Аннотация: Памяти мужа и его родителей посвящается...
Ты только верь...
(быль)
Пролог
Мальчик лет четырёх сидел на железнодорожной насыпи и с грустью глядел вслед уходящему куда-то товарняку. Позади него стоял милиционер в белом кителе, нетерпеливо поглядывая на ручные часы. Мимо проносились открытые платформы, цистерны, вагоны-теплушки, в дверях которых стояли солдаты. "Может быть, в одном из них едет мама... - мыслил мальчонка, - но почему она оставила меня с этим незнакомым, хмурым дядькой?! А может, она ещё не уехала и сейчас придёт за мной?.."
- Ну, что? Налюбовался и хватит! - нарушил думы ребёнка дядя милиционер. - Вставай, пошли!
- Куда, к маме?.. - надежда вспыхнула в глазах мальчика.
- В детдом, куда же ещё! - ответил служитель порядка.
- К деду в дом?! А какой он, этот дед, добрый? - взглянул малыш на милиционера, - или злой?.. - Но тот, видимо не поняв, или не расслышав вопроса, крепко взял его за руку и повёл в какой-то дом, к какому-то там "деду", и было мальчонке немного страшновато, хотя и интересно одновременно.
***
Резкий, долгий звонок в дверь вспорол немоту глухой осенней ночи.
- Кто там может быть, Сагит? - встревожено прошептала Хадича. - В такое время...
- Лежи-лежи, Хадик, я сам... - он, торопясь, натянул брюки, от волнения никак не попадая в брючину. Недоброе предчувствие сжало сердце. Снаружи нетерпеливо заколотили. Сагит включил свет в передней и открыл дверь.
Один из двоих вошедших, в кожаном пальто и сапогах привычным жестом на мгновение поднёс к глазам хозяина квартиры удостоверение. Уточнив его фамилию, имя и отчество, ночной "гость" вытащил из папки лист и невнятным голосом зачитал короткий текст. Напряжённо вслушиваясь, Сагит попытался вникнуть в смысл, но разум не воспринимал абсурдность и нелепость произносимых оперативником фраз.
- Бред какой-то... - тихо произнёс он, с недоумением глядя на НКВД-шника.
- Кто это, Сагит? Что им нужно? - прошептала вышедшая из спальни Хадича, коснувшись руки мужа. Он, мельком взглянув ей в лицо, слегка сжал дрогнувшую ладонь. И в его пожатии, и в коротком взгляде она успела заметить боль и жалость к ней, пока ещё не понимающей, что значит этот внезапный ночной визит чужих, с суровыми лицами людей.
- Вы арестованы! - прозвучало, как выстрел. Оперативник взглянул на наручные часы. - На сборы пять минут!
- За что?.. - Хадича с ужасом и растерянностью переводила взгляд с мужа на чужаков в кожанках, и стояла, не в силах сдвинуться с места, словно ноги её приросли к полу.
- Хадинька, успокойся. Видимо, какая-то ошибка... Всё выяснится, и завтра я буду дома. Ты мне только зубную щётку... ну, и мыло с полотенцем заверни. Не волнуйся, милая, всё будет хорошо. Тебе нельзя волноваться, слышишь?
Дрожащими руками, роняя то одно, то другое Хадича собрала туалетные принадлежности, завернула в клочок газеты пару бутербродов, хотела положить тёплые шерстяные носки (кто знает, может там, где проведёт он эту ночь, будет холодно и сыро?..), но от волнения забыла, куда их засунула. Прозвучало резкое: "На выход!", и она, вложив мужу в руки небольшой свёрток, торопливо обняла его уже в дверях, шепнув: "Спаси тебя, Аллах! Возвращайся скорее!" Потом рыдала, зажимая руками рот, боясь разбудить двенадцатилетнего сынишку.
Ни завтра, ни послезавтра Сагит домой не вернулся.
***
Злой ноябрьский ветер срывал последние, скрученные холодом листья с качающихся ветвей и нёс неведомо куда, рассыпая их по бурой, покрытой сединой изморози траве. Молчаливая вереница людей, в основном женщин, с авоськами, узлами и полотняными торбами, ёжась от пронизывающего ветра, жалась к высокой кирпичной стене, опоясанной поверху колючей проволокой, терпеливо ожидая своей очереди к маленькому окошку. Одни "счастливчики", получившие на свой вопрос утвердительный ответ, дрожащими руками начинали торопливо выкладывать свёртки и кульки, судорожно протискивая их в окошечко, а после, облегчённо выдохнув, бежали в сторону остановки городского транспорта. Другие же, услышав короткое "нет такого", ещё некоторое время растерянно и обречённо топтались возле окошечка, словно надеясь на чудо, а потом, опустив плечи и сгорбившись, плелись со своей ношей восвояси.
С колотящимся сердцем, почти не дыша, ждала Хадича, пока работник Органов водил толстым пальцем по спискам.
- Такой не числится! Следующий! - в очередной раз услышала она эту короткую фразу, сказанную равнодушным голосом.
- Но как же?.. Не может быть... Я объездила все тюрьмы! И в Чистополе тоже была, там нет его. Может, Вы случайно пропус...
- Гражданка, отойдите от окошка, вы мешаете работать! - в голосе НКВД-шника уже слышалось раздражение.
- Женщина, бесполезно искать... - услышала за спиной она мужской голос. - Если вашего мужа нигде нет в списках, возможно, он уже расстрелян! - Ноги Хадичи подкосились, и она, беременная на восьмом месяце, теряя сознание, едва не упала, но была подхвачена мужскими руками.
***
Младенца с матерью из роддома встречала подруга Хадичи Зэйнаб, и они втроём добирались до дома в промёрзлом трамвае в тридцатипятиградусный мороз.
- Как сына назовёшь? - спросила Зэйнаб.
- Ирек*... - почти шёпотом произнесла Хадича замёрзшими губами.
- Помоги Аллах, чтобы вырос он свободным и счастливым человеком!
- Да, Зэйнаб, пусть поможет нам Аллах...
Решив не брать положенный в то время двухмесячный послеродовой отпуск, Хадича вернулась на работу в Шамовскую** больницу, где трудилась хирургом, оставив детей и бутылочки со сцеженным молоком для младенца на попечение мамы Фатимы, привезённой для этого из её родного города Челябинска. Коллектив больницы встретил Хадичу Мухаммедовну настороженно. Некоторые просто сторонились, опасаясь разговаривать с ней, другие - с неприязнью, вполголоса бросали в спину несправедливые и обидные слова: "Жена врага народа!" Придя в лабораторию, где содержались исследовательские материалы (Хадича ещё до всех этих событий готовилась к защите диссертации), она обнаружила одни осколки от колб и пробирок, изорванные в клочья тетради с записями. Всё это валялось на полу и столе, явно демонстрируя презрение и враждебность к ней. К счастью, не все верили в абсурдное обвинение супруга коллеги и, как могли, поддерживали её, рискуя попасть в немилость к властям. А от мужа так и не было никаких вестей.
***
Арестованных держали в тёмном подвале здания НКВД по улице Дзержинского и ежедневно, вернее, еженощно выводили на допрос. Обвиняемым по ложному доносу числился и Сагит Гирфанович, член Компартии, прошедший Гражданскую войну, и работавший после окончания КомВуза народов Востока инструктором ОК ВКП (б). Имея также высшее сельскохозяйственное образование, он читал студентам сельхозинститута лекции по агрономии. И вот, преданный делу партии коммунист объявлен врагом народа! Обвинение подозреваемым предъявлялось более чем абсурдное. Суть его была такова: командиры дивизий, воевавших в Гражданскую войну, Вагапов и Чалдышев*** (а Гирфанов С.Г. служил в дивизии Вагапова), якобы готовили государственный переворот с целью создания отдельного государства Идель-Урал путём объединения Татарии и Башкирии, с дальнейшим присоединением его... к Турции! В чью "умную" голову могла прийти подобная невероятная идея, неизвестно, но следователи НКВД отнеслись к этой анонимке со всей серьёзностью. Ежедневные допросы с требованием признать себя виновным... жестокие избиения при отказе подписывать бумаги с фамилиями других членов группировки... Изощрённые пытки, когда измученных арестантов принуждали по двадцать четыре часа подряд стоять по стойке "смирно", а засыпающих, падающих людей тут же грубыми пинками поднимали сменяющие друг друга надсмотрщики... Когда сутками светили в лицо яркими прожекторами, не позволяя заснуть ни на минутку... Когда мучили жаждой и голодом... И требование, настойчивое требование - подписать протокол о собственной виновности и клеветнический донос на ни в чём неповинных людей. Вагапов, человек вспыльчивый и резкий, не выдержав, бросился на своих мучителей, но тут же упал, сражённый выстрелом в грудь.
