Герн Виктор : другие произведения.

Симург

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    *** Симург - фантастическое существо в иранской мифологии, "царь всех птиц", но в данном рассказе - не более, чем порождение воспалённого сознания, фантасмагорический продукт тяжёлого сна ГГ, который и без того измучен прелестями жизни на закрайках цивилизации...
  
  
   []
  
  
   ***
  
   Хорошая крыша летает сама.
   /фольклор
  
  
   Метелило уже третьи сутки кряду. Безбожно. Мелкий и колючий снег. Шквальный и обжигающий ветер. Радость была одна: снег далеко не песок. Не хотелось бы слишком близко, на собственном опыте испытать всю ту гамму неведомых чувств и острых ощущений, которые выпадают на долю погребаемых заживо.
   Не хотелось бы.
   Но и радость эта всё же была тоскливой. Тоскливой и жутковатой.
  
   Тугая, серая и бесноватая мгла по ту сторону окон, казалась непроходящей и веяла чем-то пугающе-враждебным, не сулящим ничего доброго, измогильным. Мириады крохотных и ледянистых мушек, с неистовым, иступлённым упорством, точно фантасмагорическое воинство, разработанных где-то в Сколково, нанозомби, долбились и долбились в мутные стёкла. Слепо и хаотично, не сознавая тщеты, то слабея и отступая, то вновь, заряжаясь остервенелой настойчивостью, они сменяли атаку новой атакой в этом откровенно бессмысленном, непроходящем штурме. Тихий и тонюсенький, но бесконечный дребезг, вот уже третьи сутки наполняющий тесную атмосферку дома, всё-таки нагло давил на психику, внушая слабую, едва ощутимую, подспудную, но самую настоящую и неподдельную тревогу.
  
   Вадим хотел уже было отойти от окна, как новый резкий и незнакомый доселе звук ловко поймал его за уши и властно притянул обратно. На улице что-то лопнуло, жутковато заскрипело и невнятное щенячье повизгивание пробилось сквозь двойные стекла. Любопытство перевесило чашу всех прочих чувств и желаний. Вадим выглянул во двор, в надежде хоть что-то разглядеть по ту сторону, в кромешной серости воющей мглы.
  
   Огромная тёмная птица, неловко махая костлявыми крыльями, стремительно пролетела вниз по улице и канула в серую муть неизвестности.
  
   "Нихуяссе, глюк! - мелькнуло в сознании. - Скажи кому, не поверят".
  
   Над драконами Вадим смеялся, так же, как и над странствующими рыцарями, в сияющих доспехах, вот уже второй десяток лет. Но мимолётное виденье там, за окном, требовало объяснений и, чем скорее, тем лучше. Так уж устроен человеческий разум, что не терпит даже намёка на фривольность и беспорядок. Внутри всё должно быть запротоколировано, пронумеровано, снабжено вразумительным ярлычком и положено на полочку. Легкомыслием приятно бравировать, но сознание не выносит его. Даже у самой пустоголовой блондинки, с блестящими глазками из плексигласа, как у совдеповской куклы, чьи поступки или речения подвигают окружающих к единственному выводу - мол, сквозняк в пустой тыковке - на самом деле внутри всё ровненько, чисто и опрятно застелено. В противном случае блондинка всякий раз при встрече с неведомым умирала бы от ужаса, теряла аппетит и, в конце-концов, погибла бы от нервного истощения или анорексии. Ну а, в лучшем случае, поселили бы её добрые и отзывчивые люди в "жёлтый дом", принудительно обвенчав оную на веки вечные и пока смерть не разлучит их, с великим и ужасным лекарем, по имени доктор галоперидол. Неизвестность... она того - хуже смерти.
  
