Гизатуллин Эльдар Зайнуллович : другие произведения.

Галереи. Лес, замри. Часть 1 - Горизонталь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Роман в духе "Страшная красота. Или красивый страх". Такое встречается. А вообще пришлось сочинить историю, которую сам бы с удовольствием прочитал. Но не нашел - пришлось ее придумать.

   Эльдар ГИЗ
  
  

ГАЛЕРЕИ

  

ЛЕС, ЗАМРИ

  
  
  
  

Я провозглашаю эру Процветания!

Из выступления президента следующего времени.

Вчера человек -

единым махом

клыками свой размедведил вид я!

Косматый.

Недоуменье!

Надо -

Прохожим,

Что я не медведь,

Только вышел похожим.

Владимир Маяковский "Про это"

Идея события - горизонталь,

Идея личности - вертикаль.

Литература начинается

с идеи их перекрещения.

Энн Стивенсон "Незавершенное"

  
  
  
  
  
  
   ПРЕДИСЛОВИЕ
  
   Любая история - лабиринт, но к этому лабиринту у вас имеется схема. Разгадка спрятана внутри лабиринта галерей. Каждой галерее соответствует своя глава - вообще-то, галереи и есть главы в одной из своих ипостасей. Итак, смотрите текст - искомое слово может быть прямо указано. Но не исключено, что оно только подразумевается. Бывает и серединка на половинку. Старайтесь выделять главное из обилия прочих идей и деталей, которые могут иметь отношение к другой галерее. Не забывайте и о пересекающихся направлениях. Доверяйте своим чувствам. Используйте эрудицию. Идите вперед. Не бойтесь. Выход есть.
   Что касается ответов на все галереи, то хранятся они, как это всегда бывает, у задающего вопросы.
  
   []
  
  
   ГОРИЗОНТАЛЬ
  
   ГАЛЕРЕЯ 1
  
  
   Скрыть это было невозможно. И нельзя было притвориться, что ничего не произошло. Оставалось только одно - встретить.
  -- Он приезжает, - сказала Майя. Сложила телеграмму сначала двое, затем вчетверо и вернулась к завтраку.
   Глава семейства Киверников был заполонен остатками сна и свежеутренними яствами - кусочки тостов он топил в вазочке с медом и во рту с горячим чаем. Поэтому Михаил Иванович ничего не спросил, а лишь выжидательно посмотрел на свою жену.
  -- Кто приезжает, дорогая? - перевела вопрос мама.
  -- Тот тип, которого я проспорила Лиде. Или... или же нет, наоборот... - медленно говорила Майя, прокручивая вилку между пальцев. - Дайте-ка разобраться... Проспорила я пари, а Кира, получается, выиграла.
  -- Так его зовут Кир? - спросила мама.
  -- Это неважно, как его зовут, - вздохнула Майя. - Неправильно я разобралась! Я его не выиграла, а просто вынуждена была ответить на одну анкету, потому что проиграла пари Лиде Беляевой.
   Потрясенная мама только всплеснула руками, но уже через секунду внимание ее переключилось на другое. Перегнувшись через стол, она отняла у дочери вилку.
   Майя удивилась.
  -- Не порть скатерть, дорогая, - улыбнулась мама. - Это, между прочим, свадебный подарок деда. И вилка тебе больше не понадобится, я налью тебе чай.
   Майя обрадовалась перемене темы и с готовностью протянула кружку. И вообще, разве следовало доводить до сведения родителей эту новость? Наверное, сыграла свою роль привычка делиться утром с домочадцами планами и известиями, приходящими с первой почтой. Вот и поплатилась... Мама уже думает о чем-то своем, а папа только собрался вступить в разговор: сложил огромную газету с кричащим заголовком: "Американский сектор на Луне в руках черносотенных террористов. "Верните Аляску!" - требуют они", смахнул в кулак крошки последнего тоста и многообещающе буркнул.
   Мама тотчас обернулась к нему с чайником.
  -- Я тебя обожгла? Извини.
  -- Дайте-ка разобраться! - передразнил папа Майю. - Сейчас ты нам это говоришь, да? Какое-то дурацкое пари... Новая форма развлечения, что ли?
  -- Да я вовсе не собиралась отвечать на анкету, - с раздражением отвечала Майя. - Говорю же, проиграла пари, а иначе меня бы не заставили!
  -- Черт знает что! - ворчал Михаил Иванович.
  -- И в самом деле, Майя! - вмешалась мама. - Неужели среди своих знакомых ты не нашла никого себе по вкусу? Взять хотя бы Илью Калашникова...
   Папа неодобрительно глянул на маму - замечание насчет Ильи было сделано, по мнению Михаила Ивановича, чересчур прямолинейно. И потому папа тотчас подобрел к незваному гостю.
  -- Ты извинись перед ним... этим Киром, - дружески посоветовал он дочери. - Пусть отобедает у нас, так уж и быть.
   Мама воодушевилась.
  -- Да, да! Угостим бедного мальчика сибирским мясом, я ела на прошлой неделе у Смагиных, такая прелесть! Для гарнира нужны грибы, лук-порей, орехи и голубика... Успею, интересно? Майя, когда он приезжает? - обратилась она к дочери.
   А та все это время забавлялась тем, что держала ладонь над кружкой с горячим чаем и, собрав достаточное количество капелек пара, прижимала ладонь к виску, отчего и пребывала в некотором трансе. Она не наблюдала, она созерцала свою семью. Вот папа сидит напротив окна, чтобы солнце не слишком высвечивало лохматые от природы и редкие белокурые волосы: он и жмурится отчаянно, и терпит свет, и хмурится, он мил, и смешон. А вот мама, называемая папой Еля - по причине мягкости черт, не меняющейся с годами красы и безопасной колкости моральных убеждений. Она носит темную косу. Себя же Майя воспринимала сейчас как ореол на фоне окна, окруженный теплом видимым, но и скрывающим ее очертания. Она - облако. Свободное и любимое, с крышей над головой. И никто ей больше не нужен, тем более какой-то чужедальный пришелец, готовый без приглашения (ну почти без приглашения) вторгнуться в ее спокойное утро под созвездием пыльчатых мохнатых шариков, сходных с цветками мимозы, висящих по краям кухонных занавесок.
   Вопрос мамы о предполагаемой дате приезда Кира застал Майю врасплох. Она только-только уловила подсознательным слухом смысл сказанного, вспомнила содержание телеграммы, прикинула сроки и ответила, что, вероятно, Кир появится в Усть-Ключе послезавтра.
  -- У нас не так много времени, - покачала головой Еля.
  -- У нашей Майи не так много времени, - поправил ее Михаил Иванович. - Можно посмотреть его письма?
  -- Нет, - ответила Майя.
  -- Разве вы не обменивались письмами?
  -- Его анкета была помещена в особом разделе, там полагается встречаться без предварительного обмена письмами и фото.
  -- Не Лида ли выбирала анкету?
   Майя кивнула и облизнула ложечку, вынутую из вазочки с медом.
  -- Нет, я точно отшлепаю твою Беляеву! - воскликнула мама.
   Дочь хихикнула, представив себе эту сцену, и призналась:
  -- Да, это было бы здорово!
   Михаил Иванович поднялся, собрал бумаги.
  -- Вернусь к шести, Еля.
   Подхватив сумку, Майя тоже направилась к двери, попутно опустошив вазу с кофейными леденцами.
  -- Я исчезаю! - крикнула она, прежде чем захлопнуть входную дверь, так как считала, что нельзя уходить молча. Кажется, вывела это убеждение из прочитанной старинной книги о нормах поведения. Или это предписывали местные обычаи? Может быть. С прошлого года в университете ввели курс сибирской этнографии, режим посещения был свободный, и Майя там нечасто появлялась.
   Михаил Иванович ждал дочь на площадке перед подъездом и неуверенно мял плащ. День выдался солнечным и необычайно теплым для конца апреля, хотя всегда климат Усть-Ключа был значительно мягче, чем в остальных частях Западной Сибири. Но весна есть весна, рисковать не хотелось. Михаил Иванович с завистью посмотрел на Майю, которая не работала в компании "Еган-продукт", а значит, утвержденный правлением строгий костюм был не для нее. Она нацепила белый пушистый свитер с воротом, тем и ограничилась.
  -- Подвезти? - предложил папа.
   Майя прищурилась, подумала и отказалась. Поцеловав папу, она отправилась к проходу в живой изгороди, окаймлявшей площадку вокруг дома. Далее шел пологий склон, поросший соснами - через бор можно было напрямик добраться до станции скоростного фуникулера. Выезд из гаражей, куда отправился папа, находился по другую сторону дома, одного из многих в квартале Дальние Сосны. Под стать красивому месту - вытянутой каменистой гряде - был и квартал, престижное место обитания высокопоставленных служащих могущественной нефтегазовой компании "Еган-продукт". Впрочем, жили здесь и другие, например, некоторые чиновники, оказавшие содействие в приобретении участков под строительство города.
   Еще во время первых усть-ключевских бурильных установок, когда лишь начинался денежный дождь и строительный бум, а за грядой внизу стоял по колено в грязи Влас Калашников, командуя бульдозерами и неуклюжими роботами, Дальние Сосны, что называется, держали "про запас". Обаятельный делец, основатель Усть-Ключа подражал Петру Великому и пригласил множество знаменитых архитекторов, чтобы те придали будущему городу вид достойный новой столицы Сибири. Квартал Дальних Сосен проектировал давний друг миллиардера - Лев Мальсагов, который был страстным последователем Фрэнка Ллойда Райта и его школы. Мальсагов взялся за дело с энтузиазмом, выстроил на гряде целый маленький городок многоквартирных домов и коттеджей, идеально вписывающихся в ландшафт. Все ожидали, что и Калашников поселится там. До того, как завершилось строительство Дальних Сосен, он даже отказывался жить в готовых зданиях долины - ютился в обычном трейлере. Но когда квартал был готов, Калашников неожиданно переменил решение и поселился в громадном особняке за рекой, положив, таким образом, начало еще одному престижному району.
   Мальсагов же, наоборот, остался жить в Дальних Соснах, в коттедже, стоявшем на отшибе. Киверники были дружны с архитектором. Он однажды очень помог им, когда в возрасте четырех лет Майя потерялась в лесу. Родители взяли ее на пикник у озера Уйлагыл и забыли потом в спешке сборов: компания собралась большая, дети ехали отдельно от взрослых. К вечеру девочку нашли. Она вовсе не была напугана, но в течение нескольких дней упорно и ненормально (как выразилась Еля) над чем-то раздумывала не по-детски серьезно. От вопросов отделывалась односложными ответами или бормотала какие-то глупости. Доктор Смагин приглядывал за Майей, проводил тесты, говорил о подозрениях на аутизм, но, в конце концов, решил, что ничего страшного в поведении девочки нет. Майя от этого разговорчивее не стала. Позднее родители вместе с дочерью зашли в гости к Мальсагову. Во время обеда архитектор вдруг начал тихим голосом рассказывать стихотворение "Дом, который построил Джек". И чем дальше он рассказывал, тем громче. Майя сама не заметила, как увлеклась. Вот уж и Мальсагов замолчал, а Майя кричала: "который... которая... который... которая... который!", перебираясь с яруса на ярус многослойного стихотворения. Мальсагов кивал яростно и подбадривал: "Быстрее! Быстрее!"
   Родители тогда очень тревожно переглядывались, зато Майя в результате избавилось от той ненормальной задумчивости. На нее иной раз и сейчас накатывало, но все-таки она вернулась в Дальние Сосны и к родителям. В место, которое она любила, к людям, которые ее любили. Поэтому Михаил Иванович не мог уйти сейчас, не проводив дочь взглядом, а Майя не могла остановиться.
   Утро встречало ее и вело за собой, как и многочисленные ручьи, бегущие с вершины Дальних Сосен. В летнее время потоки сильно мелели, а пока искрились и звенели вовсю, катили свои стремительные ледяные воды, принимали в текучее изменчивое лоно солнечные лучи и резвились с ними на равных. Капли смолы поблескивали в смущенной, робкой еще радости и прибавляли сияния утру и аромат, не уступавший духу ручьев. Те тоже несли в себе аромат: скользких и живых камней, мхов - обильных, ползучих, весенней травы и льда, хранимого в теснинах и глубинах карьеров, которые были рассеяны тут повсюду. Самый крупный из них назывался ласково Впадинка и был местом общих для всего квартала вечеринок. Как приятно, что и вверх по течению находишь приятные мысли! Горы валунов здесь, чтобы возвышать дома над остальным городом, а карьеры, чтобы питать ручьи и раньше остальных пускать Майю в свои заколдованные чаши - Майя первая открыла, как рано прогревается там вода.
   А иные уступы и маленькие гроты для водопадов и каскадов, призыва вкрадчивого: "Остановись и посмотри". Майя так часто и делала, опаздывала потому, куда бы ни пошла, но не сожалела о том. В одном укромном уголке Майя нашла родник и на дне выложила из привезенных с побережья Киклад разноцветных ракушек свое имя. Удивительно, хоть родник и бил, не переставая, ее имя не рассыпалось. Она гордилась этой своей подписью больше, чем той, что была, к примеру, в паспорте. Ну кто, кроме самых безнадежных людей, станет вглядываться в имя на документах, когда им можно полюбоваться под чистейшей водой, у изумрудного мха, за солнечной сосной?!
   И сегодня Майя не удержалась, навестила себя и показала язык отражению, тронула пальцем поверхность и отправилась дальше - девушка в белом пушистом свитере с воротом. Мягкий детский подбородок, темные волосы и нежно затененные глаза. От ее дыхания пушинки ворота приподнимались и дрожали - Майя шла скоро и дышала жадно лесом и утром. Пух летел по бору, предваряя появление Майи, а затем и провожая ее. Она резко выдувала пушинки, назойливо лезшие в рот, переступала резво и легко по корням сосен и выступам, усыпанным прошлогодней желтой хвоей.
   Человек, терпеливо толкавший в гору велосипед, заметил Майю, спрятался и из-за бугристого, свежепахнущего ствола сосны, смотрел на девушку завороженно.
  -- Какая красивая... - прошептал он и прижался щекой к дереву. Солнечный свет расплылся в глазах, и Майя обернулась призрачной, до того призрачной, что, ступив в следующие полосы лучей, исчезла.
   Заморгав испуганно, человек тронул нательный крестик и дернулся, получив отпечаток смолы на щеке. Что за наваждение! Наверное, девушку скрыли деревья или склон.
   Велосипед с грохотом упал.
   Почтальон Борис Дольнев, как явствовало из карточки на куртке и вышитых на оборотной стороне рубашки инициалах, поднял велосипед, с остервенением закидывая за спину проклятую сумку, которая тянула вниз, грозя своему владельцу удушением. А это была бы большая потеря для почты Усть-Ключа, так как работником Борис Дольнев был прилежным. Да, прилежным... С самого детства высшая похвала его матери. С той самой поры, когда отца насмерть завалило на лесозаготовках под Раменьево. "Он не был осторожен!" - часто говорила с тоской мать, и Борис понимал, что речь идет о грехе. Часто ему казалось, что мать скажет немного по-другому: "Он не был прилежен, твой отец, а ты будь осторожнее!" Два этих качества состояли для матери в близком родстве и образовывали всю систему ценностей, в которой воспитывали Бориса. Ему следовало опасаться электричества, плохой компании, автомобилей, омутов, компьютеров, странных книг, непонятных фильмов, дикой музыки, развязных девиц, старых или сломанных деревьев. Взамен преуспевать в общении с нужными и знающими людьми, в учебе и работе, определении жизненного пути.
   Все это как-то перечислила мать в подобострастной беседе с местным ревнителем устоев Свиридиным. Тогда же она попросила почтенного Игоря Кирилловича подыскать Борису скромную, но перспективную должность. Свиридин кивал, гудел, отдувался и, наконец, устроил парня почтальоном на престижный участок - Дальние Сосны и его окрестности. В общем-то, Борис больше работал курьером, чем почтальоном: передача информации, за редким исключением, более не нуждалась в услугах почтальона, однако зажиточные жители квартала и обитатели ближних загородных поселков напротив нуждались в самых разных посылках-рассылках. Мать некоторое время колебалась - велосипедные поездки опасны, но возможность завязывать полезные знакомства и благоговение перед Свиридиным взяли вверх.
  -- Мне это будет полезно, да, полезно! - напевал, бывало, Борис, крутя педали. И имел в виду при этом и свое здоровье, и карьеру, и, чего уж таиться, личную жизнь.
   Майю Киверник он встречал, когда, сокращая путь, тащил велосипед в гору. Будь его воля, он каждый день бы караулил ее на склоне. Да только Борис и боялся этих встреч. Непонятно, без Майи он спокойно взбирался к Дальним Соснам, но при ней жутковато-сладкий озноб овладевал им, будто сам бор оживал и, резко развернувшись, глядел на него так, что и крикнуть нельзя, как в кошмаре... Непонятно и приятно все же. А матери его ощущения бы точно не понравились. Как не понравилась бы и Майя, даром что из обеспеченной семьи. Безумной мечтой матери было женить сына на Оксане Сверкан, воспитаннице Свиридина. Это была единственная, наверное, "неосторожная" сторона в убеждениях госпожи Дольневой. Но у богача Свиридина имелись собственные планы. У Бориса тоже. Бледную и робкую Оксану своей избранницей он не видел. Вот Майя - другое дело. Прямо завораживает, даже слишком.
   Он копил свои странные разрозненные впечатления, которые помогали ему в невеселые моменты жизни - помогали пробиться через упреки матери, насмешки окружающих, заслоняли становящиеся вдруг отвратными служебные перспективы. Вроде связи никакой, но Борис чувствовал насколько крепко все тут связано. До поры коллекция счастливых моментов была слишком раздробленной, слабой, чтобы разорвать путы.
   До встречи с Полиной.
   Он должен был доставить несколько бандеролей на стоянку пришлых туристов за дальней излучиной реки. Эта местность входила в его участок предместий.
   На звонок Бориса выбежали трое - двое мужчин и девушка.
  -- Ого! Ого-го! Федор прислал атлас грибных троп Западной Сибири! - завопил один, схватил бандероль и зашагал обратно в чащу, разрывая плотную обертку.
  -- Остальное мне, - хмуро пробурчал другой, забрал пакеты и отправился вслед за первым.
   А девушка осталась. Улыбнулась и потянула квитанцию из оцепеневшей влажной хватки Бориса.
  -- Давайте я за всех распишусь, - сказала она, и пока она расписывалась, он увидел ее имя - Полина Приймак - и золотистые волоски на руках, обнаженных по плечи.
  -- Одеты вы не как туристка, - отважился заметить Борис. - Да и холодно еще? Простудиться не боитесь?
  -- Нет, холода я не боюсь, - отвечала она, не поднимая головы. - Вот медведей боюсь.
  -- Медведей здесь поблизости нет, - успокоил ее Борис. - Пока строили город, всех распугали.
  -- Да? Странно. А я тут встретила одного медведя, он мне и говорит человеческим голосом: "Полина, Полина, не ешь мою малину!"
   Борис растерялся, потому что последние слова девушка произнесла настоящим басом и испытующе глянула на него. Тотчас расхохоталась, и глаза ее ореховые посветлели.
  -- Не пугайтесь - дружелюбно проговорила она и дотронулась до руки Бориса. - Лучше помогите мне.
   "Ты мне помоги!" - подумал Борис.
  -- Вот, - Полина вытащила из заднего кармана джинсов небольшой справочник. - Передайте это моей подруге Майе Киверник, вы должны знать ее дом... Ну, что вы так вытаращились? Вы ведь цените хорошую работу, верно? Такой у вас еще не было, она ради меня.
   Немигающими, ласковыми и требовательными глазами цвета зрелого ореха смотрела она на Бориса, и солнце пригревало одну сторону ее русых, стянутых на затылке волос, губы вишневые вздрагивали, усмехаясь. Прохладное дуновение из чащи шевельнуло волоски у нее на руках и едва не повалило Бориса.
  -- Конечно, я ей передам, - пролепетал почтальон, сунул в сумку справочник, даже не посмотрев на заглавие, и заторопился в путь.
  -- Как передадите, возвращайтесь - у меня есть для вас еще одно поручение, - крикнула Полина ему вдогонку.
   Возвращаясь в город, Борис меньше всего раздумывал над тем, откуда Полина знает Майю и что за справочник нужно передать. Борис радовался. Наконец-то впечатления были спаяны крепко-накрепко, золотом и орехом запечатаны.
   В тот же день Борис нашел Майю. Дома у нее никого не оказалось, и преследуемый улыбкой Полины почтальон колесил по всему городу в поисках, поклявшись непременно доставить справочник по назначению сегодня же. Он обнаружил Майю в кафе на Театральной площади, где та коротала вечер с Лидой Беляевой, прячась от мокрого снега, обрушившегося на Усть-Ключ к вечеру. Подсказала ему направление поисков Лариса Храмова, она училась вместе с Майей и тоже жила в Дальних Соснах.
  -- Слушай, сегодня есть магнитная буря? - спросила она напоследок.
  -- Мать говорила, нет. А что?
  -- Опять голова болит, - пожаловалась Лариса, кутаясь в прозрачную дождевую накидку. - Ладно, я сама проверю.
   Борис предложил ей таблетки из аптечки, которую всегда носил с собой, но Лариса отказалась, промолвив: "Да, у тебя действительно хорошее настроение..."
   Он и вправду был полон вселенской благожелательности, хотя замерз, и автомобили обдавали его грязными брызгами. Около кафе Борис воткнул велосипед в пористый сугроб и вошел в уютный мирок за прозрачными стенами.
  -- Вон там показался Дольнев, и вода течет с него потоками, - сказала Лида, сидевшая лицом к дверям. - Давай проявим человеколюбие и пригласим его на горячий шоколад?
  -- Нет уж! - сказала Майя. - Знаю я, почему ты обратилась к человеколюбию и...
  -- Поздно, поздно! - нетерпеливо прервала ее Лида. - Майя, ты опоздала на целых пять дней - пари давно проиграно, а все еще жду выигрыша!
   Борис сразу заметил подруг и направился к их столику без приглашения. Возникший будто из воздуха служащий кафе, недовольно сопя, принялся вытирать мокрые следы.
   - Привет, Борис! - проворковала Лида. - Садись, - и обратилась к служащему: - Раз уж вы здесь, распорядитесь, чтобы нам принесли горячий шоколад.
   Первое время Борис отогревался, а Лида делала страшные рожицы Майе, поводя красноречиво бровями в сторону почтальона.
  -- Слушай, Борис, - начала, наконец, Лида, - мы хотим сделать тебе заказ. Принеси-ка нам справочник всяких агентств знакомств - самый полный, какой можешь найти.
  -- У меня есть... есть такой справочник с собой, - хрипло произнес Борис, боясь поверить, что опять стал жертвой розыгрыша.
  -- Вот как! - удивилась Лида. - Какая удача!
  -- Скорее, незадача! - буркнула Майя.
   Но Лида, уже ее не слушая, выдернула из руки почтальона справочник, который сразу же развернулся на одном из сгибов - эти страницы явно часто просматривали. Кто, интересно?.. После Майя много раз себя спрашивала - почему она выбрала именно Кира? Потому ли, что имя его походило на псевдоним, и она надеялась, что столь скрытный человек вряд ли ее потревожит? Или потому, что он был из Москвы, и она думала, что он не решится на поездку в Сибирь? А может за нее все давно решили?
   Ее почему-то сильно встревожил этот путаный проигрыш-выигрыш. Она несколько успокоилась только на улице, когда они с Лидой укрылись под пирамидальными елями, украшавшими Театральную площадь. Снег идти перестал, оставив промозглую сырость. Борис предпочел горячему шоколаду очередную встречу с Полиной и умчался. Подруги же стояли среди озябших с крупинками воды игл, под удары капель о черный зонт Лиды уминая купленные в кетском ларьке горячие рыбные бутерброды. Пар ото ртов, ноздрей и бутербродов, капли на елях, холод пасмурного неба, отдаленный шум машин, кативших с включенными огнями - так отчего-то здорово тогда было, что и не описать.
   Лида попыталась.
  -- Просто с ума сойти как хорошо! - воскликнула она. - Вроде нет ничего особенного, а ... что-то есть здесь вокруг. Как живое...
   Не очень складно, но она все-таки нашла слова. Хм, почему бы ей в этом случае не объясниться с родителями Майи, когда Кир сюда приедет?..
   Уже виден был крутой обрыв, предупредительные знаки и станция фуникулера. Майя ускорила шаги, но вскоре прыть свою умерила и из-под ладони присмотрелась к одинокой фигурке и прибывавшему на станцию вагончику.
   Ну правильно! Как всегда Лида не дождалась ее, поднялась в салон вагончика и отбыла в бездонную синеву по направлению к городу. И конечно же, едва она воспарила над лесистой пропастью, на станцию прибыл следующий вагончик, и торжествующая Майя специально пробралась в его начало, зная, что Лида обычно устраивается на заднем сиденье, уставив подбородок на поручни, и смотрит в заднее стекло.
   Там она и сейчас была.
   Майя ей погрозила кулаком. В ответ Лида вопросительно наморщилась.
  -- Письмо! - вслух сказала Майя, старательно артикулируя, как если бы преподавала русский язык иностранцу.
   Лида оказалась непонятливым учеником, и Майя бы еще кое-что ей объяснила, но вовремя осеклась. Во первых, ускорился Лидин вагончик и ушел далеко вниз, а во вторых Майя заметила, что совсем рядом сидит Лариса Храмова и с любопытством смотрит на нее из-под тонких и черных лакированных прядей, изогнуто спускающихся на лоб. Это ее обычная манера смотреть со странной застенчиво-испытующей улыбкой на четко очерченных губах неизменно приводила Майю в замешательство.
  -- Привет! - сказала она и плюхнулась на сиденье.
  -- Здравствуй, - откликнулась Лариса. - Я видела Лиду Беляеву.
  -- Я тоже.
  -- Сначала мы шли вместе, но потом она меня обогнала, сказала, что хочет пройтись по лесу, встретить тебя и поговорить. Обычно-то мы садимся на одной станции, но сегодня она так спешила, что даже обогнала один вагончик. Да, ей действительно надо было серьезно с тобой поговорить, уверена в этом...
  -- Почему же так уверена, интересно? - Майя повернулась к Ларисе.
  -- Указали звезды, - серьезно отвечала та. - Понимаешь, с астрологической точки зрения влияние луны вообще исключительно, а в определенные дни особенно...
   Майя кивала рассеянно - увлечение Ларисы астрономией и астрологией было общеизвестно.
   Плывущие в небесах, пересекаемые тенями и полосами света, они не обратили внимания на несколько полицейских машин, которые пронеслись на большой скорости под ними, завывая и взбираясь по извилистому шоссе в гору. А чуть погодя, изо всех сил крутя педали, мимо промчался и Борис Дольнев, поспешая за полицией. Сумка его была расстегнута, и последние бумаги вылетали из нее на ветер.
   Но Борис не останавливался.
  
   ГАЛЕРЕЯ 6
  
  -- Еще утром у меня был впереди обычный день, и тут обнаруживается такое!.. Даже неизвестно, как это определить!
  -- Исчезновение туристической группы, господин капитан, - подсказал Антон Баев.
   Малтин отвечал веско:
  -- Это факт, но не определение преступления. Мы не знаем, с чем имеем дело - убийством ли, похищением или несчастным случаем. Перечисли мне все известные на данный момент факты.
  -- Туристическая группа в составе шести человек совершала сплав по реке Вортолнут, намереваясь достичь Енисея. По мере продвижения группа собирала различные сведения гидрографического и этнографического характера, что следует из довольно объемных материалов, обнаруженных в палатке Игнатия Валавина, главы группы...
  -- Кто еще входил в группу?
  -- Олег Антипин, Максим Вара, Денис Шилко, Руслан Самбиндалов и Полина Приймак.
  -- Необходимо связаться с родственниками, поднять личные дела. Возможно корни произошедшего таятся далеко отсюда, и сам поход совсем не при чем.
  -- Хорошо, я распоряжусь.
  -- Дальше, Антон.
  -- Мы уже выяснили, что сбор данных группа производила по заданию комитета охраны природы. Я полагаю, надо связаться и с комитетом?
   Малтин, вышагивающий по поляне, где был разбит лагерь злочастных туристов, внезапно остановился и посмотрел на помощника.
  -- Что? - забеспокоился Антон.
  -- Так... Мелькнула версия... Вот видишь, как полезно собирать воедино все факты - по ходу дела моделируешь версии! Продолжай.
  -- До нас они делали остановку около поселения Мурта, всего часа на три, не больше. Это было 26 апреля. Лагерь в окрестностях Усть-Ключа разбили поздним вечером того же дня. И до нынешнего дня, то есть 30 апреля, все еще оставались здесь.
  -- Довольно странно, да? - задумчиво проговорил Малтин, катая носком ботинка шишку. - Довольно продолжительная остановка... Пусть даже для такого крупного населенного пункта, как наш город.
  -- Наверное, это связано с их этнографическими изысканиями. Я уже говорил, что в палатке Валавина нашли много записей подобного рода.
  -- Пойдем-ка, глянем.
   Они прошли к самой большой палатке, стоявшей неподалеку от кострища. Две другие располагались в стороне, разделенные большим тентом и гамаком, натянутым между деревьями, выступавшими из леса на поляну. Там эксперты продолжали первичный осмотр, но пока ничего нового к тому, что предстало взорам полицейских, не прибавили. А предстала мирная картина ненадолго покинутого туристического лагеря. Еще издали люди почуяли ароматный запах готовящейся на костре рыбы - и точно, на сковороде потрескивала маслом и собственным жиром стерлядь. Вокруг были разложены кухонные орудия и посуда - после определили по отпечаткам пальцев, что обед готовила Полина. Рыба не подгорела, даже когда первым обнаруживший исчезновение туристов лесник Захар Полуянов привел полицию.
  -- Какая-то нестыковка по времени получается, - заметил Малтин, докуривая сигарету, перед тем, как войти в палатку. - Чтобы все этак получилось, Полина должна была отлучиться, бросить на сковороду рыбу, едва заслышав шаги лесника! И то слишком сжато по срокам получается. Значит...
   Малтин посмотрел на лесника. Захар Полуянов сидел у края поляны на пеньке и пускал дымок из роскошной фарфоровой трубки, наблюдая за действиями полицейских. Лицо его было непроницаемо, на белой жесткой стариковской щетине трепыхалась налипшая паутинка.
  -- Значит, - подхватил Антон. - Старик либо путает, либо что-то недоговаривает...
  -- Зачем ему это? Сам подумай - рыба эта ставит под удар все его показания, достаточно бесхитростные. К тому же, он нас и вызвал. Понимаю, понимаю, что ты хочешь сказать... Есть немало случаев, когда полицию вызывал виновный в преступлении. Но не проще ли предположить, что пока лесник встречал нас на дороге, кто-то побывал в лагере?
  -- Или исчез позже других?
  -- Да, вариантов можно привести много. И на основе одного пока неясного момента.
   Антон откинул полог палатки, Малтин потушил окурок, спрятал его в карман - негоже сорить в лесу, да и вводить в заблуждение экспертов - и шагнул внутрь, бормоча:
  -- В конце концов, этот кто-то мог прятаться от лесника...
  -- Да, а затем проследить за стерлядью, убрать на время с огня! - хохотнул Антон.
   Следователь уже не слушал его, разглядывая внутреннее убранство палатки. Здесь также ничто не свидетельствовало о трагедии. Три небрежно застеленные пледами раскладные кровати, брошенный и распечатанный пакетик с шоколадным печеньем. Наверху фонарь-лампа. Переносной обогреватель. В углу радио, аптечка, рюкзаки, штурмовки. На маленьком столике несколько книг и толстых тетрадей.
   Малтин просмотрел сначала книги - справочники по гидрографии, атласы, первый том русских народных сказок в редакции Афанасьева, сборник сибирских и уральских этнографических очерков.
   - Между страниц ничего нет, - сказал следователь. - Теперь тетради.
   Первая была озаглавлена: "Описание бассейна реки Вортолнут, составленное Игнатом Валавиным. Исток, русло, устье и дополнительные сведения". На сорока листах шло обстоятельное, со схемами, исследование. Последние несколько страниц предваряла надпись: "Для ограниченного пользования".
   Малтин невольно задержал внимание...
   "По приближении к Усть-Ключу учащается наблюдение магнитных и иных аномалий. В ночь с 22 на 23 апреля зафиксировали интенсивное свечение речных проток у места, называемого Кулья Росстань. Ночь была безлунная. Свечение прошло вниз по течению и пропало за горизонтом".
  -- Идут всякие таблицы, расчеты, - Малтин повертел тетрадь и обратился к помощнику. - Проверь, вдруг что-нибудь найдешь.
  -- Понял.
   Вторая тетрадь оказалась дневником Максима Вары и документом более интересным. Дневник был построен по любопытному принципу - он предназначался для чтения исключительно мужской части группы, и, видимо, был полностью запретным для Полины, хотя никаких скабрезностей тут не имелось. Атмосфера, пропитавшая страницы дневника, была совсем иной - под стать мрачной тайге вокруг.
   "Как так это получилось?! - читал Малтин. - Сотни, тысячи раз я задаю себе этот проклятый вопрос и не получаю ответа. Игнат, Руслан, Олег, Денис! Ребята, что же случилось с нами? В самом важном деле нашей жизни, священном нашем походе, мы показываем себя малодушными и напуганными людишками! Почему? А дело в том, я думаю, что с самого начала был обман! Игнат, я к тебе обращаюсь! Куда ты вел нас, что хотел узнать в чертовых таежных дебрях?! Сам в том ты не разобрался! Тебя оправдывает лишь то, что ты тоже обычный человек, испугавшийся опрокинутой бездны! Я читал твои исследования. Смех! Пытаешься за сухими научными формулировками спрятаться от истины?! А истина такова - мы обречены. Мы не справились! Разве что она... Где она? Вы говорите, вон там она, наша Полина, разматывает леску на удочке, а я утверждаю, что это лишь видимость! Она уже в Галереях! И смеется над нами, а он всегда рядом с ней и смотрит, смотрит, смотрит одновременно и ей в глаза и всем нам! Что с нами теперь будет, Господи, что же с нами будет?!"
   Малтин захлопнул дневник.
  -- А что ты по поводу этого думаешь? - спросил он помощника, не сомневаясь, что тот читал из-за его плеча.
   Антон хмыкнул.
  -- То, что в лагере было вовсе не так уж мирно и спокойно. То, что часть группы опасалась Полины Приймак. То, что у Максима Вары были нелады с психикой. И вообще, господин капитан, все они были, кажется, психи!
  -- Да, да, ты прав. Не в том, конечно, что бедные туристы были психически неуравновешанными людьми, а в том, что картина складывается отнюдь не идиллическая. Можно подозревать не столько Полину, сколько автора дневника. Уж очень он старается бросить тень на девушку. Кстати, ты заметил, что она жила отдельно от остальных?
  -- В самой дальней палатке на границе с лесом. Где сейчас мы находимся, жили Валавин, Самбиндалов и Вара, в другой - Шилко и Антипин, а в третьей - Полина.
  -- В дневнике упоминается еще некто он, выделенный особо. И это кто-то посторонний, потому что Максим в начале записи перечисляет всех своих товарищей и противопоставляет им Полину и незнакомца...
   Малтин вздохнул.
  -- Уфф! Я все-таки должен внимательно прочитать все записи.
  -- Тут есть еще одна тетрадь, но записей никаких. Только снимки петроглифов.
  -- Дай-ка, глянуть... Похожие значки я видел в городском музее и... где-то в другом месте... Ладно, Антон! Справимся у специалистов. Откровенно говоря, у меня нехорошее предчувствие.... Пошли в следующую палатку!
   Они с удовольствием вышли на свежий воздух. Возле кострища сидел на корточках пожилой эксперт и осторожно пинцетом приподнимал рыбу со сковороды.
  -- Каково будет твое мнение, Петр Александрович? - обратился к нему Малтин.
  -- Насчет стерляди-то? Я, конечно, проверю в лаборатории, но, похоже, рыба не ядовитая.
  -- Отравление? - взволновался Антон.
  -- Нет, навряд ли, - отвечал эксперт. - Хотя бывает, что съедобная рыба оказывается ядовитой. Но такое случается обычно с морскими видами.
   Малтин усмехнулся.
  -- Так тут вообще все, как на "Мэри Селест".
  -- Где? - удивился Петр Александрович.
  -- Классический пример судна с исчезнувшей командой. Тишь, гладь, вещи на месте, раскиданные детские игрушки. И едва живая канарейка, единственный пассажир. Или же случай с "Раифуку-мару"...
  -- "Это как удар кинжалом! Скорее на помощь! Скорее, нам не спастись!" - весьма искусно воспроизвел Антон последнее радиосообщение с японского танкера.
  -- Да, - кивнул Малтин. - Но я вспоминаю также два похожих случая из российской практики. В 1998 году на горном перевале у Сеид-озера на Кольском полуострове погибли четверо туристов. Свидетели рассказывали, что ребята лежали цепочкой, вытянувшейся от перевала по направлению к ближайшему поселку, где надеялись спастись. Однако позднее никаких признаков насилия на их телах обнаружено не было. Зато всех поразила гримаса ужаса, застывшая на лицах. Еще раньше, в 70-ых годах того же столетия, на Северном Урале в верховьях реки Печора схожая судьба постигла группу туристов из Екатеринбурга. И опять - застывший смертельный ужас на лицах туристов. Создавалось впечатление, что они в невероятной, близкой к сумасшествию, панике бежали из лагеря, изрезав стенки палаток. Сами туристы были найдены полуодетыми. Их смерть так и осталась загадкой. Но в нашем случае мы не имеем в наличии даже тел...
  -- Может быть, кто-нибудь из членов группы отравил остальных? - предположил Антон.
  -- А тела? Тела-то где?
  -- Оттащила, - неуверенно предположил Антон.
  -- О-о, никак и ты решил вместе с Варой подозревать Полину! - воскликнул Малтин.
  -- Вы про ту девчонку? Хм... - прокряхтел эксперт и снова склонился над рыбой,
  -- Чего кряхтишь, а? - насторожился следователь.
  -- Видел я ее на фото. Нашли в средней палатке. Жуть-девчонка...
  -- В каком смысле?
  -- А вот сами посмотрите...
   Напутственные столь интригующими словами, Малтин и Антон поспешили к средней палатке, причем помощник следователя даже вырвался вперед. Но фото вручили все-таки не ему, а Малтину.
  -- Где нашли?
  -- В кармане куртки, - ответил дежуривший возле палатки полицейский. - Лежали во внутреннем кармане вместе с паспортом Олега Антипина.
   Жуть или не жуть, но фотографии действительно были необычные. Как и запечатленная на каждой из них девушка. Темноволосая, смуглая, с довольно высокими скулами. Какая-то труднообъяснимая гармония, слияние и отклик наличествовали между выражением лица, наклоном головы, изгибом пальцев, жестом и пейзажем вокруг нее. Рисунок листьев, сам цвет их, тени, узор коры деревьев, травы и мхи, начинающие теряться на заднем плане глубины чащи пребывали в таинственной связи с девушкой в центре. И всегда изображена она была на фоне леса, пущи. Краски были густые, контрастные, до ощущения таежного озноба, запаха леса, его необъятности, где запросто можно потеряться. Такое же ощущение было и от улыбки Полины - на некоторых снимках Малтина поразили ее мелкие хищные зубы. Впрочем, он сразу же одернул себя, заметив, что судит предвзято, под влиянием слов Вары и Антона.
  -- Вот это да! - услышал он возглас помощника, который тоже не мог отвести взгляда от снимков. - И вправду, жуть-девчонка!
  -- Не преувеличивай. То, что ты видишь, просто мастерски сделанные фотографии, идеально подобранные свет, тень, цвета, - Малтин говорил как можно небрежнее, но понимал, что одним только мастерством автора создавшееся впечатление не объяснишь.
   В этой же палатке обнаружили и переносную магнитолу с десятком аудиозаписей.
  -- Уже прослушали?
  -- Частично. Большая часть записей - туристические песни, - доложил полицейский.
  -- Они все с датами, - заметил Малтин, просматривая аудиозаписи. - Весьма предусмотрительно... Есть еще какие-то особенности?
  -- Так, ерунда, - полицейский помялся. - Мне скорее просто показалось, но вот на первых записях эти туристы вроде как повеселее были, бодрее... И песни пели смешные, задорные, я такие и сам люблю. А последние их песни грустные, тоскливые даже... Про туманы, дальнюю дорогу да хмурый лес, про дождь и далекий дом... Тоска зеленая! Иной раз просто записано, как гитару настраивают чуть ли не по полчаса.
  -- А ведь это серьезно, - медленно проговорил Малтин. - Любой психолог скажет, что это серьезно.
   Решив, что самому послушать записи тоже будет полезно, Малтин включил магнитолу и убедился, что полицейский прав. Ранние песни разительно отличались по настроению от поздних. И разница была заметна, конечно, не только по темам песен. Малтин почувствовал перемену и по голосам, среди которых следователь выделил единственный женский, принадлежащий очевидно Полине Приймак.
   Прослушивая записи, Малтин наткнулся на весьма любопытный разговор, записанный, наверное, совершенно случайно. Говорили двое - Полина, она произносила слова немного в нос и быстро, почти скороговоркой, и Антипин, с чьей реплики и начиналась запись:
  
  -- Все-таки неразумно было с твоей стороны поселиться одной в палатке...
  -- Очень даже разумно
  -- Неужели ты совсем не боишься? Хотя бы после той нашей встречи с Попрощавшимся Деревом?
  -- Это с вами оно попрощалось.
  -- Ах, вот как, оказывается, ты смотришь на эти ужасы!
  -- Да уж, по крайней мере, не так, как вы! Но и мне, конечно, бывает не по себе.
  -- Я и говорю, давай кто-нибудь подселиться к тебе! Только из соображений безопасности, ты ведь понимаешь...
  -- Ну и как вот ты, например, сможешь защитить меня, если случится что-то подобное прежнему?
   Пауза
  -- Может попозируешь мне? А, Полина? Пожалуйста. Я такие места нашел...
  -- Особенные?
  -- Ага.
  -- Тебе нравится? Чувствуешь себя по-другому?
  -- Я вообще никогда и нигде таких снимков не делал. Пойдем, а?
  -- Нет, Олег. Уже поздно.
  -- Какое там поздно! До сумерек еще далеко. Получится даже лучше, чем в прошлый раз.
  -- Кстати, ты уже напечатал те фото?
  -- Нет, все данные хранятся пока в Башне...
  -- Э, погоди-ка! А почему магнитола работает?
  -- Вот черт! ...
  
   На этом запись обрывалась.
   Раздался громкий выдох.
  -- Ну и ну! - сказал Антон, просунув голову в палатку. - Какая удача, господин капитан! Нам удалось заглянуть в дни, предшествующие исчезновению группы Валавина!
  -- Так-то оно так, - сказал Малтин, вылезая из палатки. - Но разве мы узнали что-то новое?
  -- А как же! Полину вовсе не избегали, она сама решила жить в палатке отдельно от остальных.
   Следователь замер, приятно удивленный.
  -- Молодец, Антон! Верно подметил. А я и не сообразил.
   Помощник попытался утешить шефа.
  -- Но в итоге оказались правы вы, когда предостерегали меня от поспешных суждений.
  -- От предвзятых суждений, от предвзятых! Нельзя давать кому-либо из группы Валавина морально-этическую оценку, определять как человека хорошего или плохого. Но мы по-прежнему вправе сказать, что Полина противостояла остальным. Запись этого не опровергает. Так-с! Теперь у нас на очереди палатка той самой Полины...
   Стоявшую особняком палатку Полины окружала необычайно густая и высокая трава, поднимаясь почти подобно стене. Трава была истоптана лишь у входа ботинками полицейских. Старший из них подтвердил, что утром трава густо росла и у самого входа, так что непонятно было, как внутрь забиралась Полина.
   Если в первых двух палатках царил порядок, так сказать, житейский, со следами активного людского присутствия, будь то крошки от печенья, спички, использованные в качестве зубочисток, стакан с недопитым кофе, то порядок внутри палатки Полины был идеальным. Словно она подготовилась к дальнему путешествию и успела прибрать свое временное жилище перед уходом. Все подтянуто, выглажено, вычищено.
  -- Женская рука! - пробормотал Малтин с откровенной завистью.
   Подобное замечание вызвали и предметы, указывавшие на пол обитателя - тщательно рассортированные и упакованные в коробочки пуговицы, нитки, многочисленная косметика и шкатулка с разнообразными украшениями, преимущественно из камня - кольца, серьги, браслеты, кулоны. Как и ожидал Малтин, у такой девушки оказался даже список украшений, прикрепленный к задней стенке крышки шкатулки. Следователь распорядился проверить наличие всех украшений и послать их на экспертизу - а вдруг в таинственном исчезновении группы замешана элементарная корысть?
   Он задержался "в гостях у Полины", понимая, почему девушка предпочитала жить здесь одна. Это была самая уютная палатка из трех. А впрочем, может просто в очередной раз выглянуло солнце, высветив тени высоких трав на ткани палатки? Но нет, не в этом только дело, Малтин уж знает по себе. Иные люди преобразуют даже временные жилища одним своим пребыванием.
   Единственное, что дисгармонировало с нитками и косметикой, прочей столь же милой сердцу следователя женской атрибутикой, была гитара, что озадачило Малтина, так как, судя по аудиозаписям, петь Полина особо не любила и участвовала лишь в подпевках, а в последние дни ее и вовсе не было слышно.
   Наконец, Малтин очнулся - палатки были осмотрены, пора опросить немногих свидетелей. А начать следовало с местного лесника Захара Полуянова, и не только потому, что именно он вызвал полицию, а до того чаще других общался с членами группы.
   В здешних краях старик Полуянов пользовался заслуженным авторитетом и уважением. Еще когда никакого города не было, он охотился в здешних лесах вместе с кетскими промысловиками, многое узнал от них, кочевал по тайге. Мало кому было известно, что в детстве жил он под Москвой, в Коломне, покуда влекомый призывами коммунистической пропаганды и собственной романтической натуры, не бежал на Енисей, забравшись в порыве энтузиазма даже дальше, чем следует. Но втянулся в жизнь таежных промысловиков и мог поклясться, что годы потратил не зря, подоспев с грузом навыков и знаний к новому освоению Сибири, когда за помощь платили уже не красными знаменами, а щедрой монетой.
   Он оказывал неоценимые услуги при строительстве Усть-Ключа, прокладке дорог и разметке будущих городских кварталов, к его советам прислушивались ведущие архитекторы и инженеры, многие улицы и площади в итоге сохранили названия прежней местности, благодаря настояниям дяди Захара, как его уважительно величал даже Калашников. И не мудрено - Полуянов был старше многих именитых граждан Усть-Ключа. Этим объяснялось его степенно-покровительственное отношение даже к представителям власти.
   И Малтина лесник поджидал с видом настоящего таежного патриарха - сидел неподвижно на пеньке и курил трубку из дорогого фарфора (подарок к одному из дней рождения города), у ног старика расположилась верная собака. "Альба" - припомнил на всякий случай ее кличку Малтин.
   За два шага следователя Полуянов все-таки поднялся.
  -- Здравствуй, дядя Захар, - поприветствовал его Малтин, чуть улыбаясь стариковской церемонности.
  -- Здравствуй и ты, Никита. Давно тебя не видел.
  -- Так ты ведь в городе нечасто показываешься, а я в лес не выбираюсь.
  -- Ну так служба тебя сама в лес завела, - усмехнулся Полуянов.
  -- Это точно. Думал к тебе на отдых приехать, а вышло, что по работе.
   Полуянов внимательно посмотрел на следователя.
  -- Усталым ты стал, Никита. Пополнел сильно, сутулишься часто, а глянь-ка на меня!
  -- Ты всегда в хорошей форме.
  -- И ты раньше был молодцом! Женился бы снова - враз подтянул брюшко-то!
  -- И хочется, и колется, - отмахнулся Малтин. - Ты лучше скажи, раз не выходя из леса все про всех знаешь, что тут стряслось?
  -- Что стряслось, что стряслось... - забормотал лесник, сдвинув брови. - Люди пропали. И пропасть им есть куда - кругом тайга, и в ней зверья полно...
  -- Да какая там тайга! До города рукой подать.
  -- Что до тайги, так еще неизвестно, где ей конец, а где городу начало, - возразил лесник. - Наш Усть-Ключ и вовсе город особенный, на другие непохожий. Я еще при строительстве подметил, что Мальсагов и прочие чудное место закладывают - дома, дома, и вдруг, на тебе - лес, целая чаща! И вот ты не на улице уже, хотя вроде никуда не сворачивал, идешь тем же тротуаром... Деревья небо закрывают, шума даже уличного не слышно... И снова дома, перекрестки... Не поймешь, то ли город в тайге, то ли тайга в городе!
  -- Новая архитектура. Экологическая, дядя Захар. Тебе не нравится?
  -- Разве я говорил, что не нравится? Нет, лучше места я не видел! Хотя был и в Сургуте, и Красноярске, и Тюмени, даже в Якутск ездил, но красивее нашего города в Сибири не встречал. Я лесник, а удобства у меня городские, по вечерам могу хоть в театр, хоть в музей сходить, а потом на крылечке своей избушки сижу, воздухом лесным дышу, землянику кушаю, оленьим молоком запиваю, а до участков пешком добраться могу. Чем не жизнь? А про тайгу я толковал, что не так-то легко определить ее пределы у нас... И мало ли кто неведомый может по этим чащобам бродить... Из самой глухомани ведь в Усть-Ключ дорога прямая...
   На исходе своего монолога старик, до того вдохновленный и радостный, внезапно стих и сник.
  -- Ты о чем? - недоумевая, спросил Малтин. - Звери в город не заходят. Хищники и носа не кажут, а мирные зверушки так пусть их! Они только украшают Усть-Ключ. Тебе ли не знать! Хотя, помнится, в Москве были споры по поводу того, что город с подобной планировкой раскинулся в самом сердце тайги. Но ваша лесничья братия, кажется, и должна же следить за этими... как их... поясами соприкосновения?
  -- Не то, Никита! - резко оборвал следователя Полуянов. - Ну что ты знаешь о таежных тварях? Какой им учет вести? Я при нынешней своей службе не пользуюсь и десятой долью того, что узнал в молодости! Многое подзабыл. А туристы те о забытом более всего и хотели разведать...
   Малтин насторожился.
  -- И что?
  -- Неопытные они были.
  -- То есть нельзя было им в лес соваться?
  -- Правду ты сказал, но думал о другом. Нет, что касается снаряжения да сноровки, они в порядке были.
  -- И все же ты считаешь, что нельзя было им в лес идти?
  -- Нельзя! Уж с такими расспросами... Особенно старший у них - Игнат - любопытный был.
  -- О чем он тебя спрашивал?
  -- Его расспросам свой черед. Ты пока свои вопросы, как положено, задавай, - старику явно хотелось оказаться снова в центре внимания, но в той роли, которую пока играть не доводилось - свидетеля преступления.
  -- Хорошо, будем действовать по порядку, - сдался следователь. - Когда ты впервые повстречался с группой Валавина?
  -- С неделю назад где-то. Еще удивился - рано для туристов у нас, ночи-то холодные. Подошел поздороваться и узнать, кто и откуда. Игнату сразу сказал: "Недоброе место для лагеря вы выбрали, спускайтесь лучше ниже по Вортолнут. Эта опушка - Очунье называется - совсем не для спокойного житья!"
  -- Почему?
   Лесник запнулся.
  -- Потому что не наша это земля, не человечья, а... - Полуянов словно набирался мужества, чтобы произнести страшное имя. - А хозяина тайги мойе Кайгуса! Туристы нарушили запрет, разбили лагерь на месте, которую любой старый промысловик, охотник иль рыболов, обошел бы далеко стороной. Я думал, они про то не знают, но Игнат ответил, что именно из-за Кайгуса они здесь. Два дня они провели в Очунье, храбрились, но меня не проведешь - я видел, как они скисали и бледнели! Но все равно продолжали жить здесь и расспрашивали, расспрашивали... Игнат заносил все, что узнавал, в синюю тетрадку. Он был сильнее остальных, но я видел, как вскоре начали дрожать его руки, когда он возвращался к историям о Кайгусе!
  -- Кто еще с ними общался?
  -- Охотник Бердников, почтальон Дольнев на велосипеде приезжал и кто-то еще... Из города на автомобиле, но кто, не ведаю.
  -- Расскажи подробнее, как ты обнаружил сегодня пустой лагерь.
  -- Решил утром участки обойти вдоль правого берега. Корзину взял, чтобы заодно трав лекарственных собрать, кликнул Альбу и пошел. Иду, ельник-черничник миновал, в лагерь напоследок собирался наведаться, вспомнил, что один из туристов в город собирался...
   "Антипин" - догадался следователь, вспомнив запись на магнитоле, и тотчас спросил, боясь потом забыть:
  -- Дядя Захар, а что такое могло бы это быть - Попрощавшееся Дерево?
   Старик изумленно уставился на него. Посопел, обиженный поворотом темы, но, сообразив о чем речь, возбужденно блеснул глазами.
  -- В лесу иной раз такого насмотришься... Как-нибудь я отведу тебя в чащу, где деревья плачут голосами младенцев. Так что может где-то бродит и Попрощавшееся Дерево. Сам я его не встречал.
  -- Ладно, разберемся. Чащу твою мы навестим обязательно, а пока продолжай рассказ.
  -- В общем, припомнил я, что один из туристов в город собирался, а мне нужно было кое-что из продуктов прикупить - дай, думаю, попрошу удружить. Я с ними повозился, пусть и мне послужат. Они бы мне не отказали, разговоры у нас всегда были обходительные. Не то что с Бердниковым! Тот человек суровый, с чужаками, хоть и охотник, болтать не охоч, ха-ха!..
   Полуянов рассмеялся, довольный собственным остроумием. Малтин из вежливости и тактических соображений его поддержал.
   Вдруг зарычала Альба.
   Лесник, расслабившийся было, вновь преисполнился достоинства - подошедший Антон не принадлежал к числу приближенных к его особе лиц.
  -- Что случилось? - спросил Малтин.
  -- Прошу прощения, господин капитан, но мы задержали человека, который заявляет, что он тоже общался раньше с туристами. Он почтальон.
  -- Это Борис, сын Григория Дольнева, того самого, зашибленного под Раменьевым, - уверенно произнес старик.
  -- Он очень волнуется, - продолжал Антон. - Приехал сюда, как только узнал о произошедшем.
  -- Пусть подождет, - решил Малтин. - свидетель N1 у нас дядя Захар!
   Полуянов чуть поклонился.
  -- Благодарствую... От ельника-черничника, значит, повернул я к лагерю, на увал взобрался и оттуда, странное дело, даже кой-кого из Валавинских ребят вроде видел... Кого не скажу, не разглядел, но кто-то там, в лагере, был, когда я на увале стоял.
  -- Это действительно был кто-то из туристов или посторонний человек? - нахмурившись, спросил Малтин.
  -- Не уверен я, Никита... Так, заметил мельтешение сквозь ветви, как будто кто-то там двигался...
  -- Что дальше?
  -- Я с увала спустился, там буерак сразу глубокий, заросший, лагерь сразу из вида пропал. И затем Альба моя зачудила - скулит, хочет обратно домой бежать, на ту сторону идти отказывается. Я ее, конечно, принудил, сам выбрался и тут...
   Лесник замешкался, явно по-прежнему поставленный в тупик недавним явлением.
  -- Звук, Никита... До сих пор не соображу, какой звук раздался. Знакомый и слышанный вроде бы, а может я и не слышал его никогда прежде.
  -- Выстрелы? Крики? Машина отъезжала? Или убегал кто-нибудь, ломился через лес?
  -- Что же, по-твоему, я выстрелов никогда не слышал? - рассердился лесник. - Нет, не то... Все не то! Что-то надвинулось... И убралось! Рванулся я к лагерю, а там тишина... Ни души! Побегал я вокруг, к реке спустился, в лодки заглянул - они на месте были. Тогда уже я с берега вас вызвал. От реки на дорогу вышел, не возвращаясь в лагерь, и на Очунье уже с вами снова пришел.
  -- Попытайся все же вспомнить, что за звук ты слышал?
  -- Нет, нет, Никита! Сейчас не получится. Может вспомню...когда снова услышу.
   Малтин хмыкнул, раздраженный и озадаченный. К рыбе на костре, Попрощавшемуся Дереву прибавился еще и загадочный звук.
  -- В Очунье всякое бывает, - продолжал лесник.
  -- Почему же? - спросил теперь уже Антон, маячивший за спиной следователя.
  -- По местным легендам это запретная территория, - пояснил Малтин. - Туристы разбили лагерь на месте, принадлежащем некоему Кайгусу, верно? - обратился следователь за подтверждением к леснику.
  -- Да, Очунье находится в круге от четвертого знака сопра Кайгуса.
  -- Как? - воскликнули хором следователь и его помощник.
   Лесник глянул на них с непередаваемым выражением.
  -- Вижу, что настало время поведать вам историю Кайгуса, хозяина окрестных лесов и душ. Старые промысловики рассказали мне множество историй о своем страшном повелителе. Две мне особенно врезались в память. Потому я не дивлюсь ничему поразительному, что довелось мне встретить в тайге, а только уповаю на помощь Господа. И за души бедных туристов молиться буду.
  -- Сам понимаешь, дядя Захар, мы не можем последовать твоему примеру, - серьезно отвечал Малтин. - Нам расследованием дела нужно заниматься, а не молитвами, не то со службы выгонят.
  -- С треском вышибут! - со смехом подтвердил Антон, но умолк, устрашенный строгим взглядом Полуянова.
  -- Мы с удовольствием и вниманием послушаем твои истории, дядя Захар, - учтиво произнес Малтин, доставая сигареты.
  -- Вот вам первая история о Кайгусе, слушайте же! - возгласил лесник.
  
   ГАЛЕРЕЯ 9
  
   Говорю вам после Матвея Серкова, как слышал от него, не убавил, не прибавил, вам передал, и вы затем не соврите, мое имя помяните, чтобы от самых седых дней первая история о Кайгусе шла к иным людям, к вашим сыновьям и внукам так, как она есть изначально.
   Это случилось еще в те времена, когда русских не было по эту сторону Урала, когда не было ни городов, ни дорог, лишь стойбища стояли да реки бежали. Раз отправилась одна женщина в соседнее стойбище, а дело зимой было. Закружила ее метель, замела пути и следы, ночь на землю уже опустилась. Совсем замерзла женщина, а ночевать в тайге нельзя - можно ведь и не проснуться. Идет по темному лесу, с ног валится, плачет, последние силы женщину покинули, когда вдруг вышла она к огромному сугробу. Но только не сугроб это был, а берлога.
   Услыхал медведь, как кто-то рядом с его берлогой ходит и плачет. Вылез наружу. Женщина напугалась, а все ж ночевать одной страшнее.
  -- Пусти ты меня к себе в берлогу, - просит она. - Заплутала в тайге, замерзла, не доживу до утра.
  -- Ну что ж, заходи, - отвечает ей медведь. - Но войди в мой дом как хозяйка, стань моей женой. Я тебя обижать не буду. А родишь мне сына, станет он повелителем и зверей, и людей.
   Делать нечего, согласилась женщина. Стала жить с медведем в берлоге и вскоре родила сына, который был и человеком и медведем. Думал, чувствовал, говорил, страдал как человек, но обличьем был медведь медведем. Косолапый, бурый, косматый, с большими клыками и когтями. Он понимал язык не только людей, но и зверей, птиц, духов. И ходил он раскачиваясь на двух задних лапах.
   Родители нарекли сына Кайгусом.
   Однажды пошел отец-медведь на охоту, да сам повстречал охотников. Убили они отца-медведя, славно угостились, разбросали косточки по лесу, так что многие звери потом доедали.
   Обеспокоился Кайгус, пошел отца искать, а нашел россмаху, которая доедала последние косточки. Она и рассказала ему про охотников. Разгневался Кайгус, пришел домой и сказал матери:
  -- Люди убили нашего отца! Отныне я буду преследовать их и разорять людские стойбища!
  -- Глупый ты, - вздохнула мать. - Ты же и человек тоже, а гневаешься оттого, что любви не знал. Вот увидишь, потянет тебя к людям, потому что сердце твое не звериное.
  -- Все равно! - упрямится Кайгус. - Люди заплатят мне!
   Но мать оказалась права. Увидев людей, Кайгус уже не мог жить без них. Он стал часто подкрадываться к человеческим жилищам, полюбил дым костров, домашнее тепло берестяных чумов, голоса и смех людей.
   Жили тогда в одном из стойбищ старик со старухой. Было у них три дочери-красавицы. И жили они ни хорошо, ни худо, как вот ночью проснулась старшая дочь от страшного смеха.
  -- Ха-ха, эх-ха, хи-хах-ха! - раздается откуда-то сверху из дымового отверстия чума.
   Еле живая от страха, спрашивает старшая дочь:
  -- Кто здесь?
  -- Это я - Хосядам, - отвечают ей сверху.
   Еще больше перепугалась девушка, узнав, что гостьей к ней явилась сама Хосядам, смерть и тьма ночная.
  -- Не бойся, девушка, вреда тебе не причиню, если сделаешь, что велю. Пусть высечет отец твой прялочку волшебную.
  -- Где же взять такую?
  -- А в лесу, где Кайгус живет и правит, добрых девиц волхитными вещами одаряет.
  -- Попрошу отца, - пообещала девушка.
   Тут старуха проснулась, кинула полешек в гаснущий огонь, как исстари делали, чтобы отогнать Хосядам. Взметнулось пламя в ночь, к отверстию чума - ушла Хосядам.
   На следующий день старшая дочь и говорит:
  -- Отец, высеки мне прялочку.
  -- Ладно, - отвечает тот. - Пойду в лес по дрова и высеку.
   Высек, да и забыл в тайге. Пришел домой, а дочь спрашивает:
  -- Отец, высек мне прялочку?
  -- Ох, высек и забыл в лесу, я уж схожу.
  -- Нет, не надо, - говорит старшая дочь. - Я сама сбегаю.
   Вечер наступил, приплутала старшая дочь в лесу.
  -- Ха-ха-ух! Хи-ха-ха! - несется с верхушек деревьев. Это белая словно снег, с мягкими крыльями и круглыми светящимися глазами Хосядам летает среди ветвей.
  -- Закройся рукавом, девица, не гляди на меня! - кричит Хосядам. - Я тебя выведу!
   Девушка так и сделала.
   Хосядам кричит:
  -- Девица, девица, вправо, вправо!
   Девушка из-за рукава ничего не видит, идет по зову Хосядам и ослушаться боится - на смерть и вправду смотреть нельзя. Так и прибежала вместо дома к Кайгусу, а он ее схватил и утащил.
   И вот ночью средняя дочь проснулась от страшного смеха.
  -- Хи-ха-ха, эх-ха!
  -- Кто здесь? - спрашивает средняя дочь.
  -- Это я Хосядам. Ты меня не бойся, девица, а лучше скажи отцу, чтобы высек тебе волшебную швейку.
  -- Где же взять такую?
  -- В лесу, где Кайгус живет и правит, добрых девиц волхитными вещами одаряет.
  -- Попрошу отца - пообещала девушка.
   Тут старуха проснулась, костер раздула - пропала Хосядам.
   Утром средняя дочь и говорит:
  -- Отец, высеки мне швейку.
   Старик пошел в лес, высек швейку, положил на пенек, да и забыл. Пришел домой, средненькая его и спрашивает:
  -- Отец, высек мне швейку?
  -- Ох, высек и забыл в лесу на пеньке!
  -- Я сбегаю!
  -- Да куда! - волнуется старик. - Та-то пропала, и ты пропадешь!
  -- Да ничего, однако, сбегаю.
   Побежала она в лес. А Хосядам тут как тут. Хохочет, крыльями хлопает, рукавом закрыться велит, в тайгу завлекает. Побежала средняя дочь по зову, Кайгус ее схватил и унес.
   Большая была семья, но вот остались старик и старуха с одной младшей дочерью. Спит она как-то, да недолго спала, на первом сне услыхала:
  -- Ха-ха-ух, хи-ха-ха!
   Вскинулась младшенькая и спрашивает:
  -- Кто здесь?
  -- Это я - Хосядам. Не бойся меня, девица - младшая дочь, не смерть к тебе пришла, а счастье! Упроси отца высечь тебе волшебное веретено.
  -- Где же он возьмет такое? - удивляется девушка.
  -- В лесу, где Кайгус живет и правит, добрых девиц волхитными вещами одаряет.
  -- Попрошу отца, - пообещала девушка.
   Снова проснулась старуха, разожгла костер - улетела Хосядам.
   Вот старик в третий раз идет по дрова. Младшая дочь его просит:
  -- Отец, высеки мне веретено.
   Он высек и забыл в тайге. Пришел домой, дочь спрашивает:
  -- Отец, высек мне веретено?
  -- Ох, высек и забыл!
  -- Я побегу, скоренько вернусь.
  -- Да не бегай ты!
   Уж не отпускали, все одно побежала. Хосядам вокруг нее летает, хохочет, рукавом закрыться велит, обещает:
  -- Выведу тебя, девица, из леса.
   Младшенькая верит, бежит.
  -- Вправо, вправо! - кричит Хосядам.
   Побежала девушка прямо к Кайгусу. Он и ее утащил. Никакой девки у старика и старухи не стало. Вот Кайгус последнюю-то утащил, в жены тоже взял, а она и не знает, где сестры.
   Кайгус однажды пошел в лес и ей говорит:
  -- Ты во все комнаты ходи, только в ту, что завязана лыком, не заглядывай!
   Она день не заглядывала, другой, а на третий думает: "Зайду туда, он, однако, не узнает!" И пошла смотреть. Открыла дверь, а там сестры! Ну ладно... Она смекнула дело и говорит Кайгусу:
  -- Завтра я именинница, ты именины снесешь отцу и матери.
   Настряпала она гостинцев, взяла берестяной короб-пестерь, положила туда всякого добра, спрятала одну девицу и замкнула. Понес Кайгус короб. Нес-нес, да и устал. Говорит:
  -- Сесть было на пенек, съесть было пирожок, тещино подаренье, женино рукоделье!
   А девица в коробе тихонько и говорит:
  -- Не садись на пенек, не ешь пирожок, уж я вижу!
   Кайгус ворчит:
  -- Кака она беда! Далеко слышит!
   Схватил опять короб и потащил. Дотащил до чума, бросил, а сам убежал от собачьего бреха. Старик со старухой выскочили, открыли короб, а там дочь старшая и добра всякого накладено!
   Младшая дочь на другой день и говорит:
  -- Я опять именинница.
  -- Кака беда, вчера была!
  -- А я три раза подряд бываю именинница.
   Опять всякого настряпала, девицу спрятала, наклала пирогов, рыбы, всего. Снова Кайгус нес-нес, да устал, присел было и говорит:
  -- Сесть было на пенек, съесть было пирожок, тещино подаренье, женино рукоделье!
   А девица в коробе тихонько говорит:
  -- Не садись на пенек, не ешь пирожок, уж я вижу!
  -- Как она беда! - вскричал Кайгус. - Что далеко и все слышит-то!
   Схватил короб и потащил. До чума дотащил, бросил и убежал. Старик со старухой и старшенькой выскочили, открыли короб, а там дочь средняя и добра всякого!
   Как воротился Кайгус к себе, младшая дочь ему говорит:
  -- Завтра я опять именинница. А когда ты придешь из леса, нет меня в тереме, так ты тащи короб-то!
   А сама корягу взяла, затащила на хоромы, в свое платье обрядила и после в коробе спряталась. Кайгус пришел, схватил короб и понес. Нес-нес, да устал и говорит:
  -- Сесть было на пирожок, съесть было пирожок, тещино подаренье, женино рукоделье!
   А она говорит тихонько:
  -- Не садись на пенек, не ешь пирожок, уж я вижу!
   Ворчит Кайгус:
  -- Как она беда! Далеко слышит-то! Наверное, все еще на хоромах стоит - так видно!
   Схватил короб и потащил. Донес до чума, бросил и убежал. А старик со старухой и сестры-то уж знают, что за гостинец - выскочили, открыли короб, обнялись да обрадовались, что опять все вместе!
   А Кайгус пришел в свои хоромы, а наверху коряга стоит наряженная.
  -- Ты чего это там стоишь, чего не сходишь? - кричит он.
   Она стоит, не отвечает. Вот Кайгус подошел, да и сдернул ее за платье. Увидел Кайгус, что это коряга простая, а девиц нет, рассвирепел и помчался, переваливаясь и рыча, обратно к стойбищу трех сестер.
   А там радости вскоре мало стало. Старшая и средняя дочери замуж вышли. Младшая же, самая красивая, что всех спасла, в сторонке оказалась. На молодых охотников не глядит, о своем думает, Кайгусовы хоромы вспоминает и их хозяина. С родителями в тягость жить стало, после того, как сама хозяйкой побывала.
   Кайгус все это время вокруг стойбища бродил, избранницу свою караулил. Но у нее и свои сторожа нашлись. Как сестры вернулись, так люди родное стойбище охранять стали.
   Вот уличил Кайгус момент, когда младшенькая пошла по воду к ручью. Тихо позвал ее, будто зарычал по-звериному. Девушка встрепенулась, увидела Кайгуса, но не испугалась, а осталась у ручья. Смотрит на медведя, а видит человека, слушает его ласковые речи.
   Люди увидели их, закричали, за оружие схватились. Решилась девушка.
  -- Бежим! - крикнула она.
   Кайгус схватил девушку и побежал в тайгу. Скрылись они в лесу. Но Кайгус знал, что искать их будут. Принялся он собирать выкуп за девицу пушным зверьем, набрал кучу соболей, лисиц, прочего.
   Первой услышала лай собак и крики людей девушка.
  -- Бежим! Убьют тебя люди, если найдут!
   Побежали они. По дороге Кайгус оставил кучу лисьих шкурок. Люди, приметив меха, остановились. Шаман обратился к старику:
   - Может быть это не медведь. Он выкуп тебе за дочь оставляет.
   Молодые охотники-то, что больше всех о девушке сожалели, кричат:
  -- Медведь, медведь! Вот его следы!
   Побежали люди дальше. Видят - лежит куча шкур бурундуков да белок.
   - Однако человек оставил выкуп тебе, - говорит старику шаман.
   А молодые снова кричат:
  -- Медведь, медведь! Следы медведя!
   Бежали-бежали люди и встали как вкопанные. Большая куча черных и серебристых соболиных шкур лежит на пути.
  -- Остановись, старик! - говорит шаман. - Смотри, человек дает за твою дочь богатый выкуп!
   Молодые кричат:
  -- Не слушай, это медведь, вон он за увал пошел! Мы его сейчас догоним!
   Кайгус увидел, что люди и собаки близко, нет ему спасения, и говорит девушке:
  -- Люди меня убьют, но ты им скажи, что я человек, пусть отец твой снимет с меня шкуру, а мясо сварит с костями. Мордочку же пусть поставит на стол и кормит ее, когда все будут есть мое мясо. Накажи отцу своему не давать собакам моих костей, а собрать их и отнести в лес да положить в сомья - срубный амбарчик на высокой свае, чтобы звери не растащили мои косточки. Придет время, упадут кости на землю и соберутся, а затем нарастят мясо и жир, и снова я буду медведем, приду к людям, тебя заберу и спасу других от великого голода. Теперь прощай!
   Выстрелили охотники разом, насмерть поразили стрелами Кайгуса. Упала на него девушка, залилась слезами.
  -- Эх, отец, не медведя, а человека ты убил! Ты должен сделать так, как он велел, а иначе не будет ни нам, ни кому другому в нашем народе счастья!
   Старик сделал так, как велел Кайгус. Угощал на пиру его мордочку, потом собрал его кости, отнес в лес и положил в сомья. Только вернулся старик домой, упали кости на землю, стали скелетом медведя, и пошел он, гремя костями, обрастая мясом. Таким и явился он в стойбище, собрал перепуганных людей и сказал:
  -- Вы отвергли мой выкуп, вы угощались моим мясом, так отныне угощайте и меня всегда, возвращайте мою плоть, потому как видите - мало ее у меня. И сам я буду теперь у вас забирать то, что мое по праву!
   Сказал и ушел с девушкой в лес.
   С того дня встреча с Кайгусом опасная для человека. Много смелых охотников и рыболовов, молодых и старых, ловких и мудрых, много и женщин с детьми пропало в тайге, иногда пустели даже целые стойбища, пока, наконец, шаманы не обозначили знаками-затесами сопра земли, где Кайгуса встречали чаще всего. В других краях сопра - это знак охотника, но не у нас! Здесь сопра Кайгуса! Здесь он охотится!
   Вот почему каждый человек, завидев такой знак, быстрее уходил в сторону, оставляя позади страшный лес. Вот почему доныне, убив медведя, люди следуют указаниям Кайгуса и справляют медвежий праздник, умасливая мойе в надежде смягчить его древний гнев.
   Такова первая история о Кайгусе.
  
   * * * * *
  
   Захар Полуянов умолк. Если начало и большую часть рассказа он вел в приподнятом тоне, наслаждаясь вниманием слушателей и складом старого сказания, то концовка у него получилась совсем уж непривычно серьезная, будто было это не освященное традицией окончание, а наставление, продиктованное искренней заботой лесника и его настоящими опасениями.
   Следователю Малтину такая загадочная перемена на протяжении одного выступления напомнила недавнее высказывание Поляунова об Усть-Ключе.
   Окончив рассказ, лесник стоял неподвижно, явно не желая нарушить торжественную паузу и не нисходить до просьбы к слушателям высказать свое мнение.
  -- Весьма занимательная сказка, - осторожно заметил Антон.
  -- И поучительная, - добавил Малтин, справедливо полагая, что подобное представление скорее понравится дяде Захару.
  -- Что ж, - пробормотал старик, - сказано не хуже и не лучше других.
  -- Вы рассказывали эту историю туристам? - спросил Антон.
  -- Кому только не рассказывал! - хмыкнул Полуянов, глядя на следователя. - Последний раз, перед вами, ребят Валавинских позабавил. Игнат в синюю тетрадку историю записал, и записал так, как я ему велел, по всей форме, я проверил: "Говорю вам после Захара Полуянова" - вот как там написал Игнат.
   Малтин хмурился. Лесник уже в который раз упоминает синюю тетрадь, которой Валавин, кажется, очень дорожил. А между тем среди бумаг ее не обнаружили.
  -- Теперь вам ясно, - продолжал Полуянов. - почему меня не удивляет произошедшее в Очунье. Вы знаете о Кайгусе достаточно, чтобы тоже пожалеть этих бедняг и помолиться за их души.
  -- Что же делает с людьми Кайгус? - спросил Малтин.
   Поцокав сокрушенно языком, Полуянов ответил:
  -- Обычный медведь ломает человека так, что кости хрустят, а что делает с людьми Кайгус... Он души их ломает, а тела заглатывает!
   Антон пожал плечами.
  -- Полицию, господин Полуянов, такой ответ удовлетворить не может.
   Лесник промолчал. Он наблюдал за Малтиным, который погрузился в глубокую задумчивость.
  -- Да, - проговорил, наконец, следователь медленно. - Определенно я когда-то слышал о Кайгусе... Местная легенда. Или и не легенда вовсе, а так... не поймешь что! Много чего тут наворочено... Такое знакомое... до боли знакомое...
  -- И мне так показалось, - сказал Антон. - Девушка, пирожок, пенек, косточки эти... В детстве, что ли, слышал?
  -- Нет, нет! - следователь в волнении заходил по кругу, приглаживая шевелюру. - Сказка - да, девушка, пирожок - да... Но история эта мне знакома в другом смысле! Где-то далеко, в памяти... Вроде недавно что-то подобное... Видел? Слышал? Не знаю...
  -- Правильно ты говоришь, Никита! - размеренно произнес старик. - Правильно! Историю, слышанную в детстве, ты, может, и подзабыл, а как забудешь тайгу, сосны эти и мхи, наши озера и туманы, болота и дали? Это живая память о Кайгусе, его вотчина! Хочешь-не хочешь, а живешь ты там, где он правит.... Вот оттого-то и знакома тебе его история! Лес им дышит...
   Напоследок Полуянов размашисто перекрестился. Он заметил, что его слова произвели должное впечатление.
   Поежившись, Малтин обвел взором поляну. Что видел он? Обыкновенный для окрестностей Усть-Ключа пейзаж. Но впервые он столь явственно явился Малтину в ином свете. Словно только сказки старого лесника не хватало, чтобы увидеть, как тревожно и говорливо шумит здесь листва, как причудливы силуэты поваленных деревьев, прибиваемых течением Вортолнут к берегу с корой, изборожденной подобиями неземных иероглифов. Покрытые фантастическим лишайником и высохшими, налипшими на ветки водорослями, деревья громоздились друг на друга, вплоть до реки, которая поблескивала из-за острых сучьев. Ближе к лагерю попадались оголенные, без листвы, березы, погубленные частыми наводнениями. Поросшая густой травой поляна, где находился лагерь, была вполне обширной, но высокие лиственницы и густой подлесок давили на разноцветные палатки, окружали их, точно призванные кем-то сюда стражи.
   Картина не очень приветливая, но не могла же она обеспокоить Малтина настолько, что он на секунду ощутил настоящее смятение? Похожие места раскиданы по всей Западной Сибири, однако же именно в Усть-Ключе нет-нет, да и настигнет тебя волнение в лесу, где краски так насыщенны и ярки, а ветер гуляет в кронах деревьев и подлеске так изменчиво, что заставляет вздрагивать... И город их правильнее назвать городом не в тайге, а внутри тайги. К этому быстро привыкаешь. Только дети знают разницу.
   Малтин однажды стал свидетелем примечательной сцены - поздним вечером группа детей собралась на окраине своего квартала, на последней освященной фонарями площадке перед темным массивом леса, за которым мерцали огни следующего квартала. Из группы вытолкнули мальчишку лет восьми. "Иди! - сурово приказала ему какая-то девчонка и подтолкнула в спину. - Раз проиграл, раз хвалился - так иди!" Ее поддержали другие: "Давай, давай! А то сейчас домой загонят!" Несчастный мальчишка только на это, похоже, и надеялся, но после наиболее язвительных выкриков он сорвался с места и побежал прямо в темень леса. Он скрылся во мраке, замерли постепенно ветки, покачиванием своим указывавшие путь мальчишки. Все две или три минуты, пока его не было, дети хранили молчание. Когда же храбрец появился снова, на его бледном лице была недетская напряженность и лишь слабое подобие улыбки победителя. Друзья встретили его приглушенными криками, сам он пробормотал что-то себе под нос и заспешил домой.
   Да, дети точно воспринимали нечто страшное, неуловимое и неопределенное, заключенное в темени леса. Возможно, и некоторые взрослые тоже. Поэтому старались поменьше задумываться над тем, почему именно такие чувства вызывают у них эти чарующие глубинные пространства, окутанные туманом, прорезаемые ручьями и реками, притоками Енисея, под внезапно меняющимся небом, что бывает то высоким-высоким, чистым и огромным, то хмурым и низким до того, что верхушки деревьев теряют очертания и вплывают в пасмурные тяжелые тучи.
   Малтин тоже предпочитал не замечать, пока его не пробудила первая история о Кайгусе. Недаром она взволновала его - помимо воспоминаний детства и мимолетных впечатлений, было и поразившее его недавно, совсем недавно... О, Господи, ну разумеется! Фотографии Полины Приймак! Ее улыбка на фоне сгущенных и пряных картин леса! Неудивительно, что столь живо Малтин воспринял стариковские басни! Мойе Кайгус, круг от четвертого круга сопра, черт возьми! А что значит фраза Вары из дневника: "Она уже в Галереях"? Вот так-так... Кажется, он, Никита Малтин, немножко понимает... Понимает, что Полина разгадала загадку нашего леса и попала в Галереи... Или же, наоборот, попала в Галереи и разгадала загадку леса? Какова, интересно, истинная последовательность? Как бы то ни было, но Полина докопалась до сути, которая открылась ей, пришлой туристке! Фу ты! Даже ревность какая-то появилась! И действительно - почему не он, или не Калашников, Свиридин - отцы города, или же, например, Полуянов? Следователь был уверен, что и лесник непосвященный, хотя и любит Усть-Ключ более других. Да и Малтин, когда бывал в других городах, скучал по тревожной темной хвое, багровым мхам и холодку от реки... Открыто большое окно на террасу, пахнет смолой и разогреваемым земляничным пирогом...
   Погодите-ка! Это же самая обычная любовь к родине! Значит, у нас это чувство как-то связано с Кайгусом?! Чепуха... И что же, он завидует Полине и тоже хочет пропасть?
   Малтин почти испуганно покосился на близкий лес. Показалось ему или действительно деревья придвинулись ближе? А может, он сам сделал несколько шагов, будто загипнотизированный? Или же услышал чей-то зов из чащобы?.. Не слишком ли часто в здешних лесах раздаются странные звуки?
   Он с усилием опустил голову и посмотрел на землю у себя под ногами. На новые зеленые ростки и переплетение старых пожухлых травинок и с крупинками льда - остатки морозной апрельской ночи. Уже ползали на прогреваемых участках муравьи. Малтин силился разобраться в своих ощущениях, не дать очарованию иного восприятия легенд увести его с тропы в сторону.
   Беспокойство вызывали не только смутные, путаные умозаключения, но и приходящие на память подробности тех прежних случаев исчезновения туристов, о которых Малтин говорил помощнику. Когда у Сеид-озера нашли мертвые тела, то рядом обнаружили и большие следы неопределенных очертаний. А в 1922 году, задолго до этой трагедии, около озера побывала научная экспедиция - ученые описали остатки мощеной дороги, древнего каменного алтаря и изображение человека на скале. Позже другая экспедиция, посетившая в те же места, дополнила список таинственных находок доисторической обсерваторией на горе Нингурт, искусственным колодцем под горой Куамдепакх и нанесенными на камни символами явно средиземноморского происхождения. Это на Кольском-то полуострове! А екатеринбургские туристы погибли на перевале Отортен, недалеко от священного для народа манси урочища. А кто для манси самый почитаемый зверь? Медведь...
   Есть ли связь между всеми этими фактами? Не Кайгус ли их объединяет? Вера в некое сверхъестественное существо, общая вера нескольких народов - вот так будет вернее, наверное. И вовсе не обязательно, что медведь убил людей... Может люди, почитавшие медведя?
   Размышления Малтина были прерваны разгоревшимся спором - Антон повел наступление на старого лесника.
  -- Так что не удивляюсь я и пустыми вопросами не задаюсь, - говорил Полуянов. - Если нарушил Игнат с товарищами запрет и сгинул, то нам, людям рассудительным, остается только усвоить сей урок...
  -- Вам может все и ясно, - не унимался Антон. - А для меня ничего не ясно! Что это означает: "Их забрал Кайгус"? Как он такое проделывает? Куда девает людей?
   Полуянов прокашлялся и ответил важно:
  -- Юноша, остерегайся упорствовать в опасном познании! Были мужи куда упрямее, отважнее и чище сердцем, чем ты, но как только их помыслами полностью завладевал Кайгус, об их участи оставалось только пожалеть.
   "Интересно, - посмеялся про себя Малтин. - Судя по моим помыслам, Кайгус должно быть, совсем скоро возьмет меня на заметку! Наверное, стоит ознакомиться с опытом моих несчастных предшественников..."
  -- А что за мужи-то были, дядя Захар? - спросил следователь.
  -- Имя, которое первым приходит мне, старику, из прошлого - Харлампий Монин!
  -- Вторая история о Кайгусе! - проворчал Антон.
  
   ГАЛЕРЕЯ 10
  
   От тех далеких времен рождения Кайгуса, истоков его гнева на род людской, мало что удержалось в памяти человеческой, хотя и старались не искажать великую быль, передавать ее из уст в уста. Но постепенно забылось, где находилось стойбище трех сестер, как их звали и какого рода-племени они были. Среди народа тоже путаница началась - некоторые роды гордились теми девушками, за почет считали в предках их иметь, а другие проклинали их, накликавших Кайгуса, но по совести-то не девиц нужно было винить, а охотников. Да их имена и вовсе стерлись из жизненной летописи!
   Сургутихские роды-то, к примеру, личины девиц, вырезанные из дерева, святыми сделали и прятали в семейные ларцы. А кеты сымские, дюгуни и люди юуh говорят, что под Туруханом есть могила правнука средней из сестер. Он умел писать церковнославянскими письменами - выучился у русских раскольников, которые скит в тайге основали. Так правнук тот первую историю о Кайгусе и записал, да не так, как я вам передаю, а со всеми подробностями, с именами и указаниями, где стойбище стояло, как родителей девиц звали, где Кайгусовы сопра были и та самая сомья, откуда столь страшный он в новом обличье вышел. Все записал! Но потом русские повалили в Сибирь, и письмена, начертанные на берестяных свитках, люди собрали поспешно и в могилу грамотея того опустили вместе с телом, когда черед его пришел. Так пропали они для нас. Может и к лучшему...
   О Харлампии Монине же сохранились самые достоверные сведения. Время, когда он жил, было уже не то, что при рождении Кайгуса. Тайга малость отступила, людей больше стало, поселки, деревеньки появились, и не такие, как прежние кетские или эвенкские стойбища, а со срубными избами и амбарами. Даже городки небольшие построили, начальство уезды и губернии учередило, охотники пушнину не только для семей добывать начали, но и чтобы налог-ясак платить. Зато вместо лука со стрелами и копья-пальма, ружья получили. Торговля пошла, а на юге даже земли распахали. А между поселками и стойбищами чумаки бродили - продавали соль, хлеб, рыбу, снасти, капканы, порох. Харлампий Монин чумаком был.
   Народу-племени он был вогульского, манси значит, и тайгу хорошо знал, мог свободно общаться с кетами, эвенками, хантами, тувинцами. В разных селениях его привечали. И любопытен он был, и жаден, и чутье имел. Находил кратчайшие пути, броды, перекаты для скорой перевозки товаров. Знаниями своими торговать начал. Все тропы и пороги наносил на карты, которые рисовал искусно, но по-своему, особыми закорючками, чтобы чужие лишнего не прознали. Разбогател, решил уже от дел отойти, да тут сомнение его взяло. Решил, пока не поздно, дойти до мест, давно его занимавших, но лежавших в сторонке от людских путей. Перед дорогой Харлампий вызвал своего единственного сына Ефима, показал ему обитый железными полосами ларец и сказал:
  -- Если не вернусь, содержимое ларца прокормит вас с матерью.
   После открыл сыну, как читать карты, и ушел один в тайгу. Плыл по Енисею, шагал по лесу, пробирался через болота. Наконец, вышел к дальнему затерянному стойбищу, славный обмен произвел, еще более отваги и упорства преисполнился и спрашивает у тамошних людей:
  -- Как бы мне в такие-то пределы попасть? Говорят, леса те богатейшие!
   Испугались те люди, принялись Харлампия отговаривать:
  -- Богатейшие, да не про нас! Край тот заградительными сопра будто частоколом огорожен. И живет там человек-медведь Кайгус!
   Задумался Харлампий.
  -- А ведь и мой народ, что с Оби-реки, про него сказки рассказывает, только зовем мы его Манорага!
  -- Он везде! - шептали в ужасе люди и крестились неумело, как их недавно научили.
   Не послушал их Харлампий, пробрался в заветные леса. И ведь действительно богатейшими оказались! И зверьем, и птицей, и рыбой, ягодами и грибами, орехом кедровым, ручьями светлыми и травами душистыми. Понравилось тут Харлампию, срубил он маленькую избушку и сомья поставил для припасов. Гостит в лесу и радуется - все тут есть, а нет лишь докучливой мошкары, людей да недорода. По городости своей помышлял Харлампий, а уж не заповедное ли Беловодье он нашел?
   Вот однажды сидит он в избушке, обедает. Вдруг, откуда ни возьмись, является ему девушка - косы черные, глаза синие.
  -- Здравствуй, Харлампий! - говорит она. - Не узнаешь меня? А бывало, ты играл на моих берегах ребенком!
  -- Тосемья! - воскликнул Харлампий, признав в девушке родную реку. Старики сказывали, что иногда Тосемья является в виде прекрасной девушки.
  -- Далеко же ты ушел, - продолжала она. - Но, видно, к судьбе своей. Суждено тебе дело, требующее великой смелости. Справишься ли?
  -- А будет ли мне награда? - спрашивает Харлампий.
  -- Думала, что прежде спросишь ты, в чем твоя судьба, - вздохнула Тосемья. - Награда будет, но Кайгус хитер и коварен - следи за его дарами!
   Устыдился Харлампий.
  -- Говори же, что мне надлежит совершить!
  -- Видел ты затесы-сопра на здешних деревьях?
  -- Да, они возвещают о Кайгусе.
  -- В старые времена они исправно выполняли свою службу, но сейчас земля и люди изменились. То, что начертано на бумаге служит лучше, чем то, что вытесано на дереве, но затеряно в тайге. Ты искусен в составлении карт, поэтому должен перенести на бумагу расположение всех сопра. Тогда люди будут знать, куда им путь заказан.
   Перед тем, как пропасть, Тосемья еще раз предупредила Харлампия:
  -- Будь осторожен с наградой Кайгуса!
  -- Он ли будет сам награждать?
  -- Сам, - подтвердила Тосемья и пропала.
   Вечером, когда сидел Харлампий в своей избушке возле поярче разожженного огня, из тайги вышел Кайгус и сел напротив Харлампия. Тот ожидал увидеть некое подобие медведя, но перед ним был как бы туман далей и сумрак из-под раскидистых зарослей, дымок ночных болот и глубинная сырость пущи, собранные воедино, обладающие умом, волей, сердцем, горящими очами и приводящим в трепет голосом, коим Кайгус и поприветствовал оцепеневшего Харлампия.
  -- Доброй ночи, мойе! - ответил он на приветствие, собравшись с духом.
  -- Что ищешь ты в моих владениях? - спросил Кайгус. - Ты скажи, и я помогу.
   "Избави Бог от твоей помощи!" - подумал Харлампий, однако же ответил смело:
  -- Хочу составить карту всех твоих сопра.
  -- Смелое предприятие! - заметил Кайгус. - Ты храбрый человек, если срубил избушку у меня под носом и прямо говоришь о цели своего прихода, но ты и глупый человек, если поспешил откреститься от моей помощи.
   Харлампий смутился.
  -- По славе твоей, мойе, - сказал он в оправданье.
  -- Ладно, не будем спорить! Я разрешаю тебе нарисовать карту и нанести на нее все мои сопра. Я даже заплачу тебе за работу, буду каждый день предлагать тебе на выбор две платы - одну ты волен выбрать, другая пойдет мне за хлопоты и позволение. Договорились, Харлампий?
  -- Договорились!
   На следующий день Харлампий приступил к работе. Бродил по лесу, находил затесы-сопра и помечал их на карте. Был он беспокойным и торопливым, всякое движение в лесу пугало его, искал же он только сопра - на ягоды и дичь вовсе не смотрел. Волнение его не было напрасным, потому что иногда выходил из чащи Кайгус и спрашивал:
  -- Видишь ли ты меня, Харлампий?
  -- Вижу, увы! - цедил сквозь зубы тот и чертил пером знаки, а Кайгус усмехался и качал большой своей головой.
   Вечером была первая плата.
  -- Что возьмешь ты, - спрашивал Кайгус. - утреннюю паутину, украшенную росой, или сто рублей медью?
   "Ага, вот и предложение коварного Кайгуса! - подумал Харлампий. - Неспроста такой чудной выбор! Возьму-ка я паутину. Хоть и не нужна она мне, а и сто рублей медью не велико богатство, можно и пренебречь!"
  -- Беру паутину, мойе, - сказал он.
   Молча кивнул Кайгус и ушел, гремя мешочком с медью. Почесал в затылке Харлампий, не знает, что и думать.
   На следующий день радостно ему работается, слышит он, как птицы поют, видит, как солнце сквозь листву светит, букашек подгоняет. И вместо Кайгуса является ему Тосемья, улыбается и хвалит.
  -- Удивил ты Кайгуса, себя настоящим героем показал!
   Вечером же новая плата.
  -- Что берешь, - спрашивает Кайгус. - узор листьев или сто рублей серебром?
   "Вот это уже деньги! - думает Харлампий. - Да надо Тосемью слушаться. Жаль, конечно, но отвергну и серебро!"
  -- Беру узор листьев, мойе, - сказал он и долго потом вспоминал звон серебра в мешочке, что уносил Кайгус.
   Работалось назавтра Харлампию уже по-иному. Уныло брел по лесу и вздыхал, не радовался ни солнцу, ни птицам. Растерянная Тосемья спрашивала его:
  -- Почему ты так невесел? Ведь совершил ты еще больший подвиг, отказавшись от серебра!
   Но Харлампий ворчал и считал часы до вечера, а из-под лап лиственницы смотрел на него спокойный Кайгус.
   Настало время третьей платы.
  -- Что возьмешь ты, - вопрошает Кайгус, - отражение заката в лесном озере или сто рублей золотом?
   "Ну вот уже и самые настоящие деньги! - ликует Харлампий. - И на что мне сдалось отражение заката в невесть каком озере? Проку будет столько же, сколько от паутины с листьями!"
  -- Беру золото, мойе! - решил Харлампий.
  -- Какое? - насторожился Кайгус.
  -- А то, что звенит в твоем мешочке.
  -- А-а, тогда бери, - согласился Кайгус.
   Схватил обрадованный Харлампий мешочек и схоронил его под половицей.
   На следующий день работа заканчивалась, последние сопра на карту нанести оставалось. Только это Харлампия и радовало, а то совсем неуютно в лесу стало. Тучи закрыли небо, ветер завывает, однажды Харлампий чуть в болоте не увяз. Выбрался из трясины грязный и мокрый, спрятанным золотом утешается. Что, думает, напоследок ему Кайгус предложит за верную службу?
   Вот время окончательной расплаты пришло.
  -- Итак, выбирай, - говорит Кайгус. - Даю тебе, замерзшему, солнечный луч или сто рублей огнищем!
   Задумался Харлампий. Сомнение его опять взяло. Что это за огнище? Не зря же Тосемья предупреждала... "Кайгус мне его после золота предлагает, а значит, и цены оно неимоверной!" - решил Харлампий.
  -- Беру сто рублей огнищем, мойе!
  -- Бери.
  -- Да где ж они?
  -- А я уже положил их в твой схорон под половицей.
   Бросился Харлампий проверять, отодрал половицу, сунулся, было, а оттуда поток черный, зловонный и горячий ударил и покрыл его всего! Вмиг черный поток обернулся огненным и охватил избушку, а Харлампий-то и вовсе в огне пропал, сгорел без остатка!
   Вырвался из земли и водный поток - Тосемья-река тщилась Харлампия спасти да куда там! Едва успела свиток карты подхватить и уйти обратно под землю.
   А в доме Мониных в ту ночь никто не спал, предчувствие такое было. Ефим пробовал ларец открыть, потому что Харлампий сыну срок называл, и срок давно вышел, вот и хотел Ефим осмотреть наследство. Как вдруг замок с ларца сам собою отпал. Удивился Ефим, прикоснулся, было, к крышке ларца, да и отпрянул, обжегшись о раскаленные металлические полосы. И слышит - кто-то окликает его. Поворотился и увидел девушку - косы черные, глаза синие.
  -- Беги, Ефим! - закричала она и бросила ему свиток. - Пуще всего береги теперь эту карту! Из-за нее отец твой лютую смерть принял. Теперь беги же! Я не могу долго сдерживать огнище Кайгуса!
   Поклонился ей Ефим, взял карту и кинулся вон из дома. Тотчас откинулась крышка ларца, хлынула из него черная вода, закапала по углам и, обернувшись огнем, спалила усадьбу Мониных. Только мать и смог вынести из дома Ефим. Говорят, грустил сильно после о девушке, думал, что погибла она, его спасая.
   Перебивался потом Ефим случайными заработками, богатства лишившись. Мать схоронил, распродав немногие оставшиеся вещи. Но с картой не расставался, все хотел в заветные края податься, но боязно ему было. А после революция грянула, война. Не до того стало. Ефим, сказывают, художником сделался, а рисовал ли скрытные карты - не знают люди.
  
   * * * * *
  
  -- Да, славно ты сказки рассказываешь, дядя Захар, - произнес после длительного молчания Малтин. - Заслушаться можно!
   С последним замечанием не мог не согласиться даже Антон.
  -- Они мне то же самое говорили, - ответил Полуянов.
  -- Кто?
  -- Туристы. Слушали-слушали, да и пропали!
   Кое-какие интонации лесника показались Малтину подозрительными. Уж не рехнулся ли часом старый дядя Захар и не принялся ли подгонять действительность под древние легенды с помощью преступлений? Нет, нет... Слишком это невероятно и глупо, никак не согласуется с натурой Полуянова, который при всей своей близости и любви к миру сказаний и преданий оставался человеком рассудительным и приземленным.
  -- Это не выдумки, - твердил между тем лесник. - Обратитесь в архивы Красноярска, и вам докажут, что Харлампий и Ефим Монины на самом деле проживали в наших краях!
  -- Излишние хлопоты, - ответил Малтин. - Мы должны заниматься пропавшей туристской группой, а не сомнительными преступлениями столетней давности.
  -- А мне интересно, - признался Антон. - Занятно будет проверить, существовали ли эти люди? С вашего позволения, господин капитан, я пошлю запрос в Красноярск.
  -- Валяй.
   Лесник посмотрел на помощника следователя уже куда благосклоннее.
  -- А где теперь находится карта Харлампия Монина? - спросил Антон.
  -- Неизвестно! - развел руками Полуянов. - Такая кутерьма поднялась с восстаниями и войнами - не только карты, а целые библиотеки пропадали! Разве было кому дело до кусочка бересты с непонятными закорючками? Так и пропал свиток бесценный, где все сопра были обозначены!
  -- Сколько их всего? - спросил Малтин.
  -- Это только Харлампий знал.
  -- Но не меньше четырех, правда? Ты же сам сказал, что Очунье находится в круге от четвертого сопра. Следовательно, по крайней мере, еще три знака совсем недалеко отсюда, так? Как велики круги?
  -- Трудно сказать, - пожевал губами старик. - У каждого сопра круг своей величины, размеры каждого знал опять же только Харлампий. Он многое знал, про то ему Кайгус сообщил...
  -- Но как же ты тогда определил, что Очунье входит в круг сопра?
  -- А по страхостям, что тут обретаются. Разное чудится... То огоньки по веткам скачут, то плачет кто-то или, наоборот, хохочет, заливается, а то являются вдруг белые и черные мурии, окаяшки проклятые, детки и слуги Кайгуса, их у него много в подчинении.
  -- Знак сопра недалеко отсюда?
  -- Да, рядом.
   Малтин и Антон переглянулись.
  -- И можно взглянуть на него? - спросил следователь.
  -- Да на здоровье! Пешком дойдем!
   И они отправились в самую чащу, прокладывая путь через раскидистый папоротник. Альба, конечно, увязалась за ними. Всеми забытый Борис Дольнев был единственным, кто проводил их взглядом. После он, не торопясь и поминутно озираясь, начал спускаться к реке.
   Лесник же со следователем и его помощником скоро достигли заветного дерева. Это была огромная лиственница, заметно возвышающаяся над остальными деревьями. Верхушка у нее обгорела - видимо, туда попала однажды молния. Примерно на высоте человеческого роста виднелся старый затес с полустершимся изображением. Лиственницу опоясывал нехитрый лабиринт из выложенных кругами камней, тронутых рыжеватым лишайником - в траве лабиринт не сразу был заметен. Антон поинтересовался, не нарушают ли они какого-нибудь запрета, двигаясь к дереву напрямки, перешагивая через круги камней? Лесник ответил, что все в порядке.
   Лишь приблизившись вплотную к лиственнице, можно было разглядеть изображение на затесе. Наверху располагался неровный круг, потом стилизованный рисунок черепа медведя и внизу несколько пересекающихся линий.
   Здесь, на священном месте, было хорошо, не смолкал птичий гомон, и в трепетании ветвей угадывались движения белки, напуганной появлением людей. Нет и намека на присутствие кровожадного хозяина и примет сложного угрюмого культа - за исключением лабиринта, конечно. Антон заметил, что осыпавшиеся серые чешуйки коры окрасили почву под деревом - эта обычная деталь привычного мира неожиданно успокоила его, взволновавшегося было при виде символов на затесе.
  -- Это и есть сопра Кайгуса! - произнес торжественно Полуянов.
  -- Четвертый? - уточнил Малтин.
  -- Так его называли кеты-промысловики. Может кто-то из них видел карту Харлампия.
  -- Сколько еще сопра в окрестностях Усть-Ключа?
  -- Пять. Второй у поселка Верейное, шестой в тайге между шоссе на Томск и Красноярск, оставшиеся три, безымянные, раскиданы в верховьях Вортолнут.
  -- Ты их посещал?
  -- Посещал, но не навещал! - хмыкнул старик. - То есть, раз или два сходил, но не более. Во-первых, далековато это от моих участков, а во-вторых, от сопра лучше держаться в сторонке. Я даже воспротивился, было, когда землю под дом мне предоставили слишком близко к Очунью. Не такое уж это приятное соседство. Но господин мэр, конечно, моим прежним советам следовал, а тут уперся - любой лес, мол, охранять надо, не вечно же от идолов бегать!
   Малтин побродил в лабиринте, потом подошел к дереву и осторожно коснулся глубоко вырезанных в стволе лиственницы изображений.
  -- Что означают эти символы?
  -- Э-э, Никита! И промысловики давно забыли!
  -- Лиственница, кстати, очень знакомая...
   Следователь полез в карман, вытащил пачку фотографий и принялся их лихорадочно перебирать. Обнаружив ту, что искал, показал Антону.
  -- Узнаешь?
   На фото была Полина. Она стояла, прислонившись к лиственнице, и улыбалась загадочно. Без всякого почтения к священному знаку она закрывала его спиной, но затес немного выглядывал из-за ее головы.
  -- Дядя Захар, ты показывал туристам сопра Кайгуса?
  -- Нет! Игнат просил меня, я обещался ему, но не успел - ребята пропали.
  -- Понятно.
   На обратном пути Антон заметил, что лесник, пропустив полицейских вперед, сам отошел от сопра, пятясь и быстро кланяясь.
  -- Уникальный памятник сибирской старины! - восхищался по дороге Антон. - Я думаю, что камни для лабиринта принесла с кряжей, что к западу от города.
  -- Надеюсь, ты уделишь внимание этой теме лишь на досуге, - недовольно пробурчал Малтин. - Мы не должны отвлекаться от расследования.
  -- Но вы же сами предложили пойти взглянуть на сопра!
  -- Не из одного лишь чистого любопытства. Я проверил поверхность земли у лиственницы и между камней. Обычно таким местам поклоняются и оставляют различные подношения. Я нашел кучки мелких костей - очевидно, куриных или гусиных, шелковые ленточки, россыпи монет и кое-что поценнее...
   Малтин показал своему помощнику два кольца и кулон, отделанные яшмой и малахитом.
  -- Готов поклясться, Антон, что знаю, кому принадлежат эти украшения.
   Помощник был догадлив.
  -- Той девчонке, Полине!
  -- Возможно.
  -- Среди монет есть новые?
  -- Понимаю, о чем ты. Сопра и сейчас поклоняются...
  -- Да, да, - зашептал Антон, оглядываясь на отставшего лесника. - Это Полуянов, точно! Он относится к этой легенде очень серьезно. Вы бы видели, как он покидал священное место! Пятился, кланялся и шептал заклинания! Он явно что-то скрывает!
   В устах Антона собственные подозрения показались Малтину сомнительными.
  -- Ну-ну! Не преувеличивай. Какой криминал в том, что пожилой человек оправляет скромные ритуалы? Просто он хочет сохранить это в тайне, чтобы не считали его выжившим из ума отшельником. Будем уважать его желания и верования. Возможно, дядя Захар и замешан в исчезновении туристов, но только косвенным образом... Его скорее использовали, но кто?
   Вернувшись на поляну, Малтин поблагодарил Полуянова, взял с него обещание в случае необходимости вновь явиться для разговора и отпустил. Лесник с собакой ушел, а Малтин осведомился, где следующий свидетель.
  -- Он к реке спустился, - сообщил один из полицейских.
  -- Что же, спустимся и мы, - пробормотал Малтин. - Пойдем, Антон.
   Сквозь сучья поваленных деревьев с налипшими сухими водорослями они уже издали увидели Бориса. Тот сидел на корточках у самой воды - там, где раскинулась широкая отмель из гальки и плавунца. Казалось, что он мыл руки или споласкивал какую-то посудину. При оклике Антона почтальон резко поднялся и поспешно двинулся навстречу полицейским. Пока те представлялись и кратко передавали суть дела, Борис пытался под курткой согреть окоченевшие кисти рук.
  -- Со слов лесника Полуянова известно, что вы посещали лагерь туристов. С какой целью? - спрашивал Малтин.
  -- Я должен был поставлять им почту - в основном, конечно, пакеты, бандероли.
  -- Когда в последний раз вы доставили им почту?
   Борис замялся.
  -- Вспоминаю, что утром 26 апреля.
  -- Было ли что-нибудь необычное, странное в их разговорах, поступках?
  -- Не..., - Борис прокашлялся. - Нет. Расписались, как положено в квитанциях, дали на чай и все.
  -- Больше вы их не видели?
   Борис закрыл глаза и помотал старательно головой.
  -- Нет.
  -- Во время посещения лагеря вы общались с туристами?
  -- Ну... практически нет, здоровался-прощался.
  -- Почему же вы так торопились сюда?
  -- А...ну...как бы объяснить...Я...
   Не дожидаясь ответа, Малтин внезапно направился к отмели, где недавно сидел Дольнев. Склонился к воде, пошарил меж камней и поднял из реки большую тропическую раковину. Из ее нутра устремилась вниз скопившаяся там вода и ударила по прибрежной белой гальке, затемнив ее поверхность. Борис зажмурился, а Антону почудилось, что следователь задействовал раковину, точно перчатку, и незримо хлестнул ею по длинному простодушному лицу почтальона, немедленно пошедшему красными пятнами.
  -- Ваша вещь?
  -- Нет, то есть... Да, конечно, моя!
  -- Поясните, пожалуйста.
  -- Мне ее подарили.
  -- Кто?
  -- Девушка из лагеря. Ее звали Полина.
  -- Значит, вы все-таки общались с туристами?
  -- С ней общался.
  -- Почему же вы солгали, господин Дольнев, утверждая, что не поддерживали ни с кем из туристов близких отношений?
  -- Ох, не говорите так! Понимаете, моя мать не одобрила бы это знакомство. Она с большим трудом устроила меня на теперешнюю должность, где я бы... ну... в общем, мама очень бы огорчилась. Хотя и огорчаться-то не из-за чего... Никаких близких отношений с Полиной у меня не было... - Борис помолчал. Вытер лицо и продолжал. - Она всего-то мило болтала со мной иногда, шутила, а как-то подарила раковину. Такая красивая вещь!.. Мне никто и никогда не делал подарков...
  -- А зачем же вы тогда избавились от этого ценного подарка?
   Борис снова замолчал, бледнея и краснея попеременно.
  -- Вы суеверны, господин Дольнев?
  -- Да, наверное... Жутко, просто жутко суеверен! Мать говорит, что от покойников лучше держаться подальше. Я и струхнул, то есть... Просто я суеверен, да!
  -- Ну, положим, о покойниках говорить рано.
  -- Ага, ага! Ерунду я сказал... Но предчувствие у меня было нехорошее. Я как услышал о том, что вроде недоброе на Очунье случилось, так и помчался сюда. Думал, может хотя бы Полина... Жаль, жаль, да... Я видел, ей не хотелось расставаться с раковиной, но она мне ее все же подарила... Я ценю ее отношение.
  -- М-да, раковина замечательная, - признал Малтин и, подумав, отдал ее Борису. - Держите! И больше не топите подарки в реке. Да, и, кстати, вам будет полезно поменьше слушать вашу матушку. Живите своим умом, пора уже!
  -- Спасибо.
  -- Не стоит благодарностей, я лишь возвращаю вам то, что вам принадлежит. До свидания, господин Дольнев. Мы с вами еще увидимся, не сомневайтесь.
   Прижимая к себе раковину, Борис побрел вверх по склону.
  -- Он точно что-то знает, - сказал Малтин помощнику. - Но вызвать его на откровенность будет гораздо труднее, чем Полуянова.
   Оставшуюся часть дня полицейские потратили на необходимые формальности и обыск ближайшего района леса с помощью собак, термосканеров и вертолета, но эти усилия оказались безрезультатными. Туристы пропали именно из лагеря. Правда, рядом пролегала большая дорога, которой могли воспользоваться неизвестные преступники. Поэтому решено было охватить поисками и Усть-Ключ, где, очевидно, находилась некая Башня, которую посещал Олег Антипин.
   Кроме того, Малтин распорядился найти охотника Бердникова - избушка его была заперта, а также установить по возможности номер машины, наезжавшей в лагерь.
   Домой следователь явился вечером с пакетом пельменей и бутылочкой уксусного подлива с молотым черным перцем. Малтин успел застать своего сына, который уже собирался куда-то.
  -- Ужинать будешь?
  -- Поем в центре, - ответил Вадим.
  -- И что за охота тебе тащиться в центр города, не понимаю! - сказал Малтин, с наслаждением вытягиваясь на диване. - Меня к вечеру ноги не держат, а ты собираешься танцевать.
  -- Своими ногами, заметь.
  -- Не задерживайся слишком - завтра тебе в университет. Дождешься, что пошлю за тобой патрульную машину.
  -- Неплохо! Сэкономлю деньги на такси.
  -- Шутки в сторону! Лучше скажи, в детстве ты играл в такую игру: надо в одиночку обежать лес - я имею в виду те лесные участки у нас в городе, которые разделяют кварталы?
   Вадим наморщил лоб.
  -- Играл, точно играл! Это была проверка на храбрость. Глупо, конечно... Считалось, что в лесу надо убежать от страшилища и вернуться на освещенное место. Полагалось даже стишок говорить. Как же он звучал?.. А! "Медоедка, чур-чура! Не догонишь ты меня, добежал я до крыльца!"
  -- "Медоедка"? Хм, любопытно...
  -- Между прочим, я всегда выигрывал! - похвалился Вадим.
  -- А что, были и проигравшие?
  -- Безусловно! Те, которых страшилище догнало и ам-ам! - рассмеялся Вадим. - Не обижайся, это я для поднятия аппетита! Пока!
   Сын убежал, а Малтин поужинал, приготовил себе чай с лимоном и уселся в кресло перед прозрачными раздвижными дверьми, выходящими на террасу. Ему надо было подумать.
   На улице стемнело. Пошел накрапывающий дождь - видимо кто-то предпочел солнечному лучу золото, а отражению заката в лесном озере - серебро. Или не стоит клеветать на дождь? Вон, сколь красивы капли на стекле... Кайгус вполне мог в своем искусительном выборе противопоставить их чистоту звонкой монете.
   Машины, проезжавшие по улице, включили фары: свет от них был тусклым и расплывчатым во влажной и промозглой мгле.
   Малтин, наслаждаясь теплом и уютом, шевелил пальцами в теплых домашних носках, отхлебывал чай и улыбался. Было хорошо отчего-то. Какая-то птица с криком сорвалась в ветки и нырнула в лес, подступавший к дому следователя. Ее испугали разом зажегшиеся фонари.
   А Малтин сразу подумал о пропавших туристах. Должно быть, им тоскливо и совсем холодно сейчас в лесу... Они же наверняка в тайге. Где-нибудь... в глубине. Откуда не достать, не выбраться. Где же еще им быть? Да, странное дело... Наметки есть, не исключено, что все окажется просто, хоть и не верится. Но даже если разгадка окажется проста, то и тогда дело группы Валавина для Малтина и потом будет выделяться из ряда прочих, потому что позволило вдруг ощутить весьма непонятные переживания, посредством древних легенд осознать, как крепко он прирос к этому новому городу, совсем иначе теперь смотрит на обычный лес, подмечает его краски и запахи. Кстати, началось это не после первой истории о Кайгусе, а когда он увидел фотографию Полины Приймак.
   - Вот так-так, - произнес Малтин вслух свою обычную присказку.
  
  
   ГАЛЕРЕЯ 11
  
   Для Майи всегда было трудно с ходу включиться в учебу. И происходило это не только после каникул, но почти каждый день, особенно осенью и зимой. Тогда особенно часто ее посещали тревожные и смутные сновидения, которые, впрочем, хороши были тем, что заставляли Майю стремиться в университет, чтобы поскорее очутиться среди подруг и друзей, окунуться в привычную суету, где нет места странным образам и мрачным фантазиям. Однако на первой же лекции она вновь впадала в дремотное состояние и без устали рисовала на обрывках бумаги птичьи силуэты, звезды, волнистые линии, а также другие изображения, совершенно путанные, являвшиеся к ней ночами.
   Полностью она приходила в себя на лекциях по курсу теории искусств, который вел профессор Каткарт, элегантный, любезный и требовательный. Майе и остальным студенткам он нравился тем, что при упоминании всяких легендарных красавиц имел обыкновение указывать на какую-нибудь из девушек и говорить: "А выглядела она ... ну примерно как вы, дорогая!" С начала курса Майя успела уже побывать Еленой, Гвиневерой и Джульеттой, а, к примеру, Лида Беляева - Эсмеральдой, хотя была блондинкой маленького роста.
   Но весной все было по-иному. Майя просыпалась, улыбаясь наступавшему дню. Свежий воздух, сосны, первые цветы, солнце, взлет в небеса на фуникулере подхватывали ее и не давали грустить и хандрить, мигом доставляли в университетский городок, где было вдосталь приятных впечатлений, дружеского участия, милых комплиментов и интересных до необычайности сведений.
   Вот и сегодня Майя была полна благожелательности по отношению к окружающим и даже простила профессору Каткарту, что венец очередной красавицы достался невзрачной Оксане Сверкан.
  -- Все, чего я хочу, дамы и господа, так это того, чтобы вы мыслили по-новому, то бишь, образно, нестандартно, глубоко, - говорил Каткарт. - Поэтому предлагаю вам давнюю, веками проверенную, но при этом бесконечно растущую и универсальную схему, которая пригодится вам не только на будущих экзаменах, но и в дальнейшей жизни, призовет к чудесному диалогу с собой, другими людьми, миром, Вселенной...
   Тут профессор сделал паузу, подошел к нескольким студентам, глянул на их записи, кивнул и продолжал:
  -- Сейчас я получил подтверждение высказанной ранее мысли об универсальности - и что примечательно, универсальности бессознательной - предлагаемой мною схемы. Желая зафиксировать необходимые сведения, вы расположили их по ячейкам, ответвляющимся от центра, то есть изобразили некое подобие дерева. Еще в средние века точно такие же схемы служили в качестве иллюстраций целого сложного, состоящего из многих элементов, организованных иерархично. Можно привести в качестве примеров родословное или генеалогическое древо, а также алхимическое древо, любовное древо, описанное в провансальской поэме XIII века Матфрэ Эрменгау, или же древо человеческой жизни с гравюры Годдарда...
   Профессор включил проектор и продемонстрировал студентам вышеупомянутую гравюру и далее, по ходу лекции, вызывал на белый экран все новые картины.
  -- ...древо праведности с миниатюры из книги испанского аббата Белатуса "Комментарий к Апокалипсису", иллюстрирующий слова 91-го псалма "Праведник цветет, как пальма, возвышается, подобно кедру на Ливане". Или же вот древо собрания богов с тибетской иконы... Существуют древо жизни, древо плодородия, древо центра, древо восхождения, небесное древо, мистическое древо, шаманское древо, древо познания, древо нисхождения, древо подземного мира, космическое древо... Что же получается в целом?
  -- Лес дремучий! - выкрикнули из аудитории под общий смех.
   Но Каткарт, сам склонный к иронии и шутке, на сей раз лишь досадливо поморщился и позволил ответить Оксане:
  -- Мировое древо!
   []
- Именно! Arbor mundi! Или же Ось мира - Axis mundi! Бессмертный образ, воплощение универсальной концепции мира. Его можно встретить и на орнаменте, и на архитектурных сооружениях, и в текстах, и играх, ритуалах, танцах самых разных народов и эпох. И сегодня, чтобы объяснить что-то доходчиво и быстро, вы рисуете древоподобную структуру. Даже государство, любой социум вписываются в структуру Мирового древа. Психологам известен так называемый тест Коха, доказывающий, что на определенном этапе развития ребенка образ дерева постоянно появляется на детских рисунках. Карл Густав Юнг считал, что корни дерева символизируют истоки бессознательного, ведущих к сознательному, то есть "стволу", а затем превращающихся в сверхсознательное - "листву" и "крону". Такой вывод он сделал после изучения старинных алхимических трактатов о трансмутации металлов и набросков пациентов. Суть в том, что человек на микрокосмическом, собственном, уровне продолжает макрокосмический процесс - открывает сферу бессознательного с одной стороны, а с другой движется к духовному идеалу.
  -- Карабкается на дерево? - спросил Вадим Малтин.
  -- Не так скоро. Герою скандинавского эпоса Одину пришлось девять дней провисеть на Мировом древе Иггдрасиль, чтобы обрести свое духовное сокровище - сокровенные руны и таинственный мед поэзии. В "Старшей Эдде" Один так и говорит о себе: "Знаю, висел я в ветвях на ветру девять долгих ночей... Девять песен узнал я от сына Бельторна, меду отведал... Стал созревать я и знания множить, расти, процветая; слово от слова слово рождало, дело от дела дело рождало. Руны найдешь и постигнешь знаки... Умеешь ли резать? Умеешь разгадывать?... Умеешь ли спрашивать? Умеешь молиться и жертвы готовить?.. Заклинания я знаю - не знает никто их... Знаю второе... Знаю и третье..." После испытания Один становится богом поэзии и покровителем певцов-скальдов. Большинство исследователей полагают, что жертвоприношение Одина следует рассматривать как посвящение в шаманы - в некоторых культурах людям, которые готовятся стать шаманами, полагалось несколько дней и ночей просидеть на дереве. Мировое древо в этом случае выступает в этом случае в роли Древа познания. Мы встречаем его на первых же страницах Библии, а также в древнеегипетской "Книге мертвых" - там содержится приглашение умершему, чтобы он в виде птицы спустился на прекрасную сикимору с плодами жизни. Стоит их отведать, и ты уподобишься богам, откроешь великую тайну, познаешь свою сущность и обретешь бессмертие. Кто мне скажет, почему же дерево было выбрано в качестве символа жизни и бессмертия?
  
- Оно рождается из крошечного семечка, - тотчас ответила Оксана. - И достигает неба. Даже если срубить дерево, оно может возродиться.
  -- Правильно. В хеттских преданиях умирающий и воскресающий бог Телепинус предстает перед вечнозеленым деревом eia, которое описывает так: "С него свешивается руно овцы, внутри него овечий жир, зерно (бога) полей и вино, внутри него бык и овца, долгие годы (жизни) и потомство". У хорошо известного вам Кощея Бессмертного жизнь тоже хранится на дереве и заключена в целую цепочку объектов - от яйца до сундука. Это своего рода лабиринт, который нужно преодолеть герою. А кого можно встретить в лабиринте?
  -- Минотавра, - ответил теперь уже Вадим.
  -- Еще кого?
  -- Ариадну, - ответила Майя.
  -- То есть зверя и женщину. Хеттский ритуальный текст гласит: "Под небом вы (деревья) зеленеете. Лев спал с вами, леопард спал с вами, медведь же взбирался на вас". А на стенной росписи гробницы египтянина Панехси мы видим женское божество в ветвях, оно поит "влагой глубин" больного. Кроме того, божество выполняет и материнские функции - в восточном искусстве мать Будды Майю...
   Последовал учтивый кивок в сторону заулыбавшейся Майи.
  -- ...традиционно изображают под деревом ашока. Женщина, как хранительница древа жизни, постоянно преподносит мужскому персонажу различные дары с целью увеличения его плодородной силы: это может быть не только мед, но и молоко, вино, сок, кровь, семя, яблоки Гесперид... Да-да, согласен, эротический контекст тут явный, особенно что касается "влаги глубин".... Ну-ну, не отвлекаемся! В конце концов, женщина, хранительница Древа, и мужчина, явившийся за сокровищем, который становится умирающим и воскресающим богом, вступают в священный брак. Примеры, дамы и господа...
  -- Адонис и Мирра!
  -- Осирис и Исида!
  -- Таммуз и Иштар!
  -- Аттис и Кибела!
  -- Достаточно. Говоря иначе, тамариск, ива, мирра, сикимора, миндаль, гранат, виноград. Кстати, о винограде. Он доказывает, что древо жизни может олицетворять и мужскую силу, так как виноградная лоза - атрибут Осириса.
  -- А еще всевозможные растительные фаллосы, профессор, - подсказал Вадим.
  -- Совершенно верно. Тирс Диониса, увенчанный шишкой, выводит нас к новогодней елке - символу возрождения и новой жизни. Особо почитались спаренные деревья - думаю, не надо пояснять почему. В сказках герой, победив врагов, спасается из подземного царства смерти, взобравшись на чудесное дерево, откуда его уносит птица вместе с сокровищами и вызволенной из неволи царевной. Вдумайтесь, сколь прекрасна эта образная система наших предков - достойнийший спасается посредством жизни, любви...
   Каткарт даже вздохнул умиленно, не забыв, однако, проследить взглядом за Вадимом, который достал из сумки банан и, многозначительно поводя бровями, предлагал отведать его соседкам. Профессор тотчас отобрал у Вадима плод и заметил:
  -- Господин Малтин, видимо, намерен уподобиться змею-искусителю. Разве вы не знаете, что в некоторых странах предлагать дамам неразрезанный банан - верх неприличия?
   После чего Каткарт вытащил из кейса миниатюрный серебряный ножичек, поделил банан, разложил на столь же маленькой тарелочке, также извлеченной из кейса, и раздал ближайшим студенткам.
  --
Мировое древо - это еще и система координат, - продолжил он лекцию. - Своеобразная карта. Причем не только пространственная. По вертикали Древо соединяет не только верх и низ, небо и землю, подземный огонь и небесную влагу, но и прошлое, настоящее и будущее, а также день и ночь, предков и потомков, то есть карта еще и временная. Человека, делимого на голову, туловище и конечности можно уподобить Древу с его членением на корни, ствол и крону. К каждой из трех частей Мирового древа отнесен свой класс существ: наверху птицы, у ствола олени, лошади, человек, под землей змеи, лягушки или вовсе фантастические чудовища. Дерево Хулуппу из шумерского эпоса о Гильгамеше населяют змея (в корнях), дева Лилит (в стволе), птица Анзуд (в ветвях). Существует и концепция перевернутого Древа, русский заговор передает: "На море на Окияне, на острове на Кургане стоит белая береза, вниз ветвями, вверх корнями", а "Катха-упанишад" сообщает: "Наверху корень, внизу ветви, это вечная смоковница". Эвенкские шаманы устанавливают рядом со своими чумами перевернутые деревья, что указывает на особую геометрию потустороннего мира, где все отношения обратны земным - живое становится мертвым, а видимое - невидимым.
  -- Ага, вот почему нечистая сила не видела Хому Брута! - воскликнул Вадим.
  -- Без опаски могли путешествовать по разным мирам только шаманы. Возвращаясь с неба на землю, они наблюдали сначала ветви, а потом только ствол и корни. Позднее образ перевернутого Древа появляется в сочинениях мистиков и встречает нас, скажем, в книге Флудда "Священная философия и христианская вера". Горизонтальная же структура Мирового древа образуется самим деревом и объектами по сторонам от него - все они участники некоего ритуала. Цель - получение жизни, богатства, изобилия, как материального, так и духовного.
   - Значит, крест Господень - это...можно сказать... тоже Мировое древо? - запинаясь, спросила Оксана.
  -- В общем-то, да, неслучайно итальянский художник XIV века Пасино да Бонагвидо изображает Христа распятым именно на дереве.
   Оксана, до того прилежно конспектировавшая лекцию, не стала записывать это заключение.
  -- Сравнение с крестом будет более явным, если мы проведем через горизонтальную плоскость Древа две перекрестные координаты, которые делят схему на четыре части - говорил Каткарт, рисуя электронным карандашом для наглядности. - В результате получаем схему Мирового древа в виде квадрата, круга или же круга, вписанного в квадрат. Представление об этой схеме дают тибетские мандалы, ацтекские кодексы, шаманские бубны лапландцев, также это типичная структура города или страны в древнем Китае и Римской империи. Культовые сооружения - пирамида, зиккурат, пагода, церковь, менгир или дольмен - сохраняют тот же рисунок, полагая алтарь за воплощение Древа. Горизонтальная структура Arbor mundi моделирует времена года - весна, лето, осень зима; части суток - утро, день, вечер, ночь; стороны света - восток, запад, север и юг. В некотором смысле Мировое древо следует воспринимать как модель культуры, произрастание цивилизации из хаоса. Эта схема дарит нам ценные числовые константы, которые упорядочивают космос и позволяют нам выражать мир в знаковых системах. Это не только константа "четыре", но и "три", если мы будем членить Древо по вертикали - в культуре это триады богов, три героя или героини сказок, три высшие ценности, три попытки, три этапа любого процесса. Майя, назовите их, пожалуйста!
  -- Возникновение, развитие и завершение, - ответила Майя.
  -- Правильно! О константе "четыре", получаемой при членении Древа по горизонтали, мы уже говорили. При сумме двух первых констант получаем также "семь" - это синтез статического и динамического аспектов Вселенной, ибо если "три" - это движение, то "четыре" - это неподвижность. Умножение "три" на "четыре" дает нам константу "двенадцать" - число месяцев, апостолов христианства, знаков зодиака и так далее.
  -- Похоже на урок математики, - заметил Вадим.
  -- Эта математика, господин Малтин, поможет вам не потеряться в жизни, найти нужные ответы, научит за частным видеть целое.
  -- Вы имеете в виду, профессор, что, образно выражаясь, каждый из нас обязан достичь кроны Мирового древа? - спросила Лида Беляева.
  -- Да, достичь кроны - великий подвиг, - отвечал Каткарт. - У корней бродит дракон Нидхегг, а гавайские легенды предупреждают, что древа жизни и смерти суть одно Древо, и надо угадать, по какой стороне ствола взбираться на небеса - живой и зеленой или сухой и мертвой? Но, даже достигнув кроны, вы еще не окончите путешествие. Взгляните...
   Каткарт набросал рисунок дерева, спроецировал его на лекционный экран и, простучав по клавиатуре, развернул изображение так, что теперь студенты смотрели на дерево сверху - крона превратилась в окружность хаотически переплетенных линий.
  -- Видите? Крона - это лабиринт, который хранит ответы на ваши вопросы. Возможно, разгадка зависит от разновидности лабиринта, его структуры. Существуют три наиболее распространенные структуры. Первый - греческий, из мифа о Тесее. Это простейший лабиринт, организованный вокруг центра. Выбраться из него несложно, но здесь живет чудовище - Минотавр, мы уже сегодня его вспоминали. Он берет на себя некие функции лабиринта, можно сказать, что некоторые коридоры и галереи открываются прямо...хе-хе... в пасть Минотавра! Не забывайте о птице Анзуд, обитающей в ветвях. Она выглядит как огромный львиноголовый орел, обладающий хтонической природой, то есть и губит, и исцеляет. Между прочим, птица Анзуд дала начало геральдике, наш двуглавый российский орел ведет свое происхождение от этой чудовищной птицы. Но я отвлекся, извините... В греческом лабиринте вы получаете нить Ариадны. Я однако считаю, что проводником была сама Ариадна, а нить она плела из собственной одежды и к победному концу осталась совершенно обнаженной. Тут можно выстроить интересную теорию и уподобить, к примеру, коридоры лабиринта тернистым путям познания истинной любви, Минотавра - бурным порывам страсти и инстинкту, а Ариадну - долгожданной награде герою, что преодолел все тупики и победил чудовище!
  -- Мне нравится эта теория, - сказал Вадим. - Профессор, можно о ней подробнее?
  -- В другой раз, - профессор посмотрел на часы и заторопился. - Вторая разновидность лабиринта - маньеристическая. Выход всегда один и найти его можно лишь путем проб и ошибок. Наконец, третья разновидность - это ризома, структура без центра, периферии и выхода. Тем, кто желает досконально изучить крайне сложную структуру ризомы, я советую обратиться к трудам Делеза и Гаттари. Я допускаю и симбиоз различных структур лабиринта, когда ошибки может подбрасывать Минотавр, ризому ткасть Ариадна, а в прохладе критского дворца отдыхать птица Анзуд! Места всем хватит. Кого же избрать в помощники? Нить Ариадны? Или саму Ариадну? Свой ли пытливый ум? А может переменчивые чувства и интуицию? А не придется ли использовать, в зависимости от обстоятельств, и то, и другое, и третье, и пятое, и десятое? Важно определить, в переходе какого лабиринта ты находишься...
   Неожиданно лекция была прервана появлением в аудитории Дианы Комлевой, секретаря ректора. Высокая, стройная, с тяжелой короной медных волос, одевалась она почти всегда лишь в красное и черное, и считалась общепризнанной красавицей.
  -- Извините, господин профессор, - сказала она, внимательно рассматривая студентов из-за густо накрашенных ресниц. И остановила взгляд на Майе. - Вызывают студентку Киверник. Очень важное дело. Отпустите ее, пожалуйста, на секунду.
   Каткарт был явно недоволен.
  -- Диана, до окончания лекции всего десять минут! Нельзя ли подождать?
  -- Нет, - ответила Диана, упорно продолжая смотреть не на профессора, а на Майю. - Ее требуют сейчас же. Это ненадолго.
   Пока они пререкались, Вадим доверительно шепнул приятелю:
  -- Хм, с такой Ариадной я бы нашел выход из любого лабиринта! Особенно если она будет плести нить из своей одежды.
   Майя услышала эту реплику и подумала, глядя на холеное и непроницаемое личико секретаря: "Да, но Диана запросто сыграет роль и Минотавра!" Университетская красавица ей никогда не нравилась.
   Когда профессор все же уступил, до окончания лекции оставались совсем уж считанные минуты. Майя сама была недовольна, что ее отвлекли от столь интересной темы.
   В коридоре Майю дожидался Борис Дольнев.
  -- Привет, - сказала она. - Чего тебе?
  -- Получи телеграмму.
  -- О, Боже! - простонала Майя, лихорадочно расписываясь. - Ты не мог потерпеть немного, что ли?
  -- Это специальная заказная телеграмма, - оправдывался Борис. - Ее полагается вручать немедленно адресату, где бы того ни нашли, да и отправитель хорошо заплатил...
   Не слушая уже его и не прочитав текст, Майя скрылась опять в аудитории, а к почтальону подошла Диана, все время краткого разговора стоявшая неподалеку.
  -- Так значит, тебе нужно было просто передать Майе телеграмму? - отрывисто спросила она.
  -- Да, конечно. А что?
  -- Откуда ее прислали?
  -- Из Москвы.
   Диана кивнула и, звонко цокая каблучками по мозаичному полу, направилась к лестнице.
  -- Постой! Диана! - нагнал ее Борис. - Слушай, я не представляю, что делать, как вести себя... Меня допрашивал следователь, отец Вадима Малтина. Я, разумеется, ничего ему не рассказал, а все ж таки... Мне очень страшно, Диана! Я видел невероятные вещи, и ты их тоже видела, я знаю! Может, ты мне что-нибудь посоветуешь, а? Ведь...
   Он не договорил, пораженный мгновенной, но выразительной гримаской ярости, исказившей черты девушки.
  -- А теперь ты меня послушай, - тихо произнесла Диана, возвышаясь над Борисом. - Никогда ты меня в лагере не видел, ясно? К своим показаниям ничего не добавляй и больше помалкивай!
  -- Но в полиции рано или поздно узнают номер твоей машины...
  -- Не твоя забота! Ты только привозил пакеты, понятно?
  -- Понятно, но скажи, - Борис запнулся. - Это не ты сделала?..
   Лекция была окончена. Майя, укладывая книги, развернула и прочитала телеграмму. В ней Кир сообщал, что прилетает в Усть-Ключ 28 апреля.
  -- Экая важность! - проворчала Майя. - Из-за него так и не узнала, как выбраться из лабиринта!
   В коридоре она с удивлением заметила беседующих Диану и Бориса, причем почтальон весь дрожал, а секретарь что-то ему втолковывала, находясь на предельной грани раздражения, судя по выражению лица и энергичным резким жестам. "О чем они могут говорить? - подумала Майя. - И с чего вдруг Диана снизошла до просьбы почтальона и даже поругалась из-за этого с профессором?" Майя даже попыталась подкрасться к ним, чтобы подслушать разговор, но тут Диана и Борис расстались.
   Пришлось идти на занятия по психологии. Сегодня студентам предоставлялась возможность проводить тесты самостоятельно. На очереди был тест Ларисы Храмовой. Она разложила таблицы, листки и объявила:
  -- Внимание! В моем тесте четыре вопроса-задания. Сначала напишите, пожалуйста, какими качествами должен обладать идеальный конь.
   Все подумали и написали.
  -- Далее передайте свое виденье чайки.
   Передали, кто как мог.
  -- Сейчас напишите, какой кофе вы любите. Но не сорт, конечно!
   Все шумно вздохнули, ибо близился обед, и написали.
  -- Последний вопрос. Как вы представляете себе лес?
   Затем Лариса собрали ответы, а на требования разъяснить, в чем смысл теста, ответила:
  -- Результаты будут на следующем занятии. А пока я кое-что о вас разузнаю, - добавила она с хитрой улыбкой.
  -- Сплошные тайны! - воскликнула Майя. - Наверное, мы уже в лабиринте!
  
