1. Как я поняла, что никогда не выйду замуж за филолога
Когда я была молодая, красивая и получала первое, богемно журналистское образование, меня заботили две вещи. Во-первых, кубофутуризм и лично товарищ Маяковский, а во-вторых, кто бы меня взял замуж. С первым никаких проблем не было, потому что отечественную литературу читал потрясающий мужик Юрьмаксимыч. Читая Маяковского, он для полноты образа ходил по партам (изящно лавируя между конспектами и столовскими бутербродами "триста граммов булки, один грамм колбасы") и орал так, что сбегался народ из соседних аудиторий. И оставался слушать дальше. Я косилась на Юрьмаксимыча и млела.
Он был нестар, хорош собой, любил Маяковского и кубофутуризм в целом и имел очаровательную привычку снимать очки и, нежно, близоруко улыбаясь, рассказывать, как в студенчестве вот за этим самым корпусом в овраге курил план. Если бы он позвал меня замуж, я рванула бы, не задумываясь. Вот только жена Юрьмаксимыча вела у нас литературное редактирование, а из всей нашей группы он деликатно брал за плечико не меня, а мою подругу Свету. (К чести преподавателя, должна сказать, что Света после института стала хорошей девочкой, защитила дисер, работает в телевизоре и преподает какую-то лабуду на нашей кафедре журналистики. А я стала плохой девочкой, пью пиво, ругаюсь матом и в телевизоре мелькнула только один раз, когда рассказывала про трех уродов-малолеток, которые другого малолетку молотком по голове стукнули). Так что у Юрьмаксимыча уже тогда было хорошее чутье. Правда мне оно выходило как-то боком. Сколько я ни готовилась к семинарам, на меня мой кубофутуристический принц никак не смотрел.
Тем не менее в мыслях я выходила замуж только за филолога. И даже была готова подождать, пока из прыщавого хлипкого мальчика вырастет могучий филологический муж. Поэтому когда другая моя подружка, Наташа, позвала меня в общагу праздновать день рождения какого-то недолюбка с филфака, я ни секунды не сомневалась.
Лет о ту пору мне было семнадцать, и то, что сиськи у меня минус первого размера, а сама я похожа на тощего пятнадцатилетнего дрища с ну очень большой задницей, так в глаза еще не бросалось. Вернее, выглядело простительно. К тому же я еще не успела обстричь волосы, и они нехило спасали дело, делая меня отдаленно похожей на бабу. Имеющийся некомплект женственности был дополнен джинсовой юбкой на полпопы, прозрачными капронками в двадцать ден, топиком, дающим шикарный обзор на мои "-1" и замшевыми сапогами на танкетке в двадцать сантиметров. Росту во мне, осмелюсь заметить, метр семьдесят, так что прикидывайте сами.
Наташа, имевшая за плечами парикмахерское ПТУ, соорудила мне шикарные кудри и намазала меня красной помадой а-ля французская проститутка, сама оделась и накрасилась соответственно, только вместо юбки у нее были еще более короткие шорты, а вместо колготок чулки в сеточку, кружевная резинка которых элегантно из-под этих самых шорт выглядывала. Мы подгреблись и пошли в общагу.
Все было мирно и прилично: после третьей бутылки вина на компанию народ наконец согрелся, снял пуховики и принялся читать стихи вслух. Я, стараясь одновременно эротично покачивать заброшенной на ногу ногой и не порвать колготки, принимала в этом самое деятельное участие. После шестой бутылки повторила подвиг Юрьмаксимыча и Маяковского и прошлась по столу, правда, опрокинула пару стаканов. А на седьмой бутылке вино кончилось, и именинник достал водку.
Темы разговоров разительно поменялись. Теперь говорили о любви.
- Ты понимаешь, Ан-неч-ка, - говорил мне кудрявый, прыщавый, обалденно потенциально талантливый филолог-третьекурсник Миша, - меня н-никто н-никогда не любил! - и следом читал свои невероятно гениальные стихи, где вытекающая из надрезанных вен кровь рифмовалась с любовью, а согласные сливались и путались местами. Исключительно в силу Мишиного опьянения.
Я млела и ерзала задницей по кровати, мысленно примеряя свадебное платье и придвигаясь к потенциальному будущему мужу поближе. Никакого интима: кровать была единственным сидячим местом, и мы с гениальным филологом его заняли. В процессе ерзанья я таки зацепила колготки пониже колена, но в пылу нежной страсти этого не заметила.