Суд, а точнее сказать, судилище, собралось спустя три(!) года, и длилось приблизительно минут пятнадцать - двадцать. Наличие адвокатов предусмотрено не было. Прокурор зачитал обвинительную речь. Дать последнее слово подсудимым не посчитали нужным. Судьёй был вынесен приговор: одним расстрел, другим - по несколько лет заключения... Сагит Гирфанович получил срок - десять лет в лагерях Сибири. Столько же дали и Чалдышеву. Но началась война, и реальность внесла свои коррективы в борьбу с "врагами народа", порой непредсказуемые и удивительные. Поскольку буквально накануне нападения фашистов на СССР по приказу Сталина расстреляли несколько главнокомандующих, в "обезглавленные" дивизии пришлось направлять имеющих высокие воинские звания арестантов. Таким вот образом Чалдышев неожиданно получил звание генерал-майора и был отправлен на фронт.
***
Второй год шла Великая Отечественная война. В переоборудованную под госпиталь больницу привозили с фронтов десятки раненых, и Хадича по многу часов проводила за операционным столом. Часто приходилось дежурить и ночами. Иногда она приводила с собой четырёхлетнего сынишку, чтобы частично освободить свою старенькую маму, ведь на ней лежала забота и о старшем внуке, Вильсоре, не могущем двигаться из-за травмы в колене. Это несчастье случилось, когда Виль с ребятами гонял мяч возле озера Кабан. Во время бега он наступил на скрытую песком доску, и, споткнувшись, падая, угодил коленом в ржавый гвоздь, торчавший из неё. Мальчишки, набирая в кепки воду из озера, промывали рану другу, не подозревая, что в этот Кабан сливаются все грязные отходы с расположенного поблизости мыловаренного завода. В результате рана была заражена, и у подростка развился сильнейший абсцесс правой ноги, со временем перешедший в туберкулёз кости коленного сустава. Лечение в больнице давало лишь кратковременное облегчение, и время от времени парнишка страдал сильными болями в травмированной ноге.
Маленький Ирек, находясь в госпитале, не мешал работать маме, не досаждал другим медицинским работникам. Тихонько бродил он по длинным коридорам, сплошь увешанным выстиранными бинтами на натянутых туго верёвках. Если надо было в туалет, приходилось проходить мимо большого чана, и, как бы ни хотелось мальчишке прошмыгнуть мимо, зажмурившись, он невольно бросал взгляд в это вместилище отрезанных людских конечностей, окровавленных, распухших, синюшного цвета... Очень страшных.
- Зачем ты их отрезаешь солдатам? - с укором спрашивал малыш у мамы в короткие минуты обеденного перерыва. - Как теперь они будут воевать с немцами?!
- Есть такая болезнь, сынок, гангреной называется, - отвечала мама. Она очень страшная и коварная. Когда поселяется эта зараза в раненой ноге, или руке, то быстро начинает расти и захватывать всё новые и новые части тела. И если не отнять у больного вовремя поражённую гангреной часть ног, рук, или даже их полностью, тогда его невозможно будет спасти. Вот и приходится идти на такое, мальчик мой, чтобы человек жил. Ты ещё маленький, вот когда подрастёшь - поймёшь. Ну, а воевать такие солдаты уже, конечно, не смогут - их отправят домой.
- Мам, а тому дяде-солдату, который у стенки в большой палате лежит, у него ещё руки перевязаны... Ты ему тоже их отрежешь?
- Нет, улым, этому парнишке мы сохраним руки, - улыбнулась мама. - Гангрена не успела их поразить, вовремя спасли от неё. Так что солдат вернётся на войну, будет и дальше бить проклятых фашистов!
- Мамуль, а нашему Вилюсе вылечат ножку? Он ведь будет ходить, правда? - надежда загорелась в не по-детски посерьёзневших глазах ребёнка.
- Обязательно вылечат... - не слишком уверенно ответила мама. Ты поспи, сынок... Хочешь, я тебе сказку расскажу?
- Ирек слушал мамин тихий голос, и у него слипались глаза. Накрыв уснувшего ребёнка большим шерстяным платком, Хадича устало прислонилась к кожаной спинке старого дивана. Вопрос маленького Ирека о старшем брате болью и горечью отозвался в сердце. Постоянные уколы, мази, физиотерапия и прочее, прочее делается сыну, однако явного улучшения не наступает. И сколько же это может продолжаться?!
А маленькому сынишке снилась неведомая, страшная "гангрена" в чёрных лохмотьях, с костлявыми синими руками. Оглядываясь по сторонам, она подбиралась к спящему на больничной койке раненому солдату с перебинтованными, отмороженными руками и, впившись окровавленным ртом в марлевую повязку, пыталась разорвать её острыми клыками. "Не смей! не смей!!" - закричал малыш во сне.
- Что, что такое, сынок? - встрепенулась мама. - Тебе что-то приснилось?!
- Я... я её видел, мам! Эту гангрену. Если бы у меня был автомат, я бы... - приоткрыв сонные глазки, пробормотал мальчишка и, повернувшись на другой бочок, тихонько засопел.
- Ах, ты мой маленький воин! - грустно усмехнулась Хадича, потрепав кудрявую голову сынишки. "Только бы, когда ты вырастешь, не выпала на твою долю такая же судьба, как у этих молодых ребят. И чтобы прожил ты жизнь в справедливом мире, где не сажают и не расстреливают людей по ложному доносу". Привычно заныло сердце теперь уже от горьких мыслей о муже. Где он? Жив ли он?.. Увидит ли когда-нибудь своего младшенького? Мать легонько коснулась губами тёплой щёчки сына и вышла из ординаторской.
***
Обнаруженный в почтовом ящике конверт с написанным незнакомым почерком адресом заставил учащённо забиться сердце. Прислонившись к стенке, Хадича вскрыла его дрожащей рукой. Это было коротенькое письмо от мужа.
- Он жив! Ваш папа жив!!! - Хадича обнимала сыновей. Слёзы радости и облегчения лились по её щекам.
- А он не написал, когда вернётся? - спросил старший сын, и лицо матери слегка помрачнело. - Я думаю, время пройдёт быстро, и мы опять будем все вместе! - в эту фразу она постаралась вложить как можно больше оптимизма.
- Кызым, а ты сама к нему съезди! - предложила бабушка Фатима. - Соберём вещи, свитер там, шапку меховую. Зима туда приходит рано, а сибирские морозы, ох, и крепкие! Я носки ему связала шерстяные, как чувствовала. Толстые такие, тёплые!
- Какая ты у меня умница, эни! Знаешь, я тоже об этом думаю... - призналась Хадича. - Хочу отпроситься у главврача. Надеюсь, отпустит на несколько дней, ведь я работала без выходных и отпусков, да и часов лишних у меня предостаточно накопилось. А Ирека я с собой возьму, пусть отец увидит, наконец, своего сына!
- Ура-а-а! - захлопал радостно в ладошки малыш. - А мы на поезде поедем, да, мам?