   * * * * *
  
   В размышлениях над тем, что приготовить семье на ужин, мама Майи вспомнила о глупой выходке дочери, этом дурацком пари и скором приезде Кира.
   Все-таки как это непохоже на Майю... Она же не была замкнутым человеком, с раннего детства легко обзаводилась друзьями, но предпочитала даже при непосредственном общении держать их на расстоянии. С годами окружение Майи постоянно менялось - не сразу, постепенно, точно песчинки водой вымывались, пока родители не замечали, что рядом с дочерью находятся совершенно незнакомые им дети, а сама она озабоченно хмурит лоб, когда ее спрашивают, куда подевались прежние друзья.
   Еля даже укоряла ее иногда за эгоизм, но Майя напрочь отметала все обвинения, заявляя, что расставалась с друзьями, чувствуя, как кончается время той или иной привязанности. Потому Еле снова приходило на ум сравнение с песчинками и медленно, но неустанно капающей водой, отмеряющей течение времени. В шестом классе Майя по заданию учителя сконструировала клепсидру - водяные часы. Она заперлась в ванной и затем, среди луж воды, с гордостью продемонстрировала неуклюжую клепсидру. Майя совсем промокла, волосы на затылке сбились, обнажив худенькую шею, как тогда на Уйлагыл, где забыли бедняжку после пикника. Сердце у мамы сжалось, и она обняла Майю... Не началось ли отстранение дочери от людей именно на озере, когда она осознала, что неожиданно ее могут оставить все, ввергнуть из веселого и шумного многолюдного праздника в тихое одиночество, оставив наедине с глубокими водами и дремучим лесом?
   Будто сейчас Еля видела свою Майю... Дочь разыскали на старом полуразрушенном понтоне, она играла с любимым плюшевым медведем, волосы и платьице на ней были совсем мокрые - она рассказала, что свалилась с понтона. "Как же ты выбралась, милая?" - спросил ее папа, подхватывая и укутывая в одеяло. "Медоедка спас меня" - ответила Майя и указала на игрушку. Да, наверное, с той поры привыкла она более полагаться на свои игрушки, то есть внутренние свои привязанности и убеждения, никого не подпуская слишком близко. Елена Павловна опасалась, что повзрослев Майя будет избегать и мужского общества - качество до поры похвальное, но после не сулившее полноценной жизни. К счастью, дочь избрала золотую середину - она ходила на свидания, искусно кокетничала, флиртовала и переживала состояния влюбленности, но никогда не теряла способности к трезвой оценке, разум ее и чувства пребывали в согласии. Нежно затененные глаза таили ясный проницательный взгляд.
   Как же она согласилась на это глупое пари? И о чем спорили Майя и Лида? Непонятно. Но следует выяснить. Елена Павловна решительным шагом направилась в комнату дочери. Майя пробудет в университете почти до конца дня и значит можно безбоязненно покопаться в ее вещах. Возможно, найдутся какие-нибудь сведения о Кире.
   Словно в заколдованное царство вступила Еля в комнату Майи. Везде все такое обыкновенное - письменный стол, книжные полки, кровать, лампа, окно, компьютер, аудиосистема. На стене репродукция "Красного квадрата" Малевича, голографические открытки на достаточно фривольные сюжеты античной и индийской мифологии - в течение суток содержание картинок менялось, эта новая мода не нравилась Елене Павловне, ей открытки казались чересчур живыми. В цветочные горшки Майя подсыпала светящиеся камушки, потому что боялась темноты, ценила красоту и тайком верила рекламе чудо-камушков, обещавшей "усладу взору, пользу вашей ауре и подпитку растению".
   Здесь живет Майя. Но кому известно, что происходит в этой комнате, когда закрывается дверь, а закрывает ее Майя очень часто? Что видит Майя из окна? Те же сосны, а может другие? Что скрывает под полосатым шерстяным покрывалом кровати? Вадим Малтин, знакомый Майи, прячет несколько порнографических журналов, Оксана Сверкан - потрепанный томик Лоуренса, а что Майя? На кое-где запрещенные темы в семье Киверников говорили свободно, тот же Лоуренс в блестящей суперобложке красовался на полке в гостиной. Майя должна была скрывать нечто настолько же отличающееся от тайн остальных, насколько и сама отличалась от других людей.
   Еля усмехнулась: "Все же я не смогла избежать этой извечной родительской убежденности, что твой ребенок - особенный!" и приступила к поискам предполагаемых писем и фото.
   Она нашла журналы мод и анатомический атлас, песенники и коробочку с греческими ракушками, которые из-за формы не могли быть использованы для написания имени на дне родника. В ящиках стола также были свалены набор циркулей, непонятных скребков, скальпелей, стержней. Еля тронула окоченевший кусок глины, обернутый в папиросную бумагу, бутылочки с чернилами и какой-то "Живицей", обнаружила портреты звезд кино и музыки и ячейки, заполненные мелом, кварцем, корундом, новогодние складные фонари и осколки керамики, вообще какой-то мусор - сухие листья, бересту, кедровые и сосновые шишки, солому, желуди, птичьи перья. Зачем это Майе?
   Елена Павловна проверила компьютер и не нашла ничего интересного. Она уже готова была прекратить поиски, но тут внимание ее привлекла выпуклость под ковром. Она пошарила рукой и извлекла толстый блокнот. С трепетом открыла его. На первой же странице значилась трогательная надпись: "Прошу вас, кто бы вы ни были, не читайте мой дорогой дневник! Благодарная заранее Майя Киверник". Поколебавшись, Еля решила: "Я ее мать!" и перевернула страницу. Ошеломленную Елену Павловну встретили нижеследующие строчки: "Ай-ай-ай! Как не стыдно! Люди, вам доверять нельзя. Читайте-ка лучше по мне, может, станете более внимательными и чуткими. А здесь оставляю вам tabula rasa".
   Удар был столь сокрушительным, что Еля отказалась от дальнейших поисков и на цыпочках покинула так и не расколдованное царство - комнату Майи.
  
   * * * * *
  
   Вечером дом Киверников опустел. Михаил Иванович сообщил, что задержится на работе допоздна, как это бывало часто, а Елена Павловна отправилась за покупками в центр города. Что касается Майи, то она, отнюдь не огорченная перспективой ужина в одиночестве, вернувшись домой из университета, приняла горячую ванну, сунула распаренные ножки в домашние войлочные сапожки, именуемые в Усть-Ключе "чунями", и села за уроки. Предстояло выполнить множество заданий, и Майя только порадовалась, что можно будет позаниматься в тишине. Квартира у Кинверников была большая и удобная, как и все квартиры в Дальних Соснах, звуки из гостиной или кухни не долетали до детской, но для Майи большую роль играло само сознание того, что она одна. Вероятно, поэтому занималась она чрезвычайно сосредоточенно и внезапно - именно так - завершила свои занятия, потратив на них куда меньше времени, чем предполагала.
   Обернувшись на пустоту комнат, внезапный, испугавший ее стрекот жалюзей на ветру и алый, обволакивающий бор закат, Майя увидела, как темно и одиноко стало дома. Лампа на столе и чудо-камушки в ее комнате были единственными источниками света, а далее была тишина, темнота и ранка, нанесенная меж лопаток закатным лучом, пробравшимся сквозь полоски жалюзей. В коридоре двигались какие-то тени. Теперь безмолвие угнетало, и Майя поспешила перебраться на кухню. Разогрела себе ужин. Она раскладывала на дедушкиной скатерти столовый прибор, когда зазвонил телефон.
   Это была мама.
  -- Майя, слышишь меня?
  -- Да.
  -- Поужинала?
  -- Собираюсь. А ты где пропадаешь?
  -- У приятельницы. Между прочим, от нее получила о твоем Кире любопытные сведения...
  -- Серьезно?! Откуда?! И что ты узнала?
  -- После! - отрезала мама и прервала связь.
   От Майи не укрылся несколько прохладный тон мамы - та все еще сердилась на дочь из-за мнимого дневника. Предположив, что сведения о Кире оказались неблагоприятными, Майя расстроилась. Она убрала прибор. Задумалась о Кире. Она поняла, что старалась поскорее управиться с уроками из-за того, что сегодня ночью прилетает Кир Торев, незваный, долгожданный, расплывчатых очертаний и намерений... Глупо, конечно. Не примчится же он к ней посреди ночи прямо из аэропорта?
   Но и не было никакого желания оставаться дома! Майя оделась и вышла на площадку перед домом. Здесь было, против обыкновения, пустынно, если не считать соседа из противоположного комплекса. Каждый вечер он выносил на улицу мольберт и старался уловить свет истекающих кровью суток, сверяясь иногда с альбомом Клода Моне. Нависшие над газонами перины можжевельника окрасились в багровый цвет. Сосед глядел на них, выпятив недоуменно губу.
   Майя улыбнулась при виде этой сценки, настроение у нее немного улучшилось. Она обогнула дом и очутилась на Янтарной улице, петлявшей по всему кварталу Дальних Сосен. Улица была ярко освещена фонарями и уже начинавшим флюоресцировать в темноте покрытием тротуаров и шоссе. Изредка проносились машины. Майя шла медленно, с наслаждением вдыхая вечерний воздух.
   Наверху, где располагались уступами отдельные коттеджи, хлопнула дверь и по лестнице сбежала к улице девушка, застегивая на ходу куртку.
  -- Лариса, привет! Куда так поздно?
  -- На дежурство в Башню. А ты?
  -- Просто гуляю.
  -- Проводишь меня до метро?
  -- Конечно.
   Девушки пошли рядом.
  -- Сегодня все испытывают мое терпение, - сказала Майя. - Сплошные тайны и недомолвки! Может, хотя бы ты мне откроешь смысл своего психологического теста?
  -- Ладно, - согласилась Лариса. - Я взяла тест из журнала. Там говорится, что качества идеального коня - это качества настоящего друга, виденье чайки - виденье женщины и любви, кофе - отношение к сексу, ну а то, как вы представляете себе лес - это то, как вы воспринимаете мир и жизнь.
  -- Храмова! - воскликнула Майя. - Отдавай сейчас же мой листок с ответами!
  -- Не могу, они в Башне. Я решила, что прочитаю их во время дежурства.
  -- Хорошо, я тебе разрешаю, но взамен ты дашь мне почитать ответы остальных!
   Лариса рассмеялась и согласилась.
   Они дошли до станции метро и простились довольные друг другом. Напоследок Лариса сказала что-то странное:
  -- Я думаю, что людям следует очень внимательно относиться к своим внезапным желаниям. Это воля звезд...
   И не договорив, она скрылась в подземной отдушине станции. Майя, не торопясь, двинулась дальше. Возвращаться домой все еще охоты не было. Но что заставляет ее столь упорно бродить по улице, томиться неясной надеждой, стремлением идти куда-то без конца и края? Неужели телеграмма незнакомого по сути человека? А может это действительно, как сказала Лариса, воля звезд? И почему бы не поехать сейчас в аэропорт и не глянуть украдкой на Кира? Издали. Он прилетает заполночь, уже скоро. Родители ее, конечно, вернуться раньше, но зато не надо отпрашиваться.
   Она решилась и села в пустой автобус, отправляющийся в аэропорт. Это ей безумно понравилось - вся ее затея, пустой салон, возникшее вдруг волшебное ощущение ирреальности происходящего. Автобус вскоре покинул пределы крайнего южного района города - Белоярского - и вырулил на шоссе, ведущее в аэропорт. По обе стороны быстро сгустился лес, темнота вплотную приблизилась к окнам, но внутри уютно, мягко и сонно светились плафоны, пахло клубничной жвачкой и пластмассой, мерно гудел мотор. Разметка дороги вела автобус сквозь ночь к небесным воротам, по обочинам зажигались и гасли мелкие осколки зеркал, намеренно впаянных в асфальт. Майя следила как скачет по зарослям сияющий призрак ее автобуса, и открыла для себя, что незачем выхватывать при помощи электричества из темноты лес - от этого он становится еще страшнее.
   Несмотря на пустой салон автобуса, в самом аэропорту народу было много. Усть-Ключ считался крупнейшим перевалочным пунктом, где пересекались несколько евразийских линий. Настоящего времени тут как будто не существовало. Вон там в кресле дремлет пекинское время, завтракает в кафе гавайское, рядом еще ужинает парижское, а аравийское читает в газете сводку погоды. Солнце и луна путались под ногами пассажиров, под футуристическими перекрытиями и арками огромного аэропорта. Возбужденная Майя спешила вместе с внезапно возникавшими потоками то к Бангкоку, то в Ванкувер, Катманду или Рим, обгоняла своих временных попутчиков, подпрыгивала, толкалась и смеялась, пока не замерла, услышав, что прибыл самолет Кира.
   Она примчалась в зал для встречающих и здесь только сообразила, что не знает, как Кир выглядит. Можно, конечно, поднять табличку с его именем, но это значило выдать себя. А между тем в зале стали уже появляться прибывшие московским рейсом пассажиры. Майя спряталась за колонной, что, в общем-то, было совершенно излишне - Кир тоже ее ни разу не видел.
   Напряженно вглядываясь в каждого прибывшего, Майя решила угадать. Пассажиры все прибывали. Занятая людьми в передних рядах, Майя не сразу заметила, как кто-то в толпе развернул целый транспарант с ее именем - "МАЙЯ".
   Он!
   Лист ватмана - где только его успел раздобыть? - полностью закрывает лицо Кира. Видно только, что одет он в длинное темное пальто, мохнатый шарф свисает едва ли не до пола, у ног дорожная сумка. На руках, кажется, перчатки.
   Майя терпеливо выжидала, когда же он опустит свой дурацкий транспарант. Вскоре Киру его действительно надоело держать, дрогнув, он отпустил край, но тут хлынул следующий поток прибывших и унес Кира с собой.
   Едва не взвыв от досады, Майя побежала следом. В основном зале она окончательно потеряла Кира и уныло поплелась в аэропортовское кафе. Взяла чай с лимоном и пристроилась в уголке, где барная столешница упиралась в стену. "Обойду еще раз зал и домой! - думала Майя. - Однако он рассчитывал, что я его встречу... Плакат приготовил. Хм, какая самонадеянность!"
  -- Кофе, пожалуйста, - сказали совсем рядом, и человек, кладя пальто на колени, принял дымящийся стаканчик.
   Кир Торев.
   Сидит рядом. Пьет кофе. Голос мрачноватый.
   Майя скосила глаза. Сначала она увидела его руки - обветренные, но без следов занятий тяжелым физическим трудом. Пальцы довольно тонкие, гибкие, действуют уверенно. Колец, перстней, цепочек, браслетов никаких. Кажется, даже часов нет. Ростом повыше ее, но ненамного. Лицо... Молод, но возраста неопределенного, людей такого типа Майя встречала. Обросший, ему не помешало бы подстричься, но возможно, что это новомодная столичная прическа. Нет, все-таки обросший! А вот глаза примечательные... Чудно он смотрит. Вбирает в себя предметы, обстановку, пассажиров, проходящих мимо, отражающихся в зеркале над стойкой, они переплавляются там у него внутри в новые формы, крутятся так и сяк, потом погружаются в черные, глубокие, жадные и живые зрачки.
   Он исследовал все вокруг, кроме нее. Ой, нет, глянул! Мельком, не задерживаясь. Но наверняка запомнил. Не может быть, чтобы не запомнил. То, что он чувствует, осязает, видит, слышит, обоняет и кто знает что еще - он все запоминает. Это сразу понятно, если понаблюдать за тем, как он наслаждается кофе, как плотно лежит на столешнице его ладонь и как он перебирает глазами, не двигаясь с места, спешащую мимо толпу. Ищет ее. Но если он держал транспарант с ее именем, то значит, он не знает ее в лицо. Или же... Мама говорила, что получила от своей приятельницы сведения о Кире, следовательно, в городе у них есть общие знакомые...
   Кир Торев допил кофе, взял сумку и направился к выходу из аэропорта. Чуть погодя Майя двинулась за ним, держась чуть в отдалении. Так они добрались до автобусной остановки, где Кир почему-то застрял и пропустил несколько автобусов, а Майя, оробев, не решалась подойти вплотную и проскочить в салон.
   Минута шла за минутой, была уже глубокая ночь, и дома, верно, скандал! Майя наскребла последние рубли и бросилась к стоянке такси.
  -- В город! Дальние Сосны! - крикнула она, юркнув в ближайшую машину.
   Такси тронулось с места и промчалось едва ли не под носом у Кира, который внезапно тоже поднял руку, подзывая машину. Он повернулся к удалявшемуся такси и не отводил от него взгляда до тех пор, пока изгиб шоссе не унес Майю за стену леса.
  
  
   * * * * *
  
   Избушка у лесника была небольшая, состояла всего из двух комнат. Гораздо большую площадь занимали различные хозяйственные пристройки: сарайчики, клетушки, стеллажи, навесы, тепловые сушилки и печи. Лесник увлекался сбором и заготовкой лекарственных растений, которые он продавал аптекам или сам торговал, пользуясь известностью имени и славой народного целителя. Повсюду - на натянутых веревках, рамах, марлевых гамаках - висели тщательно рассортированные травы, листья, плоды и семена, почки и цветы, кора и корневища. По сто раз на дню перебирал Полуянов крушину и зверобой, почки тополя и березы, раскладывал пахнущие розами корневища лапчатки и побеги багульника, пересыпал из печи в мешочки ягоды, заготовленные ранее - землянику, рябину, черемуху.
   Одуряющий запах пропитал и комнаты, где и внутри, на неоштукатуренных бревенчатых стенах висели пучки ароматных трав, старинные литографии и гравюры с изображением растений, на полках громоздились толстые травники, кодексы здоровья, лечебники и собственные сочинения Полуянова. Есть в избушке и приметы современной цивилизации - телевизор, холодильник, даже кухонный комбайн и тостер. Вся эта техника, а также ананас, киви и прочие экзотические фрукты в вазе смотрелись необычно рядом с русской печью, потемневшими фолиантами и домоткаными половиками.
   На следующий день после общения с полицией, обойдя участки и питомники, Полуянов приволок из березовой колки лукошко, полное чаги. Леснику не терпелось заняться любимым делом, и он поспешил в заготовительный сарай. Альба, сопровождавшая хозяина в прогулке по лесу, убежала, помахивая хвостом, в конуру, расположенную на противоположной стороне избушки, так как берегла от чересчур резких запахов драгоценный нюх.
   Полуянов выгреб из лукошка чагу, достал тесак и принялся рубить древесные грибы на куски, как и рекомендовано Уваровским травником. Но хоть и был старик поглощен этим занятием, от его острого не по годам слуха не укрылось приглушенное ворчание Альбы. Лесник приблизился к окну, выходящему во двор, и едва успел заметить человека, скользнувшего в приоткрытую дверь.
  -- Гость пожаловал, - прошептал Полуянов. - Угостим его, пожалуй...
   Ухватив покрепче тесак, он прокрался от сарая к двери, распахнул ее пинком, но не успел и опомниться, как его схватили за шкирку и втащили в дом.
  -- Не Полуянов ты, а полоумный, что с тесаком полез! - заорал на лесника приземистый и крепкий мужичок, ухитрившийся держать в одной руке Полуянова, а в другой - ружье.
  -- Бердников! - удивился лесник. - Зачем же ты ко мне тайком пробрался?
  -- Прячусь я, - ответил охотник, отпуская старика. - Вчера еще схорониться у тебя хотел, да полиция кругом так и шныряет. Э-э, да что с тобой?
   Полуянов, не отрываясь, смотрел на пятна крови, обильно покрывавшие сапоги Бердникова.
  -- Ты... ты, что ли, это сотворил? - с трудом вымолвил лесник.
   Бердников ничуть не смутился.
  -- Уже прознали? Какие скорые! Только не пойму, к чему шуму столько?
  -- Сдурел, что ли?! Ты?! - вскричал Полуянов, потрясая кулаками, - Ведь это смертоубийство, тягчайший грех!
  -- Грех невеликий, - возразил Бердников. - Лес свое возьмет. Убыло, а потом прибудет.
  -- О, Господи!
  -- Ты-то чего горюешь? Я хоть и убивал иногда непозволительно, но и ты мясо то ел, да нахваливал!
   Лесник покачнулся и едва не упал в обморок, но вовремя сообразил кое-что и спросил:
  -- Ты про какое мясо толкуешь? Ты кого убил, а?
  -- Как кого? Вы разве, господин лесник, правил не знаете? На какого сейчас охотиться нельзя? Медведя я уложил.
   Полуянов шумно выдохнул.
  -- Ох, злодей, напугал!
  -- Случайно вышло с медведем-то, - говорил охотник. - Он по весне отощавший был, злой, ринулся на меня из-под бурелома, куда было деваться? Ну я и выпалил! Наповал уложил...
  -- Да погоди ты, бестолочь Бердниковская! Тут такие дела творятся, не чета твоему медведю! Не слышал, что ли? Игнат Валавин с дружками своими сгинул.
  -- Как сгинул?
  -- Пропал без следа! Вот полиция их и ищет. Меня допрашивали, тебя искали...
  -- А я-то удивлялся, за что столь пристальное внимание к какому-то зверю?
  -- Еще неизвестно, может внимание и по чину, - понизил голос Полуянов.
  -- Это ты про что? Про Очунье?
   Лесник кивнул.
  -- Сам подумай, Иван - лагерь они там разбили, да и интерес у них был только к мойе...
  -- Брось ты! - отмахнулся Бердников. - Чтобы людей похитить, необязательно Кайгусом быть!
  -- Так ведь и я кое-чего видал, - возразил Полуянов и рассказал охотнику о своих наблюдениях за туристами и о загадочном звуке подле увала.
   Внимательно выслушав лесника, Бердников пожал плечами.
  -- Чего только в тайге не бывает! Однажды и я чуть не поверил в Кайгуса. Иду по лесу, вижу - следы вроде бы медвежьи, но громадные! Пустился вдогонку и нагнал-таки!
  -- Кайгус, что ль? - спросил Полуянов с замиранием сердца.
  -- Какое там! Обыкновенный медведь. Налипло ему на лапы смолы, листьев, мха, вот и стали следы громадными.
  -- Ну а нынешний случай?
  -- Не моя забота! Пусть полиция разбирается. Главное, что теперь нет нужды прятаться, это и славно!
  -- А с чего ты такой храбрый? Еще и у меня в доме прятаться вздумал! Я же лесник, обязан тебя задержать.
  -- Дядя Захар, ты чего? Случайно вышло, не я его, так он бы меня угробил! Да я и сам тебе признался!
   Лесник, конечно, не собирался выдавать охотника властям, но по склонности натуры своей хотел покуражиться.
  -- Прыток ты! А закон для всех один!
   В груди Бердникова вспыхнула злоба, и он тихо, но отчетливо произнес:
  -- Если выдашь, скажу, как ты деньги от Ильи Калашникова намедни получал. Видно, господам богатеям позволительно в любое время охотиться, лесникам приплачивая, а бедным людям за любую случайность взыскание полагается!
   Лесника словно обухом огрели, до того неожиданно прозвучало обвинение Бердникова. Но старик быстро совладал с собой и, хмурясь, сказал:
  -- Чего болтать попусту? Скрою я твою случайность, не бойся! Где медведь?
   Все еще злой Бердников указал на мешок, валявшийся у печи.
  -- А это что?
  -- Гостинец тебе - медвежья голова. Суп из нее знатный!
   Любивший такие супы, лесник заметно повеселел.
  -- И то ладно! Если случайность вышла, к чему добру пропадать?
   Сварив к вечеру медвежью голову, они наелись мяса, выхлебали берестяными кружками суп, опрокинули несколько стопочек водки, собственноручно настоянной лесником на можжевельнике. Вываренный череп Полуянов бережно обернул тряпицей.
  -- Ну, Иван, сытно поели-попили, пора и честь знать.
  -- Гонишь меня? - спросил изрядно захмелевший Бердников. Своим охотничьим ножом он отрезал кусок яблока, обмакнул в саки-тамка - коробочку для соли, и сжевал, не поморщившись.
  -- Не гоню, а грех твой хочу замолить.
   Бердников уставился на обернутый тряпицей череп, протянул:
  -- А-а... В сомья положишь?
  -- Все ритуалы, какие полагаются, я выполню. Недаром приносил клятву на вершине Монинг-Тумп! Время-то какое... Лучше не гневить Кайгуса...
   С большими усилиями Полуянову, наконец, удалось спровадить охотника. Заперев избушку, лесник с собакой ушел в лес. Позднее к избушке вышла Елена Киверник. Она постучала в дверь, громко позвала лесника. Никто, конечно, не отозвался. Тогда мама Майи оставила в замочной скважине записку и удалилась.
   Когда она уже подъезжала к Дальним Соснам, лесник добрался до находившегося в кедровнике сомья. Маленький срубный амбар был поставлен на одинокую сваю и возвышался над землей примерно на три метра. Косо поставленный столб с досочками-ступеньками вел к отверстию амбара, завешанному кожаной шторкой.
   Полуянов, прошептав положенные заклинания, взобрался к отверстию, отогнул шторку и опустил медвежий череп в темный провал сомья.
   Внизу завыла Альба.
  -- Цыц! - прикрикнул на нее лесник. - Мясо тоже едала, умей и уважение показать! - и совсем другим тоном: - Ну все, мойе, ты не должен быть в обиде.
   Он сдвинул кольца, декорированные костяными фигурками оленей, и вернул шторку на место. Спустившись, Полуянов обнаружил, что собака сбежала. Ругаясь и охая, он стал кликать ее, но замолчал, увидев будто россыпь алых ягод под сомья. Лесник нагнулся, тронул алую россыпь.
  -- Кровь! - воскликнул он.
   Капнуло сверху и на него. "Неужели Иван мясо в мой сомья положил?" - подумал Полуянов и, задрав голову, посмотрел на бревна пола амбара.
   Целая струя крови хлынула из пазух сруба и ударила старика прямо в лоб! И еще одна, и еще две хлынули вниз! Едва успел ошеломленный Полуянов отпрянуть к свае, как отвратительные, густые, железистого зловония струи полились и потекли из сомья, окружив кровавой стеной оцепеневшего от ужаса лесника! Точно из переполненной бочки хлестали струи, достигая деревьев, раздирая скобы и выдергивая гвозди. Дрожали и сотрясались ветви, окрашиваясь кровью, бревна сомья скрипели страшно и шатались от чудовищного напора! Казалось, вот-вот лопнет, разлетится на куски маленький срубный амбар, не выдержав громадного количества невесть откуда взявшейся и чьей крови!
   Противный и тягучий скрип прибавил мужества старику и, прикрываясь полой стеганного своего халата, рванулся Полуянов из-под сомья, помчался сквозь лес, ломая ветки и сокрушая кусты. Добежал до избушки и кричал от страха, пытаясь поскорее попасть ключом в замочную скважину, которая была забита бумагой. У ног крутилась визжавшая Альба, присоединившаяся к хозяину где-то в лесу.
   Полуянов изорвал бумагу, открыл дверь и влетел в родную избушку, опередив собаку. Захлопнувшаяся дверь чуть не прищемила хвост Альбе. Единым махом - откуда только силы взялись - опустил массивный засов. Привалился к косяку и сполз на пол, погружаясь в спасительное забытье.
  
   ГАЛЕРЕЯ 12
  
   Ночь не принесла леснику желанного отдыха. Ему хотелось бы провести в забытьи все время до рассвета, но сознание вернулось к Полуянову, когда за порогом было еще темно.
   Со стоном отполз старик на середину комнаты, где и замер, вцепившись в шерсть верной Альбы. Мелькнула было мысль выбраться из дома, добежать до избушки Бердникова или лучше до города, но лесник тотчас отогнал ее. В глухую ночь идти по лесу в круге от четвертого сопра Кайгуса?! После того, что видел?! Полуянов сейчас не осмелился бы приблизиться даже к оконному стеклу.
   Когда первые лучи солнца высветлили небо, лес из черного обратился в серый и заклубился туманом. Но старика это не обрадовало. Утро - холодное, с размытыми контурами деревьев и сбивчивым тиканьем коченеющих неизвестно от чего ходиков - неожиданно показалось леснику страшным и безжалостным. Половицы были совсем ледяными, старик почувствовал, как сводит судорогами тело, ведь он пролежал в неподвижности и напряжении несколько часов.
   За стенами уже вовсю заливались птицы. Полуянов отпустил, наконец, собаку и поднялся, разминая руки и ноги. Вдруг Альба зарычала, ощетинившись на дверь.
   Деревянные ступеньки крыльца заскрипели под чьими-то шагами. Так... почти так скрипел проклятый сомья, источая кровавые потоки! Полуянов подскочил к двери и закричал хрипло, срывая голос:
  -- А ну откатывайся назад в лес, мойе! Не то осеню тебя крестным знамением, напущу на тебя одолень-траву и всех святых киота!
  -- Господин Полуянов, что случилось? - спросили снаружи. - Откройте, пожалуйста. Это Антон Баев из полиции.
   В спешке и великой радости лесник откинул засов и с криком бросился на грудь изумленному Антону. Ошеломленный таким приемом, помощник следователя постарался, как мог, успокоить лесника. Завел его обратно в дом, уложил на покрытую шкурами тахту и заметался по комнате, разыскивая лекарства.
  -- Вам непременно нужно что-нибудь принять, - твердил Антон. - На вас же лица нет!
  -- Ох, ты, Господи! - вздыхал Полуянов. - Как можно, какое там спокойствие! Сорок лет здесь живу, а такого не видывал! Ох, Владыка, спаси и сохрани! Да бросай ты искать эти проклятые таблетки! - прикрикнул он на Антона. - Пойди сюда!
   Помощник следователя не без опаски приблизился к леснику, который,
   схватил его за отвороты воротника и зашептал горячо, лихорадочно:
  -- Честь мне выпала, Антон! Честь такая, что вот лучше бросай все и беги за бесчестьем! Ибо мне довелось присутствовать при Кайгусовом пробуждении! Того я никому не пожелаю! Да слушаешь ли ты меня?
   Лесник вдруг заметил, что Антон, не отрываясь, смотрит на его суконный халат. Перевел сам взгляд и увидел, что одежда его перепачкана каким-то багровым не то лишайником, не то мхом. Похолодел лесник.
  -- Вы, наверное, где-то упали? - спросил Антон.
  -- Нет...нет... Это кровушка Кайгуса! Я... я... закрывался рукавом, когда бежал прочь от сомья, вот и задело меня...
  -- Не понимаю, - растерянно пробормотал Антон.
  -- Идем! - Полуянов соскочил с тахты и потащил Антона за собой. - Я покажу тебе! Хоть и старик я, а не побоюсь при свете дня навестить кровавый сомья! Идем!
   Они прошли через лес, сквозь морозное весеннее утро, и во время энергичной этой ходьбы под тусклым, но все же солнцем, сопровождаемый пением живых и равнодушных к ночному происшествию птиц, Полуянов почувствовал прилив сил, а все ж таки замедлил шаги, когда в глубине кедровника показался сомья. А затем прежний страх возродился - сквозь ветви и стволы старых кедров отчетливо проглядывало на темных бревнах амбарчика нечто красное...
   Выйдя на опушку, лесник, а вместе с ним и Антон, увидели, что не кровь струится из сруба, а багровые перепутанные волокна и лохмотья того же лишайника иль мха, что был на одежде Полуянова. Они полностью оплели сомья, вырастали меж бревен и длинными бородами свисали до земли, образуя плотный занавес, скрывающий и сваю, и лесенку. Чертовы побеги повторяли путь кровавых потоков, и убедиться в том можно было, оглядев саму опушку и деревья, ее окружающие. Падавшие на них ночью капли и струи крови обратились в багровый мох, покрывавший траву и ветви, кору деревьев. И если около сомья все было красным-красно от мха, то далее багровых волокон и пятнышек становилось меньше.
   Совладав с потрясением, ненамного меньшим, чем давешнее, старик рассказал, что случилось тут ночью. О подстреленном медведе он умолчал и сообщил, что переносил кости из старого сомья, который уже разваливался.
  -- Не надо было мне, старому дурню, трогать эти кости, - говорил Полуянов. - Но вздумалось уважить обычаи предков. И на тебе! Чуть жизни не лишился за свое старание! Экие страсти... Если бы не был сед, то поседел бы этой ночью в одночасье! Теперь и курицу не смогу зарезать, передернет всего! Эх, Антон, хорошо, что не видел ты!.. А как знать, может, еще и увидишь, ведь Кайгус-то и впрямь пробудился! Сначала туристы пропали, потом сомья потек... Это врата раскрылись! Заскрипели бревнышки, точно заплакали - более ни один дом не устоит! О том они плачут! Из сомья он, Кайгус, исходит, как прежде! Идет, чтобы собрать недостающее... Попировали, дескать, люди добрые, выкупом побрезговали, так не обессудьте!
   Речь Полуянова, в которой Антон узнал отзвук прежних историй о Кайгусе, не прибавила достоверности рассказу о кровавом сомья. В избушке, к тому же, Антон заметил остатки вчерашнего пиршества и бутылку можжевеловой водки. Однако высказать вслух столь оскорбительное предположение помощник следователя не решился. Он обошел кругом сомья и сказал:
  -- Может не в этот сруб вы положили кости? Наоборот, вынесли их отсюда? Амбарчик-то ненадежный, обветшал совсем.
   Полуянов побагровел, под стать мху.
  -- Как напутал?! Чего городишь-то?! Да я этот сруб в том году ставил!
  -- Неужели? - усмехнулся Антон и попробовал встать на первую досочку-ступеньку, ведущую к отверстию сомья. Ступенька тотчас разломилась надвое и, едва успел Антон отскочить, как с протяжным скрипом, от которого скривился болезненно старик, и с грохотом все сооружение рухнуло в высокую траву. Покатились бревна, разошлись на прогнившие щепы свая с досочками, а лохмотья багрового мха распластались поверх наподобие высохшей доисторической медузы.
   Антон раздавил ногой одну из деревяшек.
  -- Этому сомья, наверное, сотня лет, не меньше, - заявил он. - Дерево сгнило насквозь.
   Полуянов не отвечал. Он сгорбился, покачивая горестно головой.
  -- Давайте уж обратно пойдем, - предложил Антон и проводил лесника до избушки. Полуянов не возражал и тогда, когда помощник следователя уложил его на тахту и укрыл одеялом. Старик очень устал - сказывались и потрясение, и плохой сон. Но напоследок лесник не забыл спросить:
  -- А чего ты приходил, Антон?
   Помощник следователя остановился в дверях, хлопнул себя по лбу.
  -- Ах, да! Мне надо вашего охотника найти! Бердников, верно? Знаете, где его найти?
   Лесник поколебался немного и сознался:
  -- Он был вчера у меня. Посидели, потолковали... Сейчас он в своей избушке должен быть. Альба тебя проводит туда.
   Получив приказание, собака повела Антона к охотнику. На месте, где тропинка от избушки лесника пересекалась с проселочной дорогой, ведущей от шоссе, Антон остановился и, присев, принялся изучать поверхность земли. Вчера моросило, а сегодня утром почву прихватил морозец, и на земле отчетливо отпечатался след автомобильных шин.
  -- Хм, оказывается, у лесника был и другой вечерний гость, - сказал Антон собаке. - Не думаю, что это Бердников катается на легковой машине.
   Альба гавкнула, призывая, верно, следовать дальше, но Антону показалось, что собака выразила полное согласие с его умозаключениями.
   Тем временем освеженный сном Полуянов тщательно очистил одежду от ужасного налета и захотел уж сам очиститься, попариться в бане. Он отворил дверцу в небольшое полутемное помещение с крохотным низким оконцем, но тут его взяло сомнение. Стыдно признаться, но ему боязно было входить в собственную баню - так подействовала ночная история. Вспомнились некстати всякие поверья о банниках, которые возникали из пара и жара, хватали людей и душили. "Э-э, так не пойдет! - встряхнулся лесник. - Что же, мне и вовсе из дома уйти? Ни за что!"
   Он натопил баню, славно попарился, выбивая березовым веником из себя проклятые страхи и смывая малейшие следы мохнатого лишайника. Вышел в предбанник, опустил ноги в кадушку с эссенцией из сосновых игл и шишек (это помогает успокоить нервы), отхлебнул квас, настоянный на ржаной крошке.
   И тут вернулись мысли о мойе Кайгусе.
   С ранних лет легенды о таинственном и страшном лесном хозяине вошли в мироощущение и мировидение Полуянова, стали неотрывной частью тайги, людей, в ней обитающих, местных обычаев и обрядов. Но верил ли когда-нибудь лесник в Кайгуса на самом деле? Нет, конечно! Никогда не верил. Он пересказывал легенды, но только как продолжатель традиций, которые не он зачинал, не ему их и прерывать, тем более, что с юности был очарован народной фантазией. Никита Малтин был прав - лесник обладал здравым мышлением, не путал вымысел и реальность. Рассказывая следователю об Очунье и прочем, он в какой-то мере и играл роль, и исполнял долг перед давними своими учителями, научившими его выживать в тайге. Он был уверен, что рано или поздно истинная причина исчезновения туристической группы вскроется, а с него спрос все равно будет невелик. Ведь он должен был говорить то, что говорил - просто должен! Это было так безопасно...Но вот он разбит, поражен, измучен! Кровавый сомья - не сон! Неожиданно всезнающий дядя Захар оказался в роли изверившегося деревенского священника, который живет в глухомани, читает скучные проповеди, втихаря выписывает научно-популярные журналы и считает себя в душе убежденным прагматиком, но внезапно видит на стене надпись: "Мене, мене, текил, упарсин!" Как тут не лишиться чувств... Полуянов помнил смену эпохи, ломку умов, когда рушились привычные картины мира и признавались вероятными самые немыслимые чудеса. Многих это пугало, Полуянов презирал таких, а сейчас чем он лучше? И что ему делать, что? Кайгус стучится в ворота города, а он совершенно безоружен. Где спасение, где?
   Правда, есть один человек, который, возможно, знает ответ.
  
   * * * * *
  
   В отличие от несчастного лесника, Иван Бердников безмятежно прохрапел всю ночь и проснулся отдохнувшим, хоть и оставался по своему обыкновению внешне угрюмым, в чем не преминул убедиться Антон. Охотник еще издали посоветовал ему убираться подобру-поздорову, но, узнав, что молодой человек из полиции, сразу же смягчился и даже накрыл на стол. Альба убедилась, что ее подопечного приняли хорошо, и убежала обратно.
   Антон из робости перед угрюмым хозяином попробовал кусок зачерствевшего рыбного пирога, но от зубровки отказался. Отказ полицейского показал Бердникову, что столь бесхитростные способы задобрить власть в данном случае ему не подмога, и он стал еще более обходительнее, насколько позволяла ему своя природа.
  -- Что спросить-то хочешь? Я постараюсь, отвечу, если что знаю, - прогудел Бердников.
   Антон вкратце поведал ему то, что охотник и так уже знал от лесника.
  -- Не по адресу ваше обращение! - ответил сразу Бердников. - Вам надо с Полуяновым поговорить. Это он с туристами, в основном, общался, а между мной и пришлыми, честно скажу, особой любви не было.
  -- Почему?
  -- Да не любитель я вот этак запросто с каждым встречным откровенничать! Приехали и давай из себя корчить народников каких-то, ходоков! Мы, дескать, господин Бердников, всем духом таежные люди, одного с вами корня! Игнат более других соловьем заливался - про народ, про мудрые традиции, пятое-десятое! Нет, шалишь! Я не Полуянов! Ему только напой о том, уважительно согнись и будешь свой до гроба!
  -- Значит, вы не общались с туристами?
  -- Самую малость. Рассказал им, какая рыба и какие звери тут водятся, пару баек... Но как начали они свою ерунду пороть, так я их сторониться стал.
   Против воли Антон почувствовал симпатию к этому прямодушному грубоватому человеку. Наверное, оттого еще, что и Антону не нравился Полуянов.
  -- Каковы же были... эти туристы, что за люди? Сложилось у вас мнение о каждом из них?
  -- Что за люди... - охотник задумался. - Игнат шустрый был, горластый, командовать любил. Руслан при нем вроде личного секретаря, тоже шустрый паренек, насмешливый, расторопный. А Максим, наоборот, какой-то пришибленный, хмурый. Олег Антипин... Этот вечно со своим фотоаппаратом ходил, он ко мне не приставал, за другой - ха-ха! - бегал! Шилко был болтун, как и Игнат, но другой породы - бубнил, бубнил, чужие слова повторял. Девушка, да не та, что из города приезжала, а другая, что Олега приворожила - Полина, то есть, при мне обычно помалкивала, держалась в сторонке, себе на уме девица, конечно...
  -- Подождите! - взволновался Антон. - А кто приезжал-то из города, что за девушка?
  -- Красавица, истинная красавица! - восхищенно произнес Бердников. - Кто она такая не знаю, но на вашем месте обязательно узнал бы! Очень уж хороша! И подозрительной мне показалась, - охотник решил перейти на слог, более понятный, по его мнению, полиции. - На туристку не похожа, такая холеная, гордая, одета с иголочки, шишки каблучками давила, на пальцах настоящие коготки. А околачивалась она в лагере даже чаще, чем почтальон. Ему-то положено, он почту привозил, а зачем она приезжала? Однажды я подглядел, как она с Полиной разговаривала. Вообще-то, с ней та красавица больше всего и общалась. И когда я, значит, подглядел за ними, у девчонок ссора вышла. Красавица пыталась отдать что-то Полине, все головой мотала, отнекивалась от чего-то, а Полина не хотела вещицу принимать, гневалась сильно.
  -- Что за вещица?
  -- Вроде украшение какое-то.
  -- Вы не слышали, о чем они спорили?
  -- Нет, далеко стоял. А они, хоть и до крика дошли, а все одно, не разобрать... Под конец красавица совсем осерчала и забросила вещицу куда-то.
   У Антона родилась слабая надежда.
  -- Вы ее не подобрали?
  -- Делать мне нечего, как чужие украшения в траве искать! Заметил только, как блеснула на солнце.
  -- И что потом?
  -- Они ушли. И я повернулся, да и пошел своей дорогой. Потом никого из лагеря я не видел.
  -- Когда это было?
  -- 26 апреля, после трех часов пополудни.
   Антон записал показания в блокнот и, вздохнув, сказал:
  -- Да, видно, лесник был последним, кто видел туристов. Или не туристы тогда в лагере уже были...
  -- Это как же?
   Антон поколебался, было, и рассказал Бердникову о том, что видел лесник на пути к лагерю. Охотник похмыкал и ответил:
  -- Мало ли что старому человеку почудится.
   Не удержавшись, Антон поведал и о кровавом сомья. Но Бердников просто засмеялся смущенно в кулак.
  -- Понимаешь ли, мы ведь вчера с дядей Захаром водочки приняли, а с выпивки и не такое может привидеться.
  -- Я так и думал. Но туристы на самом деле пропали! Не понимаю, кому это было нужно, это нелепое похищение! И где они теперь?
  -- Ну, выгода-то кой-кому есть, - протянул многозначительно Бердников.
  -- Кайгусу? - усмехнулся Антон.
  -- Имен называть не буду, и не из суеверия. Но есть тут одна очень могущественная компания, которая и нефть качает, и газ добывает. Прибыли это приносит гигантские. И стремится компания захватить весьма обширный кусок земли, где может быть под землей и нефть, и газ спрятаны. Да вот беда, не отдают компании землю, считают, что нельзя красивый лес испоганить...
   Едва собрался Антон назвать имя, но охотник властным движением руки его остановил.
  -- Если догадался, идем дальше. Владеет компанией человек властный и отказов не терпящий. Но и уважают его, именем своим он дорожит. Земля ему нужна, а действовать приходиться ему в обход. Ему нужно убедить всех, что местность эта ничем не примечательна, кроме как спрятанным под землей богатством. А может и вовсе человеку вредно по ней просто так разгуливать, а? Испарения всякие... Такие, что видения вызывают, а? И туристическая группа, получается, не просто края наши изучала, а заключение какое-то готовила?
  -- Точно, - прошептал Антон. - Так вот причем здесь природоохранный комитет!
  -- Смекаю я, - продолжал Бердников, - что заключение у группы было готово, но оно чем-то не понравилось владельцу могущественной компании. Вот он и решил устроить так, чтобы и группа пропала, и снова заговорили о том, что леса эти проклятые.
   Антон даже вскочил и заметался по комнате.
  -- Но это ведь... это потрясающей важности сведения! - восклицал он. - Откуда они у вас?
  -- Помыслил немного, подслушал кое-что, сопоставил. И Полуянов знает, но он дружбу с богатеями водит, а мне молчать не нужно.
  -- Спасибо, спасибо, вы очень помогли следствию! - Антон обменялся с охотником крепким и искренним рукопожатием, бросился к двери, торопясь поделиться в конторе версией с Малтиным. Уже на пороге Антон обернулся и спросил:
  -- Последний вопрос, господин Бердников - есть ли у вас машина?
  -- Отродясь не было, - кратко и честно ответил охотник.
  
   * * * * *
  
   Деловой центр Усть-Ключа был центром всего города. Здесь возвышались несколько небоскребов, где не жили, а только работали. Сосредоточие представительств самых известных фирм и компаний, богатых магазинов и ресторанов. Бесчисленные этажи занимали представительства компаний и фирм, создающие Усть-Ключу славу столицы новой процветающей Сибири. Оргтехника работала в едином ритме с механизмами, качавшими нефть.
   Из делового центра лучами расходились федеральные шоссе - на Сургут, Томск и Красноярск. По лужайкам и аллеям в обеденный перерыв бродили бизнесмены и клерки, продолжавшие переговоры по мобильным телефонам и пачкавшие блестящую поверхность аппаратов разводами кетчупа и горчицы. В отличие от остальных районов города деловой центр был наименее озеленен, сумрак создавали тут не деревья, а небоскребы, хотя сам центр опоясывал участок леса, называемый официально и вместе с тем не без иронии Таньга-парк. На парк выходили окна большей части фешенебельных ресторанов. Следующее же кольцо создавали культурные учреждения Усть-Ключа - музеи, театры, развлекательные комплексы, университетский городок, картинные галереи, концертные залы. Кварталы эти делились участками прежнего невырубленного леса, где разве что разбили цветники, фонтаны, насыпали дорожки для прогулок. С трех сторон к культурному поясу примыкали основные районы города - Яблоневский на востоке, Белоярский на юге, Годуновский на западе. На севере протекала река Вортолнут с узким прибрежным районом. Были еще и другие малые районы, к которым, например, относились Дальние Сосны и Заречье на левом берегу Вортолнут. В Заречье жили люди не просто состоятельные, а богатые - там находились среди прочих особняки Власа Калашникова и Игоря Свиридина.
   Усть-Ключ не имел давней истории, потому компенсировал этот недостаток современной архитектурой, необычной планировкой, запоминающимся обликом. Везде кварталы пересекали сохраненные участки тайги - краеугольный камень проекта под названием "Усть-Ключ". Именно эта особенность поражала и очаровывала как приезжих, так даже и местных жителей. Действительно, необыкновенный, великолепный был город Усть-Ключ!..
   И как столб, его предержащий, возвышался над всеми зданиями небоскреб, где находилась штаб-квартира компании "Еган-продукт". Следователь Никита Малтин стоял перед ним, словно перед неприступной крепостью, куда даже ему, представителю власти, не так-то легко попасть. Ему пришлось задрать до предела голову, чтобы взглянуть на верхний этаж, где, как Малтин знал, размещается кабинет Калашникова. Пожалуй, легче было бы вскарабкаться туда по зеркальной стене снаружи, пользуясь альпинистским снаряжением, чем постучаться Калашникову в дверь.
  -- Что я тут делаю? - пробормотал следователь. Его, неподвижного, с задранной головой, обтекали толпы клерков, притягиваемые небоскребом "Еган-продукт".
   Малтин и вправду не вполне ясно представлял, зачем пришел сюда. Отчасти поводом послужил отчет Антона после визитов к Полуянову и Бердникову. Особенно подробно и живо помощник изложил версию охотника, и в разговоре с шефом Антон не осторожничал и прямо указал на интересы могущественной компании.
   Выслушав помощника, Малтин сказал:
  -- Эта версия промелькнула у меня еще на Очунье, когда ты сообщил, что сбор сведений группа проводила по заданию комитета по охране природы. Года два или три назад Калашников добивался передачи компании обширных участков леса, где предположительно были большие залежи нефти и газа. Но против выступили экологи, общественные организации, местные жители... Со стороны компании последовали тогда несколько резких, некрасивых шагов, и Калашников отступился - он всегда дорожил своей репутацией, но я вполне допускаю, что борьба за землю втихую продолжается. Версия правдоподобная, спору нет... В таком случае, Антон, главным подозреваемым мы имеем очень опасного человека, и я, честно говоря, сомневаюсь, что он нам попадется...
  -- Думаете, начальство не даст санкции? - понизив голос, спросил Антон.
  -- У нас просто не будет повода! Доказательств нет и не может быть, потому что Калашников наверняка замел следы так, что и не подступишься! И не надо забывать, что это только версия. А вдруг Калашников и интересы компании тут вообще не при чем? Подумай, ну зачем ему убирать экспертов? Он скорее бы выкрал бумаги, подкупил или надавил на кого-нибудь в Москве, действовал бы в высоких кабинетах, а не в тайге! Нет, тут возможно еще чья-то...лапа, - наставительно закончил Малтин, вспомнив опять рассказы лесника.
  -- Или лапка! - отозвался Антон. - И Полуянов и Бердников видели, как в лагерь наведывалась на машине из города неизвестная девушка. Говорят, что незнакомка - редкостная красавица! Я, кстати, заметил на проселочной дороге следы автомобильных шин - отчетливость следа указывала, что машина проехала тут накануне, то есть точно перед тем событием, которое так напугало лесника!
  -- Ладно, эту тему закрыли! - отмахнулся Малтин. Описания кровавого сомья, пересказанные Антоном, порядком надоели. - Бердников ведь признался - перебрали они за столом!
  -- Я выяснил, - продолжал неугомонный Антон, - что след у дома лесника оставила машина, принадлежащая некоей Елене Киверник. Но она почтенная мать семейства и, хотя миловидна собой, на редкостную красавицу, поразившую даже угрюмого Бердникова, никак не тянет. Однако призналась, что к леснику наведывалась за... - Антон сделал эффектную паузу, - за медвежьим мясом!
  -- Ну и что? - пожал плечами Малтин. - Все знают, что дядя Захар иногда продает добытое на охоте мясо - у определенной части наших горожан делать у старика иногда такие покупки почитается едва ли не за привилегию и некую моду. Так что версией N1 остается Калашников и компания. Возможно, что неизвестная красавица, когда мы ее найдем, одарит нас версией N2.
  -- А Кайгус?
  -- Эта версия за гранью рациональных чисел!
   Сказал, как отрезал. Он сейчас ни за что бы не открыл Антону, что легенда о Кайгусе отчего-то по-прежнему его смущала и тревожила, так что Малтин был столь категоричен и не для Антона только, но и для себя. Поэтому однажды вдруг взял, да и отправился прямиком в штаб-квартиру компании "Еган-продукт", тем более, что никогда там не был. Конечно, нечего было и думать пока о том, чтобы настаивать на встрече с Калашниковым. Но можно просто осмотреться, принюхаться, может пощекотать даже себе нервы - словом, сделать хоть что-то, чего не может запретить ни сам Калашников, ни полицейское начальство.
   Едва переступив порог обширного, занимавшего первые четыре этажа, холла, Малтин остановился в изумлении. Среди пальм, цветов и пиний устроенного в холле "зимнего сада" возвышалась гигантская раскрашенная деревянная статуя мрачного вида бородача. Макушкой статуя касалась потолка. На бородаче были надеты саха - меховая шуба, сапоги-топоги, пояс с амулетами, табакерками и широким ножом, за спиной приторочен лук с колчаном, полным стрел. Длинные волосы заплетены по старому сибирскому обычаю, общему и для мужчин, и для женщин, в две тугие косы, украшенные разноцветными лентами.
  -- Вот так идолище! - пробормотал Малтин.
  -- Почему же идолище? - немедленно услышала и обиделась оказавшаяся за спиной девушка в форменной одежде компании со значком "Консультант" на лацкане. - Это же Еган-богатырь, герой мансийского эпоса, символ и ангел-хранитель нашей компании.
  -- Надо же, не знал, - искренне удивился следователь, весьма удачно изображая туриста. - И почему же именно его вы избрали в качестве символа?
  -- По легендам он знал, где течет под землей огнище, то есть нефть, - охотно пояснила девушка и тотчас предложила; - Не желаете ли совершить экскурсию по зданию? Сейчас как раз формируется группа - вы сможете побывать во внутреннем дворе, накрытом уникальным куполом с гжельской росписью, в музее компании и даже внутри статуи...
  -- А в кабинете господина Калашникова я смогу побывать? - дерзко спросил Малтин.
  -- Нет, - растерянно захлопала ресницами девушка. - Боюсь, это невозможно.
  -- Что ж, придется тогда довольствоваться внутренностями вашего богатыря, - вздохнул Малтин.
   Девушка проводила следователя к лифту, где собирались желающие совершить экскурсию по небоскребу. Когда дверцы лифта гостеприимно раскрылись и небольшая группа собралась уже устремиться вовнутрь, девушка вдруг удержала своих подопечных, пропуская вперед высокого молодого человека - стремительно и нетерпеливо лавируя между туристами, он посмел хоть учтиво, но и решительно отодвинуть с пути Малтина. На мгновение взгляды следователя и молодого человека встретились, и Малтин узнал Илью Калашникова, сына и наследника президента компании. Нельзя было не узнать это красивое загорелое лицо, знакомое каждому в Усть-Ключе - одним из хроник светской жизни, другим же из новостей бизнеса и общественной жизни, ибо Калашников-старший старался всячески вовлекать сына в дела, не всегда, впрочем, успешно.
   Собравшийся было возмутиться, Малтин не мог не поддаться обаянию Ильи, его открытой улыбки, живых синих глаз, особенно заметных при ровном загаре. Досужая молва утверждала, что целая команда стилистов следит за идеальным сочетанием цвета зубов, глаз и загара наследника миллиардера. Илья явно культивировал своеобразный, созданный им самим же, нордическо-ахейский стиль - этакий герой древности, оказавшийся в современном мире. Даже свои светлые волосы, длиной до плеч, он завивал слегка, чтобы достичь сходства с прическами воинов-варваров на древних вазах и выцветших книжных гравюрах. Правильные черты лица, вполне подходящие под образ прекрасного героя-полубога, несколько портил тяжелый подбородок. Одно время Илья даже собирался исправить его с помощью пластической операции, но взбунтовался отец, заявив, что должно же в сыне остаться что-то и от него - Илья пошел обликом в мать. Сын подчинился и успокоил себя тем, что такой подбородок не позволяет ему выглядеть совсем уж сладким мальчиком из высших слоев общества. Иногда он тяготился ролью предводителя "золотой молодежи", хотя чаще находил в ней удовольствие и знал все необходимые приемы и жесты этой роли назубок.
   Вот и сейчас он, оказавшись в лифте, отвесил группе, оцепеневшей от приятного восторга узнавания, глубочайший поклон, прижав одну руку к сердцу и улыбаясь во весь рот.
  -- Дамы и господа... - только и произнес он, полагая, что достаточно и подразумеваемого извинения.
   Малтин же заметил в эти несколько секунд многое: и то, что усердие девушки-консультанта было вызвано не столько служебным рвением, сколько понятной влюбленностью, и то, что преувеличенная вежливость Ильи отдавала насмешкой, и то - это было самое важное - что в последнюю секунду до закрытия дверей лифта улыбка бесследно исчезла с лица Ильи, которое теперь выражало крайнюю степень озабоченности и даже тревоги.
   Наследнику калашниковских миллионов действительно было о чем тревожиться. Он страшился предстоящей встречи с отцом. Тот давно уже ожидал его в своем кабинете, Илья запаздывал, но по уважительной причине - пытался разузнать хоть что-то по интересующему отца вопросу. Но мало преуспел в своих попытках. Илья был подавлен еще и потому, что сам оказался сбит с толку.
   В кабинете, составленном из прямых линий, стекла, хромированного металла, зеркал, отражений, и полированного дерева сидел за абсолютно чистым столом Влас Калашников. Ни одной бумаги перед ним не было, никаких документов или даже телефона. Президент компании "Еган-продукт" в своем кабинете, напичканном невидимой техникой, прекрасно обходился без всей этой мелочи. Он привык, что и люди, и механизмы действовали под его руководством с одинаковой исправностью. Его сын был, конечно, исключением. Так что можно особо не удивляться свалившейся истории с этими пропавшими туристами.
  -- Мне не удалось ничего выяснить, - сказал Илья, сев в кресло напротив. На отца он предпочитал не смотреть.
   Калашников молчал, сцепив кончики пальцев. Молчал достаточно долго, пока Илья, наконец, не догадался взглянуть на него. Он увидел человека, которого и в годах никто никогда не назовет стариком, хотя Калашников-старший был совсем седой. Но при этом шевелюра его оставалась густой, телосложение - таким же сухим, что и в юности, и даже рисунок изобильных морщин не портил впечатления, один репортер назвал его "достойным индейского вождя". В разрезе глаз Власа, упрятанных за очками с золотой оправой, кстати, проглядывало что-то монголоидное - его дед принадлежал к одной из коренных сибирских народностей.
  -- Это очень, очень, очень плохо, - размеренно произнес Калашников.
   Илья счел за лучшее в ответ промолчать. Тем более, что был с мнением отца целиком согласен.
  -- Что же там у вас произошло, - задумчиво молвил Калашников. Почти без всякой вопросительной интонации.
   Снова воцарилось молчание. Илья даже решил, что этим все и ограничиться. Но он ошибся.
  -- Что же там, проклятье, у вас произошло?! - заорал вдруг Калашников.
  -- Я ни в чем не отступал от нашего плана, - быстро ответил Илья.
  -- От твоего плана, сын, - спокойно поправил Калашников. - Это была твоя идея - не скрою, довольно остроумная и необычная, как мне сперва показалось. "Тонкая психологическая обработка" - так ты, кажется, говорил? Я ведь понял, что ты противопоставил ее отдельным действиям моих людей во время первой кампании. Действия, конечно, были действительно неуклюжие... Но имей в виду, Илья, если выяснится, что в исчезновении группы замешаны твои балбесы, я их в порошок сотру! И тебе достанется, не сомневайся! За провалы надо отвечать! Да, да, я знаю, что ты скажешь - неужели я, мол, выдам полиции единственного сына, и не только сына и наследника, но и соучастника...
  -- Ты читаешь мои мысли, - усмехнулся Илья.
  -- А я избавлю тебя от необходимости читать мои мысли и прямо скажу - не только ты владеешь приемами тонкой психологической обработки, я могу тебя наказать и без полиции. Ты в этом сомневаешься?
  -- К чему этот разговор? - неохотно отозвался Илья. - Поверь, отец, в нашей перепалке нет ни капли смысла по той простой причине, что в исчезновении группы ни я, ни мои, как ты выразился, балбесы не замешаны. Не замешаны! - неожиданно выкрикнул Илья в манере под стать отцовской.
   Калашников только поморщился.
  -- Тихо! Надо думать, что нам делать дальше.
  -- Когда я поднимался сюда, я встретил в холле следователя, - сообщил Илья. - Его фамилия Малтин, это он ведет дело об исчезновении группы Валавина.
  -- Следователь говорил с тобой?
  -- Нет. Но я все равно узнал его, у Малтина есть сын, он учится со мной.
  -- Ты с ним дружен?
  -- Не особо. А что, предлагаешь прощупать следователя через Вадима?
  -- Пустая трата времени! - фыркнул Калашников. - Нет, тебе предстоит следить за другим человеком. Мне доложили, что он уже прибыл в Усть-Ключ. Вот его имя и адрес в городе, - Калашников подал Илье бумажку, которую достал из кармана пиджака.
  -- Кир Торев, - прочитал Илья вслух и глянул на отца. - Тот самый?
  -- Да. Помнишь, что я тебе о нем рассказывал?
  -- Еще бы!
  -- Вот и отлично. Значит, ты будешь осторожен с этим сукиным сыном!
  
   ГАЛЕРЕЯ 14
  
   Яблоневский район Усть-Ключа был известен вовсе не своими фруктовыми садами, которых тут было ничуть не больше, чем в остальных районах города. Как и везде, чаще попадались кедры, лиственницы и сосны. Славился район весьма примечательным магазином под названием "Промысел".
   Он поневоле привлекал внимание, так как среди каменных зданий был единственным деревянным строением и, к тому же, весьма необычной архитектуры. Его создатели вдохновлялись зарисовками французского художника Муане, запечатлевшего странного вида российские придорожные станции середины XIX века, декорациями сказочных фильмов Александра Роу и работами Шехтеля, спроектировавшего Ярославский вокзал в Москве. В результате и возник высокий терем с целой системой скатных крыш, ажурными наличниками, кручеными лесенками и филигранными петушками на флюгерах. Не смотря на внешнюю архаичность, магазин был оборудован самой современной техникой, включая огромные холодильники и собственные разделочные цеха. "Промысел" специализировался на дичи и всяком другом мясе. Здесь продавались самые аппетитные вырезки, окорока, филе, тушки куропаток, уток, фазанов, куликов и вальдшнепов, разнообразная рыба, икра, а кроме того, старорусская выпечка и такие уже подзабытые деликатесы, как огурцы в тыквах и соленые донские арбузы.
   Одно время поговаривали, что в поставщиках у "Промысла" служили и браконьеры, магазину даже грозило закрытие, но на его защиту поднялись многочисленные клиенты, среди которых первым был Игорь Свиридин, известный богатей и почитатель старины. Едва увидев свежесрубленный терем, Свиридин немедленно захотел себе особняк в таком же стиле. Вскоре его и получил, а прежний свой дом передал интернату для сирот и детей из бедных семей - Свиридин был патроном сего богоугодного учреждения. Там же содержалась и его воспитанница Оксана Сверкан. И пока она конспектировала "Домострой" и ела овсяную кашу (правда, щедро сдобренную молоком и маслом), Свиридин с чувством превосходства поглядывал с балкона на соседний особняк своего товарища и конкурента Калашникова и наведывался в "Промысел", где для него оставляли самые лакомые куски.
   Ему и досталась последняя вырезка медвежатины, которой в магазине приторговывали иногда, но поставляли, конечно, только постоянным клиентам. Свиридин же считал, что медвежатина укрепляет его мужскую силу, и потому часто наведывался за этим специфическим продуктом. Ничего не оставил Елене Киверник - та явилась в "Промысел", чтобы накупить чего-нибудь этакого, вроде медвежатины. У матери и дочери был одинаково упрямый характер - если Майя, шокировав родителей известием о нежданном госте, не собиралась устраивать по поводу его визита пышный семейный обед, то Елена Павловна в отместку только о предстоящем обеде и говорила. Будет Майя знать, как приглашать в дом незнакомцев!
  -- Что же вы мне порекомендуете? - спросила Елена Павловна, когда выяснилось, что медвежатины более нет.
  -- Возьмите глухаря, - посоветовал продавец в шелковой красной косоворотке.
  -- Ну нет, меня уж предупредили! - живо возразила Елена Павловна. - Сейчас мясо глухарей горьковатое и елью разит - это потому, что питается птица всю зиму еловой корой.
  -- А вы перед приготовлением часов на двенадцать закопайте тушку в ящик с землей. Или же замаринуйте глухаря в укусе - привкус и еловый дух исчезнут!
   Рекомендацию эту дал вовсе не продавец, а женщина в годах, сидевшая за одним из столиков с самоваром, где обычно дожидались выполнения заказов посетители. Создавалось впечатление, что ее намеренно посадили сюда, чтобы привечать все и новых клиентов - такая она была цветущая, улыбчивая, приветливая, словно сошла с рекламы домашних солений и сладостей. Но при этом сохраняла весьма интеллигентные манеры и стройную фигуру.
  -- По истечении двенадцати часов, - продолжила она, - вымойте и выпотрошите тушку, обжарьте до золотистой корочки в утятнице и поставьте затем на полтора часа в духовку. За пятнадцать минут до готовности залейте в утятницу стакан красного вина и два стакана сметаны. К столу глухаря подайте с брусничным или клюквенным вареньем.
  -- Должно быть вкусно...
  -- У нас вы можете купить, помимо глухаря, и вино, и деревенскую сметану, и варенье, приготовленное из ягод с Бакалдинских болот, - вмешался продавец.
  -- Хорошо, беру - и птицу, и все остальное, - решилась Елена Павловна.
  -- Сей момент, сударыня!
   Получив пакет с продуктами, мама Майи подошла к женщине за самоваром, чтобы поблагодарить за совет.
  -- Нет, нет, я здесь не работаю! - засмеялась благодетельница. - Просто дожидаюсь, когда будет готов сбитень. Мой племянник обожает сбитень, приготовленный по дедовским рецептам - да, Кир - истинный гурман!
  -- Простите, вы сказали "Кир"? - замерла Елена Павловна. - Я знаю одного Кира, имя это довольно редкое, так что, возможно, мы говорим об одном и том же человеке... Хотя нет, - смешалась она совсем. - Извините, я наверное нелепо выгляжу... Я, конечно, ошиблась. Тот человек живет не в нашем городе.
  -- Что вы, дорогая, не стоит извиняться! - весьма дружелюбно ей ответили. - К тому же, и мой Кир не живет в нашем городе, он только недавно приехал сюда. И я не удивлюсь, если узнаю, что вы с ним действительно знакомы - он часто путешествует, встречается с самыми разными людьми, что неудивительно при его профессии.
  -- И кто же он по профессии? Брачный аферист? - нервно хихикнула Еля и тут же ладонью захлопнула собственный рот. - Бога ради, извините еще раз, я в последние дни сама не своя! Сейчас я вам все объясню!
   И недолго думая, поддавшись минутному порыву - впрочем, довольно объяснимому при столь удивительном совпадении - мама Майи рассказала все о пари дочери и приезде незваного гостя. При этом была достаточно откровенна и раскрыла свои опасения и страхи, хотя обычно с незнакомыми людьми сходилась трудно. Однако Екатерина Варкова - так звали тетушку Кира - внушила ей полное доверие.
  -- Поверить не могу, - покачивала головой Варкова, справившись с первым изумлением. - Я-то воображала, что Кир приезжает исключительно потому, что внял, наконец, моим приглашениям. Я его столько раз зазывала к себе! А он, оказывается, завел романтическое знакомство! Ваша дочь красива?
  -- О да! - поспешила заявить несколько уязвленная Еля.
  -- Тогда не буду обижаться, а только порадуюсь за племянника, ему давно пора завести семью! Мне кажется, он очень одинок. Эти постоянные переезды по стране и миру, какие у него могут быть при такой жизни романы!
  -- Так чем же он занимается?
  -- Занимает важную должность в комитете по охране природы. Постоянно участвует во всех этих акциях протеста, кого-то там спасает - то леса, то животных, заседает на научных конференциях, и тому подобное. Этим увлечением его заразила мать, моя младшая сестра...
   Давно услужливый продавец убрал на время пакет с глухарем и вареньем в холодильник, чтобы не испортились продукты, принес на столик чай и выпечку, а дамы продолжали разговор, причем говорила все больше словоохотливая Варкова, а мама Майи слушала, затаив дыхание.
  -- Всего нас было три сестры: я старшая, средняя - Марина и младшая Мария. Из нас троих у меня, пожалуй, самая обычная судьба. Я первая вышла замуж, за военного. К сожалению, детей у нас не было, а вскоре Бог послал мне и новое наказание - я овдовела. Муж погиб, как сказано в официальном заключении, "в результате несчастного случая", но сослуживцы мужа под большим секретом рассказывали мне, что смерть наступила в ходе какого-то эксперимента, проводившегося тут недалеко, в местных лесах. Я даже писала начальству, требуя объяснений и компенсации. Представьте себе мое возмущение, когда я получила деньги, но и только - объяснениями меня не удостоили!
   Голос Варковой дрогнул, она отпила из чаши и продолжила:
  -- Потом вышла замуж Марина, стала женой профессора, специалиста по древнерусскому языку. Сама она тоже занялась наукой и довольно успешно. Она мечтает раскрыть тайну происхождения кетского языка. Между прочим, земля, на которой стоит Усть-Ключ, искони кетская! Никто до сих пор не знает, откуда пришли кеты, кто из прочих народов им родственен - Марина способна говорить об этом часами. К сожалению, она так увлеклась поиском родственников кетского народа, что не удосужилась заиметь родственников самых ценных для любой женщины - детей. Так и получилось, что только младшенькая наша сестра родила ребенка, сына. Мария вообще удивительный человек! С юных лет росла непоседой, ходила в пешие походы, речные сплавы, переменила множество профессий - была и геологом, и этнографом, и даже зоологом! По-прежнему носится по миру, нашла свое призвание в экологии, и сына, Кира, приобщила к своему увлечению.
  -- А кто же отец Кира?
  -- Говорит, что познакомилась с ним в одной из своих экспедиций. Мария утверждает, что они поженились и лишь потом разбежались, но, зная характер Марии, могу предположить, что господин Торев и в глаза не видел сына! И я, кстати, этого горе-папашу тоже не видела. Мария не любит, когда мы начинаем о том разговор, это постоянный повод для наших ссор. Она утверждает, что у нее нет даже фотокарточки мужа, и я ей верю. Такая гордая, сумасбродная женщина, как моя младшая сестра, вполне могла влюбиться в человека, родить от него ребенка и расстаться после, не оставив на память и фотокарточки! Впрочем, и господин Торев ни разу не вспомнил о существовании сына.
  -- Надеюсь, что Кир пошел не в отца, - пробормотала мама Майи.
  -- О нет! - с жаром возразила Варкова. - Он у нас просто умница - скромный, воспитанный, глубоко порядочный! Все, кто с ним общается, о нем самого высокого мнения, да вы и сами убедитесь, что я не преувеличиваю! Если хотите, я могу прийти с ним вместе на ваш семейный ужин. Из довольно глупой, я согласна, именно глупой выходки наших детей мы можем составить вполне достойное и милое знакомство!
  -- Что ж, я думаю, это действительно неплохая идея, - искренне согласилась Елена Павловна.
  -- Ах, это было бы чудесно! - воскликнула мечтательно Варкова. - Может быть, и вправду судьба свела вашу дочь и моего племянника!
   Обе дамы тотчас углубились в воспоминания о том, как удачно сложились отношения той или иной пары, тоже познакомившейся случайно, в робкие пока фантазии, чем обернется первая встреча Кира и Майи, попутно составляя меню предстоящего семейного ужина. Они так увлеклись, что Елена Павловна лишь спустя несколько часов выкроила минутку, чтобы позвонить дочери, заинтриговать ее и предупредить, что задерживается. Еля совершенно успокоилась, ее посетили первые серьезные надежды, а потому она совсем не ругала Майю, когда та далеко за полночь вернулась из аэропорта.
  
   * * * * *
  
   Расследование дела о пропавших туристах шло своим чередом. Антон обзвонил родственников и отчитался перед следователем:
  -- Не у всех есть родственники, и не всех, кто есть, удалось разыскать. Некоторые твердят, что пропавшие, дескать, взрослые люди и неоднократно в прошлом тоже пропадали в своих походах.
  -- Да? Серьезно, что ли? - хмыкнул Малтин. - Возможно, мы, дураки, зря землю роем, а?
  -- Приедет только бабушка Полины Приймак.
  -- О, это хорошо! Именно про Полину я не прочь узнать побольше.
  -- Между прочим, я также получил ответ из государственного архива Красноярска, - похвастался Антон. - В нем подтверждается реальность отца и сына Мониных.
  -- Как и Кайгуса? - с иронией поинтересовался Малтин.
  -- О нем архивы молчат, но Монины жили в наших краях, это факт. Отца и главного героя второй легенды действительно звали Харлампием. По национальности он был манси, вогул по-старинному. Дата и место рождения неизвестны, но, исходя из легенды, можно предположить, что он родился на Северном Урале, где-то у реки Тосемья. В июне 1891 года поселился в Красноярске, женился на местной крестьянке, родившей ему в 1897 году сына Ефима. В августе 1912 года Харлампий без вести пропал в тайге. Таких случаев тогда было немало и тщательного расследования не проводилось. Высказывалось предположение, что Харлампия убили конкурировавшие с ним бродники-чалдоны, которые также устроили поджог его дома, случившийся в сентябре того же года. От дома практически ничего не осталось. Ефим с матерью спасся и на допросах, как сказано; "давал показания путаные и ставящие под сомнение здравость его рассудка". Все это приписали потрясению от свалившегося несчастья, так как выгод от смерти отца ему не было никаких. Наоборот, после пожара Монины сильно бедствовали.
  -- "Ставящие под сомнение здравость рассудка"... - задумчиво повторил Малтин. - Думаешь, он рассказал про ларец и девушку?
  -- Можем только догадываться. Скорее всего, в какие-нибудь безрадостные вечера, в трактирах он пересказывал свою историю снова и снова... Так и родилась легенда.
  -- А откуда тогда стало известно о пребывании Харлампия в лесу?
  -- Да, это слабое место легенды! - признал Антон. - В дальнейшем у Ефима была вполне ординарная жизнь, хотя и спокойной ее не назовешь.
  -- Он действительно стал художником?
  -- Да так себе художником! Малевал полотна в духе монументального соцреализма. Не избежал и лагеря. Однажды написал картину с использованием национальных сибирских символов и орнамента. Это расценили как проявление национализма и абстракционизма. Пришлось Ефиму на лесоповале работать несколько лет. Домой он вернулся с отмороженными ногами и малость помешанным. Его группу как-то в наказание за невыполнение плана оставили ночевать прямо в лесу во временных шалашах. А это зимой было, в буран! Ефим вспомнил уроки отца, помог товарищам костры разжечь, снег топить и из мерзлых ягод отвары варить. Ночью он обходил шалаши, не давая заснуть слабым. И что-то привиделось ему ночью, в буране... Врачи констатировали легкое помешательство. До конца дней он лечился, иногда работал оформителем сельских клубов, санаториев.
  -- Дети у него были?
  -- Дочь, при том редкостная мерзавка! Ефима незадолго до смерти реабилитировали, дали неплохую квартиру в Красноярске. Дочь забрала ее в итоге себе, а Ефима поселила в избушке-развалюхе в соседнем городе - Абакане. Там он и умер - правда, глубоким стариком. Как видите, Монины были реальными людьми.
  -- Что отнюдь не доказывает подлинность легенды.
  -- Но многие факты, указанные в ней правдивы!
  -- Лишь те, в которых нет ничего фантастического. Я, в принципе, согласен со своими коллегами царских времен. Харлампия, авторитетного проводника и успешного чалдона, убрали конкуренты-завистники. Пожар дома? Любое деревянное здание рано или поздно может сгореть. А народная фантазия использовала потом данный случай, превратив его в поучительную сказку с участием древнего чудовища. Нет доказательств и существования таинственной карты Харлампия.
  -- А странное видение в бурю?
  -- Не забывай, что Ефим пережил в жизни два величайших потрясения - в юности гибель отца, всего прежнего уклада жизни, а потом, будучи уже зрелым человеком, арест, несправедливое обвинение и ужасы лагерного заключения. Это не могло не надломить его.
  -- Значит, все мои розыски были лишней тратой времени? - расстроился Антон.
  -- Не переживай, мне было любопытно совершить экскурс в историю. Но нам следует искать ответы на наши вопросы в настоящем. Не среди наших предков, а современников. И из числа туристов более остальных меня пока интересует загадочная Полина Приймак, любящая одиночество.
   И Малтин в свою очередь рассказал, что на дне шкатулки Полины была обнаружена сложенная вчетверо карта той местности, по которой пролегал сплав группы Валавина. На карте, помимо линии передвижения туристов, было множество непонятных значков, обозначенных буквами "К". Поначалу Малтин решил, что это обозначения Кайгусовых сопра, но Полуянов, осмотрев карту, категорически заявил, что известные ему местонахождения сопра не совпадают со знаками на карте Полины.
   Так и не прояснив новой загадки, Малтин осведомился у экспертов о стоимости украшений из шкатулки. Его заверили в безусловно малой их ценности.
  -- Обычный сувенирный набор из уральских камней - малахита и яшмы, - объяснили следователю. - В шкатулке не хватает одного кулона, но красть его не имеет смысла, он, очевидно, просто потерялся.
   Настырный Малтин наведался в сувенирную лавку и выяснил, что не хватает кулона с видом Монинг-Тумп, одной из самых необычных североуральских горных вершин. Того самого кулона, который Малтин нашел у четвертого сопра.
  -- Мне кажется или на кулоне и впрямь вырезано изображение медведя? - спросил Малтин у продавца.
  -- Да, "Медведем" называется самая известная скала. Это все игра природы, процессы выветривания создают подобные причудливые скальные образования. На Монинг-Тумп их множество. Нам присылали вместе с набором украшений проспект с информацией и пейзажами - красивое место! Говорят, в древности Монинг-Тумп был запретной территорией, где языческие жрецы и шаманы собирались на тайные обряды.
   Когда Малтин поделился добытыми сведениями с помощником, тот сразу заявил:
  -- Определенно кулон с видом Монинг-Тумп выпросил у Полины, обменял или выкрал Полуянов! Чтобы потом закопать у четвертого сопра!
  -- Нет, я уверен, что было два набора украшений, которым, не исключено, действительно придавалось какое-то сакральное значение. Вспомни, я нашел у сопра и кулон, и кольца, очень похожие на те, что были у Полины, но в шкатулке ведь не хватает только кулона! Возникает вопрос, у кого же второй кулон? А у того, кто тоже замешан в этой странной истории.
  -- У неизвестной нам доселе красавицы?
  -- Вполне вероятно... Зацепок много, однако я по-прежнему не вижу просвета. Мы блуждаем, Антон, пока только блуждаем в потемках. Может быть, нам помогут в комитете по охране природы? Ведь это были их ребята. Ты послал туда запрос?
  -- Разумеется! Мне ответили, что специально выслали к нам компетентного человека. Он уже в Усть-Ключе.
  -- Кто такой?
  -- Некий Кир Торев.
  
   * * * * *
  
   Встреча с Киром Торевым была уже назначена, следователь очень надеялся, что получит ответы, которые выведут его на Калашникова, тогда разгадка окажется вполне земного свойства. Но чудное дело... Ему было жаль расставаться со старыми мифами, в чем бы он, конечно, никому не признался. Поэтому он никому не сказал, что решил наведаться в университет и кое о чем побеседовать с учеными мужами.
   Университет представлял собой целый городок, состоящий из корпусов факультетов, лабораторий, общежитий, гостиницы для приезжих преподавателей и ученых, библиотеки, спортивных центров и ботанического сада. Корпуса соединяли изящные арки и портики, изукрашенные всевозможными граффити. Ректор дозволил не стирать их, считая неотъемлемой частью молодежной культуры, и некоторые преподаватели даже писали научные работы, посвященные этим росписям.
   Однако, пожалуй, самой главной достопримечательностью университета Усть-Ключа был выложенный мозаикой бассейн под открытым небом. Зимой его заносило снегом чуть ли не до краев, студенты прыгали в снежный бассейн, утопая в нем, почти как в воде. Майю однажды веселые товарищи спихнули в сугробы, она едва не потеряла там сапожки. Вытащил ее Саша Векслер, один из самых преуспевающих студентов и верный воздыхатель, неравнодушный к Майе еще со школы. По весне снег таял, обращаясь в холодную темную воду с плавающими намокшими хлопьями последнего снега. К окончанию сессии бассейн чистили и наполняли уже чистой водой. Устраивался грандиозный праздник - с фейерверками, шашлыками, любительскими спектаклями и, разумеется, массовым купанием. Университетский городок тогда оживляли гирлянды, бенгальские огни, музыка. Без них он выглядел несколько мрачноватым, так как сравнительно малый возраст университета пытались облагородить частым использованием диких камней, охрой, кирпичом и латинскими изречениями на стрельчатых окнах, украшенных витражами - довольно красивыми, но пропускавшими не так много света.
   Не посещавший университета со дня торжественного посвящения Вадима в студенты, Малтин немного поплутал по бесчисленным коридорам, но в конце концов нашел приемную ректора. Сам ректор отсутствовал и помочь следователю вызвалась секретарь - яркая, но холодная красавица.
  -- Мне нужен кто-либо из преподавателей, специализирующихся по фольклору и мифологии, - сказал Малтин.
  -- Полагаю, доктор Осинцев сейчас более-менее свободен, - отвечала Диана. - Вы можете найти его в библиотеке.
   Малтин, поблагодарив, отправился в библиотеку, а Диана открыла ящик своего стола, чтобы положить только что обработанные документы. Привычное ее движение замерло на половине. Она увидела на дне ящика кулон с изображением причудливых скал и грубой фигуры медведя, будто сложенной из камней.
   Дыхание у Дианы перехватило, а сердце часто-часто забилось.
   Она схватила кулон.
  -- Не может этого быть, - прошептала она. - Я же выбросила тебя!
   И со слезами, страхом и гневом она выпалила:
  -- Когда же я от тебя избавлюсь?! Проклятье! Что мне надо сделать, что?!
   С безукоризненно накрашенных ресниц Дианы потекла тушь. Когда появился очередной посетитель, Диана едва успела вытереть подтеки салфеткой и бросить кулон в сумочку.
   Малтин тем временем благополучно добрался до библиотеки, нашел доктора Осинцева и изложил ему свою просьбу. Доктор снял дымчатые очки, протер их, почесал свою широкую рыжую бороду и ответил:
  -- Кайгус? Человек-медведь? Странный интерес для полицейского... Вы его в чем-то подозреваете?
   Следователь был только рад, что разговор принял отчасти шутливое направление.
  -- Да, мы давно уже идем по его следу, - усмехнулся Малтин. - Все никак не можем поймать.
  -- Ну в этом нет ничего удивительного! Медведь считается одним из самых умных животных. Некоторые местные жители и вовсе его за человека, только необычного, почитают. Называют "дядькой в меховой шубе". Удивлялись его способности ходить на двух ногах. И ступня его отчасти похожа на нашу. Вы когда-нибудь видели медведя, с которого сняли шкуру?
  -- Нет.
  -- Открывается тело, очень похожее на человеческое. А у медведицы обнажаются почти женские груди.
   Малтин понял, что ему важно всего лишь не перебивать доктора и вовремя задавать вопросы - Осинцев уже увлекся любимым предметом. Он проводил следователя к своему уголку, образованному двумя креслами и столом, затем отлучился за несколькими книгами, которые могли бы помочь в разбирательстве темы. Дожидаясь доктора, Малтин оглядывал читальный зал. Тут пока было мало студентов. Малтин узнал лишь Ларису Храмову, входившую в одну с Вадимом дружескую компанию. Та сидела, изучая какие-то астрономические карты.
   Наконец, вернулся Осинцев с книгами. Выдохнул: "Ну-с!", сел рядом и заморгал рассеянно, точно снова задался вопросом, откуда у полицейского столь странный интерес к мифологии.
  -- Больше всего меня поражает, - поспешил заговорить Малтин, - как чудовищем оказался наш родной добродушный мишка?
  -- Он не всегда был таким, - тотчас ответил Осинцев. - Первоначально медведь представал зверем диким и безжалостным. Возьмем, к примеру, древнейшую русскую сказку "Медведь на липовой ноге". Старик на охоте отрубил медведю лапу, и тот, скрипя липовой ногой, является в деревню, находит старика со старухой и пожирает их. Мораль ясна: такова участь тех, кто бросает вызов священному зверю!
  -- Медведю поклонялись и на Руси?
  -- Конечно! До сих пор это стереотипный образ нашей страны. Предки боялись и уважали его. Охотников, ходивших на медведя, называли "отпетыми", потому что перед каждым походом в лес их отпевали, как будто уже мертвых. Отсюда и пошло это слово. Язык! Он тоже хранит следы косолапого, его тайны. Вы знаете, что само слово "медведь" не есть настоящее название этого зверя?
  -- То есть?
  -- Это имя-заменитель, характерное для священных животных. Настоящее имя медведя было под запретом, его боялись произносить, считая, что тогда потревожат и вызовут его из леса. Поэтому зверя называли иносказательно - "ведающий, где мед", откуда и пошло "медведь".
  -- А как же его звали по-настоящему?
  -- Увы, запрет действовал слишком эффективно и слишком долго. Из народной памяти стерлось подлинное имя лесного хозяина. Существует любопытная гипотеза, что имя это... - Осинцев наклонился к следователю, и глаза его за дымчатыми очками сверкнули, - что имя это у нас в крови! Мы слышим, читаем и произносим его едва ли не каждый день!
  -- Интересно...И что же это имя?
  -- Русь, Рось, Россия, русские, россияне - все это суть производные от имени медведя! Корень "рос" и обозначает косолапого! Но это, конечно, всего лишь гипотеза, хотя многие авторитетные ученые ее поддерживают.
  -- Вот так-так! - покачал головой Малтин.
  -- Принимая во внимание суждения парапсихологов, что имя накладывает отпечаток на человеческую ауру и судьбу, следует признать, что лесной хозяин обитает в каждом из нас, владеет нами, ибо, будь ты удмурт или коряк, но все равно ты и россиянин!
   Вывод доктора не понравился Малтину. В сумрачной и полупустой библиотеке, среди обретших плоть слов - книг, образующих настоящие лабиринты - вспомнилось некстати то, что говорил лесник: "как только их помыслами завладевал Кайгус, об участи сих мужей оставалось только пожалеть". И его собственная недавняя мысль: "Судя по моим помыслам, Кайгус вскоре возьмет меня на заметку".
   Шелестнули страницы. Скрипнула... Липовая нога? О, господи, нет, это просто наваждение какое-то! Всего-навсего Лариса придвинула стул и ниже склонилась над изображениями созвездий. Разглядывала она их излишне сосредоточенно - у Малтина даже создалось впечатление, что Лариса подслушивает их с Осинцевым разговор.
  -- Выходит, мы живем в своеобразной Медведии? - спросил следователь.
  -- Можно и так сказать, - рассмеялся доктор. - Но сейчас медвежий культ распространен более у народов Северной Азии: кетов, хантов, манси, гиляков, ульчей, айнов. Зверю поклоняются, по-прежнему устраивая в честь него праздник.
  -- Да, в первой истории о Кайгусе тоже говорилось о медвежьем празднике.
  -- Что это за история? - немедленно полюбопытствовал Осинцев.
   Малтин вкратце пересказал обе истории, слышанные от Полуянова.
  -- Ах, эти истории, - протянул разочарованно Осинцев. - Они давно уже записаны.
  -- Откровенно говоря, они меня поразили, - признался Малтин. - Чуть ли не до дрожи...
  -- Ну-ну, не надо относиться к ним так серьезно! Тем более они полны абсурдных моментов и, не побоюсь этого слова, чудовищных противоречий! Куда подевалась мать Кайгуса? Где она жила - в берлоге своего звериного мужа или хоромах сына? Это одно и то же место или два разных? Почему родители девушек так преспокойно отпускали их в лес? Старшую по незнанию, ладно, но остальных-то? Если Кайгус был такой могущественный, повелевая зверями и духами, то почему не мог избавиться от преследователей? Ответов нет. Это дань абсурдности сказки. Однако есть в первой истории два момента, отличающие ее от обычной сказки. Весьма тонко и психологически верно объясняется состояние младшей дочери после возвращения в родное стойбище. И вдобавок открытый финал истории, характерный более для легенд и преданий, а не для сказки, которая всегда замкнута на себе. Здесь же рассказчик подразумевает, что история Кайгуса не окончена, похожие события, мол, могут происходить и в дальнейшем.
  -- Да, умеют эти истории страх наводить, - усмехнулся Малтин. - Наверное, это еще из детства идет... Меня особенно Хосядам напугала - белая, пучеглазая, летает, да еще хохочет!
  -- Неужели вы ее не признали? - удивился Осинцев. - Ваша страшная Хосядам вполне земное существо - это полярная сова! В мифах кетов она является олицетворением смерти. Смех ее действительно потрясает воображение. Однажды в тайге я слышал, как хохочет полярная сова. Хоть и прекрасно знал, кто это потешается, а все равно стало очень не по себе...
  -- Да, - покивал Малтин, - вот так возьмешь любую легенду и обязательно найдешь земное происхождение всякого, казалось бы, самого невероятного существа.
  -- Вы даже не подозреваете, сколь вы правы, - подтвердил Осинцев, раскрывая очередную книгу. На пыльной ее обложке сохранялись отчетливые отпечатки тонких девичьих пальцев, но ни следователь, ни доктор этого не заметили.
  -- К примеру, Топселл сообщает в своем труде, - продолжил доктор. - "Филипп Коффеус из Констанца поведал мне как о вполне достоверном деле, что в Савойских Альпах один Медведь силой унес в свое логово юную девушку и сделал ее предметом своих плотских вожделений, и, пока он держал ее в логове, каждодневно носил ей самые лучшие яблоки и иные плоды, какие мог раздобыть, и потчевал ее, как истинный возлюбленный; но всякий раз, отправляясь за провиантом, он закрывал вход в логово огромным камнем, чтобы девушка не могла бежать. В конце концов родители после долгих поисков нашли юную дочь в логове Медведя и спасли ее от заточения у дикого зверя".
  -- История вполне сходная с кетской легендой, - заметил Малтин.
  -- Что и странно! Альпы и Сибирь разделяют многие тысячи километров. Но точно такую же историю рассказывают и айны, живущие на японском Хоккайдо. Если же мы обратимся к фольклору Северной Америки, то вновь встретим знакомый сюжет. Позвольте вам зачитать отрывок из сказки племени хайда "Медведь и его жена индеанка". В начале ее юноша Квис-ан-квидас полюбил девушку Кинд-а-вус. Как-то они пошли вместе в лес, и там девушка потерялась. Далее я читаю оригинальный индейский текст.
   Осинцев раскрыл следующую книгу и начал:
  -- "О ней редко вспоминали, да и то только как о девушке, которая потерялась, да так и не нашлась. Только ее муж никогда не забывал о ней и верил, что она до сих пор жива... Он решил обратиться к шаману, которого люди считали ясновидцем. Шаман спросил Квис-ан-квидаса, нет ли у него клочка одежды его жены. Тот подал ему лоскут от ее платья, шаман сжал лоскут в руке и забормотал: "Я вижу молодую женщину, лежащую на земле... Она кажется спящей...Что-то большое приближается к ней... Это огромный медведь... Он хватает ее... Она пытается вырваться, но не может... Он уносит ее куда-то далеко-далеко... Я вижу озеро... На берегу его высокая сосна... Там живут Кинд-а-вус с медведем... Я вижу двух мальчиков, которых она родила от медведя... Если ты пойдешь на то озеро и найдешь то дерево, то увидишь их всех!" Потом следует рассказ о всех приключениях Квис-ан-квидаса, который в итоге вызволяет свою любимую, а в заключении о жизни девушки в плену сообщается: "Медведь старался сделать ее жизнь лучше и приятнее. Он сочинил песню, которая до сих пор известна среди детишек племени хайда как Песнь Медведей. Я слышал ее много раз. В 1888 году старый вождь дал мне слова этой песни: "Я взял в жены красивую девушку из племени хайда. Я надеюсь, ее родичи не придут и не отберут ее у меня. Я буду с ней очень добр. Я буду приносить ей ягоды с холмов, коренья из долин. Я буду делать все, чтоб ей было хорошо. Для нее я сочинил эту Песнь, для нее я пою эту Песнь". Многие научились этой песне от Кинд-а-вус, которая не вернулась к медведю, а так и осталась с людьми... Что же касается двух ее сыновей, Су-гаота и Кун-вота, то они выросли очень разными. Су-гаот остался с людьми, а Кун-вот вернулся к отцу и всю жизнь прожил с медведями".
   Осинцев захлопнул книгу.
  -- Потрясающе! Опять сходные моменты! - воскликнул Малтин.
  -- Так называемый "бродячий сюжет", доказывающий, что у разных народов были одинаковые сюжетные установки, уходящие в единую первобытную память. Отличия, тем не менее, есть. Вы обратили внимание, что в индейской сказке произошло совмещение образов отца-медведя и его сына?
  -- Да-да, в самом деле, - пробормотал Малтин.
  -- В своей научной работе, - мечтательно произнес Осинцев, - я намерен разобраться во многих совмещениях и совпадениях. Однако важно при том не переусердствовать, не помешаться на идее медведя, как Аммендола.
  -- А кто это?
  -- Итальянский ученый. Утверждает, что человек произошел от медведя. Точнее, что у человека и урсидов общие предки. В доказательство своей теории приводит довольно забавные доводы. Вроде того, что любимая игрушка детей не обезьянка, а непременно медвежонок, ссылается на то, что многие географические названия имена ведут свое происхождение от медведя - город Берн, имя Бернард, фамилии Орси и Орсини и так далее.
  -- А ведь правда, почему так? Наверняка неспроста?
  -- Вся эта теория Аммендолы полнейшая ерунда! - отмахнулся Осинцев. - И его доводы по поводу названий европейских городов и фамилий легко разбиваются тем элементарным фактом, что в Европе медведи водятся, а обезьяны нет! В других же, южных странах, вы всюду встретите изображения обезьян и названия, связанные с ними.
  -- Оставим обезьян в покое, - предложил Малтин. - Меня прежде всего интересует Кайгус, а он несомненно медведь.
  -- Только в первой истории, - не согласился доктор. - Во второй дается описание очень странное, расплывчатое, даже поэтическое. Прямо так и говорится - Харлампий ожидал увидеть некое подобие медведя, а вместо этого перед ним явилось непонятное страшилище! Это весьма необычно, да... История же гораздо реалистичнее первой сказки, это скорее предание...
  -- Именно поэтому и появляется другое описание! - доказывал Малтин. - Для пущей достоверности требовался не медведь, говорящий человеческим голосом, а создание непонятное и устрашающее!
  -- Господин следователь! - воскликнул Осинцев. - Вы случаем не ошиблись в выборе профессии? У вас определенно имеются задатки настоящего исследователя фольклора!
  -- Думаете? Теперь я понимаю, в чем причины моих прошлых неудач, - грустно заметил Малтин. - Остается надеяться, что в нынешнем деле мои задатки мне помогут.
  -- Если вас выгонят из полиции, приходите в университет, - засмеялся Осинцев.
  -- Спасибо.
   Возникла пауза.
   В наступившей тишине Лариса перелистнула страницу.
  -- Любопытно, что во второй легенде заметно влияние манси, - поспешил заговорить доктор, опасаясь, как бы следователь не воспринял его невинную шутку слишком близко к сердцу. - Кайгуса пришлые вогулы сразу восприняли как родной образ. В мансийской сказке о богочеловеке Неройке есть таинственный персонаж - Манорага. Он похож на Кайгуса. Сравните, пожалуйста, все, что мы знаем о Кайгусе с этим описанием Манораги...
   Осинцев прокашлялся и прочитал:
  -- "Медведь не медведь, человек не человек: большой, косматый... Берлогу себе смастерил из коряг да сухих пней. Как где пройдет - траву помнет, кусты притопчет, на болоте вода черными пятнами покроется".
   Донесшийся до библиотеки звонок, знаменующий перерыв в занятиях, прервал доктора Осинцева. Глянув на часы, он заключил:
  -- Так что можно с полным правом повторить слова людей о Кайгусе: "Он везде!"... К сожалению, вынужден вас покинуть, у меня скоро лекция.
  -- Но мы все же не разобрались, кто он - Кайгус?
  -- Да не все ли равно? - изумился Осинцев. - Это сказочный персонаж и только! Спор в науке идет лишь о происхождении его образа, его развитии, а не о его сущности. Потому что, какая же сущность может быть у того, кого в природе-то и нет?
  -- Понимаю, - Малтин встал следом за доктором. - Что ж, благодарю за интересную беседу. Не смею больше вас задерживать.
  -- Пустяки! Вы тоже оказали мне услугу, разогрели исследовательский пыл, изрядно угаснувший в последнее время. Без вас моя научная работа призвала бы меня гораздо позже.
   Осинцев вызвался проводить Малтина до дверей. Едва они отошли от своего уголка, как к столу, заваленному только что использованными книгами, подошла Лариса. Она быстро, но внимательно осмотрела все материалы. Ресницы Ларисы подрагивали, она покусывала по привычке верхнюю губу, над которой у нее пробивались темные усики - в зависимости от настроения предмет то гордости Ларисы, то смущения.
   Она успела вернуться к своему столу до возвращения Осинцева. Успела даже захлопнуть свой астрономический атлас, раскрытый на подробнейшем изображении созвездий Большой и Малой Медведиц.
  
   ГАЛЕРЕЯ 16
  
   Избранные отрывки записей И. Валавина и дневника М. Вары
   С приложением замечаний Н. Малтина
  
   Антон, направляю тебе отобранные мною отрывки из тетрадей, обнаруженных в пустом лагере. Они касаются, главным образом, моментов, показавшихся мне важными, а также событий странных и непонятных. Я внимательно изучил найденные записи перед встречей с Киром Торевым, чтобы разговор наш оказался более содержательным и полезным. Могу сказать, что время потратил не зря. Я не привожу различного рода научные изыскания группы, таблицы, расчеты и графики, которые иногда встречаются в записях, но нашему следствию они едва ли могут быть полезны. В начале каждого отрывка я отмечаю, откуда он был взят. Кое-где даю краткие комментарии прикладного характера: о внешнем состоянии страниц, почерке и так далее.
  
   P.S. До сих пор не обнаружена синяя тетрадь, куда Валавин заносил сведения о Кайгусе. Думаю, это достаточно красноречивый факт.
  
   Запись И. Валавина
  
   После данного мною подробнейшего описания бассейна верхнего течения реки Вортолнут, я собрал тут сведения, имеющие прямое отношение к истинной, хоть и тайной цели нашей группы. Гриф "Для ограниченного пользования" введен вовсе для завесы секретности - просто воспользоваться данными сведениями могут действительно лишь немногие. Хотелось бы, чтобы таких людей было больше! Впрочем, я намереваюсь и на свои суждения, эмоции и оценки наложить самые суровые ограничения. Работа, происходящая внутри меня, не терпит выноса на бумагу. Излагать следует только факты.
   Так вот они.
  
   Дневник М. Вары
  
   15 сентября
  
   Начал работать в комитете. Спасибо Игнату, он дал мне самые лестные рекомендации, сразу же ввел в круг своих друзей и единомышленников. Прежде, до переезда в столицу, мое увлечение необъяснимым не встречали понимания. Какой же контраст представляют собой компания Игната, бурлящие здесь диспуты, разговоры за полночь, смелые идеи!.. Вчера были на Рериховских чтениях, я впечатлен! Обсуждали долго, спорили, к моему мнению отнеслись с уважением, похвалили за доброе зерно... Вот дивное товарищество!
  
   24 сентября
  
   Дел очень много. Жаловался Игнату на суету.
  -- Ты глубоко ошибаешься, думая, что в Москве сможешь вырасти в ином, высшем плане, - ответил он. - Вырастают на просторах.
   Слова его показались мне знакомыми.
  -- Это сказал Торев, да? - спросил я. - Он вечно пропагандирует клаустрофобию в федеральном масштабе!
   Эк я завернул! Игнат напрягся, пытаясь угнаться за сутью, но все равно не понял, что я хотел сказать.
  -- Кир имел в виду совсем другое! - начал он мне доказывать. - Он не выходит за рамки чисто своих интересов! Новые заповедники, маршруты, пансионаты - и довольно с него! А я говорю тебе о внутренней потребности истинно духовного человека!
  -- О, да! Теперь мне все ясно! - воскликнул я с постыдной поспешностью. - Можно жить в открытом пространстве, не покидая больших городов! То есть общаться со всем миром, лучшими его представителями, искать простор внутри себя...
   Невесть что я тогда наплел! Поспешил нацепить личину столичного духоборца, новообращенного сноба! Кошмар! Игнат, однако, не высмеял меня, а только оборвал резко:
  -- Нет, неверно! Все это иллюзии. Побыстрей расставайся с ними!
   Вмешалась Полина, в гостях у которой мы были.
  -- Я тоже из провинции, Максим, и самое ценное вынесла именно оттуда.
  -- Да, точно так! - подтвердил Игнат. - Она приехала в свое время к нам не с пустыми руками, а привезла всестороннее исследование арийской мифологии и бажовских сказов. Там есть необычайно точные наблюдения, которые невозможно было открыть, сидя за одними лишь книгами в московских хранилищах!
   И Игнат доказал мне, насколько смешон и бесполезен мой труд по собиранию газетных вырезок о паранормальных явлениях, мои попытки систематизировать эту лавину информации. Я будто прозрел - и вправду, к чему нам это? Надо браться за основы, сам дух, слух, цвет, вкус и запах тайны!
  -- Зри в корень! - безумно шептал я, возвращаясь с наших вечеров.
   Зри в корень!
  
   25 сентября
  
   Направление - Сибирь
  
   26 сентября
  
   Вчера я занес в дневник направление поисков. Занес и повалился на кровать, чтобы ворочаться и не спать до утра... Определилось главное направление! Двери в прекрасное и непостижимое находятся не в Гималаях или амазонских джунглях, а совсем рядом, здесь, у нас, в России! Оказывается, Сибирь хранит богатства не одни только природные, но и духовные!
  -- Рубеж эпох близок, - говорил Игнат. - Мы пойдем в Сибирь не за пушниной или нефтью, а за мудростью и совершенством!
  -- Где же мы их найдем и как? - спросил Олег.
  -- Мы испросим сокровища у Кайгуса! - возвестил Игнат.
   Впервые мы тогда услышали это имя...
   Я много чего мог поведать на страницах этого дневника, если бы полностью изложил, что услышал в тот вечер от Игната. Но я страшусь и умолкаю...
  
   1 октября
  
   Игнат добивается сплава по реке Вортолнут. Он хочет, чтобы в группу был включен каждый из нас. Задуман большой поход. Одна цель у него явная, о другой знают только посвященные.
  
   14 октября
  
   Спорили о сущности Кайгуса. Кем он может быть на самом деле? Руслан предложил использовать классификацию Нандора Фодора, включающую 13 разновидностей паранормальных существ:
  
      -- It (по Георгу Гроддеку)
      -- Id (по Зигмунду Фрейду)
      -- Элемент наследственности
      -- Фэйри
      -- Вампир-фамилиар
      -- Историческая голограмма
      -- Телепатический образ
      -- Шизофреническая проекция
      -- Астральный двойник
   10.) Дьявол
   11.) Инкубы и суккубы
   12.) Ведьма
   13.) Духи умерших
  
   Кажется, примерно так.
   Я, Олег и Руслан считали, что Кайгус совмещает черты традиционного Фэйри и вампира-фамилиар, а Полина с Денисом относили Кайгуса к элементу наследственности, но с поправкой, что под наследственностью следует подразумевать не просто народ, а целую ноосферу в одной из самых причудливых своих проекций.
   Молчавший до поры Игнат окончил спор тем, что порвал наш список и сказал:
  -- Забудьте о теории. Ее еще предстоит нам создать самим в лесах на берегах Вортолнут. Кайгус за пределами этой жалкой классификации! Она применима разве что только к муриям - помощникам Кайгуса, среди которых вполне можно встретить, я думаю, суккубов и фэйри, но я не уверен до конца. Мы увидим, мы все увидим...
  
   20 октября
  
   Игнат уехал по делам в Туву. Пишет, что встретился со знающими шаманами и получил ценные сведения.
  
   30 октября
  
   Сплав включен в рабочий график. Инициаторами выступили Игнат и Кир Торев. Его роль мне неясна. Я не доверяю Тореву, он скользкий тип.
  
   15 ноября
  
   Мне рассказали, что против сплава выступает один из людей Калашникова в комитете. Все время думал, что это Феоктистов, который всегда интриговал против Игната, но недавно выяснилось, что, хотя он поначалу и был против нашего похода, вдруг переменил свое мнение и всячески поддерживает идею сплава по Вортолнут... Какие-то запутанные интриги тут ведутся...
  
   27 ноября
  
   Ходят слухи, что в нашу группу напрашивается Торев...
  
   31 декабря
  
   С Новым годом! Он воистину станет для нас новым!
  
   7 января
  
   С Рождеством Христовым! Молитесь же за нас!
  
   19 января
  
   Вот и свершилось! Значит, вы молились за нас, неизвестные? Мы отправляемся в Сибирь! Утвердили список группы. Неудобно только перед Торевым... Столько боролся за эту идею и в итоге его не включили в группу.
  
   3 февраля
  
   Как нелепо!... Скоро мы будем в самом центре владений Кайгуса, узнаем тайны невероятные и страшные, а пока приходится размениваться на мелочи, всякого рода суетные пустяки! Торев, видите ли, обиделся, что его не взяли в поход. Чувствую, что кривит душой, подлец! При его-то связях и влиянии не добиться нужного решения! Просто не захотел сам рисковать, понял, что тут не пахнет выгодной сделкой! Я всегда подозревал, что он очень практичен, а на всякие там духовные искания плевать хотел! Денис открыл мне, что за проекты по новым маршрутам и кемпингам Тореву платят хорошие деньги... Так что перед нами он просто держит позу, хочет, чтобы у него прощения попросили!
   Совсем другого склада человек Игнат - вот уж действительно благородная душа! Он просил нас отнестись к Тореву с тактом и уважением... Вообще-то, они давние товарищи, но как Игнат не видит, сколь они разные!...
  -- Он эколог от Бога, настоящий профессионал, - говорил Игнат. - Мы вместе боролись с Калашниковым, многого достигли когда-то... Вы убедитесь, что Торев очень умен и отходчив, такой товарищ нам еще пригодится. Давайте же будем проводить наши принципы в жизнь и проявим человеколюбие!
   Проявлять человеколюбие пришлось мне и Денису. На каком-то вечере в нашем комитете мы подошли к Тореву, завели разговор, постарались приободрить. Я старался изо всех сил, обычно немногословный и скованный, славный наш Денис, поборов робость, тоже пытался общаться с Торевым, но... Уж не знаю, может он эколог от Бога и профессионал самого высшего полета, но по мне так он просто невероятно высокомерный тип! Отвечает еле-еле, усмехается поминутно, слушает кого угодно, но только не тебя! Посреди разговора о сплаве ни с того, ни с сего спрашивает меня:
  -- Вам львы нравятся?
  -- Я с ними не сталкивался, - говорю.
  -- А как вы относитесь к средневековой теории о несомненном родстве человека и льва? - допытывался Торев. - Некоторые авторы считали, что львиная морда удивительно походит по строению на человеческий лик.
  -- Не замечал. По-моему, это в медицине описаны случаи заболевания тканей лица под названием "львиный лик". Вы не спутали это с вашей средневековой теорией?
  -- Ничего я не путаю! - так и взвился Торев. - А латинское выражение "Hic sunt leones" вам о чем-нибудь говорит? Знаете, где оно употреблялось?
   В латыни я, прямо скажем, не силен. Торев заметил мое замешательство и с явным злорадством продолжил:
  -- Хорошо, я вам переведу. Это значит "Тут водятся львы"... Ладно, забудьте!.. Впрочем, если Игнат заинтересуется, передайте ему, что у меня есть неплохой материал по львам.
   Я, посмеиваясь, ответил, что Игнат больше занимается медведями, чем львами, но Торев, конечно, не понял моей иронии, а спрашивать было выше его достоинства. Насколько я помню, этот странный диалог был единственным моментом в разговоре, когда инициатива исходила от Торева. После он снова погрузился в свои мысли. Он не понравился нам, мы не понравились ему... Не велика потеря!
  
   10 февраля
  
   Олег сказал, что к нему Торев отнесся более благосклонно и даже подарил какие-то баснословно дорогие фотопринадлежности. Сказалось общность интересов - Игнат рассказал, что Торев одно время увлекался фотографированием.
  
   23 марта
  
   Наконец-то посмотрел хоть одну комедию Шекспира. В театр нас повела Полина, которая очень любит сцену. Смотрели "Сон в летнюю ночь". Довольно забавно, я ожидал худшего. Но не переменил мнения, что юмор и намеки шекспировского времени порядком устарели для нас. Многое я пропускал мимо ушей. Полина заметила это и еле сдерживала досаду, а в антракте принялась допрашивать меня, проверяя, насколько хорошо я разбираюсь в сюжете. Прямо как на экзамене! Руслан усовестил Полину, попросил не портить настроение, но я и не думал на нее обижаться - что я, Кир Торев какой-нибудь? Мы просто порядком изнервничались перед сплавом, и Полина, конечно, тоже - такие сдержанные с виду натуры, подобные ей, в переломные моменты жизни реагируют на мелочи чересчур болезненно.
   Возникшая было в нашей компании напряженность, мгновенно улетучилась, когда мы вышли из театра на улицу, на свежий морозный воздух, разом напомнивший о просторах, что нас ожидают.
  -- Ребята, - обратился к нам Игнат. - Какие мы счастливые!
   И все с ним согласились. Разве не так?
  
   Записи И. Валавина
  
   Станция Северный Яр - устье реки Кучум
  
   Мы пока на территории Томской области. Настроение у ребят бодрое, мы готовы к работе и возможным неожиданностям...
   Был неприятный эпизод. На станции местный охотник пытался продать нам головной убор из берестяной коры. Торг был нелепый. Во-первых, охотник плохо говорил по-русски, а мы не понимали его смеси кетских и эвенкских слов. Во-вторых, убор был очень старый, полусгнивший, расползался на части в руках. Когда Руслан решил все-таки купить убор, с охотником случилось что-то вроде приступа эпилепсии. Он упал, разрывая и комкая убор. Вскоре от этой берестяной остроугольной шапки остались одни клочья... Охотника увезли в больницу.
  
   Дневник М. Вары
  
   18 апреля
  
   Мне показалось, что с охотником случился вовсе не приступ эпилепсии. Как будто несчастный был чем-то или кем-то сильно напуган, повергнут на землю невидимым противником, который и изорвал головной убор из бересты... Но о своих подозрениях я никому не сказал, занес все в дневник. Если я прав, незачем раньше времени подрывать дух группы, если же нет, меня лишь поднимут на смех...
  
   Записи И. Валавина
  
   Поселок Тым
  
   В местности, прилегающей к поселку Тым, группа зафиксировала оптическую аномалию. Произошло это около 14.36, когда Руслан оглядывал в бинокль берега реки в поисках места для причала и отдыха. Не отрываясь от бинокля, он давал указания, куда править. "На кедровник" - сказал он, и мы, имея кедровый лес по левую руку, направили лодки туда. "Нет, нет! Правь к кедровнику!" - закричал Руслан, указывая сам направо, где берег, вплоть до горизонта, занимал березовый лес. Между участниками группы возникла перебранка. Руслан опустил бинокль и в крайнем удивлении осмотрел оба берега. Снова сверился с биноклем. "Либо наша оптика испортилась, либо я сошел с ума!" - сказал Руслан и предложил каждому проверить его открытие.
   Как выяснилось, путаница с берегами произошла из-за несовпадения картины пейзажа, наблюдаемого через окуляры бинокля, и при непосредственном осмотре. То есть на самом деле по правую руку от нас находился берег, поросший березами, а по левую - кедровник. Но в бинокль картина получалась прямо противоположная. Мы разобрали аппарат на части, но не обнаружили никакого дефекта или специального устройства, делающего возможным подобный обман зрения. После сборки бинокль опять действовал зеркально.
   Было решено остановиться на ночлег в поселке и расспросить жителей, были ли они свидетелями этой аномалии.
  
   (На страницах записей И. Валавина и дневника М. Вары появляются пятна растительного происхождения - это следы какого-то темно-красного, коричневого и бурого лишайника или мха. Они концентрируются у верхнего правого угла и у левого нижнего страниц, как если бы кто листал записи запачканными пальцами)
  
   Дневник М. Вары
  
   20 апреля
  
   История с биноклем... Вроде ничего страшного, даже забавно, но мне стало не по себе. Наши вещи постепенно превращаются в предметы иного, непонятного человеку, назначения или же ясно показывают, что мы пересекли некую границу. Но если изменились и предметы, то отпределенное воздействие идет ведь и на человека!..
   В поселке, где мы остановились, с нами поначалу не желали говорить о реке... Но перед прощанием жители подобрели и рассказали о запрете пересекать реку Вортолнут в одиночку и по прямой - таков необычный обычай, действующий в здешних краях.
  -- Ты будешь сидеть спиной к одному берегу и смотреть на другой, - объясняли нам. - Один будет незаметно подкрадываться к тебе, а другой отвлекать твое внимание. Поэтому нужно, чтобы ты греб, закрыв глаза, а человек рядом говорил, куда грести. В одиночку пересекать реку можно лишь по течению, медленно направляя лодку и не упуская из вида оба берега.
   Игнат занес эти сведения в свою особую синюю тетрадь и сказал, что запрет, вне сомнения, связан с оптическим феноменом. Сами жители Тыма наотрез отказались смотреть на берега в бинокль. Я предложил провести нехитрый эксперимент - нарушить запрет и проследить, что произойдет.
  -- Мы и сейчас вам скажем, что произойдет, - заявили жители поселка. - Вы потеряете равновесие мира, ноги ваши станут слабыми, головы пустыми, и вы броситесь за равновесием в воды Вортолнут!
   Невеселая перспектива!
   Игнат отклонил мое предложение. Мол, незачем оскорблять верования местных жителей. Но, я думаю, он просто испугался...
  
   Записи И. Валавина
  
   Поселок Тым
  
   Несколько раз выходил из строя компас, были сильные помехи при приеме радиосигналов. Любопытная деталь - добрая половина жителей Тыма выбросила свои телевизоры и радиоприемники, которые тут часто ломаются и сгорают. Искажения сигналов происходят постоянно.
  
   Дневник М. Вары
  
   21 апреля
  
   Бинокль прекратил свои фокусы примерно в трех километрах от Тыма. Обнаружил это я совершенно случайно. Иногда мы осматривали берега в бинокль. Вскоре я обратил внимание на то, что характер растительности вокруг изменился. Если раньше слева располагался кедровый лес, а справа - березовый, то теперь четкое деление нарушилось. Среди берез стали попадаться кедры, а среди кедровника - березы.
  -- Наконец-то пропало это неестественное деление! - воскликнул Руслан.
   Меня тотчас осенило! Я схватил бинокль и оглядел берега. Они были такими же, как и при осмотре невооруженным глазом! Зеркальный эффект исчез вместе с "неестественным" делением на растительные царства.
   Полина сказала, что вообще-то ничего особенного в подобном разделении нет, особенно в западносибирской тайге.
  -- Как знать, как знать! - не согласился с ней Игнат. - Возможно, что в любом другом районе Сибири твое утверждение и верно, но здесь, в краю Кайгуса, оптическая аномалия явно связана с расположением деревьев. По верованиям кетов, кедр - это дерево мертвых, гробы и кресты тут всегда делают из кедра. Береза же - олицетворение неба, жизни и солнца.
  -- Так, значит, мы прошли своеобразные врата? - спросил Олег. - Мы находились между жизнью и смертью? А река - путь к Кайгусу?
  -- Лес совершенно четко разделился лишь после того, как мы вступили в пределы Усть-Ключевского края, - продолжал Игнат. - Налицо совпадение древних пределов Кайгусова царства и современных административных границ. Случайно ли это? Не думаю. В свое время губернатор Красноярского края пытался уменьшить размеры нового Усть-Ключевского края, переговоры затягивались. Общественность считала, что дело тут в нефти, дележе будущей прибыли. Ну а потом произошли печальные и даже кровавые события...
  -- В организации которых обвинили Калашникова, - добавил Олег.
  -- А что случилось? Я не в курсе, - заинтересовалась Полина.
  -- Губернатор края покончил жизнь самоубийством - выбросился из окна, его заместитель сошел с ума, еще несколько человек из администрации вынуждены были уволиться по собственному желанию, - Игнат говорил нарочно бесстрастно. - Пришедшие им на смену оказались куда сговорчивее. Многие, очень многие обвиняли Калашникова, но доказательств не было. Однако мы, полагаю, можем подозревать еще одного.
  -- Или двоих сразу, - сказал Руслан. - Вдруг Калашников заключил договор с Кайгусом?
   Игнат сказал, что это ему кажется маловероятным. Он, да и остальные, хвалили меня за наблюдательность. Место наблюдения аномалии было нанесено на карту. Игнат исписал немало страниц в своей синей тетради...
   Вечером мы разбили лагерь вблизи места, где река распадается на многочисленные протоки и ручьи. Будем заниматься гидрографическими, геологическими и прочими изысканиями. Но сейчас, когда я пишу эти строки у костра, я думаю не о глубине проток и скорости течения, а об увиденном и услышанном сегодня. О березах и кедрах. Совсем не случайно, что единственный на всю округу поселок находится на правом берегу, среди берез - где "небо и солнце". И жители поселка поворачиваются в лодках спиной к кедровнику - это кое о чем говорит!
   Я также не могу забыть охотника на станции. Потому как все вспоминал эту давнюю историю с самоубийством губернатора. Дело в том, что его жена, бывшая свидетельницей трагедии, потом рассказывала, что муж, перед тем как выброситься из окна, будто забился в эпилептическом припадке (!).
   Охотнику из Северного Яра еще повезло, что он всего лишь угодил в больницу... Но я не понимаю, чем он помешал Кайгусу?
  
   22 апреля
  
   Нам нет передышки!
   Минувшей ночью мы опять столкнулись с явлением необъяснимым и пугающим...
   Я вышел из палатки покурить. У костра заметил Полину. Она болтала с Русланом, который в ту ночь дежурил. Я присоединился к ним, обсудил последние события, изложил свои соображения насчет охотника и губернатора. Но Руслан ответил, что чертовски устал и не в силах сейчас ломать голову над моими, безусловно, любопытными предположениями. Я вызвался подежурить вместо него - сон все равно не шел ко мне.
   Мы остались вдвоем с Полиной.
  -- Вполне может быть, что мы неправильно истолковали оптический феномен, - вдруг сказала она. - Он никуда не пропал.
  -- Почему? - спросил я.
  -- Ты сначала обратил внимание на то, что кедры и березы стали попадаться на обоих берегах, верно?
  -- Да.
  -- Но с чего ты решил, что бинокль теперь показывает реальность не зеркально? Уловить путаницу при смешанной растительности гораздо труднее, не правда ли? Вот когда по одну сторону один лес, а по другую иной, зеркальный эффект был заметен...
  -- Подожди-ка! - загорелся я. - Я смотрел на берега, я сравнивал!
  -- А ты уверен? Ты внимательно смотрел? Сравнивал просто весь берег или какие-то отдельные участки?
   Я вынужден был признать, что не приглядывался.
  -- То-то и оно! - воскликнула Полина. - Лес по обоим берегам перемешался. Отныне мы в царстве Кайгуса и уже не можем быть уверены, что именно мы видим - кедр или березу?
  -- Смерть или солнце? - спросил я.
  -- Да. Реальность меняется, и мы вместе с ней.
  -- Ужасно! - не выдержал я.
  -- Неясно, - поправила меня Полина. - Пока неясно.
   Меня посетила блестящая идея.
  -- А давай сходим с биноклем на берег. Если аномалия продолжает действовать, то мы увидим на противоположной стороне свой лагерь и самих себя!
  -- Это отличная идея! - сказала Полина и вскочила. - Пошли!
   Я подбросил дровишек в костер и сразу же заметил яркие отблески на реке... Сперва решил, что вот и есть доказательство того, что аномалия продолжает действовать. Но потом мы с Полиной обнаружили, что отблески двигаются! А отражение костра было бы неподвижным.
   Мы разбудили остальных, и побежали к огням, которые блуждали по протокам и ручьям. Все порядком измучились, никак не могли определить правильное расстояние, мы сели на лодки. Кончилось тем, что сразу две наши лодки сели на песчаную мель. Огни мы потеряли из вида. Было темно и холодно, меня и Полину ругали за ненужную тревогу...
   Неожиданно Олег заорал как ненормальный:
   - Плывут! Они плывут!
   Огни приближались к нам по воде, но двигались явно медленнее течения. Их было шесть... Когда они проплыли мимо лодок, мы их хорошо разглядели... Это были наши светящиеся лица, составленные из бликов - там были все мы... Игнат, я, Олег, Руслан, Денис, Полина... Мы помчались по отмели, чтобы догнать эти светящиеся портреты... Мне почудилось, что мое лицо очень внимательно следит за мной... Потом остальные то же самое говорили о своих огнях.
   Олег сделал снимок - после щелчка его камеры, огни резко ускорились и ушли вниз по реке...
   В лагере я вспомнил о бинокле, но нигде не мог его найти. Он исчез бесследно.
  
