Аннотация: Иногда я думаю, а стоит ли? Стоит ли выжить? Стоит ли вернуться в мир ежедневных дел? В тот мир, в котором нет привкуса смерти? Нужен ли он мне станет тогда? Буду ли я его ценить так же, как сейчас, на пороге исчезновения?
По-моему, это - последнее, что я увижу за всю мою жизнь. Вот это самое - тёплое ласковое солнце, сверкающее потерянными бриллиантами в утренней мягкой траве с разбрызганными по ней капельками росы. Вот это удивительного цвета небо. Ах, до чего же красивым бывает небо. Мы ведь живём, не замечая его. Мы так ненавидим каждое утро, когда надо просыпаться и идти на работу. А в выходные? Ну, когда не надо на работу, разве мы видим эти чудесные нежнейшие сочетания цветов утренних небес? Нет, мы спим. По сути в нашей жизни полно рассветов, но мы... Мы не дорожим этим сокровищем, этим чудом - возможностью проснуться в начале нового дня. Нет, к чёрту! К чёрту каждое это чёртово утро с его головной болью и трясучкой до работы, к чёрту все эти "доброе утро" на работе, всё это - ровно до полудня, когда можно пообедать и собираться домой. Ровно до полудня нам хочется всё отменить, уничтожить, избавиться от этого времени... От нашего времени. А его у нас не так-то много.
Только понимаю я это лишь сейчас, глядя из окна четвёртого этажа замкнутого неуютного помещения. Только теперь, когда знаю, что жить мне осталось совсем немного. Только чувство смерти, пожалуй, и способно научить нас любить эту жизнь. Только оно является вкусом, приправой, солью того самого пресного бульона, который мы хлебаем каждый день на этой земле, называя жизнью. Без близости катастрофы тягучая серая масса дней кажется бесконечной. Это пугает, тем более, что мы подозреваем, что есть что-то ещё, что-то такое, что нам по какой-то причине недоступно, что-то настоящее, яркое, весёлое, совсем другое, а не это тошнотворное постоянное "одноитоже": проснулся, поработал, поужинал, поспал...
Кажется, на самом краю этой пропасти, я стал философом. Зачем это, зачем это именно сейчас, когда я, наконец осознав всю прелесть, всю настоящесть этой самой обычной жизни, вместо того, чтоб успеть насладиться ею, начинаю умничать? Для кого? Кто это оценит? Даже если там, в нескольких километрах отсюда, кто-то и найдёт мои записи, разве сможет он понять? Нет, увы! Пока смерть не положит ему руку на плечо, не дохнёт холодом где-то совсем рядом, не поймёт он ни за что моих рассуждений. Потому что, только поверив в то, что смерть существует на самом деле, только тогда человек узнаёт, что его серенькая, привычная, как старая футболка, жизнь и есть единственная, что не стоит ждать, искать другой, лучшей, что именно вот эта с грязным чайником и заляпанным зеркалом, с запахом во рту и ноющим плечом, что вот это именно и есть самое настоящее чудо и роскошь... Так для чего я? Зачем? Да просто, потому что вдруг действительно найдут мои записи. Вдруг! Ну, бывает же всякое, кто-то да и проникнется пониманием того, что каждый день, каждая секунда в этой его жизни прекрасна и удивительна, и полюбит её, такую неустроенную, с долгами за квартиру, с детьми от первого брака, с брюзжащими родителями... Да, гораздо проще! в сто раз проще полюбить сыр с плесенью и кофе без сахара, проще даже приучить себя наслаждаться склизкими улитками. Всё это гораздо проще, чем полюбить самое драгоценное, что есть у человека: утро, вдох... - все эти одинаковые осточертевшие обычности, надоевшие до тошноты...
Только надежда, глупая, нерациональная надежда заставляет меня фиксировать недавние события. Впрочем, та же самая надежда, что я всё-таки смогу отсюда выбраться живым, та же самая глупая и нерациональная, удерживает меня от того, чтобы... Впрочем, иногда я думаю, а стоит ли? Стоит ли выжить? Стоит ли вернуться в мир ежедневных дел? В тот мир, в котором нет привкуса смерти? Нужен ли он мне станет тогда? Буду ли я его ценить так же, как сейчас, на пороге исчезновения? Вряд ли... Но вот, что не даёт мне покоя. С тех пор, как я осознал, понял, прочувствовал, что я смертен, то есть по-настоящему смертен, а не гипотетически, я до головокружения, до крика, до истерики понял и ещё одно: я так не хочу умирать! Я очень хочу жить, быть здесь, гулять тут, работать там, целовать женщин, купаться в реке, а главное - я хочу быть с вами, люди! С вами, с такими мерзкими, противными, гадкими, и такими глупыми и несчастными. Я бы полюбил каждого из вас, я бы понял, каждого из вас. Я знаю, никто из вас не хочет навредить другому, но... так бывает. Но даже с такими, вредными и злыми, я хотел бы жить с вами и среди вас. Мой дневник, это - то, что останется после меня, это почти я, который после моей смерти, останется с вами, это всё равно что я сам среди вас! Тем более мне так повезло в этой жизни! Я столкнулся...
Впрочем, оставлю все эти сентиментальности и перейду к делу. Уж не знаю, чем и когда всё это кончится, не знаю, как обстоят дела за пределами этих мест, может, там то же самое, но буду надеяться на то, что везде, где меня нет, традиционно намного лучше.
Итак. В голове много всего, столько событий случилось за эти несколько дней, трудно найти то, с чего стоило бы начать. Так бывает, знаете, когда на столе множество яств, и ты не знаешь, с чего бы начать. Очень хочется начать с пирожных, но после них остальное уже не будет таким вкусным. Решаешь начать с салата, как все, но ведь ты в действительности не хочешь салата. Я считаю, салат нужно есть тогда, когда наелся до отвала и тяжёлой пище уже нет места, вот это - как раз самое время для капустного листа или хрустящего огурчика.
В общем, начну-ка я с... с канапе! С мелочей. Бывают такие мелочи, которые ты сразу примечаешь, но не обращаешь на них внимания, а потом, когда случается что-то, тебе остается только хлопнуть себя по лбу, припомнив эти самые мелочи, и сказать себе: "А ведь это было сразу понятно!" Многие мелочи мы, бывает, просто выкидываем из жизни, хотя они и застревают в нашей памяти, но, вероятно, именно для того только, чтобы потом в нужный момент заявить о себе: "А ведь мы предупреждали".
