Герман Сергей Эдуардович : другие произведения.

Белое солнце над Пешаваром

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Повесть о восстании в лагере Бадабер. Один из эпизодов Афганской войны, в ходе которого 26 апреля 1985 года произошёл неравный бой между отрядами афганских моджахедов и поддерживавшими их частями регулярной пакистанской армии, с одной стороны, и группой советских и афганских военнопленных - с другой. Попытка военнопленных освободиться из лагеря не удалась. В результате двухдневного штурма лагеря Бадабер с применением артиллерии большинство военнопленных погибли.
  Белое солнце над Пешаваром
  
  Сергей Герман
  
   Посвящается матерям, чьи сыновья никогда не вернутся с войны.
   Автор
  
  
  И до конца в живых изведав
  Тот крестный путь, полуживым-
  Из плена в плен- под гром победы
  С клеймом проследовать двойным.
  
   Александр Твардовский
  
  
  Я не ставил перед собой задачу хронологически точно пересказать историю подвига советских солдат, поднявших восстание в пакистанском плену. Детальные и подлинные обстоятельствах их гибели сейчас знает только Бог.
  Я же постарался написать художественное произведение, основанное на подлинном факте совершенного подвига. Моя цель лишь рассказать о том, что случилось в пакистанском кишлаке Бадабера под Пешаваром 26 - 27 апреля 1985 года.
  Правда жизни и так называемая художественная правда очень часто не совпадают в деталях, что однако, совершенно не умаляет совершённого подвига...
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ
  
  Из сообщений американского консульства в Пешаваре в госдепартамент США от 28 и 29 апреля 1985 года:
  
  ""На одной из баз афганских моджахедов в Северо-Западной пограничной провинции Пакистана в лагере Бадабер содержались пленные советские солдаты, которые захватив оружие, в том числе ракеты типа "Земля-Земля", напали на моджахедов.
  В результате взрыва несколько пленных погибло, двоим удалось остаться в живых ...
  Территория лагеря площадью в квадратную милю была покрыта слоем осколков снарядов, ракет и мин, а человеческие останки местные жители находили на расстоянии до 4 миль от места взрыва... "
  
  * * *
  Декабрь 1979-го. Термез. 108-я Невельская Краснознаменная мотострелковая дивизия разворачивается до полного штата.
  В воздухе негромко, но совершенно отчётливо слышится слово- "Афганистан".
  За две недели все подразделения дивизии были спешно доукомплектованы до полного штата призванными из запаса офицерами, солдатами и сержантами. За глаза да и в лицо их называют - "партизанами". Называют так по многим причинам - в том числе и за расхлябанный, не всегда уставной внешний вид. За весьма скромные порой, физические данные, а также за уже утерянные армейские навыки. Тем не менее, более половины из всего ограниченного контингента составляли именно они - запасники, резервисты, "партизаны"...
  Достаточно много было и солдат- срочников. Часть из них первого года службы, отслужившие месяц- два. Таких видно сразу.
  Они в новеньких, до пят, шинелях, воняющих складом кирзовых сапогах. Эта необмятая, необношенная форма, брезентовые ремни и комплекты парадного обмундирования не успеют достаться дедам, уходящим на дембель.
  Они будут пробиты пулями и осколками. Проданы ушлыми и оборотистыми прапорщиками афганцам, которым очень нравились армейские вещи- тёплые солдатские шапки и шинели.
  А советские воины- интернационалисты будут ходить в грязных и прожжённых ватных бушлатах и телогрейках, потому что в них удобнее воевать.
  Солдатская и офицерская шинели станут символами той, ещё довоенной поры, которые разделят многие солдатские жизни на до и после Афгана.
  Найдут практическое применение и "парадке". Окажется, что в лавсановые защитного зелёного цвета кителя и такие же брюки очень удобно облачать покойников, перед тем как отправить их на родину в тройной деревянно-цинковой упаковке.
  А если китель не будет налезать на распухшее тело погибшего защитника Родины, обмытое водой из шланга, тогда парадку можно будет распороть на спине.
  В этот же китель будут заворачивать обгорелые человеческие останки или то, что останется от бойца после подрыва фугаса или взрыва гранаты.
  Упокой Господи души воинов, отдавших жизни за отчизну свою, какой бы равнодушной и жестокой она не была! Вечная им память.
  * * *
  24 декабря поступил приказ о предстоящем вводе войск в ДРА.
  На следующий день, ранним утром 25 декабря 1979 года получив приказ к выдвижению к понтонному мосту командиры и старшие машин получили инструктаж.
  Ветер гнал по небу грязновато -серую хмарь, обнажая многослойный ряд облаков. Между ними, словно стылая вода между льдинками в полынье проглядывали проплешины холодного неба.
  
  Над колонной тяжёлых машин стоял сизый вонючий дым, который полз к такому же сизому сырому небу,
  Механики-водители в ребристых шлемах настороженно выставили из люков чумазые лица. Дежурный офицер, в потёртом бушлате, перетянутом ремнями портупеи, застыл с хронометром в руках.
  Рыжеватый сержант в сбитой на затылок шапке поднял в верх руку с красным флажком.
  Лейтенант Клёсов включил внутрипереговорное устройство, проверил связь. Всё работало.
  Захрипела рация. Командиры машин по очереди доложили о готовности к движению.
  - Всем соблюдать режим молчания. Кого нужно, вызову сам,- сквозь треск послышался в шлемофонах хриплый голос голос начштаба.
  Клёсов даже не успел сообразить, что ему делать, как в наушниках
  раздался отрывистый и совершенно незнакомый голос комбата:
  - С Богом хлопцы. Вперёд!
   Красный флажок у головной машины резко опустился вниз!
  - Поехали! -закричал Саня и прилип к панораме.
  Несколько дней назад командование и политотдел дивизии, командиры и политработники полков и всех подразделений провели работу по разъяснению личному составу причин, целей и задач предстоящего ввода. Главный упор делался на то, что это будет сделано в целях оказания интернациональной помощи афганскому народу и защите южных границ СССР от войск НАТО.
  * * *
  По понтонному мосту через пограничную реку Амударья на территорию Афганистана двинулись колонны военной техники.
  Мост сапёры построили предыдущей ночью.
  Повзводно шла и шла бесконечная вереница танков. Из люков выглядывали молодые, чумазые лица.
  Первым шёл 781-й Отдельный разведбат 108-й мотострелковой дивизии генерал-майора Кузьмина.
  Тяжелые, воняющие соляркой танки сотрясали землю. Следы гусениц были похожи на отпечатки длинных когтей какого-то хищного зверя. Над колонной висело облако сизого дыма. Мутное солнце едва просвечивало сквозь тучи.
  Мощные тягачи тащили за собой длинноствольные пушки, ревели двигатели, крутились колёса.
  - Вот это силища! Мощь! - Восхищённо кричал капитан Вишняков, наблюдая как вся разношерстная техника начала вытягиваться в огромную колонну, и поползла по понтонному мосту.
  Хронометр блестел в его заскорузлом кулаке. Дергалась и прыгала по на белом циферблате тусклая стрелка.
  Начальник штаба, худой, с серым лицом, унылым носом и болезненно- воспалёнными глазами, в ответ простужено кашлял в костлявый кулак.
  Стоящий рядом пожилой полковник Земцов, в 1945 году воевавший пехотным лейтенантом, сплюнул на жёлтую глинистую землю. Обронил скрипучим голосом;
  - Какой дурак додумался танки с собой тащить? Думают, что душманы в атаку будут ходить? Или что, у них тоже есть танки, которым мы вторую Прохоровку устроим?
  Полковник закурил, яростно сжигая сигарету за две затяжки. Он зло щурил глаза, белые морщинки вокруг них смыкались, и лицо его становилось глиняно-шершавым, жестоким. Тяжелые скулы его лица опадали, вокруг глаз расползались белые трещинки, и лицо его было словно слепым.
  - Неееет! Они будут воевать совсем другими методами - хитрым наскоком, из подтишка. Как наши партизаны. Но разве это объяснишь нашим долбо....
  Последние слова полковника заглушил шум винтов.
  Рубя винтaми серое небо и обгоняя ползущие внизу колонны военной техники, прогрохотало вертолетное звено.
  Военная лавина была похожа на безудержный горный сель, сметающий на своём пути всё живое.
  Советские войска пересекли границу и вошли на территорию Афганистана.
  Поднятым по тревоге солдатам и офицерам, замполиты объяснили всё просто и доходчиво. Советская армия идёт на помощь братскому афганскому народу, для того, чтобы помочь "демократической революции". Раздать крестьянам землю и воду, дать людям образование, построить промышленность.
  Советский человек, воспитанный на подвигах искренне верил, что долг и тем более интернациональный, это- святое!
  Солдаты и офицеры были уверены в том, что в Афганистане они выполняют
  интернациональный долг и помогают местному населению строить другую, лучшую жизнь.
  Но у руководства советского государства был совершенно другой расчет.
  Среди члены политбюро страны Советов не было романтиков мировой революции. Ставка делалась на политические дивиденды. Необходимо было превратить Афганистан в своего союзника, принявшим осознанное и взвешенное решение идти по социалистическому пути развития.
  Иными словами советские танки должны были указать путь братскому афганскому народу из исламского средневековья в светлое социалистическое будущее.
  Но жизнь показала, что это всего лишь иллюзии. Не будет никакой братской помощи! Не удастся построить и новое счастливое общество! Уже в первый день прольётся кровь...
  25 декабря 1979 года на горном повороте перевернулась БМП, уступившая дорогу афганскому грузовику. Экипаж и десант, всего около десяти человек, погибли. В тот же день, вечером недалеко от Кабула разбился самолет с 37 десантниками на борту. При заходе на посадку машина зацепила вершину горы и взорвалась.
  Так началась десятилетняя афганская война, которая унесла жизни более чем
  14 тысяч человек. Более чем 50 тысяч человек было ранено и искалечено.
  Сколько погибло и пропало бесследно афганцев никто не считал.
  Никто также не считал, сколько сошло с ума, село на иглу, попали в тюрьму или погибли после афганской войны в криминальных разборках.
  Как написал потом старший прапорщик ВДВ, награждённый тремя орденами Красной звезды, легендарный Олег Гонцов:
  По психушкам и лагерям сколько нас?
  Пусть напишуть когда-нибудь правду, только без прикрас.
  Кто поймет кроме нас самих наших душ излом?
  Мы чужие среди своих. Афганский синдром.
  
  Но первые потери начались ещё раньше. Ещё до официального ввода войск.
  Первым погиб майор Николай Бизюков. Он был военным советником в Герате и был убит в марте 1979 года, во время мятежа дивизии правительственных войск, перешедшей на сторону мятежников.
  Для чего были нужны советские советники? По сути они были всего лишь заложниками. Им приходилось спать в обнимку с гранатами и пистолетом под подушкой в этой стране, называющей себя дружественной.
  И нужны были советские советники только вместе с советскими займами, поставками оружия и для оправдания преступлений против своего же народа.
  Воистину правильно говорят, - "купленный друг, хуже двух врагов".
  Про Афганистан написано много честных книг. Но никто не пишет о том, что, как правило, мятежи начинались и начинаются не из-за революционных противоречий, а из-за сущего пустякa, например чьей-либо глупости, подлости, оскорбительного неуважения или обыкновенного бардака.
  * * *
  Пешавар - центр Западного Пакистана. Вокруг него лежит выжженная солнцем пустыня. Примерно в пятнадцати километрах от города расположен знаменитый Хайберский перевал, через который извилистая, вьющаяся между известняковыми скалами тропа ведет к покрытым снегом вершинам величественного Гиндукуша.
  Гиндукуш относится к складчатым горам и возник вследствие давления Индийской плиты на центральноазиатскую континентальную массу. В геологическом отношении он сравнительно молод и всё ещё поднимается. С запада на восток Гиндукуш простирается на 1200 км, а его ширина с севера на юг составляет около 240 км.
  Восточная часть с наиболее высокими пиками принадлежит Пакистану. На северо-востоке Гиндукуш ограничен рекой Амударья и её предшественником Пянджем, за которым начинается Памир. На востоке границу Гиндукуша образует река Читрал. Но большая часть Гиндукуша расположена на территории современного Афганистана.
  После ввода советских войск в Афганистан в 1979 году Пешавар, стал политическим центром для антисоветского движения моджахедов и был окружён сетью лагерей для афганских беженцев.
  По подсчетам ООН, около трёх миллионов жителей Афганистана эмигрировали в Пакистан и Иран, спасаясь от гражданской войны.
  Судьбы этих беженцев были типичными для всех афганцев. В основном это были жители кишлаков, где жили по законам ислама. Дети не умели читать, изучали только суры и аяты из Корана.
  Мальчики, не успев вырасти становились пастухами и ухаживали за скотом.
  Чуть возмужав учились возделывать землю. Если удавалось заработать денег платили калым и приводили в свой дом жён. Очень часто, до самой свадьбы они не видели лица невесты, спрятанного под паранджой.
  Девочки зачастую выходили замуж в 13-14 лет. Главное предназначение женщин было производить детей. Воинов. Они часто рожали и так же часто умирали.
  Тяжелейшие жизненные условия в лагерях для беженцев заставляли мужчин вступать в отряды моджахедов, чтобы как-то прокормить семьи. Платили в отрядах гораздо выше, чем на любых других работах. За погибшего в бою его семье платили пенсию, поэтому в отрядах моджахедов не испытывали недостатка в добровольцах.
  В Афганистане воевали всегда. Эту страну пытались завоевать монголы. Трижды- англичане. Бесконечное количество раз потрясали межродовые распри.
  С незaпaмятных времен вокруг Афганистана, словно волки, кружили чужие империи. Кроме Британии имели к ней интерес Российская Империя и Германия. Скaлили клыки, рычaли, пугали друг друга. А Афганистан словно кость, тaк и не доставался никому.
  Потом в Афганистан пришла советская армия.
  В первые дни пребывания советских войск в Кабуле и других районах страны, афганцы относились к ним вполне дружелюбно. До тех пор пока шурави не ввязались в боевые действия.
  Советский Союз строил для афганцев дома, больница и школы. И он же сметал ракетными ударами с лица земли целые кишлаки. Во время бомбардировок гибли ни в чём не повинные мирные жители, старики и дети.
  Винить в этом каждого советского лётчика, или солдата- артиллериста нельзя. Призывать их всех каяться и говорить о том, что ни виноваты- подло!
  Они просто выполняли приказ. Отдавали Родине сыновний долг, так, как их учили с детства. Были верны присяге!
  А афганцы уходили из своих разбитых кишлаков в Пакистан и Иран, где надеялись спрятаться от войны и найти приют в лагерях для беженцев.
  Там проходила их дальнейшая жизнь.
  Постепенно подрастали дети. Мальчики проходили подготовку в учебных центрах и через перевал возвращались в Афганистан, продолжать войну. Девочки становились их жёнами и рожали сыновей, которые тоже должны были умереть.
  * * *
  В одиннадцати километрах от Пешавара, в местечке Бадабера был расположен лагерь афганских беженцев. Это был один из многих, разбросанных в пустынях Пакистана временных приютов людей, которых война лишила всего. Лагерь представлял собой месиво хлипких палаток, сооруженных из одеял и поставленных так тесно друг к другу, что протиснуться между ними можно было лишь с большим трудом.
  Здесь нашли приют более восьми тысяч афганцев. Их сорвало с родных мест вихрем апрельского вооруженного мятежа, состоявшегося в Кабуле в апреле 1978 года и разразившейся затем гражданской войны.
  Большинство беженцев бедствовало. Повседневной реальностью стала страшная скученность и привычно убогий быт. Резиновые галоши служили обувью, а одеяла на плечах - зимней одеждой.
  В лагере жгли костры. Они горели в специально отведенных местах, где готовили еду и грели воду. Рядом стояли цистерны Красного Креста, к которым тянулась нескончаемая очередь беженцев, для того, чтобы наполнить водой кувшины, кастрюли, канистры. Чуть в стороне, такая же цепочка, но уже с плетеными корзинами и мешочками. Это была очередь к продуктам, пожертвованных Западом. А метрах в двухстах от него, за строящейся глинобитной стеной, прятался другой лагерь. В отличие от первого, не имеющего ограждения, этот был окружен двумя рядами колючей проволоки.
  Это был учебный центр Зангали.
  В его центре располагалась старинная крепость Бадабера, давшая название всей округе.
  От лагеря для беженцев учебный центр отделяла высокая стена с глиняными башнями по углам. Внутри размещалось несколько одноэтажных домов, скромная мечеть, футбольное поле, волейбольная площадка. Курсанты жили в палатках. Дисциплина была железная. Никакого спиртного. Не рекомендовалось даже курить.
  Охрану осуществляли моджахеды-пуштуны из обслуживающего персонала.
  Выставлялись двое часовых: Один у ворот, второй на крыше складского помещения. Помимо десятка глинобитных бараков и палаток, там были ещё расположены шесть складов с оружием и боеприпасами, и три тюрьмы. В одной из них содержались пленные военнослужащие вооруженных сил Демократической Республики Афганистан, в другой советские солдаты, захваченные в плен.
  А в третьей тюрьме, попросту, гауптвахте - провинившиеся моджахеды. Небольшая мечеть. Изредка подъезжали автомобили, как легковые, так и грузовики, крытые тентом.
  Чуть в стороне располагался пакистанский кишлак, ограждённый от внешнего мира глухой глинобитной стеной, называемой дувалом.
  В каждом окруженном каменным забором глинобитном доме находился подземный колодец- кяриз. Канализации не было. Глиняные печи топились кизяком. Кривые и тесные улочки были грязны, по ним ходили закутанные в чадру женщины, мужчины в чалмах и халатах.
  Там жили очень простодушные - и одновременно, очень жестокие люди. Жестокие от опытности многолетней войны и пролитой крови и одновременно, простые, как земля на которой они живут.
  Они были наивны, как дети, - и хитрые, как дьяволы. Очень бедные - и очень гордые... До изумления неграмотные - и в то же время знающие что-то такое, что никогда не будет доступно цивилизованному человеку.
  Первобытный образ жизни, обработка земли деревянной сохой, обмолот цепами, доисторическое оружие были обычными в таких кишлаках и совершенно дико смотрелись рядом с новейшими японскими грузовиками, модными американскими тряпками и фирменными двухкассетными магнитофонами.
  На окраине кишлака паслись мулы и ишаки. Во дворах лаяли собаки, блеяли овцы и козы. Пахло кислым кизячным дымом и хлебом.
  Возились детишки. Младшие доили козу и тут же пили молоко.
  * * *
  По руслу пересыхающего летом ручья к горному перевалу вела незаметная тропинка. По ту сторону гор была граница с Афганистаном, куда шли караваны с оружием, наркотиками и пополнением из выпускников учебного центра.
  Выпускники уходили в Панджшерское ущелье и вступали в отряды полевых командиров. Один из них Ахмад шах Массуд, Панджшерский лев.
  Его называли главным басмачом тех краёв, душманом, прозванным за удачу "Счастливым" - "Масудом". Это был очень серьёзный и опытный враг.
  Перед подъездом к лагерю Зангали дорога делала крутой поворот и там находился первый пост моджахедов. Следующий блокпост, находился на въезде в хорошо укрепленный лагерь.
  Перед воротами лежали мешки с песком. Из узких бойниц хищно выглядывали стволы пулемётов.
  Невдалеке на выжженной сухой земле поблескивали пустые консервные банки,
  валялись пустые коробки, грязные обрывки тряпок. Следы жизни, выброшенные на помойку.
  В дрожащем мареве неба совершала круги серая хищная птица, высматривая и прицеливаясь к тому, что лежало на свалке.
  Когда то давно, там располагался секретный аэродром, с которого отправился в свой последний полет на самолете-шпионе У-2 американский летчик Пауэрс.
  Потом, в середине 80-х годов на этом месте организовали лагерь афганских беженцев и Центр подготовки боевиков Святого Халеда ибн Валида. Это было что-то вроде военного училища, где под руководством шести американских инструкторов проходили обучение будущие моджахеды, намеревавшиеся вернуться в Афганистан для продолжения джихада. Сам учебный центр пользовался негласной поддержкой пакистанских властей.
  Лагерь вместе с военной базой занимал огромную площадь - около 500 гектаров. Помимо глинобитных домишек и палаток, там располагались шесть складских помещений с оружием и казарма, в которой спали курсанты и охранники.
  Шефствовал над учебным центром известный лидер партии Исламское общество Афганистана, профессор теологии Бурхан ад-Дина Раббани. По политическим убеждениям он был фундаменталистом. Имел ученую степень доктора философии и мусульманского права.
  Лагерь Зангали был его вотчиной и он чувствовал себя там полновластным хозяином.
  Начальником центра был майор пакистанской армии Куратулла. Родом он был из пуштун. В отличие от Раббани, который всех знал по именам, Каратулла в крепости бывал редко.
  В лагере было несколько десятков инструкторов военного дела, преимущественно из Пакистана и Египта. Были и представители маоистского Китая. Каждые полгода из учебного центра выпускалось около трехсот "моджахедов".
  Одной из учебных рот командовал Гулям Расул Карлук.
  Охранниками в лагере были местные пуштуны и афганцы-таджики, которых рекомендовал сам Раббани.
  Это были бородатые, уверенные в себе мужики, с одинаковыми угрюмыми лицами и жёсткими глазами. От них всегда воняло кислым кизячным дымом и невыделанной овчиной.
  Несколько человек, одетых в длинные пуштунские рубахи работали на постройке стены. Часть из них в яме месила ногами глину. Другие подносили воду и глину. Тщательно перемешав её с соломой получали саман, из которого потом лепили кирпичи, которые после недельной просушки шли для строительство стены.
  Стена была нужна не столько для зашиты от нападения, сколько от чужих глаз.
  И то верно, ну кого может сдержать глиняная стена?
  Но пуштуны очень боятся сглаза. Поэтому и ставят саманный забор у каждого дома, который полностью закрывает жильё от взглядов посторонних.
  Работающие люди, несмотря на то, что одеты в традиционные рубахи перухан были не похожи на мусульман. У них светлая кожа, голубые, зелёные, серые глаза. Нет, это были не пуштуны.
  Это пленные советские солдаты, шурави. Русские, украинцы. Один белорус. И один узбек.
  Военнопленный, это статус военнослужащего, закреплённый Гаагской и Женевской конвенциями. Военнопленными являются лица из состава вооруженных сил одной из участвующих в конфликте сторон, попавшие в руки неприятеля во время международного вооруженного конфликта. В соответствии с международными нормами пытки или другое жестокое обращение рассматриваются как военные преступления. Но это во время объявленной, то есть законной войны. Если же она идёт, на ней убивают, отрезают головы, морят голодом и пытают, но она не объявлена, то вроде как она и вне закона. Её нет. В Афганистане всё обстояло именно так. Там убивали, взрывали, резали, но официально считалось, что ограниченный контингент советский войск в войне не участвует. По телевизору показывали телерепортёра Михаила Лещинского, который бодро вещал о том, как советские солдаты помогают афганцам собирать урожай, высаживать саженцы деревьев, строить школы и больницы.
  Поэтому у советских солдат и офицеров не было статуса военнопленных. Их считали лицами, незаконно удерживаемыми бандитскими формированиями.
  А полевые командиры, тех кто ещё был жив, считали просто захватчиками и убийцами, вторгшимся на их землю. Без всяких прав.
  Справедливости ради необходимо сказать, что обе стороны одинаково не заботились о соблюдении хотя бы элементарных в цивилизованном мире правил ведения боевых действий и содержания тех, кто попал в их руки.
  Советское командование так же не считало моджахедов военнопленными и гуманным отношением не отличалось. Пленных моджахедов не отдавали даже через комитет Международного Красного Креста.
  Жестокость порождала ещё большую жестокость, а месть ещё большую месть.
  * * *
  Шурави и сорбозов афганской армии в лагерь Зандали стали привозить ещё с 1983 года.
  В плен они попали в разное время и в разных местах Афганистана.
  И раньше держали в разных местах, преимущественно в зинданах, оборудованных каждым бандформированием самостоятельно, но потом было принято решение собрать всех вместе.
  Количество пленных было не постоянным. Кого то отправляли в другой лагерь, тоже расположенный на территории Пакистана. Кому-то повезло и его передали на Запад. Кто-то умер от болезней или не выдержав страданий наложил на себя руки. Трупы уносили подальше от лагеря и прикапывали в овраге, прикрывая захоронение камнями, чтобы не раскопали шакалы.
  * * *
  Никто из курсантов учебного центра близко не общался с пленными. Даже бидоны с похлебкой работающие при кухне оставляли у дверей с решетчатым окошком. Внутрь их вносила охрана.
  К началу нового 1985 года в лагере Зангали насчитывалось одинадцать советских военнопленных и несколько афганцев.
  В январе 1985 года привезут двенадцатого, Володю Духовченко.
  Среди шурави были русские- Сергей Левчишин, Володя Шипеев, Дудкин Николай, Васьков Игорь. Украинцы- Коля Шевченко, Сергей Коршенко, Саминь Николай. Белорус- Саша Зверкович, узбек- Носиржон Рустамов, казах- Куат Бекболатов, армянин- Михаил Варварян.
  Дети советской страны, отправленные ею на войну.
  Многие из них находились в плену уже по несколько лет.
  Нельзя сказать, что Родина их бросила. Их искали особые отделы и командование части. Офицеры и солдаты прочёсывали кишлаки, искали в горах.
  Искали живыми или мёртвыми. Моджахеды знали, что пропавших будут обязательно искать и найдя труп возле какого- либо кишлака будут мстить.
   Поэтому даже трупы прятали так, чтобы никогда и никто не мог их найти. Или наоборот выкладывали трупы на видное место, чтобы их сразу нашли и забрали, а не молотили из всех видов оружия.
  Но Родина и государство - это совсем разные понятия. Родина - это масса хороших людей из прошлой жизни. Родители, учителя, друзья, девушка, которую ты любил. Речка, в которой отражается месяц над твоим домом. Берёза, которая растёт у твоего окна.
  Государство, это система, которая присвоила себе право говорить от имени тех, кого ты любил и кому верил.
  Именно эта система не сделала ничего для их поиска и спасения. Пленных солдат бросили в плену, в чужой стране. Многие погибли, кто-то покончил с собой.
  Но кое- кто ещё жил угасающей надеждой на спасение, а некоторые, окончательно убедившись в том, что они никому не нужны стали учиться жить среди афганцев, учить их язык и обычаи. Они принимали ислам и постепенно, становились почти неотличимыми от моджахедов.
  Нельзя их винить за это.
  Среди пленных солдат не было сыновей министров, директоров крупных заводов или партийных чиновников. Почти все они были сыновьями рабочих, колхозников и прочей бесправной шушеры.
  Многие из них были самыми обыкновенными людьми- со своими слабостями, особенностями характера, кто-то не отличался хорошим поведением и дисциплиной. Были и такие, кто попал в плен из-за своего разгильдяйства. Кое- кто ушёл к моджахедам сам.
  Но даже, оказавшись в неволе, они оставались гражданами своей страны. И они продолжали верить в то, что она придёт им на помощь!
  Во время разговора между собой охранники искоса поглядывали на пленников, и чему-то усмехались.
  Ещё от них совершенно осязаемо шло ощущение опасности.
  Сергей Левчишин месил глину. Даже спиной он чувствовал их взгляды и испытывал ощущения, словно находится в клетке с волками. Они пока ещё не голодны, но от их клыков уже тянет запахом крови.
  * * *
  Старшим среди пленников Бадаберы был Николай Шевченко. Он был не только самым взрослым, но выделялся среди других шурави рассудительностью, жизненным опытом, какой-то особой взрослостью.
  Отличался Шевченко от других пленных и обостренным чувством собственного достоинства.
  Даже охранники старались вести себя с ним без грубости. Это было вполне объяснимо. На Востоке не любят слабых. Ты показал слабину - значит тебя можно ударить. Но если ты силён, с тобой стараются не обострять отношений.
  Среди двадцатилетних мальчишек он, тридцатилетний, казался почти стариком.
  Был он высок ростом, широк в кости. Серые глаза недоверчиво и зверовато смотрели из-под бровей.
  Широкие скулы, густая борода делали его вид ещё более угрюмым. Он производил впечатление человека сурового и жестокого.
  Его повадки напоминали поведение человека тёртого, битого и опасного. Так ведут себя старые, опытные арестанты, таёжники- охотники или хорошо подготовленные диверсанты.
  Хотя по его словам он не был ни тем, ни другим. Николай Шевченко на гражданке был простым водителем и в 5-й гвардейской мотострелковой
  возил продукты и товары на автолавке военторга.
  В каждом крупном гарнизоне были магазины военторга. А в мелкие приезжали автолавки.
  В их ассортименте была смесь бакалеи, ширпотреба из соцлагеря и отечественные товары первой необходимости. Водитель часто был и за продавца. В автолавках отпускали товар за чеки. В одни руки давали немного, особенно прохладительные напитки, чтобы не перепродавали афганцам. Афганские дуканы и так были набиты товарами из "чекушек" и армейских складов.
  На войне Шевченко оказался случайно и также случайно попал в плен.
  Вёз продукты в Герат. В кузове сигареты, картонные коробки с тушенкой, мешки с картошкой и луком. Трасса, по которой он ехал, проходила через серые безжизненные равнины, каменистый горный перевал и редкие города, и деревни.
  Весь Афган - как скомканное одеяло: вдоль и поперек пересекают его горные цепи высотой до 6,5 тысячи метров над уровнем моря. А потому и дороги петляют здесь, как пьяные: вверх-вниз, влево-вправо. То заснеженный перевал, то цветущая долина. И там где по карте четыреста, на самом деле получается семьсот.
  Герат славился тополями, с обеих сторон бетонки тянулись в верх высокие, стройные деревья.
  Не доезжая до города Шевченко свернул с шоссе налево и дальше двинулся по проселку. Место было плохое: слева, почти вплотную к дороге, тянулись глиняные дувалы, справа - заросший кустами арык. Такие места всегда вызывали недоверие. Там можно было ожидать всего. Но так было значительно ближе. Можно было сократить путь. Есть в русском слове загадочное и почти непереводимое слово "авось", которое играет в нашей жизни ключевую роль. На него все время надеются, и оно уже стало чертой национального характера.
  Николай Шевченко тоже понадеялся на авось. Хотел проскочить чёртово место как можно скорее, но машину неожиданно повело влево. Вылез из кабины, присел над спущенным колесом и только поднял голову увидел, как из-за дувала поднимается "дух" в широких шароварах, поверх которых выпущена длинная рубаха. В руках у него был автомат. Сбоку подбежали ещё двое. Ударили прикладом по голове, скрутили руки. Потом положили поперёк седла и потащили в горы.
  Исмаил Хан, командир захватившего его отряда, сначала отправил его в Иран - показать начальству. В течение нескольких дней его опрашивали, вытягивая все, что он знает о дислокации советских войск. Затем долго промывали мозги антисоветскими разговорами.
  Потом, несколько месяцев он учил персидский язык и Коран. Была надежда, что его отправят на Запад. Написал заявление о том, что просит политического убежища.
  Но вместо этого отправили на базу моджахедов под Пешаваром.
  К моменту нахождения в Бадабере, в плену он уже был более двух лет.
  Понaчaлу, покa не сообрaзил, что надо молчать и делать вид, что смирился приходилось тяжеловaто. Его часто били, заковывали в кандалы, лишали воды и еды.
  Уже находясь в Бадабере, решил, что надо бежать. Не просто бежать, а прорываться с оружием к радиорубке и вызывать наших.
  * * *
  Февраль 1984 года.
  Северо-восток Афганистана. Провинция Багла́н. На западе граничит с провинцией Саманган, на юго-востоке с Панджшерским ущельем.
  Армейская автоколонна извиваясь как змея, медленно ползла по вьющейся дороге. Необходимо было успеть до темноты добраться до Пули- Хумри.
  С одной стороны - серые отвесные скалы. С другой - пропасть. Гигантские бесформенные глыбы, что отломились от гранитных исполинов, каменные осыпи перекрывали дорогу. Она поднималась все выше, а ее крутые серпантины и повороты становились все опасней и страшней.
  У грязных МАЗов и КамАЗов, прострелены борта, вмятины и залатанные отверстия на кабинах. Чумазые водители и их сменщики, трясутся на кочках и ухабах, крутят баранки.
  На боковых стёклах машин развешаны бронежилеты. В воняющих бензином и соляркой кабинах автоматы с ободранными, поцарапанными прикладами. У кого-то оружие в руках, у кого то стоит на полу, под ногами. Но всегда под рукой.
  На панелях, за ветровыми стёклами висели таблички с исписанными корявыми буквами названиями родных городов- Курск, Йошкар- Ола, Омск, Грозный, Одесса- мама.
  И было ощущение, что со всего Советского Союза отобрали у матерей их сыновей и отправили в эту горную глушь.
  Под колёсами машин чавкала липкая грязь. Мягко урча, выплывали из утренней полумглы бронетранспортеры.
  Серая дорога постоянно виляла на поворотах, извивалась меж скал, взлетала и падала.
  В кабине грузового КамАЗа рядом с водителем сидел солдат в поцарапанной каске. Он рыж и конопат. Из под воротника бушлата выглядывала тельняшка. Отслужил наверное не больше года, но держал себя, как бывалый воин.
  - Мы десантура, вас шоферов уважаем. У нас, всё просто... - в тебя стреляют, ты стреляешь. А по вам шмаляют со всех сторон и не спрятаться, не пригнуться. Бля! Вы же смертники, привязанные к баранке! Страшно, не страшно, а должен за руль держаться.
  Солдат выглянул в окно. Мимо проплывали недалекие горы и дрожали в прохладном прозрачном воздухе.
  Вспомнил, что в родном Томске ещё лежит снег, а здесь уже скоро зацветут сады. Удовлетворённый осмотром сплюнул на жёлтую, каменистую землю.
  - Насмотрелся я на вашего брата. На всех дорогах через каждые сто метров ваши машины сгоревшие.
  Сергей Левчишин не слушал. Вцепившись в баранку он старался держать машину в колее. Были случаи, когда съехав на обочину подрывались на минах.
  Всем своим нутром Левчишин ощущал тревогу: горы таили в себе опасность, да и пустынность дороги казалась ему угрожающей.
  Правой рукой открыл бардачок, достал флягу с тёплой водой, и сделал большой глоток.
   -Чертова страна и такая же афганская грязь. - Думал он- То и то липкие, как дерьмо.
  Колонна шла в Пули - Хумри, маленький грязный городок на севере Афганистана.
  Вспомнилась присказка, которую любил повторять ротный, - "если хочешь пулю в зад - поезжай в Джелалабад. Если хочешь жить в грязи, поезжай в Пули- Хумри".
  Сидевший в кабине десантник замолчал. Оглянувшись через плечо Левчишин увидел, что он задремал, прижавшись головой к двери кабины.
   Колонну обогнали два "бэтра". Они пронеслись по дороге, оставляя за собой облако бензиновой гари, которую тут же легким ветерком с гор унесло в сторону.
  - Разведка, -пояснил проснувшийся десантник. - Головной дозор. Летёха там наш. Правда он после института, ещё дурак дураком!
  Солдат зевнул, снова задремал.
  Левчишин вспоминал, как утром колонна готовилась к отправке. Солдаты бегали от машины к машине, что-то грузили, что-то выгружали. В голове колонны у бронетранспортера стоял незнакомый майор и орал на какого- то длинного, нескладного лейтенанта в здоровенных яловых сапогах.
  Майору было около тридцати, в лихо сбитой на затылок зимнем танковом шлеме, офицерском бушлате и ботинках с высокими берцами. Бушлат выгорел до такой белизны, словно его носили в тропиках.
  Он даже не кричал, а хрипел и и глаза его при этом были совершенно белые от бешенства.
  - Ты почему не выслал вперёд головной дозор? Ты понимаешь, сука, что будет, если духи поставят там поставят всего лишь один пулемет?!- Майор рычал, срывая голос в истерике и схватив лейтенанта за грудки замахивался кулаком.
  - Ты знаешь дебил, что он может натворить на такой высотке?
  Потом они получили сухие пайки, налили во фляжки чай. Старший лейтенант Лунёв построил роту. Водители нехотя построились в две шеренги и выслушали краткий инструктаж.
  -Воины! Мы находимся в районе боевых действий. Отправление через полчаса. Предупреждаю, что на войне в первую очередь гибнут распиздяи! Ещё раньше погибают ротожопые и хуерукие распиздяи.
  Старший лейтенант сплюнул на землю, поправил кобуру на поясе.
  -Поэтому, всем хуеруким и ротожопым, приказываю- чтобы не стать мясом для шакалов, в колонне соблюдать строгую дисциплину и порядок. Оружие иметь под рукой и быть готовыми к отражению нападения. Всем всё понятно?
  Лунёв выдохнул. Оглядел испуганное, чумазое своё воинство. Сплюнул.
  - Куда солдата не целуй, у него везде жопа.
   Пружинисто распрямился, махнул рукой.
  - По машинам!
  * * *
  Через несколько часов колонна 425-го отдельного автомобильного батальона остановилась в одном из разбитых войной кишлаков. В нём не было жителей, все они уже ушли из своих домов, подальше от советских солдат. По обоим сторонам дороги на фоне высоких тёмно-коричневых хребтов словно зубы дракона торчали разбитые снарядами дувалы.
  На их разрушенных стенах виднелись следы от пуль разного калибра. Где-то в стороне лежала уже проржавевшая сгоревшая машина, а невдалеке от неё обгоревший остов бронетранспортёра.
  Странно, но тишина не давала покоя. Тревога просто висела в воздухе.
  Механик-водитель спрыгнул с БМП и остановился перед каким-то пятном на дороге. Несколько солдат спрыгнули с брони и встали за его спиной. Разглядев они оцепенели от того, что подозрительное пятно оказалось человеком, раскатанным в блин колёсами машин. Это было просто жуткое месиво.
  Кровь проступила сквозь грязную одежду и, смешавшись с грязью превратилась в панцирь.
  Пятно на земле обступила толпа бойцов и водителей. Никто не мог вымолвить ни слова.
  Подошёл невысокий плотный человек с облупленным носом, коричневым лицом, бурой шеей и короткопалыми руками. Техник роты. На нем был одет солдатский бушлат с нарисованными ручкой на погонах звездочками, портупея.
  Многие офицеры и прапорщики батальона носили солдатское хебе и бушлаты, чтобы не привлекать внимание снайперов.
  Прапорщик был хмур и озабочен.
  -Ну чего встали! Мёртвых не видели! - Техник сплюнул.- Этого добра у вас будет ещё много. Ну-ка, блять, разошлись все!
  Солдаты залезали в кабины, карабкались на заляпанную грязью броню, рассуждая между собой о том, кто это был, наш или не наш.
  Техник- прапорщик вместе с ротным Лунёвым уселся на головном бэтээре. Десант облепил броню, ощетинился стволами автоматов.
  -Наш, скорее всего!- Сплюнув сказал ротному замковзвода Игорь Николаенко- Своего бы они унесли и закопали. Мало мы их блядей, стреляем. Больше надо.
  Сержант долго еще ворчал, пока колонна не тронулась.- Блять, что за интернациональный долг?! Кто-то задолжал, а убивают нас!
  Машины шли по раскатанному в колее человеку. Некоторые водители старались объехать это жуткое место.
  Бойцы боевого охранения сидели на броне, облепив боевые машины и бронетранспортёры. Встречный сырой ветер продирал до костей.
  Солдаты- срочники кутались в одеяла, закрывались от ветра матрацами.
  Ревели двигатели МАЗов и КамАЗов.
  В стороне от дорожного серпaнтинa проносились выносные посты и сторожевые зaстaвы. Часть из них была огорожена рядaми колючей проволоки. Под порывам ветра звякали привязанные к проволоке пустые консервные банки. Горное эхо рaзносило в разные стороны баночный перезвон.
  