- Да ты что, Хадинька! - ужаснулась бабушка, - малого ребёнка в такой путь тащить?! Ох, гляди, сама умаешься и его измучаешь.
- Сагит пишет, что его перевели из Красноярского края в ГУЛаг под Новосибирском. Туда из Свердловска не слишком долго ехать. Так что, думаю, не очень-то умаемся! Да и вообще, что мы тут делим шкуру неубитого медведя? - резонно заметила Хадича. - Чего гадать раньше времени, профессор может мне отказать, время-то военное... Ежедневно по несколько операций...
- Ничего, дочка, надо будет, справятся и без тебя!
- А тебе, сынок, - обратилась Хадича к своему старшему, - придётся опять в больнице полежать, физиотерапевтические процедуры и всё остальное лечение снова пора пройти.
- Конечно, мама, - коротко ответил понятливый сын. Он подъехал на инвалидной коляске к своему столу, и достал из ящика альбом для рисования. Перелистав несколько страниц, аккуратно вырвал лист, и что-то черкнув на обратной стороне, протянул его маме.
- А папе передайте от меня вот это. - На листе красками был изображён Будённый, верхом на красавце коне.
- Как здорово! Спасибо, сынок! Папа будет очень рад такому подарку!
***
И вот, наконец, получив насколько дней отпуска, Хадича с малышом Иреком, протискиваясь с сумками по узкому проходу плацкартного вагона пассажирского поезда, размещаются на своих местах. Они, глядя в окошко, машут и посылают воздушные поцелуи провожавшей их бабушке. Поезд трогается, и мама с сыном отправляются в незнакомый, суровый край. Поезд движется медленно, часто останавливаясь, чтобы пропустить товарные составы с оружием для фронта. Эти остановки вызывают беспокойство женщины, ведь уходит драгоценное время, отведённое ей на недолгий отпуск. Только малыш восторженно глядит в окно, провожая уносящиеся мимо платформы с зачехлёнными пушками, "теплушки", полные солдат. В открытых дверях вагонов видны их молодые весёлые лица с дымящими папиросами в зубах. Они ещё не знают, что там будет впереди... Одни поезда спешат на фронт, другие же, наоборот, с фронта, везя в тыл на металлургические заводы разбитое в боях наше и фашистское оружие, проносятся мимо и санитарные составы с ранеными солдатами. Но вот уже и стемнело за вагонным окошком. Сынишка, полный новых впечатлений, сладко спит на полке, а его маме, уставшей от бессонных ночей в госпитале, не мешало бы выспаться, но сон, как назло нейдёт, тревога гнетёт душу. Более пяти лет прошло с той ужасной ночи... Как он там? Наверное, голодно и холодно, ведь так и не смогла передать ничего из тёплых вещей. А что за люди окружают его, как относятся к нему? Какую работу приходится выполнять? Наверное, тяжёлую, физическую. А ведь муж её не такой уж и здоровяк с крепкими мускулами на руках... Устав от горестных дум, Хадича заставляет себя отвлечься от них и уйти мыслями в прошлое, лет эдак на тридцать назад, когда была она одиннадцатилетней девчонкой...
Хадя родилась в бедной, многодетной семье. Отец работал грузчиком у купца, владельца крупного магазина, мама растила детей, мал мала меньше. Однако бедность и частые инфекционные болезни безжалостно косили братьев и сестёр, иногда не давая им дожить и до года. Тёмные, необразованные люди, её родители, не имея никакого понятия об опасности заразных болезней, бывало время от времени, на запряженной лошадке, прихватив с собой пару малых детишек, ездили к родне в гости. Но случалось, что в местах, куда они направлялись, гуляла зараза - корь, оспа, тиф... Дети, заражаясь друг от друга, тяжко заболевали и, в конце концов, уходили в мир иной. Малолетняя Хадича ухаживала за больными ребятишками и, даже не подозревая о вирусной инфекции, чисто интуитивно повязывала платок, прикрывая рот и нос. Это, скорее всего и спасало её от заражения. В итоге из девятерых детей в их семье осталось только двое - братик Марат и она...
"Опять я думаю о грустном..." - вздохнула Хадича, и постаралась переключиться на более приятные воспоминания.
Как-то у хозяев начался ремонт, и из дома вынесли и сложили за сараями старые картонные коробки и узлы, полные всякого хлама. Подружки Хадя и Амина играли в это время поблизости. Вообразив, что в выкинутых вещах может оказаться что-то интересное, девчонки без раздумий примчались на свалку. Они поочерёдно развязывали узлы и, высыпав содержимое, перебирали его. Но там оказывались только изорванные тряпки, старые газеты, фарфоровые черепки, дырявая посуда... Ничего интересного.
- Зачем хозяйка порвала такой красивый халат?! - удивилась Аминка, перебирая лоскуты, - он вообще был совсем новый!
- Да-а, - согласилась Хадя, - материя такая дорогая, атласная. Давай возьмём несколько кусочков, которые побольше!
- Давай! Их же всё равно выкинули!
- Ой, смотри, какой большой лоскут с карманом! - воскликнула Хадича. - Она приподняла его, и ахнула, увидев, как в ладонь левой руки из кармана выпало... кольцо. Несколько мгновений девчонки оторопело глядели то на находку, то друг на дружку, не находя слов от изумления. Кольцо было массивное, золотое, с большим зелёным камнем.
- Давай отнесём его в лавку к Барыю-абы, - шёпотом произнесла Аминка. - Он нам за него знаешь, сколько конфет отвалит?!
- Нет... это нехорошо! Оно же чужое... - рассудила старшая подружка. - Да и кто поверит, что мы его нашли в мусоре?! Барый-абы нас сдаст городовому, как воришек! - Она завернула колечко в лоскуток и засунула себе в кармашек.
- И что ты с ним будешь делать? - хмыкнула Аминка.
- Передам хозяйке. Она же не нарочно его выкинула, просто положила в карман и забыла, наверное...
- Ну, ты и дура! У неё столько этих колец, что она даже и не заметит, что одно пропало!
- Всё равно... чужое брать нельзя!
Колечко Хадича отдала отцу, а тот передал его хозяину. Купец собрал своих работников, велев прийти и Хадиче, и при всех похвалил девочку за порядочность и честность. К тому же, он вручил ей подарок - туфельки, нарядное платьице и большой кулёк конфет. Высыпав пару горстей подруге в ладошки, Хадя побежала домой, угостить родных, похвастаться подарком.
Хадича улыбнулась своим мыслям. На той свалке, помнится, она собрала стопку старых красочных журналов, по которым самостоятельно обучилась русской грамоте. Судьба впоследствии свела её со ссыльными революционерами, педагогами - мужем и женой, которым приглянулась умная, сообразительная девочка, и они решили подготовить её к учёбе в гимназии. Как она благодарна этим неравнодушным людям, Дмитрию и Ольге! Да, не сразу удалось сдать экзамены, но и она сама, и её добровольные учителя были настроены решительно. Ещё один год усиленных занятий по всем нужным предметам, блестяще сданные экстерном экзамены, и вот шестнадцатилетняя Хадича - учащаяся выпускного класса гимназии! На первом же уроке строгая классная дама выгнала новенькую за дверь, с пренебрежением указав ей на её причёску, и велела немедленно намочить и убрать это "безобразие", поскольку "у нас не бордель, а приличное заведение, и она не позволит своим воспитанницам ходить с завитыми волосами". Хадича молча пошла в умывальную комнату, смочила и пригладила, как могла непослушные кудри, но к концу урока они высохли и стали виться пуще прежнего, убедив, наконец, классную, что волосы у девушки такие от природы.
Значительно позже, уже окончив хирургический факультет медицинского института, Хадича, поступая на работу в больницу, замечала удивление, и даже недоумение в глазах служащих отдела кадров, когда они читали её автобиографию. Как могла девочка из простой татарской, бедной семьи поступить в гимназию, где могли учиться только дети богатых?!
