Рука, противясь охватившему онемению, тянулась к, лежащему на палубе боевой рубки космического крейсера, бластеру. Поражённое выстрелом из стуннера, моё израненное тело, выгибалось дугой, помогая руке достать выбитое супостатом супероружие. Но вотще. Какой-то сантиметр отделял меня от спасения, а космического чужака, палача и кошмара вселенной, от справедливой мести. Эта завывающая бронированная тварь мстительно пинала меня в бок. Его пульсирующий вой при этом не затихал ни на минуту. Заметив, что я пробую увернуться от ударов, космический гад мстительно пнул меня ещё пару раз. Благо скафандр смягчал эти удары. Готовый заплакать от бессилия я ждал своей неминуемой смерти. Звёзды за иллюминатором гасли одна за другой. Галактический захватчик, не прекращая противного воя, в который раз прокричал:,, Да вставай же ты скорее. Тревога! Цунами!,,
С трудом вырываясь из объятий кошмарного сна, навеянного прочитанным на ночь романом фантаста Эндрю Нортона, я очутился в реальности. Уже одетая по походному, моя персональная супруга держала в руках тревожный вещмешок и, под вынимающий душу вой гарнизонной сирены, кратко пересказывала мне мою биографию, вкрапляя в неё выдержки из моей характеристики. Из всего сказанного я понял лишь то, что все мои пра-пра-пра-пра-пращуры были чудаками на букву ,,М,, и что я тут скоро сдохну под волной цунами если не сгребу свою задницу в горсть для доставки её, моей задницы, в пункт сбора по сигналу ,,Цунами,, на плато острова. После краткого сольного выступления супруга как-то резко исчезла.
Начинаю судорожно одеваться, вспоминая всех богом с боженятами и почему-то японскую мать с её родным цунами. Одевшись, хватаю свой тревожный мешок, в котором лежали документы, запасное нижнее бельё, деньги, сухпай, меднабор, чашки-ложки и прочие мелочи вроде как не включённая в список бутылка спирта. Но это глубоко личная и особо сберегаемая и лелеемая мелочь. Со стола сгрёб хлеб, из подсобки прихватил холодные котлеты и сало. Застёгивая на ходу шинель, вылетаю на улицу. А там ветер, мартовские сугробы по маковку, вой сирены и пропадающий в дали хвост уходящей колонны колёсной и гусеничной техники с жителями гарнизона. Возле опустевших домов кое-где мелькают такие же, как я, проспавшие служивые. Вечно дующий ветер, да парные патрули пограничников, выгоняющие из домов желающих добровольно принять за стаканом водки смерть от океанской волны и не желающих топать десять километров по глубокому снегу на плато, остались в посёлке.
Всё дело в том, что я прохожу службу на одной из Курильских кочек посреди океана. А кочка эта - просто старый вулкан. Скукотища и тоска смертная. Даже изобилие красной рыбы не в радость. И лишь такие незатейливые мероприятия, как очередное цунами или неожиданные инспекции, разнообразит серый досуг, сосланного на сучьи выселки Империи, офицера. Правда за моё пристрастие к чтению фантастики за мной закрепилась репутация оригинала. Как-то по случаю посмотрел японский двухсерийный фильм про этот природный катаклизм со спецэффектами и джапонскими страшилками. Гигантские волны, рушащиеся мегополисы, тонущие континенты. Фи, какая проза. Фильм впечатлил, но не испугал. Мне тут как-то один абориген, переживший цунами на острове Парамушире, рассказывал совсем другое. Не хилая волна тихо пришла и ушла. Танковый полк со всем личным составом, бараками и тяжеленными танками как хреном сдуло. Осталась голая, как лысина нашего любимого комполка, местность. И никаких ужасов. У нас же на острове землетрясение - обыденность, а вот от цунами бог пока миловал. Но всё одно, пару раз в году природа и командиры тренируют нас, это вроде как проверка на вшивость. Где-то, в районе, какого-нибудь Чили, землю тряхнёт баллов этак на 5-6 и образовавшаяся волна катит по океану многие тысячи миль натыкаясь на островки и материки пока не угаснет. Служба, получив очередной пакостный прогноз, объявляет на всякий случай тревогу. Тогда в посёлке остаются вся погранзастава, дежурные офицеры из частей и пара дежурных истребителей на военном аэродроме, это вроде смертников. А всё остальное народонаселение за десять кэмэ чешет, кто на чём, от берега океана на плато. Повыше и поближе к вулкану. Вся эвакуация проходит по утверждённому плану и проспавших алкашей и раздолбаев, в том плане отцы-командиры не учитывают.