   Пространно, а более всё-таки глупо и нелепо описывать здесь все те мельчайшие феерические вспышки и нюансы-поползновения неугомонного роя электросигналов внутри кроваво-жирного студня, ограниченного его костяной коробушкой. Все их пульсирующие и последовательные возвратно-поступательные фрикции в микроскопических лабиринтах нейрончиковых сабвеев и мкадов, искусно запутанных тысячелетиями ошибок и озарений эволюционного пути так, что академическая наука до сих пор пассует и путается, раз за разом порождая причудливых, но удивительно нежизнеспособных монстров. Довольно сказать, что вся эта подневольная, суматошная ахинея, балансирующая на грани животной паники, подарила Вадиму ещё одну мучительную и бессонную ночь.
  
   Однако ближе к рассвету, который угодливо высветился строгим рядом электронной цифири на безжизненном серо-зелёном и продолговатом дисплейчике настенных часов, с парочкой мизинчиковых батареек внутри, воспалённый мозг наконец-таки принял какое-то вымученное решение. Классифицировав "тёмную птицу" всё-таки птицей и наскоро привязав клеенчатую бирочку, с размашистой чернильной надписью "Симург", он спешно втиснул результаты полубезумного труда на положенную полочку и будто бы смирился, а Вадимовы веки устало слиплись чередой мятежных и суетных видений, но уже по ту сторону осознания и здравого смысла.
  
   Тёмнокрылый симург медленно и величественно, рисуя один гигантский круг за другим, парил над бескрайней, седеющей снегами страной. По мере снижения, незнакомый ландшафт обретал зыбкие, дрожащие в изморози, совершенно неожиданные детали. Изначальная казалось бы степь медленно морщилась, трескалась сетью долин и дыбилась мириадом хаотичных складок-хребтов, затейливым морозным узором как бы убегающих вдаль, во все стороны необъятного горизонта. И вот, всё ещё издали напоминая скомканную, мятую в горячке любовных утех, но зачем-то вышвырнутую на мороз и застывшую простынь, земля вдруг проступила вверх десятками тысяч тёмных и острых даже на вид, хищных клыков. Казалось, что эта заиндевелая простынь ландшафта, очерченная всеми оттенками сизого, прокушена яростно и нещадно, точно билет компостером, крепкими чудовищными челюстями какого-то невообразимого, неподвластного самому изощрённому воображению, зверя. И только приглядевшись, можно было узнать в этих хищных и тёмных клыках, каменные тычки причудливых скал. И даже - деревья. Это не степь! Никаких степей внизу не было. Хребты и скалы, ледяные прожилки рек и тайга. Спящая, запорошенная снегом и инеем тайга. Море тайги. Бескрайнее море тайги!
  
   Мощная волна несвязной, несообразной с местом и временем, эйфории в какой-то миг накрыла его с головой. Вадим едва справился с диким желанием, вскочить и выбить ликующую чечётку прямо на широкой спине планирующего симурга и только инстинкт самосохранения удержал его от безумного поступка. Внизу, на сколько хватало взгляда, простиралась заснеженная, промёрзшая тайга. Тайга без каких-либо намёков на обитаемость. Тайга, дремлющая в оцепенении зимы и стужи. Тайга, нефигурально оскаленная десятками тысяч хищных и острых клыков. Плясать же голыми пятками поверх скользких перьев едва ли разумно даже на твёрдой земле, а тут... Вадим мысленно прикинул на глаз: километр-два?
  
   - 432! 431! 430!..
  
   Что за дурацкий отсчёт?!
   Густой и тяжёлый голос. Сиплый и каркающий, какой-то неестественно странный акцент? Но прежде, чем до Вадима дошло - это симург! - обратный отсчёт заметно сократился. Но симург - птица?
  
   - Птица-птица, почти курятина! - в хриплом, тугом ответе слышалась глумливая насмешка, - Только родом из иранских сказок! 403 метра!.. 402 - до земли... до Ирана!
  
   - Какого ещё Ирана?! - возмутился Вадим. - Мы летим над тайгой!
  