Так вот, я тогда только пришёл устраиваться на мукомольный этот проклятущий комбинат. Меня сразу же смутило, что охранник (на вид - обычный мужик, с хитрым прищуром, седой и стриженный, какой-нибудь отставной майор) почему-то начал меня охлопывать по рукам и даже ногам. Я знаю, как проверяют на наличие скрытых вещей в потайных карманах, но это было другое. Он, как бы это сказать, охлопывал меня с интересом. Нет, не как нежного друга, а, скорее, как свиную тушку, словно проверял, есть ли жирок. Мне это тогда сразу показалось странным, но я быстро выкинул мелочь из поля зрения. Не до этого было.
Был я в то время квёлый и депрессивный. Время наступило такое, безработица. Куда податься в городке дизайнеру, если все частники закрылись, никому реклама не нужна, а в городе, если и вешают баннеры да объявления, то только по заказу местной администрации, ну, и вешают именно те, кто с администрацией этой в доле. В общем, работы вольному художнику в городе нет. Поискал там, поискал здесь - не нашел. Кризис. Только на комбинат требуется народ постоянно.
Это тоже меня немного смутило - почему всё время ищут новых рабочих? А старых куда девают? Едят? Поискал отзывы - негативных не нашёл. Набрёл только на статью местного корреспондента на прикорме у власти, мол, "ширится и растёт комбинатище, скоро весь город поглотит в себя", да, именно так и было написано, "скоро весь город поглотит". Да только этим писакам на зарплате особо веры нет, им говорят, что именно писать, они только синонимы подбирают и запятые ставят, да и то не всегда в нужных местах.
Так или иначе, как ни смущали меня эти мелочи, а деваться было некуда - я бы всё равно на этот комбинат пришел работать, просто некуда больше.
Что дальше? Отдел кадров. Тут тоже меня почему-то ощупывать начали? Женщины прямо щипали. Я смутился, но заметил, что они довольны результатами такого осмотра, и выкинул из головы ненужную тревогу.
К слову сказать, устраивался я простым грузчиком, а вот справок из больницы на работу пришлось собрать столько, сколько в моей жизни было дней. Тут были справки об отсутствии таких болезней, о которых я и не слыхивал никогда. Тоже странно: мукомольный комбинат, а не лаборатория по изучению ядерных отходов каких-нибудь ведь, а поди-ка! Ну, раз надо, так надо. Не нам, простым смертным выбирать, нам всё говорят: какими болезнями болеть, на карточку какого банка переходить, до скольки задерживаться, как в отпуск уходить. Трудовой кодекс? Читали, а как же, знаем. Отличная фантастика. В общем, деваться некуда - удивился, но все справки собрал.
Взяли меня в цех. Спецовку выдали. Талоны на еду. Место отдыха обозначили. Время на обед нарисовали. Пришёл с утра, уселся под календарем, считаю дни, сколько их до зарплаты осталось. Как ни крути - много. Такое себе развлечение. Помещались мы в подвале - окон нет, природу тоже наблюдать не получится. Потолок высоко... не доплюнешь...
Вдруг шорох какой-то по цеху. Народ заёрзал, зашевелился: "Идёт! Идёт!" Кто идет? Я шею вытянул, посмотреть. Да меня по уху бригадир обратно развернул: "Стой, - говорит. - Не шевелись. Не говори ничего. Что бы ни происходило - замри!"
Я замер. Только глазами хлопаю. Вижу - появилась дама в цеху опрятной наружности, приятная, только губы у неё странные. Очень красные и большие. Идёт, улыбается. А мужики все по стойке смирно стоят, как памятники, не шелохнётся никто. А барышня на каблучках, в юпочке, хорошенькая такая, если б только не рот её этот... А что мне этот рот? Развернул и к стене - и проблема решена. Словом, разомлел я и залюбовался. А мужики, как скалы над холодным морем, суровые и обветренные, ни один ни бровью не повёл. Это тоже мне странным показалось.
Ушла дамочка, я - к бригадиру, что за напасть? Бригадир мужик смурной, не разговорчивый:
- Работа нужна? - спрашивает.
Я опешил немного, говорю:
- Нужна, конечно, иначе, зачем бы я сюда устраивался?
- А жить хочешь?
- Странный вопрос, - снова пожал плечами я.
- Ну, раз так, делай, что говорю. Работай и вопросы не задавай. Понял?
- Понял, - резко ответил я и развернулся, чтобы уйти.
- Слышь, а талоны на обед дали?
- Дали...
- Не ходи в столовую... С собой шабашку носи.
- А почему?
- Работать хочешь? - вздохнув, бригадир вернул разговор в самое начало.
- Понял, - усмехнулся я. - Работай и вопросов не задавай?
Бригадир кивнул.
Со старшим не удалось завязать контакт, зато ко мне подошел Володька, такой же, как и я бедолага-грузчик, в бывшей жизни офисный работник.
- Что? Неласковый шеф? - широко улыбнулся он.
- Да ну его, - радостно ответил я.
Глядя на Володьку вообще нельзя было не улыбаться. Улыбка у него была широкая, как у Гагарина. Да и парень он был неплохой.
- Он всегда так, - усевшись рядом на мешки с мукой, ответил Володька.
- Слушай, а что у вас тут за порядки?
- А, - присвистнул мой собеседник. - Вон, ты о чем его спрашивал? Он не расскажет. И я не расскажу.
- Надо же, какие тайны в вашей подворотне, - буркнул я.
- Не, ты не думай чего, сказать можно, только ты не поверишь, - уже серьёзным тоном продолжил он.
- А ты попробуй! - задиристо потребовал я.
- Да что? Думаешь, не пробовали? Никто не верит, пока не убедится. Только я тебе одно скажу: ты стой и не шевелись. И в столовую не ходи. Они туда ходят сами, дурачков выискивают. Проголодался - и попался.
- Это что? Наказание какое-то за то, что ешь?
- Нет, это я не знаю, за что такое наказание, главное: если работа нужна и шкура дорога - промолчи, застынь, словно и нет тебя.
- Ладно, пусть так, - пошел я на мировую. - Ты сам откуда здесь?
- С биржи труда, откуда ж ещё, - развёл руками товарищ. - Ты ж, наверное, оттуда и сам. Если б не эта безработица, век бы сюда не заглянул. Но, что поделаешь, семью кормить надо.
- Да уж сильно её прокормишь с местных барышей-то...
- Ну, да что уж, сейчас время такое, спасибо, что это есть...
Мы помолчали. Вскоре прозвенел сигнал на обед.
- Ты с собой ничего не взял, наверное? - спросил у меня Володя, протягивая бутерброд. - А вот кофе, звиняй, стаканов нет. Всухомятку сегодня.