Многодневная усталость всё-таки взяла своё, и Хадича, наконец, уснула не слишком долгим, но спокойным сном.
***
Свердловск встретил их холодным ветром и моросящим дождём. Поезда северного направления ходили через день, но им повезло - попали в удачное время. Правда, плацкартных билетов не оказалось, да Хадича была рада и местам в общем вагоне, лишь бы поскорее добраться до места! Несколько часов ожидания в просторном зале вокзала, и вот их поезд отправляется в сторону города Новосибирск. Уставший ребёнок спит на жёсткой лавке, положив головку на мамины колени. У Хадичи тоже слипаются глаза, но она изо всех сил борется с дремотой. В вагоне люди, в большинстве своём деревенские женщины с узлами. Но попадаются и мужчины весьма подозрительного вида, смахивающие на бродяг. Поезд часто останавливается на маленьких полустанках, где торопливо выходят и заходят пассажиры, ведь стоянки там короткие - всего одна минута. Вот и сейчас, на смену двух женщин с девочкой, только что вышедших из вагона, напротив, на соседней скамье расположился, развязно откинувшись на спинку сидения, парень лет тридцати. Из-под надвинутой на лоб кепки видны настороженные глаза с пронизывающим, цепким взглядом. От его взгляда становится как-то не по себе. У парня нет никаких вещей, и это наводит на некоторые размышления. Хадича отводит свой взор от угрюмого парня, и мысли вновь возвращаются к мужу. Чем ближе приближаются они к месту назначения, тем большее волнение охватывает её. Каким стал за годы заключения её любимый, её Сагит?.. Остался ли он таким же ласковым, таким же добрым и любящим?.. Или годы тяжких испытаний озлобили мужа, сделали жёстким и язвительным? Нет, в такое не верится никак. Скорей бы уж увидеть его, обнять... Согреть тёплыми словами, которых он не слышал долгие годы. Вот возьмёт он на руки сынишку, - мечтает женщина, - и сердце, возможно зачерствевшее в долгом заточении, оттает окончательно. Хадича явственно представляет себе, как муж, коснувшись губами головки сына, закрыв глаза, с наслаждением вдыхает неповторимый запах своего ребёнка, родной своей кровинушки... Она улыбается этим мыслям, веря, что так оно и будет.
От покачивания вагона в такт стучащих колёс упорно наплывала сонливость, и Хадича отчаянно с нею боролась. В госпитале, в частые ночные смены по много часов ей приходилось бодрствовать, и она к этому была привычна. Но сейчас сон, словно желая взять хоть часть своего, отнятого у него времени, упорно одолевал мозг усталой женщины. "Нет, засыпать никак нельзя... - время от времени украдкой поглядывая в сторону попутчика, думала Хадича. - Даже на одну минутку нельзя!" Сынишка вдруг заворочался и, проснувшись, прошептал маме о необходимости сходить по малой нужде. "О боже, как же быть?" - расстроилась она, бросив беспокойный взгляд на соседа. Тот сидел, запрокинув голову, и было непонятно, дремлет он, или просто задумался о своём. Хадича огляделась, но бодрствующих попутчиков не заметила - утомлённые долгой ездой на не слишком удобных сидячих местах, люди спали.
- Мам, ну пойдём скорее! - взмолился малыш, и парень, приняв нормальное положение, выглянул в окно.
- Фу ты! Я уж думал, приехали! - пробормотал он.
- Молодой человек! - улыбнувшись, вдруг обратилась к нему Хадича. - Вы не приглянете за нашими вещами, пока я ребёнка в туалет свожу?
- Нет базара! - пожал тот плечами. - Пригляжу, топайте. - Она, торопливо пробираясь по проходу, держа за ручку сынишку, думала с тревогой, что очень рискованно поступает, оставляя вещи на довольно подозрительного человека, но что поделать... не тащить же их с собой в отхожее место?! Правда, тешила слабая надежда, что просьба, выражающая доверие, должна сыграть свою положительную роль. Очень не хотелось думать о плохом. За окнами уже темнело, да и в самом вагоне свет был довольно приглушённым, какой бывает при включённых ночниках. Заходя с ребёнком в туалет, повернула голову и взглядом отыскала в полумраке долговязого парня в надвинутой на глаза кепке. Выйдя спустя минуту из кабинки, и не увидев силуэта своего попутчика, обмерла, и бегом, подхватив сына на руки, заторопилась к своему месту. В эти несколько мгновений тяжкие, обрывочные мысли сжали голову тисками... "Как же теперь?! Там же тёплая одежда ему!! Продукты, собранные с таким трудом!!! Приехать в лагерь с пустыми руками?!!" В эти доли секунд она жутко корила себя, что не послушала мать. "Измучила ребёнка долгой дорогой... Лишила мужа так нужных ему вещей... О, Господи! Что же, что же теперь?!" Тяжело дыша, она остановилась у своего места. Сумка и чемодан мирно покоились возле скамьи, а парень, растянувшись на лавке, сосредоточенно глядел в потолок.
- Уф-ф-ф... - тихонько выдохнула Хадича с облегчением, стараясь не выдать охватившие её несколько секунд назад подозрения. - Спасибо вам большое! - произнесла с чувством.
- Да не за что! - коротко ответил парень и, взглянув на женщину, чуть иронично усмехнулся. - "Догадался, наверное, - с досадой подумала она, - примчалась ведь запыхавшаяся и, наверное, бледная, как моль..."
- Чё дёрнулась, струхнула, што ль? - хмыкнул тот.
- Да, есть немного! - честно призналась Хадича. - А вы, похоже, просто решили подшутить надо мной?
- А чего не пошутить со скуки? А если без шуток, я не крыса, шоб своих грабить! Так что меня трухать не стоит!
- В каком смысле... "своих"? - недоумённо спросила она.
- Ну, ты же мужу, или кто он там тебе, шмотки везёшь в лагерь, так ведь? А я оттудова недавно откинулся. А там у меня все свои! Ну, почти все... Он по какой статье отбывает? - Хадича промолчала, запоздало досадуя на себя за никчемную болтовню.
- А-а-а, понятно! По пятьдесят восьмо-о-ой... - Глаза у парня вдруг стали холодными и какими-то пустыми. - Мог бы и догадаться по твоему антиллигентному виду! - он сплюнул сквозь зубы. - Ха! Лопухнулся я... Надо было подгадить подлому предателю!
- Подлые предатели те, кто пишет ложные доносы на честных людей, чтобы упрятать их за решётку! Любой может стать их жертвой! - Её голос прерывался от возмущения. - Надеюсь, когда-нибудь и ты поймёшь это!
- Подъезжаем, товарищи пассажиры, подъезжаем! Просыпаемся, готовимся на выход! - По проходу вагона быстрым шагом прошёл железнодорожник, и скрылся в следующем вагоне. Народ зашевелился, загомонил, заторопился с вещами. Парень, надев на палец петельку пиджака, небрежно закинул его за плечо и, не прощаясь, пошёл к выходу.
Наглухо застегнув на сынишке курточку, Хадича выбралась с ним из вагона. Ночной холод вызывал лёгкий озноб, и они поспешили вперёд, к освещённому тусклыми огнями зданию вокзала. Внезапно тревожный ропот привлёк их внимание. Метрах в восьми от них несколько человек склонились над лежащим на земле парнем, в котором Хадича узнала недавнего их попутчика. Рубашка у него с левой стороны была полностью пропитана кровью... "О, Боже... несколько секунд и человека уже невозможно будет спасти!" - ужаснулась она.
- Скорую! Скорую надо вызывать!! - слышались возгласы.
