Это было как-то спонтанно. Я встретил её давно, в коридоре старозаветной больницы с заляпанными стенами, в палатах стоял затхлый запах половых тряпок, хрустели накрахмаленные одеяла, беготня клушеподобных медсестер, шныряющих туда и обратно...всё было будто через какую-то пелену воспринято поверхностно как мной, так и ей, обоюдно. И сквозь это бельмо я нащупывал её черты...нет, не лица. Тогда не имело значения, что цвет глаз у неё был самый невообразимый на свете, неописуемо яркий и неземной. Мы сблизились, когда в один день она разбавила нашу компанию(я лежал с иссохшей старушкой, что корчилась в кровати слева от меня),переехавши в нашу палату. Прошёл месяц, мы оба ждали операции, она держала мою руку, я её, и мы успокаивали друг друга, тихо шептали "Отче наш" и как-то слишком неверно и натянуто улыбались. Но всё же не тогда я понял, чем Машка стала для меня в недели постельного режима. Машутка, Манюнька, Матечка, Маська...да как только я не издевался над её и простым, но приятным именем Этот человек заполнял собой всё пространство вокруг, казалось, что в любом уголке комнаты я чувствовал её прерывистое дыхание, и вечный сладковатый клубничный аромат.
Отходя от операции, я чуть ещё полежал в одиночной палате да и затем меня забрали домой. Долго я вспоминал Маньку, маялся, как в один день встретил знакомый силуэт во второсортном магазинчике неподалёку от моего нового места жительства(мы как раз переехали тогда, обживаясь, я ещё долго озирался вокруг пытаясь уложить в голове теперь окружающие меня объекты). Она тогда стояла и о чём-то увлечённо болтала с надутой продавщицей, опухшей, с ярко красными перьями на ржаво-рыжих волосах. Продавщица даже и не думала ни на секунду отрываться от Манькиного рассказа, которая мастерски могла увлечь практически любого своими сладкими речами. Не колеблясь ни минуты более, я подошел и стиснул её что было мочи, ведь чувства переполняли меня, как я мог терпеть, когда вновь обрёл, казалось, потерянного человека. Машута аж перевернулась от неожиданности, но не стала ругаться. Да даже если бы и обрушился на меня эта неистовая волна укора(она даже ругалась словно лаская меня),я в любом случае был бы вне себя от приливающего к голове счастья. Особо не спеша домой, мы всё бродили по окрестностям, перелезали через какие-то покосившиеся изгороди, шугали потявкивающих трусоватых собак ,помахивая подтаявшим ягодным льдом в руках и сладко смеялись.
Так проходили недели, мы всегда с ней находили занятия, приходившиеся обоим по душе. Манькина собранность служила мне уроком, я стал учиться лучше(было с кого брать пример, а её авторитет был для меня незыблем),ну а я всегда был нашим общим идейным вдохновителем, романтиком. Маша стала частью меня, а я врос в неё, как гриб-паразит врастает с упругие стволы смолистых деревьев и не может уже просуществовать без их соков. Мы подружили наших родителей, и отныне каждую неделю мы собирались у нас или Манечки и все вместе пили чай и умилялись друг другу, сидели на балконе и распевали песни, тихонечко так, чтобы соседям не мешать.
Помню, я напился как-то, что сам себя не помнил и даже не в состоянии упомнить как оказался у Маньки, как она меня откачивала, сидела и баюкала, прижав к хрупкой девичьей груди. Был я дураком, наверно, имел пристрастие спорить с моими горе-дружками, вот так и доспорился, что и стыда не оберёшься. Смеялся сначала, как Машуля говорила, как дурак, какие-то пошлости говорил, что лицо её покрывалась краской при словах, слетающих с моих бесстыжих губ, как слёзы проявлялись на невероятного цвета глазах...а потом плакал я, и она забыв все обиды, укачивала как ослабевшего от крика младенца, тащила в туалет и долго-долго читала "Отче наш",чтоб дал мне смирения.
-Маш, я не достоин жить, я пропащий человек, ничего из меня не выйдет, ничего. И даже твоя доброта и ласка не отчистят меня.
-Не тебе решать, глупый, молчи, пока беды не накликал. Ты сейчас пьян, уймись, успокойся...