   23 апреля
  
   Мир вокруг действительно изменился, самые важные его составляющие - время и пространство отныне принадлежат Кайгусу. Мне уже не нужен бинокль, чтобы понять это. У Тыма мы потеряли привычное пространство, а сегодня днем - время...
   Руслан и Олег обнаружили неподалеку от лагеря в лесу огромный камень со следами обработки. Мы все немедленно отправились к нему. Это не камень был даже, а целая скала! Размерами не уступающая знаменитому Гром-камню, который ныне служит постаментом Медному всаднику в Петербурге. Кое-где виднелись полуистершиеся узоры, наподобие веревочного орнамента. Игнат перерисовал их и обнаружил в некоторых фрагментах узора остатки енисейских рун.
  -- Это нечто вроде указателя, - сказал нам Игнат. - Место, где мы остановились, называется Кулья Росстань, то есть Чертов перекресток. Обилие ручьев и проток и составляет этот перекресток, где можно заплутать, если плывешь на лодке. Я предполагаю, что на камне была когда-то надпись, наподобие тех, что украшали Алатырь-камень в русских сказках.
  -- "Направо пойдешь... налево пойдешь" - сказал я.
  -- Вероятно что-то похожее. Но надпись давно стерлась. Однако можно кое-что проверить...
   Игнат углубился в свою тетрадь, расчерченную какими-то астрологическими схемами и календарями.
  -- Немножко надо подождать, - сказал он.
   Мы подождали. Пока солнечные лучи не упали под таким углом, что внезапно стали видные две просеки. Все удивлялись. Но не я, который уже перестал доверять зрению и пространству.
   Было решено проверить просеку, ведущую, судя по всему, в сторону реки. Для подстраховки Денис и Полина отправились в наш лагерь по прежнему пути, а мы, остальные, двинулись по просеке. Я не мог не отдать должного осторожности Игната. Просека, возникающая из пустоты, не внушала доверия.
   В 14.03 Денис и Полина ушли в лагерь.
   В 14.04 мы вступили на просеку и были в пути почти четверть часа. Просека часто петляла - то приближаясь к реке, то вновь удаляясь в лес. Игнат отметил волнения магнитной стрелки, но в целом ничего странного мы не встретили.
   В 14.48 мы вышли к нашему лагерю у Кульей Росстани. Денис и Полина очень удивились, увидев нас.
  -- Что, решили не идти по просеке? - спросил Денис. - Почему так скоро?
  -- Скоро? - рассердился вымотанный Руслан, - Да мы почти час плутали в лесу!
   Денис и Полина молча показали нам свои часы - на них было 14.10. Мы предъявили свои. Принялись ругаться, каждая группа подозревала другую в проигрыше. Полина предложила сверить время по радио. Оказалось, что Денис и Полина правы. Эта просека поглотила четверть часа! А когда мы вернулись к камню, то не обнаружили никаких просек, сплошной лес. Один лес.
   Так мы потеряли привычное время.
  
   Записи И. Валавина
  
   Кулья Росстань - село Верхние Релки
  
   Искривление времени возле кетского Алатырь-камня есть редкое, но и фиксируемое ранее явление, которое доказывает, что край Кайгуса - большая аномальная зона. В Пермском треугольнике, где я бывал, наблюдались схожие нарушения временной протяженности.
   Очевидно, что просеки у камня - это части известной Урмановской просеки, Призрачной дороги Кайгуса. Они иногда проявляются в разных местах. Говорят, что однажды группа рабочих, прокладывающих дорогу в тайге, от Усть-Ключа до Бахта, наткнулась на деревянного идола, покрытого многолетними наслоениями крови и сала - подношениями суеверных охотников. Это один из знаков, указывающих на близость Урмановской просеки. Те дорожные рабочие пропали, их никто больше не нашел. Старожилы села Верхние Релки поведали мне, что по призрачным тропам Кайгус передвигается по миру за считанные секунды. Местные жители обходят невесть откуда возникающие просеки стороной.
   В Пермском треугольнике искривление времени оказывало негативное влияние на психику людей. Поэтому я внимательно следил за самочувствием членов группы. К сожалению, мои опасения сбылись. В ночь с 23 на 24 апреля я дежурил. Около полуночи из палатки вышел Олег Антипин и отправился в лес. Движения его мне показались странными. На окрики он не реагировал. Я побежал за ним и нагнал - Олег шел к Алатырь-камню. Его состояние было очень похоже на состояние лунатизма, хотя я не специалист и могу ошибаться. Не до конца пробудившись, он постоянно бормотал что-то вроде: "Лес...зри..." Кажется, он хотел, чтобы я посмотрел на лес, но тайга выглядела вполне мирно и обычно - правда, несколько мрачновато под лунным светом.
   Утром я осмотрел Олега и на левом запястье обнаружил легкий ожог в форме подковы. Сам Олег ничего не помнил из ночных переживаний. Вероятно, искривление времени, внезапный лунатизм Олега и ожог связаны между собой. Я размышлял над этим весь путь до следующей нашей остановки и, наконец, понял истинное значение подковы. Это послание от Кайгуса, его метка, его подпись посредством самого распространенного в мире алфавита - латинского. Мы неправильно смотрели на ожог. Если перевернуть его так, как он видится Олегу, то получим букву "U", которой начинается слово ursus - "медведь".
  
   Дневник М. Вары
  
   24 апреля
  
   На дневке я присмотрел себе прогреваемый солнцем пригорок над самой водой. Там уже вовсю разрослась трава, так и тянуло поваляться. Что я и сделал, улизнув от Полины, которая хотела меня заставить мыть посуду. Потом я слышал, как она поймала Олега. Меня даже совесть немного помучила - по моей вине посуду мыть заставляют человека с обожженной рукой...
   Я совсем разомлел на травке, под солнцем да под журчание воды... Чуть было не заснул, и позднее гадал, а не приснилось ли мне все, что я видел?... Картины удивительные и прекрасные... Я лежал на животе и следил за струящейся подо мной водой реки. По дну перекатывались песчинки, мелкие камешки, плыли травинки... Вода прозрачная, все хорошо видно.
   Затем дно стало меняться. Начал складываться некий рисунок, очень знакомый. Хотя на первый взгляд просто абстракция из пересекающихся линий и геометрических фигур. Но это никак не могло быть игрой природы! Рисунок был слишком сложен для прихотливого течения! И как он мог сохраняться под напором воды?! Я отчетливо видел, как над рисунком несется всякий речной сор, как дрожат песчинки на дне! Они дрожали, но не нарушали рисунка! Прошло несколько минут. Рисунок все-таки начал разрушаться, но на его место поток принес следующий, потом другой!.. Сложнейшие узоры река создавала удивительно быстро и ловко!
   Я дотронулся до очередного рисунка и специально смешал все песчинки, но вода тотчас восстановила рисунок вокруг моих пальцев. Я ощутил, что структура песка тут плотнее, чем обычно. Была мысль скопировать рисунки, но даже если бы они сохранялись много дольше, я бы вряд ли смог точно перерисовать их. По памяти я перенес одно из изображений на бумагу и показал Игнату.
  -- Это очень похоже на диаграммы-янтры, - сказал он. - Их используют в индуизме и буддизме. Считается, что в них заключается энергия созидания. Иногда их включают в схемы-мандалы, которые строят из песка, а потом разрушают. Это символизирует иллюзорность мира.
  -- А что символизируют диаграммы Вортолнут? - спросил я.
   Игнат уклонился от ответа и положил мой рисунок в свою синюю тетрадь.
  
   25 апреля
  
   До сих пор мы сталкивались с доказательствами существования, так сказать, иного бытия не непосредственно, а через какие-либо знаки или явления - искривление времени, пространства и так далее. Однако никогда - с крупной формой. У села Красиково мы восполнили данный пробел в путешествии по царству Кайгуса.
   Мы плыли вдоль высокого и крутого склона, поросшего дремучей непроходимой чащей из лиственниц и елей. Берега были завалены буреломом, древесным мусором, огромными комьями земли, свалившимися некогда сверху. Паводок и эрозия постоянно подтачивали склон, и многие деревья наверху нависали над обрывом под самыми опасными углами.
  -- Сейчас свалится! - воскликнул Олег. Он фотографировал живописные берега и первым заметил движение в чаще.
   Одно дерево действительно сильно раскачивалось. Мы ожидали, что это дерево - сухое, огромное, кряжистое - скоро рухнет и может задеть нас.
   Но дерево не торопилось.
   Оно осторожно высвободило из чащи корни и ветви, а затем стало медленно спускаться к воде... Когда мы проплывали мимо, дерево со скрипом поклонилось нам. Кора и труха так и посыпались! Оно проделало эту операцию само - рядом никого и ничего, никаких механизмов или людей!
   Пропустив нас, дерево ступило на воду и поплыло. Оно обогнало нас и стремительно, как и прежние огни, ушло вперед, за горизонт. И не переставало покачивать ветвями, точно прощалось с нами.
   Мы назвали его Попрощавшимся деревом.
   Ниже по течению Олег вроде бы опознал его в куче бурелома на берегу. Но старые засохшие деревья так похожи! Это могло быть и не оно...
  
   26 апреля
  
   Настроение группы, честно говоря, меняется не в лучшую сторону... Это Попрощавшееся дерево выбило нас из колеи! В Игнате произошла важная перемена. Он избегает обсуждения аномальных событий, реже стал участвовать в дискуссиях о сущности Кайгуса. Предпочитает ограничиваться сбором информации. Он боится. Ищет спасения в накоплении данных без выводов и напускном бесстрастии. Притворяется, пытаясь сохранить лицо.
   Но я не осуждаю его. Я тоже боюсь.
   Сегодня мы остановились у селения Мурта. Надо было прикупить съестного. Я пошел вместе с Полиной в село за продуктами. Пока она выбирала продукты, я зашел в книжную лавку. Страстно захотелось купить какое-нибудь произведение из нашей великой классики, где нет ничего мистического, странного... Я выбрал "Отцы и дети" Тургенева. Перелистывая роман, прочел сцену, где умирающий Базаров говорит в бреду: "Я не нужен России... Нет, видно не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник...мясо продает...мясник...постойте, я путаюсь... Тут есть лес...."
   Мне не понравилась последняя фраза. Понимаю, что глупо, безосновательно, но мне очень не по себе... Я не купил книгу...
   Усть-Ключ совсем близко.
  
   Записи И. Валавина
  
   Мурта - Очунье
  
   Мы разбили наш лагерь недалеко от города. Здесь мы остановимся надолго. Надеюсь, что долгая и серьезная исследовательская работа вернет моим людям бодрость и выдержку... Пока же я могу полагаться только на Руслана, который сопротивляется влиянию остальных членов группы, и, пожалуй, на Полину.
   Сверяясь по карте, я нашел дом лесника и нанес ему визит. Лесника зовут Захар Полуянов, он оказался человеком почтенным и знающим... Я показал ему свои записи... Не исключаю, что лесник практикует шаманство... Полуянов разрешил нам оставаться на запретной территории круга от четвертого сопра Кайгуса. Я попросил отвести меня к этому знаку. Но лесник ответил, что доступ к святилищу возможен только после долгих заклинаний и обрядов. Мы договорились, что Полуянов тайком отведет нас на обряд, на который соберутся приверженцы культа Кайгуса из города... "Они тоже устремлены к древней мудрости, - заверил меня лесник. - Молодые ребята были распутниками, пьяницами, грешниками, но опомнились и обратились ко мне за помощью".
   Я поспешил сообщить ребятам о своей удаче... К сожалению, далеко не все проявили искреннюю радость по поводу предстоящего события. Более остальных интереса выказала Полина... Неприятным контрастом выглядела беседа с Олегом. Он был крайне возбужден, говорил путано. Насколько я понял, он успел завести знакомства в городе, был невероятно увлечен последними своими фото и мечтал о какой-то галерее, говорил о том, как много значит эта галерея для его дальнейшего творчества и духовного совершенствования. Крайне сбивчиво он просил меня позволения покинуть группу, чтобы посвятить все силы проникновению в эту галерею... Потом Олег понес вообще полную чепуху, стал наговаривать на Полину... Я сурово отчитал его, сказал, что именно Полина очень увлечена нашим делом и не стремится дезертировать...
   Позднее невольно стал свидетелем разговора Олега с Полиной, который только укрепил меня в прежнем мнении. Я стоял в отдалении, не все расслышал, но понял, что Олег не отказался от своих планов об участии, наверное, в некоей выставке и при этом еще убеждал Полину присоединиться к нему. Ссоры не было, но Олег был взволнован. Поэтому его слова я слышал, а спокойная Полина отвечала ему тихим голосом, я почти ничего не разобрал. Олег сказал что-то о "Башне". Очевидно, это место, где он хочет выставить свои фото... Надо будет найти эту Башню и проверить, чтобы Олег не унес туда снимки, сделанные в ходе экспедиции и не предназначенные пока для общественности.
  
   Дневник М. Вары
  
   27 апреля
  
   Нигде группа не была разделена так, как в Очунье... Каждый погружен в собственные переживания. Самое странное, что сны у нас всех здесь хорошие, никаких кошмаров - у меня они часто были прежде... Тревожная умиротворенность! Кайгус охраняет наш сон, ему важно поразить нас в кристально ясной реальности... Ему не нужны туманные видения...
   Я недавно догадался, что означали те огни у Кульей Росстани, наши плывущие по реке лики... Это были наши души, они уже уплыли на ту сторону... Очередь за нашими телами... Да, вот такие мысли заменяют мне кошмары!
   Недавно Игнат похвалил Полину за мужество и спокойствие. А, по-моему, она самый отстраненный член группы! Полина спокойна потому, что ей нет дела до нас. Она общается давно с кем-то другим... Она часто уединяется в лесу. Шевелит беззвучно губами и улыбается - раньше я думал, что она напевает про себя. Однажды я видел, как раскладывая обеденные приборы на походном столике, Полина поставила лишний прибор. Сначала это была просто тарелка. Затем Полина наполнила ее еловыми иголками и шишками. Я решил, что она собирается сделать какую-нибудь таежную икебану или иное украшение для стола. Но она положила рядом с тарелкой вилку и нож! Потом тихонько засмеялась и убрала лишний прибор... Видели бы вы ее лицо!
   Вскоре я узнал, что у Полины появилась подруга, которая приезжает к нам иногда из Усть-Ключа. С нами приезжая практически не общается, ведет себя скрытно. Когда я спросил Полину об ее подруге, то получил весьма туманный ответ: "Мы занимаемся Кайгусом, а моя подруга - настоящая медведица!"
  
   28 апреля
  
   Обряд, на котором мы тайно присутствовали, дешевка! Просто дикарская пляска с элементами психоделии и китча! Если в Усть-Ключе все люди, изучающие тайны Кайгуса, таковы, то мы по сравнению с ними - боги, титаны!..
   В обряде принимали участие человек шесть - молодые парни, но вида нездорового и потрепанного. Причем видно, что нездоровыми они стали не в результате постов и молитв, а излишеств в потреблении алкоголя и наркотиков... Парни собрались на расчищенной площадке в лесу, разожгли костер, установили небольшой шалаш с покрывалами из войлока и кожи. В костер насыпали камней. В ожидании, пока те камни накалятся, парни пели гимны на тарабарском наречии, поминутно кривляясь и хихикая. Над шалашом подняли небрежно сделанное чучело из еловых веток и с человеческим черепом наверху. На расстоянии было не различить, настоящий это череп или лишь гипсовая копия. Парни танцевали перед чучелом и тряслись якобы в экстазе. Лесник, приведший нас на место, откуда можно было наблюдать за происходящим, молчал и был растерян... Боюсь, бедного старика разыграли городские недоумки...В сумках на краю площадки я заметил горлышки бутылок из-под спиртного.
   Когда камни накалились, их унесли в шалаш, куда по очереди нырял каждый из парней. Обратно он выскакивал в совсем уж непотребном состоянии. Повеяло специфическим дымком.
  -- Конопля, - сказал Игнат. - Они бросают на раскаленные камни семена конопли и вдыхают дым. Так делали еще скифские шаманы.
   В результате окончательно двинувшись рассудком, парни разрушили чучело, танцевали на углях, бестолково передрались и, наконец, заснули в разных концах площадки. В ходе драки одну пустую бутылку запустили в лес и едва не угодили в мою макушку. Лесник, устыдившись нелепого представления, скрылся еще до завершения всего этого безобразия.
   Возвратившись с "обряда", мы устроились подле костра. Говорить не хотелось. Игнат молча вырвал страницу из синей тетради и бросил в огонь.
  -- Давайте споем, - предложил он грустно.
   Полина принесла гитару, и мы запели. Я был так рад, что мы снова поем вместе, что ни сразу обратил внимания на то, что гитара звучит по-другому...
   Никогда не слышал ничего подобного, и я не смог бы объяснить, как именно она звучала... Постепенно все замолчали, удивленные необычными звуками. Все, кроме Полины. Обычно она подпевала нам без слов. Но сейчас, когда вся группа умолкла, Полина продолжала петь одним голосом, а Руслан машинально играл для нее. Вот это, скажу я вам, была песня! Новые звуки гитары и пение Полины идеально подходили друг другу. Мне понравилось. Но я и боюсь.
  
   29 апреля
  
   За утренним чаем Руслан заставил нас остолбенеть. Он сказал:
  -- Меня обнимал Кайгус.
   Мы не спросили его ни о чем. Просто ждали, забыв поднести кружки ко рту.
  -- Я проснулся очень рано, - рассказывал Руслан. - Меня разбудила музыка, доносившаяся из леса. Протяжная, монотонная, тягучая... Мне стало любопытно, кто это мог играть в тайге так рано и на чем? Я зашагал в лес и прошел достаточно долго, но никак мне не удавалось выйти на источник звука. Он то замирал, то появлялся вновь. В ельнике музыка прекратилась совсем. Создавалось впечатление, что меня специально сюда заманили. Ельник глухой, дремучий...Там было очень тихо, как всегда бывает в еловом лесу. Я вздрогнул, когда в ближней ветки сорвалась какая-то птица. Кажется, это была сова, большая белая сова.... И вдруг...я попался ему! Не могу понять, как... Не то, чтобы я случайно наткнулся на него или он наскочил на меня... Нет! Будто я мельком оглянулся, обернулся и тотчас...попался, уткнулся в него, как если бы он все это время шел за мной! Я оцепенел, а он обнял меня! Ноги подкашивались, я даже прошептать не мог, не то что крикнуть: "На помощь!" Он прижимал меня к себе, я чувствовал его большие широкие лапы, сквозь которые проступали человеческие пальцы! Это были лапы, в которых шевелились человеческие кисти!.. Я их не видел, разумеется, только ощущал... А Кайгус... Он был высокий, прямой, огромный, весь покрыт шерстью, косматой, бурой, но был там и нежный пух... Помню, что пух колебался и опадал под моим сумасшедшим дыханием! Лицом я упирался в него вплотную... Пахнет... пахнет Кайгус зверем, но приятно... И смолой, хвоей, листьями... Я чуть приподнял голову, но вверх уходила та же колонна шерсти и пуха... Интуитивно я понял, что есть предел выше которого я смотреть не могу! Кайгус дышал, но стука сердца его не слышалось, было какое-то биение всего тела... Кайгус говорил со мной... Он произносил одно единственное слово: "СПИ!" И гладил меня по голове и спине, отчего я впал в транс, в чудный сон, будто цыпленок... В деревне в детстве я так усыплял цыплят... Голос у Кайгуса неестественный... Это даже не произношение звуков, а их воспроизведение: то бас, то фальцет, то рев, то писк, скрип, шепот, напевность... Все разом! Я окончательно заснул... Очнувшись, обнаружил, что стою на коленях перед высоченной древней елью, обнимаю ее, и руки мои, вплоть до основания кистей, скрыты под корой дерева... Я обломал себе ногти, высвобождаясь! Кора держала крепко...
   Руки у Руслана и вправду были ободраны, а ногти сломаны. Он удерживал кружку с чаем на ладони.
  -- Не думаю, что ты видел самого Кайгуса, и он прикасался к тебе, - сказал Олег. - Вероятней всего он спроецировался в данной пространственной точке через ель...
   Уже после я подходил к товарищам и спрашивал каждого: "Что ты думаешь об истории, рассказанной Русланом?" Не подошел только к Руслану, конечно, и к Олегу, который уже высказался.
  -- Я опасаюсь за здоровье Руслана, - признался мне Игнат. - Уж очень история, поведанная им, смахивает на галлюцинацию.
  -- Кайгус приближается к нам, - сказал Денис. - Встреча в ельнике - это грань между видениями прошлых дней и непосредственным соприкосновением с тайной. Мы должны быть готовы к ураганному и беспощадному к нам чуду.
   Полину, чье мнение меня интересовало больше других, я нашел на соседней с лагерем поляне. Она сидела в траве, нежась под лучами солнца, и читала книгу. Отвечала мне Полина, не вставая, и смотрела в сторону - в самую глубину леса.
  -- Руслан неправильно понял музыку. Какой смысл был бежать и искать, кто там играет? Ему следовало бы послушать, раз уж ему играли, и записать ноты! Но он оказался слишком нетерпеливым... Я бы не удивилась, если бы он еще и ружье с собой прихватил! Но не в Руслане одном дело... - она помолчала и добавила: - Вы все ткачи, и только я рыболов!
  
   (Последние записи, как у Валавина, так и у Вары, одинаковы. Все оставшиеся страницы занимает какое-то заклинание, писанное явно рукой Полины Приймак.)
  
   Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри. Лес, замри.
  
   (И так до конца без перерыва.)
  
   ГАЛЕРЕЯ 18
  
   За традиционными возгласами, обменом приветствиями и общим шумом пряталась Майя от Кира, когда тот пришел, наконец, со своей тетушкой к Киверникам на семейный обед. Он неустанно пытался поймать ускользающий взгляд Майи, а она с не меньшим упорством уворачивалась и отворачивалась, кружилась в том несколько бессмысленном столпотворении, которое неизменно сопровождает приход гостей, охотно бегая из комнаты в комнату по распоряжениям родителей. Кир едва успел приметить цвет нового платья Майи - красный, ощутить аромат ее духов - терпкий, и почувствовать на лице движение воздуха от стремительных, забавных и деловых перемещений девушки.
   Он несколько наверстал упущенное, когда за столом оказался сидящим напротив Майи. Его попросили рассказать о своих путешествиях по стране и миру. Кир не заставил себя долго упрашивать и рассказывал так увлекательно и красочно, что Майя оторвалась от своей ненаглядной тарелки и заворожено слушала. В темных глазах ее блестели огоньки, напоминая Киру отблески пробуждающегося вулкана на ночном небе. Он настолько живо описал зной и удушливость атмосферы камчатских долин, что Майя взяла стакан воды и жадно отпила, заставив Кира внутренне дрогнуть при виде нескольких крохотных и прозрачных капель на ее губах.
   Но жар, возбуждаемый в Майе речами и взглядом Кира, было не унять одним только стаканом воды. Она не понимала, в чем дело. Кир ей понравился, однако не сказать, чтоб уж слишком. По мнению Майи, ему не хватало изящества, легкости и обаяния ее любимых героев кино и сцены. И потом, если бы он привел ее в совершенное смятение, она сбежала бы сразу, а не когда того позволили приличия. В семейном обеде был объявлен перерыв, вниманием Кира завладел Михаил Иванович, а Майя смогла через террасу попасть в лес, домчаться до своего родника и там лишь утолить странную жажду.
   У родника и нашел ее Кир.
  -- Как ты узнал, что я здесь? - спросила Майя не без неудовольствия.
  -- По письму, - Кир протянул ей ладонь, на которой лежала пушинка.
  -- Ты не понял, я спрашивала не про город и мой адрес, а... - Майя не обратила внимания на пушинку.
  -- Про родник, я знаю - спокойно произнес Кир. - Говорю же, по письму - вот эти летающие повсюду пушинки называются "письмами". Они так похожи на пух от твоего белого свитера.
  -- Но сейчас я в платье, - растерянно молвила Майя.
  -- Да, но в аэропорту была в свитере. Тогда я и поймал одно из твоих истинных "писем". Оно и привело меня сюда.
   Майя смешалась, не зная, что отвечать. Кир присел рядом с ней на пригорке, откуда бил ключ, обсыпанный камнями и мхом. Оба они долго молчали, и Майя, наконец, оправившись от смущения, заметила, что Кир как-то очень внимательно смотрит на родник, будто видит некие картины, разворачивающиеся под водой. Майя подумала, что он разглядел ее имя на дне.
  -- Это мой секрет, - прошептала она, склоняясь к нему.
  -- У меня тоже есть секреты, - так же тихо ответил Кир.
  -- Открой хотя один.
  -- Это долгая история, - сказал Кир, не отрывая от Майи чудного взгляда. - Долгая, но интересная. В ней по сути все мои секреты.
  -- Расскажи!
  -- Потом, чуть позже... Я обещаю, что расскажу ее тебе на этом же месте...
  -- Когда?
  -- Когда ты уже станешь моей половинкой.
  
  
   ГАЛЕРЕЯ 21
  
   Более трех часов провел Малтин за изучением записей, сделанных членами группы - составлял любопытные выписки, сравнивал, думал, строил догадки, а Кир Торев управился за несколько минут, причем на лице его ни разу не промелькнуло хоть какого-то интереса к изложенным в записях невероятным событиям. Такое создавалось впечатление, что обо всем этом он знал и прежде.
   Пока Кир читал, следователь наблюдал за ним исподтишка. Представитель природоохранного комитета его поразил. Малтин ожидал увидеть обычного чиновника, а явился довольно молодой человек в длинном пальто, в перчатках с отрезанными кончиками, откуда выглядывали пальцы, в шерстяной перуанской шапочке, в безразмерном свитере. Следователь думал, что Кир засыплет его вопросами, а тот не задал ни одного.
  -- Вы извините мою рассеянность, - сказал Кир, не поднимая головы от бумаг. - Я немного медлителен сегодня, а потому так долго читаю...
  -- Ничего страшного, - ответил Малтин, застигнутый врасплох этим неожиданным обращением.
  -- А впрочем, я уже закончил, - сказал Кир, отодвинул бумаги и потряс рукавами, высвобождая кисти из недр свитера.
  -- И что вы по этому поводу думаете?
  -- Да ничего, - пожал плечами Кир. - Можно было ожидать что-нибудь в таком духе.
  -- То есть вы считаете, что все, о чем тут рассказывается, происходило на самом деле? Огни, лунные ожоги, ожившие деревья, заколдованные бинокли...
  -- Я просто сказал, что можно было ожидать чего-то в этом духе, - спокойно уточнил Кир. - Им нельзя было соваться в тайгу.
  -- Что это значит? Они были неподготовлены к походу?
  -- Нет, они были профессионалы. Да, были... Но соваться в лес с их идеями, с их одержимостью было весьма опрометчиво.
  -- Какими идеями?
  -- Вы ведь тоже читали. Игнат решил, что в древних легендах, фольклоре обнаружит истинное знание, едва ли не смысл жизни... И остальных увлек своей смесью ламаистского с нижегородским!
  -- Полагаете, они были сектой? - оживился Малтин.
  -- Не все так просто. И, разумеется, сектой они не были.
   Кир задумался. Мыслями своими он явно переносился в то время, когда общался в комитете с Игнатом и его сподвижниками. Следователь верно расценил состояние Торева и просто ждал.
  -- Бассейн реки Вортолнут я присмотрел давно, - заговорил Кир. - Это, безусловно, красивейшие места в Западной Сибири. Рядом столь крупный город, как Усть-Ключ. Великолепная возможность организации национального парка, а вместе с ним и системы троп и кемпингов! Я начал собирать материал для полноценного проекта, сделал заявку, получил одобрение в высших инстанциях. Шумиха, поднятая Калашниковым, способствовала успеху проекта. Конечно, некоторые люди были подкуплены в комитете, работали на "Еган-продукт", мне сильно мешали одно время... Дело осложнялось тем, что у Калашникова были неплохие связи в правительстве... Игнат Валавин, кстати, тогда был одним из самых верных моих сторонников и ярым противником соглашения с компанией. Несмотря на все могущество и связи Калашникова, нашелся кто-то более могущественный и влиятельный, кто в итоге способствовал нашей победе. Ходили разные слухи... Личность нашего благодетеля осталось тайной. В общем, мы стали готовить группу для сплава по реке и детального исследования территории. Желающих попасть в группу было много - это же не только работа, но и своеобразный отдых!
  -- Вы тоже хотели войти в группу?
  -- Конечно, - Кир метнул в следователя острый взгляд. - И не просто войти, а возглавить. В конце концов, это был мой проект! Но вот выясняется, что я не только не возглавляю группу, но и не включен даже в ее состав! Я был поражен, оскорблен и из гордости поначалу отстранился от подготовки сплава. Но затем после одного разговора с Игнатом помирился с ним.
  -- Что же это был за такой значимый разговор?
  -- Скорее странный. Игнат сказал мне: "Для меня этот поход неизмеримо важнее, чем для тебя. И мне следует отправиться в путь именно сейчас, пока природа там девственна и дика". Я напомнил ему, что посреди той девственной природы располагается крупнейший город Западной Сибири. Игнат ответил: "Ну и что? Усть-Ключ - явление уникальное, под стать тайне, которую я ищу".
  -- Что же это за тайна?
  -- То же спросил и я. Игнат сказал: "Я еду за верой. За истиной, которую востребовала наша новая эпоха. А я не хочу отстать, сойти во мрак непосвященным, не постигшим сокровенное. Я читал Вернадского, Чижевского, трактаты тибетских лам и пришел к выводу, что великий ответ следует искать в великих загадках. О, Кир, видел ли ты тайгу, как видел ее я! В древних языческих капищах я ощущал близость забытой мудрости! Слышал ли ты пение шаманов? Там таится зерно истины - это не выразить словами... Надо искать в памяти народов. Мифы, легенды, заклинания должны быть постигнуты нами на подсознательном уровне. В прошлом году я ездил в Туву и присутствовал на камлании шамана. Знаешь, что он мне сказал? "Иди вниз по Улуг-Хем! Иди к владыке! Вниз по Улуг-Хем! Поклонись владыке!"
  -- Что за Улуг-Хем? - перебил Игнатовскую речь Малтин.
  -- Так тувинцы называют Енисей, - пояснил Кир. - То есть Игнат понял выкрики шамана в том смысле, что ему следует проплыть Вортолнут. К тому времени он уже так-то определился с направлением, и призыв шамана воспринял просто как еще одно подтверждение своих гипотез. Под "владыкой" же Игнат понимал Кайгуса.
  -- Вы, значит, тоже про Кайгуса слышали?
  -- Еще бы! - усмехнулся Кир. - Я ведь специализируюсь по этому региону.
  -- И что вы ответили Игнату?
  -- Очень даже хорошо помню, что ему ответил. Сказал, что он похож на человека, который рассматривает ковер с близкого расстояния, сантиметр за сантиметром, хотя нужно подняться выше, чтобы увидеть узор.
  -- Хм... - промычал Малтин. Смысл фразы он не уловил вполне, но постыдился признаться в том Киру. - А с остальными участниками сплава какие у вас были отношения?
  -- Я не всех знал хорошо. Помимо Игната с симпатией я относился еще, пожалуй, к Олегу Антипину.
  -- Фотографу?
  -- Он действительно очень талантлив, - уверенно произнес Кир. - Не просто фотограф, а художник. Однажды мы прогуливались вместе, и он разоткровенничался, говорил, что его творчество для него сродни медитации. "Важно уловить внутренний дух любого, пусть даже самого непритязательного пейзажа, - говорил он мне. - Каждому удачному снимку отдаешь часть души. Буквально чувствуешь, как из тебя соки уходят!" Я спросил его тогда: "Не жалко тебе своих соков?" Он ответил, что ничуть, потому что и получает затем он сторицей... Тоже был человек увлеченный поисками идеала. Однако, сдается мне, его цель лежала куда ближе.
  -- Почему вы так думаете?
  -- Олег был влюблен в Полину Приймак, это же ясно!
  -- А она?
  -- Та, кажется, предпочитала иметь со всеми ровные дружеские отношения.
  -- В том числе и с вами? - Малтин внимательно следил за реакцией Кира, но не уловил ничего особенного.
  -- Был забавный случай, - Кир прищурился весело. - В театре. Новая постановка "Лебединого озера" собрала огромное количество народа, у касс образовались невообразимые очереди. Позади меня стояла бойкая старушка с тростью. Она вскоре отлучилась, а вместо себя прислала внучку. Очень подробно старушка растолковывала соседям по очереди, как будет выглядеть внучка, дабы ее пустили затем в очередь, И хотя описание было на редкость точным - я сразу признал во внучке Полину Приймак - другие соискатели билетов, желавшие устранить конкурента, не соглашались признать за подошедшей внучкой права на место. Сцена была безобразная! Я, недолго думая, уступил Полине место впереди себя. Она меня узнала, поблагодарила, хотела что-то еще сказать, но промолчала. Признаюсь, это был хороший момент для более близкого знакомства. Но я тогда не был настроен на это, а Полина... Возможно, растерялась, оробела, да и гордость не позволяла... По сути, она была человеком замкнутым, очень себе на уме... Тем не менее, спустя некоторое время Полина опять обернулась и уточнила: "Вы же меня пустили сами, верно?" Я опешил немного, но ответил: "Абсолютно!" Потом, в антракте, я видел ее у сцены. Она будто видела мрачные декорации спектакля сквозь тяжелые занавеси. Словно мысленно танцевала там... И, как оказалось, я был недалек от истины. Почувствовав мой взгляд, Полина обернулась и....грациозно, по балетному, поклонилась... Это было красиво.
   Кир улыбнулся тихо, невольно сообщая свое настроение Малтину. У Торева, кстати, была эта особенность - рассказывая, он делал собеседника настоящим зрителем происходящего. Но от Малтина не укрылось, что Кир ни на секунду не высказал сожаления о пропавших, даже о явно симпатичных ему людях. Почему, интересно? Однако последний вопрос следователя Киру был не об этом.
  -- А что за история со львами?
  -- Какими еще львами? - удивился Кир, уже надевавший пальто.
   Малтин напомнил ему сцену в ночном клубе и латинском изречении.
  -- Ах, вот вы о чем! - Кир отвечал, продолжая одеваться. - Просто на старинных картах иногда можно видеть такие обозначения, гласящие "Hic sunt leones", то есть "Здесь водятся львы". Это значит, что места тут неизведанные, опасные.... Их лучше обходить стороной.
   "Хотя бы на одну загадку меньше" - подумал Малтин, когда за Киром закрылась дверь.
  
   * * * * *
  
   Погода установилась теплая и сухая.
   В парке, раскинувшемся вокруг особняка Калашникова, садовники сгребали и сжигали мусор, ровняли размытые таяньем снега и дождями дорожки, белили статуи, разбивали новые фигурные газоны. Сам хозяин на корте играл в городки. Калашников сызмальства пристрастился к этой старинной русской игре, предпочитая ее модному гольфу. Справедливости ради, надо сказать, что и в гольф Калашников играл недурно, но исключительно ради пользы дела, когда звали на поле потенциальные или, наоборот, давние партнеры. В остальное время поле для гольфа посещал обычно Илья с друзьями. Чаще они не играли, а просто дурачились - катались на электронных автомобильчиках, пели песни и загоняли в ямки взамен шаров пустые бутылки из-под пива.
   Среди компаньонов Калашникова игроков в городки почти не было. Обычно президент компании играл с прислугой, редкими гостями не из числа предпринимателей, иногда сам с собой. Захаживал на корт Свиридин, считавший пристрастие Калашникова к городкам одной из немногих симпатичных черт своего извечного соперника. Свиридин постоянно проигрывал, сердился, но приходил снова и снова. Выигранные у него деньги Калашников тратил на подарки слугам.
  -- А где Илья? - спросил миллиардер у дворецкого, которому в этот раз выпало быть партнером по игре.
  -- Должно быть, по-прежнему в своей комнате. Уже второй день никуда не выезжал.
  -- Странно, - нахмурился Калашников и с одного удара разбил фигуру "артиллерия".
   Для Ильи подобное затворничество действительно было необычно. Впрочем, Калашникова беспокоило и то, что от сына перестала поступать информация о Кире Тореве. Возможно, Илье это просто надоело. "Торев больше занят своей личной жизнью, чем поручениями от комитета или каким-либо расследованием, - рассказывал Илья отцу накануне. - Вовсю ухаживает за Майей Киверник, гуляет с ней по городу, водит по выставкам и ресторанам... Или же сам бродит где придется, словно на экскурсии, побывал, кажется, уже во всех городских уголках. Мы его точно ни с кем не перепутали? Может он и профессионал и крепкий орешек, но по мне так просто бездельник, не хуже моих балбесов!" Помнится, тогда Калашникова эта горячность сына позабавила - миллиардер в глубине души считал самого Илью порядочным бездельником.
   По крайней мере, не чета Киру. Тот же на самом деле опасный, непредсказуемый, непонятный тип... Верные люди в комитете сообщали Калашникову, что Кир способен извлекать любую информацию чуть ли не из воздуха, так что, гуляя с этой Майей, он вполне может быть в курсе всего, что происходит вокруг и сыграть на опережение. Беда в том, что исчезновение группы выбило Калашникова из колеи, он не понимал, что происходит, с какой стороны ждать подвоха. Когда первая кампания по захвату лесных участков потерпела провал, а в комитете начала формироваться группа Валавина, возникла идея использовать причудливые идеи ее руководителя, чтобы дискредитировать все усилия экологов и общественников, выставить их в смешном свете. Идея принадлежала Илье, но детально разработанного плана у него не было. Калашников был занят другими делами, и известие об исчезновении группы явилось для него громом с ясного неба. Для Ильи, кстати, тоже. Он вспомнил о своем путаном "плане" только когда группа Валавина уже разбила лагерь у Очунья. Немедленно были мобилизованы "балбесы" - приятели Ильи из числа преданных и вечно безденежных прихлебателей. Кроме того, Илья, копируя - не вполне, однако, удачно - привычку отца манипулировать людьми, вовлек в свою затею и лесника Полуянова, не открывая, конечно, простодушному старику истинных своих целей. Тот, видно, на самом деле поверил, что "балбесы" хотят приобщиться к древней мудрости, вот дурак-то!
   Действовал Илья всегда не напрямую, а через Глеба Авдеева, возглавлявшего "балбесов". Он был самый умный и ловкий из них, недоучившийся студент, редкостным образом соединявший в своей натуре цинизм и романтичность, маленький и юркий, похожий на грустную, но при этом дерзкую рыжую обезьянку. Именно ему напуганный и разозленный Илья устроил разнос, когда в дело вмешалась полиция. Но и Авдеев ничего не знал.
   Никто тут ни черта ничего не знал!
   Калашников на середине игры забросил биту в кусты и направился в дом. Снова справился о сыне. Прислуга робко информировала, что Илья с утра был "выпивши". Калашников беззвучно выругался. Случалось, он не понимал сына, хотя Илья всегда слушался отца. Видел в нем собственное отражение. Но через энное количество лет. Они оба держали друг друга за отличное помещение капитала. Калашников-старший нередко о том проговаривался, а Илья помалкивал. Он надеялся получить после и деньги, и весь образ мыслей отца, и его рассудительность. Илья любил отца, а уж как Калашников любил сына!
   У президента компании "Еган-продукт" было куцее детство и практически не было молодости. Дни, ночи, вся энергия были отданы компании и городу. Но однажды Калашников обнаружил, что город его мечты готов воплотиться в реальность, но молодые годы давно минули, зрелые уж на исходе, а семьи нет. Калашниковым овладело временное помешательство, как он потом говорил. В считанные недели он пожелал вместить все пропущенные наслаждения и услады плоти. В этом дурмане искал любовь. И принял за нее особенно сильную страсть. Женился. Поостыв, бросился обратно к заботам о компании и Усть-Ключе. Теперь уже "помешательство" компенсировал абсолютным погружением в работу. Не щадил и семью. Илья родился в трейлере посреди тайги и строительных площадок. Жена перед родами напрасно просила отпустить ее в Сургут или иной город с нормальной больницей. Калашников, окончательно утративший былые чувства к жене, но помнящий собственные безумства, стал патологически ревнив - чувство вдвойне греховное при отсутствии любви. В результате жена заболела после родов. Только когда положение стало критическим, Калашников позволил отвезти ее в город, но было поздно. Жена умерла в кабине вертолета, который покружил-покружил, да и вернулся в строящийся город. Жена Калашникова стала первой обитательницей самого престижного кладбища Усть-Ключа.
   Но сына все-таки любил и позволял проживать-прожигать молодость так, как хотел бы сам в свое время. К делам компании подводил постепенно. Новый план по захвату лесных участков идеально подходил под концепцию приобщения Ильи к бизнесу. Учитывал как интересы "Еган-продукт", так и выдумку, озорство, к которым влекло Илью. И вот столь тревожный провал... Конечно, дело малоприятное, но не могло же оно настолько поразить Илью? Что-то тут не сходится.
   Сколько бы не ломал Калашников над этим голову, он ни за что бы не догадался, почему Илья второй день пребывал в подавленном и смятенном состоянии духа.
   Все случилось накануне.
   Илья зашел в ванную комнату перед ночной вылазкой в город. Принял душ, встал у огромного зеркала и приготовился бриться. Мешало то, что зеркало сильно запотело от пара. Илья протер пятно - достаточно большое, чтобы видеть себя в нем по пояс.
   Вдруг резко и скоро поверхность зеркала вновь затуманилась, будто кто-то дохнул сзади... Илья почувствовал даже, как у него волосы на затылке шевельнулись. Не то от страха, не то от чьего-то дыхания. Илья обернулся и, разумеется, никого не увидел.
   Он потянулся опять протереть пятно.
   С мелодичным тонким хрустом, с каким ломаются крохотные льдинки, зеркало проросло. Бурой. Косматой. Медвежьей шерстью.
   Илья прикоснулся к ней. Шерсть была реальной. Она занимала всю поверхность зеркала. Оно уже ничто не отражало.
   Деревянными шагами Илья вышел из ванной комнаты, аккуратно закрыл дверь, придвинул к ней кресло, еще одно, столик и небольшой комод. Потом лег в постель и натянул одеяло до подбородка. Всю ночь он провел без сна и, кажется, без единой ясной мысли. Только поздним утром он закурил и произнес вслух:
  -- Чудовищам нет до меня никакого дела. Мы в разных мирах. Они заключены в интермундиях.
   Бог знает, откуда явилось это. Может, повлияло то, что Илья посещал семинар по философии и на днях проходил учение Эпикура? Поначалу скептицизм и здравомыслие греческих философов помогли успокоиться. Илья попытался пробиться к своей привычной реальности. Он вспомнил, что так и не побрился. Встал, разобрал баррикады у двери и вошел в ванную комнату. Косматая шерсть чуть шевельнулась от сквозняка. "Главное, действовать так, будто ничего не случилось, - думал Илья, нашаривая пальцами бритву. - Только так я смогу побороть это безумие и восстановить мир в привычных очертаниях".
   Он намылил щеки и принялся осторожно, не торопясь, бриться, что было очень трудно - рука дрожала, а зеркало не отражало лица. Внезапно Илья понял, что не побеждает безумие, а наоборот, участвует в нем, бреясь перед заросшим медвежьей шерстью зеркалом. Осознав это, Илья ощутил, как вновь холодеет у него затылок - знакомое чувство... Он выскочил обратно в спальню, вытер лицо и спустился вниз. Взял в баре бутылку виски и устроился в гостиной. Однажды его разбудили слуги, суетившиеся перед вечерним приездом важных гостей. Во второй раз его разбудил отец. Илья аж вздрогнул от неожиданности - Калашников-старший стоял с бритвой в руке и без улыбки глядел на сына.
  -- А ну марш наверх и приведи себя в порядок! - резко произнес отец. - Твоя щетина безобразна! Еще немного и я возьму в руки не бритву, а топор!
   Калашников усмехнулся своей шутке - в Усть-Ключе его давно сравнивали с Петром Великим, ненавидевшим бороды. За спиной миллиардера маячили фигуры слуг, обычно удалявшихся при беседе отца с сыном. А это значит, что Калашников заметил бутылку, думает, что сын невозможно пьян и готов приказать слугам отнести Илью в ванную силой.
   Бешенство захлестнуло Илью.
  -- Так тебе моя щетина не дает покоя, да?! - закричал он. - Вид человека, который не брился всего-то сутки, повергает тебя в ужас? А зеркало, что у меня в ванной, стало быть, в порядке? Пусть оно заросло шерстью от края до края, это нормально, так?!
   Калашников жестом отпустил слуг, прошелся в задумчивости по гостиной и, оказавшись снова рядом с Ильей, спросил тихо:
  -- Ты принимаешь наркотики?
   Илья чуть шевельнул губами, чтобы переспросить, но в последний момент сообразил и прошипел:
  -- Нет!
  -- Это зеркало, поросшее шерстью, смахивает на наркотический бред! Я тебя предупреждаю, посмей только!.. В такую клинику упеку, вмиг тебя вылечат, не захочешь, а вылечат! Мне наследник нужен, а не развалина! Все тебе оставляю, но и своего сполна потребую!
   Калашников быстрым шагом направился на выход, полагая, что разговор окончен, но Илья нагнал его.
  -- Пойдем!
  -- То есть? Куда это?
  -- Пойдем со мной. Увидишь.
   И Илья привел отца в свою ванную комнату.
  -- Вот! Ты видишь?
   Калашников не отвечал. В глазах у него появилось неопределенное выражение. Он снял очки, потер переносицу и сказал спокойно:
  -- Побрейся, умойся, оденься, как следует и спускайся к девяти часам в гостиную. Моя ванная в твоем распоряжении.
   И сын послушался. В назначенное время он присоединился к гостям президента "Еган-продукт". В самый разгар оживленной беседы Калашников обратился к Новикову, известному меценату, покровителю усть-ключевской Галереи искусств.
  -- Не далее, как часа три назад мой сын показал мне прелюбопытную вещицу. Думается, она заинтересует вас и нашу городскую Галерею.
   Илья побледнел.
  -- Что ж, охотно взгляну на нее, - откликнулся Новиков.
   То же желание изъявили и остальные гости.
  -- Она наверху, в ванной комнате сына, - сказал Калашников. - Извольте, господа, поднимемся...
   Шумной толпой, позвякивая бокалами, гости поднялись в ванную Ильи.
  -- Ого, вы сказали "вещица", а тут целое монументальное произведение! - воскликнул Новиков.
   Он стал ощупывать шерсть, бормоча:
  -- Изумительно, прекрасно... Как это сделано, интересно? Ума не приложу, шерсть словно бы вырастает из самой структуры зеркала... Превосходно! Полная иллюзия! - последняя фраза у Новикова означала высшую похвалу.
   Гости между тем обменивались впечатлениями:
  -- М-да, есть в этом что-то необычное...
  -- Определенно глубокая символика!
  -- Не знаю, не знаю, не понимаю я современного искусства...
  -- Но почему?
  -- Мило, мило...
  -- Ну-ка, а если подергать? Нет, господа, не поддается!
  -- Осторожнее! - Новиков оттер некоторых особо любопытствующих. - Питайте уважение к мастеру!
  -- А кто мастер? - спросили из толпы.
   Все взоры обратились к Калашникову. Тот выразительно повел бровями на Илью. И на растерянного парня посыпались комплименты и поздравления.
  -- Признайтесь, - допытывался тот самый гость, что проверял волоски на прочность, - как вы умудрились соединить шерсть и зеркало?
  -- Это... тайна, - пролепетал Илья. Он все еще не решался протестовать.
  -- Однако, Илья, эта ванная не самое подходящее место для вашей работы, - сказал Новиков. - Куда лучше она будет смотреться в городской Галерее.
  -- Я согласен, - буркнул Илья.
  -- Не так скоро, господин Новиков, - вмешался, улыбаясь, Калашников. - Сначала нам надо договориться о цене...
  -- Само собой!
   На следующее утро в ванной комнате Ильи висело обычное зеркало, а за завтраком Калашников передал сыну полученные от Новикова деньги - изрядная, кстати, сумма. К большому удивлению Калашникова-старшего.
   Когда Илья, наскоро позавтракав, собирался уходить, Калашников окликнул его:
  -- А все же, как тебе удалось прикрепить шерсть медведя к зеркалу? Не скрытничай, Илья! Ты заинтриговал меня! Согласен, ты избрал верный способ привлечь мое внимание к своим художественным увлечениям... Не ожидал, честно говоря! Оказывается, ты на этом даже деньги способен зарабатывать. Хвалю! Но... как же все-таки?
  -- Это тайна, - криво улыбаясь, повторил Илья и убежал.
   На машине он быстро выбрался из Заречья в центр города. Проезжая через Вортолнут по главному мосту - Ремезовскому - с радостью, даже восторгом наблюдал, как наперерез его движению катит воды река. Она давно освободилась ото льда, и солнце сияло в каждой волне - блеск от истока до устья!
   А впереди вставал город. В Усть-Ключ ворвался горячий воздух с юга, из степей, и согрел прохладную еще весну. Свет стал особенным, неутомленная пока зелень дрожала в нем, цветы продавали уже на улице, под открытым небом, а иглы хвойных деревьев не кололи, а нежно покусывали тех, кто шел напрямик через лес. Илья опустил стекло, щурясь от ветра, смотрел на людей, улыбался им. Увеличил скорость и несколько раз, пока не закружилась голова, объехал кольцевую развязку вокруг памятника первой академической Северной экспедиции. Гмелин, Крашенинников, Линденау и другие бронзовые академики согласились вращаться вместе с Ильей. Блики скользили по позеленевшим фигурам, победно развивались тяжелые сюртуки и парики.
   Илья смеялся над ними. Он радовался, потому что знал, что ему делать дальше, это направление было ему знакомо, сулило новые приключения и впечатления, совсем не такие мрачные, как прежние мрачные легенды и зловещие зеркала.
   Сверившись с часами, Илья повернул к университету, где бывал не столь часто, как следовало бы. Лихо припарковался на своей роскошной машине, и многие с завистью и восхищением проводили его взглядами. Илья бодро шагал по дорожкам, декорированным диким камнем, с удовольствием отмечал новых красивых девушек, отпускал походя комплименты, заигрывал, срывал моментально номера телефонов, давал свой номер, ловил приглушенные голоса: "Калашников! Илья Калашников!". Некоторые робко здоровались, лезли с рукопожатиями, Илья охотно отвечал, он чувствовал себя тут в своей стихии.
   Он пробежался по полупустым в этот час коридорам в расплывчатой световой мозаике от витражей. Физические и химические формулы, исторические даты и латинские изречения, нанесенные на стрельчатые окна, тоже отражались на полу и стенах, но были искажены игрой света до неузнаваемости. Вскоре Илья попал во внутренний коридор без окон, освещался он только большими панно с изображениями динозавров и первобытных людей. Панно-плафоны чуть слышно гудели в тишине. Через проем единственной открытой двери Илья увидел в аудитории ту, кого искал. Он признал Майю по профилю, отчасти скрадываемому темными волосами, по привычке прятать подбородок в ворот свитера.
  -- Привет! - сказал он, усаживаясь на край соседнего стола. - Что ты тут делаешь?
  -- Жду Каткарта, - ответила Майя, откладывая дамский журнал. - Он проводит дополнительные занятия перед экзаменом.
  -- Что, не успеваешь? Понимаю, это все весна... Готов поклясться, что тут замешаны бурные чувства!
  -- Ничего подобного, я прекрасно успеваю... - Майя не договорила и с удивлением воззрилась на Илью. - А хотя бы и бурные чувства, тебе ли не все равно?
  -- Может быть, я ревную, Майя, - сказал Илья, а сам подумал: "Неужели правда?"
  -- Интересно, почему же это?
  -- Возможно, во мне сыграл городской патриотизм! - рассмеялся Илья. - Зачем завязывать роман с пришельцем, когда и в Усть-Ключе немало достойных кавалеров!
   Это было не совсем то, что хотела услышать Майя. Заметив гримаску неудовольствия на ее лице, Илья поспешил объяснить:
  -- Согласись, Торев прибыл к нам не по вполне обычному поводу...
   Илья, конечно, подразумевал исчезновение туристов, но Майя приняла это за намек на ее спор с Лидой. Бесцеремонность Ильи начала ее раздражать. Она вздернула нос и вернулась к журналу.
  -- Не сердись...
  -- Я признаю, что, возможно, изначально это была не самая разумная идея, - сказала Майя, разглядывая глянцевые картинки.
  -- Да? - Илья насторожился.
  -- Но сейчас я совсем не жалею, что Кир приехал. Он необычный человек.
  -- Он тебе нравится?
  -- Да...нет... не знаю еще, - Майя задумалась. - Я не разобралась пока.
  -- А я, как считаешь, обычный человек или нет?
  -- Ты? - Майя явно затруднялась ответить. - Если я скажу, что да, необычный, то... то...
  -- То это будет звучать не вполне искренним, - закончил за нее Илья. - Еще бы! Потому что моей личной заслуги в том нет, одна фамилия, верно?
  -- Не совсем, - растерялась Майя.
   В аудитории начали собираться студенты. Илья соскочил со стола, сел рядом с Майей и придвинулся к ней.
  -- Ты многого обо мне не знаешь, Майя, - заговорил он вполголоса, по-настоящему уязвленный ее растерянностью. Помолчал, будто на что-то решаясь, и продолжил: - Если у вас с Киром будет как-нибудь свободное время, загляните в городскую Галерею искусств. Там выставлено мое последнее произведение.
  -- Правда? - изумление Майи было неподдельным. - Никогда бы не подумала, что ты...
  -- Подвизаюсь на ниве искусства? Своим недоверием ты меня оскорбляешь.
  -- Ну прости, Илья.
  -- Ладно, ладно! Я не из обидчивых. Но ты загладишь свою вину, если согласишься со мной отужинать.
  -- Я сегодня не могу, мы договорились встретиться с Киром.
  -- Боишься остаться со мной наедине?
  -- Нет, конечно!
  -- Я тоже, - Илья развеселился опять отчего-то. - Хочешь я сейчас докажу, что мне приятнее одно твое присутствие и твоя радость, чем очередной флирт?
   Майя не успела даже ответить, как Илья встал, покрутился в аудитории. Увидев, что народу собралось еще не очень много, выскочил в коридор, где уже было куда много люднее.
   Там он замер.
   Раскинул руки.
   Закрыл глаза.
  -- Вечеринка! - возвестил Илья. - Приглашаю! Всех!
   Студенты обступили его, заинтригованные, обрадованные.
  -- Вечеринка? - переспрашивали они. - А где? Когда?
  -- Завтра у меня, - отвечал Илья. - А вам ведь известно, кто я?
   Студенты - юноши, девушки - разом загалдели, подступили к Илье, заговорили вразнобой, смеялись и глядели на него недоверчиво. Какой-то парень опустился на колени и завопил: "Святой Илия! Гром и молния!" Прятавшаяся между панно Оксана Сверкан прыскала со смеху, зажимая ладошкой рот, и с ужасом глядела на богохульника.
   Возбуждение студентов можно было понять - вечеринки у Ильи всегда становились целым событием.
  -- Завтра переправляйтесь через реку! - воскликнул Илья и забежал обратно в аудиторию.
  -- Ты пригласил весь университет? - спросила Майя, улыбаясь.
  -- Да, но для тебя приглашение особое. Без тебя вечеринки не будет.
  -- Теперь я просто вынуждена согласиться. Иначе меня растерзают. Но у меня есть условие.
  -- Принимаю любое.
  -- Я приду с Киром.
  -- Я буду только рад с ним познакомиться! - осклабился лучезарно Илья.
   Прежде чем уйти, он, не глядя, припечатал к преподавательскому столу добрую половину из денег, полученных от Новикова.
  -- Жертвую на завтрашние маскарадные костюмы и сегодняшние пиво! - заявил Илья. - Но учтите, что пиво у нас в городе дешевое, а костюмы должны быть отличные! Так что делите с умом!
   Ему ответили восторженным ревом и визгом.
  
   * * * * *
  
   Надо было решиться.
   Осмелиться не только уже на одну мысль об этом, а на действие - извлечь из шкафного закутка драгоценный и искусительный подарок, намеренно помещенный среди обыденного хлама, чтобы если и не лишить вовсе раковину ее загадочной и притягательной силы, то, по крайней мере, поубавить ее.
   Полина вручила раковину Борису, когда тот вернулся в туристский лагерь с известием об успешно исполненном поручении и за обещанными чаевыми. Деньги его, конечно, не интересовали, но и о чем-то другом конкретно он не думал.
  -- Дарю тебе мою любимую раковину, - сказала Полина. - Так как ты, Борис, почтальон, то прими древнее средство связи. Я привезла его из тропиков. С помощью этой раковины можно отсылать и принимать сообщения из иных миров!
   И опять Борис не спросил, откуда Полина знает Майю и что было важного в передаче справочника с объявлениями. Слушал Полину как завороженный, будто Песнь раковины уже звучала.
  -- Да, Песнь раковины прекрасна, - говорила Полина, глядя внимательно на Бориса. - Однако наперед взвесь все хорошенько. Хватит ли у тебя духу? Не сгубит ли тебя перепад давления и обилие живительного кислорода? Один может взорвать тебя изнутри, другой воспламениться и сжечь снаружи. Не захлебнешься ли воздухом? Необходимо также и чувствовать музыку... Быть достаточно смелым и довести Песнь до конца. Чувствовать и быть смелым! - почти пропела Полина.
   Борис прошептал:
  -- А кто же будет танцевать под мою Песнь?
  -- Те, кто будут в круг вовлечены.
  -- А вы? - робко спросил Борис.
  -- А я буду подпевать, - ласково молвила Полина. - Ибо Песнь раковины поистине прекрасна!
   Но Борису не довелось насладиться ею.
   Он испугался.
   Что-то неладно было с раковиной. Она была настоящим подарком Полины - красивым и...пугающим.
   В порыве счастья и самонадеянности Борис попытался исполнить песню, едва приехал домой. Приложил отверстие раковины к губам и выдул первый слабый, рокочущий звук. Тотчас будто сквозняк пронесся по квартире, и белая занавеска, подле которой стоял Борис, взметнулась и опутала его, обернувшись несколько раз вокруг шеи и слегка даже сжав ее. Рассерженный Борис высвободился и крикнул:
  -- Мама! Закрой дверь скорее!
   Ответом ему была тишина.
   Борис заглянул в прихожую. Никто в квартиру не заходил.
   Он, проверяя, сделал короткий вдох в перламутровое горлышко и успел заметить, как дернулась занавеска по направлению к нему, но вдох был слишком короток - ожив, ткань снова замерла.
   Тогда Борис отложил раковину до поры. Но ночами она сама подавала голос. Безо чьих-либо губ и легких. Звук был прерывистый, глухой, замирал медленно, растворяясь в пустоте квартиры. Одну ночь Борис вытерпел, но вторую ночь до рассвета просидел на кровати без сна, а потом схватил подарок Полины и выбежал в холодный еще лес у дома. Хотел забросить подарок в кустарник. Лес остановил Бориса. Неподвижный прекрасный - в подлеске темень, над ветвями тусклый пока свет - он велел Борису свершить единственно достойное красоты леса действо - исполнить прямо здесь Песнь раковины.
   На этот раз Борис продержался дольше.
   Лес откликнулся, запел ту же нехитрую мелодию не только шумом ветвей, травы, но и видом, светом, рисунками теней, росой и запахами. Звук теперь получился не глухой, слабый, какой и должен быть у раковины, а раскатистый и мощный - пальцы Бориса дрожали от вибрации.
   Он оборвал Песнь. Лес успокоился сразу, но эхо звучало долго. Борису показалось, что доносилось оно со стороны Очунья. Может быть, это было и не эхо?
   После Борис узнал об исчезновении туристов и, слоняясь около кишевшего полицейскими лагеря, окончательно убедился в коварстве Полины. Она подарила ему такую...опасную вещь! Избавиться от нее не удалось, помешала полиция. И как им было объяснить, чем ему не понравился подарок Полины! Нет, нет, они не поймут, им не объяснишь!
   А значит, выбора нет. Поздним вечером Борис решился. "Помимо того, что я решился, я вдобавок и с ума сошел!" - думал Борис, крутя педали велосипеда. Он ехал к Очунью. Чувствовал, что именно там ему нужно исполнить то, что ему поручила Полина. Возможно, он вызволит ее тень из того мрака, где она заблудилась?
   Борис встал посреди пустой, уже без палаток, поляны и начал Песнь раковины. Сейчас она звучала куда мощнее, чем в лесу у дома. Она породила в глубине тайги тень, которая начала стремительно приближаться.
   Прямо к Борису.
   Лес уподобился зеленому аквариуму, стал плотным и обозримым, наполнился непонятными движениями. Тень бежала, захватывая пространство вширь и ближе к поляне, постепенно окружая ее. Скоро, должно быть, замкнется и переступит края поляны.
   Борис видел тень. Отчего же она? Небо чистое, ясно видны звезды...
   Тут ближайшая к Борису лиственница встопорщилась и потянулась ветвями. Остальные деревья давно вокруг пели в унисон с раковиной, подбадривая лиственницу. Они все пели!
   Трава по краям поляны зашуршала...
   Борис оборвал Песнь раковины. Задыхаясь, он диким взором окидывал поляны и видел, как рассеивалась тень. Лишь когда тайга обрела прежний свой вид, Борис поднял велосипед и направился обратно в город. Шагая по высокой траве, он спешил выйти на дорогу, спотыкался о корни деревьев, всякий раз вздрагивая и прислушиваясь - не поют ли в лесу все еще?
   Неожиданно Борис налетел на человеческую фигуру.
  -- Полина! - воскликнул он.
   Но сразу же понял, что ошибся. Стоявший к нему спиной человек был одет в национальную кетскую одежду - стеганный халат с капюшоном. Хоть и было прохладно, но не настолько, чтобы натягивать руковицы, а они на руках у незнакомца были. Капюшон он тоже поднял.
   Борис, совладав с испугом, вздохнул облегченно. После Песни он был рад общению с любой живой душой.
   Незнакомец повернулся.
   Лицо его было неестественно вытянуто и бело, с грубыми черными коростами, пятнами. Глазницы и широко раскрытый рот без губ темнели глубокими провалами. Это походило на грубый рисунок черепа. Будь Борис повнимательнее, он бы сообразил, что на незнакомце берестяная колпак-маска, собранная из разных кусков коры грубыми неровными швами. Но в сумерках и при своем возбужденном состоянии Борис отнюдь не отличался сообразительностью.
  -- А-а-а-а! - завопил он и опрометью бросился прочь от незнакомца.
   В качестве трофея Борис оставил тому велосипед. Но подарок Полины не выпал из кармана, накрепко вцепившись своими колючками.
  
   ГАЛЕРЕЯ 22
  
   Если Влас Калашников был главою и выразителем дум одной части усть-ключевского общества, то другую, несомненно, возглавлял Игорь Свиридин. Он выделялся дородной фигурой, состоянием, репутацией, весом в обществе. Был он и крепким, и рыхлым, и полным и мускулистым, сдержанным и вспыльчивым, богобоязненным и неверующим. Носил европейские костюмы, но пробор волос делал намеренно распутинский, используя французский лак. Изучал труд православных теологов, при этом с жадностью богатого воображения представлял игрища предков в ночь на Ивана Купалу. Он, конечно, подмечал все эти нестыковки, но относил их к двойственности русского характера, его исключительности, и возводил в достоинства. Ему казалось, что не будь противоречий, не было бы "столь сиятельно", как он выразился однажды.
   Есть все основания полагать, что и внешность свою он намеренно подогнал под собственные взгляды, вкусы и целую обширную - правда, и довольно путаную - теорию о должном мироустройстве. Некоторые острословы утверждали обратное - что именно по причине преждевременно развившейся тучности Свиридин увлекся русской стариной, славянофильскими течениями. Что, дескать, это был даже вопрос имиджа, путь к превращению досадного недостатка в "изюминку", пусть даже и с налетом кича. От живота дело перешло к окладистой бороде, ну а где борода, там часто недалеко и до следующих атрибутов реакционных настроений. Недаром Петр Великий питал такую неприязнь к бородачам. Что же касается первого российского императора, то каждый в Усть-Ключе знал, кто отождествляет себя с Петром. Тем не менее, Калашников и Свиридин были не только соперниками, но и нередко компаньонами по бизнесу.
   Их соперничество, как часто бывает, началось с неудачного сотрудничества. Еще при рождении города Свиридин рассчитывал выгодно продать спиленный под застройку лес. Когда же понял, что барыш будет куда меньше из-за оригинального плана застройки Усть-Ключа, включавшего большие участки леса, то пришел в бешенство. После Свиридин и Калашников неоднократно обменивались уколами, подначивали друг друга. К примеру, как-то Свиридин предложил Калашникову ввести деление коммерсантов на гильдии, с различными налоговыми льготами для каждой категории. Предложение вполне могло бы пройти - оба усть-ключевских патриарха располагали изрядным влиянием и в органах власти, и в средствах массовой информации.
  -- Мой дорогой друг, - ответил, посмеиваясь, Калашников. - К чему такие хлопоты? Сдается мне, что лучше ограничиться учреждением одной гильдии - высшей, к коей будете принадлежать вы, ну может, еще и я, а остальные коммерсанты будут автоматически низведены до уровня коробейников.
   Интриги, коммерция, общественная деятельность не могли избавить Свиридина от настигавшего его иногда острого и пронзительного одиночества. У президента "Еган-продукт" был сын-наследник. А у Свиридина когда-то была жена, которой он тяготился. Отсутствие детей послужило удобным предлогом, чтобы сослать жену в ее родной маленький городок на Волге. Там годы спустя, уже после развода, она родила. Для Свиридина это был страшный удар и настоящее оскорбление, измена не только жены (пусть бывшей), но и собственного организма. Визит к врачу подтвердил его подозрения. Однажды при особенно сильном приступе одиночества Свиридин нагрузил полный фургон игрушек, сладостей и отправился в детский дом, с недавних пор находившийся под его покровительством. Пока помощники раздавали подарки, восхваляя щедрость Игоря Кирилловича, тот сидел молча, внимательно наблюдая за детворой. Он искал ребенка самого робкого, несчастного, который бы навек запомнил оказанную ему милость. И Свиридин нашел такого ребенка.
   За большим аквариумом стояла девочка и следила за происходящим из-за толщи воды, полной пузырьков, водорослей и медлительных рыбок. Все это мешало как следует разглядеть ее лицо, и Свиридин был немного разочарован, когда по его приказу девочку подвели к нему. Она была куда миловиднее, чем представлялось через аквариум, искажавший черты лица. "Не ввергла бы она меня в трясину соблазна..." - подумал Свиридин и тут же отогнал мысль об этом, тем более, что заметил - у остальных детей Оксана Сверкан не пользовалась уважением. От какой-то шепотом произнесенной угрозы, а может и от незаметного тумака, она сразу потускнела, съежилась, подурнела, смутилась. В разговоре с ним она неприятно хихикала, нервно сплетая пальцы, отвечала на вопросы невнятно тихим, на середине фразы совсем уж идущим на убыль голосом. Свиридину, растерявшемуся было перед шумными детьми, задающими напрямик вопросы типа: "Вы меня возьмете к себе, да?", робость Оксаны понравилась.
   Все поняли, что Оксана стала для него особенной. Она же пока не понимала, вела себя по-прежнему, но ее привычное отчужденное и диковатое поведение остальные дети вдруг начали воспринимать как высокомерное. Однажды, когда Свиридин был в отъезде, ее избили. К моменту очередного его визита ссадины и синяки зажили, и обошлось без скандала. Воспитатели разобрались с обидчиками - никто не хотел терять щедрого покровителя. Дети притихли. Кроме одного мальчика - замкнутого и нелюдимого, весьма похожего на Оксану по характеру, единственного ее товарища. Он подстерег, когда Оксана, взобравшись на стул, принялась кормить рыбок, подскочил, толкнул прямо в аквариум и, схватив за шиворот, не давал девочке высунуться из воды. Она захлебнулась бы, если бы не Свиридин, неожиданно вздумавший навестить любимицу. Он бросился к ним, откинул мальчишку, вытащил Оксану и потом долго еще грубо бранил маленького злодея, глядя на него с изумлением и отвращением. Ситуацию попыталась разрядить Оксана.
  -- Ой, щекотно! - хихикнула она. - У меня рыбка в рукаве! - и действительно выжала из мокрого рукава рыбку обратно в аквариум. После чего уставилась со смущением на обоих.
   Свиридина почему-то от этой жалкой попытки передернуло - и вовсе не потому, что он умилился. Оксана показалось ему малость ненормальной. "Дети все чокнутые!" - подумал он. Чуть погодя вспомнил о столь почитаемых народом блаженных, пересилил себя, укутал Оксану в собственную шубу и унес домой. Опекунство оформили задним числом и в рекордно короткие сроки. Весть о негаданном превращении бедной сиротки в богатую наследницу разнеслась по Усть-Ключу, а Свиридин приобрел славу радетеля за сирых и убогих.
   Но однажды Свиридин признался себе, что терпеть в доме маленькую Оксану более невозможно. Нет, она не стала капризной и избалованной. Осталась такой же тихой, застенчивой до неприятных проявлений застенчивости, девочкой, по огромному особняку бродила неслышно и невидимо, прилежно училась у приглашаемых на дом преподавателей. И мало-помалу ... "захватила" дом. Свиридин чувствовал это. Останавливался где-нибудь, поводил носом и с трудом унимал дрожь. "Ее надо вернуть, - думал Свиридин. - Не бросить, конечно, а вернуть". И он поселил ее в одном из школ-интернатов, которым также покровительствовал.
  -- Ей всяко полезно со сверстницами расти, в заботе о других, не о богатстве, - втолковывал он Богу на вечерней молитве после обязательной церковно-славянской части. - Что я? В одиночестве плохо, да, но для избранных душ так и надо... Крест мой таков! Воздаяние за злато... Сам видишь, Господь, не выношу я Евиного присутствия, тошно мне отчего-то... Может и грех, а может и нет! Удел мой! Ну а ей, Оксанушке, жить да поживать, счастливой быть! Значит, правильно делаю. Спасибо, Господи, что по благочестивому пути мысли мои направил...
   В полутемной спальне пахло церковными благовониями с киота, и Свиридин мирно засыпал под шум берез и кедров Заречья.
   Казалось, он действительно желал Оксане, да и другим сиротам, только добра и помогал, как мог. В школе-интернате многие дети из малоимущих семей получали и приют, и образование бесплатно. Правила, конечно, отличались необычайной суровостью, питание - однообразием, а образование отдельными погрешностями - к примеру, о космогонии Птолемея или Козьмы Индикополова воспитанники имели лучшее представление, чем о Вселенной Эйнштейна. А впрочем, какое благое дело без недостатков?
   Но в университет Оксана поступила самостоятельно, выдержав немалый конкурс. Свиридин очень гордился ею, подарил дорогую шубу, даже косметику и разрешил расширить оранжерею, где Оксана пропадала чаще всего.
   Лишь раз одела дорогую шубу Оксана - экологи-экстремисты подстерегли ее и испортили подарок опекуна кислотой. Девушка перепугалась безумно... Сбросила дымящуюся, расползающуюся на куски шубу и побежала прочь от людей, в лес, в лес! Который в Усть-Ключе везде рядом. Ясно, что это происшествие не помогло Оксане обрести уверенность в себе, хотя в университет она отправилась на следующий же день - шаг, потребовавший от нее изрядной смелости.
   Косметикой она тоже не пользовалась. Женским чутьем поняла, что ее бледной тонкой коже с близко подступавшими сосудами различные косметические изыски только повредят. Оксана доверяла старинным рецептам, настоям и мазям, приготовленным собственноручно из даров природы. Она даже сама вывела несколько рецептов, в том числе и шампуня из сосновых игл и водных лилий. Оксана надеялась, что этот шампунь превратит ее светлые, с рыжеватым оттенком волосы в длинный и пышный поток волн до самого пояса. Пока же приходилось довольствоваться куцым хвостиком на затылке. Стянутые в хвостик ее волосы открывали на всеобщее обозрение аккуратные уши, губы со слабым намеком на пульсирующую под ними кровь, высокий чистый лоб примерной ученицы, а ей хотелось быть спрятанной под шелковистым потоком и загадочно смотреть на окружающих из-за укрытия, быть самой в безопасности и увлекать неосторожных. Впрочем, некоторые утверждали, что и сейчас от пронзительного взгляда темно-серых глаз Оксаны делается не по себе.
   Но третьим подарком Свиридина - расширением оранжереи - Оксана насладилась сполна. Она посадила там и экзотические растения, и местные, устроила альпийские лужки, каскады и целый пруд с белыми кувшинками, трехлистной вахтой, ряской, быстрыми водомерками и влажным, приятным на ощупь ярко-зеленым мхом, облепившем мраморные края. Здесь проходили занятия по живописи, ботанике, народному целительству и траволечению, приезжал по личному приглашению Свиридина лесник Полуянов, читал лекции, привозил Оксане ценные рецепты и образцы. Иногда занятия вела сама Оксана, к которой в интернате было двойственное отношение. С одной стороны ей предоставляли относительную свободу, а с другой следовали строгим указаниям Свиридина, поминутно подчеркивали, что она молодая девица в самом опасном возрасте и ей надлежит блюсти себя, быть достойной "батюшки-опекуна".
   Оксана навещала оранжерею не только днем, но и ночью. У нее был свой ключ. Допуск в тот особенный и прекрасный мир, где в темноте тихо журчала вода, и, казалось, слышно было, как раскрывают лепестки ночные цветы тропиков и бегают по поверхности пруда водомерки. С недавних пор тишина оранжереи оказалась нарушенной, но Оксана тому не огорчалась, потому что она танцевала под неожиданно возникшую в оранжерее музыку. Оксана считала, что загадочная и заунывная музыка рождается от удивительного гармоничного дрожания огромных стекол оранжереи, когда на них налетает ветер. Она видела, как во время звучания музыки верхушки елей снаружи так и ходят ходуном.
   Она танцевала под эту музыку ветра самозабвенно. Не заметила даже, как однажды свидетелем ее танцев стал преподаватель музыки. И донес Свиридину. Тот долго молчал, а потом велел не мешать воспитаннице. Ябедник же и в дальнейшем посвятил немало часов, чтобы перенести на ноты музыку ветра. Но безуспешно, хотя снова и снова наблюдал за танцующей Оксаной.
   Но она не всегда танцевала, ветер сотрясал стекла не каждую ночь. Бывало, Оксана сидела со свечкой под каким-нибудь земляничником, привезенным из Палестины, читала старинные лекарственные трактаты, полные примет, предостережений, суеверий и чарующего слога.
  -- "Жроуть бесам и болотам и колодезем", - повторяла она понравившуюся фразу, подняв голову от книги. - "...И болотам и колодезем"... Как красиво!
   Оксана увлекалась не одними трактатами. В своей комнате (в отличие от остальных воспитанников, она жила в своей комнате) наслаждалась откровенными романами, рассматривала сходные по содержанию альбомы живописи и фото. Тем не менее, представление о чувственных удовольствиях у нее сложилось довольно сумбурное и даже фантастическое. Какие бы картины не появлялись перед глазами Оксаны, ее фантазия все переваривала и перекраивала на свой лад. Удивление недолго, смущенная улыбка вечна.
   Перед экзаменами она должна была встретиться со Свиридиным. Поджидая машину, примеряла длинную юбку с высоким разрезом. Настроение было отличное. Солнце лежало на одеяле, сшитом из разноцветных квадратиков - идея Оксаны, мигом подхваченная и остальными воспитанниками. Символ несуществующего дома и семьи.
   У входа посигналила машина, присланная Свиридиным.
   Оксана схватила сумку, направилась к двери. Но мелькнувшая в разрезе собственная нежная белизна заставила вернуться. Оксана достала оставшийся кусок ткани и ловко прикрепила булавкой, закрыв разрез на юбке.
   Свиридин уже ждал воспитанницу в трапезной, помещении зареченского особняка, где было принято вкушать яства. Комната эта была довольно необычная - вытянутая в длину и при сравнительно низком потолке. Окна, узкие и прямоугольные, также были расположены низко, и если бы вы вздумали выглянуть на улицу, пришлось бы наклониться. По причине малой высоты потолка невозможно было повесить большие пышные люстры, украшавшие прочие комнаты. Поэтому трапезную освещали светильники на витых металлических ножках, стоявшие по углам. Между ними располагались в несколько рядов полки, сплошь заполненные самоварами - уникальная коллекция Свиридина. В коллекции были представлены все разновидности российских самоваров дореволюционных и современных фабрик из Москвы, Санкт-Петербурга, Тулы, Ярославля, Волгоды, Костромы, с клеймами Баташова, Воронцева, братьев Шемариных и Черниковых, Леонтьева и Сомова. Самоваров было бесчисленное множество - из меди, латуни, серебра и так называемого "польского серебра" - сплава никеля с железом и медью. Полированные металлические и расписные они сияли, освещая трапезную не хуже люстр. Тут были маленькие дорожные самовары, и огромные трактирные, вмещавшие по несколько ведер воды, а также причудливые, роскошные, старокупеческие в форме чаши, вазы, шара, тюльпана, бочонка, груши, рюмки, яйца и даже паровоза. Почетное место занимала копия самовара-петуха, изготовленного к Всемирной выставке в Вене 1873 года. Фразу, выбитую на нем - "Где есть чай, там и под елью рай" - повторял обычно перед чаепитием Свиридин.
   После питательной, но пресной и однообразной пищи интернатовской столовой богатое угощение поваров Свиридина было особенно желанным как для желудка, так и для глаз. По требованию Игоря Кирилловича блюдами всегда заставлялся весь стол. Бывало, что к некоторым из них не притрагивались на протяжении всей трапезы, хотя на аппетит Свиридин не жаловался. Не важно - блюда украшали стол, комнату, они ласкали взор и свидетельствовали об изобилии дома и могуществе его хозяина.
   Слуги поставили на скатерть заливного осетра с оливками и морковью - головой к Свиридину, боком к Оксане, хвостом к дверям. Осетра обступили супницы с приправленной гвоздикой черной ухой, с ухой белой, сдобренной перцем, и обычным наваром, куда полагалось макать по хантыйски куски рыбы - окуня, туксуна и нельму. Вблизи рыбы расположилась икра разных сортов - паюсная, стерляжья, армянская, осетровая, мартовская, ачуевская, кучугур и сальян, открытая для ложки, ковша или завернутая в блины. Принесли и мясо - жареного гуся, проглотившего грибы с гречневой кашей, предоставив утробу и яблокам. Громадные пироги для удобства были разрезаны на небольшие ломти и истекали маслом сливочным, конопляным, маковым и ореховым. Вслед за маслом устремлялась и щедрая начинка из баранины, творога, яиц на молоке, рыжиков, гороха и репы.
   Подальше от Оксаны, поближе к Свиридину поставили графины с водкой - воронцовской, смирновской, черносмородиновой, листовкой и зубровкой. Но разнообразие спиртного (кроме водки, были тут и вина, и коньяк, и медовуха) не свидетельствовали о неразборчивости в питье Свиридина - он был в том вполне умерен, хотя в буфет постоянно ставили старинное русское блюдо под названием "похмелье" - ломтики баранины с крошечными огурцами в рассоле. Горячительными напитками вовсе не ограничивался ассортимент питья на столе, Оксана могла попробовать меда без хмеля - вишневого, приварного, красного, паточного, боярского. Цветные стеклянные бутыли меда с литыми стеклянными узорами теснились вокруг самовара для сбитня, распространявшего по трапезной невероятный запах горячей смеси меда, шалфея, имбиря, лаврового листа. В кувшины и чайники гжельской работы был налит квас из арбуза и ревеня, а также квас белый сухарный, грушевый и ягодный.
   Оставалось только насладиться счастливым сочетанием богатства и пристрастия к национальным блюдам. И Свиридин вкушал еду страстно, исступленно, чувствуя каждую косточку в птице, сок в мясе, глоток в питье. Он хлебал украинский борщ с ветчиной, явно показывая: "Смотрите, сколь красен, остр, славен приправами!" Опрокидывал стопку водки и свидетельствовал: "Пошла хорошо, слава Господу! Мягка и жгуча, она зовет за собой вот этот кусочек маслянистой селедочки дружной с лучком и петрушкой!" Свиридин предавался поглощению яств с остервенением, с эмоциями, хватал дичь и пододвигал тарелки приемами едва ли не боевыми. Естественно, он не допускал при этом никаких вульгарностей и неприличий, почитая их за такое же неуважение к трапезе, как и строгую отстраненность приверженцев традиционной застольной этики.
   Манера Свиридина вкушать завораживала Оксану. Она, в отличие от него, кушала мало, да еще исподтишка постоянно наблюдая за батюшкой-опекуном. Нельзя сказать, что ей не нравилось разгульное гурманство Свиридина - будь ее воля, Оксана смотрела и смотрела бы на этого сибирского Лукулла. Когда она была маленькой и жила у Свиридина, то по детской непосредственности так и делала. Сначала это забавляло Свиридина, но вскоре стало раздражать. Одним из первых он ощутил непонятное беспокойство от взгляда темно-серых глаз Оксаны - с тенями в глубинах, точно от скольжения рыб в затерянном лесном водоеме. Им овладела однажды настоящая ярость. Он подошел к ней, буркнул: "Смотри в тарелку!" и отвесил девочке крепкий подзатыльник. Оксана от удара ткнулась лицом в суп и прикусила губу. Кровь она сглотнула, а брызги от супа Свиридин увидел. Он сказал: "Ну, ну..." и отошел. Ему было стыдно. Собственный поступок вдруг напомнил ему попытку товарища Оксаны утопить ее.
   Конечно, теперь Свиридин вряд ли бы отвесил ей подзатыльник. Впрочем, кто знает... Так что Оксана боялась и наблюдать за опекуном, и отдаваться еде с той же страстностью.
   Она едва-едва потянулась к кувшину с квасом, как Свиридин спросил, обсасывая гусиное крыло:
  -- Мне докладывали, что большую часть экзаменов тебе зачли уже за отличную успеваемость в течение года. Похвально! Отдыхать скоро думаешь?
  -- Немножко, - робко ответила Оксана.
  -- Немножко-то можно, - согласился Свиридин. - На природе, например, чем не отдых? Ты же ботаникой, кажется, интересуешься? А я с Полуяновым переговорил, договорился, что погостишь у него, подучишься.
  -- Спасибо, - поблагодарила Оксана, про себя с грустью отметив, что охотнее пошла бы на вечеринку Ильи Калашникова, о которой говорит весь город. Но ей об этом можно было только мечтать.
   Удовлетворенный Свиридин принялся за пирог с грибами, а Оксана возобновила свои попытки дотянуться до кувшина. Она приподнялась на стуле. Чуть не упала. С трудом сохранила равновесие. Наверное, сделала какое-то резкое движение ногой - булавка расстегнулась. Оксана сразу это почувствовала. Лоскут ткани, закрывающий вырез на юбке, скользнул по свободно зависшему острию и упал на пол. Прелестный изгиб тела Оксаны предстал взору Свиридина. Пока он ничего не заметил, еще можно было исправить положение. Оксана принялась потихоньку поддергивать юбку, прикрывая наготу. И тут острие булавки вонзилось в ногу чуть пониже колена! Против воли Оксана вздрогнула так сильно, что посуда около нее звякнула. Из ранки выступила обильно кровь и побежала вниз алая струйка.
   Внезапно Оксана поняла, что Свиридин уже давно смотрит на нее, и взгляд у него пристальный, удивленный, смущенный и гневный. Он, наконец-то, заметил и разрез, и кровь, хотя самой ранки, равно как и булавки, Свиридин не видел.
  -- Иди, умойся, - сказал он, опять склоняясь над тарелкой.
  -- Что?
  -- Иди умойся! - прорычал Свиридин.
   С облегчением Оксана выскочила из-за стола, ловко поймала на лету булавку и выбежала из трапезной. В ванной комнате промокнула ранку перекисью водорода, найденным в аптечке, и залепила пластырем. Она пожалела, что не захватила с собой лоскут ткани, но потом подумала: "А что мне терять? Каникулы все равно испорчены. Чего ради тогда стараться, уродовать юбку? Щадить батюшку-опекуна? Ничего, потерпит!" Оксана даже разозлилась чуточку. Булавка ведь уколола ее очень чувствительно. Смешалось все - и мечта пойти на вечеринку, и досада на свою недостойную суетливость, и невозможность покрасоваться в новом наряде, и боль от укола.
   Она вернулась в трапезную и, как ни в чем не бывало, села за стол, положив ногу на ногу. Свиридин молчал, мякишем хлеба собирая подливу от жаркого - тоже часть его застольных манер, прием, запрещенный европейской этикой, а, по мнению Свиридина, способ засвидетельствовать почтение еде.
   После они прошли в горницу этого удивительного дома, где комнаты носили старинные русские названия, где самым необычным способом сочетались мрамор и кедровые своды, фарфор и палех, бронза и росписи под раннего Рериха. Немудрено, что тут и проем, ведущий в спальню, точь-в точь соответствовал внутренней двери церкви на Ишне с одноименной картины. Однако Свиридин никогда не поступался комфортом в пользу абсолютной приверженности старине - к примеру, в доме была не только русская баня, но и современное джакузи.
   В горнице Оксана взяла шитье, над которым работала, не торопясь, в каждый свой приход и устроилась на диване. Свиридин, кряхтя и отдуваясь, опустился в кресло, надел очки и погрузился в чтение газет. Но его внимания хватило ненадолго. Его постоянно отвлекала сцена, недавно разыгравшаяся в трапезной. Дело в том, что Свиридин истолковал это маленькое происшествие совсем иначе, нежели Оксана. Не догадавшись об истинной причине кровотечения, он истолковал его столь превратно, что узнай об этом Оксана, то она непременно упала бы в обморок. Пока же девушка была только взволнованна и возмущена. Она шила и всем видом своим выражала чувства новые для нее - независимость и превосходство. Сама того не подозревая, укрепляла Свиридина в его заблуждении, подталкивала путающиеся, горячечные, сладкие и горькие, привязчивые мысли опекуна в том направлении, которое было совсем нежелательным для Оксаны.
   Он смотрит на нее. Красота воспитанницы, ее холодная хрупкость была явственной. Косточки под тонкой бледной кожей застыли, подобно хрупким веточкам во льду. Пальцы мелькали над шитьем, вызывая мерцание во впадинах у ключиц - так сквозь скованную зимой реку проступают темные воды.
   Свиридин судорожно прикрыл глаза ладонью, сбив очки. Контур девушки на диване стал размытым, его обвивали жаркого озноба струи, придавая линиям тела Оксаны еще большую округлость и нежную грацию, ибо она, сохраняя домашнюю удобную позу, была все-таки напряженна - Оксана ждала реакции опекуна на ее поведение. Ее разбирало любопытство, но отступать, превратиться снова в скромницу сейчас она не хотела. Посчитала за малодушие. Стан ее был прям, ноги подогнуты, ресницы опущены и вздрагивают насмешливо и нетерпеливо, показывая, насколько она сознавала свою силу. Потом Свиридин пытался, было, убедить себя, что воспитанница его спровоцировала. Но сам себя же и прерывал, осуждал за возведение напраслины на невинное дитя.
   Он действительно любил Оксану и желал ей добра.
  -- Как твое здоровье? - прервал он молчание.
  -- Хорошо, спасибо.
  -- Я беспокоюсь, потому что знаю, какие у тебя нагрузки.
  -- О моей успеваемости вам никогда не следует беспокоиться, - отвечала Оксана даже с некоторой надменностью.
  -- Я не о том. У девушки в твоем возрасте могут возникнуть какие-то сложности, тревоги, метания... Не поделишься со мной?
  -- Мне нечем делиться. Я живу спокойно под вашим покровительством.
  -- Оксана, это отговорки! - Свиридин пересел к ней на диван. - Неужели до сих пор ты не испытывала сердечного влечения к кому-либо, а может и постыдного, плотского желания? Мой долг предупредить тебя, служить тебе опорой, стражем милого твоего девичества...
  -- Поверьте, Игорь Кириллович, - отвечала, краснея, Оксана. - Никто и не покушался... Я ведь мало с кем общаюсь, - она по привычке смущенно хихикнула. - В интернате меня воспринимают только как вашу воспитанницу, а в университете просто не замечают.
  -- Да они слепцы, невежды! - хрипло вскричал Свиридин. - Ты настоящая красавица! И красота твоя не только внешняя, но и внутренняя. Ум, душа и тело воистину соединились по воле Божьей в творение чистое, дивное! Ты прилежна, учтива, богобоязненна, скромна! То есть красна качествами, которые не в чести у современной молодежи. Пусть тебя не заботит чье-то распутное внимание! Уж я нагляделся на нынешних девиц... А у тебя лик всегда светел и ясен по природе своей! За красоту душевную Господь награждает тебя телесной прелестью. И дар сей преизряден!
   Он взял ее за руку. Погладил.
  -- Ручки твои словно крылышки лебединые - легкие, мягкие, ласковые, трудолюбивые! Приучены к шитью, стряпне, работе всякой. Поцелую же их многократно за старание!
  -- Зачем же, Игорь Кириллович? - пролепетала Оксана. - Не надо...
   А он уже касался ее шеи, бормоча:
  -- Без изъяна, аки столп Давидов, сооруженный для оружий, тысяча щитов висит на нем - все щиты сильнейших!
   Он заключил ее лицо в свои ладони и властно притянул к себе. Дрожал, пугал Оксану и продолжал:
  -- Уста-то у нас сахарные, а очи - омут лесной, любого затянут... Брови чисто золотистые, соболиные! Ох, губительные у тебя брови, Оксана! А лицо белее снега!
   Если раньше Свиридин иногда и преувеличивал, то теперь сказал совершенную правду - от ужаса Оксана совсем побелела и оцепенела. Она никогда не видела опекуна в таком состоянии. Тот был словно невменяем, горел будто в лихорадке. Речь его прерывалась, влажные от пота ладони уже мяли грудь девушки.
  -- И перси... каковы, а? Что-то не по возрасту совсем, не по возрасту, - бормотал Свиридин. - Почему ж так получилось? А, Оксана? - и Свиридин уставился на воспитанницу растерянно, с подозрением и несколько вообще бессмысленно. От этого Оксана мигом пришла в себя.
  -- Что вы такое творите, Игорь Кириллович? - громко спросила Оксана чужим голосом. - Прекратите! Это грех! Вы мне почти отец, сами говорили!
   Вместо ответа "батюшка-опекун" повалил Оксану и осыпал ее беспорядочными, торопливыми и мокрыми поцелуями, опускаясь все ниже. Когда он подобрался к бедрам девушки, Оксана высвободилась и снова села, тяжело дыша.
  -- Пустите меня! - прошептала она.
  -- Да как же можно мне отпустить тебя? - почти жалобно отозвался Свиридин. Он лежал, крепко обхватив бедра Оксаны и уткнувшись в ее живот. Она видела только пробор его волос, блестевших от лака.
  -- Пустите! - Оксана дернулась.
   Но Свиридин не выпустил ее. Неумело и грубо он начал поднимать ей юбку, и вскоре ноги Оксаны оказались обнажены гораздо более, чем прежде дозволял и самый дерзкий разрез. Борода Свиридина щекотала кожу, поцелуи продвигались уже в обратном направлении - вверх от колен. А Оксана нашаривала иголку от шитья и пыталась сообразить, как бы половчее воткнуть ее в "дорогого батюшку-опекуна", пробудить от похотливого угара, но и не поранить случайно какой-нибудь жизненно важной артерии.
   Ей не понадобилось прибегать к этой крайней мере - в жадном и нетерпеливом путешествии по гладкой коже девушки Свиридин наткнулся на пластырь. С недоумением ощупал его и вдруг сорвал, открыв свежую, немедленно закровоточившую ранку.
  -- Что это? - прохрипел Свиридин.
  -- Я укололась, - сказала Оксана, одергивая юбку. - Булавкой.
   Она успокоилась и была уверена - гроза миновала. Чутьем поняла, что Свиридин остыл, опомнился, но Оксана недооценила силу и страстность его покаяния, по накалу сравнимых с недавним любовным порывом.
   Он тяжело свалился с нее, не выпуская, однако, из своих объятий - боялся, что если выпустит, то будет вечно после наказуем за прикосновения. А так он может дотрагиваться до Оксаны как некогда каявшийся.
  -- Прости меня, прости! - умолял он, едва ли не всхлипывая. - То было бесовское наваждение, да и в Писании сказано: "Невозможно не прийти соблазнам!" Я оказался слаб, немощен, прости, прости меня! Забудь мой постыдный проступок! Знаю, это трудно, но прошу тебя! Ради милостей моих к тебе, отцовских! Я не переживу твоего презрения, не отталкивай меня! Мне нужна твоя привязанность, слышишь? Нет, нет, я не имею в виду любовь плотскую, противоестественную между нами, хоть мы и не родственники... Возможно, то-то и стало лазейкой для дьявольского наущения! О сегодняшнем должны забыть мы оба... Надеюсь, что Господь ниспошлет мне твое прощение... О-о, как бы я хотел вернуть все назад! - завыл под конец Свиридин. Он, не раздумывая, променял бы Божье прощение, не говоря уже о прощении воспитанницы, на возможность начать день сначала.
   Оксана пыталась вырваться - кающийся опекун пугал ее не меньше, чем прежний, обуянный постыдной страстью. Но Свиридин цепко и больно сжимал ее запястья, очередная попытка вывернуться привлекла его внимание и даже вызвала ярость.
  -- А-а, бежишь! - закричал он. - Тело похоти подставляешь, а от покаяния ускользаешь? Где тогда твое хваленое смирение? Отец наш Небесный прощает, а ты девица, несовершенный сосуд для духа, прощением брезгуешь? Хотя и тебе надлежит каяться! Потому что ты ввела меня в соблазн своим кривлянием и мерзкими распутными ужимками!
   Казалось, он сейчас был малость не в себе. Ощупывал безостоновочно воспитанницу - однако совсем не так, как прежде - и с тоскливым недоумением, искренним страданием в голосе восклицал:
  -- Что же тогда делать, Господи? Невозможно поступать иначе, когда они... когда они столь страшны и...прекрасны! Не постигаю я, не могу! В чем ответ не разумею!
   Отчаянье его подогревалось и ощущением того, что он не выдержал, помимо соблазна, еще какого-то испытания. Самое обидное для Свиридина состояло в том, что он действительно оскорбился за Оксану, за ее одиночество, пожалел ее. И теперь она уже не поверит - вон какая испуганная и непроницаемая! Знать догадывается, что еще за обедом дрогнуло его благочестие...
   Он застонал и с трудом отдалился от воспитанницы, ее руки с посиневшими запястьями выскользнули безвольно и неуверенно из его ослабевшей хватки.
   Но Оксана не ушла.
  -- Прости, - повторил глухо Свиридин.
  -- Я...нет...ничего... Я прощаю, - произнесла Оксана тихо. - Пожалуйста, я прощаю.
   Свиридин вздохнул и легонько за локоть потянул Оксану.
  -- Пойдем. Тебе пора возвращаться в интернат.
   На прощанье он опять просил ее.
  -- Помолись за меня, - сказал Свиридин воспитаннице.
   Оксана исполнила его просьбу и молилась ночью в оранжерее. Ветер тогда особенно неистовствовал снаружи, а метания по полу и стенам теней высоких елей заставляли Оксану замирать от страха. Заунывная странная музыка наполняла оранжерею, и бедной девушке приходилось произносить слова в полный голос. Учитель музыки, следивший за Оксаной, был тронут ее любовью к "батюшке-опекуну" и сообщил о ночной молитве Свиридину. К удивлению доносчика, опекун разгневался и накричал на него, пригрозил увольнением. А Оксане прислал цветы и новый набор для шитья.
  
   * * * * *
  
   Кир, когда Майя рассказывала ему о вечеринке у Ильи Калашникова, выглядел озадаченным.
  -- Я думал, мы отправимся в поездку по краю, - сказал он.
  -- Успеем! А такая вечеринка случается не часто! Весь город там будет! Впрочем, если тебе не терпится, ты можешь поехать и без меня...
  -- Нет, нет, какой тогда смысл?.. И вообще, - Кир задумался. - Вечеринка эта весьма кстати.
   Помимо прочих, был у Ильи гость негаданный. Калашников-старший, перед тем как покинуть дом на время праздника, подозвал сына и сказал:
  -- Мне нужно, чтобы ты приветил воспитанницу Свиридина - Оксану Сверкан. Ухаживать явно за ней не следует - репутация у тебя чересчур уж подмоченная для Свиридина, так что любезностями ты ее только скомпрометируешь. А вдруг еще и увлечется бедная сиротка?
  -- Все твои предостережения излишни, - ответил Илья. - Оксану ни за что не отпустят на вечеринку.
  -- Мне стало известно, что на сей раз отпустят. Поэтому постарайся как-нибудь приободрить девочку, сделать ее первый выход в общество памятным. Пусть хотя бы ненадолго почувствует себя королевой бала. И желательно, чтобы это произошло не по одной твоей инициативе, разумеешь? Если лишь ты будешь распинаться, Свиридин мигом заподозрит подвох. Оксану еще можно обмануть, но ее опекун, старая лиса, вообразит, что мы смеемся над ним. А мне надо скоро заключить с ним хорошую сделку.
  -- Не беспокойся, - улыбнулся Илья. - Кое-какие идеи уже имеются.
   Свиридин отпустил воспитанницу на вечеринку, сам предложил. Он был смущен - Оксана оказалась свидетелем и чуть было не пала жертвой его греховной слабости. Ее следовало задобрить. Себя Свиридин скоро успокоил, подумал: "Дело в двойственности и противоречивости русского духа. Внезапные пробуждения плоти, ее неистовства как раз и доказывают превосходство славянина над холодным рассудочным и безжизненным бытием европейца!" Мысль эта ему понравилась, и Свиридин записал ее на свободных страницах личной Библии, куда и раньше заносил подобные сентенции. Он вернулся к прежним отношениям с Оксаной и строгим сухим голосом перечислил ей правила, каковых надлежит ей придерживаться на вечеринке. Отказать в уже выданном приглашении он посчитал недостойным, его пока грели вспыхнувшие на время человечность, понимание и признательность. Но вот о цветах, присланных Оксане, он уже успел подумать с сожалением.
   Другого гостя - Диану Комлеву - Илья привез в Заречье сам. В хлопотах по организации вечеринки, общении с прежними подругами образ девушки в белом пушистом свитере несколько потускнел. И в итоге распущенная на сатиновых простынях тяжелая корона медных волос Дианы оказалась весомее детской челочки Майи.
  -- Останови, - попросила Диана на середине моста.
  -- Здесь нельзя останавливаться.
  -- Меня тошнит! - рассердилась Диана. - Останови!
   Илья, чертыхаясь, повиновался. Диана выскочила из машины и подбежала к краю моста. Достала из сумочки кулон с изображением каменного медведя на вершине Монинг-Тумп, зажала в кулаке и вытянула руку над рекой. Потом разжала пальцы, и через секунду кулон был унесен потоком Вортолнут.
  -- Счастливого тебе пути до Ледовитого океана, - пробормотала Диана.
   Илья посигналил ей.
  -- Как теперь? Не тошнит? - спросил он, снова трогаясь с места.
   Диана не ответила.
   Размерами дом Калашниковых всегда выделялся даже в фешенебельном Заречье. А сегодня вечером он вдобавок привлекал внимание яркой иллюминацией и громовой музыкой. Она пульсировала, подобно сердцу в глубине парка, заставляла вибрировать деревья-струны и тянула, притягивала ручейки приглашенных на праздник. Глеб Авдеев приехал без друзей-"балбесов", зато в компании развеселых девиц, одетых в ядовито-цветные меха и пластиковые шортики. В машине было тесновато, поэтому одна из девиц по прозвищу Винига, к вящему удовольствию Глеба, выставила стройные ноги ему под нос.
  -- Давай помассирую, - предложил Глеб.
  -- Рановато, - с ленцой протянула Винига. - Подойди-ка после танцев.
   В сутолке Глеб быстро потерял своих попутчиц. Он будто в воронку соскользнул. Он был ослеплен, оглушен, задавлен и затерт ритмично двигающейся толпой. Едва переступив порог, он получил свою дозу нокаута в уши и дождь блесток сверху. Словно шестеренки ленту, его подхватили разгоряченные, не на секунду не останавливающееся тела и поволокли дальше. Глеб сопротивлялся, но его нелепые дергания скорее походили на танец, и потому он не выбивался из общего потока, а наоборот, устремлялся, помимо воли, к его центру. Там отплясывала Лариса в весьма оригинальном наряде - серебристой стилизации под народный костюм из мюзик-холла на льду: сверкающий высокий кокошник, короткая юбочка и белые сапожки до колен. Веки ее были густо накрашены, а синие линии вели к вискам. Не успел Глеб опомниться, как попал в ее объятия - руки Ларисы обвили его шею, стекляшки с кокошника царапнули лоб, она улыбнулась.
  -- Привет, царевич! - сказала Лариса, но Глеб ничего не услышал, кроме запаха мятной жвачки - свежее дуновение посреди духоты и жары. Лариса сказала ему что-то еще, и Глеб был даже рад, что не слышит - тем легче представить в устах Ларисы слова дерзкие и сладостные. Вон как странно она на него смотрит!
   Сменилась мелодия, и круговорот, увлекший Глеба в объятия Ларисы, теперь развернулся и потащил его прочь от нее. Он беспомощно оглянулся на Ларису - та ободряюще помахала ему, словно благословляя на дальнейшие развлечения. Глеб уже не сопротивлялся естественному ритму, и вскоре очутился на сравнительно свободном пространстве, где мог передохнуть. Глотнул пунша из стаканчика, где плавали конфетти, повесил на шею ленту с надписью: "Допуск в любую зону", которую снял с уже мертвецки пьяного парня, и двинулся дальше. В одной из комнат, разграничивающих два зала, было потише. Сюда снесли стулья из других помещений, чтобы освободить место для танцев. Парочки и группы болтали тут о своем, пользовались возможностью завязать более близкие отношения, обменяться впечатлениями. Звуки из обеих залов, гул голосов, сменяющиеся люди создавали атмосферу вокзала или аэропорта.
  -- Я уверен, что никакого психа или тем более секты не существует! - сказали рядом.
   Глеб узнал Сашу Векслера, но его собеседник - долговязый, смешливый парень - был незнаком.
  -- А-а, здоров, Авдеев! - потянул Глеба за рукав Саша. - Это Вадим, познакомься... Мы тут обсуждаем исчезновение туристов. Читал небось в газетах?
  -- Да, кое-что слыхал, - неохотно ответил Глеб.
  -- Вот и я пытаюсь выяснить у Вадима.
  -- Мой отец следователь, - объяснил Вадим. - Но рассказывать нечего, он мне не докладывает.
  -- Передай ему, пожалуйста, что мне необходимо с ним поговорить, - многозначительно произнес Саша. - У меня есть потрясающая версия, она многое объясняет!
  -- Ладно, ладно, - заторопился Вадим. - Надеюсь, тебе не сей момент в полицию надо? Я, кстати, пришел сюда повеселиться.
   Он поспешил уйти, так как за прошедшее время выслушал немало бредовых версий от товарищей, прознавших из газет, что дело поручили вести его отцу. Векслер задумчиво посмотрел ему вслед и сказал:
  -- Им наверняка угрожали... Задеваются ведь интересы власть предержащих...
   Столь интригующими фразами Саша надеялся пробудить интерес Глеба, но тот, по понятным причинам, помалкивал. Его скучающий вид дал мыслям Векслера иное направление.
  -- Ты не видел Майю?
  -- Нет, я недавно пришел, - ответил Глеб и, не удержавшись, прихвастнул: - Уже успел такую птичку словить...
  -- Силен Авдеев, - вздохнул Саша. - Встретишь Майю, скажешь, что я ее ищу.
  -- Разве вы не вместе приехали? - не без ехидства поинтересовался Глеб.
   - Нет, - отрезал Векслер и сбежал от дальнейших неприятных расспросов.
   Глеб же вдруг попал в зал, где шторы были опущены и, благодаря какому-то световому эффекту, по стенам, полу, потолку и танцующим тут плавали тропические рыбы. Звучала медленная музыка, движения пар подчинялись плавным взмахам плавников и хвостов, в углу курили что-то специфическое - дымок рождал иных, совсем уж причудливых обитателей моря: моллюсков, членистоногих и ископаемых. Голубовато-зеленый, колеблющийся сумрак усиливал сходство с морскими глубинами. Глеб опустился на паркетный пол рядом с курильщиками, попросил затянуться. И очень скоро он увидел, что рыбки начали ему подмигивать и заговорили на непонятном языке. "Аде! - смеялись они. - Hurja! Аки! Индо! Ahando! Хулге!" Рыбка с человеческими волосами, плавно переходящими в золотую чешую, подплыла к нему совсем близко, отчетливо произнесла: "Хулге!", словно что-то разъясняя, и тотчас исчезла в хороводе. И видел Глеб еще кое-что удивительное - лики людей засияли, оторвались от своих владельцев, поплыли, перемешались и осели не там, где прежде.
   Тогда Глеб решил, что пора завязывать с курением. По крайней мере, на сегодняшний вечер. Проходя мимо пульта ди-джея в очередном зале, он заметил у аппаратуры Лиду Беляеву. Она перебирала диски и что-то объясняла ди-джею, который внимательно ее слушал.
   Из "подводного царства" Глеб попал в залитые огнями, смехом и визгом комнаты, отчего ему сразу полегчало. Он забыл говорящих рыб и светящиеся лики. Глеб танцевал, пил, угощал минутных подруг, выигрывал забавные призы на конкурсах. Искал Винигу и заблудился в доме окончательно. Поднимался на второй этаж, а спускался на пятый, проходил кружными галереями, дивы в перьях преграждали ему путь и пропускали дальше лишь после того, как красили спреями его рубашку, а он откупался от них шампанским и фруктами. С широких лестниц, усыпанных цветами, блестками и бесчувственными жертвами вечеринки, Глеб обозревал следующую залу, прикидывая, как бы половчее добраться до противоположной стороны. Шел в обход, выходил совсем в другом месте. Мелькали наряды, маски, какие-то бильярдные, солярии, гостиные и библиотеки, сплошь оккупированные гостями.
   В конце концов он заметил через окно кусты роз, небольшие деревца и решил, что добрался-таки до первого этажа. Глеб вылез в это окно и понял, что обманулся. Это был внутренний висячий сад, устроенный Калашниковым в подражание схожему саду Зимнего дворца. Под китайским фонарем, у миниатюрного каменного фонтанчика сидела здесь орехоглазая девушка и чертила пальцем по воде.
  -- Привет! - сказал Глеб.
  -- Привет! - ответила она и с любопытством на него воззрилась.
  -- Ты тоже заблудилась?
  -- Я? Нет, конечно! - она возмутилась так, будто он сморозил несусветную глупость.
  -- А я вот бегаю, ничего не могу сообразить.... Сумасшедший дом! И слуг не видать, спросить не у кого.
  -- Заблудился, значит, - повторила орехоглазая. - А вдруг ты так и не найдешь выхода? Есть двери, которые открываются в обе стороны. А есть те, которые открываются каждый раз по-разному. Встречаются и такие - одна дверь говорит правду, а вторая лжет.
  -- По-моему, это в английской сказке было.
  -- А вдруг ты не двери открываешь, а кубик раскладываешь? - продолжала допытываться орехоглазая. - И с каждым поворотом он опять складывается в куб, но в ином пространстве?
  -- Ну и ну! - мотнул головой Глеб. - В крайнем случае, я выброшусь из окна. Правда, после того, как я встретил тебя, можно навек поселиться в этом райском уголочке!
  -- Ты смелый парень, - улыбнулась девушка мелкими хищными зубками в обрамлении темных губ. - Но ведь так было не всегда.
  -- То есть?
  -- Давным-давно ты бежал через лес к дому и проиграл.... Ты слишком испугался, упал в обморок от страха, бедный мальчуган...
   Глеб молчал. Он страшно побледнел и почувствовал, что стремительно превращается из опытного соблазнителя в девятилетнего мальчика. Каким был тогда, в лесу.
  -- В последний момент ты успел сообразить, что испугался всего-навсего старого дерева. Однако тебе это не помогло. Одна лишь мысль о том, что ты падаешь без чувств тут, в лесу, и останешься лежать беспомощный доконала тебя. Пришлось вызывать врачей, ставить уколы, фу!..
  -- Откуда ты это знаешь? Ты была там? Среди моих приятелей?
  -- Нет. Я даже не живу в Усть-Ключе. Меня даже не приглашали на эту вечеринку, я заявилась по собственному почину.
  -- Не боишься, что вытурят из дома? - спросил Глеб, а про себя подумал: "Отличная идея! Вот только бы отыскать Илью!"
  -- Я умею хорошо прятаться и проходить через стены, - усмехнулась орехоглазая. - Ладно, не майся! Пройдешь вон через ту белую дверь, будет коридор, поверни налево, дойдешь до лестницы, там спросишь. Хозяину вечеринки кланяйся и передай мою благодарность за угощение.
   Глеб еще не покинул сада, когда девушка окликнула его:
  -- Эй-эй! А как же насчет проигрыша? Ты не добежал до дома! Что сказать Медоедке?
   Авдеев не нашелся, что ответить. Он хотел спастись бегством, но решил, что это каким-то образом извратит путеводную линию, данную ему орехоглазой, заставит тотчас заблудиться не в доме Калашниковых, а где похуже. Зареченский особняк в мгновение ока обернется чем-то иным.
  -- Не трясись! - крикнули ему. - Проигрыш аннулируется. Медоедке пока нечего с тебя взять!
   Он перевел дух и захлопнул за собой дверь в сад. Глеб не оглядывался. Излишняя предосторожность - у фонтанчика уже никого не было. Орехоглазая действительно умела хорошо прятаться.
   В коридоре с левой стороны находились двери в гостевые ванные. На ковре отпечаталась следы мокрых босых ног. Глеб пошел по следам и столкнулся с полуобнаженной Винигой, выглянувшей в коридор.
  -- Устала до чертиков! - сказала она, придерживая на груди полотенце. - Теперь самое время помассировать ножки. Ты еще не передумал?
  -- Спрашиваешь! - ухмыльнулся Глеб.
  -- Подожди-ка секунду, - Винига снова скрылась.
   Глеб сел у порога.
   К другой ванной неподалеку подошла Майя и постучала. Прижалась к двери.
  -- Кир, - позвала она.
  -- Да, - отозвался он.
   Едва прибывшего на вечеринку Кира нечаянно облили с головы до ног. Илья немедленно распорядился, чтобы прислуга высушила и погладила одежду Кира, а его самого проводили в ванную. Майя взялась отнести выглаженную одежду Киру.
   Он же сейчас блаженствовал в ванне. От воды поднимался пар и аромат травяных эссенций. Звучала из-под потолка негромкая мелодия - то ли медитативная, то ли медоточивая, а может все разом. Давно Киру не было так спокойно и хорошо. Вокруг люди, они веселятся, праздник преобразил их, окружающая действительность сделалась волшебной, яркой. Ныне реальны чудеса и повороты, к которым готовишься неспешно, умиротворено, затаив дыхание, с надеждой, сладко, растягивая удовольствие.
   И Майя. И Майя рядом.
  -- Я принесла одежду, - сказала она.
  -- Спасибо. Подожди малость, ладно?
   Она подумала, что теперь самый подходящий момент, чтобы кое-что у него спросить. Перед закрытой дверью, на вечеринке, вдали от толпы.
  -- Кир, почему ты приехал?
  -- Ты позвала меня.
  -- Нет... Я не про то. Ты давно уже хотел познакомиться с кем-нибудь?
  -- Да, очень давно...
   И тут внезапно Майя не удержалась и рассказала ему про пари с Лидой.
  -- Ты не обиделся?
   Кир улыбнулся.
  -- Майя, наоборот, сейчас я понял по-настоящему, почему приехал. Потому что не хотел, чтобы ты ощущала себя проигравшей.
   Она тоже улыбнулась.
  -- Хитрый ответ!
  -- Красивый и верный ответ, - возразил он.
   Они замолчали, разделенные дверью.
   Из другой ванной выскочила Винига. Пожертвовав своим одеянием, она полотенцем обхватила Глеба за шею и поволокла за собой обратно в ванную. Полузадохнувшийся Глеб крикнул, прежде чем пропасть:
  -- Майя, тебя Сашка разыскивает!
   Майя вздрогнула, досадливо поморщилась. Сообщение Глеба запоздало - Сашу она уже встретила и пообещала ему танец. На каждой вечеринке Саша просил ее о танце. Майе это льстило и умиляло, но в этот момент она почувствовала раздражение - очарование было разрушено, хоть и без прямого участия Векслера. Но что толку сожалеть? Надо предупредить Кира.
   Она постучалась к нему снова.
  -- Я оставлю одежду у двери. Приходи в главный зал.
  -- Подожди, - повторил он и через секунду предстал перед Майей совершенно голым, мокрым, со спутанными волосами на груди. Принял у нее одежду и сказал, как ни в чем не бывало:
  -- Через пять минут я спущусь в зал.
   Майя направилась в главный зал в некотором смятении. Фыркала и посмеивалась, не признаваясь себе, насколько была смущена. У лестницы ее ждал Саша Векслер.
  -- Угадай, кто сейчас будет петь?
  -- Ты?
  -- Не смешно, - обиделся Саша. - Посмотри-ка на свою лучшую подругу.
   Саша был прав - около микрофона стояла в изящном сером костюме Лида Беляева. Закусив светлый ниспадающий локон, бросала вопросительные взгляды на ди-джея, который заканчивал приготовления у пульта. Наконец, все было готово.
   Она кивнула величественно, заиграла мелодия, и Лида начала петь. Песня без слов. Просто слияние голоса с волнообразным парением нот. Захваченная собственным исполнением, она красиво пританцовывала на месте. Движения ее были легкими и удивительно верно подходили к течению мелодии, а голос Лиды - девичий и женский, высокий и глубокий - гармонировал с жизнью тела, будто и движения рук пели. Это было очень похоже на загадочным пение Полины, но никто в доме не мог бы указать на это сходство.
   Майя танцевала с Сашей. Привычно - рука на его плече, другая в его руке, он держит ее за талию и опять взволнован. Опять... Как странно! Должно быть, он счастлив по-настоящему, пока они кружатся по залу. А она? Почему волнение Саши, его острое переживание этих минут не влияют на нее? Хотя нет, она чувствует все-таки что-то необычное... Вот окно. Скрылось за людьми, снова перед ней. Так темно там, снаружи! Горят, конечно, фонари, но они только сгущают тьму, кладут на траву дикие тени. Ночь в лесу, она преображает деревья, они белеют от темноты...Жутко. Холодно. Одиноко. Прекрасно. Далеко. И совсем рядом. Может, если бы и не был лес так близко, то и вечеринка не удалась бы? Это вроде сугробов у бани, завываний вьюги в дымоходе камина, страшной истории в теплой постели. Лида поет и тоже смотрит в окно... А вон Кир... Он улыбается ей и кивает.
   Когда Лида закончила петь, ее проводили самыми долгими и восторженными аплодисментами. Пары танцующих распались, и многие кавалеры не отрывали завороженных глаз от маленькой блондинки в сером, обладающей столь божественным голосом.
   Саша Векслер с превосходством поглядывал на остальных. Это с ним танцевала Майя, а Лида была ее лучшей подругой. Ни о каком другом увлечении он и помыслить не мог, чего нельзя сказать о Майе. Она подвела Сашу к Киру и представила их друг другу.
  -- Александр Векслер, - сказал Саша и чуть поклонился, еще не выйдя из роли светского танцора.
  -- Кир Торев, - любезно ответил ему приезжий. - И так, и сяк - Кир Торев.
  -- Не прибедняйся, - решил продемонстрировать ученость Саша. - Твое имя довольно древнее и прославленное. Оно происходит от шумерского "гуруш", что значит "мужчина, воин, молодец". Затем твое имя прославили персы, они произносили его как "Куруш", их царь Кир Великий упоминается даже в Библии. От персов имя переняли греки, и до сих пор к уважаемому человеку они обращаются: "кюрос, кирие", то есть "господин". И даже в христианском богослужении часто используется греческий возглас: "Кирие, элейсон!", что переводится как: "Господи, помилуй!"
  -- Не будем вдаваться так подробно в этимологию, - уклонился от темы Кир. - Справка, конечно, для меня лестная, что и говорить. И эрудиция твоя впечатляет. Главное, чтобы ты направил ее в нужное русло.
  -- Я буду стараться, - пообещал Саша, настроенный благодушно. Накануне величайшего события, своего расследования дела пропавших туристов, всколыхнувшего город, он удерживал себя от проявлений ревности. Тем более, что с Киром не мешало подружиться. О связи приезда Кира с делом туристов Саша не стал говорить Майе - он был человек неглупый и предусмотрительный. Эта новость пригодится для другого раза.
   Внешность Саша Векслер имел особенную. Молодой и тщедушный, со впалыми щеками, подростковой прической, в очках, он все же походил и на самого себя в будущем, сорокалетнего чудака, неряшливого холостяка. Но пока он был очень опрятен, за этим следили родители. Хотя и сам иногда покупал ужасные обновы. О возрастной несуразице свидетельствовали и невероятная серьезность Саши, временами сильно приметное занудство - с годами они сменятся вполне милыми причудами, шутками и приемами, позаимствованными у телевизионных комиков. Не было ему нужды поправлять свое имя - он так и останется навсегда Сашей.
   Между тем Илья закончил совещаться с ди-джеем и занял место у микрофона. Зал вдруг погрузился во тьму.
  -- Внимание! - прогремело из динамиков. - Дамы и господа, приготовьтесь! Мы вступаем в царство Кайгуса!
   Включили устройство, создающее эффект судорожного мерцания, выхватывающего из темноты фигуры людей.
  -- Отныне мы во власти мойе! - возгласил Илья. - Устрашающее, вездесущее, кошмарное, невообразимое существо - он рядом, наш повелитель! Он исходит из леса, он посещает нас ночами, от него не спрятаться и не скрыться, он неумолим и кровожаден, он - Кайгус!
   Раздался неплохо отрежисированный пронзительный женский визг. И следом, заглушая его, грянули мощные звуки органа. Илью окрасили багровые дымчатые лучи.
  -- Он требует жертв! - продолжал угрожающим тоном Илья. - Ему нужны наши тела, мысли и чувства! Тысячи лет назад за ним устроили охоту, окропили тайгу его кровью, пировали на останках существа, постичь сущность которого дикие суеверные охотники были не в состоянии! Но Кайгус вернулся! Он жаждет любви и мести! Понимаете? Пожирая нас, Кайгус хочет, чтобы мы его еще и любили за это!
   Толпа заворчала, пошевелилась.
  -- Любовь... - тихо произнес Илья.
   Все стихли.
  -- О ней молят Бога и человек, и чудовище, - говорил Илья. - Не уподобимся же дикарям и невеждам, друзья! Мы спасемся! Мы одарим Кайгуса своей любовью! И я спрашиваю вас - кто осмелится отправиться в самый дремучий лес? Кто из наших прекрасных и очаровательных девушек ублажит Кайгуса?
  -- Я! Я! Я! - поднялась волна криков, причем не только женских.
   Звуки органа снова призвали толпу к вниманию.
  -- Быть невестой мойе - это скорее не жертва, но награда. Как говорится в предании? "Надлежит им направиться в лес, где Кайгус живет и правит, добрых девиц волхитными вещами одаряет"...Я в течение всей вечеринки наблюдал за вами, дамы, и выбрал невест для мойе Кайгуса. Их три, по числу сестер из легенды. Они самые красивые, самые соблазнительные, они лучшие и самые достойные! Встречаем!
   Вспыхнул свет. Грозная тягучая музыка, сопровождавшая доселе слова Ильи, сменилась фанфарами. Дивы в перьях вынесли три короны, сплетенные из еловых ветвей и весенних цветов. Багровые лучи исчезли, будто их и не было, на сцене сияли звезды. Илья развернул длинный лист, заполненный убористым почерком. Это был список расходов по организации вечеринки. Илья показал ее для солидности, пусть все думают, что он и вправду составлял список, сравнивал достоинства претенденток, выбирал. На самом же деле Илья сразу определил, кто станет невестами Кайгуса.
  -- Диана Комлева! - объявил Илья первое имя.
   Конечно, он назвал ее - царствующую красавицу Усть-Ключа, свою обожамемую любовницу, высокомерную и скрытную донельзя. Она взошла на сцену, уже увенчанная своей неизменной тяжелой короной медных сплетенных кос. Зал не удивился ее серьезности - в отличие от других красавиц Диана улыбалась редко. И выбор в невесты Кайгуса ей не польстил. Как смешно - Илья действительно оказал ей медвежью услугу!
   Он возложил на Диану колючий благоухающий венок, и в короткий миг близости среди толпы Диана глянула на Илью тяжело и пытливо, совсем не с благодарностью. Словно подозревала в чем-то... Илья нахмурился в ответ - норов Комлевой, ее непредсказуемость начинали ему надоедать. Он опасался лишний раз не воздать ей почестей, а что получил взамен? Всего-навсего привычного чувства, что он опять попал впросак, и опять Диана ускользает от него, неподвластная ему, непостижимая...
  -- Смазливая кукла! - пробурчала Винига, находившаяся в толпе вместе с Глебом. - Невеста Кайгуса, нате вам! Достойная! Все ее достоинства Илья распознал в постели!
   Глеб поддакивал, но образ Дианы в постели жег его огнем. С ума сойти! А как она приняла корону? Невозмутимо, как должное ей по праву. Кто бы мог сравниться с ней? Глеб сразу вспомнил орехоглазую смуглую девушку с мелкими хищными зубками. Да, ее бы Диана потерпела в соправительницах. Наверняка именно ее вызовут следующей на сцену. Так и задумано, и эпизод с Медоедкой получил разумное объяснение. Вероятно, подсуетились общие друзья, а девушка его просто разыграла. Но что-то не видно в зале той орехоглазой...
  -- Лидия Беляева! - объявил Илья второе имя.
   Майя не поверила своим ушам. Ее Лида? Невероятно! С чего бы это? Не иначе сыграло свою роль ее пение. Илья короновал Лиду под аплодисменты более бурные, чем те, что достались на долю Дианы. Рядом с той Лида казалось совсем небольшого роста, смеялась, покачиваясь на каблучках.
   "Третьей он назовет меня! - учащенно забилось сердце у Майи. - Поэтому и подошел тогда в университете! Да, так оно и есть! Илья Калашников влюблен в меня!" Ее захлестнула волна возбуждения, она ощущала себя всеобщей любимицей, покорительницей мужчин - Саша, Кир, а теперь и Илья! Что за вечеринка получилась! Настоящий праздник накануне самого лучшего лета в ее жизни!
   Илья смотрел прямо на нее. Будто призывал и признавал, да, я тебя люблю, Майя, самую прекрасную девушку здесь, ты взойдешь на сцену как кульминация вечера, вершина и совершенство, это будет мое признание под шум вечеринки! Диана - прошлое, Лида же просто намек тебе, потому что она твоя лучшая подруга, а ты будущее!
   Не дожидаясь, пока Илья объявит ее имя, Майя двинулась вперед, пробираясь через толпу.
   Кир нагнал ее, остановил.
  -- Майя, постой! Ты куда?
  -- Ой, Кир, не задерживай меня! Сейчас я должна буду подняться на сцену...
  -- С какой стати?
  -- Третья невеста Кайгуса - я! Илья не объявил, но дал мне понять...ну... долго рассказывать... Потом, ладно?
  -- Майя, Майя! - встревожился Кир. - Поверь, это не для тебя! Не ходи туда, прошу!
   Она только разозлилась. Парни невыносимы! Они не ценят нормального человеческого отношения, сразу начинают предъявлять на тебя права, диктуют условия, считают тебя своей собственностью, распоряжаются! Отвратительная манера, взбеситься можно! И Кир такой же! А ведь и двух недель не прошло, как он тут появился!
   Саша не вмешивался, он наслаждался столкновением Майи с его соперником. Независимый нрав девушки Саше был хорошо известен, а вот Кир явно напрашивался на неприятности.
   А что Илья?
  -- Оксана Сверкан! - завершил он список и скомкал лист.
   Потрясенная и униженная, Майя застыла. Мимо нее прошла сутулящаяся и ежесекундно вспыхивающая от поздравлений Оксана. А Илья уже не смотрел на Майю, да и смотрел ли вообще на нее прежде? Никто не заметил, как он глянул быстро на Кира, улыбнулся слегка, а Кир в ответ кивнул точно с благодарностью.
   Гости, конечно, были изумлены последним выбором. Некоторые смеялись, но вместе с тем изучали бледную, малоприметную девушку, стоявшую на сцене в окружении несомненных красавиц. От сознания этого у Оксаны подкашивались ноги, она смотрела только вниз. Эти люди в зале... О-о, она и страшилась, и любила их! Они хлопали, кричали, для них она была невеста Кайгуса, выбранная из многих! "Я счастлива, - думала Оксана, утирая горячие слезы волнения. - Вечеринка закончится, но в любой печальный момент я могу сказать себе - не горюй, ты невеста мойе!" Привыкшая к одиночеству, она с радостью открывала прелести шумного общества и улыбалась ему: "Люди милы... Я желала бы иметь их постоянно возле себя, всех этих людей!"
   Прижав ладони к груди, принимала овации и Лида. Там хранила она пробудившийся чарующий голос, уже полученный волхитный дар. Прервала чествование Диана. Она сняла корону, пробормотав: "Колется!" и сошла со сцены. За ней последовали и Лида с Оксаной. Они короны себе оставили.
   Майя, все еще рассерженная на Кира, покинула его и присоединилась к подругам, обступившим Лиду. Оживленно болтая, они направились в бар отмечать победу Беляевой.
   Только в предрассветных сумерках (вечеринка пока трепыхалась, горели свечи) Майя обнаружила Кира у зеркала в гостиной. Подобранной где-то губной помадой он рисовал на зеркале хитроумные завитушки.
  -- Устала? - спросил он.
  -- Ага, - отозвалась она виновато.
  -- Сейчас домой поедем.
  -- Побыстрее бы добраться до любимой кроватки, - вздохнула Майя. - Кир... Ты извини...
  -- А-а! - пожал плечами Кир. - И ты меня извини.
   Повисла томительная пауза.
  -- Что ты рисуешь?
  -- Это мансийский орнамент. У каждого узора свое название - лунт хоссуп, вот хумп, перна нехос...
  -- И что это значит?
  -- "Утиное крыло", "волна", "соболь с крестом".
  -- А это?
  -- Хальталь - "березовые ветви", он справа. Дальше поронкохопи - "двойные головы" и охсар копи луова - "локоть лисицы".
  -- Такие интересные названия!
  -- В них заключен глубокий смысл.
   Майя зевнула.
  -- Ох, извини... Но я очень устала.
  -- Тогда поехали!
   По пути к машине они захватили еще несколько пассажиров - Лиду, Вадима и его девушку. Все сразу заснули, за исключением Кира, разумеется, который сел за руль. На мосту он приспустил оконное стекло, в салон ворвался бодрящий утренний воздух. Река была погружена в туман, мост парил над рекой невесомый и призрачный.
   Майя поежилась и проснулась.
  -- Когда же мы пустимся в наше путешествие? - спросил Кир.
  -- Чуть погодя, - проронила Майя сонно. - Когда ты меня разбудишь.
  