Но есть всё-таки бог на свете. Утробно рыча дизелем, из-за угла вывернул наш полковой гусеничный транспортёр, которому я радуюсь, как поддатый москвич таксомотору в два часа ночи. Господи, действительно, ты есть. За рычагами вижу своего лучшего друга и участника ночных застолий, инструктора по рукопашному бою, Володьку Бородавкина, ярчайшего представителя советской армии, страстного любителя выпить и подраться, владеющего аж тремя языками. Командирским и матерным - в совершенстве, ну и русским - со словарём. Тот щерится во все свои двадцать семь, ещё не выбитых, зуба и перекрикивая ветер зазывно что кричит мне. Заранее зная, что кроме матерщины и подъё...... ну вобщем от него ничего путнего не услышишь, судорожно лезу в правый люк кабины. Опыньки. Продавленное сиденье с ржавым кроватным скрипом приняло мой организм. Сидор полетел в задок кабины, бутылка-то со спиртом, заботливо укутанная в запасное исподнее бельё, не должна пострадать. Какой кайф! Вовка, гогоча как мерин, рванул за все рычаги разом и наш чадящий ковчег закачался на колдобинах и выбоинах зимней дороги, которая выпозши из посёлка не становится ровней. Двухметровые сугробы, результат её расчистки бульдозерами, громоздились пообочь, закрывая нам горизонт и мировоззрение. Из Вовкиных пояснений, сквозь рык изношенного двигателя, понял лишь то, что в грузовом отсеке ,,НЗ,, то есть сухие пайки, постельное бельё и прочая дребедень. А самое главное, канистра спирта, командирского ,,НЗ,, , в нашей кабине, это самое наиценнейшее, что есть в этом сарае на гусеницах.
И всё бы хорошо, но тут Вольдемар опять, в суе поминув бога и японскую мать, рванул рычаги и наше грохочущее чудовище, обижено лязгнув всеми своими траками и сочленениями, посунулось и присело на задок. Посреди дороги, как-то потерянно стояла баба в шубе, то есть женщина. Да не просто женщина, жена капитана Ростислава Пирогова, да не просто жена, а жена беременная и где-то по слухам скоро должная разродиться. И звали её, по-моему, Кристина. Как этот клоун-капитан ухитрился оставить свою жену на сносях посреди дороги, да ещё одну-одинёшеньку. Вот невезуха, так хорошо ехали. Явно это не к добру. Подобрать-то мы её подберём, чай не звери какие и к ихнему полу за всегда с большим уважением, но ползти из-за её хвори будем еле-еле и при чём на цыпочках. И чем чёрт не шутит, это пресловутое и часто обещаемое цунами возьмёт и посетит нас в тот момент со страшной силой. Всё это пронеслось, видимо не только в моей голове. Мой товарищ перестал материться, утух и как-то даже приуныл. Я быстро вылез из люка и, привычно преодолевая порывы ветра, подбежал к виновнице остановки. Ещё не добегая до неё, нутром почуял, что здесь что-то не так, какая-то неправильность была в этой женщине. Я знал её не слишком хорошо, хотя на улице встречал часто, гарнизон-то был небольшим. Теперь это был другой человек. Мне не доводилось видеть людей с испитыми лицами. Так вот её лицо отвечало такому понятию. Как с креста снятая. Она качнулась ко мне навстречу и опёрлась на меня. Первое что я услышал от неё: ,, Я, кажется, рожаю,, Мне вдруг стало неуютно не только от мороза и ветра, даже в животе стало как то пусто и холодно. Мой безалаберный ангел-хранитель видимо продолжал досыпать за меня в моей постели и не собирался, сидя на моём левом плече, отгонять от меня все беды и напасти. Видимо и его разложила коммунистическая мораль и проповеди политработников. Ища хоть какой-то моральной