Я поблагодарил его и с удовольствием впился зубами в хрустящий тост с сыром.
- Ты не вегетарианец часом? - подмигнул ему.
- Не часом, а поневоле. Тут такого насмотришься, вообще есть бросишь, - сердито ответил он.
Вечером дома я раздумывал над прошедшим днём. Очень много он таил в себе недомолвок и загадок. Но, к своему удовольствию, я обнаружил, что жду следующего утра с нетерпением, чего со мной не бывало со времён школьных каникул. Мне хотелось, чтобы поскорее наступил новый день. Мне хотелось на работу! Давно ли у вас такое было? Я строил предположения, препарировал ситуации и диалоги, извлекал из них удивительные выводы и ждал рассвета. Скорее, чтобы узнать побольше о том, что происходит!
Утро, правду сказать, застало меня сонным и бледным. От былого вечернего рвения к физическому труду в роли грузчика во мне не осталось и следа. Всю ночь я провертелся волчком, и заснул вот только за полчаса до звонка будильника. Мир вернулся на старые рельсы: снова утро, снова я его ненавижу.
Наскоро одевшись, я выскочил из дома. Шабашку, конечно, забыл. Надо было с вечера собрать. Да было лень. А утром... "Да ладно, сбегаю в столовку, мало ли чего говорят," - подумал я.
В цеху со вчерашнего ничего не изменилось. Бригадир поставил отметку о прибытии и спросил:
- Шабашку взял?
- Нет, - беззаботно ответил я. - В столовку сгоняю.
- Говорят тебе, - махнул он рукой с досадой. - Не ходи в столовую.
- А талоны тогда куда?
- Талоны сдашь мне, в конце каждой недели - сгущёнка и тушонка. Или только сгущёнка.
- Зачем мне сгущёнка? - я выкатил на него глаза.
- Не хочешь - не бери, - буркнул старший.
Я было развернулся уходить, но передумал и снова задал вопрос бригадиру в лоб:
- Объясни, Михалыч, почему нельзя в столовую?
Михалыч поднял на меня глаза и замер. С минуту мы играли с ним в гляделки, потом я решил, что стоит проиграть, начальник-то всё-таки он. А про себя задумал обязательно совершить набег на местный общепит.
Примерно через час рабочего времени произошло ровно то же, что и вчера. Мужики засуетились и замерли. Блондинка с красными губами прошлась между работяг, озарила собой наши серые будни и скрылась. А после блондинки ко мне снова подсел Володька.
Мы разговорились обо всём на свете. О детях, о жёнах, о родителях, о политике и таксистах. Было видно: я симпатичен Володьке. Жалел он меня, что ли, как новичка. Остальные только покрикивали да гоняли. А Володька вроде сочувствовал. В этот день он и советом помог, подсказал, где и как срезать с грузом, как и в каком порядке брать, как сделать, чтобы норму Михалыч записал.
- Вот эти с крапинами мешки, - Володька указал в сторону от нашего места на блестящие влагонепроницаемые пакеты такого размера, словно в них посадили по человеку, - их бери не больше одного. Тут их по счёту на каждого работягу по мешку. Их, заметил, последними разбирают? Никто связываться не хочет. А всё потому, что их надо тащить на третий этаж, в распредотдел. А там, понятно, эти людоеды и шьются. Кому охота им на глаза попадаться?
- Какие людоеды? - удивился я.
Володька замер. По всему было видно, что он лишнее сболтнул.
- Ну, в смысле, кровопийцы, а не людоеды. Это я неправильно так выразился, понимаешь? Кровопийцы, то есть кровь работяг пьют. Понимаешь? Людоеды - это я неправильно сказал, - с жаром заговорил он.
- Да брось ты, раз неправильно сказал, чего тогда испугался так?
- Чего испугался? Что слово не то сказал? - как-то уж слишком весело рассмеялся собеседник. - Ну, подумаешь, не то слово и что?
- Володь, - я взял его за руку. - Володька, колись. А иначе я у Михалыча про людоедов спрашивать пойду. Чего ты так взъерепенился.
Володька замолчал. По лицу его отчётливо стало понятно, что он решается на что-то. Через минуту он резко выдохнул:
- Слушай, только никому не говори. И не ори. Поверишь ты мне или нет, мне не важно. Я и говорить-то этого тебе не должен, просто слушай и всё. Без комментариев. Понял?
Я кивнул.
- Ты обратил внимание, что на комбинат постоянно народ требуется?
Я снова кивнул.
- А куда они старых работников девают?
Я попытался ответить, но Володька дал знак молчать:
- Не отвечай, это я так строю свой рассказ. Я сам себя спрашивать буду и сам отвечать. Ты слушай просто.
Я снова кивнул.
- Народец-то наш вымирает. Каждый год статистику публикуют, какой там год. Раз в полгода. Новости-то смотришь? Убывает наше население. Конечно, в новостях и причины этому говорят: болезни, старость, прерывания там всякие... Но мы причины и сами отыскать можем, без их подсказки. Мы только факт возьмём: народишко наш тает на глазах. И из других ведь регионов к нам завозили, да только всё одно: исчезают люди. Были - и нет. Словно в мясорубку гигантскую в наш город людей помещают, а из неё чисто фарш на выходе, а человеков нет. Сплошная, так сказать, мясокостная мука. Перемололи. Нету людей больше. Понимаешь?
- Погоди, да было время, тоже кризис какой-то... Я помню, тогда говорили, что по крематориям бандиты друг друга жгли, чтобы убийства скрыть. Но вот, чтобы в мясокостную муку. Ты хочешь сказать, что... на нашем комбинате мясокостную муку добывают из...
- Тихо ты, - зашипел Володька. - Вон в тех пакетах с крапинами - сырьё для той самой муки.
- Погоди, - я замотал головой. - Чушь не неси. Вы тут больные все, что ли?
- Говорил - не поймёшь, - равнодушно ответил Володька и встал, чтобы уйти.
- Нет, погоди. - я схватил его за спецовку. - Досказывай. Зачем они эту муку из людей делают.
- Жрать-то что-то надо? - пожал плечами мой товарищ.
- Погоди. Эту муку не едят, - засмеялся я. - Это - удобрение.
- Муку не едят, а крематория в нашем городе ведь нет. Или уже построили?
- То есть ты хочешь сказать, что на нашем комбинате бандиты скрывают жертв своих разборок? - удивился я.
- Если бы бандиты! - вздохнул Володька.
- А кто? - опешил я.