   ГАЛЕРЕЯ 23
  
   Решив выбраться за пределы города со стороны западной окраины Дальних Сосен, вы рисковали очутиться в местах диких и редко кем посещаемых, хотя и находящихся в непосредственной близости к Усть-Ключу. Если восточная сторона скалистой возвышенности, на которой находились Дальние Сосны, была опоясана цепочками домов, причудливо изгибавшимися улицами, линиями фуникулера, укреплена насыпями, засаженными цветниками, то на противоположном склоне был только лес.
   Эта чащоба тянулась до селений Клочи, Юги-Марь, Огакаево, раскиданных по правому берегу Вортолнут. С юга, правда, подступали несколько дач и усадеб, но к ним не вело удобных дорог. Единственная накатанная грунтовая дорога обеспечивала соединение лодочных стоянок на берегу с городом. Хотя недостатка в просеках и тропинках не было, но все они вели неизвестно куда, могли закончиться, например, на лужайке, где скромные цветы непостижимым образом составили идеальный круг - дело в том, что в чащобу иногда наведывались в поисках вдохновения художники, которые и проложили многие тропинки, ведущие лишь к местам создания будущих шедевров.
   Но откуда же взялись прочие тропки, возникшие тут задолго до прихода художников?
  -- Их протоптали мурии, - говорили жители прибрежных селений. - По ночам они носятся по лесу, выполняя повеления Кайгуса.
   Увы, на самом деле в появлении этих дорожек не было ничего загадочного. Часть из них оставили строители Дальних Сосен, а другие, совсем древние, протоптали таежные кочевники. В давние времена на ежегодный священный медвежий праздник сюда собирались множество лесных родов. Вековую традицию прервало вовсе не строительство города и не приход русских. Из обрывистых и малопонятных преданий явствует, что произошло нечто ужасное - люди рода Муеллагир нарушили законы праздника и навлекли на всех страшный гнев Кайгуса. "Он свернул тайгу как свиток, - сообщают предания. - Погибли и люди, и их олени, и дикие звери". Грозное событие произвело столь сильное впечатление, что старейшины и шаманы постарались стереть его подробности из народной памяти. Кайгусова ярость оказалась слишком масштабной и жуткой для обстоятельного предания. Племена откочевали на юг, и к жизни Харлампия Монина уже держались в стороне от этих мест.
   Тут часто встречались широкие, глубокие и длинные овраги, густо заросшие растительностью. Их образовали водные потоки, стекавшие с возвышенности. Ныне они были кроткие и тихие, мелодией своего течения сопровождавшие пение птиц. Летом большинство ручьев пересыхало. Когда люди еще не построили наверху Дальние Сосны и не отрегулировали направление вод, потоки гремели по весне, с легкостью переворачивая обломки столетних лиственниц, превращая в иные годы возвышенность в настоящий остров. Там отсиживались застигнутые врасплох наводнением охотники и чалдоны. Они грелись у костров и слушали старые легенды. Затопленный лес отзывался таинственными звуками - плачем деревьев, вздохами и всплесками. Теперь основная масса воды уходила по облицованным камнем каналам, подземным тоннелям, питала карьеры. Поговаривали, что один из карьеров спрятан в подвале дома архитектора Мальсагова.
   Но, наверное, водный дух, дыхание его, прохладная дымка и капель, удачно воплощенные в древнегреческой мифологии в образе нимф-наяд, продолжали обитать в глубинах тенистых оврагов. Там можно было спрятаться. Высокий раскидистый кустарник, густой подлесок, кроны деревьев переплетались в такое буйство зелени, что, заслоняя небо, смыкались в движимый ветром, зримо несущий теплоту солнечных лучей и надежно оберегающий от дождевых капель свод - воздушный, парящий и живой. В оврагах было сумрачно, сыро и тихо. Только свод шумел, зеленел и золотился. Под корнями и травами струились ручьи, обкатывая принесенные с Дальних Сосен камешки. Круглые, желтые, коричневые или уже обросшие мельчайшими водорослями, склизкие и скользкие, они походили на шляпки грибов, на разбросанные там и сям фантастической расцветки поганки. Лягушки и змеи считали дно оврагов своим домом, обожаемой и влекущей просторной и влажной уютной люлькой, сплетенной из цветов и гнилушек, выстланной лишайником и мхом. Когда налетал ветер и качал свод зелени, то хотелось и человеку закрыть глаза, голова кружилась, и тянуло лечь в полумрак, на подушку кукушкиного лена, дрожать в сладком ознобе, дремать, слушая перекличку ручьев и птиц. Змеи бы не тронули, проползли мимо, приняв за упавшее дерево: волосы - мох, веки - едва народившиеся листочки, ладони и лицо - пятна света.
   Дети спускались сюда за камешками, обработанными водой, искали заветную гальку, которую называли отчего-то "куриный бог", но никогда не углублялись в чащобу, держались подле проверенных безопасных спусков. Взрослые же обычно принимали разбросанные в лесу золотистые ложбины за естественные рубежи и не преступали их. Да и зачем? О ветви изодралась бы одежда, на дне скапливался растительный мусор, из чащобы тянуло дыханием нимф - тревожным, притягательным, отпугивающим.
   Сюда забредали Олег Антипин и Полина Приймак, уходившие из всей группы наиболее далеко от лагеря. Однажды они повстречали другую странную пару - молодого человека и девушку. Они медленно пробирались сквозь чащобу. Это были фотограф Артур Загидуллин и его подруга. Он снес ее вниз в овраг на руках - девушка была слепа. Он приготовил аппаратуру, а она разделась догола.
  -- Ух, как тут холодно! - сказала она.
  -- Встань под солнечный луч, - посоветовал Артур.
   Она последовала его совету, грелась, совершая те же действия, как если бы принимала душ, а он фотографировал ее. Так они и работали. Слепая обнаженная девушка бродила вдоль ручья, а Артур сопровождал ее, предостерегал, наблюдал, запечатлевая на пленку.
   Олег и Полина познакомились с ними, долго разговаривали. Олег предложил Полине тоже попозировать для него.
  -- Без одежды? Нет, спасибо, - отказалась она.
  -- А вот Настя не стесняется своей наготы, - заметил Артур. - Для нее это понятие в значительной мере абстрактное. Наверное, это потому, что она слепая.
  -- Но только в лесу, - поправила друга Настя. - Здесь мне спокойно. Единственное о чем я жалею, так это о том, что я не могу увидеть снимки. Зато особенно хорошо слышу звуки леса - голос каждого дерева, цветка, ручья...
  -- О чем же они говорят? - спросил Олег.
  -- Омоко, аки, хулге, другие смешные слова.
  -- Это ритуальные эвенкские песнопения, - сказала Полина. - Омоко значит "иди", аки - "плясать", хулге - "лесу подарок делаем"...
   Артур и Настя были настолько заняты собой, что не заметили отсутствия Олега и Полины на следующий день, хотя и договаривались встретиться. Впрочем, фотограф и слепая приходили сюда не каждый день.
   Так что, когда ранним, но теплым утром на здешней дороге появилась Лариса Храмова, то никого не встретила поначалу. Она направлялась в город и шла пешком. Ночь Лариса провела в астрономической обсерватории в Саруме, куда ее пригласили ученые, давно знавшие Ларису по выступлениям на научных олимпиадах. Едва рассвело, когда катер доставил ее к Очунью, откуда она теперь добиралась домой. Ларисе предлагали отдохнуть от бессонной ночи, но она настояла на том, чтобы ее отправили в город и высадили около места стоянки группы Валавина. Там она не задержалась, ополоснула лицо ледяной водой родника, отпила из оставленного кем-то берестяного ковшика и продолжила путь.
   Она щурилась на солнце, в ее зрачках все еще сияли отстоящие от нас на миллиарды световых лет звезды, кружились галактики, шевелились Волосы Береники... Лариса прикрывала свою Вселенную ресницами, хранила от слишком яркого утреннего света, стараясь как можно дольше удержать под листочками-веками увиденный вблизи космос. "Никто не должен заглядываться на меня, - думала она, улыбаясь. - Не то его ужалит Скорпион, опалит Дракон, схватит Лев!" Она приветствовала и нарождавшийся день, жалела, что придется спать днем, поэтому не торопилась. Ноги ее промочила высокая трава Очунья, вода родника холодила щеки, отгоняла сон и заставляла грезить наяву. Роса придала ногам легкость неземную, свечение небесное и крепость земную. Теперь Лариса могла бы почувствовать пятой рождение цветка папоротника.
   Покинув Очунье, она приближалась к городу. Дорога пролегала между ельником и березовой рощей. По правую руку был ельник - темный, ощетинившийся острыми и серыми ломкими сучьями, скудно украшенный бледным лишайником, старой паутиной, которая свисала пыльными космами и нигде не составляла правильного рисунка. Пустой, глухой и гулкий ельник. По левую же руку искрился, звенел и играл со светом березовый лес. Поляны его уже вовсю гудели от насекомых и солнца. Пели птицы, из ельника им отвечал дятел. Они не мешали друг другу и не дожидались своей очереди. Звучали вместе по обе стороны дороги, дополняли картину утра, подчиняясь внутреннему зову.
   "Шагать так легко! - думала Лариса. - Кажется, мне под силу попасть в края волшебные, невиданные! Как если бы у меня выросли крылья или позволили мне вступить на звездную колесницу - и вперед, по Млечному пути!"
   Она шла медленно еще и потому, что вела с собой велосипед, найденный в лесу у Очунья. Хотя и был велосипед в исправности, Лариса не взобралась в седло. Растягивала удовольствие путешествия по пустынной лесной дороге, замедляла шаг, останавливая взгляд на каждом проблеске.
   Поехать на велосипеде Ларисе было неудобно и оттого, что юбка на ней была короткая и узкая, белая, обтягивающая бедра, открывая ноги - золотистые от ювелирных волосков, прохладные от росы, горячие от проникавшего сквозь ветви рассвета. Колен касалась плотная ткань юбки, намокшая по краям. К ворсинкам ткани пристал мелкий растительный сор, но слишком яркая белизна юбки делала его малозаметным. На внутренней стороне бедер, недоступных налетавшему ветру, сохранялась пыльца, оставленная высокой травой.
   Такой появилась Лариса на дороге - созерцала далекие до нереальности галактики и любовалась утром сегодняшнего дня, грела солнцем озябшие от родниковой воды руки, вела осторожно велосипед и не садилась на него, потому что юбка на ней была узкая и вообще - Лариса не торопилась.
   Борис Дольнев сам вышел ей навстречу из-за поворота.
  -- Мой велосипед! - воскликнул он, хватаясь сразу за руль. - Это ты его нашла? Спасибо...
  -- На здоровье, - усмехнулась Лариса. - Как ты умудрился его потерять?
  -- Исключительные обстоятельства, - пробормотал Борис.
   Без лишних слов он присоединился к Ларисе.
  -- Ты же шел в другом направлении, - произнесла она лукаво.
  -- Велосипед-то нашелся.
  -- А-а...
  -- Не больно я туда и стремился, - объяснил Борис. - Слава Богу, что ты попалась мне навстречу, просто настоящая удача!
  -- Думаешь? - засомневалась Лариса. - А может куда лучше было бы для тебя прогуляться по этой дороге? Ты плохо выглядишь, Борис.
  -- Зато ты прекрасна как никогда! - воскликнул он пылко и удивился тому, сколь естественно и складно это у него вышло.
  -- На меня повлияли, вероятно, и ночь, и утро, - ответила Лариса задумчиво. - Незабываемые ощущения... Потом они зовутся "счастьем". Какие-то глубоко личные переживания, в которых есть и что-то универсальное, космическое, понятное любому человеку. Хотя... Не исключено, что я переоцениваю людей. Иногда попадаются непроходимые тупицы!
   Борис решил, что она намекает на его нежелание тотчас повернуть назад в лес, и впал в смятение. Он едва не вскочил в седло, чтобы повернуть обратно, но вовремя опомнился. "Надо рассуждать логически" - подумал Борис.
  -- Вот ты говоришь о своих ощущениях, - заговорил он. - Но они мимолетны, кто поручится, что они дожидаются меня там, в лесу?
  -- Это тонкая материя, - согласилась Лариса. - Но заметь, многие звезды, которыми мы любуемся, уже не существуют. Мы ловим только их свет, исходящий из прошлого.
  -- А всегда ли необходимо устремляться к запредельному? Лично я сомневаюсь. Имею на то серьезные основания. Мы слабо представляем себе... какие перемены могут произойти в нашей жизни, если мы столкнемся с чудесами... Ты еще будешь цепляться за скучные, но милые приметы недавних спокойных дней! Легко мечтать о невероятном, Лариса, но каково встретиться с этим наяву? Когда оно уже предъявляет свои требования, диктует свои законы, а ты их не принимаешь и протестуешь, любой запротестует, я знаю!
  -- Ну уж и любой! Конечно, ленивых и пугливых хватает...
  -- Да нет же! - воскликнул с досадой Борис. - Не столь просто обстоят у нас дела! Проблема в том, что даже человек живой и чистый душой не готов принять в реальности нечто чудесное! До поры пока оно пребывает в сфере ощущений, им можно восторгаться, но потом... Господи, да ты мигом позабудешь о своих глупых мечтах!
   Лариса слушала его очень внимательно. Откровения Бориса показались ей чрезвычайно важными.
   В ее туфли набился мелкий песок лесной проселочной дороги. Лариса остановилась, чтобы вытряхнуть его, опираясь на раму велосипеда, удерживаемого печальным Борисом.
  -- Какая горячая и взволнованная речь! - заговорила Лариса, одев туфли и притопнув для надежности. - Идет от сердца, верно?
  -- Мне хочется тебя предостеречь.
  -- От чего? От лучшего во мне? - нахмурилась Лариса. - Опасности... Я предпочла бы рискнуть, но сохранить и преумножить те зыбкие ощущения, что ныне посещают меня только изредка, сделать их частью материального мира... Подобные перемены будут ему на пользу, поверь.
  -- Ты прямо как Феникс... или как Икар, - смущаясь, признался Борис. - Или же среднее между ними. Есть такие персонажи в мифах?
  -- Есть, - ответила она твердо, будто отвечала на давно задаваемый себе вопрос.
  -- Я тоже люблю опасности, - продолжал Борис. - Но в книгах. Читаю биографии великих - мне приятно быть свидетелем их мук, кошмаров, трудностей, зная, что все будет хорошо, что и темные, и светлые даты выстроены в хронологическом порядке, каждая на своем месте.
  -- Что-то я не совсем понимаю, на чьем месте ты хотел бы быть - постороннего всезнающего наблюдателя или героя биографии?
  -- Пожалуй, на местах обоих, - рассмеялся Борис, и тут они достигли городских предместий.
  -- Мне туда, - показала Лариса.
  -- А мне туда.
  -- Тогда пока!
  -- Пока! - попрощался с ней Борис.
   Крутя педали, он думал о том, что так и не решился рассказать Ларисе откровенно о том, что тревожило его по-настоящему. Но странно - он чувствовал облегчение, словно выговорился начистоту. Он перебирал в уме разговор с Ларисой, находил лишь намеки, иносказания, невысказанные секреты - и со стороны Ларисы тоже.
   И внезапно Борис понял, что никогда и никому не расскажет о своей тайне. Он обрадовался этому открытию.
  
   * * * * *
  
   Вещь была красивая, старинной работы и высокой цены. Но, прежде всего - красивая. Точно такая, какая и требовалась.
  -- Все-таки очень дорого, - сказал Малтин.
  -- Как посмотреть, - возразил продавец. - По сравнению со стандартными образцами из любого супермаркета, конечно, дорого. Но эта кофемолка заслужила свою цену. Она единственная, она растеряла сестер, а может, никогда их и не имела. Много лет она готовила кофе - то для баварского крестьянина, то для шведского офицера, петербургского дворянина и интеллектуала-диссидента. Каждый рублик в цене - годы и чья-то судьба! Теперь вы присоединяетесь к заветному списку. Вычтите из суммы годы, и ваши затраты окажутся минимальными! А если учесть, что эта кофемолка будет служить вам всю жизнь (а это я обещаю - у нее солидный опыт и отличные рекомендации), то получится, что антикварную вещь вы получите даром!
   Продавец мог бы и не уговаривать Малтина - следователь уже решил, что покупка состоится. Ладонь укладывалась на гладкую ручку проворно, пальцы нащупывали столетние удобные трещинки и выбоинки - результат усовершенствования простой конструкции людской неосторожностью, а в закоулках механизма скопилось столько остатков пуэрто-риканских, бразильских, колумбийских и кенийских сортов урожаев невесть каких годов, что кофемолка превращалась в необычный формы глобус тропических стран, ось кухни. Среди современных обнов темное благородное пятно старинной вещи действительно заставляло вращаться вокруг себя маленький мирок квартиры следователя усть-ключевской полиции.
   Странное действие оказал на Малтина вечер того дня, когда он размышлял над легендами о Кайгусе и укрепился во мнении, что любовь к родному дому и краю у него и его земляков каким-то непостижимым образом связана с мойе. Никитой Малтиным овладела страсть к обустройству своего жилища. И раньше дом был ухожен, но то была опрятность гостиничного номера перед приемом следующих постояльцев. Малтин бросился исправлять ставшую раздражать оплошность. Купил и повесил новые жалюзи, несколько приличных натюрмортов, приобрел пару статуэток и керамических настенных тарелок, поменял ковровые покрытия, прибил добавочные полки для книг, которые прежде никогда не покупал - среди них преобладали исследования мифов. Заполонил квартиру сначала живыми ("А ухаживать кто будет?" - спросил Вадим), после искусственными цветами, шкатулками, графинами, свечами, вазами и композициями из салфеток.
   Его вдохновляла палатка Полины Приймак. Он даже хранил при себе копию списка ее вещей, обнаруженных в лагере, дабы подпитывать воспоминания о тесной желтой палатке под сумрачными высокими лиственницами. Даже духота внутри нее была приятной при прохладной весенней температуре. Махровые клетчатые покрывала пахли обжитой теплотой, и свет, падавший сквозь крошечное полиэтиленовое окошко, придавал скромной обстановке палатки очарование древнего заколдованного чертога, хотя, казалось бы, что может быть общего между сборной палаткой и окаменевшими замшелыми покоями? Но их роднила способность исчезать в одночасье, унося обитателей в волшебную страну или бросая в недоумении на пустоши. Точно как описанный Пушкиным шатер Шемаханской царицы.
   Малтин столь старательно обустраивал дом именно потому, что спешил заключить соглашение с лесом, подтвердить свое местожительство здесь и искреннюю любовь к городу. Свою тогдашнюю умиротворенность, воображаемый вкус и дух черничного пирога воспринимал будто тихое, малоприметное для окружающих, но исключительно важное для себя откровение.
   Он и внешне подтянулся. Твердость черт, до того неуклонно погружавшаяся в телесную зыбкость, вновь обрела утраченную было четкость - если не моложавую, то, по крайней мере, зрелую, в общем-то, даже более привлекательную для его типа лица.
   В соседнем сквере он обнаружил темный пруд, окруженный близко и тесно подступавшей зеленью. У пруда собирались местные рыбаки. Они приняли Малтина и обучили своему мастерству. Следователь почувствовал, что окончательно благоустроил свое мироощущение.
   Дело о группе Валавина по-прежнему занимало его чрезвычайно. Он уверился в вине Калашникова, но тот был столь значимой фигурой, а доказательства его вины так зыбки, что действовать приходилось очень осторожно и медленно. И в часы раздумий следователь тешил себя удивительной и пугающе красивой версией Кайгуса. Забавы ради, Малтин просматривал специализированную литературу, искал и находил новые неожиданные параллели, совпадения. Доктор Осинцев из университета сделался своеобразным приятелем следователя. То были отношения, основанные на интересе к одной и той же теме. Общались они на расстоянии, обмениваясь информацией (см.Приложение: тетрадь Никиты Малтина *).
   Малтин распечатывал сообщения и клал их в особую папку, точь-в-точь схожую с той, что находилась в его рабочем кабинете и содержала в себе документы по официальному расследованию дела. Отличало их, помимо содержания, и то, что на обложке домашней папки не было никаких данных, за исключением наклейки с изображением горшочка меда. Позже Вадим прибавил к нему английское "Honey", объясняя иноязычный выбор многозначностью слова.
   Обменивались они и рисунками, которые очень нравились Вадиму. Многие из них украшали его комнату. Малтин брал рисунки из тетради Валавина, куда Игнат заносил интересующие его петроглифы, а Осинцев присылал схожие изображения и информацию по Валавинским петроглифам, так как они в тетради давались без пояснений и иногда сопровождались непонятными значками. Например, около рисунка человека-медведя с приангарской скалы было написано: b). (см.Приложение: тетрадь Никиты Малтина **).
   Дом Малтиных стал посещать Саша Векслер. Он так и не дождался приглашения от следователя и решил действовать самостоятельно. Он намеренно заявился до прихода Вадима и успел положительно очаровать следователя студенческими байками. Малтин предложил гостю свежесмолотого кофе и ягодного пирога. Вадиму по возвращении оставалось только присоединиться к тесному кружку у старой кофемолки.
   Беседа текла непринужденная. Саша был достаточно благоразумен, чтобы переходить к интересующей его теме исподволь, начиная с невинного обсуждения загадок мироздания. В результате первым заговорил о группе Валавина не Векслер вовсе, а сам следователь. В вечернем солнечном уюте, попивая горячий ароматный кофе и поддевая ложечкой варенье из розовых лепестков, он мог внимать любой версии случившегося.
  -- Верите ли вы в Кайгуса? - спрашивал Саша и отвечал себе: - Редкий здравомыслящий человек признает объективное существование в нашей реальности существа, подобного мойе. Смешно вообще задумываться над бытием фольклорного персонажа, кто произносит: "Сяду на пенек, съем пирожок" и сопровождает нас с детства.
  -- Но Валавин-то задумался, - возразил Вадим.
  -- Ой ли? - выдал с явным удовольствием Саша давно заготовленное восклицание. - Господин следователь, а вам не приходило в голову, что подсказок, улик и якобы случайных указаний в пустом лагере оказалось слишком много? И при всей своей многочисленности они довольно-таки маловразумительные?
  -- Да, согласен, - сдержанно ответил Малтин. - Вы полагаете, Саша, что все подстроено, и наши пропавшие туристы на самом деле сейчас где-нибудь за границей?
  -- Нет, боюсь, они действительно мертвы.
  -- Где же тогда тела?
  -- Вероятно, хранятся в надежном месте и в определенный момент будут предъявлены, чтобы еще сильнее запутать следствие.
  -- Ну и кому это может понадобиться? - спросил без особого интереса Малтин, предугадывая ответ.
   Однако вместо того, чтобы ответить торжествующе, громко и кратко, Саша замялся, наморщил лоб, интригующая пауза что-то затягивалась.
  -- Не знаю, - промямлил он. - Людьми ли следует их назвать или выродками, хотя себя они наверняка считают сверхчеловеками... Они подражают ему, подчиняются, управляют и охраняют... Но не исключено, что существует он лишь в их воображении, умея, тем не менее, диктовать, что делать, какими им быть...
  -- Ну вот, - усмехнулся Малтин. - Мы вернулись к тому, с чего начали.
  -- Вы меня не так поняли. Кайгуса легенд и мифов нет, но есть другой Кайгус, не менее страшный. Вы слышали когда-нибудь о Красноярске-Х (икс)?
  -- Мы слышали, - следователь поймал недоуменный взгляд сына и добавил: - Секретное военное предприятие, закрыто лет 15-20 назад.
  -- Правильно. А известно ли вам, над чем работали ученые в Красноярске-Х?
  -- Мне известно, - рассмеялся Малтин. - Но вам, ребята, не скажу - подписку давал о неразглашении государственной тайны!
  -- Они работали над проектом "Сели-Воли-Ой", - спокойно продолжил Саша.
  -- Как-как? - спросил Вадим.
  -- Это сакральный возглас, который выкрикивали таежные охотники, возвращаясь с добычей. Чуете? Непереводимый и древний клик победы и предостережения избрали советские ученые тех лет, закоренелые атеисты и прагматики.
  -- В чем суть проекта? - спросил следователь.
  -- Точно неизвестно. Я подозреваю, что исследовали воздействие радиации на живые организмы - я обнаружил документы, из которых видно, что в Красноярск-Х постоянно шли биологические материалы. Руководил проектом академик Балтиков. Вероятно, ученым удалось создать некое существо, плод совместного труда ядерщиков и генетиков. Это человек-медведь, чудовищный мутант! Его следы и искала группа Валавина! А разная мистическая дребедень дана лишь для отвода глаз! Если Кайгус и существует, то это не древнее хтоническое чудовище, а относительно недавнее порождение науки. Он оказался очень умным и хитрым этот мойе ядерного века! Постепенно он захватил Красноярск-Х, сначала изнутри, контролируя сознание ученых, а затем и явно, поставив себя во главе секретного предприятия. Вы правы, господин следователь, Красноярск-Х закрыт, но когда? На рубеже 80-90-ых годов, когда Кайгусу с подручными ничего не стоило просто имитировать закрытие предприятия и уйти в глубокое подполье.
  -- Вы, Саша, тут недавно поправились и сказали, что возможно Кайгус существует только в воображении тех ученых.
  -- Я допускаю, что человека-медведя им создать все же не удалось. Да только воздействие его на умы одержимых безумцев от того не меньше. Участники проекта, вероятно, до сих пор живут в тайге, в полной изоляции, они были свидетелями крушения своей империи... Они с легкостью усваивали прежде дикие идеи, с готовностью подчинялись им, и в один прекрасный день они и превратились в тех самых мурий, слуг Кайгуса, мнимого или настоящего.
  -- Утверждение интересное, но абсолютно голословное, - Малтин допил остывший кофе.
  -- Проект "Сели-Воли-Ой" не выдумка, - твердо произнес Саша. - Взгляните на это.
  -- Письмо? - нахмурился Малтин. - По виду довольно старое...
  -- Я нашел его в университетской библиотеке, между станиц роскошного альбома, посвященного какому-то юбилею советских времен. С дарственной подписью Екатерины Варковой, вдовы офицера, трагически погибшего. Альбом поменял несколько школьных музеев, и нигде его не удосужились пролистать. Бедная вдова, видимо, забыла вынуть оттуда письмо мужа - к нашей радости, ибо офицер вне сомнения участвовал в проекте "Сели-Воли-Ой" и писал жене из Красноярска-Х! Позвольте-ка...
   Он взял у следователя письмо.
  -- Я опускаю всякие семейные подробности, к нашему делу не имеющие отношения, и перехожу к интригующему отступлению. Конечно, офицер вынужден был писать с оглядкой на военную цензуру, но кое-что уцелело. Слушайте: "Пейзажи тут, Катя, красоты пугающей. И полно непуганого зверья. Солдат из внешней охраны поднял однажды ночью страшный переполох - стрелял по деревьям, истратил весь свой боекомплект. Кажется, не в себе был малый. Повязали мы его. Он бился, кричал что-то про лес... Фельдшер констатировал нервное истощение. Сели-воля, как говорят французы... Впрочем, с иностранными языками у меня никогда не ладилось. Зато выучил несколько фраз эвенкских: Антыт? - "Как дела?", Мондо! - "Привет!", Одекит - "грех". На службе тут есть местные жители. Подарили мне амулет, а я им пару своих фигурок, что вырезаю иногда от скуки из дерева и кости. Все их очень хвалят. Как думаешь, Катя, удастся ли мне попасть в Галереи? Вот что меня беспокоит".
   Саша замолчал, сложил письмо и подчеркнуто невозмутимо принялся жевать очередной кусок ягодного пирога.
  -- Если бы не наш разговор, я бы решил, что это обычный рассказ о скуке военной службы, - признался следователь.
  -- Офицер Варков пытался в меру своих сил сообщить жене о происходящем в Красноярске-Х, - заговорил Саша. - Ему, привыкшему к сухим формулировкам, пришлось изрядно потрудиться, но все же он достиг цели. Вспомните - "пугающая красота...полно непуганого зверья... грех..." Вдобавок намеренно искаженный французский афоризм - это вообще настоящая находка! Я думаю, Варкова пугали чудовищные эксперименты, его подозревали в нелояльности, а он стремился из самосохранения продемонстрировать служебное рвение и попасть в святое святых предприятия - Галереи. Это, очевидно, кодовое название сектора Кайгуса.
  -- Офицер погиб, да? - тихо спросил Вадим.
  -- Да. Наверное, перед официальным закрытием Красноярска-Х, когда Кайгус отобрал самых преданных себе фанатиков-мурий и уничтожил тех, в ком было еще хоть что-то человеческое. Варков испытания не выдержал. Его вдова сейчас живет в Усть-Ключе.
  -- Неужели? Вы были у нее?
  -- Был, но встретиться с ней мне не удалось. Помешал ее племянник - Кир Торев, вам всем он хорошо знаком.
   Брови Малтина в неподдельном изумлении поползли вверх.
  -- Торев - племянник этой офицерской вдовы?
  -- Совершенно верно. Тот самый, что представляет природоохранный комитет. Примечательное совпадение, не правда ли? Кир заявил, что не желает, чтобы я волновал глупыми расспросами дорогую тетушку, и отправил меня восвояси.
  -- А ты рассказал ему о своей версии? - спросил Вадим.
  -- Да.
  -- Ну и?
  -- Он просто посмеялся! - Саша обиженно надулся, вновь переживая реакцию Кира. - Его неприятие моих выводов было столь категоричным, что я почти уверился - он-то и есть искомый агент Красноярска-Х! Хотя, скорее всего, агент был и внутри группы Валавина.
  -- Можете не говорить, кто это, - хмыкнул Малтин.
  -- Ага, вы тоже подозреваете Приймак! - воскликнул Саша. - И по своему странному поведению, и по происхождению она подходит на роль тайного агента Красноярска-Х.
  -- А что там с ее происхождением?
  -- Она родом из Челябинска, в окрестностях которого полно секретных военных предприятий. Не забывайте и то, что академик Балтиков раньше работал на Урале.
  -- Вы считаете, что это она организовала все чудеса по пути следования группы? - спросил Малтин. Отрывки из дневников уже печатались в газетах, утечки избежать не удалось.
  -- Кое-какие она, другие же - ее помощники, - уверенно отвечал Саша. - Третьих вовсе не было, это плод массовой галлюцинации.
   Следователь на всякий случай взял на заметку версию Саши, хотя под конец самоуверенный тон парня начал уже коробить Малтина. Он поручил Антону собрать как можно больше сведений о Красноярске-Х и проекте "Сели-Воли-Ой". Саша же, возомнивший, что отныне его умозаключения становятся основой полицейского расследования, сделался невозможно настойчив и нетерпелив.
   После того, как Антон выяснил, что ученые, работавшие над проектом, действительно переехали кто куда - в Новосибирск, Омск, Москву, следователь окончательно отодвинул версию Саши в сторону.
  -- Они все уже дряхлые старички, - докладывал Антон. - Прочий персонал тоже давно разъехался по стране, иные под шумок даже эмигрировали, хоть и вкалывали на секретном предприятии. Какая-то авария у них действительно произошла, из-за чего проект и закрыли. Наш студент прав в одном - документы все еще засекречены, ничего конкретного о сути проекта и аварии узнать не удалось. В одном показания старичков сходятся - Красноярск-Х безусловно демонтирован.
   Но Саша не успокоился. Он начал выступать по телевидению, писал статьи, объявил, наконец, о формировании поискового отряда. Неожиданную поддержку он получил от Власа Калашникова, который заявил, что готов финансировать поиски затерянного в тайге Красноярска-Х. Версия об экспериментах с радиацией и предполагаемом заражении леса отвечала интересам компании. Малтин разгадал подспудные мотивы Калашникова и всерьез опасался, что делец пойдет на постановку грандиозного шоу "Находка секретного военного предприятия" с декоративными Галереями и подброшенными облученными телами туристов. Для него это был бы довольно удачный ход. Пришлось, смирив гордыню, добиваться включения в отряд Антона Баева.
   С особым сочувствием к хлопотам следователя отнесся Кир, с которым Малтин в последнее время сдружился. Они частенько встречались в кафе, расположенном напротив здания полицейского управления. В свой обеденный перерыв Малтин делился своими соображениями, а Кир иногда давал весьма дельные советы, касались они и других тем. В кафе Торев обычно появлялся первым, заказывал - в зависимости от погоды - либо холодный травяной чай, либо горячий медовый сбитень с сахарными крендельками, листал купленные книги по искусству и естествознанию. Затем появлялся Малтин и заказывал плотный обед. Времени для разговора было достаточно.
  -- Почему же, однако, ты не пустил Сашу к своей тетушке? - спрашивал, посмеиваясь, Малтин.
  -- Она тяжело пережила гибель мужа, - неохотно отвечал Кир. - Я не желаю, чтобы Векслер приставал к ней с этими баснями!
  -- Уверен, что баснями?
  -- Красноярск-Х разрушен и стоит в запустении, могу дать гарантии! Наш комитет проверял ту территорию, остатки построек на предмет заражения - там все чисто, и из людей, разумеется, никого не осталось.
  -- Но Варков-то действительно причастен к проекту.
  -- Ну и что? Это ничего не доказывает. Не тревожьте тетю. Счастье Векслера, что я не потребовал письмо назад!
  -- Бог с ним, с письмом! - отмахнулся Малтин. - У нас, Кир, возникла еще одна проблема...
   Проблема заключалась в странных событиях, происходящих в квартале, ограниченном проспектом Пенда, улицами Большой и Малой Яйвинкой и сквером Маньчжурия. Спокойствие здешних жителей доселе не нарушало даже соседство с дискотеками и ночными клубами. Под сенью причудливо изогнутых дальневосточных сосен прилегающего сквера вежливо раскланивались благовоспитанные граждане и экстравагантные посетители дискотек. Когда-то в Маньчжурии устроили целую систему фонтанчиков и прудов, но допустили ошибку в расчетах - вода текла вяло, просачивалась сквозь облицовку, камни и статуи покрывались неистребимой зеленью, покосились, словно поддавшись влиянию растительности с берегов Тихого океана. Природа сама поправила изначальный замысел, и отрадно было то, что люди учли ее замечания, оценили по достоинству негаданную древность камня, и оставили скверу его новый облик.
   Однажды вечером компания девочек, обитательниц квартала, играла на расчерченной мелом площадке вблизи замусоренного тупика между стенами двух домов. Увлеченные игрой дети не сразу обратили внимание на приблизившуюся к ним фигуру, одетую в теплый кетский халат с капюшоном. Особенно девочек напугала островерхая маска из бересты с отверстиями для глаз и рта. На поясе у незнакомца висел топор. Человек В Берестяной Маске не нападал, не угрожал оцепеневшим от страха детям, а просто смотрел на них. Люди в маскарадных одеяниях часто попадались на улицах этого квартала, но девочки сразу поняли, что стоящий перед ними человек нарядился не шутки ради. Он стоял на выходе из тупика. После долгого молчания Человек В Берестяной Маске обошел расчерченную площадку кругом и пропал в темноте. Девочки заметили, что он старался не наступать на "классики".
   Вскоре его видели в популярном здешнем ночном клубе "Красная ель". Пользуясь малолюдностью клуба в утренние часы, он проник в помещение женского туалета. Застигнутая врасплох сотрудница наблюдала, как Человек В Берестяной Маске соскабливал топором краску с деревянной опорной колонны, вглядывался, бормоча, в свежие срезы. Его занятия прервала понукаемая нуждой Винига, одетая в костюм валькирии. Она была под хмельком и решила, что перед ней обычный посетитель клуба, перепутавший туалеты. Винига обняла его, ущипнула и сказала: "Да-а, трудно, наверное, расстегивать штаны в руковицах!" Безобидная шутка взывала у Человека В Берестяной Маске страшную ярость. Он схватил девушку за горло и занес свой топор. На помощь Виниге бросилась сотрудница клуба, ей удалось оттолкнуть незнакомца и освободить девушку. Но на гладких плитках пола, преследуемые Маской, они подскользнулись. Незнакомец опять занес топор и... обрушил удары на опорную колонну. Щепки так и полетели! Когда Винига с сотрудницей привели охранников, незнакомца, конечно, и след простыл. Затем, кстати, выяснилось, что затесы Человек В Берестяной Маске сделал на колонне и в мужском туалете.
   Сутки спустя одинокий водитель нагнал его на пригородном шоссе N34 и предложил подвезти. Прохожий спешил - водитель уловил его тяжелое дыхание под маской. Не ответив на любезное предложение, незнакомец сошел в кустарник и исчез в лесу. Эксперты без труда определили, что и эта встреча связана с происшествиями в квартале у сквера Маньчжурия - пригородное шоссе N34 являлось прямым продолжением Большой Яйвинки и кратчайшим путем из квартала в лес.
   Здешние жители были в ужасе. Ловили всякого чудно одетого типа, пульсирующие огни дискотек превращали человеческие лица в уродливые маски, а замшелые статуи у фонтанов внушали уже тревогу сходством с готическим парком.
  -- Что-то влечет его в тот квартал, - говорил Малтин. - Мы планируем устроить облаву.
  -- Спасибо, что предупредил, - рассмеялся Кир. - Буду держаться подальше от ваших красных флажков!
   Малтина поразило, насколько двусмысленным прозвучало восклицание Торева. Мелькнуло нелепое подозрение, но следователь немедленно отогнал его. Позднее, однако, он проверил, где находился Кир в часы, отмеченные появлением незнакомца. Алиби у Торева было безупречное. Но стыд за необоснованное подозрение Малтин ощутил загодя, еще за столиком в кафе. Почти заискивающе он попросил Кира не распространяться о ходе расследования и планах полиции.
  -- Я как никто умею хранить тайны, - заявил на это Торев. И подтвердил собственное заявление, когда Малтин спросил, не думает ли он сообщить поисковому отряду координаты Красноярска-Х?
  -- Нет, - ухмыльнулся Кир. - Ребятам будет полезно побродить по лесам.
   Малтину нравилось беседовать с Торевым. Рассудительность молодого человека, его восхищение какой-нибудь выставкой наконец-то признанного гения, рассказы о прежних странствованиях привносили каминное тепло в урбанистическое кафе. Говор тек, словно река под солнцем, версии следствия соседствовали с высокими устремлениями. Но Малтина втайне огорчило высказанное суждение Кира о вероятной причастности Калашникова к тайне Кайгуса. Следователя постигла внезапная и глубокая печаль при мысли, что мойе - возможно лишь выдумка, призрачный исполнитель коммерческих предприятий Калашникова.
   Горшочек с медом манил Малтина целебной сладостью. Следователь пристрастился открывать большое окно на ночь. Малтин всегда спал плохо, и бодрящий ветерок-холодок из темноты его странным образом убаюкивал. Он боялся шевеления белых занавесей на черном фоне оконного провала, ежился в постели, но медлил. Свежесть, шум листвы, глубина темноты за окном заставляли его мучиться вопросом: "Закрыть окно или нет?", и он засыпал вдруг быстро, крепко, сладко.
   "Как хорошо!" - думал Малтин, кутаясь в простыню. Занавеси кивали, скручивались и взлетали. Дрожали от порывов ветра стекла, а ночи были божественны.
   Утром на подушке обнаруживался зеленый, остро и приятно пахнущий листок, и Малтин снова открывал на ночь окно.
  
   * * * * *
  
   Лесник Захар Полуянов мастерил стрелы.
   Он мастерил их про запас и скопил уже огромное количество. Использована же была пока одна единственная стрела, лесник заменил ее и с той поры не мог остановиться. Прочие смирно лежали в своих гнездах, прочно покоились на тетивах, едва не разрезавших древко на две равные половины. Иногда пробегали мелкие зверушки, вспархивали птицы, и тогда срабатывали механизмы, расставленные там и сям в зарослях.
   Но использована по назначению была лишь одна стрела. Она сломалась при ударе, железный наконечник застрял в теле жертвы.
   Это случилось днем, в жару. Лесник чистил стеллажи для воздушной сушки растений. Духовитая труха плавала в воздухе. Полуянов чихнул и тут услышал щелчок в зарослях неподалеку от крыльца избушки. Просто удивительно, как он его расслышал после оглушительного чиха! Полуянов так испугался, что, не мешкая, изготовил замену сломанной стреле и потом еще много-много стрел... Отличившийся механизм смог бы теперь обрушить на врага ливень смертоносных ударов.
   Но временами лесника охватывало сомнение. Он тупо смотрел на стрелы, раскиданные по верстаку вперемешку со старой листвой, стружкой и выцветшими проспектами фармацевтических фирм. Своими наконечниками стрелы указывали различные направления. Они смущали Полуянова. Защитники ли они ему? Или же губители? В них чувствовалось присутствие Кайгуса, которому было подвластно все вокруг. Чужие уловки он обращал против самих безумцев, дерзнувших перехитрить его. Полуянова мучили кошмары - стрелы оживали и поворачивали от леса к дому, у иных вырастали крылья и они поднимались в небо - звонкие и свободные.
   Дядя Захар крепился. Каждодневные заботы помогали противиться разлагающему влиянию кровавого сомья. Лесник не хотел сдаваться. "Сколько надо сделать! - думал лесник. - Кайгус рыщет аки лев алкающий, бежит волкодлаком через лес прямо к моему очагу, стелется аспидом и проворной ящерицей по крыше дома и стенам, он желает проникнуть внутрь, могущество его велико, но есть надежда, что круг от четвертого сопра привяжет зверя к священной лиственнице, иначе никаких стрел не хватит на все лазейки и норы! Дом-то устроен просто и правильно, а в чащобе для мойе тысячи тропинок, дорожек, ворот, распахнутых настежь!"
   И со вздохом горестным: "Ох-хо-хо, заботы!" старик приступал к очередной установке заградительного пояса вокруг избушки. Самострелы висели, спрятанные в ветвях, постоянно наготове, нужно было только их разбудить, привести в боевую готовность и натравить на страшного гостя. Полуянов раскрывал им воздушно-каркасные пасти, перекрученные веревками, лесками и жилами, подносил жала и кости, затем отступал тихо, с почтением, как от сопра. На обход самострелов он выходил под вечер. Рисковал здоровьем и жизнью, так как зрение год от году слабело, и любое неверное движение при обращении с хитроумными механизмами грозило увечьем или даже смертью. Но иначе было нельзя. В вечереющем лесу дышал Кайгус, дышал под алыми теплыми лучами, свежо и едва различимо, в вышине под кронами и внизу под корнями - Полуянов дрожал и шептал охранительные молитвы. Прежде, до сломанной стрелы, он совершал обход при свете дня, а ныне вот приходится ему работать подгоняемым кошмаром.
   Заботы... Лесник Захар Полуянов заботился прежде всего о людях, возможных своих посетителях, охочих до совета или лекарственной травки. За человеколюбие приходилось расплачиваться невероятным нервным напряжением. Старческий организм спасали медицинские навыки самого Полуянова и тешившее сердце лесника чувство морального удовлетворения - претерпевая муки страха, но не отступаясь, он полагал, что не дает права Кайгусу напасть на него в сумерках.
   И однажды убежденность старика возросла настолько, что он после обхода не юркнул как обычно в избушку, а присел на крыльцо, закурил и подозвал Альбу, ступившую было, по недавно приобретенной привычке, в сени. Умное животное тотчас возвратилось, зевнуло, втягивая весеннюю ночную прохладу. "Я заслужил этот отдых" - подумал лесник, поглаживая собаку.
  -- Есть множество приемов для охоты у наших промысловиков, - говорил он Альбе. - Изгороди с ямами для крупного зверя, а кляпцы ставят на лисицу или песца. Слопцы же на глухаря - не путай! Выдра же попадается в сеть-рукав. Силками опутывают куропаток. Для белок хороши плашки, а для соболей петли. Горностая бьют чеканом. Волка кусает капкан, а медведя может уложить копье-пальма. Лезвие у него расположено на конце длинной предлинной палки - далеко от тебя, близко к медведю... Удар! И он мертв. М-м-м, да... Жаль, Альба, жаль, что нет пальма такой длины, чтобы я не видел медведя, когда он исходит кровью... Винтовка, говоришь ты? Нет, для змея надобно копье...
   Внезапно Альба сорвалась с места и исчезла в зарослях. Качнулись зонтики трав. Около крыльца стало холодно и одиноко. Самострелы дрогнули и насторожились. Лесник растерялся, привстал, но Альба выглянула из кустарника, бессловесно, но выразительно уняла беспокойство хозяина и опять пропала. Полуянов расстегнул ворот выцветшей рубашки, снимая помятую кепку - взмокшие и взлахмоченные волосы остудил легкий ветерок.
   Из глубин леса хорошо был виден старик - худой, с лицом, заросшим непобедимой белой щетиной, красноносый - следствие регулярно вдыхаемых растительных ароматов. Он снова опустился на крыльцо, закурил трубку, наслаждаясь чудесным вечером. За домом, на железном листе подле сушилки прошлогодние ягоды черемухи, обратившиеся в дробинки, тихонько вздрагивали, подталкиваемые теплым воздухом, но не катились. На маленьком огороде влажный след босой ноги старика под каплями из проржавевшей до тонкости бочки был облюбован застывшем в трансе бронзовым жучком и проклюнувшимся за день совершенной формы ростком. Закат подгоняла луна - будто кто-то приложил к небесной сфере оттиск своей печати. На лесника Захара Полуянова нисходила святая убежденность, что все в мире устроено правильно, и любая нелепица имеет божественное предписание и объяснение. И перед стеной леса он испытывал уже настоящее благоговение.
   Вернулась Альба. Легла, выбросив передние лапы, поджала задние и уставилась на старика. Никогда доселе она не принимала так явственно позу Сфинкса, обращенную к хозяину. Он потрепал ее по загривку и подумал: "Красивое животное!"
  
   ГАЛЕРЕЯ 24
  
   Искусственный лед большого катка в парке Бальдино держался намного дольше льда в самых глубоких заброшенных колодцах, достигавших слоя вечной мерзлоты, откуда торчали клочья шерсти ископаемых носорогов и мамонтов. Но и в парке очень скоро собирались на летнее время переоборудовать каток под поле для роллеров, поэтому следовало поторопиться - Майя зазвала Кира на одно из последних в сезоне катаний.
   Там он научил ее кататься, сцепившись едва-едва кончиками пальцев.
  -- Ты увидишь, - говорил Кир, - что и это малое прикосновение не подведет тебя, а наоборот, есть даже смельчаки, которые, доверяясь лишь подушечкам своих пальцев, поднимаются под небеса.
   И он прибавлял и прибавлял скорости, не отпуская Майю, грозя столкновением другим, пока она, чего-то испугавшись, внезапно не отпустила его. Кир продолжал носиться кругами, напугал всех, обернулся на Майю и тотчас врезался в ограждение. Так неудачно и сильно, что поранился до крови. Когда испуганная Майя подъехала к нему, он все еще сидел на льду и смеялся, подставляя ладонь под кровь, капающую с локтя, чтобы не запачкать сверкающий лед. Она нагнулась к нему, опустилась на колени, и тогда он перестал смеяться и посмотрел на Майю странно, невыразимо, а в медпункте, куда она его повела, не проронил ни слова, и Майя, повинуясь внутреннему зову, попросила у сестры дозволения самой обработать ссадины и ушибы Кира. Сестра, хитровато улыбаясь, позволила, а он молча и серьезно наблюдал за осторожными действиями Майи. Тогда она испытала волнение, сравнимое лишь с тем случаем в ванной на вечеринке у Ильи. Почему-то особенно врезалось ей в память видение густых волос Кира - перепутанных, темных и намокших прядей на груди, руках, ногах. Было в этом что-то и притягивающее, и отталкивающее, и уродливое, и прекрасное, и угрожающее - Майя едва ли согласилась безоговорочно с каждым из этих определений.
   От всевидящего ока Саши Векслера, разумеется, не укрылся тот факт, что теперь почти все свободное время Майя проводит с Киром, а ее прежние прогулки с Сашей свелись к нулю. Он встречал ее только на занятиях в университете, где и воскликнул однажды с натянутой веселостью:
  -- Я просто не устаю удивляться способностям Кира Торева! При такой загруженности в работе он еще гуляет напропалую с моей девушкой!
   Майю не столько даже покоробило выражение "моя девушка", сколько зацепило внимание таинственная работа Кира. Он рассказывал о ней иногда, но подразумевалось само собой, что Кира в Усть-Ключ привело исключительно приглашение Майи. Она немедленно преступила к Саше с расспросами и все выяснила.
   Она просто кипела от ярости. Ей-то мнилось, что Кир отправился в такую даль лишь ради нее! А оказывается, что и по служебным надобностям! Она воображала, что, отказывая иногда ему в свидании, обрекает его на томительное бесцельное ожидание, а он, значит, и не страдал совсем - бегал по лесам-полям с полицией, жил активной кипучей деятельностью!
   При первом же случае Майя высказала ему свои претензии.
  -- Но я собрался к тебе задолго до исчезновения группы! - возразил Кир. - И совпадение только лишний раз доказывает, что свела нас судьба!
   Он тотчас рассказал ей в подробностях об исчезновении группы Валавина и своем знакомстве с ребятами. Эта загадка помогла Майе справиться с обидой, но в итоге суть дела о пропавших туристах очутилась где-то на задворках ее сознания, чего не скажешь о Саше, который грезил поисками Красноярска-Х дни напролет. Он даже оставил на время попытки поухаживать по полной программе за Майей. Он видел ее на катке в Бальдино, направился, было, к ней и чудом избежал столкновения с мчащимся на бешеной скорости Киром. С трудом уняв дрожь в коленах, Саша повернул обратно, затерялся в толпе. "Ничего! - думал он, медленно переставляя ноги. - Вот вернусь из экспедиции и тогда...о, тогда!.."
   Вскоре Кир снова завел разговор о давно задуманной поездке по Усть-Ключевскому краю. Майя сомневалась - приближались летние экзамены, предстояло многое повторить, а кое-что и выучить. Например, громадный список исторических дат, к которым Майя всегда относилась с неприязнью, особенно если надо было учить их без меры. Цифры быстро теряли свою значимость и только путались. Когда Майя пожаловалась Киру на количество обязательных к заучиванию дат, тот вдруг разразился целой речью:
  -- Откуда у людей такая страсть к цифрам, тем паче в истории? Мне кажется, это от стремления все упростить. Например, время представить в виде ленты с отметинами, хотя даже наша планета имеет форму шара - самую естественную. Но нет, ее отвергали и с упорством весьма показательным цеплялись за идею о плоской земле. А тебе не кажется, что и время в виде ленты и планета в форме блина имеют что-то общее? Недаром раньше полагали, что люди, что живут на другой стороне, и не люди вовсе, а какие-то уроды! Нет, время - это тоже шар, где места хватит всем, и только невежды боятся свалиться с него или потерять всю живительную влагу, которая, согласно их мракобесным утверждениям, должна соскользнуть с поверхности в космос!
  -- А ты? - спросила Майя.
  -- А я с интересом наблюдаю, как в Южном полушарии вода в раковине устремляется против часовой стрелки, - ответил Кир не совсем понятно. И добавил: - В общем, поехали! Никуда твои даты не денутся!
   Майя тут с готовностью ему подчинилась - поездка была последней возможностью отдохнуть перед экзаменами. Но справочники с датами и прочие книги все же захватила. Конкретного плана поездки не было, однако родители Майи попросили заехать сначала к дедушке в селение Червленый Улус, что на юге края - навестить, погостить и передать лекарства.
   За Дальними Соснами путь их в городе лежал к Церковной улице. Название свое она получила от обилия церквей, свезенных в Усть-Ключ из разных маленьких российских городков и деревушек. Несколько лет назад была среди местных толстосумов своеобразная мода, подсказанная американскими нуворишами, стремившихся в свое время приобрести кусочек средневековых европейских замков - сибирские же богатеи рыскали по провинциальным весям, покупали ветшающие постройки, разбирали их по камушкам-бревнышкам и собирали заново в Усть-Ключе, где все эти церкви образовали целую улицу, наполнявшую окрестности многоголосым колокольным звоном. Это был район смешения эпох и стилей, наряду с настоящими шедеврами здесь попадалась откровенная безвкусица, примечательная лишь своим возрастом. На Церковной улице располагались также бесчисленные магазины сувениров, художественные салоны, музеи и симпатичные кафе-погребки. Тут мелькали сутаны священнослужителей, которые насадили фруктовые сады - места проведения иллюминированных торжеств, свадебных церемоний и выставок. Действовало и представительство енисейских староверов Часовенного согласия.
   Майя бывала тут с детства, Кира же Церковная улица очаровала совершенно - он частенько заходил в местные букинистические лавки, где можно было приобрести редкие экземпляры монастырской литературы, слушал духовные песнопения, делал зарисовки в блокноте, посещал литургии. Сейчас они стремились сюда еще по одной причине - с Церковной улицы стартовала экспедиция, направлявшаяся на поиски Красноярска-Х.
   Они миновали горбатый мостик над бывшим заболоченным притоком Вортолнут, превращенным в канал, свернули на Ключевскую-Ахматовскую, после промчались по Столыпинской и выехали на центральную магистраль Усть-Ключа - проспект Пенда, в аккурат у кольцевой развязки, опоясывающей памятник Первой академической Северной экспедиции.
   На Церковной улице Кир притормозил у стоявших в ряд трех джипов, украшенных логотипами компании "Еган-продукт", лозунгами экспедиции и каплями святой воды на боках. Незадолго до этого отряд получил благословение священника, свою долю приветственных кликов толпы и внимания телекомпаний. Саша, стоявший у переднего джипа, заметил приближение автомобиля Кира еще издали.
  -- Приветствую, приветствую вас! - воскликнул он, вышагивая с широко раскрытыми объятиями навстречу выходившим из машины Майе с Киром. - Перед столь рискованным приключением мне отрадно повидаться с друзьями! Так здорово, что вы догнали нас, ребята! Торжественные проводы, конечно, тешат самолюбие, но накануне нашего великого предприятия более нужна искренность и по-настоящему доброе напутствие...
  -- А то как же! - отозвался с иронией Кир.
   Саша тотчас подумал: "Я чересчур пафосен. Этак не годится!" и постарался рассыпаться потоком остроумных замечаний, шуток и глубокомысленных высказываний, дарованных слету и приправленных сарказмом и сдержанной веселостью опытного и мужественного путешественника. Задача, прямо скажем, непосильная для Векслера - он быстро запутался, пошел пятнами, сбился, а потом и вовсе замолчал, потому что из переулка вывернулся Илья Калашников, который неожиданно для всех (кроме, пожалуй, отца) присоединился к экспедиции и на удивление легко согласился с главенством Саши в отряде, однако на первой же остановке отлучился без разрешения и возвращался теперь с упаковкой пива. Собственно говоря, его ребята и ждали.
  -- Ты где пропадал? - накинулся на него Саша, досадуя сверх меры. - Я приказал никому не отходить от колонны...
  -- Не будь занудой, Векслер! - оборвал его с пренебрежением Илья.
   Тут он заметил Майю, издал боевой клич, подхватил ее, покружил и поставил обратно, не выпуская, обхватив под грудью и водрузив колючий небритый подбородок на плечо девушки. Кир наблюдал за всем этим совершенно невозмутимо, чего нельзя сказать о бедном Саше.
   Но Майя была до сих пор сердита на Илью, сумасшествие той вечеринки давно миновало, да и сил не было смотреть на несчастного Сашу. Она высвободилась и потянула его за собой.
  -- Так что у вас за экспедиция, никак не пойму?
   О-о, вот тут-то Саша расписал ей все в красках и лицах, постарался на славу - рассказывал, намекал, вздыхал, умалчивал красноречиво концовки фраз, хмурил лоб и жестикулировал, приоткрывал выдуманные в пылу вдохновения подробности. В его рассказе фантомные мурии оборачивались реальными людьми, они действовали, они угрожали Саше и чинили препятствия экспедиции, и сам мойе Кайгус маячил в сумерках грозной тенью, подстерегая Векслера на вечерних прогулках, совершаемых, как подчеркнул Саша, в гордом одиночестве.
   Майя слушала его в буквальном смысле раскрыв рот.
  -- Мы, тем не менее, начали наш поход, - говорил Саша. - Что ждет нас впереди? Только неизвестность... Я, Майя, испытываю доселе неведомые мне чувства, я уверен, что мы достигнем Красноярска-Х и, если повезет, вступим в Галереи, постучимся во врата Кайгуса...
   Он уже грезил наяву: шел по бесконечным коридорам, распахивая гигантские скрипучие двери... Отряд пугливо жмется к стенам... Мигают огоньки загадочных приборов... Шумит вековой дремучий лес...
  -- Но ведь, по твоим словам, там все еще обитают эти психопаты-мурии? - вернула его к действительности Майя. - Они же вас тотчас уничтожат!
   О таком повороте событий Саша не думал. Он с легкостью верил в реальность мурий, но лишь дома, убеждал в том других, но после вопроса Майи заколебался и в свою очередь спросил себя - если Красноярск-Х существует и обитаем, то почему мурии не помешали организации экспедиции, хотя о ней трубят много дней газеты, радио, телевидение? Довод против его теории серьезный, но Саша... с затаенной радостью принял его, пригрел, унял с его помощью проснувшийся, было, страх. А Майе ответил:
  -- Что делать... Мы будем предельно осторожны. А отступить, смалодушничать я права не имею. Для меня, Майя, экспедиция значит очень многое. Мы молоды, живем сыто и буднично, а надо искать, бороться, гореть, мучиться загадками бытия! Мучиться любовью... В лесу я буду опираться на... - Саша запнулся, - свою любовь! Я не пропаду для того только, чтобы вернуться к тебе, Майя...
   Она помолчала, затем вдруг обняла его.
  -- Береги себя! - сказала она искреннее.
  -- Поехали с нами! - загорелся вдруг Саша. - Я старший в отряде, распоряжусь! И места хватит. Поехали с нами!
  -- Не могу, - виновато ответила Майя. - Мы с Киром едем к дедушке...
   Саша усмехнулся с горестью, какую только удалось выразить - дескать, одни к дедушке, а другие в тайгу на Великий Поиск. Но усмешка его произвела обратный эффект - Майя остыла, впечатление от речей Саши притупилось, да еще тут джипы посигналили.
  -- Пора! - сказал Саша глухо, взглянув на часы.
   Они возвратились к машинам. Кир там обменивался напутствиями и рукопожатиями с членами экспедиции. Антона Баева он предостерег:
  -- Будьте готовы к любым неожиданностям.
   Илья уже сидел в джипе и, гримасничая, утирал платком воображаемые слезы. Кир выпросил у него платок, свернул из материи в три приема человечка и отдал Векслеру.
  -- Это будет алэл вашей экспедиции - ее дух-хранитель. В лесу добудьте для него одежку - подойдет шкурка бурундука или белки. Алэл, как и человек, грустит и радуется, мерзнет и испытывает голод...
  -- Не волнуйся! - заверил Илья. - Мы его и оденем, и накормим...
  -- По машинам! - закричал Саша, и спустя минуту участники экспедиции заняли свои места в джипах.
  -- До свидания, - сказал Саша безучастным тоном Майе и Киру.
  -- Как думаете ехать? - спросил Кир. - Я постараюсь держать с вами связь.
  -- Сначала до Тоинт-Марь, затем мимо нефтегазового комплекса на юго-запад, где-нибудь под Сологоном оставим джипы и дальше потопаем по тайге пешком. Связь может и пропасть.
  -- Я обязательно свяжусь с вами, - уверенно произнес Кир.
   Небольшая колонна из трех джипов отправилась на юго-запад, а Кир направил автомобиль прямо на юг. По широкому и прямому твердо-темному шоссе автомобиль бежал резво и ровно, Кир щурился, мурлыкал что-то себе под нос. Кивая на шоссе, сказал:
  -- Дороги у нас стали просто отличные! Остается избавиться лишь от дураков...
   На юге их путь пролегал по району называемому Нивы. Это была основная житница Усть-Ключевского края, который, впрочем, весь славился жарким летом, относительно мягкой и снежной зимой, плодородными почвами и практическим отсутствием гнуса - сущего бедствия многих районов Сибири. Свое название "Нивы" эта местность получила от необозримых полей пшеницы, лена-долгунца, ячменя, овса и гречихи, превративших здесь лес в островки, к которым тянулись тропинки, неудобные для людей - их проложили хитроумные сельскохозяйственные механизмы. Ближе к Дубчесу лес снова вставал сплошной синей стеной. На Нивах же преобладал иной цвет - сухой, летний, золотой, цвет колоса и початка. Большую часть лета и в сентябре разливался шумом и сытной пылью-сором под ветром и косилками, земным солнечным сиянием, собиравшим под свой дух и свет многочисленные поселки и деревеньки, фермы и хутора, которые прятались тут не на островках тайги, а во впадинах и высотах Нив, за волнами пастбищ и зернового моря. Лесные участки, казалось, были разбросаны беспорядочно, а между тем их расположение продумали специалисты-экологи, дабы не нарушать драгоценного баланса. Золото топило вечную мерзлоту, словно горячий хлеб сливочное масло - чтобы было вкуснее.
   К этому вкусному куску полагалась и своя таинственная история. С недавних пор в Нивах стали замечать странные пиктограммы, образуемые потоптанными злаками. Тотчас вспомнили о примерах подобного феномена, впервые появившегося в английском графстве Уилтшир, а после распространившегося по всему свету. Местные газеты заговорили в связи с этим о "кругах вечности" или "ведьминых кругах", встречаемых с незапамятных времен на лесных полянах. Всплывали следом сообщения о гигантских пауках Наски, канделябре Паракаса, человеке из Дорсета, прочих изображениях, видимых только с большой высоты. С дороги, бегущей вдоль полей, никакие знаки не были, конечно, заметны.
   Дорогу к селению Червленый Улус Кир знал по картам, но Майя вела его сама, угадывая путь по давним и милым приметам.
  -- Вот Усталый Менгир, - говорила она, указывая на каменный столб посреди поля. - Он холоден в любую жару и уходит основанием в подземный лед, так нам объяснил волшебные свойства Менгира мальчик-эвенк Килтырой. Мы всегда отдыхали у этого столба, когда возвращались с бассейна в Хозумко.
  -- Поэтому его и прозвали Усталым?
  -- Не только. Видишь, как он наклонился? С каждым летом и каждыми моими каникулами у дедушки он клонится все ниже. Однажды он упадет, думала я всегда с грустью...
  -- Но он не упал.
  -- Наверное, его Килтырой иногда подпирает насыпью. С него станется! Он почитал Менгир, запрещал нам ругаться и даже свистеть рядом с ним.
   За Усталым Менгиром они проехали мимо мертвого дерева, острое сучьями, с сожженной молнией верхушкой и осиротевшее без детских страшилок и пугливого обожания.
  -- Теперь налево по проселочной дороге, ага...
   Они пересекли еще одно поле, заросли можжевельника и крушины с ее мелкими белыми цветками, правильные ряды грушевых деревьев и прибыли в Червленый Улус. Его дома были выстроены из универсальных материалов, отменивших климатические ограничения. Наперекор сибирским морозам возникли широкие окна и веранды, плоские крыши и террасы, рамы для вьюнков. Но среди пихт и фруктовых садов заметил Кир и традиционные срубы, владельцы которых не спешили отказываться от привычного им жилища, как, впрочем, и от некоторых возможностей, даруемых современными дизайнерами, отчего и срубы украсились башенками, крытыми переходами, чешуйчатыми крышами из деревянных дощечек, парадными крылечками, филигранными коньками и петушками, отражавшимися в фонтанах и бассейнах. Стиль этот, родившийся благодаря стараниям Свиридинских архитекторов, бравших за образец работы Бажена Огурцова и Трефила Шарутина, вошел в моду у селян края и распространился далеко за его пределами.
   Прянично-резным выглядел и дом Павла Яковлевича Берсенева, дедушки Майи. Он жил на околице, за виноградным питомником, почти в лесу, поближе к полянам и пасекам. Его дом покрывала крыша, выложенная пышными подушечками декоративного мха. По желобам в виде извивающихся змей сбегала в кадки дождевая вода.
  -- Ее потом добавляют в медовуху или сбитень, - сообщила Майя.
  -- Ох, полакомимся! - откликнулся Кир.
   Дедушка сидел на лужайке перед домом. Он дремал, спустив на лицо панаму с загнутой мелкоячеистой сеткой. На столике в недопитом стакане чая с лимоном копошились пчелы, а нетронутые пирожные покоились под прозрачным колпаком, припасенные, очевидно, для дорогих гостей.
  -- Приехали! - воскликнула Майя, а Кир посигналил.
  
   * * * * *
  
   Они гостили у дедушки Майи уже третий день. Кира поселили на мансарде, лишь недавно обустроенной под жилое помещение - с запахом свежеструганных досок и тихой жизнью всяческой насекомой мелюзги в пространстве между мшистой крышей и кровлей. Однажды ранним утром Майя тайком поднялась в мансарду - сама не понимала зачем, может чтобы убедиться, что волосатость Кира уже не волнует ее? И обнаружила на подрагивающем беспокойно во сне его указательном пальце путешествующего крохотного паучка. Насекомых (кроме пчел) Майя всегда боялась, безобидного паучка восприняла как угрозу и сбежала вниз по лестнице. Она всерьез опасалась, что Кир может погибнуть если не от укуса, то от прикосновения отвратительных мохнатых лапок, и вздохнула с облегчением, когда Кир, целый и невредимый, спустился к завтраку, который по традиции накрывали летом посреди лужайки.
   Сама Майя спала в глубине деревянно-пряничного дома, в своей старой детской, где при вечно спущенных шторах погружалась в отрывочные воспоминания, дремы и грезы, с готовностью подчиняясь им, и те вели ее в одной прозрачной сорочке то ночью на крыльцо подышать садом, то в великое прошлое детства, то к постели Кира.
  -- Я из насекомых люблю только пчел! - категорично заявляла Майя за завтраком. - Наверное, это из-за того, что они такие домашние, все равно что коровки, и кусали меня много раз. Я заметила, что смертельно боятся пчел те, кого они ни разу не укусили!
  -- Твоя правда, внучка! - соглашался Павел Яковлевич, бодрый и словоохотливый старичок, прятавший загорелую лысину под панамой, а умные проницательные глаза под синими круглыми очками, которые он часто спускал на нос или оставлял висеть одной дужкой на ухе.
  -- Пчелы, дорогие мои, - продолжал Берсенев, разливая по стаканам чай, - пример идеально организованного биоценоза, образец будущих предприятий, основанных не на эксплуатации природы, но на сосуществовании и взаимодействии с ней! Пчелы - это капитализм, социализм, дзэн-буддизм и медок в придачу...
   Лекарства, присланные Елей, своей дочерью, дедушка принял с благодарностью, но тотчас невозмутимо слил и вытряхнул содержимое склянок, говоря:
  -- Эти банки, коробки и склянки мне действительно пригодятся для моей пасечной лаборатории, а таблетки и микстуры совсем уж ни к чему!
   Павел Яковлевич Берсенев свято верил в целебную силу меда и прополиса, даже занимался любительским экспериментированием с этими веществами. Пчеловодство стало его страстью после смерти жены, бабушки Майи. Это произошло давно, Майя ее едва помнила, в первых сознательных впечатлениях реальность мешалась с вымыслом, умершая бабушка разлеталась в воздухе гудящим пчелиным роем и осталось жить навечно в саду. Отчасти причиной подобной метаморфозы явился ответ дедушки маленькой Майе на вопрос, где же бабушка?
  -- Посмотри вокруг - она где-то рядом, но мы ее не видим, говорит нам что-то, но мы не понимаем ее нового чудесного языка...
   Киру нравилось в гостях у Павла Яковлевича. Нравилось исследовать закоулки сотохранилища и зарисовывать фантастические очертания старых почерневших восковых ячеек, читать в саду книги, захваченные из города, и учебники Майи, посиживать поздним вечером на веранде под лампой, атакуемой мотыльками, куда дедушка Майи принес как-то множество прозрачных и пузатых горшочков с медом разных сортов, занял ими весь стол, положил к каждому горшочку отдельную ложечку.
  -- Мед, детки, бывает либо цветочный, добываемый из нектара, либо падевый, добываемый из сахаристых выделений мелких насекомых, он, конечно не столь привлекателен и для пчел, и для людей, - рассказывал Павел Яковлевич. - Среди же цветочных сортов лидерство по вкусовым и лечебным качествам, безусловно, принадлежит липовому меду. Куда меньше известен темный каштановый мед, он почти не кристаллизируется, малость горчит, но этот недостаток легко устраним, если подержать мед один-два дня на открытом воздухе. А вот светло-желтый, жидкий акациевый мед - истинные любители предпочтут его липовому. Даже из хлопка можно получить мед, он белого цвета и островат, как и кипрейный. Гречишный мед самый распространенный, а темно-бурый вересковый обязан своей славой балладе Стивенсона, однако на вкус довольно посредственен. Куда лучше будет подсолнечниковый, а к копорскому чаю прикажите подать мед мелиссовый или лугово-разнотравный, собираемый с лесной малины, зверобоя, ивана-да-марьи...
   Аккуратнейшим образом и мельчайшим почерком Кир заносил названия сортов в свой толстый блокнот: "кленовый, клеверный, синяковский, будяковый, шалфейный...", с ложечек помечал названия соответствующей капелькой меда и потом сушил страницы у лампы, отгоняя мотыльков, заносил в блокнот рецепты приготовления различных сбитней, медовух и выпечек, которые извлекал дедушка из памяти и полузабытых поваренных книг. Уже Майя пресытилась в прямом и переносном смысле сладостью со стола и уст, покинула веранду и вышла в сад, а двое гурманов продолжали болтать уже невесть о чем.
  -- Мед добавляли и в строительный раствор при возведении святилищ...
  -- А храм Артемиды в Эфесе? Богиню охоты и природы величали не иначе как "Священная Пчела", а ее жриц - медуницами!
  -- Кир, неужели вы владеете древнегреческим?
  -- С годами все хуже, увы! Павел Яковлевич, вы позволите скрепить страницы моего блокнота содержимым вашей коллекции? В старину ведь мед шел и на такие цели?
  -- При переплете книг, совершенно верно! Извольте... Ну вот, теперь вы обрели благословение Муз, мед поэзии пропитал ваши листки, хе-хе!.. Ронсар сказал: "Je ressemble a l`Abeille", и за ним это повторили Иванов и Мандельштам, очередь за вами.
  -- Боюсь, вы ставите меня не в тот ряд...
   Под призрачно белой яблоней, в темноте, но и в обитаемом и теплом саду, Майю настигло то же ощущение, что посетило ее на вечеринке, когда она танцевала с Сашей Векслером в сверкающей, празднично убранной зале, а за окнами вырастал из черноты бледный лес, охлаждавший потные ладони и жар дымящихся китайских фонарей. Своим существованием лес придавал вечеринке остроту, не хуже кипрейного меда, накладывал последний мазок на грим и макияж, растворял горький тоник в пристойных коктейлях и изумлял дикими томатно-болотными и тропическими разводами в коктейлях только что изобретенных. В гостях у дедушки Майя перенеслась по ту сторону праздника, потрогала голой пяткой влажную комковатую землю и мокрую острыми полосками траву. Под луной цвет ее кожи приобрел сходство с тусклой, скрадываемой тенями окраской сада, только одежда выдавала ее.
   Майя поняла, что, останься она на веранде, то не смогла бы оценить в должной мере ни звяканье ложек и чашек, шелест мотыльков, возгласы дедушки и Кира, стрекот сверчков, дыхание растений, слизистую полоску от движения улитки на крыльце, паутину в углу, приведенную в волнение паром из самовара. Отдаленность сияния веранды Майя держала, будто в вытянутой руке, любовалась, сознавая, что стоит сделать несколько шагов, и она вернется туда, но медлила, медлила, укутанная подлунным миром, в ушах нарастала восковая глухота падения в иное пространство. Но нет, это на нее опустился лепесток от яблоневого цветка и прилип ко взмокшему лбу - оказывается, Майя уже давно стояла, запрокинув лицо к звездам, чтобы сохранить равновесие.
   Наутро ее разбудил звонок мамы. Обменявшись новостями, Майя устроилась с учебником в уголке между двустворчатыми дверьми в гостиную и стеной, где красовались офорты из серии "Карамзинские сюжеты", выполненные сухой иглой. Загородилась пышными букетами медоносов - те были расставлены повсюду в доме, в берестяных кувшинах на лакированных столиках. За дербенником и кипреем Майя погрузилась в исторические даты. Она прочитала, что: "13 июня 323 года до нашей эры (28 даисия по македонскому календарю, 28 таргелиона по афинскому) в 114 олимпиаду, в год, когда архонтом в Афинах был Гегесий, скончался Александр Великий. Тело царя поместили по вавилонскому обычаю в емкость с медом и пряностями, дабы сохранить на время пути в Александрию Египетскую, где диадох Птолемей Лаг строил роскошную усыпальницу".
   В тот же день Майя съездила на велосипеде в центр Червленого Улуса и купила блокнот, не такой, конечно, толстый, как у Кира, но чистенький, белый, аккуратный. Она разомкнула его на сгибе, с удовольствием прислушиваясь к хрусту, и написала:
  
      -- Мелиссовый мед
  
   О вы, пчелы со всеми своими полосками! Дайте мне скорее меда, но не на язык, а наполните мраморную ванну, запечатайте там меня, остановите сухое и противное время - оно песок, не вода, или же я ошибаюсь, и две данные субстанции суть берега бесконечной реки? Может быть, я свернусь калачиком в осколке вашего сахаристого солнца и сохранюсь на миллионы и миллиарды лет, ведь произошло так с ужасными насекоусиками и их тонкими ножками! Сосны по весне источают смолу для янтаря, а моя смола алая и причиняет боль... О, если бы хвойные деревья исходили соком беспрерывно, а травяные - нектаром, в небо поднялись бы тучи пчел, и атмосфера планеты, пропитавшись целебным запахом, превратила бы мир в амулет Вечности, я тогда повесила его бы на шею, боль исчезла бы тотчас, а амулет указал, где спрятан Дворец Принцессы Майи.
   Давным-давно я нарисовала его в своем альбоме и спрятала, испугавшись собственных фантазий. Создавала же долго-долго, еще на уроке рисования в детском саду приступила к строительству - не отстав от других девочек, изобразила себя прекрасной Принцессой и подумала: "Ей нужен дворец!" Каноны красоты у детей складываются довольно своеобразные, и совершенный облик мой получился неестественным, фантастическим - ротик с кончик булавки, глаза в пол-лица, косы пудовой тяжести, талия осиная (sic!), стянутая до точки, откуда начинается пышная юбка. Но другие девочки избегали анатомических подробностей, а я нарисовала себе роскошную высокую грудь, куда больше, чем имею даже сейчас. Эта вольность неожиданно одарила меня вдохновением, по-моему, первым художественным вдохновением в моей жизни.
   Я вознесла Дворец на хрустальную гору с вырубленными затейливыми ступеньками, у ворот насадила парк из гигантских древоподобных роз и орхидей, птицам дала золотые горны и колпачки, вместо дверей навесила занавеси из колокольчиков и нитей жемчуга. Ванна была подобна огромной розовой раковине. Посуда вылеплена из шоколада, а постель собрана из цветочных лепестков. Да, чего только я там не напридумывала!.. Вплоть до собственного принца, семейной жизни и кучи детей, представляете? Не исключено, что были в альбоме фантазии смелее и реалистичнее осиной талии.
   Возможно, что память изменяет мне, точнее говоря, меняет формы вещей, и прошлые затаенные вольности были не столь страшны, как теперь мне кажется. Вот в чем вкус мелиссового меда! Я тоскую по своему Дворцу, когда-то я затолкала его в жестяную коробку из-под конфет и спрятала в саду у дедушки, я специально ждала каникул и поездки в деревню, убежденная, что в городе ничего надежно спрятать нельзя! А в деревне это запросто. Земля тут жадная и поглотит любые художества. Вот почему тут выращивают разные вкусности и рано выключают свет. Я закопала коробку под малиной, где листва образует слой будто пожухлой черепицы, а тень всегда пыльная и знойная. Вылезла вся в мелких сухих колючках, сейчас от альбома наверняка остались лишь бумажные лохмотья, крышка прилегала неплотно... Дворец пропал навеки, и от того стал еще дороже и краше для меня, хотя, вероятно, его рисунки разочаровали бы меня, найди я альбом. Годы придали тогдашней фантазии красоту неземную, божественную! Из ржавчины коробки и распадающихся красок Дворец Принцессы Майи восстает где-то в ином, высшем пространстве, куда я хочу упасть с раскинутыми для полета руками, упасть в соцветие самой высокой розы... Resurgam! Былые смешные детские грехи пусть станут черным гумусом под новый волшебный лес, а мелиссовый мед скрепит стены и своды моего священного Дворца!
  
   Майя намеревалась уделить каждому из сортов меда по тексту и составить, таким образом, летопись своих переживаний, нечаянно настигнувших ее в гостях у дедушки. Но аромат кипрейного показался ей слишком сильным, перебивающим остальные, каштановый горчил, несмотря на все ухищрения, а в будяковом она увязла, растеряв связующие нити, она узнала, что и отвлеченная сладость приедается, что мед течет медленнее песка, но, застывая, превращается в камень, который крошится лишь под самыми крепкими клыками.
   Зато Кир научился отличать сорта по цвету, запаху и вкусу, не раз и не два подносил к жадным ноздрям корешок своего блокнота, уже похожего на мумию из-за неопрятных с желтыми подтеками бинтов переплета, букв на обложке, истершихся до иероглифов. Сравнение отнюдь не было случайным - однажды Кир увлек Майю в зимовник для пчел, где любил в тишине и прохладе ставить загадочные опыты, оттачивать и без того опасный карандаш, перенося на бумагу скрюченные трупики пчел, погибших в холода, и показывал образцы особо причудливого расположения сот.
  -- Это лабиринт, - заметила Майя. - А еще похоже на кроссворд.
  -- Или модели клеток, цепочек ДНК, ты не находишь? - спросил Кир.
   Майя чувствовала себя неуютно в зимовнике. Землистый дух, неистребимые пенки плесени по углам на досках потолка, слова, которыми сыпал в самозабвении Кир - личинки, матка, гнездо, трутни, нуклеусы, куколки, молочко - и его маленький раскрытый чемоданчик с химической посудой, какими-то пипетками, шприцами, микроскопом, обволакивали ее живой материнской биологической слизью, готовой исторгнуть любые формы - от уродливых и полумертвых до прекрасных и совершенных. Майя задыхалась, в ужасе отталкивала от себя всю эту органику, содрогалась и морщилась, стряхивая слизистые путы. Матки, яйцеклетки и нуклеусы соединялись в нечто жуткое, о многих конечностей и шипов. "У меня точно инсектофобия!" - подумала Майя, совладав с приступом, близким к панике, и отметила с удовлетворением, что прирожденные самообладание и способность к анализу не изменили ей. И к опытам Кира она могла отнестись спокойнее. Тем паче, что они вернули ее мыслями к разговору с Сашей Векслером и его версии о чудовищных генетических экспериментах в Красноярске-Х.
  -- Мы совсем забыли о ребятах, Кир! - воскликнула Майя. - Ты же обещал связаться с ними!
   Кир выглядел раздосадованным, он резким движением вытер скальпель и ответил сухо:
  -- Я говорил с ними. Они в порядке, второй день идут по лесу. Пока ничего не нашли.
  -- А почему ты не позвал меня? Я бы тоже хотела с ними поболтать! - Майя действительно расстроилась.
  -- Извини, не подумал. Когда будет следующий сеанс связи, я тебя обязательно позову.
  -- Представляешь, вдруг нам ответят не Саша или Илья, а злобные и безумные мурии?
  -- Ну что ж, - улыбнулся Кир. - Мне есть что им сказать...
   "Может быть, он просто ревнует?" - думала Майя, но после следующего сеанса связи с отрядом она с сожалением отказалась от лестного подозрения. Беседа с ребятами вышла неинтересная, вялая, бессодержательная. Кир подтвердил, что то же самое было и в прошлый раз.
  -- Что это с ними? - подивилась Майя.
  -- Видать, хлебнули с лихвой походной жизни, - ответил Кир, пожимая плечами.
   И Майя, вплоть до сенсационной находки Красноярска-Х забыла о существовании отряда. Пока она готовилась к экзаменам, Кир вместе с дедушкой пропадал на пасеке - чистил соты, крутил ручку медогонки, писал акварелью, по просьбе Павла Яковлевича, изображения пчел и шмелей для лабораторной галереи и украшения дома, распечатывал рамки с медом, следил за роением в ульях и поилками, ловко управлялся с дымарем.
   В свободное от работы время он гулял с Майей или Берсеневым по пчелиному микрозаповеднику, устроенному дедушкой за домом, возле леса. Низины, обильно орошаемые влагой, Павел Яковлевич засадил таволгой, чьи пушистые метелки кивали благосклонно под ветерком с Нив. Склоны оврагов и ручья, выбегавшего из крохотного болотца у тропинки на Ханскую мельницу, красили ярко-розовые и лиловые цветки дербенника-плакуна. Садовые участки с яблоней, сливой, вишней и малиной сменялись лужайками с лиловато-розовым короставником, сиреневой зяброй, белым и красным клевером, синей фацелией, и вновь путь лежал под сенью душистых лип, где Кир часто в задумчивости декламировал:
   Чтобы как пчелы, лирники слепые
   Нам подарили ионийский мед...
   Липы попадались в микрозаповеднике часто - птицы, должно быть, принимали местные заросли за облако, спустившееся на землю. Возвышенности-релки были засажены темно-фиолетовым васильком, красновато-розовой дремой и теплолюбивым кориандром. Холм, с которого открывался великолепный вид на пшеничные просторы Нив, назывался Румянкой за окраску, придаваемую ему одноименным цветком, пчелиный гул над холмом оповещал селян и прохожих о близости пасек Берсенева. У подножия Румянки даже стоял предостерегающий столб с характерными черными полосами по желтому полю - подарок начальника местной полиции, излеченного как-то Павлом Яковлевичем.
   Использовался и ельник, отделявший микрозаповедник от хуторов крещеных татар и мельницы. По примеру старых таежных бортников с реки Кеть, дедушка среди елей устроил медоносные "окна" из кипрея и дикой малины. В бомбидариях, особых теплицах, укрытых буйным ароматным разнотравьем донника, эспарцета, яснотки, перечной мяты, лимонной мелиссы и иссопа, Берсенев пытался одомашнивать опылителей-листорезов, ос, пчел-галиктов, андренов, мегахиллов.
  -- Воссоздание нектароносного ландшафта - важнейшая наша задача! - говорил дедушка Киру на прогулке, постукивая ради пущей убедительности по верхушкам трав. - Если в 1910 году в Костромской губернии, к примеру, собирали более 19 килограмм меда с рамочного улья, то сейчас едва ли половину этого! Но, Кир, арифметика не должна заслонять от вас истинную значимость нашего дела! А это воспитание посредством чистейшего ремесла, что схоже с созерцанием, медитацией, не даром я приплетал давеча дзэн! Пчеловод изначально неспособен на зло, нетерпимость, он - малый демиург!
  -- Совершено с вами согласен! - воскликнул Кир с горячностью, удивившей бы Майю. - Дерево является составной частью жизненной программы каждого человека, а воссоздание ландшафта, тем более нектароносного, достойно именоваться великим делом! А ваш чудесный мед? Разве он не доказательство существования райского сада? Суфии утверждают, что деревья джанна (рая) суть астральные отображения земных деревьев...
  -- Тогда праведников я уподоблю пчелиному племени, что живет купно, дружно, мирно! - подхватил Берсенев. - Всяк выполняет свои обязанности, согласует с совестью (насекомым ее заменяет инстинкт), а взамен получает тепло, пищу, семью, дом. Улей - не просто дощатый ящик, а единение совестливое и трудолюбивое! Без него и меда нет. Наши и европейские летописцы своды премудростей озаглавливали: "Пчела", улей соотносили с божественным устройством, Небесным Иерусалимом. И святой Бригитте Дева Мария прямо возгласила: "Я воистину была ульем, когда самая священная Пчела - Сын Божий - поселилась в моем чреве". Стало быть, сам Господь указывает нам на общину, как совершенную форму человекоустройства!
  -- Люди, Павел Яковлевич, не пчелы. Но ваша идея заставляет меня вспомнить одну мистическую поэму - "Мантик-аль-Тайр" (Беседа птиц) перса Фарид-ад-дина Аттара.
  -- Не слышал, признаюсь, о ней никогда. О чем же эта поэма?
  -- О поисках Божества, называемого Симург - Царь птиц. Птицы находят оброненное им чудесное перо и, вдохновленные высшей красотой, устремляются на поиски Симурга, обитающего на краю мира. После многих испытаний и потерь до дворца Симурга добираются самые лучшие, самые достойные... На вершине мировой горы Каф они осознают, что Симург - это они, каждая из них в отдельности и все они вместе.
  -- Ну что я вам говорил! Я о том же толкую!
   Однако Кир продолжал, не обращая внимание на восклицание, словно беседуя сам с собой:
  -- Да, люди не пчелы и не птицы. Они, хоть и тоже ищут Симурга, будут оглядываться в недоумении и на Каф-горе. Перо облик имеет различный: это и закат, и костер, и озеро, и спасение от смерти, и движения бизона и мамонта, и женщина, расчесывающая волосы... Ваш небесный улей, Павел Яковлевич, строится уже давно, но пока лишь во времени, а в пространстве явится еще не скоро.
  -- Вы меня смущаете, Кир! - засмеялся дедушка. - Я-то говорю скорее о земном, о том, как бы нам через меньшие эгоизм и разобщенность положить новые кирпичики в основание обетованного града. Я не идеализирую патриархальную старину, прежнюю общину, терпеть не могу нашего говоруна Свиридина. Нет, нет, поверьте, его лоск и позерство претят селянам, он совсем не хозяин в лучшем смысле этого слова, а смодулированный на компьютере буржуа с православным орнаментом!
   Павел Яковлевич помолчал, а затем добавил несколько застенчиво:
  -- Вам бы познакомиться с Климом Литовым, местные величают его Помещик Клим.
  -- А-а, марг-кок, - произнес Кир рассеянно на чужом языке. - Отец родной... Он, что же, и впрямь помещик?
  -- Нет, конечно! Он глава хозяйства, объединяющего ряд деревушек и хуторов Приенисенья, живет в собственном имении недалеко отсюда. Человек очень толковый, знающий, думающий. Нажил большие деньги, но покинул город, чтобы на практике воплотить идею о совершенной общине, как единении свободных, здоровых и состоятельных людей. Литов действует правильно - начинает с экономики, а целью имеет духовные сферы. Образно говоря, обретение вашего Симурга...
  -- А вы в его общине?
  -- Я пасечник, Кир. Пасечники всегда отшельники.
   Дедушка, невнятно ворча, уселся тяжело на скамью у молодого клена. Палочка под весом тела надломилась, и Киру пришлось подхватить Павла Яковлевича. Но было вообще странно, что Кир заметил беду своего спутника - Торев с какого-то момента утратил интерес к беседе, сделался рассеян настолько, что рассказывая о персидской поэме или реагируя на сообщение о Помещике Климе, иногда переходил на другие языки, хотя и поправлялся молниеносно, однако сосредоточен был на себе, прислушивался не к дедушкиному: "бу-бу", а к чьему-то отдаленному дыханию в саду около дома.
   Солнце парило. Гудение пчел и пение птиц сливалось в летнюю переливчатую лирику зноя. Дедушку разморило, он клевал носом. Кир же не сел рядом с ним, а спросил:
  -- Павел Яковлевич, не позволите ли мне отлучиться до вечера? Обещаю, что к откачке меда буду на месте.
   Берсенев встрепенулся, заохал возмущенно, привстал со скамьи.
  -- Дорогой мой, вы гость и вовсе не обязаны отпрашиваться у меня! Бога ради, идите, отдыхайте, развлекайтесь...
   Дедушка набрал воздуху в грудь, приготовился к длительной отповеди радушного хозяина, но Кир, нахмурившись, вдруг сорвался с места и побежал, что есть мочи.
   Он прорывался сквозь оплетающие ноги травы, в туче пыльцы перемахнул через ручей, подпрыгнув неестественно высоко и сорвав ветку липы, миновал ивовые заросли. Посторонний мог бы принять его за спасающегося от ярости пчел, но Кир бежал не так - он раскинул руки, а не отмахивался от нападения, бежал скачками, почти прыжками, даром что под ним была неровная поверхность, он смотрел вверх, а не вперед, кажется, что и глаза у него были закрыты, а рот приоткрыт и шептал какие-то диковинные слова.
   Обогнув столярную мастерскую, Кир ворвался в сад и упал под деревьями, чтобы отдышаться, лицом вниз, обрушивая на суетящихся насекомых волны едкого в горле жара, постепенно стихавшего. Пот градом катился по лбу, спине, и Кир наслаждался прохладной нежностью ковра-мокреца, его частыми зелеными пятнышками. Затем Кир поднялся и приблизился к Майе. Она лежала в гамаке, натянутом меж беленых стволов яблонь. Майя спала. На ней были вельветовые шорты. Растянутая у ворот майка обнажила плечо и бретельку лифчика. Темные длинные свои волосы Майя собрала в два хвоста и стала похожа на китаянку. В волосах у нее запуталась пчела - копошилась, вытягивая золотистые лапки с дымчато-коричневыми обножками - налипшими комочками пыльцы. "От дремы" - определил Кир и освободил пчелу. В благодарность она ужалила его, отчего Кир не вскрикнул, но издал короткий нервный смешок и торопливо подавил его, испугавшись, что Майя проснется.
   Чуть раньше она, покачиваясь в гамаке, читала и, разумеется, заснула. Указательным пальцем она заложила нужную страницу учебника, сон крепчал, и Майя выронила книгу, которая падала медленно-медленно, так что Кир успел краем зрения заметить это и спокойным движением подхватить ее. Для того, наверное, столь быстро бежал.
   Он отставил книгу и опять посмотрел на Майю. Стоял и просто смотрел на нее. Он обнаружил, что на носу и у нижних век Майи проступают веснушки, ресницы вздрагивают, а колени отливают медом в тени деревьев. Его ноготь вонзился в виноградоподобную кисть цветов сорванной ветки липы, и на стебле появились капли сока...
  -- Кир! - протянула Майя, щурясь и сонно улыбаясь. - Немудрено, что я проснулась! Почему ты на меня так смотришь?
  -- Соскучился по тебе, - признался Кир.
  -- Только поэтому?
  -- А еще пришел сказать, что завтра мы едем к Помещику Климу, это друг твоего дедушки.
  -- Разбуди меня, когда упакуешь чемоданы... - мило прошлепала она спекшимися губами, поправила смущенно ворот футболки и, свернувшись калачиком, снова заснула.
   В ночь перед отъездом Майя, мучимая бессонницей, зашла в кабинет к дедушке. Павел Яковлевич по обыкновению допоздна изучал сочинения Чаянова и Прокоповича. В кабинете работал кондиционер. Берсенев кутался в плед, а за окном стрекотали сверчки и духота застывала в складках штор с этрусским орнаментом.
   Своеобразная атмосфера.
   Майя обняла и поцеловала деда.
  -- Ну-ну, прощаться будем завтра! - сказал растроганный Берсенев.
  -- Гостила-гостила у тебя, а только сейчас удосужилась спросить: "Как живешь, дедушка?"
  -- Хорошо, Майя, хорошо!
  -- Знаешь, в детстве мне до слез было жалко покидать тебя, но недавно я поняла, что жалела себя, потому что уезжала из деревни, как правило, в конце лета, когда надо было возвращаться в школу. Я плакала по счастливой загорелой девочке, бросала ее тут, а за тебя по-настоящему не беспокоилась...
  -- Милая моя, спасибо тебе, конечно, но я достаточно взрослый человек! - рассмеялся Павел Яковлевич.
  -- Я забираю ту девочку, - задумчиво произнесла Майя, обнимая деда. - И тревожиться буду о тебе.
  -- Расставания еще будут, Майя. Ты, главное, не расстраивайся понапрасну. Жизнь - это вечное движение, поиск! Что ты ищешь - вот вопрос.
  -- Я рассказываю Киру о нашем крае, показываю его. Что же касается цели, то о ней заботится он.
  -- Но я о жизни говорю, не о поездке.
  -- Одно другому не мешает, они друг друга дополняют, - ответила Майя невольно в рифму.
  -- А Кир? Ты доверишься ему или высадишь на обочине?
  -- Жизнь покажет, дедушка.
  
   * * * * *
  
   Район Приенисенья раскинулся вдоль левого берега великой сибирской реки - низкого, так называемого "навалочного", равнинного, в отличие от высокого и каменистого правого. Он простирался к югу от Усть-Ключа, к востоку от нив, к западу от Енисея. Местность эта довольно сильно заболоченная. Пойма не позволяет приставать кораблям, идущим вверх по течению - до Красноярска, и вниз - к степям Хакасии, поэтому жителям района приходится садиться на борт в Хинде или Брегове. Немногочисленные пристани для катеров часто затапливает. Затонула даже чудесная яхта Помещика Клима, получив смертельную пробоину, напоровшись на затопленное дерево, и Литов отказался от привычек несвойственных российским землевладельцам. Впрочем, от другой заморской привычки он отказываться не собирался.
   Это была его заветная мечта.
   Он всегда хотел заниматься сельским трудом. Ценой усилий неимоверных, но тактичных заслужил свое нынешнее прозвище, на песчаной гриве выстроил дом с портиком и мезонином, гончими в столовой, музицированием для соседей по выходным и большим подворьем вплоть до коптильни - целое имение, известное среди местных жителей как Маутнюрм. Давным-давно Клим говорил университетским товарищам: "Наша беда в том, что красота родной земли и комфорт, вселяющий силу и уверенность, отделены друг от друга пропастью нашей же евразийской двойственности! Даже когда мы осмелились, наконец, зажить в деревне, не оглядываясь на печку, мороз и слякоть, то непременно окружаем тот же бассейн английской лужайкой и пляжными зонтиками, то есть атрибутами иной чуждой культуры! Купаемся в бассейне, а за душевным равновесием бегаем в лес обнимать березы! Не правильнее ли решиться на бассейн под березами?" Так вопрошал Клим товарищей, и те отвечали, что образ его весьма выразителен, а он сердился и кричал, что, ага, опять они попались в вечную ловушку русского менталитета, а он, дескать, стремится не к образу, а к вещественности.
   Спустя годы Литов приехал в Сибирь и среди заболоченного ландшафта набрел на совершенно волшебную березовую рощу. "Я дома", - подумал Клим, и уже через год спустился по никелированной лесенке в бассейн под березами. Рабочие постарались - вырубка тут была сведена к минимуму, и деревья подступали к самым краям бассейна, а на дальней, противоположной от лесенки стороне окунали, когда поднимались ветер и шелест, свои ветви в купель, что отражала и небо, и высокие кроны. От веток по изумрудной глади плыли там обрывки паутинок, сережки берез и их банные листочки. Клим добро это не вылавливал, убирал, если только бассейн слишком засорялся. С огорчением выуживал иногда трупики утонувших мелких животных. Ему не нужны были здесь ни баня, ни шашлыки, ни иные атрибуты привычного досуга. "Облицовочная плитка должна обрываться в траву и мхи строгой прямой линией, - думал он в прохладной воде. - И рядом не должно быть места ничему лишнему!"
   Первоначально у бассейна постоянно дежурил селькуп Пайдугин, бродяга и батрак, перебивающийся мелкой поденной работой в местных хозяйствах. Но по прошествии нескольких дней Пайдугин сбежал с новой службы, и в деревенских трактирах рассказывал:
  -- Нехорошее место, плохая работа! Ночью из дерева Человек выходил - молчит, страшный! Купальню меряет, фыркает, из воловьего рога кровь пил. Прилетала Хосядам-Кажар, смеялась надо мной, говорила: "Зачем, Пайдугин, за березой прячешься? Беги-ка отсюда, не мешай мойе из воды горшки лепить!" Я отвечаю: "Не уйду, Пайдугин работу свою любит. Вы пошли прочь!" Хосядам-Кажар смеется: "Ой-о, Пайдугин, смотри - у тебя на голове поганки выросли!" Я схватился за голову, ой-о - вправду поганки выросли! Мойе подошел, меня подмышку схватил, по ветвям поскакал, отнес в Пайка и сказал: "Ты, Пайдугин, не бойся, Клим мои корни лизал, в купальне тонул, а я его спас. Тебе тут делать нечего, иди-ка в другие села работать!" Поганки сорвал, суп из них сварил, я съел - теперь хворей не знаю, но, однако, луны боюсь - лунная мурия может за волосы к серпу подвесить...
   Клим свихнувшегося селькупа не преследовал, наоборот, история Пайдугина придавала статусу новоиспеченного Помещика мистический ореол в духе фантазий Баратынского или Мельгунова. Но вызвал Килтыроя Шамагирова, своего управляющего, друга детства Майи, и спросил:
  -- Что это за мойе?
   Килтырою, конечно, была известна легенда о Кайгусе, но он заверил Литова:
  -- Я выясню, хозяин.
   В тот же день на закате Помещик Клим отправился с полотенцем через плечо в березовую рощу и у бассейна застал Килтыроя в зимнем стеганом халате и даже на лыжах. Он пританцовывал неуклюже и нараспев выкрикивал по-эвенкски и по-русски:
  -- У нас отца-матери нет, мы сироты!.. Ты тихонько ходи... Амикана люблю! Дальше иди... Как не стыдно стращать!..
  -- Ты что делаешь, Килтырой? - спросил изумленный Клим.
   Управляющий охнул, смешался, пробормотал завершающее обряд заклинание, снял лыжи (Литов все это время ругался и требовал: "Какого черта?") и лишь тогда ответил хозяину. Говорили они долго. Килтырой поведал Климу о целой эвенкской космогонии, где медведь под разными именами - Амикан, Кути, Абай, Нянгняко, Манги, Нгамонди - занимает одно из важнейших мест.
  -- Под этими именами мойе является в своем медвежьем облике. А есть еще Агды, когда от медведя Кайгус оставляет при себе только голову, но лицо меняет, как ему вздумается, тело имеет человеческое, за спиной у него птичьи крылья. Полет Агды - гром, глаза его - молнии, танец - огонь! Он появляется с дождем. Орочи прозвали его Агды. Он помогает шаманам, я сам из шаманского рода!
  -- И ты видел Агды-Кайгуса?
  -- Нет, но дед видел больше ста лет назад. У Подкаменной Тунгуски.
  -- А-а, так ты о метеорите!
  -- Это вы думаете, что там был метеорит, хотя ничего там не нашли. Только обугленные деревья...
  -- Ну ладно, ученые, значит, ошибаются. А где же живет этот Кайгус?
  -- На Верхней земле - Угу-Буга, в звездном чуме. Он наш прародитель, Клим, он космический охотник Манги (Майн), следы его лыж - это Млечный путь. Среди звезд и мрака Манги гонится за космическим лосем Хэглэн, настигает и убивает его, тем кладет начало нашему миру. На Средней земле - Дулин-Буга - где живем мы, люди, медведь - самое священное животное, он наша искупительная жертва! На празднике Асман никто и никогда не подает гостям медвежью голову пастью вперед, а древко пики, которой убили зверя, непременно закапывают, ибо Кайгус - владыка и Нижней земли - Эргу-Буга. Там в железных чумах без дверей - ампар - живут людоеды-вэрсэ и красавица на полумесяце. Земли Булдяр и Долбор - сумеречные миры мурий Кайгуса. А около его звездного чума стоят чумы Чолпон - Венеры, Эвлэн - Большой Медведицы, Бега - Луны, Улгэр, других планет и созвездий. Жители всех земель общаются друг с другом через врата между мирами - солкит. Искусным пением и чарующей музыкой можно вызвать крылатого оленя мана или коня санагоса, они отвезут тебя, куда пожелаешь. Но к женщинам прилетает не олень или конь, а птица кидак. Старики говорили, что когда Чолпон, Эвлэн, Бега и Улгэр соединялись в музыке небесных сфер, мойе распахивал солкит настежь, и обитатели земель вершили священные браки...
  
   []
  
   Килтырой замолчал, вглядываясь в звездное небо, появившееся среди березовых крон над бассейном. Сгущались сумерки, закат уже не слепил - тихо прощался, и Килтырой в своей старинной одежде оборачивался туманной фигурой из свиты Манги.
  -- А лыжи зачем? - спросил Клим.
  -- Того требует обряд. Во время пения я отряхиваю лыжи - это знак обнаружения берлоги.
   Литов разрешил Килтырою завершить обряд, но для себя лишний раз убедился, что не терпит возле бассейна под березами никакой компании.
  -- Больше не шамань, - сказал Помещик Клим управляющему, а сам подумал, усмехаясь: "Еще спугнет мне санагоса!"
   Неожиданным, красивым, но и странным зрелищем представлялся этот бассейн под березами, и грузный человек по пояс в нем, старательно наигрывающий на владимирском пастушьем рожке. Воды и березы преломляли надвое его самого и его заветную мечту.
   А между тем успехов он достиг похвальных и показательных. Возглавляемое Помещиком Климом хозяйство сделало ставку на национальные сибирские продукты, дары дикой природы, спасавшие в лихие годы от голода, а в нынешнюю эпоху всеобщего изобилия вкус к этим продуктам неожиданно вернулся вместе с интересом к наследию прошлого. Справедливости ради, надо сказать, что к квасному патриотизму в Приенисенье относились, как подобает - мерили звонкой монетой, а настаивали на болотных водах, подзолистой таежной почве и крупнозернистом песке песчаных грив. Компаньоны Клима взяли на заметку и в оборот всякое болотце, пригодное к хозяйственному использованию - моховую галью, травяную поньжу, торфяной рям. Разбивали на них ягодные плантации, перебрасывая через них мостки для радиоуправляемой сельхозтехники и с датчиками, что всю ночь перемигивались с призрачными огоньками у трясин и привечали путников и влюбленных в поздние часы, отмеряя пути-тропки, уходящие в болотный туман и будущее.
   Здесь собирали землянику, голубику, бруснику, жимолость, боярку, моховку, тараножку, клюкву, морошку, чернику, костянику, княженику и продавали в свежем, толченом, мороженом и сушеном виде. Из ягод черемухи, перемолотых с косточками, пекли пряники-корсуны. Ревень мешали с голубикой, финиками и изюмом в фирменное ассорти, клали в компот и пирожки. Из кедровых орехов давили масло и цедили молоко. Подорожник солили впрок, а из одуванчиков кипятком удаляли горечь и варили супы. Сдирали с берез чагу для газированной воды и чая. Лук-черемшу отправляли в городские рестораны и супермаркеты, чтобы потом его клали в салаты и пельмени. Чеснок заменили мангиром, ели кашу из колокольчиков, пекли хлеб из корней камыша. Поставляли на рынок таежные пряности - тысячелистник, пижму, сердечник, полынь, аир. Молодые побеги иван-чая употребляли как овощи, семена его шли на постное масло, листья на копорский чай, что усыпляет мгновенно. Производили и сибирский чай из сухого, побитого морозами и дождями бадана. Лопух варили в повидло и обращали в муку. Корни саранки - в кисель и пироги. Черноголовник и хлебницу - в пудинги с подливкой из щавеля, гусиной пажити и укропа. Хуторяне-скотоводы с Дубчеса обычно покупали у Клима бочки с рассолом, настоянном на полыни, гадючьем луке, доннике, а взамен поставляли мясо, копченное в дыму ольховых веток и дубового прелого листа.
   Дороги в Приенисенье были проложены по насыпным дамбам - из окна Майя смотрела на бескрайние пространства плавающей в воде клюквы, похожей на красную икру, будто всплыло потомство какой-нибудь гигантской доисторической рыбы, вросшей в болотистое дно. Клюкву сбивали водными струями, и специальные механизмы гнали ее к транспортерам, опутанным плеском и ниспадающими серебристыми нитями-каплями. Сокращая путь к дому Помещика Клима (дедушка предупредил его о приезде гостей), Кир свернул с главной дороги на внутреннюю, используемую, в основном, только спецтехникой, где собирающие ягоды механизмы по пути забили радиатор автомобиля Кира болотным сором и несчастными водомерками, выброшенными из родной стихии лентой транспортера.
  -- Мы это уладим, - сказал Клим и приказал своим механикам прочистить машину.
   Майе не понравился Литов. Был он тучен, но подвижен, а внешность имел той несколько приторно-сладкой привлекательности, которую лепит через поколение смешение славянской и южной крови. Впрочем, большее внимание она сразу уделила Килтырою, которого, конечно, узнала - тот вместе с хозяином вышел навстречу гостям. Засыпала его вопросами, взяла под руку, оставив Кира у ворот аллеи из голубых елей обсуждать с Литовым вопросы цветения вод на плантациях брусники.
  -- Не поможете справиться с этой напастью? - спрашивал Помещик Клим.
  -- Понюхаем, из бокалов выпьем, - ответил не вполне ясно Кир.
   С собой он прихватил чемоданчик, звякнувший скальпелями о химическую посуду.
  -- Кто он тебе? - спросил Килтырой. Они остановились у портика дома, поджидая отставших Кира и Клима. - Жених? Муж?
   Майя с любопытством воззрилась на Шамагирова. Они не виделись почти десять лет, встретились минут пятнадцать назад, а Килтырой уже задает такие вопросы! Роста он высокого для своей национальности, говорит правильно, лицо у него плоское и широкое, с висячими монгольскими усами и пушком вместо бороды - светлыми, что необычно при волосах иссиня-черных и жестких. "К тому же пробился в управляющие, - подумала, улыбаясь, Майя. - Наверняка, завидный жених у местных красавиц!"
  -- Кто мне Кир... - ответила она, наконец. - Он мой приз, подарок, выигрыш и проигрыш.
   Килтырой, посвистев многозначительно, возразил:
  -- Он хочет тебя, Майя. Он не наступает на твою тень и защищает от остальных даже взглядом - он тебя хочет.
   Майя развеселилась и спросила:
  -- А что скажешь про меня? Я его хочу?
   Килтырой потупился и пробурчал:
  -- Не знаю. Женщин через солкит проносит птица, я вас никогда не понимал.
   Майя тоже ничего не поняла, но с манерой Килтыроя выражать свои мысли посредством мифологических образов была знакома. Тем не менее, над его словами глубоко задумалась. После прогулки по Маутнюрм, ужина и милой беседы у камина, она поднялась в свою комнату и уже готовилась принять душ, как услышала стук в дверь и голос Кира:
  -- Ты здесь? Извини за беспокойство, но я забыл на полке свою туалетную воду. Если тебе не трудно, передай, пожалуйста...
   Она обмерла, сердце вдруг бешено заколотилось где-то у горла от внезапно возникшего решения. Секунду только Майя колебалась, затем высвободилась из рукавов пушистого белого халата, скинула ночную сорочку, стянула трусики. Шагнула к двери, взялась за ручку, опомнилась, бросилась к полке, нашарила, опрокидывая бутыльки, туалетную воду, метнулась обратно и распахнула дверь.
  -- Твой? - спросила Майя на удивление ровно, громко и внятно.
   Кир молчал.
   Она ведь не только спросила его, но и толкнула в лицо краской смущения, паром ванной, облаком собственного тела. Кир не видел наготу девушки, скорее вдохнул ее. Она же, напуганная, взволнованная, возбужденная собственной смелостью, цеплялась за невидимую линию порога, полная решимости спасаться бегством, вопить, визжать, запираться на любой замок, если Кир сделает хотя бы шаг, просто пошевелится. А у самой по коленям поднималась изморозь, но и, не сходя с места, Майя окутала Кира собой, приковала к губам, заворожила бледным следом от ремешков сандалий на загоревших уже щиколотках. Стягивая через голову сорочку, она взлохматила волосы в забавный хохолок - она дрожит, зрачки расширены, у ключиц блестит пот. Да, она прекрасна.
   Он взял флакон с туалетной водой.
   Медленно и осторожно Майя закрыла дверь. А Кир, сжимая флакон, направился не к себе, но вон из дома. Минуя ступени портика, он бормотал что-то.
   Ярко светила луна, а Килтырой таился в тени колонны, покуривая. Его едва не задели осколки и брызги разбитого Киром о мраморную статую флакона с туалетной водой. Аромат захлестнул Килтыроя, заставив вздрогнуть и наморщить нос.
  -- Глупость! - фыркнул Кир. - Вот глупость!.. Давно надо было его разбить!
   Пятно на мраморной копии "Зимы" Фальконе приобрело очертания запутавшейся в складках одежды бабочки. Кир омылся лунным светом, будто потанцевал, и кинулся прямо сквозь ветви голубых елей. Не раздумывая, Килтырой, крадучась, последовал за его колючим шорохом. Он догнал Кира уже в лесу, на склоне песчаного пологого хребта-гривы, где росли бледные лиственницы, древний плаун и цвел темно-розовый рододендрон. Там Кир внезапно лег навзничь и лежал долго-долго, забирая горсти земли, травы и цветов. Перевернулся проворно и не отрывал лица от захваченных жадно комьев. Килтырой подумал было: "Лунатик? Припадочный?", но Кир скорее наслаждался, чем бился в судорогах.
   Килтырой рассказал об этом Майе - без комментариев, но с о многом говорящей невозмутимой нарочито миной. И она тогда объяснила другу детства с чувством превосходства:
  -- Он уже признавался мне, что собирается вдохнуть и помять угодья Помещика Клима!
   Но Майя была и задумчива.
   После она достала из дорожной сумки свой лимонного цвета купальник, который не предполагала трогать, по крайней мере, до прибытия на берега курортного озера Уйлагыл. Но Помещик Клим проникся к гостям столь большим расположением, что пригласил их искупаться в бассейне под березами. Кир покорил рачительного хозяина мастерством, с каким очистил заросшие ряской плантации - без помощников, лишь с помощью одного из своих загадочных химических реактивов. Даже обуви при этом не замочил. Клим его зауважал, а Майе просто желал сделать приятное.
  -- Ваш бассейн, - промурлыкал Кир, с нескрываемым удовольствием колыхаясь на поверхности воды, - ваш бассейн - это нечто гениальное!
  -- А вам нравится, Майя Михайловна? - обратился довольный похвалой Клим к девушке.
  -- Очень! - отозвалась Майя откуда-то из-за кудрявого занавеса окунаемых в воду ветвей. Прячась от мужчин, она поправляла купальник.
  -- Вы сами это придумали? - спросила она, откидывая ветви, будто свои волосы, и выплывая на середину бассейна.
  -- Конечно! Жена моя - она сейчас в Италии - сразу восстала против этой идеи и ни разу не наведывалась сюда. Да я ее и не пущу! Друзья высмеивали меня, соседи полагают за сумасброда, чудака... А бассейн мой - весьма тонкая вещь!
   Кир кивал и из-под полуприкрытых век наблюдал за Майей.
  -- Страх и красота! - продолжал Помещик Клим и гнал от себя крутящийся банный листок. - Мой бассейн здесь, в лесу - есть воплощение страха и красоты. Они родятся часто в союзе, если привнести роскошь и комфорт в дикую природу. Вроде ты победил, но к таким победам привыкать и трудно, и опасно. Все время будешь настороже, когда, к примеру, в суровом ельнике пьешь шампанское и лопаешь устриц... Вкус ли пропадает или неузнаваемо меняется, за тобой следят, дивятся на твое самоуправство... Ох, господа хорошие, как трудно выдержать испытание страхом и красотой! Мне чудно, страшно, я начинаю подозревать, что бассейн - это солкит, отверстие, врата в иные миры, которые открываются в час наибольшего моего расслабления. Купальня тогда превращается в океан!
   Он вздохнул и потер переносицу.
   По лесу гуляли знойные блики, солнечными зайчиками резвились в волнении воды. На край бассейна явился ежик, деловито затопал по мокрой плитке. Майя змейкой скользнула к нему, но ежик успел улепетнуть в чащу.
   Литов, робея, показал гостям владимирский пастуший рожок и исполнил несколько прелестных патриархальных мелодий, навевавших мысли о молочных туманах над рязанскими лугами, горячем каравае и тихих селах. Кир с Майей наградили его искренними аплодисментами, и Майя капризно заявила, что не прочь научиться тоже "дудеть" на рожке. Она надеялась, что Клим немедленно вызовется помочь, однако вместо этого Литов признался гостям в следующем:
  -- Почему-то мне кажется, что когда я играю на рожке, страх отступает, а красота возобладает. И мне уже нечего бояться. Пусть хоть целая орда страшилищ-мурий пожалует из дерев!
  -- О чем это вы? - спросил Кир.
  -- Прелюбопытнейший казус случился со мной недавно. Примерно месяц назад в ответ на мелодии моего рожка из леса стал доноситься странный вибрирующий звук, в повторении которого можно было проследить ритмический рисунок моих мелодий. Лес вторил, подпевал рожку! Однажды я не выдержал и пошел на этот таинственный звук... Он привел меня на поляну, где у пня с длинной сухой щепой сидел здоровенный медведь. Лапой он оттягивал щепу, каждый раз на разное расстояние, а после отпускал ее, явно наслаждаясь возникавшей музыкой. Пусть дикой, странной, но музыкой! Разумеется, около медведя я не посмел подыгрывать ему на рожке. Зверь был недоволен, ворчал, прислушиваясь. Не дождавшись звуков рожка, он убрался восвояси...
  -- Действительно любопытный случай, - заметил Кир. - И вполне правдоподобный. В анималистической литературе он описан.
  -- Погодите, у этой истории есть продолжение! Я записал упражнения медведя и отослал запись в одну городскую телерадиокомпанию. Была у них передача о повадках животных, они использовали мою запись, все вроде бы хорошо, но спустя какое-то время я оказался в Усть-Ключе и посетил театр, а именно постановку "Вишневого сада". Каково же было мое удивление, когда во время спектакля раздался тот знакомый мне вибрирующий звук, извлеченный медведем из сухого пня!
  -- Тот, что обозначен в ремарках как звук лопнувшей струны? - спросила Майя.
  -- Именно! Режиссер спектакля выловил его из передачи, буквально влюбился в него, закричал, что вот, мол, оно самое, настоящее! Выпросил запись у редакции и использовал в спектакле. Руку мне потом жал, благодарил!
  -- Хм, занятно, - сказал Кир сквозь дрему.
  -- Говорил, стервец, что хотел в постановке задействовать не только звук, но и образ самого медведя! Болтал что-то там о традициях русского скоморошества, комедийном эффекте... Кстати! Никогда не понимал, почему "Вишневый сад" называют комедией!
  -- Трудный вопрос, - сказала Майя.
  -- Чехов пытался дружить со временем как вселенской категорией, - подал голос Кир. - То есть обладать привилегией смеяться над настоящим, жевать прошлое, любоваться будущим. Задача трудная, Майя права...Я бы познакомился с вашим знакомым режиссером. Кто он?
  -- Ах, убей Бог, не помню! - отмахнулся Помещик Клим. - Он меня совсем с толку сбил. Из театра, помню, пошел я в ресторан "Сибирский казак", что на проспекте Пенды, меня усадили около ужасного медвежьего чучела, а оно возьми да и упади на стол! Я чуть в обморок не свалился!
   Майя от Килтыроя знала о происшествии с Пайдугиным, поэтому с живым интересом следила за реакцией Клима. Но тот ни словом не обмолвился явно ни о мойе, ни о древних легендах. Просто уставился на гостей с блуждающей улыбкой и спросил:
  -- По вашему мнению, кто я? Невротик, чудак пропащий? Приказал челяди погонять зверье в округе, всех вроде распугали. А звук-то... - Помещик Клим зашептал, - звук-то на рожок по-прежнему откликается! И откуда идет, не определишь - отовсюду! Это сегодня он молчит, затаился, перед вами, должно быть стесняется...
  -- Не обращайте внимания, - посоветовал Кир. - Лучше совершенствуйте свое прекрасное искусство - игру на рожке, и вы превозможете страх.
  -- И не гоняйтесь за тем, кто играет в лесу, - присоединилась Майя. - Послушайте его мелодии и запишите ноты.
   Откуда ей пришло это на ум? Да ниоткуда, само попросилось на язык. "Ну и комедия!" - подумала Майя.
  
   * * * * *
  
   Они отправились на север, к озерам.
   Хотя путь и пролегал мимо Усть-Ключа, в сам город Кир и Майя не заезжали. Проехали недалеко от него, у Морошей, где находился усть-ключевской аэропорт. Тут можно было полюбоваться облаками самых дивных форм и расцветок, потрясающими восходами и закатами - стартующие в верхние слои стратосферы трансконтинентальные авиалайнеры, совершая почти космические прыжки, небо над Морошами преображали в пейзаж неведомой планеты. Облака превращались в пурпурные скалы и синие каньоны, аквамариновые моря, дворцы из набухших туч, пирамиды зелени, витые арки охры и гребни воздушных коралловых риф. Корпуса кораблей - их жар, мощь, хвосты пламени и марево топливных выбросов - были кистями, иглами, огненными обитателями этой призрачной фантастической страны, которая меняла формы под воздействием ветра, электрических разрядов, полетов и маневров авиалайнеров.
   Краем уха и зрения Кир и Майя уловили Усть-Ключ на горизонте, пересекли Вортолнут по загородному, Николевскому, мосту. Постепенно исчезли и особняки за кованными черными решетками с золоченными остриями, обычные коттеджи, придорожные кафе - Кир свернул на какую-то второстепенную дорогу, надеясь сократить путь. Автомобильный поток здесь сменили буйство, краски, сырость тайги, под колесами автомобиля затрещали желтые сосновые иголки, стало по-лесному пестро-сумрачно, на последнем рекламном щите сидела и умывалась белка. Между густо населенным подле устья левым берегом Вортолнут и озерами Уйлагыл и Холой на севере пролегала тайга, поросшая кровавым и седым мхом - вечно молодая, жадная, ползучая, неуничтожимая, дикая и в истреблении, и в смерти, любви, возрождении, росте. Селения, в отличие от юга, встречались тут редко.
   Лишь через двадцать километров Кир остановился у маленькой безымянной деревушки. Ее немногочисленное и мало склонное к общению население, архаические поленицы дров, буйство крапивы на пустырях, потемневшие от дождей и снега дома и хозяйственные постройки, ленивая кошка на сломанной косилке и пустой трактир, где болтливее всех был телевизор, а расстягаи в дряхлой микроволновой печи прогревались только снаружи, но не изнутри - вся эта обстановка ввергла Майю в уныние. Контраст с уютом Червленого Улуса был разительный. Кир же, наоборот, был почему-то доволен, никуда не торопился, выпил две громадные кружки чая, почитал блеклые журналы годичной давности, обошел пыльный двор за трактиром, сунул нос буквально в каждую дыру.
   Майя злилась и требовала тотчас отправляться в путь.
  -- А мне часто приходилось бывать в таких затерянных деревушках, - признался Кир. - Тишь, тоска, но подойдет вдруг добрый селянин, потянет за рукав и покажет за огородами и сараями восьмое и тысячное забытое чудо света - к примеру, дерево, будто сошедшее с полотна Курбе.
  -- Что-то здесь нас никто не тянет за рукав! - отвечала сердитая Майя, выбивая пыль из джинсов.
   Кир улыбнулся и взял ее за руку.
  -- Пойдем!
   Они обошли трактир, дом и два дома, колодец под резным коньком и очутились в крохотном леске, разделявшем деревеньку и картофельное поле с ветряком посередине. Траву в леске подстригли челюсти коз, кора тополей уподобилась коре восточных платанов - была пятнистой от солнца, в ветвях висело разоренное воронье гнездо, вольно паслись гуси.
  -- Оглянись! - воскликнул Кир и, не дожидаясь ее, крутанулся вокруг своей оси. - Майя, в этот лесок ты попала совершенно случайно, ты вряд ли когда-нибудь вернешься сюда, тебя здесь не должно быть!
  -- А ты здесь уже, значит, бывал? - хмыкнула Майя.
  -- Конечно! - то ли всерьез, то ли с иронией отозвался Кир. - Тут уж я все камешки перевернул, во рту обкатал и оболтал, целые поэмы или "филиппики" мог бы с ними выдать на овации, словил весь пух, гусей сгрыз до косточек!
  -- Что-что? - засмеялась Майя.
  -- Ты чувствуешь? - продолжал, как ни в чем не бывало, Кир. - Потерянные и затаившиеся чудеса приветствуют тебя, спешат раскрыть объятия и пройти перед тобой тихим парадом...
   Он присел, постучал по крапчатому камешку, заставил и Майю опуститься на колкую ворсистую траву.
  -- Обрати внимание на этот обыкновенный, втоптанный копытцами коз в землю камешек. В нем, возможно, скрывается "куриный бог". Кажется, с чего бы снисходить до него - вероятность ничтожно малая, но при этом красота почти божественная! Чувствуешь?
   Глаза Кира лихорадочно и радостно блеснули. Он добавил почти шепотом:
  -- Так, Майя, обретается могущество почти сверхъестественное!
  -- Я тебя не понимаю! - вздохнула Майя. - Теперь-то мы можем ехать или нет?
   За деревней выбранная дорога совсем испортилась, превратившись в две колеи с ухабинами, лужами, полными ряски и лягушек, выпрыгивавшими из-под самых колес. Кир несколько раз поворачивал туда, где, казалось бы, дорога была лучше, но вскоре стало окончательно ясно, что они заблудились. Наконец, Кир остановился - путь преграждал бурелом. Лапчатые ветки лиственниц еще раз хлестнули по ветровому стеклу и замерли. В открытый люк слетела паутинка и повисла на краю. Две черные неказистые бабочки облюбовали наружное зеркало.
   Кир решил пройти вперед пешком, чтобы выведать направление. Майя некоторое время его ждала, потом, устав от сидения в машине, вышла. Шагнула за пределы грязной дороги в рой пыльцы и бестолковых мошек летнего полдня. Побродила немного и устроилась на мягком, трухлявом, сыром даже в зной бревне. Но когда шея Майи покраснела от солнца, а темные волосы грозили чуть ли не задымиться, она, прежде полусонная, вскочила, словно кем-то или чем-то разбуженная.
   Сколько прошло времени? Непонятно. Солнце парило так же, как в полдень. А часы остановились. И телефоны не действовали - сплошные помехи. Странно.
   И Кира все еще нет. Майя посигналила ему из машины, а потом отправилась за ним следом. Заблудиться не боялась, держа в уме, где оставила машину. Вскоре она услышала голоса. Ускорила шаг и выступила из зарослей крушины прямо к группе из трех человек в оранжевых комбинезонах с нашивками "Дорожное строительство". Изможденные до крайней степени, рабочие допивали холодный чай из термоса - видать, остатки драгоценной влаги, спорили зло и устало, трясли чертежами. Появление Майи рабочих поразило необычайно, они умолкли, поперхнувшись, остолбенели, насторожились. Старший в группе даже потянулся к пистолету, висевшему на поясе. Намерение его испугало Майю, она прижалась спиной к крушине, готовая спасаться бегством.
  -- Вы кто? - спросила она резко.
  -- Мы? По-моему, кто мы - ясно, - усмехнулся старший. - Это вы кто?
  -- А разве по мне не видно? - парировала Майя.
  -- Красавица! - прищелкнул языком один из рабочих.
  -- Она Миснэ, - обречено произнес другой. - У нее совиные очи!
   Майя была слишком растеряна и утомлена, чтобы отреагировать должным образом на эти неуместные и малопонятные комплименты. Однако рабочие переглянулись с самым серьезным видом и помрачнели.
  -- Милая девушка, - начал старший, - не будете ли вы добры вывести нас к какому-нибудь селению или хотя бы дороге? Мы заблудились...
   Майя рассмеялась.
  -- Вы обращаетесь не к тому человеку.
  -- Что я вам говорил? - молвил третий рабочий, наградивший Майю чудным именем.
  -- То есть вы отказываетесь нам помочь? - спросил с нарастающей угрозой старший.
  -- Да если бы даже я и хотела... - пустилась Майя в ненужные оправдания. Ненужные и запоздалые, потому что старший рабочий вдруг выхватил пистолет и приставил ко лбу девушки.
  -- А ну довольно издеваться! - заорал он. - Говори, чертовка, как нам выбраться отсюда? Я не посмотрю, что ты бессмертная, мигом наделаю дырок в черепе! Отвечай, проклятая мурия, отвечай мне, демон!!!
  -- Кир! - завизжала в страхе Майя.
   Грянул ли выстрел? Или это была вспышка на солнце? Молния без дождя?
   Вокруг потемнело от загадочного всполоха.
   Трое рабочих повалились на колени. Старший выл - пистолет расплавленным металлом тек ему в рукав. Чертежи горели. Из термоса ползли членистоногие гады. И кроны деревьев заметались в неистовстве.
   Цепляясь за Майю, рабочие слезно молили ее о снисхождении, ползали на коленях и кричали ей:
  -- Пощади, пощади, владычица! Вразуми нас, божественная, не затвори в лесу! О-о, ты, совоокая, дивно блистающая!.. Напои нас молоком, вложи в уста мед, убаюкай, пригрей нас, дева!..
   Они обезумели, конечно.
  -- Поздно! О-о, нет, поздно! - простонал третий рабочий, а двое его товарищей издали крик, полный отчаянья.
   Картина леса за ними исказилась. Подобно стремительному горному потоку, из чащи вытекло нечто с расплывчатыми дрожащими очертаниями, искажающее попадающие в него предметы. Оно иссторгало страшный свист и грохот, воззвания духовых труб и пение хора. С чавкающим и булькающим звуком поток проглотил рабочих - переворачиваясь и кружась, они исчезли в его глотке. Майя видела их какое-то мгновение - конечности вывернуты, волосы поседели, еще не старые лица внезапно прочертили морщины.
   Не дожидаясь, когда поток приблизится к ней, Майя бросилась в лес. Бежала едва ли не по верхушкам цветов, раздирая заросли. Конечно, она давно уже забыла, где оставила машину Кира. Поэтому выбежала к совсем незнакомому месту. Более всего оно напомнило театральные подмостки - вот только вместо сцены было пшеничное поле, а роль распахнутого занавеса исполняли несколько высоких деревьев по краям, образовавших прогалину. После недавнего грохота тут было неестественно тихо. В злаках пробегала мышь, шуршала и роняла с колосьев капли уцелевшей росы - звонки перед началом представления. Зонтики грязно-желтой пижмы и побеги хвоща разделяли сцену - кромку поля - и зрителя - напуганную, растерянную и усталую девушку, близкую к обмороку.
   Сначала она услышала стук копыт - с востока явился конный отряд. На воинах были островерхие персидские шлемы сасанидского времени и тяжелое вооружение - копья, кривые сабли, кожаные и чешуйчатые панцири, большие луки из дерева и звериных жил, стрелы с глиняными свистульками. Из-под доспехов виднелись полы шуб, отороченных косматым мехом. Лицо предводителя закрывала полумаска и кольчужная подвеска, тело - панцирь из рыбьего клея, гладкого и блестящего, схожего с пластинами гигантских ногтей. Воины были невозмутимы и безмолвны. Отряд пронесся краем поля и скрылся, унося жала копий.
   Затем пришла пора выступления хора девушек и юношей в народных костюмах Архангельского края. Хорошее выступление, но вот досада - совершенно беззвучное. Рты раззевались, каблучки притоптывали, взвивалась бахрома кушаков, кружились сарафаны, а пели только жаворонки в небе.
   Хор сменила девочка и лебеди. Девочка шла впереди с прутиком и говорила: "Шу-шу!", а лебеди за ней и при каждом взмахе прутика они волновались, хлопали крыльями, гоготали и натыкались на девочку.
   Затем выкатились самостоятельно два черных лакированных шара величиной с добрый арбуз. Играючи постукались, повертелись и убрались восвояси.
   Следом старый господин в домашнем халате и спальном колпаке, со свечой и каминными щипцами, проверил закрыты ли невидимые окна и двери, задул свечу и лег на колосья.
   Потом все запуталось.
   Девочка гнала уже черные лакированные шары.
   В архангельский хор затесались лебеди и своими криками восполнили беззвучие сего коллектива.
   Всадники захватили в плен господина, арканом вытащив из теплой постели.
   Прокатился один шар.
   Выскочил заяц, понюхал следы и скакнул обратно в пшеницу.
   "Надо тоже проверить... - колотилось сумбурно в бедной голове Майи. - Интересно, какие следы оставляют шары?... Или лучше пойти по следам всадников? Они, по крайней мере, люди..."
   Она подошла к сцене недавних бредовых явлений. Наклонилась к земле. Майя качнулась, попыталась удержать равновесие. Это ее усилие оказалось последним - мир опрокинулся, занавес опустился, свет погас.
  