- Эт-то же так красиво! М-мы оба - будущие литературные гении и мы будем вместе, душой и тел-лом ґ- сказал Миша, когда я прочитала свой стих (тот самый, про кошек, который Татьяне В понравился, да-да, он уже был написан), и я затрепетала. Легендарной плотской любви по-прежнему хотелось, а предыдущий первый и последний шанс (тот самый, который из рассказа "Самая красивая") убило чувство вины и обстоятельства в целом.
Но в этот момент произошло сразу две неприятности. Во-первых, водка наконец подействовала не только на речевой аппарат Миши, но и на вестибулярный. Иными словами, он убежал блевать. Искренне надеюсь (до сих пор), что не от моей неземной красоты. А во-вторых, на смену моему красавцу-филологу пришла его девушка.
Зуб даю, она была страшнее, чем я. Даже страшнее, чем я была тогда. У нее были розовые волосы и пирсинг во всех видимых местах. И, наверное, она училась не на филфаке. Возвышенной филологической тонкости, которая перепадала слегка даже нам, журналистам, ей категорически не хватало.
Оказалось, что Мишу все-таки любят. Состоялась короткая, но информативная беседа на тему "кто есть ху", по результатам которой меня попытались лишить части кудрей (но хрен там, ибо лаку Наташа не пожалела), а также разбились губа девушки, мой кулак и три стакана (последнее случайно). Я не хотела драться, но кудри были мне дороги, как память, и покушение на них я восприняла крайне серьезно.
Нас растащили. Вечер был бесповоротно испорчен.
В полном молчании, нарушаемым только частым стуком зубов, мы с Наташей шли к остановке. Крепкий сибирский мороз градусов в тридцать все крепчал и крепчал, остатки моих колготок примерзали к ногам, а время неудержимо приближалось к часу ночи. Автобусы давным-давно не ходили.
Когда четвертый по счету мимоезжий таксист наконец пожалел нас и согласился подвезти до дому бесплатно, я обняла практически голые коленки руками, мрачно покосилась на Наташу сказала:
- - Больше никаких дней рождений в общаге. Слышишь?!
Она хихикнула, а я воодушевленно продолжила:
- - И никаких филологов. Натаха, я никогда не выйду замуж за филолога!
И не вышла.
2. Как я поняла, что никогда не выйду замуж за военного
Когда я была молодая, свободная от работы и соответственно раза два в год ездила на каникулы в Город на Неве к своей подруге детства Верке, меня заботили две вещи. Во-первых, где бы достать "бабла" на поездку в Культурную Столицу, а во-вторых... правильно, кто бы взял меня замуж.
Денег на самолет, разумеется, никогда не было, и я ездила поездом. Сначала плацкартой от Новосибирска до Москвы, а потом в сидячем вагоне до Питера. Первое мне нравилось значительно больше, даже когда приходилось ездить на боковушке возле туалета. Потому что даже на боковушке возле туалета спать значительно удобнее, чем в нераскладывающемся кресле сидячего вагона самого дешевого поезда. А уж если достанется купе...
Купе мне досталось только один раз, случайно и имело такие фатальные последствия, что с тех пор я летаю самолетами. Во избежание.
Но по порядку.
Уже входя в вагон, я почуяла неладное. Точнее, неладный запах портянок, дрянного хэбэ (это так камуфляж называется на языке наших войск), каши из топора и прочих радостей военной жизни. В вагоне стояло человек пятьсот солдат и все орали. Мир на ближайшие двое суток грозил сузиться до размеров купе, причем двухместного (правда, вагон был не СВ, так что я могла забиться на верхнюю полку и притвориться трупом). К тому моменту я как раз избавилась от волос и задницы, зато отрастила небольшую, но грудь, и становиться объектом внимания пятисот солдат мне страшно не хотелось.
Все дело в том, что возле дома, где я выросла и живу по сю пору, находятся сразу два достойных внимания объекта. Во-первых, это улица Фрунзе, на которой всегда стоят проститутки (что сформировало мои специфические вкусы в одежде), и во вторых, военная часть (что сформировало мою специфическую любовь к форме и мужчинам в ней). Первое в данной истории не особо и важно, а второе было чрезвычайно опасно: солдаты-то уже стали объектом моего внимания, а маме муж-военный бы не понравился.
Через полчаса поезд тронулся, и выяснились две новости, как водится, хорошая и плохая. Хорошая заключалась в том, что в вагоне ехал только один солдат, а все остальные четыреста девяносто девять (может, я и обсчиталась, но не больше, чем на пару десятков) его провожали. Плохая - в том, что именно он оказался мои соседом по купе.