- Кто конкретно, я не знаю, - зашептал он скороговоркой. - Всё началось буквально полгода назад. И, по-видимому, началось с верхушки. Кризис этот наш очередной только-только разворачивался. Поставили нового начальника. Из администрации какого-то дали. После выборов как раз. Сначала вроде всё тихо было, как обычно. Потом начали народ наверху менять: кто-то умер, кто-то сам ушёл... Обычное дело: команду собирает. До нас, до работяг, дело не скоро дойдёт, думали мы. Но только новый начал быстро шуровать: всех, кто был, - на весы. Неважно, чем занимался: уборщики, вахтеры, грузчики. Всех взвесил. Оставил тех, кто примерно, как я. Остальных - на волю. "Будете шипеть - по статье пущу", - говорит. И так и отправил, без выходного пособия. Ну, наше дело какое? Сгрибились и ушли. А у нас коллектив дружный был. Мы, как время прошло, с месяц или около того, стали наведываться к бывшим собратьям по труду. Может, сухпайком поделиться что ли. Людей-то уволили, а работы в городе нет. К одному заходим - нет его, пропал, ко второму - уехал, куда неизвестно, к третьему - вообще дверь заколочена. Странно это, но не в полицию ж идти.
- А почему не в полицию?
- Из-за нескольких совпадений? Что бы мы им рассказали? Мы ж даже не родственники.
- Так люди пропали? Может, они хотели заявление в трудовой комитет писать на начальство, их и того...
- Ага, того... Нет, тут дело...
Мужики зашикали привычное: "Идёт! Идёт!". Мы с Володькой вытянулись в струну. Она прошла мимо меня. Со своей этой чересчур широкой улыбкой. Теперь она не казалась мне такой уж привлекательной. Можно сказать, я смотрел на блондинку с отвращением: скорей бы ушла эта самодовольная кукла. Никогда не понимал подобный сорт женщин: тянутся к убийцам, к ворам, к бандитам, лишь бы быть в центре внимания. Неужели не понимают, какова цена за такую популярность? Что все эти деньги и это внимание куплены жизнями других, обманом? Неужели так кружат голову чужие миллионы, что эти женщины готовы ради них...
Блондинка вдруг остановилась. Подалась вперёд, вытянув шею. Она словно бы вглядывалась в пространство перед собой, будто что-то увидела, но сама не понимала, что это. Перед ней, там, куда она смотрела, бился в беззвучном кашле Сергей Викторович, бывший школьный учитель биологии. В одной руке его была зажата кружка, второй он исступлённо колотил себя в грудь, стараясь прервать таким образом приступ.
Блондинка смотрела на него в упор. Я дёрнулся помочь Сергею Викторовичу, ведь человек может и задохнуться, вероятно, он подавился. Но Володька строго и резко одёрнул меня. Взгляд у него тогда был такой, что я подчинился, замер. Блондинка тем временем медленно подходила к Сергею Викторовичу, улыбалась она так, словно не верила своему счастью, будто бы давнюю пропажу нашла или в лотерею много денег выиграла.
Она была уже совсем близко. Сергей Викторович наконец-то смог побороть кашель. Он посмотрел на всех нас, во взгляде его читалось облегчение, даже какая-то расслабленная радость, громко выдохнул, закрыл глаза и улыбнулся. Эту улыбку подхватили и другие мужики, за доли секунды она разошлась по молчаливым лицам в зале.
Блондинка подошла совсем близко к Сергею Викторовичу. Я увидел, что она обняла его. Так обнимают старых знакомых, которых уже давно и не чаял увидеть. Прижала его к себе. Сергея Викторовича аж затрясло. Он вытянулся как-то, а она словно бы целовала его в шею. Вдруг кровь брызнула фонтаном, это было как-то резко и странно, словно кто-то зажал пальцами мощную струю, а она все равно прорвалась. Я снова дернулся, и снова Володька осадил меня. Кровь хлестала из шеи бывшего учителя. Рядом стоящий Михалыч был залит ею, будто забор, который красят из пульверизатора. Однако, и бригадир, и все остальные стояли, не выдавая себя ни малейшим движением: кто-то закрыл глаза, чтобы не видеть этих страшных объятий, кто-то, наоборот, взгляда отвести не мог.
Блондинка чавкала, причмокивая, мотала головой, как делают животные, если попадается жилистый большой кусок мяса, который они не в силах перекусить за один раз. Никто не шелохнулся. Я чувствовал, что теряю сознание.
Трапеза длилась около часа. Не хочу вспоминать подробности, она натурально ела Сергея Викторовича, ела живого, несчастного бывшего учителя, безобидного очкарика, трапезничала человеком в окружении застывших мужских глыб, облизывалась, урчала, хлюпала горячей кровью...
Я оцепенел. В голове было пусто, просто стоял и смотрел, словно бы передачу по телевизору. Больше того, иногда даже вглядывался с большим вниманием, пытаясь разглядеть, какую именно часть моего коллеги она жует сейчас, при этом в уме проговаривал и комментировал все её действия, будто лектор студентам под запись, надиктовывая, медленно и чётко.
Сергей Викторович уже перестал трястись. Глаза его закатились. Он так и стоял, крепко сжимаемый объятиями и челюстями, с открытыми белыми глазами. В какой-то момент ко мне пришло осознание, пусть обманное, но то, которое позволило оставаться спокойным. Сергей Викторович в таком виде был похож на живого трупа, которые так и рвутся из могил отведать свежей человечины. Моё обезумевшее сознание мигом перевернуло картину происходящего: не блондинка напала на живого человека. А, наоборот, эта блондинка спасла нас всех от ходячего мертвеца... Вдруг стало спокойно на душе, я испытал что-то вроде тёплого чувства благодарности к ней, это было даже чем-то похоже на любовь, щенячью глупую любовь к своему хозяину. По щекам потекли слёзы. Ведь если б не эта большеротая моя защитница, то, что скрывалось под личиной очкарика-доходяги, могло бы запросто сожрать нас...
Я помотал головой, чтобы сбросить наваждение, и тут же сам испугался своей смелости. Сердце бешено застучало: вдруг она заметила? Но нет, в этот раз обошлось. Блондинка доедала Сергея Викторовича, с наслаждением обсасывая мелкие косточки пальцев на его руках. Кажется, она уже и наелась. То, что она творила теперь, больше походило на баловство: словно забавлялась с едой. Можно было бы сказать "как кошка с мышкой", но ведь кошка с мышкой играет до того, как её съесть. После того, как хищник наелся, жертва его не интересует. А вот тут было наоборот: человекоподобный большеротый хищник наслаждался, что сделал. Тем, что он силен. Тем, что одолел. Радость переполняла его не от того, что он набил брюхо, а именно от самого этого действа: от пожирания, от превосходства, от убийства... Животная радость? Да нет, так, наверное, может только человек...