И пела мне колыбельную...прям как моя матушка в детстве, когда я, весь беспокойный и взъерошенный, летал по комнате, пока она меня уговаривала лечь спать. Она начинала петь, и я покорно затихал, слушая звучные переливы грудного голоса, а её суховатые и пахнущие молоком руки устремлялись в мою густую шевелюру, мама нежно захватывала часть их в охапку и шаловливо потрясала моей дурной головой.
Из-за Машки я готов был пойти на любой отчаянный поступок, всё чего бы она не пожелала бы, я выполнял в кратчайшие сроки. Бегал, как щенок за ней: ей хотелось мятных пряников, и я готов был нестись, падая с лестницы и ехать рыскать по всей Москве чтобы достать ей наисвежайших, самых лучших пряников для моей самой лучшей Машки. Она хотела книгу, и я на последние деньги покупал ей их охапками, какие она только не желала.
Потом появился он, и тут-то до меня дошло, что всё это время, с того момента, как мы встретились в замшелом магазинчике я питал к ней истинные чувства, задатком которых послужил наш совместный больничный, этот "Отче наш" слетавший с её губ не раз. Я понял и никому не хотел её отдавать, но Манина воля затмевала всё мои желания и побуждения, я не смел вставить ни единого слова против.Но как-то раз и моему терпению пришёл конец,я пристал к ней с расспросами:
-Кто он? Почему? Откуда он взялся?
-Ну помолчи, заводной, к чему все эти расспросы?
-Я тебя уже не устраиваю, да? Я живу тобой, дышу для тебя...
Её вечно блистающая улыбка сменилась хмурой задумчивостью, первый раз я увидел мою Матулю разгневанной и обозлённой. Она просила меня выйти, и я не соглашался, и тогда она резко дёрнула и хотела уйти, но я успел схватить Машку за краешек рукава. Ссора всё разгоралась, как мои собственные чувства вышли из под контроля, что-то во мне лопнуло, будто подпиленная струна, больно хлыстанув по разгорячённой голове, я замахнулся...слёзы, эти слёзы негодования и отвращения. Я хлёстко ударил её по щеке, она отлетела и больно ударилась головой от угол стола. Не сразу понял, что случилось, какое мерзкое поведение я позволил себе, распустив руки и дав волю своему гневу. Машенька лежала и еле дышала, я думал,что от злости. Прошло несколько секунд, я собрался с силами и дёрнул к ней, Маня чётким движением отстранила меня, дала понять что не желает моей помощи.
-Что ты наделал...
Она потеряла сознание, тело обмякло,она стала дышать глубоко и хрипло. Я увидел маленькую лужицу ярко алой-крови...я не хотел причинять ей боль.
В следующий раз я приехал навестить Марю в больнице.Родителям же она сказала, что сама, поскользнувшись, ударилась об стол. В её рассказе я фигурировал как спаситель, ведь обнаружив Машу, истекающую кровью, схватил на руки и что есть мочи понёсся как ураган и близлежащую больницу. Минутой позже я принёс бы её, и Матулька была бы потеряна для меня навеки. Тогда, в больнице, лежа с перебинтованной головой, Маша уже не злилась, но в глазах её что-то переменилось, будто внутри её хрупкий мир был надломан таким агрессивным поведением со стороны ближайшего человека. Я понимал, поведение моё сравнимо предательству было, и ещё долго себя в этом винил, но вот Машка, по её словам, вскоре забыла этот отвратительнейщий инцидент,заручившись моим честным пионерским,что никогда и ни при каких обстоятельств аналогичного не произойдёт.
Жизнь вошла в свою колею, мы продолжали учиться, беситься после уроков, она посещала своего учителя по фортепьяно и играла вальсы Шопена, в то время как я бесился в подвале с басс-гитарой. Мы гоняли голубей, кричали с балкона, я понимал что с каждой минуткой желаю быть с ней вечно всё больше и больше. Я никогда не чувствовал ничего подобного, ведь слыл дамским угодником среди всех старшеклассников, но на Машке был крайне повёрнут и уже около 8 месяцев не воспринимал ни одно существо противоположного пола кроме неё. Да и что переливать из пустого в порожнее, она была моим смыслом жизни.
