Когда Нонна представила Мишу Бреге классу, по рядам пронеслось: француз!
Он повернул голову в профиль, и все увидели ясно - эту маленькую головку на длинной шее, этот особой покатости лоб, этот нос с горбинкой. Он прошел на свое место легким шагом, сел и еще раз повернул голову, и выщелкнул глаза - смахнул несуществующие пылинки с рукава с себялюбивым шиком. С тех пор, когда дети читали 'когда недремлющий брегет' - все головы поворачивались к Мише. Девочки все до одной стали носить что-то изящное и неброское, сосредоточенно и легко перебегая через класс, как через СенМишель. Они все стали парижскими воробушками, похудели и стали похожи на только что отмытых бродяжек.... Всем известно, что для любого француза мудрость и ученость рисуется исключительно в виде энциклопедии - более всего уважают они того, кто способен собрать в своей голове сухие, четкие и разрозненные факты обо всем. В то время как для еврея мудрость - это терпение, для немца - это организация, для русского - глубина, для француза мудрость - это склад и справочник, это куча шестеренок, это гильотины, монгольфьеры и ассамблеи, из которых, он верит, он построит Вавилонскую башню и поговорит с Богом...Потому что каждый француз говорит с Богом. И с женщиной. Конечно, и с женщиной.
...Когда Миша из стайки идентичных французских воробушков все же выбрал красавицу Ингу, которая меньше всего подходила под образ - как вы сможете сделать французского воробушка из Эгле - королевы Ужей, из Эгле - двухметровой красавицы, широкой в плечах, с шеей как колонна и с руками - как стволы деревьев, из Эгле, несущей в себе горечь - смолы, янтаря, горьких слез древнего маленького народа, который так и не смог выковать себе безупречную историю? ...Так вот, когда Миша выбрал Ингу и повел ее в кафе, отсчитал два рубля мелочью, потом завел ее в свою чистую комнату и нагнул ее голову - ей пришлось не просто встать на колени, а практически лечь на пол - сначала чтобы поместиться под потолком, а потом чтобы отработать перед захватчиком то, что захватчик, смотря на нее честными глазами-пуговицами, в которых начала проступать синева - всерьез считал, что он заслужил, ейнц - выбрав Ингу из всех и дрей - заплатив за нее в кафе два рубля мелочью- конечно, красавица Инга не сказала классу ни о чем, но гордый наклон ее покорной шеи на другой день был так выразителен - что и рассказывать ничего не нужно было- но класс тогда все понял, и класс выдохнул: немец! Как мы раньше не видели, как не поняли!
Он словно подрос, плечи стали шире, даже тень от его тела легла под другим углом - исчезла вертлявость, появилась точность, слепая мечтательность и легкая угрюмость. С него перестали списывать механику, зато если поставить ему компот в столовой - рыдая и стеная он мог наговорить не просто на сочинение, а на целую диссертацию - метафизика сияла из его глаз. Он стал лучшим дежурным - он методично мочил тряпку, педантично проверял мел, на строго дозволенное расстояние открывал окна, задавал рыбкам отмеренное количество корма, а потом, когда они находили это количество корма недостаточным и бунтовали посредством издыхания - хоронил их согласно отработанной церемонии. Девочки сбросили свой парижский шик, и все как одна, кроме красавицы Инги, стали невинными Гретхен, невинными до того, что вместо крови во время месячных у них сочился компот. Класс наполнился шелестящими записками, и слезами, и конфетами, - мы все любим простые человеческие радости - и душу, и закаты, и наводить порядок на полках в маминой кладовой, и рассаживать наших кукол на полочке над кроватью по строгому ранжиру.
Но однажды, когда Миша вышел читать к доске Пушкина - и толстый немец уж не раз - весь класс переглянулся: ой-вей! Как долго он водил нас за нос! И они даже с радостью, даже не зло рассмеялись: ой-вей! Нет, ты скажи, где же были наши глаза? Я не скажу, где были твои глаза - но мои глаза были всегда в правильном месте! Почему же ты тогда не сказал нам всем, если глаза твои были в правильном месте? Ой, я бы вам сказал - таки вы бы мне поверили? Не прямо ли с самого начала это было все как на блюдечке - а мы не заметили? Эти глаза как половинки лесных орехов, эта легкая грустная усмешка... Денис, а знал ли ты, что он из ваших? Саша, дорогой, я с самого начала знал, что он из наших, но что он еще и из ваших - вот спроси Васю - я только сейчас догадался! И весь класс шумел, журчал и хвалил себя за проницательнось, и ругал себя за глупость, и внезапно все стали родственниками, и все встали стаей, которая уже почти собралась, только надо собрать документы... И тут все заметили единственную девочку, на которую надо было обращать внимание, разве есть кто-то другой, суламифь, Сара, Машенька Виноградова, такая Машенька, что даже и не надо называться Суламифью - это что у вас? Военная база? Нет, это база виноградная, это виноградник царя Соломона. И какие есть другие девочки, кто может сравниться, полосатенькие воробушки, сочащиеся смолой Эгле, розовые сахарные барашки..Разве есть кто-нибудь другой, зачем ты принесла и ешь на перемене виноград, зачем ты достаешь его из пластиковой коробочки, зачем ты тонкими мальчиковыми темными пальцами отправляешь в рот, так четко прочерченный, с маленькими усиками над верхней губой, зачем ты сводишь всех нас с ума? Мы живем в мечте, мы живем во сне, мы отвечаем уроки, но законы Бойля-Мариотта и французская революция, и Анды, и Солнечная система - скользят, как легкие тени из проектора, и у учителей опускаются руки, что они могут делать, если куда мы ни посмотрим - зачем, зачем ты сводишь нас с ума, куда мы не посмотрим - мы видим блестящие кудри, мы чувствуем запах - и ведь все мы знаем, что там все девочки бреют - и все же мы сходим с ума ночами, представляя, как блестящие курчавые заросли, виноградные лозы, спускаются у тебя по ногам...