Гремит. И молнии. И крест свой я несу по жизни. Интересно, снимут или нет?
- Ты грешник, Сэт, - шепчет мне инквизитор, приколачивающий кисти к моему кресту.
Гром! Молнии. Дождь мешает мне сосредоточить взгляд на лице мучителя, и я улыбаюсь. Развратно. Висеть на этом кресте все равно что лежать на берегу бассейна. Воды хватает.
- А еще я курю.
- На тебе столько грехов, Сэт, что рай закрыт для тебя на веки вечные, - продолжает инквизитор, вбивая гвоздь во вторую ладонь.
- Хотите на зиму дрова из Древа Познания? - ничего лучше я не могу предложить. Но, мать его, как же хорошо они греют!
- Это святотатство, сын мой, - продолжает мой палач.
Из ладоней стекает кровь. Я думаю, положен ли мне по статусу терновый венец. Интересно, будет ли наглостью его попросить?
Святотатство это то, что меня не покормили перед тем, как повесить на этой осиновой конструкции. Именно это я и говорю инквизитору. Кажется, его восхищает моя наглость.
- Тебя ждет ад, сын мой, - еще гвоздь.
- Ад меня не ждет, - рассмеялся я. - Не ждет, отец. Уже давно. И небеса не ждут! Печально, не так ли? В раю так скучно... А в аду. Там мне нечего делать.
Гром и молния! Бьют в землю. Неистово, безумно! Как мне это нравится!
- Прочитайте молитву, отец!
Распятый на своем кресте, я жду, пока святой отец прочитает мне молитву, которую сочинили про его бога. Как колыбельная. Только я редко сплю. Мне снится огонь. Всепоглощающее пламя. Огнем и мечом мы привьем любовь вам к нашей вере!
Читай, отец! Читай!
- Единый Господь, имя Твое будь священным на века...
- Громче, инквизитор!
Дайте мне венец! Терновый! Я тоже его хочу. Кровь художественно стекает на глаза. Гром! Молния! Громче, громче, инквизитор!
Что в этом мире, что в том. Неважно. Господь один для них. Святая Инквизиция, сожги еретика!
- Громче!
Дайте мне венец и сильнее вбейте гвозди. Чтоб я чувствовал. Всю эту очищающую силу, весь этот огонь вашей веры. Это если бы я приставил кому-то к виску дуло пистолета и сказал: "Уверуй, сын мой, грешен ты, мать твою, но в раю всяко лучше, чем на этой сраной земле!". И выстрелил.
О да... Легче легкого, если честно. Прекрасные моменты моей дерьмовой жизни. И ливень. Гром! Молния! При такой буре небо и земля занимаются сексом.
Интересно, кто придумывает им молитвы?
- Громче! Громче, отец!
Длинный серебряный гвоздь. Туда, где бьется сердце. С каждым ударом молота, я чувствую, как неистово этот инквизитор жаждет спасти мою гнилую душу. Каждый раз, каждый миг, час, год, век. Все они хотели меня спасти.
Вы бы знали, отче, сколько всего я могу вспомнить! Рай никогда не примет такого грешника как я! И я вспоминаю Вавилон. Гнилое место, изнутри прогнившее. Блеск и черви. Содом! Гоморра!
Каждый раз гремел гром, и молния била в землю, когда я сжигал за собой мосты! Они горели. Горели тысячелетней историей. Кровавой, о да... Я видел себя на картинах.
- И святится имя Твое...
- Громче! - кричу я, смеясь и дергаясь в судорогах.
- Да святится имя Твое! - заканчивает инквизитор, делая последний удар молотком. Гвоздь пронзает мое сердце. Сколько еще оно будет биться?
Когда я умираю, рядом с основанием креста бьет молния.
Напевая свою любимую колыбельную, я ввожу инквизитора в немалое смущение. Первый гвоздь в его ладонь входит так легко, словно плоть его сделана, предположим, из масла. Кстати, гвоздь я прокалил. Во избежание. А вдруг святой отец подхватит неведому болезнь?
- Крест - вот твоя ноша, отец.
- Ты грешник, Сэт, - громко кричит инквизитор, когда я вбиваю второй гвоздь. Дождь все еще идет. Он никогда не кончится. И гром! Молния!
- Я знаю, отче, - улыбнулся я. - Читай свои молитвы. Читай, инквизитор! Молись своему богу, и душа твоя попадет в райские кущи!
Я достаю длинный серебряный гвоздь, вытащенный из моего сердца. Там еще есть остатки моей крови. Прогнившей, отче. Живой.
- Всеединин Господь наш...
Удар.
- И да спаси нас от искуса, насылаемого Диаволом...
Еще удар. Слаб телом инквизитор. Зато духом силен. Как же иначе. Никак.
- И да святится имя Твое...
И с последним ударом, когда гвоздь входит в его сердце... Ох... Невинное чистое сердце священника. Инквизитора, огнем прививающего любовь прихожанам к Господу всеединому, гром заглушает его предсмертный крик. И молния озаряет нас.
И смех растворяется в очередном раскате грома, смешиваясь с шумом ливня. И я снова кричу в это черное небо.