- Да проводники вызвали, а толку-то? Похоже, он уже помирает... - Парень лежал бледный и ни на что не реагировал. Хадича, не мешкая, бросила наземь вещи, велев сыну посидеть на чемодане, и склонилась над пострадавшим. У парня была резаная рана шеи, и, похоже, с пробитой артерией. Алая кровь, пульсируя, выбрасывалась из неё, безжалостно оставляя человеку крохи жизни не на часы, и даже не на минуты... Носовые платки и салфетки, насквозь пропитанные кровью, валялись рядом. Хадича, опустившись на колени, уверенным, безошибочным действием нащупав сонную артерию, крепко зажала её пальцами ниже раны. Кровь приостановила движение. Не убирая прижатых к шее пальцев, она велела кому-то из стоящих рядом достать из своей сумочки марлевые салфетки (такие вещи всегда имелись в наличии у Хадичи), и сорвать упаковку. Затем привычным движением руки сложила их в несколько слоёв и, прижав к ране, плотно закрепила этот тампон, накрепко прибинтовав его через подмышку парня с противоположной стороны тела. Кровь была остановлена. "Да уж... Повезло человеку, что врач рядом оказался, а то бы уже на небеса отправился!"- уважительно поглядывая на Хадичу, судачили пассажиры. Сверкая огнями, подъехала, наконец, "скорая". Несмотря на большую потерю крови, парень пребывал в сознании. "Простите меня"... - едва слышно прошептал он побелевшими губами, взглянув Хадиче в глаза. Погрузив раненого на носилки, "скорая" увезла его, и народ, подхватив свои чемоданы, потихоньку стал расходиться, оставив на месте преступления спасительницу с ребёнком и дежурного, которых милиция увела в здание вокзала для дачи показаний. К счастью, остаток ночи они провели в комнате матери и ребёнка, где удалось и помыться, и выспаться в удобных постелях с чистым бельём.
***
Помещение для свидания с заключёнными оказалось холодным, мрачным и полутёмным, несмотря на солнечный день. Узкие горизонтальные окна, расположенные высоко, пропускали мало света, а дополнительно комната освещалась тусклой, зарешёченной лампочкой. Не было никакой возможности, как мечталось ещё недавно Хадиче, обнять мужа, прижаться к его груди - их разделяло две стальных решётки, сквозь которые они смогли лишь сжать друг другу ладони. У стены между решётками встал молодой солдат-конвоир, приведший заключённого. Он сообщил, что свидание будет длиться пятнадцать минут, после чего замер, как изваяние.
Слёзы застилали глаза женщины, увидевшей своего любимого после пятилетней разлуки и... не узнавшей его. Исхудавший человек невысокого роста, на котором чёрная, грубая роба висела как на вешалке, совсем не был похож на её мужа. Более всего поражало лицо - желтовато-серая кожа словно обтягивала череп, обозначая на нём на удивление сохранившиеся крепкие зубы. И только в тёмных впадинах глазниц угадывались такие родные, ласковые глаза, сияющие радостью встречи.
- Саги-и-ит... - только и смогла произнести Хадича, изо всех сил сдерживая рыдания, рвущиеся из груди.
- Ну, что ты, Хадик... Всё хорошо. Видишь, я ведь жив! А это... это что за племя, младое, незнакомое прячется за мамкину спину, а? - обратив лукавый взор на малыша, произнёс он. - Неужели это..?
- Да, да, Сагит, это твой... наш младшенький! Его зовут Ирек!
- Моя Хадинька... Спасибо тебе, милая, за сына! Какая же ты умница, что назвала его так символично. Ирек... Свобода... Самое желанное слово! Теперь я буду жить с уверенностью, что меня ждёт свобода! Он с нежностью глядел на сына и на неё, улыбался и почти становился похож на себя прежнего, и она тоже улыбалась ему сквозь слёзы, радуясь словам, его тёплым взглядам, и уже не ругала себя мысленно, что взяла с собой на встречу с мужем маленького сынишку. Сагит присел на корточки перед сыном.
- Ну, ты чего насупился? Не таким ожидал увидеть своего папку, да? Ничего, сынок! Я вернусь, и мы обязательно станем с тобой друзьями! Давай-ка поздороваемся, как мужчины! Он протянул сквозь решётки руку и ласково сжал пухлую детскую ручонку, с некоторой опаской просунутую навстречу.
- Это тебе от Вилика! - Ирек протянул сквозь металлические прутья рисунок брата, но в два шага подскочивший солдат выхватил из ручонки испуганного мальчугана лист. Он покрутил его, осматривая со всех сторон, и передал заключённому.
- Да у нашего старшего явный талант! Так похоже изобразил Будённого, и лошадь, как живая! Вильке надо развивать свои способности!
- Да, да, Сагит, обязательно! Давай о тебе поговорим. Как ты? Я вижу, что нелегко...
- Не волнуйся, Хадик, я выдержу! Ты только верь - я ни в чём не виноват! Меня подло оговорили! Но я их не виню... В таких местах умеют выбивать любые "признания"!
- Прекратить на политические темы. Не положено... - вяло произнёс солдат, видимо заученную фразу..
- Не надо, Сагит, не надо, милый! Я всё понимаю... Я верю тебе! Поговорим обо всём, когда вернёшься. Мы будем ждать и надеяться, слышишь?!
- Свидание окончено! - провозгласил конвойный и, приказав заключённому заложить руки за спину, вывел его из комнаты свиданий.
Обратный путь до Свердловска неожиданно затянулся. Товарняки, не останавливаясь, мчали на фронт, везя на платформах новенькое оружие с сибирских заводов, и живую силу в крытых вагонах. Движение пассажирских поездов было приостановлено. Время безжалостно улетало, и Хадича понимала, что в свердловской комендатуре, где она, как военнообязанная должна отметиться, её ждут неприятности. С большим трудом, почти на ходу, с помощью крепких рук ребят-новобранцев им удалось вскочить в товарный вагон одного из таких поездов, случайно сбавившем ход у станции. Однако, в результате всё-таки получилось двухдневное опоздание и, ни справка от начальника вокзала о приказе запрещения движения пассажирских составов, ни взятая на всякий случай характеристика от главврача Казанского госпиталя не возымели действия на суровых судей. Хадичу едва не осудили военно-полевым судом за "попытку дезертирства". В это суровое время осуждённые по такой статье подвергались заключению, а иногда даже расстрелу. Спасло Хадичу наличие малолетнего ребёнка. В результате постановили направить её в передвижной железнодорожный военный госпиталь, а сына - в свердловский детский дом.
Прощание с ребёнком оказалось тяжёлым.
- Сынок... - Хадича усилием воли едва сдерживала слёзы. Жалость к малышу, горечь обиды на несправедливое обвинение её в дезертирстве... Тревога за старшего, за его искалеченную ногу, за пожилую маму, оставшихся на неизвестное время без её помощи, словно тисками сдавливали горло... Дети в разных городах, при имеющихся живых родителях! Семья словно разорвана жестокой судьбой на куски... За что?!!
- Прости, мой маленький, но тебе придётся пожить без нас в этом городе, - убеждала она сына, стараясь говорить ласково, но твёрдо, чтобы не дать возможности ему почувствовать отчаяние в её голосе. - Я, или бабушка... мы заберём тебя отсюда. Скоро... Ты даже соскучиться не успеешь! - Глаза ребёнка готовы были пролить горькие слёзы, но он молчал и хмуро поглядывал на чужого дядьку-милиционера, терпеливо ждущего в сторонке. "Лучше бы рыдал, уткнувшись в юбку..." - почему-то подумалось Хадиче. Чуть позже она всё-таки дала волю слезам, уже в который раз коря себя за то, что не прислушалась к умному совету матери, не подумала о возможных трудностях, и вот чем обернулось её легкомыслие.
***
В тесных вагонах военно-санитарного поезда, переполненного раненными солдатами, было душно, пахло гнойными ранами, хлоркой и формалином. Многие изувеченные бойцы, не успев добраться до госпиталя, умирали. Другие выживали и отправлялись в стационарные лазареты. У врачей и сестёр не было покоя ни днём, ни ночью. Иногда налетали на беззащитный поезд фашистские самолёты. И тогда приходилось надеяться лишь на бога и судьбу.