  * * *
  В воздухе висели пыль и смог от выхлопных газов. На обочинах дороги кое-где попадались остовы искореженных и сожжённых машин, некоторые нашли здесь последний приют еще с начала войны.
  Сидевший рядом с Левчишиным десантник достал из кармана мятую пачку "Примы", покрутил сигаретку в грязных пальцах с обгрызенными ногтями. Понюхал ее, но закурить не успел.
  Засада оказалась классической по замыслу и ужасающе простой по исполнению. Духи ждали колонну в неглубоких расщелинах скал, подступающих к дороге.
  Неожиданно, с пригорка по колонне полоснул шквал огня из гранатометов и пулеметов. Головной и замыкающий БТРы вспыхнули как факелы. Из замаскированных укрытий пристрелянные пулеметы кинжальным огнем сеяли панику и смерть. Колонна развалилась прямо на глазах. Взрывы гранат, отчаянные крики, нечеловеческие вопли раненых, автоматная бешеная трескотня, все слилось в сплошной кромешный ад.
  Вспыхнули несколько машин. Из кузова одной из них с криками выпрыгивали горящие солдаты и падая на землю катались, пытаясь сбить огонь. Тут их и настигали беспощадные пули. Сверху били автоматы и крупнокалиберный пулемет.
  Выстрел из гранатомёта ударил в борт БМП, разметав сидевших на ней бойцов. Тут же рванул взрыв. Это сдетонировал боекомплект.
  Башня БМП кувыркаясь отлетела в сторону на несколько метров.
  Урал, шедший перед "Камазом" Левчишина, подпрыгнул и окутался дымом. В ту же секунду раздался оглушительный взрыв. В черном облаке взрыва вспыхнуло рыжее пламя. Сидевших в кузове солдат смело взрывной волной.
  Сразу же пахнуло горячей гарью с едким запахом селитры. Разбросанные взрывом люди отползали в стороны, подбирали оружие, прятались за валуны.
  Сергей закашлялся и уже выпрыгивая из кабины увидел залитое кровью лицо разведчика из охранения. Пуля попала ему в глаз.
  По колонне били сразу с нескольких сторон.
  Раздался громкий крик Лунёва. Он стоял на БТРе, размахивал автоматом.
  - Не ссаать! Все на броню!..Вперед! - Лунёв дождался, когда запрыгнут солдаты.
  - На хрен! С дороги!
  Взревел двигaтель, густые клубы дымa вырвaлись из выхлопных коллекторов.
  Машина рванулась к подбитому БТРу, зло ударила его в бок, волоча к краю пропасти.
  И, казалось, что вот оно, уже близко спасение. Вот она - жизнь! Но буквально тут же протянулся дымный след, граната ударила в борт БТРа.
  Машина прокрутила колёсами россыпь гравия и сползла с дороги вместе с каменной оползью. Вгрызаясь в рыхлый, обожжённый солнцем и высушенный ветром склон, завывала двигателем пытаясь удержаться, а ее тянуло вниз вместе с камнепадом, тащило в близкую бездну, где глубоко внизу словно нитка тянулась струйка реки.
  Бойцы как горох покатились с брони. Страшно закричал раненый водитель. Несколько бойцов, пригибаясь под пулями, пытались вытащить его из люка.
  Лунёв взмахнул руками и упaл под тяжестью оружия и боекомплектa. Тут же вскочил, побежaл в сторону зaлегших бойцов. Внезапно его грудь и живот прошила aвтомaтнaя очередь.
  Лунёв сновa упaл. Цепляясь пaльцaми за холодную мёрзлую землю пополз к камню, из-за которого на смотрели нa него оторопелые бойцы. Зa ним тянулся широкий кровaвый след.
  И показалось Сергею Левчишину, что никому уже отсюда не уйти.
  Он не был трусом. И потому хотел подороже продать свою жизнь. Залег на обочине, дослал патрон в ствол и открыл ответный огонь. Это был его первый бой.
  - База! База! Попали в засаду! Помогите хоть чем-нибудь!- рвал радиоэфир радист. А потом он закричал.
  - Суки!- Кричал он.- Они говорят, что помочь не могут! Приказывают держаться! - Бросив рацию радист схватился за автомат и тут же упал, захлёбываясь кровью.
  -Вперед!- прохрипел прапорщик Шестаков. И упал от грохнувшего почти рядом разрыва мины...
  Командование принял сержант Игорь Николаенко.
  "Ничего! Мы вас ещё в рот..!"
  Колонна отстреливалась отчаянно и обречённо: "Погибаю, но не сдаюсь!"
  Но моджахеды из-за камней поливали и поливали огнём. Прицельно и точно выбивал огневые точки снайпер.
  И солдаты метались по дороге, словно попавшие в западню звери, не понимая, где выход. Раненные искали укрытия за камнями и гибли под пулями и градом осколков.
  А вокруг вздымалась от взрывов земля, разбрасывая горячие осколки. Пули рикошетили от камней, осыпая каменной крошкой мокрые от пота лица.
  Стоны, чёрный удушливый дым и смрад висели над дорогой. Из потаенных площадок, в каменных нишах, гулко били пулеметы, не давая поднять головы.
  Уже подожгли последнюю БМП Толи Кузнецова. Перестал огрызаться автомат Володьки Перфильева.
  Некоторые из духов уже приблизились на расстояние броска гранаты. Рвануло несколько взрывов.
  Стрельба не прекращалась, от гулкого эха закладывало уши. Если бы горы могли плакать, то слёзы затопили бы склоны.
  Гранатомет ударил сверху слева, темная трасса с красным комочком ткнулась в валун за спиной. Сознание Левчишина померкло. Последнее, что он почувствовал, это горьковатый, резкий запах тротила, который ударил в нос.
  Бой был не слишком долгим, но кровавым и беспощадно жестоким. Духи не особо спешили. Они были уверены, что помощь не придёт.
  Левчишин пришёл в себя от кислого запаха пороха и гари. Рот забился каменной крошкой с соленым привкусом крови. Он слышал звуки уже затихающего боя.
  Раздавались редкие выстрелы и автоматные очереди, которыми добивали раненых. Рикошетили от камней пули, слышались стоны раненых.
  С хищным треском догорала подбитая техника, заволакивая теснину черным дымом, а он краешком уходящего сознания понимал, что это всё. Конец!
  В душе у Левчишина была только одна захлестывающая душу тоска. "Будь проклят весь этот гребаный Афган и интернациональный долг... "
  Он обречённо прикрыл глаза. Слышал звуки разрываемой пулями плоти. Чувствовал запах горелого мяса, паленой краски, солярки, парной крови.
  Моджахеды подошли к нему. Превозмогая тошноту Сергей встал.
  Коротко посовещавшись один из моджахедов, сказал:
  - Хамрох берим! Пойдешь с нами!
  И нагрузив собранным на месте боя оружием, его увели с собой.
  * * *
  К Левчишину подошёл невысокий смуглый парень. Это был Носиржон Рустамов. Выдохнул.
  - Всё бля! Не могу больше. Ноги уже как у лошади все в порезах от соломы. Давай перекурим.
  Левчишин крикнул:
  - Абдурахмон, объявляй перекур! На ударников капиталистического труда мы не подписывались!
  Николай Шевченко, которого звали Абдурахмон согласно кивнул головой, достал из кармана пачку сигарет.
  Носиржон закурил, лёг на спину, блаженно вытянув натруженные ноги.
  Он родился в селении Яйпан, расположенного в Ферганской долине.
  В школу почти не ходил и не читал никаких книг, кроме Корана. Отец говорил ему, что это единственная книга, достойная внимания правоверного. Текст Корана был передан пророку Мухаммеду самим Аллахом.
  После учебки он оказался в Афганистане. Попал в плен уже на восьмой день. Произошло это так.
  Хмурым зимним утром разведчики получили информацию о том, что в кишлаке Чорду скрываются раненые моджахеды. Взвод во главе с лейтенантом и переводчиком выехал для их поимки.
  Бронетранспортер сошел с дороги и затормозил на окраине кишлака. Кое-где стелился над саманными крышами дымок, под навесом сельской мечети сидели старики в белых чалмах.
  Бойцы, на ходу выпрыгивая из бронемашин, взяли кишлак в кольцо. От страха начали стрелять верблюдов, ослов. Животные разбегались, падали на землю глухо звеня медными бубенцами.
  В кишлаке оказались только старики женщины и дети, мужчин не было. Лейтенант приказал вытащить всех взрослых на улицу, чтобы у них узнать, где мужчины. Так и сделали, вытащили стариков, построили, потом через переводчика лейтенант спросил:
  - Где ваши сыновья?
  Переводчик перевел, и боязливые седобородые старики ответили что-то, робко показывая в сторону гор.
  - Они говорят, что в горах, - перевел переводчик.
  Лейтенант крикнул:
   - Переведи, если в кишлаке найдем оружие, всех расстреляем!
  Приказал- Всё обыскать! Цель поиска - оружие, боеприпасы, наркотики, валюта.
  Солдаты рассыпались по кишлаку, вламываясь в дома и переворачивая все вверх дном. В одном из домов Рустамов увидел лейтенанта, которого седобородый старик не пускал в какую- то комнату. Старик стоял у входа, завешанного одеялом и расставив руки загораживал вход.
  - Туда нылза, товарищ литинант! Там женчин живут. Харам!
  - Кому нельзя, а кому можно - сказал лейтенант, и саданул старика в скулу прикладом. Белую бороду залила кровь. Он схватился за лицо и опустился на колени.
  В комнате действительно оказались женщины. Громко крича они отворачивали и закрывали лица. Лейтенант дал очередь в потолок, но крик не прекратился. Тогда лейтенант плюнул и вышел на улицу.
  Бойцы действовали быстро и жёстко, но, кроме продуктов и немудрёных пожитков, обнаружить ничего не удалось.
  Забрали с собой все продукты, жиры, оставив жителей кишлака голодными.
  Двери глинобитных домов были нараспашку. Везде воняло керосином, а на земле, словно снег, белела рассыпанная мука.
  Собравшись в колонну и оставив за собой разграбленный кишлак, бойцы двинулись на блокпост. Жителям кишлака повезло, что у них не нашли даже патрона, иначе кишлак бы сожгли.
  Вечером, спрятавшись за камнями от душманских пуль, несколько солдат завели тесто в солдатских котелках.
  Вода, мука, соль, жиры...
  Разожгли костёр. Деревянный мусор и резиновые галоши, политые соляркой нещадно дымили.
  Сержант тёр грязными руками покрасневшие от дыма глаза.
  - Бля-яяя! Задолбали уже сухари. Весь рот им ободрал. Давайте, жарьте скорее. Жрать охота!
  Костер чадил. Лепёшки подгорали. Чёрные хлопья ложились на руки, на одежду, на всё вокруг. Как снег. Словно в фантастическом фильме, чумазые лица, грязные в цыпках руки и чёрные обугленные лепешки.
  А ночью в кишлак вернулись мужчины и пришли на пост.
  В результате скоротечного, но жестокого боя в живых осталось только трое: Носиржон Рустамов и еще двое солдат, призванных из Азербайджана. Лейтенант был тоже убит.
  Их погнали к полевому командиру Парвону Маруху. Заставили снять штаны, чтобы проверить, кто их них мусульманин, а кто нет. Захваченных с ним солдат Рустамов больше никогда не видел.
  * * *
  Около недели караван шёл в Пакистан. Бывшего рядового Носиржона Рустамова не связывали. Знали, что и так никуда не денется. Бежать некуда. Знал это и он. Поминутно спотыкаясь на ослабевших ногах, послушно шагал за навьюченным мулом. В день проходили километров по двадцать- тридцать. На третий день у него разболелась голова, поднялась температура. Идти стало тяжело и он стал запинаться ещё чаще. Но знал, что совсем останавливаться нельзя. Если будет задерживать караван, тогда его убьют.
  В горах лежал снег. Багровое солнце медленно катилось по небосклону, склоны гор сияли и светились, а вершины переливались холодным светом, словно припорошенные алмазной крошкой.
  Стоял совершенно лютый холод - грaдусов нaверное, двaдцaть.
  Во время коротких привалов афганцы кормили его тем же, что ели сами. Ломали руками сухие лепёшки, пережёвывали вяленые куски мяса. После еды моджахеды кидали под язык насвай и группа шла дальше.
  На ночь останавливались в заброшенных кишлаках или пещерах. Перед тем как завалиться спать, старший, бородатый и злой афганец, обматывал ноги Рустамова длинной прочной верёвкой и наматывал свободный конец себе на руку.
  Утром старший толкал его ногой, злобно цыкал:
  - Бору, харкос !
  Потом прибыли в Пешавар. Там Рустамову на рынке купили пакистанскую одежду, привезли к какому то бородатому старику.
  Он сидел один в прохладной комнате, у зашторенного окна. Величественный, холенный, одетый во все белое: белая рубаха, белый европейский костюм. Густая седая борода и черная чалма с длинной лентой, спадающей не левое плечо, создавали своеобразный контраст черного и белого. На левом запястье дорогие швейцарские часы. В руках были зелёные, нефритовые чётки.
  Настоящий "бобо" - афганский дедушка. Лишь через много лет Носиржон узнал о том, что "бобо" было всего лишь слегка за сорок. Просто борода старила его лет на двадцать.
  Среди афганцев было мало по настоящему пожилых мужчин. Где им было стареть?! Революции, междоусобицы, постоянные войны. Афганцы, как истинно восточные люди, не признавали над собой никакого диктата и потому воевали и враждовали всегда. Потому и не успевали состариться.
  В центре комнаты стоял низенький столик, инкрустированный перламутром. На столе в фарфоровых вазочках- сладости. Узорчатый фарфоровый чайник с зеленым чаем и маленькие пиалы.
  На полу красный ковер, разрисованный синими и зелёными узорами.
  Рустамов поздоровался.
  Старик улыбнулся, едва приметно раздвинув тонкие, сухие губы и что-то сказал на фарси.
  Рустамов говорил на узбекском, но он с фарси не имеет ничего общего. Тоже самое и с пушту.
  Видя, что Носиржон его не понимает, старик, перешёл на узбекский, сказал, что его предки из Самарканда. Стал распрашивать Носиржона о его семье.
  Пока Носиржон отвечал, он осмотрел Рустамова с головы до ног, задержал взгляд на его грязных босых ногах. Больше во время разговора даже не посмотрел ему в лицо, бесконечно перебирая и перебирая в пальцах зелёные бусины чёток.
  После разговора дал команду разместить Носиржона у инженера Аюба, где он должен был читать Коран.
  Через несколько дней Рустамов догадался, что этот старик и есть лидер партии "Исламское общество Афганистана" профессор Раббани.
  * * *
  Через месяц бывшего рядового Рустамова отправили в лагерь Зангали - туда, где через несколько месяцев советские пленные солдаты поднимут восстание и погибнут.
  Носиржона отвели в подвал, где кроме него держали еще двух офицеров армии ДРА. Вечером в камеру к Носиржону спустился начальник охраны Абдурахмон, никогда не расстававшийся с плеткой, в хвост которой были вплетены кусочки свинца.
  Переговорим с Рустамовым предложил ему перейти в соседнюю камеру к пленным "шурави".
  Сказал, что если он не говорит на пушту, тогда с русскими ему будет веселее. Рустамов вспомнил русских дембелей в своей роте и отказался, сославшись на то, что плохо говорит по русски.
  Так он узнал, что в лагере, кроме него, есть ещё пленные солдаты. На следующий день он увидел одного из них. Тот сидел прислонившись спиной к глиняной стене- обросший, в невероятно грязных лохмотьях, но с узнаваемо славянскими чертами лица. Пленник тоже вроде бы заметил Носиржона, но его глаза, просто скользнули по лицу, не проявив никакого интереса.
  Потом их вместе стали выводить на работу. В основном возводили стену из саманных кирпичей.
  Через несколько недель в камеру пришел мулла. Он спросил:
  - Почему не идешь к русским? У тебя будет свободный режим, как у них. Получишь свободу.
  Мулла был хитрый, знал о чём пленники мечтают больше всего.
  - Русские уже приняли ислам, готовятся к джихаду, и ты тоже можешь стать моджахедом... Священный джихад, это долг правоверных, таких, как ты".
  В лагере ходили слухи о скором приезде Раббани, и Носиржон понял, его хотят показать лидеру ИОА, порадовать тем, что земляк его предков уже готов встать под зелёное знамя борьбы с неверными.
  Не вышло. Когда приехал Раббани и вновь вызвал его к себе, Рустамов заявил, что больше не хочет воевать с оружием в руках. Он сказал, что его джихад - это молитва.
  Тогда его отвели в другую камеру, где кроме него было ещё два человека.
  Они встретили нового соседа безо всяких эмоций. Один, темноволосый, похожий на казаха буркнул что-то невнятное и отвернулся к стене.
  Его звали Канат.
  Второй, бородатый, со сросшимися черными бровями и большим мясистым носом. Сказал, что его зовут Исламутдин. Своим негромким голосом, вкрадчивыми манерами он был похож на пройдоху святошу.
  Между делом обмолвился, что тоже правоверный, недавно принял ислам.
  Они жили отдельно от десяти славян, которые содержались в отдельной каморке- камере.
  Исламутдин пользовался доверием охранников лагеря. Хорошо читал и понимал Коран. Вечером заковывал ноги пленников в кандалы и закрывал на замок двери камеры.
  При себе всегда держал коробочку с насваем. Перед тем как куда- то идти, или что- то сделать снимал крышечку и высыпал под язык едкий зеленый порошок. Потом выплевывал его длинной густой струей. Глаза у него сразу становились мутными и отрешёнными.
  По вечерам Исламутдин ходил на беседу к начальнику охраны. Однажды вернулся раньше обычного, долго не засыпал вздыхал, а потом спросил у Рустамова:
  - Ты не знаешь, как дела в Армении?
  * * *
  Кормили пленных два раза в день. В основном это была вареная фасоль. К ней давали кусок чёрствой лепешки. В эту же миску наливали кружку теплой вонючей воды. Иногда тёплую и темную бурду, именуемую чаем.
  Лепёшки были очень жёсткие. Гораздо жёстче чёрствого хлеба...
  Спали на глиняном полу. По ночам оправлялись тут же в камере, в металлический бак, который выносили по очереди под охранной тюремщика.
  Самое невыносимое в плену было то, что ты лишён всяких прав. Вроде как уже и не человек. Тебя могут ударить, сделать инвалидом, или даже убить. Могут не накормить. Заставить работать. Тебе нельзя уйти, или уехать. Нельзя просто развернуться и выйти в другую комнату.
  Границы твоей свободы определяет длинна цепи, на которую тебя посадили. Плен - это твоя сегодняшняя жизнь и весь внешний мир.
  Пленники похудели. С каждым днём их глаза становились всё более бесцветными и равнодушными. Сам Шевченко часто ловил себя на мысли, что неплохо было однажды уснуть и не проснуться.
  - Если останусь жив.- Говорил он с тоской.- Никогда больше не смогу ходить в зоопарк. Стыдно будет смотреть в глаза животным в клетках.
  Охранники относились к ним по разному.
  Не все из них были злобными "упырями" из рассказов замполитов.
  Большинство вообще не смотрели на пленных. Не смотрели даже сквозь них. Как будто не было никаких шурави. Или они были всего лишь миражами в дрожащем от зноя воздухе. Бесплотными и безликими привидениями.
  Даже когда били, охранники просто выполняли надоевшую, но нужную работу.
  Но были такие, кто делал это с удовольствием. Один из них начальник охраны.
  Каждые два дня он делал шмон.
  Приходил в камеру, кричал:
  -Дришь прутт, косс контрол!!! Руки вверх, пи..ду к осмотру - и переворачивал всё в камере вверх дном. Моджахеды боялись, как бы русские не начали рыть подкоп в соседнюю комнату, где хранилось оружие.
  * * *
  Лагеря для военнопленных были разбросаны по всему Пакистану.
  Самый страшный был в лагере Мобарез. Не выдержав тоски и издевательств почти одновременно там повесились Валера Кисёлев из Пензы и Сергей Мещеряков из Воронежа.
  Мещеряков был отчаянным парнем. Так говорили про него в десантной роте все. Такую репутацию заслужил за полтора года, что ходил на боевые.
  В плен попал с оружием в руках. Отстреливался до тех пор, пока не кончились патроны.
  Но начальник тюрьмы Харуфа не любил русских, а Сергея Мещерякова за дерзость невзлюбил особенно.
  Со временем Серёга стал спокойнее, уже не бросался на охрану с кулаками, когда его перетягивали по спине плетью.
  Когда он вспоминал друзей, погибших на боевых, застреленных, забитых палками моджахедов, уже сгнивших в могилах и ямах, внутри его начинало что-то влажно хлюпать, - то ли слёзы, то ли какая-то неведомая простуда, то ли просто боль.
  Мобарез навестила американская журналистка Людмила Торн.
  Она уже бывала в этом лагере. Последний раз это было за год до смерти ребят. Сергей Мещеряков увидев у неё православный крестик закричал: "Людмила, я тоже, православный! Заберите меня в Америку! Я больше не могу..." Он так кричал, что в горах стояло эхо.
  А потом сел прямо в пыль и вдруг зaплaкaл. Кaк маленький ребенок - обречённо, нaвзрыд, с горькими всхлипываниями и слезами. Он не стеснялся своих слёз, не прятал их. Слезы текли из ее глaз, остaвляя нa обветренных грязных щеках тонкие белые дорожки.
  - Суки! - он смотрел в землю, и вытирал кулаком слёзы,- твари, опять меня бросили!
  Зажмурился и коротко выдохнул.
  "Ничего, вы не меня предали, себя! Когда нибудь и с вами будет тоже самое"
  В тот день, все молчали. Не смотрели другу другу в глаза. Знали, что увидят там смертельную тоску, такую, какая бывает у безнадежных раковых больных, - когда даже самые близкие люди, сострадая, думают: скорей бы ты умер.
  Лица-то у всех были одинаково выдубленные солнцем. Странного пепельно-коричневого оттенка кожа, серые лучики морщин...
  Худой и жёлтый Киселёв, кивая на Мещерякова, шепотом сказал:
  - Либо повесится Серёга, либо против своих воевать пойдёт.
  Через месяц после смерти Мещерякова повесился и он.
  * * *
  У Николая Дудкина был друг, Саша Матвеев. Оба родились на Алтае. Закончили одно и то же ПТУ, по специальности- тракторист. В один день и с одного призывного пункта ушли в армию. Оба попали в Афганистан, только служили в разных частях.
  Встретились вновь только через год с небольшим, в самом конце ноября 1982 года... В Бадабере. В плену. Вместе написали заявление о том, что хотят переехать на постоянное место жительство во Францию. Но до этого каждый из них прошёл свою "школу".
  Матвееву повезло, в начале 90-х годов его переправили в Канаду. Николай Дудкин остался вместе с другими пленными.
  Все они уже были включены в страшную бухгалтерию войны, которая суммирует число смертей, набирая из них последние, завершающие потери, после которых война, удовлетворившись их количеством и насытившись- стихает.
  * * *
  Сначала правительство Пакистана и кураторы из западных спецслужб планировали использовать пленных в политической войне. Ведущие журналисты США, Франции, Германии, Великобритании собирались провести брифинг, на котором бывшие советские солдаты должны были отказаться от советского гражданства и попросить политического убежища на Западе.
  Они должны были публично заявить о том, что в знак протеста против войны в Афганистане выбрали свободу на Западе.
  В афганской войне причудливо переплелись их судьбы - так, что и не распутать. В плен попадали по разному. Кто- то отстреливался до последнего патрона, а потом был ранен или контужен. Кто- то самовольно ушёл их части и попал к моджахедам.
  Тех кто оказывал сопротивление, в большинстве случаев убивали. Раненых, не сопротивляющихся или бросивших оружие, уводили с собой, убеждали учить Коран и принимать ислам. Моджахеды считали, что мусульманская вера сделает их покорнее.
  Были такие, кто перешёл на сторону моджахедов сознательно, с оружием в руках.
  Ни одна большая война не обходится без переходов на сторону противника.
  Разные причины толкали солдат на этот шаг. Кто-то не выдерживал "дедовщины". Кто-то не хотел умирать неизвестно за что. Кто-то хотел жить на Западе и использовал для этого любую возможность.
  К дезертирству побуждали не полические разногласия с советской системой, а условия службы, которые, для некоторых солдат казались невыносимыми.
  И вели они себя у моджахедов по-разному. Одни тяготились нахождением в плену и стремились под любыми предлогами вернуться на Родину, вырваться в Европу или в США. Если они и принимали ислам, то в большинстве случаев вынужденно, под давлением. И от боевых действий против своих отказывались, увиливали, как могли.
  Другие ломались, брали в руки оружие и воевали против своих вчерашних товарищей.
  Первый вопрос, который задавали при пленении: стреляли ли они в моджахедов и сколько убили? При этом им было глубоко наплевать на какие-либо военные тайны или секреты русских. Им было наплевать даже на их имена. Всё равно взамен они давали свои.
  Навещавший пленных мулла был очень хитёр.
  -Мы никого не заставляем насильно принимать ислам. Принуждение к исламу - тяжкий грех для мусульман.- Говорил он.- Сила ислама в его доступности. Истины, изложенные в священной для всех мусульман Книге - Коране, никого не могут оставить равнодушным. Они упорядочивают жизнь человека, придают ей возвышенный смысл, оттого ислам так стремительно и распространяется по всему миру. Судите сами, христианство насчитывает две тысячи лет, а ислам родился только в 7-м веке, по вашему летоисчислению. Именно тогда ангел Джабраил продиктовал Мохамеду свод законов поведения для арабского населения.
  Но несмотря на возраст количество приверженцев почти одинаково. И поверьте, пройдёт ещё может быть столетие и ислам затмит все мировые религии.
  Но пленные не верили в добровольность принятия ислама, и были правы, потому что выжить не мусульманину в плену было невозможно.
  Попробуй откажись и ты не протянешь в плену и недели, к тебе станут относиться хуже, чем к собаке.
  Постепенно они соглашались, проходили обряд обрезания и становились правоверными.
  У каждого человека, есть имя. По тому, как тебя назвали родители будет зависеть твоя жизненная линия на далеких холмах, дорога, по которой идешь, и судьба, от которой не убежать...
  Но меняя религию пленные солдаты вместе со сменой веры получали афганские имена и другую судьбу.
  Украинец Николай Шевченко стал Абдурахмоном, армянин Михаил Варварян- Исломутдином, Владимир Шипеев- Абдулло, Николай Саминь- Ахмадом.
  Были ещё -Ибрагим Фазлихуда, Касым, Рустам, Мухаммад Азиз-старший, Мухаммад Азиз-младший и Канат.
  -Ничего!- Говорил Николай Шевченко и кожа натягивалась на его острых скулах. - Я хоть и стал обрезанцем, но по крови остался украинцем. Советским человеком. Веру можно сменить, но кровь и сознание поменять нельзя. Иначе это будет уже другой человек.
  Но попадая в рабство сознание человека начинает меняться. Материалисты начинают верить в чудеса. Безбожники приходят к Богу, верующие наоборот, уже не верят ни Богу, ни чёрту. Меняется образ жизни, сознание, религия и новая вера становится силой, резко перечеркивающей действительность и логику.
  Кто-то в новой вере находил единственную отдушину и черпал в ней силы, для того чтобы выжить.
  Сложно упрекнуть в этом людей, оказавшихся один на один с жестоким врагом, лишённых помощи и поддержки государства, находящихся в рабстве, в чужой стране. Каждый выживал в плену, как мог.
  Многие из них на примере своих дедов из предыдущей великой войны, были уверены в том, что на Родине их ждут позор и судьба дезертиров.
  Моджахеды использовали это в своих целях и показывали советским солдатам захваченные военные инструкции и документы. И они обречённо понимали, что возвращаться нельзя. Дома их ждут- допросы, тюрьма, позор.
  Тлела правда в душах слабая надежда, что удастся вырваться на Запад, в какую-нибудь капиталистическую страну. Но эти надежды таяли с каждым днём. Подступало бездонное, безвылазное отчаяние.
  Каждого из нас в конечном итоге на небесах ждёт Божий суд, и только Господь имеет право судить, кто из нас больший грешник, а кто ангел.
  А тот кто не согласен с этим, пусть посидит сам на цепи неделю, месяц, год, а потом посмотрит на себя в зеркало. Пусть удивится тому, насколько бывает страшен в своих мыслях человек, попавший в неволю и навсегда запомнит, как это тяжело.
  * * *
  Ислам возник в среде арабов, коренных жителей Аравии. Доисламские арабы-кочевники были язычниками и поклонялись солнцу и духам.
  В VII веке Мухаммед, когда Аллах явил ему свою мудрость выступил с проповедью, смысл которой сводился к тому, что существует лишь один великий Аллах и что все должны быть покорны его воле. За короткий срок Мухаммед стал полным и общепризнанным повелителем огромной и хорошо организованной общины правоверных, жаждущих активной деятельности во имя Аллаха и веры.
  Эти знания вдалбливались в сознание пленных постоянно.
  После принятия ислама до сознания пленных доводили мысль о том, что среди столпов исламской веры есть один, самый главный- джихад или священная война против неверных.
  Долг каждого правоверного заключается в необходимости принятия участия в джихаде.
  Это давало освобождение от грехов и в случае гибели обеспечивало место в раю. Тем же, кто сопротивлялся говорили:
  -Ты забыл - кто ты теперь? Первейшая обязанность мусульманина - подчиняться своему шейху и бороться за веру. Те, кто противодействуют нам - безбожники, хоть и называют себя правоверными. Сражаться с ними, уничтожать их - богоугодное дело.
   * * *
  В 40-й армии то затухала, то возрождалась вновь легенда о Косте Бородатом. Говорили, о том, что он с оружием в руках ушёл из части в 1983 году и попал к Ахмад Шаху.
  Он обладал хорошей физической подготовкой и боевой выучкой. Ахмад Шах Масуд доверял ему как самому себе и поручал наиболее ответственные задания.
  Костя Бородатый не подводил. Его дерзость была безгранична. Однажды, при проведении операции в Панджшере он вышел на радиоволну движущейся колонны:
  -Внимание!- Сказал он.- Говорит, Костя Бородатый. Приказываю развернуться и идти на хер! Вся техника, которая пройдёт за камень, будет уничтожена. Конец связи!
  Колонна встала. Вперед послали БМР- боевую машину разминирования. Но как только она прошла указанную отметку, раздался взрыв.
  Многотонную машину отбросило метров на пятнадцать, как пушинку. Бородатый не шутил. На пути следования колонны был заложен фугас.
  После короткого совещания грозно лязгая гусеницами вперёд двинулись танки. Но Костя ударил из крупнокалиберного пулемёта. Свинцовые очереди били по смотровым бойницам, "ослепляя" экипажи. Точность стрельбы была качественной, почти снайперской.
  Костя Бородатый стал непреодолимой преградой. Из-за его огня колонна застряла на горной дороге на несколько часов.
  В личной охране Ахмад Шаха Масуда числился Исламудин. На самом деле это был, Николай Быстров. Служил стрелком роты охраны на авиабазе в Баграме.
  В плен попал по глупости. Вместе с двумя приятелями ушли с авиабазы в соседний кишлак к знакомому дехканину, у которого и ранее покупали овощи и зелень, чтобы разнообразить нехитрый солдатский стол. Купив зелень, собрались уходить, но старик- афганец посоветовал возвращаться в часть другой дорогой, поскольку на той, по которой они пришли, их может ожидать засада. Они послушались совета и попали в засаду.
  Сослуживцы Быстрова были убиты в перестрелке, а сам он ранен в руку. Когда закончились патроны, он бросил автомат на землю и начал драться.
  Был избит до полусмерти. Ударом приклада автомата ему выбили передние зубы.
  Затем его увели в Панджшер, на военную базу моджахедов, где произошла его встреча с Амад Шахом Масудом.
  Первый их разговор был коротким. Дерзкий русский солдат понравился Ахмад Шаху и Панджшерский лев пообещал сохранить ему жизнь. И солдат принял судьбу такой, как она есть.
  Было ему в ту пору 19 лет.
  Ему вставили металлические зубы. Постепенно стал осваивать язык моджахедов, их быт и нравы, начал читать Коран. Вскоре ему предложили принять ислам, и Быстров согласился, видя в этом единственную возможность выжить. После обряда принятия ислама, он получил новое мусульманское имя Исламуддин.
  В Багламе командовал взводом старший лейтенант Казбек Худалов.
  Служил на совесть, его взвод был отличным.
  Но война это война. Там не только погибают, но ещё и пропадают без вести. Иногда офицер потерявший солдата, начинал жалеть о том, что не погиб сам.
  Во взводе старшего лейтенанта Худалова пропал солдат. Это было "ЧП". Приехал пьяный полковник из штаба. Построил роту. Приказал офицеру выйти из строя и при всех заявил, что мать его не родила, а просто высрала из жопы.
  У гордого осетина от таких слов сорвало крышу. Он выругался на осетинском:
  -Джарон топ. Ай де мадэ шиза!- -Старый х...й. Е..ть твою жопу.- И бросился на полковника. Его скрутили. Закрыли в модуле, который использовали как офицерскую гауптвахту.
  Вечером, когда стемнело Худалов подозвал к двери солдата своего взвода, который стоял на часах. Оглушил его ударом кулака, взял оружие и ушёл в горы. Пропал. Словно в воду канул.
  Через два месяца поползли слухи, что он у духов.
  Потом особисты доводили до офицеров информацию, что командованием Худалова находится отряд из десяти - двенадцати дезертиров, который активные боевые действия против афганских правительственных войск и подразделений 40-й армии.
  Выпускник Алма-атинского общевойскового командного училища, он всегда грамотно готовил проведение операции.
  Его группа действовала, как небольшое диверсионное подразделение. Переодевались в советскую военную форму, снимали часовых и обстреливали заставы.
  В военных городках развесили сдвоенные фотографии, где вверху стоял бородатый мужчины в чалме и с тяжёлым взглядом из под густых, насупленных бровей. Внизу снимка располагалось фото молодого чернявого лейтенанта. Это был один и тот же человек- Казбек Худалов.
  Его отряд действовал до осени 1988 года. Последний раз его видели в районе Баграмского перекрестка, где он обстрелял афганские посты. Но уже зимой его след затерялся в горах Панджшера.
  Но были и другие примеры.
  Под Кандагаром попал в засаду лейтенант Смыслов. Отбивался от духов до последнего патрона. Когда понял, что плен неизбежен, подорвал себя гранатой.
  "Черный тюльпaн" доставил в родной Липецк холодный цинк. Остатки изуродованного и изорванного тела были завёрнуты в солдатскую плащ- палатку.
  * * *
  Вооруженные моджахеды сидели около открытой площадки, на которой разворачивалась незатейливая игра.
  Из оружия у них были английские винтовки Ли-Энфельд и автоматы АК-74. Большинство были одеты в традиционную афганскую одежду- длинную рубаху навыпуск, мешковатые брюки, не достающие до щиколоток, и обычный для моджахеддинов коричнвый жилет.
  Поверх одежды грудь и талия обмотаны шарфом. Обувь - кожанные сандалии местного прозводства. На головах - тюрбаны, меховые шапки и кепки.
  Несколько десятков моджахедов на лошадях носились по площадке, подгоняя животных криками и плетьми. Каждый всадник стремился завладеть обезглавленной козлиной тушей, которая постоянно переходит из рук в руки. Конские копыта поднимали клубы пыли, за которыми очертания людей временами почти терялись. Это бузкаши, или козлодрание.
  Всадник с козлиной тушей в руках выскочил за пределы площадки.
  Раздался крик. Всадник повернул голову и увидел, что на прямо на него хрипя от ярости и сверкая глазами, несётся всадник на чёрном жеребце. Что-бы смягчить удар, он автоматически выбросил перед собой руку, сжимавшую тушу козла. Но его противник со всей силы ударил его по руке плетью, и сломал ему запястье.
  Туша выскользнула из обессиленных пальцев. Чёрный всадник подхватил ее у самой земли и помчался вперед, в то время как его соперник таращился на свою, так странно повисшую, руку.
  Но впереди всадника с козлиной тушей уже ждали вставшие стеной улюлюкающие и что-то громко кричащие всадники. Чужие руки вновь вырвали у него тушу, и опять всё началось сначала.
  Туша снова и снова переходила из одних рук в другие, терялась в визжащей неистовой толпе коней и людей. Наконец чёрный всадник вновь завладел чёрной от грязи тушей и помчался с нею прочь.
  Его лошадь била копытами по серой пыльной земле. Из груди уже рвался победный крик, но тут большая ладонь внезапно ухватилась за шкуру и швырнула тушу животного в очерченный круг.
  Пленные наблюдали за схваткой, сидя у стены. Мимо прошёл вооруженный Абдурахмон, покосился на них злым глазом. Бросил:
  - Смотрите! Будете плохо себя вести, в следующий раз сыграют вашими головами.
  * * *
  Канат целыми днями сидел у стены и качался из стороны в стороны.
  Он погрузился в себя и свою болезнь, совершенно не обращая ни на кого никакого внимания .
  Когда охранники били его плетью, пытаясь выгнать на работу он лишь громко смеялся.
  - Я, боюсь оставаться здесь. - говорил Канат шепотом.- Но ещё больше я боюсь возврaщения. Очень боюсь!
  В его глазах тоска перемешaлaсь со стрaхом.
  * * *
  В августе 1983 года в Пешавар приехала Людмила Торн, американка русского происхождения, сотрудница правозащитной организации "Дом свободы".
  Она изъявила желание встретиться с бывшими солдатами Советской армии, попавшими в плен.
  Встреча состоялась в Бадабере, в лагере.
  Утром 30 августа Людмила Торн приехала в лагерь с группой телеоператоров одной из информационных программ, пользующейся большой популярностью.
  Их отвели в глинобитный домик, стоящий на отшибе. На полках и на полу стояли ящики с боеприпасами и оружием. Судя по всему помещение использовалось, как склад вооружения и боеприпасов.
  Группу сопровождал Абдул Рахим, представитель партии "Джамиат".
  Он потребовал, чтобы здесь никто не курил. Потом провел всех в большую брезентовую палатку, в которой на помостах с убогими ковриками сидели несколько моджахедов, скрестив жёлтые пятки. За малюсенькими оконцами ревел ишак.
  В приоткрытый полог палатки с кухни проникали запахи подгоревшего масла, пережаренного лука. Стоял стойкий запах выгребной ямы...
  Еле видные бугры у подножия гор, опушенные сгоревшими на солнце травами, казались притихшими большими животными. Казалось, что их шерстяные бока едва заметно дышат.
  Потом привели троих молодых людей, которые явно не были похожи на афганцев. На них были одеты шаровары и длиннополые навыпуск рубашки защитного цвета- камис.
  Это были Николай Шевченко, Михаил Варварян, Володя Шипеев.
  Первым вошёл Шевченко.
  Они увидели перед собой стройную женщину среднего возраста. У неё было тонкое лицо, ложбинка груди, у которой обрывался загар.
  Блестящие волосы цвета платины, голубые глаза. Прядка волос над загорелым лбом. Женщинa былa одетa в длинную юбку.
  В палатке стоял непривычный запах духов.
  Шевченко задержал взгляд на её высокой, обнажённой шее. И с трудом отвёл глаза.
  Потом Людмила Торн часто вспоминала лица этих ребят, судьбы которых уже успела поломать афганская война. На первый взгляд обыкновенные парни, с одинаковым прошлым: школа, ПТУ армия, Афганистан, плен...
  Беседа шла трудно, пленные солдаты поначалу были угрюмы и неразговорчивы.
  Бывший рядовой Варварян представился ей Арутюняном, а Владимир Шипеев - Матвеем Басаевым. Выглядел он совсем мальчиком: пушок над верхней губой, на щеках румянец, лоб в веснушках, пушистые брови над синевой глаз.
  Единственный, кто не стал скрывать свою фамилию, был угрюмый бородач. Назвал своё имя- Николай Шевченко. Был он был худой, очень худой. На вид старше всех. Да и взглядом отличался. Тяжёлый взгляд... Мало кто мог долго смотреть в его глаза.
  Шевченко сел перед ней на пол. Спросил:
  - Ты хочешь узнать, как я оказался в этом дерьме?
  Поднял нa женщину воспалённые глaзa.
  - Есть закурить?
  Густые чёрные ресницы вокруг них едвa заметно вздрагивали.
  Щёлкнув зажигалкой, выдохнул струю горького дыма.
  - По дурости вляпался! Исключительно по собственной дурости. Нечего было совать нос туда, куда собака хер не суёт!
  Шевченко снова затянулся, спалив сигарету почти до самого фильтра.
  - Родился я в Дмитровке, на Украине. Маленькое такое село, всего триста жителей. Рядом река Братеница. В армии отслужил, женился. Дочку с женой родили.
  Шевченко скупо, словно стесняясь, улыбнулся.
  - Ты знаешь какая у меня дочка! Викулечка! Лапушка.
  Скосил глаза на остаток сигареты. Огонек уже почти касался его желтых от никотинa пaльцев. В последний раз затянулся, с сожалением затушил окурок. Бережно спрятал его в карман.
  - И дёрнул меня чёрт связаться с этой кооперативной квартирой! Пришёл в военкомат. Говорю, хочу за границей поработать. Там платят больше. Водителем.
  Военком спрашивает -"В Афганистан поедешь?"
  Шевченко вспомнил подполковника, завербовавшего его в Афганистан, белесого, полного, с круглым бабьим лицом.
  Тогда ему показалось, что какая то пожилая женщина нарядилась в офицерскую форму, напустила на себя строгость и принялась командовать.
  Выходя из кабинета Шевченко видел, как подполковник жадно глотает воду из графина. Над узлом форменного галстука нервно дрожит плохо выбритый кадык.
  - Я не испугался. В газетах писали, что там спокойно. Приехал. И здесь уже понял, что попал в пекло. Увидел оторванные ноги, руки. Отрезанные головы. Была даже такая мысль вернуться.
  Шевченко закурил новую сигарету. Перед глазами плыли бесцветные и седые предгорья, которые слабо струились в стеклянных миражах. Стрекот снижающейся вертушки. Черная точка, которая, оставляя в небе неровный дымный след, устремилась к сверкающим лопастям. Белая вспышка взрыва.
  Шевченко вздохнул. Вытер вспотевший лоб ладонью.
  - Остановили машину. Потом ударили по голове, а когда пришел в себя то увидел рядом басмачей.
  В его груди что-то всхлипнуло. Он вскочил на ноги.
  - Ты даже представить себе не можешь, как я ненавижу этот грёбаный Афган и этот Восток! ...- Он почти кричал.
  Потом внезапно успокоился. Загасил докуренную сигарету. Закурил новую. Произнёс примирительно:
  - Ненавижу эти хари, бороды, их сраную жизнь и вонючее тряпье!- Увидев напрягшихся охранников, Шевченко внезапно затих, молча повернув к Торн голову с натянутыми на шее жилами.
  На его усах и бороде вздрагивали блестящие капли, то ли пота, то ли слёз. Они вспыхивали на свету яркими блесткaми.
  После разговора Людмила Торн спросила Рахима, есть ли возможность обменять этого бородатого пленника на кого-нибудь из пленных афганцев. На всякий случай она попросила Шевченко написать письмо правительству США с просьбой о предоставлении политического убежища. Передавая ей листок бумаги он сказал:
  - Я не хочу в Америку. Я только лишь хочу вернуться домой к семье.
  Николай замолчал. Веки его были прикрыты. И вдруг, в какое-то мгновение, лицо его стало жестким. Людмила Торн увидела перед собой широко открытые глаза человека, готового на всё.
  Михаил Варварян снял обувь и сел на пол, привычно скрестив ноги.
  Лицо его было спокойно и не выражало никаких эмоций. Ни страха, ни волнения.
  Ему дали сигарету. Он зaкурил. Пепельницы перед ним не было. Из пустой сигaретной пaчки он сделал кулёчек и стряхнул тудa пепел. Укaзaтельным пaльцем, как бы вспоминая, потер переносицу.
  -В Афгaне я служил в Багламе. В военно- строительном отряде. Мы строили дома, дороги. Потом я перешёл к повстанцам. Ушёл добровольно, по собственной воле. Причина?
  Варварян задумался. Спрятался зa синим облаком сигаретного дыма. Прикрыл
  глaзa, из которых, как патока текла доброта.
  -Причина простая. Убедился, в том, что Советский союз ведёт несправедливую войну. Советская армия уничтожает мирные кишлаки. Убивает невинных людей. У меня воевал дед. Я его уважал и до сих пор уважаю. За свою страну не жалко умереть. А в Афганистан мы зашли, как оккупанты, по прихоти кремлёвских маразматиков.
  Людмила Торн слушала его очень внимательно. Её глаза были по-детски рaсширены.
  -А ещё я поругался с лейтенантом. Он заставлял меня продавать духанщику стройматериалы, а когда я отказался, сказал, что отдаст меня под суд. Я испугался и ночью ушёл.
  Обращаются со мной хорошо. Афганцы оказались нормальными людьми, совсем не такими, как рассказывали о них офицеры в воинской части.
  Варварян ещё раз повторил:
  -Повстанцы по-хорошему обращались со мной. Но я хотел бы жить в Америке. Только там есть настоящая демократия, не то, что в СССР.
  По словам Варваряна, в Советском Союзе он был православным христианином, но добровольно выбрал ислам. Назвал свой новое имя- Исламодин.
  Казалось, что говорил он искренне, однако, учитывая все обстоятельства, Людмила Торн так и не смогла до конца понять, был ли он честен или нет.
  Шипеев зашёл последним. Он был очень застенчив.
  Производил впечатление запуганного, задерганного зверька.
  Руки со сбитыми ногтями, въевшейся копотью, все пальцы в трещинах и заусенцах. Поймав обращённый на него взгляд женщины смущенно спрятал руки.
  Его глаза жили отдельной жизнью от лица. Казалось, что они принадлежат другому, очень взрослому человеку. Они смотрели внутрь самого себя.
  Людмила Торн спросила:
  -Может быть вы хотите курить?
  Протянула пачку сигарет.
  Шипеев покрутил сигaрету в пaльцaх с обгрызенными ногтями. Потом зaкурил.
  -Меня зовут, Абдулло. Служил в аэропорту Кабула. Ушел с поста, прослужив всего месяц. Я и из оружия-то ни разу не выстрелил, разве что по мишени, перед принятием присяги.
  Старики били меня и я не выдержал. Блять! Это было глупое решение... - просто сказал он. Он не обратил внимания на вырвавшееся ругательство. Просто не заметил его. Так ребёнок ненароком произносит грубое слово, не понимая его значения.
  У него было почти детское лицо, и Людмила Торн представила, как этому вчерашнему мальчику сейчас нелегко среди взрослых и жестоких, бородатых мужчин.
  И Торн вспомнились стихи какой-то русской поэтессы.
  Мальчик ясноокий праведно-жестокий,
  Кто тебя ночами чёрными зовёт?
  Что с тобою будет- лишь Господь рассудит.
  Выживший за павших жизнь не проживёт.
  
