Она шла по осеннему Летнему Саду, и тот путь, который она еще год назад преодолевала не замечая, легко, как новый мел бежит по доске - теперь распадался на куски, ломался, как карандаши. Не раз и не два ей приходилось останавливаться, подносить руки к глазам, морщиться и щуриться - вместо плотного рыжего ковра и статуй с толстыми округло-квадратными боками перед ней вставал белый огонь, Засветка. Мир Засвечивался перед глазами - и ничего нельзя было с этим поделать, только терпеть. Области белого сначала вырастали вокруг бликов, потом распространялись как проказа, росли и сливались, - и в какой-то момент - становилось все равно: может, там, за Засветкой, и остается, невидимый для нее, весь прежний мир, со своей необъяснимой толчеей предметов - но ей, поглощенной бесцветным огнем, уже - навечно жить по эту сторону, здесь.
Не только в Летнем происходило это - и в магазине, где она покупала пакеты конфет (пластиковый мягкий пакет, а в нем - пластиковые жесткие пальтишки конфет, потом - коричневая мягкая обложка каждой конфеты и, наконец, начинка, похожая на толченую трюфельную пробку), - даже в магазине она стояла и думала (почти отстраненно) - хватит у нее времени расплатиться - или оно Засветится до того, как она протянет деньги, и бедной продавшице, оправившись от шока после того, как Белое сожрет прямо перед ней потенциальную покупательницу вместе с полукилограммовой подушкой, полной шоколадок - придется доплачивать из своего кармана.... Она протягивала деньги - и белое почти смыкалось вокруг (одновременно начинала болеть грудь, прямо в середине, как будто туда втыкали острый карандаш - но эти две боли не были связаны).
Конфет было 500 грамм, это было обозначено на пакете. Она благодарно изумлялась количеству информации на пластике. Тут были буквы и цифры, тут была надменная жилка, оставшаяся от советского периода, когда государство тебя информировало, что ГОСТ 2569-ЧЧБ, что содержание кальция и магния, что укладчица Петухова, что корабли бороздят просторы космоса, - и в этом не было глупого заискивания перед покупателем, перед Риной - но только державное величие. Внизу, мелкой, дрожащей строкой было трусливо приписано, что конфеты содержат следы конфет, и пожалуйста, тетенька покупательница, не бейте ногами слишком больно.
Рина, радостная от того, что просекает этот разброд и наслоение голосов, несла кулек конфет, прижимая его к груди, осторожно ставя ботиночки один впереди другого. Засветка вокруг немного спала, и она могла различать дорогу к Аньке - поворот, потом еще поворот, и, наконец, старинный, в меру разрушенный питерский дом, полный изнутри трухи, медных кнопочек, бедных проводов и напластований роскоши, соответственно доходу жильцов.
Она позвонила долгим звонком. Открыла мама, Айна, и это было даже лучше, чем если б открыла Анька - Айна была более иностранная, придуманная, и из пары мама-дочка - это она была взбалмошное дитя, а дочка, бывшая Ринина одноклассница - была охающая и стареющая мама, тяжелая и мучительно честная. Так часто распределяется в семьях. Папа Аньки был совсем античный, и редко появлялся в общей комнате и на кухне.
Айна взмахнула цветным рукавом - и оставила 'девочек' поболтать. Анька, посреди устроенного Айной рая из мелких салфеточек и коробочек - смотрела старые мультики на кассете и изнемогала от многослойности смыслов. Алька была тихий, немногословный мистик, и любила себя мучить. Ее крупная голова резко читалась под рыжими волосами.
- Смотри, смотри, - промычала Анька, пуча глаза.
- Ага! - сказала Рина и наклонила свой пакетик, чтобы из него скользнули конфеты, как пингвины в Ледовитый океан - один, два, три - в розовую леденцовую вазочку.
- А вот конфетки! - она таращила глаза и подстраивалась под свою вечную роль в паре она-Анька: бодрая и веселая, ищущая приключений аутистка, рассказывающая про внешний мир своей пещерной, ракообразной подруге.
На экране маленькая лошадка, составленная из молекул-шариков, как цепочка ДНК, раздавала шарики всем желающим. Алька вся перекрутилась от откровения:
- Видишь? Видишь? - не в силах говорить, она белой, подводной рукой показывала на экран. - Еще тогда они нас программировали, еще тогда! И мы это, представь - смотрели, годами, годами смотрели... и ВПИТЫВАЛИ!
