Это был июньский день тысяча девятьсот девяносто седьмого года от Рождества Христова, я вспомнил. Не очень теплый, облачный.

С ребятами из соседнего общежития мы всегда были соперниками. Неважно, играли ли в футбол или "держали" Гаражи. "Держать" гаражи, это значит оказывать разные услуги владельцам авто за небольшую плату. Невдалеке от наших домов находились кирпичные гаражные строения, расположенные параллельно идущими длинными рядами. В девяностые иметь автомобиль, особенно иномарку, да еще арендовать для нее крытый кирпичный бокс, мог позволить себе только состоятельный по тем временам человек. И мы, мальчишки, а иногда девчонки, отцы и матери которых работали на ДСК-3, не получавшие зарплату месяцами, собирались человек по пятнадцать-двадцать в банду, делили гаражи на зоны ответственности, и шли на промысел, патрулируя свой сектор по трое-пятеро. В основном, спрашивали пустые бутылки, за скромную мзду могли сбегать за сигаретами, иногда нас просили оказать помощь в ремонте, подержать что-нибудь, редко -- помыть авто. Мы таксу не устанавливали. Если что-нибудь дадут, хорошо. Но бывало и так, что кто-то, после оказанной услуги, нетерпеливо отмахнется от нас. А когда этот кто-то видит, что мы продолжаем переминаться с ноги на ногу, и не отходим, вдруг разъярится, брызгает слюной, обзывает нас шушерой, шпаной и чухонцами, и грозится позвать участкового. Почему не милицию, а именно участкового, я не знаю. Но именно незримый участковый действует куда более эффективно, чем какая-то эфемерная милиция. Нас как ветром сдувает. Кто набирает мех бутылок, если кому-то так повезет, несет это добро в приемный пункт стеклотары. Самая ходовая -- из-под пива. Не было случая, чтобы из-под пива не принимали. По меньшей цене берут из-под молока, кока-колы. Самая дорогая - винтовая из-под водки или вермута, на дне которой барельефом выступают два аиста.

В конце дня мы все собираемся на пустыре и делим добычу поровну. Такой уговор. Ну и что, что тебе сегодня повезло. Мне не повезло, но я получил по шее. В следующий раз, надо будет этому гаду спустить колесо.

Так вот, с пацанами из общежития мы были прямыми конкурентами. Но по поводу гаражей всегда удавалось договариваться. Сегодня они, через день мы. И не чаще двух раз в неделю, чтоб не приедаться. Конечно, и с нашей, и с их стороны, были одинокие нарушители конвенции. Если встречали, а нарушитель не успевал потеряться в микенских лабиринтах гаражных строений, ловили, наказывали. Чаще всего принудительно кормили травой.

А еще мы любили играть в казаков-разбойников. Все знают эту игру. А начинается она так. Мы сидим в беседке у себя во дворе, пока вечером ее не займут пришедшие с работы мужики, и играем в карты, в "Короля". Кто-то катается на каруселях, кто-то носится в догонялки, в "кича". И тут к нам подходят трое ребят из общежития. Один из них спрашивает:

- Кто король?

Игра замирает, воцаряется пауза.

- Какое твое собачье дело, пришли, чтобы отхватить? А может "выскочить", "на разы"? Так нет настроения, можем только кучей навалиться. - Цедит сквозь зубы Виталик, и даже не смотрит на них. Без "понтов" никак нельзя. Мы главного не назначали, но Виталик был старше нас, и как-то так всегда получалось, что в определенный момент брал на себя ответственность решать за всех. И его решения всегда выражали интересы большинства.

- Одиночек ловить вы всегда смелые, а слабо в казаков с нами?

- Нефиг лазить, где не звали, ну, давай в казаков. - Отвечает Виталик нехотя, словно делает большое одолжение, и аккуратно сплевывает одному из них под ноги.

По жребию нам достается роль разбойников. Это значит, мы убегаем. Обязательно определяются места, куда можно убегать, куда нельзя. И время игры. Обычно три часа. В условленном месте кладем записку с паролем, предварительно сообщив о нем казакам. Задача казаков, после того, как их атаман досчитает до ста, а разбойники разбегутся, кто куда, добраться сначала до места, которое, конечно же, находится в противоположной стороне от направления движения разбойников метрах в пятистах, и, после обнаружения, нужно возвращаться обратно, выискивая и отлавливая, по возможности, всех разбойников. Если казак тебя коснулся, значит, ты пойман. Если удастся переловить всех разбойников, тогда казаки выигрывают. Или, если хоть один пойманный разбойник выдаст пароль. А для этого применяются пытки. Поэтому, даже после касания его казаком, разбойнику есть смысл продолжать улепетывать. Но, конечно, договорились "пытать" не более пятнадцати минут, и не наносить тяжелых увечий. До первой крови.

