И вот я пою, над сценой звеня,
И знаю, что зал не слышит меня -
Ни в первом ряду не слышат меня,
Ни в пятом, ни в двадцать пятом.
И лишь на галерке сонный юнец
Услышит меня под самый конец
И выцепит шелест древних страниц,
Что в этом мотиве спрятан.

А я замолчу, прикрою глаза -
И мигом очнется скованный зал,
И очень внезапно грянет гроза 
Горячих рукоплесканий.
И только юнец в последнем ряду,
Уставясь на сцену, точно в бреду,
Подавленный весом собственных дум,
Под аплодисменты встанет.

Он выйдет из зала в лунную ночь
И быстро и нервно двинется прочь,
Но это ему не сможет помочь,
Ему не вернет покоя,
Ведь песня ему застряла в ушах,
Ведь в песне - его живая душа,
Ведь в ритме ее он будет дышать,
Ведь в ней он себя раскроет.

Он выучит ноты, текст разберет -
И вот он уже со сцены поет,
И древнюю мудрость радостно льет
На уши сидящих в зале.
И снова его не слышит никто -
Ни в первом ряду, ни в двадцать шестом, -
Как будто бы он поет о пустом,
Как будто не делом занят...

А песня летит сквозь будничный день,
Невидимый звук, неслышная тень,
И в кронах берез, и в трещинах стен
Укромно она ютится.
И будет один, и будет другой,
Кому она вдруг нарушит покой,
Коснувшись своею властной рукой,
Шуршащей своей страницей.