   * * * * *
  
  -- Что это было, Кир?
  -- Ты перегрелась. У тебя был солнечный удар. Я нашел тебя лежащей в беспамятстве, моя бедная Майя.
  -- Солнечный удар... Да, это многое объясняет. У меня были ужасные галлюцинации...
   Путано и сбивчиво она попыталась рассказать о произошедшем, но Кир удержал ее, заявив строго, что она слишком слаба и волноваться, подвергая свое здоровье опасности из-за каких-то галлюцинаций, есть непростительная глупость. Возможно, лучше будет вообще вернуться в Усть-Ключ.
  -- Нет, нет, - запротестовала Майя. - Город еще успеет надоесть мне до смерти... А, кстати, - она оглянулась беспомощно. - Где мы сейчас?
  -- В одной маленькой гостинице в селении под названием Лазурная Весь. Примерно на половине пути от Вортолнут к Уйлагыл. Это было самое близкое селение, поэтому я и привез тебя сюда. Скоро придет доктор.
  -- Доктор? Хорошо, я немного посплю еще, ладно? Ужасно себя чувствую... Главное, чтобы мне не приснились никакие сны...
   Под простыней выступали соблазнительные очертания тела Майи, приковавшие взгляд Кира, но девушка была столь бледна, дышала прерывисто, под глазами залегли тени... Кир покачал сокрушенно головой и вышел, чтобы намочить холодной водой полотенце. Чуть погодя явился доктор, подтвердил догадку о солнечном ударе, прописал Майе несколько дней покоя и порекомендовал пить больше подсоленной жидкости.
   Несколько дней прошли тихо и незаметно - здесь было очень уютно, в этой маленькой сельской гостинице с домотканными скатертями, голубятней на крыше, декоративно подстриженными кустами сирени во дворе и подаваемой неизменно на десерт в горшочках мазюней из вишни и арбуза с мускатом и гвоздикой. Майю смутило только то, что под простыней она оказалась раздетой до белья, но что делать, если она сама снять одежду была тогда не в состоянии? Когда однажды утром она встала и попыталась одеться, то едва справлялась с головокружением, покачивалась и роняла на пол ближние предметы.
   Почти все время Майя проводила в постели. Кир часто заходил к ней, ухаживая самым трогательным образом. Когда она рассказала-таки ему о своих причудливых галлюцинациях, он ничего не сказал, хотя слушал очень внимательно. Один раз уехал почти на целый день, препоручив Майю заботам хозяйки гостиницы.
   Постепенно вместе с болезнью Майю покидала и яркость пережитых в лесу впечатлений. Она успокаивалась, напряжение спадало, она вспоминала, как читала что-то о пропавших дорожных рабочих, когда газеты подняли шум в связи с исчезновением группы Валавина. Наверное, жгучий ультрафиолет растопил изморозь ее подсознания и извлек страх из тьмы на свет дневной, сыграв с Майей дурную шутку.
   Скоро она совершенно поправилась. Спустилась рано утром в столовую на первом этаже. Прочие постояльцы еще сладко спали, а Кир уже встал - хозяйка несла ему свежую выпечку и абрикосовый джем. Майя присоединилась к нему, позевывая, вдыхая запах то кофе, то выпечки, то сирени за раскрытым настежь окном.
  -- Чем занимался, пока я валялась в постели? - спросила Майя, щедро намазывая кусок хлеба маслом и украшая его розочкой джема. - Ты вроде ездил куда-то?
  -- Да, - помедлив, отвечал Кир. - Я нашел то место, где, по твоим словам, ты видела всадников, хор, девочку, прочих...
  -- И что? - Майя яростно откусила кусок.
  -- Мне интересно было проверить, не произошло ли там некоего реального события, которое, вероятно, повлияло на твои галлюцинации. И я кое-что обнаружил. А именно - следы копыт, перепончатых лап, ног множества людей и ... то, что можно принять за отпечатки вращающихся окружностей.
   Майя помолчала. Не сказала ни слова, пока не допила первую чашку крепкого кофе, унявшего дрожь в ее коленях. "Зачем он только ездил туда!" - с досадой спрашивала она себя. Вместе с намеком на реальность произошедшего словно бы возвращалась и болезнь.
  -- Значит, это были не галлюцинации? - произнесла она, наконец. - Что ж, ты меня утешил - я схожу с ума!
  -- Нет, почему же? У меня есть одна гипотеза по поводу случившегося... Не исключено, что когда-то в полях у селения Лазурная Весь произошло нечто странное, необъяснимое, чудесное! Один раз. Или два. Или три. Стоило лишь понаблюдать за неприметным пшеничным полем и - откуда ни возьмись - повылазили средневековые воины, певуньи, шары, квадраты, козявки и чертики из табакерки! Местные жители удивлены, они засекают время, они высчитывают его по механическим стрелкам и лунным затмениям, приходят на поле снова и снова, но вот невидимые врата захлапываются... Неужто конец чудесам? О, нет! Люди преодолевают испуг, удивление, враждебность, но не тоску по чудесам. В условленное время они наряжаются кто воином, кто певцом, а кто и старичком в халате и возобновляют мистерию для случайных зрителей, вроде тебя...
  -- А лебеди? Они тоже участвуют в мистерии?
  -- Ты зря иронизируешь. В животном мире также существует тяга к искусству, могу засвидетельствовать на основе своего богатого натуроведческого опыта.
  -- А шары? Уж этот-то фокус к миру животных не относится!
  -- Бывает, Майя, что бог нисходит к нам и из машины.
  -- Какой бог? С крыльями из цветной фольги, с картонной молнией и в мишуре на волосах? Который спускается на тросах, подцепленный за шкирку? Это скорее, выражаясь твоими же словами, "куриный бог"!
   Кир засмеялся.
  -- Одно не исключает другого, - заметил он.
  -- Вся твоя гипотеза выеденного яйца не стоит! - сердито ответила Майя. - Потому что ты совсем забыл о дорожных рабочих и этом страшном потоке из леса... Такое никакими спецэффектами не объяснишь, тем более здесь, в сельской глуши!
  -- Чего не сделаешь ради продажи местной легенды? - возразил Кир. - Ты бывала, к примеру, в городке Инвернесс?
  -- Понятия не имею, где это!
  -- В Шотландии. Вот где миф оседлан и взнуздан! И здесь, в Лазурной Веси, есть своя легенда: много рассказывают о пропавших в тайге строителях, о Призрачной дороге, так называемой Урмановской просеке, по которой передвигается во времени и пространстве Кайгус. Наша милая хозяйка, к примеру, мне многое об этом поведала...
  -- Не хочу об этом слушать! - воскликнула Майя и даже закрыла уши ладонями. - И если выяснится, что все подстроили местные придурки, я подам на них в суд!
  -- А мне они понравились. Я вообще люблю мистерии - признался Кир. - И чтобы спасти бедолаг от твоей мести, поспешу увезти тебя отсюда.
  -- Да уж, пожалуйста, - пробурчала Майя, с неприязнью глядя на улыбчивую толстую хозяйку, спешащую к их столу с новым блюдом горячих плюшек и калачей.
   К Майе вернулось хорошее настроение только когда они прибыли на берега Уйлагыл. Это было озеро соленое, целебное, образовавшееся в незапамятные времена в ложбине древнего стока. Богатое рыбой, отдыхающими, яхтами, водными развлечениями, отелями, дискотеками и ресторанчиками, где японские, итальянские и греческие мастера готовят рыбные блюда бок о бок с эвенками, кетами и манси. Креветки, омары, икра морских ежей и угорь подавались тут наряду с сушеной рыбной икрой хололи и строганиной, а гавайские гитары звучали в унисон с хантыйской арфой тор.
   Вдоль южного берега озера тянулась сплошная вереница курортных городков: Иткум, Созям, Хотюлпо, Ламбино, Киенга. Местной достопримечательностью была так называемая Золотая коса, застроенная свайными домиками. Очень многие в Усть-Ключе впервые предались любви именно в этих домиках и связывают уроки чувственности с непритязательной обстановкой здешних номеров, с солью капель на коже, плеском волн под дощатым полом. Пожилая женщина, владелица домиков на Золотой косе, никому не отказывает в прибежище, иногда даже совершенно бесплатно. Были и скандалы, и разбирательства, а женщина неизменно отвечала разгневанным родителям и полиции: "Когда озеро волнуется и плачет, могу ли я отказывать несчастным мальчикам и девочкам?" Недавние мальчики и девочки, вырастая, дарили ей цветы на свои годовщины - все букеты женщина бросала в озеро и молилась за влюбленных.
   Надеялась ли Майя на свайные домики Золотой косы? Ой, нет, так далеко ее мысли не заходили! Но интересно, что подумала бы Майя, узнай она, что немедленно по прибытии на озеро Кир отправил сентиментальной женщине букет невероятных размеров?
   С высоты птичьего полета видно, что берега Уйлагыл, от природы слабо изрезанные, деятельностью человека преобразованы довольно значительно. Аквапарки врезаются в них своими павильонами, горками и параболами, искусственными лагунами и каскадами, изумрудными и аквамариновыми ожерельями бассейнов, лесенками и переплетениями труб, текучих водами и купальщиками, каруселями, фонтанами и качелями, взлетающими частью над толпой, частью над озером под рискованными углами. Ночные клубы тянут от озера каналы, пуская по ним в плаванье танцевальные платформы и тайские бумажные кораблики со свечками, зажженными в честь языческих сибирских божеств, которым поклоняются на местных дискотеках. Взгляните, к примеру, программку на июнь: "Нуми-Торум Орга(ни)зм", "Дева-Эмиряк", "Я-Бангдэхып", "Серебро Сырады", "Лирни, лирни-ка как Ите!" Вспыхивали в ночи огромные огненные фонтаны, отмеряя рокочущие ритмы, слышимые на много километров вокруг, а отсвет их падал на исполинские статуи мамонтов и медведей.
   Лиственницы и пирамидальные ели мешались здесь с пальмами, поддерживаемыми системами подогрева, гигантскими цветниками, которые образовывали причудливые фигуры или завлекательные надписи. Кир и Майя испробовали почти все развлечения - меняли десятый пляж на двадцатый, сравнивали один аквапарк с другим, объедались рыбными деликатесами, посещали театрализованные постановки. Уроки Майя забросила и оправдывала это тем, что до сих пор не оправилась после солнечного удара, и перегрузки, мол, ей вредны. Так считала девушка, которая порой возвращалась с дискотеки лишь под утро. В сумраке и сутолке танцевального зала ее пот мешался с ее духами, пряди липли к вискам, она тянулась за лазерными рисунком на потолке, открывая подмышки с ее, теперь уже только ее терпким ароматом - Кир сразу улавливал его. Майя смотрела на него серьезно и пристально, вдруг отворачивалась и визжала, подбадривая ди-джея. По каналам плыли тайские кораблики с грузом записок на борту, два из них несли вопрос и ответ, но разгоряченная толпа, когда подан был знак к ловле корабликов, перепутала их, смяла и потопила, огоньки гасли, свечи лежали на дне каналов, будто косточки эльфов.
   Но иногда шумные развлечения надоедали Киру и Майе, как и другим отдыхающим. Тогда они отправлялись на северный берег Уйлагыл, где к озеру совсем близко подбирается тайга. Никаких отелей или поселений тут нет, но можно устроить пикники с шашлыками и прогулками в лес. Когда-то именно в этих местах потеряли Майю родители. Старый понтон уже совсем развалился и затонул, покачивающийся буй показывает место, где покоятся его останки. Их все собираются убрать, но Артур Загидуллин, известный фотохудожник, принадлежащий также к богатейшему семейству города, тому противится, так как намерен снять серию подводных фото понтона.
   С борта стопорящего ход катера Майя смотрела с чувством неизъяснимого волнения на хмурый лес и спутанные страшные водоросли на берегу. Дыхание озера целовало ее в лоб, откидывая челку назад. Лес и его глубина надвигались со всех сторон. Кир читал путеводитель, изредка взглядывая на Майю. Остальные пассажиры катера галдели и разбирали корзинки со снедью. "А где же мой плюшевый Тедди?" - вспомнила Майя. Наверное, валяется где-нибудь в ящике со старыми игрушками. Она с тревогой наблюдает, как очищают берег от водорослей - с детства она боялась их склизких прикосновений и змееобразных, по волнам, движений.
   Какой видел ее Кир?
   Вот она стоит на самом носу катера, в белоснежной блузке, которая стала прохладной от озерного ветерка, который охлаждает и ее загорелую кожу цвета какао с молоком, черные волосы рассыпаны по плечам, у края губ остался едва заметный след кленовой патоки - они позавтракали блинами с сиропом перед отплытием.
  -- Хочешь, покажу деревья на ногах? - спрашивает Майя у Кира и в ответ на его удивленный взгляд, поясняет; - На самом деле это обычные сосны с воздушными корнями. Их еще называют ходульными. Песок оседает, выдувается, оголяя корни. Но в детстве мне казалось, что деревья ходят по ночам, купаются в озере и застывают при первых лучах солнца.
   Кир отряхивает сор с ближайшего воздушного корня сосны, выступающего из песчаного склона, и с Майей усаживается на эти пружинистые качели. Недавно пустынный пляж сейчас плавился от жары и воплей купающихся детей.
  -- Я хотела однажды устроить засаду и подглядеть за деревьями на ногах, но, в конце концов, мне не хватило смелости или же хватило ума не устраивать засаду на собственную фантазию.
  -- Весьма мудрое решение! - согласился Кир.
   Каким видела его Майя?
   Парашют, увлекаемый катером, возносил ее над гладью озера, и Майя внезапно ощутила необъяснимый, смешной и диковинный приступ стыдливости, словно бы, беспомощно повиснув между небом и водой, она предстала совершенно и бесстыдно нагая перед Киром - открытая, в отличие от кратких секунд в доме Помещика Клима, внимательному и неторопливому любованию. Нелепица, конечно, потому что Кир был далеко внизу, на берегу, и махал ей, но Майя никак не могла отделаться от мысли, что он рассматривает ее в данный момент, находясь едва ли не вплотную.
   Вернувшись на землю, она поспешила влезть в свои вельветовые шорты и спряталась от Кира под пальмовым навесом пляжного бара.
  -- Плеснуть вам узо? - спросил ее бармен. - Вы продрогли...
   Она действительно дрожала - и от холода (наверху влажная кожа была особенно чувствительна к студеным дуновениям от таежных просторов), и от жара, охватывавшего ее после всякого смелого поступка. Но полет на парашюте был тут ни при чем, куда большая отвага ей потребовалась, например, когда в ванной комнате она стягивала с бедер трусики.
   Майя выпила рюмку молочного оттенка узо, сказала: "Бр-р!", проглотила несколько виноградин и согрелась, уняла дрожь. На бальном празднике вечером она великолепно владела собой, а Кир, наоборот, был возбужден, зрачки его расширились - значит, стыдливость настигла ее в небесах не просто так, он на самом деле любовался ею. Права была Варкова, утверждавшая, что чутье и зрение у Кира потрясающие. Впоследствии Майя будет поражена, заметив Кира в очках. Вообще, здоровье Кира - вопрос темный. Он вроде никогда не болеет, кашляет лишь затем, чтобы подчеркнуть свое замешательство или смущение, но порой им вдруг овладевает страшная усталость, он лежит неподвижно, но довольный и расслабленный. Майя со внутренним смешком думает тогда, что он походит в те минуты на счастливого любовника после долгих постельных трудов.
   Вальсировал Кир превосходно, купил специально для бала себе настоящий фрак, а Майе - красивое платье. "Интересно, откуда у него столько денег?" - терялась она в догадках. Денег у Кира и впрямь было немало, но аристократические привычки он обнаруживал в той же степени, что и плебейские - мог отослать с недовольной миной бутылку непонравившегося вина, но запросто лопал бутерброды с колбасой, запивая их пивом, панибратские отношения терпеть не мог, но свистел в помещении, морщился от громкого хохота юнцов, но не раз ходил на глупые мелодрамы, любил оперу, но с удовольствием посещал и самые дикие ночные клубы.
   Он тоже загорел, посмуглел. Танцуя с ней под божественные мелодии Брамса, Штрауса и Равеля, он, случалось, упирался подбородком в бархатную бабочку и пялился на Майю исподлобья, хоть и с улыбкой. Ей доставляло невероятное удовольствие кружиться по празднично убранной зале в объятиях этого человека, в котором угроза и защита, приветствие, доброжелательность и замкнутость, отстраненность, сила и мягкость соединялись в одно. Хищно подобравшись, не выпуская ее, Кир вел Майю уверенно, но и деликатно. У нее создалось впечатление, что его поведение несколько наиграно, он приглашает ее посмеяться вместе с ним над образом светского кавалера, она уже начинала верить его притворству, хихикала и дразнила кончиком языка, а Кир опять делался чрезвычайно серьезен, пугал ее огнем неприкрытого желания, приковывал к себе полетом танца и кружил, кружил, кружил до тех пор, пока музыка не начинала для Майи звучать по-иному. Почему-то сюда вплеталось пение Лиды Беляевой - то ли голос подруги подхватывала музыка, то ли Лида подпевала в такт вальсу.
  -- В Созяме на меня надели красные туфельки, - говорила, смеясь, Майя по телефону Лиде уже лежа на кровати в своем номере. - Но размер был слишком велик, и я их скинула!
  -- Уже целовались? - допытывалась Беляева.
  -- Я пока не хочу, - врала Майя.
  -- А он? Неужели даже не пристает?
  -- Понимаешь, он меня, конечно, не лапает, но попадает постоянно в точку (не смейся, дурочка!), не больше и не меньше, какими-то сенсорными токами ощупывает при каждом удобном случае!
   Впрочем, иногда Кир, казалось, забывал о присутствии Майи - когда доставал свой чемоданчик с колбами и скальпелями, принимаясь за свои опыты, бывало, прямо на пляже или в саду отеля. В колбы набирал крохотной никелированной лопаточкой различные образцы и помещал в уготовленное ложе на откидной панели, где собралась в колбах уже большая коллекция веществ различной плотности и окраса - сыпучих, бурых, жидких, голубых, твердых, зеленых и слизистых. Новый образец помечал кусочком бумаги со значком-закорючкой, обклеивал скотчем. Потом долго и обстоятельно исписывал формулами страницы блокнота, сверяя с прежними данными, хмыкал, бормотал, священнодействовал, был невероятно деловит.
   Позже Майя ухитрилась вытащить у Кира страницу из блокнота и после показала своему преподавателю химии. Ее разбирало любопытство - что же за опыты проводит Кир? Сам он говорить об этом не хотел.
  -- Совершеннейшая абракадабра! - заявил авторитетно химик. - Кое-что похоже на анализ воды, но с ужасными ошибками, некоторые из элементов вовсе не существуют! Что это, например - Zr? А это - Pho? Или Msph?
   Обескураженная Майя защищала Кира.
  -- Вероятно, это какая-то сверхсовременная или сверхсекретная химия? О которой не знают у нас?
  -- Поверьте, деточка, это бессмысленное смешение цифр, выдуманных и настоящих элементов! Упорядочить их невозможно, это полный хаос, бред! Как будто ребенок, нагулявшись целый день в химической лаборатории, исписал страницы подобиями формул, просто подражая действиям взрослых!
   Майя так и не прояснила для себя эту загадку. Успокоилась предположением, что уязвленный преподаватель из самолюбия решил не обнаруживать перед студенткой своего невежества. Некоторые ярлычки даже она смогла прочесть - видела, скажем, колбу с пометкой: "Уйлагыл". Оставались и пустые гнезда, предназначенные, как можно предположить, для образцов с другого озера - Холой, лежащего в нескольких километрах к западу от Уйлагыл.
  -- Зачем вам туда ехать? - отговаривали Кира и Майю в отеле. - Там всего одна деревушка, никаких развлечений, тоска!...
   Но Кир настаивал на поездке, а Майя не возражала - пора было возвращаться в город, близились экзамены, и, наверное, с красотами Холой она простится охотнее, чем с огнями и балами Уйлагыл.
   По пути никто не встретился - второе озеро явно не пользовалось популярностью у отдыхающих. Только рябчики вспорхнули с обочины на ветку, далеко впереди перебежал дорогу лось - ее ширина не достигала и пяти метров, высоченные раскидистые деревья своими верхушками смыкались в свод, зеленую и шумную листвой галерею, протяженностью до самого Холой.
   Когда они достигли озера, Кир подрулил к самому берегу, остановил машину, вздохнул умиротворенно - ветровое стекло было заполонено неподвижным водным пространством - и спросил:
  -- Ну как?
   Холой, в отличие от Уйлагыл, озеро пресное, моренно-ледниковое. Вода в нем прозрачная, чистая, питьевая, кристалл и синева, омывает гальку и огромные валуны, раскиданные не только вдоль берега, но и в лесу. Размерами они не уступают Алатырь-камню, найденному группой Валавина у Кульей Росстани. С юго-запада к Холой прилегают обширные Бакалдинские болота. У левобережных притоков Вортолнут, берущих начало в этих болотах, они местами освоены под ягодные плантации, подобные тем, что Помещик Клим разбил в Маутнюрм. Но около самого Холой растет лишь камыш и рогоз, гнездятся водоплавающие птицы и крадется выдра.
   Здесь и правда находилась лишь одна маленькая деревушка с небольшим причалом. Над местным трактиром несколько комнат сдается, но без особого успеха, так как развлечений, кроме рыбалки и охоты, нет. Владелец трактира и комнат терпит убытки, но новых клиентов не жалует. Однако ему редко предоставляется возможность выказать свой характер.
   Причал, трактир, несколько домов и все.
   Все.
   Остальное на веки вечные было отдано красоте озера и леса.
   Неподвижность. Замшелость валунов. Мальки в набегающей тихой волне. Плеск озера. На его поверхности нет лодок и яхт, от того оно кажется беспредельным. Летним озерным холодком омыты небеса.
   Холой - это ледяной драгоценный камень.
   Лес молчит. Древний. Сосны, березы, ольха, кедры и ивы тесно обступают Холой. Серый песок с запахом пресных вод тащат лесные муравьи, чтобы использовать в строительстве, а под почерневшими корягами шевелят усами раки. "Холой! Холой!" - кричат чайки. Но лес в ответ молчит. Со стороны камышовых зарослей приплыло семейство уток и направляется к причалу, где их кормит булкой лодочник.
   Кир говорит, что видит на противоположном берегу валун с петроглифами, точь-в-точь, как в описаниях Спафария и Стралленберга. Видимость, мол, отличная. Ему не верит Майя, она уверена, что Кир просто знает о существовании валуна с петроглифами. Расстегнув ремешки сандалий, она полощет ножки в озере. Ее пальчики клюют мальки, прозрачная вода со слепящими мазками солнца делает изящные ступни девушки совсем маленькими и детскими.
  -- Нравится? - повторяет вопрос Кир.
  -- Красиво, - соглашается Майя.
  -- А что для тебя значит красота?
   Майя задумывается.
  -- Сложно сказать... Красота - это сердце людей, вещей, явлений. Бесценный, ниспосланный свыше подарок. Красота испытывает нас - на зрелость суждений, на воспитание души, на верность идеалам... Ох, Кир, я считаю, что красота - это сердце, которое всегда должно болеть, но никогда не должно остановиться!
  -- Хм, хорошо сказано! - говорит Кир. - Nota bene!
   И он похлопал по карману рубашки с блокнотом.
  -- А для тебя? - спрашивает Майя.
  -- Красота - это надежда, прежде всего надежда... - начинает он медленно. - Но возможно я совершаю роковую ошибку, и красоту не следует разбивать на составные понятия, пусть даже и такие божественные, как Вера, Надежда, Любовь... А воспринимать красоту в триединстве - начать верить, затем надеяться и тогда лишь обрести любовь? Вот тогда мы замечаем красоту окружающего и сами становимся прекрасными! Ты права, Майя - не всякий рождается с сердцем, но у этого мира сердце есть!
   Он рассмеялся и заметил:
  -- И, тем не менее, это говорит во мне надежда!
   Майя заинтригована его речью. Лукаво улыбаясь, она ударяет ногой по воде и окатывает Кира каскадом брызг, хохочет и едва не падает, подхватываемая Киром.
   Они решили остаться здесь только на одну ночь. Утром Майя постучалась к Киру, но в комнате его не оказалось. Он был на берегу Холой, полускрытый дымкой утреннего приозерного тумана. Сияние на востоке было нанесено нежной акварельной краской, словно Господь отпил цитрусовый нектар с чаши небесного свода и оставил на ее поверхности след припадания к губам.
  -- Что делаешь в такую рань? - спросила Майя.
  -- Мечтаю, - ответил Кир. - Я понял, Майя, что мечтать - это вспоминать о будущем...
  
   ГАЛЕРЕЯ 25
  
   Скрытый в лесах Красноярск-Х был найден, но тайн своих до конца так и не открыл. Каждый из участников экспедиции получил свою долю славы, особенно Саша Векслер и Илья Калашников. Однако под слишком ярким светом общественного внимания пропали некоторые любопытные детали похода. Последствием они имели, к примеру, страшную бледность Векслера в телевизионной студии при виде вспыхнувшей таблички: "On air". Саша тогда потребовал чего-нибудь горячительного и долго собирался с мыслями и духом, прежде чем ответить на первый вопрос ведущего. Илья же записался на факультативные занятия в университете по истории греческой архаики и не очень удивился, когда встретил там помощника следователя Антона Баева. Оба они - сын миллиардера и полицейский - исправно посещали занятия, внимательно слушали, заполняли объемные тетради подробными конспектами, и на вопросы о Красноярске-Х не отвечали.
   В кафе, что находится на Черногорской улице, Сергей Савченко принес своему товарищу по экспедиции Данилу Ульянову кофе с хачапури и спросил:
  -- Тебе не кажется, что до сих пор блуждаем среди тех проклятых развалин?
  -- Да, - согласился Данил. - Так странно... Ведь там не было ничего особо сверхъестественного, правда?..
   Нечто странное случилось еще в самом начале похода, но именно об этом ни Сергей, ни Данил не знали. Распрощавшись с Киром и Майей, отряд покинул Усть-Ключ, а за Тоинт-Марь повернул к трубам, вышкам и корпусам нефтедобывающих и перерабатывающих комплексов. Лес тут состоял из переплетенных серебристых труб, цистерн, металлических паутин, лестниц и башен. Гул пламени - надземного и подземного - каждый неприметный кустарник превращал в подобие неопалимой купины.
   Саша Векслер сидел в головной машине. Крутил между пальцев куколку из носового платка - алэл, и думал о Майе. Несмотря на недавно произнесенные высокопарные слова, он охотно поменялся бы местами с Торевым, бросил бы эту экспедицию и поехал с Майей к дедушке кушать медок. "Логичнее было бы Киру отправиться в поход" - злился Саша. В куколке ему мерещится девушка, да и Торев говорил, что алэл женского рода. "Почему бы и нет? - тихо радуется про себя Саша. - Она... и только она - дух-хранитель моего поиска!"
   Позади сидел Антон Баев. Он был в отличном настроении, пил пиво, слушал плеер, подпевал. Он все более и более убеждался, что подозрения шефа беспочвенны. Вряд ли "Еган-продукт" пойдет на столь рискованное и дорогостоящее представление, как возродившийся Красноярск-Х. Еще в Тоинт-Марь он хотел позвонить Малтину и высказать свои предположения, но вовремя опомнился. Если представился шанс сходить в поход, отдохнуть, зачем ему самому все портить?
   В следующей машине ехал Илья Калашников. Поход он воспринимал двояко - и как забавное приключение, и как попытку выдрать медвежью шерсть из зеркала. Илье остро необходима была прежняя уверенность в незыблемости материальных основ действительности. Кайгус по версии Саши Векслера оборачивался существом более или менее земным - не кошмаром, а скорее наркотиком. В ядерного мутанта Илья не верил, но склонялся к мысли, что под именем Кайгуса может скрываться группа ученых-фанатиков. Они-то вполне могли провернуть фокус с зеркалом! Впрочем, до конца Илья не верил и в гениальных безумцев, прятавшихся в тайге. Иначе чем объясняется их бездействие? Почему Илью в доме они постращали, а походу препятствий не чинили? Да, надо сказать, что мысли Ильи отличались некоторой непоследовательностью. Он призывал мурий из Красноярска-Х, чтобы избавиться от жуткого видения проросшего шерстью зеркала, но реальной угрозы отряду не признавал, не утруждая себя обстоятельным анализом ситуации. Он не хотел верить в Кайгуса в каком угодно обличье, он хотел верить в то, что все будет хорошо.
   Остальных участников экспедиции Саша набрал из определенного круга людей, увлеченных исследованиями аномальных явлений и загадок истории. Это были и серьезные исследователи, с опытом работы в экстремальных условиях - Данил Ульянов, Сергей Савченко, Надир Хафизов. Помимо них, были в отряде и восторженные юнцы, на которых гипотеза Векслера произвела неизгладимое впечатление. Их зачислили в отряд во многом благодаря заступничеству Саши, у которого не вовремя разыгралось самолюбие - юнцы смотрели на него снизу вверх. Участвовал в экспедиции и проводник Платон Латиков, кет по национальности. Смуглый и седой, но еще не старый Латиков был приятелем Ивана Бердникова, в отряд Платона привел Антон. Проводник заявил, что может показать место в тайге, где старая дорога заканчивается у неких больших строений.
   Свои джипы отряд оставил не в самом селении Сологон, а у паула. Этим мансийским словом называли уединенные лесные отели для туристов и охотников, просто желающих отдохнуть вдали от суеты. Обычный паул - это деревянный терем с баней чуть в отдалении и какой-нибудь скульптурой перед входом. Двор паула, где остановился отряд, украшала аллегорическая композиция "Счастье" - воздетые к небу руки, нечеловеческое напряжение, мольба и радость. Стены в сологонском пауле отделаны панно из различных пород дерева, увиты сосновыми гирляндами, в коридорах светятся голографические картины, плавают рыбки в аквариумах, расставленных по углам в виде прозрачных колонн - пузырится кислород, подводные зеркальные устройства населяют темные закоулки паула зыбкими тенями и призраками, а окна номеров выходят прямо в чащобу. Еда тут превосходная, воздух целебный, каминный зал уютен, в холле висит карта грибных, ягодных и охотничьих троп. Городские домохозяйки и просто почитатели искони российской традиции сбора даров природы гостили в пауле, заводили знакомства, охотники делились байками и пировали.
   Пока что постояльцев в этом пауле было немного. Из них тотчас обращала на себя внимание слепая девушка - миловидная, с пробором в длинных обесцвеченных волосах, с нежным голоском. На ней были солнцезашитные очки и сарафан до пят. В кресле-качалке она грелась под закатными лучами и на шум, поднятый прибытием отряда, не обратила ни малейшего внимания.
  -- Кто это? - спросил Илья у служащего паула, натиравшего каминное ведерко.
  -- Меня зовут Настя, - тотчас отозвалась с веранды девушка, подтверждая тот факт, что слепые обладают исключительно острым слухом.
   Он приблизился к Насте, поздоровался, спросил:
  -- Надолго ты здесь?
  -- Я приехала только вчера. Поживу в пауле, наверное, с неделю.
   Илья невольно отметил, что на тот же примерно срок был рассчитан и поход.
  -- А мы переночуем и завтра снова в путь! У нас целая экспедиция, ищем Красноярск-Х...
  -- Да, я что-то слышала об этом.
  -- Завтра, уже завтра! - повторил Илья. Оглядел девушку с ног до головы и неожиданно воскликнул: - Так жаль!
  -- Но почему? - возразила, улыбаясь, Настя. - Я ведь приду к тебе, когда в пауле все заснут.
   Илья опешил.
  -- Правда? - глупо спросил он.
  -- Да чтоб мне сквозь землю провалиться! - ответила Настя и звонко рассмеялась.
   У Ильи еще никогда не было слепой любовницы. Он взял ее за руку, поцеловал у запястья.
  -- А как ты отыщешь мой номер?
  -- Около полуночи я буду идти коридорами, и ты в своем номере время от времени произноси громко: "Омоко! Хулге!"
  -- И что это означает?
  -- Хм... Ну, скажем, эвенки считают, что это крик наивысшего сексуального наслаждения.
  -- Ого! Действительно? Нет, честно? Хорошо, я буду ждать. Надеюсь, ты меня не обманешь, не то своими криками я переполошу весь паул...
   Тут на веранду выглянул Савченко и сообщил, что участники экспедиции собираются в номере Векслера обсудить направление завтрашнего перехода. Настя отпустила Илью и снова принялась медленно покачиваться в кресле.
   Но уже ближе к полуночи Илья нервно курил у раскрытого во мрак и на белесые стволы деревьев окна. Погасив окурок, он повернулся к окну спиной и произнес громко и отчетливо: "Омоко! Хулге!" Сразу же раздался во мраке хруст, и что-то чиркнуло по жестяному скату подоконника - Илью захлестнул на мгновение ужас, но он вовремя сообразил, что это должно быть зверек-бурундук свалился с ветки.
   Позвоночник Ильи медленно оттаивал от страха. "Омоко! Хулге!" - снова произнес он. Настя бесшумно плыла по коридору. Она была в длинном халате и своих неизменных солнцезащитных очках. Лесная сова нацелилась на оглушенного падением бурундука. Сквозь щелочку в дверном проеме Саша наблюдал, как Настя вошла в номер Ильи. Нахмурившись, Саша затворил дверь. То же сделал и Антон, но если Векслер ничком бросился на кровать и вздохнул тяжко, то помощник следователя набрал номер Малтина и сказал:
  -- Господин капитан, я полагаю, что нам надлежит проверить данные по некоей Насте Пелымовой.
   Толкнув Илью на разобранную постель, слепая ловко устроилась сверху и сдавила ему бока коленями. Илья мигом просунул руки под полы ее халата, сжал бедра девушки, начал их мять, подкрадываясь к ягодицам, дергал на себе девушку вперед и назад. Его приятно и сладостно поразило, что лишь на поверхности кожа Насти была горячая, внутри же, стоило только сдавить посильнее девичьи прелести, ощущались прохлада и стремительные, но при этом и холодные течения крови, гонимые страстью и приводившие его в умопомрачение. Он потянулся снять с нее очки, но Настя резко отстранилась и сказала:
  -- Не надо!
   Из опасения обнаружить чересчур шокирующую сторону ее физического изъяна, он повиновался.
  -- Спасибо, - поблагодарила она его с улыбкой, наклонилась и зашептала: - Илья, о, Илья! Когда ты возмечтаешь о действительно великом, ты, наконец, поймешь, сколь хорошо тебе будет бежать по вечному кругу... Тогда ты без малейшего принуждения кинешься к ногам моего возлюбленного и господина, будешь просить его, чтобы он тебя пожрал!... Это подобно любовному томлению, Илья, мучениям и плотью, и духом, что заставят тебя отрешиться от мира, покрываться потливой горячкой... И я, когда спасаюсь бегством от своего возлюбленного и господина, молюсь о том, чтобы он настиг меня поскорее, и вот я падаю и подставляю ему свое лоно...
   Захваченный ее лихорадочным шепотом, податливостью тела Насти, он не сразу уразумел, о чем толкует слепая, но мало-помалу смысл ее речей начал проясняться для него.
  -- Твой возлюбленный? - бормотал Илья. - Он что, преследует тебя?.. Ага, поэтому ты скрываешься в пауле, понятно...
   Настя засмеялась и потормошила его.
  -- Ах, да ты совсем не слушаешь меня! Я всегда, пойми ты, всегда бегу прочь от моего страшного возлюбленного и господина, но при этом и всегда падаю ему в объятия! Он доставляет мне сразу два удовольствия - быть настигаемой его красотой и быть им захваченной...
  -- Но его же здесь нет, верно? А ты со мной. Давай же насладимся этим моментом. Уверяю тебя, я ничуть не хуже твоего возлюбленного!
  -- О, да, - подтвердила слепая, ощупывая его лицо и плечи. - Но ты не понял, Илья. Я не прячусь здесь - наоборот, твоими же устами я призвала сюда своего возлюбленного и господина, используя магическое заклинание: "Омоко! Хулге!" И сейчас он где-то совсем рядом...
   Настя вздрогнула от собственного признания, повернулась к раскрытому окну и продолжила:
  -- Итак, запомни, Илья - когда ты побежишь от страха, что он тебе внушает, взбирайся скорее на дерево и читай знаки, видимые лишь с высоты...
  -- Что? - удивился Илья.
   И нет Насти. Соскочила с постели, исчезла в коридорах паула. "Вроде даже дверь не хлопнула" - подумал озадаченный Илья. Он выглянул из номера. Коридор был пуст. Покурив снова у окна, Илья решил о Насте: "Сумасшедшая!"
   Он встретил ее утром следующего дня. По узкой тропинке отряд уходил в тайгу. Отягощенные плотным завтраком, плененные утренней свежестью, ребята были молчаливы. Настя бродила по опушке возле паула, собирала цветы, угадывая их красу и вид по очертаниям лепестков и запаху. "Не заблудилась бы она" - подумал Илья.
   В тот день путь отряда пролегал сначала по ельнику-кисличнику. Говорили мало, с изумлением и робостью привыкая к звукам леса и своему одиночеству. Плевались паутиной, протянутой везде между деревьями, а также и от ушей к кончикам губ. На привалах готовили еду на костре в подражание группе Валавина. Блаженствовали, погружая мозоли в заросли влажного мха. Пересекли две или три гривы соснового леса, миновали по бурелому огромные лужи с коричневой водой.
   Ночевали у безымянной лесной речушки и спали без сновидений, настолько устали с непривычки. На рассвете Илья выкупался и долго жаловался на илистое дно. Бодро зашагали далее берегом реки. Вскоре она влилась в болото красно-железистого оттенка. Надули лодки, погрузили вещи и вскоре были на другой стороне болота. Добрались до речушки побольше, снова плыли, а мимо них - лебеди, лениво перебиравшие красными лапами в прозрачной воде. Пахло чащобой, и глаза у всех были затянуты поволокой - Илья не выдержал, поднял весло и выкрикнул: "Мойе! Мойе!" Никто его не одернул, каждый мог бы сорваться на это неожиданное восклицание.
   По указанию Латикова отряд причалил у лиственничного леса, заросшего побегами багульника с рыжими и серыми верхушками. Платон коснулся полустершегося затеса на стволе лиственницы и произнес глухо: "Ялпын-ма!" После отряд до вечера шел этим лесом и едва не увяз в обширном болоте знакомого красно-бурого оттенка. Заходящее солнце низко висело над его угрюмыми водами. Красные люди копошились в грязи, а Платон терпеливо искал на чахлых болотных деревцах какие-то другие затесы. Соскребывая с одежды ржавую тину, Хафизов рассказывал, что болото, куда они забрели, исключительно богато железом и в древности болотные руды активно разрабатывали таежные народы, изделия селькупских кузнецов-чотрлькумов были в большой цене. Проводник ворчал и говорил, что болото разлилось шире по сравнению с прошлым годом.
   Лагерь разбили у края воды. Ужинали подле костра и допытывались у Платона, что означают затесы на деревьях. Проводник отвечал, что завтра они будут на ялпын-ма - лесном святилище манси, путь к которому указывают затесы. Спали плохо из-за криков болотных птиц и всепроникающей сырости. Дежуривший с полуночи до двух часов ночи Саша видел бродячие огоньки на болотах и слышал вроде как младенческий плач - то далеко, то близко. От паники Сашу удерживала лишь тряпичная куколка, алэл, пропитанная его потом. Плач на болотах утихал, и Саша успокаивался, натужно улыбался, скованный жаром костра. Сашу сменил Платон, и, укрываясь теплым и мохнатым одеялом, юноша думал с отчаяньем и радостью, что и ладно, пускай все еще доносится издалека потусторонний плач - он, Саша, будет спать в коконе палатки и не позволит Кайгусу утащить его, так как главное - это одеяло, его домашний дух и ворс, а туман, мгла, сырость, ночь, странные звуки - они просто рядом. "О, Господи, - вдруг осенило его. - Так вот как погибли люди Валавина!"
   По заверениям Платона Латикова, от мансийского святилища предстояло совершить последний переход к заброшенной дороге. На ялпын-ма проводник собирался испросить для экспедиции благополучного исхода.
  -- Собирать ягоды, грибы, травы там запрещено, - предупредил товарищей опытный Данил Ульянов. - Поменьше шумите, выбирайте выражения, ничего не трогайте - мы на чужой территории.
   "В Галереях?" - спросил себя Саша.
   Лесное святилище произвело на отряд гнетущее впечатление. Ялпын-ма занимало поляну, огороженную горизонтально установленными березовыми жердями. Приземистая сарайка - центр святилища - тонула в густой траве. Дерево постройки было сырое, почти черное, запятнанное лишайником, мокрецом и мхами, облюбовано внутри улитками, пауками, змеями. Петли дверцы проржавели и позволили ей на палец уйти в землю. Впрочем, за дверцей была и кожаная шторка с белыми разводами и крапинами непонятного происхождения. К стене сарайки прислонились рубленые остроконечные идолы, укутанные тряпьем, словно мумии, но не египетские - сухие, пыльные, а сибирские - перемороженные, источенные дождями и снегом, грибками, преющие в своих линялых шубах. Их грубо вырезанные личины уставились на людей с совершенно непередаваемым выражением.
  -- Хури! - сказал Платон, указывая на них. - Мы их еще кличем доси, а по-вашему мурии - слуги мойе...
   Обычные вещи на ялпын-ма превращались в пугала. Колокольчики из жестяных банок позванивали на ветру, будто от чьих-то невидимых прикосновений. Детские санки были обиты мехом и везли одного из идолов, запеленутого даже с головой. Таежные волхвы взяли игрушку-неваляшку, вымазали ее кровью и салом, обвили ленточками, поставили рядом с хури. С березовых жердей свисали тряпки, стеклянные шарики, серпантин. Куриные и гусиные косточки, горкой сваленные у идолов, были густо облеплены муравьями. Платон добавил к ним несколько монет и псевдоантичную статуэтку женщины, которую приобрел в магазинчике паула. Внимательно оглядев отряд, проводник остановил взгляд на Саше и протянул ему задубевшую ладонь.
  -- Алэл! - требовательно произнес он. - Дай мне алэл!
   Саша побледнел, застегнул карман с драгоценной куколкой и ответил резко:
  -- Нет!
  -- Дай мне алэл! - мрачно повторил кет.
   К Саше подошел Ульянов, начал его уговаривать отдать куколку.
  -- Он просто хочет освятить ее, вот и все...
  -- Чтобы он перенес на нее всю мерзость этого капища? Нет!
   Платон покачал головой и спросил:
  -- Так ты сам будешь заботиться об алэл?
  -- Да, - ответил Саша.
   Кет постучал по груди Векслера и сказал:
  -- Хорошо! Только привяжи свою ульвэй крепко к алэл, не то пропадешь...
  -- Мою что?
  -- Ульвэй - это душа, - поспешно объяснил Данил, довольный мирным разрешением спора, а проводник показал из-за своей пазухи плоского металлического человечка со стрелой.
  -- Твоя душа прилепилась к алэл, - сказал Платон. - Но берегись - мойе любит выбирать себе мурий среди женщин...
   Конфликт действительно был исчерпан. На следующем привале Платон подстрелил белку и скроил шубку для алэл. Саша на сей раз не отвергал его помощи и под руководством кета украсил шубку бисером, который высыпал из мешочка на поясе проводник.
  -- Голой-то ей неприлично быть, - сказал Латиков, и Саша до сумерек колол себя иголкой.
   Посещение ялпын-ма и магические приношения Латикова возымели свое действие - отряд продвигался вперед споро и без особых препятствий. Иногда попадались остатки брошенной и проржавевшей техники - свидетельство того, что когда-то тут производились непонятные работы. Саша подобрал тусклую металлическую пластину, чтобы после выпилить из нее себе ульвэй. Но дух ялпын-ма в обмен на свое покровительство овладевал мыслями участников похода. На привалах Платон и Данил рассказывали о сибирских верованиях. Многие отказались от привычной еды и лакомились варкой - икрой, сваренной вместе с жирными брюшками и спинками рыб, клали в плиточный таежный чай сатуран - масло с луком и солью, растопленное и поджаренное, читали азбуку звериных следов и краснели от похвал Латикова.
   Настороже был Антон Баев - разглагольствования Латикова напомнили ему старания лесника Полуянова взвалить вину за исчезновение группы Валавина на мифическое существо. Не мог ли президент "Еган-продукт" использовать фанатичную веру коренных жителей? Однако подозрения Антона не состыковывались с поведением Ильи, который вроде должен был всячески поддерживать проводника. Но Илья был задумчив и молчалив. Саша тоже чувствовал себя под конец неуютно. Он подозревал, что отряд охватывает атмосфера последних дней группы Валавина. Его пленяло против воли очарование таежных мифов. Даже звонок Майи был ужасно некстати. Говорили скучно, натянуто, с долгими паузами. Саша опасался дать своей любви разорваться в нем, ибо тогда он немедленно бы дезертировал. Общаться с Майей, загоняя вглубь страсть и тоску было мукой.
   Иное дело Кир и его странные звонки. Говорить он предпочитал с Векслером, на связь выходил обычно поздним вечером. "После целого дня с Майей!" - злился Саша. Звонки Кира заставали его во время прогулок по окрестностям лагеря перед сном, или же когда он пил чай у костра, перебирал свои записи по Красноярску-Х, дежурил ночью...
   Вот о чем они беседовали.
  -- Что тебя по-настоящему беспокоит? - спрашивал Кир.
  -- Ох, не знаю... Но получается, что поиск в любом случае становится повторением судьбы пропавших ребят. То есть нельзя относиться к поиску несерьезно, тогда будешь обманываться. Но если я принесу в душе некую клятву, то тогда лес настигнет меня!
  -- Гм-гм! Разумеешь, что ситуация патовая? Пустые люди на поиск негодны, а одержимые им обречены?
  -- Я все-таки надеюсь, что лес, природа милосердна, а уж дух, ее оживляющий, тем более!
  -- Саша, ты многое упрощаешь. Делишь людей на два вида, природу рисуешь островом, а себя ее открывателем и крестителем. Но я знаком и с клятвопреступниками, и с детьми, и безумцами, актерами, невинными душами, сострадальцами, монахами и обманщиками, боязливыми натурами и преступными, гениальными смехачами, блаженными и юродивыми, знаком и с идиотами. Прикажешь всех без разбору перемолоть жерновами поиска? Можно ведь поступить хитрее и обдуманнее, и ты не учитываешь такую важную категорию, как время! Надо смотреть сразу в нескольких направлениях, следить, Саша, в какую сторону закручивается вода в раковине... Нас ждет много открытий. Путешествуя, я исследовал травы, почвы, существ, вроде грибов, которым не устаю поражаться - они не растения и не животные, но я их ем...
  -- А-а, намекаешь на пейотизм!
  -- Тебе известно о священной соме?
  -- Напиток богов?
  -- Правильно. Американский ученый Уоссон полагает, что легендарная сома - это сок мухомора, напиток шаманов. Гимн "Ригведы" так славит сому: "Мы выпили сому, мы стали бессмертными, мы нашли богов!"
  -- Пойти поискать, что ли, мухоморы? - хмыкает Саша.
  -- Лучше смотри, но не трогай!
   Другая их беседа:
  -- Главнейший вопрос - страх и красота, - изрекает Кир. - Иногда невозможно их разъединить, да и стоит ли? Один мой знакомый только и живет этой неопределенностью...
  -- Кто он?
  -- Неважно. Но ты, к примеру, похож на него.
  -- Я?! Страх и красота - это нонсенс, Кир! Приведи мне хотя бы три примера их единства!
  -- Зверь, лес, океан, - монотонно пустился в перечисление Кир. - А также легенда, зеркало, империи, лабиринт, ритуалы, страсть...
  -- Хватит!
   Уже глубоко ночью Кир разбудил Сашу и сказал:
  -- Я понял, тебя беспокоит страх поиска и красота Майи. На нее похож лес. Я угадал?
   И прервал связь, не дожидаясь ответа.
   Следующий их разговор:
  -- А если Красноярск-Х заброшен и пуст? - спрашивал Кир.
  -- Все равно мы должны обследовать его!
  -- Да, да, но как быть с Кайгусом? Где он тогда? Тебе придется выпустить его из тех жалких развалин и впустить в свои мысли и душу, а это очень опасно.
  -- Необязательно!
  -- Посмотри на Илью - он уже решает, где ему сподручнее столкнуться с Кайгусом - в Красноярске-Х или дома, наедине с собой?
   Вскоре лес поредел немного, и открылась старая дорога. Она разламывалась на куски, в выбоинах собиралась вода и затягивалась ряской, попадался даже рогоз в том месте, где дорогу захлестнул образовавшийся весной пруд, но и на сухом пространстве из трещин повсюду поднималась трава, часто дорогу перегораживали рухнувшие деревья, ссыпавшиеся со склонов земля и растительный сор. Будто сброшенные змеиные шкуры пересекали дорогу выпитые солнцем ручьи - полосы земляных наносов и мелких камней.
   Взволнованные картиной сего запустения, ребята зашагали по дороге, ожидая за каждым поворотом увидеть призраки машин с секретным оборудованием. Одну из машин действительно обнаружили ближе к вечеру. Это был уже просто распадающийся остов легкового автомобиля с пышной колонией поганок внутри. Илья посерел лицом, когда заметил, что сохранившееся зеркальце заднего вида смешано с клочками шерсти. Может, конечно, это какой-то зверек чесал здесь шкурку или кто-то порвал шерстяную перчатку, обращая свой гнев и испуг на внезапно исказившееся отражение...
   Останки автомобиля засняли на видеокамеру и устроились на ночевку поблизости. Устроились на обочине, чтобы не попасть ненароком под колеса призрачных колонн. Да и лежать было удобнее на траве, а не на твердом дорожном покрытии. Дорога лилась за кустарником молочной рекой, и растительность была точками сора, попавшего в молоко.
   После полуночи Саша явился к костру сменить Илью с дежурства. Но, перепоручив Саше дежурство, Илья не ушел в палатку, остался у костра, который разделял его и Сашу. Некоторое время Векслер пристально смотрел на Илью.
  -- Ну что ты уставился на меня? - с досадой и усмешкой заговорил, наконец, Илья.
  -- Поражаюсь тому, как могут существовать люди, подобные тебе.
  -- Ого, привет тебе, добрая весть! Ты, что же, отказываешь мне в праве на существование?
  -- А разве не постыдно, что при твоих-то возможностях заниматься не науками, не искусством, не политикой хотя бы, а прожиганием дней?..
  -- И ночей, - добавил Илья.
  -- Тратить глупо силы, молодость... Это выше моего понимания, Илья! Честно! Ты умен, а водишься с полными придурками...
  -- Ты же не нас всех считаешь придурками? - усмехнулся Илья.
  -- Ты знаешь, о ком я говорю. Плывешь по течению, вдумчив, а убеждений и целей в жизни не приобрел.
  -- Саша, а ты не завидуешь мне?
  -- И да, и нет. Я, пожалуй, завидую твоей цельности, ловкости, но ты... Нет, я тебе все-таки не завидую!
  -- И что, многие так думают? - спросил Илья, почесывая подбородок. - Многие ли абсолютно не представляют, что я за человек?
  -- Почти все, наверное, в Усть-Ключе. А что я не прав? И на самом деле ты одержим духовными вопросами, исканиями?
  -- Ой, заткнись, Саша! - ответил Илья тихо и грустно. - Не опошляй то, что и сам ценишь. Давай-ка лучше я расскажу тебе об Илье Калашникове, я его хорошо знаю.
  -- Давай, - кивнул Саша.
   Но прежде Илья достал серебристую узорную флягу с коньяком, плеснул в колпачок и угостил Сашу, налил и себе, возгласил:
  -- Выпьем, господин Векслер, чтобы согреться и развеселить сердца, а напиваться не будем! Так я всегда делаю, это для тебя моя первая истина. Я люблю жизнь и ненавижу смерть. Галереи для меня - это свобода, а зеркало - файюмский портрет, потом я расскажу тебе об этом все... Я безумно люблю людей и смею надеяться, что эта любовь покрывает множество грехов. И я никого не предаю, Саша. Могу только забыть, но не предать. А женщины... Как их можно не любить? Жить без них? Они не прощают нелюбви, душевного увечья, что весьма справедливо. Имя "Ева" означает "жизнь", Саша, я не могу с ними расстаться...
  -- Но ты их... обманываешь, ты не любишь их по-настоящему.
  -- Люблю и не обманываю... Ты что, я не посмел бы обмануть красоту! Прийди ко мне возлюбленная, покинутая мною три года назад, и я погибну снова, пойду на любое сумасбродство! Обратись ко мне девчонка, что давно замужем, и я облагодетельствую ее семью, ничего не попросив взамен, потому что мне дорога память о нашей любви, понимаешь? Женщина - это Сфинкс, она манит, раздражает, пугает, задает всякие загадки...
   Илья отхлебнул из фляжки, зажмурился.
   Костер выстрелил. Мрак в лесу сгустился и морозил спины. Искры вспыхивали в круглых зрачках совы, сидящей наверху.
   Никогда еще у Ильи с Сашей не было такого откровенного разговора. И в походе они, несмотря на стремление Ильи к лидерству, не сталкивались так - в лесу Илья предпочитал быть в середине отряда, а не в авангарде.
  -- Файюмский портрет, - сказал вдруг Илья. - Ты видел эти чудовищно великолепные портреты, дощечки с лицами из египетских погребений эллинистического периода? Изображения те... они меня и пугают, и привлекают неимоверно. Люди, изображенные на них, умерли невесть когда, но ты их воспринимаешь как знакомых, как родственников почти. В таких портретах вопрос жизни, ее красота... да и страх тоже... Умирать нельзя, говорят они.
  -- У тебя деньги, - проворчал Саша. - Я...
  -- Ты бы и с моими деньгами маялся без толку, - прервал его Илья. - И признайся, при моем-то положении из меня могла получиться та еще дрянь, а я совсем не дрянь, нет...
   Он встал, обошел, шатаясь, костер и сказал:
  -- Черт возьми, я только люблю жизнь! Если это грех, то мир и точно катится в тартарары...
   И завалился спать, наполнив свою палатку запахом дыма, пропитавшего его одежду, и коньяка. Снились Илье кошмары. Бормотанием и скрежетом зубов он разбудил Данила Ульянова. Тот вскинулся, протер глаза и растерянно глянул на круглую луну, видневшуюся в раскрытом пологе палатки. Ледяные полосы лунного света жгли Данилу плечо, словно намереваясь поставить некое клеймо. Данил укрылся одеялом с головой, спрятался.
   Подбросив в костер топлива, Саша сказал себе: "Надо же!", поворочился, обернулся на пронзительный крик ночной птицы, вздохнул и замер в оцепенении - и смена нескоро, и шевелиться, привлекая к себе внимание, боязно. Неожиданно его телефон ожил, замерцал. Саша поднес его к уху, но услышал только глухой неразборчивый шум. "Кто бы это мог быть? - подумал Саша. - Торев сегодня уже звонил. Вероятно, помехи".
   Он уже собирался отключить самовольно включившийся телефон, как тут все доисторические моря-океаны, Япетус и Тетис, обрушились на берега. Прибой, подводный гул и верчение гальки затопили эфир. И кто-то произнес по-английски: "On air!" Раздались аплодисменты, постепенно оттеснившие в свои ложа моря-океаны. Затем оперная певица исполнила неизвестную Саше арию, и певицу наградили овациями и криками: "Браво! Донна прима, браво!" За оперной певицей наступил черед фольклорной музыки - вибрирующей мелодии санквылтапа, струнного таежного инструмента. Утихая, она позволила какой-то женщине сказать: "Это что? Неприятно почему-то... О, мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!.. Мы идем!"
   Саша догадался, что это реплики из пьесы "Вишневый сад", но следующий обрывок разговора озадачил его. Говорили двое - одного Саша узнал сразу - это был Илья, голос другого тоже был знаком, но усилиям Сашиной памяти не поддавался. Илья сказал: "Смотрите, знак Тельца! И буквы латинские: "id" и "...h...a...ri". Другой сказал: "Жаль, что надпись не сохранилась полностью". Диалог внезапно прервался эфирным шумом. Потом женский голос сообщил, что 7 белым и 5 черным клавишам соответствует 12 зодиакальных созвездий, что Книга Перемен "И Цзин" кладет числовой круг 12 месяцев в основу Люй-Люй, его трубки - набор полутонов, а нота - гамма из 7 звуков-планет.
   И возвратились моря-океаны, их рокот постепенно растворился в привычном эфирном шуме, телефон вякнул, пискнул и окончательно умолк, потух.
  -- Красноярск-Х близко, - сказал Саша лесу. - Я слышал его!
   Он ошибался немного. Красноярск-Х действительно был рядом, но лежал в развалинах. Его радиостанцию частью демонтировали, частью разбил кувалдой последний обитатель Красноярска-Х.
   О близости цели отряду возвестили наметившиеся просветы в сплошной стене леса. Ребята беспрепятственно миновали пропускной пункт - от него остались лишь фрагменты стен, а шлагбаум еще держался - Саша его толкнул, и тот заскрипел немилосердно, роняя на землю хлопья ржавчины. Справа и слева от дороги территорию Красноярска-Х ограждал сетчатый забор, прикрепленный к каменным столбам через каждые пять метров. Забор не исчез и даже кое-где держался прямо, но чаще валился то наружу, то внутрь, наподобие мехов гармони и цеплялся за лес мотками колючей проволоки. Сразу за пропускным пунктом был металлический щит, предназначенный, очевидно, для различных объявлений и инструкций. Но сейчас дать какие-либо объяснения он был бессилен, так как оказался разорван словно бумага на три части когтями запредельного, конечно, происхождения.
   Дорога сузилась до тротуара, такого же старого и пробитого травой. Обнаруженные здания стояли без стекол в окнах и с распахнутыми дверями. Это были просто оболочки зданий с кучами строительного мусора, наваленными пирамидальными грудами посередине, тонкими березками на склонах пирамид и буйством крапивы по углам. Крыши отсутствовали. По краям переступали вороны, каркали и внезапно срывались в полет, оглушительно хлопая крыльями - звуки были особенно резкими при этой заброшенности.
  -- Жилые дома, - сказал Саша, широким жестом настоящего экскурсовода охватывая развалины. - Раньше тут жили офицеры, ученые, обслуживающий персонал...
  -- Давно уже здесь никого нет, - проворчал Латиков. - Только духи!
  -- Где же они? - хохотнул один из "юнцов".
  -- Да вот же! - и проводник махнул в сторону ворон.
   Ульянов вытащил дозиметр и проверил на радиоактивность почву и здания.
  -- Ну что? - спросил Антон.
  -- Все чисто. Ни черта тут нет вообще!
  -- Это ничего не значит, - быстро заговорил Саша. - Никого и ничего, да? А разве не могли они нарочно разрушить некоторые здания и скрыться в приготовленных убежищах? Что если эти развалины - просто декорация, обман? Представьте, что кто-нибудь из охотников или туристов случайно нашел Красноярск-Х. Что делать? Убить любопытного? Вероятно, в начале так и делали, но рано или поздно весть о таежных затворниках могла достичь властей, тем более, что и пропавших людей искали. И тогда мурии инициировали демонтаж Красноярска-Х, а сами замаскировались. Мы должны исследовать всю территорию, включая подземелья!
  -- Если дело обстоит именно так, как ты говоришь, - сказал Хафизов, - то мурии все время наблюдают за нами и при малейшей для себя опасности с легкостью перебьют!
   Саша замолчал растерянно. Только нашаривал в кармане алэл.
  -- Но я думаю, что Красноярск-Х пуст, - решительным тоном заключил Хафизов. - Нам нечего бояться.
   Ребята расслабились, заговорили и отправились дальше. Они нашли и полностью взорванные здания - по-видимому, бывшие лабораторные корпуса. Их обломки вывезли в лес и свалили там, образовали цепь невысоких холмов, уже поросших растительностью. От корпусов остались искусственно выровненные поляны, где, однако, ходить надо было с осторожностью, чтобы не споткнуться о зарывшийся в землю кусок бетона или не пораниться о стекло. Сергей едва не сорвался то ли в пруд, то ли в карьер, вырытый, наверное, спешно при демонтаже, где, возможно, утопили громоздкое оборудование. Выемка пруда поросла пышной травой, похожей на свисающие после мытья женские волосы. До мутной воды было метра три, не меньше. Вода подмывала уступ, служивший подножием низкой округлой пещере, забранной рыжей и косматой от разрушения решеткой, из которой высовывалась труба и роняла в пруд безостановочные капли.
  -- Поврежденный водопровод, - сказал Данил. - Или ливневая система.
   Илья запустил камнем в лягушку, которая с достоинством удалилась под защиту уступа, дрыгая в воде лапками и выдувая пузыри. Всплеск породил необычайное шумное и тоскливое эхо, нырнувшее в пещеру.
  -- Это скорее не пещера, а тоннель, - заметил Саша.
  -- Клоака максима, - хмыкнул Илья.
   Чуть дальше располагался ныне одичалый и заросший сквер, где когда-то гуляли ученые и обменивались идеями. Саша предложил здесь пообедать - животы давно у всех урчали. Отыскали в уютном уголке сквера деревянный столик со скамейкой, чудом избежавшие общего распада. Но эта сохранность была лишь видимостью. Столик и скамейку оплетали лохмотья багрового лишайника. Обладавший профессиональной памятью, Антон немедленно узнал эти зловещие бороды и крикнул:
  -- Погодите садиться!
   Он ударил ногой и, подобно кровавому сомья, дерево столика и скамейки рассыпалось. Обедать пришлось, сидя на обломках скульптур.
   Лучше всего в Красноярске-Х сохранилось одноэтажное приземистое здание, сходное с бункером. Двухстворчатые его двери скребли по бетонному полу и когда ребята, навалившись по команде, потащили двери друг против друга, раздался такой надрывный острый лязг, что он пронзил темноту насквозь, до горящих в подземелье лампочек, и они замигали. Пауки, затянувшие узкие окна тенетами в несколько слоев, отползли в укрытия. Где-то в здании с перекрытий попадал в воду песок и мусор. Затем возобновилась былая равномерная капель.
   Разбившись на две группы, отряд обследовал боковые коридоры - шарили пятачками фонариков по влажным стенам, плевались паутиной, из озорства побили по трубе с огромными винтами, едва успев отскочить, как труба, вздохнув и треснув, упала кусками, поднимая чудовищный грохот, перекликались, шаркали по отстающей от цементного пола грязной плитке. В ответвляющихся от коридора комнатах видели зловещие металлические носилки, в стеклянных шкафах находили пыльные ампулы, шприцы и склянки, а на полу - грибы и мхи. Напугал ребят склад противогазов - точно горы отрубленных инопланетных голов с хоботами. И везде уныние, грязь, пыль, эхо, гниль, сырость, труха.
   Группы обошли коридоры и соединились у центрального прохода, где мрак был гуще и куда звала их капель. Окон тут не было, и пол уходил во мрак под заметным наклоном.
  -- Я чую там тайну, - сказал Саша возбужденным шепотом.
   Илья пожал плечами. Он предпочел бы закончить осмотр Красноярска-Х и отдохнуть в ближайшем пауле. Ведь ясно, что ничего интересного в этих развалинах нет. Однако минуту спустя убеждение Ильи было поколеблено. Фонарик Саши высветил на стене рисунок медведя, выполненный охрой, углем, а возможно и кровью, в манере первобытных художников - с экспрессией неподдельного восхищения и ужаса перед зверем, четкими линиями в стиле обитателей пещер Альтамира и Фон-де-Гом. Рядом была нарисована стрела - настоящая, с опереньем - указывающая дальше во мрак.
  -- Что я вам говорил! - самодовольно произнес Саша, оглядывая отряд.
   По направлению стрелы они продолжили спуск. Хафизову пришлось окликнуть Платона, который стоял к стене вплотную и смотрел исподлобья на уплывающее медленно во тьму изображение. Свой фонарик кет опустил.
   Через десять шагов путь отряду преградил обвал, загромоздивший весь проход до потолка. С энтузиазмом взялись ребята за работу, но скоро выдохлись. Попадались огромные камни, убрать их можно было только с помощью техники. Вдобавок из брешей хлынула вода и работать приходилось по голень в холодной луже.
  -- Ну, с меня хватит! - буркнул, наконец, Илья.
  -- Да, обвал мы не разберем, - поддержал его Данил.
  -- Кто вообще сказал, что стрела - это указатель? - спросил Сергей.
  -- Не исключено, что здание за обвалом вовсе не уцелело, - покачал головой Хафизов.
  -- Капель, - сказал Саша. - Моря и океаны. Слышите?
   Все замолчали.
  -- Я знаю, где вход, - сказал Саша. - За мной!
   И он увлек товарищей к пруду, куда едва не свалился Хафизов. Не было сомнения, что тоннель относится к сливной системе здания-бункера. Данил Ульянов, как самый сильный в отряде, взялся подстраховывать ребят, спустившихся по веревке на скользкий глинистый уступ. Решетку удалили легко, но осторожно, чтобы не упасть в ряску и вонь. По журчащему ручьями и оплетенному вместо паутины капелью тоннелю отряд прошел до царства бледных мхов и разорванных простыней плесени. Ребята выбили люк и перебрались в помещение с рядами тусклых, но все же светящихся лампочек и большой автоматической дверью с пультом для словесного кода. Удивлял разброс гласных букв, не используемый ни в русской, ни в латинской клавиатуре - равнобедренным треугольником острием вниз.
  -- Какой же код? - спросил Илья.
   Отодвинув его, Саша уверенно набрал слово: "Сели-воли-ой". Со смиренным гулом и гудением приводов тяжелая дверь отошла в стенной карман. Явилось следующее помещение, тоже с автоматической дверью, вдали натужно горевшими лампочками. Но здесь справа была и комната, захламленная сверх меры не аппаратурой, а предметами домашнего обихода - кроватью, письменным столом, стульями, окаменевшей и высохшей провизией, черными от грязи простынями, посудой и отвратительным муляжом, показывающим мышечную структуру человека, который заставил "юнцов" вскрикнуть от страха, а Платона пробормотать заклинания. Вид обычных предметов, преображенных заточением и обстановкой, припомнил ребятам ялпын-ма с его зачарованными вещами, вырванными из обыкновенного мира.
   Однако же поразительнее всего были стены и пол новых помещений - цемент тут, будто в одно мгновение, превратился в тесто, настоянное на дрожжах невероятной активности, и полез хлопьями, башенками, сталактитами, выростами и сталагмитами, а потом застыл в этих формах, затруднив отряду движение по подземелью. Комната не была отделена от центрального прохода дверью или занавесью, а над косяком начертали когда-то красным надпись, но оживший цемент исказил ее до неузнаваемости.
   Заветный код "Сели-воли-ой" обеспечил отряду доступ еще в два аналогичных помещения, отличных разве тем, что в комнате второго держали библиотеку (на беглый осмотр тут были труды по теории относительности и природе неустойчивых частиц, по мировой истории искусств с яркими иллюстрациями, в том числе по периоду первобытнообщинного строя), а в комнате третьего занимались стряпней и мылись - неряшливая плита покосилась, приподнятая большим выростом, душ облюбовали поганки, а кафель почти сплошь покрыла зеленая слизь, разбиваемая у сливного отверстия столь редкой капелью, что если и падала, то была громче даже работы невидимого генератора.
   Обе комнаты тоже несли утраченные надписи. Ясно было, что и после разрушения Красноярска-Х в подземелье жил какой-то затворник, несчастный узник или, наоборот, фанатик, не захотевший прервать свой эксперимент. Жил. Ныне он либо мертв, либо покинул это мрачное убежище.
   Четвертая дверь не отозвалась на код.
  -- Не понимаю, - нахмурился Саша, повторяя заветное слово снова и снова. Все без толку. Саша перепробовал множество других вариантов - от "мойе" до "Галерей". Результат нулевой.
   Вдруг вперед вышел Антон и сказал:
  -- Дай-ка мне попробовать.
   Он набрал фразу: "Лес, замри", в ответ дверь послушно убралась с пути. Отряд проник в четвертое, последнее помещение. В его комнате, посреди цементных витых башенок с вкраплениями лопнувшей под напором преображения плитки, нашлись останки обитателя подземелий Красноярска-Х. Человеческий скелет обнимал подножие незавершенной статуи, выраставшей прямо из пола. Илья предположил, что затворник лишь обработал особенно высокий сталагмит. Но никаких инструментов обнаружить здесь не удалось. По фронтальности позы, линиям одежды, стройности фигуры Илья определил, что затворник пытался придать своей скульптуре черты коры - статуи девушки эпохи греческой архаики. К отделке лица он приступить не успел или же не осмелился, терзаемый подземными метаморфозами, а может и творческим бессилием.
  -- Ему не удалась знаменитая архаическая улыбка коры, - сказал тихо Илья. - И не мудрено, сия улыбка есть вековечная тайна, ею улыбался Сфинкс в Гизе, в терракоте ее воплотил этруск Вулка, а на холсте Леонардо да Винчи, также и буддисты... Это улыбка - полумесяц, и убыль, и прибавление, и жизнь, и смерть...
   Саша смотрел на него с нескрываемым удивлением.
   Он был бы удивлен куда больше, если бы узнал, что много позднее Илья записал на полях своего конспекта: "Она была подобна Гере Самосской из луврского собрания. С ума сойти - я видел ее в Париже, а потом встретил в этом странном подземелье посреди сибирской тайги..."
  -- Так вы хури называете кора? - спросил Платон.
  -- Смотрите, - перебил его Илья, рассеивая лучом фонарика красноватый полумрак и направляя свет на астрологический знак, кем-то начертанный над проемом. - Знак Тельца!
   Затем его внимание привлекала искаженная надпись под ним.
  -- И буквы латинские: "id" и "...h...a...ri", - сказал Илья.
  -- Жаль, что надпись не сохранилась полностью, - вздохнул Саша.
  -- Может быть, нам удастся ее восстановить? - в задумчивости молвил Илья и походным молоточком сбил несколько подтеков, мешавших различить остальные буквы. Но надпись вразумительнее от этого не стала. Удовлетворившись тем, что есть, Илья переписал имеющийся обрывок. "Поломаю голову на досуге" - решил он и шагнул к другим ребятам, толпящимся подле человеческих останков.
   Особняком стоял только Саша. Ни на что не реагировал. Потому что он вспомнил, где слышал только что произнесенные Ильей слова. Ночью, по телефону, накануне. И узнал тот, другой голос, говоривший с Ильей - свой собственный голос.
   Из ступора его вывели ожившие автоматические двери. Сразу все четыре они со скрежетом двинулись на несколько сантиметров, из стенных карманов вылетели снопы искр, а невидимый генератор кашлянул перебоями.
  -- Ой-ой, это нехорошо, - сказал Савченко.
   Нашарив внизу рубильник, блокирующий закрытие дверей, он повернул его. Однако в результате наступил коллапс механизмов, надорванных этим усилием. Или же рубильник привел в действие коварный план - самоуничтожения. Двери не закрылись, но подземелье дрогнуло, и где-то ухнул первый смертельный обвал.
  -- Подземелью конец! - закричал Савченко. - Надо убираться отсюда!
  -- Сперва мы должны забрать с собой человека, - возразил Платон. - Негоже костям валяться без погребения.
   Он попросил Сашу помочь ему, но Векслер не пожелал возиться с останками, к которым испытывал природное отвращение.
  -- И вообще я вегетарианец, - сказал он почему-то, вздрагивая при звуках приближающихся обвалов.
   Но никто не рассмеялся в ответ на это неуместное заявление - ребята беспокойно озирались, потихоньку продвигаясь к выходу.
  -- Э-э! - протянул укоризненно и недовольно Платон, махнул Савченко, и вдвоем они начали складывать кости в брезентовый мешок.
  -- Что за чертовщина! - воскликнул Сергей.
   Вцепившись в позвоночник скелета, он с силой дергал его на себя и не мог отделить от пола - фрагменты скелета увязли в цементных подтеках, хлопьях и башенках. Илья кинул Платону свой молоточек, и проводник застучал, высвобождая останки.
   А в подземелье сгущался мрак, лампочки мигали и гасли, с потолка сыпалась пыль.
  -- Вы рехнулись, что ли? - кричали Платону и Сергею остальные. - Сейчас тут все рухнет! Кому нужен этот скелет?
   Когда потолок и стены поползли и покрылись трещинами, а пыль начала забивать легкие, отряд бежал из подземелья, прихватив мешок с останками. Часть их, намертво сцепившихся с полом, погребли стены и тонны земли. Обвалы, множившиеся и громкие, нарушили течение по клоаке максима - трубы лопнули, бурный поток устремился из подземелья в пруд, разогнал ряску и лягушек, уступ разламывался и размывался под напором воды, окрашивая пруд в цвет дымчатой абрикосовой глины.
   Поток вынес ребят из клоаки, но окунул с головой в вонючую жижу.
  -- Эй! - вопил Ульянов. - Держите веревку!
   Они выбрались из пруда, перепачканные тиной, глиной и ряской, плевались и кашляли.
  -- Моя ульвэй... - бормотал Саша. - Я обронил свою ульвэй...
  -- Что происходит? - спрашивал Данил. - Землетрясение?
   Ухнул обвал там. И рядом. Снова там. И тут.
   К небу поднимались бесчисленные тучи пыли, сора, песка. Целые рощицы проваливались под землю, на прощание в отчаянье взмахивая ветвями. Территория Красноярска-Х в тот момент уподобилась Огненной Земле, как ее видел Магеллан - тысяча дымов, куда ни глянь. Неизвестно было, какую площадь занимают гибнущие подземелья, поэтому отряд бежал до самых ворот. Кости в мешке за спиной проводника перекатывались полыми деревяшками.
  -- Останки спасаем, - хныкал на бегу Саша. - А ульвэй обронили!
  -- Следи-ка лучше за алэл! - оборвал его причитания Платон.
   Защищенные лесом, из-под ветвей столетних лиственниц, которые не поколебало даже разрушение Красноярска-Х, ребята наблюдали за агонией обиталища мурий. Да и здесь ли они? Наверное, все-таки не здесь. Но мало кто сожалел, что встреча с Кайгусом не состоялась. Главное было, что тайна есть. И разгадка ее только откладывается.
   Сашу Векслера мудрый кет утешил - оброненная железка не ульвэй, пока не побывала под резцом мастера и не была помазана кровью владельца, но плохо то, что Саша уже считал потерянную пластинку своей ульвэй и оставил ее в подземелье гибнущего безвозвратно Красноярска-Х.
  
   ГАЛЕРЕЯ 26
  
   Астрономический кружок университета располагался не в главном корпусе, а в Башне, которая одновременно служила и обсерваторией. Лариса Храмова дежурила там иногда по вечерам, а с увеличением светового дня и ночами. Хотя при дежурствах полагалось соблюдать очередность, Ларисе приходилось дежурить чаще, потому что многие члены кружка всячески уклонялись от этой обязанности - ведь смотреть в телескоп значило оказаться в космосе и оставить пространство Башни без пригляда, что требовало изрядной смелости. А Ларисе всегда нравились эти дежурства.
   Мало кто из членов астрономического кружка или окрестного населения взялся бы толково передать, в чем состояла магия Башни. Некоторые объясняли ее воздействие тем, что Башня построена была на возвышенности, где некогда находилось языческое капище. Возвышенность называлась Сенебатов лоб, в честь могущественного кетского шамана. Долина подо лбом в стародавние времена была сильно заболочена, и огни капища, силуэты дико танцующих людей и причудливых идолов отражались в темных водах, к вершине поднимались от болота испарения, вдыхая которые особо назначаемые женщины, подобно дельфийским пифиям, пели и пророчествовали. При основании города болота осушили и отвели воды в Вортолнут. Построили Башню, скорее всего, в качестве водононапорного сооружения, но пострадать однажды она умудрилась не от воды, а от огня, после чего ее передали во владение астрономическому кружку. На возвышенности и вокруг нее позднее возник парк, где бегали трусцой горожане, играли дети, а на полянах отдельные личности занимались китайской дыхательной гимнастикой или медитировали, обходясь без прекрасных расслабляющих мелодий - довольно было и пения птиц.
   Башня, господствующая над парком, была круглой по форме, а кладена из темно-красного кирпича, с розочками, пилястрами, ложными сводами и узкими оконцами по окружности. Перекрытия, внутреннюю отделку, настил имела деревянные. В нижнем этаже размещались механизмы, обеспечивающие телескопу должные подвижность и обзор, так что, чтобы войти внутрь, приходилось сначала подняться по небольшой внешней лестнице. До площадки с телескопом было еще три этажа - дощатый пол везде усеян летучим и высохшим растительным семенем, оконца мыли небрежно, а чаще отворяли просто для лучшего освещения, пыль въелась в дерево настолько крепко, что придало ему оттенок мышиной шерстки. Только на верхнем этаже были электрические лампы, свисающие с потолка, на других этажах источниками света служили керосиновые лампы или свечи - Башня рисковала сгореть второй раз, но этой опасностью почему-то пренебрегали. Внутренняя лестница была винтовая металлическая.
   Помещения загромождали шкафы, полки, где теснились авиамодели, небесные и планетарные глобусы, астрономические трактаты, старые учебники. Физические приборы мешались с химической посудой, потрепанными чучелами животных, разрозненными частями театральных декораций и пышными, но увядшими под пылью костюмами самых разных эпох - от Цезаря до Октябрьской революции. Некоторые из костюмов сидели на манекенах и, наверное, могли бы напомнить ребятам из отряда Векслера мансийских идолов или анатомический муляж в подземелье Красноярска-Х. Это постановочный хлам просачивался в Башню неведомыми путями, руководитель кружка грозился все время его выбросить, но власть Башни была неодолимой - уборка откладывалась на неопределенный срок.
   Как всегда Лариса, появившись в Башне, отворила окна, включила необходимые механизмы и поставила кипятиться воду. Из бумажного пакета извлекла яблоки и восточные сладости, лизнула сахарную пудру у основания кисти. Сегодня Лариса ждала гостью. Верная давнему обещанию Лариса пригласила Майю разделить с ней очередное дежурство, а заодно разобрать ответы на тест о чайке, лесе, кофе и прочих интересных вещах. Результаты теста были объявлены на следующем занятии, но не прилюдно - Лариса просто раздала листки с ответами каждому. Предварительно она сняла копии с каждого ответа и время от времени с любопытством их изучала. При этом успевала наблюдать еще и за звездами, пить вино из красивого старинного бокала и чертить пальцем ноги узор из пыли и растительного семени.
   Город захватила жара.
   Майя готовилась к экзаменам, сдавала их, изнывала от пекла, хлебала большими глотками ледяной сок, простужалась, хрипела, на губе у нее выскакивала лихорадка, что совсем не улучшало настроения. Майя погружалась в уныние, чувствовала себя совершенно разбитой, точно после того солнечного удара в лесу. Звонок Ларисы она восприняла с радостью, согласилась сразу, но в Башню они приехали порознь - Майя чуть припоздала.
  -- Я до сих пор не могу прийти в себя! - воскликнула Майя, бросая сумку с учебниками в расшатанное кресло. - Ужасная, неприятная новость! - добавила она, передернув плечами.
  -- Имеешь в виду эту историю с останками, которые Векслер нашел в Красноярске-Х? - спросила Лариса.
  -- Конечно! Поверить не могу, что это останки мужа Варковой! Представляешь, все эти годы на кладбище лежал совсем другой человек, военные подсунули Варковой случайный труп! Она просто в шоке. Но генетическая экспертиза подтвердила - скелет из подземелья принадлежит ее мужу.
  -- Вот сволочи...
  -- Ага, военные и на сей раз пытались помешать экспертизе, но поднялась такая шумиха! Кир звонил в Москву, подключил своих друзей, Калашников тоже вмешался, в кои-то веки употребив свое влияние во благо. Но меня больше поражает тот факт, что, оказывается, Варков столько лет прятался ото всех, продолжал работать над проектом, пока не умер там, под землей, в полном одиночестве... Псих! Мог вернуться к жене, домой, а вместо этого... Не понимаю!
  -- Как прошли похороны?
  -- Мрачно. С Варковой чуть истерика не сделалась. Хорошо, что на кладбище врачи дежурили. Да и Кир ее поддерживал. Он, кстати, был очень сдержан... Но ведь для него смерть дяди - весьма далекое прошлое.
  -- Старые кости, - вздохнула Лариса. - Кир тебя легко отпустил?
  -- Мне даже кажется, что ему хочется побыть в одиночестве. Он после стал малость раздражаться на всех...
  -- А ты поставь себя на его место - он путешествовал, отдыхал с любимой - да, да, любимой! - девушкой, купался, загорал, мед и калачи едал, и вдруг похороны, внимание репортеров, слезы и истерики его тети, твои экзамены, наконец!
  -- Получается, что он страшный эгоист! - заметила Майя.
  -- Зато бесспорно, что он живой человек со всеми достоинствами и недостатками, - улыбаясь, возразила Лариса.
   Майя высморкалась в платочек.
   - Мне тоже нелегко! Простыть в самый зной - это невероятная гнусность! - заключила она сердито.
   Несмотря на то, что день сменила ночь, жара спала едва-едва. В Башне было душно, хоть и открыли все оконца. Вентиляторы, расставленные в самых неожиданных углах, лишь теребили паутину, шерсть чучел и парики. Девушки не выдержали, разделись, наготу прикрыли декоративной парчой и театральным шелком, на скорую руку изготовив что-то среднее между античными туниками, японскими кимоно и индийскими сари, обмотали бедра, важно расхаживали или, хихикая, гонялись друг за другом по этажам. Дурачились и фотографировались. В пыли остались следы босых ног, а Башню озаряли вспышки фотокамеры.
   С полки, где справочник по радиофизике соседствовал с прозрачной баночкой молуккских специй, а фарфоровый пастушок с бутылью без этикетки, Лариса достала жестяную коробочку с чаем, травами разными ароматическими и заварила свой любимый напиток. Майя укладывала в битую вазу восточные сладости, звенела посудой, устраивая чашки, блюдца, ложки на тесном чеканном подносе. Нашлось место и для варенья с фруктами.
   Затем девушки перебрались на широкий подоконник оконца на предпоследнем этаже - единственное место, где можно было поместиться вдвоем. Лариса зажгла свечу и спрятала ее среди сладостей - трепетного ее света было достаточно, чтобы не ошибиться ложечкой и видеть лицо подруги. Насекомые из парка летели мимо, к настольной лампе в глубине комнаты.
  -- Ух, хорошо! - воскликнула Майя. - Надо было еще Лиду пригласить...
  -- Я не в последний раз дежурю, успеем.
   Душистость травяного чая, ванили и корицы сладостей входили в соприкосновение со своеобразным запахом пыльных, забытых вещей, накаленной за день кирпичной постройки, парковой сирени и черемухи... И небом - черным и страшным, прекрасным небом, щедро и часто населенным острыми оскольчатыми звездами, его бездонной свежестью, схожей с той, что летом веет из колодца. Парк внизу был безлюден. Листва и дорожки посеребрены кругами от фонарей, остальное - темень. На развилке сидела одинокая собака, а чего ждет непонятно. Сверчки и вовсе ополоумели.
   Лариса сказала, что осенью от парка в оконца вливается дивная тонкая гарь и благовонная едкость сжигаемой листвы, парк горит желтым и красным, ночами стоит вездесущий шорох от листопада, а Млечный путь виден от края до края над самой Башней.
  -- У сибирских народов бытует представление о звездах, как предметах верхнего мира, - сказала Лариса. - Ненцы говорят, что это озера, а селькупы и кеты, что это корни тамошних небесных деревьев. По кетски звезды и деревья вообще произносятся одинаково - kon.
   Майя думала о своем.
  -- Как ты считаешь, - спросила она, - что могла бы означать надпись, обнаруженная ребятами в подземелье? И астрономический знак Тельца? Да еще и статуя, кора... Мне не дает покоя эта загадка! Я пробовала рассуждать - надписей всего четыре, сохранилась более-менее лишь последняя, где читается обрывок "id... h...a...ri". Полностью уцелело слово "id", доказательством того служит точка, поставленная самим Варковым. Следовательно, это аббревиатура или сокращение, которое Варков счел не нужным расшифровывать, полагая, что оно и так всем известно. Латинское слово idem - "тот же"? Возможно. Но это мало что дает, кроме того, что подразумевается некое перечисление. Логично? Да, потому что надписей четыре. Правда, разгадка от этого ближе не становится. Может быть Варков имел в виду термин Фрейда, объединяющий под Id худшие человеческие инстинкты, до поры до времени подавляемые волей, но стремящиеся вырваться из заточения? И парапсихологи считают, что большинство случаев полтергейста вызвано именно разбушевавшимся Id. Но что тогда означает вторая половина - "h...a...ri"? Тут есть какой-то порядок, что-то знакомое, но я не могу вспомнить. А ты?
  -- Я тоже.
  -- Попытайся, Лариса!
  -- Ах, нет, эта загадка не для меня! - Лариса указала на небо. - Вот моя! У Айзека Азимова есть рассказ "Приход ночи", где повествуется о цивилизации планеты Лагош, жители которой никогда не видели звезд, потому что небо Лагоша постоянно освещали несколько солнц. Но однажды слабое солнце, красный карлик, взошедший над планетой в одиночку, затмила луна Лагоша, и на мгновение наступила ночь...
  
   Открылась бездна звезд полна;
   Звездам числа нет, бездне дна.
   Песчинка как в морских волнах,
   Как мала искра в вечном льде,
   Как в сильном вихре тонкий прах,
   В свирепом как перо огне,
   Так я, в сей бездне углублен,
   Теряюсь, мысльми утомлен!..
  
  -- так признавался Ломоносов, а ведь ему картина звездного неба была не в новинку. Тем понятнее реакция и участь бедных жителей Лагоша.
  -- А что с ними случилось?
  -- Великолепие и ужас звездного неба ввергли их в безумие, цивилизация Лагоша погибла.
  -- Да, - призналась, задумавшись, Майя. - Это вполне реально...
   Окончив чаепитие, девушки поднялись по винтовой лестнице на верхнюю площадку к телескопу. Они покинули разом и парк, и город, всецело предавшись созерцанию звезд.
   Духота стесняла Майю, в сгибах тела моментально скапливался пот, к которому липла носимая нутром Башни пыль. Майя выпрямляется, закидывает руки за голову и с наслаждением ощущает, как испаряется избыточная влага ее внутреннего жара и волнения. Волнения от недавних совпадений, загадок, здешней атмосферы. Майя тянется пылающим лицом - со струйками пота от корней волос к вискам и мочкам ушей - тянется к открытому ночному небу, и оно дарит ей облегчение от зноя и от вопросов без ответов, спаянных воедино под вращающимся колпаком Башни.
   Разумеется, девушки не преминули по Зите, звезде Большой Медведицы, проверить остроту своего зрения.
  -- Если ты видишь не только Мицар, то есть коня по-арабски, но и Алькор, всадника, то зрение имеешь отличное, - поясняет Лариса. - Арабы говорят, что тот, кто в одной звезде различает две - и коня, и всадника - может научиться метко стрелять из лука.
  -- Там действительно две звезды?
  -- Да, но Алькор в 20 тысяч раз дальше от нас, чем Мицар.
   Зрение у Майи хорошее, она видит коня и всадника. Стрелок из нее получился бы меткий. Она даже возгордилась - не столько по причине доказанной остроты зрения, сколько потому, что была выявлена ее способность видеть то, что доступно немногим. Следовательно, она не обманывалась в течение всего путешествия с Киром по Усть-Ключевскому краю. С берега озера Уйлагыл он действительно рассматривал ее, летящую на парашюте под облаками.
  -- В детстве я любила бывать в планетарии... - вспоминает Майя.
  -- Это тот, что на Южном бульваре?
  -- Да. Мне безумно нравилось, что серьезные лекторы рассказывают невероятные легенды, как ты сейчас, о Солнце, Луне, богах, превращениях, и тоном не снисходительным, а достоверным, повествовательным, точно это был установленный наукой факт. Вселенная была столь огромна, что мне казалось - где-то там найдется место для всех героев и чудовищ. Родители перестали читать мне сказки на ночь, поэтому за сказками я начала ходить в планетарий, где мне их рассказывали в темноте, почти как в детской перед сном. Но при этом сыпали цифрами и физическими величинами, это придавало мифам правдоподобие. Потом отчего-то прекратила туда ходить, все из памяти выветрилось... Волосы Береники! - воскликнула Майя неожиданно с прорвавшимся живым чувством. - Ох, я вспомнила, Лариса! Эта легенда... Меня ведь пробирала дрожь при одной только мысли, что где-то среди звезд колышутся волосы прекрасной Береники! Я будто наяву это видела...
   Лариса, улыбаясь, смотрела на нее так долго и чудно, что Майя, опомнившись, перевела разговор на другое, намекнув, что неплохо бы посмотреть на ответы сокурсников - те самые ответы, что даны были на тест. Лариса подумала, глянула в окуляр телескопа и на дно прихваченного бокала с вином - девушки поочередно пили из него, Лариса налила себе, Майя отказалась поначалу, но потом тоже окунула губы в благородный темно-красный напиток.
  -- Ты обещала! - вскричала Майя, изображая негодование.
   Лариса рассмеялась и принесла копии ответов, в которые девушки тотчас вцепились ноготками и зубками переливчатого, рассыпающегося бисером смеха, тянули восторженно-ошеломленное "О-о!" при виде чьих-либо ответов, гадали и рядили по поводу видений, предполагающих разные толкования, спорили, фыркали, зачитывали друг другу вслух любопытные отрывки.
  -- Надо же, Вадим Малтин кофе вообще ненавидит! А хорохорится... Но доброго коня описывает складно - и преданность ценит, и выносливость, и понимание!
  -- Так странно - у твоей подруги Лиды преобладают звуковые ассоциации. Лес она воспринимает через пение птиц, шум листвы, жужжание насекомых...
  -- Зато у Оксаны не лес, а сплошное болото - ручьи, озерца... И кофе готова потреблять каждый день в немереном количестве! Черный! Крепкий! Сладкий! По ее виду и не скажешь...
  -- Почему? Я, например, сразу бы определилась с Оксаной - в тихом омуте черти водятся!
  -- А вот твои любимые птицы...
  -- Оказывается, Саша Векслер идеальную чайку воспринимает лишь в качестве второго блюда к супу из ласточкиных гнезд!
  -- Вот дуралей-то!
  -- Да он же шутил, дурачился! Наверняка свою роль сыграло и то, что тогда мы были жутко голодные!
  -- Этак можно оспорить толкования и прочих ответов!
  -- Да, кажется, не рассчитала я точно с этим тестом.
  -- А на твои ответы, Лариса, можно взглянуть?
  -- Я не отвечала, потому что я лицо, так сказать, на особом положении.
   От души посмеявшись, девушки разошлись на какое-то время. Ларисе нужно было сделать дежурные замеры. Майя, предоставленная сама себе, волоча за собой край одеяния, со свечой в руке бродила по Башне, стирала пыль со стеклянных колб и реторт, выцветших картин, дергала за усы звериные чучела, рылась в коробках, полных морских раковин и стащила несколько штук для своей коллекции, уронила сломанные еще до нее удочки, пребольно споткнулась о груду ржавых капканов - к счастью, недействующих, заглянула в грязный и высохший аквариум, полистала старую книгу без обложки.
   Прочитала, что останки одной сирены были выброшены на берег итальянской Кампании - историк даже побывал на ее могиле и присутствовал на играх, устроенных в ее честь. В VI веке уже нашей эры на севере Уэллса жила крещеная сирена по имени Мурган, а другая поселилась в 1403 году в голландском Харлеме, где выучилась прясть и поклоняться кресту.
   "Бред какой-то!" - подумала Майя и захлопнула книгу. Поднявшаяся от этого пыль заставила ее чихнуть.
   Сразу же проснулось и забормотало затерянное в Башне радио - одолев треск и посвист, оно наполнило комнаты восхитительным оперным женским пением.
  -- Выключить? - спросила Майя громко.
  -- Нет, пусть поет! - крикнула Лариса сверху.
   Напевая: "ла-ла", Майя примеряла театральные наряды, думала, что обязательно надо испытать тест Ларисы на Кире, но она, конечно, забудет об этом - сессия идет, экзамены, а потом каникулы с новыми впечатлениями. Эх, ну что же она за недотепа! Путешествуя столько времени с Киром, изучала его, провоцировала, старалась проникнуть в его мысли, а тест испробовать не удосужилась!
   Из другой книги Майя вытащила несколько снимков. На них обычный лес, водные лилии, лунные фазы, кора деревьев - словом, ничего особенного, но, тем не менее, фотографии приковывали взор. Композиция, подбор света и красок - все несло отпечаток дарования своеобразного и мощного.
  -- Чьи это снимки? - спросила Майя у Ларисы, когда та спустилась.
   Лариса пожала плечами, сказала, что загадочных снимков в Башне не счесть, они валяются здесь повсюду, и никто не помнит, откуда они взялись.
  -- Если хочешь, можешь забрать их.
  -- Спасибо, - поблагодарила Майя. - Я заберу.
   Дежурство заканчивалось.
   Иногда Лариса ночевала в Башне, хотя ее родители были этим недовольны. А сегодня и Майя возражала против перспективы спать в душном и пыльном помещении.
   Они вызвали по телефону такси.
  
   ГАЛЕРЕЯ 29
  
   Малтин не забыл о звонке Антона из сологонского паула и немедленно навел справки о Насте Пелымовой - та жила в меблированных комнатах на Переселенческой улице, куда уже успела вернуться из паула. Ничего особенного в ее анкетных данных обнаружить не удалось, но следователь все же пригласил Пелымову на беседу в полицейское управление.
   Последующие несколько дней до возвращения Антона следователь был занят Человеком В Берестяной Маске, который появлялся все чаще. Поймать его не удавалось. Единственное утешение - существенного вреда кому-либо он не наносил, хоть и пугал изрядно детей в парках и на безлюдных улицах, а также поздних гуляк в самых разных районах города. Малтин пытался уловить логику в его неожиданных перемещениях, понять, чего хочет это пугало. Особенно хорошо ему думалось по утрам, когда он до работы усаживался с удочкой на берегу пруда возле дома. Слушал укачивающий шум зарослей, утренний гомон птиц, следил за движениями водной змейки, и казалось Малтину, что еще немного и ему откроется разгадка.
   Однажды он выехал, чтобы проверить кое-какие свои соображения, на место, где Человек В Берестяной Маске появлялся в последний раз. Когда Малтин вернулся в управление, Антон сообщил ему, что к следователю наведывался лесник Полуянов, очень хотел поговорить.
  -- Он собрался, было, навестить вас завтра дома с утра, но я сказал, что вы будете, как всегда, на рыбалке, - доложил Антон. - И не любите, когда вас при ловле беспокоят. Правильно?
  -- В общем-то, да. Я сам найду дядю Захара, - отвечал Малтин, закрывая жалюзи и устраиваясь в любимом кресле.
  -- Еще звонила бабушка Полины Приймак. Она прилетает послезавтра в Усть-Ключ.
  -- А-а, вот это хорошая новость! - оживился сразу Малтин. - Не забудь ее встретить в аэропорту. И приготовь свежий кофе, с минуты на минуту к нам пожалует Настя Пелымова.
   Слепая пришла точно в назначенное время и не одна - опираясь на руку Артура Загидуллина. Следователь с недоумением воззрился на него, потом на Настю и простился с одним из своих подозрений, когда понял, что девушка слепа. Какое-то время он подозревал, что Настя и есть та красавица, что появлялась в лагере на Очунье. Но, во-первых, немыслимо было предположить, что слепая приезжала в лагерь за рулем автомобиля, а об этом говорили показания свидетелей. Во-вторых, Настя была не более чем мила, а на редкостную красавицу, поразившую воображение Бердникова, совсем не тянула.
   Артур обращался с Настей бережно и расторопно, с ловкостью опытного поводыря. Усадил напротив следователя, одернул ее сарафан, сам устроился рядом, на кожаном диване - молчаливый и напряженный. Малтин знал, что род Загидуллиных дворянский и старинный, ведущий свое начало от князей Кучумова царства. Однако на смуглых сибирских татар Артур не был похож, на Руси его бы назвали скорее "половцем", то есть рыжим.
  -- Чем обязана, господа полицейские? - спросила Настя, поправляя черные очки и волосы убирая привычным движением со лба за уши.
  -- Мы расследуем исчезновение туристической группы, которая в конце апреля этого года разбила свой лагерь подле Очунья, - начал Малтин, не особо надеясь на успех. - Бывали там?
  -- Да, - порадовала следователя Настя.
  -- И встречались с туристами?
  -- Нет, - соврала Настя уверенно. - Я бывала там с Артуром на съемках, но никого не видела.
   Она хихикнула. Антон так и вскинулся, а Загидуллин обмолвился небрежно:
  -- Это игра слов, не спешите с выводами.
  -- Я не видела, конечно, - повторила Настя. - Но слух у меня отменный. И память тоже. Утро 27 апреля мне запомнилось весьма странным происшествием. Мы ехали с Артуром по лесной дороге...
  -- Откуда и куда? - нахмурился Малтин.
  -- Из Усть-Ключа по направлению к моим гениальным снимкам, - быстро ответил Загидуллин.
  -- Верно, - кивнула Настя. - У поворота на Очунье мы остановились. Артуру послышалось, что мотор неисправен. "Стучит?" - все спрашивал меня. Ну и полез проверять. А до меня вдруг докатился чудесный, рокочущий и гулкий звук океанского прилива... Так необычно слышать было его, продирающимся сквозь шум нашей сибирской тайги!
  -- Прилив? - переспросил Антон. - Я был у океана, наблюдал за приливом, но его звук... Как вы поняли, что это прилив? Он же прибывает не разом!
  -- В том-то и заключалась странность - прилив в лесу был мгновением, звуком исключительной плотности и концентрации, толчком в уши, единой гигантской призрачной волной, что настигает тебя, проходит насквозь и растворяется... Я отчетливо представила себе берег, раковины, чаек, сладкоголосых сирен... Нет, я не могла ошибиться! Зову Артура, спрашиваю: "Ты слышал?", а он мне: "Что, стучит? Стучит?"
   Настя снова захихикала, а Артур посмеялся вместе с ней негромко и снисходительно.
  -- Значит, прилив, - произнес Малтин с сомнением. - Сколько по времени он продолжался?
  -- Вопрос абсолютно бессмысленный! - фыркнула Настя. - Как я могу на него ответить, если нам довелось столкнуться именно с искривлением пространства и времени?
  -- Непохоже, что вы были слишком удивлены этим искривлением - проворчал Малтин. Его смущало то, что взгляд Насти скрыт от него.
  -- У слепых особое восприятие реальности. Мы всегда готовы к неожиданностям. Можем воспринимать довольно необычные вещи. Мне, к примеру, иногда являются видения. Примерно недели две назад было у меня очень странное видение. Мне кажется, оно свидетельствовало о каком-то страшном несчастье. Возможно, нашей доблестной полиции будет интересно узнать о нем.
  -- Что же вы... видели? - спросил с заминкой Малтин.
  -- Это лес, - рассказала Настя Пелымова. - На ветвях там сидят свирепые и мертвые орлы о трех крыльях и с железными клювами. Они выслеживают добычу и накидываются на нее скопом. Гнезда у них из проволоки, лески, дерева, рыбьих кишок и звериных жил. Орлы слепы, поэтому ткут паутину и реагируют на ее колебания. Однажды троекрылые орлы растерзали невинного человека. После этого их обуяла такая невыносимая тоска, что дневной свет стал им в тягость, теперь они охотятся лишь по ночам.
  -- Угу, - буркнул Малтин. - Разъяснений, полагаю, не будет?
  -- Нет, - отрезала Настя. - Кроме того, откопайте, пожалуйста, труп невинного. Он зарыт недалеко от Очунья. Могилу его вы найдете легко, зверобой там пророс в форме человеческой фигуры.
  -- Там похоронен кто-то из туристов?
   Слепая отрицательно покачала головой.
  -- Нет, это кто-то другой. Это все, что я знаю, господа полицейские. Верить мне или нет - дело ваше.
  -- Да почему бы нам и не поверить? - миролюбиво отозвался Малтин. - Надо попросту отправить патруль к Очунью и отыскать зверобой, образующий контуры человеческой фигуры. Рыть, надеюсь, придется неглубоко?
  -- Не очень, - тихо произнесла Настя.
   И при скорбном ее подтверждении следователь ощутил нехорошее предчувствие, вдруг понял, что слепая говорит правду. Извлеченный из-под четвертого сопра кулон, который Малтин поворачивал во время разговора между пальцев, выскальзывает и брякает о стол.
  -- Что это? - спрашивает Настя. Прежде, чем следователь успел ответить или поднять кулон, слепая завладела украшением и проворно ощупала резьбу на камне.
  -- Медведь... - протянула она с выражением значительным и трудно определимым. Сказала себе. И продолжила совсем другим тоном, с улыбкой: - Вы удивлены? Слепая, дескать, точно определила, что изображено на кулоне размером с монетку. Не фокус ли? А может обман? Отнюдь. Зрячими бывают не только глаза, но и руки, уши, сны, сердце. Иногда достаточно лишь дуновения воздуха, чьего-либо дыхания... Остерегайтесь всецело доверять своему зрению! Тот, кто в совершенстве овладел волшебством преломления лучей света, постиг устройство человеческого зрения и сознания, играючи перехитрит самого осторожного, а привычную картину мира подменит кошмаром или сказкой - это уж как вам повезет. Возьмем, к примеру, положение солнца. Люди привыкли, что свет всегда идет сверху. И если снимок рельефа земной поверхности с нормальным освещением повернуть на 180 градусов, человек все равно будет свято убежден, что свет не изменил своего направления. Но что случилось при этом с рельефом? Горные хребты станут долинами рек, вершины и пики - впадинами, пропастями и кратерами. Вы слышали историю открытия вулкана Олимп на Марсе? Поначалу было объявлено о кратере, ученые просто не учли положения солнца на марсианских снимках! Особенности человеческого восприятия использовали и древние воины, и современные архитекторы и скульпторы, проверяя, как будет выглядеть здание или статуя при разном освещении. Куском камня? Шедевром? Кубом? Лабиринтом? Живым телом? Известно, что горизонтальные линии на картинах вызывают у зрителей ощущение покоя и гармонии, а вертикальные, наоборот, внушают беспокойство и нервозность. Если вертикальных линий слишком много, оценка ситуации затруднена, ведь они не дают теней... Но не боялись эффекта пересекающихся лучей и множества солнц великие художники - Эль Греко, Марк Шагал, Жорж Брак, Хуан Грис... Они творили свою реальность, отворяя двери тысяче солнц! Вам знакомы работы Мориса Эшера? "Картинную галерею"? "Водопад"? "Другой мир II"? "Комнатных червей"? Там сквозь стены лезут амебы, голубь с человеческим лицом сидит перед вами, но одновременно где-то наверху и далеко внизу, лестницы замкнуты в круг, мальчик смотрит на город со стороны, но и живет в нем, а водопад есть вечный двигатель...
   Отзвук увлекательных и чудных речей и суждений Насти Пелымовой еще звучал над уединенным городским прудом, когда сонный Малтин лениво ругал отрыжку молочного кофе, смолотого на антикварной вещице, закидывал удочку, и его отражение в воде, отражение деревьев и кустарника теряло привычные очертания, распадалось на мелкую рябь, своевольно расплывалось в стороны. Даже голова кружилась, если смотреть внимательно - того и гляди, свалишься в пруд, к опрокинутым деревьям с мерцающей листвой, рою цветов и пятен, к двойнику-призраку, что клубится столбом к небесам, джин из кувшина просто, а не человек. Вынырнешь в намокшем тополином пуху. Им припорошены вода и берега, забелен воздух. Нашествие чьего-то яростного жизнелюбия. Да нет...пожалуй, и не вынырнешь. Пруд глубокий, немудрено, что и рыбы тут много. Дно илистое, настоящая трясина, муть, протоплазма, бульон Нидхема, кинь финик - вырастет и пальма, утопи ящерицу - схватит потом дракон.
   К чему бы такая мрачность в мыслях? Вероятно, из-за трупа, найденного под зверобоем, проросшего в форме человеческой фигуры. Настя Пелымова оказалась права. Полиция нашла охотника Ивана Бердникова, его бренные останки. За последние несколько дней Малтин уже второй раз побывал на кладбище и наблюдал, как предавали земле несчастного, чьи смерть и похороны разделяли и время, и тайна. Сначала Варков, а теперь и Бердников. Экспертам удалось определить, что смерть охотника наступила от глубокого удара тонким и острым орудием в сердце. "Клюв?" - спросил якобы в шутку Малтин. "Вряд ли, - ответил эксперт Петр Александрович и показал следователю мелкие щепы дерева, которые обнаружил в смертельной для Бердникова ране. "Его будто бы застрелили из лука или арбалета, - заявил эксперт. - Убийца вынул стрелу, но сделал это неумело, а может, торопился, был напуган, он разорвал края раны, сломал стрелу".
   Малтин недоумевал - лучник-убийца, Бердников, зверобой, видение Насти... Где тут связь, причина, разгадка? Кому понадобилось убивать обычного охотника, да еще столь экзотическим способом? Мстительность Калашникова? Ерунда! То, что сообщил охотник Антону, известно всему городу! Почему же в качестве орудия убийства был выбран лук или арбалет? Для бесшумности? Потому что рядом были люди, которые могли услышать выстрел из обычного пистолета? Возможно. И торопился убийца по той же причине, верно? Но откуда в лесу люди? Настя говорила, что все происходило в лесу. Конечно, это всего лишь видение, но если слепая не ошиблась в основном, то наверняка неслучайно сразу указала на лес. Но можно ли доверять ей?
   Следователь поморщился. Что-то в собственных рассуждениях не удовлетворяло его. Он все еще ломал голову, когда на противоположном берегу пруда появился Человек В Берестяной Маске.
   Походкой размеренной и даже плавной, но, тем не менее, неестественной, обликом нелепым, зловещим молчанием он был схож с диким саскватчем, американским снежным человеком со знаменитой видеопленки. Он размахивал в такт большому шагу руками, сутулился и поглядывал на Малтина предостерегающе. Человек В Берестяной Маске поспешал, не торопясь, и грозил на ходу передумать, бегство мог подменить вдруг атакой. Так поступают и звери, вспомнилось тут следователю. Полицейским, чьей обязанностью было кричать, преследовать, брать подозреваемого на крючок вместо рыбы, овладело какое-то оцепенение. Недавний опыт соприкосновения с неведомым, настроение утра и сомнамбулическое шествие ряженого диктовали Малтину свою волю и пожелание - быть отрешенным и цепким нутром, как при переходе из сна в явь, следить и за поплавком, и за водомеркой, и за кружением тополиного пуха, и за оборотом Берестяной Маски.
   Когда пугало убралось, Малтин собрал свое рыбацкое снаряжение и направился домой. Поднимаясь от пруда в гору, он заметил, что дверь на террасу его квартиры отодвинута на расстояние достаточное, чтобы впустить нежеланного гостя. Малтин перебрался на террасу и вошел в квартиру без страха - знал, что взломщика не застанет, но мрачный - дома был полнейший разгром, следы беспорядочного и лихорадочного обыска. Многие вещи пострадали или были испорчены - разбиты статуэтки, скинуты на пол настенные тарелочки, на коврах грязь, книги сброшены с полок и лежат переплетами вверх, из кувшинов выкинули букеты. А его любимая кофемолка? О-о, его драгоценная антикварная кофемолка, наследница буден немецких крестьян и петербургских аристократов, тропический глобус, ось кухни - она лежала сломанная! Украшать кухню она еще могла, но молоть зерна и угощать Малтина никогда.
   Ярость медленно, но верно закипала в нем. Словно готовность любимого напитка, подступало, пришедшее весьма кстати, понимание отдельных неясных моментов, касающихся Человека В Берестяной Маске, его затеи, его эгоистического сумасшествия и глупой самовлюбленной дерзновенности. Хорошо еще, что Вадим спозаранку убежал в университет, не то... Интересно, осмелился бы Берестяная Маска угрожать сыну?
   Закончив с уборкой, Малтин явился на службу и тотчас сел за телефон, повел долгие и странные переговоры со станцией Северный Яр, местной клиникой и полицией, спрашивал: "Он объяснил вам?", "Для защиты, исключительно для защиты, да?", "Как вы говорите - мирячество? Эмиряк?" Переговорил и с доктором Осинцевым. Начальник следователя, полковник Барбышев поймал Малтина в коридоре и вознамерился, было, выговорить ему за немалое опоздание, но Малтин прервал его грубо и жестко: "Ерунда! Сломали мою кофемолку, а я должен блюсти параграф?" И величественно спустился вниз на лифте.
  -- Он не болен ли часом? - спросил, ошарашенный такой отповедью, Барбышев у застигнутого неприятной сценой Антона.
   Помощник следователя искательно улыбнулся, извинился за шефа и бросился следом за ним, догнал уже на автостоянке.
  -- Не понимаю, - запыхавшись, проговорил Антон. - Почему, почему вы не сказали ему о Берестяной Маске? Не объяснили, почему опоздали на службу...
  -- Скажу, когда этот чокнутый будет у нас в камере. А сейчас я очень спешу, Антон, на встречу с дядей Захаром. Он действительно хочет сообщить мне нечто важное.
   Лесник взял на прокат катер и подобрал следователя на городской пристани. Так было обговорено.
  -- Куда мы отправляемся? - спросил Малтин.
  -- Я давно обещал показать тебе лес, где деревья плачут голосами младенцев, - ответил Полуянов.
   Они отчалили, проплыли под Ремезовским мостом, затем держались левого берега, двигаясь против течения, миновали селение Корба, и Полуянов застопорил ход катера около Раменьевских лесоповалов. Неподалеку катил воды, полные древесного мусора, Баяр, приток Вортолнут. По нему сплавляли из глубин тайги лес до фабрик, находящихся в срединном течении, а мелкие отходы улавливали фильтрационные системы у места впадения Баяр в Вортолнут. Из-за особенностей работы мощных фильтров вода здесь часто приходила в сильнейшее волнение, создавала круговороты, затопляла берега даже после паводка. Селений тут не было, грибники и рыбаки тоже не заходили, но на всякий случай перед подъемом воды сигнал оповещал о том окрестности, распугивая не столько людей, сколько птиц и зверей. Те привыкли, что вслед за сигналом надвигались гул и рокот поднимающегося потока. В лесу оседал серый пахучий ил, пригибал к земле траву, корни и деревья, на сучьях оставались волокна речных водорослей, рассыпаны были пустые, выеденные енотовидными собаками, ракушки и рыбьи хребты.
  -- Ну и запах! - поморщился Малтин. - А где же плачущие деревья?
  -- Тсс! - приложил старик узловатый палец к губам.
   Повинуясь этому знаку, Малтин умолк. И услышал, как в лесу заплакал ребенок. Его надрывающий душу резкий и какой-то нечеловеческий плач доносился то из-под коряги, то с высоты крон с редкой листвою, то из дупла трухлявой колоды, а то совсем из глубин серого заиленного леса. Поборов первоначальную оторопь, Малтин скоро понял, что слушает редкостное сочетание взаимодействия влаги, щелей в стволах деревьев, листвы и водорослей, а дирижером этого оркестра выступал ветер. Налетал и с широких просторов Вортолнут, и с притока Баяр. "Знает ли об этом дядя Захар? - думает Малтин. - Может и знает, но не признается ни мне, ни себе. Месяц назад я еще принялся бы его убеждать, в чем тайна плача, а сейчас..."
  -- Человек В Берестяной Маске - это Кайгус? - спросил резко Малтин.
   Полуянов вздрогнул, плач лесной отогнал, будто морок.
  -- Нет...да...трудно сказать, но лучше его сторонится, не преследовать.
Это опасно, нельзя, да!
   Он схватил Малтина за локоть, зашептал ему горячо и настырно:
  -- Помнишь, Никита, ты спрашивал меня о сопра? Я ответил, что их шесть, но я солгал! Их много больше! Могут появлятся и новые, это не диво, Кайгус часто делит тайгу на межи и бросает туда-сюда! Вот была у меня поляна приметная лакомой земляники ананасового вкуса, затем вдруг нет ее - у Мурта, сказывают, проросла! Но Бог с поляной, другое тревожит меня. Город наш, Усть-Ключ, построен на срубах десятков и сотен неоткрытых вам деревьев с затесами! Очунье - лишь околица, а больше всего сопра-то в городе!
  -- Усть-Ключ - территория мойе?
  -- Да, испокон веков.
  -- Когда тебе открылось это?
  -- Ох-хо, Никита, я всегда знал! - повинился старик, то ли с горечью, то ли с гордостью.
  -- И не сказал. Почему?
  -- А что бы я сказал, Никита? И кто бы мне поверил? И потом, видел я, что Кайгус строительству не мешает, так что и я смекнул, что мойе совсем не против такого соседства. Одного я не знал - что он в свою берлогу нас всех затягивает!
   Малтин не смотрел в сторону лесника. Смотрел на тень кучевых облаков, стремительно ползущих из леса на берег и дальше в реку. Ветер их подгонял, набирал силу, облака нес, синее яркое небо чистил. Лесной плач заглушил сигнал тревоги, предупреждавший о приближении волны. Полуянов, ждавший этого сигнала, закричал:
  -- Ты должен, слышишь, ты должен отметить все сопра в городе! Дай приказ своим людям, выполни завещание Харлампия Монина! Раздели город на участки, определи дежурных, пусть выискивают сопра, уговори начальство оставить дела каждодневные и обыкновенные, им довольно будет и малого внимания, все остальное для поимки главного злодея! Обещай, что исполнишь!
  -- Ничего такого я тебе обещать не буду! - раздраженно отвечал Малтин. - Ты что, дядя Захар, за идиота меня принимаешь? Чтобы я мобилизовал всю городскую полицию на поиски каких-то там сопра? Да и кто мне позволит? И вообще эта Кайгусова мистика мне порядком надоела! Только мешает расследованию, пора кончать с эзотеризмом! Своей пламенной речью, дядя Захар, ты навредил, прежде всего, себе же! Вот так.
   Полуянов отвернулся, но не ушел.
  -- На днях в складском помещении супермаркета, что на Азиатской улице у пересечения ее с 29-ым шоссе, обнаружили непонятные знаки, высеченные вдоль брусьев притолоки, - сказал Малтин скучающим тоном. - Я собирался пригласить специалистов, включая тебя, между прочим... о, господи, я носился бы с этими закорючками как с писаной торбой! Но твои слова отрезвили меня. Зачем? Чего ради я хлопочу? Сопра... Что они могут дать мне, следствию? Надо работать с настоящими подозреваемыми, а не гоняться за ряженым психом, это забота врачей. Моя же задача - установить и поймать действительного виновника.
  -- Как знаешь, - глухо ответил Полуянов и, не поворачиваясь к следователю, зашагал вниз к реке. Потом все-таки соблаговолил остановиться и крикнул:
  -- Идем, Никита, волна надвигается!
   Предостерегающий сигнал прозвучал уже дважды - перед внезапной яростной речью лесника и после первого раздраженного ответа следователя. "Дело за третьим сигналом, - подумал, усмехаясь, Малтин. - Будто в театре - сигнал к притворству и затем к бурным аплодисментам..."
   К полуночи того же дня отряд полицейских, проинструктированных Малтиным и вооруженных до зубов, занял намеченные позиции у супермаркета на пересечении улицы Азиатской с 29-ым шоссе, огибающим Дальние Сосны с юга. В торговом зале поздний покупатель рассчитывался за упаковку пива, сыр и камышовый хлеб, продавец, оповещенный полицией, нервничал и при сдаче ошибся на крупную сумму, управляющий беспокойно расхаживал у себя в кабинете и отвечал на звонки. Малтин отлучился с поста у входа в здание, прошел на склад, подтащил стремянку и на выбранной наугад притолоке нанес маркером изображение круга, черепа медведя и нескольких пересекающихся линий, воспроизводя знак сопра. Предосторожность, конечно, излишняя - подозреваемого полиция намеревалась задержать еще на входе.
   Супермаркет находился на отшибе - неоновая вывеска бросала отсвет на близкую чащобу, с холмов петлей спускалось шоссе - пустынное, мало оживленное и днем. Любой объект - от человека до автомобиля - неизменно был бы замечен еще на верхнем изгибе дороги. Ожидали гостя со стороны леса, особые приметы - одет в стеганый халат кетского покроя, носит рукавицы и остроконечную берестяную маску. Вооружен топором и, вероятно, арбалетом. Опасен.
   Мешали серые летние полночные сумерки. Антон наблюдал за дорогой в бинокль ночного виденья. Было темно и душно, где-то (казалось, что прямо под фундаментом здания) пел сверчок. Полицейский Кураев водил по лицу кубиком льда, прихваченным в супермаркете из холодильника.
  -- Он! - наконец, выкрикнул сдавленно Антон, не отрываясь от бинокля.
   Сквозь зеленоватую пелену бинокля ночного виденья он увидел Человека В Берестяной Маске на верхнем изгибе 29-го шоссе. Гость на свидание с полицией не торопился, шел медленно и тяжело. Вот остановился, поправил нелепое сооружение на своей голове, замер в нерешительности, потоптался на месте.
  -- Ну же, ну! - заклинал его Антон. - Иди к нам, пугало огородное! Ага, правильно, правильно, давай, давай к нам...
   Человек В Берестяной Маске спустился ниже, и его скрыл лес.
  -- Порядок! - отметил с удовольствием Антон. - Минут через пять-семь появится.
   Но срок, отмеренный Антоном, миновал, а гость так и не повился.
  -- Все, больше ждать бессмысленно! - выдал Малтин зло и громко. - Он почуял ловушку! В погоню! Живо! Разом! Вперед!
   И они побежали.
   Дорогу указывал термосканер. Он вскоре засек человека, который сошел с дороги в лес и улепетывал со всех ног, стараясь забраться в самую чащобу!
  -- Это Кайгус! Черт, клянусь, что это он! - крикнул на бегу Антон шефу.
   Запрыгали в ночном лесу длинные лучи мощных фонарей, шарили по кустам и сталкивались, пересекались друг с другом. Постепенно отряд рассредоточился, охватил участок широким веером, чтобы окружить Берестяную Маску.
   Малтин отстал.
   С бега сбился на шаг.
   Он прекратил внезапно преследование.
   На него напали.
   Он попался лесу в лапы.
   Малтиным вдруг овладела красота ночного леса, мгновение безнадежно расслабляющей, непомерной для обычного смертного силы. Приступ. Болезнь. Чары. Открытие. Погоня, шум ее, разгоряченное дыхание полицейских, их ругательства, топот ушли далеко вперед, а его бросили под луной в вышине, которая тусклым металлом, чеканкой по дереву оковала заросли. Темнота текла из-под каждой травинки, прохлада шевелилась ветерком, ознобом покалывала щеки и спину.
   Луч фонаря ударялся о землю, высвечивая до мельчайших подробностей возню ночных букашек и географию этого крохотного пятнышка. Ударялся потоком отвесным и светом студеным, будто с высоких гор, были даже брызги - танцы, взлет и падение летающих насекомых.
   "Ох, как красиво..." - подумал Малтин почему-то со вселенской тоской.
   Деревья приветственно покачивали ему ветвями.
   Малтин оттер слезы, выступившие неизвестно по какой причине - этакое диво бывает почти у всех людей. Он тихо удивлялся и радовался тому, как легко, оказывается, исчезают любое давление и оковы, кроме любезных сердцу, как негаданно открывается тебе знание о настоящем и неуловимое космическое освобождение.
  -- Но что же мне делать с Кайгусом? - пробормотал Малтин. - О-о, что же мне делать с ним?..
   Ему чудилось, что вот-вот настанет следующее мгновение, окончательные плен и свобода, немножко терпения и будет дан ответ!
   Но времени у следователя Малтина не было - сзади налетел на него полицейский Кураев, не узнал в темноте и толкнул в спину.
  -- Чего встал? Бежим! - крикнул следователю Кураев.
   "Бежим! - подумал ошеломленный Малтин, уже забывший о Человеке В Берестяной Маске. - Ну?! Бежим скорей! По лесу! Все дальше и дальше!"
   Он быстро обогнал Кураева. Тот ойкнул и прыть свою поумерил - в зазевавшемся товарище Кураев опознал-таки капитана и счел за благо уступить ему лидерство в забеге отстающих, тем более, что, судя по поведению Малтина, за следователем требовался пригляд. Малтин петлял и вилял, частополосица древесных столбов, выраставших у него на пути и целящихся сучьями, вызывали гипнотизирующую рябь и мельтешение. Ноги Малтина выписывали замысловатые кренделя, голова запрокидывалась, он едва не хохотал в безумном ли восторге или же восторженном безумии. Однако некоторая доля рассудительности не покинула его вовсе, и следователь вовремя сообразил, что в беге неосознанно забирает вправо, что чревато риском заблудиться в чащобе.
   Кураев догнал следователя, остановил его, крикнув, что бегут они в неправильном направлении, а Человек В Берестяной Маске уже в руках полиции. Потребовалось повторить это несколько раз, чтобы следователь понял смысл важного сообщения.
  -- Ребята зовут нас, - сказал Кураев, задыхаясь и кивая на лесную темень.
  -- Да...да, конечно, - согласился, невнятно бормоча, Малтин.
   Прежнее спокойствие и ясность ума возвращались к нему. Вместе с Кураевым он отправился к указанному по рации месту. Тем сходный с друидовым световой круг - только не от факелов, а от фонарей - очерчивал пространство, где лежал Человек В Берестяной Маске и подвывал нечленораздельно, но голосом вполне человеческим, не Кауйгусовым. Полицейские окружили поваленного страхом ряженого, дышали тяжело, но не притрагивались. Стрелять вовсе не потребовалось, Берестяная Маска упал сам.
   Малтин колебался недолго. С лицом суровым и замкнутым он наклонился, зажал в кулаке островерхий берестяной колпак и сорвал маску с незнакомца - тот нестерпимо завизжал, словно бы его заодно лишили и кожи.
   Этот Человек потерял свою Берестяную Маску.
  -- Я так и знал! - сказал Антон, усмехаясь высокомерно и презрительно.
   Но Малтин проявил к жертве искреннее участие.
  -- Как ты, дядя Захар? - спросил он. - Не ушибся?
   Старик в ответ стонал, жалобился и плакал.
  -- Ой-ой, не виноват я, люди добрые! - из воя выдавил он захлебывающиеся слезами признания. - Ни единой души не сгубил, кроме собственной, да и ту по хитрости мойе!.. А в костюм для защиты облачился, для защиты от Кайгуса! Рукавицы, халат, смотрите-ка! Да?.. Толстые, стеганые, от мойе оборонительные!..
  -- Вот заливает старик! - возмутился Антон, а остальные полицейские рассмеялись недружелюбно.
  -- Он говорит правду, - сказал Малтин.
  -- Воистину! Воистину! - закрестился Полуянов.
  -- Но не полную правду, - добавил Малтин. - Костюм этот действительно используется на медвежьем празднике, чтобы не показывать Кайгусу оголенных частей тела, особенно опасным это считается для женщин...
  -- Так! - подтверждал горячо лесник, глядя на следователя с изумлением и надеждой. - Так, Никита!
  -- Другую половину правды мы узнаем от дяди Захара позднее, - невозмутимо продолжал Малтин. - Он расскажет нам, зачем напугал бедных детей у сквера Маньчжурия, что искал в туалете ночного клуба, почему хотел убить двух женщин, для чего забрался в мой дом... - Малтин нахмурился, он вновь терял спокойствие, но на сей раз по другой причине. - Наконец, господин Полуянов расскажет нам и о том, как он убил охотника Ивана Бердникова!
  -- Не убивал я! Ошалел ты, что ли? Не убивал! - завопил Полуянов. - Если о маске, Никита, знаешь, то и о Бердникове знать должен! Ах, Матерь Божья, заступись!.. И ты, Вут-Ими, Великая Казымская Женщина, не останься в стороне, обереги! Консыг-ойку отгони, прошу... А-а, отойдите, изверги, я к Нуми-Торуму пойду, Святому Власию челом бить буду! Анки-Пуйос! Анки-Пуйос! Омоко! Хунде! Алге! Хулге! Одекит сей не мой!.. Это Ивана вина и оплошность! Я же свой удекит верно правил, к солкит лыжню прокладывал, крест был мне компасом! А детки, что ж?! Они мне хитрость Кайгусову готовили, но не по умыслу, я на деток не клевещу, просто по неведению легко мойе попадаются, делают, что он им велит... Классики чертят - раз, два, три! А тут-то и трясина, провал, бездна устрашающая! Топ-топ, прыг-скок, играют, кости бросают, мойе помогают! И не уклонишься, потому что и сказано в книгах: "И...э-э... медведь съедает тех, кто не соблюдает правил игры в классики!" Только там в рифму было - та-та-та... Ну?! Уразумели?! Не губитель я, а охранитель! Клялся ведь на Монинг-Тумп! Идти-то как? От Лопсии-реки к хребту Маньквотнер и Тосемахтас-Тумп, оттуда до вершины уж недалеко... Кликнешь: "Медоедка, чур-чура!" Неужто сами в детстве так не говаривали? Это от клятвы на Монинг-Тумп идет! От того, что все игры наши Кайгус придумал. А вы и не догадались? Эх! Классики в городах чертят и прыгают, а на севере у студеного моря из камешков еще в древнейшие времена круги и заплетения выложены... Пойдешь и не воротишься, преступать через круги страшно, тропиночка не отпускает... И это Кайгусова затея, план или задача, личина или сердце, постигнуть трудно весьма...
  -- Но можно? - спросил Малтин.
   Его вопрос прервал торопливые и непонятные излияния старика, а для окружающих прозвучал неожиданно. Поначалу полицейские с любопытством внимали речам лесника, но постепенно его восклицания, похожие на бред, утомили аудиторию и наскучили ей, никто уже не следил за потоком знакомых и чужих слов, названий. В отряде предполагали, что и Малтин скучает, просто дает потрясенной разоблачением жертве выговориться. Но вопросом своим следователь вынудил полицейских вновь прислушаться к утихающим речам старика.
  -- Можно постигнуть ли, дядя Захар? - повторил Малтин.
  -- Спроси у Миснэ, - ответил Полуянов устало.
  -- Как я узнаю ее?
  -- У нее...у нее совиные очи, - Полуянов отвечал совсем тихо.
   Неистовство его спадало, старик был явно болен и разбит. Он откинулся на спину, рукавицы скинул, мял и тер землю, на которой лежал, не отрывал воспаленного взгляда от ночного неба и полной луны за ветвями деревьев.
   По приказу Малтина старика подняли - бережно, но и властно. На 29-ом шоссе их уже ждали полицейские автомобили. В машине Полуянову стало хуже, пришлось сразу везти его в больницу. Обстоятельный допрос откладывался на неопределенный срок. Малтин был этому даже рад. Он устал не меньше старика, а утром предстояло еще встретить бабушку Полины Приймак. Совсем некстати Антон завел было разговор о том, что: "это удивительно, господин капитан, но накануне я читал о Миснэ (мись), лесных девах, покровительницах охотников и богатырей. Что же касается совиных очей, то тут в самую пору вспомнить о слепой Насте Пелымовой, потому как, я думаю, речь идет об иносказании..." От версии Антона следователь отмахнулся, велел ему идти спать, но сам, покинув управление, отправился не домой, а в круглосуточно работающее кафе, чтобы выпить чего-нибудь тонизирующего.
   Падение усть-ключевского патриарха, его унижение произвели на Малтина гнетущее впечатление, хоть он и предвидел недавнее событие. Разгадка вызревала долго, но точные координаты следователю дала его кофемолка, тропический глобус. Полуянов интересовался распорядком дня Малтина и отказался навестить его дома, когда Антон сообщил леснику, что в этот час Малтин рыбачит. Затем разгром в квартире, следы беспорядочного обыска. Лесник что-то искал в доме Малтина - выяснить, что именно, еще предстояло. Впрочем, у следователя уже были кое-какие догадки.
   В Плачущем лесу у притока Баяр оба - и следователь, и лесник - хитрили друг против друга, но в итоге победа осталась за Малтиным. Лесник намеренно требовал от следователя заведомо невыполнимого обещания - бросить едва ли не всю городскую полицию на поиск затерянных сопра. Специально подбирал такие выражения, чтобы разозлить следователя. Тогда Малтин, раскусив замысел лесника, изобразил гнев и раздражение, подбросил Полуянову нужный адрес и заверил, что более полиция за сопра охотиться не будет, только за преступниками! Вот так-то! И Малтин сказал чистую правду.
   Следователь сидел в кафе, пока не начал накрапывать блуждающий тихий ночной дождь, сбивший духоту. По пути домой Малтин промок до нитки, зонта у него отродясь не было. Город тоже потемнел от воды, рекламные вывески, фонари и светящиеся покрытия зданий, тротуаров обрели матовый оттенок. Дома Малтин хотел позвонить кому-то, но передумал.
  