Я решил далеко не убегать. Я рванул, как и все, когда атаман начал громко считать. Кстати, из младших разбойников всегда назначается соглядатай, чтобы атаман не стал считать быстрее. Его функции ограничиваются только контролем темпа счета атаманом. И когда такое происходит, младшенький начинает канючить и упрашивать нас отменить свое решение, так как соглядатай, по сути, выбывает из игры. Но мы остаемся молчаливыми, суровыми и непреклонными. Младшенький, поскулив для виду еще, соглашается на свою незавидную роль. Он знает, если откажется, мы можем вообще не взять его в следующий раз с собой. А компанией старших ребят он дорожит. Ведь он сразу растет в глазах своих сверстников.

Так вот, я оббежал наш дом вокруг, потом понесся к гаражам, перед ними свернул опять к дому. Добрался до хозяйственного двора ЖРЭОЉ2. Рядом с нашим домом, напротив фасада, находился главный вход в ЖРЭОЉ2. Я же оказался с обратной стороны. С тыльной стороны здание данного учреждения достраивали. Два оконных проема без переплетов уже зияли пустыми глазницами, но кровля еще была не доделана. Перед одним из проемов образовалась куча битого силикатного кирпича. Я взгромоздился на нее и юркнул в окно. Уселся сразу под ним на бетонный пол. Осмотрелся. Повсюду валялся строительный мусор. Куски арматуры, обрывки газет. В противоположной стороне -- емкость, похожая на дежку, в которой, видно, замешивали раствор. Я посмотрел наверх. Вместо крыши взору открывался фрагмент голубого неба, протираемого как тряпками, рваными серыми облаками.

Сколько ни бегали, а здесь никто еще не догадывался прятаться. Может, потому что куча из кирпича появилась совсем недавно, а с земли до окон было не допрыгнуть. Казаки направятся к гаражам, будут выискивать наших разбойников там, а еще, за ними, на пустыре и свалке автохлама и металлолома.

Меня вдруг стало клонить ко сну. Еще бы. Мы с мамой целую ночь ходили, гуляли. Ждали, когда в наших окнах погаснет свет, и отец, наконец, ляжет спать. Это он вчера не пошел на смену. Подвернулась халтура. Так он явился домой часов в девять вечера, навеселе, стал буянить.

А свет в наших окнах погас только в четыре утра.

Сквозь сон я почувствовал, что кто-то схватил меня за рукав водолазки.

- Попался!

Я продрал глаза, вскочил. Но мой рукав по-прежнему не отпускали. И тут я увидел, что передо мной Анька Валевская. Она из 7-го "А", я был из 7-го "Б". Я помню, она приходила как-то к нам на самопальную дискотеку вместе с подружками, которую устраивала наша классная, Светлана Анатольевна, взяв свой личный магнитофон. Тогда она была молодой. Первый год только из института. Иняз, между прочим, закончила. Думаете, мы ее не слушались? Ничего подобного. Сидели, как мыши на классном часу. Хотя она никогда не поднимала на нас голос.

- Попался, - повторила Анька резким звонким голосом и схватила меня за второй рукав.

- Дура, ты ж девчонка.

- Что, думаешь, не справлюсь?

Я попытался вырваться. Не получилось.

- Да как ты меня нашла? Я и не заметил тебя среди ваших.

- Это потому что я не в юбке? Ты что, считаешь, я слепая? Пароль, - с расстановкой, почти по слогам произнесла она последнее слово.

Я снова постарался освободиться из ее мертвой хватки. Послышался только треск рвущейся материи. Она так крепко сжимала пальцы, что костяшки побелели.

Я вспомнил, на дискотеку она приходила в белом каком-то гольфе и черной юбке до колена. И туфли на каблуках ей были великоваты. Наверное, мамкины. Глаза подведены, губы подкрашены. Я для себя тогда отметил, что ей это совсем не шло. Когда включали очередной "медляк", все наши парни наперебой пытались пригласить ее, кроме Жени Горягина. Такое вопиющее невнимание ребят обижало наших девчонок. Ох, а как же они намарафетились. Некоторые были ну уж в совсем коротких юбчонках. Я помню, как они друг за другом выходили из класса, когда опять начинался медленный танец, громко хлопая дверью. Я - нет, не приглашал ее, мне тогда было не до того. Я безуспешно пытался потанцевать со Светой Врасовой, с которой с пятого класса сидел за одной партой. Но она все время мне отказывала. Она, преимущественно танцевала с Женей Горягиным. Женя был видный парень. Одет всегда во все дорогое. И все наши прелестницы были, конечно, в него влюблены. И он не обделял никого вниманием. Только ждали с волнением и нетерпением, кем же будет та, которая займет его сердце. Света тоже не была исключением. Она влюблена была в Горягина. И те, которые пришли по приглашению Евгения, тоже. И Анька накрасилась, наверное, тоже ради него. Конечно. Отец-то у него директор фирмы. Майор в отставке. Воевал в Афганистане. Женя мне как-то рассказывал, что за то, что из батальона его отца один из бойцов был вероломно убит в спину, когда покидал "гостеприимных" хозяев, он сам лично расстрелял всех, кто был в кишлаке. Пришел и расстрелял. Всех до одного.