   Симург неторопливо повернул голову и, наверное, с интересом, одним только глазком взглянул на пассажира. Тот отпрянул. Глазок не глазок. Глазище адовый! - здоровенный, размером с порядочное блюдо, ядовито-зелёный, влажный овал, бездонный пульсирующий зрачок и сотни, может быть тысячи лиловых, сиреневых, фиолетовых ромбиков-вкраплений, блестящим орнаментом рассыпающихся от центра к краям. Глаз не мигал. Казалось, вообще, не выражал ничего. Но в сумеречной глубине зрачка Вадим разглядел собственное отражение. Очень жалкое, очень несуразное, мутное и деформированное, точно в кривом зеркале. Долгоносый уродец, с острыми, вытянутыми как у осла ушами, пару раз моргнул и вдруг внятно поинтересовался:
   - А ты кто таков? С какого города будешь, кукуся?
  
   Ни то, что бы Вадим озадачился. Нет. Он просто не сумел вот так сходу припомнить ни одного из иранских городов. А Иран ведь большой... От горизонта, до горизонта. Бескрайний! Нибось, свисает краями, как скатерть. И края эти держат четыре ангела, гипсовых ангела Апокалипсиса, с облупленными никелированными горнами, готовые вострубить! И алые галстуки, омытые кровью революционного пролетариата...
  
   - Какого? Какого пролетариата? - ехидно переспросил уродец.
  
   Он сидел напротив Вадима, по-турецки. Длиннющие ноские его шутовских обувок слегка покачивались в ритм движению и легонько позванивали маленькими латунными бубенцами, как и полагается у шутов, крепко-накрепко притороченных к кончикам кожаными ремешками. Такие же бубенчики свисали с его профессионального четырёххвостого колпака. Сориентированные на четыре стороны света, они сохраняли поистине буддистское спокойствие и равновесие.
  
   "Всё по фэншую!", - дико подумал Вадим, а уродец так же дико и внезапно расхохотался, яростно прихлопывая себя по острым коленкам.
  
   - Иранского! - запоздало и простужено просипел симург, видимо, о пролетариате.
  
   - Ах, да! Город?! - внезапно вспомнил Вадим. - Точно же! Город?!
  
   - Да-да! - уродец мгновенно оборвал хохот, казалось бы прямо на самой высокой визгливой ноте и в упор, враждебно, точно из вскинутого для выстрела обреза, уставился на Вадима чёрными ни то бусинами, ни то маслинами глаз.
  
   - Бля-адь... - только и сумел произнести тот, одним рывком распахнув дверь-крышку с заветного сундука собственной эрудической памяти, в котором надеялся отыскать жизненно необходимое название какого-то иранского города, но... Память была пуста. Мало того - у сундука не оказалось днища! Чёрный прямоугольный провал, зияющий самой что ни на есть бездной бездн, множественными дверными проёмами ниспадал всё ниже и ниже, теряясь где-то в кромешном мраке тихо, мелко и отвратительно дребезжащего небытия.
   Не доверяя собственным глазам, решительно отказываясь внимать робкому голосу разума, Вадим наклонился над прямоугольным зиянием калейдоскопической бездны, протянул руку, в надежде нашарить, наконец, этот злосчастный потерянный где-то в Иране город и... Великое Ничто шумно вдохнуло обеими ноздрями. Он не удержал равновесия, отчаянно и жалобно засучил ногами, нелепо взмахнул раскоряченными в невыразимом ужасе руками, качнулся на краю сундука и окончательно утратив какую-либо опору, сорвался, полетел вниз, сопровождаемый гнусным, кашляющим и полным ехидства смешком того самого долгоносого уродца.
  
   - Симург!!! - полный предсмертного отчаянья ни то рёв, ни то визг, ни то нечто среднее между ними, окончательно вырвал Вадима из липких щупалец кошмара.
  
   ***
  
   Мокрый, хоть выжимай, с бешено колотящимся где-то под кадыком сердцем, он не присел, а скорее вскочил в кровати. Едкий, противный смешок однако не исчез. Так же, как не исчезло и завывание пурги, и тихий, зудящий, но нервирующий дребезг оконных стёкл.
  
   - Ну, ты и дал гари, Вадик.
  
   Меньше всего на свете он бы хотел видеть её сейчас. Да и - потом, и - вообще, и - прежде!
  
   Соседка...
   Соседка из дома наискосок. Эта жалкая пародия на женщину. Она-то что здесь делает, блядь!?
  