Первым делом служивый предпринял попытку познакомиться и галантно предложил мне нижнюю полку. Я в ужасе отказалась. Затем он пригласил меня в вагон ресторан, выпить вина. Вино в последний раз я пила на том самом дне рождения в общаге, и по степени отвратительности приравнивала его к филологам. Тогда он достал из сумки домашнюю еду и пиво (а у меня всей еды было булка хлеба, палка колбасы и два литра томатного сока на двое суток), и я опрометчиво слезла с полки.
В течение получаса солдат Паша рассказал мне, как он служил в армии, сначала срочно, а затем по контракту, а теперь едет восстанавливаться в военное училище, откуда его N лет назад выгнали за драку. Я преисполнилась сочувствия. Затем он рассказал, что по специализации он снайпер, и я преисполнилась интереса. В школе же Анечка была в сборной по винтовочной стрельбе, и до сих пор периодически любит попалить из пневматики. Следующие два часа мы рассматривали пашины конспекты, и он учил меня делать поправки на деривацию (это когда пуля отклоняется из-за движения Земли), на температуру воздуха и на ветер. Я смутно начинала понимать, что стрелять - гораздо сложнее, нежели писать статьи.
К вечеру мы перешли на обсуждение второй чеченской войны и коньяк. Гордый достигнутым успехом Паша повел меня в вагон-ресторан, где мы просидели до и после закрытия (то есть, ушли, дождались, пока в вагоне погасят свет, и вернулись обратно. Целоваться). Ночь мы целомудренно провели каждый на своей полке, а на утро я проснулась влюбленная, как кошка. Легендарной плотской любви совершенно не хотелось, зато хотелось уехать с Пашей в дальний гарнизон, стирать ему там вонючие носки, варить вонючие борщи и родить троих вонючих детей.
Оставшиеся сутки пути пролетели в дурмане разговоров о судьбах России и характеристиках стрелкового оружия и поцелуях. Меня даже попытались склонить к любви, но я гордо и гневно (замирая от собственной правильности) отвесила солдату Паше пощечину. Он посмотрел на меня опасливо, но потом сдуру решил, что я порядочная, и удвоил накал ухаживаний.
На вокзале меня встречала мама, а Пашу крестный отец. Мы обнялись (причем я еще и разревелась, промочив слезами и соплями ему рукав), обменялись номерами телефонов и договорились встретиться не позже, чем завтра.
За следующий месяц мы встретились шесть раз, потому что из училища моего курсантика отпускали только раз в неделю, пятый раз был тем самым "завтра", а в шестой он сбежал в самоволку. Такая периодичность встреч нас не устроила, а женатым давали свободный выход в город. К тому же в обострении врожденного долбохренизма я отказалась заниматься сексом до свадьбы, и мы по-тихому подали заявление в ЗАГС.
Мама проводила воспитательные беседы и крайне педагогично тырила мой паспорт. Но фантазии у нее не было, и в первый раз я отыскала свой главный документ в ящике с бельем вместе с долларами, во второй в коробке с фотоальбомами вместе с евро, а третьего раза дожидаться не стала и спрятала его сама. Не то чтобы с фантазией у меня было лучше, но к Паше в казарму у мамы хода не было точно. На исходе третьего месяца нашего знакомства я тихо и незаметно стала взрослой, замужней женщиной.
И тут оказалось, что к каждой ложке меда прилагается бочка дегтя. И это не описка. Во-первых, оказалось, что замужняя женщина действительно должна стирать вонючие носки и варить вонючие борщи. Во-вторых, выяснилось, что отношения зятя и тещи бывают натянутыми не только в анекдотах. Бесстрашный снайпер Паша как огня боялся моей мамы, и мама делала все, чтобы усугубить его страх. В-третьих, я напрасно думала, что жуткие истории про войну мой дорогой курсантик выдумал. Уж не знаю, чем он там в своей Чечне занимался, но по ночам орал исправно. После его ора мне самой снились кошмары, а мои кошмары, это, скажу вам, не какие-нибудь примитивные застреленные трупы на расстоянии пятидесяти метров от тебя. А в-четвертых, и это самое ужасное, к семейной жизни прилагалась та самая половая любовь, о которой я так грезила в детстве. И мне она совершенно не нравилась. Мама шипела "я же говорила". Я начинала смутно подозревать, что она иногда бывает права.
В конце концов мне надоело совмещать с учебой обязанности домработницы, миротворца, психотерапевта и резиновой женщины одновременно, а Паше соответственно надоело, что дается мне все вышеперечисленное весьма хреново, и ровно через полгода со дня знакомства муж от меня сбежал.