Рина вздохнула, вбирая этот - на самом деле праздный, - ужас. На самом деле тут было то же, что всегда у людей: Когда-то они были вместе школьницами, топтались на пороге, топтались, ничего особенно не ожидая - ну ничего особенно и не случилось. Они были слишком умны, совестливы и некрасивы, чтобы ходить на танцы и радостно расставаться с девственностью. Они подумали, подумали и решили. И не пошли. 'Подумали' быдо - 1100 процентов, 'решили' - 10 процентов, а 'не пошли' - почти терялось в микронном царстве. Конечно не пошли. Маленькая черточка, отрицание, и с самого начала было ясно. ...Анька загнала себя в какой-то личный угол, из-за своей некрасивости и медлительности - а поскольку было скучно, запрудила этот угол кошмарами. Все было просто и обыденно жутко.
- А это? - торжествующе прошептала Анька.
На экране ежик - с потухшим, тоскующим взглядом завязавшего алкоголика и с тщательно зачесанной еще черной гривой, занудничал: 'со мною можно ладить - не нужно только гладить, не гладьте, ох, не гладьте пожалуйста меняя!' - Он был в точности похож на тех печальных и злобных холостяков, которые подают в газеты объявления, ожидая в невесте невыразимых совершенств, и главное - уважения своей вновь найденной трезвости. ... Было страшно, но - не очень страшно. Не конец-света-страшно.
Рина отсыпала еще конфет из кулька.
- Анют, вылезай из телевизора. Я все поняла. Очень остроумно. Ты, как всегда, права, нас убили еще до рождения. Ешь конфеты.
Анька бочком подсела и стала набивать рот, еще не в силах забыть ужасы отечественной мультипликации. Было очевидно: теперь, после десятилетий перепрограммирования - даже если б их всех обрядили в шелка и насильно поместили под Эйфелеву башню - они сидели бы, вялые и тинистые, неспособные радоваться, а только способные дожидаться еще большего ужаса. Вытаращив глаза, она смотрела на титры - и, окончательно доказывая все!- шрифт был определено продуманно-зловещим, не оставляющим надежды... Один подбор фамилий: Котеночкин, Хитрук - сказал бы им все, если б они тогда умели читать знаки. Она пыталась быстро проглотить конфету, чтобы рассказать обо всем подруге - но рот ее был плотно склеен трюфельно-пробочной жженкой.
Рина свернула остаток пакетика и, радостно кивая, засобиралась. Ну что ж, ритуальные движения дружбы были совершены, договор возобновлен - пора и честь знать. Впорхнула Айна, и насыпала ей в карман еще каких-то гостинцев, и плясала, пока все еще раз не поверили, что она - девочка, огневушка- поскакушка. Анька тут наконец прожевала, умяла конфету во рту, и вытолкнула своим телом одновременно Рину - в коридор , а совсем разбушевавшуюся Айну - в гостиную.
Рина пошла, со значительно полегчавшим пакетиком, по изменившейся улице - теперь в подушечной, распухшей синеве горели уколы фонарей. Вот это - думала она - моя семья. Сколько раз я раздавала себя им, как Лошарик. Сколько раз. Сколько лет назад, когда слово Лошарик еще читалось по-другому, не было однокоренным с лох. А лох - было только шотландским и длинношеим - в овальной глади . Сколько раз, сколько дней. Ничего не требуя, подстраиваясь, бодренько играя свою роль... И что я приобрела? ... Могу прийти, могу послушать - и так оно и будет, до скончания времен. Не зовут, не нуждаются, но и не гонят - но не такой ли дом я и ждала, я и строила? Как меловая улитка - сама, истирая себя, нарисовала себе камушек - сама туда заползла. Сама, когда наскучивает, выползла, и идешь по новому адресу, где тоже почти дом - а за тобой тянется, тянется след из шариков - или, если хотите, из мела. Потому что кроме как собой - нечем тут рисовать. Это мо...
ЛИСИЧКА СО СКАЛОЧКОЙ.
Рина вынырнула на Пиноккио Серкусе - который был от латинского серкус, который значит - круг, и только потом, второй веточкой от того же корня, значит - цирк, по кругу, старая цирковая лошадка, у пони длинная челка из нежного шелка, и папа катался, и мама каталась, .... такииие, как я. - но- только потом и второй веточкой. Она вынырнула из паутины метро, вышла на поверхность, и дальше потащила по земле, через переходы и разметку, а потом - вверх, вверх, по этажам - эту слабую, никому не видную красную ниточку...
