Она подняла руки, посмотрела на солнце, между пальцев играла пена, как сверкающая икра. Ниже по запястью она текла, но ближе к кончикам пальцев высохла и сухо лопалась.
Спина у нее затекла от долгого стояния в три погибели, но, слава богу, Валя постирала все вещи - свои и алешкины. Вот, выжатые, они лежали, жгутами, в тазике. Осталось только развесить - тяжелая работа, но живописная - солнце светит сквозь кофточки, двор, постепенно загораживаясь все больше и больше, становится все праздничнее, простыни - как флаги, цветные кофточки - как косенькие стеклышки, витражи.
Алешка выползла из своей запруды, села на хвост и посмотрела вверх. - Пойдем на базар? Пойдем. - Ну, пошли, бобренок! - Алешка взяла свою специальную бобровую корзиночку - и они пошли на базар.
Шли нога за ногу, останавливаясь у каждой шелковицы. Алешка подбирала веточки, бумажки, вилась вокруг вьюном, просила рассказать сказку, начинала рассказывать сама. Про бобров или обычную?- Обычную. Жила-была принцесса...- Валя же видимо распрямлялась под южным солнцем. Если девочка совсем начинала заигрываться - в ход шли уговоры 'ну, милая, бобры так не ведут!' - и Алешка (Алена, конечно) - выпрямлялась и шла строгонько, раздумывая, как себя ведут бобры.
Игра началась давно. Валя работала в институте Электронстандарт, и ничего интересного нельзя было сказать по поводу ее работы, кроме того, что институт был 'с допуском' - но и работа 'с допуском' была не более интересной, чем без 'допуска'. Так что когда Алешка начала хныкать и просить, чтоб мама рассказала ей, чем она занимается на работе - как-то внезапно выскочила эта идея 'бобров'. Мама выращивает бобров. Обучает их. И выпускает в речки.
- Чему обучает? - Ну вот, Алешка... Сядь ровней, не егози! - Ну вот смотри, у вас в группе разные девочки и мальчики, да? Вы танцуете, поете, учите буквы...- Но потом вы пойдете в школу, а потом в институт... Хорошо, возьми ножницы, вот эту картинку можешь вырезать. - Но не все на самом деле могут вырезать... То есть танцевать. Способные к танцам пойдут в театральный институт. А те, кто хорошо считает - будут изучать физику и математику... Вот и бобры так же. Сначала мы их учим просто плавать, а потом... - Потом вы их учите танцевать? - Да, конечно. И танцевать, и петь, и считать. - Как танцевать? Ну что ты тут рассыпала. Подбери. - Как танцевать? Они выбивают чечетку хвостом. - Выбивают? - Чечетка - это такой танец. - Валя показала: та-та-та, та-та-та. - А у бобров есть хвост, и они могут выбивать не только лапами, но и хвостом.
Так появилась легенда про бобров. Сразу возникла вся картина - в вольерах и запрудах резвятся шоколадно-коричневые зверьки (роста они казались примерно маме по пояс, а маленькие - с Алешку). Более взрослые бобры уже не плавают, а важно ходят на задних лапах, носят очки и халаты и с умным видом считают что-то и помогают обучать юных бобров.
Алешка сразу забыла время, когда она была 'просто девочкой'. Она ходила по дому вразвалочку, подбирала 'бревнышки' (как легко стало заставить ее прибирать комнату! - строй запруду - и все). Научилась очень ловко 'танцевать чечетку'. Близкие друзья знали про бобров, но при незнакомых ей было наказано не проявляться. И 'бобер Алешка' часами училась в свое комнате 'ходить по-человечески' слышно было из ее комнаты: Ну, ходи только ногами. Не опирайся на хвост! - Эти тайные одинокие занятия наводили на мысль о нобычайной усидчивости девочки, и что она далеко пойдет, проблемы в институте не будет - раз она мжет играть в игру в обучение и играть в игру работы.
Потом она выбегала, объявляла:
-Я могу ходить как настоящая девочка. Посмотри! - И делала проход по комнате от желтого диванчика до шкафа со стоявшим на нем белым фарфоровым конем. - Получается?
И потом делала пару 'ошибок', и мама должна была 'заметить' и сказать - почти хорошо. Но девочки ТАК не делают. - И Алешка видимо обижалась, но втайне была довольна. Она была бобер Алешка, замаскированная под девочку.
