей завидуют.
- Можно звать?
- Да, пожалуй.
Линда выходит в коридор, и там сидит первая Мама с ребенком. Как всегда, они создали вокруг небольшой Кочевой Дом - разложили газеты, сумки, мама бросила на спинку пластикового кресла пальто.
Они соскучились ждать и расслабились. Мальчик уже раз сбегал к башне с водой, потом дальше - к плакату, почитал его, прибежал, рассказал маме, и вот теперь играет у ее ног. Все как всегда.
Мама, как водится, усталая, невыспавшаяся - -и принаряженная, как на праздник. Поход к врачу, как поход в церковь -дисциплинирующая метка, красный день календаря, суровая, но все же - дата.
Линда читает фамилию Мальчика (и Мамы) по бумажке.
- Кухерпухер!
Ну и фамилия! Наверное, иностранец. Ну и дразнят его, наверное, в школе! - думает Линда.
Мама Кухерпухер судорожно собирается, застигнутая врасплох. Сует в сумку книжку, снимает пальто с пластикового стула.
- А вот и гости у нас! - думает Линда.
Она приглашает Маму Кухерпухер с Мальчиком Кухерпухер, дарит каждому дольку холодной улыбки.
Принимает от них пальто.
- Вообще-то - Кухельпухер. Это немецкая фамилия, - говорит мама.
- Ах вот как! Будем знать, - улыбается Линда.
Мама ставит сумку внизу, у ножки стула. Мальчик сидит угрюмо. Не новичок здесь.
- Какие у нас новости? Как мы поживаем? - Спрашивает Саймон. У него улыбка теплая, как шерстяной носок.
- Стелечки носим, - говорит мама, включаясь в игру. - Гуляет. Не очень любит, но гуляет. Ходит в диспансер. Даже вроде нравится ему.
- Это хорошо, - говорит Саймон делая ненужную пометку в файле. - Это полезно
- Может, пора нам на физкультуру? - Говорит мама, задумчиво, нехотя.- Все-таки он не плавает. Не ходит на лыжах. Не играет в баскетбол. Как-то отстает от всех. Отделяется.
- Ну, давайте посмотрим, какой прогресс, - говорит добрый доктор Саймон.
Мальчику раздевают ножку и ставят ее на холодную клеенку. Доктор Саймон долго рассматривает мокрый след на клеенке.
Все ждут, какой будет вердикт. Мальчика нога стынет.
На самом деле маме нравится и кажется совершенно нормальным, что ее мальчик - слабенький, неуклюжий и неумелый книжник. Не шумит, не кричит, не бегает по двору. Ее Специальный Мальчик. Не это ли мечта каждой мамы? И вот так хорошо устроилось, само по себе - так нужно ли Все ломать и записывать его в Обычные Мальчики?
Мальчику нравится прогуливать физкультуру, сидеть вместо физры в библиотеке с книжкой. Он готов ради этого даже раз в неделю собираться в долгое путешествие в диспансер, коорый - та же физкультура, но для сутулых и плоскостопых.
- Нет, еще рано! - Пугается Саймон. - Еще полгодика походите. Может - годик. А там посмотрим.
- Я понимаю. Конечно, - мудро кивает мама.
Мальчик надевает носок. Мама уводит за руку своего Специального Мальчика, не разжалованного в Обычные. И все довольны.
Саймон откидывается в кресле. Первый пациент принят - просто идеально. Просто прекрасно прошло. Он чувствует себя так, словно за эти сорок минут он сам родил ребенка и выбрал для него путь, и отправил в университет и направил в самостоятельную жизнь.
Словно все Главное в жизни уже Прошло и Закончилось и можно Расслабиться.
Мысль о награде только формируется у него в мозгу- но Линда, как мудрая жена, уже обо всем подумала. Она несет кофе - крепкий, хорошо заваренный кофе, в чашечке. Саймон распознает кофе как награду Сильному Мужчине за труды. У него начинается рефлекторное слюноотделение. На самом деле наградой ему служит немалых размеров Кекс с небывалым количеством изюма и щедрым плюхом глазури на высокой коричневой лысине. Кекс спрятан за чашечкой кофе.