В короткие ночные минуты затишья мысли Хадичи были в чужом городе, в Свердловске. Она представляла себе сынишку, ежедневно ожидающего маму, и тяжесть сдавливала грудь. Переживала она и за маму - вдруг решится отправиться за внуком в чужой, незнакомый город?.. Неграмотная, плохо говорящая на русском языке?! Всякие беды могут случиться, не привели, Господи! Тревога не покидала её и за старшего сына - как обстоят дела с его больной ногой? Болела душа, конечно же, и за мужа, выдержит ли его надорванное сердце все тяготы этой жизни в тех ужасных, морально и физически условиях...
Летело время, а с ним менялась и ситуация на фронтах. Теперь уже наши гнали фашистов на запад, попутно освобождая от нечисти захваченные ею города Чехословакии, Польши, Венгрии. К тому же две радости, одна за другой наградили Хадичу за все душевные и прочие переживания. Из санитарного поезда её вновь решили направить в Казанский госпиталь. Однако ещё большей удачей стала добыча лекарства для Вильсора! Новейший препарат - американский красный пенициллин, уже доказавший свои уникальные свойства достался ей нелегко, за немалые деньги, но это было спасение! Вот только мысль "как бы не оказалось поздно" угнетала, не давая покоя женщине. "Господи, помоги!" - постоянно, как заклинание повторяла она мысленно. Хадича, как никто понимала, каково людям, особенно молодым, терять на операционном столе конечность. Таких операций ей приходилось делать немало, и она помнила, какое отчаяние, какая мольба стояла в глазах этих солдат, почти мальчишек, предпочитающих умереть, только бы не остаться инвалидами навсегда... Как часто приходилось ей убеждать их, что надо жить, что жизнь бесценна, что любящие родные люди будут счастливы, какими бы они не вернулись. Ведь инвалидами они стали в боях с врагом. Но убедить молодых парней, считающих себя неполноценными, было очень и очень непросто.
***
Ирек, взобравшись на табурет у окна, стоял на коленях и, опершись локотками о подоконник, тоскливо глядел сквозь стекло на почти пустынную улицу. Шёл тихий час, и воспитанники детского дома, посапывая, спали на своих койках. Напротив окна были ворота с калиткой. Иногда подъезжали к ним грузовики с дровами, со всякими коробками, или ящиками. Тогда сторож отворял эти тяжёлые железные створки, и машина въезжала во двор к сараям, где её и разгружали. Время от времени в калитку заходили люди, и Ирек всматривался в лица женщин, надеясь, наконец, увидеть маму. Но мама так и не приходила, хотя прошла уже осень, и снег давно лежал на земле.
- Мама обещала скоро приехать, - обратился он однажды к воспитательнице. - А "скоро" - это когда?
- "Скоро" - это... скоро! - немного подумав, ответила та. - А вообще, чем меньше ты будешь об этом думать, тем скорее оно наступит! - Но "не думать" у Ирека не получалось. Не спать в тихий час детям не разрешалось, нянечка была очень сердитой, даже злой! Застав Ирека сидящим у окна, она хватала мальчишку за ухо и шипела, что отправит его на сутки в тёмный подвал к крысам. Ночевать в таком соседстве Иреку очень не хотелось, поэтому приходилось прислушиваться к звукам за дверью. Заслышав тяжёлые шаги няни, Ирек привычно спрыгивал с табуретки и резво нырял в койку, накрывшись с головой одеялом. Вот и сейчас, он, не отрываясь, глядел на калитку, одновременно чутко вслушиваясь в звуки за дверью. Калитка неожиданно открылась, и в неё вошла женщина. У малыша заныло сердце, так похожа она была на маму... Но тётя была в полушубке, какие носят военные, и в шапке ушанке. Нет, это была не мама. У мамы ведь совсем другое пальто с меховым воротником и шерстяной платок. Женщина приближалась к крыльцу, и Иреку очень захотелось рассмотреть её поближе, но злосчастные шаги за дверью вынудили мальчишку оставить насиженное место и спрятаться под одеяло. Долгие минуты напряжённого ожидания у окна взяли-таки своё, и Ирек незаметно для себя уснул.
Снилась ему мама... Она что-то шептала, и он даже чувствовал её губы на своей щеке. И ещё она гладила его стриженую голову, и руки у неё были тёплые-тёплые... А также он ощущал такой родной, такой почти забытый запах... и ему не хотелось просыпаться. "Пусть пока поспит... - услышал он голос директрисы, - а мы с вами пройдём ко мне в кабинет." "Нет, не может быть!!! Неужели не сон ему снится, а всё взаправду?!! Неужели за ним, наконец, приехала мама?!! Да как же он мог прозевать её?!" Отбросив одеяло, Ирек вскочил и, порывисто обхватив шею мамы, крепко прижался к её лицу щекой. Потом отодвинулся, недоверчиво заглянув в глаза, словно ещё не веря, что тётя в странной, незнакомой одежде и есть его мама... Но это была она! И он снова, обняв её, жадно вдыхая родной, почти забытый запах, стал покрывать поцелуями мокрые от слёз мамины щёки.
- Ты ведь больше никуда не уедешь?.. - Ирек, затаив дыхание, с тревогой глядел на маму.
- Нет, мой милый, сегодня вечером мы вместе с тобой сядем в поезд и отправимся домой! Билетики у меня в кармане!
- А мы будем заходить в тот серый дом? Ирек вспомнил, как они с мамой однажды так же собирались вечером уезжать на поезде в Казань, но сначала маме нужно было, как она сказала, "отметиться у начальства". И вот что тогда из этого получилось... А вдруг опять?.. Лицо ребёнка омрачилось.
- Не волнуйся, сынок! Я уже побывала в том доме, отметилась. Они и дали мне направление в Казанский госпиталь. В тот самый, наш госпиталь!
***
- А Вы знаете, Хадича Мухаммедовна, - улыбнулась директор Татьяна Сергеевна, когда они вдвоём зашли в её кабинет, - Ваша мама ведь приезжала к нам сюда...
- Да что вы?! А ведь я этого боялась. Она же неграмотная, да и по-русски плохо изъясняется. Как она решилась?!
- Да уж, отчаянная она у вас! - покачала головой директриса. - С помощью одной нашей работницы, тоже татарочки, мы узнали об её приключениях в дороге. - И Татьяна Сергеевна поведала Хадиче историю, произошедшую с пожилой женщиной по пути в Свердловск. Поведала, как она её поняла.
А началось всё с того, что бабушка Фатима, отправив старшего внука в больницу, решила съездить в свердловский детдом за младшим. Собрала его тёплые вещицы, ведь на дворе уже стояла поздняя осень, купила гостинцы - килограмма полтора пряников и немного карамелек всяких, детишек угостить, чтобы добрые о себе воспоминания оставить и, сложив в торбочку хлеб, бутылку с морковным чаем и с несколькими кусочками колотого сахара себе в дорогу, отправилась на трамвае на вокзал. Билет купила без проблем и, устроившись в зале ожидания, стала чутко вслушиваться в объявления по радио, дабы не пропустить заветное слово "Свердловск". Потом решила выяснить, в какое время её поезд отправится к месту назначения. В кассе, к счастью, оказалась девушка, говорящая по-татарски, которая разъяснила бабушке, что поезд отъедет от Казанского вокзала ровно в 23.45. Времени до отхода ещё оставалось достаточно, и бабуля решила немного отдохнуть. Она подложила под голову чемодан и торбочку с провизией и неожиданно быстро заснула. Проснулась от хрипящего звука радио, что-то говорящего о "Свердловске". Бабушка подхватила вещи и выскочила на перрон. Поезд стоял на первом пути, и проводница не стала почему-то проверять проездной билет, велев поскорее занимать своё место, так как состав через две минуты отправляется. Бабуля заняла свободное место, благо, что вагон был полупустой, и вздохнула с облегчением. Подошедшая проводница попросила предъявить билет. "О, Господи! - воскликнула она, - да вы же не в тот поезд сели! Быстро на выход, пока не тронулись! Где ваши вещи? Наш поезд в Москву идёт, а вам же в Свердловск нужно, в противоположную сторону!" Она вынесла чемодан и торбочку, помогла спуститься бабуле. Поезд тронулся, проводница вскочила на подножку, что-то прокричала старушке, но та ничего не разобрала. Бабушка Фатима растерянно стояла на перроне, не зная, куда ей идти. Пыталась спросить у проходящих мимо, но те, то ли спешили, то ли не понимали её. Наконец, по громкоговорителю объявили что-то о стоящем на третьем пути поезде. Старушка услышала желанное слово "Свердловск" и резво перебралась через рельсы к нему. Протянув билет проводнице, уточнила: " Свердловск-ка едет?" "Да, да, бабушка, едет! Только ваш вагон седьмой, во-о-он там, позади, через два вагона. Что ж вас никто не провожает-то? - покачала она головой. Через десять минут отправляемся. Да не бегите вы, успеете, целых десять минут ещё!"