Ну да, только человек. Я растерялся. Блондинка, довольно улыбаясь, прошла мимо меня, вбивая каблучки в бетонный пол. Я внимательно смотрел ей вслед: ну да, не может быть сомнений, конечно, человек. Самый настоящий: идёт, улыбается. А что же там в углу? Я называл его Сергей Викторович...
И тут меня словно резко выкинуло из размышлений. Володька исступленно тряс меня за плечи. Увидев, что я вернулся в действительность, он звонко рассмеялся:
- Ну, ты герой! Молодец! Я всю дорогу боялся, вдруг ты заступаться полезешь или спасать Викторыча. А ты молодец!
Он радостно продолжать хлопать по мне, словно ощупывая, цел ли я.
И тут до меня все же с безнадёжной окончательной ясностью дошло, чтО именно случилось.
- Да почему?! Почему вы все стояли?! - закричал я.
Минут пять или даже больше того я буквально визжал на весь цех, понося своих коллег, обвиняя их в смерти товарища.
Звонкая пощёчина заставила заткнуться.
- А сам-то ты? Ведь ты тоже стоял?
Это был бригадир.
Я заплакал. Заплакал от боли и от обиды, заплакал от того, что я не понимаю, как такое может происходить, заплакал от того, что не понимаю вообще ничего, заплакал от страха, что я сошёл с ума. Почему? Почему я считаю, что то, что произошло неправильно, а все остальные просто вернулись к работе?
- Да, и я тоже стоял, - эхом повторил я. - Но я не знал! А вы-то знали! Вы всё знали, вы все знали...
Володька сшиб меня с ног и насел сверху.
- Успокоился?
Я кивнул.
Говорить ни с кем не хотелось. К концу смены надоедливый Володька подсел ко мне.
- Видишь, вон - Иваныч? - он указал рукой на лысого загорелого, словно прокопчённого, беззубого человека в углу, который, не отрываясь смотрел в экраны. - Он, думаешь, просто так сидит?
Я вяло поднял плечи, показывая, что не знаю, зачем он там сидит, да и мне нет до него никакого дела.
- О! Иваныч, он такой. Крепкий мужик. У него ни одного зуба нет, а он ест, что угодно. Хрящи дёснами размолоть может. Честно! Только семки - никак. Говорит, трудно поймать, чтобы между дёсен встали.
- Я больше не хочу про еду, - умоляюще поднял глаза на Володьку.
- Да я не про еду тебе толкую, а про человека. Вон - воля какая. Другой бы на его месте сдался, кашку б себе варить начал да ходить под себя. А этот - орёл! Вот, поэтому он за пультом сидит. Он сутками может не спать. Поэтому он и смотрит на экраны, там видно, когда баба эта к нам идёт, он сразу сигнал тревоги подаёт. Ни разу не подвёл. Тьфу-тьфу-тьфу. Поэтому мы тюки ворочаем, а он там сидит, как князь потомственный на постаменте.
- Володька, ну объясни, почему? Почему никто не заступился за него?
- А кто? - товарищ развёл руками. - Кому оно надо? Кому жить надоело? Ну, было, заступился у нас один такой, она обоих сожрала. Она ж, как сом. Видел сомов в жизни хоть раз? У них сверху рот, а всё остальное - брюхо. Туда корову можно поместить небольшую, если сложить компактно. И эта такая же. Охота кому помирать?
- Но мы же можем все вместе одну эту бабу заломать. Или что там у неё? Мегасилы? Супервумен?
Володька вздохнул.
- Понимаешь, ну убьём мы её, что дальше? Кого-то другого назначат. А к этой мы уже привыкли, все повадки её знаем. Другого назначат - может, оно и лучше, но вдруг хуже станет? А?
- Так она что? Не одна такая?
Володька присвистнул.
- Так тут весь комбинат такой.
- Что? Все людей жрут?
- В общем-то, да. Все людей жрут. Кроме людей. Помнишь про мясокостную муку? Вот сейчас то, что от биолога осталось, будем перерабатывать, а завтра в газете новое объявление дадим, мол, ищем человека...
- "Ширится и растёт комбинатище, скоро весь город поглотит в себя",.. - медленно проговорил я, вспоминаю заметку в газете.
- Что?
- Да нет, вспомнил статью в СМИ...
- О чём?
- О том, что комбинатище скоро весь город поглотит.
- Скорее, проглотит, - усмехнулся Володька. - Тут вся верхушка такая. Я даже думаю, что они в сговоре с нашей властью. А что? Весь город знает, что на комбинате людоеды. И ничего. Сколько проверок было! Ничего не выявили. Чистота и красота. Я даже думаю, что не только наша комбинатовская верхушка людей жрёт, а что они и туда, в местный белый дом, всё это поставляют, деликатесы из нас крутят.
- Не все знают, я не знал, например. Лучше б с голоду подох, чем сюда пошёл бы.
- Ну, вас мало таких, - махнул рукой Володька. - Я точно знал, куда иду. Но интересно было, другие-то как-то выживают? Вон, Иваныч скоро как 20 лет тут трудится. И ничего. Все выживают, а я хуже что ли?
- Да ты понимаешь, что это ненормально?
- Ненормально - ныть, вот, что я тебе скажу. Сопли распускать ненормально. Ты ж мужик, какая разница, нормально или ненормально, твоя задача зубы стиснуть и выжить.
- Зачем? - недоуменно спросил я.
- А как ещё?
- Да убрать эту стерву, и всё. Следующий придет - следующего убрать...
- Ага, конечно, - рассмеялся Володька. - И так далее, и так далее? Да? Это для слабаков. Вон, нытики, чуть что они митингуют, жизнь им не нравится. А жизнь - это пряник, чтобы нравиться? Её прожить нужно, трудности преодолеть, выжить, понимаешь? А то, как баба: это неправильно, то убрать, бе-бе-бе... Будь мужиком!
Я тогда не нашёлся, чтО на это сказать. Бесполезно было убеждать его, что жизнь можно и нужно менять, что не надо бояться нового, потому что привыкли к сегодняшнему злу. Это ведь он, как баба рассуждает: плохой мужик да лишь бы свой. Не надо нам таких своих. Нет никакого подвига в том, чтобы терпеть, в том, чтобы подстраиваться, чтобы увёртываться, подлаживаться, выживать... Как можно восхищаться беззубым человеком. Это - просто человек, который не может вставить зубы. Денег у него нет. Денег нет, а есть хочется, вот он и приноровился. Пожалеть его надо, а не в герои возводить. Но что-то говорить Володьке было бесполезно, он уверен, что надо именно так, в муках сдохнуть. Гордо. Без зубов.