Не могу сказать, что ровно в тот день я поняла, что никогда больше не выйду замуж за военного. Я это поняла гораздо раньше. Мужчины в форме-то мне до сих пор эстетически очень нравятся. Но замуж - ни за что.
3. Как я поняла, что никогда не выйду замуж за опера
Когда я была молодая, самоуверенная и только-только пришла работать в милицию, меня заботили две вещи. Кто бы меня взял замуж и как бы не дать понять, что я туда страшно хочу, окружающим. К двадцати двум годам я уже имела вполне себе положительный опыт отношений со славной девушкой Катериной, худо-бедно научилась справляться с повседневными делами вроде готовки-уборки, имела представление о том, чего начинает хотеть парень, превратившийся в мужа, и считала себя невероятно опытной в подобных делах (а так же невероятно умной и невероятно взрослой; как же я ошибалась, как ошибалась...)
Опер Вова был умен, хорош собой, умел напрячься и ни разу не спошлить в разговоре, жил в отдельной квартире и был в меня влюблен. Некоторое время я думала, а потом решила, что у Маши Швецовой из "Тайн следствия" был влюбленный в нее Винокуров, у Фаины из "Богини" влюбленный в нее Коля, так какого же фига я должна обходиться без влюбленного в меня опера?! И между прочим, вопреки сложившимся сюжетам, за него можно выйти замуж.
Памятуя о предыдущем неудачном опыте я как бы невзначай рассказала Вове о всей своей бездарности в области семейной жизни. Вова не устрашился. Напротив, облобызал мою руку и сообщил, что во всей моей бездарности виноват исключительно курсантик Паша и с тех пор регулярно поминал его недобрым словом. Я благосклонно внимала. Отношения наши медленно и неспешно, как и положено взрослым, серьезным, умным людям, развивались.
На мое несчастье, как я думала тогда (или на огромное счастье, как думаю сейчас), подошел плановый медосмотр, на котором в числе прочего брали кровь на анализ. Накануне медосмотра, уж не помню по какому поводу, мы крепко выпили, а печень... печень у меня не железная.
- - Гепатит С, - сказала железобетонная врачиха и с любопытством посмотрела на мои вены.
Я последовала ее примеру: их очень хотелось перерезать, прямо здесь, в ее кабинете. Внутривенным введением разной вредной для здоровья наркоты я отродясь не баловалась, зато недавно сделала татуаж, а за месяц до того сдавала кровь в качестве донора. А еще мне как-то на маникюре палец порезали...
- - Не волнуйтесь, - добавила тетка издевательски, - с вашим диагнозом можно прожить долгую и счастливую жизнь.
Мысленно я решила, что сначала перережу вены ей. Нет, лучше надрежу а потом вскрою свои и всю ее залью своей кровью. Но вместо этого взяла направление и отправилась к инфекционисту.
Возле нужного мне кабинета сидел какой-то мужик, исключительно желтый и оттого очень унылый. Я представила себя такой же желтой, и мне стало плохо. Долгая и счастливая жизнь начала рисоваться мне в совершенно особенном, я бы сказала, солнечном цвете. Не радовал ни предстоящий День милиции (какой, на фиг, День милиции, когда мне пить нельзя!), ни новенькая, только что сшитая форма. Не сочетается серое с желтым, и все тут. И вообще, может, я помру скоро и мучительно, тут гроб, а не форму подбирать впору.
Инфекционист тоже оказался женщиной, несколько более симпатичной и куда более адекватной. Она сказала, что один положительный анализ еще ничего не значит, но я мысленно уже гадала, где меня похоронят. Расхотелось даже замуж идти с таким-то диагнозом.
Что я и сообщила оперу Вове, когда он меня на искомый День милиции позвал в свою Управу.
И Вова исчез.
Месяц он не звонил мне вообще, а я желала ему добра, счастья и эректильной дисфункции в самое ближайшее время. А потом исчез и мой диагноз, потому что анализ вышел ложноположительный. (Мораль такая, что не фиг пить, как сапожник, если кто не понял, но на радостях я все равно напилась).
И поняла, что никогда не выйду замуж за опера.
4. И тогда я поняла, что никогда не выйду замуж...
...если, конечно, у меня вдруг появятся мозги. А так - очень хочется. Потому что я баба, дура, молодая и глупая, свадьбу хочу и платье красивое.
Но абы за кого уже не хочется. Где ж ты, серое вещество?..