Линда открыла эти курьезно роскошные кексы, которые за углом печет почти выживший из ума старичок и продает в полуподвальной столовой по неверояно бросовым ценам. Рецепт кекса, по-видимому, плавает в старичковой голове с послевоенного времени, с того момента, когда на рынке снова появились настоящие яйца, масло и молоко. Старичок с тех пор, в ежедневно обновляемом восторге, каждый день воссоздает в своих кексиках Грандиозное Пиршество Победы. Это сказывается. Это видно, когда еда - не вполне еда, а Пиршество. Пусть и для безумца.
- Хороший кофе... То есть кекс. То есть - восхитительный кофе, Линдочка!
И именно в этот момент, когда он сам больше всего похож на мальчика, на ребенка - Линде становится любопытно, какой он как мужчина, так же ли с любопытством, присущим откровенным одиноким толстым мальчикам - Приоткрывает Створочки, Нажимает Кнопочки, быстро Разбирается в Механизме, и - неостановимо рвется к Банке Варенья? Если так - Линда не видит причин, почему бы не расширить их семейно-профессиональные отношения до мягкого супружеского секса.
Линда поправляет шапочку и решает, что, пожалуй...
- Следующий! - Говорит Саймон.
Линда выходит в коридор и читает имя следующего Мальчика:
- Вандеркейк! К доктору.
Мама запихивает в сумку книжки и игрушки, застигнутая врасплох.
3. АВТОБУС
Саймон решил подьехать на автобусе. Ехать было радостно, он смотрел на прохожих сверху и считал новые и переделанные кафе. А паб был по дороге был старый, белел в темной зелени. За столиками снаружи никто не сидел. Когда-то он каждый день проезжал мимо этого паба, но никогда в него не захаживал.
Автобус остановился. Саймон вышел, столкнувшись у выхода с таким яркими, забавными, тут же забытыми людьми. Шаркая ногами, смотря на небо, расстегиваясь и выбирая из-вокруг шеи шарф- было тепло, - он дошел до парка, где торчали мокрые ветки и гнили под свежеопавшей листвой старые листья.
Мимо прошел мальчик. Тоже шаркая... Он на секунду увидел глазами мальчика - совсем близко - листву, совсем крупные, и более яркие - листья.... А через секунду все опять встало на свои, привычные места, и листья были далеко, и он опять был Саймон, и он многое мог бы сказать про то, как этот мальчик шаркает, и не надо его так тянуть за руку - неправильно формируется шаг - но он ничего не сказал.
Он резко застегнулся, провел руками поверх пальто, сгорбился и раскрыл зонт.
4. УГОЛАЙЧИК
Саймон стоит в деревянном сарайчике у замотанной тряпками, придавленной мешкам с песком и поверх обмотанной серебряной гирляндой стойки и пьет пиво с Уголайчиком. Полумрак уютен, он пахнет пивом- мрак. Они очень уютно встали, в углу сарайчика. Хотя в прошлом году было удобнее - тот же сезонный сарайчик был со скамейками. А в этом году почему-то решили поставить стойки. Но пиво было отменным.
Саймон уже несколько дней чувствовует себя по-новому, более целым, более спонтанным, легче. Он вспоминает слова одного своего знакомого, человека филологического, который употребляет грибы.
Он любит делиться: знаешь.... легко так! мир становится пленочней и серебрится. У Саймона теперь без всяких грибов такое же ощущение.
Уголайчик - бабник и говорит только про свой успех у баб. Они знакомы давно, и Саймон все верит, что хвастовство надо 'пропускать мимо ушей' и дружит с Уголайчиком надводно, над этими всеми словами.
- Ну, встретил ее на улице, поговорили. Возраст, понимаешь, возраст сказывается! Уже не та. - говорит Уголайчик про свою 'бывшую'.