- Ладно, пусть, - перебил я. - Но ты мне скажи, что здесь происходит. Теперь-то я могу узнать? И почему раньше нельзя было рассказать?
- Раньше ты б и не поверил. Да и новичков у нас любят. Это ты такой послушный оказался, а обычно тут новенькие правила игнорируют. Им спецом не объясняют, почему. Блонде нашей всё равно сожрать кого-то надо, так пусть лучше новичка, пока ещё мы к нему не привыкли. Когда с человеком познакомишься, его всё-таки немножко жалко... До тебя все приходили и сразу к ней в брюхо прыгали. Ты не обижайся, пойми, нам тоже выжить как-то надо. Видишь, ты не сорвался, стоял смирно, учитель и попался. А он тут год уже. Так и держимся, молодняк жрут - нас не трогают. Ну, теперь и ты уже боевое крещение принял.
Володька снова похлопал меня по плечу. За этот день он отхолопал мне его кажется до синяка.
- Что происходит, никто не знает. Началось, говорят, давно. На самом верху, с новым начальником. Я тут всякие новостишки читаю, не те, которые официально, другие, по другим каналам. Там фотки всякие публиковали в то время. На фотках - офисы в грязи, в крови. Что происходило - никто не понимал. Предположений много, но до того, что тут людей жрут, - никто не догадался. Каналы с такими новостями быстро гасятся. Но потом один мужик выпустил целое расследование, он каким-то чудом камеру приделал к главному и весь день его показывал... Но, по сути ты всё это видел сегодня. Если коротко, главный людоедом и оказался, и просто повадился по кабинетам людей жрать ходить. Нет, по началу к себе вызывал, а потом, когда народу мало осталось, сам стал прогуливаться.
- Но как они могли такое допустить? Надо было дать отпор!
- Погоди ты со своим отпором. Какой там отпор? Там, знаешь, сколько платят - тебе столько и не снилось, не как нам, работягам, можно и потерпеть. Там народишко когда просёк, что можно товарищей скармливать вместо себя, там такое началось. Сам понимаешь, товарища скормил - к зарплате прибавка. Ведь как, человек всегда надеется, что его-то не коснётся, что он в сторонке постоит, посмотрит. Думали, что главный нажрётся однажды. Чёрта с два. В общем, мужик тогда этот правило вывел, который главного людоеда застримил. Правило такое: упырь не видит никого перед собой, пока не пошевелишься. В общем, как сегодня, она жрёт учителя, а ты рядом стоишь. Если не дёрнешься, тебя и не тронет никто. Главное правило - не мешай людоеду, когда он ест другого, если сам хочешь выжить.
- Но ведь, когда он доест того, другого, он за мной придёт?
- А этого никто не знает. Авось, и не придёт? Потом, они ведь тоже недолго живут. Ты ж сам справки сдавал ходил на невиданные болезни? Это для них. У них поначалу было так, что они ели всех без разбора. Многие полегли. Причем жестоко так: мышцы атрофировались и с мозгами что-то приключалось, короче говоря, глупые становились и ходить не могли. Это нам на руку. Они поэтому и сейчас нас не видят. Хотя, видят, но расплывчато. Нас замечают, когда шевелимся. И на слух реагируют. Вот с ушами у них всё в порядке. Так что лучше не шуметь. Ты мне должен, кстати, я тебя спас сегодня. Хотя не должен был останавливать, пусть бы она и тебя съела. А я остановил, ты помни это...
- А ты-то откуда всё знаешь?
- А то! - принял Володька мои слова за похвалу. - Я тут вроде как сталкер. Исследую. Ну, экстремальщик-выживальщик. Выживаю тут в лоне врага, изучаю его изнутри, так сказать.
- Подожди, на свете миллионы движущихся предметов: автобусы, машины, тележки... Что они, по-твоему, на все автобусы кидаются с зубами наперевес? Как-то нелогично...
- Да, загадка, согласен. И на собак должны кидаться. Но они едят только людей. Если б по запаху нас отличали, зачем тогда им надо наши движения улавливать, шли бы на нюх. Знаешь, мы попытались тут кое-с-кем, из другого цеха, эксперимент поставить: взяли манекен, положили на пресс и дёргаем издалека за веревку, мол, тварь заметит, кинется, тут ее и прихлопнем. Нет, не вышло. Они манекены не видят, и пресс тоже не замечают. Непонятно, как они именно людей определяют. Пробовали даже забрызгать манекен ну, этой самой, желтой водой, ну, чтоб запах был. Нет, не реагируют они. Почему, не понятно. В общем, этот Викторович, который сегодня нас покинул, он нам пытался объяснять. Что-то вроде того, как у некоторых гадов ползучих, есть такая вроде ямка на морде. И эта ямка схватывает вроде как изображение: тепловизор, одним словом. У гремучих змей так морда оборудована. Сергей Викторович даже формулу вывел. Если температура больше 36,6, наши гады ходячие, так же, как и их родственники ползучие, перехватывают изображение. Там какой-то нерв, троичный вроде, он всё это дело сразу в мозг передаёт, не просто как сигнал, а прямо картинку. Так наши гады видят силуэт. И, видать, как биолог это объяснял: температура выше, у них эта ямка на морде сразу пеленгует сигнал и в мозг шлет данные, мол, движется, силуэт двуногий, кушать подано, одним словом. Такая у них компенсация выходит за потерю зрения, эволюционный процесс, не хухры-мухры. Биолог это тоже не сразу сообразил. Всё случилось после того, как у нас на глазах старого бригадира сожрали. Тот простыл где-то. Ну, простыл и простыл. Сам понимаешь, больничных тут не любят. Поэтому, хочешь жить и работу сохранить - идёшь в цех, пока ходить можешь. Вот, старый бригадир тогда и попался. Кто ж знал тогда? Вроде и стоял он ровно, не шелохнувшись. Однако, блонда его наша раскусила. Сожрала. Тогда биолог свою гипотезу и выдвинул. А Иваныч, голова, тут же и свою формулу вывел, раз они видят силуэт, значит, если перед этими гадами на четвереньки встать или ползком, значит они не съедят. Собак-то они не жрут... Вот ведь умный мужик, а даже школу не закончил, не то, что биолог. Ну, Михалыч, нынешний бригадир, тогда вызвался попробовать. Полдня за блондой на карачках бегал, на четырёх точках, пятой кверху. И выжил. Так за такое и бригадиром стал. Делов-то куча, встал на четвереньки перед людоедом, вроде унизился, а на самом деле - человеком стал, карьеру сделал.