Светлана Анатольевна объявила белый танец. Грянул долгожданный хит. "Дым сигарет с ментолом, пьяный угар качает...". Тоскливый голос солиста группы "Нэнси" призвал соединяться. Тут же образовались парочки. Девчонки прижимались к ребятам так, будто отправляли тех на войну, и не чаяли больше их увидеть. Я сидел, отвернувшись к окну, демонстративно показывая всем, что не участвую в этой сентиментальной вакханалии. Я смотрел в окно. Майский вечер погрузил всех и вся в вечернюю полумглу. Шел проливной дождь. Одинокая береза покачивалась на ветру. Подрагивающие глянцевитые намокшие листья латунно поблескивали в свете фонаря. А из моих глаз катились слезы. Как я хотел, чтобы Светка Врасова пригласила меня на белый танец.

Теперь Аня была одета по-мальчишески. Синий спортивный костюм, на ногах кеды. Сама худющая, как жердь, немного ниже меня ростом. А я был довольно высоким, к слову. Светло-русые длинные волосы перехвачены сзади резинкой в конский хвост, кроме выбившейся одинокой пряди, ниспадавшей на высокий лоб. Большие зеленые глаза горели решительным блеском. Нос чуть вздернут, скулы несколько выдавались, острый подбородок. И груди у нее совсем не было. А у наших некоторых красавиц из класса груди уже как две небольшие дыньки. На физкультуре, когда все заходили в зал, а учитель запаздывал, они нарочно становились поближе к кучке ребят, и, расстегнув мастерки до нужного места, под которыми были лишь полупрозрачные маячки и видны лифчики, с деланным безразличием, демонстрировали новообразовавшиеся прелести.

- Пароль, - снова повторила она. И как дернет меня за рукав. Я чуть не упал. И снова послышался треск.

Я вдруг вспомнил про груди.

- Пацанка, -- презрительно сказал я.

- А ты слабак. С девкой не можешь справиться.

Я, что было сил, попытался высвободить свою правую руку, дернув ее резко вниз. Валевская держала меня за обшлага. В итоге, снова звук рвущегося трикотажа. Наконец, рукав лопается аккуратно в пройме, и остается у нее. На секунду я стал и вовсе свободным. Попытался удрать. Не тут-то было. Бросив под ноги оторванный рукав, обхватила меня поверх плеч, словно металлическим обручем, и сдавила так, что стало тяжело дышать. Два сверлящих глаза как раз оказались перед моим носом.

- Пароль, голубчик.

- Какой я тебе голубчик. От бабки набралась всяких глупостей? Отпусти. Мне трудно дышать.

- Ах ты бедненький, несчастненький. Дохляк. Пароль, говорю.

- Хрен тебе с маслом, а не пароль.

Я взял ее за талию и попытался бросить. Но она устояла, и капкан свой не разжала. На миг ее левое ухо оказалось у моего рта. Это последнее средство в таких случаях. Когда нет возможности вырваться, прикуси противника за ухо, и он быстро ослабит хватку. Я приблизил свои губы к мочке уха, и уже собрался кусать, как в последний миг вспомнил про ее пол. Но движение уже было не остановить. В итоге, чуть повернув голову, уткнулся губами в ее щеку.

Капкан мгновенно разжался. Она даже чуть взвизгнула, мне показалось. Отпрянула так, будто поняла, что я на самом деле Фредди Крюгер. Она схватилась обеими руками за левую щеку, будто бы по ошибке вместо телефонной трубки, приложила к уху раскаленный утюг. Я мог бы удрать, но, почему-то, замешкался. Она растерянно посмотрела на меня, часто моргая. И тут я почувствовал удар слева в челюсть, как будто дубиной кто-то огрел. Меня бросило в сторону. Не устояв на ногах, припал на одно колено. Я сделал вздох. И вздох на полпути где-то потерялся, потом взглянул вверх. Небо вдруг почернело. И звезды стали зажигаться, а потом гаснуть. Некоторые собрались в кучу, принявшись носиться, как угорелые. Но, израсходовав всю энергию, и они погасли. Ночь, пробравшись незваным гостем через недостроенную кровлю, окутала меня агатовым саваном.

- Эй, эй, ну очнись, очнись, пожалуйста, - сквозь гул в голове и шум в ушах стали доноситься слова.