   Вадим окончательно проснулся:
   - Олеся... Чего тебе?
  
   - Здрассьти-мордасти! - гундосо хихикнула та, - Зашла вот, дверь-то открыта. Заходите, люди добрые, берите, чего хотите. Как ещё тебя самого-то не украли?
  
   - А что? Хотели?
  
   Она фальшиво хихикнула, даже с некоторым подобострастием, что ли. Рослая, круглолицая баба. Точнее всё-таки - бабища! С нездоровым алкогольным румянцем и маленькими суетливыми глазками, в неизменной чёрной "гандонке", натянутой по самые брови и в каком-то замусоленном, задрипанном форменном бушлате (или ВВС СССР, или ПТУ - непонятно?), Олеся производила некое смешанное и трудновыразимое впечатление, медленно грассирующее на грани жалости и омерзения. Вроде б обычная русская бабища, деревенская алкоголичка, большее время что называется под мухой, всегда в бэушном мужском тряпье, пухлая и, в тоже время, бесформенная, с некрасивым и маловыразительным и лицом-не-лицом, и маской-не-маской, она никогда не пыталась построить глазки, не уронила ни одной сальной шуточки, на которой воображение заведомо могло подскользнуться и упасть ниже пояса и, вообще, насколько он помнил, не прибегла ни к одной характерной ужимке из всего богатейшего на банальности женского арсенала. Наверное, единственное, что перепало ей от всего евина рода, так это имя.
  
   В начале Вадим подумывал, что она лесбиянка. И надо признать, без каких-либо на то оснований: жила-то соседка с соседом, правда, с симметрично спившимся, щуплым и немощным, пародийным шаржем на мужика. Казалось, они стоили друг друга. Хотя, о чём это? Всякая парочка безусловно стоит друг друга. Глупо полагать, что люди сходятся случайно. Невероятно глупо! А потом он узнал о её судимости и не позавидовал соседу. А то? Бабища, завалившая своего суженого-ряженого топором и наглухо, а это всё равно, что ружьё висящее на стене в первом акте. В исправление людей Вадим как-то не уверовал. Личный нелёгкий опыт подсказывал веско и необратимо: человека исправить нельзя. Блаженны верующие, ибо они наследуют... все пороки прошлого на собственной шкуре. Вот закон! Да, но и к женщинам, как удалось в последствии заключить, Олеся относилась с плохо скрываемой враждебностью, быть может, и со злобой. Впрочем, вероятно, что это всего лишь её частная реакция на особую прижимистость и сварливость чуть менее, чем всего женского рода и опять же её частный ответ на присущую им брезгливость к несчастным существам их пола, обделенных каким-либо прилагающимся от матушки-природы "типа шармом". Вадим не знал. Такая вот загадка на сообразительность, а есть ли у Олеси... мда.
  
   - У соседей вчера крышу сорвало, - сообщила она.
  
   - У которых это?
  
   - Ну, эти... Выше тебя домом живут. Как их, блядь... Игнатьки!
  
   - У Игнатьковых, что ли? - вяло хмыкнул Вадим, - Так у них давно крыша сорвана. Ещё с девяностых. Причём - у всех, начиная с папы.
  
   - Да ну, тебя, - отмахнулась соседка с едва заметной усмешкой, - Я серьёзно. Ветром у них крышу сорвало. С дома. Не знаю, как твою халупу не зацепило, она ведь не грохнулась, полетела вниз по улице...
  
   - Симург? - вздрогнул хозяин.
  
   - Чего?! - соседка недоумённо вытаращила куцые, невнятного цвета глазки.
  
   - Не чего, а кто, - криво ухмыльнулся Вадим, припоминая собственные полночные мучения. - Я о своём, о девчачьем. И далеко улетела эта их крыша?
  
   - Почти что до самой "Юрты". Мой-то как раз за пузырём бегал. Говорит, над ним пролетела, махая крыльями - чуть струю со страху не пустил.
  