В общем, смешно выходит: пресмыкающиеся, вроде, - гады, а пресмыкаться, чтобы выжить, мы перед ними должны. Как говорил, Викторыч, прямохождение, которое отличает человека от животных, однажды убьёт его.
- А зачем нужны были такие сложности? Зачем под пресс? Манекен? Вот сегодня нельзя было просто схватить эту блондинку. Заломать ей руки. Связать её? Нет, я не понимаю.
- Ну, заломали бы. Но дальше-то что? А так, скормили ей биолога и дело с концом.
- Ты сам понимаешь, что именно говоришь? Скормили ей Сергея Викторовича. Вы! Нет... Мы! Мы стояли и молча наблюдали, как жрут человека... Сами-то мы люди после этого?
Володька махнул на меня рукой и отошёл. Весь вечер дома я силился найти хоть какой-нибудь ответ на вопрос: что произошло? Как это было возможно? Ради чего? Почему? Ведь для этого должна быть причина. Достаточно веская.
Полночи вертелся в кровати. И к утру я всё же смог догадаться. Единственной причиной произошедшего было только одно - Сергей Викторович представлял угрозу для всех нас. Учителей в городишке недобор, им крайне мало платят. Так что не будет руководство так запросто отпускать учителя биологии. Но почему-то Сергей Викторович оставил школу, устроился на комбинат. Возможно, какая-то дурная, грязная история с детьми? Ведь про такое не напишут, за подобное могут посадить. Видимо, о чём-то договорились, попросив его вон. Абсолютно точно, Сергей Викторович был опасен.
Да и вообще, разве только он? А Володька? А Михалыч? Иваныч? Что это за люди? Разве смогли бы люди смотреть на пожирание себе подобного? Вряд ли. Но я же смог. Нет, я не смог. Я был ошарашен. Просто ошарашен. По какой-то причине меня определили в цех с этими нелюдьми, с этими уродами. Это ошибка. Чудовищная ошибка. Я понял это. Я другой, я хороший! Они не поняли меня, эти курицы в отделе кадров. Это нужно как-то изменить. Если я останусь с ними, с теми, кто равнодушно смотрит на убийства, о боже! я стану, как они! Ведь вчера я смотрел! Я видел это! И не сошёл с ума! А должен был! Нет, вот он я, иду, абсолютно здоровый человек, улыбаюсь знакомым, словно ничего и не было. Вчера было не по себе, но быстро прошло. Это какая-то зараза, нельзя оставаться рядом с ними, срочно бежать! Бежать! Куда? В отдел кадров! Они должны всё исправить, это чудовищная ошибка, я не такой, я хороший!
"Нет-нет, - качал я головой по дороге в цех. - Это какая-то ошибка".
- Какая ошибка? - услышал голос Володьки.
- Я вслух? - переспросил его.
- Угу, - промычал товарищ.
- Володь, - тихо начал я. - Я, наверное, уволюсь или в другой отдел переведусь.
- Во даёт! - ухмыльнулся он. - А куда ты пойдёшь? В городе работы нет. А в другом цеху - то же самое, а, может, ещё и хуже. У них Иваныча-то, как у нас, нет...
- Не знаю, куда пойду. Но здесь точно не останусь. Скажи мне одно только, почему Сергей Викторович поменял работу в школе на цех?
- Да кто его знает? Конфликт какой-то с директором, кажется. Он что-то говорил, что в школе надо улучшения проводить На самом деле, он умный был мужик, какой-то грант выиграл. Так вот тот грант не ему же дали, а на школу. Директор денежки предложил поделить. А Викторыч поперёк пошёл: мол, надо кабинет биологии оборудовать, микроскопы там всякие... Не договорились они, его на вольные хлеба и отправили. При этом его же друзья на него докладные начали писать, мол, грант получил, о себе начал думать хорошо, высокомерный стал, глупости, короче, всякие. Со свету сживать, в общем...
- Ну, так это он и приврать мог, - процедил я.- Главное, я так и думал, - конфликт. Может, он к девочкам-старшеклассницам приставал? Мы ж не знаем.
- Не-е, ты что? - удивился Володька. - Викторыч - мямля, но на такое не пошёл бы.
- А почему ты так в этом уверен? Потому что он тебе рассказал? Ага, так я и поверил, бросил работу учителя, чтобы с людоедами поработать? Ага, чеши, Емеля. Набедокурил что-то он там крепко, по всему видать. А Иваныч ваш? Он ведь сиделец. Скажи, честно. На нем пробу ставить негде, ему зона - мать родная, у него на лбу написано...
- Ну, так. А что? Ты что? На Иваныча наехать хочешь? Попробуй, накажись.
- А сам ты здесь как оказался? Тоже конфликт? И тоже люди плохие по жизни попались? Да? - я подходил всё ближе к Володьке.
Тот оторопело пятился:
- Ты чего? Да чего ты?
- Ничего, - резко ответил я. - Я сюда по ошибке попал, вот чего. У меня никаких конфликтов не было. Меня наказывать не за что. Я в тюрьме не сидел, старшеклассниц не щупал, я просто остался без работы.
- Так никто ж не щупал, да и я просто уволился, говорил же: интересно выживать в экстремальных условиях...
Он что-то ещё кричал мне в спину, но я уже не слышал его, потому что решительно шагал к лифту, чтобы попасть в отдел кадров, на третий этаж.
У меня не было ясного понимания, чтО именно нужно делать. Ясно было одно - пора срочно что-то менять. Нужно доказать, что я не такой, как эти в цеху с беззубым Иванычем, я не представляю опасности, я человек. Меня не за что наказывать, я ни в чём не провинился. Меня не стоит бояться. Я не опасен. Я хороший!
За раздумьями потерял всякую осторожность - прыгнул в открытый лифт, даже не посмотрел, кто там внутри. А там - наша большеротая. В голове быстро промелькнули слова Володьки: "Чтобы выжить, надо стать пресмыкающимся". Быстро упал на колени, для достоверности даже высунул язык и стал резко, по-собачьи, дышать. Ведь собак они не едят. Так и доехали. Пока не доказано, что я достоин жить, побегаю на четырёх ногах.