Я приподнял отяжелевшие веки только наполовину. Помутневшим взором увидел, как на коленях стояла Аня Валевская, склонившись надо мной. Два беспокойных нависших глаза, с такого ракурса, кажущихся больше обычного, заботливо ощупывали мое лицо. Она продолжала трясти меня, лежавшего навзничь, за плечи, приговаривая: "очнись, очнись".

- Не трогай меня, - я попытался отмахнуться. Получилось вяло. Я еще был не в состоянии подняться. Ночь уже ушла, но сумерки остались. Мутило.

Аня помогла аккуратно привстать. Я сел, опершись спиной о стену. В висках стучало так, будто в голове мартеновские печи работали на полную мощность. Валевская присела на корточки напротив. Правой рукой нащупал валявшийся на полу злополучный рукав. Смешно, наверное, я смотрелся с одной голой рукой.

- Дай сюда, его можно еще зашить. Рваных краев нет. - Аня взяла рукав, внимательно осмотрела место отрыва.

- Где ты так научилась драться? Ты вырубила меня с первого раза.

- А то. Я ходила на кружок по волейболу в школе.

- К Анатолию Викентьевичу, нашему физруку?

- К нему. Как ты себя чувствуешь?

- Да, нормально. Тошнит немного. Голова чуть-чуть кружится.

- Значит, у тебя сотрясение мозга.

- Да откуда ты знаешь?

- У меня мама врач.

Анька говорила тихо, будто невдалеке колокольчик серебристый позвякивал, виновато вздыхала. Опустив глаза, теребила в руках фрагмент свитера.

- Ты меня извини... я не хотел, я... другое.

- Что не хотел? - и опять два буравящих глаза вперились в меня, опять металл в голосе.

Повисла нехорошая пауза.

- Мне надо домой, - наконец, промямлил я.

Я встал. И тут же почувствовал, как сотни игл впились мне в стопы, а перед глазами заполыхали протуберанцы. Колени дрожали. Я слегка пошатнулся.

- Я провожу тебя, - твердо сказала Аня. Когда я дрогнул, она взяла меня под локоть.

Поняв, что спорить бессмысленно, только пожал плечами. Она выбралась первая, потом помогла мне.

Мы направились к моему дому. Аня поддерживала меня. Оторванную часть водолазки, бережно свернув в валик, несла в другой руке. Вдруг, откуда ни возьмись, налетело пятеро казаков.

- Ну, что Анька, раскололся твой?

Они обступили нас, тяжело дыша, как взмыленные кони после скачек на ипподроме.

Мы были немного ошеломлены внезапностью такого появления.

- Почти, еще немного осталось дожать. А Вы поймали кого?

- Да, вроде, всех переловили, только этот остался, наверное, - говоривший пребольно ткнул пальцем мне в грудь. Из пяти он был самым рослым. Потом увидел, что одна рука у меня голая по плечо. Указал на это остальным. Казаки засмеялись.

- А пароль? - Едко произнесла Валевская.

Казаки перестали смеяться.

- Никто не раскололся. Давай мы тебе поможем его разболтать. А ну, скотина, говори пароль, а то вообще голым домой пойдешь.

И высоченный казак стал трясти меня, схватив за грудь.

- А ну, пошли вон, мы ведь и так выиграли. - Вдруг истошно заорала Аня. Я чуть не оглох на правое ухо.

- Чего? Но, хорошо бы, если б выудить пароль. Я не уверен, что мы всех поймали. Этот глист точно сдастся, если поднажать на него чуток.

- Это моя добыча, понятно? Если вы не узнали ничего, значит вы все просто тупое быдло, и нечего воровать мою победу.

- Ладно, Анька, как скажешь, только не злись. Уже ушли.

- Видишь, я же говорила, тебя надо проводить.

С гордым видом спасительницы, чуть приосанившись, заявила она, когда казаки ретировались.

- А с паролем у тебя тоже осечка вышла. - Я хохотнул.

- И ты еще решил меня позлить?

Она резко остановилась. Теперь уже мы шли свободно. Она больше не поддерживала меня.

Я вполне оправился. Только в висках ощущал легкую ноющую боль. Я хотел сказать, что смогу дойти сто метров до своего подъезда. Но она меня опередила, видя мою неловкость.

- У тебя дома никого?

- Нет, никого.

- Значит, пойдем к тебе, я посижу с тобой немного. Хочу убедиться, что все в порядке, - безапелляционно заявила она. - И рукав я твой зашью. Нитки есть?

- Конечно. Но я и сам могу.

- Не смеши мои носки. Что ты сейчас можешь? Чуть идешь.

- Да все я могу. Я сам себе все зашиваю, если надо. И вообще, я ни в ком не нуждаюсь.

- Ты хоть знаешь, что был в отключке минут пятнадцать? Я уже не знала, что делать, кого звать на помощь, так ты меня напугал. А вдруг дома ты снова вырубишься? Кто тебе поможет? Это ведь я виновата, что так сильно ударила тебя. Ну, и пусть ты меня поцеловал. Ты первый мальчишка, который меня поцеловал. Я мечтала, что это не так будет.

- Да не целовал я тебя... Так вышло.

- Будет-то заливать.

Что за народ эти девчонки? Если втемяшат себе что-нибудь в голову, так уж ничем это оттуда не выбьешь.

Было уже около трех часов дня, когда мы подходили к подъезду. Я все боялся встретить кого-нибудь из наших. Ведь засмеют потом, будут говорить, что я трусь с общаговскими, отвешивать всякие пошлые шуточки.

А еще на лавочке перед подъездом часто заседала баба Нюра с первого этажа с соседками пенсионерками. Перетирали всякие сплетни. Если увидят, что пошел домой с представителем противоположного пола, непременно скажут маме, когда та будет возвращаться с работы часов в шесть. То, что отец может про это узнать, я, почему-то, не волновался.

Но мне повезло, двор был почти пустынным. На лавочках тоже никого. Только в песочнице копались два малыша.

Мы прошли в подъезд, поднялись на лифте на седьмой этаж. В лифте не разговаривали. Я смотрел себе под ноги. Я, почему-то, стесняюсь смотреть на человека, хоть на край его одежды, пока еду в лифте. Еще одна тревожная мысль закралась мне в голову. А вдруг отец и сегодня не пошел на работу. С утра его не было. А я точно знаю, что у него вторая смена. Если он нахалтурил достаточно для того, чтобы уйти в запой, - пиши, пропало. И будем мы с мамой гулять и эту ночь, и следующую. Она вызывала на него как-то милицию. Ну и что. Отсидел пятнадцать суток. А на второй день, после отсидки, напился, и стал нас с матерью гонять пуще прежнего.

Я, замирая от страха, открыл дверь, и мы вошли в прихожую. Я сразу понял, что отца не было. Тут же отлегло от сердца. Сняли обувь. Я заметил, что и носки у нее серые мальчиковые. Она стала осматриваться. Так всегда бывает, когда попадаешь в новое место. Квартира как квартира. Двухкомнатная. Зал, спальня, коридор, прихожая, ванна, туалет, кухня. Обстановка стандартная. Обустройство происходило еще в советское время.

- Может, хочешь чего-нибудь перекусить? Или чаю, - робко предложил я.

- А что есть? - деловито осведомилась она.

- Сейчас, посмотрим. Пошли на кухню. Положи это здесь.

Аня положила оторванную часть водолазки на комод, и мы прошли на кухню. Я предложил ей сесть. Она опустилась на стул. Цепким взглядом сразу определила не мытую тарелку в раковине.

- Извини, немного не прибрано. Не ожидал, что будут гости, - в свое оправдание заявил я.

Я открыл холодильник. Тогда у нас был старенький "Саратов". Достал кусок засоленной грудинки, приправленной тмином, и банку кислых огурцов. Все, что осталось из привезенного из деревни. Я заметил, что у Ани загорелись глаза.

- Сало будешь? С огурцами. Больше ничего нет.

- А хлеб есть?

Я открыл одну из створок деревянной хлебницы, стоявшей на столе. Достал краюху черствого хлеба.

- Немного, - с сожалением произнес я.

Я взял из горки две тарелки. Нарезал грудинку и огурцы, разложил отдельно по тарелкам.

- А ты? - спросила она.

- Мне не хочется.

- Вот еще, одна я есть не буду.

- Ладно.

Я взял кусочек сала, сел напротив нее. Она же принялась уплетать все с аппетитом.

- А папа твой сколько зарабатывает? - почему-то спросил я.

- Не знаю, он с нами уже как два года не живет.

- А мама?

- Да чего пристал? - прошамкала она с набитым ртом. Аня взяла лежавшее на подоконнике уже не очень свежее вафельное полотенце и стала вытирать с рук огуречный рассол и жир.

- Кстати, мы же рук не помыли, где ванная?

- Первая дверь налево.

Она вышла, бросив полотенце на стул, на котором сидела. Через минуту услышал, как наш кран сначала заурчал, потом выдал две короткие автоматные очереди. И тут я вспомнил.

- Горячей воды нет, отключили - крикнул я.

Вскоре она вернулась.

- Ты тоже иди, помой.

- Я уже помыл здесь.

Мне было неохота плескаться в холодной воде.

- Не ври. Хочешь заболеть какой-нибудь кишечной болезнью. Ты хоть знаешь, что такое дизентерия?

Она отчитывала тоном врача-эпидемиолога с двадцатилетним стажем, несмотря на то, что сама недавно ела немытыми руками. Пришлось выполнить ее указание. Помню, как недовольно пробурчал себе под нос: "Она мне что, мама?".

Не успел я вернуться, как Аня снова заявила:

- Поставь чайник.

Я, молча, кивнул, сдвинув недовольно брови. Точно как мама. Но опять подчинился. Налил в чайник из-под крана воды, поставил его на плиту. Зажег конфорку. Взял две чашки, насыпал по ложке заварки. Подумав немного, спросил:

- Сколько сахару?

- Сколько не жалко.

Я обернулся и увидел, как во рту исчезал последний бутерброд, сделанный из хлеба, полоски грудинки и положенного сверху колечка соленого огурца. Она ела именно таким образом. Щеки и губы ее лоснились от жира, хоть их и поминутно вытирала. К моему удивлению, Аня съела все, что я нарезал.

Я положил три ложки сахару в ее чашку. Мельком взглянул в окно. И тут увидел как наши и ребята из соседнего общежития перебегали проезжую часть, двигаясь в сторону стадиона. Впереди бежали Виталик и тот длинный, что тыкал мне пальцем в грудь и тряс за водолазку. Под мышкой он держал футбольный мячик. Перед футболом вожди вели себя мирно, тогда и ребята не ссорились. А вот после случались потасовки. Например, когда Виталику надоедало объяснять, что касание рукой было, он самовольно брал мяч и ставил на одиннадцатиметровый удар, предварительно отмеряв его от ворот широкими шагами. Что вызывало, конечно, резкий протест со стороны оппонентов с перспективой перерастания словесной перепалки в открытое столкновение.

Я от нетерпения стал бегать по кухне, потом, опершись о подоконник, как гусь, вытянул шею, когда последний мальчуган скрылся за косогором, поросшим березками.

- Ты чего?

- Ничего, наши и ваши пошли в футбол, - я недовольно покосился на нее. Засела тут. И не уходит.

- Обойдутся без такого футболера как ты. Сегодня тебе нельзя.

Я разозлился.

- Да с чего ты решила? Ты мне что, мама?

И тут я осекся. Ведь я накричал на нее. Я с опаской ждал Анькиной реакции. Но она лишь невинно посмотрела на меня. Потом зевнула.

- Смотри, чайник кипит.

Возмущению моему не было предела. Я разлил кипяток по чашкам, выключил конфорку, перекрыл газ. Плита старенькая, пропускает. Поставил чашку перед ней.

- Горячий, - сказала она, сложив губы трубочкой и слегка дунув пару раз, - пусть остынет, позже выпьем. Неси нитки и иголку. Между прочим, у меня дома куча дел, а мне с тобой приходится нянькаться.

Я пожал плечами.

- Пойдем лучше в зал, там тебе будет удобнее.

Она пошла в зал, села на диван. Я заглянул в спальню. Снял водолазку, вывернул ее наизнанку. Потом открыл шифоньер, нашел байку, одел на себя. Достал из тумбочки нитки с иголкой. Вспомнил, где лежит оторванный рукав, забрал и его, наконец, со всем добром предстал перед Валевской. Все это я делал в спешке, в суете.

Она взяла нитки с иголкой, кофту и рукав.

- Садись, чего встал, как вкопанный.

Я замешкался.

- Я не кусаюсь, - и посмотрела на меня изподолба.

Зато дерешься, подумал я и сел. Она начала работу. Ловко продела с первого раза нитку в игольное ушко, у меня же получалось только раза с двадцатого, приладила рукав к кофте и начала зашивать.

- Принеси ножнички или лезвие.

Я сбегал в ванную, принес израсходованное лезвие. Затупившиеся лезвия отец никогда не выбрасывал, а бережно складывал в бумажку и хранил отдельно от мыльных принадлежностей.

- Что это у вас иконки, крестик? - указала она на образовавшийся в нише секции иконостас. Образа были в деревянных рамках под стеклом. Эти рамки были сделаны когда-то отцом.

- Да.

- Ты веришь в Бога?

- Верю. А ты?

- Не знаю, я не думала об этом. Мама говорит, что все это сказки. Никто никогда Бога не видел. Если бы Он был, Его бы наверняка кто-нибудь увидел.

Я не нашелся, что ответить. Но мне, почему-то стало обидно.

- И в церковь ходишь? - продолжала допытываться она.

- У нас костел, - проворчал я.

- Так ты католик?

- Ну, католик.

- Так ходишь в костел или нет?

- Мама заставляет. По воскресеньям.

- Каждое воскресенье?

- Да.

- И тебе не скучно?

- Скучно. Только, когда ксендз читает проповедь, тогда нормально.

- Что значит проповедь?

- Это когда он всех учит, как жить правильно. Не грешить. А если согрешил, то покаяться, и тогда Иисус простит.

Аня на время прекратила работать, аккуратно положив шитье на диван. Встала, подошла к иконостасу.

- Это Иисус? - спросила она и бережно взяла деревянный крестик на подставке, выкрашенный в черный цвет, на нем распят Христос. Окрашенная фигурка была сделана из гипса, но краска почти везде облупилась.

- Да.

Она поставила крест обратно.

- А это, что за икона?

- Это Иисус делится оплаткой, с... не помню, тоже какой-то Святой.

На иконе изображен был Христос, причащающий Марию Магдалину.

- А эта? - вторую иконку она так же, как и крестик взяла в руки, пристально ее разглядывая.

- Это явление Девы Марии пастушкам.

- А где это случилось?

- Не помню, кажется, в Фатиме.

- А где это?

Я морщил лоб.

- Где-то в Европе.

- Слушай, ты же ничего не знаешь, возмущенно произнесла она, потом снова посмотрела на икону, - красивая, Мария.

И поставила ее обратно.

Ясным погожим днем в воскресенье 13 мая 1917 года десятилетняя Люсия, ее девятилетняя двоюродная сестра Жасинта и семилетний брат Франсишко пасли на лугу овец, как вдруг сверкнула молния, и они увидели спускающуюся на легком облаке на кроны молодых дубков в белом одеянии молодую восемнадцатилетнюю Девушку. Это была Пречистая Дева Мария. В молитвенно сложенных руках держала розарий. Над головой светился нимб из двенадцати пылающих звезд. Пастушки оставляют свое занятие и становятся на колени перед Богоматерью. Руки раскрыты ладонями кверху, словно в ожидании объятий. Лица открытые, простодушные, благолепные. Овечки мирно продолжали пастись, как будто ничего не случилось.

Явление в местечке Фатима в Португалии Божьей Матери повторялось до 13 октября - кануна православного праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Это тогда Мария заговорила о страшном коммунистическом будущем в России и о последующем обращении к Богу вслед затем, как Папа посвятит ее непорочному сердцу Богородицы.

Но в тот момент я не мог, конечно, так ответить.

Эту икону подарила мне бабушка после первого причастия, и личный розарий с зелеными четками в зеленой коробочке.

Аня вернулась к своему занятию.

- Я видела, у тебя в спальне на столе много книг. Ты любишь читать?

Я думал только о том, как скоро она уйдет. Может, я еще успею погонять в футбол.

- Да.

- Что читаешь сейчас?

- Майна Рида "Морской волчонок".

Она оживилась, подняла глаза.

- Слушай, я его тоже недавно прочла. Как он, бедненький, мучился. Ел эти галеты, пил вино вместо воды, боролся с крысами. А ты бы так смог?

- Что смог?

- Выжить, и не захныкать на второй день, не попроситься к мамке под юбку?

- Само собой, - небрежно бросил я.

- Врешь. Ты вообще, оказывается, плакса.

- Чего еще?

- Я помню, на дискотеке, когда я приходила к вам в класс, ты сидел возле окна и плакал. Потому что кое-кто не захотел с тобой потанцевать.

Я сразу и не нашелся, что ответить. Я смущенно пару раз сглотнул слюну.

- Я не плакал.

- Ну да, слезы сами текли.

- И что, это мое дело.

- А я даже знаю, из-за кого.

Когда понял, что полностью раскрыт, я просто замолчал.

- Ты любишь ее, а она любит Горягина Евгения.

- Понятно, его все любят. Ты тоже пришла ради него, раскрашенная, - вздохнул я.

- Ну, вот твой свитер, целехонек, а ты переживал.

Я посмотрел, пришито было так, что не отличить почти от фабричного варианта.

- Спасибо, - восхищенно сказал я, и отложил водолазку в сторону.

Теперь, когда целостность трикотажного изделия была восстановлена, Валевская как-то пристально стала смотреть на меня. Я не выдерживал этого взгляда, отводил глаза в сторону.

- Ты знаешь, что они встречаются вовсю?

- Да ну! - огорченно воскликнул я.

- Ну, вот ты, за что ее любишь?

- Не знаю, она добрая. Всегда всем помогает, что ни попросишь. Я у нее всегда списываю по математике. И на контрольных она мне помогает. И в контурной карте по географии тоже расставит все широты с долготами как надо.

Аня горько усмехнулась.

- А ты знаешь, что с Горягиным она встречается из-за денег. Из-за подарков, которые ей дарит. А недавно подарил колечко. Дорогое, между прочим. Она хвост распустила, думает, что он ее любит. А он с ней встречается со злости.

- Ты откуда все знаешь?

- Вернее, чтобы позлить кое-кого.

- Кого?

- Меня. Он мне в любви признавался. Думал, что я помру от счастья. А я ему отворот поворот. Вот так-то. И на дискотеку пригласил, чтобы показать, какой он крутой. Все танцевал с твоей Светкой. А для меня он пустое место.

- Тогда зачем ты пришла?

Почему-то лицо ее вдруг погрустнело.

- А ты нюня. Ладно, мне домой пора.

- А чай, он уже остыл.

- Не хочется, извини, - еле слышно произнесла она. Будто корила себя за свою откровенность, встретив стену непонимания.

- Я тебя провожу.

- Не стоит.

Мы прошли с ней в прихожую. Минуту стояли друг против друга. Глаза отводили. И я и она. Какое-то внутреннее беспокойство стало нарастать у меня внутри.

- Нет, - вымолвила она совсем тихо.

- Что нет?

- Не ради него я пришла.

И тут мы посмотрели друг на друга. Глаза в глаза. Я хотел оторвать взгляд, но уже не смог. Как вдруг ее руки обвили мою шею, а губы ощутили прикосновение чего-то жаркого и влажного. Это длилось несколько мгновений. Потом Аня положила ладони мне на плечи. И посмотрела на меня. Я до сих пор помню этот взгляд. И я не могу его описать. Это глубина, тайна, пропасть. Нечто, что предназначено только для тебя. Его величество Вечность. И я испугался. Не то слово. Мною овладела паника. Я даже начал задыхаться. Вот-вот снова потеряю сознание. Я отпрянул, стал отрицательно мотать головой. Если бы она попробовала повторить попытку, я бы закрылся в ванной.

Аня не стала повторять попытку. По лицу пробежала тень разочарования. Глаза, словно болотной тиной заволокло.

- Ну, и люби свою Светку, - изрекла она.

Аня, отвернувшись ко мне спиной, судорожно зашнуровывала кед. Мне послышалось, будто она всхлипнула. Я стоял над ней, пребывая в шоковом состоянии, и не мог собраться с мыслями. Что говорить в таком случае, я не знал. Когда обулась, не поворачиваясь ко мне и не прощаясь, взялась, было, за ручку входной двери.

- Кукушка! - выпалил я.

- Что?

- Пароль. Это пароль наш. Кукушка.

Она обернулась, не отпуская ручку. Знаете, какой у нее был взгляд? Какой взгляд у человека, который потерял уже последнюю надежду? Она смотрела на меня, но меня уже не видела. Глазами полными слез. И слезы текли по ее щекам.

Она вылетела из квартиры пулей. Я вышел за ней. Но только услышал стремительно преодолевающий лестничные марши, удаляющийся топот.

Я постоял немного в коридоре. Потом в оцепенении вернулся назад в квартиру, прикрыв дверь не на замок. Прошел на кухню и сел на место, где недавно сидела Аня. На столе стояли две чашки остывшего чая, к которому так никто и не притронулся.

Сердце гулко стучало. Я еще чувствовал на себе ее объятия. А губы все еще продолжали ощущать прикосновение чего-то жаркого и нежного. И запах. Аня вроде не душилась, но пахла как будто духами.

Начался учебный год. Конечно, я часто видел Анну Валевскую. Но не то, что здороваться, она даже избегала смотреть в мою сторону. А я очень хотел подойти к ней, поговорить. Но, глядя на ее каменное лицо, которое она всегда делала, если я вдруг находился ближе пяти метров к ней, страх предательски сковывал мои члены. И вот однажды, выходя из школы, я заметил, что Валевская кого-то ждала, стоя перед крыльцом, внизу у лестницы, скрестив руки на груди и немного опустив голову. Я несмело направился к ней. Я уже начал ватными ногами спускаться. Я был уже в нескольких метрах от нее. Как вдруг, слегка толкнув в плечо, меня опередил ее одноклассник. Не по годам рослый. Это был тот казак, вожак из общежития, который когда-то тыкал мне пребольно в грудь своим пальцем и тряс меня за водолазку, пытаясь выведать пароль. Он понес ее портфель. Она мило ему улыбнулась. Они взялись за руки и не спеша стали удаляться. Я видел лишь их спины. Я видел, как атаман, склонившись над ее ухом, что-то все говорил. И тут она засмеялась. Совершенно непринужденно засмеялась. Так, как будто тройка с бубенцами серебристыми пронеслась с барином-миллионщиком мимо. Когда они скрылись из виду, завернув за угол школы, я все еще продолжал стоять на лестнице. Закончились уроки, и учащиеся валом валили домой. А я продолжал стоять. Меня толкали в спину и плечи потоком спускающаяся ребятня. А я продолжал стоять.

Она ничего не хотела мне доказать.