Саймон живо помнит эту 'бывшую', ее качающиеся сиськи, обладавшие гравитацией медленного гелиевого шара, ее яркий рот и лениво-наглые глаза. То, что называется 'баба зачетная, но не нашего круга'.
Уголайчик - лысый, большой и с пузцом - не жидким пузцом, а пузцом фасона 'мозоль', торчавшим слегка вверх. Поддавшие друзья иногда клали руку, прислушивались, говорили: 'мальчика ждем?'. Его привлекательность для женщин была для Саймона непонятной.
Влюбленные женщины каждый раз в фавор ему объясняли - его хвастовство, ценили его усилия и напор. Еим не было противно, но лестно, когда их брали на абордаж. Уголайчик все брал на абордаж, на авось - бабу, работу, бабки - 'любой ценой', а там трава не расти. Но бабы оказывались слабым звеном. Если кто-то их хотел - то получал. С работой и признанием было сложнее. Тут реальность густела. Ну и бабы, естественно, при неудачливости пропадали - но не сразу, не сразу.
'Бывшая', наконец, бросила Уголайчика, потому что он 'не соответствовал'.
- Есть в нем все-таки что-то такое, - думал Саймон. - Веселое. Он пузца. А то было б гадко, все эти потребительские истории.
- Хороша! - говорит Уголайчик, провожая взглядом официантку.
И толкает Саймона в бок, словно был готов хоть сейчас подскочить и отчебучить: прямо сейчас ее закадрить, на спор с Саймоном.
Официантка совсем не хороша, дохленькая скучливая студентка, подрабатывающая в пивном шатре.
5. ВЕЧЕР
Сидишь, как птица в траве, и сердце бьется, почти у тебя в руках. А сверху, по траве, ходят большие, страшные, с косами. А ты сидишь, и нет никакой мысли, кроме сердца, прыгающего на ладони, кроме того, что вот он сейчас - накроет вечер, и станет еще страшнее.
А кто-то от тебя зависит, а кто-то с тобой связан. Да вот хоть курицу обещал в магазине купить - и то дело, и то связка, и то - почти непосильная задача, обрастающая многими переменными, и какую курицу выбрать, и взглядом искоса девочки-продавщицы с браслетиками на руках... Совсем они стали брать молоденьких, детишек, с мягкими ручками в ямочках, и несформировавшимися мордочками. Кто я такой для этой девочки? Какая-то древняя глубоководная рыба, с осыпающимися камеистыми впадинами на лице...
И время так проходит (косари почти над головой шшшу, шшу) , и вечер настает, но в то же время - курица, и у этой вроде на спинке жир, а эта какая-то синенькая. И вот параллельно, у другого края лотка с курицами, движется еще нестарый гражданин с уверенными глазами... Смотрит на куриц не дольше, чем положено, уверенно выбирает. Берет птичку в корытце на ручки, словно удочеряет питомца- 'а теперь ты будешь с нами жить' - и кладет в проволочную корзину с сытым, радостным выражением лица, с предвкушением праздника, с радостью на лице. Есть такие люди, которые вкусно едят, вкусно пьют, да и все делают вкусно. Им официантки приносят всегда самое красивое блюдо, суп без пятен жира, салат, щедро политый маслом. Вот такой он, этот милый гражданин. И даже девочка на кассе слегка краснеет, проводя продукты через бипалку - почему она краснеет - вот он - попал в ее поле зрения, а я - нет? А ведь он - такой же, как я - такая же спина, такая же шляпа - почему же он - лучший едок и любимый покупатель, а я - выкладывайте денежки и выматывайтесь, пустое место под шляпой?
Бип - проводит девочка курицу над бипалкой.
- Спасибо , - говорит он и укладывает птичку в мешок.
Выходишь из магазина, и такси сразу разьезжаются от магазина, и машины в разные стороны, и кто-то раскрывает зонт, а кто-то складывает, стряхивает капли. А ты лавируешь между людьми, и пытаешься создать на ходу маленькое заклинание, обьясняющее, что и в невидимости есть свои приятные уголки.