Что именно я буду говорить в отделе кадров, не представлял. Поэтому, как только очутился перед женщинами в кабинете, тут же замолчал.
Они поняли, что что-то не так. Не каждый день грузчики на третий этаж подымаются, так высоко им лазать опасно.
- Что случилось? - спросила та, которая постарше.
Я внимательно оглядел их. Женщины были другие, не те, что принимали меня на работу. И я тут же использовал это, как шанс:
- Понимаете, тут произошла ошибка, ваши предыдущие коллеги неправильно определили меня. Я не должен был быть с теми, кто внизу. Я нормальный человек, не опасен, меня не за что убивать...
Барышни посмотрели на меня с интересом.
- А что? Разве кого-то убивают? - хихикнула молоденькая, глядя прямо на меня и облизываясь.
- А куда бы вы хотели, чтобы вас определили? - строго спросила та, что постарше.
- Не знаю, но точно не туда. Вы знаете, что происходит там, внизу?
- Расскажите же нам, что там происходит, - деланно удивилась молоденькая.
- У вас людей едят. Да, я понимаю, что эти люди - низшего сорта, они не нужны обществу, потому что могут нас всех погубить, но я ...
- Что вы говорите? - молодая встала и подошла вплотную ко мне.
Я засмущался, казалось, она бесстыдно соблазняет меня.
- А вы хорошо разбираетесь в людях, - отодвинула её старшая коллега. - Вот что, молодой человек, раз вы всё поняли, может, хотите к нам, в отдел кадров? У нас как раз вчера местечко освободилось.
- Да, конечно, я так рад! Так рад, что вы поняли, что произошла чудовищная ошибка, ведь я хороший, добрый, ответственный, я так рад! Я знал, что вы поймёте! Мне не место с этими, внизу.
Молодая обхватила меня руками за шею. Я вежливо отстранился. Она захохотала, продолжая глазеть и облизываться.
Старшая встала между нами.
- Извините её, она новенькая. Ещё не привыкла. Так что? Вы считаете, что с теми, кто внизу поступают правильно?
- Нет, ну да! Но нет! Вы знаете... Да, но, возможно, слишком сурово! Их стоит наказывать! Да, вероятно, этот учитель, я всё понял, он поступил отвратительно, гадко поступил. Но, может, он не заслуживает такой кары? Но, вы знаете, к чёрту сентиментальности, наверное, с ними так и надо!
- Вот и хорошо. Я тоже вижу, что вы не такой.
Я наконец-то расслабился. Признаться, готовился к тому, что долго придётся убеждать и доказывать. А тут так повезло: попался опытный кадровик, видит людей насквозь.
- Да, спасибо, но объясните мне, почему? Почему их держат здесь, без всякой охраны. Это монстры, а не люди. Вчера они спокойно смотрели на то, как убивают им подобного. Молча! А потом, знаете, они смеялись!
- Какой кошмар, - фыркнула работница. - Итак, что же вы решили?
- Я решил, что дольше не смогу там находиться. Я хочу жить и работать, а не...
- Я поняла вас. Но, и вы поймите меня, если вы хотите с нами сотрудничать, вам необходимо... Как бы это сказать...
Я молчал. Ждал.
- Чёрт возьми, да я на всё готов!
- Вот и славно. Но работа у нас тяжёлая. На нее уходит много здоровья.
- Я готов...
- Очень много здоровья... И, потом, не каждый нам подойдёт. Надо пройти испытание...
- Испытательный срок? Конечно, я готов.
- Нет-нет, не срок, а испытание. Придётся сделать то, что вам предстоит делать и дальше. Наказывать, как вы выразились, их, тех, кто внизу... Может быть, у вас есть уже на примете кандидат?
- В каком смысле?
- Ну, вы же всё поняли. Кандидат, которого пора наказать...
- Я ж не знаю, за что? Не знаю, как они сюда попали? Возможно, у вас есть их личные карточки. Вероятно, там, в их личных делах, описана их вина перед обществом?..
- Ну, до личных дел мы ещё доберёмся, а пока, может быть, вы знаете того, кто представляет угрозу для таких, как мы с вами? Для нас?
- Володька! - выкрикнул я после некоторого раздумья. - Он очень опасен, он уже слишком много знает про вас... Про нас... Он изучает вас, то есть нас, изнутри, понимаете, изучает? Он считает нас врагами?
- Ну, вот и славно. Тогда до завтра, - почти весело сказала она.
- Подождите, что? Мне завтра приходить к вам? Сюда? В цех не надо?
- Не надо. Прямо сюда. Вот и место для вас свободно. До завтра!
Я развернулся, чтобы уйти и вдруг она окликнула меня.
- Погодите! Ведь завтра ещё никто не будет знать, что вы такой же, как мы. Как же вы доберётесь? Всякий может принять вас за того, кто работает в цеху, которого нужно наказать... Как же вы пройдёте?
- Не знаю, может, вы встретите меня у входа? - предложил я.
- Молодой человек, - укоризненно покачала она головой. - У меня и так много работы! Хотя...
Она обняла меня за плечи и проводила до дверей.
- Я скажу вам одну вещь, но только потому, что верю вам. Обещаете, что не выдадите меня никому?
Я с готовностью кивнул.
- Знаете, как не стать обедом для людоеда? Очень просто. Самому стать людоедом...
- Вы хотите сказать...
- Я хочу сказать, что до конца рабочего дня ещё есть время... Как вы там назвали своего кандидата? Кажется, Володька?
- Так что? Мне его надо съесть?
- Ах, думайте сами... А я вас завтра буду ждать...
Я вышел, голова кружилась. Надо было срочно что-то решать. Как? Что делать? Съесть своего единственного товарища и выжить? Или помереть вместе с ним? Какого чёрта он мне товарищ? Ну, честно. Это он говорит мне, что жизнь спас. Но ведь там весь цех подставляет новичков, я был их жертвой. Я должен был умереть вместо него. Это я его спас. Даже если и он меня потом, все равно мы квиты. Один:один, как говорится. И, если человек, меня с самого начала подставил, разве он не подставит меня с такой же лёгкостью во второй раз. И почему человек? С чего это я решил, что он человек? Разве может человек смотреть на то, как убивают другого? Это - мразь! И жить эта мразь недостойна!
На четвереньках, местами ползком, добрался до цеха. Войдя внутрь, сразу нашёл Володьку.
- Володь, - обратился я к нему, всё ещё не понимая, как лучше поступить. - Ты знаешь, как спастись от людоеда?
- Как? - он выразил крайнее изумление.
- Элементарно, - ответил я. - Нужно самому стать людоедом.