Среди ночи бабуле понадобилось сходить по естественной нужде. Взяв туалетные принадлежности и полотенце, она отправилась в конец вагона. Туалет оказался занят, а ожидающая своей очереди женщина посоветовала бабусе пройти в следующий вагон, "если ей невмоготу". Бабушка Фатима прошла через тамбур, через лязгающий оглушительно проём и очутилась в другом вагоне. Но там туалет оказался запертым. Пройдя дальше по вагону, ей, наконец, повезло - туалет был свободен. Выйдя спустя пару минут, бабушка Фатима машинально повернула налево, прошла в другой вагон, дошла до его конца и... в голову её вдруг закралась мыслишка, что она пошла не в ту сторону. Бабуля повернула обратно, опять перешла лязгающий проём, вошла в тамбур. Но теперь он не был пустым. У двери стояли трое парней подозрительного вида и курили. Захотелось побыстрее прошмыгнуть мимо, но один из них успел схватить её за рукав кофты.
- Куда торопишься, старая? - парень окинул её пронизывающим взглядом. - Не страшно, на ночь глядя, одной по поезду гулять, а?
- А тебе какой дело?
- Да всяко может быть в такой час! С кем едешь-то?
- С сыном ехать. Какой тебе разница? Пусти!
- Ох и заливаешь, бабка! Никакого сына тут нема. Сам видел на станции, как ты одна в вагон залазила с чемоданом, - парень хохотнул. - А ты смелая! Да стой, не дёргайся! - Парень перехватил бабушку за кушак и притянул к себе. - Ладно, побазарили и хватит! Дело к тебе у нас есть, бабуля! Ты, похоже, женщина добрая. Слушай, поделись денежкой, а?.. Менты, суки дочиста обчистили, ни гроша не оставили. А нам позарез нужно! - Парень ребром ладони изобразил понятный жест.
- Ой, улым, какой денежка?!. Нет у меня никакой денежка! - В доказательство бабуля оттопырила карманы, давая убедиться всем, что они пусты. - Зачем старухе поезд-ка денежка?! Кушать - хлеб-чай-сахар бар, кипяток... Свердловск-ка дочка стречать, домой отвезти. Мина деньга никто не давать!
- Чую, жадничаешь, бабка! А если в потайных местах поискать, а? - Бабушка обмерла, сердчишко её словно оборвалось. У неё в укромном местечке, с внутренней стороны рейтуз был пришит кармашек, и в нём купюра, единственная купюра, как раз на билет в обратный путь с внуком и на небольшой набор продуктов в дорогу.
- Так что, сама дашь, или помочь? - парень острым взглядом впился в её глаза. - Смотри, если врёшь, полетишь сейчас из этой двери на свежий воздух и не увидишь больше свою дочку!
- Лёха! А ты в еёном лифчике пошаруди! - посоветовал один из негодяев, - бабы обычно там свои сбережения ныкают.
- Ух, ты шайтан бессоусный!!! - взорвалась вдруг бабуся. - Язык твоя штоб отсох, такой глупость говорить! Я старый женщина, нет у меня ни лифчик, ни деньга! - Парни, не ожидая такого отпора, оторопело переглянувшись, загоготали.
- Что тут происходит? - возникший неожиданно железнодорожник подозрительно оглядел странную компанию.
- Всё в порядке, начальник. Бабуля тут нам читала мораль о вреде курения. - Бабушка Фатима, воспользовавшись моментом, стараясь не спешить, опять вошла в вагон, из которого вышла пару минут назад. Её всю трясло.
- У вас что-то случилось? - спросил вошедший за ней железнодорожник.
- Ох, случился-случился... - Потерялся я. Не знаю, где мой место, в какой вагон?..
- А этим парням чего надо было?
- Деньга требовать, выкинуть из вагон хотели... Ох, убьют, убью-у-ут, одна ить я ехать...
- Спокойно, бабуся! Не паникуй. К следующей станции вызову милицию, возьмут, как миленьких. Их давно разыскивают, много чего натворили! "Татьяна, займись бабулей, - обратился он к сонной проводнице. - А я пойду звонить. В нашем поезде эти лёхинские бандиты оказались!"
- Что, бабуля, заблудилась в трёх соснах? - Зевающая проводница завела перепуганную старушку в своё купе.
К счастью, всё закончилось хорошо. И место с помощью проводницы бабушка отыскала, и бандитов этих на ближайшей станции арестовали.
Вкратце рассказав Хадиче дорожные приключения её старенькой мамы, директриса дала понять ей, что доверить малого ребёнка пожилому человеку в такое сложное время она ни в коем случае не могла, просто не имела права рисковать. Хадича была с ней вполне согласна и благодарна за всё. Директриса, чтобы не травмировать чувства бабушки и внука, не позволила даже им встретиться. Гостинцы раздали детям, отметив, что это посылочка от бабули Ирека, оставили его одёжку и обувку, а бабушку, снабдив пропитанием в дорогу и дав ценные наказы, проводили на поезд.
***
Вернувшись домой с похудевшим и, как показалось Хадиче, повзрослевшим сынишкой из Свердловска, Хадича не мешкая, помчалась в больницу и как раз вовремя. Старшего сына готовили к операции отнятия ноги выше колена, чтобы спасти ему жизнь. Она успела! Это стало наградой за все её страдания и душевные муки. Чудесное средство помогло - нога зажила, оставив лишь незначительную хромоту.
И наконец, пришла долгожданная Победа! Счастливые жёны, матери встретили уцелевших в сражениях мужей, сыновей, отцов. В домах, во дворах вначале робко, потом увереннее заиграли в руках доморощенных музыкантов залежавшиеся гармошки и баяны, надтреснутыми голосами зазвучали популярные ещё до войны пластинки на старых патефонах, зазвенели высокими женскими голосами подзабытые слегка народные песни. Встречаясь с женщинами, потерявшими своих родных на войне, более удачливые подруги пытались спрятать свою радость, опуская глаза и придавая лицу скорбное выражение, хотя это им плохо удавалось. Но жизнь продолжалась. Открывались театры, институты начали приём абитуриентов. Госпитали снова становились районными больницами. Майор медслужбы Хадича Мухаммедовна, за самоотверженную пятилетнюю службу в рядах Красной Армии была награждена тремя медалями и орденом Красного Знамени. Вильсор поступил в медицинский институт на хирургическое отделение, Ирек пошёл в первый класс. В Минсельхоз понадобился специалист-агроном, и в обкоме ВКП(б) вспомнили про Сагит Гирфановича. "Выдернули" его с лагерных нар, сократив таким образом на полтора года данный ему срок. Однако, до 1958-го года он был вынужден еженедельно отмечаться в КГБ.
Эпилог
Улыбчивый паренёк в будке телефонного автомата торопливо набирал номер.