поддержки, оглянулся назад. Но Вовка уже просёк ситуацию и оттягивал момент своего соучастия как мог. И это соучастие тут же потребовалось. Обхватив руками выпирающий кукишом живот, перекрикивая ветер, Кристина истошно завопила. От этого животного крика бодрости ни у меня, ни у друга Вовки не прибавилось. Я даже бы сказал, наоборот, в районе желудка ощущался растущий ледяной катышек, и холод от него пополз к сердцу. Володя потеряно поковылял к нам на помощь. Вдвоём дотащили её, Кристину, до грузового отсека транспортёра и потихоньку затолкали туда со всеми предосторожностями. Вовка тотчас же ретировался в кабину, оставив меня один на один со свалившейся на нас проблемами и советом, если что жать на кнопку звонка. Им то я тот час, после начала движения, и воспользовался. Во-первых, Кристина опять заорала благим матом, а во-вторых, из давно треснувшей трубы отопления отсека, попёрли отработанные газы. Этот бабий ор и дизельная вонь длились после остановки ещё несколько минут. Я, открыв дверцу отсека для выветривания газового аромата, кашлял и от души матерился, Вовка потеряно топтался рядом, а Кристина, лёжа на стопках солдатских простыней, громко стонала. Моё словоизлияние и Вовкино топтание, говорило лишь о том, что мы были в прострации, и не знали, что нам делать. Госпиталь весь эвакуировали, до ближайшей кучи людей с опытными тётками-повитухами было далековато, а в акушерстве мы были доки лишь в первой странице этой древнейшей книге жизни, всё остальное для нас - жуткий и тёмный лес. О родах имелись лишь обрывочная информация, почерпнутая из непроизвольно услышанных бытовых женских разговоров и пошлых анекдотов. Надежда была на Кристину, которая ходила третьим ребёнком, и она сама могла хоть что-то подсказать.
Наконец Владимир, пряча глаза, сказал:,,Ты командир, тебе и карты в руки, а я буду делать всё что скажешь. Скажешь дерьмо ложкой есть, буду. Только к ней я не притронусь. Честно скажу, я этого дела боюсь. Мне легче грохнуть кого-нибудь. Так, что выручай командир. Да и с моими клешнями в это деликатное место лазить не с руки, габариты не те,, При этом были продемонстрированы две здоровенные, похожие на лопаты, мозолистые ручищи. И так ответственность была тихо отфутболена моим другом мне. Я принял этот пас, но легче на моей душе от этого не стало. Разговор состоялся после оценки состояния Кристи и вывода, что рассосаться у неё ничего не рассосётся и нам от этого грязного дела не отвертеться. Из отсека нас, обозвав придурками и ещё чем-то зоологическим, проинформировали, что начинают отходить воды. Я обречёно согласился, а Вовка как-то враз повеселел, и заявил что им казакам не почём, что бутылка с сургучом. Транспортёр был быстро развёрнут и загнан под сугроб в затишье от ветра. Вовка достал здоровенную танковую паяльную лампу и приступил к растопке снега и кипячению воды. Попутно, для защиты от ветра, строилась дополнительная стенка из слежавшегося снега. Я же, сняв шапку и шинель, полез в грузовой отсек. Кое-что выбросил из отсека на снег, кое-что переложил или подвинул. Таким образом, под аккомпанемент стонов, криков и всяких громких и нехороших слов роженицы, было приготовлено импровизированное ложе, почти с удобствами. Простыней была чёртова куча, содержимое нескольких медаптечек было разложено на боковой скамейке, рядом спирт, продегустированный нами на медпригодность и разлитый в два солдатских котелка. С низкого потолка дополнительно светили две тусклые переноски.