Мама Валя и папа Миша тоже приняли игру. Отпрашиваясь на юг (ежегодноце приключение, которое всегда стоило намного больше, чем запланировали - и каждый год планировали, что будет дешевле, чем в предыдущий- 'теперь-то мы знаем, где дешевые фрукты!- да, но теперь Алешка не болеет! - Да, но теперь-то у нас там есть знакомые! Нет, в этот раз мы не поедем в А, намаялись в прошлом году!'.) - Валя приняла 'бобровое' выражение и 'села на хвост':
- Мы поедем? Да? Ну, есть же какие-то деньги... Ведь надо же! Фрукты, солнце!
На самом деле так уж было заведено - каждый раз Валя отпрашивалась, как будто эта идея ей только что пришла в голову, как будто поездка на юг была каким-то специальным праздником. На самом деле про себя она считала, что выжить в скуке Гатчины и Электронстандарта она может только благодаря этим ежегодным поездкам ( котороые , таким образом, оказывались запланированными). Но папе Мише знать об их запланированности было не надо, иначе он бы весь год беспокоился, что не хватит денег.
И так каждый раз они 'вырывались' на юг - и с юга все преграды, которые они уже преодолели, чтоб здесь оказаться, казались несущественны.
Валя видела в этом ту же логику, которую продемонстрировала Алешка, 'учась ходить по-человечески'. - Валя 'регулярно отдыхала на югах' - то есть была, как выражалась Верка, 'роскошная мадама'. Но посторонним про то знать не надо было. Для посторонних она просто - 'случайно выбралась в этом году'.
Сейчас Валя и Алешка шли на рынок, и у них было достаточно денег, чтобы закупить 'весь базар' - Они могли 'шиковать'.... Хотя если расчитать трезво, не было ни копеечки, и они должны были дома сидеть, и были в полном минусе. - Поразительно, да, что 'в минусе' - так много денег? - пошутила однажды Валя. - Может, нам надо переехать в этот 'минус' и жить во дворце? - спросила Алешка. - Прекрасная идея!- шутливо подхватила Валя. - На Западе люди так и живут. Берут кредиты. Так что ничего нового вы не придумали, мои дорогие, - сказал папа Миша и закрылся газетой. - Но фраза 'переехать в минус и жить во дворце' осталась в их семейном обиходе.
Они набрали полную корзину фруктов. Тут все так дешево! Это ж сплошная экономия! Даже в минусе экономия, даже на кредит экономия!- Даже походка Вали изменилась. Теперь она несла тяжелую корзину и представляла, какой тоненькой, тоненькой она станет через неделю, живя только на фруктах... ее стан изогнулся так, словно его уже можно было обхватить пальцами одной руки.
Не хватало только слегка назойливого, но вежливого мужского внимания для того, чтоб игра в 'роскошную мадаму' состоялась. Вежливого, но назойливого. Пока что, возясь с алешкиными тряпочками на дворе и таща продукты с базара - она как-то не попадала в эту легкую область легкого ухаживания - без которого женщина не женщина, а отдых - не отдых.
Они поужинали на веранде, Алешка как-то неловко, надоедливо шлепала на хвосте и ныла про море - но море будет завтра. Прекрати! Ты уже большая девочка! Я же не ною!
Но так оно и было: на самом деле ей хотелось кому-то поныть, сладко поплакать, и тогда пусть ничего не случится - но хотя бы будет уютная подмышка и синий свет телевизора и полбутылки вина на двоих. Здесь ничего этого не было. Вечер растянулся, и как-то не таким уж раем показался завтрашний день и весь оставшийся месяц, и неприятное чувство, что выхваченный, ухваченный, выкроенный, потайной, как бы не существующий отдых так и попадет туда, откуда он был выхвачен и выкроен - в минус. Жуткое чувство, что она не бобер, научившийся ходить, как девочка, а... настоящая девочка! И Валя уложила Алешку и сама легла, под пологом, по-дачному раскинувшись, ожидая и отгоняя завтра, и стараясь не надеяться ни на что сверхъестественное - если надеешься, то оно точно не придет.
Назавтра все встали бодрые, словно отряхнувшись, опять - бобры, бобры! Завтрак был бодрый, фруктовый, и Валя сразу почуяла, что стала легче - хорошо, что здесь нет весов. Ей показалось, что все одежки уже стали попросторнее. Они прошли под кружевную тень деревьев, где Алешка перепачкалась шелковицей, немного повоевали по поводу бумажек, из которых Алешка делала 'принцессу' - Алешка, ну смотри, эта совсем мятая, ну не надо ее подбирать, мало ли какая гадость там внутри - ну, если чистая бумашка, не сложенная, тогда я еще понимаю. - Бобер никогда бы не стал брать такую бумажку, бобры же чистюли! - А вот эту можно? - Ну, сама посмотри... Что же я, буду каждую бумажку на дороге разглядывать? Так мы никогда не дойдем!
Она решила сегодня не ждать ничего особенного, провести день вольно и свободно - идти куда хочется, а захочется - пойти в другое место, захочется - попить соков , да и хоть вина одной... Но ближе к вечеру. И составив такой план (стерев все планы) - она успокоилась. - Пойдем, бобренок, в музей? - и она развернула карту.
Они вошли в маленький музей, с круглым куполом и макетом другого музея в главном зале. Ей как-то было не ухватить смысл, историю, чему же посвящен музей. Должно быть мозги разучились работать от солнца. Музей был весь странный, прореженный и несвязный: у одной стены- стенды про какие-то раскопки, которые проходили в другом месте, на противоположной стене - письмо кого-то неизвестного неизвестной, письмо, начинавшееся со второй страницы, в котором кто-то уверял, что он неприменно приедет - должно быть врал.
Все это было лет сто назад, и поскольку она не знала этих имен - скорее всего, в истории совершенно не отразилось, доехал он или нет.
Она перешла в другую тенисто-светлую комнату. Здесь стояли под стеклами витрин какие-то выцветшие зонтики. Справа были модели запруд. - Смотри, Алешка. - Вот бобры строят запруды. Видишь! - Алешка даже разглядела маленьких бобров, карабкавшихся по бревнышкам. - И они вместе посмотрели на этот снимок, словно заучивая его, радуясь, что какой-то ненужный снимок в ненужном музее внезапно добавил что-то - к их истории.
Так прошло еще дня два - она ела фрукты, переменяла наряды, уговаривала себя не скучать, а ближе к вечеру может на полчаса представляла себе, что живет в более людном месте, не дикарем, флиртует с отдыхающими, и как-то оправдывает те ужасные траты, которые... нет, ужасных трат нет, и тем не менее деньги расходятся - то на то, то на другое. Алешка тоже скучала. Но на нее Валя смотрела почти с завистью - маленький ребенок, потом она все равно забудет и это лето, и следующее - а у нее, Вали, к сожалению все копится, все запоминается - и приключения, которых нет, и скука.
Она подумала, что вот сестра Ларка не вылезает из походов, и по крайней мере ей есть что каждый раз рассказать, какие-то речки, перевалы, переправы...Хотя Вале все это казалось страшной глупостью - но, по крайней мере, есть что вспомнить, есть что рассказать...Хотя какой резон мерзнуть только для того, чтоб потом годами рассказывать, как ты мерз? - Валя перевернулась на другой бок и заснула.
На следующий день они сделали очередную фотографию на пляже (Валя придерживает соломенную шляпу, Алешка делает рожи и портит фото... и еще одно... И какая она смешная с этим надутым животиком, в купальнике в цветных пятнах!) - Потом Валя выбрала место и улеглась на песок, Алешка устроилась рядом, рассказывая сама себе бесконечную историю и строя запруды. Валя смотрела на нее из-под ресниц, размякшая... Отдых - это и есть отдых, не куда-то бежать, кем-то быть... Вот так валяться и размякать. - Вот это и есть от-ды-хать.
Должно быть солнце подействовало на нее, как вино, голова закружилась - и тень от зонтика все сьезжала и сьезжала в сторону, словно циферблат скользил и оставлял ее на расаленном песке, и сил не было передвинуться.
Алешка давно задействовала ее ноги и руку как строительный материал, как часть своих укреплений, которые она строила в песке. Вот так они с родителями....забираются на наши ветви.... превращают нас в стены, запруды... - мечтала-грезила совершенно сонная Валя, отключившись от окружающего мира. Стройте, стройте из меня крепость. А я посплю.
- Дядя хочет сказать тебе 'привет', - Алешка пошевелила ее шляпу палочкой. - Он сказал, что не может со мной говорить, но ты спишь,
- Какой дядя? - Валя разлепила глаза.
Дядя вовсе не выглядел тем сортом дядь, которые пристают на пляже к 1) ничком валяющимся дачницам 3) маленьким девочкам с выпяченными пузиками. Тень, падавшая от дяди, была Вале больше видна, чем сам дядя, и тень была - уютная, бобровая, округлая, и даже с плоским хвостом- хвост был полотенцем, которое мечтательный дядя волочил по песку.
- Дядя хочет поговорить и сказать 'привет', - сказал дядя таким сонным голосом, словно ему тоже напекло мозги и разговаривать ему было лень. - Вы снимаете вот в том домике, да? - Я рядом... В низинке. - Он показал, махнул, где он живет. Потом, тенью воздушного чертежа прочертил на песке: вы-так, а я - так.
Он улегся на живот, как тюлень, и жалобно сказал:
- Не могу вовсе. Как они тут загорают? Это же ужас! Даже почитать нельзя! Не говоря уж о том, чтобы писать!
Он повернулся всем телом, достал книжку из кармана шортов и начал там что-то чертить. Алешка подсела к дяде как-то слишком резко.
Сбрасывая зевоту, Валя села и уже приготовила грозную отповедь, но под карандашом у дяди возникали целые семейства бобров, они строили плотины, они варили обед, они даже дрались и залезали под диван, и перебегали на другой лист, и паковали чемоданы и садились в поезд, и ели в поезде, и махали лапкой...Изредка встречались зайчики и мишки, но в основном это были бобры.
- Вы знаете, Аленка очень любит бобров. - сказала Валя. - Здравствуйте. Я - Валя. Вы - художник?
- Костиков. - сказал мужчина-бобер. - Нет, я не художник... - он посмотрел на разбухшую книжку с эпопеей про бобров. - Нет, совершенно не художник.
Если без бобров, он ней совершенно не нравился. Знала она таких, которые, балагуря, никогда не отвечают на вопросы прямо. Никогда. Как будто кому-то интересно выпытывать правду. Но Алешка смотрела на него, как на волшебника.
Теперь было совершенно не понятно, как надо себя вести, наверное, вежливо побеседовать минут десять и забрать Алешку. Что раздражало - Костиков не выказывал попыток пристать, -не говорил комплименты, он скорее приклеился к ним, как большое дитя, жаждавшее развлечений. Мороженым его, что ли, покормить? - Если б не необыкновенный фокус с бобрами - это все было бы достаточно утомительно.
Сейчас ей больше всего хотелось попросить дядечку дать ребенку картинки, не дразниться, а самому - ведь, надо смотреть на вещи здраво, он просто толстый неинтересный дядечка - забрать свое полотенце и уйти.
- Эээ- нам, пожалуй, пора? - сказала Валя и Костиков встал рядом, ручки повесив, как гибрид пингвина и медведя. Пингвин косолапый. Он стоял так, словно надеялся, что они все-таки его заберут с собой, как вот это одеяло или сумку - просто сгребут, как один из предметов.
- Я вас провожу немного, - сказал он высоким голосом и послал Вале очень недвусмысленно укоризненный взгляд, который явно говорил: можешь ты хоть на секунду отвлечься от своего, бабьего? Пристает, не пристает - что, на этом клин клином сошелся?
- Да-да, конечно, - встревоженно сказала Валя, по привычке начиная мучиться, представлять, переживать. А если он дальше пойдет? А если захочет напросится на ужин? - да как он может напроситься? А если не дай бог они напьются и что-то между ними произойдет? Как она будет рассказывать Верке? Ведь невзначай намекнет, не удержится! Как она переживет, если единственным воспоминанием от этого лета останется этот... тюлень?- Уж лучше никакого кавалера, чем такой. - Она уж разбежалась вперед, распланировала всякие ситуации, разнервничалась...Одновременно - слишком сонная и разморенная, чтобы что-то явное сказать и предпринять.
- Тут я вас оставлю, - сказал Костиков у какого-то произвольного забора.
Опять он стоял скособочившись, как потерянная вещь и посылал ей этот укоризненно-виноватый взгляд. - Вот, возьмите. Девочке же нравится. - И он протянул свою черную разлохмаченную записную книжку, - в которой плясали и играли бобры, жили своей жизнью, сердитые, насупленные, очень деятельные ...
***
На следующий день Валя проснулась в коконе своей вновь обретенной худобы, еще не опробованной, новой, свежей. Ей не надо было и примерять платья - ясно было, что они раздуются вокруг нее, как радуга, как воздушный шар, что она будет в них, как девочка в маминых нарядах.
Она наконец отплыла от берега, оттолкнула далеко-далеко - работу, чулки, алешкины пальто, собрания, усталость..Побег из обыденности удался. Все, от чего она уехала - наконец от нее отстало и отсюда - было просто смешно. Непонятно, ка когда-то это могло давить? Такие пустяки! Скучные взрослые пустяки.
Она потянулась, посмотрела на вчерашнее платье, брошенное на спинку стула -гнутого слегка лакированного стула светлого дерева, напоминавшего ей детство...И полотняные шторы. Словно старые вещи из детства вытеснены были сюда, на юг, городскими новыми вещами, вытеснены - и расселись здесь, встали в привычном порядке: старый стул, желтый шкаф, полосатая занавеска - напоминая ей ее старую, детскую комнату. И ожило -легкое, бесконечное время из детства, без окриков, без надвигающихся дат, без - перерыва.
Валя потянулась, еще лениво, но уже чувствуя легкость тела, готовая бежать куда-то. Да, та, городская северная Валя, замотанная и серьезная -она наконец ушла, она - мама Вали нынешней, Вали свободной. И Валя не будет даже донашивать за ней платья, а наденет -то, синенькое, новое.
Далекий папа Миша, оставшийся в городе (которому непременно надо послать сегодня телеграмму и сказать, что все нормально и деньги пока есть - намекая, что их почти нет и чтоб приготовился высылать) - превратился в строгого дядю, перед которым надо отчитываться, но который и заботится - издалека... Муж? Какой муж?.
Все же - надо послать телеграмму... Она пойдет на почту, взяв за руку Алешку... - с серьезной миной старшей сестрички, ответственной девочки, которая еще неумелыми ручками, но старательно, как взрослая - стирает, варит борщ, вставая на цыпочки.
Валя легко подбежала к шкафу и достала, набросила на себя платье - синее, ненадеванное, которое лежало в шкафу вечность и с самого начала было тесновато. Откинула с шеи волосы, довела молнию доверху.
Оно сидело превосходно, складочки качнулись и легли точно на модной картинке.
Валя встала перед зеркалом, слегка отставив ножку. Раньше не было причины ходить прямо, тужься - не тужься, а теперь - она посмотрела еще раз - просто немного больше 'радости в походке', как говорила Верка - и фигура выглядит по-другому. Лента в волосы - будет ли это слишком?
Тут раздалось жалкое скугоренье из-за двери, и Алешка, вся замурзанная, в длинной полинявшей ночнушке, подошла, подволакивая ножку, скривилась, - Ну что там уже? - Отняла от мордочки грязный кулачок и показала покрасневший глаз. - Фурункул. - На алешкином глазу назревал, раздувался, кренясь влево, здоровеный писяк.
Валя метнулась к окну, в новом платье, забыв про него, раздернула шторы, потом вспомнила про платье, села уже осторожно, и держала Алешку аккуратно, поворачивая к свету.
Глаз был красный, щека распухшая, а вся Алешка - вместо бодрого ребенка - какая-то схилившаяся на бок, как найденыш- гоблин.
- Как же ты так умудрилась?
- Я что, специаааааально?
- Ох, горе мое!
Валя сняла платье, аккуратно повесила его на плечики, сварила Алешке два яйца - есть и к глазу прикладывать.
День разбился и скомкался. Куда уж с таким глазом! Валя одергивала себя - не злись на ребенка, не злись! Она не нарочно. Завтра-послезавтра все пройдет - и тогда мы погуляем. Не нарочно она, а! - Ты что, нарочно?
Валя перелезла в халат, который снова оказался тесноват, словно она прибавила за эти 10 кило за эти 10 минут.
- Болит?
- Ммм - скроила плаксивую мордочку Алешка. Она уже сложила ручки и охала, и видно было, что теперь она если и без удовольствия, то серьезно играла в больную.
-Болеть - это занятие для лентяев,- как говорил папа Миша. - Выздоравливать- это серьезная работа.
Но через два часа ей надоело - прыгать на кровати надоело и сидеть на крыльце надоело, и держать яйцо у глаза надоело...
- Ну пойдем куда-нибудь! - замучила она Валю. - Пойдем на пляж!
- Дозагоралась, хватит! Песок в глаз попадет!
- Ну, на рынок!
- У нас все есть. И вот там уж точно - микробов куча!
Решили в конце концов взять бутылку воды и много чистеньких тряпочек, надеть Алешке панамку, надвинуть на глаз, далеко от дома не отходить, в случае чего - домой.
Валя протянула руку к синему платью - и остановилась. Все же - до лучших времен. Надела простое, желтенькое.