- Алло, бабук! Ставь самовар, я скоро прибегу! Поздравь меня, теперь я студент второго курса Авиационного института! Сдал последний экзамен!
- Ай, ты мой умница! Давай, приходи скорее, ждём! Самовар у меня, как всегда, весь день кипит, ты же знаешь. Эни напекла твоих любимых баурсаков, так что поторопись!
- Бабук, я только в деканат на пару минут забегу, декан вызывает. Да не волнуйся, ерунда! Наверное, по какому-нибудь организационному вопросу, я же комсорг группы. Ну, пока, побежал!
В деканате, кроме декана, в крутящемся кресле восседал крупного телосложения мужчина в форме НКВД. На приветствие студента ответил лишь декан. Вальяжно откинувшись на спинку кресла, оперативник несколько мгновений, прищурившись, молча разглядывал студента.
- Вы меня вызывали, - обратился парень к декану. - Я Вас слушаю!
- Вопрос к вам у меня, молодой человек! - подал наконец голос служитель органов, выделив слово "у меня". - Ирек Сагитович, ответьте, почему, поступая в КАИ, а этот вуз, как вам известно, является закрытым, вы утаили от руководства, что ваш отец репрессирован, как враг народа и находится в ГУЛАГе?!
- Простите, но меня ни о чём таком никто не спрашивал, а в анкете такого вопроса не было.
- Вам удалось обмануть руководство института, но обвести вокруг пальца органы госбезопасности никому ещё не удавалось, молодой человек! Вынужден сообщить, что учиться в данном заведении вы не имеете права. Так что пройденный вами курс, к сожалению, не засчитывается и постарайтесь в течение двух дней забрать свои документы. Вы свободны!
- Между прочим, мой отец был осуждён по ошибке! - голос Ирека слегка дрожал. - и сейчас он не в ГУЛАГе, а работает по специальности в Минсельхозе! - Однако оперативник пропустил реплику, не дав ответа.
- У меня к вам есть предложение! - до сей поры молчавший декан обратился к Иреку. - Мы дадим справку о том, что вами закончен с отличными оценками первый курс, и с нею вы сможете поступить в любой технический вуз на следующий курс, естественно, без экзаменов.
- Благодарю! Но мне ничего от вас не нужно! - Ирек резко развернулся и, выходя, сильно хлопнул массивной дверью кабинета.
Сердце бешено колотилось. От обиды, от горечи, от несправедливости. Ко всему этому примешивалось чувство стыда перед деканом за грубую выходку, ведь Алексей Петрович тут ни при чём, да и явно сочувствовал студенту. К тому же дал ему дельный совет, а он... Нехорошо получилось, несерьёзно, как-то по-ребячески! В общем, недостойно повёл себя! Завтра, забрав документы, надо будет зайти извиниться.
А на улице всё так же сияло июньское солнце, звенели трамваи, веселились у крыльца, что-то обсуждая, однокурсники. Теперь уже бывшие... Выдавив из себя улыбку, Ирек в приветственном жесте тряхнул сжатым кулаком и поспешил проскочить мимо.
- Эй, Фан-Фан Гирфан, ты куда?! Пошли в общежитие, отметим наше успешное окончание! Ну, ты чё?! Куда понёсся? Негоже ведь от коллектива отрываться, особенно комсоргу! - Но несостоявшийся второкурсник, не оборачиваясь, помахал рукой обескураженным, недоумевающим товарищам. Он торопливо шагал по шумной, многолюдной улице, ни на кого не обращая внимания. Мысли, теснясь в голове, отказывались принимать происшедшее ещё несколько минут назад событие. Как можно поверить в то, что студента отличника, надеющегося в будущем посвятить себя делу авиации, самозабвенно увлекающегося связанной с этой профессией литературой вдруг выгоняют из вуза, как последнего лентяя- двоечника?! Да кто он такой, этот самодовольно развалившийся в кресле здоровяк, в чистеньком кителе, наверняка и дня не побывавший на войне?! Крыса тыловая, приносящая горе людям... Оказавшись у своего дома, Ирек замешкался. Совсем не хотелось идти туда, видеть счастливые улыбки родных, слушать их поздравления. И зачем надо было звонить раньше времени?.. - подумалось запоздало. Но предупредить всё-таки следовало, и он зашёл в будку телефона-автомата. Чуткая мама уловила в голосе сына печальные нотки, хоть он и старался их скрыть, но расспрашивать не стала. " Хорошо, сынок, погуляй. С этими экзаменами ты и воздуха свежего не видел. За нас не волнуйся - мы чайку попьём, а обедать уж вместе с тобой будем, за праздничным столом!" От маминых слов на душе стало ещё горше. Не спеша пройдя несколько кварталов, Ирек оказался на старинной улице. Словно из города попал в деревню. В основном одноэтажные, с низко расположенными окошками, украшенными резными наличниками, за чистыми стёклами которых цвела неизменная герань, домишки словно постепенно зарывались в землю. Здесь было тихо, благоухала сирень, кое-где щипали травку козочки. За каждым домом располагался сад с огородом. По этой улице давно, ещё во время войны мама частенько водила маленького сына на свою работу - в госпиталь. А вот и та самая арка из красного кирпича, сквозь которую они проходили и шли к трёхэтажному красивому зданию. Теперь это снова городская больница, и мама продолжает в ней трудиться хирургом. Слева от дороги к больнице пролегал глубокий, широкий овраг. Зимой здесь каталась на санках и лыжах ребятня. За ним, заросшим диким кустарником и низкорослыми деревцами, расположилась маленькая деревянная улочка в несколько домов, почти не видимых из-за разноцветных высоких мальв и пышных крон рябин. Остановившись, Ирек заслушался пением соловьёв, настолько прекрасным, что даже забылись неожиданно все недавние неприятности... Поодаль от домишек среди лип и клёнов виднелся край здания из белого камня. Помнится, ещё в детстве мальчишку тянуло в то место, рассмотреть поближе этот удивительный дом, казавшийся дворцом среди деревянных, старых домишек, но мама всегда спешила на службу, а возвращались они уже затемно. Теперь же ничто не мешало парню подойти к удивительному зданию, так выделявшемуся своим величием на этой маленькой, но живописной улочке.
Красивый корпус с полуколоннами на фасаде принадлежал учебному заведению. Над входом красовалось крупными буквами: КАЗАНСКИЙ ИНЖЕНЕРНО - СТРОИТЕЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ. Обширная площадь перед зданием была украшена большой цветочной клумбой. По периметру размещались скамейки с витиеватыми спинками. Аккуратно постриженные кусты с белыми цветами завершали незатейливый дизайн. Пробегавшая мимо стайка девчонок с любопытством окинула взглядом нашего героя и умчалась куда-то по своим делам. Ирек зашёл в просторный вестибюль института, прошёлся по нему, читая объявления. Вышел и медленно двинулся в сторону центра. "А ведь здесь, в этом райском местечке вполне может вместиться целый студенческий городок с общежитиями, новыми корпусами, спортивными сооружениями... - подумал он. - И уходящий далеко под гору широкий овраг мог бы со временем стать просторной дорогой?.." Ирек представил себе, как вырастут вместо этих, деревянных домишек новые, многоэтажные дома с балконами, дороги покроются гладким асфальтом. " А почему бы мне не стать инженером строителем? Какой простор для ума, для мыслей! Думаю, родные меня поддержат! Поступлю на первый курс, как все. Начну с самого начала!" И, улыбаясь принятому неожиданно решению, он быстрым шагом пошёл к своему дому.
* Ирек - победа(тат.яз.)
** Городская клиническая больница номер один в Казани, более известная горожанам как 'Шамовская', была построена купцом первой гильдии Яковом Филлиповичем Шамовым в 1910 -м году на холме Осокиной рощи (улицы Фрунзе).
*** Фамилии второстепенных героев произведения вымышленные.