   "Юртой" назывался магазин, притулившийся на самом излёте улицы у шоссе, принадлежавший так называемой "чп Березиной Л.Ю.". А эта самая Березина Л.Ю. или в простонародье - Люська, вызывала у Вадима ещё более смешанное и трудновыразимое впечатление, чем Олеся... наверное, чем даже Олеся? (в квадрате), а грассирование там находилось на грани ненависти и омерзения. И никак не иначе. Ему пришлось сделать усилие, чтобы не сплюнуть при одной только невольной мысли о толстобрюхой хозяйке "Юрты". Правда, чтобы излить все нюансы лютой Вадимовой неприязни к местной коммерсантке, потребуется в два раза больше букв, чем всё содержимое этого рассказа. Посему опустим ненужные подробности, в надежде на особую изощрённость читательского воображения, с элементами BDSM. Скажем только для затравки, что Люська далеко не оригинал в своём виде: начинала, как и большинство в 90-ые, с самопального самогона и привозного китайского (читай: технического) спирта, люто-бешено преследовала должников и - поднялась же! На данный момент "Юрта" в посёлке самый дорогой магазин, выживающий, что естественно, на пенсионерском горбу. Там всегда вероятно отовариться "в долг", получить в довесок массу ненужных и просроченных балабасов, а то "больше в долг не проси, и не ходи даже, не попрошайничай". Что до хозяйки? Люська и депутат, и "единорос", а с некоторых пор и набожная до омерзения. В двух словах, не оригинал она, увы, не оригинал.
  
   - Ну?
  
   - А чего "ну"? Не долетела игнатьковская крыша до "Юрты"...
  
   - Вот это прискорбно, - он разочарованно покачал головой, - В высшей степени прискорбно!
  
   - У Березиных теперь прискорбно, - неожиданно криво и широко осклабилась Олеся, засветив ряд жёлтых, прокуренных зубов и отсутствие одного из верхних клыков. - Крыша у "Юрты" зависла в воздухах, резко кувыркнулась и полетела в сторону шоссе. А там, как раз Люська выруливала на своём японском тарантасе, груз, видать, везла...
  
   - И?! - Вадим блеснул глазами.
  
   - Приговорил Господь Люську по полной программе. Расплющило её наглухо так, что и кишки наружу вывалились.
  
   Никогда! Вот никогда Вадим не бывал ещё так благодарен Господу! Да святится Имя Его! И даже вольных или невольных Посланцев Его!
  
   - Олеська! Дай я тебя расцелую! - вскочил он в порыве внезапно нахлынувшей нежности и благодати.
  
   - Ой! Чего й то! Вадик! - она вдруг смущённо, совсем как девчонка отстранилась, попятилась, маленькие, неопределённого цвета, глазки бешено заметались. Наверное, и щёки зардели, разве поймёшь под извечным алкогольным румянцем. - Ты б это...
  
   - Что?
  
   - Трусы б надел, - она уткнулась лопатками в стену и прикрыла рот ладонью.
  
   - О! Бл*дь! - невольно всхлипнул Вадим, - Точно!
  
   Хобот его свободно болтался между двух волосатых ног. Однако, даже доли секунды от осознания того, что Олеся тоже видит это, хватило для импульса внезапного роста. И в ширь, и в высь.
  
   Вадим отчаянно прыгнул обратно в постель, путаясь в простынях и покрывалах. Рослая, мужиковатая соседка, бабища, в каких-то пол-оборота превратившаяся в испуганную школьницу, медленно, шаркая спиной о стенку, утекала к выходу.
  
   - Зачем вообще приходила-то? - буркнул хозяин, не найдя ничего лучшего.
  
   - С-сигаретку спросить, - в нос пискнула та и выскочила в коридор.
  
   Мгновение спустя хлопнула входная дверь.
  
   - Симург!!! - рявкнул Вадим, оставшись наедине, и дико расхохотался. Как во сне. - Загадка, бл*дь!? Нет, никакой загадки! - взвизгивал он сквозь хохот. - Нет! Тоже мне симург, бл*дь!
  
   2013, В-Шахтама
   ***
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"