   * * * * *
  
   Утром прилетела бабушка Полины Приймак. Встречать ее поехал Антон, как и было обговорено. Малтин в это время еще спал, утомленный вчерашней погоней и ночным бдением в кафе за бокалом коньяка.
   Бабушка Полины вышагивала важно, опираясь на трость, вида была аристократического, величавого, этакая пожилая итальянская графиня - словом, некогда великолепная южной красотой, а сейчас строгая интеллигентная старуха. Одета была в строгое черное платье, губы чуть подкрасила. По прозрачному коридору, соединяющему посадочные залы с основным зданием аэропорта, шла самостоятельно, однако, познакомившись с Антоном, немедля оперлась на его руку и сказала:
  -- Люблю нашу полицию.
   Уже на выходе из аэропорта она вдруг решительно и непреклонно ударила тростью о полированные плиты и заявила:
  -- Полина не может исчезнуть вот так просто! У вас непроверенная информация, вы и меня вводите в заблуждение! Ее родителей я не стала даже беспокоить, сами разберемся.
  -- Именно для этого мы вас и пригласили, - учтиво отозвался Антон.
   Отважившись на утомительный для нее перелет из Челябинска в Усть-Ключ, бабушка Полины, тем не менее, отказалась проследовать в полицейское управление, объяснив сей каприз исключительно соображениями взаимной вежливости - если она-де, человек старый и больной, откликнулась на приглашение, то, наверняка, и господин Малтин соблаговолит оказать ей ответную любезность, покинет кабинет и побеседует с ней в одном милом тихом отеле на улице Михайловской-Югорской, который содержит приветливая кореянка. В этом отеле бабушка останавливалась, когда приезжала в здешние края, чтобы потом отправиться на лечение к водам Уйлагыл.
   Доводам пожилой дамы Малтин внял и через час уже с удовольствием окунулся в атмосферу большой гостиной отеля, где на окна была спущены тяжелые шторы, диванные подушки оказались чрезвычайно удобны, из огромной клетки высовывал голову крупный попугай и произносил что-то на разных дальневосточных языках, пока кореянка с веером не накинула на клетку покрывало. Бабушка Полины угостила следователя чудодейственным чаем, настоянным на травах и охлажденным.
  -- Вы понапрасну изводите себя, - говорила она. - Надо лишь знать мою внучку, она нигде не пропадет. Я расскажу вам о Полине...
   Ее говор убаюкивал, но Малтин не спал. Перед его внутренним взором проплывали картины иной жизни в ином краю орехоглазой девочки, но то не были галлюцинации изможденного недосыпом мозга, скорее просто история в картинках, история Полины Приймак. Весь рассказ был записан Антоном, и впоследствии оказалось, что многое из привидевшегося Малтину не было описано бабушкой Полины. Но картинки не лгали, позднее Малтин получил тому подтверждение.
   Родители Полины Приймак всегда были очень занятыми людьми, они работали по контракту в Индии. Девочка даже родилась в воздухе, на борту самолета. Полина гордилась тем, что по праву настоящей своей родиной может назвать пятый океан планеты. Ее восторги подогревали бесконечные сказки матери о феях и сильфах, которые слетелись ради Полины к иллюминаторам и сопровождали самолет на протяжении всего пути. Облака и полет были первым наваждением этой девочки.
   Какое-то время Полина жила с родителями в Индии, в городе Ахмадабад. Краски, обычаи, убожество и красота древней страны буквально заворожили девочку. Но родители считали Индию своей привилегией и колонией, не хуже британской, всячески ограждая дочь от яркой действительности, заставляли и в каникулы повторять русскую литературу и историю, готовили для нее пельмени и борщ, а сами лакомились карри и восточными сладостями. Однажды, улучив момент, Полина объелась рисовыми шариками, купленными у уличного торговца. Ей было худо, вызывали врача. Но тем сильнее Полина стремилась проникнуть в мир, который, по ее мнению, родители от нее прятали и где прятались сами. Она учила сложную и запутанную индусскую космогонию, у нее просто голова шла кругом от всех этих Упанишад, голок и асур. Пыталась запомнить слова из санскрита, хинди и урду, из обрывков и мешанины творила свою письменность, составляла записи, которые сама же потом не могла разобрать.
   Задумав доказать родителям, что Восток для нее край знакомый, Полина сбежала из дома, отправилась на автовокзал и наугад выбрала рейс, следующий из индийского Ахмадабада через пакистанский Карачи в иранский порт Бендер-Аббас. Выбрала этот рейс, наверное, только потому, что его наименование, сделанное на английском языке, дублировала надпись, сделанная изящной арабской вязью в стиле "несталик". Разумеется, Полина надпись прочитать не могла, но ей показалось, что столь причудливые закорючки несомненно приведут ее в сказочную страну.
   Полина ухитрилась пробраться в автобус и пересечь несколько границ - она не слишком внешне отличалась от остальных пассажиров. В пустынях Белуджистана она узрела через окно автобуса прекрасный мираж и решила, что добралась-таки до заветных пределов. В небольшом городке Сербаз она сошла и побрела в пустыню. Ее нагнал на автомобиле местный житель, посадил в машину и без лишних вопросов повез обратно в Ахмадабад. Откуда перс узнал, куда следует ехать, непонятно. Он знаками спросил у Полины, хочет ли она есть, и дал ей горсть липких фиников. Девочка не запомнила ни его лица, ни имени, хотя незнакомец представился - внимание Полины было поглощено дорогой и возникавшими до самого Инда миражами.
  -- Она мне рассказывала, что видела странный город, - сказала бабушка. - А что в пустыне может быть невероятнее всего? Спустя годы Полина мне открыла, что видела мираж Усть-Ключа...
   Перс доставил Полину в Ахмадабад, а на прощанье подарил дешевую брошюрку, сплошь исписанную замысловатой вязью в стиле "несталик", столь поразившем девочку. А сам после исчез, от знакомства с родителями и благодарностей их уклонившись. В памяти девочки осталось только то, что имя у перса было смешное, какое-то "волосатое, пушистое". При помощи словарей и самоучителей Полина разобрала часть содержания брошюры - это оказался суфийский трактат. В один прекрасный день Полина продемонстрировала свои успехи родителям, заявив, что: "кабз есть сокращение души - аскеза, но баст - ее расширение за пределы человеческого существования. Тренируя свое дыхание подобным образом, праведник совершенствуется в висаль-биль-Хакк, единении с Истиной". Полина просто воспроизводила удавшийся ей перевод, едва ли сознавая его смысл, но родители пришли в ужас. Изложение тонкостей исламской мистики в устах дочери напугало родителей не на шутку.
   Ее досрочно отправили на родину к бабушке. Напоследок Полина купила в аэропорту морскую раковину в качестве последнего сувенира о пребывании на Востоке. Дома же запоем читала восточные сказки и мифы. Особое впечатление произвела на ее поэма Низами "Искандер-намэ". Поэму полностью она не поняла, но несколько строк выучила:
  
   И увидел он город прекрасного края,
   Изобильный, красивый - подобие
   рая.
   О звериный мой нрав!
   Был я в пламени весь.
   Научусь ли тому, что увидел я
   здесь?
  
   Но ее родной город вряд ли походил на мираж. Как можно дольше Полина старалась сохранить загар, но тот просачивался, словно песок между пальцев, испарялся с потом. Каждый день означал вовлеченность в обыденную реальность - уроки, сплетни подруг, толчки и подножки влюбленных мальчишек. Загар растворялся под осенними ветрами, но цвет губ не изменился - они остались темно-вишневыми, коими девочка улыбалась снисходительно, глядя на парады индустриального города и сравнивая их с буйством красок на праздниках Ракша Бандхан, Дусшера и Дивали.
   Воспитывала девочку бабушка, родня со стороны отца. Часто Полина и ее бабушка отдыхала в санатории, затерянном среди южноуральских гор. Там сосны росли так тесно, что приходилось из-за их тени раньше обычного включать свет в комнатах, а по стенам зданий бегали изумрудные ящерицы.
   Перед сном бабушка читала Полине сказы Бажова, которые девочка слушала с неподдельным интересом. Эти сказы привлекали ее, как и восточная культура, буйством фантазии, волшебством, ароматом прошлого, на редкость органичным слиянием сказочных образов и природы. Причем легендам о Хозяйке Медной Горы она доверяла больше, чем Упанишадам. Объяснялось это, вероятно, тем, что события в бажовских сказах непременно разворачивались в какой-либо определенной местности - в Гумешках, Сысертской половине, и в точно указанное историческое время - при бароне Саломирскове или же при Ермаке, а действующими лицами всякой истории были люди обыкновенные.
  -- Я постоянно втолковывала ей, что сказы - не сказки, - вспоминала бабушка. - Полина удивлялась, не могла уловить разницу. Правдоподобие сказов - вот, пожалуй, то главное, что вынесла Полина из моих путаных лекций...
   Девочку пленяло магическое слово "правдоподобие", сюжеты и герои. Ее несказанно обрадовала возможность существования пространства, организованного по горизонтали и вертикали, где реальная гора может раскрыться перед чистым сердцем, а девушка, только что сидевшая в малахитовой ямке, оказаться на верхушке дерева неземного леса. Там можно из камня вырезать веточки крыжовника и черемухи, а в ночь от Андрея Наливы до Иванова дня найти Травяную западенку. В том мире бегут из рудника по лесным тропинкам бурые слепые кошки и кричат вслед: "Мяу, мяу! Отдай наши глаза!" В шахте можно обнаружить зеркало-чашу, показывающее человека в истинном виде. Там одаряет достойных золотом Великий Полоз - "преогромный змей с человеческой головой". Пляшет в костре Огневушка-поскакушка и летит прямо в руку Ключ-камень. Лебеди служат доброму парню - поят-кормят, рассказывают о богатствах гор и тайги. Богатырь Айлып счастливо живет под озером со своей возлюбленной девицей Золотой Волос. Ночует в заснеженной избушке девочка Даренка, ее будит Серебряное копытце, что сыплет по крыше самоцветом, а потом исчезает в лесу.
   "Я тоже сиротка-Даренка! - то и дело повторяла бабушке Полина. Та огорчалась, наказывала внучке: "Нельзя так говорить!", а Полина отвечала: "Ты не понимаешь! Я Даренка всем на счастье!"
   Полину совершенно околдовал образ Хозяйки Медной Горы. Девочка мечтала быть похожей на нее - царственной, прекрасной, насмешливой хранительницей тайн, гибкой коронованной ящеркой, красавицей в платье из шелковистого малахита. Хорошая она? Плохая? Неизвестно. Как говорится в сказах: "Худому с ней встретиться горе, и доброму радости мало". Полина знала, почему так происходит. Отпуская из своего подземелья домой, к жене и детям, горного мастера Хозяйка ему заповедывала: "Обо мне, чур, потом не вспоминай!" Да разве можно настоящему человеку забыть соприкосновение с чудом? Никак. Потому тот мастер и умер с тоски, хотя все у него вроде было хорошо. Вот западенка для сердца! Но и путь желанный. Только не сплоховать бы, не обмануться Каменным цветком, что растет в подземном лесу Хозяйки Медной Горы, потому что "несчастный тот человек, который Каменный цветок увидит". От того другой великий мастер кричал Хозяйке: "Без цветка мне жизни нет. Покажи!" А когда увидел, сказал, пригорюнившись: "Не найдешь камня, чтобы так-то сделать". Ему и ответили: "Кабы ты сам придумал, дала бы тебе такой камень, а теперь не могу". Полина навсегда запомнила эту отповедь Хозяйки, заронила себе на ум и сердце, хранила пуще любой драгоценности во время валавинского сплава и поиска. Если другие стремились увидеть Каменный цветок, то Полина - его придумать.
   С той поры Полина отдавала предпочтение зеленому цвету в одежде, покупала множество украшений из уральских камней. Это было третье ее наваждение после свободного полета и миража в пустыне. Но полет оставался мечтой пока несбыточной, мираж - недосягаемым, тогда как украшения из хризолита, яшмы и малахита всегда можно было нацепить на уши, надеть на пальцы, повесить на шею. И выступать павой, насмешничать и говорить загадками.
   Целыми днями она бродила по горам, пропуская лечебные процедуры, ловила ящериц, исследовала пещеры, заброшенные рудники, истоки бажовских сказов. В городе не вылезала из библиотек, делала выписки, сопоставляя мифы и легенды различных народов, находила аналогии - Хозяйку Медной Горы сравнивала с лесной девой-волшебницей Миснэ ханты-манскийских преданий, Огневушку-Поскакушку - с кетской Бокам.
   Из горного санатория Полина вынесла и страсть к походам, ночевкам под открытым небом. Она часто ночевала на балконе своего номера, укладываясь в спальный мешок, и пристальным немигающим взором созерцая, как сгущается ночь в лесу. Иногда она разбивала палатку прямо посреди комнаты, сидела там тихо-тихо. Бывало, заглянет к ней бабушка, а внучки внутри и нет, хихикает уже из шкафа, хотя бабушка за палаткой следила. После спрашивает у девочки: "Как тебе удалось выскользнуть?". Полина ей весело отвечает: "А я превратилась в ящерку!".
   Любовь к длинным пешим прогулкам она сохранила даже в городе, иногда приводя в смятение бабушку. Та вызывала полицию, Полину искали, находили и стыдили, а девочка оправдывалась: "Если я не могу ориентироваться в городе, то что мне делать тогда в лесу?" Однажды ее искали особенно долго, из Индии прилетели даже родители. Когда Полина вернулась сама, между родителями и дочерью произошла целая сцена со взаимными упреками и слезами. В пылу ссоры Полина выкрикнула: "Вы-то вон куда забрались, а мне и трех лишних шагов не разрешаете пройти от дома!" Намек был достаточно ясный, и родители, разорвав контракт, остались в Челябинске.
   Но теперь и этим Полину нельзя было удержать дома. Она начала посещать археологический кружок и весьма преуспела в истории и краеведении. Ходила на занятия каждый день, и в зной, и стужу. Как-то зимой город был взбудоражен слухами о маньяке, который охотился в зимних сумерках на одиноких школьниц. Взрослые переполошились, встречали детей у школ. Хорошо еще, что археологический кружок находился недалеко от дома. Полина заявила родителям, что беспокоиться им не о чем, она вполне может добраться после занятий до дома, следуя за толпой прохожих. Мать обиделась, а отец согласился, но все-таки сопровождал дочь тайком, с риском для себя быть принятым посторонними за того самого маньяка. Такую ошибку однажды и совершила Полина. Она испугалась, но перехитрила отца, вместе с толпой пересекла улицу, обогнула жилые дома и очутилась в лесу, покрывавшем здесь левобережье реки Миасс. Здесь было темно и морозно, петляли тропинки и лыжни, следы выгуливаемых горожанами собак и мелкой живности. Никто бы не додумался искать спасение от маньяка тут, под голыми омертвелыми ветвями, куда шум города доносился не отчетливее рокота моря, заключенного в раковине. Но Полина чувствовала себя здесь в большей безопасности, нежели в плотной и безучастной толпе.
  -- И знаете, - бабушка обвела присутствующих горделивым взором, а в ее голосе звучали отзвуки пережитого тогда волнения. - Полина оказалась права! Когда маньяка поймали, он сознался, что подстерегал девочек на ярко освещенных улицах, выхватывая несчастных из толпы, словно медведь рыбешку из реки, а в лес-то заходить опасался! Я же вам говорю - Полина нигде не пропадет...
   Девочка сошла с тропинки в глубокий снег, проваливаясь по колено, сбилась с дороги, желая замести следы. Полина замерзла, снег таял у нее в носках и в рукавицах, под носом блестели сопли и лед, волосы взмокли, темные губы стянул и покалывал мороз. Уже дома, в теплой постели, Полина призналась, что, останавливаясь отдохнуть, грезила наяву об уютном, защищенном от ветра и мороза, убежище, представляя его почему-то в виде звериной берлоги под сугробами, лежанки, устланной сухими ароматными листьями и хвоей. Убежище тесное, но теснотой своей схожее с яйцом или ретортой, где сон приятен, а впереди освобождение и бытие. Ей казалось, что, провались она сейчас в берлогу, смогла бы испросить разрешения остаться и поспать, набираясь сил до весны.
   "Ну что за фантазии у тебя Полина!" - сказал тогда на это отец. На кухне он высказал жене: "Берлога... Хм, это интересно с точки зрения психоанализа. Я думаю, что Полина подсознательно тоскует по материнскому чреву". А на самом деле Полине снились пески Белуджистана, древней Гедросии, через которую некогда пробирались войска Александра Великого, возвращаясь из похода на Индию. Пески Белуджистана и город-мираж. Они непостижимым образом соединялись в мечтах Полины с укрытой листьями и снегом берлогой - восточная, ажурная, воздушная сказка и звериное, тесное логово.
   С тринадцати лет Полина начала выезжать на раскопки в Аркаим - городище древних ариев, расположенное к югу от Челябинска. Оно представляло собой в плане почти идеальный круг, разделенный на поперечные секции, похожее с высоты птичьего полета на колесо. В окрестностях Аркаима, кстати, неоднократно находили валуны также обточенные в виде колеса. Полина тотчас соотнесла план Аркаима с колесом дхармы из индийской космогонии - символом коловращения судеб любого живого существа. Исследователи Хуммель и Аргуэльс тот же принцип углядели в основе многих мегалитических сооружений - Стоунхенджа, кромлехов Бретани, лабиринтов Архангельского края, а этнограф Жуковская сопоставляла аркаимовскую модель с шаманскими бубнами и символами на них.
   Со временем Полина посетила и другие городища, раскиданные вокруг Аркаима - Синташту, Родники, Устье, Сакрын-Сакла, Ягодный Дол, многие другие. Некоторые из них очертаниями своими повторяли аркаимовский круг, другие построены были в виде квадрата, а третьи совмещали обе фигуры. Полина узнала, что и круг, и квадрат - это модели Вселенной, великая мандала, как верили арии. Круг, вписанный в квадрат, воплощал единение земного и небесного, женского и мужского, вариант Мирового Древа.
   Полина перерисовывала эти планы, пользуясь красками (предпочитая зеленый, желтый, белый, красный и голубой) и чернилами, комбинировала схемы, вертела так и сяк, составляла из геометрических фигур и пересекающихся линий сложнейшие структуры. Посторонние, люди несведующие и невнимательные, принимали ее выдумки за кроссворды и даже останавливались спросить, над каким словом она сейчас ломает голову. Но Полина отмалчивалась в ответ, часами пялилась на эти рисунки, уходила в себя и далеко в степь, к развалинам, новоизобретенные кроссворды превращались для нее в диаграммы-янтры, а она становилась медитирующим тантриком, который надеется извлечь из чудных схем могущественную силу творения и открыть врата между мирами. Она сидела над рисунками, пока в сумерках линии не оживали и не вились змеями. Тогда лишь Полина возвращалась к людям и к действительности.
   В Аркаим приезжали не только ученые, но и туристы, экстрасенсы, парапсихологи, оккультисты, приверженцы ведийского панславянизма, нацисты, ищущие прародину ариев, всяческие блаженные и попросту психи. Устраивали шествия и моления, пляски и игрища, за которыми пристально наблюдали полицейские патрули. Каждое утро и на закате сотни людей собирались на горе Шаманка, желая впитать энергетические потоки от священной земли. Полина знала, что это не просто фантазии. Вблизи Аркаима и по всей территории, где находили городища, проходил Большекараганский разлом, откуда действительно исходили излучения не вполне ясной пока природы.
   Именно в Аркаиме состоялось знакомство Полины с Игнатом Валавиным. Тот изучал здешние погребения, куда воинов опускали вместе с их колесницами и конями. Останки воинов, скрюченных в позе эмбриона, покоились среди остовов колесниц, спали там, словно в утробе, а кони мчали их все выше и выше... Так считал Валавин, веривший в теорию небесных посланцев - особо одаренных членов племени, которых торжественно приносили в жертву, дабы они потом обеспечивали связь между людьми и богами. "А ты готов пожертвовать собой, чтобы проникнуть в неведомое?" - спросила его однажды Полина. "Ну нет, хотелось бы избежать такой крайности! - рассмеялся Валавин. - А ты?" Полина вместо ответа подвела его к одному петроглифу, полускрытому травами, и объяснила: "Видишь, это стрелок из лука на колеснице. Сама колесница изображена схематично и напоминает строение женских половых органов. Понимаешь? Женщина может достичь высот духа, но она всегда выбирает жизнь, а не смерть!"
   В Аркаиме иногда устраивались чтения авестийских текстов, заунывные, почти неделимые на фразы песнопения, где нота или тон доносили смысл не хуже букв. Танцующие под гимны люди выстраивались по кругу и квадрату, водили хороводы, горел огромный костер, куда бросали пахучие степные травы, полицейские тревожно принюхивались, у костра сидела неподвижная Полина, и ее можно было принять за живое воплощение известной аркаимской скульптуры - Человек Смотрящий в Небо. Она пела. Той песне, напугавшей своих товарищей у Кульей Росстани, она научилась в Аркаиме.
   Бывало, что она уходила в степь и играла там на морской раковине, с которой никогда не расставалась. Полина была уверена, что мнемотические песнопения ариев и глухие тягучие звуки раковины единородны - учась первому, она учится и второму. Но пока она затруднялась бы сказать, какое послание несет ее искусство.
   С Валавиным она сдружилась, а досаждал ей влюбленный мальчишка из числа туристов. Как-то на вечере Арийской поэзии его зачаровало и озадачило то исступление, с каким Полина придавалась таинственным песнопениям. Его поразили и очертания ее груди под одеждой, высвеченные костром. Он следил часто за Полиной, когда та уходила в степь. "Экскурсия окончена!" - с плохо скрытым раздражением ответила Полина, обнаружив соглядатая, а когда тот не отстал, крикнула вдруг: "Эй, малец, поберегись! Ведь я могу спустить на тебя всех своих псов! Не спасешься, даже если побежишь со скоростью лани!" Мальчишка спросил обиженно: "Каких еще псов? Тут никого нет!" "Да? - усмехнулась Полина. - А вдруг я настоящая Сцилла?" И пропела, забавляясь с овидиевским текстом: "Мне же свирепые псы опоясали черное лоно - Девье при этом лицо у меня. Коль поэтов наследье Все целиком не обман, то когда-нибудь буду я снова девой..." И оскалилась, метнулась к нему. Впечатленный мальчишка бежал скорее лани, сопровождаемый смехом Полины. Впрочем, перед отъездом он преподнес ей подарок - ожерелье из раковин, купленное в местной сувенирной лавочке. Подарок многозначительный, если учесть, что раковины издревле символизировали женское начало, рождение и возрождение.
   Иногда в Аркаим наведывались казахи, приезжали конными, разбивали живописные юрты, поднимали флажки и знамена цветной пазырыкской аппликации, учили желающих ездить верхом. Полина посещала эти занятия и вскоре стала великолепной наездницей. Была, однако, несколько самонадеянной всадницей - любила на полном скаку подставить лицо ветру и небу, ослабляя непроизвольно поводья и понукая скакуна лишь коленями и каблуками. За что и поплатилась однажды - конь понес ее, и Полина вылетела из седла. Упала в высокую траву, и встревоженные инструкторы не сразу нашли ее. Полина лежала навзничь, глаза девушки были широко открыты, она дышала часто и руками, возбужденно и неумело, ловила порхающих над ней крупных бабочек необычной расцветки. Наконец, поймала двух и затем показала ученым, работающим в Аркаиме. "Это бабочка-аполлон и ночная бабочка-медведица, Arctia, ее, очевидно, спугнул ваш конь, - объяснили ей. - Они обитают в Греции, а в здешних широтах живут только у Аркаима, тут особый микроклимат, благодаря глубинному разлому земной коры". Выслушав ответ, Полина рассмеялась переливчато и звонко и сказала нечто странное: "Ну вот, теперь я знаю почти все!"
   - Как она очутилась в Москве? - спрашивала бабушка Полины и отвечала себе же: - Разумеется, ее пригласил Валавин, прельстил карьерой в комитете и столичной жизнью. Полина уже заканчивала университет, у нее начались какие-то метания, раздумья, колебания... Предложение Валавина пришлось кстати.
   Сыграли свою роль и эрудиция Валавина, его исследования, не бесполезные для Полины. "Мы должны постоянно зрить в корень, а сей корень индоевропейский - ar - говорил Игнат. - Корни растут из зверя, который рыщет не в здешней степи, а в сибирской тайге. Ты с легкостью догадаешься, о ком я толкую, если вспомнишь легенду об Аркасе и Каллисто, также о значении латинского названия затерянной страны - Arcania, что значит "таинственная, скрытая". Вместе мы будем искать эту страну, врата в которую запечатаны ударом медвежьей лапы! Название "Аркаим" - нам прозрачный намек, привет от минувших тысячелетий, а дверь в неведомое находится в Сибири. Строки поэмы "Искандер-намэ", что ты мне давеча цитировала, повествуют о стране Хиргиз, что лежит на берегах реки Енисей. Туда-то мы и отправимся, Полина. Я чувствую, что заветный час близок - нас умчит в Хиргиз-Арканию река!"
   Когда умолк Валавин, окончила рассказ о внучке бабушка Полины Приймак.
  -- Ох, кажется, я заснул, - повинился Малтин, заморгал и повел плечами, едва не уронив чашку с чаем.
  -- Никак нет, господин капитан, - отозвался Антон. - Вы даже задавали вопросы.
  -- Да? - удивился Малтин. - Какие, интересно?
  -- Однажды, к примеру, спросили, сколько населения в иранском городе Бендер-Аббас.
  -- Гм, странно! - сказал Малтин. - У меня было ощущение, что я задремал...
  -- У вас тяжелая работа, - сочувственно произнесла бабушка Полины. - Вон какие мешки под глазами! Возьмите отпуск и отдохните недельку хотя бы на Уйлагыл. Рекомендую вам отель "Колизей" в Иткуме.
   Бабушка Полины поднялась с кресла.
  -- Однако прошу меня извинить, господа. Я вряд ли смогу что-нибудь добавить к своему рассказу. Наша доблестная полиция не должна быть на меня в обиде или претензии, кое-что я подзабыла, но ничего не придумала, да и наговорила в целом достаточно! Надеюсь, встретить вас снова уже на озере, а теперь прошу извинить. Боюсь опоздать на автобус...
   Хозяйка-кореянка кликнула сына, чтобы тот вызвал лифт - обитый алым бархатом глотатель постояльцев. За тяжелыми шторами солнце грело и сияло все жарче. В его лучах витающая в воздухе пыль обозначилась яснее. Малтин с сожалением глянул в чашку и на остатки трав, разбавленных охлажденной кипяченной водой.
   Прежде чем уйти, бабушка Полины сказала еще кое-что:
  -- После свободного полета, миража, сказов Бажова и зимней берлоги, Валавинские россказни вместе с Аркаимом стали ее пятым и шестым наваждением. Но Полина умеет четко их различать, она не потеряется, нет, мое сердце знает. С чего вы взяли, что она потерялась? Может быть, она лишь продолжила свой поход...
   Малтин и Антон из деликатности промолчали. Чуть погодя следователь спросил:
  -- Почему же вы принял наше приглашение? Если так спокойны за судьбу внучки, зачем прилетели в Усть-Ключ?
   Бабушка Полины его вопросу поразилась необычайно.
  -- Господин следователь! - ответила она. - Неужели вы думаете, что я упустила бы очередной случай побывать в городе, который явился моей Полине прекрасным миражом, и который она приняла за настоящий рай?!
  
   ГАЛЕРЕЯ 31
  
   Освободившись от сковывающих ее пут - одежды и заколок в волосах - Диана отдавала свое тело струям воды, растирала его и поглаживала, подумав: "Да, я уже делаю это без Ильи". Не поддерживаемая более, корона ее пышных медных кос спала, оттянув немного назад голову по сладострастному желанию Дианы. Вода сбила и уменьшила в объеме ее волосы, заметнее стала треугольная форма личика, миндалевидные очи истекали черной тушью. Диана медленно расслаблялась под душем. Вот она стерла последние черные ручейки, и лицо ее окончательно перестало походить на неподвижную холеную маску.
   Выйдя из душа, она накинула халат, соорудила на голове тюрбан из полотенца и прошла на кухню. Там набрала тарелку яблок и устроилась в гостиной своей просторной квартиры, выходящей окнами на парк Бальдино. Хотя квартира находилась на верхнем этаже, древесные великаны закрывали обзор из окон, а дерзкие птички прыгали прямо из форточек в комнаты. Диана гоняла птичек, просила муниципалитет укоротить деревья, ей шли навстречу, но деревья почему-то тут росли столь резво, что бороться с этим перестали. Диана тоже смирилась, и по утрам ее комнаты устилал причудливый узор зелено-золотистых теней и просветов, складывающийся вдруг в улыбающийся чей-то лик, с нескрываемым удовольствием взирающий на прелести Дианы, которая разгуливала часто по дому голышом. В тюрбане из полотенца она была подобна гибкой и царственной египтянке, шедевру телль-амарнскому.
   Ей нравилось прикосновение к обнаженной коже обивки мягкой мебели кремового цвета с орнаментом в стиле индейцев-мочика - ломаным и фантастическим, с изображениями лам, ящериц, початков маиса и звероголовых божеств. Квартира Дианы Комлевой вообще была владением кремового цвета. Много и соломы, темной и светлой - для корзин с деревцами бонсай, миниатюр и циновок. При очень высоком росте Диана имела запястья и щиколотки изящной тонкости, топила их в коврах густого клочковатого меха. Привыкла сиживать на полу и восхищалась японским интерьером, собирая низкие столики-цукуэ, матрацы-футон, ватные подушечки-дзабутон.
   И сейчас она устроилась на полу с тарелкой яблок.
   В глубине души очень чувствительная и эмоциональная, Диана обладала яркой красотой - изматывающее испытание для человека не слишком волевого и сильного. Как и Майя, в детстве она прошла через период краткого аутизма, но если Майя спаслась общительностью - пусть и приправленной изрядной долью эгоизма - то Диана избрала отстраненность и вынужденное обстоятельствами высокомерие. В Илье Калашникове, поставленном от рождения в особое положение, но человеке открытом, Диана увидела и антипод себе, и отыскивала все же сходство. Однако из их связи ничего путного не вышло. После той громкой вечеринки они расстались. Прощальным подарком Ильи оказалась колючая корона невесты Кайгуса, плетение из хвойных веток, можжевельника и весенних цветов.
   Совсем некстати была эта милость! Диана поежилась, тронула свой тюрбан из индийского полотенца и удостоверилась, что навязанного ей венца там нет, отложила в сторону недоеденное яблоко, достала карту Сибири и проследила за течением реки Вортолнут, которой препоручила однажды ненавистный кулон, что нес рисунок медвежьего изваяния с Монинг-Тумп. Река Вортолнут впадала в Енисей южнее Подкаменной Тунгуски, так что далее кулон подхватывали волны Енисея и мчали его на север мимо Бахты и Елогуя, Нижней Тунгуски и Туруханска до Дудинки и Северного Ледовитого океана. Поместилище вполне надежное...
   В комнатах смеркалось, над парком Бальдино горел ясный закат. Диана зажгла напольную лампу. Домой приходилось возвращаться позднее, чем обычно - в университете наступала горячая пора, нужно было часто общаться с родителями абитуриентов, которых жгла одна и та же мысль. Диане знакома такая одержимость, она хмурится и берет вместо надкусанного яблока огрызок от него. В тарелке одни огрызки, ни одного целого яблока. Неужели она так задумалась, что в рассеянности опустошила всю тарелку?
   Нет! Диана вскакивает и дрожит, ее бьет ужасный, липкий, потливый страх! На яблочных огрызках отчетливо выделяются следы мелких и остреньких зубов.
   Кто-то хихикнул. Да? Или это у нее и в ушах морока?
  -- Диана, - сказал голос. - О, Диана! Ответь мне...
   Она идет прямо к радиоприемнику, откуда слышится зовущий ее голос.
   Голос Полины Приймак.
  -- А-а, ты здесь! - сказал голос Полины, когда она приблизилась к приемнику. - Хорошо.
  -- Что тебе нужно? - спросила Диана хрипло.
  -- Не мне, а тебе! - засмеялась Полина.
  -- От тебя я не приму и куска хлеба, если буду умирать с голоду! Твои подарки сплошь обман!
  -- Хлеб? - переспросила Полина с выражением, как если бы задумалась. - Нет, могу угостить тебя лишь молоком и медом, это дивное питье и целебная еда. А за яблоки спасибо. Отвечай, где кулон?
  -- Ты ведь знаешь, я преподнесла его мойе, закопала в лесу под сопра.
  -- Я спрашиваю о том кулоне, что подарила тебе.
  -- Выбросила в реку.
  -- Идиотка! - яростно прошипела Полина. - Бестолочь! Сколько можно испытывать мое и его терпение! Ты что, еще не поняла, что эти подарки - не отдарки? Никуда ты от нас не денешься!
   Диана побледнела.
  -- Малахит не мой цвет, - тихо ответила она.
  -- Хватит болтать глупости!
   Внезапно Диана заплакала.
  -- Ты заманила меня в ловушку, сволочь! - выкрикнула она сквозь слезы.
  -- Хватит, я сказала! Так и быть я снова тебе дам священный кулон, медведь на нем ревет, подняв голову и указывает на север, компас наведен... Ты будешь носить этот кулон, иначе заплутаешь в Галереях, а мне что, отвечать за тебя? Нет уж, свое поручение я выполню!
  -- Какое поручение?
  -- Мойе жаждет заключить тебя в свои объятия.
  -- О!.. - прошептала Диана.
  -- Не бойся, ты тоже медведица, Диана. И невеста Кайгуса, избранная и объявленная ею всенародно.
  -- Я о том не просила.
  -- О счастье, бывает, просят горячо и страстно, а оно является неузнанным, сообразуясь не с нашей, а с высшей волей, - голос Полины зазвучал человечнее и ласковее. - Читала ли ты синюю тетрадь Игната Валавина? Помимо прочего, он заносил туда свои соображения о воле и счастье, довольно любопытные...
  -- Я читала.
  -- Ага! Он говорил, что тетрадь у тебя, но я не верила, думала, что ты ее тоже закопала в лесу или выбросила в реку, - к голосу Полины моментально вернулась былая насмешливость. - Да, чтиво занятное...
  -- Интересное, - робко согласилась Диана.
  -- Чувствуется, что писанию Игнат отдавал душу, - Полина вновь посерьезнела. - Но он проявил неосторожность в главном - историю своей жизни переплел с Кайгусовой, украсив без меры собственными измышлениями, но не осмелился признаться себе, что его выдумки могут жить самостоятельно, по высочайшему волеизъявлению. Он увлекся, заблажил, восхитился, был очарован догадками и идеями близкими к истине, но перепутал все на свете, душа его разделилась, и мойе пришлось проглотить обе ее половинки - худшую, чтобы не испортилась окончательно, а лучшую потому как вкусна! Синяя тетрадь - хроника этого разделения, на Дулин-буга она не нужна, Кайгус требует отдать ее. Тебе она ни к чему, у тебя своя жизнь и свой путь в Галереи, а Валавинское писание только сбивает тебя с толку, оно хорошо до середины, но конец его ужасен! Тебе же предстоит жить не в людской пустыне, а в дремучем лесу Галерей!
   Диана молчала, поникшая и печальная.
  -- Мне страшно, - пролепетала она.
  -- Тебе стоит довериться мне, - твердит Полина. - Видишь ли, я далеко не единственная мурия у Кайгуса, а сам он нетерпелив и страстен, его можно представить как сияние, ограненное сурат и мана, ревнивое божество за объемом и плоскостью... Участь твоя решена, да и ты признала это, когда стала изучать синюю тетрадь. Она уже завладела твоими снами и думами, как и события у Очунья.
  -- А тот мальчик? Борис Дольнев? Что вы намерены сделать с ним?
  -- Дойдет очередь и до него. Мойе объявит свое решение, хотя скажу по секрету - Борисом он недоволен...
  -- Отступитесь от него, прошу!
  -- Разве ты в силах запретить ему видеть то, что он уже увидел? Врата раскрыты.
  -- Я шагну к вам, и он спасется?
  -- "Спасется"! - фыркнула Полина. - Что ты под этим подразумеваешь? А вдруг совсем не то, что хочется Борису? К тому же, Кайгус не любит тайные сделки. Борис все равно будет испытан, он уже думает и мучается увиденным, а значит - цепляется за шерсть мойе. И любой бы задумался, если бы был тогда на Очунье, верно, Диана?
  -- Ужасные, ужасные вещи... - шепчет Диана, и ее взор, и так увлажненный слезами, застилают фантастические картины происшедшего на Очунье.
  -- То есть ужасно прекрасные, - поправляет ее Полина. - Язык позволят нам употребить столь сиятельный оксюморон.
  -- Они...те, остальные... они погибли?
  -- Ими завладел Кайгус. Подробно объяснить то, что произошло я вряд ли смогу, но попытаюсь. Остальные... Их унес ветер истории, здесь вполне применимо подобное выражение, так как речь идет о сказке. Ибо все начинается с человеческой потребности в сказке, моя дорогая. "Скрипи, скрипи, нога липовая!.." Уже чуешь, Диана? Сначала все воспринимают серьезно, потом формально, но в запасе у Кайгуса всегда потайное детское верование и страх - непосредственный, без условий, просто жажда бояться! Затем возвращается легенда, ее очарование и чарование. Кайгусу необходима даже не в вера в него, а именно очарование историей. Пусть никто не верит, но все восхищаются, если история, конечно, до чрезвычайности интересная и связана с неким конкретным местом - Бежиным лугом или западноевропейской тайгой. Ты на сцене и в любую минуту тебя могут призвать в участники! Это льстит чувству прекрасного, щекочет поджилки, опьяняет и возбуждает! Хрусталик глаза меняет свою структуру, нацеливается из коряги сделать кикимору и спросить у нее, где зарыт клад или дорога к тридевятому царству.
  -- Ваши истории все больше страшные, - перебивает Диана.
  -- А без них нельзя. Гибель группы - это поглощение людей той или иной страшной историей из материала их жизней, разных, но объединенных мойе. То, что случилось, есть магия леса, костра, луга, камина, свечи, завывания ветра, что гудит: "У-у!", постели, ночных разговоров, паутины, слов наподобие: "А вот еще был случай"... И тотчас живой интерес, дрожь удовольствия, жар от костра, мягкой перины под вой вьюги за окном, тепло случайных попутчиков или настоящего товарищества. Не только чудовищность происходящего (впрочем, от слова "чудо"), но и ласкание чувств и инстинктов, красота и симметрия все той же паутины, восхитительность и - хи-хи! - похитительность, чары... Да, да, они были обречены, атакованы изнутри и снаружи, погибли сладостной смертью...
  -- Тебе жаль своих др... своих спутников?
  -- Смешно! Ты думаешь, что оговорилась в упрек мне, но на самом деле совершила ошибку, назвав моих друзей моими спутниками. В том-то и дело, что они друзья мне, но никак не спутники. Спроси Майю Киверник, она хорошо понимает эту великую разницу.
  -- Майю? Да, помню, Борис приносил ей телеграмму, я вызывала ее из аудитории, напрасно вызывала, я уже тогда была не в себе... Но при чем тут Майя?
  -- Речь пока не о Майе, а о тебе. Впереди долгий пусть по причудливо бесконечным Галереям. Ты не пропадешь, если ухватишься за перья мурии-птицы. Но облик ее изменчив, она выигрывает, когда и проигрывает, для этого, кстати, и нужны друзья. Она и жизнь, и смерть, у нее совиные очи, она дивно поет, может оборачиваться девой и земной, и небесной, нарекаемой племенем нганасан - сигэ, а кетами - фыргынь, она посредник между Кайгусом и шаманами, которые подпрыгивают и одеваются в перья, подражая ее свободному полету, а над могилами водружают фигурки птиц. Она будет поить тебя, Диана, птичьим молоком, она ведает, где его взять...
  -- Я ничего не понимаю!
  -- Еще бы! Мне и самой трудно разобраться во всех замыслах мойе! Свойства и качества его мурий перетекают друг в друга, смешиваются, мы стая, множество, образующее единство, мы колчан стрел Кайгуса, непобедимого стрелка! Тебе, дорогая, предстоит участвовать в божественной охоте. Помни, я не единственная мурия у Кайгуса...
   Эта странная беседа завершилась рокочущим шумом из радиоприемника, в котором Диана могла бы узнать приглушенное раковиной волнение моря. Но она была подавлена, расстроена, ее вдруг заворожили цепочки следов мокрых ног, перетоптавших полы комнат - ее ступни давно высохли и, например, в спальню она сегодня не заходила, но и туда вели мокрые следы невидимого гостя.
   Диане не давала покоя последняя фраза Полины: "Я не единственная мурия у Кайгуса". Значит ли это, что город, его окрестности и леса, сращенные неведомым образом с Галереями, населены затаившимися муриями? И может некоторые из них даже не подозревают о своей сущности, как терзаемые ликантропией оборотни или тихони-лунатики? Принадлежит ли к их числу Майя Киверник? Иногда Диана сталкивалась с ней - Майя смотрела на нее с восхищением и завистью, спросила однажды, где Диане делают такой шикарный маникюр. Вроде обычная девушка - милая, наряды у нее опрятные, но ничего особенного, детская челочка, кисти рук, правда, ужасные - все в порезах и ссадинах... О-о, нет! Был знаменательный эпизод, да, да, был! В коридоре университета Майя остановилась у стенда мягкой игрушки, тогда проходила выставка подшефной университету студии. Майя взяла тогда со стенда огромного плюшевого медведя, прижала к себе и поцеловала крепко-крепко... Поймав изумленный взгляд Дианы, покраснела, улыбнулась и приложила палец к губам, заклиная никому не говорить.
   Да, нет сомнений, что и Майя среди мурий! А кто еще? Наверняка Илья тоже, раз выбирал невест и включил ее в это проклятое число! У кого же просить совета и помощи? Друзей у Дианы нет. И выхода. Впереди лишь гостеприимно распахнутые врата Галерей и венец невесты Кайгуса.
   Диана срывает полотенце, впивается ногтями в волосы. Она плачет. Кругом тишина и темнота. В ванной комнату капает вода из неплотно закрытого крана. Следы мокрых ног так и не высыхают, отчетливо блестят в свете встающей над парком луны. В зеркалах движутся тени. Опять, опять кто-то хихикнул!
   Она срывается места, бежит и запирается в туалете, самом маленьком помещении в квартире. Замкнутое пространство не позволит Кайгусу застать ее врасплох. Тут слишком тесно, это не лес, в поле зрения все помещение, успевай только поворачиваться. Но Диана совершила ошибку. Илья Калашников мог бы объяснить ей, что, заточив себя в клетку, она отдала мойе весь свой дом, утратила остатки прежней свободы, ночь окутала ее, превратила в узницу любого волхитства. Если раньше Диана пусть и дрожала, но шагала, куда ей вздумается, удерживая наплыв призраков своим присутствием, то теперь была вплотную осаждена страхом. Упади прежде с полки японская матрешка-кокэси, Диана бы лишь досадливо поморщилась, а сейчас всякий глухой удар в пустых комнатах мнились бы ей возней жутких в своей деловитости окаяшек.
   Ее внимание привлекает осторожное шебуршение по ту сторону двери. Диана кусает губы, зрачки ее расширены, сердце колотится, будто хочет вырваться из заточения. Что еще за напасть? Словно жесткокрылое насекомое шевелит лапками и ножками снаружи, пытаясь протиснуться в узкую щель под дверью.
   Это кулон с изображением медведя с Монинг-Тумп. Украшение повертывается, вращается, описывая неполный круг - судорожно, рывками. Конец его, которым кулон крепится к цепочке, наконец, вылезает из-под двери. Становится ясно, почему кулон проталкивался такими неравномерными движениями. Его цепочка, состоящая из серебряных и медных звеньев, обмотана вокруг молодого зеленого ростка. Изгибаясь, стебелек с несколькими листочками, едва проклюнувшимися и клейкими от свежего растительного сока, лез по направлению к Диане сверхъестественно резво и дерзко.
   Она распахивает дверь и выдирает росток с корнем. Потом распутывает цепочку и замыкает ее на шее. Прохладный вначале камень кулона согревается у нее на груди.
   Диана сидит на полу, привалившись к стене, страшась будущего. Оттуда тянет невыносимым холодом новизны. Или это просто окно открыто? Да, оказывается, распахнуто настежь. Там покачивается чья-то улыбка, сплетенная из теней и лунного света.
  
   ГАЛЕРЕЯ 33
  
   Гордость от поимки и разоблачения Захара Полуянова довольно быстро сменилась у Малтина какой-то тоской и раздражением. Лесник, отвечая на вопросы, хмурился, подвывал, скрипел зубами, жалобился и плакал, стучал кулаком по столу, бешено жестикулировал, заискивал несмело и угрожал малоубедительно, оправдывался и уходил в себя, молчал тупо и болтал без умолку. Но постепенно восстанавливался ход последних событий, а поступки очумевшего старика получали свое объяснение.
   Когда впервые Полуянов надел берестяную маску? В юности он был свидетелем того, как на медвежьем празднике люди натягивали балахоны и берестяные личины лисы, журавля, петуха и разыгрывали, согласно ритуалу, драматические и шуточные представления - "лиса" попадалась в рыбачьи сети, ей поджигали "хвост" из веток, прыгал "журавль", в капкан попадалась "щука", любили и умирали боги и герои. Юному Захару открыли, что берестяными масками прикрываются, дабы уберечься от Кайгуса при охоте на медведя, иначе умирающий бог узнает тебя и после вернется за тобой, закогтит и тело, и душу - не вырвешься! Он способен опознать человека по любой оголенной части тела, поэтому необходимо одевать теплый и плотный халат, натягивать даже летом рукавицы. Все это Полуянов запомнил и при первом же грозном сигнале о пробуждении Кайгуса вытащил из чулана сундучок, завещанный ему старым кетом Матвеем Серковым. Там хранились халат, рукавицы и берестяная маска - настоящей таежной работы. После визита Антона и бани, принесшей леснику некоторое успокоение, Полуянов перетряхнул и высушил на солнце одежду, подлатал суровыми нитками и берестяными лоскутами маску.
   Но одел позднее.
   Ибо однажды ночью к леснику в гости приходил сам мойе Кайгус. В дом не зашел, лишь вежливо постучал в двери. Но старику и того было достаточно.
  -- А вы, - кричал он, - а вы, господа хорошие, стерпели бы, когда мойе зовет вас: "ЗАХАР!" и трясет, трясет, трясет дверные петли, а сам обтекает дом, так что по потолку тени его ползут шибче тараканов?! Он движется к окну, вот-вот там покажется... И ты отворачиваешься, не можешь глядеть, а все-таки глядеть надо, чтобы не дать Кайгусу подкрасться незамеченным - страшно и глядеть, и не глядеть, а он зовет тебя утробно: "ЗАХАР!" Вы знаете, каково приходится человеку, когда чудовище зовет его по имени?!
   Малтин и Антон не нашлись с ответом.
   Для пущей убедительности Полуянов изменил свой голос и завыл, срываясь то на бас, то на фальцет, некрасиво и болезненно. Остальные полицейские, слышавшие эти вопли, лишний раз убедились, что Полуянов - просто свихнувшийся от лесного затворничества старик.
   Антон предположил, что явления Кайгуса старику есть лишь отображение вины Полуянова за нечаянное убийство. Однако Малтин возражал, что видения у лесника начались до трагедии, хотя, возможно, лесник намеренно путает причину и следствие.
   Перепуганный Полуянов не только облачается в халат и маску при каждом удобном случае, он еще и окружает свой дом самострелами и ловушками, надеясь поразить чудище охотничьими уловками.
  -- Мойе из сомья в мир наш вышел, так? - объяснял лесник. - Значит, уязвим вполне для стрел или ножа. Альба моя в ловушки не попадалась, она псина умная, да я ее и подучил маленько, от дома далеко не отпускал.
   Свою собаку он научил, а из людей никого не предупредил. Однажды вместо Кайгуса пришел к Полуянову в гости охотник Иван Бердников. Самострел уложил его насмерть. Эта нелепая смерть оказалась красноречивой для лесника - ведь накануне охотник признался, что застрелил медведя. Ошеломленный гибелью приятеля Полуянов уверился, что смерть Бердникова - это происки Кайгуса, его насмешка. Лесник закопал тело охотника, скрыл происшествие от полиции. После это место нашли по указаниям Насти Пелымовой - зверобой там и впрямь образовывал контур человека.
   Сокрушаемый угрызениями совести и душевными муками, лесник решил снимать днем самострелы, чтобы избежать новых жертв. Снова он устанавливал свои петли и черканы поздно вечером, пугаясь и куста, и мотылька, но утешался собственным самопожертвованием. Потом скидывал неудобное облачение, уповая на Кайгусово великодушие к его отваге, отдыхал на крыльце. В один из таких спокойных вечеров Полуянов решил, что пришло время и для настоящего искупления - дух Харлампия Монина повелевал указать все сопра, что остались на территории города.
   Ловушки и самострелы полицейские, кстати, обезвредили с большим трудом, несколько человек было ранено, хотя Полуянов был рядом и подсказывал. Еще хвалился тем, что, спасаясь от преследования, намеренно бежал от дома, не желая гибели невинных.
  -- А детей зачем пугал? - спрашивал сердито Малтин, не поддаваясь на жалость.
   Полуянов в ответ бубнил что-то маловразумительное. Повторял, искажая, стихотворение Александра Милна о медведе, который пожирает детей, не соблюдающих правил игры в классики, говорил о беломорских каменных лабиринтах и о карте Харлампия Монина, что походила и на эти лабиринты, и на классики. Вообще-то, карту ту лесник никогда не видел, но по рассказам знающих людей, карту узревших, имел беспокойное и тревожное прозрение, что и раскиданные спиралью по багровому северному мху камешки, и расчерченные по асфальту квадраты с цифрами, не только о расположении сопра возвещают, но и о тайне куда мрачнее и величественнее. Может, о порядке появления в тайге Урмановской просеки, или же о нахождении хором Кайгуса, а может и пророчество о вернейшем способе умилостивить мойе. Задача воистину достойная дяди Захара - надо же ему превзойти Харлампия!
   Лесник размышлял над этим и в кабинете следователя, прикидывал, упивался грезами, считал и выискивал, где ошибся, отвлекался.
  -- А девушкам зачем топором грозил? - возвращал его к действительности Малтин.
   Старик вскакивал, божился, каялся, отвечал, что бес его попутал - не иначе! Винига была наряжена валькирией, божественной воительницей, и Полуянов обманулся, приняв ее за деву-мурию, лесную фею-охотницу Мись-нэ. А уж на подоспевшую служащую топором замахнулся в ослеплении ярости, думал, что мурии прознали о его стремлении нанести на карту все сопра Усть-Ключа и хотели ему помешать.
   Малтин, слушая лесника, думал, что дядя Захар все-таки успел пасть жертвой Кайгуса, потому как старику, конечно, было известно, что Берестяную Маску отождествляют в городе с легендарным чудовищем. Лесник соблазнился дурной славой, и, бросаясь на помертвевших от страха девушек в ночном клубе "Красная ель", и громя квартиру следователя ("Неоправданное варварство!" - злился Малтин, и ему изменяла привычная сдержанность), Полуянов ощущал себя почти Кайгусом. Но когда ему было удобно и выгодно, то перескакивал, образно говоря, на противоположный берег реки, выставляя себя перед окружающими или своей совестью противником чудовища. Такая двойственность не могла не растлить Полуянова. Лишь интуиция Малтина и умело спланированная им засада спасли лесника от окончательной гибели.
   И тут Малтин задавался вопросом - а не так ли и продлевал веками свое хтоническое существование мойе Кайгус? Поочередно люди излишне впечатлительные, больные или экзальтированные, играли роль Кайгуса, сами вдохновляясь легендами и после вдохновляя следующие легенды своими действиями? Малтину вспоминалась древняя вьетнамская сказка о двух драконах - пусть убит один, но его победитель уже второй дракон, будет и третий, и четвертый... Это как зараза.
   Поглаживая сломанную кофемолку тем утром после разгрома, учиненного Берестяной Маской, следователь дождался озарения - тайну Маски высветило солнце. Малтин позвонил в Северный Яр и Красноярск, спрашивал о давних и загадочных происшествиях - припадке, скрутившем прилюдно кетского охотника на станции и самоубийстве губернатора. Советовался с экспертами и специалистами, консультировался с доктором Осинцевым.
   Как оказалось, и охотник-кет, и губернатор были поражены весьма специфическим сибирским заболеванием - эмиряк (мирячество) или "полярной истерией". Характерная особенность этого заболевания - чересчур резкая, даже истеричная реакция на любой внезапный звук или прикосновение. Любопытно, что чаще всего эмиряк встречается у женщин. Полагают, что причины болезни кроются в нарушениях в половой сфере, а именно в слишком раннем начале интимных взаимоотношений, что в обычае у сибирских коренных жителей. Кроме того, сказываются условия таежного обитания - уединенность, лесная тишина, неприятие перемен и внезапных изменений. В Забайкалье, Бурятии и на Алтае болезнь именуют "арктическая истерия" или же piblocto, и носителей ее избирают шаманами, усматривая в болезненных симптомах - невнятной речи, прострации, стремлении к самоизоляции, кошмарных снах, излишне бурной жестикуляции и припадках - зов неба, призыв духов. Осинцев сообщил Малтину, что французский исследователь Мишель Хоанг выводит из арктической истерии сомнамбулизм, аутизм и некоторые другие признаки душевной неуравновешенности. О болезни писал еще Георги в своем фундаментальном труде "Описание всех в Российском государстве обитающих народов, так же их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и прочих достопамятностей". Георги рассказывал, что "иные не могут терпеть свисту, нечаянного к ним прикосновения, да и самого малого шуму или стуку: и от того становятся бешены...свойственно им обще с остяками, тунгузами, якутами и всем в ближайших к Северу местах живущими народами".
   Итак, охотник-кет пытался продать валавинским ребятам маску для защиты от Кайгуса и упал в конвульсиях, губернатор препятствовал обособлению вотчины мойе, и судороги вышибают его телом стекло, валят с верхнего этажа оземь. И нужды нет, что учился губернатор в Сорбонне, рос в мегаполисе, а еще за день до гибели был на переговорах в Стокгольме - гены его повиновались неслышному приказу леса, мановением косматой лапы предки губернатора ворвались в его роскошную квартиру.
   И что же, опять Кайгус?
   Малтин смотрит на Полуянова недоверчиво и цепко. На защиту дяди Захара встали уже отцы города, наняты лучшие адвокаты, шумят телевидение и пресса. Все убеждены, что смерть какого-то там Бердникова - несчастный случай, и вина Полуянова в том опосредованная. Следователь с этим в целом соглашался, но отпускать лесника не торопился. А вдруг тот еще не выбрался из Галерей?
   Уже нет сил выяснять. Малтина измотала вереница допросов, вопросов и ответов, раздражали намеки начальства, интриги отцов города, выпады журналистов, беспардонные звонки граждан, которых когда-то исцелил дядя Захар. Хотелось бросить все и уехать по совету бабушки Полины Приймак на берега Уйлагыл или в какой-нибудь паул. И пусть настигнет болезнь эмиряк, лес войдет в сердце вековечным умиротворением, пространством и временем, схваченным в бесконечное кольцо, тишиной великой таежной пущи, где человек не подкрадывается, а подходит чинно, кланяется и делится сокровенным, души открыты, а духи нашептывают откровения, а самоуглубление и стремление к уединению всегда достойны уважения - за это люди нарекут тебя шаманом. Разве его, Малтина, увлечение рыболовством не схоже с шаманской медитацией? "Вы все ткачи, одна я рыболов" - говорила Полина Приймак.
   А половые утехи? О, у Малтина возражений нет!
   В проливной дождь, теплую грозу с низко висящими и дымчатыми иссиня-черными тучами, он спешит к своей Любимой женщине. Лужи пузырятся, вода в них светится от флюоресцирующей краски, покрывающей тротуары и дороги в Усть-Ключе. Вспыхивающие поминутно молнии вызывают у города радужные переливы, словно перебеги по змеиной коже. Световая реклама и голограммы населяют улицы призраками. Шагни в лужу и взбаламутишь сияние тропического моря.
   По телефону Малтин предупреждает сына, что сегодня не будет ночевать дома. Вадим тотчас звонит Диане Комлевой и, волнуясь, неловко заигрывает с красавицей, приглашает ее на свидание. Диана слушает невнимательно, вяло реагирует на шутки, наконец, отвечает нетерпеливо: "Ах, мне сейчас совсем не до того!" и обрывает разговор. Вадиму остается лишь грустить под вспышки молний и насмешливый громовой рокот.
   Малтин в это время уже сидит дома у Любимой женщины, которая еще и Деловая женщина, а поэтому сейчас решает срочную проблему с партнерами из Гонконга. Она успевает при этом курить и поить Малтина отличным кофе с коньяком. Она спасение Малтина от пустоты, образовавшейся после смерти жены. Пусть капризное - сегодня здесь, а завтра там - но все же солнце рыжего цвета, согревает для него кофе скорее своими руками, а не огнем.
  -- Где тот набор из уральских камней, что я тебе подарил? - спрашивает Малтин, прихлебывая из чашки.
  -- Да, вон лежит на каминной полке.
  -- Почему не носишь?
  -- Одеть?
  -- Одень, пожалуйста, - просит Малтин
  
   * * * * *
  
   Сейчас Саша Векслер пожалел, что сдал летние экзамены раньше остальных - они помогли бы ему отвлечься от тех ужасных воспоминаний, что с недавних пор посещали его. Смешно, но он ведь намеренно - да и по давней привычке - сдал экзамены раньше, чтобы иметь возможность продолжить свои изыскания. Пусть другие после открытия Красноярска-Х успокоились, но он - нет, для него это только начало. И что в награду? Очередные загадки, новые ужасы. Необходимость ходить наравне со всеми в университет пригодилась бы теперь, строгие систематизированные знания, их заучивание и проверка, торжество рационализма привели бы в порядок мысли.
   Впрочем, хорошо - Саша устроит сам себе экзамен. Это будет лучшим решением, чтобы выйти из смятения, куда повергла его недавняя поездка в Ачинск. Поэтому однажды под вечер Саша собрал все необходимые бумаги и отправился на семейную дачу в Огакаево. Уже по прибытии Саша сообразил, что, забрав свои записи, не взял с собой ничего съестного.
   "Как это на меня похоже!" - подумал он и вышел в поисках пропитания в сад. Границы участка терялись за высокой вишней, чью буйную поросль не удавалось укротить. Под яблонями и грушами скрывались шезлонги, усеянные листьями и разодранными страницами бульварных романов. Книги подобного рода любит читать мама Саши, но переплет у них дешевый, страницы выдирает ветер, мать часто оставляет эти книги в саду - особенность, говорящая о том, что цену такой литературе она знает. В переплетах заводились букашки, которые питались клеем - наверное, по сбою своей генетической памяти, ибо Саша слышал от кого-то или где-то читал, что в древности переплет крепили ягодным сиропом и медом, отчего насекомые приходили в неистовство и осаждали библиотеки. Кажется, и пчелу избрали символом мудрости за то, что частенько видели ползающей по фолиантам. Или он все напутал? Вроде бы это пергамент делали из телячьей кожи... И вроде от этого идет название города Пергам. Соединенными оказались и реальный город, и листья телячьей кожи, на которых можно писать, что тебе угодно.
   Саша Векслер готов был поклясться, что установление точной связи этих явлений многое прояснит для него, однако подсказка была чересчур туманна, его уму пока неподвластна. Подобно следователю Малтину, он испытывал волнение, беспокойство, но и настроен был решительно.
   Он нагибается и срывает пучок кустисто-резной петрушки, очищает ее от комьев сухой земли и кидает в рот, жует. Чем бы еще подкрепить свои силы?
   Под черной рябиной, чьи плоды отец Саши употреблял на фирменную свою настойку, находился декоративный пруд, где как-то Саша случайно утопил серебряную ложку из семейной коллекции. К нему в сад нагрянула компания друзей, среди которых была и Майя - неслыханная удача, которую нельзя было упускать. Саша достал и дорогие приборы, и последнюю бутылку фирменной настойки. Утром после попойки Саша принялся нашаривать в пруду ложку, ругаясь вполголоса и брезгливо отбрасывая водных насекомых, ошеломленных грубым вторжением. К нему подошла Майя, она ела вишню, а косточки выплевывала куда придется. "Вот откуда дикая вишневая поросль!" - возмутился Саша, но вслух, конечно, ничего не сказал. Майя спросила, что он ищет, рассмеялась, услышав ответ, и заявила: "Я ее найду!" Опустилась рядом с ним на колени, наклонилась, и вдруг вид ее тонкой длани, прорезавшей водную гладь, одарил Сашу необычайно сильным эротическим переживанием. Вдобавок ему явились во глубине ее широкого просторного рукава нежный изгиб груди девушки и темнеющее пятно ее подмышки с запахом терпким и тонким, подобно легчайшей паутинной нити с золотым крючком на конце. Но на беду под самым носом Саши рос крохотный цветок ночной фиалки, и аромат цветка Векслер принял за благоухание тела Майи. Было нечто символическое в том, что, если Кир вдыхал разгоряченный дух Майи, самозабвенно танцующей на уйлагылской дискотеке, то Саша наслаждался ароматом обыкновенного цветка, по наивности не заподозрив явной подмены. Верно, то пошутила над ним лесная нимфа, Кайгусова мурия.
   Пруд окружали розы, пионы, астры, плетение душистого табака. Жаль только, что из них нельзя приготовить ужин, а для овощей еще не настал срок. Отец Саши увлекался огородничеством, снабжал плодами своего труда семью и родственников в Москве, охочих до таежной свежати, занимался консервированием и приобретал сомнительные труды типа: "Микрокосмическая сущность кустарничества и подсобного земледелия", где рецепты засолки, усушки, маринада и копчения чередовались с путаными разглагольствованиями о "воспитании Мать-Землей Сурой", вкупе с текстами славянских веддистов и православными молитвами. Саша однажды заглянул в пособия отца и прочитал, что "Крышня и Коляду родила Майя, которая есть и древняя Астарта-Иштар, греческая Астрея, богиня справедливости, царица Золотого века, дочь Атланта-Святогора, как сообщает нам Звездная книга Коляды". Привлекло Сашу знакомое и милое имя, но дальше было написано так мудрено, что он быстро утратил к подобным записям интерес.
   А сейчас вдруг вспомнил.
   В садовом доме одновременно искал и те записи, и съестное. Наткнулся на шахматную доску с недостающими фигурами. Их заменяли от случая к случаю разные плоды. Саша, играя с отцом, всегда прекрасно в этих плодовых фигурах ориентировался и помнил, что яблочко, к примеру - ферзь, а слива - конь. Часто Саша думал, что интересно было бы сыграть партию на поле, не ограниченном буквами и цифрами, горизонтальной и вертикальной плоскостями. "Я уже играю в подобную партию, - подумал Саша, глядя на клетку, где лежало твердое зеленое яблочко. - И не на поле, а в лесу, где измерений не три, а может, и не четыре".
   Саша надкусил яблоко и сморщился - кислятина! Рано еще для яблок. Интересно, а какой был вкус у тех, других плодов?.. Как и остальные люди, Саша не решился их отведать. Может и к лучшему? Увиденного было вполне достаточно. Вряд ли он когда-либо захочет вернуться на Яблочный остров - так окрестные жители называли участок, где располагался дом Ефима Монина. Ветхое строение в глубине полудикого яблоневого сада, плоды которого никто не осмеливался взять. Каждую осень яблоки падали, устилая землю, а потом уходили в землю, год за годом. Границы сада были неприкосновенны, потому и прозвали его островом.
   Саша нашел его в Абакане, повторив изыскания Антона - архивы не лгали, именно здесь окончил свои дни Ефим Монин, сын Харлампия.
   Он побывал там несколько дней назад. Надо сказать, поездка выдалась занимательная. Более чем занимательная...
   По пути Саша осмотрел давно занимавший его заповедник Столбы под Красноярском - скопление скал причудливой формации. "Неужели все это действительно игра ветра, воды, творчество стихий? - думал он, присаживаясь на нагретый солнцем камень. - И разве не поразительно, что мы восхищаемся Акрополем и пирамидами Гизы, творениями рук человеческих, а когда видим что-то необычное, потрясающее, и нам говорят, что это просто игра природы, то сразу успокаиваемся и почему-то принижаем чудо в значимости? Ведь логичнее будет предположить, что сообщение, передаваемое нам посредством случайных факторов - ураганов, перепадов температур и ударов дождевых капель - гораздо значительнее, чем то, что обработано молотком и зубилом!"
   Саша вспомнил так называемого марсианского Сфинкса, свое негодование по поводу того, что этот каменный гигантский лик, обращенный к небесам, объявили природным образованием и тем низвели с пьедестала. Наоборот, если природа стремится сообщить нам нечто важное с помощью игры своей, то это, верно, что-то настолько важное - настолько, что при подступлении к этой тайне возникает ощущение развернувшейся бездны и головокружение. "Это как-то связано с загадкой демиургства и культурного героя, - думал Саша, лихорадочно нащупывая перекрещения нитей событий и фактов. - Да... Буду ли я героем нынешней эпохи, основоположником нового рода, духовного, а не плотского, борцом с темными силами, воином на пороге погружения в мистический мир шаманства, создателем собственных сказок и эпоса? Ох, не знаю... Связь есть, но мне трудно пока... Странная история! Если речь идет о демиургстве, то надо ли мне обратиться к искусству и вопросам его возникновения? Формы скал - не толчок ли к появлению искусства у наших предков? Они могли узнавать в камне фигуры зверей, например... Магия, анимализм, зооантропоморфизм ведут свое происхождение не только от охоты, но и от таких вот скал, я убежден в этом!"
   Последняя мысль вызвала у Саши в памяти горную вершину Монинг-Тумп с его фигурой медведя и прочими удивительными скальными образованиями. В древности там было священное место для молений и ритуалов. Да, да, он на правильном пути!
   В волнении Саша встает и гуляет по заповеднику. Около скалы Старик, глядящей неотрывно на просторы Енисея, Саша воображает, что перед ним портрет Харлампия Монина, увековеченный мойе в камне, хотя фото легендарного бродника Саша, конечно, не видел. У скал Перья, колоссов, тянущихся ввысь параллельно друг другу, Саша размышляет об эротической подооплеке легенды. Стоит в узкой расщелине, погружаясь в мечты о Майе. Он не только меж двух скал, он между любовью и долгом, но не признается, что отбросил бы без колебаний свой долг - раскрыть тайну Кайгуса, помани Майя только мизинцем. Но она не манит, а значит, Сашин шанс заключается в верности долгу.
   Возвращаясь к станции, он кидает последний взгляд на Перья и раздумывает, а можно ли скалы графически представить в виде буквы V - знака виктории, победы. "Тогда и пресловутая конская подкова, латинская U, выжигаемая мойе лунным светом, есть знак его победы, клеймо "урсуса"! - Саша радуется своей догадливости. В поезде, приближающимся к Абакану, утопая в высоком кресле, он снова грезит о Майе. Тело его становится одновременно и сухим, и горячим, и влажным, холодным, расслабленным и напряженным. Он пытается мысленно раздеть Майю донага. Интересно, правда ли, что женские губы повторяют форму половых органов? Саша, цепенея, видит губы Майи, их влажный блеск и нежность... Быстро меняющийся южносибирский пейзаж за окном - степи, березовые рощи, скалы - проносится мимо его сознания. Потом он встает с кресла совсем вялый и разбитый, ему стыдно даже перед солнечными лучами, пересекающими вагон.
   В Абакане его встречают уже низко висящие хмурые тучи. Он находит Яблочный остров в глубине лабиринта старых деревянных домишек и разросшихся садов. Последнее пристанище Ефима Монина - это бревенчатая избушка, почти черная от влаги, стены изнутри покрывает несвежая потрескавшаяся известка со свежей паутиной и отпечатками старых паутин. За домом приглядывала пожилая соседка, библиотекарь на пенсии, когда-то ухаживавшая за больным Ефимом и тем заслужившая это скромное наследство.
  -- Но я не живу здесь, это нечистый дом, - сказала она Саше. Замечание было сказано столь будничным тоном, что Саша подумал - она подразумевает обыкновенную уборку и неподвластную ее стараниям разруху дома.
   Она будто прочитала его мысли.
  -- Над ним проклятие, тут водится призрак, - прошептала она. - Скверно пахнет иногда - кажется, нефтью. Перешибая яблочный дух. Я слышала всякие звуки - женский смех, например, но приятный, приятный...
   Она задумалась о чем-то своем и замолчала.
  -- Ефим рассказывал вам о ... рассказывал что-нибудь необычное? - спросил Саша, представившийся соседке репортером.
  -- Он постоянно говорил, но понять его было сложно. Какие-то страшные истории... Северные легенды... Кажется, он малость не в себе был, да он и сам это знал. До сих пор слышу, как он твердит: "Я болен! Во мне растет каменный цветок! Красивее его я в жизни не видел, но и ужаснее - тоже! Если бы я смог описать его, то спасся, но нет, я бессилен, могу только терпеть эту пытку - жить с красотой, которая раздирает тебя изнутри!"
  -- То, что вы говорите, очень важно! - нахмурился Саша. - Что еще он рассказывал?
  -- Что продал еще в молодости и тело, и душу: тело - большевикам, за гроши малюя свои картины, а душу - тому, чье имя лучше не называть.
  -- Да, понимаю, - медленно произнес Саша. - Его угнетало то, что все в его жизни тлен и пустота, серость и скука, за исключением того, что он увидел тогда, в пургу...
  -- Точно, точно, про пургу он часто толковал! - закивала соседка. - Мерз постоянно, трясся даже летом под шубами, трясся и смотрел так, что сразу становилось ясно - он кого-то видит... Его всегда окружали только призраки и духи. Дочь приехала только на похороны, вместе с мужем-военным.
  -- Военным? - сразу насторожился Саша.
  -- Ну да! И не один он почему-то приехал, а еще и с сослуживцами. Не понимаю, зачем?
   "А я очень даже понимаю, - усмехнулся про себя Саша. - Наверняка, это были люди, причастные к проекту "Сели-Воли-Ой". Подозреваю, что они искали карту Харлампия - думали, что Ефим ее все-таки скопировал и прячет где-то в доме".
  -- Ефим оставил вам какие-либо бумаги? - спросил он женщину.
  -- Нет, вообще никаких бумаг, только несколько книг - вон они, по-прежнему, стоят на этажерке.
  -- А упоминал он карты, схемы?
  -- Да! - вдруг оживилась соседка. - Карта! Однажды он сказал мне что-то странное насчет карты, мерз, как обычно, под шубами, а потом сказал: "Соболь с крестом! Он учит читать карту! Спрашивай у соболя с крестом!" Он тогда много нес всякой околесицы, но эту я запомнила, смешно показалось - соболь, а с крестом!
  -- Что бы это могло быть? Место? Скала? Здесь рядом есть что-нибудь похожее?
  -- Нет, - последовал вполне предсказуемый ответ.
   Женщина уже несколько раз с беспокойством озиралась, явно торопясь успеть домой до дождя. И, наконец, прямо о том объявила.
  -- Вы боитесь призрака Ефима Монина? - улыбаясь, не сдержался Саша.
  -- Когда я говорила о призраке, то имела в виду не дух умершего человека, а сверхъестественное существо, - спокойно ответила женщина. - Иногда оно приходит в дом, но обычно бродит по саду. Местные ребятишки зовут его Мрякой, потому что он появляется в дождь, знаете, такой мелкий, моросящий... Похоже, словно чья-та тень мреет в дожде...
   Саша глянул в окно, стекло которого уже покрыли мелкие капли.
  -- Сегодня именно такая погода, - зловеще произнесла женщина, следя за реакцией Саши.
  -- Я не верю в сверхъестественное, - соврал Саша.
   Они помолчали, и тишиной свели на нет Сашину храбрость - сделавшийся отрешенным взгляд женщины и постук капелек по стеклу, темень яблоневого сада подействовали неприятно. "Просто хочет напугать меня, чтобы потом не залез в дом", - решил Саша.
   Но он, конечно, немедленно осуществил свое намеренье, едва распрощался с соседкой. Обогнул дом, подождал немного, перемахнул через ветхий забор и проник на Яблочный остров. Обыскал дом, заклиная показаться соболя с крестом. Вскрыл даже настенные часы, но обнаружил внутри лишь паутину и лишайник. Простучал и стены, обсыпая себя немилосердно известкой. Особо внимательно осмотрел книги на этажерке, но из них вынес только то, что Ефим очень интересовался идеями Вернадского о влиянии, оказываемом человеческим разумом на биологические процессы, мечтами Федорова о всеобщем воскресении и почему-то падением Тунгусского метеорита.
   Карты не было. Вероятно, она потеряна навсегда. Если ее забрали военные, она находится неведомо где. Ефим мог попросить соседку опустить карту с ним в могилу - хотя вряд ли женщина в том признается. А что? Захоронили же берестяные грамоты в вечной мерзлоте вместе с правнуком одной из сестер невесты Кайгуса из первой легенды! Но даже в этом случае карта утеряна - Саша вряд ли добьется эксгумации, к тому же, за прошедшее время карта, вероятно, давно истлела вместе с останками Ефима. Тут же нет вечной мерзлоты...
   Саша вышел под яблони, скользя на мокрых листьях и земле, окунулся в сумерки. Под навесом он снова грезит о Майе, вдыхая дурманящий запах дождя и яблок. Он болен тоже, как и Ефим, но его цветок - это Майя. Любовь открывает ему смысл зимнего видения Ефима - это наслаждение навеки принадлежащей тебе красотой вкупе с неприглядностью и печалью настоящего, с ужасом, что течет ледяной рекой из ларца, полного огнища, через всю жизнь в подземелье Красноярска-Х к подножию статуи-коры. Здесь, на Яблочном острове, под ногами перегной прошлого, над головой плоды будущего. Саша Векслер видит красоту острова. Видит то, что стволы яблонь сквозь белые чулочки показывают жилки и вены вполне человеческие, а шум, производимый краплением дождя о листья, есть основа для струнных и оперного пения.
   Достав из кармана платок, Саша вытер мокрые руки и лицо. Изморось закрадывалась и под навес. Да, морось, моросить, мреть, умереть, смерть... явно общий корень...
  -- Мряка! - произнес неожиданно Саша вслух и сразу понял, что говорить этого не следовало.
   Ведь иногда кажется, что стук капель учащается до сумасшедшего ритма невпопад к дождю, это уже древняя, почти первобытная музыка, под которую танцуют - по кругу и квадрату, и кричат: "Омоко! Хулге!" А в ветвях появляется и завывает глухой и протяжный звук - говорят, именно такой получается, если дуть в витую морскую раковину. Стук и монотонная нота, вибрирующие удары щеп и сучьев сливаются в одно - все различимее для Саши удары в бубен - еще и еще, хоры, вопли, заклинания на незнакомом языке.
   Тогда из темноты выступает Мряка.
   Идет к Саше сквозь дождь, с налипшими вокруг смутного контура каплями. Какая-то тень, клочок сгущенной сырости, клуб тумана, живая изморось, видение, морока - Мряка! Неестественное движение некоего провала в пелене дождя, капли и скатываются поверх его, и просачиваются внутрь. Его приветствует древняя музыка.
   Саша, стряхнув вновь охватившее его наваждение - но не сладкое, как в поезде, а холодное и склизкое - срывается с места, отмахиваясь от дождя, равнодушно клевавшего его, за секунду дернув свое тело от навеса до калитки. Почти вышибает ее, повисшую на одной петле. Сумка бьет Сашу по плечу, от капель он гнется, будто спасаясь от назойливой мошкары, обувь полна воды, а попутные лужи полны взбаламученной его ногами грязи.
   Только на мгновение Саша обернулся на Яблочный остров. Даже за деревьями он увидел дом - потому что тот светился ровным голубовато-зеленым цветом, покрываясь стремительно мхом. Бревна превращались в сплошные гнилушки, от коих поднимались струйки призрачного дыма. Казалось, дом вот-вот сгорит, но пахло не нефтью, а яблоками и прелыми листьями. Это Мряка зашел в дом и закрыл за собой дверь.
   Потом Саша бежал до самого вокзала и еще долго в поезде сглатывал горячую слюну бега. При этом он сел подальше от темных окон, усеянных вибрирующими струйками.
   Вот такая получилась поездка.
   Несколько дней после Саша собирался с духом, чтобы поехать теперь уже в свой сад, в Огакаево. Боялся, что и там встретит Мряку, и там его настигнет мрачная атмосфера Яблочного острова. Но установившаяся жаркая солнечная погода и необходимость продолжить изыскания привели его, наконец, на дачу. Туда, где ему так нравилось отдыхать, играть в шахматы, мечтать о Майе, перебирая меж пальцев ночные фиалки, вдыхая их аромат. Иногда он даже предпочитал бежать от Майи реальной к Майе воображаемой. Полагал, что, от нее удаляясь, к ней приближается. Идея не столь уж сумасбродная для юноши, чья любовь и боль питают годы пренебрежения, насмешек, милостей и дружбы девушки по имени Майя.
   Он положил, наконец, кислое яблоко и решил прогуляться до центра поселка, где находился ларек, куда от щедрот своих несли огакаевские садоводы и дачники домашнее вино, настойки, пиво. Владелец ларька немец Бауманн давал напиткам изысканные названия вроде "Кровь Атиллы", "Холодок Шираза", "Малиновая патока". Вот и сейчас он сидит у бочонков на складном стульчике, кивает Саше, продает ему немного вина и дарит кисть винограда из собственной оранжереи.
  -- Огакаево - это фруктовое лукошко посреди тайги, - говорит Бауманн проникновенно и умолкает. Сегодня он непривычно молчалив.
   Но и Саша не склонен нарушать покой заката, подтопившего и поселок, разбившего и стакан с вином - Саша весь в алых разводах, однако же вино не расплескалось и стакан цел.
   Из боковой улочки доносится невнятный разговор - с чьей-то веранды, должно быть.
   Кто-то полил сад, заодно попало и укропу, что вылез из-под изгороди - зонтики растения усеяны прозрачными бусинками.
   Пробежала бездомная собака.
   В мокрой листве возятся, укладываясь на ночлег, воробьи.
   Дальние кусты уже подернулись теплыми сумерками.
   Ничего странного, необычного, знаменательного, но Саша Векслер знает - сегодня особенный день. Сегодня он сам для себя признал, что если он хочет разгадать загадку Кайгуса, начинать следует с медведя. Это первейшая подсказка, а не Красноярск-Х или судьбы Мониных. Но надо все расставить по своим местам. Как в шахматах перед решающей партией. Поэтому Саша еще в Усть-Ключе купил коробку свечей и упаковку квадратиков плотной бумаги. Приготовился к целому ритуалу, которого немного страшился, но надеялся, что защищен будет своей любовью. И его цветок не каменный, но подобен грибу или мху-лишайнику, что корешками прикрепляется к сердцу.
   Саша затемно возвращается от ларька на дачу, совсем уже трезвый от волнения. Запирает тщательно дверь. На стол ставит пакет с виноградом, тот вываливается, потеснив книги, влажными пятнами запачкав обложки и раскрытые страницы. На каждом квадратике бумаги Саша пишет какую-либо медвежью ипостась, крепит к древесной стене булавкой, зажигает от исходной свечи новую свечу и при ее свете листает справочники, свои записи, глотает сладкие виноградины. Еще долго потом при воспоминании об этой ночи во рту у Саши появляется виноградная оскомина.
   По мере того, как продвигается дело, рассеивается в доме мрак - множатся свечи (см. Приложение: тетрадь Саши Векслера***).
   Саша отступил на полшага, любуясь карточками - прибулавленными ипостасями Кайгуса и обилием горящих свечей - они придают комнате совершенно волшебный вид. Краски стали мягче, очертания предметов - расплывчатыми и призрачными, углы комнаты проваливаются в пушистую темноту.
   Вдруг, откуда ни возьмись, налетает легкий порыв ветерка, и пламя свечей оживает, мечется из стороны в сторону, лижет друг друга и ближние предметы - абажур лампы, корешки лежащих и поставленных вертикально книг, стопки записей Саши, ворох бумажных салфеток с пятнами ягодного сока, цветочную вазу с букетом фиалок. Ведь свечи были поставлены повсюду. К счастью, прикосновение пламени оказалось нежным и мимолетным, пожар не возник, но Саша подумал: "Отныне мне следует быть поосторожнее!"
  
   ГАЛЕРЕЯ 34
  
   Оба они большую часть вечера помалкивали, но это не могло испортить странного праздничного настроения, скорее дополняло его. Илья пригласил Диану в модную кондитерскую на проспекте Пенда, где всегда горячий кофе под восточные сладости был хорош, а восточные сладости под горячий кофе всегда были очень хороши. Всевозможные торты с карамельными падишахами и медовыми дворцами, пирожные из орехов и изюма с корицей, горячие вафли под сиропом, щербет в кувшинах, обкладываемых снегом, рассыпчатые фигурные пряники, воздушный рис, рахат-лукум, пилав с миндалем, шафрановая кюльча - сладости преимущественно египетские, турецкие, персидские.
   Илья пригласил сюда Диану, охваченный желанием избавиться от необъяснимой тоски и непонятного томления, что посещали его все чаще по возвращении из Красноярска-Х. Не помогали ни усиленные занятия в тренажерном зале, ни попойки в компании балбесов, ни философские беседы с Артуром Загидуллиным, ни ласки очередной подружки. И сейчас Илья вовсе не искал утешения в постели Дианы, ее отстраненность, сдержанность, холодность при встрече воспринял спокойно, он ожидал этого, а большего не требовал - только ужина вдвоем. Ему достаточно было лишь наблюдать, как Диана отпивает маленькими глотками кофе и вкушает сладости. Илью совершенно неожиданно утешила эта новая Диана, грустно поедающая восточные яства. Изыски меда и сахара на ее устах, говор и смех людей вокруг, яркие ароматы и вкусные цвета, символизирующие издавна веселье и беспечность, ибо сладость есть вкус радости. Но тут же и грусть, невероятная грусть в миндалевидных светло-карих глазах Дианы. Все это в сочетании одарило вдруг его душу таким умилением, что он не обижался ни на что и желал бы просто вечно и неотрывно глядеть на нее. Ее загадочная печаль, неожиданное ее согласие прийти сюда, взгляд, постоянно устремленный в никуда, автоматические движения, сахарная пудра на запястье и щеке, крем на тонких пальцах заменили им поцелуи и объятия.
   Словно бы какой-то неожиданный праздник. Внутри кондитерской арабески, плиты майолики, вавилонские изразцы, бордовый плюш, воздушные шары, иранские ковры, но звучит почему-то музыка венецианского барокко. За окном шум и огни проспекта Пенда, мельтешение толпы, отдаленной от окон широким газоном с невысокими елочками.
   Диана угощается без стеснения. Чувствует себя гостьей, которая вот-вот отправится в дальнюю дорогу. Диана замкнута и рассеяна, утешается вкусностями. Она действительно благодарна Илье за это приглашение, в последнее время она особенно остро ощущала свое одиночество. Страшилась звонков и ждала их, надеясь, что позвонит ей не мурия из Галерей, а верный друг. Но звонили только по университетским делам или психопатки, влюбленные в Илью, которым казалось, что Диана перебежала им дорогу.
  -- Откуда у тебя это украшение? - спросил Илья, прерывая затянувшееся молчание и указывая на кулон с медведем.
  -- Не нравится? - равнодушно спросила в ответ Диана.
  -- Почему же, очень нравится... Но ведь ты всегда предпочитала золото, я помню. Подарить тебе золотой кулон?
  -- Ты меня об этом спрашиваешь? - изумилась Диана.
  -- Гм, прости, глупый вопрос! Я тебе обязательно подарю золотой кулон.
  -- Не в этом дело, Илья, - задумчиво молвила Диана. - Я боюсь, что уже поздно.
   У Ильи сжалось сердце.
  -- Ты уверена?
  -- Да. Так жаль! Но да.
  -- Я дурак, - сказал Илья, мгновенно осознавший смысл их долгожданного диалога.
  -- Это судьба, - сказала Диана устало.
  -- В таких случаях говорят: "Не судьба", - мягко поправил ее Илья.
  -- Нет, нет! Нами тут как раз распорядились высшие силы.
  -- Значит, ты пришла попрощаться?
  -- Не знаю - в голосе Дианы прозвучало сомнение. - Возможно, мы еще увидимся. Тогда... - впервые она взглянула прямо в глаза Илье, - тогда, если я попрошу, ты подаришь мне золото?
  -- Да
  -- Что бы ни случилось?
  -- Да.
  -- Ладно, посмотрим.
   Диана вытерла губы и руки, допила кофе и поднялась из-за столика.
  -- Я тебя провожу, - вскочил Илья.
  -- Нет, - покачала головой Диана. - И спасибо тебе за угощение... и обещание.
   Она вышла из кондитерской, спустилась в метро и доехала до своей станции "Свято-Троицкая". Людей было совсем мало, а сквозняков слишком много. И жужжащих переливами неона рекламных щитов, под одним из которых Диана присела на скамейку. В своей короткой черной юбке Диана быстро замерзла и плотнее запахнула красный модный пиджак. Модный, но не теплый. На скамейке лежала религиозная брошюрка. Диана прочла ее полностью, но запомнилась ей только цитата из книги пророка Иеремии - что будущее подобно горшку, это не только осколки, но и не раскрученная до поры глина.
   Автоматические двери на выходе пропустили ее с небольшой заминкой. Может это знак? Но нет, все-таки раскрылись. Надо идти домой, уже и правда поздно. "Кто из нас только механизм, а кто разумен? - подумала Диана. - Превратят ли меня в пружинку или винтик, клетку некоего гигантского, чудовищного организма-механизма или наоборот - я получу истинную свободу?"
   Когда перед входной дверью своей квартиры Диана шарила в сумочке, отыскивая ключ, то почувствовала, как ее ноги в колготках, отогревшиеся было в подъезде, вновь обдало сквозняком из-под дверного проема снизу. "Неужели я не закрыла окно? - нахмурилась Диана. - Ох, только бы не эти чертовы деревья!.." Удивительно было то, что схожие ощущения "гусиной кожи" вызывали у нее прикосновения иных мужчин.
   Диана вошла в квартиру и сразу же проверила окна - они были закрыты, а стекла целы. Но деревья и впрямь скреблись уже в самые окна, придется снова подрезать, иначе зеленые сумерки водворятся у нее и в самый яркий полдень. Сейчас правда было довольно светло - светила полная луна. Даже слишком ярко.
   На это обратила внимание не только Диана, но и Лариса Храмова, прильнувшая к телескопу в своей обсерватории. Телескоп был не тот большой, посредством которого Лариса наблюдала за звездами, а переносной, меньшей мощности - она нацелила его сейчас на луну. Необычайно большую луну, нависшую прямо над домом Дианы Комлевой. Может быть, дать ей необходимые наставления? Лариса потянулась, было, к телефону, но передумала - все и так шло, как нужно.
   Против обыкновения Диана приняла душ наскоро, будто знала, что у нее будут гости сегодня. Она даже не успела соорудить тюрбан из индийского полотенца, потому что услышала какой-то шум в гостиной. Выскочила из ванной.
   Ее словно в грудь толкнули.
   Посреди гостиной висела в метре от пола тщательно припрятанная раньше синяя тетрадь Игната Валавина. Ее страницы некто перелистывал медленно, вдумчиво - листнет туда, потом обратно, вроде как сверяет данные, припоминает, оценивает.
   Диана обошла вокруг тетради, провела рукой сверху и снизу, но встретила лишь пустоту. Вдруг с невероятным остервенением Диана ухватилась за тетрадь и вырвала ее из лап Невидимки, преодолев сопротивление будто бы сжатого воздуха. Диана сунула тетрадь в карман халата и обвела комнату взором затравленным и горящим из-под перепутанных мокрых волос.
  -- Полина! - Диана позвала хрипло и несмело. Она сейчас была бы рада услышать Полину.
   Но что-то подсказывало ей - в гостях у нее уже не Полина. Увы и уже не она.
   Диана некоторое время озиралась в ожидании нападения. Передышка. Сверхъестественное пока что не проявляло себя. А на месте ли тетрадь? Да, на месте. Это хорошо.
   Немножко успокоившись, Диана решила помедитировать в комнате, специально для того оборудованной. Там не было мебели, за исключением японских матрасцев-футон, нескольких картин тушью, настенного компаса с изображениями созвездий из атласа Яна Гевелия и статуэтки - копии большого Камакурского Будды.
   Диана открыла дверь.
   И вот он - Космос.
   За дверью "бездна звезд полна".
   Комнаты не было, лишь расширяющаяся чернота - до пределов, где нет значений "верх, низ, справа, слева".
   Россыпь звезд ослепила Диану, космический холод мгновенно оледенил ее волосы, превратил в безумные космы, изморозил брови и ресницы, а она только и сказала в восхищении:
  -- Ах!
   Мир, открывшийся ей, был и прекрасен, и дивно жуток - человек в нем уменьшался и вовсе пропадал. Диана зрила черноту нежную, бархатную, протянутую мраком своим повсеместно, роение звезд, рассыпанных в сумасшедшем беспорядке, узором не охватываемым человеческим взглядом. Только острый, северный, мерцающий и безжалостно впивающийся блеск звезд мог освещать сию хтоническую пустоту.
   Всем этим ужасающим великолепием Диана наслаждалась, слабея от страха и восторга, лишь долю секунды. Затем ураганный всос Космоса вцепился ей в ноги и утянул наружу, в мир свободного парения. Но Диана в последнем волевом усилии ухитрилась-таки удержаться за косяк двери, которая, кстати, совсем не испытывала воя и влечения Бездны, оставаясь неподвижной. Диана подтянулась и смогла занести ногу на порог - размытую и аморфную линию, как ей показалось. Напрягая все силы, заклиная кончики пальцев, натренированные китайской гимнастикой, Диана кричала и щурилась под ударами пустоты, всасывающей ее раздраженно и гневливо.
   Хоть и была Диана на грани изнеможения и обморока, от нее не укрылось, что в квартире близость Космоса не ощущалась, только проплыл мимо медленно компас, чья стрелка вращалась безостановочно. Зато свиток со стихотворением Тиё:
  
   О, светлая луна!
   Я шла и шла к тебе,
   А ты все далеко
  
   - устроенный Дианой в некоем подобии стенной ниши-таконама и падавший от малейшего неосторожного дуновения, был невредим.
   Закралось подозрение, что это какой-то другой Космос. "Навряд ли бы я, - смекнула Диана, - сопротивлялась так успешно воздействию космического вакуума, давно бы задохнулась, окаменела, улетела на Альфу Центавру!"
   Но, обернувшись через плечо, Диана увидела, как, занимая добрую половину черноты и будто повертываясь на огромном барабане, проплывает мимо планета Земля - с океанами, материками, горами, сиятельным облаком своей атмосферы.
  -- О-о! - прокричала, смеясь, Диана и заплакала, орошая подбородок и щеки замерзающими по пути слезами.
   Следом сквозь шум, бой, ярость и слезы услышала тяжелые шаги Невидимки. Его не беспокоили, конечно, бушующие вакуум и холод. Он приблизился к Диане, извивающейся в борьбе с притяжением Пустоты, и вытащил из кармана халата синюю тетрадь Игната Валавина. Как и ранее, медленно и вдумчиво перелистывая ее страницы, Невидимка начал удаляться обратно в комнаты и унес тетрадь, которая исчезла в толще противоположной стены.
   Тут последние силы покинули бедную Диану. Кончики ее пальцев соскользнули с косяка, и с диким криком она упала в Бездну. Навстречу Диане уже раскрывалась луна - ее расплавленное серебро под бьющим наотмашь столпом исполинского света, ее моря, кратеры, рытвины, скалы и впадины. Колобок-блинок луны прокатился совсем рядом с распахнутой в Космос дверью и залил гостиную волной сверкающего аргентума, флюоресцирующего снега.
   И после дверь захлопнулась с оглушительным грохотом.
   Вторая.
   Потом третья.
   Четвертая с громовым стуком.
   Пятая.
   Но в самой квартире тишина. И входная дверь чуть поскрипывает на сквозняке.
  
   ГАЛЕРЕЯ 36
  
   С некоторых пор Кир Торев стал очень редко и помалу общаться со следователем Малтиным, практически перестав посещать кафе на Большой Мангазейской улице, где они обычно беседовали. Отговаривался крайней занятостью и напряженной личной жизнью. Перемена эта обозначилась в нем после поездки вместе с Майей по Усть-Ключевскому краю и, откровенно говоря, уязвила Малтина. Он привязался к Киру, видел в нем, если позволительно так выразиться, своего сына в будущем - подросшего, рассудительного, внимательного к старшим - в общем, некий улучшенный вариант Вадима.
   Теперь следователю не хватало бесед о новаторстве Джотто, классификации греческих бабочек и загадке кругов на полях - скажи ему кто-нибудь что подобное раньше, ни за что бы не поверил. Малтин вскоре перебрался в тесную и шумную пивную, располагавшуюся в переулке - также, как и кафе, по соседству с полицейским управлением. Тут собиралась компания, возглавляемая другим следователем - Назаровым, весельчаком и балагуром, но и человеком далеко не глупым. Коллеги встретили Малтина радушно. Пересказали тотчас пару свежих скабрезных анекдотов, а напоследок таинственную историю, произошедшую в театре на премьере новой постановки "Вишневого сада". Знаменитый звук лопнувшей струны, усиленный труднообъяснимой поломкой аппаратуры до частоты нестерпимой, заставил одну из актрис забиться в истерике, а затем погнаться с пожарным топором за прочими актерами, крича, что все они суть оборотни.
  -- Не исключено, что с ней приключилась "полярная истерия", - сказал Малтин, тыча вилкой в горячие сосиски и гороховую лапшу. - Готов поклясться, что та актриса рано начала половую жизнь.
   Заинтригованные коллеги потребовали объяснений, Малтин охотно откликнулся на их расспросы и дебютировал, таким образом, в клубе Назарова вполне успешно. Кружки пива, сытные и без особых изысков блюда, говор на полную мощность, хлопки по спине, сморканье и ругань (впрочем, добродушная - не более, чем деталь общения), хохот во всю глотку, курение за столом, последние городские сплетни, споры, развязные обращения типа "братцы" или "господа служаки" - все это сделалось снова привычным. Но внутренне Малтин не переменился - точнее, начавшиеся изменения продолжились. Он рыбачил, обихаживал дом, грезил о желтой и солнечной палатке Полины Приймак, где живешь умиротворенно и легко, и тем сладостнее тебе эта легкость, сходная с тем, что царит внутри материнской утробы, уют, что сознаешь - ты на пути к прекрасному, высшей юдоли, обещающей если и слезы, то слезы потрясения и восторга. Тебе хорошо. Но впереди лучшее, большие горизонты за приятной и временной остановкой.
   И как изумлен был бы Малтин, прознай он, что Кир Торев неоднократно посещал кабинет шефа городской полиции полковника Барбышева, втайне от следователя. Начальнику полиции Кир заявлял, что уже близок к разгадке. Предъявлял свои научные работы, малопонятные для неспециалиста, какие-то графики и схемы, формулы и таблицы, говорил, что преступления не было, а лишь несчастный случай. Буквально гипнотизировал своей убежденностью, чертил наброски, зажав в зубах колпачок от фломастера, цедил: "Вот! Это наверняка следствие ужасного природного катаклизма!", поминал слова, похожие на сказочные заклинания: "цирро-стратус" и "страто-кумулус", и оставлял всех в уверенности, что на пару с капитаном Малтиным раскроет тайну.
   Однако, покинув кабинет начальника, Торев старался поскорее и незаметнее выбраться из управления, ни с кем не встречаясь. Бывал Кир и в пивной, прислушивался к разговорам назаровской братии, молчал, наблюдал за Малтиным, но ни разу не попался ему на глаза. Впрочем, Кир там был редким гостем.
   К примеру, он не пришел в пивную, когда речь зашла об исчезновении Дианы Комлевой. Дело поручили вести Назарову.
  -- Пропала из собственной квартиры! - возбужденно толковал Назаров. - Не поступало звонка или письма от похитителей, никто не заикнулся о выкупе. Камеры видеонаблюдения, установленные в подъезде, показали, что из дома она не выходила. Но такую красавицу, конечно, могли похитить и не из-за выкупа. Извольте, братцы, взглянуть, я захватил фотографию чертовки...
   Снимок пошел по рукам, вызывая ахи, охи, причмокивания и посвист.
  -- Хорошо!
  -- Богиня!
  -- Э-э! - удивился Малтин. - Она ведь работает в секретариате университета. Я ее видел. Ну и совпадение!
  -- Есть какие-то версии? - спросил Назаров.
  -- Версия не версия, а так... Мы выяснили, что Комлева была любовницей Калашникова-младшего.
   Грянул дружный хохот.
  -- Ого! Никита старшего на прицел берет, а ты - Илью!
  -- Нет, господа, верно, сам Назаров в девчонку влюбился!
  -- Ревнует!
  -- Самое интересное не это, - заметил эксперт Петр Александрович, оттирая пивную пену с усов. - А то, что вся квартира Комлевой, особенно гостиная, была усеяна тонким слоем странного вещества - измельченного почти до пыли. Припорошены оказались и стены, и пол, и мебель. Чтобы прочитать стихотворение со свитка рисовой бумаги на стене, мне пришлось воспользоваться кисточкой. Мы немало помучились, прежде чем поняли, что это за вещество.
  -- Не тяни, говори скорее!
  -- Состав вещества идентичен лунному грунту. Включает известные на Земле элементы - кремний, алюминий, железо, кальций, магний, но в больших пропорциях, чем на нашей планете. Есть тугоплавкие элементы типа титана, цинка, хрома. Куда меньше легкоплавких - свинца, калия, натрия. По виду это либо осколки магматических выбросов, шлаковые частицы с оплавленными гранями, обработанные ударами метеоритов и потоком солнечных лучей, то есть в квартире Комлевой мы нашли реголит и фрагменты брекчии - смесь мелких частиц минералов, сцементированных стеклом.
  -- Лунная пыль, - пробормотал Малтин. И спросил у Назарова: - И что ты по этому поводу думаешь?
   Коллега скорчил в ответ мину: "Спроси что-нибудь полегче!"
   Не допив свою кружку, Малтин поднялся из-за стола раньше остальных, сказал, что хочет прогуляться в оставшиеся от обеденного перерыва время. Он намеревался обойти квартал, со Скобелевской-Лесной перебраться на Азиатскую, миновать музей виртуальной культуры и спуститься по Черногорской с ее сувенирными магазинчиками, блинными и пончиковыми до здания полицейского управления.
   Снаружи Малтин почувствовал, как испортилась погода. Солнце спряталось. Похолодало. Малтин уткнулся носом в ворот плаща. Сверху вдруг сыпануло мелким снежком. Следователь с удивлением поднял голову.
   Почти все небо над городом поглотила низкая и черная грозовая туча. Формы ее клубились неестественно быстро и красиво, сохраняя, тем не менее, очертания...
  -- Смотрите, смотрите - медведь! - прокричала какая-то девочка, выбегая из боковой аллеи.
  -- А? Что? Где? - переспросил глупо Малтин.
  -- Да ты не видишь, что ли? - рассердилась почему-то девочка. - Медведь!
   Туча простиралась над всем Усть-Ключом, но из любой точки угадывались ее очертания - контур медведя с массивной тяжелой мордой и широкими лапами, которыми туча тянулась к далекой бескрайней тайге. Из верхних этажей небоскребов уже совершенно не просматривался город, влажные лохматые края, сходные с косматой шкурой, прилипли к окнам, усеяв их крупными каплями. Иногда ударял все тот же мелкий колючий снежок. В недрах тучи прокатывался гром, вспыхивали молнии - тонкие искристые ниточки.
   По гигантскому телу медведеподобной тучи извивались спирали и воронки набухших влагой облаков, вздымались и опадали башни, шпили, арки и остро завинченные смерчи. Вырывались все новые и новые диковатые формы, слишком уж живые и причудливые - Малтину являлись химеры, фавны, змееобразные китайские и европейские крылатые драконы, извивающиеся гидры, галопирующие кентавры, резвые анчутки, шкодливые ифриты, бесноватые шайтаны, аравийские багамуты, минотавры, сфинксы, мавки и навье, ракшасы с булавами, вервольфы и валькирии. Являлись готические замки, мечети и владимиро-суздальские соборы.
   Цвет тучи тоже поминутно менялся - от свинцового к фиолетовому, далее к багровому с желтой окаемкой, к насыщенному синему с зелеными разводами, и вновь к насупленному пасмурному свинцу. Каждой форме - свой цвет и вместе - прекрасная и вселяющая тревогу атмосферная феерия, привлекшая внимания тысяч горожан, высыпавших на улицы и площади. И все видели в туче медведя. Кое-кто бежал, задрав голову к появляющимся формам, другие взбирались на крыши и доставали бинокли, иные крестились. В церкви Покрова Богородицы ударили не ко времени в колокол, и звук получился щемящим, волнующим. Прохожий священник, наблюдавший за небесным знамением из-под козырька ладони, при ударе колокола сверился с часами и недоуменно пожал плечами.
   Но ошибка звонаря была наименее поразительным происшествием в тот день. Ибо, когда туча накрыла Усть-Ключ, чрезвычайно взволновались лебеди и гуси, населявшие водоемы городских парков. Забили крыльями и накинулись на детей, играющих на площадках. Сами дети и очевидцы утверждали, что гуси-лебеди вовсе не хлестали или щипали их, а старались, закусив курточки, платьица и штанишки, поднять детей в воздух. Остальные птицы тоже всполошились и гомонили без умолку. Набежали взрослые и отогнали пернатых похитителей. Многие родители и дежурившие в парках полицейские получили в тот день вдосталь щипков, клевков и синяков, были вываляны в перьях.
   Почти одновременно страшные трагедии приключились в нескольких домах - по улице Ключевская-Ахматовская, 49 (Годуновский район), Преображенская, 3 (Яблоневский район), в отеле на Переселенческой,7 (Речная пристань). Двенадцать человек разного социального положения, возраста и пола, незнакомые друг с другом, погибли в результате самовозгорания. Их квартиры не пострадали, электроприборы и проводка были в порядке, одежда пострадала незначительно, но тела сгорели полностью - остались лишь фрагменты, наподобие куска позвоночника или черепа, съежившегося до размеров кулака, хотя обычно эффект бывает противоположный. Огонь, способный так уничтожить тела, неизменно должен был захватить и квартиры, но этого не случилось. Люди погибли за считанные секунды. Домашние не могли помочь родным.
   У сотен других людей обострились заболевания, приборы синоптиков и медиков зафиксировали сильнейшую магнитную бурю, однако были и внезапно исцелившиеся безнадежно больные.
   Сошли с ума светофоры. На перекрестках множились аварии. Положение осложнялось и тем, что водители также испытывали странную потребность смотреть неотрывно на медвежью тучу, а в итоге автомобили громоздились один на другой, устилая дороги битым стеклом и опрокинутыми грузами. Какой-то водитель рассказал и вовсе неправдоподобную историю о том, что его автомобиль, пробиравшийся по узкой улочке, был внезапно пересечен кирпичной стеной, выдвинувшейся из соседнего здания и разделившей машину на две равные половины, вросшие намертво в стену. Водитель с ужасом думал, что было бы, если бы стена пересекла его кресло. Здание, стена которого переехала на несколько метров, едва не рухнуло. Похожие обвалы зданий произошли и в других местах в городе.
   Короткие замыкания послужили причиной опасных пожаров. Из окна Башни за дымами и вспышками наблюдала Лариса Храмова.
  -- У него пока не получается, - шептала она, словно в трансе. - Ох, нет, не получается! Наверное, той энергии недостаточно... Да, да, это можно было предвидеть... О-о, мойе, ты воистину нетерпелив! Подожди еще немного... Мы будем следовать нашему плану...
   Горожане береглись снега или града, а туча исторгла мертвецов - жестокий подарок следователю Никите Малтину.
   Около двух часов пополудни тело Максима Вары пробило стеклянную крышу ресторана, где играли свадьбу, и упало в роскошный торт. Кремовые ошметки облепили вскочивших гостей, невесту, лишившуюся чувств, и мгновенно протрезвевшего жениха.
   Минуту спустя тело Игната Валавина обрушилось на монумент, возведенный в честь первой Академической Северной экспедиции. С неприятным похрустыванием оно скатилось к ограде, помяв венки и цветы.
   Останки Руслана Самбиндалова угодили в пруд Таньга-парка. Люди, отряхивавшие одежды от пуха и перьев, тотчас забыли о нападении пернатых.
   Тело Олега Антипина сломало своим весом тарелку-антенну на крыше небоскреба. Были вызваны ремонтники, которые и обнаружили несчастного фотографа.
   Под колеса мчавшегося на большой скорости джипа попало тело Дениса Шилко. Оно ударилось о проспект Пенда. Водитель, конечно, не успел затормозить и придавил покойника.
   Это был последний подарок следователю Никите Малтину. Останки Полины Приймак обнаружены не были, хотя следователь и организовал поиски - ведь тело могло упасть где-нибудь незамеченным. Но сам Малтин не верил, что Полину найдут, она же говорила: "Вы все ткачи, одна я рыболов!"
   Все упавшие из тучи тела были сильно обледенелыми, с признаками давнего окоченения, конечности и суставы были скрючены, туристы пригнули головы к коленям, застыв в в позе эмбриона.
   В настроении горожан произошел с той поры перелом. Отныне весь Усть-Ключ оказался вовлечен в Кайгусову мистерию. Если раньше то был эпизод - пусть и весьма необычный и занимательный, но лишь эпизод уголовной хроники, по поводу которого судили и рядили то лениво, то оживленно, но всегда сознавая собственную безопасность и дистанцию, то ныне город накрыла не только медвежья туча, но и тревога, беспокойство, страх, морок, становившиеся уже подсознательными.
   Малтина осадили репортеры. Он молчал, хмурился, катался по городу в поисках тела Полины под холодным дождем, низринувшимся на Усть-Ключ из медвежьей тучи. Возвратившись домой усталым до крайности, следователь отмахнулся от кинувшегося было к нему с расспросами Вадима, прошел в кабинет, включил компьютер и проверил свою электронную почту. Было послание от доктора Осинцева:
   "Не думаете ли вы, что эта медвежья туча очень напоминает явление, известное нам из классической нашей литературы? Вот Салтыков-Щедрин в финальной сцене своего романа "История одного города" пишет: "Север потемнел и покрылся тучами, из этих туч нечто неслось на город: не то ливень, не то смерч. Полное гнева, оно неслось, буровля землю, грохоча, гудя и стеная и по временам изрыгая из себя какие-то глухие, каркающие звуки. Хотя оно было еще не близко, но воздух в городе заколебался, колокола сами собой загудели, деревья взъерошились, животные обезумели и метались по полю, не находя дороги в город. Оно близилось, и, по мере того как близилось, время останавливало бег свой. Наконец земля затряслась, солнце померкло... Неисповедимый ужас выступил на всех лицах, охватил все сердца.
   Оно пришло... История прекратила течение свое".
  
   * * * * *
  
   В лесу в окрестностях Усть-Ключа недалеко от Очунья сидела девушка и смотрела, как волнуется вода в роднике. Вытянула тонкую нежную руку и в ладонь уткнула подбородок, другой рукой поглаживала красивые точеные шляпки семейства поганок, прилепившихся к бурелому, на котором она и сама сидела, положив ногу на ногу. По ее облегающим и удобным штанинам из непромокаемой ткани, заправленным в походную обувь, по той же куртке со множеством карманов и загоревшему лицу с белыми полосками под бровями можно было узнать в девушке туристку. Но поблизости не было видно ни туристического лагеря, ни ее тяжелых вещей или автомобиля.
   Шею девушки опоясывала цепочка из серебряных и медных звеньев с кулоном из уральского камня - при малейшем движении, даже при вздохе, кулон покачивался взад и вперед и из стороны в сторону.
   "Теперь я уже одна" - была главная и неотступная дума этой девушки. Девушка повторяла внутренне фразу, прислушиваясь к ней, решая, печалиться ей или радоваться? И знала, что неизбежно и то, и другое.
   Родник окружал как будто венок из переплетений старой желтой и молодой зеленой травы, в которой проглядывали мелкие бледно-розовые цветки змеиного горца и корзинки череды, виднелись кусочки мха, а края самого водоема были укреплены крупными и мелкими камешками, которые притягиваются обычно водой даже в лесной и равнинной местности. Впрочем, скорее можно было предположить, что кто-то нарочно принес сюда камни и укрепил родник. Несколько крупных булыжников было просыпано вокруг, на них невольно опиралась нога, если приходилось нагибаться к ключу. О чьей-то заботе свидетельствовал и ковшик из бересты, скроенный по образцу мансийской хон ат маньнэ чаркат - свадебной чарки, подаваемой невестой жениху в знак свободного выбора. Ковшик был помещен на ложе из сдвинутых более плотно мелких камешков.
   На дне под водой песок и земля истерлись постоянным, но бережным движением ключа, похожим на трясение сита, до состояния чуть ли не муки, но не замутняли родник, а наоборот, подчеркивали его ледяную прозрачность, чистоту и свежесть. Кружились, едва поднимаясь над дном, самые легкие и беспокойные песчинки, сбивались к краям упавшие сверху листья и травинки, теснились там и постепенно вплетались в венок из мха, цветов и травы. От воды шел восхитительный запах, неповторяемый аромат бьющего из-под земли ключа.
   Девушка наклонилась к воде - кулон при этом лег на венок - и с наслаждением вдохнула аромат родника. Тотчас ее внимание привлекла замысловатая и неправдоподобная игра, развернувшаяся на светлом дне. Внезапно, откуда ни возьмись, повыскакивали, подталкиваемые струей, разноцветные и совсем уж мелкие камешки, отполированные водой стекляшки, осколки пресноводных и морских раковин, ниточки и ягоды голубики, брусники, рябины и черники, которым и поспеть-то еще был не сезон. Вместе они закружились в хороводе, бесшабашной гонке, столкновениях и разбегах, принялись составлять на дне и немного в толще воды, то есть в объеме, различные узоры, слишком правильные и симметричные для хаотического роения водного сора. Чаще всего составлялся узор вписанного в квадрат круга с сечением продольным и поперечным, в каждой части господствовал свой цвет - желтый, красный, синий, а центр завихрялся по всем правилам гидродинамики в окружность. Это походило на некий иллюзион, картинки магического ящика, фантасмагорию, чему способствовал уютный, наподобие театрального, глубокий, теплый и влажный полумрак, создаваемый толпившимися подле родника деревьями.
   Придя в восторг от увиденного, девушка рассмеялась от души победным переливчатым смехом и захлопала в ладоши, награждая устроителя фантасмагории аплодисментами. Мельтешение сора, разрушение прежних и появление новых узоров начало ей навевать какую-то смешанную, веселую, малость дикую и необузданную мелодию, где слились и арабо-персидские мотивы с их лиричностью и надрывом, и пастушьи рожки, и звонкие средиземноморские кифары, и библейские цимбалы с гуслями, монотонная кельтская волынка, праздничные китайские струнные инструменты и даже глухие ритмичные удары в сибирский шаманский бубен.
   Не удержавшись, девушка вскочила, закружилась, прикрыв глаза, и лес танцевал с ней. Она ловко переступала по неровной поверхности лесной почвы, не спотыкаясь о камни, избегала ветвей кустарника и задевая случайно паутину, протянутую с ближайшего дерева, без труда отпускала ее с кончиков пальцев - так легко и быстро она кружилась под музыку родника.
   Наконец, девушка едва не упала в счастливом изнеможении. Она ополоснула разгоряченное лицо студеной водой, под которой уже не было никаких картинок и узоров, а сор колыхался по краям водоема, побеспокоенный всплесками покрасневших от холода ладоней девушки, ее фырканьем и затихающим смехом. Девушка взяла берестяной ковшик, отпила из него, у нее сразу же заломило зубы, она высунула язычок и с досадой помассировала их. Но все равно утолить жажду было приятно. Ковшик девушка положила обратно на травяное ложе.
   День стоял солнечный, чудесный. От былой пасмурной пелены не осталось и следа - краски летней тайги высветились по-южному ярко и четко. Резная тень на земле, деревьях и воде казалась особенно нарядной и двигалась очень редко и слабо, потому что ветерка почти не было в нагревшемся воздухе. Крылатые насекомые пересекали свет и тень в противоположных и скрещивающихся направлениях. За деревьями угадывалось неподвижное волнение цветущих растений на полянах - жужжание и гудение медосборщиков можно было принять за нетерпение и приветствие зовущих вас цветочных запахов, обворожительно теплых после стужи ключа. В траве и листве хлопотала жизнь. Пернатые заливались на все голоса - были тут и посвист, и щелканье, и постукивание, и вопрошающий краткий напев, и воркованье, и птичья ссора. Иногда падающий кедровый орех выдавал белку, царапанье коготков по сушеной коре - колонка, возня в дальнем кустарнике - затаившееся, но и нервничающее семейство кабанов. Девушка подмечала все это, обмирая иногда на время от восхищения и внимания к обращающемуся вокруг нее движению - она ожидала, что снова ей явятся волшебные картинки, но вскоре сказала себе, что примеченное ею есть уже не картинка, но необыкновенная данность.
   Лес дышал, жил, существовал.
   По мере того, как девушка приближалась к Усть-Ключу, менялись и походка ее, и выражение ее лица - если раньше она шла неторопливо, рассеянно поглядывая по сторонам, скорее прогуливалась, чем шла куда-то, то теперь в ее походке обозначалась цель, к которой она торопилась, смотрела прямо, притворяясь встревоженной, замкнутой на своей тревоге, но именно лишь притворялась. Словно подбирала по порядку черты и детали, прилепляя свою озабоченность у складок губ, на лбу, у бровей, будто маску.
   Она шла сейчас по той самой дороге, где некогда Лариса Храмова встретила почтальона Дольнева. Перед тем как войти в город, девушка повертелась в зарослях, сойдя туда намеренно, стараясь, чтобы на ее обувь и куртку попало больше листвы, хвойных иголок, колючек, словом постаралась иметь вид человека, который только что пробирался сквозь тайгу в великом смятении и спешке, не разбирая дороги.
   Осмотрев себя и добавив к маскараду травинок в волосы (для усиления нужного впечатления, а также зная, что это трогательная неряшливость украсит ее и пробудит в людях жалость, сочувствие, а значит, и доверие), девушка вышла на небольшую площадь у окраинного супермаркета. Остаток пути девушка бежала, и потому на площади ее увидели по-настоящему запыхавшейся, с взглядом блуждающим и ищущим. К счастью, у магазина стояла машина полицейского патруля.
   Девушка приблизилась к опущенному окну автомобиля.
  -- Мне нужна помощь! - громко заявила она.
  -- Да, барышня. В чем дело? - вежливо спросил полицейский, выбираясь из автомобиля.
  -- Я...я туристка, мы с друзьями путешествуем...сплавляемся по реке, - заговорила девушка с паузами, вздохами, дрожью в голосе. - Я отлучилась из нашего лагеря...всего на минутку! Пошла за водой к роднику, вернулась в лагерь, а...а там никого и ничего! Все куда-то исчезли - и люди, и даже наши вещи! Так странно... Я боюсь... Я волнуюсь за друзей... Вдруг что-то нехорошее случилось?
  -- Беда с этими туристами, - покачал головой полицейский, обращаясь к напарнику. - Пропадают целыми группами, одна за другой! - он снова повернулся к девушке. - Так, успокойтесь, барышня. Назовите для начала ваше имя.
  -- Меня зовут Полина Приймак, - ответила девушка с некоторой застенчивой гордостью.
  