  Шипеев находился в плену уже восемь месяцев. Сказал, что считает себя мусульманином, добавив, что хотел бы остаться с моджахедами. Однако эти слова звучали неискренне.
  Людмила склонила к голову в доверительном движении, также трудно и сыро вздохнула, словно в горле у неё скопились слёзы. Спросила негромко:
  -Это правда? Ты действительно хочешь здесь остаться?
  Он лишь пристально посмотрел ей в глаза и отвёл взгляд в сторону.
  - Правда, - проговорил он тихо.
  После того как пленных увели, Людмила Торн, закурив сигарету сказала: "Я вижу, что он говорит не то, что думает, а лишь- то, что от него хотели услышать. Скорее всего ему это нужно лишь для того, чтобы выжить".
  Гася окурок с испачканным помадой фильтром в поданной ей пепельнице тихо, как бы про себя, повторила:
  Бравые солдаты ни в чём не виноваты
  До тех пор, покуда не вступили в бой.
  Что же с нами будет? Лишь Господь рассудит,
  Как мы поделили правду меж собой...
  
  -Что же с ними будет? Лишь Господь рассудит. Да-ааа!
  Охранник довёл пленных до камеры.
  Лязгнул зaмок, открылaсь дверь и в нос сновa удaрил зaпaх тюрьмы- потa, стрaхa, зaстaрелой мочи.
  * * *
  Николай Саминь родился в Казахстане. Служил в 276-й трубопроводной бригаде. 10 июня 1983 года находился в провинции Парван. Пошёл за виноградом и нарвался на моджахедов.
  Его вели несколько дней, переходя из кишлака в кишлак и заметая таким образом следы на случай погони.
  Куда его ведут, сколько придется идти и чем закончится поход, он не знал. Шел, пока двигались ноги, хотя переходы длились по пять-шесть часов, и это было невероятно тяжело.
  Потом попал в отряд к Ахмад Шаху Масуду, где ему дали новое имя Ахмад. Через год Ахмад Шах решил передать его французским журналистам, что бы те вывезли его на Запад.
  Перед расставанием Массуд инструктировал его:
  -Вы должны обходить все советские блок- посты. Иначе тебе смерть. Советские предателей не прощают, даже тех кого они раньше предали сами.
  Если встретитесь с моджахедами, молчи. Делай вид, что немой. На всякий случай возьми в руку камеру. Ну всё сынок, прощай! На меня не обижаешься?
  Николай Саминь ответил.- Нет! Что вы, уважаемый!
  Несколько дней вместе с французскими журналистами и проводником шли через перевал в Пакистан.
  Во время коротких привалов у костра он рассказывал:
  -Я не хотел служить. Хотел музыкой заниматься. Но тут повестка. Никуда не денешься, иначе тюрьма. Сидеть я тоже не хотел. Привезли в учебку недалеко от города Мары. Туркмения. Жара. Песок. Воду хлебали, как верблюды. Поносили две недели. Жара была такая, что от теплового удара один солдат.
  Командир части приказал всех побрить наголо. Не помогло - умер еще один... Ему даже делали укол в сердце, но не спасли.
  Потом в пустыне, в заброшенном военном городке начались тренировки по сборке и разборке трубопровода. Отправка в Афганистан: ротный объявил: "Кто не хочет выполнять интернациональный причинам, шаг вперед!" Вышел москвич. Удар в грудину, и он снова в строю. Больше отказников не было. Ротный сказал- "Молодцы! Я вами горжусь!"
  Ночью подняли по тревоге, бегом в машины и в Мары, на аэродром.
  В Афган, шли как на дембель, пусть не с радостью, но с облегчением от того, что закончилась проклятая муштра в учебке. Думали, что хоть в Афгане будет легче.
  Приземлились на аэродроме Шиндандт, провинция Герат. Там жили в основном таджики. Через три часа после приземления уже были в трубопроводном батальоне. И опять всё по новой- жара, дедовщина, тоска.
  Спутники слушали его очень внимательно.
  Проводник Валид, глядя нa тлеющие угли, нaд которыми плыло жaркое мaрево невидимого плaмени, тоскливо морщился.
  -Не грусти Николай, от печальных мыслей заболевает душa. У тебя всё плохое уже позади. Скоро ты будешь жить во Франции.
  У самого Валида погибла вся семья. Снаряд попал в глиняную мазанку. Дома были жена и два сына. Самое страшное было в том, что он не мог дaже похоронить своих близких.
  Наконец, прибыли в Пешавар.
  Впервые за несколько месяцев плена Николай увидел заполненные улицы. Бессчетное количество людей шаркая сандалиями шли в разные стороны.
  Торговцы раскладывали товар, мальчишки поливали и яростно мели ободранными вениками утоптанную глину перед открывшимися лавками.
  Сутулый стaрик пронес охaпку зелёных веников. Нaвстречу ему двa мaльчикa провезли тележку с луком.
  Бойко бежали ослики, запряжённые в тележки, заваленные овощами и фруктами.
  Несли коромысла с медными чашами, полными орехов и пряностей. Кругом дымились жаровни и торговцы обмахивали их опахалами, раздували угли, вращая на шампурах гроздья шипящего мяса.
  У пристенкa чaйхaны рaсположился чтец Корaнa - кори-хон. Зaунывное пение иногдa вознaгрaждaлось мелкими монетaми, блестевшими нa рaсстеленном плaтке.
  Над городом висел полуденный зной. Разморенный солнцем, город был полон звуков: гудели машины, слышались детский плач, ругань людской гомон. Звуки были осязаемы и висели над городом, как марево.
  Пока ждали документы из Парижа Николая определили в один из лагерей.
  Но когда документы были готовы и за ним приехали, Николая в лагере уже не было. Полевой командир продал его в лагерь, расположенный в Бадабере.
  * * *
  К камере, где по ночам спали пленные, повадился шастать подросток. Шевченко называл его, Душманчик.
  Мальчишке было лет шестнадцать, щеки едва тронул черный пушок. Несмотря на молодость страшно ненавидел шурави.
  Подкрадётся и плюёт в окно, злобно ругаясь.
  -У-ууу! Шурави! Ма мегам, ма духтар та гом, ма сихолат гом..
  Узбек Рустамов переводил пленным - я тебя ипал... девушку твою ипал, всю твою семью зипал.
  -Ай бача, кимат аст! - ругался старик часовой, дёргая корявыми пальцами свою седую бороду.- Совсем сошёл с ума это молодой ишак! Хэй!
  * * *
  Время в неволе течёт словно вода. Каждый следующий день похож на предыдущий, как левая штанина на правую. Жизнь словно остановилась, в ней не происходит ничего нового. Нет событий, нет надежды и нет выхода.
  Чтобы отвлечься от мыслей пленные солдаты учили слова на дари и фарси. Они уже могли что-то говорить, хотя до совершенства конечно же было очень далеко.
  Наизусть учили молитвы на арабском языке. Исламские каноны постепенно проникали в их сознание и уже определяли образ мышления, и жизненный уклад.
  Но всё равно, на сердце было тяжело.
  Постепенно подкрадывался самый страшный враг- отчаяние.
  Оно подбиралось незаметно. Исподволь. Надо быть каждый миг начеку.
  Жирная пахучая чернота слепила Шевченко глаза, сдавливала грудь, и казалось, что липкое тело зажато в черной расщелине, в узком коридоре. Страшно...Так страшно, что хочется закричать.
  Но кричать нельзя. Может зайти охранник, размахнется и разобьёт прикладом лицо.
  Тяжело вздохнув, Николай с трудом повернулся на правый бок и вновь попытался заснуть. Знойная, липкая духота давно уже не мешала ему. Он привык к ней, словно всю жизнь прожил в этой глинобитной древней тюрьме. Но как не пытался он забыться хотя бы на короткое время, мысли не отпускали, а спутанным комком шевелились в его воспаленном мозгу.
  Сердце в груди вдруг забилось часто и гулко - он увидел перед собой родное село на Украине, именно такое, каким оно запомнилось, когда он уходил в армию: позолоченные осенью сады, утренняя роса, мычание коров перед утренней дойкой.... А потом почему то сразу плачущее лицо жены.
  - Коля, я не хочу, чтобы ты уезжал. Бог с ней с квартирой. Живут же как то люди!
  И снова.
  - Коля я не хочу, чтобы ты уезжал! Там война!
  Он с воспаленными от бессонной ночи глазами.
  - Ты не выдумывай. Нет там никакой войны. По телевизору показывают, что солдаты деревья высаживают. Дома, школы строят.
  - Боюсь я, - говорила Света. - А вдруг тебя убьют. Или ранят!
  Его устало- ироничное.
  - Ага. Ранят. Я ведь не на танке буду ездить, а на военторговской автолавке. В тылу!
  Следом мелькнула любимая дочь, Вика .... и, пропала, растаяла словно туманная дымка. А мысли и воспоминания мелькают словно кинокадры. Появляются, исчезают вновь.
  Вот снова лицо мамы..... И он, совсем маленький, босоногий мальчонка, тянет к ней свои ручонки, а мама всё отодвигается и отодвигается. И он слышит затихающее вдали- "...сынку! Сынку мий риднинький!".
  Слезы медленно катились по лицу взрослого большого человека, теряясь в жёсткой давно не бритой щетине бороды.
  Где- то в ночи остро громко и страшно закричала какая- то птица, и показалась, что он стоит на краю пропасти. Внизу страшная темнота.
  Вновь забылся почти перед рассветом, и почти сразу же мулла затянул свою молитву.
  Шевченко пришёл в себя. Рядом уже шуршали утренние нетвердые шаги.
  Шевченко поднялся. Надо было готовиться к утренней молитве.
  * * *
  Ислам предписывал совершать намаз пять раз в день: на рассвете, в полдень, поздно вечером, незадолго до заката и после заката.
  Считалось, что намаз - вечный долг и благодарность мусульманина перед Аллахом.
  На утреннюю молитву пленных поднимали ещё до восхода солнца - часов в пять утра.
  Как только небо начинало светлеть, в предрассветной тишине раздавались протяжные вопли муэдзинов.
  В камеру где спали пленные врывались охранники. Пинками поднимали спящих. Никто не оказывал сопротивления. Такую же покорность выказывали и пленные душманы, когда их вели на расстрел. Это было объяснимо, безоружные против вооруженных.
  Обычно молились прямо во дворе крепости, по праздникам - в ещё недостроенной мечети, которую спешно возводили впритык к внешней стороне крепостной стены. Утренняя молитва была нужна не столько для того, чтобы приобщить пленных к "истинной вере", сколько была нужна для контроля за пленными. Во время молитвы смотрели, кто в каком состоянии. Дежурный охранник в это время осматривал камеру, не спрятали ли пленные где-нибудь острый гвоздь иди какую-нибудь железяку.
  Перед намазом все снимали обувь, расстилали коврики и, опустившись на колени, принимались отбивать многочисленные поклоны.
  После завтрака, во время которого давали лепёшку и чай, пленников уводили на работу. Они делали кирпичи из глины для стен, возводили стены складов.
  Кроме этого из каменоломни они приносили камни и укладывали их на стены.
  Разговаривать во время работы было запрещено. Если охранники замечали, что кто-то бросил хоть слово- тут же перетягивали по спине плёткой.
  Хоть пленные и считались единоверцами, но плётка всё же, надёжнее любого муллы.
  Не работали только в пятницу, которая считалась праздничным днём. Пятницу называли - джума. День этот считался- священным. Настолько праздничным, что даже не наказывали провинившихся. Хотя никто и никогда ничего не забывал. На следующий день, в субботу наказывали вдвойне. И за старое и за новое.
  * * *
  Не работали на строительстве и находились в привилегированном положении лишь Исламудин и Абдулло. Первый в силу близости к начальству, второй был мастером на все руки - электриком, связистом, слесарем. Мог починить магнитофон, поменять лампочку. Он всегда ходил с отвёрткой или пассатижами в кармане.
  Михаил Варварян обманул американскую журналистку. Он ушёл из части совсем не потому, что его грызла совесть, за совершаемые Советской армией преступления. Он служил в военно- строительном отряде в Баглане. Продавал цемент, краску, кирпич местным афганцам. В марте 82-года попался на краже. Командир роты, старший лейтенант сказал, что его будут судить. Испугавшись тюрьмы Варварян ушёл из части.
  Попав к моджахедам разу же согласился принять ислам. Сначала слушал, а потом сам стал читать Коран. Через два года его отправили в Пешавар, где представили самому Бурхануддину Раббани, лидеру Исламского общества Афганистана.
  Исламудин рассказал ему о себе и своих жизненных невзгодах. Конечно же выставил себя в роли противника войны. Сказал, что несмотря на, что воспитывался среди христиан видит себя только правоверным, убедившись в том, что религия, Верой и Законом которой доволен Всевышний и с которой Он посылал Своих посланников, - это Ислам, уверовал в Единого Аллаха и объявил о принятии Ислама.
  Раббани выслушал, важно погладил белую бороду и заявил, что неважно, кем родился по крови. Важно, что "его вёл Аллах" и что к "братьям" он пришел добровольно. А посему Раббани дал команду сделать из него "истинного моджахеда", пообещав со временем освободить из лагеря, дать жену и дом.
  * * *
  Баграм, 31 декабря 1984 года.
  Офицерская общага. Сигаретный дым, въевшийся в поры запах сапог, одеколона "Шипр", жареной на сале сухой картошки и едкая вонь загаженного сортира, в котором к засраной дыре в полу приходится добираться как по минному полю.
  За тонкими разбитыми дверями, залатанными фанерой, звуки военной жизни:
  нетрезвые мужские голоса, стук костяшек домино, звон бутылок, гитарный перезвон. Правда поспать удаётся не всегда.
  В полковом клубе было холодно. Кругом стояла предпраздничная суета. Шла последняя репетиция новогоднего концерта. Кто-то что-то рисовал, какие-то солдаты прибивали декорации.
  Через три часа Новый год. Двое прапорщиков и человек в гражданской шапке вышли из клуба. У них две бутылки водки и банка консервов. Нашли укромное место. Это был старый модуль, забитый вещами. Все забрались внутрь. Выпили.
  На холоде хорошо пьется. О том, что третий тост пьётся за погибших, тогда ещё не знали.
  Кто-то из прапорщиков достал из кармана бушлата колоду. Спросил:
  - Витя, хочешь погадаю?
  Крепкий парень в гражданской одежде и армейском бушлате кивнул головой.
  - Ну давай! Погадай! Только враки всё это. Не знают карты ничего. Мне уже цыганка нагадала, что буду героем. Однако ничего героического в моей жизни не ожидается. Был спасателем на лодочной станции, сейчас моторист-дизелист. Сугубо мирная профессия
  - Ой не говори, Витя! Карты врать не могут. - Прапорщик ловко вытащил из колоды туза пик. Кинул карту на стол. Присвистнул: -Это казённый дом. Посадят тебя скоро.
  Виктор презрительно хмыкнул:
  - Конечно Саня, казённый дом. Я же уже в него попал. Чем армия не тюрьма?
  Следом ложатся десятка и шестёрка треф.
  - Не волнуйся Витя, ты убежишь. Дорожка тебе дальняя выпала.
  Виктор улыбнулся.
  - Саня, домой то я хоть вернусь из странствий?
  Тот вытащил из колоды бубнового туза, положил на колено.
  Виктор поинтерсовался: Это что - деньги?
  - Ну да! Или разбогатеешь! Или всё- таки награду получишь! - убежденно ответил пьяный прапор.
  Через дыру в стене задувал ветер, в черном небе светились яркие звезды
  * * *
  Степь. Рыжие холмы и красные горы на горизонте. Кругом колючая проволока, На земле сидит человек в чалме и широких шароварах, поверх которых выпущена длинная рубаха. В руках автомат. Перед ним на земле распласталась серая ящерица.
  Человек в чалме - охранник.
  Под неярким зимним солнцем пленные таскали камни к четырем стенам, подавали их тем, кто стоял на деревянном помосте.
  В огромной яме месили раствор, накладывали в ведра, подавали тем, кто стоял наверху. Тяжёлые камни выворачивались из дрожащих рук, горели мозоли на руках, пот разъедали глаза.
  Шевченко дaл комaнду нa перекур. Выдал каждому по сигарете. Пленные опустились нa горячую землю, упершись спинaми в глинобитную стену.
  Закурили. Молчали, наслаждаясь минутой отдыха и покоя.
  Коля Дудкин сидел привалившись к стене. Щекой, прижимался к прохладному шершавому камню. На его лице топорщилась жидкая волосяная поросль. Настоящая щетина ещё не росла.
  Он задремал. В минуту короткого забытья промелькнул видением родительский дом, родная деревня Волчиха, хохот, крики. Вспомнились тягучие алтайские песни, конское ржание, почему то вкус лимонада в школьном буфете.
  О чём то задумался всегда спокойный белорус Саша Зверкович. Речь у него своеобразная. И характер тоже.
  Навалилась печаль и на Игоря Васькова, высокого, светловолосого, даже слегка рыжеватого. На лице у него веснушки. Про таких говорят, что их солнышко любит. Говорил он со своеобразным окающим северо- русским говором. Получалось забавно. Игорь всегда был молчаливым. Но не тихоней. Молчал и сейчас.
  О чём могут говорить измученные забитые рабы, низведённые до положения скота. Не представляющих себе, когда удастся нормально поесть, поспать, помыться. Но точно знающих, что в любое время их могут избить плёткой или палкой. Посадить в яму. Лишить воды и еды. Или просто пристрелить.
  Тишинa прерывaлaсь лишь позвякивaнием aвтомaта охранника, кашлем и чиркaньем спичек. В дрожащем мареве струится табачный дым.
  Время потеряло свои привычные измерения. Световой день тянулся бесконечно, солнце белёсым шаром застывало в зените, и от его палящих лучей нигде не находилось укрытия. Одежда выгорала до белизны, обувь рассыхалась и громыхала, как деревянные колодки. Не приносили облегчения и короткие ночи. Они были полны нестерпимой духоты. Прокалённая за день земля отдавала свой жар тёмному небу с бесчисленными россыпями мерцающих звёзд. Казалось, они иронически помигивают людям, которые не нашли себе другого занятия, как только уничтожать себе подобных.
  Шевченко присел на корточки и долго сидел откашливаясь и отплевываясь.
  Перед ним твердая земля с бурыми, рыжеватыми, белесыми волосками, которая хрустела, как старый пересохший скелет. Над головой чистое пакистанское небо.
  Вытер ладонью темное лицо. Отвернулся от солнца. Прикрыл ослепленные глаза.
  Этот странный мир - Восток. Пыльная каменистая земля. Протяжный, как вечность крик муэдзина. Заснеженная шапка гор, пышная зелень на склонах, слепящий блеск камней. Верилось, что всё это будет жить миллионы лет. Вечность. А я?
  Он сидел, не открывая глаз и опустив голову, прислушивался к странной боли в груди.
  Мелькнула какая- то тень. Знакомый голос произнёс, что надо молиться, а аллах не оставит в беде.
  Шевченко открыл глаза и внимательно посмотрел на только что подошедшего Исламудина.
  У того мраморное лицо и серые губы. Губы что- то шепчут, наверняка какую нибудь суру из корана. Во взгляде отрешенность, словно разговаривает с самим аллахом.
  
  Шевченко усмехнулся нехорошей, недоброй усмешечкой. Взгляд у него был тяжелый, давящий, словно туго затянутая марлевая повязка.
  - Исламудин!- позвал громко.
  Тот не отозвался.
  - Исламудин, слышь меня?- крикнул Николай.
  Варварян поднял на него свой блуждающий взгляд.
  -Тебе чего?- спросил он, не шевеля серыми губами.
  - Слушай, Исламудин... Я давно тебя хотел спросить: ты чего такой набожный?
  Прямо правовернее муллы! Не пришибленный вроде, рассуждаешь здраво, говоришь нормально, когда бабаёв рядом нет... А чуть что... Тебе что - все здесь так нравится? А?
  Исламудин склонил голову набок, в маленьких глубоких глазах его возникло желание что-то сказать. Но он подавил этот порыв, долго молчал, перебирая в руке чётки. Потом сказал:
  - На всё воля Аллаха! Я я правоверный мусульманин. В этом моё счастье.
  Шевченко резко ответил.
  - Хоть бы новое что-то сказал, а то, заладил как попугай. Счастье - это когда ты сам не понимаешь, какой ты есть мудак!
  Исламудин вздохнул и молча ушел.
  А в небе медленно плыло, сжигая тени на земле белое чужое солнце и было ощущение, что этот день когда нибудь закончится.
  Шевченко встал, потянулся.
  - Подъём хлопцы. Пошли работать!
  Коля Дудкин открыл глаза. Осмотрелся кругом шалым, ничего не понимающим взглядом и произнёс огорчённо, возвращаясь из Волчихи в горькую явь Бадаберы.
  - Родная деревня снилась. А проснулся, опять эта жопа! Ну не блядство ли? Или это просто судьба!
  
  * * *
  Николай Шевченко тоже как и все, пробовал найти успокоение в новой религии, но молитвы на арабском языке не принесли ему душевного успокоения.
  По ночам думал о том, что будет дальше. В возможность, когда нибудь покинуть это место уже не верилось. А даже, если и получится вырваться на Запад- в Америку, Францию, Швейцарию. Что дальше?
  После публичного брифинга, который покажут по всем телеканалам, его навсегда зачислят в число предателей. Дорога в Союз будет закрыта навсегда. Это значит, что он уже никогда не увидит свою жену и любимую дочь. Дочурку!Викулю!
  Станет невозвращенцем.
  Надо искать какой то другой выход. Но какой?
  Вздёрнуться ночью на куске одеяла?.. Бежать?.. А может быть захватить оружие, радиостанцию и обратиться к советскому правительству, советскому послу с сообщением СОС?
  Его мысли были похожи на рассвет в горах. Ещё темны горные хребты, на бархате неба проглядывали светлячки звёзд, но они теряли свою яркость, выцветали, теснимые всё расширяющейся белёсой полосой скорого утра, и трудно сказать - будет ли день солнечным и ярким, или серым, затемнённым плотной облачностью...
  Николай не знал, к чему приведут его поиски выхода. Он и боялся их, и не мог отложить на дальнюю полочку в своём сознании.
  Сведя губы в одну жёсткую прямую линию, Николай Шевченко застывал в нехорошей думе, взгляд у него тоже делался застывшим, и что он видел в этом невольном онемении, не знал никто.
  * * *
  Выпускники учебного центра медленно выстраивались на плацу. Сегодня должна была состояться казнь пленного афганца.
  Солнце стояло в зените. В потоках воздуха парил стервятник, высматривая внизу добычу.
  Коршенков наблюдал за ним из-за прикрытых век. Казалось, что сейчас птица кинется именно на него.
  Звук очереди, выпущенной из зенитного пулемета бьёт по барабанным перепонкам. Оказывается, что орёл испугал не только Коршенкова.
  Стрелял молодой загорелый моджахед в пуштунской чалме, что стоял в кузове грузовика, куда сыпались гильзы из двух стволов. Пулемет замолк. Птица по прежнему продолжала парить в вышине.
  - Что Маугли, не попал?- Зло спросил Коршенков.- Это тебе не ишаков дрючить.
  На вид ему лет девятнадцать- двадцать, хотя, если приглядеться, можно было заметить тонкую редкую поросль над верхней губой, которую он тщательно сбривал. Она то и выдавала, что был он совсем ещё молодым, зелёным парнем. Однако, всматриваясь в глаза, отличавшиеся цепким, колючим, и иногда казавшимся тяжёлым взглядом, создавалось двойственное впечатление. Впрочем, это было типично для детей, рано повзрослевших на войне.
  На верёвке притащили какой- то грязно- окровавленный свёрток. Он отчаянно извивался на рыжей выжженной земле. Верёвка туго опоясывал шею, ноги под коленями и у ступней.
  -Кто думает, что в этом мешке - человек, глубоко ошибается,- голос начальника охраны лагеря был лишен каких-либо эмоций и, казалось, падал в пустоту, поскольку принцип "слушай и молчи" был одним из главных в лагере Зангали.
  В правой руке начальника искусно сплетенная, сужающаяся к концу, заканчивающаяся узлом ременная плетка. Символ власти, орудие расправы и даже казни.
  - Это - враг. Врага надо убить. Приступайте.
  На ходу, обнажая нож, к месту казни направился заросший щетиной сутулый человек. Это был инструктор.
  Казнь совмещали с учёбой. Инструктор должен был показать курсантам, как надо правильно убивать ножом. Потом это будут делать курсанты.
  Инструктор упёрся коленом в позвоночник жертвы. Ладонью мягко захватил подбородок пленника. Горло напряглось. Инструктор с силой полоснул по горлу ножом, от уха до уха. Свистящий звук вырвался наружу, сменяясь бульканьем и хрипом гортани. Тело забилось в предсмертных конвульсиях. Вздрагивают плечи, но постепенно дрожь становится всё слабее и ленивей.
  Сутулый вопросительно посмотрел на начальника лагеря. Тот, с презрительным выражением на лице, разрешающе махнул рукой.
  Тогда инструктор углубил разрез и с хрустом свернул голову набок. Потом поднял нож и обтёр его лезвие о грязную рубаху жертвы.
  Багровое кровоточaщее солнце медленно уползaло зa горизонт. Наваливалась темнота и поглощала всё вокруг.
  * * *
  Через несколько Шевченко подсел к Абдулло.
  -Видел, что они с пленным хадовцем сделали? Вот и нас, то же самое ждёт.
  -Ну да, ждёт! А что делать?- Спросил Абдулло.
  Шевченко приблизил губы к уху собеседника- Делать надо следующее. Ты же у нас Абдулло, это значит... Человек Бога... Значит тебе должно повезти.
  Абдулло мог свободно перемещаться по территории лагеря и имел право самостоятельно возвращаться в камеру. Хорошо говорил на дари, имел приятелей среди курсантов лагеря и некоторых командиров.
  После разговора с Абдурахмоном он дождался, когда после утренней молитвы к воротам подъехала водовозка, за рулем которой сидел хмурый, невыспавшийся водитель.
  Охранники на вышках дремали.
  Никто не заметил, как в люк водовозки скользнула маленькая, щуплая фигурка.
  Абдулло шёл по обочине, а рядом текла сияющая под солнцем лента дороги. Она ползла в город ползла, перегруженная машинами, из которых выглядывали паколи-пуштунки, паранджи, бороды, чалмы.
  Володя Шипеев сумел добраться до города. На этом везение закончилось. Он заблудился и не смог добраться до советского посольства.
  Ранние прохожие видели, как по улице устало шел путник. Грязная одежда мешком висел на его сгорбленной фигуре. Голова была обмотана куском материи зеленого цвета, один конец которого был пропущен под подбородком и закреплен на противоположной стороне головы. Обувью служили какие то старые ботинки. Опирался он на корявую палку. На плече висела тощая котомка, усеянная грязными заплатами. Таких странников можно встретить в любом месте Ближнего Востока, чаше всего у мечетей, где они просят подаяние от имени Аллаха.
  Но проезжающий мимо полицейский остановился. Что-то спросил. Потом всмотрелся в его лицо и понял. Этот человек не тот, за кого он себя выдаёт.
  Его задержали. Увезли в участок на допрос.
  Не зря говорят, если хочешь рассмешить Бога - расскажи ему о своих планах.
  * * *
  Над Пешаваром вставало красное солнце. С минарета мечети плавно лился тягучий голос муэззина. Скрипели и стучали на ухабах разбитой дороги колёса повозок торговцев. Город медленно просыпался, заполняя округу, разноязыким гомоном голосов, сигналами машин и серой бархатной пылью.
  По узким улицам Пешавара с трудом пробиралась светлая "Тойота".
  Сидящий на заднем сиденье полноватый мужчина лет сорока вытер потные ладони о кожаное сиденье. Жарко! Уже почти три года Джордж Рётен безвылазно в Пакистане, но никак не может привыкнуть к этому странному климату, когда с самого утра уже нечем дышать.
  Джордж Рётен профессиональный разведчик, официально работающий под прикрытием посольства США.
  Он смотрел по сторонам и думал о том, что все города Востока, что Кабул, что Пешавар, похожи друг на друга как две капли воды.
  Та же пестрая людская толчея в лавках на базаре. То же обилие маленьких лавчонок, торгующих всем, что требуется человеку.
  Тот же самый знакомый гомон на улицах и площадях. Те же неприхотливые ослики на обочинах дороги, раскрашенные автомобили всех марок, седобородые аксакалы, словно в кокон завёрнутые в свои одежды женщины.
  Стоящий у железных ворот КПП черноусый полицейский проверил пропуск,
  внимательно посмотрел на пассажира, старающегося спрятать своё лицо от взглядов проходящих людей, бросил небрежный взгляд на водителя и махнул рукой.
  Ворота бесшумно отъехали в сторону, и машина мягко шелестя шинами вкатилась на на территорию небольшого аккуратного особняка.
  Небольшой особняк был похож на сказочный дворец, поражал изящностью линий и необычной архитектурой. Восточный колорит смело переплетался с западным прагматизмом. Полковник Рётен всегда восхищался красотой восточной культуры.
  Доктор Раббани был у себя в кабинете. Кивком головы, ответив на приветствие гостя, жестом указал ему на одно из трех, стоящих около небольшого инкрустированного столика кресел. Сам он сидел на диване, перебирая в руках четки.
  Опустившись в кресло и бросив на стол кожаную папку полковник огляделся по сторонам. Казалось, что за время, прошедшее со дня последней встречи здесь ничего не изменилось.
  Подумал,- "на Востоке как всегда все идет очень медленно и ничего не меняется".
  В решетчатых дверях, прыгали и таяли солнечные зайчики. Хотя и был апрель, духота сочилась, казалось, отовсюду: из дивана, на котором сидел хозяин кабинета, и из всех углов комнаты и мебели.
  Полковник отбросив в сторону традиционный восточный этикет и сразу приступил к делу.
  - Должен сказать уважаемый господин Раббани, что действия ваших подчинённых чреваты международным скандалом! - сухо проговорил он, вытирая свой лоб носовым платком.
  Раббани вопросительно поднял брови, оторвавшись от чёток он перевёл взгляд на гостя.
  Полковник раскрыл папку и положил на стол несколько газет. С первой страницы на них угрюмо смотрел, одетый в рваную и грязную афганскую рубашку, измождённый мужчина лет тридцати. Взяв газету в руки Рётен издевательски прочитал: "Дом Свободы" Нью-Йорк. "Больше всего на свете Абдурахмон хочет вернуться домой на Украину, чтобы увидеть жену и дочь". Затем, перевернув лист продолжил: "Советские пленники содержатся в лагерях на территории Пакистана в кандалах. Их избивают за малейшую провинность, плохо кормят и угрожают убить".
  - Достаточно, - прервал его Раббани и, неприязненно посмотрев на покрывшегося красными пятнами американского полковника.
  Рётен оборвал свою речь на полуслове. Пробарабанил на подлокотнике кресла нервную дробь.
  - Вы, уважаемый, вы просто не даёте себе отчёта в том, что подставили наше правительство и президента Пакистана, любезно предоставившего вам убежище.
  Поймав недоуменный взгляд Раббани, полковник раздражено добавил: - Факты таковы, что теперь весь мир знает то, что мы договорились не афишировать. А именно о том, что на территории Пакистана находятся лагеря для пленных советских солдат. Как вам это?
  Раббани не отвечал, продолжая невозмутимо перебирать нефритовые бусины.
  Духота и невозмутимость собеседник вывели Джорджа Рётена из себя. Он почти кричал.
  - Кто допустил на территорию лагеря эту шлюху Людмилу Торн, да ещё и организовал ей встречу советскими пленными солдатами, захваченными на территории Афганистана?
  Вы знаете о том, что сегодня наши центральные газеты вышли с фотографиями и интервью этих "шурави" о том, что их незаконно держат на территории нейтрального государства, при этом ещё бьют и морят голодом. Вы представляете, какой сейчас крик поднимут демократы?
  Полковник встал с кресла и заходил по комнате.
  -Не вы ли, уважаемый Раббани заверяли нас, что все пленные советские солдаты носят мусульманские имена, и все они проходят у вас, как афганские беженцы?
  Раббани впервые разомкнул губы.
  -Это не только наша вина, но и на вас лежит ответственность в том, что вышли газеты с таким материалом.
  Рётен огорчённо хмыкнул.
  - Соединённые штаты это демократическое государство. А демократия к сожалению тоже имеет свои издержки. Мы вынуждены считаться с общественным мнением
  Раббани согласно кивнул головой
  - Однако, все советские солдаты уже приняли ислам и отказались от советского гражданства. Они находятся в лагере исключительно по своей доброй воле- возразил он.
  - Как же, - с сарказмом подумал Рётен, поглядывая изподлобья на профессора, - Что он мне тут пытается доказать? Или он нас за принимает за идиотов? Кто поверит в то, что : "Все советские пленные добровольно приняли ислам и содержатся в лагере добровольно". О пленных молчат, только потому, что о них ещё ничего не знает наша общественность. Москва не в счёт. Ей выгодно молчать. Большинство советских солдат, содержащихся в лагере сдались в плен добровольно и по советским законам считаются преступниками. Русским невыгодно говорить о том, что у них столько предателей.
  Раббани удовлетворённо кивнул, отложил в сторону чётки. Хлопнул в ладоши.
  Тут же в комнату вкатили небольшой столик на котором стояли- рахат-лукум, цукаты из разных фруктов, отборный кишмиш, очищенные грецкие орехи, курага, финики. В большом заварном чайнике зелёный чай.
  Полковник Рётен уже взял себя в руки. Во время чаепития он сообщил, что скором времени лагерь Бадабера посетят пакистанские власти и представители "Красного креста".
   -Мы, - сказал он, - естественно сделаем вид, что это не наша проблема и к ней не имеем никакого отношения. Журналистов там не будет, но всё равно всем было бы спокойнее, если бы советских пленных в лагере не было. Наше руководство уже предложило правительству Пакистана, чтобы оно дало согласие на перевод пленных из Бадаберы в горы. Постараемся потихонечку перетянуть их на Запад и устроить пресс- конференцию с участием самых зубастых журналистов, на которой они расскажут правду об этой войне и почему они дезертировали из советской армии выбрав свободу.
  Но если возникнут непредвиденные осложнения, от пленных следует избавиться.
  Он немного помолчал, потом словно бы вспомнив о чём-то, досадливо поджал губы и добавил:
  - Возможно, что комиссия захочет посетить не только ваш лагерь. Этот вопрос может стать темой рассмотрения в Конгрессе и поэтому у сотрудников "Красного креста" есть намерение побывать во всех лагерях на территории Пакистана.
  - Но! - полковник Рётен подвёл черту.- Правда кое- что нам всё же удалось сделать. Отныне ЦРУ не рекомендует сотрудникам "Дома свободы" посещать подобные лагеря. Смотрите, не окажитесь вновь в луже вместе с этими пленными. О дате предстоящей проверки мы вас заблаговременно предупредим.
  На этом деловая часть разговора была закончена. Полковник Рётен не стал поднимать вопросов о предстоящем выпуске моджахедов, и последующей их отправке в Афганистан, о присутствии в них своих инструкторов. Полковник благоразумно дал понять, что тема присутствия советских войск в Афганистане по прежнему находится в плоскости интересов США и по прежнему будут интересовать ЦРУ.
  Расстались они, если и не друзьями, то, по крайней мере, довольные друг другом.
  * * *
  Через несколько дней, вечером, охрана загнала всех в камеру раньше обычного. Охранники орали, не скупились на тумаки.
  Исломудин шепнул Рустамову, что Абдулло сбежал из лагеря. И сейчас ожидается инспекция пакистанских властей, которые не хотят скандала с СССР. Если они найдут на территории лагеря пленников, то обязательно передадут их советскому посольству.
  То, что Абдулло сбежал, моджахеды поняли не сразу. Сначала они просто искали его по всем углам и думали, что он где-то спит. Потом до охранников дошло, что Абдулло сбежал.
  В лагерь прибыл майор Каратулла. Он заявил, что перестреляет всех охранников, если беглеца не поймают.
  Всех пленных сразу же вывезли из лагеря. Их спрятали в другом месте.
  Но на четвертый день Абдулло привезли в лагерь. Полицейские проверили весь лагерь, но пленных не нашли.
  - Ну? Где здесь, шурави?- Спросил полицейский у Абдулло.
  В лагере было пусто. Не осталось никаких следов того, что ещё вчера здесь находились пленные советские солдаты.
  - Э-эээ! Не сердись на него уважаемый....- Сказал начальник охраны. Это не шурави. Он человек Бабрака Кармаля. Хотел сбежать от нас. Вот и придумал эту историю. Вот вам за беспокойство.
  Тут же передал полицейским стопку денег. Те уехали. Вопрос был улажен, как это и принято на Востоке. С улыбками, поклонами, подношением.
  Всех пленных в этот же день вернули обратно.
  А Абдулло вызвал к себе Таджимет, самый злой из охранников. Был он невысокий и худой. Обросший волосами, с тёмным от загара лицом. Таджмет был злобен и криклив, придирался к каждой мелочи.
  Своим хищным крючковатым носом он напоминал ворона-стервятника, который готовится клюнуть. Дав возможность Абдуддо присесть, Таджимет сел напротив и, мазнув того масляным взглядом, сказал:
  -Тебя надо наказать. Но мне тебя жалко. Ты хороший парень. Поэтому я хочу тебе сначала дать чарс, чтобы тебе не было больно.
  Сказал по русски:
  - Покуришь чарс. Сабсэм мала болна будит.
  Абдулло думал, что его будут бить плетью. Знал, у Таджимета была такая, специально, для наказания пленников. Она и сейчас висела на стене.
  Свисала вниз деревянная, отшлифованная до блеска рукоять. К ней была прикреплена сплетенная из кожаных полосок толстая плеть с кожаным треугольником на конце. В этом треугольнике был зашит кусочек свинца.
  Абдулло знал, что такое анаша, видел и сам курил. Восток без дурмана, что скупой без кармана. Но не предполагал, что афганский чарс, или гашиш свалит его с ног.
  После первой же затяжки его зрачки расширились, по лицу скользнула блаженная улыбка.
  Ноги стали ватными. Он пытался встать, а его тянуло назад, и он упал на пол. Всё завертелось перед его глазами и он потерял сознание.
  Паук впился в мозг своей жертвы.
  Через полчаса Абдулло очнулся, пошевелил вспухшим вязким языком. Комната была пуста. Стоял характерный запахом гашиша, по-ихнему - анаши.
  У входа, на табуретке стоял бачок с водой. Он сел. Под ним была скрипучая голая сетка, грязный матрас. Штаны валялись на полу.
  Вечером, вернувшихся с работы пленных солдат встретил растрепанный, в расстегнутой рубахе Абдулло. Он задыхался, захлебывался слезами. Перепачканные худые руки дрожали. Давясь рыданиями рассказал всё Шевченко.
  На Николая смотрели полные отчаянья, уставшие, и испуганные глаза. Пустые, и безнадежные, совсем как у старика.
  - Я теперь "бачабоз"?- спрашивал Абдулло Николая Шевченко. "Бачабоз"- это мальчик для сексуальных утех.
  Тот попытался как-то приободрить мальчишку. Хотя как тут приободришь?
  "Плохо дело,- думал он, слушая всхлипывания Абдуллы, и с трудом подбирал какие-то слова утешения.- "Сейчас они парнишку, а потом кого? Нас пугают смертью, но афганцы говорят, смерть - от Аллаха, а вот надругательство- это страшнее. Плохо. Ай, шайтан, как плохо... Нельзя же быть зверее зверя".
  В своём сердце он ощущал лишь холод и пустоту.
  * * *
  Молодые моджахеды, только что зачисленные на обучение толпились около Николая Шевченко, показывая на него пальцами, смеясь и что-то увлеченно обсуждая.
  У большинства из них только начала пробиваться щетина, но они были очень воинственны.
  Один из пятнадцатилетних моджахедов подошёл к Шевченко, взял его за волосы, мотнул в разные стороны:
  - Ты убивал наших братьев?
  Николай прищурившись смотрел в лицо своему мучителю. Увидел направленный на себя взгляд, прожигающий, ненавидящий, из тех, что заставляет содрогнуться. Такой, он уже видел однажды у пленного душмана, которого десантники притащили на допрос.
  "А с виду совсем пацан"- мелькнула мысль.
  Но в Афгане пятнадцать лет - это совсем не отроческий возраст. Здешние пацаны быстро мужают. И звереют.
  - На войне всегда убивают.
  Юный моджахед смотрел на него с ненавистью. Потом вытащил нож.
  - Никогда еще шурави не резал. Первый будешь. Хочу посмотреть, как к тебе придёт смерть.
  Охранник толкал его в спину.
  - Куда ты лезешь?! Буру, бачча, буру! Иди отсюда. Каратулла идёт.
  Пацан неохотно убрал нож.
  - Ничего я ещё приду к тебе, шурави!
  * * *
  Через месяц после случившегося в лагерь привезли ещё одного пленного.
  Дверь глиняного домика с плоской крышей и одним окном отворилась и на пороге появился человек.
  Он стоял в двух шагах от двери. Осмотревшись по сторонам, поморщился от отвращения и брезгливости, увидев в углу ржавый металлический бак. Судя по вони он выполнял роль параши. На грязном глиняном полу лежали старые, грязные матрасы и циновки.
  Глиняные стены исписаны и исцарапаны какими-то изречениями, проклятиями и просто матерными словами, как бы кричащими отчаянием и безысходностью. В некоторых местах стены были заляпаны бурыми брызгами, что нагоняло также страх и тревогу.
  Человек сказал полушутливо.
  - Эх! И куда же меня занесло? Сидел бы сейчас дома, никто ведь не гнал.
  Стараясь дышать пореже, он сделал пару осторожных шагов в сторону и осторожно присел у стены. На нём был надет почти белый, заляпанный уже подсохшей грязью, офицерский бушлат. На вид ему можно было дать лет около тридцати.
  Он был невысок ростом, широкоплеч. Синие глaзa нa обветренном лице цепко и внимательно смотрели по сторонaм. Движения точные, быстрые. Из под расстёгнутого бушлата выглядывал ворот тельняшки.
  Шевченко вздрогнул, услышав насмешливый голос, повернул голову.
  - Ну и шо мы приуныли? Как дальше жить собираетесь славяне?
  Новичка звали Виктор. В прошлой, нереально далёкой жизни, работал спасателем на лодочной станции. Родом из Запорожья. В Афганистан приехал вольнонаёмным, работал дизелистом в КЭЧ Баграмского гарнизона. Хотел заработать на машину. Отработал четыре месяца. В новогоднюю ночью в одиночку пошел в расположенный по соседству батальон материального обеспечения, где была намечена встреча с друзьями. Захватил его отряд Мослави Садаши.
  Так же как и всем, ему дали большое ватное стеганое одеяло, на котором можно было спать, длинную, ниже колен, рубаху и широкие штаны. Рядом спал худой, мосластый солдат с забинтованной рукой. Бинт был грязный, в пятнах крови и йода.
  * * *
  Новенький лежал на грязном матрасе, сложив руки под головой. В маленькие мутные оконца заглядывала луна. Шевченко приподнялся со своего места, стараясь не звенеть цепью сел рядом. Где-то вдалеке заорал ишак. Виктор открыл глаза и сел на матрасе.
  - Хочу тебя предупредить... - Тихо сказал Шевченко- Тебе наверняка предложат принять ислам. Соглашайся, иначе они могут передумать и заставить тебя долго жить. И ты будешь каждый день жалеть об этом. Ты понял?
  - Понял. А этот парень, с перевязанной рукой, он что ранен?
  Шевченко вздохнул.
  - Да нет. Это два дня назад его пацанчик духовский ножом истыкал. Развлекался. Ладно, спи. Потом поговорим. Меньше говори, больше слушай.
   Если что будет непонятно, спрашивай меня.
  Тощий, в пятнах, матрац, судя по всему из запасов Советской армии, вонял застарелой мочой и прелью. Этот запах и и глиняные стены, напоминали о том, где он сейчас находится.
  * * *
  Исламутдин разъяснял Духовченко коран:
  - Каждый правоверный молится пять раз на день: перед тем, как взойдет солнце, в середине дня, между полуднем ближе к закату, в предвечернее время после заката, перед тем, как наступят сумерки, но не позже полуночи.
  Можно молиться в мечетях с единоверцами или сам по себе в любом неоскверненном месте. Молитва длится минут пять, но может и дольше. Каждодневные пятикратные моления укрепляют веру принявшего ислам в Аллаха в любой его деятельности. Перед утренним поклонением мусульманину нужно должным образом очиститься.
  - Повторяй за мной первую суру... Бисмил-ляяхи ррахмаани ррахиим.
  Виктор бормотал:
  - Биссмиля рахманни-иии...
  - Аль-хамду лил-ляяхи раббиль-"аалямиин.
  Исламутдин пояснял.
  - Это означает, именем Аллаха Одного и Единственного для всех и вся, милость которого безгранична и вечна. Истинного восхваления достоин только Аллах- Господь всех миров.
  Сегодня ты должен заучить первую суру. Сейчас я покажу тебе, как надо молиться.
  Виктор интересовался.
  - Я тоже должен молиться?
  - Да! Здесь все молятся. Это не сложно, смотри.
  Исламутдин снял обувь, встал коленями на коврик.
  - Бисмил-ляяхь, таваккяльту 'алял-лаахь, ва ляя хавля ва ляя кувватэ илляя бил-ляяхь.
  Они распростёрлись ниц. Исламутдин упершись лбом в коврик, придерживал Виктора за шею рукой, нагибая его голову.
  Уже через пару недель Виктора привели в палатку, где сидел мулла.
  Мулла сидел и молчал. Он держал в руках коран, и смотрел прямо перед собой.
  Рядом стоял Исламутдин. Трое бородатых моджахедов стояли поодаль и что-то обсуждали. В углу стояло аккуратно составленное оружие.
  -Садись,- тихо произнес мулла, не глядя на пленного.
  Духовченко сел и поджал под себя ноги.
  Мулла пробормотал молитву, перебирая зелёные косточки четок. Исламутдин взял небольшой чуть изогнутый нож. Потом подошёл к Виктору и жестом приказал встать. Снять трусы. Виктор сцепил зубы, задавил в себе стон.
  Исламутдин похлопал его по плечу.
  - Ну вот и всё! Теперь твоё имя, Юнус.
  В углу палатки на полу лежала чистая одежда: шапка-паколь, широкие штаны, рубаха и жилетка без рукавов.
  Юнус рассматривал одежду.
  - Чего смотришь? Одевай! Это теперь твоё. Сам не заметишь, как привыкнешь Вот увидишь, в ней удобней. - Говорил ему Исламутдин.
  Вечером у пленных был праздничный стол. Вместо надоевших бобов дали плов, сладости.
  * * *
  Виктор Духовченко был не такой, как все пленники.
  С первого же дня, как только он переступил порог тюремной камеры, все почему-то сразу воспряли духом. Физически крепкий, весёлый, никогда не унывающий он не давал никому упасть духом.
  Вечерами его донимали расспросами. Спрашивали,- как там на родине? Что про Афган говорят- Юнус отвечал:
  - На Родине всё хорошо. Интернационалистов уже в очереди на квартиры ставят. К пионерам на встречи приглашают. Даже анекдот уже есть:
  - Пригласили воина- интернационалиста выступить в школе перед учениками. Он приходит, и рассказывает- "Идем раз ночью по ущелью и вдруг засада, х..як направо - духи, х..як налево - духи. Учительница в ужасе: - Это же дети! Афганец: - Да какие на х..й дети... Духи!"
  Все невесело засмеялись. Шевченко слышал кашляющий смех Зверковича, рокочущий гогот Коршенкова.
  Коля Саминь вздохнул.
  - А нам даже и такого не рассказать. Кроме побоев считай ничего и не видели. Сначала свои били, потом духи! Хотел заграницу попасть, а вместо Франции здесь оказался. И зачем я от Шаха Массуда ушёл?!
  Через несколько дней, после того как все наговорились, Юнус и Абдурахмон присели в стороне.
  - Ты как Николай, дальше планируешь?- Спросил Духовченко.- Ждать у моря погоды или что-то делать?
  Николай Шевченко стал ещё мрачнее. Эту мрачность подчёркивали колючие и угрюмые глаза. Как у волка.
  Исходила от него некая сила, которая одних притягивала к нему, других наоборот отталкивала. Жёсткое лицо с чёрной бородой застыло.
  Голос - хриплый. В нём - ожесточение:
  - Заебали они, вообще. Край! Бьют нас как собак. Ждём, когда резать начнут. Надо бежать. С оружием.
  - Во-ооот!- Придвинулся ближе к нему Виктор. -Правильно мыслишь. Расскажи мне, что тут за жизнь? Что за люди?
  - Принцип прост. Слушай, молчи и выполняй. Дальше как повезёт. Если везунчик, умрёшь сегодня. Если нет, будешь мучиться.
  - А охрана?
  - Охрана, как охрана. -Пожимал плечами Николай. - В основном пуштуны. Эти без предрассудков- жестокие, вероломные, без тормозов. Есть несколько таджиков и узбеков. Таджики, как и все евреи, даже мусульманские хитрые и жадные. Узбеки тоже себе на уме. И все не любят друг друга. Только разреши и завтра же начнут резать друг друга.
  * * *
  В зарешеченное окошко под потолком заглядывала красная луна. Иногда, в солнечный день через него в камеру проникал луч солнца. И тогда, он словно солнечный зайчик, радостно скакал по стенам, рукам, лицам.
  Духовченко пошевелил ногaми. Вчера ему удалось убедить Исламудина, чтобы на ночь не пристёгивал всех цепью. Нaшaрил ботинки, из обрезанных солдатских сапог. Обулся. Двинулся к двери.
  Она оказалась не заперта. Духовченко даже задохнулся от ощущения удачи.
  Стоит только выйти из лагеря и там уже горы. Там свобода!
  Но за дверью стоял охранник.
  Он передернул затвор автомата. Черное отверстие смотрело Духовченко прямо в глаза. Ещё мгновение, и оттуда вырвется пуля, но он её не увидит. Даже не почувствует.
  Сердце Виктора бешено колотилось. Он закрыл глаза, чтобы не видеть направленного на него ствола, прерывисто дышал, на подергивающемся лице выступила испарина. Холодный липкий страх сжимает сердце, стучит под дых, выдавливая из пор липкую влагу.
  - Тихо, бача! Спокойно! Ну что ты всполошился!- Говорил он хриплым, будто сорванным голосом.
  Часовой сплюнул на пол насвай и отвёл ствол автомата в сторону.
  Духовченко выдохнул и прилёг на своё место на нарах, что-то шепча дрожащими губами.
  Проснулся Шевченко, повернулся к нему лицом.
  - Ты бы поаккуратнее Витя. Здесь народ такой, задумываться не любит.
  * * *
  Перед работой в камеру пришёл начальник охраны Абдурахмон.
  Охранники пожаловались, что один из пленных пытался ночью выйти из камеры.
  За его спиной толпились моджахеды с палками.
  Абдурахмон хмуро оглядел пленных, скaзaл хмуро:
  - Всех наказать!
  - За что наказать? -Крикнул Дудкин.- Я спал!
  Стоявший за спиной Абдурахмона моджахед отреагировал мгновенно. Он ударил Дудкина палкой по голове. Тот повaлился на шершавый глиняный пол. Другие пленные шaрaхнулись, тесня охранников. Нaчaлaсь сутолокa. Моджахеды зaмaхивaлись приклaдaми, кто-то из пленных упaл, зaкрывaя голову рукaми. Громкий крик был похож нa лaй собaчьей стaи. Вдруг послышался чей-то командный голос, и пленные сновa шaрaхнулись.
  Это был майор Куратулла. Он оглядел лежащих на полу, загнанных в угол пленных. Спросил:
  - Чанд аст? Что случилось?
  Абдурахмон начал что-то торопливо ему объяснять. Не дослушав Каратулла махнул рукой.
  - Ведите всех на работу. Я разберусь!
  * * *
  Ночью в камере состоялся разговор.
  Начал его Шевченко.
  -Надо бежать, хлопцы!- сказал он.- Рядом с нами склад с оружием и боеприпасами. Во время намаза все будут в мечети, лагерь вообще будет почти пуст. С охраной справимся без проблем. Захватим оружие, займём оборону. Главное продержаться до рассвета. Утром потребуем советского консула, журналистов. Через них обратимся в ООН, к правительствам США, Англии, Франции. Это наш шанс, пацаны! Если боитесь, я всё сделаю сам.
  -Да ты спятил! - Закричал Саминь- Тебя пристрелят или зарежут пять раз, пока ты отсюда выберешься...
  Шевченко помолчал.
  - Вы знаете, хлопцы, когда в детстве смотрел кино про войну то всегда задавал себе один и тот же вопрос. Почему сотни, а то и тысячи советских пленных молча и послушно брели туда, где их морили голодом и убивали. Шли покорно, словно стадо тупых баранов, под охраной десятка, ну, может быть, двух десятков пожилых и нестроевых немцев- конвоиров. Шли и абсолютно не сопротивлялись? Причём все. Командиры, разведчики, многие из которых уже убивали и умели воевать! Почему?..
  Сейчас я понимаю, что всему виной усталость, за которой начинается тупое безразличие к собственной судьбе. Видимо это и есть тот невидимый барьер, перейдя который, человек, вместо того, чтобы сопротивляться хочет просто тихо встать в очередь за идущими на казнь.
  Пацаны, вы что бараны? Откуда такая покорность? Вы думаете, что в самый последний момент вас кто- то спасёт? Кто?.. Министр обороны СССР?.. Людмила Торн? Или президент Америки?
  Все молчали. Шевченко посмотрел на Саминя. Его бесстрастное лицо почти ничего не выражало, только в глазах появилась некая обречённость, выжатость. С его лица стёрлись все живые краски.
  Шевченко достал из кармана окурок сигареты и закурил. Все потрясенно смотрели на него, поймав себя на мысли, что он прав.
  А Шевченко думал о том, что покорность в равной степени дарит, и безнадежность, и надежду. И каждый выбирает о, что ему ближе, что движет его в силу своего характера и возникших обстоятельств к конечному пути.
  Духовченко приподнялся с места.
  - Коля, я с тобой пойду! А они пусть остаются- Быстро сказал он.- Душа просит моря. Не могу я здесь сидеть в пустыне. Здесь из кораблей одни верблюды.
  Кто- то возразил:
  - Погодите пацаны... Не горячитесь! Может быть не стоит? Куда мы? Дороги не знаем. Нас же перебьют... Может быть потом обменяют или выкупят.
  - Ага! Выкупят! Это для наших матерей мы родные. Хорошие или плохие, но всё равно- родные. А для Родины- предатели. Нет нас для Родины. Нет! Понимаешь? Есть только строчки в приказах и цифры в отчётах. Пропало без вести столько- то человек. Какая разница больше на десять человек или меньше.
  - Не ругайтесь, пацаны! Успокойтесь! -Духовченко примиряюще поднял вверх руки. Потом будем делиться на чистых и нечистых. Сейчас главное вырваться.
  * * *
  Пленные сидели кружком возле сложенного горкой оружия.
  Каждую пятницу их заставляли чистить хранящиеся на складе автоматы, пулемёты, карабины. Хотя, чего их чистить?
  В смазке, переложенное вощеной промасленной бумагой, оружие могло лежать на складе вечно.
  Но пленным нравилось чистить и протирать оружие.
  Шевченко всегда с замиранием сердца передергивал затвор - нет ли патрона в патроннике. Быть его там просто не могло, но теплилась надежда... "А вдруг"!
  Он представлял, как загнав патрон в патронник расшибёт выстрелом башку охраннику. Вот этому, который жмурится на солнце и сплёвывает на землю липкую, зелёную от насвая слюну.
  Но чудес не бывает, патронник всегда оказывался пустым.
  Шевченко раскладывал на ветоши принадлежности пенала: протирку, ёршик. Вытаскивал шомпол. Рвал тряпку на небольшие ровные клочки. Местами попадались грязные куски и он отбрасывал их в сторону.
  Пленные при чистке оружия оживают. Вполголоса чему то смеются, переругиваются.
  Наверное оружие прибавляет им уверенности, веры в себя и в свои силы.
  Больше всех веселится бывший ефрейтор Дудкин. Он подшучивает над тихим и задумчивым Колей Саминем.
  В каждом воинском коллективе встречаются такие неунывающим разгильдяи. Им всего достается больше: и хорошего, и плохого. А им всё не по чём. Ни война. Ни госпиталь. Ни плен.
  Автомат можно чистить очень долго. Практически бесконечно. И это не надоедает.
  Но надо спешить. Если старший моджахедов увидит, что почистили мало оружия, будет всех хлестать камчой.
  * * *
  Шевченко понимал, что самый подходящий для побега день, это пятница. В этот святой для мусульманина день, в крепости, кроме охраны, никого не оставалось - почти все моджахеды уходили на молитву в мечеть.
  План о том, как захватить оружие он придумал сам. И потом, когда поздней ночью шёпотом озвучивал его другим пленникам, он уже был уверен,- они согласятся. Потому что, иного пути нет...
  По ночам он шёпотом говорил о том, что нужно делать. Он видел в темноте их глаза, в них была неуверенность, и тревога, но он, старался как можно спокойнее, рассказать им о том, что их ждёт и что нужно предпринять.
  Его план был безумным, но это был единственный шанс вырваться на свободу. Или умереть.
  Настал день, когда всё уже было переговорено.
  Оставалось только дождаться, когда завезут боеприпасы...
  * * *
  Яркое белое солнце поднимается выше, мутнеет, дрожит, плавится, клубится и
  напитывает воздух желтым жаром.
  Юнус невысокого роста, но крепко сбитый. Его ловкости, отточенности движений и быстроте реакции завидовали даже моджахеды.
  Несмотря на плен и скудное питание под кожей бугрились мускулы, буграми перекатывались по всему телу.
  В первые дни он скрывал, что владеет приемами восточных единоборств. Но умение это требует ежедневных тренировок, без которых мастерство быстро улетучивается. И вот однажды он предложил начальнику охраны разбить ногой лампочку на потолке. Или хотя бы дотянуться.
  Абдурахмон поднял руку, пытаясь дотянуться до плафона, потом вдруг резко подпрыгнл и, красуясь, ударил ногой. Не достав, со всего маха упал на спину.
  Неудивительно - лампочка висела на высоте двух метров.
  Юнус, усмехнувшись присел на корточки, потом резко выпрямившись подпрыгнул и в прыжке ногой сшиб лампочку.
  Посмотреть на пленника сбежались моджахеды со всего лагеря.
  -Ну что, повторить? -улыбаясь спросил Духовченко.
  Начальник охраны лишь уважительно поцокал языком.
  Это был сильный и крепкий мужчина, никогда не задумывающийся перед тем, как пустить в ход кулаки. Он держал в страхе весь лагерь.
  Однажды, зайдя в камеру и увидев Юнуса, который не встал при его появлении замахнулся на него плетью.
  -Да ну нахер! - Удивился Юнус и вскочив на ноги, встал в боевую стойку.
  Начальник охраны резко ударил его в челюсть. Юнус профессионально ушёл в сторону и развернув корпус нанёс противнику удар ногой в голову. Но не ударил. Только лишь обозначил.
  Абдурахмон побледнел и изменился в лице. От него шел острый, козлиный запах пота и мягкий запах конопли.
  -Давай с тобой стукнемся в честной драке.- Предложил ему Духовченко.- Если твой верх, одеваешь на меня кандалы. Если победа будет за мной, тогда разрешишь нам сыграть в футбол с моджахедами.
  Абдурахмон не понимал по-русски и повернулся переводчику, который стоял у него за спиной. Еще несколько моджахедов топтались в стороне, не мешая своему командиру беседовать с шурави.
  Выслушав переводчика начальник охраны задумался, потом важно кивнул. Снял с себя ремень, на котором висела кобура пистолета.
  Схватка была короткой. Абдурахмон бросился вперёд, рассчитывая взять противника массой своего тела. Однако тот быстро среагировал, четкой подсечкой и провожающим толчком припечатал Абдурахмона спиной к полу. Вскочив на ноги начальник охраны повторил попытку.
  Тогда Юнус бросил Абдурахмона через себя. Тот скорчился от боли. Сбившиеся в кучу пленные напряглись. Дело принимало неприятный оборот.
  Юнус подошёл к поверженному противнику. Спросил улыбаясь:
  -Ещё?
  Отряхнувшись от песка начальник охраны поднялся с земли.
  Его взгляд скользнул по коротко остриженному затылку Юнуса и его рукам с небольшими, но рельефно бугрящимися мышцами. Спросил:
  -Как зовут?
  -Юнус!- звонко сказал Духовченко.- Постоянные победы сделали вас излишне самоуверенным. Вам нужно научиться проигрывать.
  -Ишь ты! - Абдарахмон ощерил крепкие белые зубы. - Ладно, потом поговорим - мгновенно раздражась, крикнул он и ничего не говоря пошёл прочь, подрагивая толстым задом.
  * * *
  Но Абдурахмон не забыл обиды, нанесённой ему Духовченко.
  Однажды вечером, когда в лагере уже не было Раббани и Каратуллы, его вывели из камеры. Шевченко попробовал вступиться за него, но и его вывели следом.
  Пленных вывели из лагеря и поставили спиной к глубокой яме.
  Сам Абдурахмон с плёткой и два моджахеда с автоматами встали перед ними. И тут Духовченко, придя в себя, стал орать по русски, что он имел в извращённой форме весь этот блядский Восток и самого Абдурахмона. Что утром приедет Раббани и за расстрел пленных натянет ему глаз на задницу.
  Абдурахмон был настолько накурен наркотиками, что стоял белый как смерть, с совершенно круглыми глазами, наверное он даже не слышал криков Духовченко, не говоря уже о том, чтобы понять его яркую речь на русском.
  Его огромные зрачки выделялись на совершенно белом и неподвижном лице полоумного дервиша.
  Но один из моджахедов постарше, что- то залопотал на пушту и стал ему что-то объяснять, ожесточённо жестикулируя и показывая пальцем на пленных.
  Абдурахмон постоял в нерешительности несколько минут, затем пошел к рации и куда-то пропал.
  Наконец он вернулся, сказал, что Раббани приказал пока их не расстреливать, но в следующий раз их никто нас не спасет, ни Раббани, нм даже сам Аллах.
  Духовченко засмеялся нервно. Двумя руками, будто совершал намаз, вытер пот с лица, облегченно выдохнул.
  - Так как насчёт футбола?
  Сплюнув и растерев зелёную от насвая слюну, Абдурахмон сказал:
  -Разрешаю, если ты дашь мне слово, что вы не разбежитесь во время матча.
  Тот в ответ смерил его взглядом. Теперь это было лицо совсем другого человекa - холодное, спокойное.
  -Сами не разбегитесь, - сказал он по-русски и добавил на фарси. -Бали. Да!
  Договорённость была достигнута. Но на Востоке никакая договорённость не может быть вечной. Она сохраняется ровно до того момента, пока собственная выгода не начинают преобладать над угрызениями совести от нарушенного слова.
  * * *
  Уже в камере Шевченко посмотрел на Духовченко, и удивился:
  -Витя, ты же бледный, как вата!
  -Конечно бледный. Чуть не усрался от страха. Думал всё! А ты похоже ничего не боишься?
  Шевченко пожал плечами.-Не знаю... Иногда мне кажется, что я уже убит и похоронен, поэтому ничего теперь не чувствую. Выгорело все внутри... дотла.
  В ответ Духовченко выдал такую длинную и искусно завернутую фразу, состоящую из одних ругательств, каких прежде Шевченко слышать не доводилось. В ней было-то всего не более десятка слов, но каждое из них употреблялось попеременно как существительное, прилагательное или глагол, что позволяло практически бесконечно менять грамматическую форму составленных из них предложений.
  Николай увидел его глаза - тёмные, полные ярости, - а в глуби зрачков горел огонь. Увидев его, Шевченко подумал: это парень может убить одним взглядом.
  -Ладно проехали. Пошли спать! - злой огонёк в глазах Духовченко погас, брови выдвинулись вперёд, защитили взгляд, спрятали его в своей темени.
  * * *
  Совсем неожиданно, желающих сыграть в футбол с русскими оказалось предостаточно. Как видно, охранники и курсанты учебного центра тоже дурели от будничного однообразия.
  Шевченко тем временем собрал свою команду. Хитромудрый Исламодин отказался играть сразу, сослался на то, что болен. С Канатом всё было понятно и так. Рустамов в футбол играть не умел.
  Ворота обозначили камнями.
  На футбольный матч собрались почти все курсанты учебного центра. Ради игры даже прервали занятия.
  Это было частью плана Шевченко, прикинуть, кто придёт на матч. Кто останется в карауле.
  Недостаток навыков в игре моджахеды восполняли грубой игрой. Толкались, пинали по ногам.
  Шевченко и Юнус бегали по полю как заводные, матерились так, что сорвали голоса. Оживились и остальные. Воспрянули духом.
  Игра понравилась. Шурави проиграли со счётом 7:2. Сделано это было умышленно. Моджахедам надо было привить вкус к победе.
  Примерно в пять часов вечера, в чистом, свежем воздухе послышался протяжный крик азанчи.
  Пророк Мухаммед призывал своих последователей на очередную молитву.
  Азанчи стоял на минарете. Его белая борода и одежда казались розовыми.
  -Ля-иль-алла, ва Мухаммед расуль иль-ля!..
  Крик, дрожал в воздухе.
  * * *
  В середине апреля в лагерь завезли большое количество оружия: в основном это были ракеты для реактивных минометов и гранаты для гранатометов, а также автоматы Калашникова, пулеметы, китайские пистолеты ТТ - всего 28 грузовиков.
  Ночью их выгнали на разгрузку длинных зелёных ящиков, обернутых брезентом. Маркировки на брезенте не было, но скорее всего, в этих ящиках были ПЗРК.
  Николай Шевченко, подставляя плечо под ящик с выстрелами для гранатометов, подмигнул Левчишину:
  - Я же говорил, Серёга! Ну, теперь повоюем.
  Грузовики они разгружали до самого вечера, и к концу работ все просто падали от усталости.
  Ящиков было так много, что часть их пришлось даже затаскивать прямо на крепостную стену и размешать возле постов охраны.
  Оружия было на целую воинскую часть. Только стрелять нечем - боеприпасы должны были завести позднее.
  Когда управились с последним ящиком, Шевченко опустился прямо на землю, потому что ноги просто отказывались его держать. Рядом с ним примостился и Юнус. Этот парень и впрямь оказался необычайно крепким.
  * * *
  Прошло несколько недель.
  На территорию лагеря въехало несколько накрытых тентом грузовиков.
  Пленных шурави, афганцев и курсантов погнали на разгрузку. В кузовах были ящики, набитые итальянскими минами, ракетами, патронами для ДШК и автоматов.
  Это был четверг. Суетной тогда выдался денёк.
  Разгрузка шла быстро. У пленных измождённые лица, руки с тонкими запястьями в чёрных разводах. Без суеты и лишних слов, открывали кузова и принимались за разгрузку.
  Старались изо всех сил. Перекладывали, сталкивали, носили, не обращая ни на что внимания. Царил гигантский водоворот. Сновали словно муравьи.
  Абдулло на разгрузке не было. Его вызвали в штаб мыть пол.
  В полутемном прохладном коридоре было несколько дверей.
  Абдулло намочил веник, чтобы не поднимать пыль и направился в дальний конец коридора, чтобы начать подметать глинобитный пол.
  Из-за одной из дверей доносились громкие голоса. Один принадлежал начальнику охраны Абдурахмону, другой, начальнику лагеря майору Каратулло.
  Говорил майор Каратулло.
  -Ты все время доказывал мне, что нет необходимости строгой охраны этих шурави.- С угрозой говорил Карататулло, - ты пытался убедить меня, что их судьба никому не интересна. Стоило мне только отлучиться из лагеря, как ты допустил к ним эту американскую журналистку. Потом, ты упустил одного из них и его поймали только перед советским посольством. Хвала аллаху, что его успели задержать до того, как он пообщался с советским послом!
  А теперь ты пытаешься убедить меня в том, что сюда не смогут проникнуть журналисты. Мне уже сообщили, что скоро в лагерь приедут американцы из "Красного креста".
  - Вы не поняли меня, уважаемый Каратулло, - Абдурахмон говорил глухо, с каким-то непонятным хрипом, - я предлагаю не отправлять их в горы, а просто вывезти их в полк Халеда ибн Валеда. Наступило молчание.
  - Не выйдет, Абдурахмон!  - голос Каратулло звучал уже без раздражения.  - Я согласовал этот вопрос с господином Раббани. Через три дня шурави не должно быть в лагере. Сюда они уже больше не вернутся. В случае возникновения непредвиденной ситуации ты знаешь как поступить. Все, Абдурахмон. Разговор закончен. Или у тебя есть на этот счёт другое предложение?
  - Нет, - смиренно ответил Абдурахмон, и глухо кашлянул, прочищая голос, - я всё сделаю во имя Аллаха.
  - Иди Абдурахмон. Займись своими непосредственными обязанностями.- Абдулло услышал, как за дверью послышался грохот отодвигаемого стула.
  Испуганный тем, что его могут заподозрить в том, что он подслушивал разговор Абдулло выскочил на улицу.
  * * *
  Ах, пандшанба - святой и лукавый для мусульманина день. Скажи "пандшанба" мужчине - и он подмигнет, гордо расправит плечи. Зардеется женщина, отведя взгляд, и побыстрее займется какой-нибудь работой. Пандшанба - это скорее дух, это ожидание, предвкушение чего-то светлого, лучшего. И не пытайтесь искать здесь перевод, ибо просто перевод ничего не прояснит и не расскажет, так как означает один из дней недели - четверг.
  Этот день на Востоке - это как наша суббота. Конец недели. Завтра - выходной. Хозяйка пересмотрит все запасы и обязательно разведет огонь - калить масло. Значит, будет в доме плов, и, может быть, впервые за всю неделю семью ожидает плотный ужин. Ублаженный едой, сытый, довольный мужчина обязательно придет в эту ночь к жене. Ах, пандшанба - лукавый и безоглядный день недели.
  * * *
  Вечером, в тесной комнате с саманными стенами стоял звон алюминиевых ложек.
  День выдался особенно трудным. Пот засох на телах соляными потеками, под
  которыми горела и зудела кожа. Выбившихся из сил шурави завели в свою камеру.
  В углу цинковое ведро с водой, плавающая в ней кружка.
  Скрипели лавки, слышался кашель.
  На столе лежало несколько лепёшек. Из трофейных солдатских термосов шёл пар. Люди торопливо ели варево из фасоли.
  Шевченко подозвал к себе Юнуса, тот бросил ложку на стол и, торопливо жуя, встал.
  -Выйдём, Витя. Переговорить надо!
  
  Шевченко после разгрузки машин выглядел озабоченным.
  -Что случилось?- Спросил его Духовченко.
  -Плохо дело, - ответил Николай. - Нас собираются вывозить отсюда в горы.
  Куда повезут потом неизвестно, могут и кончить всех. Надо начинать. Другой возможности может не быть.
  -Ладно! - Сказал Виктор.- Умрем - будем в одной могиле, будем живы - будем на одном холме.
  Такой вот выдался денек...
  Спать легли с тяжёлыми предчувствиями. Сердца терзали тревога и мутная
  неизвестность.
  Николай Шевченко долго не мог уснуть, все ворочался, кутаясь в одеяльце-кампал, представлял, что будет завтра... сколько там сорбозов... кто их считал, бабаёв этих... а Викуля широко раскроет свои синие, небо глаза и обовьёт шею тёплыми ладошками...
  
  * * *
  Следующий день был джума, пятница, выходной день. В полдень двaдцaть шестого aпреля, по мусульмaнскому кaлендaрю именовaвшегося месяцем Сaур,
  старики, сидя в тенёчке пили зелёный чай. По улицам кишлака носились оравы детей.
  Кишлак жил своей повседневной жизнью, слышались разговоры женщин и бренчание их вёдер. Лениво побрехивали собаки, кудахтали куры.
  Какая то старуха ругала жалобно блеющую козу, орал ишак. Из двора вышел старик с длиной седой бородой, ведя на верёвке двух тощих коз, направляясь к пологому склону вдоль кишлака заросшему сочной травой и усеянной какими-то маленькими голубыми цветочками. Из двора того самого каменного дома поднимался еле заметный пар от тандыра. Пахло свежим хлебом, кизячным дымом.
  Это был один из тех дней, который человек помнит и таскает за собой всю жизнь. Если остаётся жив, после случившегося.
  Сидя на корточках Шевченко наблюдал, как вдали над желто-фиолетовым полевым цветком вились две бабочки - одна маленькая, белая с черными прожилками, другая чуть крупнее, расцвеченная всеми цветами радуги. Оба мотылька, мешая друг другу, старались сесть на цветок, но теплый весенний ветер раскачивал тонкий стебелек и не давал им достигнуть цели. Наконец, разноцветная бабочка вышла победительницей и спряталась в лепестках цветка. Другая, помахав на прощание крыльями, вынужденно полетела прочь. Разомлевшая на солнце, цветная бабочка наслаждалась покоем и запахом распустившегося цветка. Она ползала среди жёлтой пыльцы, дышала крыльями, готовая взлететь при малейшей опасности.
  Но спастись бабочке не удалось. Ее с лёту склевала прожорливая, проворная сойка.
  "Пора"!- Подумал Шевченко.- "Иначе сожрут как этих бабочек. Завтра... Или никогда".
  * * *
  Вечером в лагере перед намазом вновь состоялся футбольный матч. В команде пленников вместо одиннадцати игроков играли девять. Аблулло не играл, его вызвал к себе начальник лагеря. Варварян вновь отказался играть против моджахедов. Рустамов и Канат не играли. Они сидели в сторонке и болели.
  Моджахеды играли грубо. Отсутствие навыков компенсировали грубой силой. Через десять минут упал Шевченко, сваленный подсечкой. Он поднялся и жестами показал, что играть не может. Болит нога. Не может ходить.
  Юнус вызвался довести его до камеры.
  Шурави оставшись без капитана команды и в меньшинстве, стали проигрывать. За пять минут они пропустили два мяча в ворота.
  Уходящие с поля пленники слышали за своей спиной радостные крики чужой команды и болельщиков.
  Мерно постукивал дизельный движок, качая в лагерь электричество.
  Желтели пятна - лампы на столбах и несколько окон.
  На тёплом большом валуне рядом с воротами пригревшись распласталась серая ящерица.
  ...Обычно на часах стояли двое охранников: один дежурил у ворот, другой - на крыше склада с оружием.
  Но в тот вечер остался только один. Часовой сидел на крыше. Это был пожилой пуштун, почти старик, в сером халате и черной чалме. У него была жиденькая седая бороденка, росшая из землистой, морщинистой кожи, будто покоробившейся на солнце. Халат был засаленный, с множеством прорех, из которых торчали клочья грязной ваты.
  
  Футбольный матч закончился.
  Небо темнело, и уже с разных концов наслаиваясь один на другой, летели призывы на молитву.
  Второй охранник ушёл в мечеть.
  Возле неё, как всегда перед намазом, сойдясь несколькими небольшими группами, толклись мужчины.
  И вдруг пропало электричество - перестал работать генератор на первом этаже, где содержались шурави.
  Лагерь погрузился в темноту. Нема и черна была Вселенная. Как будущее, которого вполне могло больше не быть.
  Охранник спустился с крыши. Подошел к генератору,
  "Пора!" - подумал Духовченко. Он осторожно поднимался вверх, пряча в рукаве ложку- панджа, с заточенным черенком.
  Это было непросто - глиняные ступени давным-давно вытоптались и выкрошились.
  Выравнивая дыхание приоткрыл крышку, просунул в проём голову и увидел спину охранника, одетого в черный стеганый чапан.
  "Дорога в рай лежит через мост толщиной в волос и остротой лезвия меча",-Духовченко вспомнились строки из Корана.
  Сам человек пройти через этот мост не в состоянии, его должен перевезти тот баран, верблюд или осел, которого он в свое время принес в жертву Аллаху. Сейчас была возможность принести в жертву этого старого охранника и завладеть его автоматом.
  А потом возможно, что никто и никогда не узнает, что было в ту ночь в Бадабере. И что будет потом.
  Этого не знает даже белое Пешаварское солнце, которое прожигает всех насквозь.
  Духовченко неспешно выбрaлся нaружу и, посмaтривaя по сторонaм, неторопливым шaгом никуда не спешашего человекa нaпрaвился к чaсовому.
  Виктор был бос, и глиняный пол приятно холодил ноги.
  Шаг его был твёрдым и одновременно бесшумным, в армии так ходит разведка.
  Старик стоял рядом с генератором, держа в руках автомат и глядя нa бaгровый закат нaд горaми, куда стремилось солнце. Лицо его было узким и морщинистым. Засаленная повязка на голове только подчеркивала его возраст. Щеки впалые, худые и темные. Седая борода тускло светилась в приближающихся сумерках. Небо нaд головой стремительно серело.
  Остaновившись в двух шaгaх от часового, Виктор зaговорил, покaзывaя левой рукой кудa-то в верх.
  Отрицaтельно кaчaя головой, чaсовой отрицательно помaхaл головой.
  Духовченко сделал вперёд один шаг, перевел дыхание и, ударил охранника в шею заточенной ложкой. Охранник упал, не успев испугаться.
  Шевченко был уже рядом. Перехватив из рук охранника уже не нужный ему автомат, оттащил труп в сторону.
  Хрипло засмеялся.
  -Ну вот, видишь, пока всё получается. Двигаем вперед, продолжаем нашу авантюру...
  Духовченко запустил генератор и дал электричество, чтобы никто из моджахедов раньше времени не пришёл разбираться, почему пропал свет.
  Он передёрнул затвор и выстрелом сбил замок с дверей арсенала. В ноздри ударил запах пороховой гари. Подбежал Шевченко.
  Вооружившись пулемётом и автоматом они выскочили на крышу. У стены остался лежать часовой. Его лицо и одежда были залиты кровью. Чалма свалилась, обнажив бритую синюю голову.
  Шевченко дал длинную очередь в небо.
  Выстрелы в ночной тишине всегда грохочут, будто кто-то бьёт палкой по железу.
  - Тра-та-татата!- Играющие в футбол услышали пулемётную очередь и крик:
  -Пацаны! Шурави! Все ко мне! Быстрее!
  Греющаяся на тёплом камне ящерица шмыгнула к стене.
  Первыми всё поняли Левчишин и Зверкович. Они бегом бросились к крепости. За ними затопали остальные. Они бежали на звук выстрелов, чувствуя, как сжимается и ёжится под их ногами бесцветная, сухая пакистанская земля.
  Забравшись на крышу повалились на колени, хватая воздух пересохшими глотками.
  Левчишин мотал головой, как лошадь.
  - Вот бля! Совсем разучился бегать!
  Моджахеды пришли в себя, поднялся крик.
  - Шурави! Шурави!
  Их остановили предупредительными выстрелами.
  Рустамов и Канат выбежали из камеры, поползли в сторону, ища укрытие. Стараясь уползти подальше от неведомого, смертельно опасного, страшного. Обратной дороги к своим у них больше не было. Там ждала смерть.
  Из камер выпустили пленных афганцев. Некоторые из них присоединились к восставшим. Было уже совсем темно. Другие кинулись в приоткрытые тюремные ворота. Они еще долго слышали пальбу в стороне лагеря, глухие взрывы.
  Похватали оружие. Торопливо клацали флажками предохранителей, досылали в стволы патроны.
  -Ну что хлопцы? Попробуем, что такое смерть? -Ощерился Шевченко.
  Саминь и Дудкин заблокировали ворота. Духовченко вновь дал длинную очередь в темнеющее небо.
  Потом стали торопливо затаскивать на крышу оружие и ящики с боеприпасами. Прихватили даже 75-мм миномет.
  Шевченко пересчитал всех. На крыше оказалось восемь человек.
  Закричал -Где чурки?
  Духовченко пожал плечами.
  - Их и не было. Они с самого начала были против!- Сплюнул- Ну и хер с ними!
  Шевченко повернулся ко всем.
  -Если кто- то боится или тоже хочет остаться с духами...пока ещё не поздно... Уходите!
  Духовченко засмеялся.
  - Ну как же мы уйдём, Володя ? Госпожа Удача - это же моя родная тетя.
  Все засмеялись. На душе стало легче. Духовченко принялся устанавливать пулемёт.
  Дудкин вскрывaл ящики с грaнaтaми и рaздaвaл боеприпaсы. Сегодня он был собранный, молчаливый - не зубоскaлил, кaк обычно, не поднaчивaл.
  Васьков наоборот с трудом сдерживал желание смеяться, хотелось петь и кричать от радости.
  Остальные молча набивали магазины. Раскладывали пaтроны по кaрмaнaм.
  Шевченко отдавал приказания:
  -Занять оборону в угловых башнях. Быстро!
   Коротко, но ёмко пояснил, что не нужно делать.
  -Не расползаться! Не пиздеть! Без приказа не стрелять! Все поняли?
  Через громкоговоритель Шевченко обратился к моджахедам, своим недавним партнерам по футболу: "Лагерь захвачен. Мы требуем встречи с представителями ООН и Красного Креста".
  Вечер превращался в ночь. Кровоточащее солнце медленно сползало за горизонт.
  Моджахеды затаились. Выжидали. Думали что делать.
  Пленные лежали на крыше в ожидании штурма. Жадно всматривались в подступающую темноту. Руки и ноги дрожали.
  Шевченко спохватился.
  -А где Абдулло.
  Кто-то ответил:- Его вызвали к начальнику лагеря.
  И Шевченко начал стрелять из ДШК в небо, требуя отпустить Абдулло.
  -Тара-та-та! Абдулло! - кричал он. - Тра-та-та, - Абдулло! - Долго кричал, но прошло около часа, а со стороны моджахедов не наблюдалось никакого движения. Вдруг со стороны штаба показался бегущий человек. Кто- то закричал:
  - Это, Абдулло! Сбежал всё- таки от духов!
  Юнус замахал руками
  - Мы на крыше. Давай скорее к нам!
  Крикнул -"Хлопцы, помогите ему подняться наверх".
  Захлёбываясь от волнения, которое ему пришлось пережить, Абдулло рассказал, о том, как ему удалось вырваться к своим.
  После этого схватил автомат и сел набивать патронами магазины.
  В это время сбежавшие от своих Исломудин, Рустам и Канат прятались в яме, недалеко от футбольного поля.
  Темнота им казалась рябой. В тёмном небе возникало и пропадало что-то чёрное и им было страшно.
  * * *
  В том же самом доме, куда совсем недавно приезжал полковник Рётен горел свет.
  Человек, в белой шелковой чалме читал книгу. Лицо его было задумчивым и властным. Мерцала серебром седая борода.
  В дверь постучали. Человек поднял голову.Тяжелое чувство тревоги сдавило сердце. Отодвинув стул, он поднялся из-за стола, и резко сказал:
  -Войдите!
  Дверь растворилась. В комнату вошел рыжебородый мужчина.
  -У нас неприятность- Сказал он.- Шурави захватили склад с оружием. Требуют к себе советского посла.
  Смуглое лицо Раббани побледнело. Некоторое время длилось молчание.
  - Надо заставить их сдаться, - властным тоном сказал он.- В противном случае уничтожить. Нельзя допустить, чтобы поднялся шум. Я попробую переговорить с ними сам.
  Примерно через час он приехал в лагерь. Выхватил из руки Карратулы мегафон, и направился к глиняному забору.
  - Дриш!- Окликнул его голос. - Фаёри мекунам!
  -Сынок. С тобой говорит доктор Раббани. Опусти оружие.
  -Стой! - зазвучал другой голос. - Стой где стоишь! Иначе стреляю!
  Раздался выстрел. Пуля просвистела во мраке.
  Многих из пленных Рабани знал лично, поэтому обращался к ним по именам.
  Он сказал:
  -Абдурахмон, сынок. Выйди ко мне. Давай поговорим спокойно. Что случилось?
  На крыше показался Николай Шевченко, большой, угрюмый, с расстегнутым воротом, из которого поднималась играющая жилами шея. На плече, стволом вниз висел автомат. Глаза сердито щурились.
  Рядом встал Абдулло. Он закричал:
  -Зачем ваш человек так поступил со мной? Если я был виноват, почему он не наказал меня камчой?
  Тогда Раббани подозвал к себе Таджимета. -Это правда?- Спросил он.
  - Нет!- Воскликнул он.- Господин, этот человек говорит непрaвду. Клянусь Аллахом!
  Профессор не хотел, чтобы о случившемся узнали за пределами Бадаберы. И он спросил Абдулло.
  -Как бы ты хотел, чтобы я наказал его?
  Абдулло крикнул.- Убей его!
  Профессор Раббани сделал знак. Раздался звук выстрела. Таджимет упал.
  Раббани сказал.- Сынок, я выполнил твою просьбу. Теперь ваша очередь. Сложите оружие!
  Но Абдулло, не находя покоя своей страдающей, негодующей душе, продолжал кричать, перескакивая из одной боли в другую.
  -А что делать мне? Как дальше жить? Как мне забыть то, что со мной сделали?!
  И тут со стороны моджахедов раздались выстрелы.
  Шевченко крикнул.
  -Вы видите. Не мы начали стрелять. Мы не хотим ничьей смерти, хотя знаем, что все умрём. Мы готовы к этому. Но если вам так важно, чтобы мы сложили оружие, тогда привезите к нам советского посла.
  Раббани обещал подумать, хотя прекрасно понимал: выполнить требование восставших - значит обнародовать факт, что в Пакистане, объявившем себя нейтральным, тайно содержатся советские и афганские военнопленные, что является грубейшим нарушением элементарных норм международного права.
  Этого нельзя было допустить.
  И он вновь сделал попытку уговорить пленников сложить оружие.
  "Нет! Бас халас",- Вновь ответил Шевченко, давая понять, что дальнейший торг неуместен.
   Лагерь плотным кольцом окружили боевые отряды моджахедов, в стороне за происходящим наблюдали пакистанские военные.
  Во время короткого затишья решили отпустить пленных афганцев. Он ушли, молча растворившись в темноте.
  Через какое то время вновь раздались автоматные очереди. Пули впивались в глиняные стены, рикошетили от камней.
  Шевченко заорал, выталкивая слова из сухого рта, орал:
  -Огонь! Всех! Всех на х... перестреляем! Огонь!
  Он всё посылал и посылал в темноту короткие злые очереди и клял себя за трясущиеся руки...
  -А-аааа!- отчаянно кричал он, что-то дикое, невразумительное - Заходи - не бойся, выходи - не плачь!
  Моджахеды, вооруженные автоматами, винтовками и крупнокалиберными пулеметами, обстреливали башню, охотясь за каждым бойцом.
  Трещали автоматные очереди, звучали глухие выстрелы "буров". Сквозь трескотню захлебывающихся очередей доносились выкрики на русском и команды на пушту.
  Весь личный состав крепости был поднят на ноги. В казармах моджахедов объявили боевую тревогу - забегали курсанты учебного центра вместе со своими офицерами.
  Весь район был блокирован плотным кольцом отрядов моджахедов, пакистанских малишей, пехотными, танковыми и артиллерийскими подразделениями 11-го армейского корпуса вооружённых сил Пакистана.
  Восстание! Бунт!
  Смеркалось. В темном небе перебегали зарницами белесоватые полосы. В смутной полутьме чернели зубчатые башни крепостных ворот. На темнеющем небе проявилась большая круглая луна.
  Дальнейшие события могли развиваться всего двумя путями: или собравшись с силами, подтянув танки или артиллерию моджахеды уничтожат башню с её защитниками. Или всё же вызовут советского посла.
  Зверкович сказал, задумчиво глядя в бойницу.
  -Ну вот вернёмся мы...И что? У нас в части пленного бойца выменяли на захваченного духа, привезли в полк, а потом водили перед строем.
  И одет он был в духовский халат и чалму. Не воевал, наших не убивал, а трибунал дал ему пять лет. Я бы не хотел, после зиндана у духов, сесть в зиндан советский.
  Дудкин откликнулся.
  -А лично я, так охотно. Хоть пять лет, хоть десять! После здешнего зиндана любая советская тюрьма наверное покажется санаторием!
  Сумерки сгущались все больше. Вместе с тем казалось, что всё находилось в движении. То тут, то там возникали какие-то глуховатые звуки. Мелькали черные тени.
  Кто-то кричал:
  -Тез! Тез!
  -Вот суки!- Удивился Духовченко.- Быстро им надо. Ну держитесь!
  Он приладил пулемет, обложил себя коробками с лентами.
  Выскочили несколько человек с криками:
  -Алла! Алла! Аллах Акб.....
  Они бежали в полный рост, уверенные в том, что им не окажут сопротивления. Некоторые успели добежать до самых стен башни.
  Ударил крупнокалиберный пулемет в руках Духовченко. Автоматные очереди сплелись в один сплошной рёв.
  Спины солдат, прилипших к амбразурам дрожали и тряслись от непрерывной стрельбы. Пули взрывали и рыхлили землю, комочки земли плясали в воздухе как при сильном ливне. Одновременно с грохотом выстрелов, летели куски плоти, брызги крови. Глиняная пыль сыпалась со стен.
  Духовченко вздрагивая крепкой спиной, орал:
  -Так вам, блядям! Вот вам!.. Нате ещё!.. Ещё!..
  Палец давил на спуск, автомат трясся в руках. Шевченко быстро передвигался, и стрелял... стрелял... стрелял.
  Длинные очереди повaлили бежавших в первых рядах. Упали пятеро. Остальные залегли. Кто-то, прихрамывая, побежал назад. Пули взрыли фонтанчики под ногами - он рухнул, пополз, оттопырив тощий зад. Плотность огня нарастала. Лежащие не выдерживали, отползали.
  -Неплохо мы их подстригли, Юнусик!- Шевченко подскочил, залёг рядом.
  Бой закончился как-то внезапно. Моджахеды отступили и затихли, словно не хотели выдавать, где спрятались.
  Стало тихо, ни стонов, ничего - тишина и валяющиеся в воротах трупы моджахедов.
  Что может быть лучше тишины? Она имеет свой вкус- терпкий, соленый и запах- дыма, пота, крови. Она вязкая на ощупь, это знают все, кто пробовал её на язык, кто щупал ее кончиками пальцев, что лежат на курке...
  В тишине отчётливо слышен стук собственного сердца, и даже ощущаешь ток крови, бегущей по телу. Когда напротив тебя враг, она будто загорается изнутри.
  И еще, ощущение того, что твоя собственная жизнь может оборваться в любую минуту, словно подвешенная на тоненькие ниточки, тряпичная кукла.
  Тишину оборвал Коля Дудкин.
  -Шикарно живём- Сказал он, мотaя русой головой, прищурив глaзa. -Сухо, тепло, оружия валом. Ещё бы покушать и выпить, можно было бы воевать хоть до старости.
  Его молодому легкому телу было радостно. Он крутил головой в разные стороны и был похож на счастливого ребёнка, впервые попавшего в незнакомое место.
  Шевченко вдруг почувствовал, как голоден, как мучает его жажда, как сухо и горько во рту.
  -Не обольшайся.- скaзaл Духовченко, вспоминaя лужу крови под головой охранника, которого он убил.- Они к утру подтянут танки или артиллерию. Вот тогда нам будет ой -ё- ёй!
  -Ну так, а может я пока схожу, пошукаю воды? - Сказал Дудкин. -Там у нас вроде, как стояло ведро. Пригнувшись он побежал вниз.
  - Стой, дурак! -Крикнул ему вслед Духовченко.- Куда один ёп твою...
  Сплюнул на землю.- Хоть аккуратнее там... Пить хочется!
  Повернулся к остальным.
  -Расскажите, хоть что- нибудь, братцы интернационалисты. А то героически погибнем, а друг о друге ничего и не знаем. Спросят архангелы, что ты знаешь о этом человеке? Куда нам его в ад или в рай, а мы в ответ, извините, мы мало знакомы.
  Отозвался Шевченко.
  -Ты ещё сомневаешься, куда попадёшь? Каждый солдат это первый кандидат в ад. Одна надежды, что мы сейчас мусульмане. У них вроде как сковородок нет. Или есть? Кто знает?
  Молчание.
  Зверкович засмеялся - Исламудин наверняка знает. Он Коран лучше своей биографии изучил.
  И все разом облегчённо засмеялись, подхватили:
  -Да-ааа! Исламудин! Где- то он сейчас?
  -Как где? В тепле и в сухости. Получил наверное ящик печенья и бочку варенья. Жрёт сука и в ус не дует!
  -А хорошо бы было, если бы наш консул приехал. Может быть в газете бы про нас написали. Мы ведь герои!
  -Какие нахер герои!- взвился из темноты звонкий, почти мальчишеский голос.- Герои это те, которые в штабах сидят! А мы мабута. Пыль дорожная. Не верите?
  
  Ждали мы как то караван. И выскочила на нас бурбухайка. Мы по ней шарахнули, а там бабы и дети. Стоим над убитыми, думаем, что делать. Куда раненую мать с двумя детьми девать? Лейтенант связался, со штабом, а полковник пробурчал, что- то типа "Мне пленные не нужны". Не нужны, значит не нужны. Естественно, зарыли. Но неглубоко. Стрелять-то легче. Афганцы пронюхали, откопали и приехали к нам.
  Думаете у нас спросили зачем мы их убили?.. Нет!
  Стариков интересовало, почему положили лицом вниз? Это грех!
  Скандал тогда поднялся. Того штабного полковника даже и не тронули, да он бы и отказался от всего. Лейтенанта судили, но прямо в суде амнистировали. А солдату, который стрелял, дали по году за каждую душу. Вот тебе и герои!
  -А я не герой. Я сам к духам ушел,-набивая магазины сказал кто-то в темноте, складывая их рядом с собой- ушёл после того, как пьяный прапорщик, командир взвода поднял меня ночью и стал бить. Я то думал, что я герой, Родину свою защищаю, а он меня в морду, при всех.
  Говорил он быстро, глотая слова, изредка облизывая потрескавшиеся губы. Глаза сухо и горячечно блестели в темноте. Николай Шевченко узнал голос. Это был Абдулло, Володя Шипеев.
  -Сейчас жалею, что не пристрелил его. Ушёл так, как есть. Без оружия. Забрался в виноградник и там уснул. Духи нашли меня и взяли тёплого. Конечно же тоже начали бить. За то, что без оружия, за то, что шурави... Уже на следующий день я готов был умолять Бога и командование, чтобы выручили меня. Господу было не до меня, а у командования были другие задачи.
  И тогда я стал молиться другому Богу- Аллаху. А это очень жестокий Бог. Он требует, чтобы поклонялись и принадлежали только ему...
  -Не ссы,- подмигнул ему Духовченко.- Прорвемся... Больше тебя никто не тронет, ни Аллах...ни дембеля. Где там этот Коля-Николай с водой. Только за смертью его пос...
  Внезапно, внизу, куда ушёл Дудкин раздались автоматные очереди, крики.
  -Все бегом! Вниз!-Закричал Духовченко.
  Несколько моджахедов пробрались через пролом в стене и наткнулись на Дудкина.
  Их покосили очередями. Но Дудкин стонал, захлёбываясь кровью.
  -Зацепило, Коля? Что? Ложись, ложись!
  Духовченко содрал с себя куртку, подложил ему под голову.
  -Пацаны, дайте тряпку. Перевязать дайте чем, говорю. Блять! Быстрей!
  Разрывая на части рубашку крикнул ободряюще:
  -Потерпи, Коля. Скоро подойдёт могучая Красная армия.
  У Дудкина пугающая белизна лица. Синего цвета, стянутые в нитку губы. Красный комок окровавленной тряпки на груди.
  Поменяв магазин, Духовченко тяжело поднялся с колен.
  -Ладно. Мертвым - упокой, живым - драка... Остаёмся здесь. По еб...м душманам - огонь!
  Снова начался обстрел. Густо летели пули и выбивали из стен куски глины.
  Забаррикадировавшись в глинобитной башне, заняли места у бойниц.
  В пыли и темноте сверкали огоньки выстрелов. Стреляли все. Быстро
  меняли магазины и снова стреляли.
  Глаза слезились от пыли и дымa. Уши зaклaдывaло от грохотa выстрелов. В горле першило. Все давились кашлем.
  На полу лежал слой битой глиняной штукaтурки.
  Пуля ударила Абдулло в грудь, отбросив спиной к стене.
  Он полусидел на полу, прижавшись спиной к стене. С каким-то непостижимо спокойным, умиротворённым выражением лица. На первый взгляд можно даже было подумать, что он уснул.
   Если бы не пятно крови у него на груди. Оно растеклось ровно посередине.
  -Отмаялся.- Скaзaл Шевченко во время короткой передышки. Эх ты, Абдулло... Человек Бога... Как же ты так?
  Длинно, смачно, зло выругался. Отвёл душу матом.
  -Но ничего! Если выстоим ночь, утром будет легче.
  -Не верится, Коля... -Ответил Духовченко- Но всё равно, дай Бог!
  Атака повторилась. К месту боя спешили новые группы моджахедов, возбужденно крича и размахивая оружием.
  Чернaя ночь рaстекалась по небу, словно чернилa.
  За ночь их атаковали несколько раз. Атакующих отрезали пулемётным и автоматным огнём. В облаках пыли мелькали причудливые тени обороняющихся. Закладывало уши от грохотa aвтомaтных очередей. Кто и куда стреляет - не понять!
  Раббани вновь и вновь пытался убедить сдаться. Ему отвечали пулемётным огнём.
  Во время короткого затишья ударил одинокий винтовочный выстрел.
  Все услышали какой-то хлюпающий звук, будто где- то насосом набирали воду.
  - Что?- Крикнул Шевченко.- Что-оо!?
  Коршенко запрокинув голову завалился на спину. Окровавленной ладонью
  прикрывал дыру в горле. Между пальцами просочилась тёмного цвета кровь.
  Глаза закатились под лоб.
  - Серёга?! Бросился к нему Шевченко.
  - Потерпи чуть, - крикнул он раненому.
  Но тот молчaл.
  - Блять!- Выругался Шевченко.
  Убитого Коршенко aккурaтно положили к глинобитной стене.
  Тот лежaл нa спине, смотрел вверх. Под его головой набежала лужица крови.
  Зверкович и Игорь Васьков стояли у бойниц, разглядывая местность через прорезь прицелов. Остальные сидели на полу и курили, молча глядя в пол.
  Саша Зверкович вспоминал, как на край полосы, там, где громоздились деревянные короба с цинковыми гробами, приземлялся "Ми-6".
  Из его нутра высыпала испуганная стайка неуклюжих, грязных, в мешковатом обмундировании мальчишек.
  Худые, запуганные, они тащили за собой вещмешки с притороченными шинелями и ботинками - парадно-выходными. А в мешках обязательно парадная пара - китель и брюки навыпуск. Параллельные, по-военному.
  От них несло за версту бедой, плохой пищей, немытым телом. Многие - в болячках, загноившихся ссадинах, чесоточных пятнах. Среди них был и он.
  Через несколько минут начался новый штурм.
  Сначала на крепостью завис вертолёт. Он не открывал огонь, только пугал рокотом и шумом винтов. Резал лучами прожекторов.
  - Пугают, суки!-Крикнул Духовченко.- Хотят заставить сдаться! Но нифуя, русские не сдаются!
  Потом раздался гортанный крик.
  Заслышав его Шевченко втянул в себя воздух, приготовившись стрелять. Оставшиеся живых застыли в ожидании.
  Моджахеды снова пошли в атаку. Их было уже значительно меньше, чем несколько часов назад. И бежали вперёд они уже не так охотно.
  Они тоже давно потеряли счет убитым, счет времени, представление о цене своей и чужой жизни, для них тоже весь мир сжался до этого клочка высушенной каменистой земли. Они уже тоже валились с ног от нечеловеческой усталости
  Но в отличие от пленных, которым уже нечего было терять, моджахедам было страшно.
  И потому, пользуясь короткой передышкой они отключали свой мозг наркотиками.
  Гашиш - великий волшебник. Гашиш глушит эмоции, сглаживает нервные срывы.
  Но вот чем гашиш плох. Выкурив сигарету казалось, что тебе сейчас море по колено. Исчезало чувство опасности.
  Но если ты боишься, то под пули лучше всего бежать обкуренным. Тогда звереешь.
  И моджахеды вставали в рост и шли вперёд призывая на помощь аллаха.
  А маленький гарнизон бешено огрызался в ответ огнём.
  Потом погиб Сергей Левчишин. Тяжёлая пуля из бура - старинной длинноствольной английской винтовки "Lee-Enfield Mk.1, разнесла солдату череп на несколько окровавленных кусков. От его лица практически ничего не осталось.
  Следующим стал, Игорь Васьков, из посёлка Вохма Костромской области. Он перебегал с автоматом. Пуля попала ему голову.
  Стрелял и что-то кричал, Саша Зверкович. То ли пел, то ли матерился. Очень хорошо стрелял, этот парень из 345-го парашютно- десантного полка.
  Шевченко не видел, как он погиб. Понял, что его нет, когда перестал слышать его автомат.
  Моджахеды отошли. Когда начало всходить солнце, через динамик голосом от Раббани вновь поступило предложение сдаться.
  Крепость вновь ответила автоматным и огнем, правда уже очень редким...
  Шевченко подполз к Саминю.
  - Микола! Чего застыл? Давай-ка, сменим позицию. Левее перебирайся.-Толкнул его в плечо.- Але, как понял? Тебя зацепило, Коля? Что?
  Саминь отвалился в сторону и смотрел на него широко открытыми глазами. На его лице пугающая белизна лба и щек. Синие, будто сшитые губы. Ладони прижаты к хлещущей струе крови из раны на шее.
  Шевченко оттащил его обмякшее тело к стене. Потом нагнулся и провел ладонью по лицу, прикрывая ему глаза.
  * * *
  Низкая луна наливалась красной медью.
  ...Через несколько минут боевики, словно осатанев, поперли с новыми силами. Жали и давили со всех сторон.
  Стонал тяжело раненый Дудкин. Он был ещё в сознании. Последней его мыслью было, как там Матвеев на чужбине? Тяжело ему там наверное одному.
  Потом их осталось двое- Николай Шевченко и Виктор Духовченко. Они бешено метались внутри периметра, меняя позиции и магазины автоматов. И безостановочно стреляли! Стреляли! Снова стреляли!
  Вот тогда Раббани стало страшно. Если бы это были правоверные моджахеды, он бы понял. Но там внутри вели яростный бой вчерашние рабы, которых из под палки заставили принять ислам. Раббани перебирал в памяти имена пленных и задавал себе вопрос, кто это мог так отчаянно и безнадёжно биться- Абдурахмон? Юнус? Файзуло? Пытался и не мог.
  "Нет Предназначения... Оно не существует. Единственное, что предназначено нам всем, - это смерть!"
  * * *
  На рассвете пленные заметили, что рядом с укрытием, откуда говорил Раббани, вновь начинают собираться моджахеды. Совершив молитву, они вновь решили идти на штурмю
  - Бля-яяя! Ну какие же они неугомонные эти бабаи! Никакого от них покоя!- Проворчал Духовченко.
  Приподняв крышку верхнего ящика, вытащил из него гранатомёт РПГ-22.
  Крикнул Шевченко- Прикрой меня! Лупи длинными!
  Вскочил и понесся на крышу. Опустился на колено. Навёл трубу на цель.
  Разрыв гранаты пришёлся в самом центре атакующих. Духовченко спустился в каземат. Сказал удовлетворённо. - Хороший выстрел. Жаль у нас выпить нема. Можно было бы и отметить это дело!
  У Раббани кончилось терпение. Он огорчённо вздохнул, пробормотaл несколько слов молитвы, a потом, обреченно мaхнул чётками, широким шaгом пошёл к машине.
  Повинуясь его приказу моджахеды подкатили пушку. Её поставили метрах в двухсот пятидесяти от лагерных стен.
  -Шурави,- спокойный, сильный баритон заставил напрячь внимание. Вы хорошие солдаты, но вам не победить. Сдавайтесь. Даём вам три минуты.
  Повисла давящая на сердце тишина. Ватная, гнетущая. Духовченко лихорадочно пытался вспомнить, где он уже слышал такую. Точно, в ту самую ночь, когда прапорщик Саня нагадал ему......
  В коридоре, у стен сжавшись в комок и откинув головы лежали уже неузнаваемые тела.
  -Ну что, Витя? -Сказал Шевченко, смотря на Духовченко красными от полопавшихся в белках сосудов глазами.
  Тот, откинув голову к стене, пристально смотрел на него уже неподвижными глазами из-под тяжелых век.
  У Шевченко болело израненное тело, туманно и тошно саднило пробитую голову. Стоя на краю жизни, он уже чувствовал, как его сердце стало медленней биться. Его это не расстроило, наверное, потому, что он уже был почти мертвый.
  -Отсюда мы их не достанем. Амба! Как говорится, пипец котёнку. Сейчас они нас приложат из пушечки. И всё... Давай попрощаемся.
  Шевченко протянул ему руку и почувствовал стылый холод его пальцев.
  * * *
  Из-за гор выползал медно- красный диск солнца. На черном небе таяли звезды.
  Медленно наступал рассвет. Кому-то он казался спасительным, а кому-то, наоборот, страшным. Небо над горами окрасилось в розовый цвет. В высоком голубом небе, широко раскинув крылья, парил коршун и воздух казался синим и холодным.
  Темнота растворялась в сверкающем горном воздухе. Кругом повисла тишина. Мертвая, страшная тишина. Она прерывалась теперь лишь криками моджахедов.
  Раздался орудийный выстрел, сразу же за ним мощный взрыв. Ослепительное пламя прожгло темное небо. От громового раската дрогнули горы. Все осветилось. Стали видны замершие люди.
  Пронзительно завыли сдетонировавшие ракеты и мины. Разрывы один за другим брызнули на площади у мечети, накрывая людей. Кверху взметнулись камни, лохмотья одежды, послышались стоны раненых. Выжженная палящим солнцем красновато-желтая земля, пропитанная кровью, комьями падала на крыши домов.
  На том месте, где раньше был склад с оружием зияла огромная круглая воронка. По краям свежая рыжая земля. Вдалеке стояли посеченные осколками покосившиеся глиняные дома.
  Дувалы и стены домов- были изломаны, состояли из кусков, проломов, уродливых углов, напоминая челюсть дракона с выбитыми зубами.
  Кишлак был беззвучен. Над ним не струились кизячные утренние дымки, не кричал азан, не лаяли собаки. На земле лежали куски глины, покрытые налётом сажи и копоти. Через полуразрушенные дувалы были видны дворы. Валялась грязная окровавленная одежда, трупы людей и животных, обгоревшие ковры. Вспыхивали на солнце осколки фарфоровой и стеклянной посуды, смятые медные тазы, переломанная домашняя утварь.
  В воздухе висел терпкий запах тротила.
  По улицам кишлака, дико крича и прыгая из стороны в сторону, метался обезумевший от разрывов тощий ишак.
  Канета, убило упавшей сверху балкой. Уцелели только Варварян и Рустамов.
  Разрывая руками сухую, колючую и задыхаясь от запаха дыма и тротила они выползли из ямы. На всём пространстве лежали остатки тел моджахедов. переломанные взрывом, побитые камнями и осколками.
  В яме осталось лежать мёртвое тело.
  Внезапно Рустамова крепко захватили за лодыжки и потащили по шершавой как камень земле, обдирая кожу на руках и на лице. Он приготовился к худшему. Вряд ли кто будет церемониться с ними после случившегося.
  -Эй, харкос, живой? Вам повезло! Все уже кончилось.
  Бородатый моджахед бросил его ноги и побежал туда, где метались фигуры в длинных рубахах, слышались крики.
  Повинуясь подсознанию, Рустамов собрал остатки сил и спустился в яму. Там перевернул мёртвого Каната лицом к небу. Пусть смотрит на обитель Аллаха - место в раю ему обеспечено.
  Исламудин подстелив платок сидел на земле, и медленно раскачиваясь всем телом, истово молился. Летели к небу слова молитвы:
  -Бисми л-лахи р-рахмани р-рахим Ап-Хасиду лилахи рабби-и-алямина р-рахмани, р-рахими малики йауми д-дини.
  Страх и отчаянье, глубокими складками пролегли по его лицу. Он многое просил у Всевышнего и каялся, а потом снова просил.... А Рустамов, слушал, и плача, смотрел вдаль. И лицо его становилось старым, и глубокие морщины, прорезали лоб, и серебряная пыль ложилась на виски.
  * * *
  С рассветом, начали ясно вырисовываться неровные контуры гор, тополя, стоявшие вдоль дороги, и черные силуэты людей.
  Нaд Пешаваром поднималось белое солнце. Варваряна и Рустамова заставили разбирать завалы и хоронить погибших.
  Запах сгоревшего тротила, крови, человеческих внутренностей был страшен. "Так пахнет смерть". -Пришла в голову Рустамова мысль. Его скрутило, рвота оказалась настолько сильной, что он, задыхаясь, остановился. Потом согнулся скрючившись. Проблевавшись он двинулся дальше с трудом переставляя ослабевшие ватные ноги.
  Среди мёртвых ему попался раненый мальчишка. На вид ему было лет пятнадцать-шестнадцать. Он хрипло дышал разинутым окровавленным ртом. Из дыры в груди при выдохе показывалась розоватая пена. Его автомат лежал рядом. Парень словно забыл о нём, смотрел молча на небо.
  Рустамов ущнал в нём Душманчика. Закричал, замахал руками. Прибежали двое с носилками. Прихватив с собой автомат, унесли куда-то раненого.
  На месте взрыва не обнаружили ничего- ни фрагментов тел, ни одежды. Ничего. Словно люди улетели на небо.
  Белое пешаварское солнце, поднимаясь все выше и выше, застыло в зените, поливая измученную, взорванную землю яростным светом. Безвучно проскочила ящерица, и вновь все стихло, погрузившись в тишину.
  Опускающаяся с неба белёсо- жёлтая пыль накрыла мутным, незрячим одеялом место, где навсегда нашли приют души советских солдат.
  ПОСЛЕСЛОВИЕ
  Через неполных четыре года Советские войска уходили из Афганистана.
  Перед этим официальные делегации Афганистана, Пакистана, СССР и США подписали Женевские соглашения. В них был указан график вывода советских войск из Афганистана в течение 9 месяцев, с 15 мая 1988 по 15 февраля 1989 года.
  Перед подписанием соглашений Горбачев выдвинул одно обязательное условие: он готов вывести войска из Афганистана. Но он требует от ООН гарантию, чтобы ни один советский солдат не был убит во время вывода.
  На вершине одной из гор провинции Логар собрались все лидеры афганского сопротивления.
  К концу второго дня Абдул Хак Амири от лица всех крупных афганских полевых командиров передал: они сделают все для того, чтобы обеспечить безопасность советских солдат во время вывода. Гарантировать сто процентов не могут, потому что вдоль дороги есть неподконтрольные им группы, но все здесь собравшиеся берут на себя обязательство, что не будут препятствовать выводу советских войск. Они не будут мстить, они не будут стрелять во время всего периода вывода. Это их слово.
  Бесконечная извивающаяся колонна - бронемашины, танки, "Грады", тягачи с пушками, самоходки - с развернутыми знаменами спускалась по горному серпантину к мосту через Пяндж. На головной машине двигался военный оркестр, и сквозь рев моторов и лязг гусениц неслось "Прощание славянки".
  И снова в поход труба нас зовёт!
  Мы все встанем в строй,
  Мы все пойдем в священный бой.
  Встань за Веру, Русская земля!
  Танковые и автомобильные колонны батальон за батальоном двигались в сторону дома.
  Передние бэтээры колонны, хвост которой терялся где-то на другом берегу реки, уже съехали с моста через Аму- Дарью и двинулись по дороге, вдоль которой стояли сотни людей.
  Люди махали руками в воздухе, радостно улыбаясь и забрасывая машины цветами. Над толпой встречающих алели транспаранты: Интернациональный долг выполнили с честью!", "С возвращением домой!"...
  Советская армия уходила непобеждённой. Развевались знамёна частей, на груди солдат и офицеров сверкали и звенели награды.
  Большинство советских солдат и офицеров мало интересовали вопросы идеологии и политики. Они не мучились проблемой нравственности этой войны. В Афганистане они находились согласно присяги и выполняли там приказы Родины и командования. Свой солдатский долг они выполнили до конца.
  15-го февраля 1989 года последний советский батальон пересёк мост их Харатона в Термез.
  За ним на мост ступил 45-летний генерал- лейтенант Борис Громов.
  -Афганская война закончена! - Сказал командующий.- За моей спиной нет ни одного советского солдата!- Кадры, на которых не скрывая своих слез, плакали солдатские и офицерские жёны и матери, обошли весь мир. Армия верила генералу Громову. Зачастую только от него зависели их жизни и смерти.
  Но каждый из тех, кто воевал знает, что война не заканчивается даже тогда, когда перестают свистеть пули и рваться мины... Нужно ещё вернуться с войны.
  Командующий 40-й Армией не сказал о том, что за его спиной ещё оставалось 311 пленных солдат и офицеров Советской Армии
  Военнопленные и пропавшие без вести, это неизбежные потери во всех войнах.
  Судьба каждого пленного - это трагедия. Неизвестность о его судьбе - это трагедия для многих семей на долгие-долгие годы...
  Генерал Громов шёл не оглядываясь. Оглядываться назад плохая примета. Обязательно вернёшься. Генерал не хотел этого.
  
  Оглядываюсь назад страх
  Вперёд трижды тоже самое,
  Словно выстрел в горах
  Убивает главное.
  Нет души , нет ничего,
  Все надоело , вечность , пропасть
  Кажется всё обречено,
  И судьба раскрывает пасть.
  Оглядываться плохая примета
  Значит что можно вернуться,
  Сюда вновь на грани лета
  И в небо уткнуться.
  За что, за что ,и зачем?
  Я так многое не желаю,
  Рука свёрнутая калачём
  Что не нужно бросаю
  Моджахеды сдержали свое слово. По всей трассе Кабул-Термез они выставили охранные посты, по воспоминаниям советских военных, им в спину не прозвучало ни одного выстрела.
  Советский Союз такого слова не давал.
  23 января 1989 года на кишлаки вдоль дороги вывода войск обрушился "Тайфун". Это была последняя "доблестная" операция Генерального штаба Советской армии. Авиаудары и огонь "Ураганов", "Градов", "Гиацинтов", "Буратино" уничтожили больше тысячи жителей. В Генштабе уверяли, что удар спровоцировали сами моджахеды, но советские военные, бывшие там, свидетельствуют - операция была спланирована заранее: "...местные жители, выходившие из района боевых действий, молча вынесли и уложили вдоль магистрали тела убитых в результате огневых ударов..."
  * * *
  САМИНЬ Николай Григорьевич, младший сержант, 1964-10.06.83, Парван - пал смертью храбрых при подавлении восстания пленных советских и афганских военнослужащих в крепости Бадабер, Пакистан, 27 апреля 1985 года. 12 декабря 2003 г. Указом президента Казахстана посмертно награжден орденом "Доблесть" III степени.
  КОРШЕНКО Сергей Васильевич, рядовой, 1964-15.02.84, Бадахшан - пал смертью храбрых при подавлении восстания пленных советских и афганских военнослужащих в крепости Бадабер, Пакистан, 27 апреля 1985 года. 8 февраля 2003 г. Указом президента Украины посмертно награжден орденом "За мужество" III степени "за особое мужество и отвагу, проявленные при выполнении воинского долга".
  ЗВЕРКОВИЧ Александр Анатольевич, рядовой, 1964-7.03.84, Парван - пал смертью храбрых при подавлении восстания пленных советских и афганских военнослужащих в крепости Бадабер, Пакистан, 27 апреля 1985 года
  В 2002 г. министру обороны РФ Сергею Иванову было направлено ходатайство о награждении россиян -Игоря Васькова, Николая Дудкина и Сергея Левчишина, павших в Бадабере 27 апреля 1985 года.
  Из наградного отдела Главного управления кадров Минобороны РФ был получен ответ: "По имеющимся в нашем распоряжении спискам (Книга Памяти о советских воинах, погибших в Афганистане), указанные вами воины-интернационалисты в числе погибших не значатся. Сообщаю, что награждение за выполнение интернационального долга в Республике Афганистан завершилось в июле 1991 г. на основании Директивы заместителя министра обороны СССР по кадрам от 11 марта 1991 г. Исходя из вышеизложенного, а также, учитывая отсутствие документального подтверждения конкретных заслуг бывших военнослужащих, указанных в списке, в настоящее время оснований для возбуждения ходатайства о награждении, к сожалению, не имеется"...
  * * *
  Американцам крепко засадили в Сомали. Полудикие боевики Айдида в китайских шлёпанцах на босу ногу. Потому что командующий морпехами отправил несколько сот солдат спасать четверых из сбитого вертолёта. Он даже не был уверен, жив ли экипаж. Но пока был хоть один шанс их спасти, он был готов нести неоправданные потери. Как же бросить своих раненых на растерзание фанатикам?
  В день, когда Россия научится горой, всей мощью своей вступаться за своих попавших в беду граждан она выйдет на новый уровень настоящего исторического величия.
  * * *
  Общаясь в процессе написания этой книги с различными людьми и официальными лицами я столкнулся с тем, что официальные представители России не очень охотно говорят на эту тему.
  О непопулярных войнах не любят вспоминать политики. Коротко обмолвившись, что это была ошибка, они стремятся перевести разговор в другое русло. Также было и с Афганистаном. Политики заявили - "мы ВСЕ виноваты", а мы привычно согласились с этим, назвав Афганистан "нашей общей болью".
  Это неверно. Не может быть общей боли у матери, потерявшей сына и у номенклатурщика ЦК КПСС, посылавшего туда чужих сыновей.
  Вслед за "общей" болью незаметно и тихо в массовое сознание было внедрено понятие общей вины.
  Но всё же, по чьей конкретно вине были переломаны многие людские судьбы? И чем виновата мать, чей сын- "Выполняя интернациональный долг, верный военной присяге, проявив стойкость и мужество, погиб..."
  Чем оплатила им Родина за солдатский подвиг, за величайшую жертвенность в восемнадцать лет?
  Только лишь стандартным комплектом: "гроб, ящик цинковый, ящик деревянный - для перевозки, опилки, две новые простыни".
  И пожизненным комплексом вины, как клеймо- "Мы ВСЕ виноваты"!
  Но советский солдат, по приказу советского государства воевавший и убивавший в Афганистане, не виноват. Он одновременно- герой и жертва.
  Многие из них оставались прикрывать отход своих товарищей и погибали! Закрывали собой офицера. Подрывали себя вместе с врагом. Гибли, вынося тела товарищей с поля боя...
  Но кто-то ведь виноват в том, что они оказались ТАМ?..
  Алексей Владимирович Чикишев, офицер спецназа ГРУ, воевавший в то время в Афганистане рассказал историю, которая возможно раскрывает причину того, почему Советский союз в своё время не предпринял серьёзных шагов и санкций по отношению к Пакистану, в лагерях которого незаконно содержались советские солдаты и офицеры.
  Зимой 1983 года планировалось проведение десантной операци в районе Заранджа на афгано-иранской границе.
  После высадки с вертолетов перед стояла задача разгромить базу моджахедов, расположенную в долине между двумя грядами невысоких гор. Кроме роты спецназа в ней приняли участие два десантно-штурмовых батальона.
  Агенты ХАДа должны были обозначить кишлак, в котором находилась база, треугольными полотнищами материи белого цвета, острые углы которых указывали бы направление на кишлак. Полотнища предполагалось разместить на нескольких вершинах этих двух гряд.
  Ничего особенного в этой "прогулке" в горы не было. Самый обыкновенный рейд, каковых на счету любого десантника или спецназовца десятки и сотни. Со стрельбой, либо, без, с погибшими и ранеными, либо так...
  Всё шло в штатном режиме.
  В месте десантирования были разложены полотнища. К кишлаку шли полночи, таща на себе минометы, пулеметы, гранатометы.
  Уже под утро увидели, что кишлак стоит на месте, горный рельеф полностью соответствует макету, по которому готовились к операции.
  Бой длился недолго. Моджахеды нападения явно не ожидали, поэтому сопротивления почти не оказали. Горный кишлак погибал медленно, но верно. Его взяли в большое кольцо и начали стягивать. Несколько десантных групп уничтожали дом за домом. Буро- коричневая пыль поднялась над кишлаком, который превращался в кладбище. На руинах обреченно и горько выла старуха.
  Приваленная саманной стеной хлева протяжно мычала корова,. Она была ещё живая. Из оторванной ноги била кровь.
  Но уже во время боя спецназовцы обратили внимание на то, что все погибшие одеты в незнакомую иностранную военную форму с погонами. В центре кишлака развевался трехцветный флаг. Ничего подобного спецназовцы раньше на разгромленных базах моджахедов не встречали.
  Командир группы приказал:
  -Языка ко мне! Быстро!
  Тут же притащили одного из оставшихся в живых. После короткого допроса стало поняли, что кишлак находится... в Иране. Там размещался пост иранской пограничной стражи и небольшая перевалочная база моджахедов.
  Кишлак, в котором должна была пройти операция, находился в 15 километрах.
  На территории Афганистана. Стало ясно что, то ли из-за ошибки летчиков, либо по какой другой причине десант выбросили совершенно в другом районе.
  -Блять!- Ёмко, в одно слово выразил эмоции командир группы. По его лицу трудно было прочесть, что он хотел сказать на самом деле.- Уходим!
  Через полчаса десантникам в хвост вцепился иранский мотопехотный батальон, действия которого поддерживали с воздуха несколько "Фантомов".
  Был получен приказ- в боевые действия не ввязываться. Срочно покинуть территорию сопредельного государства. По словам участников операции рота отступала профессионально и практически не понесла потерь.
  Разразился большой скандал, так как Иран всерьёз собирался внести ноту протеста и инициировать созыв внеочередной ассамблеи ООН.
  Руководству советского государства путём невероятных уступок и компромиссов удалось сгладить ситуацию.
  Вполне вероятно, что нежелание расследовать историю с гибелью советских пленных в 1985 году, как раз и было платой за тот компромисс в 1983 году.
  Сегодня на месте крепости Бадабер, практически ничего не осталось.
  Фрагменты сильно обветшавшей глинобитной стены, развалины нескольких одноэтажных кирпичных строений, раскрытые ворота, которые никуда не ведут...
  Осталась только наша память.
  Мы не знаем всех имен и фамилий погибших солдат. У них нет могил и надгробий. Их матери, жены, и дети не носят им на могилы цветы.
  8 февраля 2003 года Указом президента республики Украина "за личное мужество и героизм, проявленные при выполнении военного, служебного, гражданского долга" младший сержант Сергей Коршенко был награждён орденом "За мужество" 3-й степени (посмертно), а младший сержант Николай Саминь Указом президента Казахстана- орденом "Айбын"("Доблесть") 3-й степени ("за отвагу и самоотверженность, проявленные при исполнении воинского и служебного долга, а также за подвиги, совершённые при защите интересов государства", посмертно).
  В отличие от Украины и Казахстана, чьи представители приняли неравный бой и погибли, Россия старается не вспоминать своих солдат.
  Неоднократные обращения к российскому руководству с целью увековечения памяти павших воинов и посмертного представления их к государственным наградам не нашли положительного отклика. В 2003 году наградной отдел Минобороны России сообщил Комитету по делам воинов-интернационалистов  при Совете глав правительств СНГ, что процедура награждения за выполнение интернационального долга завершена в июле 1991 года на основании директивы заместителя министра обороны СССР по кадрам. В 2004 году Комитету также было дополнительно разъяснено:
  "Министерство обороны России не обладает информацией, которая раскрывала бы истинную картину трагических событий, происшедших в апреле 1985 года в лагере афганских беженцев Бадабера. Имеющиеся же отрывочные данные являются противоречивыми... В настоящее время, по прошествии 20 лет, трудно объективно оценивать те события и конкретные личные заслуги их участников".
  Наша память и эта книга - единственный памятник погибшим героям.
  Вечная им память.
  2015 г.
  Москва- Душанбе- Бонн.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"