Как-то после вечеринки у друга мы всей компанией гуляли по центру, впитывая в себя атмосферу богатства, приторной и ветхой красоты. Оба радовались, оба были немного не в себе и, к сожалению или к счастью, в этот день были готовы на самые отчаянные поступки из-за ударившего в голову алкоголя. Манька была сама на себя не похожа: всё смеялась, травила нам какие-то байки и вела себя достаточно развязно. Мы приехали к нам на станцию, в чьей-то голове мелькнула идея по знакомству чтобы нас пропустили на крышу многоэтажки полюбоваться видами на ночную Москву. Сказано-сделано. Было тепло, небо глухо уходило куда-то всё дальше и дальше и будто совсем провалилось, мы шатаясь выбрались на крышу. То что мы увидели, было выше всяких слов. Луна глянцем отсвечивала от мокрого асфальта, освежённого ползающими поливалками, походившими издалека на пузатых ленивых жуков-носорогов , виднелись холодные угрюмые Сталинские высотки, своими острыми шпилями расчерчивающие южный ветер, и множество многоэтажек, словно лес покрывающих родной город. И каждый дом, как светлячок святился сотнями маленьких огоньков, создавалось ощущение, что вокруг одни разрезанные на мелкие частички светлячки, собравшиеся вокруг нас дабы позабавить взор охмелевших подростков. Манечка стояла и смотрела туда, куда убегает горизонт, выгибаясь дугой. Шаг, ещё шаг ...она приближалась к краю крыши. Алкоголь взял верх, её пошатывало, но Маша была не в состоянии понять, что происходит.
-Я хочу улететь. Посмотри, вон там, в вдалеке виднеется красный огонёк, я иду за ним...
Нога срывается вниз, напряжённые секунды...я схватил Маньку за рукав и резко потянул назад. Мы отлетели в сторону и повалились на покрывало, которое предварительно притащили наши спутники(сейчас убежавшие куда-то). Я остановил себя на мысли, что её глаза сейчас из зелёных стали жёлто-карими, как у дикой кошки, я чувствовал, как её грудь прижалась ко мне,почувствовали сближение...мы переспали. Не помню, как мы оказались дома, не помню как всё происходило, помню лишь её лицо, прекрасное как у самого чистого из божьих ангелов, когда мы предавались порочной любви. Я не смел никогда мечтать об этом с ней, и теперь чувствовал весь день себя угнетённым, но она успела утешить меня, томимая моим негодованием.
-Я нисколько не стыжусь содеянного. С тобой мне ничего не страшно.
Эти слова меня успокоили, тем более как я смел перечить её слову, ведь оно было для меня сродне закону...
Прошло месяца 3 от силы, мы вместе шли из школы, по обычному маршруту продвигались к ней домой, я чувствовал неладное в душе, все никак не мог успокоиться, будто внутри душевал маленький шторм, кипел,бурлил. Маня трясла меня за руку, улыбалась и её улыбка истребляла все мои сомнения...мы шли по туннелю, в конце что-то зашуршало. Показалось несколько уличных оборванцев, сердце у меня сжалось от возможной опасности, что могла грозить Маре.
-Деньги гони, пацанёнок.
Один вынул нож, к нему подоспел другой бугай, что держал в руках трубу. К компании присоединился ещё один, и извлекая из кармана кастет все вместе двинули в нашу сторону.
-Беги, Мари, я разберусь. Беги что есть мочи, и не оглядывайся. Со мной всё будет хорошо. Быстрее, торопись...
-Нет, я не посмею бросить тебя, низачто. Я останусь здесь...
-Ради всех святых!!! Мария, беги!!!
-Нет!!!
-Тогда молись...
Всё что я сумел выкрикнуть напоследок. Я дрался из последних сил, понимая что ей грозит опасность. Мне было всё равно на свою жизнь, ведь я жаждал единственного: защитить, уберечь, отвести в укромное место моего дорогого человечка, не дать его в обиду. Пелена гнева затмила мне глаза, но я не смог одолеть двух сразу. Лишь краем глаза я тогда увидел как один из ублюдков ударил Марю и со всего размаха кинул об стену перехода. И тут труба, красная завеса, кома...
Вся моя жизнь делилась на до и после этого страшного события. Я проснулся лишь через 2 месяца, никто даже и не ожидал моего выхода из комы. Из разговора мамы я узнал,что Марю о смерти Марии, что она была беременна...от меня. Дальше были слёзы, боль, опять слёзы, опять боль...я уверен, что больше никогда не полюблю и не прирасту так сильно, как любил мою дорогую Марию. Я, Олег, мне 17 лет, я виноват в смерти моей единственной любви, я никогда не стану нормальным человеком...Больница соединила нас и отняла друг и друга...