Алешка было побежала вперед на радостях, потом вспомнила, что она больная и захромала, потом спохватилась, что она только что доказывала, что не очень и болит...поколебалась - и пошла бодро, но прихрамывая - как бобер с палочкой.
Валя шла в желтеньком. И вокруг все было такое... желтенькое. Дачница! Шикарная мадама! Приехала в обшарпанный курортный городишко - и ждет тут чуда!
...У ларька с мороженым Валя замялась. Алешку, как больную, надо было утешить. Но говорили ж ей - не три глаза грязными руками! Не лезь. Сама и виновата. Так что не мороженое, а всыпать!
Валя задумалась заранее, хотя Алешка еще не начинала про мороженое ныть.
Ну и кто же мог сидеть сгорбившись, как подтаявший снеговик, возле тележки с мороженым, как не Костиков собственной персоной?
- Здравствуйте!- сказала ему Валя. Вчера она не хотела с ним говорить, но сегодня, а с алешкиным писяком, все так перевернулось, что ей хотелось то ли пожаловаться, то ли отвлечься.
Почти сразу же она пожалела, что подошла: на Костикове была почти такая же панамка, как на Алешке.
Так они смотрели друг на друга - большой страдающий зверь и маленький, оба в одинаковых панамках.
Валя поняла, что взрослых Костиков должен раздражать, а дети должны его любить и жалеть. Непонятно, как он жил во взрослом мире, кто его кормил и мыл и давал ему морковку.
- Здрассте. Какая жара, а! ...- он заглянул под алешкину панамку. - Писяк. Угу. У меня тоже в детстве было.
Валя не удивилась, если б у него до сих пор были писяки и свинки, и все детские болезни.
- Вы ели мороженое? - спросила Алешка.
- Мороженое? - страшно удивился Костиков. - Нет, мороженое я как раз не ел. А что, здесь продают мороженое?
Валя слегка скривилась: опять балагурит!
- Вам желтое идет. - вдруг сказал Костиков. Он скособочился на сторону, чтоб рассмотреть ее - далось ему это с трудом. - Но голубое, наверное, больше. Я хотел бы посмотреть на вас в голубом платье.
- У меня есть голубое платье, - сказала Валя, застигнутая врасплох.
- Не сомневаюсь,- неожиданно протянул Костиков слегка презрительно, как будто он ждал, что она попадется - и она попалась. - Но я скоро уезжаю.
- Ну, еще увидимся... - сказала Валя. Какой вреднючий!
- Я уезжаю скоро- через три часа. - протрубил Костиков, как больной слон - и снова спрятался под шляпу.
- Щас как дам по башке! - подумала Валя. - Дам по башке и - заберу домой. Потому что нельзя такое отпускать... Домашнее, свое. Даже вредное как-то по-родному.
- Уезжаю - и все, - совсем тихо сказал Костиков.
На ламантина он был похож, вот что. На вымершую стеллерову корову - в панамке.
И как-то стало обидно, что все не совпало - голубое платье не сегодня, потому что писяк, а Костиков - не пристает, и уезжает, и вообще не тот, о котором можно похвастаться Верке, да и если б что-то было - с Веркой два дня посидишь, поболтаешь, а потом долгая зима, как полярная ночь.
Алешка смотрела на него в полной уверенности, что этот волшебный зверь даст ей на прощание бусину или яблоко, так всегда было в сказках.
Валя полностью забаррикадировалась и отключила даже возможность дать ему телефон, спросить адрес или вообще наладить хоть какие-то дальнейшие встречи. Лучше всего если б он жил здесь - тогда они могли бы его навещать. Но он был здесь случайно, как и они. И уедет навсегда. И не поможет даже если она приедет в Е на следующий год.
Он посмотрел на нее еще раз и грустно улыбнулся, обнажив два длинных передних резца.
- Ну, скажи 'до свидания', - Алешка грустно посмотрела на свою пустую ладошку.
- До свидания.
Они пошли дальше, Алешка - оглядываясь назад. Потом она наступила на шелковичную ягоду и запрыгала на одной ноге. Потом она увидела еще одну серебряную бумажку. Потом она отстала, и Вале пришлось кричать и ждать ее, потом убежала куда-то...так они нашли новый сквер. Потом Валя посмотрела на ее писяк. Писяк почти прошел. Потом она вспомнила, что дома нет молока, и они все же пошли на рынок.
Костиков тем временем добрался до вокзала, посмотрел на круглые часы, неловко всплеснул руками и потрусил покупать билеты- до поезда оставалось десять минут.