ЛИНДА
6. БАССЕЙН
Иные предпочитают бассейны новомодные, кафельные, белые, похожие на офисы - или уютно - деревянные, с тонкой пылью в луче из косого окошка, похожие на дорогие гостиницы. Но какой в них смак - вы не почувствуете ни воды, ни своей работы в них. Ненатуральная зелено - голубая вода безвесно поддерживает вас, всюду циферблаты. Ноги, как привязанные за ниточки, дергаются, глаза приклеены к цифрам калорий, пот впитывается специальными тканями, и девочки заливисто смеются, кокетничая с мускулистым инструктором.
Но она выбрала старую почти заброшенную баню, расположенную в бывшей пожарной части, где высокий потолок взметался ржаво, и тополь с сумасшедшими грачами скреб купол, и лучше было не вглядываться в закраины воды - пусть там и не было дохлых собак, но ассистенты - мальчики и девочки, обычно флиртующие, ходили парами , время от времени погружали сачки в воду и вылавливали неподобающую грязь.
Но зато как гулко хлюпала вода под тонкими реечками в душе! Хотелось назвать ее 'купальней' - старое, темно-зеленое, гулко пахнущее тиной слово.
Она счищала со своего прямого, незагорелого тела одежду и не стесняясь, не позируя шла в купальню, мимоходом посмотрев в зеркало - светлый ствол тела, кусочек светлого мха под животом - нажимала пяткой руки на металлическую пупку в стене - и на нее стекала пятиминутная благодать тепловатой водички.
Вокруг проходили хороводом разнообразные женские формы. Поставив одну ногу на скамейку, свесив груди с темными сосками, одна женская форма, распространяющаяся вширь, промакивала свое тело, подробно, долго, а потом медленно натирала каким-то маслом- подробно, широко, приподнимая груди. Другая женская форма, почти совершенная по всем стандартам женских журналов, в веревочке-трусиках, готовая для рабовладельческого рынка, стояла, повернувшись к ящику, и перебирала тряпочки и сумочки и излучала спиной привычную неприступность. У зеркала расслаивала и грела волосы другая женская форма, уже печально увядшая и еще более печально подробно, тщательно, с надеждой накрашенная и отваксенная, с дряблой складочкой под подбородком. У скамейки, деревянно стесняясь, стояла квадратненькая девочка-подросток, роняя одну вещь за другой и все больше и больше себя ненавидя.
Она шла обратно, из купальни, укутанная и умытая, и начинала облачение. Она не тратила много времени на косметику, как увядающие, - чистота и здоровье кожи должны сиять сквозь легкий макияж. Она не умащивалась часами, как крупногрудые неевропейские женщины. И конечно она уже пережила период резкой ненависти к своему телу, тело давно не могло ее ранить, даже если она прибавляла килограмм. Тело было инструмент, и не больше.
Она оделась, поправила шарфик и вышла через вертушку в поночневший пока она плавала город.
Встала под козырьком и с шумом открыла зонт.
7. ВОЛОСЫ
Пока Саймон нализывается перед свиданием - Линда приводит себя в порядок . Она заранее забукала себе визит в парикмахерскую и теперь сидит на скамеечке, обряженная в черный халат, и смотрит, как тоненькая девочка-подмастерье, стажер, селедочка, уклейка, а не девочка - жестами усталой золушки шваркает по полу красивой шваброй. Золушка движется вдоль стойки, облицованной металлом, и ее изогнутое отражение скользит в параллельной парикмахерской, где сама Линда - почти неразличимый черный червячок.
Свежеподстриженная, с подпудренными подбровьями (всего два часа назад ей выщипали брови- два часа мало для того, чтобы спала припухлость), Линда входит в ресторан, сгибает стан и осведомляется у сияющей девушки - 'у меня тут друг, заказан столик'...Не важно, пришел ли уже Саймон или он вваливается через секунду после того, как ее усаживают после ее слов 'тогда я подожду, столик на двоих, пожалуйста', - мы не следим за процессом в таких уж подробностях.
Саймон привел себя в приятное состояние похмелья. Он плюхается на сиденье и говорит: