Аннотация: Первая сказка из возможно большого цикла.
ЖЕНЬКА НА ЛУНЕ ИЛИ СТРАННЫЙ ПЕЧЕКЛОД
Случилась эта история в Нижегородской губернии, в деревне Чибирь... Нет, не в той, где находится железнодорожная станция Чибирь, мимо которой два раза в день проезжает тепловоз с одним, изредка двумя, вагонами... Наша Чибирь - особая, заповедная, иному двух минут достаточно, чтобы от железки до первого дома дойти, а иному и жизни не хватит. Впрочем, то же самое можно сказать почти о любой русской деревне... Итак, жили в деревне Чибирь баба Клава и ее внучка Женька. Баба Клава все больше лежала на печи, да потягивала смородиновое вино собственного изготовления, а Женька весной и летом возилась в огороде, да в саду, а зимой все больше читала, да смотрела сериалы по телевизору. Деревья, ягодные кусты и овощные культуры росли и плодоносили под Женькиным присмотром так, что любо-дорого посмотреть, а телесериалы стали причиной Женькиной любви к местному участковому Петьке - парню видному, но совершенно без царя в голове. Целыми днями он носился по деревне и окрестностям на черно-желтом мотоцикле с коляской и все чего-то выкруживал, со всеми о чем-то договаривался, вечно был кому-то должен, в общем, беспутый был, или, как нынче говорят, безбашенный. Пока баба Клава жива была, так все мороком, да ворожбой отваживала внучку от шального милиционера, а как померла, так и начала Женька сохнуть от одиночества, да от неразделенной любви. Ибо не замечал ее шалопай, хоть кол ему на голове теши! Если человек глуп, то это навсегда, тут никакие университеты и автошколы не помогут. Так и жила Женька одна, с садом и огородом управлялась, а вот по дому-то не смогала, тут зачастую мужская рука нужна, да где ж ее было взять? Нет, конечно, там гвоздь забить или доску обстрогать - это для Женьки была не проблема, но вот начала однажды печка сильно дымить и тут уж без мастера ничего поделать нельзя, печка - это вам не компьютер, кнопку нажал и вспотел, тут руки нужны, чтоб под инструмент были заточены, а не под что иное. Мучалась Женька так почти месяц, октябрь уж кончался, в воздухе белые мухи кружили, а печка топится внутрь дома и ни в какую. И вот, когда уже терпения Женькиного никакого не стало, прибегает к ней соседка и с порога давай тараторить, какой хороший в деревню печеклод пришел, рукомесло свое знает, у Матвеевны всю печку перебрал, Егорычу в бане каменку сложил, а уж кака печка у соседки - там прямо на диво, аж гудит, когда топится, будто самолет, может и Женьке его позвать, чай, с сироты недорого возьмет, ну, на край, поставишь чекушку-другую из бабкиных запасов, знатный был самогон у бабы Клавы, чего морщишься, все это знают, все бегали к ней, когда трубы горели, да тоска-мерихлюндия заедала. В общем, пригласила Женька к себе печеклода, тот и пришел сразу наутро. Мужичок, как мужичок, сухонький, корявенький, инструмент в кобылку аккуратно сложен, руки мозолистые, крепкие. Все бы ничего, да только глаз был у него больно нехороший. Сидит вроде молча у печки, кирпичи перекладывает, глину месит, да вдруг как зыркнет на Женьку обжигающим взглядом, у той аж душа чуть не криком заходится. Долго ли, коротко ли, а только перестала Женька в дом заходить, пока там печеклод с печкой возился. То дрова таскать начнет, то порог мести, то ставни подправлять, так или иначе, завсегда дела вне дома находились. В общем и целом, на третий день закончил печеклод работу, печку плиткой обложил, трубу побелил, дверцу укрепил - прямо не печка, а творение Церители. Все честь по чести, расплатилась Женька с мастером, налила на посошок, до дверей проводила... И все бы ничего, да только не удержался печеклод, скосил опять-таки на нее свой глаз дурной, да сквозь зубы цыкнул так неприятно, к чему цыкнул, зачем? У Женьки чуть ноги не подкосились с перепугу, закрыла она дверь поскорее, дух перевела и скорей к телевизору, чтобы не думалось страшное... Вскоре проблемы клонированных бразильских мусульман вытеснили из молодой головы темные думы, печка больше не дымила, за окном на мотоцикле гонял Петька, на зиму-то глядя, в общем, жизнь вошла в привычную колею, забыла Женька о печеклоде, забыла напрочь, будто велел кто... А на тринадцатый день все и началось...
Осенний ранний вечер затемнил окошки, легкий дождик рисовал на стекле всякие закорючки, по телику показывали невесть что, и вдруг как шарахнет в печке, будто тяжелое что-то в трубу свалилось. У Женьки по спине мурашки, в голове страх такой, что хоть рот зажимай, чтобы не заверещать, а это что-то еще и ворочается в печке, трещит... Так и не решилась в тот вечер Женька больше в печку дров подкинуть, дверцу открыть, все чудилось ей, что там шевелиться чудище какое. А на следующее утро, когда солнце в окно заглянуло, да на полу светлые квадраты изобразило, заглянула Женька в печку, но не увидела там ничего, окромя недотлевших головешек. На всякий случай кочергой пошуровала, да обругала себя за девичью трусость. День прошел в заботах - то половики вытрясти надо, то рубероид на дровянике подлатать, а тут и Петька куда-то запропал, так ни разу мимо не проехал. Уж не запил ли? Если и завтра не появится, надо будет до конторы сбегать, повод придумать, да сбегать, заодно и посмотреть в участке, где там Петруша... День как день, а только вечером опять та же напасть, бухнулось что-то в топку и опять давай там ворочаться... Целый час боялась Женька, а потом надоело ей бояться - какого, спрашивается, лешего? Взяв половчее кочергу, она смело, преодолевая дрожь в коленках, открыла дверцу топки. И с размаху приземлилась на мягкое место: в топке лежала человечья голова, страшная, узкоглазая, то ли бритая, то ли обгорелая, лежала и смотрела на Женьку дикими глазами, а как Женька на пол-то шлепнулась, так голова и заголосила: 'Завтра в полночь на станции сядешь в теплушку и приедешь, куда надо, если хочешь своего Петьку увидеть, может, в последний раз. А не приедешь, так всю жизнь каяться будешь, грех отмаливать, поняла? Билет на теплушку найдешь за трубой.' А как прооралась, так вспыхнула враз ярким пламенем и пепла от нее не осталось, даже ни одного зуба... Не помнила Женька ни как ночь прошла, ни как день обернулся... А только вскинулась, когда вдалеке глухо так засвистел тепловоз, сунула руку за трубу, схватила лежащий там билет, пожелтевший уже и запыленный, и бегом на станцию. Только на станции она заметила, что в другой руке крепко сжимает кочергу. И смех, и грех, но Женька решила, что какая-никакая, а все ж таки защита...
Ох и странная теплушка пришла в полночь на станцию Чибирь! Паровоз весь какой-то черный, исковерканный, в кабине ни огонька, только зловещее красное зарево отражается в стеклах изнутри, и машинистов не видать... А позади вагон прицеплен, тоже страшный такой, по форме будто большой гроб, тоже темный, вроде как и без окошек вовсе, медные поручни скользкие, а под ногами противно чавкало, пока Женька на площадку взбиралась. Тут из темноты откуда-то рука высунулась костлявая, жуткая, выхватила билет из Женькиной руки, так что ногти стукнули друг о друга, и подтолкнула бедную девушку в вагон. А там творилось нечто. Уж совсем из ряда вон. Вдоль стен без окошек тянулись два ряда деревянных скамеек, а на скамейках каким-то цыганским табором раскинулось чудное общество: молодые парни в красных плащах с красными глазами, растрепанные девицы с густо накрашенными губами и подведенными до неприличной черноты глазами, две старые карги с клюками, да в островерхих шляпах, на полях которых угнездились то ли огромные пауки, то ли маленькие жабы... При неверном свете синей лампы, мигавшей над дверью, три карлика резались в карты, с такой силой швыряя их на стол, что хлопки отдавались эхом в темной части вагона... Что находилось там и откуда шло эхо - об этом Женька даже думать боялась. Она уселась на скамейку у самого входа и попробовала вспомнить молитву, хоть какую-нибудь, да только на память лезла лишь пошлая песенка из последнего 'Граммофона', крутилась в голове по кругу, пока совсем не затемнила мысли, так что почти весь недолгий путь Женька пребывала в каком-то беспамятстве... Лишь в какой-то момент показалось ей, что вагон вроде как бы кувыркнулся колесами вверх, но тут гнусавый голос известного певуна в ее голове затянул все ту же пошлую мелодию и Женька опять поплыла, только кивала головой, как дурочка, в такт... Дальше - больше. Странный поезд дернулся, засвистел и остановился. Вся компания, визжа, хохоча, да посвистывая, ринулась из вагона, увлекая за собой и Женьку. Огромными скачками вся эта орава понеслась по пыльной белой равнине к виднеющейся неподалеку горной гряде. Две карги подхватили Женьку под руки и взлетали вместе с ней метров на двадцать в высоту, будто и не было в Женьке никакого весу, никакого лишнего жирка на талии... В смятении подняла Женька взгляд к небу и увидела в небе красивый голубой диск, как бы поддернутый белой дымкой. Голос в ее голове заткнулся наконец и Женька вдруг поняла, что над головой у нее, не что иное, как шар земной, а вся эта компания вместе с ней, значит, несется по лунной поверхности к чернеющему уже совсем рядом лунному кратеру. Горную гряду, окомляющую кратер, дикая компания перескочила в три прыжка и все оказались внутри кратера... будто в цирк попали. Дно кратера представляло собой ровную круглую площадку, а по склонам кратера, по всему огромному периметру, рядами сидели существа просто неописуемой страхоты. Тут тебе и черти со свиными рылами, и летучие твари с лицами людей, и колдуньи в черных балахонах, и девицы с телом змеи, но при этом огромными грудями, а еще в толпе мелькали цыгане с гитарами, да бубнами, да цыганки склонялись над когтистыми лапами, предсказывая нечисти ее незавидную и, в общем-то, известную и так судьбу...В целом, шабаш был еще тот, грандиозный и страшный. А посреди кратера в огромном черном кресле восседал предводитель всего этого сброда. Огромная туша с торчащими во все стороны шипастыми наростами, уродливая морда на короткой мощной шее, горящие красными углями глаза и кабаньи клыки из-под толстых губ... Женька опять упала на скамью ни жива, ни мертва. Толпа вокруг нее бесновалась и рычала, на дне кратера что-то происходило, у ног страшного предводителя копошились какие-то тени, и вдруг тот поднял когтистую лапу, как башенным краном взмахнул и на кратер будто кто опрокинул тишину. Откуда-то из-под ноги грозного чудовища выскочил чертенок во фраке и с молоточком и бешено застучал им по возникшей прямо из воздуха трибуне.
- Дамы и господа, ваши злодейшества и подлейшества! Последний в этом году злотворительный аукцион душ объявляю открытым! Все души, выставленные на этом аукционе, самые свежие и еще нетронутые, принадлежат нашему повелителю согласно договорам, скрепленным кровью и заверенным нотариально. Сегодня любой из вас может прикупить себе душу и обрести над ней полную и непререкаемую власть! Гоните монету, дамы и господа, и наслаждайтесь! Итак, лот первый! Данная душа обошлась повелителю в три миллиарда долларов в акциях нефтяных компаний, начальная цена торга - сто рублей! Кто больше?
Вперед трибуны выпихнули человечка в костюме, при галстуке и туфлях из крокодиловой кожи. Женька не раз видела этого человека по телевизору, но все равно в ее добром сердце шевельнулось чувство жалости к обреченному... Тот стоял на виду беснующейся толпы и дрожал крупной дрожью. Иногда он дергал за галстук, словно пытаясь затянуть его на шее... В конце концов, несчастная душа была продана за три тысячи рублей вурдалаку жуткого вида, который черной тенью метнулся над кратером, раздался отчаянный визг плененной души, а на аукцион уже выставлялась новая душа - эстрадный певец, несколько лет подряд заполнявший весь эфир дурацкими куплетами... Шоу продолжалось и развертывалось со страшной силой, но Женька постепенно собралась духом, привела мысли в порядок, и когда на площадку перед трибуной вывели Петеньку, она уже была готова к такому повороту событий. Ее возлюбленный продал душу за три вагона леса, которые у него за треть цены перекупил какой-то ушлый азербайджанец, и погиб, перевернувшись в пьяном виде на своем мотоцикле... Он все еще был пьян, размахивал руками, что-то невнятно кричал, в общем, вел себя недостойно звания русского офицера. Женька смотрела на своего Петьку и в сердце ее медленно вползал холод. И этого человека она любила! Этого пьяницу и горе-бизнесмена, даже в преддверии ада ведущего себя, как на дискотеке в клубе! Бросить бы его здесь и забыть, выкинуть из сердца, вырвать из души...
- Итак, три серебряника, кто даст больше? Три серебряника - раз, три серебряника - два... Дама в третьем ряду дает два серебряника, неужели никто из присутствующих здесь ведьм не даст больше за молодую неокрепшую душу? Три серебряника - два-а.. кто больше?
И тут Женька подняла руку. И вновь на кратер обрушилась тишина. Все морды, хари, рожи повернулись к ней, уставились буркалами, зенками и бельмами, зашептались, зашипели... А Женька поднялась и твердо пошла вниз, перешагивая через карликов и летучих мышей. Сердце ее сжималось от ужаса, но она знала, что ее страх не имеет никакого значения. Сопровождаемая удивленным бульканьем, хрипением и шепотом, она спустилась вниз, кочергой отодвинула в сторону аукциониста и встала рядом с Петькой.
- Ты не принадлежишь Тьме! - вдруг зарычал главарь шабаша и от его рыка содрогнулся весь кратер.
Женька хладнокровно опустила кочергу и принялась чертить в белой пыли круг.
- Убить ее! - взревел главарь и тут вся шатия-братия с воем и визгом кинулась со стен кратера вниз. Но было поздно, круг замкнулся, и черная волна нечисти словно разбилась о невидимую преграду. Оскаленные пасти, злобные морды, горящие ненавистью глазищи, крылья, лапы, когти, зубы - все это клубилось на расстоянии вытянутой руки от Женьки и прижавшегося к ней икающего от страха Петьки. Но Женька не смотрела по сторонам, для нее сейчас было главным не оступиться, не нарушить круг. Петька висел на ее плече тяжелым мешком, икал и трясся, и надо было поддержать его, не дать упасть. Предводитель шабаша швырял огромные глыбы, которые взрывались фейерверком осколков в полуметре от Женькиного лица, за спиной щелкали зубами невидимые твари, но Женька даже ни разу не зажмурилась. Было в ее твердости какое-то прекрасное безумие... Я утверждаю, что настоящее мужество не в том, чтобы с мечом и кулаками накинуться на зло и вбить его в землю по самую макушку, а в том чтобы изо дня в день, из часа в час противостоять постоянному давлению зла и не уступить, не сломаться, не сунуть голову в петлю... Сколько времени это продолжалось, десять минут или десять лет - не знает никто. Но только вдруг над краем кратера вспыхнуло золотое зарево и из-за серебряных глыб в черное небо стремительно выкатилось солнце. Волна света хлынула вниз по противоположному склону кратера, превращая зазевавшуюся нечисть в дым и прах, и его дно взорвалось темным гейзером. Повелитель тьмы вместе с креслом провалился в образовавшееся жерло, а следом за ним, словно листья, подхваченные ураганом, в разлом потянулось все черное воинство, закружилось черной воронкой и разом сгинуло, будто не бывало. С громким чавканьем разлом в лунной коре захлопнулся, и кратер приобрел обычный вид, каким он был за миллион лет до появления людей и повсюду сопровождающих их бесов. Посреди залитого золотым сиянием кратера стояла Женька, красивая, гордая, смелая, на дрожащих ногах и со слезами на глазах...Она поняла лишь одно: все кончилось хорошо, - и душа ее трепетала облегченно, не веря еще тому, что произошло... А с другой стороны, что могут поделать все силы ада против женской самоотверженности? Нифига они не могут, только сгинуть во тьму, несолоно хлебавши, вот....
...А на лунной станции уже как-то радостно и нетерпеливо посвистывал паровоз, пуская в сторону земного шара струйку пара и вагон с большими красивыми окнами распахнул приветливо все двери...