   ГАЛЕРЕЯ 37
  
   Еще до первого допроса Полины Приймак в пивной Назаров сказал Малтину:
  -- Мы с тобой оказались в парадоксально различном и одинаковом положении - я расследую загадочное исчезновение Дианы Комлевой, ты же теперь - не менее загадочное возвращение Полины Приймак. Мне кажется, что они даже внешне чем-то похожи, эти девушки, то покидающие, то возвращающиеся в нашу реальность... А может, это вообще один и тот же человек, а?
  -- Интересная теория, - хмыкнул Малтин и покосился на кружку перед коллегой - пока, кстати, полную.
  -- Согласись, это самое необычное расследование - что в твоей, что и в моей практике. А что в конце? Не знаю. Боюсь, я вряд ли разыщу Комлеву, и навряд ли Приймак поможет тебе найти ответы на все вопросы...
   Опасения Назарова оказались пророческими, хотя Полина сразу же рассказала то, что помнила. По ее словам, ранним утром 27 апреля она готовила завтрак для всей группы - жарила стерлядь, кипятила воду для кофе, нарезала хлеб и сыр, следила за костром. Чистой воды не хватало, поэтому девушка пошла к роднику. Полину все еще одолевали вялость и зевота. Чтобы взбодриться, она поплескала на себя водой из родника. Но ключевая вода подействовала на девушку странным образом - усыпила ее. Проспала она, как оказалось, два месяца, и никто из прочесывавших тайгу полицейских не заметил ее. А может она, если и спала, была в каком-то другом месте? В чьей берлоге пропадала? Полина уверяла, что проснулась на том же самом месте, где и уснула, поразилась теплой, даже жаркой погоде, распустившейся полностью листве, вернулась в лагерь и, не найдя там ни палаток, ни людей, ни лодок, встревожилась и направилась в город. Она и полицейским-то сначала не поверила, их расспросы посчитала за насмешку.
   С раздражением Малтин начал понимать, что другие верят этой околесице, да и сам он уже верит. Один незначительный эпизод показал ему, насколько сильно влияние Полины на окружающих. Как-то при очередном допросе Антон стоял за спиной Полины, сидящей перед следователем, увидел в ее волосах оставшуюся травинку и аккуратно снял ее с такой просветленностью в глазах и торжественностью, что Малтин, наблюдавший эту сцену, сразу осознал, что Антон в полной ее власти. Полина, тем не менее, почувствовала его легкое прикосновение и обернулась к нему резко, с пугающей живостью, но, заметив, что он желает лишь услужить ей, удостоверилась, что достигла цели, которую поставила себе еще в лесу, и улыбнулась своими хищными зубками.
   Вопросы следовали за вопросами, а Малтин думал: "Это все ерунда! Ну о чем мне спрашивать эту девушку с ее закрытым плотнее створок раковины взглядом? Такую живую и теплую, в отличие от страшных, окоченевших и упавших из черного неба тел, но при том помеченную мрачной тайной... Она вышла к нам из леса и ничего существенного мне не скажет, потому что не может или не хочет". Тут вдруг Малтин с ужасом сказал себе, что никогда он не узнает, что произошло у Очунья, и что за беда постигла группу Валавина.
   В отместку он рассказал Полине об упавших телах, показал фотографии, видеосъемку прохождения медвежьей тучи над городом. Но страшное известие Полина восприняла без лишних эмоций - побледнела, конечно, буркнула что-то неразборчиво, пожала плечами и уже полностью овладела собой. С гораздо большим интересом она отнеслась не к судьбе товарищей, а к медвежьей туче. Но и здесь Малтин, в свою очередь, попал под обаяние Полины, объяснив ее спокойствие просто: "Она не верит тому, что на дворе июль. Это для нее какой-то розыгрыш, иллюзия, новый сон, слишком многое ей надо осмыслить, смерть ребят для нее тоже часть странной, чудовищной, нелепой перемены".
  -- Боюсь, что вам придется задержаться в Усть-Ключе, - предупредил ее Малтин после первого допроса.
  -- Вынуждена подчиниться, - притворно вздохнула Полина, опуская голову, чтобы скрыть вспыхнувший в глазах огонек.
  -- Вы уже выбрали, где остановиться? - спросил Малтин. Прошлую ночь девушка провела в комнате для отдыха в полицейском управлении, привыкая к новому для себя положению вещей.
  -- Да, в отеле на Переселенческой улице.
  -- Простите? - Малтин вздрогнул. - Считаю своим долгом предупредить, что недавно там произошел несчастный случай - в одно мгновение человек сгорел без остатка.
  -- Молния в одно место не бьет, господин следователь. Да и потом, вы, наверное, уже поняли, что я не из тех, кого легко напугать.
  -- Дело ваше, - нахмурился Малтин. - А бабушке вашей позвонить не хотите? Успокоить ее? Она сейчас, кажется, в Иткуме на озере.
  -- Успокоить? А она беспокоилась обо мне? - спросила Полина с таким напряжением в голосе, будто услышала о симптомах неизвестной доселе болезни, обнаруженной у своей родни.
  -- Если честно, то нет.
  -- Вот и славно! Но я все равно ей позвоню, попрошу выслать денег, а то номер снять в отеле не на что!
   Антон галантно предложил ей энную сумму, Полина с кокетливыми ужимками отказалась. Малтин раздраженно наблюдал за ними. В конце концов сошлись на том, что Антон довезет Полину до отеля и поможет перенести вещи - туристическое снаряжение Полины хранилось в полиции, и было ей выдано обратно.
   В отеле удалось устроиться без проблем - хозяйка, напуганная не столько происшествием, сколько бегством постояльцев, согласилась не только значительно снизить плату, но и подождать несколько дней. Помимо Полины, здесь жил еще один человек - слепая девушка. Они встретились в столовой, где Полина в ожидании ужина утоляла аппетит кофе с бутербродами. Слепая шла мимо по коридору, но внезапно остановилась в раскрытых дверях, поворотилась к Полине и произнесла:
  -- Привет!
  -- Привет, - ответила Полина, облизывая ложечку, которой размешала сливки в молочнице.
  -- Ты вернулась? - спросила слепая.
  -- Еще бы! - буркнула Полина, захватила чашку с последним бутербродом и вышла из столовой через другие двери.
   То, что в знакомом отеле вместе с Полиной живет и Настя Пелымова, владеющая искусством распознавать реальное и мнимое, показалось Малтину зловещим совпадением. Улавливая новую, не связанную пока нить, следователь ощутил не азарт, как прежде, а растерянность и усталость, временами головокружение, словно марсианский Олимп принимал за высокую гору, долго туда карабкался, а очутился в глубокой бездне. Или он опять напутал?
   Свою досаду Малтин вымещал на Полине, задавая ей неожиданные - для самого себя тоже - вопросы. Следователя раздражали непроницаемое выражение ее глаз и иногда непроизвольное, слабое шевеление ее темных губ, будто бы она говорила с кем-то еще.
  -- Почему гитара находилась у вас в палатке?- спрашивал Малтин, к примеру. - Товарищи ваши в дневниках говорят, что вы не любили петь.
  -- Может, петь и не люблю, а музыку обожаю! - отвечала Полина сердито. - Да и с чего вы решили, что товарищи мои писали правду? Вара, скажем, был настоящий псих!
  -- Стало быть, вы совершенно отрицаете ценность этих свидетельств? - спросил Малтин, вытаскивая из ящика стола записки Валавина и Вары. - Так жаль! А я надеялся, что вы проясните некоторые моменты...
  -- Ну что ж, помогу, чем могу, - скривилась, но сдалась Полина.
  -- Прежде всего, я попросил бы вас объяснить смысл вот этого заклинания - "Лес, замри", - медленно и весомо проговорил Малтин, перелистывая записи и потирая подушечки пальцев об уголки страниц, что были запачканы лишайником или мхом. - Это заклинание повторяется бессчетное количество раз и у Вары, и у Валавина. Наши графологи доподлинно установили, что надписи сделаны вашей рукой, госпожа Приймак.
  -- Ах, это! - засмеялась Полина. - Да, правильно, это я написала! Но что означает заклинание, объяснить вряд ли смогу. Это просто строчка из песни, что я однажды услышала в лесу. Кто ее пел? Я не видела. Вероятно, какой-нибудь приблудившийся грибник или охотник. Такой необычный мотив...
   И Полина тихонько напела мелодию, что обязательно узнали бы и погибшие туристы, и Майя, и Илья, и многие другие люди, которые были на вечеринке в доме Калашниковых. Но не следователь.
  -- "Лес, замри"... - произнесла Полина задумчиво. - Это, как вы говорите, заклинание, запало мне в память. Когда я случайно прочитала в записях ребят глупые и неприятные заключения о себе, то решила проучить Игната и Максима, исписала им все оставшиеся листки. Тоже глупо, конечно, но почему бы и нет?
   Малтин спросил ее, неужели в действительности приключились те чудеса, описанные в записях - чертовщина с биноклем и потеря пространства, течение огненных лиц по реке, потеря времени у Алатырь-камня, явление Попрощавшегося дерева и прочие диковинки?
  -- Да, это чудеса наши, и мы никому их не отдадим.
  -- То есть вы подтверждаете их достоверность?
  -- А теперь неважно, правда это или нет. Возьмем, к примеру, фокус с биноклем. Тут, на берегах Вортолнут, растут и кедры, и березы - вперемешку и отдельными рощами. Где действительность, а где иллюзия? Где подмена, а где прежние четкие границы? Кто поручится, что до поселка Тым правый берег был именно правым, а левый - левым? Если смешение лиственных и хвойных деревьев случается и на Урале, и у Волги, и под Москвой, и в Шварцвальде с Булонским лесом в придачу? Я думаю, что в Усть-Ключе догадались об этом прежде остальных, вот и поют: "Лес, замри, лес, замри!" А вы меня спрашиваете, подтверждаю ли я какой-либо факт? Пф-ф! - фыркнула Полина.
  -- С Киром Торевым вы знакомы?
   Девушка заметно напряглась, но ответила быстро:
  -- Немного знакома.
  -- Он поддерживал организацию сплава?
  -- Безусловно. Хотя у него были определенные сомнения, но после он убедился, что мы справимся с задачей.
   Вопрос о том, какие отношения связывали Кира и Полину, так и вертелся на языке, но Малтин не осмелился его задать, справедливо полагая, что и правды не услышит, а язвительную отповедь схлопочет запросто. Досадуя на очередное проявление своего малодушия, он резко переменил тему:
  -- Есть ли связь между Галереями и так называемой Башней? Ваш приятель Антипин говорил что-то о выставке своих работ, которую собирался устроить то ли в Галереях, то ли в Башне. Об этом писал Вара.
  -- Увы, Максим не так понял Олега. Тот выразился аллегорически. Ведь Галереи не есть какое-то определенное место в Усть-Ключе или в его окрестностях.
  -- А что же это? - Малтин и его помощник задали вопрос одновременно.
  -- Галереи - это хоромы, берлога, мир Кайгуса, - ответила Полина просто и четко.
  -- Вот так-так! - пробормотал Малтин.
   Снова в кабинете воцарилось тягостное молчание, которое снова прервал Малтин.
  -- "Вы все ткачи, одна я рыболов!" Не раскроете нам тайну этого вашего заключения?
   Полина по привычке уткнула подбородок в ладонь и смотрела на Малтина серьезно, исподлобья, пристально.
  -- А вы читали "Сон в летнюю ночь" Шекспира? - вдруг спросила она.
  -- Нет.
  -- Я читал "Ромео и Джульету" - похвастался Антон.
   Полина хмыкнула, показывая тем самым необразованным следователю и его помощнику, что она уже ответила на вопрос. Малтин потом искал (впрочем, бегло) в шекспировском тексте загадочные слова, но не нашел. Пометил в ежедневнике, что надо будет посмотреть эту пьесу в театре - может быть, спектакль укажет ему на разгадку? Но позднее, кстати, благополучно об этом забыл. Были причины.
   Напоследок Полина все-таки сделала полиции ценное признание - сообщила, что красавица, наведывавшаяся в лагерь из города, никто иная как Диана Комлева. Многие в полиции были поражены этим совпадением, но только не Малтин. "Только что из этого совпадения следует?" - задавал себе вопрос Малтин, задавал ему тот же вопрос и обескураженный Назаров. Ответа пока не было. "Надо отдохнуть" - думал следователь, все чаще представляя блаженную озерную гладь, но не шумного Уйлагыл, а уединенного Холой. Там некогда побывал его знакомый по рыбной ловле и рассказывал об озере с умилением и восторгом.
   Малтин мечтал о Холой, спрашивал Полину об ее беседах с Дианой, и потому спрашивал вяло и малозаинтересованно. Глянув на него, Полина неожиданно произнесла:
  -- Какая, в общем, разница, о чем мы с ней болтали? А что, вас очень тревожит ее судьба? Но я тоже исчезала бесследно, а после вернулась. Так может, вернется и Диана?
   "А ведь правда!" - подумал Малтин.
   Его действительно не так уж сильно интересовало содержание бесед Полины и Дианы - и так ясно, что говорили они о поиске, о тайнах Кайгуса, о древних и новых культах. Гораздо охотнее он расспросил бы Полину об Ахмадабаде, о вкусе рисовых шариков и мираже в пустынях Белуджистана, о ее таинственном персидском спутнике, об уральских сказах, о том, красивы ли те горы, где она отдыхала с бабушкой, и трудно ли придумать Каменный цветок, сколько звезд видно в ночном Аркаиме, как выглядят греческие бабочки и где располагаются границы страны Хиргиз. Ответы Полины приблизили бы его скорее к обетованному Холой, чем раскрытое дело пропавшей группы. Малтин в последнее время с такой страстью возмечтал о поездке на это озеро, что готов был без колебания подвергнуться риску заболеть "полярной истерией", грозящей, верно, в Сибири всякому, кто соблазнится прелестями уединения и страстной любви. Любимая Женщина, привыкшая отдыхать в Таиланде и на Мальдивах, сдалась, видя решимость любовника, его необыкновенную пылкость, и предвкушая в связи с этим жаркие ночи и нежные дни на Холой.
   Проблема заключалась в том, что Малтин не знал точно, что говорила бабушка Полины Приймак на самом деле, а что только пригрезилось ему в полудреме. Впрочем, скоро он получил подтверждение тому, что и самая малая деталь рассказа не приснилась ему.
   Вот как это случилось.
   По мере отдаления Полины от интересов следствия, ею все больше овладевало общественное мнение. У нее брали интервью, газеты и телекомпании едва ли не дрались за право как можно обстоятельнее представить ее версию событий, предлагая наперебой крупные суммы за эксклюзивный материал. Полина, ничуть не смущаясь, брала деньги, на них приобрела даже автомобиль, но из пансиона на Переселенческой не съезжала. Малтин надеялся, что в разговорах с журналистами Полина проговорится и откроет что-нибудь важное, но его постигло разочарование - Полина, явно наслаждаясь вниманием, увлекалась, выдумывала отдельные детали, многое путала, противореча сказанному ею же в другом интервью.
   Вдобавок, как это часто бывает при внезапно обретенной популярности, уже делилась откровениями не о походе, а говорила преимущественно о себе - своих привычках, вкусах, склонностях, уклоняясь, тем не менее, от чересчур личных признаний. Обсуждала с ведущими новинки кино и музыки, моды, одобряла одно, порицала другое, выдавая признания типа: "Да-да, носить искусственные меха тоже безнравственно!", "Наше присутствие на Луне? Конечно, необходимо!", "Я за сентиментальность в фильмах, и не стыжусь этого!" Но на одном из ток-шоу Полина, наконец, рассказала о том, что на самом деле занимало ее мысли, и заодно укрепила Малтина в уверенности, что рассказ бабушки Полины - не сон.
   Из толпы зрителей встал бледный, взволнованный Борис Дольнев и спросил Полину, испытывала ли она когда-либо смертельный ужас, который бы совершенно парализовал ее волю и не дал бы ей сделать решительный шаг? И не такой ли, мол, ужас погубил ее товарищей?
   Полина в продолжение вопроса с любопытством смотрела на Бориса и перебирала, будто четки, звенья своей цепочки.
  -- Я испытала такой ужас, - ответила Полина. - И не во время сплава, а много раньше, еще в детстве. Поэтому оказалась к нему подготовленной и смогла спастись, в отличие от ребят. Я была тогда совсем маленькой и возвращалась домой через зимний город, напуганный действиями какого-то маньяка. Я искала спасения в лесу за дорогой. Это было неожиданное, странное, но верное решение. Я поняла, что опасность мне грозит на ярко освещенных улицах, а не в темном и страшном лесу. Это так важно - пересечь некую границу, остановиться, оглянуться не пугливо (дескать, куда бежать, куда?), а восторженно, и попасть в невидимую реку, что пронесет тебя мимо всех опасностей и доставит прямо к порогу дома...
   И она продолжила, сумрачно глядя на Бориса:
  -- Главное, не быть наихудшим вариантом труса - того, что боится не дурного и безобразного, а красивого и совершенного!
  -- Но бояться - искони человеческое чувство, - перебил ее Борис. - В противном случае ты не... - он запнулся, отводя от Полины взгляд, - не человек!
  -- Почему же? Остается трепет восхищения, содрогание, переходящее в экстаз, чувство, подобное крайней точке телесной близости. Страх тогда становится опрокинутой бездной, небом с иной точки зрения. Кое-кто падает навзничь и разбивается насмерть - они заслуживают своей участи, другие квасят рожу - им полагается лишь позор, но у третьих не ноги подкашиваются, а крылья вырастают!
   Борис слушал ее, затаив дыхание, поддавшись вперед, и бледность не сходила с его простоватого, решительного и восторженного лица.
  -- Случается, конечно, что другие просто бегут прочь от края, желая спастись, но пустота их всегда догонит - та пустота, которую они носят в себе, и лес заполняет ее, переваривая вместе с ней и человека!..
   В своей комнате сидел, дрожа и не отрывая расширившихся глаз от экрана, откуда вещала Полина, самый сообразительный из "балбесов" Глеб Авдеев, узнавая девушку, что однажды встретил у каменного фонтанчика на вечеринке в доме Ильи.
   Она улыбнулась, переменила позу и выражение голоса, расслабилась, а вместе с ней и зрители в зале и по ту сторону экранов, вздохнули, заворочались. Но незадолго до окончания передачи выражение сосредоточенности вернулось к Полине, она вновь заговорила весомо, значимо, и зрители поняли, что опять ее надо послушать, ни на что не отвлекаясь.
  -- Дамы и господа, у меня есть заявление для вас, - проговорила она с какими-то мурлыкающими интонациями. - И я хотела бы одновременно обратиться к вам за помощью, обещая сама оказать помощь всем нуждающимся - Полина сделала паузу. - Я люблю музыку, я очень люблю музыку, - она опять остановилась и оглядела зал, словно выжидая, не будет ли возражений и не обрушится ли кто на нее с глупыми попреками, как тот следователь. - Именно музыка может исцелить нас от многих страданий, прогнать наши страхи, послужить проводником к далеким мирам. Доподлинно установлено, что наша ДНК есть и нотная запись, и инструмент, что звучит то гармонично и прекрасно, то дурно и болезненно ...
   Речи Полины с особой жадностью внимал Борис. Ему казалось, что обращается она именно к нему - не иначе чувствовала, что он решил вернуться к Песне раковины. Вот только не знал, как растолковать улыбку Полины - было ли в ней самодовольство ("Ты попался!", мол) или же одобрение ("Молодец, Борис!").
  -- Я намерена открыть в Усть-Ключе новую радиостанцию, - продолжала тем временем Полина. - Радиостанцию, которая будет не только музыкальной, но и лечебной. Музыка будет и развлекать вас, и исцелять, и совершенствовать духовно, указывать спасительный путь из серых буден, прочь из тесных домов, этих современных чумов... Я обращаюсь к вам, дамы и господа, за содействием в открытии моей необыкновенной радиостанции. Методики, программа, сам принцип работы за мной, от вас же потребуется некоторое участие и посильная финансовая помощь.
   В танцевальном зале особняка Калашникова смотрел ток-шоу Илья, внимательно слушая обращение Полины. Было уже поздно, в зале темно, призрачный нереальный свет лился лишь с огромного экрана, используемого во время вечеринок для различных видеоэффектов. Илья лежал на огромном и прозрачном надувном диване, который таскал из комнаты в комнату при надобности. Курил, попивал вино из бокала, собрался, было, вновь поставить любимую запись с песней Лиды Беляевой, но передумал. Он оказался поглощен некоторыми созвучными с песней модуляциями в голосе Полины, содержанием ее слов о целебных свойствах музыки и идеей новой радиостанции. Но более всего его поразил облик этой девушки - с ее темными губами и ослепительно белыми и остренькими зубками за ними, немигающим ласково-требовательным взглядом.
   И помимо Ильи довольно немалое количество людей после передачи высказали желание помочь открытию радиостанции. Калашников-старший благословил решимость сына, а заодно велел выяснить, что действительно известно Полине о лесной трагедии. Свиридин публично одобрил начинание Полины и рекомендовал ей полагаться, в основном, не на индийские мелодии, а на колокольный звон православных храмов, издавна почитаемый на Руси. Искали встреч с Полиной и многие другие люди - ученые, врачи, общественные деятели.
   А она искала встречи с Киром Торевым. Они встретились у Кира дома, который жил по-прежнему у своей тети. По словам Варковой, о погибших товарищах Кир и Полина почти не говорили, только выпили за упокой их душ ("Но почему-то красного вина, а не водки, как должно", - уточняла Варкова), были мрачны и задумчивы, много говорили между собой на каком-то незнакомом языке - то ли кетском, то ли мансийском, а может и персидском. Варкова разобрала только знакомый ей медицинский термин - "тромб". Переводить и отвечать на вопросы тети Кир категорически отказался, а она в отместку проболталась Киверникам.
   Любопытная и падкая до знаменитостей Майя тотчас потребовала от Кира познакомить ее с Полиной. Он нехотя согласился. Девушки сошлись легко, но от Майи не укрылось, что Полина робеет перед Киром, в его присутствии она всегда была сдержана, почти не пускала в ход свои обычные меткие насмешки, подчеркнуто внимательно относилась к любому замечанию Кира - ему самому становилось неловко, он хмурился.
  -- С тобой наедине она такая же зажатая? - спрашивала Майя.
  -- А ты ревнуешь? - спросил в ответ Кир.
   Она отнюдь не ревновала прежде, но едва был задан вопрос, сразу же заревновала и лишь проворчала:
  -- Еще чего!
  -- Мы видимся с ней редко, - сказал Кир, и надувшейся Майе пришлось ломать голову над тем, заверил ли ее Кир, что ревновать причин нет, или же подразумевал, что не имеет насчет Полины особых суждений и выводов о ее характере и симпатиях.
   В пансионе Полина много времени проводила с Настей Пелымовой. Часто вслух читала слепой книги и газеты, а та учила Полину быстро вязать, распознавать цвета ладонью. Вместе они рассуждали о том, чтобы соединить в одно искусство музыку, цвет, тепловые ощущения. Бывало, просто сидели молча друг против друга, будто совершенствуя иную способность - читать мысли.
   Как-то вечером к Насте приехал Артур Загидуллин, и она представила его Полине.
  -- Вы фотограф? - с живостью спросила она Артура. - Настя говорила мне. Мой несчастный друг Олег Антипин тоже был фотографом.
  -- Антипин? - встрепенулся и Загидуллин. - Тот самый? Я видел его работы, они превосходны!
  -- Где вы их видели? - почему-то сразу насторожилась Полина.
  -- Помогли связи в полиции, там хранятся его снимки. Я видел и ваш портрет - настоящий поэтический шедевр! Заметно, что к вам он был неравнодушен. Да и остальные работы очень хороши. Не скрою, они произвели на меня впечатление и безусловно повлияли на мое творчество.
  -- А вы хотите увидеть другие работы Антипина? Полиция обнаружила не все.
  -- Спрашиваете! Конечно!
  -- Я никому прежде не говорила, но точно знаю, что часть своих работ Олег спрятал в Башне - астрономической обсерватории на Сенебатовом лбе. Там находится большая и лучшая часть его работ. Я могла бы и сама сходить за ними, но боюсь - я сейчас в городе слишком известная личность. Вам же сделать это будет куда легче.
  -- О-о! - загорелся Артур. - Я немедленно отправлюсь туда!
  -- Не спешите. Есть все же кое-какие затруднения. Я бы советовала вам дождаться позднего вечера, когда в Башне остается только один дежурный, которого легче будет заговорить или вовсе обвести вокруг пальца...
   Тут с улицы раздался призывной и нетерпеливый сигнал автомобиля, а через минуту в гостиную пансиона ворвался счастливый и возбужденный Илья с букетом цветов.
  -- Полинка! Ты почему так долго? Мы же договорились... - Илья осекся, заметив слепую. "О, Господи, надеюсь, она не узнала мой голос!" - подумал он в смятении.
   Настя ничем не выдала своих чувств, даже головы не повернула.
  -- Мне пора, - проворковала Полина, улыбнулась Илье, который поцеловал ей руку, а Загидуллину на прощанье сказала: - Я извещу вас, когда удобнее будет провернуть наше дело!
   Усаживая Полину в автомобиль, Илья недовольно спросил:
  -- Что за дело у тебя с Артуром?
  -- А-а, пустяки - небольшой грабеж! - бросила небрежно Полина и вроде бы рассеянно стала глядеть в окно, наслаждаясь обидой и нервозностью Ильи.
   За последние несколько дней самый завидный жених Усть-Ключа успел не на шутку влюбиться в Полину Приймак. Сегодня они поехали в оперу послушать "Хованщину", и в самый кульминационный момент Илья шепнул в ушко Полины, отягощенное малахитовой сережкой.
  -- Допускаю, что "Утро над Москвой-рекой" и лечит от усталости, но только не от любви!
   После они отправились в особняк Калашниковых, где танцевали в огромном пустом зале под песню Лиды Беляевой, записанную на диск так, что могла звучать раз за разом. Полина спросила изумленно и восхищенно:
  -- Кто это поет?
   Илья ответил.
  -- Она улавливает суть, - произнесла Полина тихо. - Надо будет найти ее. Она должна работать на моей радиостанции!
   Мечта Полины уже была близка к своему осуществлению. Денег было достаточно. Едва ли не самую крупную сумму преподнес Илья - под этим предлогом он и познакомился с Полиной. Она знала, чей он сын, но, кажется, нимало тем не впечатлилась. Примечательно, что Калашников-старший не вышел поприветствовать гостью, хотя и был дома - Илья видел его силуэт в конце парадной анфилады, когда бегал в столовую за шампанским и фруктами. Верный и неверный прежним своим приемам обращения с женщинами (ибо теперь они шли от сердца), Илья начисто забыл о поручении отца, занят был не прошлым Полины, а ее настоящим и все чаще будущим - общим с ней будущим, чего никогда раньше не позволял в общении даже с самыми красивыми прелестницами.
   В тот вечер Полина не осталась на ночь, но Илья не торопил ее и получал удовольствие от собственного промедления, которое он уподоблял предвкушению неизвестного, но чудесного блюда, молитве эстета перед шедевром. Илья впервые подумывал о женитьбе и утешал свою любвеобильность тем соображением, что, женившись на Полине, он обретает как минимум двух девушек, так как Полина была для него и Дианой - во глубине усеянных золотыми крапинками ореховых глаз он искал магический узор, что может сложиться в новые образы.
   Он попытался хоть что-то рассказать об этом ей, когда они гуляли по проспекту Пенда. Илья сорил деньгами, делал Полине подарок за подарком. Около той кондитерской, где Илья был с Дианой в тот памятный вечер, Полина вдруг заявила, что хотела бы полакомиться сладким. В лице Ильи что-то дрогнуло, но он не отказал даме. Полина прошла вперед и села за тот же самый столик, отпугнув ребенка, который бежал тоже сесть там. Заказала любимый Дианой горячий ирис с воздушным рисом и изюмом. Когда она наклонилась, накручивая тягучий ирис на ложечку, перед Ильей закачался на цепочке кулон с изображением медведя.
  -- Откуда у тебя это? - спросил Илья, переводя сорвавшиеся дыхание и унимая бестолковые нервные движения. Он очень жалел сейчас, что в кондитерской нельзя курить.
  -- Подарила Диана Комлева. - ровным голосом ответила Полина. И добавила, быстро глянув на Илью поверх чашки с чаем: - Мы с ней были хорошими подругами. Ты не знал разве?
  -- Нет, нет, я понятия не имел! - сказал Илья и вновь поискал сигареты, вспомнил опять, что курить нельзя, и уставился растерянно на Полину.
  -- Золото, - сказал он.
  -- Что?
  -- Понимаешь, я всегда мечтал найти истинное золото, вечную любовь, но и пренебрегал ею. Я был искатель, старатель, который болен золотом, но не может сберечь и крупинку его. Все спустит в казино, пропьет или спрячет там, где и не вспомнит после. Я опаздывал дарить женщинам золото, да! Конечно, речь идет не об украшениях как таковых...
  -- Я понимаю, - кивнула Полина, трогая коробочки с кольцами и сережками, только что купленные Ильей для нее.
  -- Я думаю, что кулон этот, одинаковый и у тебя, и у Дианы, значит нечто важное, невероятно важное, это знак мне или даже знамение того, что прежде я многое путал в своей жизни... И эта твоя цепочка, золото и медь, да... Я желал бы, чтобы ты покрепче привязала меня ею к себе, и чтобы мне открылась истинная цена золота... Нет, нет, не так! Это дурость, подожди...
   Он обхватил лоб, зажав меж пальцев свои длинные волосы, и нагнулся низко, словно крепко задумался. Полина решила, что он подбирает подходящие выражения, а Илья неожиданно шмыгнул носом, засопел, покраснел, и ко рту его сбежала слеза.
  -- Ты любил Диану? - спросила Полина.
  -- Не знаю... Мне жаль ее, чудовищно жаль ее! Верю, хочу верить, что с ней не случилось ничего худого!
   Он выдернул салфетку, скомкал ее и вытер влажное лицо.
  -- Прости, - сказал Илья.
   Он попросил бренди, выпил мгновенно, рассмеялся отрывисто и умолк.
  -- Но ты, Полинка, меня утешаешь, - заговорил он спустя какое-то время. - Я уверен, что отыскал, наконец, сокровище. В твоих глазах есть такие золотые крапинки, они сияют ярче, когда ты смеешься или сердишься.
  -- Спасибо.
  -- Уж ты, пожалуйста, не исчезай, - попросил Илья, слабо улыбаясь. - Быть может, ты и приковала меня тем, что вернулась откуда-то и наверняка больше никуда и никогда не исчезнешь...
  
   * * * * *
  
   На скамейке у ворот, где начинался подъем на Сенебатов лоб, сидел Артур Загидуллин, дожидаясь темноты. Парк покидали последние гуляки, спеша к ярко горевшему внизу, под косогором, зеву станции метро. Обступившие скамейку высокие деревья чернели и сгущали тьму. В верхушках крон галдели нескладно и резко птицы, устраивающиеся на ночлег. Небо окрасилось алыми разводами, но ниже висели темные облака. Из парка, наполовину черного, наполовину алого в слабых рассеянных лучах и пятнах, тянуло сыростью.
   Артур сидел под низким раскидистым кленом и прислушивался к звукам в глубине парка. Кажется, там еще кто-то оставался, слышались отдаленные выкрики и детский смех. Вскоре стихли. От ворот Башня не была видна, надо подняться по аллее, но Артур пока медлит. Следует выждать немного. В сотый, наверное, раз он проверят свою камеру.
   Наконец появляется Лариса Храмова. Она одета в пиджак черно-белой шахматной клетки, руки в карманах брюк. Лариса идет, не спеша, взгляд у нее сосредоточенный. Ее можно узнать по описанию, данному Полиной. Неожиданно для самого себя Артур делает снимок девушки, когда Лариса уже у ворот.
  -- Это был очень красивый кадр, - объяснял он потом Насте. - Представь - черно-белая шахматная клетка, темень, чередование мрака и кроваво-алого цвета заходящего солнца, одинокая девушка, спуск скрыл ее ноги снизу до щиколоток, так что казалось, будто она парит над землей...
   Лариса, что-то почувствовав, оборачивается, но Артур уже делает следующий кадр - это кленовый листок, горящий в кроне дерева на луче солнца, подобно затухающей лампочке, огоньку среди угольной черноты окружающей его прочей листвы. Когда Лариса уходит, Артур начинает подъем к Башне. Фонари освещают песчаную аллею и ближние заросли, парк мрачен и тих. На всем Сенебатовом лбе остался, вероятно, только один дежурный, которого легко будет уговорить или просто обмануть. И тогда Артур изучит снимки Антипина, поймет, в чем секрет его мастерства, возможно, что-то использует сам в своем творчестве, а затем вернет фото - да, да, ему чужого не надо! Или же организует выставку, посвященную памяти погибшего туриста - так лучше будет, чем позволить снимкам пылиться в Башне!
   Но почему же, несмотря на все эти соображения, так неспокойно у Артура на душе?
   С очередного поворота ему открывается Башня. До нее еще несколько подъемов, но на фоне неба она выделяется более густым пятном мрака, в верхнем оконце мелькает свет - то разгораясь, то затухая. "И зачем там сидит этот дежурный? - досадует Артур. - Небо же затянуто облаками, звезд почти не видно!"
   Внезапно Артура Загидуллина, поднимавшегося по аллее с оглядкой и едва ли не ритуальным кружением на каждом повороте, пугает ребенок, мальчишка лет десяти. Как ошалелый заяц, он выбегает, ломая кустарник, на аллею, проносится мимо и исчезает вновь в зарослях на противоположной стороне. За это мгновение фотограф успевает заметить поразившее его необычайное выражение на лице мальчишки - слепой страх, горячка самозабвенной гонки и сумасшедшая радость. Волосы у ребенка мокрые от пота и всклокоченные, он несет с собой запах конфет-леденцов и сырой земли, песка, где, вероятно, возился со сверстниками - этим запахом он обдает Артура вместе с током воздуха от стремительного бега, он едва не сшиб с ног Загидуллина!
   Сначала Артуру показалось, что за мальчишкой кто-то гонится. Но после того, как стихли топот ног и треск ломаемых сучьев, никто не появился на аллее. Ничто не нарушало тишины уснувшего парка, кроме редких криков сов. Артур был так уверен, что за ребенком гонятся, что ждал неизвестного преследователя почти столько же, сколько ждал и темноту. Выросший под наблюдением гувернеров, большую часть дня проводивший в элитной школе, он и понятия не имел об игре в "медоедку". Он ждал преследователя и не подозревал, что тот может уже явился к нему на аллею из зарослей, невидимый выпрыгнул из тьмы на свет, принюхиваясь к следам мальчишки - он всегда сопровождал этих смельчаков, подгоняя их холодным дуновением в пятки, не оставляя без внимания рискованные пробежки, при которых все новые и новые поколения Усть-Ключа приглашали мойе в свои сердца, кошмары, грезы и сны.
   Он вышел из темноты парка и обволакивал Артура, присматривался к нему, изучал. Трепет серебряных и черных листьев, удары мотыльков о лампы фонарей, шевеление песчинок аллеи, оторопь, охватившая Артура - все это свидетельствовало о том.
   Загидуллин стряхнул наваждение и зашагал дальше, запрокинув голову и отыскивая среди деревьев Башню. Иногда она скрывалась в зарослях, потом снова показывалась из-за листвы, подавая знаки Артуру неровным светом из оконца.
   Собаки. Шурша когтями по песку, пробежали три или четыре бродячие собаки. Артур нервно и тихо рассмеялся: "То дети сумасшедшие, то собаки бродячие! Надо было сфотографировать и тех, и других - готовые кадры для серии "Ночные фантомы"! Но нет, вряд ли бы я успел..." Он одолел последний подъем и вышел к Башне. Света в оконцах не видно. Если дежурный ушел, придется лезть через одно из окон - Полина рассказала Артуру, где это можно сделать, сбив слабую задвижку.
   Но ценный совет не понадобился - дверь Башни была приотворена.
  -- Это слишком хорошо - бормочет Артур и зовет сначала негромко, а потом во всю мощь своих легких: - Эге-гей! Есть ли кто-нибудь дома?
   Башня не отвечает. Не мог ли дежурный уйти потихоньку, избавившись от прескучных обязанностей? Но почему тогда не закрыл дверь?
   Артур входит вовнутрь и ощущает неповторимый аромат пыли, кирпича и дерева, слежавшихся в один дух. На полу раскиданное растительное семя. Артур включает карманный фонарик и ищет настольную лампу, находит ее, оглядывается. Его окружает всяческая потрепанная временем рухлядь, грязная химическая посуда, книги без обложек вперемешку с бутылками и оплывшыми свечами, выцветшие театральные декорации и костюмы, чучела животных с выеденной молью шерстью, сломанная мебель. Артур узнает емкости с реактивами, проявителями, ванночки, конверты и пакеты для отпечатанных снимков - да, определенно, в этом уголке Башни ютится фотолаборатория!
   Он перебирает конверты и пакеты. Они такие пыльные, их давно никто не трогал, да и зачем - фото малоинтересные, часто вовсе обрезки, брак! Работ Антипина нет и в помине. Может, они где-нибудь в книгах, между страниц? Нет... Посмотреть разве на остальных этажах?
   Артур идет к винтовой лестнице, берется за железные перила.
   На втором этаже загорается свет. И это не настольная или висячая лампа, свет канделябра или другого фонарика. Создается впечатление, что этажом выше движется огромный светляк - мягкий, но и яркий, живой, живой, живой свет! Откуда блуждающий светляк отходит, там темнеет, куда идет, там щели в дощатом полу превращаются в длинные и тонкие сверкающие спицы.
   Перемещения отмечают и морозистые следы, проступающие сквозь дерево до потолка первого этажа. Доски гнутся и трещат, наверху бродит некто очень тяжелый и беспокойный, он меряет шагами второй этаж, и где ступит - проявляются следы, схожие с осенним инеем на траве, переплетением изморози, это жилки и пряжи, хрусталики и снежинки, сцепившиеся в узор. Такое белоснежное кружево прорастает обычно в глубоких колодцах, холодных и летом, в погребах или зимой на поверхностях, над которыми прокатывается поочередно воздух холодный и теплый, это работа смены температур - долгая и кропотливая, ювелирная, ткачество погоды, ковер из нежных ледяных иголочек, они ломаются с мелодичным звоном и, очевидно, растут под такую же дивную музыку, но ее мало кому довелось слышать, кроме Артура Загидуллина, так как сейчас против всяческих правил морозистые следы прорастают на дощатом потолке мгновенно, в такт тяжелым шагам.
   Доски гнутся и трещат.
   Сыпется пыль из спиц света.
   Прорастают морозистые следы.
   Яркий свет движется наверху - зрелище жуткое, но и красивое.
   Артура одолевает любопытство, хотя он даже не задает себе вопроса, кто это там? Снова, в какой уже раз за этот вечер, Артур выжидает - теперь момента, когда страшные следы отойдут подальше от лестничного проема. Когда же момент высчитан, Артур взлетает по лестнице и выглядывает в проем.
   Он не успевает окинуть и беглым взором второй этаж, как его хватают за шиворот и рывком бросают под потолок! Артур висит в нескольких метрах от пола беспомощный, его закручивают, будто кукан с рыбой, вертят волчком, он в центре света и не знает, что морозистые следы теперь проступают сквозь дерево прямо под ним, но они не принадлежат фотографу, потому что бедный Артур висит в воздухе и его кружат вокруг собственной оси быстрее, быстрее и быстрее!
   Огненные вспышки чередуются в его сознании со скоростью, равной вращению, столь стремительному, что на Артуре развевается одежда. С необыкновенной легкостью и ясностью Артур Загидуллин схватывает действительно на лету мельчайшие детали окружающей его обстановки - зелень в склянке (горлышко треснуло), парчовую ленту на женском платье XVIII века (рукава в паутине), фольгу от конфет (раскидана по хромому столику и скручена в фигурки маленьких птичек), лист бумаги, вращающийся рядом (на нем имя Майи Киверник, и Артур читает, что лес она видит, как сияющие на солнце кроны, куда тянешься и хочешь взобраться).
  -- У-у! - кричит Артур.
   Это крик не боли или восторга, страха или мольбы о пощаде, это инстинктивный крик человека, попавшего под воздействие необычайной силы - просто если не закричишь, то лопнешь.
   Артур Загидуллин сам камера отныне, он же и пленка. Его тело преломляют всевозможные лучи, по его артериям и венам текут соли галогенов серебра, жилы стали желатиновыми, кожа превратились в слои эмульсии, тело насквозь прощупывает блуждающий огромный светляк, он в самом сердце Артура кладет волшебные и невиданные прежде никем картины, Загидуллин полон ими, он захлебывается, скоро у него хлынет горлом кровь - вращение уже губит его!
   Он кричит, сейчас уже моля о пощаде. И его выбрасывают в ближайшее оконце, разбивая телом перекрытия рамы. Артур падает благополучно, он не ранен и не ушибся, он только плачет от потрясения. В ушах его неизвестно почему гремят строки двух стихотворений. Первое он узнает сразу, это хрестоматийный пушкинский "Пророк":
  
   ...И он мне грудь рассек мечом,
   И сердце трепетное вынул,
   И угль, пылающий огнем,
   Во грудь отверстую водвинул...
  
   Другие строчки узнать труднее - кажется, их произносила бабушка Артура, но как-то по-другому. Или он путает? Нет, смысл тот же:
  
   Читай! Во имя Господа, который сотворил -
   Сотворил человека из сгустка.
   Читай!..
  
   Спотыкаясь, волоча за собой сноп искр и светясь кожей, Артур спускался в парк. Фотограф искал мальчишку и собак, рыскал, подобный галогенному привидению, осыпанному солью, припорошенному инеем, он был в силах ныне запечатлеть не только мимолетный бег, но и падение капель пота со всколоченных волос ребенка, его страх и его будущее, приветствия друзей, песчинку на коготке пса и его мечту о куске мяса и охоте на вольных просторах.
   Артур утирает слезы, дышит тяжело, похлопывает по камере, повторяет: "Да, да, не забыть! Я еще и свет, направленный вовне, память, хранимая во мраке... О-о, сколько же картин имею сделанными и смею сделать после!"
   О снимках Антипина он не вспоминает, конечно. Зачем они Артуру теперь?
  
   * * * * *
  
   В разгар рабочего дня полковник Барбышев, непосредственный начальник Малтина, его шеф, тот самый, чьим гостем так часто был Кир Торев, вызвал следователя в свой кабинет. Его звонок застает Малтина за рассеянным мечтанием о будущем отпуске, поэтому тон шефа показался следователю недовольным и жестким. Да, что и говорить, сам Малтин тоже недоволен и понимает настроение, царящее среди начальства - дело затягивается, подозреваемых достаточно, а толку? Последние же события, среди которых падение тел пропавших туристов и возвращение Полины, должны были помочь расследованию, подстегнуть логические и аналитические способности Малтина. Сумел же он разоблачить, в прямом и переносном смысле, Человека В Берестяной Маске!
   Так в чем же сейчас загвоздка? Малтин не знал. Лишь нутром ощущал, что именно последние события позволят ему выйти на преступника, что они несомненно указывают на кого-то одного, знаковую фигуру, что линии, некогда параллельные, вдруг устремились к сближению и перекрещению, и в центре он, Малтин, по здравом рассуждении, обнаружит того, кто управляет всеми этими событиями, оставаясь не узнанным. Однако для догадки, верной и решающей, Малтину не хватает спокойствия и уединения, у него ведь еще несколько других дел, конечно, попроще, но и они отнимают кучу времени. О, Холой, Холой! Вот там бы вместе с Любимой Женщиной и лесом он постиг бы суть вещей, изнанку событий, покончил бы с неясностью и в жизни личной, и в затянувшемся расследовании.
   Малтин вышел в коридор и направился к полковнику. У автоматов с сигаретами и кофе Малтин встретил Назарова. С тех пор, как вернувшаяся Полина призналась, что была подругой Дианы, Назаров считает, что им с Малтиным надо объединить усилия, только не объясняет - каким образом, и просто ждет, что коллега откроет ему некие скрываемые ото всех подробности. В общем, бестолковая ситуация, очередная помеха. И теперь Назаров, узнав, что Малтина вызвал полковник, подмигивает коллеге, пыхтит, намекает на что-то - Малтин ничего не понимает.
  -- Поздравляю! - говорит Назаров. - Конечно, заслуга не совсем твоя, но и черт с этим! Главное, что мы освободились от лишней головной боли... Ну-ну, молчу! Я - могила, не спрашивай. Иди к шефу, он тебя обрадует...
   Недоумевающий Малтин входит в кабинет полковника.
   Барбышев встречает его любезно, угощает ежевичным ликером домашнего приготовления - верный знак расположения и приглашение к серьезному разговору. Малтин чувствует, что его касается скорее последнее, он готовится к выговору и пьет ликер маленькими глотками, смотрит вниз. Полковник тоже смакует напиток молча, ворочается, он дороден и вспыльчив, не меньше Малтина хотел бы отдохнуть. Некоторое время Барбышев перебирает бумажки на столе и неожиданно спрашивает:
  -- Давно не был в отпуске, Никита?
  -- Давно, - честно, но и осторожно отвечает Малтин.
  -- Ага, - кивает Барбышев, явно затрудняясь с продолжением разговора. Наконец, берет тонкую папку. Раскрывает ее и говорит: - А дело-то, можно сказать, закрыто.
   Малтин очнулся, едва не поперхнулся ежевичной сладостью.
  -- То есть?
  -- Ознакомься, пожалуйста, с этими бумагами, - Барбышев протягивает следователю папку.
   Малтин читает и не верит своим глазам.
   Перед ним заключение о том, что происходило 30 апреля сего году подле места называемого Очунье. Из заключения следует, что тогда над тайгой имело место уникальнейшее для здешних сибирских широт атмосферное явление, а именно смерч - это редкость даже в степях Южной Сибири. Но, по мнению автора заключения, все признаки свидетельствуют, что туристы стали жертвами смерча, внезапно охватившего данный участок леса. Сошлись множество условий для единственного случая из тысячи, в рискованную комбинацию слились перепады давления, нужная влажность, направление ветра и прочее. В результате смерч унес тела под облака, где и продержал несколько месяцев, вихри перебрасывались бренными останками как мячиками, носили и кружили на спинах атмосферных фронтов, били дождем и градом, потому-то тела были обледенелые до крайности, изуродованные, одежда порвана. Это, кстати, типично для всех жертв смерча. Скорее всего, туристы погибли в первые же секунды, хотя возможно, что кое-кто пережил остальных и носился некоторое время в облаках - израненный, полуживой, замерзший, связанный по рукам и ногам вихревыми потоками. Страшная участь, сходня лишь с судьбой космонавта, вышедшего в открытый космос и оторвавшегося от троса. Заживо человек превращается в призрак! Исходя из осмотра тел, можно утверждать, что Олег Антипин был тем самым "счастливчиком". Он видел перед смертью удивительные картины, но запечатлеть их был уже не в силах.
   В очередной раз мы, продолжал автор, удостоверились в избирательности смерча, известной и из других источников. Смерч, подняв дом, может не тронуть посуду на веранде. У Очунья смерч забрал людей, но не тронул вещи, сохранив в целости картину мирного туристического лагеря, что поразило лесника Захара Полуянова и полицейских. Приближение опасности почуяла, кстати, и собака Альба. Излишне говорить, что тот таинственный звук, который слышал лесник, был звуком внезапно налетевшего смерча, за долю секунды опустившего из облаков свой "хобот" (в науке обычно называемым итальянским термином tromb, то есть "труба"), что всосал людей и исчез в небе. Спаслась только Полина Приймак. Правда, косвенным и самым фантастическим образом смерч задел и ее, переместив во времени. Ее не нашли, потому что она путешествовала из сегодня в завтра, хотя для нее самой прошли секунды. Многие ученые допускают мысль, что сильные вихревые потоки и изменения магнитного поля могут вызвать искривления времени. Не должно упускать из внимания, что эффект подобного рода сыграл свою роль и на длительности пребывания тел туристов в вихре - вероятно, что и наверху время искривилось.
   Далее автор заявлял, что открытое им явление он намерен назвать "полярным смерчем", который появляется в таежной зоне редко и всегда внезапно. То, что его мало кто видел, объясняется малонаселенностью сибирского края, а также тем фактом, что смерч обычно губит всех свидетелей. Схожие трагедии - загадочная гибель туристов на Северном Урале в 1959 году, на Кольском полуострове в 1998 году, другие описанные случаи - также подтверждают теорию "полярного смерча". Не было чьего-то злого умысла, но только лишь природный феномен и несчастный случай.
  -- Что это значит? - спросил Малтин, захлопывая папку.
  -- Значит то, что дело о группе Валавина закрыто.
  -- Из-за этой ерунды, этого бреда? - вскричал Малтин.
  -- Не бреда, а авторитетного заключения специалиста, - возразил Барбышев.
   Малтин снова раскрыл папку и увидел на последнем листе внизу подпись Кира Торева, длинное перечисление его научных степеней и регалий.
   В мгновение ока следователь понял всю подлость и коварство своего бывшего уже товарища, осознал, кто лучше остальных воспользовался ситуацией. Но зачем ему это? Киру Тореву, самоотверженному борцу за экологию, приятному эрудированному собеседнику, оказавшемуся в центре хитроумных интриг? В чем же их смысл? Какова главная цель? Этого Малтин не понимает, однако ощущает новый, грандиозный обман, ловушку, которую умный и обходительный Кир уготовил для всего города, но неизвестно - сговорился ли он с Калашниковым, действует ли самостоятельно, либо же на кого-то еще...
   Сбитый с толку, ошеломленный Малтин пытается собраться с мыслями, он убежден, что "полярный смерч" - просто наглая и глупая выдумка. Малтин кричит, даже ругается, говорит Барбышеву путано и невразумительно о лукавстве Кира Торева. Говорит и с ужасом наблюдает, как скучнеет и замыкается полковник, который давно уже все решил за следователя. Барбышев верит Тореву, он поддался его дьявольскому обаянию. Когда Малтин особенно сильно повышает голос, полковник, хмурясь, смотрит на бутылку с ликером, будто недоумевает, неужели там столько градусов, что они заставили Никиту орать на своего шефа?
  -- Хватит, хватит, капитан! - срывается вдруг полковник, давая волю раздражению, копившемуся у него против Малтина все эти месяцы. - Помолчите, как молчал я, когда вы, вместо того, чтобы заниматься расследованием, опускались до мистики, вот уже действительно бреда! Мне рассказывали...
   Тут он бросил на Малтина несколько смущенный взгляд и продолжил, вновь переходя на ты:
  -- Повторяю, Никита, мне нелегко тебе выговаривать, но что есть, то есть... Ты мне тут свою личную жизнь перемешал со сказками, психологией всякой, теориями модными, а мне модные теории не нужны! Мне нужен ценный и исполнительный работник, каким ты был до недавней поры. Тебе нужно отдохнуть, насколько я понял. Отдохнешь и возвращайся к делам, чтобы мне в следующий раз можно было полагаться на своих людей, а не на пришлых специалистов, вроде этого Торева! Все, разговор окончен!
   Следователь, не попрощавшись, выходит из кабинета и хлопает дверью. Назаров, карауливший Малтина, внезапно решает отложить беседу с другом до обеда, когда Никита успокоится, выпьет пива, откушает. Назаров дает пройти Малтину и гадает, с чего бы Никите так беситься? Дело закрыто и точка! Ничего путного все равно не вышло бы, темная это история, безнадежная! И туча недавняя действительно была жуткая, вполне могла породить и искривление времени, и "полярный смерч". Между прочим, и исчезновение Дианы Комлевой произошло незадолго до появления тучи! "Хм, а не причастен ли смерч и к моему делу? - думает Назаров. - Надо посоветоваться с Торевым, он кажется человеком знающим".
   Тем временем Малтин уже подъезжал к дому, где жили Варкова и Кир. Особенно привели следователя в бешенство намеки шефа на его увлечения мистикой. Только Кир был в курсе всего хода мыслей Малтина и мог с требуемой ловкостью, используя свой дар проникать в чужие помыслы, направить недовольство и раздражение полковника в нужное русло! Бормоча ругательства, Малтин перепрыгивает, несмотря на одышку, через две ступени, обгоняя лифт.
  -- Ах, господин следователь, разве вы не знаете, что застать Кира теперь дома невозможно! - щебечет Варкова, наливая запыхавшемуся Малтину чай. - Он в своей конторе на проспекте Пенды... Что? Вы, похоже, совсем ничего не знаете! Кир с компаньонами купил большой земельный участок у озера Холой и строит там пансионат, самый роскошный, самый великолепный в крае! Это дивные, невероятно прекрасные места, господин следователь, нетронутая природа - камни, сосны...
   Варкова не успевает договорить, потому что Малтин перебивает ее, узнает адрес конторы, кубарем катится с лестницы, а добрая тетушка, перегнувшись через перила, кричит ему вслед:
  -- Обязательно потом поезжайте на Холой! Не пожалеете! Кир устроит вам бесплатную путевку!..
   Чертову контору Малтин отыскал на проспекте сразу. Даже среди остальных офисов самой дорогой улицы города, где любая уважающая себя фирма, имеет подъезд из мрамора и бронзы, эмблему-голограмму и холл размером едва ли не с вокзал, контора Кира Торева и его компаньонов выделялась вычурным и впечатляющим дизайном - национальные сибирские орнаменты, ампир и модерн, смешение на грани китча, но производит впечатление, выделяется обилием зеркал, света, зелени, столпотворением посетителей, суетой предприятия на подъеме. Малтина поразило, что своей очереди на прием дожидаются не только люди в безукоризненных деловых костюмах, но и какие-то бродяги, охотники, шаманы, сидящие на полированном мраморном полу, покачивающиеся, что-то бормочущие себе под нос.
   Оторопь лишь ненадолго овладевает следователем. Малтин идет к дверям с простой и ясной табличкой, где лишь одно имя без какой-либо должности, отталкивает секретаря и врывается не в кабинет, а скорее зал для совещаний. Тут и сейчас много людей, склонившихся над огромными картами окрестностей озера Холой, графиками и таблицами, есть даже снимки из космоса. Люди охвачены и воодушевлены общей идеей, глаза их горят, они громко разговаривают и смеются - это инженеры, строители, дизайнеры, экологи. Между ними Кир Торев, он тоже возбужден, смеется, но говорит серьезно, к нему все прислушиваются. Малтин слышит последнюю фразу одного из группы: "Если помните, и Гауди хотел сделать колонны в храме похожими на лес, говорил, что Бог продолжает творить посредством человека через искусство..."
   При виде красного и рассерженного Малтина говоривший умолкает, а Кир остается невозмутимым.
  -- Какая честь! - наклоняет он голову. - Давно же мы не виделись, многое изменилось... Но я занят сейчас, не подождешь меня в соседней комнате?
   Малтин усмехается в ответ - наедине Киру легче будет опять обвести вокруг пальца, да и репутацией он своей, судя по всему, дорожит. Нет, следователь выскажет все Тореву сейчас, при посторонних!
   Что и делает.
  -- Не знаю, что это, Кир, - говорит Малтин, - твоя подлость или недомыслие! "Полярный смерч" - надо же! Смешно!
  -- Почему? - нахмурился Кир. - Я специалист и мое заключение все-таки кое-что значит. Это вполне достоверная версия произошедшего, которая многое объясняет.
   Остальные смотрят на Малтина с досадой или равнодушно, они уже поняли, что странный посетитель не имеет отношения к их проекту, и вдобавок выдвигает против Кира нелепые обвинения. Эти люди испытывают естественное нетерпение единомышленников перед лицом чужака, что вторгся в их круг, они молча просят его уйти, даже при нем они начинают тихо вновь переговариваться и обсуждать свои вопросы.
   Работы у них много, строительство в самом разгаре. Все началось неожиданно, однако Майя первая поняла, что планы у Кира по созданию пансионата давние. Поездка по Усть-Ключевскому краю имела к тому прямое отношение - Кир намеревался не только развлечь Майю, сблизиться с ней, но и подыскать место для "Хонги" - так он назвал пансионат. На одном из сибирских наречий это слово обозначало необычайно высокую сосну. Майю удивил только размер средств Кира, позволивший ему купить столь обширный земельный участок и оплатить прочие расходы. Кир говорил неохотно о компаньонах, но кто они были - неизвестно, никто их никогда не видел, всем распоряжался только Кир. Он говорит Майе, что этот пансионат среди девственной природы - его мечта, проект поддержал комитет, состоятельные друзья, туристические фирмы. Во второй раз Майя обиделась на Кира, получив очередное доказательство того, что в Усть-Ключ его привела не только любовь к ней, сколько давние задумки и дела. И снова в ответ Кир толкует о судьбе, о стечении обстоятельств, о том, что если все так удачно сложилось, то это, вне сомнения, знак свыше.
   Родители Майи, узнав о богатстве Кира, уже не иронизировали над пари дочери, чем иногда увлекались, хотя Кир им и нравился. Начали даже намекать, что он неплохая партия для Майи.
   А ему пока что, видимо, было не до сердечных признаний. Дел много. В рекордно малые сроки протянули от Уйлагыл до Холой удобную, широкую и прямую дорогу, посыпав обочины осколками зеркал, использовали светящуюся краску, поставили указатели и рекламные панно "Хонги", которые каждые пять минут разворачивали перед путниками объемные завлекающие ролики - ночами это было особенно странное и красивое зрелище. Играли краски, звучала тихая приятная музыка, в ночной тайге мерцали чудесные картины, похожие на мираж - являлось озеро, обнаженная прекрасная и задумчивая девушка, сосны и дворцы "Хонги".
   На берега озера непрерывно пребывали строительная техника, специалисты, рабочие, грузы. Не по дням, а по часам росли здания архитектуры причудливой, но идеально вписанной в ландшафт - среди тайги и ледниковых валунов возникали башенки и шпили, купола и террасы, купальни и корты, арки и бассейны, оранжереи и солярии, фонтаны и галереи, это был целый городок. Погода установилась исключительно благоприятная, строителям не мешали ни дожди, ни туманы, любое другое ненастье. Архитекторы из Барселоны здесь общались с дизайнерами из Японии, историки из Стамбула, изучившие особенности ансамбля Топкапы и Долмабахче, спорили с английскими исследователя парковой планировки. Их примирял Кир, который часто ночевал у Холой в том самом коттедже, где останавливался с Майей.
   Жители поселка поначалу были недовольны этим массированным вторжением, грозившим перевернуть их привычный уклад жизни. Некоторые даже собрались перебираться на западный берег, где простирались Бакалдинские болота. Но постепенно общественное мнение склонилось к тому, что пансионат - все же благо для поселка, неудовольствие прошло, люди стали надеяться на лучшее.
   Не в малой степени на перемену в суждениях повлиял Кир. Он часто общался с местными жителями, обещал им, что по крайней мере раз в год каждый из них сможет отдохнуть бесплатно в "Хонге", не говоря уже о возможности заработать. Он рисовал картины дивного будущего, искреннее восхищался озером и окрестными лесами, вырубка которых при строительстве оказалась минимальной, проводил вечера в трактире, угощая всех, кто заходил на огонек. Немногочисленная молодежь поселка уже не спешила уезжать к Уйлагыл и в Усть-Ключ, связывая мечты свои с "Хонгой", работой там, встречами с отдыхающими, среди которых наверняка будет множество их ровесников, возможно из состоятельных семей. Кир Торев был кумиром этой молодежи поселка, она первая возвела его на пьедестал хозяина Холой, едва ли не поместного барина - опыт и пример Помещика Клима был осторожно и ловко использован Киром. Не сразу, но к данной мысли в поселке привыкли и стар, и млад.
   Старейшины - русские и из числа коренных сибиряков - приходили в коттедж Кира, пили с ним водку и оленье молоко, говорили почтительно. Кир с сибиряками общался на их языках безо всякого акцента, чем покорил их совершенно, обещал, что будет покупать в их хозяйствах для "Хонги" северные деликатесы - икру, кровяную колбасу, строганину, лапсу - зеленое съедобное волокно сосны, дичь.
   Калашников-старший не знал, что и думать - обхитрил ли его Кир Торев или помог? "Хонга" - это убыток для компании "Еган-продукт" или выгода? В конце концов Кир завоевал в некоторой степени расположение Калашникова, заключив с его компанией несколько крупных контрактов на поставку электронергии. Свиридин же, как и Калашников, был включен в список почетных гостей на открытие "Хонги" - он доставлял Тореву ценные породы дерева для отделки помещений. Помимо этих двух патриархов, многие другие предприниматели работали с Киром и отдавали должное его деловой хватке. До открытия "Хонги" оставались считанные недели.
   Малтин чувствовал себя вдвойне обманутым - версию о "полярном смерче", широко опубликованную, приняло большинство в городе. Деньги помогли Киру не только в строительстве пансионата, но во взаимодействии со средствами массовой информации. Малтин устал бороться с тупой убежденностью начальства, коллег и знакомых, он действительно устал, хотел и не мог принять предложение шефа об отпуске - озеро захвачено ненавистным Киром, его владения расползлись по берегам подобно заразе. Не исключено, что позднее обнаружится, что он прикупил и другие участки, о которых пока никто не знает. Он сговорился с Калашниковым, это точно, и сейчас Кир Торев - владыка Холой, такова цена предательства товарищей по борьбе за экологию. Малтину уже известно о популярности Кира на севере, его барских замашках.
   Неужели у Малтина больше нет друзей? Из тех, что помогали ему в расследовании? Кир его предал. Антон подчинился приказу полковника, он сочувствует Малтину, но против начальства не пойдет никогда. Вот разве только доктор Осинцев остался. Правда, следователь и ученый давно не общались, последний раз Осинцев прислал Малтину изображение чудовища из древнего могильника - медведя на курьих ногах и с волчьим туловищем.
  
   []
  
   Однако общаться лишь посредством электронной почты надоело, Малтин хотел бы поговорить с доктором где-нибудь в кафе, обсудить создавшееся положение. Позвонил доктору домой, но ответа не дождался. Тогда набрал номер приемной ректората. Новая секретарша, работавшая взамен сгинувшей Дианы, вопросу очень удивилась.
  -- Доктор Осинцев еще в начале лета уехал в Прагу, его пригласил тамошний университет. Подождите, я дам вам его пражский телефон.
   Спустя несколько минут Малтин уже говорил с доктором - тот, к счастью, оказался дома, то есть в своей пражской квартире. Осинцев обрадовался звонку, но при этом голос его звучал смущенно.
  -- Вы простите, что я забросил наши любопытные медвежьи штудии. Давненько вам ничего не слал, закрутился в новой жизни.
  -- Пустое! Не так уж много времени прошло. И потом, ваш медведь на курьих ногах - и впрямь интересная находка!
  -- О чем вы говорите? - изумился Осинцев.
  -- Разве не вы мне прислали рисунок плиты из могильника у деревни Черная?
  -- Дорогой мой, я с момента переезда ничего вам не присылал!
  -- Но... - Малтин сделал глубокий вдох. - Вы ведь уехали в начале лета, верно? Но я только в начале июля получил от вас как минимум десять посланий.
   На том конце света долго молчали. Потом доктор Осинцев хрипло произнес:
  -- Господин следователь, вам все это время слал письма кто-то другой.
  -- Доктор, у нас очень внимательно относятся к корреспонденции. Я точно знаю, что письма шли с вашего домашнего компьютера. Вы уж простите, но мы это проверили в самом начале.
  -- В таком случае, - Осинцев запнулся. - В таком случае вам следует проверить, кто живет в моей квартире...
   Малтин проверил это тем же вечером. Иногда можно и воспользоваться служебным положением. Да и доктор дал добро.
   Квартира выглядела так, как и должна выглядеть нежилая квартира. Нет, никакой разрухи. Все чисто. Но пусто. Только... В кабинете доктора полный беспорядок. Всюду валяются книги по мифологии, этнографии, истории, философии, психологии. В центре комнаты компьютер. Обычный. Но работает. И весь покрыт зеленым, багровым и серым мхом - запах сырости ударил в нос. Ростки лезут и из-под клавиатуры. Экран наполовину закрыт побегами. Малтин никогда не встречал подобной формы поражения мхом современной техники. С компьютера мох уже стал подбираться к столу. На многих книгах тоже зеленые и бурые растительные пятна. Где-то Малтин их уже видел.
   На столе рядом с компьютером открытая банка греческих оливок. Малтин к гурманам себя не относил, но оливки любил, поэтому узнал сорт каламатос, который не во всяком магазине купишь. "Кто-то здесь явно соскучился по греческой еде!" - подумал следователь. Тут же бокал с недопитой золотой жидкостью, уже застывшей. Бокал для вина, но когда Малтин нюхает его содержимое, то ощущает легкий медовый аромат. В бокале лежит пчела. Может мертвая? Когда Малтин пытается ее вытряхнуть, она оживает и кусает следователя за палец. Тотчас Малтин вспоминает, где видел дикие растительные разводы, украшающие разбросанные книги.
   На страницах дневника Максима Вары и записей Игната Валавина.
  
   * * * * *
  
   Чтобы познакомить Полину и Лиду потребовалось содействие Майи.
  -- Я хочу пригласить ее поработать на моей радиостанции, - заявила Полина. - У Лиды прекрасный голос, она обладает весьма редким достоинством - даже когда она просто говорит, другим чудится пение.
  -- А что, неужели твоя радиостанция открывается так скоро? - удивилась Майя.
  -- Да, нашлись добрые люди, - улыбнулась Полина.
   Она действительно получила много пожертвований, в том числе и анонимных. Но, по крайней мере, одно из них не являлось для Майи тайной - любовь Ильи Калашникова к Полине Приймак уже не было тайной для всего города. Зато, к счастью, другое пожертвование - главное, превосходившее по размеру все прочие вместе взятые - осталось скрытым от Майи. Ведь эти деньги Полина получила от Кира.
   Поначалу Полина просила Илью познакомить ее с Лидой, но тот медлил с выполнением своего обещания. Со времени исчезновения Дианы Комлевой он предпочитал не общаться с невестами Кайгуса, они грозили ему труднообъяснимой опасностью, он боялся вновь оказаться раненым внезапной страстью и грустью, в невестах одно было неотделимо от другого. Коронуя Лиду, например, он чувствовал зарождавшиеся в нем влечение к этой миниатюрной нежной блондинке, и даже на Оксану Сверкан, похорошевшую от волнения тогда, на вечеринке, он взирал приятно изумленный и подумал, что желал бы услышать, как она стонет и кричит от неведомого и недоступного ей доселе наслаждения. Однако загадочное исчезновение Дианы и мрак медвежьей тучи, накрывшей город, остудили рвение Ильи, инстинктивно он почуял, что от невест Кайгуса надо держаться подальше, на них уже лежит печать мойе.
   Кроме того, он не спешил представлять Полине сладкоголосую Лиду, потому что с недавних пор подозревал Приймак в противоестественных любовных склонностях - она завлекала его всячески, но не позволяла ничего серьезного, о постели речь и не шла, однако при том постоянно расспрашивала Илью о Лиде или Майе, улыбаясь сладострастно-плотоядно - так казалось Илье. Однажды он обнаружил в ее бумажнике, куда не преминул заглянуть при удобном случае, фото почти обнаженной Майи, загорающей на пляже у озера Уйлагыл. Такой снимок Полине могла передать только сама Майя. Не Кир же! К уликам Илья относил и томик стихов Сапфо, что иногда носила в сумочке Полина. Немало Илью поразило то, что стихи были на древнегреческом.
   Впрочем, однополую любовь между женщинами Илья, не в пример мужским забавам, расценивал как простительное, милое, возбуждающее даже, пожалуй, чудачество, от которого любимую легко излечить при надобности. Но, несмотря на это, совсем ни к чему распалять ее склонность и знакомить с Лидой - волевая, сильная, хищная и обольстительная Полина без труда поработит добрую и приветливую Лиду. Да и Майе не поздоровится - хоть она и умница, но довольно наивная и бесхитростная.
   Потеряв терпение, Полина обратилась за помощью к Майе, с которой посещала занятия в спортивном комплексе "Олимп". На очередное занятие Майя и привела туда Лиду. Если бы Илья увидел их в душе, где они мылись после изматывающих физических упражнений, то, наверное, усомнился в своих подозрениях относительно Приймак. Ибо она на самом деле внимательно и украдкой смотрела на сверкающее от льющейся воды тело Майи, прямо-таки исследовала его изгибы и линии, но во взгляде Полины было не желание, а зависть. Майя отличалась на редкость красивым телосложением, а к собственным недостаткам Полина причисляла слишком, по ее мнению, широкие бедра. Илья бы, конечно, оспорил ее суждение, но зачем ей Илья?
   Она отвернулась к кафельной стене цвета пенной морской волны, положила руку на низ живота. Как бы ей хотелось побежать однажды, но не быстро... Чтобы потом упасть и отдаться преследователю. Настя Пелымова пыталась втолковать это Илье, а он ничего не понял. "Он до сих пор теряется в догадках, знаю ли я Настю, ха!" - усмехнулась Полина, втирая шампунь с ароматом маленьких зеленых яблок в волосы.
   Эти три девушки - Майя, Лида, Полина - были очень и очень к месту здесь - в огромном оздоровительном центре, где красивому телу воздавались почести постинне божественные, а чтобы обрести оное, предпринимались усилия, сравнимые - учитывая название центра - разве что с пылом и самоотверженностью героев-полубогов, стремившихся соответствовать данным своих родителей-олимпийцев. Из всех троих Лида выделяется тем, что она единственная пока не может похвастаться загаром.
   В кафе центра они болтают, часто смеются. Зеленые выразительные глаза Лиды глядят на Полину с нескрываемым восхищением, она покорена умом, речами, раскованностью новой подруги. Майя немножко ревнует ее, так как не привыкла, чтобы друзья отдалялись от нее по своей воле, это только ей дозволяется следить за уровнем воды в клепсидре, менять привязанности или милостиво разрешать кому-то и дальше сопровождать ее по жизни. Пока она старается подавить раздражение, и ей это удается - в их новой компании действительно весело. Девушки попивают свежевыжатый сок, хихикают, обсуждают, понизив голоса, проходящих мимо или сидящих за соседними столиками ребят. Полина выдает несколько метких замечаний - результаты ее наблюдений за мужчинами в общем и в частности.
   На язычке у Лиды вертится вопрос о Кире, но ей не хватает смелости, она чувствует, что это не понравится Майе. И насколько, интересно, близкие были отношения у Полины с Киром? Тоже хороший вопрос, но если задать его, можно потерять работу на радиостанции. Полина помалкивает тоже, но думает об этом, думает постоянно, даже когда комментирует поведение парня, что пускает по ним слюни неподалеку. Лида и Майя хохочут, а Полина лишь улыбается своими вишневыми губами, неприступными для Ильи, но во глубине ее несмеющихся бездонных зрачков горит навязчивая мысль, она под столом вновь гладит незаметно низ живота. На уме у нее вертится диковинная строчка из древней поэмы: "Опоясали ли черные псы мне лоно?"
   Майя замечает, что время от времени Полина другой рукой касается груди, будто по привычке нашаривает там брошь или кулон. Удостоверившись, что украшения нет на месте, она рассеянно запускает пальцы под лямку майки и теребит ее. В первую их встречу втроем она ничего не говорит Лиде о своем предложении, о радиостанции - наоборот, расспрашивает Лиду о ней самой. Иногда рассказывает о себе, приглашая тем самым остальных к откровенности - например, делится своими все еще красочными и отчетливыми воспоминаниями о мираже в пустыне Белуджистана. За первой встречей последовала вторая, третья. В бассейне "Олимпа", где голоса раздавались гулко и раскатисто, Лиде приходилось наклоняться к самому уху Полины с крохотной дырочкой от малахитовой сережки. Из-за шума голосов прочих посетителей, плеска воды, смеха и визга Майя не слышала, что говорила Лида, но и не старалась прислушиваться, была уверена, что вряд ли ей, Майе, откроется нечто новое.
   Лида не была ее подругой с детства. До поступления в университет Беляева жила в маленькой деревеньке под Векшанском вместе с родителями и старшей сестрой, которая неплохо пела, выступая перед публикой на местных праздниках, приучая и младшую сестру к пению. Вдвоем они участвовали в конкурсах, удостоились нескольких наград, но чаще нравились зрителям, чем жюри - артистизмом, необычным диапозоном голосов, искренностью. Потом старшая сестра вышла замуж и оставила пение, ферма мужа заняла все ее свободное время. Так как во многом благодаря именно сестре развивалось певческое искусство Лиды, то замужество означало и конец увлечения музыкой. С легкостью ребенка, перед которым множество дорог, Лида бросила пение - признаться, не без внутреннего протеста, и занялась подготовкой к поступлению в университет.
   Но позднее сестры все-таки поговорили об этом. Лиде было открыта та очевидная для некоторых истина, что дарование негаданное, вроде бесполезное, праздное и обыденная жизнь суть понятия совершенно различные - если первое только баловство и безделица, то второе есть обязанность и главное дело, сама жизнь и есть. Сестра заявила об этом горделиво и несколько снисходительно по отношению к наивной девчонке - сердитой и требующей разъяснений Лиде.
   Разговор у них состоялся годом позднее свадьбы сестры, Лида приехала к ней на ферму посоветоваться - стоит ли ехать в Москву на очередной конкурс? Или же сосредоточиться на учебе?
   На дворе стояла снежная и мягкая зима. Бураны и морозы обходили Усть-Ключевской край стороной. Комнату заливал ослепительный свет солнца, играющего на снежных полях. В камине горел огонь. Равномерно и уютно тикали старые маятниковые часы. На половике возились котята. Сестра вязала пуховой свитер, сверяясь с образцом из модного журнала.
  -- Видишь ли, - говорила она Лиде, сидевшей на полу и дразнившей котят, - мне теперь это не нужно. Если хочешь, езжай одна, но учебу, конечно, запускать не стоит.
  -- Без тебя я не поеду! У меня ничего не получится.
  -- Но пойми, я в любом случае не могу поехать, голос давно не тренирую.
  -- Почему? Я утром слышала, как ты пела.
  -- Да разве это пение, Лида? Я так...между делом, чтобы себя развлечь. Это совсем не то, чем мы занимались вместе. Теперь я хозяйка своего дома, у меня много обязанностей, по-настоящему поют только в опере, а мы... К тому же, сейчас я точно определила, что мне нужно, а что нет. Я несу ответственность за свой очаг, а что такое пение? Ты можешь его потрогать руками? Это лишь игра звуками, а звук - это что-то красивое, но призрачное, я не могу расстрачивать силы и время на фантазии, сон, облака, я беспокоюсь о том, что у меня здесь...
   И сестра выразительно погладила себя чуть пониже сердца. Тогда она еще надеялась, что беременна. Но и доныне сестра оставалась бездетной, хотя и посещала с мужем самые дорогие клиники. "Запретная тема у нас", - прошептала Лида, вздыхая, Полине.
   Отказ от пения, замужество, дети, секс, очаг соединились для Лиды в составляющие трудноразрешимой задачи. Она немного завидовала сестре, ее обеспеченному будущему, но смутное, досадливое беспокойство мучило Лиду, в глубине души она считала, что сестра отказалась от лучшей судьбы, а уж она, Лида, не упустит своего шанса.
   В последнее время она все сильнее хотела петь, ей не хватало этих крыльев. Так странно... В деревеньке, среди природы и тишины, она не столь страстно мечтала о музыке, как в Усть-Ключе. Может быть, дома песни жили вокруг нее, и она воспринимала их бездумно - нотами окружающего ландшафта, там она незаметно вписывала их в свое сердце, а усть-ключевские огни и танцы пробудили ее? Или что-то иное?
   Она начала петь наедине с собой, и это принесло и облегчение, и мужество, и вдохновение, темы и образы водили хороводы вокруг нее (круг-квадрат), беседовали с ней перекличкой-напевкой. "Это просто ожидание любви", - сказала ей сестра, когда Лида попыталась передать ей свои ощущения. Действительно ли? Недостатка в поклонниках у Лиды не было, и каждому она предлагала решить мучившую ее загадку. Но ответа пока не было. Порой Лиду страшило свое одиночество, и поэтому она так ценила дружбу с Майей Киверник - их взаимные розыгрыши и шутки помогали уйти от тревожных вопросов. Пари и приглашение Кира Торева было одним из этих розыгрышей.
   Минуты слабости были, но рано или поздно она станет сильной - Лида верила в это. Пение будет ее силой, оградит от забот и страданий, поднимет на высоту птичьего полета, изменит не только ее, но и других людей, это будет в ее власти - возвышать кого-то, а кого-то низвергать, кто что заслужил. На вечеринке у Ильи Калашникова она впервые ощутила пробуждение и рост своей силы, а пробудили ее рукоплескания, столпотворение, веселье, смех, возбуждение того праздника, дурман молодости и отмеривающего ее времени. Лида со всеми поделилась - подарила волшебный танец задумчивой Майе и взволнованному Саше, чарующие мгновения Киру. И мистический титул "невесты Кайгуса", корона из хвойных веток и весенних цветов были заслуженной наградой за это пение, они убедили Лиду в реальности ее силы. Обращение Полины Приймак с телеэкрана приняла за долгожданное знамение, нынешние ее слова и предложение за указатель вроде того, что переливался светом, музыкой и дивными картинками в тайге у дороги на "Хонгу".
  -- Верно, да, - подтвердила Полина. - И это только начало. Я расскажу тебе.
   Затем она сообщила, что у радиостанции до сих пор нет названия.
  -- Придумай, - попросила она Лиду. - Это будет первое твое задание на новой работе.
   Лида уже давно выбрала отличное, по ее мнению, название и потому задумалась на мгновение лишь для видимости. Окунулась и вынурнула с идеей, будто добытой со дна бассейна.
  -- "Сирен-Радио", - выдала она застенчиво. - Или "Радио-Сирен", кому как нравится.
  -- В честь сказочной птицы радости? - спросила Полина. - А почему же не "Алконост-Радио"? Только потому, что Алконост - птица печали?
  -- Нет, просто "Алконост-Радио" совсем не звучит, - вмешалась Майя.
  -- Довод веский, - согласилась Полина. - Да, я согласна на "Сирен-Радио", это название мне нравится. Лида, ты уже заслужила аванс!
   На следующий день Полина пригласила Лиду познакомиться с новым местом работы. Радиостанция находилась на верхнем этаже высотного здания, смахивающего на облицованный камнем и зеркальным стеклом кукурузный початок, выросший на прежде пустынном холме. Вокруг пересекались под прямыми углами тихие улицы Долгая, Ильинская, Преображенская, Садово-Болотная. Где-то неподалеку от "Сирен-Радио" жила и Любимая Женщина следователя Малтина.
   Нижние этажи занимали различные фирмы и компании, мелкие агентства. Между ними и "Сирен-Радио" было множество абсолютно пустых этажей. Лифт возносил Лиду и Полину мимо необитаемых помещений, бесконечных коридоров и запертых дверей, где горел лишь дежурный свет по вечерам и изредка проходил охранник. Это пустое пространство лежало непреодолимой преградой, границей, разделявшей обитателей верхнего и нижних этажей. Служащие фирм и агентств, конечно, слушали радио, узнавали Полину и Лиду, которые изредка останавливались поболтать, но именно бесплотный эфир, раздающиеся из пустоты голоса и музыка, внезапные появления и исчезновения девушек заставляли окружающих думать, что наверху ничего реального нет, здание уходит прямо в облака, там теряется и растворяется, временами подобно гигантской антенне ловит звуки всего мира, хоры и песни некоего всеобщего поля.
   Лида тут быстро освоилась - аппаратура была легка в управлении. Немного удивило то, что больше никого на радиостанции не было.
  -- Пока будем работать вдвоем, - объяснила Полина. - Мы справимся. Есть еще один специалист, обслуживающий аппаратуру, он приходит время от времени.
  -- Даже не представляю, с чего начать, - призналась Лида, усаживаясь в студии перед микрофоном.
  -- Я расскажу тебе. Мы будем не только услаждать слух людей музыкой, но и лечить ею, воспитывать. Все их печали и радости, надежды и горести мы переложим на ноты, которые ободрят страждущего, поддержат сокрушенного духом, воспоют достойного, а врагов прекрасного обратят в прах!
  -- Возможно ли такое? - покачала головой Лида.
  -- Конечно! Ведь даже наши тела постоянно пребывают в великой вселенской вибрации, недоступной обычному слуху. Я уже говорила, что колебания молекул человеческого ДНК звучат подобно медитативным мелодиям Индии. Наши органы - инструменты, тело - симфония и концертный зал, храм музыки! Молекулы поистинне ноты, записи. Я слышала, что иранский профессор Сайед Хоссейн Наср доказал, используя электронные микроскопы, близость геометрических орнаментов исламского искусства и арабской вязи к структурам живой материи. Ты видела надписи в стиле "несталик"? А "цветущий куфи"? Профессору охотно веришь. Диаграммы китайской книги перемен (И Цзин) тоже представляются составляющими знакомой нам цепочки. Семи белым и пяти черным клавишам европейской музыки соответствует 12 зодиакальных созвездий, и Книга перемен кладет числовой круг 12 месяцев в основу музыки Люй-Люй, его трубки - набор полутонов, нота - гамма из 7 звуков-планет, Овен есть "до", Телец - "ре" и так далее, понятно?
  -- Довольно сложно пока...А какую именно музыку мы будем передавать?
  -- Самую разную. Даже удары в шаманский бубен. Зря ты улыбаешься! Доказано, что шаманским камланием можно отучить от пьянства. Записи работы здоровых органов помогают больным настроиться на нужную волну. Определенной мелодией можно заставить волосы расти быстрее. Эмбрионы, слушающие правильно подобранную музыку, развиваются скорее и успешнее прочих зародышей.
  -- Об этом я что-то слышала. Значит, будем исцелять?
  -- Не только. Как песни китов, так и наши песни будут вести людей к новым землям через мировой океан, но лишь достойных! Негодные будут увлечены на скалистые берега, в этом предназначение "Сирен-Радио"!
  -- Удастся ли? - вздохнула Лида. - Не уверена, что я справлюсь...
  -- Ты уже справилась, - улыбнулась Полина. - Наш разговор передавался в эфир, это твой первый выход, - она щелкнула каким-то переключателем и спросила: - Мы помогли вам? Вы получили ответ на свой вопрос?
   Кто-то шумно вздохнул и, запинаясь, ответил:
  -- Да, спасибо... Стало легче, ясность появилась, цель...Вы мне очень помогли, но надеюсь, что это только начало...
  -- Не сомневайтесь! - уверенно заявила Полина.
   Лида была потрясена.
  -- Ты бы меня хоть бы предупредила! И зачем же ты выболтала наши секреты вот этак запросто?
  -- О-о, Лида, - протянула многозначительно Полина. - У нас еще много секретов...
   Необжитые, полупустые комнаты радиостанции были похожи на раковину, перламутровое убежище, что для хозяина и дом, и часть собственного тела, где незаметно возникает и растет жемчужина. Убежище ждет свою повелительницу и лишь с ее появлением обретает душу. Лида быстро обустроила и обжила рабочее место, повесила репродукции любимых авторов - Немии Ракер, Ханса Грундига, Виктора Васнецова и Ивана Билибина, пристроила на столе игрушечного осьминога, купленного некогда на гамбургской пристани. Безличные жалюзи, скрывающие огромное окно, Лида с разрешения Полины заменила занавесью насыщенного глубинно-фиолетового цвета с серебристым меандром по краям.
   Слова о чудесном воздействии музыки не шли из головы. Заподозрив, что Полина возможно использует при вещании неизвестные ранее технологии, Лида попросила приходящего на радиостанцию инженера проверить, нет ли чего необычного в оборудовании? Но тот клятвенно ее заверил, что вся техника совершенно обычная, да и утаить что-либо от него невозможно. Но, видно, секретов действительно у Полины оставалось еще много. Она часто закрывалась в своем кабинете, откуда доносились негромкие капающие индийские мелодии и просачивался аромат благовонных палочек. Иногда пропадала на несколько дней, поручая Лиде вещание, с чем она справлялась, выходя из положения при помощи аппаратуры и многочисленных записей из своей сокровищницы, где откладывала как свои пробы, так и произведения полюбившихся исполнителей. Как ни странно, нашлось там место и шаманскому бубну - Лида и сама не помнила, когда появилась у нее эта запись. Так работала Лида, обретая уверенность, общаясь со слушателями, делясь с ними тем, о чем не могла говорить даже с сестрой или Майей. И постепенно менялась. Ведь она тоже внимала чудесной музыке.
   После одной из своих отлучек Полина явилась на радиостанцию крайне возбужденная, радостная.
  -- Мы получили отличный заказ! - сообщила она. - Будем готовить звуковой ряд и отбирать музыку для роликов "Хонги"!
  -- Торевский пансионат... - пробормотала Лида. Она почему-то ощутила беспокойство. - Господи, я совсем забыла о Майе за всеми этими делами! Что с ней, как она?
  -- За нее не волнуйся, - махнула рукой Полина. - Она уезжает в "Хонгу". Строительство уже закончилось, и Кир пригласил ее погостить там до приезда первых гостей. Заодно, может, тамошняя природа вдохновит ее на создание эмблемы для нашего радио, а иначе мы вовек ее не дождемся!
  -- Майя никогда не отличалась обязательностью, - усмехнулась Лида.
  -- Но мы себе такого позволить не можем, - отрезала Полина. - Уж поверь мне! Кира я знаю так же, как ты Майю. Так что за работу!
   К работе они приступили странно. Полина показала Лиде растение в горшочке с копошащимися на поверхности листьев гусеницами.
  -- Да, я тоже их не люблю, - сказала Полина, заметив, что Лиду передернуло от отвращения. - Но есть-что гораздо более губительное для растения, чем эти твари.
   Она достала маленький музыкальный инструмент, прятавшийся чуть ли в не самом ее рту, и издала резкий пронзительный звук, при котором листья растения сжались, точно от удара.
  -- Видишь? Растения тоже восприимчивы к звукам, обладают переживаниями. Еще Парацельс в "Оккультной ботанике" писал об этом. Растение съеживается, когда подносишь к нему нож. Тут поневоле задумаешься о греховности земледелия. Вождь племени ванапуи Смохалла и вовсе утверждал, что собирать урожай все равно, что "срезать и продавать волосы матери". Но не будем вмешиваться в спор пастуха Авеля и земледельца Каина, нас интересует другое. Любое злое слово, проклятие, звук, смодулированный до стадии брани, способен поразить растение, разрушить его хромосомы и гены. Опыты на арабидопсисе показали, что брань сравнима по результатам с мощью радиоактивного облучения. Наоборот, доброе слово исцеляет, возвращает к нормальному состоянию. Заговор, порча, молитва, специальные слова, которые придумывают для общения влюбленные - вот примеры использования силы слов на психобиологическом уровне.
  -- Ты хочешь и в музыке к роликам "Хонги" использовать что-то подобное?
  -- Я уже использовала. При создании указателей. Лес подле них изменился самым сказочным образом... Не закрывает экраны, но оплетает их, деревья приобретают невероятные формы. Я училась этому у многих, не только у индейцев и алхимиков, но и у наших поэтов Серебрянного века, которые могли посредством звуков рисовать самые разные картины в воображении - горные или равнинные пейзажи, пряные или горячие блюда, красивых или уродливых существ, промозглую или жаркую погоду за окном... Звуки всемогущи. Они могут и убивать, и исцелять.
   Полина снова издала звук, на сей раз другой - и гусеницы попадали с листьев, а растение воспрянуло.
  -- Наступит прекрасная пора, Лида, когда птицы небесные склюют всех уродливых гусениц, что поленились превратиться в бабочек! Помнишь тот отрывок из "Азбуковника"? Что там сказано о Сирин? Мы тоже оденемся драгоценными перьями, воспарим на волнах музыки и напоем таинственное заклинание, открывающее солкит! Это путь в Галереи, Лида. Ты невеста Кайгуса и потому не должна бояться дремучего леса, просто слушай мой голос, я буду вести тебя к тем вершинам, ты только вслушайся...
   И она начала играть прекрасную мелодию, которую впоследствии слышал каждый, кто смотрел ролик "Хонги". Да, Полина вне сомнения владела тайнами звуков и образов, потому что Лида так и не спросила ее - что же такое Галереи, чем обернется для нее звание невесты и зачем непременно ей нужно проникнуть в те самые непостижимые Галереи?
   Вместо этого она помоглала Полине переносить музыку и звуковые эффекты на ролик, скорее интуитивно, чем разумом, сознавая, что музыка тем и ценна, что дает ответы без слов. Когда ролик был готов, Полина сказала:
  -- Оборотная сторона музыки - тишина способна за сорок часов полностью дезориентировать человека, истощить его нервную систему, породить слуховые и зрительные галлюцинации. Так что в полной тишине надо быть особенно осторожной, запомни это! Но пока не время для тишины.
   И Полина показала Лиде окончательный вариант ролика.
   Он начинался со сцены пробуждения. Незнакомая Лиде девушка открывает глаза, перед внутренним ее взором смутное, но и великолепное видение дворца на берегу озера. Звучит таинственная завораживающая музыка - глухая монотонная песнь раковины, вибрирующие неземные заклинания хантыйского тумрана, пластины с язычком, вступают струны мансийского санквылтапа, хотя мелодия почти средиземноморская, сохраняя при этом угрюмое дыхание тайги. Следуют бесплодные попытки передать родным и друзьям впечатления от виденного во сне дворца. По мере того, как все сбивчивее становится рассказ девушки, окружающие теряют интерес и остатки терпения. Музыка слабеет, но внезапно картина меняется - девушка просыпается вновь, она в номере "Хонги" и понимает, что сон - это сумрачный город, а вовсе не дворец у озера. Возвращается музыка, девушка преображается, от нее исходит внутренний свет.
   "Мои мечты реальны", - говорит она.
  
   ГАЛЕРЕЯ 38
  
   Без какой-либо видимой логики и вопреки советам специалистов Кир поставил указатели, прокручивающие голографические ролики "Хонги", не только вдоль больших дорог, но и в лесу, на проселках, едва ли не на тропинках, где не то что автомобиль, а и прохожий редок. Там было не различить, где настоящий лес, а где иллюзия - ошибались даже хищники, бросавшиеся на экранных жертв, обманывались настоящие жертвы, искавшие спасения в иллюзорно близких дуплах и норах.
   Конечно, те, кто сидел в автомобилях, проносящихся по большим дорогам мимо указателей, не успевали увидеть ролик целиком и услышать пространные речи девушки, но это и требовалось - загадочным образом те откладывались в сознании, как если бы были просмотрены от начала до конца. Вероятно, это была один из нераскрытых секретов Полины Приймак.
   Затерянные же в тайге указатели тоже не оставались без внимания. Охотники и рыбаки, манси, кеты и эвенки, часто останавливались у указателей, садились рядом, доставали табак, плиточный чай, полоски вяленого мяса, бутыли с рыбьим жиром, разводили костер. Коротали время за просмотром, одобрительно хмыкая, а музыка оказывала на бродников и вовсе необычное воздействие - они начинали бормотать под нее какие-то свои заклинания, которые удивительно хорошо ложились на мелодию. Некоторые впадали в транс, раскачивались и пели часами, полагая, что возле этих указателей легче и лучше снимается разная хворь. А между собой старики, хранители традиций, говорили: "Снова в тайге сопра ставят... Другие, не из дерева, а из железа и света...Верно, долго служить будут...Новые сопра, добрые сопра!"
   Указатели реагировали на приближение людей и автомобилей, включались и запускали ролики. Но иногда сенсоры приходили в действие, казалось, совершенно случайно, когда рядом и зверь не пробегал, и птица не пролетала. Глубокой ночью, например, вдруг звучала музыка, оживало изображение, девушка произносила свой монолог. Пленительное это было зрелище в ночном лесу. Уже и черный соболь, который, шурша коготками и осыпая крупинки коры, спускается по стволу, не боится диковинного свечения и движущихся образов. С верхушки дерева срывается какая-то большая птица, летит наискосок и исчезает в иллюзорном лесу, перебираясь из мира в мир, пересекая невидимый предел...
   Под многими указателями валялись изувеченные трупики мелких лесных обитателей - по каким-то причинам далеко не все животные могли преодолеть рубеж и разбивались о щиты, пачкая их кровью и клочками меха. Почему-то Кир не спешил с уборкой, хотя ему становилось известно о любых столкновениях и неполадках.
   На пути в пансионат он остановился, чтобы показать Майе один из указателей и ролик. Гордость Кира сделанным, его яное неравнодушное отношение к героине ролика были столь очевидными, что Майя взревновала и спросила, кто эта девушка?
  -- Вопрос по существу, - ответил Кир, выруливая с обочины. - Настоящая ли это девушка - приглашенная актриса или просто жительница Усть-Ключа, а может сборный образ, творение высоких технологий? Особой разницы нет. В первом случае она начала уже жить в иной реальности, а значит, становится все-таки другим человеком, более символом, образом. Во втором - она фантом, призрак, но проникает с момента установки этих указателей в нашу действительность, обретает плоть и кровь, ее воспринимают как живого человека. И так, и сяк выходит удивительная метаморфоза!
   Помолчав, Кир добавил:
  -- Ты знаешь, как называют мои указатели местные жители? Сопра, новые сопра!
   Кир засмеялся. Майя озадаченно глянула на него, однако он и не приглашал ее посмеяться вместе с ним, не обернулся даже к ней, он смеялся наедине с собой и смотрел, щурясь, вперед на дорогу. Озеро Холой приоткрывалось уже за деревьями. Хвойный лес разрывался огромным и пустым водным пространством.
   Территория "Хонги" простиралась вдоль и от берега озера на значительное расстояние. Это был целый комплекс зданий, разноэтажных и многостилевых - угадывались, впрочем, отдельные и весьма экзотические архитектурные направления. Например, мудехар с его переплетением готики, ренессанса и преобладанием мавританских черт - восточных арок, декоративного кирпича, цветного израсца и раскрашенного гипса. Острые грани, ребристые колонны, причудливые бороздки, гребешки придавали комплексу сходство с окаменевшим живым организмом, коралловым сообществом, а модерн в духе Гауди одаривал праздничным буйством форм с полостями для статуй, ваз, со шпилями и башенками, мозаичными вкраплениями и окнами самых разных геометрических очертаний. Мало кто сумел бы распознать в силуэтах этого здания формы и виды "медвежьей тучи". Разве только Полина Приймак, когда перед завершением строительства и запуском роликов Кир привез ее из города. "Но не только это, - призналась она. - Есть сходство и с моим персидским миражом..." Кир в ответ улыбнулся и ответил: "Это уже реальность, совсем не мираж".
   Настоящий лабиринт построек расползался по всему лесу, распадаясь иногда на отдельно стоящие здания, соединенные с основным комплексом лестницами из дикого камня или прозрачными переходами, украшенными яркой смальтой. На первый взгляд это совершенно хаотическое сооружение было частью леса, его рукотворным продолжением, где колонны мешались с деревьями, мрамор с валунами, окна с паутиной, цветники с коврами.
  -- Где я буду тут жить? - спросила Майя.
   И комнаты в "Хонге" были особенные. Походили на некие чумы дворцовых размеров - такие же островерхие помещения, круглые и без давящего плоского потолка, а вместо дымового отверстия - причудливые расписные лампы. Всюду панели свежеструганного дерева, покрытые национальной сибирской резьбой и лаком. Цветы медоносы в темных металлических вазах с арабесками. Светильники из древных корней, вычурно изогнутых. Мебель большей частью миниатюрная или встроенная в стены - различные породы дерева, моржовая и прочая кость, искусно обработанная резцом, бисер и зеркала. Много цветастых ковров, но куда больше теплых и нежных звериных шкур. Даже постель из шкур. Утопленная в полу ванна с подсветкой и мозаичным дном, где изображена какая-то мифологическая кетская сцена. Было странно видеть, как посредством мозаики выложены не классические античные образы, а диковатые, почти авангардисткие сибирские рисунки. Рядом травяные эссенции и хвойные соли. В каждой комнате, включая ванную, большие, в форме ростков до островерхего потолка, окна с видом на озеро Холой.
  -- Знаешь, мне очень нравится! - воскликнула Майя. - А где будешь жить ты?
   Спросила не без умысла, ожидая, что он тотчас сделает попытку обосноваться в ее же комнатах. Но к ее удивлению Кир ответил спокойно:
  -- В северном крыле, там у меня кабинет. Ты извини, здесь не все еще доделано. Мне придется побегать сегодня допоздна. Не жди меня, отдохни. И тебя, конечно, покормят. Я уже распорядился.
   Майе все это не очень понравилось, но она действительно устала, не было сил, да и желания придумать достойный едкий ответ. Стоило только лечь на постель из шкур, как навалился такой крепкий сон, что Майя не услышала много позднее стук в дверь. Несколько секунд спустя внутренний слух все же пробудил ее. Она вскочила с постели, открыла дверь, но в коридоре никого не было. Она еще подумала, что забыла спросить, кто же приготовит ей ужин. С момента приезда она не видела в "Хонге" ни одного человека. Кир сказал, что основной обслуживающий персонал прибудет через неделю, а пока он справится со всем сам с помощью двух-трех человек из поселка.
  -- Где же он ходит? - пробормотала, хмурясь, Майя.
   Она подошла к окну. Ей показалось, она слышит отдаленную музыку, вроде барабанного боя, и видит цепочку огней далеко в лесу. Но она не могла бы за это поручиться. Слишком густой лес, слишком непривычная обстановка вокруг.
   На следующее утро она уже не была уверена, что действительно что-то слышала и видела. "Мои мечты реальны?" - повторила она с вопросительной интонацией фразу девушки из ролика. Набрала номер Кира, но связи не было. Ее даже напугал ворвавшийся в эфир шум и треск неких помех.
   Майя спустилась в главный холл. Вчера вечером, усталая с дороги, она не разглядела его толком, а сегодня ее поразил нежный зеленый свет, заливавший огромное пространство холла - оказывается, в центре помещения возвышались несколько столетних деревьев вперемешку с малахитовыми и мраморными колоннами, на которых и держалась эта зала. С первого взгляда нельзя было понять, где деревья, а где колонны. Кроны раскинулись вверху на всю ширину залы, а хитроумная система зеркал и витражных стекол улавливала солнечный свет, преломляя его сквозь листву, отчего и возникал этот завораживающий эффект изумрудного калейдоскопа.
   "Нужно найти северное крыло" - решила Майя и огляделась в поисках какой-либо схемы или карты. Вроде бы ничего похожего. Не сразу она сообразила, что большое, из разных пород дерева, панно на стене, где фокусировались зеленые лучи, и есть искомая схема "Хонги". Но очень, очень странная схема...
   - Это же...это же просто кроссворд, - пробормотала Майя, вглядываясь в пересечение горизонтальных и вертикальных линий, объединенных вокруг центральной крестовины. Обманчиво четкая структура, а на самом деле лабиринт. Только кажется, что привычный кроссворд, но постепенно Майя узнавала другие, знакомые элементы, вплетенные в схему - сибирские орнаменты типа лус хал эква несьхал (ноги лягушки), охсар копи луова (локоть лисицы), тибетские диаграммы, рисунки пчелиных сот, арабская вязь, китайские знаки "И Цзин". Все указывало на то, что перед Майей творение Кира, везде она находила следы его увлечений. Он забавлялся с орнаментом, комбинировал стили, менял и перевертывал фрагменты, перемешивал и соединял, разбивал на элементы.
   В итоге получилась какая-то сумасшедшая головоломка, паутина, абракадабра - в общем, истинный лабиринт.
   - Ризома... - прошептала Майя. Она внезапно вспомнила лекцию профессора Каткарта. - Дворец Минотавра... Маньеристический лабиринт в форме дерева, да... Дерево? Ах, верно... Это же Arbor Mundi!
   Наверное, Кир и вправду хотел изобразить Мировое Древо - так, как оно выглядит с высоты. И положил такое изображение в основу своей "Хонги". Вот только понятнее схема от этого не стала. Очевидно, что попадающиеся буквы и цифры что-то обозначали, куда-то указывали, но как в них разобраться, как найти здесь северное крыло?
   Тем не менее, Майя попыталась. Взяла за основу то, что в Сибири задолго до современных картографов север изображали именно сверху. Как и потусторонний мир, впрочем. Вероятно потому, что там находился Северный Ледовитый океан. Или Молочный, как его называли в древности. Ох, молоко! Хорошо бы сейчас позавтракать...
   Обладая хорошей зрительной памятью, Майя постаралась удержать перед глазами схему "Хонги" и отправилась на поиски северного крыла. Но она переоценила свои силы - вскоре выбранная красная дорожка обернулась посыпанной охрой тропинкой, а коридор, миновав зимний сад, вывел в лес. Здесь тропинка коварно исчезла, распавшись на несколько совсем уж незаметных тропок. Майя продолжила путь, зная о строении "Хонги", уверенная, что рано или поздно выйдет к новому крылу. Вместо этого она, похоже, заблудилась окончательно. Кое-какие строения ей попадались, но это были одиночные здания - и довольно неожиданные, даже странные, надо сказать.
   К примеру, охотничий домик, миниатюрный паул с камином, площадкой для шашлыков, с полностью обставленной гостиной. "Красный паул", - прочитала Майя надпись над дверьми и пришла к выводу, что, должно быть, есть на территории "Хонги" паулы других расцветок, соответственно преобладающему в обшивке стен и мебели цвету. И была права. Но если в таких паулах и был какой-то смысл, то предназначение иных построек ставило Майю в тупик - как в прямом, так и переносном смысле. Потеряв терпение, стремясь поскорее выбраться к главному зданию (столь крупное, оно просто не могло тут потеряться!), она ломилась наугад сквозь заросли, забрела вроде бы совсем в дебри несусветные и вышла вдруг к небольшой ротонде в восточном стиле - с узкими горизонтальными окошками под самой крышей, с фонтаном в центре, который окружали диваны, заваленные подушками, что населяли златотканные павлины в джайнистской манере. К ротонде не вело ни одной хоть сколько-нибудь заметной тропки, двустворчатые резные двери открывались только вовнутрь, а иначе никак нельзя - не пустила бы высокая трава.
   Отдохнув в ротонде, Майя вознамерилась отыскать уже не северное крыло, а ту часть здания, где были ее апартаменты. Отыскать, покуда гнал ее не страх еще, но голод. И конечно тотчас же напала на верный след. Это были огромные плиты из дикого камня, поднимавшиеся по лесистому косогору. Самое необычное заключалось в том, что эти огромные плиты все еще были под ногами, когда снова незаметно стены выросли по обе стороны дорожки, которая вот и не дорожка уже, а коридор, вокруг мраморные колонны, стрельчатые окна, бархатные занавеси, старинные гобелены. Но пол по-прежнему устлан грубым камнем, посыпанным сухими сосновыми иглами.
   "Это и есть северное крыло!" - неожиданно догадалась Майя.
   Коридор вел в одно единственное помещение. Только на жилое оно не походило ничуть. Темное, безразмерное, загроможденное книгами, статуями, какими-то корягами, подобранными наверное на болоте, и даже вывороченными с корнями пнями, на которые ставили снова книги, бокалы с вином, брикеты чая и высушенной рыбьей икры, рулоны чертежей и акварельных рисунков, рядом валялись огрызки яблок и косточки от других плодов, баночки из-под туши, птичьи перья, лазерные диски, медальоны, сосновые и кедровые шишки, журналы самой разной направленности - от медицины и энтомологии до комиксов и эротики. Пробираться тут Майе приходилось осторожно, сторонясь скульптур, встречающих ее то грозным оскалом, то приветливой улыбкой, а то и с брезгливым равнодушием. Попадались интересные экземпляры, достойные музеев - египетские боги и фараоны, ассиро-вавилонские демоны, античные герои, средневековые короли и святые. Майя подозревала, что многие диковинные загадочные предметы, используемые в качестве подставок для светильников, вешалок для одежды и ячеек для книг, на самом деле тоже скульптуры или целые композиции - произведения современного искусства.
   Создавалось впечатление, что все эти предметы возникали в комнате сами, располагаясь произвольно, сыпались с потолка, вырастали из стен, громоздились совершенно хаотично. Самые неряшливые люди никогда бы не создали подобного беспорядка. Размеры помещения с трудом поддавались определению - возможно, что и та стена, теряющаяся в полумраке, не стена вовсе, а черная драпировка, и пустые рамы неподалеку предназначены не для картины, а служат входом в новое пространство северного крыла. Окон не видно, свет был лишь искусственный - слабый и рассеянный.
   Майя присела на корточки, пытаясь разобраться в ближайшем завале бумаг. Очень много было книг - как новых, с неразрезанными еще страницами, так и старых, зачитанных до потертости. Художественная литература различных стран и времен, научные справочники, энциклопедии, в том числе и на иностранных языках. Трудно было сказать, по какому принципу их подбирали, и в чем состоял круг интересов владельца этой библиотеки. На форзацах некоторых книг встречались экслибрисы прежних владельцев - чиновников и дворян царской России, французских банкиров, немецких князей, монастырских школ, латиноамериканских диктаторов и одного старейшего в Европе университета. Встречались и пометки на полях, но непонятно чьи - может Кира, а может бывших хозяев.
  -- Кагаров, Зеленин, Топоров, Фергюссон, - перебирала Майя имена авторов в одной из книжных стопок. - Эванс, Фрэзер, Юнг, Шолем... Так ведь это все работы по Мировому древу!
   Она нашла и другие следы работы над схемой - наброски диаграмм, образцы арабской вязи, сибирского орнамента, зарисовки пчелиных сот, сделанные Киром у дедушки в Червленном Улусе. Тотчас почудился запах пыли, плесени, меда, земли и высохших цветов старого сотохранилища, послышались речи, ловко орудующего попеременно то карандашом, то скальпелем, Кира о матках, королевах, прополисе, генетике. А вот и листки, явно вырванные из скрепленного медом блокнота. И скальпель - Майя не могла бы поручиться, что не тот же самый. Рядом склянки, пробирки, колбы, заполненные разноцветными жидкостями и субстанциями, среди которых было и нечто, напоминавшее образцы пород и земли, воды пресной и соленой, а также болотной ржавой. Многие из склянок были снабжены чудными ярлычками - на одних значились географические названия Усть-Ключевского края, на других диковинные подписи типа: "Древний снег" или "Пыльца следующей весны", а на третьих громоздились уже знакомые Майе химические формулы, которые ее университетский преподаватель раскритиковал как "абсурдные и бессмысленные".
  -- Это больше похоже на лабораторию, - пробормотала Майя.
  -- Все верно, это и есть мой кабинет, - сказал Кир.
   Майя так и подскочила, затряслась!
  -- Уфф, ты меня напугал! - вскричала она и, сгоняя с лица смертельную бледность, оттолкнула Кира.
  -- Извини, не хотел. Но ты могла бы догадаться, что я всегда близко, прямо за твоим плечом.
   От этого непритязательного комплимента, прозвучавшего, по мнению Майи, излишне серьезно, ей на мгновение стало не по себе. Но она отнесла это ощущение к впечатлению, произведенному на нее обстановкой кабинета.
  -- Где ты пропадал? - накинулась она на Кира, игнорируя его ответ. - Я тебя всюду искала, чуть не заблудилась! И связь вдобавок ни черта не работает!
  -- Разве? - Кир достал телефон и проверил. - Действительно... Надо будет сказать им, чтобы не создавали помехи...
  -- Кому им?
  -- Моим помощникам, конечно, - коротко ответил Кир и поспешил переменить тему; - Надеюсь, ты не переломала себе ноги? Здесь такой беспорядок.
  -- Тогда почему бы тебе не устроить тут уборку?
  -- Уборку? - Кир даже засмеялся. - Мне бы это и в голову не пришло! Да и вряд ли это возможно. Ты не представляешь, сколько людей пытались это сделать, но все тщетно...
  -- Как это "сколько же людей"? - недоумевала Майя. - "Хонга" же построена совсем недавно.
  -- Я говорю о своем кабинете, где всегда был беспорядок.
  -- А откуда все эти вещи? Они что, тебе с неба падают?
  -- Можно и так сказать, - снова рассмеялся Кир. - Обширная сеть отправителей, знаешь ли. Я держу связь со всем миром... Многое надо попробовать на глаз и зубок. Но ты права, от некоторого хлама следует избавиться. Кое-что отправлю на свалку, кое-что утоплю на дне Холой или разломаю и использую для ориентиров.
  -- Они бы твоим владениям не помешали.
  -- Неужели ты не видела карту в главном холле?
  -- Толку от нее чуть! Она только запутывает!
  -- Надо просто уметь ее читать. Моя "Хонга" - это живой организм, однажды рожденный и растущий, часть леса, обретающий душу росток, согреваемый солнцем. Чтобы не потеряться в "Хонге", следует прочесть прихотливую вязь до конца. Захватить ее пространство посредством собственных переживаний, эмоций, самого тонкого восприятия. Истинная карта "Хонги" складывается внутри. Та схема лишь помогает тебе...
   Кир вдруг замолчал.
  -- Ты, наверное, устала и проголодалась, а я кормлю тебя загадками, - покачал он головой. - Пойдем, пообедаем.
   Они удивительно быстро оказались на большой веранде, где для них был уже сервирован столик, один из множества.
  -- А ты, я погляжу, выучил свою карту наизусть, - заметила Майя.
  -- Скорее, эта она приноравливается к моим желаниям, - усмехнулся Кир.
   Они сели за столик.
  -- Признаюсь, все эти твои грязные склянки и шприцы испортили мне аппетит, - вздохнула Майя.
  -- Не волнуйся, я подготовил совсем легкий обед. Вот окрошка, свекольник, малоросский сыровец из лука, колокольчика, дикого шпината, зелени одуванчика, настоенный на самодельном хлебном укусе... Попробуй, тебе понравится.
   За окнами веранды звенела листвой березовая роща - сплошь золото и зелень. Широкие двери были распахнуты, к паркетному полу подбирались, робея как будто, кузнечики и паучки, замирая на солнце. Упавшие березовые листочки шевелились на пороге и пугали насекомых, те не дерзали нарушать пределы веранды. Через двери Майя видела скульптурную фигуру Речной нимфы, но в отличие от подлинного творения Клодиона из ее амфоры текла настоящая вода, образуя ручей, который бежал по направлению к озеру.
  -- Вода нужна, чтобы можно было мыть ноги перед входом на веранду тем, кто с пляжа решил идти по лесу босиком, - объяснил Кир, проследив за взглядом Майи.
  -- Твои слова обладают волшебным свойством создавать уют, - улыбнулась Майя и налила себе окрошки из супницы, где плавали половинки яиц с праздично яркими желтками.
  -- Теперь понимаешь хоть чуть-чуть, как живет мир "Хонги"? Некоторые строят схемы, располагая элементы одни подле других, иные одни за другими, то есть первые в пространстве, вторые во времени. Но здесь же все перемешано.
  -- На самом деле ничего не понимаю из того, что ты говоришь!
  -- Да, разумеется, это нелегко. Поэтому я использовал в схеме сибирские орнаменты, образцы арабской письменности вроде "несталика", "цветущего куфи" или "несха", которые самым невероятным образом напоминают структуры живой и неживой материи, генные цепочки, различимые лишь сегодня с помощью мощнейших электронных микроскопов. Все прочно связано - лесные тропинки, клетки организма, первобытное искусство, восточная мудрость, пчелиные соты, в итоге сладкий мед, мед поэзии...
  -- Я в первый момент подумала о кроссворде.
  -- Да, и кроссворд тоже... Требуется отыскивать ответы, заполнять пустующие клеточки, но для этого необходимо освободить свое восприятие. Открыться миру. Вот здесь, - Кир положил руку на грудь у сердца. Взгляд у него сделался отсутствующим.
  -- Все-таки тебе не помешало бы дать более ясные подсказки. Иначе никто не разберется в карте.
  -- Подсказки есть, - возразил Кир, тыкая вилкой в соленые рыжики со сметаной. - К примеру, ясно же, что в "Хонге" есть апартаменты, соответствующим разным растительным царствам, есть, скажем, березовые комнаты, а есть и кедровые.
  -- А в каких апартментах живу я?
  -- Есть и смешанные. Ты именно в таких изволила остановиться.
  -- Я, кстати, пока бродила, натолкнулась на весьма странное сооружение - ротонду с фонтаном. Непонятно, зачем ее построили невесть где, в чаще! Кто туда забредет, что там будет делать?
  -- Мне хотелось, чтобы случалось всегда именно то, что произошло и с тобой, - Кир отвечал, не скрывая довольства. - Чтобы кто-либо заплутал, потерялся в моей "Хонге" и вдруг очутился у той же ротонды, чтобы он был озадачен, пребывал в смятении и гадал, а нет ли еще чего-нибудь чудесного в этой "Хонге"? Отдыхая на подушках у фонтана, он в итоге поверит в невозможное.
  -- Но это ужасное расточительство! - воскликнула Майя.
   Кир взглянул на нее с любопытством - его порадовали нотки в голосе Майи, выдававшие ее смутное пока намерение жить с Киром, и потому-то она уже следила за его практичностью, но также его и насторожило доказательство ее излишней рассудительности, доказывающей, что не всегда она способна будет понять его намерения и поступки.
  -- Ты хорошо спала?
  -- Да. Однажды только проснулась. Мне кажется, я слышала барабанный бой в лесу.
  -- Тебе не показалось. Ночью прибыли мои друзья. Это достойные и знающие люди, хранители традиций, они приехали ко мне из ближних и самых отдаленных селений и стойбищ - от Туруханска до Келлога. Они приехали оказать нам большую честь, Майя - исполнить несколько чрезвычайно древних песен, сказаний и гимнов, показать свое искусство, которое передается из поколения в поколение.
  -- Где же они будут выступать?
  -- В театре.
  -- Тут есть и театр?
  -- Да, и я тебя туда приглашаю. Это мое извинение за то, что бросил тебя в первую же ночь, - Кир подмигнул ей.
   После обеда Майя увидела этих новых гостей Кира - невысоких ростом, смуглых, с лицами в частых и мелких морщинах, улыбающихся безостановочно, несколько смущенных, волосы у всех жесткие, с проседью и стоят торчком. Одеты в праздничные, цветастые и толстотканные наряды, вышитые бисером, с наклеенными полосками рыбьей кожи, окрашенной березовым соком в черный и оранжевый цвета, скрепленные клеем, крапивными и сухожильными нитками.
   Майю удивило, что приглашенные оделись не по погоде, слишком тепло, многие даже натянули капюшоны на голову, обулись в кисы - высокие и мягкие сапоги из оленьей кожи и звериного меха, другие обливались потом в парках из пуха, халатах на подкладках из заячьих шкур и кафтанах, связанных ремешками на груди ("Это называется тунгусский фрак", - шепнул ей Кир), в гамашах-наговицах из оленьей замши.
   Коренастые и смуглые люди пыхтели и отирали пот, старались, будто прячась от сильного мороза, и кисти рук подогнуть, скрыть в широких рукавах. Здесь были люди разных сибирских национальностей - эвенки, кеты, ханты, манси, селькупы. Они плохо говорили по-русски, и Майе оставалось только здороваться с ними кивками и обмениваться радушными улыбками. Кир же напротив охотно болтал со всеми, с легкостья переходя с одного языка на другой, успевая лишь повертываться и представлять Майе гостей, она не запоминала эти наполовину христианские, наполовину языческие имена:
  -- Чапогир, Спиридонов, Афанасий, Вэрдэ, Шипкача, Серков, Иженбин, Сагандуков, Лозямов, Мопок...
   Но, несмотря на то, что Кир свободно общался с ними, сибиряки по отношению к нему вели себя заметно скованно, были беспокойны, иногда просто цепенли, верно от почтительности к хозяину "Хонги", беспрестанно ему кланялись, а когда Кир отлучался куда-нибудь, оживали, смеялись и громко разговаривали с Майей, не стесняясь нисколько ее непониманием. А она и в самом деле мало что понимала - вот, кстати, зачем им сейчас теплая одежда? Может быть, так и надо, и вопросом своим она их даже оскорбит, а себя выставит городской дурехой?
   Кир, обладавший, несомненно, более обширными знаниями, действовал куда решительнее. Например, был момент, когда обнаружив что-то неподобающее в халате-малице у мансийского мужчины, помоложе остальных, Кир резко и недовольно произнес два-три слова и вдруг сдернул с рук этого мужчины руковицы, которые тот, чудак, поспешно одел, когда Кир приблизился к нему. Манси едва не посерел от страха, окружающие укоризненно зацокали языками в его адрес и стали говорить с хозяином "Хонги" увещевающе. Хмурый Кир, наконец, улыбнулся и уже по-русски пригласил гостей подкрепить силы перед вечерним выступлением.
   Они уселись на летней площадке для танцев под гирляндами, протянутыми меж деревьев. Расстелили ковры, достали деревянную и березовую посуду, закурили трубки. От хмельного меда, ягодных настоек и водки все постепенно расслабились, галдели, спорили о чем-то, но в обращении с Киром по-прежнему проглядывала известная сдержанность.
   "Наверное, он по-настоящему уважаем ими, - думала Майя. - Дейстительно знаток их традиций".
   Она наблюдала за Киром, ловко отламывающим кусок кровяной колбасы и завертывающим кусок этот в лепешку из черемуховой муки, нарезающим нельму, хариуса и вязигу, отпивающим кедровое молоко и отвратительный, на вкус Майи, таежный чай с маслом, отправляющим в рот горстями землянику, голубику и ежевику. В окружении сибиряков отчетливее сказывалось в облике Кира его палеоазиатское наследство, он был похож на своих гостей коренастой фигурой, массивной головой с обросшими волосами, естественным выговором немыслимых звуков урало-сибирских языков. И вон как непринужденно разлегся он на ковре! Впрочем, многое Майя объясняла привычками походной жизни Кира, его долгим изучением культуры местных народов.
   Вечером Майя имела лишний повод убедиться в правильности своих выводов. Когда музыканты и певцы выстроились на сцене "Хонги" и поклонились двум зрителям.
  -- Видишь, там санквылтап, родственный финскому кантеле, - тихо объяснял Кир. - Струны сделаны из сухожилий, это ритуальный инструмент медвежьего праздника, по легендам игра на нем дарует небывалое могущество, способность передвигать людей и предметы своевольно на большое расстояние... У Шипкачи хантыйская арфа тор или хотанг, у Яркина - тумран или же варган, пластинка с язычком...
   Майя кивала, но через оркестровую яму ей плохо были видны все эти экзотические инструменты. Ее больше занимал сам театр, едва ли не самая большая постройка в "Хонге", весьма похожая на версальскую оперу Габриэля. Зала внушительная позолотой капителей ионических и коринфских колонн, богатой лепниной и резьбой, занавесями и кистями, виссоном, пурпуром и бархатом, дымчатым мрамором серых, голубых и розовых жил, разводов, свисающей с потолка огромной хрустальной люстрой. От версальской оперы театр отличался лишь элементами декора - королевские лилии были заменены изображениями кипарисовых и лавровых ветвей, цветов подсолнечника, вместо потретов Людовика XIV встречались персепеольские грифоны и солнечные диски, но в остальном было все то же - амуры, лиры, амфоры, сцены подношений Аполлону.
   На сцене между тем закончились последние приготовления, артисты приняли подобающие торжественные позы, замерли перед началом представления. К своему удивлению Майя заметила среди них немало женщин в национальных праздничных одеяниях. Но прежде, когда она знакомилась с гостями, никаких женщин она не видела! Но Кир, конечно, и их угостил, подходил выказать почтение, он же периодически отлучался куда-то, это точно... Майю, тем не менее, покоробила данная неприглядная сторона следования Киром архаическим традициям - то, что он разделил мужчин и женщин, а Майю с дамами свести не посчитал нужным. Она убеждала себя, что не следует обижаться на чужие обычаи, священный медвежий праздник тоже предусматривает отделение женщин, а у манси вообще ежемесячно слабому полу полагалось уединяться в избушке, называемой манькол, пока не истечет положенный срок. Но Майя все-таки не могла побороть досады и раздражения против Кира.
   Тут разом погас свет, и она увлеклась происходящим на сцене, воссиявшей во тьме. Музыканты, танцоры, певцы и певицы представили несколько эпосов и гимнов. Сообразно каждому произведению и каждой картине сменялись декорации - поднялся шитый золотыми масками и лаврами фиолетовый занавес, за которым возникали столь искусно и выразительно расписанные холсты, что Майя, не зная совершенно местных языков, верно угадывала содержание мифов и легенд.
   И хотя музыка поначалу казалась довольно заунывной и пронзительной, непривычной для уха, воспитанной на европейской мелодике, постепенно музыка Сибири заворожила Майю. Ей вдруг открылась своеобразная красота, гармония, величие этих песен, древних и седых, строгих, гремевших многоголосицей таинственных гимнов. Артисты не только пели - обычно скупые на слова они дополняли пение отточенной пантомимой, изображая охотников и зверей, богов и призраков, деревья и даже скалы. Все в природе у них оживало, говорило и действовало. За их спинами являлись то тайга, то увеличенные во сто крат впечатляющие петроглифы Минусинской долины - фанстастические существа о трех глазах, рогатые, с усами, клювами и крыльями, то уральские скалы, поросшие угрюмой елью, созвездия сибирских сказаний, земли Булдяр унидынын зукачан и Долбор, отверстия солкит и идолы хури.
  