Она поднялась наверх, распахнула еще не остывшую дверь - Ванда сидела на коврике, выставив руки ладонями вверх, словно держала на каждой ладони по свечке. В динамиках плескалась португальская музыка - ла монтанья, ла монтанья. Страсть и душа, и длинные рукава и шнуровки близко к сердцу, чтоб стиснуть его так, чтобы было заметно малейшее биение.
.. У всех у нас бывают успешные близнецы. Друг, который женился на рыженькой, в то время как ты прельстился черненькой. Друг, который вовремя продал акции. Друг, который вовремя купил акции. Друг, который бросил математику и начал жонглировать и прыгать на батуте. Друг, который и то и другое - совмещал. Тот, кто не загадывал далеко, сидел на своей ветке и ждал, пока кто-нибудь упадет - или шах, или осел, Друг, который устало говорил - 'я артист, ничего не знаю про ваши деньги, все что я знаю - что я хочу миллион' - и продолжал душераздирающе играть на расстроенной скрипке, пока ему не дали миллионный контракт. У каждого у нас есть успешные близнецы - кроме тех, у кого их нет, которые не успели приобрести их или отогнали, боясь конкуренции ... У Рины вечной сестричкой-близняшкой была Ванда - Ванда, ищущая света, Ванда, водящая мужиков за нос, Ванда, честная и лживая.... словом - Ванда и есть Ванда, и без таких, как Ванда, и Афины и Париж схлопнутся - потому что должен же быть кто-то, кто туда попадает и там может жить, и должен же быть кто-то, кто непрестанно создает препятствия и мучения там, где остальные просто скурвились бы от изобилия и вседозволенности... Это и есть Ванда.
- Песню! Песню! Требуем песню! - запрыгали гости по диванам (у Ванды вокруг всегда был табор, где табор - там и Ванда, где Ванда - там и табор). - Требуем песню! Спой сама!
Но Ванда давно сама не пела - хотя она и пела, и плясала, - и шкафы из дорогого дерева, замаскированного под фанеру - ломились от костюмов и инструментов, оставшихся от ее многочисленных увлечений. Она во всем была хороша, и все у нее получалось, и у нее был вкус, достаточно банальный, чтоб не вступать в противоречие с теми, кто уже копали пятачками на любом рынке - но, немного попев, она задавала вопрос - куда это ведет? - а вопрос этот точно прямиком вел ее к шаманам и гороскопам - или к теплым ваннам из родной алой жидкости - поворот был неминуем, потому что самое страшное в золотом пении- это задавать неправильные вопросы.
Взмахнув рукавами, она отворачивалась, потом брала несколько нарочито неправильных нот:
- Нет, наверное, не сегодня. - и табор вздыхал, ожидая завтра, когда она запоет. А она тем временем ставила новую пластинку Фадо - - где женщина в шнуровке грустила о вовремя не вернувшихся рыбаках.
.. Нет ничего лучше, чем молодой девушке с приятной внешностью и определенным воспитанием - очутиться в незнакомом большом городе, особенно таком городе, как Афины - столь глухом к любому начинанию, но готовом вечно слушать о том, что ты что-то затеваешь (особенно если ты симпатичная девушка с приятной внешностью определенным воспитанием). От одного табора до другого несется весть о том, что ты придумала свою песню, один табор за другим зазывают тебя , чтобы ты спела несколько нот и побряцала монистами...И пока грустные старые цыганки всю ночь напролет вращают колеса песни - тебе достаточно бросить только несколько золотых лепестков - и после веселый карнавал подхватит тебя в свои сонные лапы.
Ведь в больших городах все происходит блистающе быстро: моментально люди срываются и переезжают, меняют работы и бросают друг друга, - но и одновременно ватно- медленно: через пять лет ты встречаешь друга - и он так же восторжен и так же на пороге, как будто его планы хранятся в старомодной вате и он достает их каждый раз, как ты приезжаешь - все такие же блестящие, такие же античные и такие же нетронутые - помнишь, как в детстве у тебя была такая маленькая, размером с полторы ладони нежная елочка, и к ней - игрушки размером с ноготок - нежное убранство для твоего собственного, частного, отдельного от взрослых Нового Года?
... И вот такой нежной девушкой со своим собственным набором миниатюрных, выдутых на маленькой лампе надежд, Ванда когда-то приехала в Афины - и с тех пор так и стояла на одной ноге, как цапля на краю болота, как раз там, где заканчивается туман надежд и начинается туман систематических усилий - слишком хорошо выучив правила нахождения в лимбо, слишком полюбившаяся здешним духам.