Шубу Кристи и свою шинель положил недалеко, в отсеке, мягко говоря, было свежо. Саму Кристину, ворочая как колоду, уложил на ложе и начал снимать с неё унты, шерстяные рейтузы и прочую прорву уже мокрых бабских тряпок, выбрасывая всё из люка на снег. Мокрый край нижней сорочки просто оборвал. От роженицы, кроме стонов, причитаний и хлёстких характеристик всех мужиков-сволочей, действенной помощи не было. А дальше пошли сюрпризы за сюрпризами. Как я потом узнал, в роддомах роженицам что-то бреют и делают клизмы. Увы, наш убого-военный сервис такими галантерейностями не располагал, как не располагал он ни бритвой, ни, тем более, брадобреем. Мне, из-за низкого потолка, пришлось стоять согбенным, коленями на мокрых простынях и постоянно менять их. Голые Кристины ноги и неестественно большой живот стояли, а точнее лежали перед моими глазами. Воды-то отходили и отходили, я же при погонах и портупеи стоял по колено в вульгарной моче с кровью. А тут у Кристины начались первые схватки. Эх, зря у нас в комплекте не было клизмы. Ну, вообще-то успел я вовремя, простынёй закрыться и основной удар пришёлся по ней. Тут и первая порция горячей воды подоспела. Заглянувший Вовка видимо хотел пожаловаться на каторжный и изнурительный свой труд на морозе, но учуяв ароматы и увидев моё бедственное, а точнее дерьмовое, в прямом смысле слова, положение посчитал что его работа на морозе это синекура по сравнению с моими муками. А я только успевал брать очередную простынь из стопок, мочить в горячей воде и извозив её, выбрасывать наружу прочь. Немного отмыв Кристину и очистив окружающее пространство, боясь простудить пациентку, дал Вовцу команду подогреть паяльной лампой воздух в отсеке. Колени и шея начали неметь от скукоженного моего состояния. Кристина в это время уже материла не меня, а своего супруга и клялась никогда в жизни ему, сучьему потроху, больше не давать. Подогрев лампой воздух, Вовец сунул мне в руки две солдатские кружки с заваренным подслащённым чаем. Сам же старался держаться подальше от нас и люка, из которого эпизодически вылетали изгаженные солдатские простыни. Кристина от чая не отказалась. В то время, когда она отдыхала от схваток, я укрывал её шубой и шинелью. Схватки следовали одна за другой и сбившись со счёта и времени, отупевши, то укрывал, то стягивал с роженицы тёплую одежду. Макал и подтирал, макал и подтирал, макал и подтирал.
Кристина, очнувшись, начала объяснять мои обязанности повитухи в дальнейшем. Я вытирал пот с её лба и пробовал запомнить всю последовательность инструкции, исключая из её рассказа ненормативную лексику. Да, не простая эта работа, тащить бегемота из болота. Из-за того, что я от сапог до пояса был мокрый, меня начал бить озноб. Шею ломило, а колени ныли сами по себе и из-за влаги и из-за контакта с острыми металлическими рейками напольной решётки. На кончике мокрого носа постоянно висела крупная капля. Руки были красными и не ощущали температуры воды, подаваемой Владимиром в вёдрах. Кстати, вода из растопленного снега не была особо чистой. На её поверхности поблёскивала радужная плёнка. На моё замечание по поводу нефтяных следов, Вовка авторитетно заявил, что техническая грязь не заразная. Я почему-то ему поверил. А Кристине в это время всё было по барабану, она в захлёб выла по волчьи. Да тут ещё этот букет ароматов дизельной гари, дерьма, мочи, крови и ещё какой-то дряни. Кристина в очередной раз затряслась, и я в преддверии очередной схватки стащил с неё шубу и шинель. Ноги её напряглись, она начала выгибаться дугой при этом надсадно воя. Я как мог, помогал ей, подбадривая и матерясь. То, что я увидел в последующем, повергло меня в ужас. Разрывая её пополам, из неё лезла голова ребёнка. Чего я боялся в тот момент, сам не знаю. Но какой-то первобытный ужас сковал всего меня и я с неотвратимостью ждал смерти женщины. Голова вышла вся, и тут осмысленный оклик Кристины вернул меня к действительности. Быстро окунувши руки в горячую воду, взявшись за голову ребёнка, посунул их дальше. По рукам, сначала окрашивая их в розовое, а затем, темнея, заструилась сукровица. Пальцы полностью ушли в тёплую влажную глубь и нащупали плечи детёныша. Теперь, если верить инструкциям Кристины, надо повернуть тельце на четверть оборота, что бы прошли плечи, не сломались ключицы детёныша и было меньше разрывов промежности. Тельце ребёнка довольно легко повернулось, чему способствовала сплошная склизскость в месте проводимых мной маневров. Кристина ещё раз напряглась и ребёнок как бы сам пробкой выскочил в вовремя подставленные мной руки. Живот роженицы несколько раз сам собой судорожно дернулся, издавая хлюпающие звуки. А теперь пуповина. Господи, какая-то белесо-синяя скользкая верёвка. Что-то там Кристина говорила о перевязке. Положив ребёнка на очередную приготовленную простынь, зубами разорвал индивидуальный перевязочный пакет и оторвал кусок бинта, свил верёвочкой и туго перетянул пуповину у самого живота детёныша. В тоже время успел накрыть простынёй обессилевшую Кристину. Теперь надо обрезать пуповину. Нож пришлось просить у Вовки. Тот, хитрый гад, почуяв развязку, вообще смылся в кабину. Наконец я докричался и в руках у меня оказался, знаменитый на весь остров и полк, Вовкин нож. Острый как бритва и по слухам не у одного человека взявший жизнь он с лёгкостью прервал связь младенца с мамашей. Макнув окровавленную руку в котелок со спиртом смазал этой ,,святой водицей,, место среза. Вот в этот момент оно и заорало. Владимир, ревностно следящий за сохранностью своего ножа, поинтересовался о половой принадлежности ребёнка. Честное слово мне не до того было, и я с интересом стал разглядывать продукт произведённый мамой Кристей. На моих руках лежало орущее тёмно-красное морщинистое тельце, с огромными синюшными яйцами, всё в потёках крови и в какой- то подсыхающей слизи. В местах её скопления образовывались какие-то белесые сгустки, особенно в районе закрытых глаз. От куска мяса оно ни чем не отличалось. В общем, высокой эстетикой тут и не пахло. Дав пару простыней Вовцу, попросил их прогреть над огнём. Сам же начал обмывать тёплой водой пищащий кусок мяса. Если бы кто знал, как я боялся уронить это скользкое подобие человека. Завернув в тёплые простыни и закутав его в свою шинель, занялся его матерью. Зная, что дезинфекция в медицине первое дело, макнул грязные руки в котелок со спиртом и, намочив там кусок простыни, сунулся протирать у роженицы самое пострадавшее место. Последовавший за этим вопль Кристины, подвинул меня на мысль, что она надумала рожать ещё кого-то. Двойняшку или близняшку. Ан нет, оказывается я, нехороший человек, у которого мать того-етого и отец тоже такой-же, а сам я пальцем деланный, не должен был спиртом протирать Кристине орудие труда по производству ребятёнков. У неё там и так не сладко. И дальше в том же духе, при чём крепость выражений только возрастала. Я сменил спирт на горячую воду и в это время Кристина замолкла и опять как-то заелозила ногами. То, что я увидел, подняв простынь, по моим смутным догадкам, называлось последом или местом. Про него мне Кристина ничего не говорила. Изрядный ошманделок, то ли сала, то ли мяса, всё перевитый и пронизанный синими кровеносными сосудами, весь в слизи и соплях. Фу, какая гадость! Завёрнутый в простынь и он улетел проём люка. Вовка, крутившийся у греющейся в ведре воды, решил что я придушил и выбросил на снег ребёнка. Сначала он заорал на меня, а когда развернул окровавленную простынь и увидел отход производства, то начал плеваться и конца и края его матюгам не было.
Наконец-то я отмыл всё что смог, протёр всё до чего доставал. Затем надел на неё пару новых солдатских фланелевых кальсон, запихав между мокрых ног здоровенный пук медицинской ваты, и укутал её в шубу. Детёныш притих согревшись в моей шинели. Смешав полбанки сгущёнки с кипятком, попоил её и сам для себя решил: ,,Звиздец мучениям, баба живая, детёныш живой, задача выполнена и я свободен,, С трудом разгибая колени, этаким обезножевшем инвалидом вывалился из транспортёра на снег. Паяльная лампа весело гудела синим пламенем под ведром с кипящей водой, рядом высилась куча замёрзших окровавленных простыней и бабских шмоток. Владимир смотрел на меня, как на выходца с того света и было ощущение, что он ждёт от меня, когда же я начну доставать из шапки белых кроликов и разговаривать по-португальски. Я оглядел себя. Руки, красными клешнями торчали из мокрых по самые погоны рукавов. Да-а-а, форму ПШ придётся выкинуть. Вся в разводьях крови и прочих жидкостей. Сухими были только плечи и спина. Про остатки дерьма я вообще молчу. Сапоги тоже не блеск, и галифе, даже в них, были сырыми. Состояние моего организма было сравнимо с недельно-запойным. Глаза слезились, а голова гудела как колокол в набате.
Вовка сообщил, что мимо в самый ответственный момент моей битвы с Кристиной, на казённой кобыле в сторону плато проезжал какой-то Хрен Иванович и ему поручено прислать нам акушерскую медпомощь. Я успокоил Вольдемара вестью о счастливом конце и предложил согреться традиционным русским способом, благо спирта у нас море разливанное. Что было встречено радостно и с товарищеским пониманием. Через десять-пятнадцать минут мы медленно, но уверенно вошли в состояние русской нирваны. Озноб и боль в коленях как-то сами собой улетучились. Старый полушубок, извлечённый из бездонных недр кабины транспортёра и напяленный мной на мокрую форму, стал даже лучше греть. Тут-то я от друга узнал, что моя героическая борьба за светлое будущее семьи Пироговых длилась более двух часов. Он также между делом сообщил о том, что бензин в паяльной лампе кончился на первом часу её работы и далее лампа работала на гольном командирском спирту так как на ,,дизельке,, она не тянет. Мне в этот момент было всё по жизни сиренево, да хоть на ракетном гептиле, главное эта казнь египетская для меня окончилась. Однако Вовец был совсем другого мнения.
В далеке что-то послышалось. Наконец-то ,,Скорая гинекологическая помощь,, в виде сержанта-медикуса кавказского обличия на сером кобыле неспешной трусцой приближалась к нам. Его посадка на мосластом скакуне говорила о том, что он часто уклонялся от занятий конным спортом и манкировал посещениями конных манежей по воскресениям. Неуклюже свалившись с коняги и поправив здоровенную сумку санинструктора, медикус уныло поинтересовался, где мол больная. Вовка сразу в лоб задал вопрос о количестве принятых сержантом родов. Тот засмущался и после энергичного напора инструктора рукопашного боя, уныло признался в том, что корочки медбрата были куплены в родном ауле за три барана. Родители, таким образом, возжелали облегчить службу сына в рядах родной РККА (рабоче-крестьянской Красной армии). Тут-то Вован ему между глаз от души и врезал, вложив в удар всю злость за поруганную и обманутую советскую военную медицину и наши гинекологические мытарства. В воздухе мелькнули металлические подковки сапог и сержант, роняя красные сопли, уютно улёгся у гусянки транспортёра.
Цунами затерялся на просторах Тихого океана, ветер утих, в транспортёре пока царила тишина, пострадавший сержант-медикус спал лёжа головой на сумке санинструктора и кровавый пузырь из ноздри то вздымался, то опадал в такт его дыхания. А мы с Вовой полной грудью радовались жизни. Вскоре первая волна цунамных беженцев, скатывающаяся с плато, достигла нас. И если вид заглушенного транспортёра у гарнизонной толпы эмоций не вызывал, эка невидаль, отказавшая в самый трудный момент военная техника - дело обыденное и житейское, то моя видуха явно её шокировала. Изжёванный, полумокрый, невкусно воняющий, с красными глазами ангорского кролика, среди замёрзшей кучи окровавленных и изгаженных простыней и женского шмотья, я выглядел очень оригинально и импозантно.
Рождающиеся у толпы вопросы вязли в моём апатичном молчании. Все объяснения, размахивая руками, давал Вовчик. В это время к нам, через толпу, пробрался наш горячо любимый командир полка, которому каждый второй в полку желал во время героической атаки выстрелить в спину. И первым его вопросом был крик души:,, Где канистра с моим спиртом?,, Мы с Вовкой переглянулись и честно ответили:,, Тю-тю!,, Даже когда умер великий вождь и учитель Ленин, мировой пролетариат не выглядел таким удручённым и скорбящим, как наш любимой командир, который с матерными причитаниями пообещал после нашего возвращения с гауптвахты нам задницы на молекулы порвать. В черепных коробках толпы со скрипом завращались ржавые шестерёнки калькуляторов. Переводили пятнадцать литров спирта в эквивалент водки. Потеря более трёх ящиков водяры в синем пламени паяльной лампы - это серьёзный проступок для военного. Толпа молчаливо осуждала нас и сочувствовала горю командира полка. Его причитания по безвременно почившему спирту были прерваны появлением военных медиков из госпиталя, которые без вопросов и с нашей помощью загрузили в ,,УАЗик - таблетку,, роженицу, мою шинель с детёнышем и сержанта медика с красными соплями. И лишь в этот момент я почувствовал, как мне становится плохо. Начался нервный отходняк. Володя, видя моё плачевное состояние, просто закинул меня в кабину транспортёра и на скорости рванул в родную часть. Там, в небольшой полковой котельной давно была устроена крохотная банька на двух человек. И хотя она не была готова к употреблению, нашлись и горячая вода и веник и спирт из тех самых двух солдатских котелков, правда слегка испорченный моей помывкой грязных рук во время акушерства. Ничего, употребили, не поморщились.
Как на другой день командир измывался над нами, рассказывать не хочется. Тут ещё капитан Пироговский (правильно его Кристя ,,сучьим потрохом,, обзывала) отказался проставляться, мотивируя это тем, что родился третий, опять же пацан. Вот если бы девка, тогда бы он нас за труды наши нас напоил коньяком. Вот гад неблагодарный. Можно подумать что это мы настрогали того пацанёнка. Меня все подтыкивали и со смехом обзывали акушером. Жена дома иногда весьма странно поглядывала на меня, как бы на совсем другого человека. У женщин в гарнизоне обо мне также резко изменилось мнение. Видимо из-за моего акушерского подвига я из разряда полковых раздолбаев был негласно переведён ими в разряд почти порядочных людей.
Но главный вывод я для себя сделал. Даже стоя на расстреле под автоматами зондер-команды, и страхом отречения от алкоголя или победы Мировой революции никогда не соглашусь проделать этот подвиг ещё раз. Избави бог меня и моих друзей от таких приятных неожиданностей. Если только, это любимому командиру или врагу из чувства садизма пожелать.
Друзья и сослуживцы ещё долго незлобно подтрунивали надо мной, но жизнь выталкивала на арену жизни из наших рядов новых вольных и невольных клоунов, случай этот вспоминался всё реже и реже, позволяя в моих снах от кошмарной акушерской тематики перейти к милой моему сердцу фантастике.