   Майя узнавала легенду о космическом лосе Хэглэн и охотнике Манги. О Калташ-Экве, жене бога Нуми-Торума, которая была изгнана с неба за то, что хотела построить дом из костей зверей и птиц. О Каскете-лисенке, что добыл огня у Орлицы, отдав ей взамен потерянный ею коготь, а мамонту-щуке помог вызволить примерзшие ко льду рога. Увидела сказание о Вут-Ими, Великой Казымской женщине, как ее нарекли русские. Об олене Кандальдуке, который звался Повелителем холода и воплотился в дерево, откуда текли воды жизни, и души людей после смерти возвращались к дереву и в виде пауков карабкались на небо, где становились "корневыми звездами". Слушала об Ите (Ича)-Месяце, духе подземного мира и небес, лучнике и лыжнике, что женится на дочери лесного духа и порождает "медведя-идола", предка селькупов с реки Кеть, всадника, что помогает шаманам. Ите привлекает всех своими мелодиями, он замораживает девиц, а по-селькупски "заморозить девку" и значит ее сосватать...
   Взволнованно, нервно, возбужденно, горячо дыша, широко раскрыв глаза, в полумраке внимала Майя разыгрываевым перед ней мистериям, пьянела от необычной музыки и странно взлетающих и опускающихся голосов, чужих языков, неземных инструментов и фантастических картин, уже верила она всему невероятному, проникалась мифами, переносилась в сказки, под мрачные разлапистые ели, на звезды и скалы, в тайгу, к богам и чудовищам, зверям и духам... Это так чудесно и, наверное, действительно было, кто знает? Кто заглядывал так далеко в века и так глубоко в тайгу, и поручится ли, что было не так?
   Майю охватывало нетерпеливое желание изучить досконально историю мифов, взрастившую их реальность, Майя металась от лихорадочно старательного научного анализа к бездумному восторженному их восприятию, растворению в том сказочном обширном их пространстве. В ее голове вертелись обрыки университетских лекций: "Да...возникновение трагедии... здесь это прослеживается, хор и солист, все наоборот... Хор выражает личностное, индивидуальное начало, эмоции и переживания героя, а солист, напротив - общеродовое, надличностное.... Песнь козла, смешно! И при том трагедия!.. А комедия? Ох, а "комос" же с греческого диалекта переводится как "медведь", и комедия первоначально есть весенний праздник в честь пробуждения от зимней спячки медведей, и в Белоруссии до сих пор празднуют Комоедицу - в конце апреля танцуют в вывернутых мехом наружу шубах, ночью ворочаются специально, помогая проснуться медведям, лепят комы из гороховой муки, варят кисель и репник..."
   Но тотчас и так путаные, сбивчивые умозаключения с обрывками пришедшихся кстати и некстати знаний сменяются увлечением происходящим на сцене. Майя вся - переживание, око и слух, дрожь.
   Она постепенно выделила из прочих женщин - в большинстве своем бывших в возрасте и не очень приглядных - совершенно очаровательную молоденькую девушку с двумя длинными черными косами, украшенными вплетенными разноцветными шелковыми ленточками, на щеках у нее горел нежный румянец, ее раскосые глаза задорно сверкали, а костюм из меха, бисера и замши удивительно шел ней. Но восхитительнее прочего было ее несомненное актерское дарование, искренность и полная самоотдача. Она не только хорошо пела, но и с редким искусством изображала мимикой и жестами все чувства и думы своих героинь - ежилась от холода Ите, согревалась в медвежьей берлоге, вызволяла сестер из Комнаты Завязанной Лыком, восторженно и молитвенно глядела на раскрывающийся солкит, летела к звездам...
   Под конец на сцену вышли все артисты и завершили представление самозабвенной, немного варварски необузданной пляской - звуки санквылтапа, тора, варгана, барабанов и флейт достигли своего накала, инструменты не жалели - терзали струны, дули в свирели, били в бубны. Майя видела, что певцы и музыканты одержимы небывалым вдохновением и экстазом, которые заставили их побороть смущение перед Киром, видела, что теперь его гости стоят прямо и гордо, ободренные собственным мастерством, другие танцуют остервенело, демонстрируя Киру одновременно и удаль свою и некий страх все-таки - священный ужас, правильнее будет сказать.
  -- Haka! Омоко! Harga! Ехорье! Ahando! Хулге! - прогремело под занавес, и, наконец, артисты поклонились в наступившей внезапно тишине. После повторили разом: - Хулге!
   Двое зрителей наградили выступивших такими оглушительными аплодисментами, что показалось, будто рукоплещет целый зал. И это не было лишь поэтическим допущением, театр и в самом деле задрожал от оваций. Майя отнесла данный эффект к продуманной акустике зала.
   Кир даже не спросил Майю, понравилось ли ей представление. Вопрос был явно излишним.
   Торопясь не упустить разбредающихся артистов, Майя протолкнулась к женщинам, чтобы поблагодарить, расспросить, кто они и откуда, выступали ли раньше, а главное, познакомиться с той одаренной девушкой. Но к досаде своей и недоумению, Майя обнаружила, что женщины чураются ее куда больше, чем мужчины - Кира. Понравившуюся ей девушку она и вовсе не нашла. Женщины делали вид, что не понимают русской речи, были замкнуты, вежливо улыбались, но избегали встретиться с ней и взглядом, кланялись и сразу поворачивались спиной. Вскоре их стайка, шурша платьями, полосками бересты и рыбьей кожи, покинула театр.
   Впрочем, и мужчины быстро последовали их примеру. Кир сообщил, что все они отказались от ночлега в "Хонге" и спешили уйти по дороге, тянущейся вдоль озера.
  -- Вероятно, они переночуют в поселке, - заключил Кир.
  -- Но скажи, что я сделала неправильно? - донимала его обиженная Майя. - Почему они пятились от меня? Что, я ненароком нарушила какие-нибудь правила, оскорбила? Я уверена, что в действительности они свободно говорят по-русски, но не удостоили меня раговором!
  -- Ах, не выдумывай, это пустяки, уверяю тебя, - пожимал плечами Кир. - Просто недоразумение, встреча разных культур... Вот в искусстве вы общались на равных, правда? Я провожу их немного, так того требует обычай...Нет, нет, ты оставайся здесь. Извини, милая...
   Майя поднялась к себе, почитала немного, выпила вина, позвонила родителям в Усть-Ключ, попыталась уснуть, но была слишком возбуждена представлением. Она решила прогуляться до озера. И искупаться, если будет настроение.
   Ночь выдалась волшебная. С черными тенями, холодными звездами, серебрянными оттенками. Лунная. Мерцали дорожки голубоватого призрачного песка. Странные композиции, расставленые всюду в "Хонге" - нагромождения камней, их выветрившиеся причудливые формы, коряги и бороды лишайников - выглядели особенно диковинно под луной.
   Но Майя не одна тут. Сначала услышала, а потом и увидела она, как по склону к озеру спешно движется человеческая тонкая фигурка... Майя привыкла, что в "Хонге" живут постоянно только она и Кир, поэтому и не испугалась даже, а изумилась и возмутилась вторжением чужака. Сперва она хотела бежать в дом и поднять тревогу, но передумала, когда углядела, что чужак этот, который бежит мимо нее - девушка! Та самая, с двумя косами, молоденькая и бойкая. Значит, она не ушла с товарищами?
   Майя бросилась за ней в погоню. Девушка припустила по склону пуще прежнего, но споткнулась о сосновый корень. Упала, вкрикнув от боли. Майя догнала ее. Девушка поднялась и прижалась к дереву, задыхаясь, озираясь затравленно, но почему-то и улыбалась блуждающе, словно в неге и дурмане. Только сейчас Майя рассмотрела ее внимательно, тоже задыхаясь после бега.
   Девушка была уже не в плотном и закрытом национальном костюме, а в легком коротком платье, намеренно тесно (подозревала Майя) облегавшем ее тело - крохотная пуговка у ворота была расстегнута и грудь девушки оказалась выставленной напоказ не менее откровенно, чем у версальских дам, разве только не напудрена, а наоборот - взмокла от пота. Ключицы ходят ходуном, растрепанные косы липнут к разгоряченной, влажно блестящей коже, ноги держит неловко (ушиблась?), стараясь не сводить их вместе, точно ей это неприятно.
  -- Ты...откуда здесь? - выговорила, наконец, Майя. - Разве не ушла...со своими?
   Она боялась бросить ей то, в чем действительно ее обвиняла и спрашивала сейчас о том, что интересовало ее меньше всего.
  -- Отвечай, ты спала с ним, да?! - закричала Майя неожиданно для самой себя. - Не прикидывайся, что не понимаешь! Ты спала с Киром, да?!
   Девушка залопотала на незнакомом языке, но не оставляла в высшей степени оскорбительной блуждающей, счастливой улыбки, а Майя вполне отчетливо различала на внутренней стороне левого бедра негодяйки ужасающие молочные будто подтеки. Как если бы мед смешали с молоком. Эти следы буквально загипнотизировали Майю - девушке удалось ускользнуть. Потрясенная, разгневанная, подавленная Майя не стала ее преследовать, отправилась восвояси в свои апартаменты. Ночью приходил Кир, стучал к ней, звал, но она не открывала и не откликалась. Поплакала немного, спала тяжело и беспокойно.
   Утром намеренно встала совсем рано и на велосипеде, найденном у ворот, покатила в поселок. Она вовсе не бежала из "Хонги", хотя была у нее и такая идея, а лишь намеревалась найти снова ту девушку и вытрясти из чертовки правду.
   Дорога вилась вдоль берега озера. Пространство Холой было погружено в зыбкий туман, и свежесть заливала пустую дорогу волнами, в зависимости от того, приближалась ли дорога к озеру или удалялась от него. Лес придвинулся совсем близко к берегу, чаще попадались на сером песке камни, ледниковые валуны торчали из воды, под шинами велосипеда трещали маленькие ракушки. Небо сияло тишиной и чистотой, желто-розовой и звенящей прозрачностью, где парили чайки, они кричали изредка и ложились на крыло.
   Майя скоро добралась до поселка. Показались дома, причалы, лодки, сети, расставленные для просушки. Несмотря на ранний час на причале у трактира (где находился и отель) сидели парни и девушки из числа поселковой молодежи.
   Прибытие Майи, несомненно, произвело на них впечатление. Они зашевелились, стали шептаться, и Майя уловила некоторые фразы: "Это она...", "Она!", "Из "Хонги"...", "Живет с ним...". Кто-то из парней заключил одобрительно: "Красивая!", и сразу раздался не то смешок, не то пренебрежительное фырканье. Майя была уверена, что его издала смазливая блондинка прям-таки сахарной наружности, с угольно-черными бровями, губками капризно вывернутыми, с прической каре, в джинсовой куртке. Эта блондинка уставилась на Майю особенно нагло и откровенно.
   Пристроив у стены велосипед, Майя вошла в трактир, вызвала хозяина и расспросила его о постояльцах. Тот, между прочим, ничуть не удивился ее визиту и расспросам, охотно подтвердил, что да, ночью проходила через поселок целая толпа, перебудив всех заклинаниями, произносимыми вразнобой и шепотом, но все же десятками и десятками голосов, отчего и возник тревожащий шум. Люди эти остановились у трактира только на полчаса, закупили кой-чего из провизии, но от ночлега в поселке отказались и вообще, по мнению трактирщика, очень торопились убраться подальше из здешних мест.
   Больше тут, пожалуй, делать было нечего. Да и общество, собравшееся у причала, нервировало Майю. Нахальная блондинка зашла в трактир немедленно за Майей и пока длился разговор с трактрищиком, крутилась рядом, притворяясь, что выбирает пиво в холодильнике. Затем она выскочила обратно (Майя тогда уже взибралась на велосипед, подкручивая педаль) и конечно передала содержание беседы друзьям, отчетливо донеслись некоторые слова: "Ну и что?.. Он меня любит, я точно знаю!"
   Возвращаясь в "Хонгу", Майя думала: "И как я раньше не сообразила! Он ведь для всех этих окрестных девок и впрямь сродни барину, даже богу - по обаянию своему, приемам и хватке! Кир спит с ними, конечно! Эта блондинка не врет... И с той чернявой певичкой, хантыйкой или кто она там еще... тоже! А я? Любит ли он меня? Но почему так поступает? Или я ошибаюсь? Но были же у него и раньше женщины... Я ничего по сути не знаю о нем, возможно он был здесь и раньше, есть у него вероятно приятельницы, любовницы. Разве это невозможно? Я должна это выяснить, но быть осторожной, я не унижусь до скандала! И с какой стати?.."
   Она столкнулась с Киром почти тотчас по приезду, хотя и предпочла бы выждать, она не успела приготовиться, успокоиться, сосредоточиться и ответила на приветствие резко:
  -- Как дела? - спросил Кир.
  -- Я в норме! - отрезала Майя.
   Он озадаченно глянул на нее, промолчал.
   Они встретились на мостке через мелкий ручей в сосновом бору. На Кире были шорты и летняя, простая, выцветшая рубаха, небрежно застегнутая. Сухие и летучие семена берез осыпали его плечи и грудь - недавно он, вероятно, гулял по березовой роще.
   Внезапно Майе почудилось что-то беспремерно плотское, телесное, похотливое и отвратительное в этой его выцветшей рубахе, шортах, волосатой груди, семенах берез и загаре, темнившим лицо Кира под взлахмоченной, давно уже требовавшей ножниц бесформенной прической. На какой-то миг Майя совершенно живо ощутила его физическое желание, устремленное к ней яростной, вопрошающей и даже мрачной энергией, пусть и изображал он недоумение, задумчивость, кротость, и не шелохнулся.
   Но едва она отошла, во взгляде Кира обозначилось удовлетворение - он чрезвычайно был доволен именно тем, что девушке явилась сейчас его телесность, материальность.
   Чтобы собраться с мыслями, Майя решила прогуляться. Попутно, не исключено, ей удастся найти кого-либо из девиц Кира. Она не представляла ясно, что ей делать. Отчего-то лишь в одном была убеждена - ей не следует поддаваться чувству обиды и бежать из "Хонги". Но и Кир не добьется от нее простой сцены. Посмотрим, кто окажется сильнее.
   Ступать кое-где приходилось опять по дощатым низким мостикам - местность здесь была не такая ровная, как у Уйлагыл. По территории пролегали возвышенности и низины, живописные овраги и расщелины, неглубокие русла быстрых ручьев, журчавших над дном серого озерного песка, под темными уже досками с застрявшими в щелях сосновыми шишками. В некоторых, образованных ручьями, запрудах любили кормиться и купаться лебеди. Майя понаблюдала за ними. Лебеди были белы, солнце клало в воду тепло золото, бежали вниз к озеру листочки, сосны тихо горели свечами меда и смолы.
  -- Эй, гуси-лебеди! - крикнула птицам Майя, соорудила из завалявшейся в кармане бумажки кораблик, бросила его в воду и побежала за ним по течению, исследуя его извивы в лесу. Ее бег бывал так стремителен, а повороты так внезапны, что она вспугнула других лебедей в следующей заводи - птицы с шумом поднимались в воздух, и Майя закрывала голову руками, опасаясь, что лебеди и вправду могут похитить ее.
   В "Хонге" камни, оставленные ледником, встречались не только у озера, но и в лесу. Где муравьи строили свои жилища из мелкого, почти мучного серого пресноводного песка, а папоротник достигал невероятных размеров. Земля была усеняна толстым слоем желтых опавших иголок, корни оплетали камни и цеплялись друг за друга, особенно много в сосновом лесу росло можжевельника и плауна - допотопных растений приземистого вида. Красная, точно потрескавшаяся от жары, кора сосен была тронута седым, крапчато-пятнистым лишайником, а сквозь ветви лились щедрые лучи солнца, прочерчивая в иных темнистых местах дымку озерного аромата и запаха мокрых трав. Чуть дальше в березовой роще не смолкал звон листвы, и шевелились тени на траве и в кронах, изумруд там сиял золотой сердцевиной. Пахло нагретым соком зелени, стеблями, листвой, сеном и жаром. Глухие и сырые ельники, богатые черникой и кислицой, давали отдохнуть от солнца, туда стекался холодок озера, а ночами оттуда же расползался по "Хонге". В глубине ельника лежал огромный валун, до которого Майя не добралась. И зря. Она увидела бы кое-что интересное на его поверхности.
   Зато она увидела нечто другое. В первый момент даже не поверила своим глазам. Это было даже слишком хорошо... "Ну и наглость!" - подумала Майя. Стоило только уехать из поселка, а она тут как тут - та самая смазливая блондинка. Неужели она полагала, что Майя непременно поссорится с Киром и уедет из "Хонги"?
  -- Тебя-то я не упущу! - прошептала Майя и бросилась наперерез блондинке, которая скорым шагом удалялась по дорожке, ведущей к озеру. Вероятно, там она оставила лодку.
   Солнце ударило Майе в лицо лишь на секунду. Но этого было достаточно, чтобы блондинка вдруг обернулась кустарником. Довольно высоким, с человеческий рост, и очертаниями издали и отчасти действительно напоминавшими девушку.
  -- Господи, я схожу с ума, - пробормотала Майя. Ее на самом деле слегка подташнивало. Уж не перегрелась ли она? Неужели возвращается к ней тот солнечный морок с ужасными галлюцинациями, вроде тех, что свалили ее однажды в поездке с Киром?
   Она поднялась к себе и приняла контрастный душ. Этого ей показалось мало, и она решила выкупаться еще и в озере. На пляже "Хонги" парил студеный дух жаркого, прозрачного и чистого ледникового озера. Темные валуны лежали вдоль пляжа и в воде поодаль как китовые туши, но покрыты были не ракушками-мидиями, а мхом. То здесь, то там виднелись ходульные деревья с обнаженными, причудливо изогнутыми корнями, из-под которых выдуло песок. Берег также украшали изящные античные статуи - некоторые из них возвышались над водой в трех-четырех метрах от пляжа, установленные в лагунах и заливчиках моренно-ледникового Холой. Многие статуи испускали тихие каскады и фонтанные брызги.
   Кир уже был здесь. Загорал, читая пропеченную солнцем книгу и делая в ней пометки. Он приподнялся со своего лежака, когда появилась Майя, но она не удостоила его ни одним словом и сразу же отправилась плавать. Удивительное тут было дно - ногами Майя нащупала не только песок, но и ступала иногда на фрагменты мозаичного покрытия, составленного из разноцветной смальты и кусочков перламутровых раковин. Сквозь толщу воды трудно было разглядеть, что там изображено - то ли античные боги, то ли просто геометрические и растительные узоры. Это напомнило Майе ее имя, выложенное под ключом в Дальних Соснах. Может быть, ее дом и "Хонга" зеркально противоположны и взаимно притягаемы?
   Потом устроилась загорать хоть и не рядом с Киром, но так, чтобы легко его услышать, если он что-нибудь скажет. От озера веяло неповторимым запахом прогреваемой жаром ледяной глубины, после купания кожу стягивало, вода испарялась ощутимо, загар накалял холодящие заводи у ключиц и в пупке - умиротворенная Майя вздыхала, размазывала водные дорожки по телу.
   И Кир, конечно, заговорил. Но сказал он что-то странное.
  -- Знаешь, со мной однажды случился забавный эпизод, - произнес он, закидывая книгу за голову. - В вагон метро зашел мальчик со своим отцом, но в толчее они потеряли друг друга. Мальчик толкался в спины, нашаривал руку отца, принял меня за него, вцепился - не оторвешь! Он был слишком маленького роста, чтобы взглянуть наверх, взрослые, наверное, представлялись ему какими-то бесконечно высокими деревьями. Почти всю дорогу мальчик держался за мою руку совершенно успокоенный. Лишь подъезжая к нужной станции, настоящий отец обеспокоился и позвал сына. Народу к тому времени стало куда меньше, и мальчишка увидел, что ошибся. Он так напугался! Однако же до поры был спокоен рядом со мной...
   Кир помолчал и продолжал, усмехаясь:
  -- Я почему вспомнил об этом? Дело в том, что очень похожий случай приключился со мной только что в "Хонге"... Но теперь девушка из поселка искала у меня защиты, девушка по имени Олеся - дерзкая, наивная, и, пожалуй, глуповатая, но подкупающая своей бесшабашностью, верой, что может очаровать всякого. В поселке они, кажется, невесть что обо мне вообразили... Смешно! Сегодня Олеся со своим приятелем, очевидно, более остальных в нее влюбленным, прокрались сюда в "Хонгу", проникли в главный комплекс и, как я и предполагал, заплутали в моем лабиринте. Я наблюдал за ними какое-то время, а потом присел выпить в одной из комнат, думал о тебе, Майя, да-да, можешь мне поверить!.. В комнате из-за спущенных жалюзей был полумрак. Тут вбегает Олеся, бросается ко мне, хватает, шепчет, что очень испугалась, тормошит и просит убираться отсюда поскорее! Вскоре я догадался, что в полумраке она приняла меня за приятеля, которого, наверное, потеряла, когда блуждала по зданию. Олеся чего-то действительно напугалась и обрадовалась, встретив, как ей почудилось, друга... После, разумеется, все выяснилось, мы посмеялись, хотя она - вероятно, от смущения - так и не объяснила, что же именно ее напугало. Я разыскал ее приятеля и проводил их до дороги на поселок. Забавная история получилась, смешное совпадение!
   Майя хмыкнула и отвернулась к озеру. Она мало что смешного находила в этом совпадении. Что это? Неуклюжая попытка оправдаться, дразнилка, издевка? Но могло быть и правдой в определенной мере - наверняка тогда Олеся лишь притворялась, что обозналась, эта девка точно знала, на кого бросалась! Или же Кир все придумал, узнав, что Майя заметила Олесю, и решил таким образом пресечь возможные разоблачения? Нет, Майя не доставит ему подобного удовольствия! Вообще ничего не ответит. Ей вполне достаточно этого солнца, пляжа, озера, купания.
   Вернувшись из очередного заплыва, она обнаружила, что Кир исчез. Вдруг чуть не расплакалась, но сдержалась. Ей помогла музыка, непонятно как заполнившая "Хонгу". Еще в душе Майя услышала льющуюся где-то рядом нежную таинственную мелодию, но она решила, что до нее просто доносятся звуки не выключенного в соседнем номере радио.
   Но радио было здесь не при чем.
   Музыка, заполнившая "Хонгу", просочилась сквозь ветви тихим летним дождем. Она выманила Майю снова наружу, она настигала ее, то нарастая приливом, то выскакивая из-за угла. Вела ее, завораживала, отпугивала иногда. Заставляла вздрагивать или прослезиться, грустить или смеяться, мечтать и танцевать. Не всегда то были мелодии, случалось, что и просто некая вибрация в воздухе, тягучая напряженность струны, гул воды или шепот многих голосов.
   У извива дорожек, обозначенного на схеме как лунт хоссуп (утиное крыло), Майя закружилась вдруг в таком самозабвенном танце, что он утомил ее сверх меры и даже ужаснул. Она вспомнила, что еще в Средневековье бесконечные танцы под призрачную музыку считались бесовским наваждением, которое могло привести к безумию или смерти.
   Ее успокоила ласковая песня без слов, напетая сквозь ветви берез неземным женским голосом. Голос показался Майе очень знакомым, но сон сморил ее раньше, чем она успела узнать его. Опустившись на ближайшую скамью, Майя задремала. И проспала до позднего вечера. Уже совсем стемнело. Разбудила Майю темнота и новые звуки, ей сопутствующие. Это была накрапывающая каплями мелодия. И в отличие от прежних, разлитых по всему пространству "Хонги", ночная музыка доносилась из какой-то определенной точки.
   Сначала Майя решила, что она доносится из театра. Но там никого не было. По крайней мере, на сцене. Музыка парила под куполом, грифоны в благоговении перед ней клонили грозные клювы, нимфы и фавны подыгрывали на свирелях и лирах. Но ни одного музыканта. Майя, правда, не заметила и одного зрителя - Кир сидел далеко от сцены. Прикрыв глаза, он кутался в полумрак зала, и на губах его проступала устремленная внутрь себя улыбка. Илья Калашников и Саша Векслер, посещавшие курс истории искусств, немедленно признали бы архаическую улыбку, явленную также и в ликах сфинкса Гизы, греческих куросов и этрусских богов.
   Следуя за музыкой ночи, Майя пришла в огромный крытый бассейн. Освещение тут было погашено - вполне достаточно подсвеченных экранов с видами райских островов Тихого океана и Карибского моря, бликов на воде и ослепительно ледяной луны за окном, занимавшей полностью одну из стен. Лес подступал вплотную к стене и скребся о стекло.
   Еще только приближаясь к чаше бассейна, Майя заметила на ковровой дорожке отпечатки босых и мокрых ног. Но в зале никого не было. Только волновалась слегка вода, на поверхности которой качалось пятно ряски, несколько листьев кувшинки и белый ее цветок. Непонятно, откуда же они взялись тут? Даже едва приметный плеск отзывался под сводами отчетливо и гулко.
   Майя обошла всю залу, стараясь не подскользнуться на мокром кафеле, так как попадались в изрядном количестве не только влажные следы босых ног, но и целые лужи. К типичным запахам бассейна примешивался и сразу различимый, специфический дух пресной воды, тронутый цветением - он, конечно, шел от растений, постепенно собравшихся в углу бассейна. Майя осмотрела сквозь толщу воды дно, но нигде не увидела затаившегося ныряльщика. Впрочем, под вышкой особенно глубоко и дно там плохо просматривается. Внизу показалось перемещение, ленивое и смутное, наносного песка. "Надо будет почистить" - думает Майя, а сама косится на отпечатки девичьих (чьих же еще!) ног, а потом внимательно изучает экраны - не укрылась ли на Тувалу или Арубе очередная гостья? Или не обнаружится ли на каком-нибудь острове среди пальм таежное капище и выходящий из океана Человек В Берестяной Маске? Это вполне в стиле "Хонги".
   Где-то на кромке кораллового рифа Майя видит расплывчатую фигуру - то ли лодка, то ли человек, а может и гребень волны. Расстояние слишком велико. Когда, наконец, устав и сдавшись, Майя уходит, фигурка оживает и подбегает к самому краю экрана, увеличиваясь в размерах. Сейчас видно, что это Полина Приймак. С раздражением она смотрит на растения в бассейне, словно досадует на чью-то оплошность, ищет глазами виновника и, как и Майя, не находит. Полина вылезает из экрана, непринужденно идет по стене, пробирается в открытую створку прозрачной стены, прыгает вниз и исчезает в лесу. Ее обнаженное тело тает во мраке.
   Она благоразумно выбирала путь, чтобы не пересекаться с тремя эвенкийками, которые непременно привлекли бы внимание Майи. "Их уже трое!" - подумала возмущенная Майя, останавливаясь в дверях бассейна. С мелодичным, счастливо-смущенным смехом, толкаясь и перешептываясь, они бежали через лес. С таким, проклятье, смехом, с каким могли возиться в постели Кира... По глупости своей Майя снова решила их преследовать.
   Они завлекли ее в чащобу - кажется, в ту самую сторону, где находилась восточная ротонда с золотыми рыбками. Но вместо этого сказочного и уютного уголка Майя выскочила к зловещему капищу - она увидела идолов-хури, закутанных в тряпье, землянку, покрытую ломтями мха (уж не манькол ли это, где прятались сибирские женщины?), низкий бревенчатый тын, шалаш-бангусь и, что страшнее всего, едва не ткнулась носом в чью-то кожу, растянутую на раме. Майя была уверена отчего-то, что кожа эта ... человечья, хотя и не могла объяснить истоки своей уверенности.
   Страшная косматая старуха вылезла из землянки - вся в шкурах, подвесках, погремушках. Должно быть, шаманка. Заметив Майю, поклонилась ей до земли и принялась что-то хлопотливо говорить, протягивая к Майе жилистые, когтистые руки. На силу Майя вырвалась из лап шаманки, оторвалась от жуткого видения содранной и повешенной кожи.
   "Нет, она еще преследует меня!" - в отчаяньи подумала Майя, на бегу оглядываясь через плечо, рискуя расшибить лоб о дерево. Какая-то тень скачет по ветвям чуть сбоку, не отставая от нее.
   Шаманка? Нет, птица!
   Белая, пушистая, тихая - она летит наискосок, пересекает тропинку, снова летит, ее крылья почти качаются волос Майи и вздымают их дыбом.
  -- Ух-ха, ха-их-эх, ха-ха! - вдруг раздается нечеловеческий, пронзительный и торжествующий смех птицы.
   Она садится в крону старого кедра. Ветви скрадывают ее очертания. Просто ворочается там кто-то большой, шумит, царапает кору, она осыпается. Существо громко встряхивает крылья, поворачивается и устремляет горящий взгляд на девушку.
   Вот когда Майя поняла, что возможно бежать, отталкиваясь лишь носками от самых верхушек трав. Она летит к освещенному зданию, пытаясь избавиться от птицы и музыки, которая приобрела дикое и странное звучание. На деревьях Майе чудятся необыкновенные существа - там, где их нет, и там, где они есть на самом деле.
   С лету она падает в объятия Кира Торева, который выходит из леса. Падает с облегчением. И с наслаждением, простив и поняв даже эвенкийку с Олесей, обнимает его за шею. Они целуются так долго, что Майя успевает погрузиться в смешанный запах Кира. Запах теплого, какого-то звериного пуха - от волос, молочной сыворотки и меда - от уст, загара - от тела, праздничной хвои и листьев можжевельника - от одежды. Погрузиться и выплыть обратно к свежему ночному воздуху, чтобы сначала робко, а затем жадно возмечтать о дальнейшем.
   Кир же более остального был захвачен и поражен телесностью Майи, существующей сразу и везде, на всем протяжении ее естества под его руками - стремясь снова и снова удостовериться в этом, он невольно и правильно начал стягивать с нее одежду.
   Это была последняя, недоступная прежде Майе поэзия, слитая с иной - осознанной внезапно и ярко любовью, томлением, страстью, тоской и стремлением к другому человеку.
   Ложе на холодной и жесткой земле по повелению Кира стало мягким и нежным. Колючая трава обернулась атласом и шелком. Чудовища стыдливо обступили влюбленных, мрак деревьев сомкнулся сводами новых палат, музыка заиграла свадебный гимн. Осмелевшая, безумная и бесстыдная Майя смеялась над лесом, который ради нее расцвел, оставив ужас.
   Правда, был момент, когда она опять почувствовала беспокойство, но тут уж просто покрепче обхватила древесный ствол рядом, уткнулась пылающим лицом во влажный мох, который смочил ее искусанные губы, и снова отдалась Киру.
  -- Скажи мне, скажи, - обратилась она к своему возлюбленному следующим утром. Они лежали на постели Майи, все еще разгоряченные. Утренний ветерок теребил белые занавеси, что ласкали их обнаженные тела. Птичьи трели пронизывали спальню от окна до окна. Когда Майя проснулась, она увидела, что Кир спит поперек кровати, обхватив лодыжку Майи - крепко, словно боялся, что девушка исчезнет, рассеется, как сон.
  -- Скажи, - повторила Майя, - ведь мы действительно одни в "Хонге"?
  -- Мы одно, - улыбнулся Кир, подбираясь к Майе и целуя ее. - Мы одно.
  -- Тут творятся вещи очень странные, невероятные - молвила задумчиво Майя.
  -- Конечно, невероятные! Я в твоей постели, например!
  -- Я не о том! - позволила Майя себе разгневаться и призвать Кира к серьезности, вниманию.
   Она так устала сейчас - блаженной усталостью, что не желала игры и шутливой перебранки, была так счастлива, что хотела непременно изгнать из "Хонги" всех призраков и все чудности, успокоиться и не бояться уже больше, выходы из лабиринта сделать парадными и различимыми издалека, превратить таинственное это место в свое полноправное владение, благо теперь она имела на то полное право.
   Майя рассказала Киру о тех непонятных явлениях, с которыми ей пришлось столкнуться. Она всерьез подозревала, что многие из фантасмогрий устроены тут самим Киром, но он не хочет в этом признаваться по какой-то причине, даже сердится при намеках.
   Вот и сейчас, едва она заикнулась о своей догадке, Кир заметно напрягается, но устраивается на постели удобнее и объясняет Майе:
  -- А чем же плохи страхости? Ничем! Они необходимы. В них есть даже настоящая поэтика - то, что позволяет человеку в полной мере ощутить, что он живет. В повседневности жизнь теряет оттенки и затаенные пространства, а страх их выявляет.
  -- Не согласна! Мир без страхов вовсе не скуден и не скучен. Например, в детстве все приятно и светло, а краски такие яркие! И многие, если не все, мечтают вернуться в этот мир детства!
  -- Ошибаешься, моя милая Майя. Дети как раз любят выдумывать страшное, тешить и раздражать свои чувства кошмарами. И это неудивительно, потому что дети настоящие творцы. Тот, кто творит, не может без фантазии, а фантазия неизменно порождает, наряду с прекрасным, также и чудовищ. Страх - одно из вернейших способов затронуть душу человеческую! Те, кто стремится вытравить страх, и есть подлинные порождения мрака, химеры и тифоны! Они стремятся отобрать у человека радость жизни, контролировать его полностью!
   Кир так разволновался, произнося свою речь, что встал и начал ходить по комнате. "Радость жизни!" - подумала с озорной улыбкой Майя, глядя на него. И вид обнаженного Кира прогнал страхи лучше его слов.
  -- Они видят не орнамент, а лишь узор! - говорил между тем Кир. - И пасть чудовища, которого они боятся, часто лишь обманные пути, зеркала! Воистину мудр тот, кто понимает это, и продолжает идти, превозмогая страхи. Тут ведь заковыка не в отваге именно, а в мудрости...умении общаться и со сверхъестественным, не теряя головы и не уродуя сердца. История, рассказанная на ночь - что может быть более многообещающим? Это не столько кошмары, Майя, сколько новые краски и линии. Дрожь, волнение, в горле комок, потрясение - это переход в иное пространство... Я сам его люблю и готов другим предоставить... Будто игра по затаеным струнам! Лафертовская Маковница, Призрак оперы, Белая Дама, Окаянная Джанет, Вий, Банник, Песочный человек - все это заклинания, элементы внеземного уюта, приближение к тайне, поднимающей нас над обыденным. Когда встречаешься с Белой Дамой, не будешь думать о тарелке щей или счете за электричество...
  -- Знаешь, - усмехнулась Майя, - есть люди, которые так могут подумать.
  -- Тем хуже для них! Есть способы наказать подобные слабоумие и малодушие!
   Он хотел сказать что-то еще, но сдержался, сел на кровать и спросил ласково:
  -- Рассказать тебе сказку на ночь, Майя? Твоя утренняя сказка мне понравилась.
  -- Нет уж! - помотала она головой. - Уволь! Потом! Когда-нибудь... Но ты все-таки не сказал мне - что это было за капище? Там в лесу?
  -- Обычное капище, ялпын-ма по-мансийски, - пожал плечами Кир. - А кожа... Конечно, она была не человеческая, а оленья, наверное. Просто луна на тебя так странно подействовала и твои ночные прогулки...
   Майя ему верила и не верила. Интонации Кира не хватало необходимой доли убежденности, и Майя полагала, что эта доля им была исключена намеренно. Хотел ли он, чтобы "Хонга" продолжала оставаться для Майи территорией невероятных событий и тайн? Это вполне согласовалось с только что произнесенными им словами, когда он восхищался страшными историями. В конце концов, все это могло быть некоей репетицией. Ведь были те же гости Кира из тайги великолепными певцами и танцорами! Не исключено, что готовится развлекательная программа для будущих гостей "Хонги", а Майя оказалась первой зрительницей, да еще ненароком во время своих ночных прогулок заглянула за кулисы. Иначе разве был бы Кир так спокоен, грози его возлюбленной настоящая опасность?
   Он, кажется, давно позабыл о шаманке и чьей-то сорванной коже - поглощен был всецело тем, что любовно поглаживал и целовал руки Майи.
  -- Сколько у тебя тут царапинок и ссадин! - заметил он.
   Она тотчас смутилась и спрятала руки.
  -- Это от троянок и скальпелей, инструментов для работы с камнем, - оправдывалась Майя. - Я ведь увлекаюсь скульптурой, разве я тебе не говорила? Нет! Говорить "увлекаюсь" плохо! Или я действительно просто увлекаюсь? Такая неумеха, глянь...И терпения надо бы побольше. Камень мне не дается, ничего не получается, хотя в лепке я достигла кое-каких успехов.
  -- А почему ты мне до сих пор не показывала свои работы?
  -- Потом, потом!.. - взволнованно отмахнулась Майя. Ей, видимо, важно сейчас было высказать, что давно лежало на сердце: - Понимаешь, Кир, для меня это нечто большее, чем какое-то увлечение! Родители смотрят на мои порезы и ссадины вопросительно - их волнует, туда ли я иду? Не плутаю ли? Им кажется, что впереди прямая дорога - окончание университета, хорошая работа, замужество, дети... Но меня не привлекает прямая дорога, я сворачиваю в лес...Там и я начинаю нервничать, тревожиться, спрашиваю себя: "А ты не обманщица? Хватит ли у тебя мужества продолжать?" Когда у меня что-то получается, вопросы исчезают, я ощущаю внутри неимоверные силы, я самое могущественное существо во Вселенной! Но чаще я терплю поражения, слабею, слабею! Я снова маленькая девочка, которая заблудилась в лесу...
   Кир молча и серьезно слушал, прижавшись к бессильно лежащей ладони девушки, глядя на нее снизу вверх.
  -- Даже знакомство наше с тобой имеет самое прямое отношение к моей мечте - образно выражаясь, к моему пути через лес - улыбнулась Майя.
  -- Как же это? - удивился Кир. - Расскажи!
  -- Я расскажу, но чуть позднее, ладно?.. - Майя вздохнула и продолжала: - Иной раз я месяцами не прикасаюсь к резцам, стекам и петлям. Они мне кажутся хирургическими инструментами, окровавленными инструментами врача, загубившего чью-то жизнь, а куски глины и камня - окоченевшими эмбрионами... А это недалеко от истины. Поэтому я очень хорошо понимаю каббалистов и исламских теологов, которые запрещают изображать живые существа, иначе в Судный день они явятся к тебе и потребуют дать им души, а кроме Бога кому это по силам?
  -- Человеку, - ответил Кир. - Когда он любит.
   Он сказал коротко, но затем всеми доступными способами укреплял в ней эту веру. Не только теми, когда наслаждение заставляло скручиваться и выгибаться ее тело, кричать, стонать, плакать, не только теми, которые заставляли ее краснеть впоследствии, когда она вспоминала о них.
   Были и иные уверения.
   Тогда Майю пленяло и пьянило сочетание жарких дней, теплых вечеров, страстных ночей, озерного дыхания, чистой воды и неба, студеного духа, зеленого мха, который нежен своими венчиками, запаха собственного пота и жара от валунов, травы и листвы, седых и красных сосен, цветов-медоносов и всепроникающей музыки. Все вместе наделило ее смутным ощущением роста таинственных сил в себе, скрытого до поры могущества, ей порою не терпелось опробовать вновь обретенную уверенность хотя бы на куске глины, но Майя откладывала попытку с легкостью самодовольной и высокомерной даже, такой приятной - могла это позволить, так как теперь - верила она - уже ничто не ускользнет от нее, лишь прибавляются новые и новые идеи, краски и образы.
   Дни сменялись днями, жаркая погода - пасмурной, дождливой. Небо и озеро Холой старательно копировали окраску друг друга, творя зеркальные пейзажи - темно-синие, ледяные, бутылочно-зеленые, кофейные - с молоком и без, фиолетовые с алыми разводами. Температура, однако, не падала значительно, хотя тучи и закрывали небо, волновалось сдержанно и хмурилось озеро, поднималась мелкая волна, закрывал по утрам берега Холой туман. Но Майя любовалась и такой "Хонгой" - сокрытой от солнца, помрачневшей, потемневшей, с блестящими камнями и рыхлым песком, шуршащих на листьях и иглах каплями, светильниками, раньше обычно загоравшимися желтым и холодно белым во влажном воздухе, мокрыми досками мостиков и понтонов, острыми запахами.
   К счастью, дождливая погода быстро сменялась погожей - иногда всего за час, не более. Однажды Кир и Майя отправилась вечером на ставшее уже традиционным ночное купание. Еще днем небо хмурилось, а сейчас лишь лужи на пляже напоминали о ливне. В быстро густевших сумерках казалось, что берег полон обнаженных мужчин и женщин. Только по приближении становилось ясно, что эти цитрусово-желтые, кислородно-голубые, жемчужно-розовые от направленного света фигуры - статуи, образующие музыкальные фонтаны. Это было очень красиво. Подсвечивались не только статуи, но и ходульные деревья.
   На обратном пути Майю переполняли впечатления. Дорожки светились в темноте, так как песок и камни были тут обработаны тем же флюоресцентным составом, что применялся в Усть-Ключе. Они извивались в загадочную схему, кроссворд, повторяя диковинные рисунки сибирского орнамента, роились пчелиными сотами, плелись арабской вязью, превращались в крону дерева. А вокруг вставали реальные деревья, доносился сквозь них плеск озера, постукивание бортов лодок на пристани, раздавалось изредка уханье совы и прочие ночные звуки, песни сверчков, загадочное шуршание в отдаленном кустарнике.
  -- Я хочу сделать себе татуировку - неожиданно сообщила Майя. - Сама составила рисунок. Из двух орнаментов - хум суп ("половинка человека) и колонгпак (кедровая шишка). Так, ничего особенного, но и этот рисунок было интересно составлять. Пусть станет моим знаком больших и близких перемен!
   К изумлению Майи, ее идея вызвала у Кира неслыханное раздражение.
  -- Хороша придумка! - проворчал он. - И подкупает своей легкостью и незамысловатостью - тебе дана форма и без лишних затруднений ты можешь считать, что преуспел в чем-то, тогда как всего лишь коверкаешь безупречную форму собственного тела, не задумываясь о том, чтобы изменить то, что перемене поддается с большим трудом! И главное, перемена напоказ, ее заметит любой. Вот что получается, когда путают назначение формы "сурат" и сути "мана", я тебе говорил! С этим надо обращаться исключительно осторожно, если держишь путь далеко-далеко... Научись понимать их различие, сочетание, тогда откроешь значение "алам-аль-хайал", силу мира воображения... Еще персидские мистики знали, что овладев сим знанием можно проникнуть на грань плоскостных миниатюр, к примеру. Это же не шутки!..
   Майя не все поняла, но сильно обиделась. Кир попытался примириться, но тщетно. Будто почуяв размолвку, вернулись на следующий день хмурые тучи, закрыв солнце. Майя решила провести утро в библиотеке "Хонги". Где-то на близкой кухне возился Кир, позвякивая бутылками. Поставил запись Равеля - это были Valses Nobles et Sentimentales: Modere-tres franc/Assez lent. Взяв книгу, Майя попробовала почитать, но безуспешно. "Кажется, и Полина говорила, что Равель стимулирует творческий импульс" - рассеянно думает Майя, глядя в окно, где тучи вплотную приблизились к верхушкам деревьев.
   Вошел Кир, принес два бокала.
  -- Это глинтвейн, - объяснил он Майе в ответ на недоумевающий ее взгляд. - Я добавил туда, помимо корицы, немного лимона и гвоздики, тебе понравится.
   Как ни в чем не бывало, он достал Библию, раскрыл и принялся читать вслух отрывок из 19-ой главы Деяний Святых Апостолов. Прочитал так, словно то была притча, а не исторический эпизод.
   "В то время произошел немалый мятеж против пути Господня; Ибо некто серебряник именем Димитрий, делавший серебряные храмы Артемиды и доставлявший художникам немалую прибыль, Собрав их и других подобных ремесленников, сказал: друзья! вы знаете, что от этого ремесла зависит благосостояние наше; Между тем вы видите и слышите, что не только в Ефесе, но почти во всей Асии этот Павел своими убеждениями совратил немалое число людей, говоря, что делаемое руками человеческими не суть боги: А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в презрение, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и испровергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная. Выслушавши это, они исполнились ярости и стали кричать, говоря: велика Артемида Ефесская! И весь город наполнился смятением; схвативши Македонян Гаия и Аристарха, спутников Павловых, они единодушно устремились на зрелище... Блюститель же порядка, утишив народ, сказал: мужи Ефесские! какой человек не знает, что город Ефес есть служитель великой богини Артемиды и Диопета? Если же в этом нет спора, то надобно вам быть спокойными и не поступать опрометчиво; А вы привели этих мужей, которые ни храма Артемиды не обокрали, ни богини вашей не хулили... А если вы ищите чего-нибудь другого, то это будет решено в законном собрании; Ибо мы находимся в опасности - за произошедшее ныне быть обвиненными в возмущении, так как нет никакой причины, которою мы могли бы оправдать такое сборище".
  -- Это что, продолжение нашего спора? - нахмурилась Майя. - Я всегда считала, что история бунта эфесских ремесленников доказывает лишь тот вред, что понесло искусство в эпоху распространения христианства. Ремесленники имели полное право возмущаться! С твоим-то широким взглядом на вещи, Кир, ты должен уметь читать между строк, увидеть иной, неканонический смысл этой истории!
   Кир покачал головой.
  -- Нет, Майя, нет. Поверишь ли, но даже сама Артемида Эфесская помогла бы апостолу Павлу подавить бунт! Чертовы ремесленники к тому времени высосали все молоко из грудей богини!
  -- Господи, Кир, о чем ты говоришь?! - воскликнула Майя, ударяя корешком читаемого романа о колено.
   Кир улыбнулся и подсел к ней на диван.
  -- Прости, всему виной моя вспыльчивость: уже многие пеняли мне на это.
   Майя глядит на него настороженно, испытующе. С каждым днем она открывала в Кире что-то новое, но он продолжал оставаться для нее загадкой. Добавляя к портрету Кира новые детали, Майя оставляла на потом догадки, оценки, полный анализ. Пока открытия были интуитивными. Например, прорывавшаяся вдруг в Кире гневливость казалось Майе, по размышлении, не личностным недостатком, а скорее свойством натуры, общим для всех людей с именем Кир. Он возмущался, повышал голос против не Майи Киверник, а других людей, некогда раздраживших его сверх меры - вероятно, тех же эфесских ремесленников.
   Но верно было и то, что в последнее время Кир становился все более нервозен, что-то тяготило и мучило его, некая дума и словно бы необходимость принять трудное решение. Может быть, он хочет сделать ей предложение? И волнуется, не рано ли?
   Приятное возбуждение накатывает на Майю. Как солнечные лучи, пронизывающие, наконец, тучи и библиотеку "Хонги". Горизонт постепенно очищается. Небо отражается снова в воде озера ясно, зеркальный этот пейзаж обещает великую свободу.
   Майя проводит ласково по волосам Кира, прижимается к нему, кладет голову на плечо.
  -- Помнишь, я обещала тебе рассказать, в чем заключалось наше с Лидой пари? - тихо говорит она. - Почему, и наше знакомство имеет самое прямое отношение к моей мечте? А все просто. И смешно немного... Я поспорила с Лидой, сказала, что смогу изобразить ее в камне, сама настояла на этой идее, чтобы проверить себя! Говорила, что смогу и это будет хорошо, а Лида смеялась в ответ, она сказала, что никогда так не будет, потому что я вечно недовольна своими работами и после всегда их уничтожаю! Был определен срок и....и мне не удалось... Мы условились, что если я проиграю пари, то соглашусь на свидание с незнакомым человеком, любым. И твою анкету мы выбрали совершенно случайно. Лиде, кстати, ее портрет понравился, даже очень, но я видела, Кир, что это плохо, очень плохо, никуда не годится! Ох, Кир, мой милый, я так не хотела приглашать тебя в Усть-Ключ, мне так легко было выиграть пари обманом, но я не могла предать себя, свою мечту! Я сказала, что работа моя плоха, я проиграла пари и рада тому - я выиграла тебя! И, следовательно, есть надежда, что не проиграю в остальном.
   Она замолчала, боясь посмотреть вверх, в лицо Киру.
  -- Да чего же ты боишься, любимая? - услышала она, как произнес он мягко. - В самом имени твоем заключена великая надежда - "майей" называют космические нити, способные изменять прежние и создавать новые формы. Так утверждали древние индийцы. Эти нити - отражения астрономических азимутов, отмечавших линии восхода и заката солнца, других светил, равноденствий и полнолуний. И звезды, и солнце за тебя, Майя!
   Она приподнялась, глянула в самую глубину его глаз, обхватила за шею, поцеловала, прошептала:
  -- Но ты ведь не оставишь меня? Поможешь? Будешь всегда рядом?
  -- Да, Майя. Со мной тебе нечего бояться.
  -- Но если я все же испугаюсь? Если опять заблужусь?
  -- Тогда скажи лишь одно заклинание, - он приблизил губы к самому его уху, прошептал жарко: - Лес, замри!..
  
   ГАЛЕРЕЯ 39
  
   "Я низвергну Кира Торева с того пьедестала, который он обманом воздвиг сам для себя! Все увидят его истинную натуру. Я разоблачу его! Уверен, что имела место какая-то финансовая махинация, дьявольски изощренный план... Он перехитрил всех! Но я докажу... И Майе, и остальным... Я развенчаю его, уничтожу совершенно! Тот дурман, которым он окутал мою девочку, исчезнет, словно бесовское наваждение... Клянусь, я не отступлюсь!"
   Такое решение принял Саша Векслер, скорчившись на краю карьера Впадинка что в Дальних Соснах. Он был голый, мокрый и пьяный. Ногу все еще покалывало после сильной судороги, наступившей в результате то ли длительного пребывания в воде, то ли нервного возбуждения. А может, сказалось все вместе. В нем давно копилась ненависть к Киру, его успеху и богатству, все чаще спрашивал он себя, зачем явился Торев в Усть-Ключ, откуда вообще взялся этот человек, лишивший его последней надежды.
   Саша ждал, что Майя появится на традиционном празднике начала сезона в университетском аквапарке под открытым небом. Это случалось обычно после окончания летней сессии - отличная возможность повеселиться, полюбоваться Майей в купальнике, угостить ее чем-нибудь, поболтать, сблизиться... А она вдруг уехала в "Хонгу"! Хорошо еще, что начало сезона откладывалось. Произошла какая-то авария под чашей основного бассейна, нарушились сток и подача воды, были повреждены трубы. Украшенные разноцветной мозаикой фигуры, скаты, горки и бухты, несмотря на недовольство студентов, оградили забором. Начальник ремонтной бригады ругался и, отвечая на вопросы донимавших его журналистов студенческой газеты, признавался, что задача не из легких, "под землей творится нечто странное, грунт внезапно проваливается, вода поднимается и бурлит, будто под давлением!"
   Впрочем, такие происшествия случались здесь и раньше, местность в прошлом была заболочена. Поговаривали о том, что сквозь трещины просочились на поверхность ядовитые испарения, чем и объясняется вялость рабочих, а также тот прискорбный факт, что несколько человек явно отравились - к счастью, не смертельно, пережив лишь сильный шок и временное помутнение рассудка. Стало известно, что в клинике бедолаги всем рассказывали, что, наблюдая через дистанционно управляемые камеры за подземным потоком, неожиданно узрели плывущую прямо на свет прекрасную русалку, нагую ундину с длинными распущенными волосами. Девушка смотрела, по словам одного рабочего, "прямо в душу", стремительно приближаясь к ним из темноты. Врачи говорили, что пострадавшие просто вдохнули галлюциногенные испарения, которыми некогда вводили себя в экстаз сибирские шаманы и девы-пифии. Вероятно, прежде тут располагалось языческое сибирское капище, целый комплекс вкупе с Сенебатовым лбом.
   Саша хоть и обрадовался отсрочке - Майя еще могла успеть к открытию, но не мог избавиться от какой-то непонятной тревоги, внушенной ему аварией и фантастическими видениями рабочих. Думал, что все это непроста, похоже на знамения, видимо жизнь его изменится - неизвестно, правда, к добру или худу, но изменится - раскроются неведомые бездны, поднимутся бурливые воды... Сашу волнует - и не только чувственно - образ нагой ундины, выплывающей из мрака подземной реки на свет...
   Не виной ли тому несколько стопок водки, опрокинутых в ходе бесцельных блужданий Саши по городу? Вот еще что странно - раньше он никогда не бродил просто так. И не пил без меры. Надо бы бросить, это только прибавляет тоски. Но как бросить, если Майя неизвестно чем занимается сейчас с Киром?! Или известно чем? Нет, лучше об этом не думать, надо снова выпить... "Вряд ли она его любит, скорее просто увлечена им, - думает угрюмо Саша. - Подавлена, заморочена, не может остановиться и подумать, разобраться в истинных чувствах, своих и моих... А Кир умеет увлечь, я сам это испытал... Она позабыла обо всем на свете, о прежних своих привязанностях. Даже первый заплыв в карьере Впадинка пропустила! А ведь когда-то говорила мне, кивая на жителей Дальних Сосен: "Только пусть посмеют, дураки, уйти в свои заботы, забыть о вечеринке у карьера Впадинка!"
   Совсем не случайными были ее слова, вовсе не смешным ее гнев, не пустым страх - страх, что она лишится своего негласного звания любимицы Дальних Сосен. Каждый раз, мелькнет ли где девичий силуэт в сосновом лесу, растворяясь в полосах света, засверкает ли на солнце подтек янтарной смолы, похожей на обод ласковых глаз Майи, пригубит ли кто памятного по давешнему празднику вина, от которого краснели губы той девушки, поднимется ли из карьера прохладное облако, засияет ли небо знакомыми по тому прошлому закату красками - все это тронет душу, остановит ход времени, и вот бежит от одного обитателя Дальних Сосен к другому общее волнение, беспокойство ожидания, ахи-охи, улыбки, возгласы: "Да, да, нужно, пора!", какое-то томление...
   Почему же она забыла? Ведь этой весной Майя не раз подбегала к роднику, нащупывала сквозь ледяную воду ракушки, окатывала лицо брызгами и тоже, как и Саша, предвидела, что чему-то должно перемениться в ее жизни, ее охватывало волнительное ощущение глубины, куда надо погрузиться и над которой надо воспарить. Но, наверное, нынешней весной она ждала чего-то другого. Или кого-то? Эти мысли невыносимы!..
   Саша не хотел вспоминать другие слова, сказанные Майей в разгар прошлогоднего праздника. Она тогда вдруг погрустнела и призналась: "Они веселятся, пьют, танцуют, а я где? Я все еще в карьере... Меня увлекает глубина, но я не знаю, что она скрывает... Уже и праздник не праздник, а так, очередной знак, метка - жизнь моя идет, но ничего чудесного и необычного в ней не происходит". Она была захмелевшая и грустная, обняла Сашу за плечи, прижалась к нему, говоря эти слова, крутила бокал меж пальцев. А он оглох, его оглушил ее запах. Он, наивный, решил, что ее ожидания чудесного есть намек на жажду любви и приглашение к большей раскованности, он попытался поцеловать ее, а она обиделась, потом рассердилась, наконец, засмеялась и ушла.
   И сейчас Саша пришел сюда, чтобы снова поговорить с Майей. Хотя знал, что ее тут нет. Но хотя бы дух ее все еще во Впадинке. Говорили, что именно после купания Майи вода обретала мягкость и особую температуру - то успокоительную и расслабляющую, то освежающую и бодрящую, особенно красивый блеск и тонкий аромат, где смешивались и трава, и камень, и шишки сосен. Тайна, доступная, пожалуй, только препаратам и формулам Кира. Перед глазами Саши до сих пор стояла картина плывущей Майи - со дна карьера смотрят на нее затопленные древние идолы, хури, мэнквы и иччи, их личины трогает улыбка, а Саша едва не приносит себя в жертву, ибо настолько острый настигает его приступ любви, что он чуть было не опрокидывается головой вниз в карьер...
   Саша очнулся. Это было тогда, в прошлом году. Когда Майя еще была полностью здесь, с ними, обычными людьми. Саша помнил, как архитектор Мальсагов, стоявший рядом с ним во время купания Майи, негромко, словно бы думая вслух, произнес: "Майя, Майя, ты могла бы повелевать нами..." Когда доктор Смагин спросил его о смысле этих слов, Мальсагов улыбнулся очень по-доброму и ответил: "Мы укореняемся в здешних краях не только техникой и зданиями, но и такими малыми, смешными, милыми, но и важными, очень важными традициями. То же самое происходило когда-то с коренными сибиряками, у них тоже начиналось с подобных традиций, а после возникало уже что-то невероятное, сакральное... Нам предстоит схожая дорога".
   Опять Сашу засасывает в тот день. Надо освежиться, взбодриться. И сблизиться с Майей. Пусть даже через новый ритуал. Этот архитектор хоть и чудной, но кажется, Саша понимает, о чем тот говорил. Конечно же, нужно искупаться в карьере, окунуться в воды, освещенные Майей. За тем Саша сюда и пришел. Уже совсем стемнело, но не беда, луна светит ярко, скоро полнолуние. Саша разделся и спустился по каменной лестнице к воде. Он плавал, пока его не заколотил страшный озноб, и он чуть не захлебнулся от крепнущей судороги и текущих безостановочно слез. Он затаился в одной из ниш в стене карьера, вцепившись в склизкий, зеленый, поросший водорослями болт, крепивший ограждение у места для купания.
   Лунный шарик вымазывал по поверхности воды размашисто и вертикально арабскую вязь, гадательные коды из Книги перемен - к последним взывал Саша Векслер, но ответы ускользали от него. В голове звучало пение Лиды - вроде бы он слышал ее пение в каком-то кафе по пути в Дальние Сосны. Протяжно-волшебное, без слов, пение, с трудно определимым настроением - была там и отрешенность, и грусть, и надежда, колыбельная, но и требовательный зов. Лида хорошо пела, становилась популярной. Саша пытался через нее узнать что-то о Майе, но Лида была вечно занята, отнекивалась, отшучивалась. Потом, впрочем, призналась, что на несколько дней съездит в "Хонгу", но, как она сказала: "Майя, возможно, услышит меня, но не увидит, а я, наоборот, увижу ее, но не услышу". Сплошные загадки, черт их возьми!
   Вода со сдержанным плеском билась о тщедушную, посиневшую грудь Саши. Новая судорога заставила его вылезти из карьера. На краю его он набрался сил, отлежавшись и произнеся свою клятву покончить с Киром Торевым. Дома наглотался жаропонижающих средств и почти всю ночь напролет сидел за книгами, продолжив свои изыскания по поводу Кайгуса. Иного способа отвлечься не было. Возбуждение и ярость помогли ему справиться с начавшейся болезнью.
   С результатами своих трудов он наутро явился к следователю Малтину. И как можно было о нем забыть? Он единственный, кто с искренним интересом отнесся в свое время к теории Саши о Красноярске-Х.
  -- А-а, здравствуй, - сказал Малтин. Он визиту явно не обрадовался и держал Сашу на пороге. - Вадима нет дома.
  -- Но я к вам, - с нажимом и тихо произнес Саша.
  -- Мм, - промямлил следователь. - В чем дело?
   Его унылый тон покоробил Сашу, и он сразу выпалил главное, что намеревался приберечь напоследок. Раздраженной и путаной скороговоркой рассказал о своей поездке в Ачинск, о Яблочном острове, говорил даже о Мряке и зачем-то о своих впечатлениях от красноярских Столбов - впечатления эти и в пору поездки не вполне стройные и ясные, ныне еще более запутались, разве только на секунду заинтересовали Малтина искренней взволнованностью Саши. Но тот сам вскоре свел на нет малую свою победу, так как излишне горячился - Саше хотелось не топтания на пороге, а снова обстоятельного неспешного разговора, хотелось чая и варенья из розовых лепестков, уюта, сладкого ужаса от смелых догадок и осознания собственного превосходства над внимательно его слушающим полицейским.
  -- Вы не понимаете! - закричал Саша, срываясь на ненавистный ему подростковый фальцет. - Не понимаете, что иногда нужно верить в вещи, на первый взгляд невероятные и дикие! Конечно, вам так спокойнее - оставить дело!
  -- До свидания, - сказал Малтин, начавший уже сердиться на несправедливые обвинения.
  -- Кто там? - спросил женский голос из глубины квартиры.
  -- Никто, - ответил Малтин.
  -- Послушайте, - заторопился Саша. - Я кое-что понял, связал несколько нитей. Яблочный остров - это Аваллон из кельтской мифологии, название его прослеживается в ирландском abal и валийском afal, что в переводе и значит "яблоко". Это потусторонний остров, куда фея Моргана отвезла раненого короля Артура, и где он спит до времени... Имя Артур происходит от слова artos, то есть "медведь"! Разве вы не видите, что медведь уже проснулся?
  -- О, Господи, Саша! - закричал уже Малтин. - Уймись! Артур, Аваллон... Что за ахинею ты тащишь мне в дом? Из Артуров я знаю только Загидуллина, да и тот, кажется, спятил! Ты лучше найди себе девушку, развлекись, вон лето какое выдалось хорошее! Гуляй...
   И Малтин захлопнул дверь, не представляя, как сильно он уязвил Сашу, насколько больно поразил в самое его больное место.
   "Найди себе девушку", - подумал едва ли не вслух Саша, выходя на улицу. Как это жестоко...Найти! Но город с недавних пор опустел для Саши. Можно гулять хоть до ночи, но Майю в Усть-Ключе сейчас не отыскать. И дома делать нечего.
   Он постепенно вышел к Сенебатову лбу - за домами, эстакадами и рекламным щитами вырос темный массив парка. С утра немножко моросило, было влажно, но температура упала совсем незначительно. Различимая даже с проспекта Башня обращалась к Саше предостерегающе поднятым пальцем. Указывая на небо, она будто бы говорила, что есть силы неподвластные нашему разуму.
   По аллее Саша поднялся на первый из уровней, на который подразделялся парк. Тут было множество павильонов и небольших магазинчиков, где охотники, чалдоны, оленеводы и рыбаки, в большинстве своем из коренных сибирских народностей, покупали различное снаряжение для промысла. Собирались группками, гуторили по-своему и о своем, кое-кто лежал на траве под деревьями, спал или, сидя на корточках, попивал чай. По аллее иногда проносилась молодежь на роликах, пробегали трусцой сторонники здорового образа жизни. В общем, тут было довольно оживленно, в отличие от куда более безлюдных верхних уровней.
   Но даже здесь обращал на себя внимание человек, который, очевидно, сам-то желал оставаться не узнанным. Он сидел на лавочке под раскидистой сиренью. Хотя было тепло, он надел длинное темное пальто, на голову напялил шерстяную перуанскую шапочку-чульо с висячими наушниками. Глаза прятал за солнцезащитными очками с зеркальными стеклами, шея его была обмотана тонким и широким шарфом, по желанию и наклону головы совершенно скрывавшем нижнюю часть его лица. Из рваных перчаток выглядывали пальцы незнакомца, и подушечками пальцев он выбивал размеренную дробь, повторяемую носками ботинок.
   Саше показалось, что незнакомец поглядывает на него, хотя из-за очков нельзя было ничего утверждать определенно. Этот человек вполне мог оказаться из числа тех типов, что пугают детей и грабят дам в парках. Хотя вероятнее всего незнакомец был художником из богемной среды, вольнодумцем иль бродягой. После новой серии великолепных фото, сделанных Артуром Загидуллиным и посвященных Сенебатову лбу, парк часто стали посещать всякого рода художественная публика, желающая припасть к таинственным испарениям, дарующим вдохновение и широту восприятия. Считалось, что именно эти, вероятно, вездесущие в Усть-Ключе токи, способствовали взлету мастерства Артура, который в последние дни производил впечатление скорее помешанного, чем вдохновленного. Саша сначала даже и принял незнакомца за Артура, но, приблизившись немного, понял, что обознался.
   Откинувшись резко на спинку скамейки, человек в пальто неосторожно задел тяжелую от воды ветку сирени, и его тотчас окатило брызгами. Не меняя положения, не склоняя запрокинутой головы, он только раскрыл рот и поглотил упавшие туда капли. Улыбнулся. "Ловит испарения" - подумал Саша. В насыщенном влагой воздухе сирень и вправду будто дымилась.
  
Знакомого Саша все-таки здесь встретил. Это был парень-эвенк по имени Мопок. Он учился вместе с Сашей, летом его редко можно было застать в городе, так как вместе с отцом Мопок пропадал в тайге, но сейчас видимо заехал в Усть-Ключ за каким-то снаряжением. Он забрался с ногами на лавочку и рассматривал только что приобретенный набор рыболовных крючков. Рядом стоял стаканчик с травяным чаем.
  -- Надолго в город? - спросил Саша, усаживаясь рядом.
  -- С отцом за товаром только приехали.
  -- Хорошо нынче в тайге? - спросил, помолчав, Саша, уверенный, что там где его нет и есть Майя, конечно же хорошо.
  -- И тут хорошо, и там, - рассудительно отвечал Мопок.
  -- Не люблю каникулы, - пожаловался ему Векслер. - Поскорее бы снова за учебу!
  -- Время быстро идет - от головы к руке и снова к голове, очень быстро...
  -- Почему к голове? - озадачившись сим примером народной сибирской образности, спросил Саша.
   - Так у нас календарь-то лунный, из 13 месяцев по числу лун и словно бы человек - месяца по частям тела считаем, - объяснил Мопок, вытащил рыболовный крючок и на земле начертил человеческую фигуру, обозначил цифрами. - Видишь? От головы счет идет: 1.) Соная (голова, начало года); 2.) Эвримира (левое плечо); 3.) Ичан (локоть левой руки); 4.) Билян (запястье); 5.) Унму (суставы-основание); 6.) Чаратки (средние суставы); 7.) Огикта (последние суставы). А затем второе полугодие: 8.) Огикта; 9.) Чаратки; 10.) Унму; 11.) Билян; 12.) Ичан; 13.) Туктиримира (правое плечо года). Это еще от старика Амосова из Джигды известно. Мопок подул на крючок и спрятал его. Он давно уже попрощался с Сашей и ушел, а тот все сидел и смотрел на рисованную крючком фигуру. Она поразила его необычайно. "Календарь, год, время - абстрактные категории в виде человека! - думал Саша. - Там, где такое возможно, реальны и вовсе фантастические существа, диковинные создания! И как теперь можно сомневаться в существовании Кайгуса!"
   После он узнал, что организованный по схожему принципу календарь был открыт и среди росписей пещеры Абрис-де-лас-Виньяс - туловище с головой, вокруг которой круглые значки, а линии тела изломаны в соответствии с чередованием лунных фаз. Данный факт Саша поместил среди прочих, относящихся к его Кайгусовым изысканиям.
   Работая за своим заваленным бумагами столом, Саша как-то в рассеянности положил на чистый лист копирку и сверху случайно бросил карту окрестностей Усть-Ключа. После ему понадобилось написать что-то, но в его авторучке чернила высохли. От этого ничтожного, но раздражающего препятствия Саша потерял всякую охоту продолжать сегодня Кайгусовы изыскания и принялся высохшим пером водить по карте, повторяя линии возвышенностей, низин, озер и рек. Потом ему надоело это бесцельное занятие, он отставил перо, сдвинул карту и заметил, что испортил чистый лист копиркой. Он чуть было не скомкал бумагу, сделавшуюся рельефной из-за тонких продавленных линий. Сашу остановил моментально схваченный сознанием определенный порядок в соединиии линий - и не просто порядок, но очень знакомое сочетание, где-то уже виденный рисунок, образ почти родной по внушаемой им ненависти, лик...
   Лик Кира Торева.
   Особенно выделялись глаза - озера Холой и Уйлагыл. Но и прочие черты улавливались легко и безошибочно. То, что на карте было скалистыми возвышенностями, оказалось его скулами, Саша тотчас узнавал Кировы губы, лоб, брови...
   Пораженный теперь уже не только в сердце, но в самую сердцевину рассудка, Саша незамедлительно снова бросил друг на друга два листа, положил сверху карту, взял сухое перо и повторил никчемный поначалу опыт, баловство, подарившее негаданно столь безумное открытие. Может быть увиденное в рельефе лицо Кира есть только следствие угнетенного состояния и навязчивых мыслей? Саша добросовестно перенес на бумагу все линии и получил тот же результат. Он поворачивал изображение так и этак, но оно не менялось. С листа по-прежнему смотрел на Сашу, чуть улыбаясь, Кир. Знакомой до боли улыбке способствовало русло реки Вортолнут, а Усть-Ключ лежал во рту у Кира...
   Что бы это значило? Саша приготовился думать долго, мучительно, замысловато, но вдруг ответил на свой вопрос быстро, кратко, ясно и вслух:
  -- Кир Торев - это Кайгус!
   Довольно долго после этого страшного признания Саша метался по комнате, пока, наконец, внимание его не привлекла единственная книга, что обещала сейчас помощь и поддержку - Библия. К тому же, Саша вспомнил кое-что.
   В тот момент, когда Майя слушала историю бунта эфесских ремесленников, Саша раскрыл Библию на книге пророка Исайи. Стоило труда найти в самой объемной пророческой книге Священного Писания нужное место. Давно стемнело, родители успели постучаться и напомнить, какой час на дворе. Саша и сам знал, что поздно. Надо поторапливаться.
   Он отыскал-таки нужную ему концовку 44-ой главы и начало 45-ой:
   "Говорит о Кире: пастырь Мой, и он исполнит всю волю Мою... Так говорит Господь помазаннику Своему Киру: Я держу тебя за правую руку, чтобы покорить тебе народы, и сниму пояса с чресел царей, чтобы отворились для тебя двери, и ворота не затворялись; Я пойду перед тобой, и горы уровняю, медные двери сокрушу, и запоры железные сломаю. И отдам тебе хранимые во тьме сокровища и сокрытые богатства... Я назвал тебя по имени, почтил тебя, хотя ты не знал Меня".
   Прочитал Саша также и начало 41-ой главы, где, по мнению комментаторов, речь тоже шла о некоем Кире:
   "Кто воздвиг от востока мужа правды, призвал его следовать за собою, предал ему народы и покорил царей? Он обратил их мечом его в прах, луком его в солому, разносимую ветром. Он гонит их, идет спокойно дорогою, по которой никогда не ходил ногами своими... Увидели острова и ужаснулись, концы земли затрепетали. Они сблизились и сошлись; Каждый помогает своему товарищу и говорит своему брату: "крепись!" Кузнец ободряет плавильщика, разглаживающий листы молотом - кующего на наковальне, говоря о спайке: "хороша"; и укрепляет гвоздями, чтоб было твердо".
   Конечно, Саша знал, что под библейским Киром разумеют персидского царя Кира Великого из династии Ахеменидов. Но разве не говорил еще Данте, что всякий текст Писания имеет четыре смысла - буквальный, аллегорический, моральный и духовный? А по Оригену текст Библии неизменно и одновременно толковать можно как исторический, нравственный и мистический. Разве нельзя предположить, что Господь в бесконечной своей мудрости не дал нам знать подобным образом о чудовищных и сверхъестественных формах жизни?
   "Итак, далее! - лихорадочно мыслил Саша. - Постоянно рядом с Торевым возникает персидская тема - и имя его иранского происхождения, плюс эта его любовь к суфиям... К чему бы? А вот к чему - в книге пророка Даниила, глава 7-ая, стих 15-ый, говорится о видении четырех зверей, и Персидская империя соотносится с медведем: "И вот, еще зверь, второй, похожий на медведя, стоял с одной стороны, и три клыка во рту у него, между зубами его; ему сказано так: "встань, ешь мяса много!" Все правильно... И во 2-ой главе той же книги Персидская империя соотносится с серебрянной частью Истукана - символом языческой власти. Упоминается вкупе с медной частью - Грецией, стихи 32-ой и 39-ый. Кстати, медь весьма почиталась в Сибири, символизировала непобедимость, манси слагали легенды о "медных городах" в тайге..."
   Саша отвлекся, вздохнул, потер переносицу. Авторитет библейских текстов и собственное открытие мало того, что потрясли его - он почувствовал едва ли не вселенскую усталость, впервые понял, с кем решил бороться и кто задумал отнять у него любовь. Саша испугался немного, но сразу подавил страх, решив верить в свои выводы наполовину - там, где обещаны были ему награды, уважение, восхищение его умом и проницательностью, и не верить там, где ему грозили действительно страшные силы. Впрочем, он не думал об этом разделении совершенно ясно, чтобы не отнимать у себя же вдохновения. Он очень удивился и возмутился бы, скажи ему кто, что в своей непоследовательности и малодушии он схож с Ильей Калашниковым. Ведь такое попросту невозможно! Разумеется, он, Саша, гораздо лучше, он натура более сложная и предназначение его высокое, прекрасное, в чем-то даже трагическое! Саша хмурился, подходил к окну, смотрел на звезды, представляя, сколь величественно выглядит, должно быть, со стороны...
   Но он понимал и то, что с этими библейскими выкладками и толкованиями, достойными средневековых богословов, нельзя идти в полицию и требовать ареста Кира Торева. В чем его обвинять? За что преследовать? Как говорить о древних пророчествах и рельефном портрете? Резкая и неприязненная реакция Малтина на слова о короле Артуре вполне определенно показала, какой прием окажут Саше с его "персидскими открытиями".
   Утром все показалось еще более зыбким. Саша глянул снова на рельефный лик Кира - не был ли он только ночным наваждением? Но линии соединились в лицо тотчас же, неумолимо и безошибочно.
   С тоской Саша вспомнил, что впереди новый день, следующих дней неведомое количество, и неизвестно когда вернется Майя, и сколько еще ему блуждать по телу календарного великана, неподвижного и равнодушного - кто знает...
   Телефонный звонок вывел Сашу из его отчаянного состояния. Ответив: "Да, алло!", он содрогнулся на мгновение - почудилось по шороху смутно знакомых звуков, что он опять вернулся в тот магический эфир, что взволновал его ночью в походе к Красноярску-Х. Но следом мужской голос успокоил его:
  -- Имею ли я удовольствие говорить с Александром Векслером?
  -- Это я.
  -- Очень приятно. Извините, что не называю вам своего имени, но я предпочел бы сохранить инкогнито. Поэтому обращаюсь не в полицию, а к вам, зная из достоверных источников, что вы имеете неформальный доступ к следователю Никите Малтину.
  -- Имел доступ, - усмехнулся Саша.
  -- У меня оказались весьма ценные документы, касающиеся дела об исчезновении группы Валавина, - продолжал голос, не обращая внимания на Сашин сарказм. - Документы, которые неопровержимо свидетельствуют о причастности к делу Кира Торева.
  -- О! - только и смог протянуть Саша. Выдержав паузу, он спросил: - Вы хотите передать мне эти документы?
  -- Да. Мы можем сейчас встретиться?
  -- Конечно, я совершенно свободен!
  -- Я жду вас через полчаса в клубе "Красная ель". Знаете? На Малой Яйвинке у сквера Маньчжурия. Это ночной клуб, но он открыт и по утрам.
   Пятнадцать минут спустя Саша вошел в клуб "Красная ель". Шторы здесь были задвинуты, но в жизнерадостных полосах утреннего света бодро двигалась обслуга и, несмотря на ранний час, посетителей было много. "Как же я узнаю его?" - спохватился Саша, но вскоре понял, что волноваться тут не о чем. Лишь один из постетителей желал сохранить инкогнито, и Саша раньше его уже видел. Не сняв шерстяную шапочку и зеркальных очков, человек сидел в темном углу и пальцами, выглядывающими из рваных перчаток, отламывал кусочки от черемухового пряника-корсуна, запивая его компотом из ревеня с болотным аиром - завтрак в высшей степени необычный для "Красной ели".
   Саша смело сел напротив незнакомца.
  -- Вы могли подойти ко мне и в парке.
  -- Тогда я еще сомневался. Но перейдем к делу, времени у меня мало, - незнакомец из-за пазухи достал папку и подал Саше.
  -- Что это? - Векслер бегло просмотрел содержимое папки. Это были записи разговора Кира и Ильи - они договаривались, какую сумму и какие участки получит Торев, если "должным образом поработает над составом группы и нужным нам исходом".
  -- Все-таки Калашниковы? - многозначительно спросил Саша.
  -- Да, - буркнул незнакомец, стряхивая крошки.
  -- И если "Хонга" награда Киру за содействие, то как же велик барыш Калашниковых? - не удержавшись, воскликнул Саша.
  -- Представьте... Но время уже вышло, я рискую... Вы идите первым.
   Оставшись в одиночестве, незнакомец, однако, не спешил. Опустив голову в полукруг шарфа, он погрузился в глубокую мрачную задумчивость. "Что я делаю! - думал он угрюмо и напряженно. - Я сам разрушаю свое нынешнее счастье и безо всякой уверенности, что меня ждет лучшяя доля в будущем! И ведь я столько раз обманывался - века, века проб, опыта, ударов, попыток говорят мне, что шансы на удачу малы, натура человеческая неисправима. Но разве есть другой путь? Нет... Может сейчас мне повезет, я верю, что она не сдастся, все поймет и будет сильной... Остановиться нельзя. А вдруг не результат требуется, но только действие? Нет, нет, цель есть - вот только хватило бы моего бедного сердца до конца пути, хотя и беспощадность моя (стоит лишь решиться) облегчит бремя. Ах, какая история! Вечная... Но в надежде воплощаю красоту - да будет так!"
   Решившись, он встал и направился к дверям. Там его остановил звонок телефона.
  -- Да? - отозвался незнакомец мягко. Голос у него сильно изменился, и не только по настроению.
  -- Мне страшно, Кир! - прошептал нежный девичий голос. - Где ты?
  -- Недалеко. Ты опять заблудилась?
  -- Нет, я у Черного паула, я знаю дорогу отсюда к главному корпусу, не беспокойся... Но, Кир! Опять... эти ужасы... Прекрати их, если это в твоей власти! Я видела стаю псов, жутких псов... У них, кажется, нет голов, только голые черепа, черепа на мохнатых телах!
  -- Они тронули тебя? Нет? Еще бы!
  -- Они напугали меня! Прошмыгнули мимо и исчезли в лесу... Я снова говорю, Кир, избавь меня от своих фантомов!
  -- Хорошо, хорошо, обещаю, что больше ты их не увидишь. Ничего не бойся, я скоро приду.
   Он взглянул на большие часы в углу и быстро вышел из клуба. Проверил, не подкарауливает ли его Векслер?
   У Саши действительно мелькнула такая идея, но он побоялся возможно преследующих незнакомца агентов Калашникова. К тому же хотелось поскорее ознакомиться со всеми документами. Саша добрался до дома и разобрал документы, прослушал найденную в папке же аудиозапись. Тут было то, что нужно - договоренность Торева с Калашниковыми, план сплава группы Валавина, оценка земель. Многие пункты, впрочем, оказались зашифрованными. "Ничего, в полиции ими займутся", - подумал Саша.
   Да, в полиции... К визиту туда следовало бы подготовиться. Саша скопировал все документы и спрятал, а оригинал вместе с еще одной копией повез в полицейское управление. Он твердо вознамерился участвовать в операции по аресту Торева. В том, что арест последует незамедлительно, Саша не сомневался.
   Как он и предполагал, папка незнакомца произвела должный эффект и перемену в отношении к нему Малтина. В конце концов Саше помогло и то обстоятельство, что следователь и сам внутренне никогда не смирялся с закрытием дела. Ободренный вниманием и радушным приемом, Саша осмелился показать портрет Кира, объяснил, каким образом получил это изображение. О библейских выкладках пока не заикался. Малтин слушал, хмурясь, с неопределеным выражением на лице. Казалось, что ему неприятно и досадно после солидных доказательств снова сталкиваться с какой-то мистикой. Но Саша ошибался - Малтин хоть и был раздосадован, но на самом деле отнесся к портрету без доли иронии, был тоже немало поражен открытием Векслера. Но что из того следует? Пока неизвестно. Лучше воспользоваться документами с понятными разговорами, материальными интересами, целями и выгодами.
   Малтин снова и снова просматривал содержимое папки, передавая бумаги Антону, прибежавшему на радостный зов шефа.
  -- Ну, ну, Кир! Что ты на это теперь скажешь? - бормотал, сияя довольной улыбкой, Малтин.
   Антон, взглянув новыми глазами на карту города, висевшую на стене, произнес главное:
  -- Дело за задержанием Торева, верно?
   В отличие от следователя, его более занимал портрет, а не документы.
  -- Я впервые заподозрил Торева, когда узнал, что он и погибший Варков - родственники, - признался Антон, переживая вновь видение мрачного подземелья со свисающими корнями деревьев и человеческими костями меж бетонных хлопьев. - Дело за арестом Торева! - повторил Антон решительно.
  -- Вряд ли полковник будет возражать, - ответил Малтин, собираясь к Барбышеву.
  -- Мы устроим целую облаву... - уже в коридоре до слуха Малтина донесся возбужденный говор Саши, излагавшего Антону план поимки Кира.
   Малтин усмехнулся, но подумал, что, вероятно, Саша не так уж и неправ. Судя по размерам преступной сделки, полученным и ожидаемым прибылям, задействованным технологиям (Малтин был уверен, что все чудеса по пути группы Валавина - результат фокусов Кира, трюков и спецэффектов, организованных на деньги Калашникова), арест Торева, возможно, не пройдет гладко. Кто знает, с чем предстоит столкнуться полиции в "Хонге"? С какими смертоносными ловушками и механизмами - с какими самострелами, не чета Полуяновским?
   Барбышев в итоге не только признал подлинность и ценность, полученных от незнакомца документов, но и согласился с последними доводами Малтина. Разрешение на задержание было получено.
   Незамечанный остальными, Кир наблюдал, как из ворот полицейского управления выехало сразу несколько машин. Колонной они устремились к шоссе, ведущему по Ремезовскому мосту на север. В одной из машин сидел Саша Векслер, благодарный за помощь Малтин усадил его рядом с собой. Антон тихо и не без ревности спросил шефа перед посадкой: "Зачем?" Следователь ответил, что Векслер теперь для него нечто вроде талисмана. Да и опасности никакой. Вдобавок Саша негаданно может оказаться полезным.
   С того места, где стоял Кир, еще была видна быстро удалявшаяся колонна, разгонявшая попутные автопотоки воем сирен и огнями мигалок. Кир смотрел на них из-за низко растущих еловых веток. Перуанскую шапочку и очки он снял.
   Здесь начинался лесной участок, разделявший два приречных квартала. Одной ногой Кир стоял на тротуарной плитке, другой на земле, покрытой пружинящими старыми иголками. Внизу в лощине находились склады речного порта. С другой стороны располагался пустой летом каток. Тротуар огибал его, и многие, стремясь сократить путь, шагали прямо через лес, протаптывая тропинку.
   Кир пошел по тропинке, криво улыбаясь при мысли о выехавшей из города колонне. Он слегка беспокоился, но не численность полицейского отряда тревожила его, он думал о Майе и не знал, во благо ли его цели эта толпа врагов или во вред? Он ощущал, как торжествующий гнев охватывает его, он уже начал терять определенные и человеческие очертания, когда вдруг ему встретился прохожий - холеный и дорого одетый мужчина.
   Наверное, он тоже решил воспользоваться более коротким путем и с сожалением оглядывал сейчас свои итальянские ботинки, запачканные сырой землей. На беду свою он часто останавливался, счищая налипшую грязь, и вот повстречался с Киром, когда тот весь изготовился к предстоящей схватке. Кир бросил на прохожего мимолетный взор, но неожиданно ноздри Кира раздулись, лицо исказила гримаса, он вспомнил кое-что и загородил мужчине дорогу. "Хватит! - подумал Кир. - Уж этому-то недоумку надо преподать урок! Они совсем... забылись!"
   Мужчина равнодушно посмотрел на Кира, но следом внезапно побледнел, встал истуканом, оглянулся и улыбнулся робко, словно предлагая сделать вид, что тут имеется обычное недоразумение и всякому надлежит спешить дальше. Но он все еще не догадывался, кто перед ним.
  -- Ты помнишь меня? - спросил Кир. - Нет? Странно. А ведь однажды мы едва не стали друзьями. Там, в лесу. Ты бежал очень быстро. Ты хороший бегун и такой фантазер, сорванец... Был когда-то.
   Мужчина захрипел и сделал шаг назад. Испарина выступила на его лбу.
  -- Правда, ты очень изменился, - продолжал Кир. - Стал важным, серьезным. Еще бы - все-таки известный меценат, покровитель городской галереи искусств, сам господин Новиков! Но это ничего, не облик твой меня волнует... Зеркало, проросшее медвежьей шерстью, как и раньше пользуется вниманием посетителей? Что с тобой? По-прежнему не узнаешь меня? Когда-то я подошел к тебе очень близко, я точно знаю, что ты почувствовал мое приближение. Ох, как ты побежал! Крапива обожгла тебе все ноги, но ты летел будто на крыльях, до того было страшно... Но от меня не убежишь.
   Прохожий если и раньше не отвечал, то теперь и подавно не мог говорить - при последних словах Кира из зарослей на тропинку с разных сторон выбрались невероятные свирепые псы, они шумно отряхивались и покачивали, скалясь, голыми белыми черепами, насаженными вместо голов на косматые шеи. Они издавали странные свистящие звуки и подбирались к мужчине, окружая его.
  -- Убейте его! - закричал страшно Кир, и свора с ревом и визгом набросилась на прохожего.
   Кир, не дожидаясь окончания казни, исчез между деревьями, слыша за собой вопли мужчины и рычание верных псов. А погибающему человеку среди крови и боли открывалось в небесах видение прекрасной девушки, взиравшей с ужасом и состраданием на его смерть...
   Поскоком куньим, бегом оленьим, шуршающим и сверкающим полозом, рысью по лесу двигался мойе Кайгус, опережая колонну полицейских машин. Он стлался по траве, по древу и чрез него струился, прыгал с кроны на крону, вскакивал на спину ручьям и потокам. С легкостью, будто по плотам, бежал он по стволам деревьев, наклоняясь параллельно земле, но не падал, а выстукивал, облизывая смолу и сок, из стволов дробь и гул, мелодию рокота и грома, которую услышали и на шоссе. Эти звуки посеяли в людях тревогу и неуверенность, но никто не решился в том признаться, каждый думал, что ему все только послышалось
   Один Саша Векслер догадался, что рокот из леса доносится неспроста, он созывает полчища мурий на бой. Саша вспомнил и о том, что говорила Полина Приймак о природе звуков, и поспешил заткнуть уши. Он успел заметить, как в глубине ближайшей рощи сверкнули ослепительные огни, похожие на два гневных и пристальных ока. То мог быть отсвет, блик солнца на смоле. Да и машины ехали очень быстро.
   "Холой и Уйлагыл!" - подумал, содрогаясь, Саша.
  -- А ну-ка, дай посмотрю на Кира, - обратился к нему Малтин.
   Саша без лишних вопросов подал ему рельефный портрет.
  -- Хм, гм! - следователь хмыкал недоверчиво больше для храбрости, потому как ему действительно было не по себе от созерцания этого чудовищного гигантского лика. Но никому бы сейчас Малтин в том не признался.
  -- А почему только лицо? - спросил он у Саши. - Ты не проверял, есть ли тело?
  -- Я проверял и думал об этом. На нашем усть-ключевском рельефе только лицо Кира. Точно не знаю почему. Возможно, что это как бы печать, символ. Очень похоже на марсианского Сфинкса с плоскогорья Сидония, гигантский лик, обращенный к небу. Вероятно, и образ Кира можно увидеть из космоса при благоприятных условиях. Про Сфинкса говорили, что это просто игра природы, подобно формам... формам заповедника Столбы, что под Красноярском.
  -- Но ведь и это, не исключено, природное образование, да? - спросил Малтин почти робко, помахивая портретом.
   Саша пожал плечами. Признался:
  -- О Сфинксе - и марсианском, и египетском - мы до сих пор строим гипотезы. О Кире же... боюсь, только начинаем. Некая связь существует. Все это сложно.
   Антон отозвался с переднего сиденья:
  -- Но если черты Кира полностью соответствуют рельефу, здесь есть некоторые нестыковки. Где на карте, к примеру, его зрачки?
  -- Подозреваю, что их образуют формации на дне озер, - спокойно отвечал Саша, чувствуя себя обязанным защищать свое открытие.
  -- Но у Кира не голубые глаза. Почему? - не унимался Антон.
  -- Нельзя все воспринимать буквально! - рассердился Саша. - В конце концов Кир не красна девица из сказки, чтобы досконально следовать канонам фольклорной образности!
   Антон рассмеялся и вновь повернулся к дороге.
  -- Я нервничаю, - признался он, не оборачиваясь.
  -- Сворачивать? - спросил водитель, кивая на голографический указатель.
   Это был один из поворотов, сокращавший путь для тех, кто хотел бы следовать к "Хонге" не от берегов Уйлагыл, а с главного северного шоссе. Все в машинах приникли к окнам, разглядывая диковинный указатель, на котором при подходе колонны тотчас заиграла музыка, ожило объемное изображение, пошел рекламный ролик. Малтин, однако, приказал не сбавлять скорости.
   Спустя какое-то время Саша пробормотал, отлепляясь, наконец, от окна и откидываясь на спинку сиденья.
  -- Его мечты - мои мечты...
  -- Что? - спросил Малтин.
  -- Ничего, - ответил Саша глухо. В глубине салона автомобиля уже сгущалась темнота. Векслер прятал в ней свою бледность.
   Так странно. Они выехали много позже полудня, но все-таки мчались на север очень быстро, послушно следуя за указателями, а время шло, солнце клонилось к горизонту, и Холой не было пока видно. Саша подумал, что они угодили в хитросплетения Урмановской просеки, но попадались же иногда встречные машины, обыкновенные и неспешные.
  -- Вот черт! - ругался Малтин, - Кажется, мы прибудем в "Хонгу" затемно. Еще и ночлег придется у радушного хозяина просить!
  -- Надо было до Уйлагыл ехать, а уж потом к Холой, - проворчал водитель.
  -- Какая разница! - огрызнулся Антон.
   "А не зря ли я напросился на эту облаву? - похолодел Саша. - Мог бы сейчас дожидаться в Усть-Ключе возвращения полиции с плененным Торевым..."
   И на очередной указатель Векслер глядит со страхом и ненавистью.
   В вечереющем воздухе колонна двигалась тише - не по скорости, а по звуку, стремительно перетекая с равнины на пологий вытянутый холм, и снова с холма на равнину. Вплоть до горизонта раскрывались вширь поля, над которыми клубились некие атмосферные образования, опасно перемещались, что-то там затевалось, над лесом, что кромкой бороздил край неба, вспыхивали резко и сердито зарницы. Кучевые облака сбивались в странные формы и до срока погасили красное и яркое солнце. Появились первые звезды. "Каждая из них - чья-то надежда, - думает Саша. - Холод - ее недостижимость, острота - раны, ею причиняемые, небо - простор для новых звезд, а лес внизу - путь к ним".
   Пахло дождевой водой, увлажненной мелкой пылью с полевых дорожек, зерновой трухой, хлебным сором. По равнинам гуляло шевеление и волны привольными зигзагами - начинались, верно, игрища девиц-полудяниц, которые бегают в белых одеждах и венках из полевых цветов, сворачивая шеи тем, кто работает в полдень, гнался за ними дед-зеленчук - в поле слышались загадочные ухающие и хлопающие звуки, русалки-вилы выбирали свои зеленые и желтые волосы из стеблей и колосьев.
   Но затем опять смыкались над дорогой высокие деревья. Уж на что широкая была дорога, а лиственницы, березы и ели все же теснили и темнили ее, из окон был виден в мерцании обочин беспорядок подлеска, непроходимый и сырой. Будто серые и бурые мазки, штрихи по непроглядной черноте и глубине.
   Малтин мог бы поклясться, что страхи, мечты и надежды его товарищей бьются за спиной, словно широкий плащ. Автомобиль приятно подрагивал на ходу, в животе волнение и тревога перекатывались клубком - с холма на равнину, с поля в лес. Гул движения, шорох шин сливались с шепотом, нервными смешками. В третьей машине полицейский Кураев мечтает коптиться у мангала вместо рыбки, а его друг Дашков высчитывает, когда у него отпуск. Водитель по фамилии Яшар хочет выспаться под плеск озера за окном, а его спутник Зыков найти самый большой гриб.
   Во второй машине полицейский Костромитин сказал:
  -- А если Торев пообещает нам роскошные номера в обмен на свободу?
   Сидящий рядом Немерович хохотнул:
  -- Тогда арестуем капитана и дело с концом!
   Смех полицейских отголоском замер в каминной комнате "Хонги". Над огнем в котелке кипело варево - Кир готовил подливу из лесного сбора. Рецепт из собственного травника, за который лесник Полуянов отдал бы душу. В тарелках черной и красной аттической керамики было насыпано крошево тысячелистника, пижмы, сердечника, полыни, мяты, тимьяна и зубровки. Кир топил камин вишневыми поленьями и страницами бездарных книг - уже давно он прибыл в "Хонгу" и захватил из своего кабинета все необходимое, чтобы разжечь огонь пожарче.
   Все стены в каминной комнате были заняты полками - от пола до потолка, заставлены бесчисленными фарфоровыми безделушками, свечами на оловянных плошках, боливийским серебром, старыми фотокарточками и дагерротипами неведомо когда живших людей, сувенирами, расписными тарелочками, салфетками. Окно также пересекают полки, заставленные горшками с растениями, отчего в комнате всегда сумрачно. В углу стоят какие-то гигантские доисторические кости.
   После сумасшедшего бега сквозь листву и сырость Кир грелся и наслаждался последними мгновениями покоя. Отдыхал, вздрагивая, проглатывая возбужденную и сладкую судорогу в предвкушении событий, временами возвращался к колонне полицейских машин, принюхивался, присматривался, тянул к "Хонге" думы и переговоры разных людей, потом возвращался в каминную комнату, где ему было хорошо. Иногда совал в тарелки с травами обслюнявленный палец, сверял вкус, недовольно ворчал или кивал удовлетворенно.
   Затолкав в огонь последние страницы, Кир растягивается на шкуре огромного неизвестного зверя, с наслаждением ощущая, как с босых и мокрых ног спадают под воздействием жара хвойные иголки и сухие листья, приставшие по дороге. Еще можно отдохнуть.
   Но нет. Спокойное время вышло. И раньше, чем следовало.
   Дверь распахивается настежь. С порога безумно смотрит на Кира красивая более, чем когда-либо Майя. Она плакала, но сейчас ее душат непонимание, ярость - Кир узнает свои столь знакомые ему чувства, он будто смотрит в зеркало. Радостное, такое радостное открытие. Ведь потом исчезнут и непонимание, и ярость. Останется только сходство.
  -- Это ты... - прошептала Майя в ужасе. - Ты убил того человека! Я видела... В черном пауле включила случайно телевизор и увидела все по нему...
  -- Зачем? - нахмурился Кир. - Ты не должна была этого видеть.
   Она делает шаг вперед, но затем отступает.
  -- Да, но я видела, как твои чертовы псы...его...растерзали!
   Кир молчал, взгляд его становился иногда отсутствующим, но в то же время цепким и бегающим - он проверял ход полицейской колонны, которая неумолимо приближалась к "Хонге".
  -- Твои фантомы, значит, не просто трюки, чтобы позабавить меня? - продолжала Майя. - Сказки на ночь реальны?
  -- Не жалей о нем, - ответил, наконец, Кир. - Пожалей лучше меня! Я не успеваю заглатывать всех дураков!
   Майя умолкла в изумлении. Она поняла ответ Кира как несомненное доказательство того, что он куда безжалостнее, циничнее и хладнокровнее, чем она думала. И Майя закричала хрипло, с отчаяньем, болью, теряя голос, отчего у Кира сжималось сердце, и пока она обвиняла его в том, что он предал ее, обманул, пригласил в волшебный сон, который обернулся кошмаром, Кайгус протягивал к ней руки.
  -- Любимая, не сердись! - повторял он.
  -- Не рассказывай мне страшные сказки, не показывай! - кричала она. - Я не хочу! Мне не нужно... Нет!
  -- Иначе нельзя - угрюмо молвил Кайгус.
  -- Тогда и не надо вовсе! - выкрикнула Майя. Теперь уже она была беспощадна и не знала жалости к своему Киру.
   При Майе он сохранял внешнее спокойствие и даже позволил ей уйти, бежать прочь от главного комплекса. Возле каждого светильника убегающая девушка отбрасывала тень - густое, чернильное, растекшееся острыми углами пятно, которое на мгновение билось под светом. Просила ли Майя о помощи, отталкивала ли Кира - он не успел понять безмолвные крики тени. Майя сбежала от Кайгуса в лес.
   Только когда он опомнился и выскочил за ней, он осознал, что лишился того, что желал сохранить - знал, что на какое-то время потеряет ее, но не думал, что все произойдет так внезапно. И просто. Он продумал целый ритуал - в разгар битвы, среди бегущих в страхе людей он произнесет нужные слова и придаст возлюбленной крепости духа и смелости, чтобы завершить то, что должно. Но его застали врасплох - не полиция, а его Майя, хрупкая, нежная Майя.
   Вот когда лес содрогнулся от крика Кайгуса - этот крик на время стал даже больше, чем само его существо, словно самовоспламеняющаяся гремучая смесь распространился на невероятное расстояние, накрыл его и взметнулся к небу. Трудно сказать, что было в том крике Кайгуса - боль, ярость, вызов, проклятие? Или же он просто не мог не дать выхода переполнявшей его в тот момент чувственности? Крик мойе Кайгуса родился от звериного нарастающего рычания, лишь отдаленно напоминающего рык медведя, скорее это было рычание "зверя, похожего на медведя" или фантастического, чересчур уж, до болезненной галлюцинации, немыслимого чудовища, наподобие гностического Абраксаса или веддического Джагганата. Рев его перешел в тысячеголосый хор, гремящий под кронами деревьев не менее внушительно, чем под сводами монастыря, будто бы многие человеческие голоса грянули в мистическом едином порыве. Этот хор, дойдя до высшей, крайней точки превратился в почти женский голос оперной дивы, бравшей самую трудную ноту, голос терял теперь всякую одушевленную принадлежность и сделался пронзительным, оглушающим свистом-писком-визгом нестерпимой тональности. Крик Кайгуса затих ультразвуком, что давил на уши изнутри, пока не исчез, но казалось, что он продолжает вибрировать где-то в твоем организме.
   Одновременно с криком все деревья вокруг вспыхнули ослепительно белым игольчатым светом от корней до верхушек, как если бы имели внутри накаленные провода. Сияние, вспыхнув, инеем расползлось по корням, стволам, ветвям и листьям - холодным, без дыма и пепла, горением оно отметило волну крика Кайгуса. Воссиявший его гигантский лик проглянул меж рассеявшихся облаков в черный космос, и мертвый каменный марсианский Сфинкс издалека жадно ловил свет сибирской тайги.
   В полицейской колонне машины заюлили по дороге, сбитые криком и светом, срезая подлесок, скребли друг друга боками и бамперами. Поначалу все подумали, что в тайгу упал метеорит не меньше Тунгусского. Колонна остановилась, люди выскочили из машин, ложились непонятно зачем на землю. Потом немного пришли в себя, убедились в аномальном свечении леса, ощупывая деревья и кустарники, бестолково переговаривались. Бледный Малтин, догадавшийся о чем-то, кричал, что надо двигаться дальше. Он заставил своих людей вновь рассесться по машинам и продолжить путь под вибрацию в воздухе и в печенках, под остывающее свечение тайги.
   Когда они достигли цели и миновали ворота "Хонги", составленные из двух позеленевших от мха менгиров высотой не менее пяти метров, некоторые деревья еще светились тихими канделябрами. Только дорога и указывала, что менгиры обозначают ворота "Хонги", так как за этими вертикальными древними столбами не было никакого забора и ограды. От того еще страшнее было пересечь невидимые пределы - Антон Баев оглянулся на пустоту между менгирами, и зловещее предчувствие сдавило ему дыхание влажной и крепкой хваткой.
   Но рассуждать по поводу причин иррациональности своего страха и анализировать их было некогда. Уже рассыпались по территории "Хонги" полицейские, окружая главный комплекс, Малтин через громкоговоритель предлагал Тореву сдаться, но ответа, конечно, не последовало.
   Автомобили припарковали на большой поляне. От невыключенных мигалок, фар, мощных прожекторов рябило в глазах, остальные лучи света прыгали и копошились вокруг здания, отыскивая вход. Малтин приказал Антону и Саше оставаться пока у ворот. "Зачем тут, у менгиров?" - подумал с тоской Антон, но ничего не сказал. Пробираться внутрь комплекса или рыскать где-то в ночном лесу ему почему-то расхотелось, им овладела растерянность. Среди тесно поставленных машин он блуждал якобы по делу, без нужды покрикивая на обиженного Векслера.
  -- Господин капитан! - позвал следователя Костромитин. - Я нашел вход!
   Малтин заторопился и подошел к крыльцу, с которого его звал полицейский. На рисунке незатейливой каменной мозаики покружился и опал крошечный смерч березового летучего семени. В углу ступеней лежал опрокинутый и горячий еще котелок с выплеснувшимися остатками варева - на них едва не подскользнулись полицейские с оружием наизготовку. После зловещего призрачного свечения тайги люди потянулись на тихий мирный свет из холла, куда спускались две широкие лестницы, украшенные бивнями мамонтов.
   Несколько человек отправились вверх по лестницам - они убежали, по мнению Малтина, слишком быстро и неосторожно, словно не преступника спешили арестовать, а занять свои комнаты. Паршивцы и глянули-то вроде не в два боковых коридора, а на распорядок дня для отдыхающих, на разбросанные по стенам панно с изображением диких растений, подписанное каждое русским и латинским названием - панно и испускали тот мягкий свет, что привлек внимание людей.
   В раскрытых наружу дверях бился сквозняк. Малтин подошел к ним и закрыл, преодолев возникшее вдруг усиление и сопротивление ветра. При этом вихрь березового семени ворвался в холл и взвился вокруг Малтина с таким ожесточением, что следователь прикрылся от его возмущенного и безумного вращения, будто защищаясь. Деревья снаружи зашумели, терзаемые ветром.
   Смерч упал снова, его утянуло в коридор слева от входа. Малтин тотчас отнял руки от испуганного лица и огляделся - не видел ли кто?
   Он вызвал Костромитина, которого было слышно на площадке второго этажа.
  -- Мы стараемся держаться по двое, - ответил полицейский сквозь треск и шум рации. - Но здание слишком большое...
  -- И связь плохая, - проворчал Малтин. - Хотя вы вроде бы близко совсем... Не разбегаться! И вы меня оставили внизу одного. Спускайтесь! Тут надо проверить два коридора.
  -- Есть!
   Пока Костромитин с товарищем спешили к брошенному на произвол судьбы шефу, Малтин успел заметить вернувшийся из левого коридора смерч. Неторопливо он приблизился к Малтину. Странно, как же здесь двигается вихрь? В воздухе не ощущалось сквозняка, дверь в холле была затворена, однако смерч продвигался уверенно, меняя направление почти осмысленно - уклоняясь от слишком близкого контакта с Малтиным, он пригласил его следовать за собой.
   Вихрь березового семени рассеялся у каминной комнаты.
   Сейчас тут никого не было, но огонь в камине еще жил. Появилось удобное кресло. Смоляные капли, содранные Кайгусом с подошв, плавились возле огня.
   Малтин с удовольствием опустился в кресло.
  -- Что-то случилось? - спросил запыхавшийся Костромитин. Он выжидательно смотрел на следователя, а сам повторял как заклятие название, примеченное на панно в холле: "Папоротник-орляк. Pteridium aquilinum".
  -- Проверьте следующие комнаты. Я побуду здесь.
   Костромитин ушел. Он проверял одну комнату за другой, и постепенно его шаги стихли вдали. Малтин время от времени выходил на связь с группами своего отряда, хотя разобрать ответы становилось все труднее - мешали непонятные шумы. Наконец Малтину это надоело, ему было так хорошо здесь, в каминной комнате. Он не знал, прошло ли пять минут после ухода Костромитина или час. Просто в коридор вернулось движение - кто-то ступал осторожно, медленно, на всю ногу... Думая, что вернулся Костромитин, следователь полуоборотился к двери, не вставая с кресла.
   В каминную комнату заглянул огромный плюшевый медведь, головой касавшийся притолоки. Его глазки из белых пуговиц уставились на Малтина. Из алой пасти с треугольниками зубов, неподвижной аппликации, прозвучал вопрос:
  -- Вам нравится у меня, господин следователь?
   Голос был лишен какой-либо интонации, но все-таки не возникало впечатления, что с тобой говорит неодушевленная кукла с аудиопередатчиком.
   Вместо ответа Малтин без лишних слов достал пистолет и выстрелил в плюшевого медведя. Выстрелил, потому что сильно испугался, страх крупными веселыми градинами посыпался вдоль спины, а рукоятка пистолета оказалась мокрой.
   Выстрел проделал в лобастой голове медведя дыру, откуда разлетелись в стороны клочки ваты и опилки, выплеснулась кровь. Подпаленный плюш задымился. Эхо выстрела откатилось в дальние помещения.
   Плюшевый медведь отступил, тронул лапой дыру, повернулся и потопал обратно в коридор.
  -- Медоедка, чур-чура... - прошептал Малтин.
   Рывком он метнулся следом за чудищем. Но застал лишь пустоту коридора. Сверху спешили к Малтину его подчиненные, обеспокоенные выстрелом, прибежал и Костромитин.
  -- Вы... - выдохнул следователь, пряча пистолет, подавляя страх, усмехаясь, немного дергаясь. - Вы... видели здесь огромного...плюшевого медведя?
  -- Нет...нет, - отвечали они, переглядываясь, оценивая бледность шефа, его нервозность.
  -- Если увидите, стреляйте, - буркнул Малтин. Его раздражали эти псевдопонимающие лица. "Антон бы сразу смекнул, что я имею в виду" - подумал Малтин и пояснил; - Начинаются Кировы фокусы.
  -- А-а! - закивали полицейские.
  -- Где Кураев? - спросил неожиданно Малтин.
   Потому что Кураева не было с остальными.
   Он забрался выше всех, он был на галерее, с которой сквозь стрельчатые арки открывался вид на озеро Холой. Вдоль противоположной стены тянулись бесчисленные, но запертые двери. Усилиям Кураева не поддавалась даже та дверь, что пропустила его на галерею, но отрезала от Дашкова. Они попробовали ее выломать, потом Кураев решил, что волноваться не о чем, наверное сработал магнитный замок. Надо лишь пройти по галерее, рано или поздно найдется незапертая дверь.
  -- Он все еще наверху, - доложил Дашков следователю.
   С оружием наготове, крадучись двигался Кураев по галерее, держась стены, опасаясь быть внезапно сброшенным вниз на верхушки деревьев. Отсюда, с высоты, хорошо просматривалось озеро с повисшей над ним чистой и круглой луной, белой, точно глаз плюшевого медведя. По черному небу резво плыли диковинные светлые облака, будто раздули клочки ваты и подняли до самых звезд.
   Лунный свет, отражающийся во вкраплениях смальты и исфаханских изразцах, бил в глаза. Пока ни одной открытой двери. Перекрещения теней от колонн и стрельчатых арок, полосы света завихряли галерею в бесконечный лабиринт. Кураев уже не был уверен в том, что не движется давно по кругу.
   В проеме одной из арок сидела чайка и чистила перья. Сумасшедшая чайка, которой не спится. Она покосилась на Кураева, но не улетела. Из-под изразцов неприметные сверчки подпевали душной летней ночи.
   Иногда опоясывающая здание галерея резко поворачивала и не было никакой возможности предугадать, с кем и когда ты столкнешься за поворотом, даже соблюдая предельную осторожность. Так Кураев повстречался с Киром Торевым.
   Полицейский много раз видел его фото, но все же сначала не узнал хозяина "Хонги", обрадовался, что видит перед собой человека, который вероятно выведет его отсюда. Испугался, конечно, немного, но не очень, даже едва не рассмеялся, узнав, что отпрянул от человека, а не от страшилища. Кир же наоборот, никогда не видел Кураева, но, окинув взглядом его сухопарую фигуру, сразу понял: "Это Кураев".
   Они отскочили каждый в свою сторону.
   Невозмутимый Торев почесывал лоб и без выражения смотрел в дуло направленного на него Кураевым пистолета.
   Полицейский кричал ему что-то, обеими руками сжимая оружие, то наступал на Кира, то отходил назад. Кураева тревожили звуки из рации, откуда доносилось словно бы гудение расстревоженного пчелиного улья. Позвать на помощь было невозможно.
   Кир приблизился и на чужом языке произнес несколько слов - голос был нечеловечески густой и грубый, будто черный мед вытек из древних замогильных сот и облепил галерею на всем ее протяжении.
   Тотчас стена, у которой пританцовывал Кураев, превратилась в вязкую и податливую субстанцию. Подтеки устремились вниз и к сводам галереи, возникали и лопались на стене пузыри, твердое прежде вещество стало пышным тестом, гладь - скопищем рытвин, впадин, которые ежесекундно меняли свое расположение.
   Изумленный Кураев отвлекся, утратил бдительность.
   Тогда Кайгус схватил полицейского за куртку на спине, заграбастал крепко и цепко, втолкнул до пояса в жидкую стену. Опять на чужом языке отдал непонятный и грозный приказ - стена немедленно вернулась в прежнее состояние, затвердела, окаменела, застыла. Жидкая масса, заполнившая Кураева, растекшаяся по его носоглотке, забившая рот, сковала тело, соединив в одно целое со стеной.
   Судорога пронзила тело полицейского, свободная правая рука несколько раз конвульсивно ударила по стене и упала безжизненно, выронив пистолет. Тело Кураева повисло, замурованное наполовину, ноги подогнулись. С другой стороны, в комнате с файюмскими портретами, образовалось припухлость, очертаниями напоминающая человека. Кураев сделался похожим на гипсовый отпечаток жителя Помпей, засыпанного пеплом.
   Смерть Кураева породила нечто вроде ряби, что прошла по стене здания сверху донизу. Полицейские ее не заметили, только почувствовали живость прежде неподвижной материи.
  -- Ваш товарищ мертв, - сказал им мурия Ырка, который всегда приближается к человеку со спины и потому увидеть его невозможно. Никто не знает, как он выглядит - ужас внушает одно его присутствие, осознание того, что за твоей спиной стоит Ырка. Идя сумерками через поле, пробираясь сквозь лес, блуждая по коридорам "Хонги" оглядываться нельзя, услышишь не только эхо собственых шагов (на самом деле это следует за тобой Ырка), но и ненароком узришь Кайгусову мурию.
   Поэтому полицейские бежали из здания.
   Они потеряли при отступлении Яшара - он, к своему стыду, упал в обморок и после, когда очнулся, еще долго с криками бился об окно, быстро покрывавшееся лишайниками, мхом и паутиной. Вскоре через это окно нельзя было разглядеть полицейского Яшара. Он остался жив, но приобрел устойчивую арахнофобию и несмываемое пятно зеленого мха на спине - говорили, что на него наступил своей тяжелой пятой Кайгус. Пятно не смогли вывести ни врачи, ни знахари. С той поры полицейский всегда спит в пижаме, не ходит с друзьями в прежде столь любимую им сауну, а по нечетным числам в полночь его тошнит омерзительными мшистыми спорами.
   Через ворота и просто из леса вышли люди, заполнили территорию "Хонги". Они были в легкой, нарядной одежде, некоторые несли поклажу, присутствие полиции их очень смутило.
  -- Откуда вы? - удивился Антон. - Что вам здесь нужно?
   Люди довольно невразумительно отвечали, что намерены поселиться в "Хонге", отдохнуть на славу, другие же собирались тут работать. Все они объясняли, что не смогли противиться зову, который неожиданно настиг их и велел отправляться в "Хонгу". Они явственно слышали его, когда смотрели ролик, рекламирующий пансионат.
  -- Это проделки видеоинженеров, они воздействуют на нашу психику! - ворчали одни, но не уходили.
  -- Ерунда! - горячились другие. - Мы просто устали сопротивляться своей же мечте! Хватит!
  -- Я, например, прошагала двадцать километров из Туруя...
   Действительно, многие, судя по их виду, пришли сюда пешком - их нарядная одежда и обувь были испачканы, порваны. В толпе встречались и абсолютно невменяемые субъекты.
  -- Уходите! - закричал Антон. - Убирайтесь отсюда!
   Люди отвечали ему смутным ропотом. Среди них был человек в очень грязной и изношенной форме дорожного рабочего, Он мрачно глядел на Антона и тихо бормотал без конца:
  -- Дайте мне отдохнуть, отдохнуть, я устал, устал, дайте мне отдохнуть...
   Шея у этого неприятного человека была страшно вывернута, в кармане лежал термос с чаем и потрепанная карта прокладки дорог, где направления были совершенно искажены и перепутаны. Неудивительно, что бедняга свернул себе шею и устал до смерти.
   Лунный диск показал острые зубки - это отделилась от ночного светила серебрянная мурия. Она была очень красивая, хотя ее личико походило на нелепое и прихотливое расположение лунных пятен. Но мурия зато имела великолепное стройное телосложение, выдававшее ее принадлежность к женскому полу. Она прыгнула на верхушку старой лиственницы (как только там разместилась?), достала стрелу и натянула тетиву лука. Отпустила ее. Стрела с широким сияющим хвостом, подобным ракетному, ударила по полицейским машинам. Раздался взрыв, несколько автомобилей взлетели на воздух и, полыхая, с жалобным подвыванием упали на другие машины и в толпу. А с вершины лиственницы неслись уже следующие стрелы. Люди с воплями заметались под взрывами холодного лунного света, между пламенем горящих машин.
   В тот момент, когда Малтин собирал и наводил дисциплину среди своих подчиненных, а взрывы озаряли зал крытого бассейна, там какая-то девушка с длинными светлыми волосами медленно отвела взгляд от лунного сполоха, прыгнула в воду и исчезла без следа на дне бассейна. Цветы желтой кубышки и ряска покачались, возмущенные всплеском, и снова замерли.
   От очередного взрыва упал Саша Векслер, из-за пазухи у него вылетели копии бумаг, врученных Саше незнакомцем. Эти листы заинтересовали Антона Баева - он поднял находившийся рядом с ним лист, прочитал несколько строк, нахмурился.
  -- Саша, отдай мне остальное, - сказал он.
  -- Нет, - ответил Саша.
   Антон поймал собиравшегося улизнуть Векслера за воротник.
   С вершины старой лиственницы была послана очередная стрела.
  -- Черт возьми, поживее! - крикнул Малтин, видя столбы поднимавшегося дыма и отблески огня на низких облаках.
  -- Господин капитан, я не могу бежать, не могу шевельнуться! - в отчаянье простонал полицейский Зыков.
   Он наступил на каменную плиту, и ноги его до колен стали каменными - разрастание этого скалообразования, вероятно, стремилось распространиться далее. Немерович принес откуда-то топор и хотел уж, было, ударить по каменным ногам Зыкова, но Малтин остановил удар. Зыкова просто столкнули с плиты, и тотчас камень сменился плотной почвой, перемешанной с песком и жухлыми травинками - Зыков повалился, его пристроили у скамейки, но он закричал, чтобы его перенесли куда-нибудь в другое место, так как деревянная структура скамейки начала пропитывать его тело.
   Он взвыл и на едва гнущихся ногах, напрягая оставшиеся силы, побежал через лес к Холой. Чудовищная боль терзала его, в землянисто-каменных ногах, где сохранялись еще остатки плоти, трещали стремительно перетекавшие из одного состояния в иное суставы, кости, рвались сухожилия. Зыков добежал до озера и рухнул на мелководье, напуганный до беспамятства и истерзанный болью. Он был бы не прочь слиться с вечными и неподвижными водами моренно-ледникового озера Холой. Но избавление подобного рода, очевидно, не входило в планы мойе Кайгуса.
   Ноги Зыкова вернулись к нормальному своему состоянию, но были страшно изранены и изуродованы открытыми и закрытыми переломами.
   Ожившая мраморная статуя прекрасного греческого юноши, украшавшая заводь, подошла к приподнявшемуся Зыкову и вновь окунула его в воду. Безжизненный мраморный лик статуи, ее твердая рука не знали жалости. Слава Богу, что подоспел Немерович с топором, он обезглавил статую - после этого она сделала несколько слепых шагов и развалилась на обломки, которые с плеском попадали вокруг полицейских - живого, но бледного Немеровича и полумертвого, но смеющегося от радости и потрясения Зыкова.
  -- А ну не дури, отдай мне бумаги! - твердил Антон, борясь с Сашей, который загибался червяком, но упрямился.
  -- Смотрите, смотрите! - воскликнули люди. Они показывали на самый высокий холм поляны, увенчанный абстрактной композицией из дикого камня.
   Сейчас на холме стояло странное несуразное существо с птичьим клювом и на лыжах. Существо подняло лыжные палки и издало пронзительный отвратный визг.
  -- Ите! Это Ите! - закричал Саша с неожиданной горделивостью. - Я знаю...
   Изловчившись, Антон свалил Сашу и вырвал у него оставшиеся бумаги.
   Люди Малтина были уже на большой поляне, где сразу потерялись в беспорядочной толпе. Тем не менее, они осмотрелись и осмелели настолько, что открыли стрельбу по чудным, старым, ярко расписанным саням с узорами из минеральных красок и березового сока, резьбой по дереву и кости. Сани катили куда хотели и давили кого ни попадя, калеча людей и только усиливая панику. В сани были впряжены не кони или олени, а клубок древесных корней и сучьев, которые по-паучьи ловко и скоро перебирали многочисленными конечностями. В санях сидит мурия хури Мис-хум из святилища Хошлог, он специально прибыл сюда с Полярного Урала по приказу Кайгуса. Мурия закутан в линялое и рваное тряпье, у него деревянное лицо и красные светящиеся глаза, он правит клубком сучьев и корней с помощью отрывистых воплей - рук у него нет. В него стреляют полицейские и иногда попадают в цель - от лица Мис-Хума отлетают щепы, но возвращаются на место.
   Отсеченная голова мраморной статуи, что лежала на мелководье, зарывшись греческим носом в ил, заплакала.
   Кайгус выпрыгнул из саней - именно не спрыгнул, а выпрыгнул. В позе атакующего медведя, который встает на задние лапы и падает с какой-нибудь скалы всем своим весом. Невероятно долго он падал из затяжного своего прыжка. Чудище опять было в виде огромного плюшевого медведя. Дыра от выстрела в лобастой голове обильно сочилась кровью, перемешанной с ватой и опилками. Аппликация, изображающая пасть с треугольными зубами, разлохматилась, пропитавшись кровью, и висела клочьями. Плюшевая морда зверя топорщилась подсыхающими и свежими сгустками, волокнами, заскорузлыми паклями.
   В сердцевинах роз цветника под окнами столовой "Хонги" появился вкусный джем.
   Медведь продвигался к воротам, расталкивая и отбрасывая попадавшихся ему по пути.
   У менгиров бегал Антон - он уже давно израсходовал все патроны, стреляя в воздух, пытаясь утихомирить толпу. Саша первым заметил, что Кайгус идет прямо к ним. Но, озлобившись на Антона, прижимая платок к рассеченной губе, Саша не предупредил Баева.
   Верный помощник Малтина оказался в объятиях чудища.
  -- Антон, - сказал Кайгус. - Верни мои бумаги. Они вам больше не нужны. Это глупые и никчемные бумаги, они не дадут вам ничего ценного и интересного, обычная фальшивка, верни мне их.
   Но Антон уже не понимал, что ему говорили. От страха и гнева он мог только биться в мягких лапах. Роли поменялись. Теперь Кайгус требовал у Антона бумаги, и Саша, знавший, что другая копия находится у него дома, пятился от ворот "Хонги" - он хотел убежать и спрятаться, мечтал зарыться в землю, вернуться в Усть-Ключ. Он внезапно вспомнил, что ни разу не подумал о Майе, не искал ее здесь, но не устыдился этого. Пока искать Майю совершенно невозможно. Надо увидеть, что сделает Кайгус с Антоном.
   И Саша только пятился от ворот, но не убегал.
  -- Что ж, значит, мне пора расставаться с тобой, Антон Баев, - молвил Кайгус. - Уже никогда ты не сыграешь в джаз-клубе, где любил бывать. Твоя девушка, которая смешлива без меры, не дождется тебя. Покупка квартиры на Ключевской-Ахматовской отменяется. Ты не обгонишь в карьере своего шефа. Исчезнет твой облик - армейская стрижка, голубые глаза навыкате и чересчур пахучий одеколон. Антон Баев, я решил тебя уничтожить вместе с бумагами - как и они, ты мне больше не нужен, прощай!
   Когда произнесен был приговор, Кайгус уткнул закричавшего Антона в свою грудь и обхватил еще крепче.
   Полицейские, бывшие с Малтиным, бежали к ним, но не стреляли, опасаясь попасть в Антона. Все звали Немеровича с топором, который уже вошел во вкус борца с нечистью. Он подскочил к Кайгусу и занес топор.
   Тотчас же полицейский был вынужден отшатнуться, прикрываясь от огня и жара.
   Ибо Кайгус вспыхнул жадным факелом, покрывшись пламенем, которое выросло до неба. Антон продолжал кричать, но медведь не отпускал его. Вскоре крик человека прервался. Лишь смутно в пламени угадывались силуэты Кайгуса и Антона. Никто не смел встать в круг жара и света. Запах горящей плоти и шерсти внушал отвращение, бестолковое и случайное движение огненного столба - ужас.
   Наконец огонь изменил направление - то, что оставалось там внутри, рухнуло черными горелыми ошметками, пеплом и прахом. Был столб огненный, а стал осыпающийся костер.
  -- Да потушите же пламя! - закричал Малтин. - Неужели не ясно, что можно уже не бояться?
   Его послушались, воду брали из ручьев, подле которых гуляла когда-то Майя - так, кажется, давно это было, и лебеди улетели оттуда, встревоженные шумом. Полицейские сбивали огонь ветками, некоторые люди им помогали, другие теснились поодаль, остальные разбежались по лесу или брели по дороге вдоль озера в поселок.
   Сумасшедшие муравьи носились как угорелые и строили из серого озерного песка мандалы.
   Взрывы и удары серебрянных стрел прекратились. Лунная мурия превратилась в скопище звездных нитей, поскакала по верхушкам деревьев и исчезла, растворившись среди настоящих созвездий над лесом. Пропали и другие страшилища.
   Останки Антона Баева и медведя продолжали тлеть в круге, образованном полицейскими и самыми храбрыми из гостей "Хонги". Тело Антона под воздействием жара изогнулось в характерную позу и возникло ощущение, что Антон вновь стал ребенком - словно прося защиты и тепла, он лежал, вцепившись в то, что осталось от лучшего друга всех детей - плюшевого медведя.
  -- Господи, да что же это такое? - спросил жалобно Дашков.
   Малтин отвернулся.
   У женщины в толпе выросла коса. Пустяки, конечно. Чудо милое и безобидное.
   Они все поверили, что худшее позади. Но им предстояло последнее на сегодня испытание. Затишье было призрачным, готовые сорваться с уст вздохи облегчения, нервный смех, разговоры были грубо оборваны.
   Были оборваны непонятным гулом.
   Это деревья наполнились кровью, которая под давлением заструилась по растительным венам и артериям. Древесные волокна были словно мышцы и жилы. Листва зашелестела, сжимаясь и расширяясь всей кроной, будто некое существо старалось унять свое дыхание. Или надышаться вдоволь после отравления, например, дымом.
   Трава тоже приобрела особенный блеск и красно-слизистый цвет, точно изнанка каких-то внутренних органов.
   Все теперь заметили, сколь удивительно лес походит на чье-то гигантское нутро. И в возникшем ниоткуда и слышимом отовсюду гуле распознали слаженную работу частей единого организма.
   Ветви вбирали кислород, листву окутывала дымка микроскопических капель. Сукровица набухала в древесной коре. Земля откликалась на гул эхом ритмичных и все более успокаивающихся ударов.
   Преображение длилось всего несколько секунд.
   Затем ускорился отток крови.
   Гул стих.
   Дрожь земли прекратилась.
   Ветви и стволы деревьев обрели привычную окраску.
   Светлячки и гнилушки вновь зажглись в обычной траве. Вернулись звуки летней ночи.
   Люди перевели дух.
   А Майю они нашли в восточной ротонде, где были заводь с рыбками, оконца под самым потолком, на подушках вышитые золотым, черным и алым павлины, а двери открывались только внутрь из-за высокой и густой травы. И нашел Майю не следователь Малтин или влюбленный Саша Векслер, а самый малодушный из полицейских, который бежал дальше всех в лес и заблудился там. Неподалеку от ротонды он повстречался с другими беглецами из числа гостей "Хонги". Умолчав о своем постыдном поведении, полицейский возглавил эту группу, чтобы вывести ее обратно к воротам. В поисках менгиров они наткнулись на ротонду и обнаружили в ней девушку, которая неподвижно сидела на подушках в глубине, пряталась за фонтанчиком. Если бы не яркий лунный свет, ее вовсе бы не заметили.
   Потом люди вспоминали, что девушка эта была очень красива и грустна. Ее приняли за товарища по несчастью, думали, что она укрылась здесь от призраков и чудовищ. Впрочем, в какой-то мере данное суждение не было ошибочным.
   Медленно и опасливо полицейский продвигался к ней, говорил ласковые бессмысленные слова, подозревая, что девушка вот-вот ударится в истерику.
   Однако Майя сейчас была на редкость уравновешенна. Различие и недоразумение между ее состоянием и намерением полицейского заключалось в том, что он в ее взоре читал вопрос: "Что, скажите мне, что же там случилось?", а она на самом деле не спрашивала, но отвечала ему:
  
   ГОРИЗОНТАЛЬ ЗАВЕРШЕНА
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ
  
  
  
  
   ТЕТРАДЬ НИКИТЫ МАЛТИНА
  
   * Сообщение от доктора Осинцева:
  
"Известно эвенкское предание о девочке Хеладан, которая плывет на льдине по реке Энгде-кит. Девочку сносит в "мир мертвых", все ее родные погибли. Главная шаманка спасает ее, дает два шила, чтобы зацепиться за берег. Хеладан избегает опасности, но лед начинает соблазнять ее различными необходимыми в хозяйстве предметами. "Хеладан, Хеладан! - кричит он. - Оглянись, камень для растирания красок виднеется!" Девочка же отвечает: "Не стану оглядываться, это черепа людские кажутся!" Лед предлагает женские вещи - точила, кожемяки, скребки, огнива, чашки, черную и красную краски. "Не стану оглядываться, - это кости мертвецов!" - твердит Хеладан.
   Ее спасает медведь Нгамонди. Заметив ее тоску по людям, говорит: "Меня убей! Освежуй, сердце мое положи спать с собой, почки положи на священное место в чуме, шерсть в сухую ямку, кишки повесь на дерево, голову на священное место за очагом". Хеладан все так и сделала. Утром просыпается - напротив отец с матерью спят, за очагом дети играют, ямка же полна оленей. Хеладан убегает, оседлав оленя, но ее ловят и возвращают домой. В грусти она поет: "От сердца Медведя зачем ушла? От почек Медведя зачем ушла? От головы Медведя зачем ушла? От шерстки Медведя зачем ушла?" Хоровод родных не радует ее, и девочка Хеладан навечно остается печальной"
   Мой ответ:
   "У селькупов существует какая-то связь между культом медведя и рекой. При разделке зверя кости и кровь полагается бросать только в реку, старики при этом объясняют: "Его нельзя топтать, иначе он нас растопчет!"
  
   ** Пояснение доктора Осинцева к рисунку:
   "В научной литературе так обозначают Ба - древнеегипетский элемент души. Он считался воплощением жизненной силы, которая существует и после смерти. Его часто изображали в виде птицы с человеческой головой. Египтяне верили, что Ба обитает в гробнице рядом с телом, ест и пьет, но может и свободно передвигаться по небу и загробному миру. Кстати, Кайгус, согласно кетским легендам, имеет семь "мыслей-душ", а египетский писатель IV века Гораполлон переводил слово Ба как "душа". Хранителями жизненной силы были звероголовые боги. Неудивительно, что Валавин сразу уловил сходство между богами с берегов Нила и сибирским человеком-медведем. Но Ба имели не только люди и боги, но и целые города".
  
  
  
   ТЕТРАДЬ САШИ ВЕКСЛЕРА
  
   * * * Надписи на карточках и мои соображения:
  
  -- Кайгус у кетов, Манорага, Консыгойка у манси, Нянгняко, Кути, Нгамонди, Манги или Майн у эвенков, Тыа Огониоро у якутов, Ингличебон у юкагиров.
   Ему поклонялись со времен палеолита. Тайна культуры неандертальцев эпохи Мустье (120-140 тысяч лет до нашей эры) - огромные медвежьи кладбища в пещерах, такие как Вильдкирхли, Гайленрейт, другие. В пещере Драхенлох кости содержались в ящиках, в пещере Петерсгёлле мощехранилищами служили ниши. Известны захоронения и на территории России и Украины - это пещеры Кударо на Кавказе, Навалишенская, Ахштырская, Ильинка под Одессой. Везде определенный, но неясный порядок. К примеру, в Регурду - это во Франции - нашли общую могилу человека и медведя, однако непонятно кто из них занимает главенствующее положение, кого принесли в жертву при погребении? Культ медведя - одно из немногих звеньев, соединяющих неандертальцев и кроманьонцев, почти что человека и человека современного. Представители волосовской культуры, древние финно-угры, воздавали медведю божественные почести, о том свидетельствуют раскопки Черной Горы в междуречьи Волги и Оки. Кости медведя, посыпанные красной охрой, символизирующей жизнь, находили у Мельничьего Лога, в Базаихе под Красноярском и в Самусе под Томском.
  -- Он божество умирающее и возрождающееся.
   Полней всего данная ипостась выражена в медвежьем празднике. Существуют два его типа - западный (у кетов, манси, хантов, эвенков) и восточный (у нивхов, айнов, гиляков, даже у вьетнамцев). Интересно, что у айнов была особая женщина, которой поручалось выкармливать своим молоком пойманного медвежонка. В назначенный день воспитанного в человеческом обществе зверя водили по стойбищу под музыку и танцы, после чего расстреливали из луков, но делали это люди чужого рода, угощавшиеся затем мясом убитого медведя. Жители же стойбища не притрагивались к мясу, а хоронили с плачем голову медведя, его лапы и кости, подобно тем же неандертальцам, кетам и манси.
  -- Он культурный герой, то есть основоположник рода, борец с темными силами, воин на пороге погружения в мистический мир шаманства, создатель мифов и эпоса.
   Доказательства в гротах Пешиале, Мас д`Азиль, Коломбьер. Манси говорят, что огонь им принес медведь, илимские эвенки считают, что Бог поручил ему наблюдать за жизнью людей и карать грешников, поэтому всякий, кого задрал медведь, несомненно, грешник.
  -- Он наш предок.
   Николай Рерих писал, что медведи суть "отцы человечества".
  -- Он тотем.
   У манси медведь - глава фратрии Пор, за тотема его почитали гуроны, ирокезы, тлингиты в Северной Америке.
  -- Он дух-хранитель.
   В Перу - провинция Киспиканчи, долина Синакара - медведей называют Укуку, существа, приносящие с вершины горы Койльюр Рити (Снежная звезда) куски льда и дарящие их людям, дарующие таким образом засушливым долинам Анд влагу и весну. На ежегодном празднике люди, изображающие Укуку, наряжаются во множество толстых меховых одежд, поднимаются на гору и спускаются с нее, образуя гигантские фигуры, видные лишь с высоты птичьего полета. Ряд исследователей выдвинули теорию, что рисунки Наски отображают сходные древние ритуалы. В американском же штате Айова находятся маунды (курганы), насыпанные в форме медведя и птицы. Увидеть их опять же можно только с большой высоты. Но чему удивляться - медведь, согласно верованиям различных народов, живет на небесах.
  -- Он дух-целитель.
   Индейские лекари и сибирские шаманы величали его своим покровителем. Его кровь использовали для излечения чахоточных, желчь - для ускорения родов. Целительную силу медведя распространяли на домашний скот, славяне называли высушенную медвежью лапу "скотьим богом".
  -- Он хозяин нижнего мира.
   В том убеждены сибирские народы. Однако не только они. Русские тоже полагали, что мертвецов на тот свет уносит именно медведь. Возможно, происшествие, описанное Адамом Олеарием, посетившим Московию в 1633, 1636 и 1639 годах, объясняет возникновение этого поверия: "Медведи...поедают много лосей, не щадят человеческие тела, в земле погребенные. Так, осенью 1634 года недалеко от Нарвы за лесным двором медведи разрыли на кладбище могилы, вытащили тринадцать трупов и унесли их вместе с гробами".
  -- Он священное животное.
   Православные канонники запрещают употреблять мясо медведя в пищу. Этот запрет, впервые зафиксированный в церковных правилах XI века, сохраняются доныне.
  -- Он зооморфный классификатор.
   Его место с остальными хищниками у корней Мирового древа, но он единственный, кто постоянно стремится вскарабкаться на Древо.
  -- Он элемент астрального кода.
   Доказательства - легенды об Аркаде и Каллисто, охотнике Манги и лосе Хэглэн.
  -- Он воплощение души.
   Гиляки утверждают, что душа человеческая пребывает в лесу, в теле медведя.
  -- Он даритель.
   Если, как уверяют североамериканские шаманы, в зубах медведя заключена мудрость, следует ли подставляться ему под укусы?
  -- Он оплодотворяющее начало.
   Молоты с головой медведя - предметы фаллического культа - находят от Алтая до Скандинавии.
  -- Он помощник шаманов.
   Кетский шаман носит рукавицы и обувь из шкуры с конечностей медведя, головной убор из медвежьего черепа, колотит в бубен медвежьей высушенной лапой. При наиболее важных обрядах он заставляет и обращающихся к нему за помощью людей наряжаться медведями. Железные маски зверя были обнаружены при раскопках шаманского могильника на Таймыре.
  -- Он оборотень.
   Древнейшее название волкодлака, то бишь оборотня, соединяло названия волка и медведя - смотри также литовское lokys, греческое arktos, кетское hartagga-, древнеисландское art. Имя героя англосаксонского эпоса Беовульфа переводится как "пчелиный волк", то есть "медведь". То же относится и к древнеисландскому Ulf-biorn, древнему верхненемецкому Wulf-bero. В старинной русской книге "Чаровник", запрещенной церковью, среди двенадцати превращений особенное место занимает способность колдуна превращаться в медведя и волка. Иные названия волкодлака основой имеют общеславянский глагол vedati - "знать, ведать", словообразование общее с табуизированным названием медведя, "ведающего, едящего мед": украинское вiщун-вовкун, словенское vedomci. Саша наказал себе, что надо будет обращать внимание на любого странного оборотня или другое чудище, которое превращается в лисицу, птицу, лягушку, в кого угодно, даже в человека, но не в медведя. Возможно, это значит, что медведь - его истинный облик.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   363
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"