- Песне душно дома, - вдруг говорил Сократ, названный так потому, что он сократил свои мозги и дни, слишком близко поднося к ним горелку, когда искал истину. Теперь он перемещался все время как бы в плотном огненном дыму, но поскольку он знал, что дым виден только ему одному - то он не кричал, а улыбался загадочно, за что был всеми любим, особенно когда им надоедало пение девушек в шнуровках. К тому же, хотя в его туманных глазах отражались огненные облака - но он худо-бедно дожил до пятидесяти, и еще не собирался помирать - и это внушало надежду.
- Песне душно дома! - сказал молодой Хамлет, названный так потому, что хотя он жил на полном нуле и питался святым духом, но умудрился проесть родовую деревню в две сотни душ. - Пойдемте рисовать ведьмины круги на площади перед дворцом!
Ему было хорошо говорить - в случае, если б их замели, младший поваренок из дворца всегда бы его отмазал - хорошо бастовать против власти, когда половина противоположного лагеря - твои любящие дядюшки и тетушки.
- Давайте угоним автобус и будем кататься и выкрикивать лозунги! - сказал он.
- Нет - полицейскомму произволу?
- Разрешите курение в публичных местах?
- Легалайз?
- Кетамин - в массы?
И они были уже готовы броситься в путь, как веселые пранкстеры Кена Кизи - но что делать, по дороге они были отравлены и утомлены, и все, что они затевали - было экологично и тяжело. Только на окраинах, там, где в индивидуальном порядке сжигались мозги, а девочки пока давали, не думая, как узок их круг и как быстро разлетаются сплетни - только там было весело и мило.
- Да, что-нибудь такое, - сказал Хамлет, утомившись.
И все упали в пыль, как угрюмые сексоголики Тимоти Лири.
... Рина... что тем временем делала Рина? У нее еще остались в кулечке конфеты, но она не могла разделить на такую ораву. Она ощупывала в кармане начинающийся слипаться ком - и точно знала, что хотя Ванда весь вечер щебетала 'sure, no way, u kidding, wow, that's new и прочие адекватные английские морфемы и мифологемы - но в холодильнике у нее хранились - и в гораздо большем количестве - достаточные запасы отечественных конфет более свежего урожая, на закраинах компьютера жили, за песнями фадо, 'Ликвидация' и Земфира, а Ошо и книги Ренаты Литвиновой украшали спальню.
Заплакав от всей этой свистопляски - Рина пошла на кухню и в индивидуальном порядке положила конфету на вазочку на верх холодильника - что это за вазочка? - не та ли вазочка из детства Никиты, где ночной шорох и шелковые ленты, и детские девочкины секретики, и бой дедушкиных часов - ох ты лес ты мой лес, ты волшебный мой лес, полный птиц и зверей и веселых дикарей? - чтобы Ванда потом, когда весь табор рассосется - нашла ее сама, одна, посредине одного из ночных космических озарений.
ВЫДАВЛИВАЙ СВОИ ПРЫЩИ, А ВСЕЛЕННАЯ О СЕБЕ ПОЗАБОТИТСЯ
Как червяк, который забрасывает тельце вперед, а потом подтягивается, и снова - выбрасывает тело вперед на расстояние, равное длине собственного тела - человечество всегда гоняется за слухами о катастрофе, - ожидая, что его разуверят. В каждом сообщении о сломанном ногте или смертельной эпидемии - на самом деле звучит призыв - придите, спасите, я испуган... не эпидения страшна, а мой испуг, вы меня укачайте, убаюкайте - а в с моровым поветрием я уж как-нибудь сам справлюсь, вокруг же все-таки люди, соль земли, ...вокруг, все же - прочная земля, и на расстояние длины тельца червяка, и дальше, и дальше.
Мы бросаемся читать про эпидемию или новый налог - но знаем, что нас ничто не пробъет, и когда-нибудь мы разбогатеем. Мы рисуем кривые падения индексов - но точно знаем, что все кривые, пусть они сколь угодно обманчиво направляются вниз - на самом деле выдуманы только для того, чтоб вознести нас вверх (как они извернутся - мы не знаем, но в этом и состоит мудрость вселенной). И хотя сегодня у нас выкрошился зуб и мы не можем перестать трогать скол языком, так что на конце языка образовалась маленькая язвочка - но все равно каким-то образом все это приведет нас к сияющему здоровью - вот только надо отложить денег на починку зуба, вот только надо больше гулять и бросить курить, и вот только надо хотя бы выдавить этот прыщ... а вселенная позаботится о себе сама - и позаботится о нас.
Хотя мы точно знаем, что конфеты в кульке - кончаются, но мы смотрим туда искоса, туманно - и не хотим их пересчитывать: сколько на самом деле: три или четыре?