В городе N..., что находится почти на краю земли, вечером, в семнадцать часов ноль - ноль минут стоит на улице ночная темь. Темь разрезается светом электричества из оконных глазниц многоэтажных домов, диковинной окоемкой газовых ламп, очерчивающих границы карнизов, да еще стыдливой луной, прячущейся за кисейной тканью облаков зимнего небосвода.
Возвращаются домой с работы люди, другие же еще работают. Учиться в школе вторая смена молодой поросли народонаселения. Детвора постарше гуляет на улице без мам, помладше гукает в колясках в сопровождении одного из родителей, а то и двоих с целой компанией сопутствующих друзей. Зима, декабрь, рождественский пост у христиан, ураза у мусульман. Скоро кончается самый первый год нового тысячелетия, пойдет второй, а на третьем году эпоха Водолея сменит эпоху Рыб.
На улице тепло и безветренно, не так уж часто балуют такой погодой сибирские зимы жителей N..ска. Во дворе школы на раскатанной ледовой дорожке катаются "на ногах" два пацана. Одному лет одиннадцать - черноглазый, рослый для своих лет крепыш. Второму худенькому, мелкорослому с острым фарфоровым лицом лет девять- десять. Катаясь, они решают совсем неожиданную для себя задачу. Черноглазый в продолжение разговора спрашивает у дружка: "А ты вообще-то знаешь, что такое рефлексия?" "Не-а"- отвечает тот беззаботно. "Я тоже не знаю. Зато я знаю того, кто это знает". "И кто это?" - спрашивает остролицый. "Моя мама. У нее спросим".
Совсем неожиданно для них в разговор вмешивается проходящая мимо женщина. Самая обычная, неприметная, только очень какая-то улыбчивая, хотя самой улыбки на лице не видать. "Хотите знать, что такое рефлексия прямо сейчас?" Ответили хором: "Ага!" "Подойди ближе - поманила она к себе черноглазого - и ты тоже". "Смотрите на меня" Помолчали, чуть долго, так им показалось, заскучали, было, и тут самый неожиданный хлопок в ладоши их испугал, заставил вздрогнуть, хотя хлопок был легким, почти неслышным. "Вы вздрогнули, так проявляется у человека рефлекс, на неожиданное беспокойство. А вот если вы почему-то начнете без конца вздрагивать по причине или без нее - это и будет рефлексия. Поняли?" Также хором ответили: "Да-а..."
Женщина удалялась, и мальчишки не видели, что, уходя, она, плакала и просила, обращаясь к небу: "Господи, единый и неповторимый! Как я люблю этих чудесных ребят. Спаси и сохрани их от всех невзгод. Спаси и сохрани мир на Земле, хотя бы в той мере, чтобы не пресеклась жизнь твоих созданий - человеков". Горячие слезы прокатились по слегка замерзшим щекам, а в небесные сферы неслась мелодия простой как мир молитвы: "Спаси и сохрани..." Мальчишки смотрели вслед и думали: "Странная тетка"
НЕНАВИСТЬ
Игорь стоял и ненавидел. Всех, а ее особенно. Под аркой пристройки было темно и безлюдно. Но он точно знал, что скоро она пойдет с работы и тогда он ее убьет. Легко и просто вонзит ей остро отточенный тесак в глотку, и она не пикнет даже. Зато потом она ни кому не достанется. Она была его женой и останется ею, подумаешь, вернулся этот мудак с Чечни, которого якобы убили. Убили...это он нарочно, чтобы ему Игорю было больнее терять. Она ведь вышла за него замуж от горя, без свадьбы, без торжества. Просто в один из горьких вечеров, когда они сидели вдвоем, оплакивая потерянного друга-одноклассника, а для нее еще и любимого человека, он просто взял ее и удивился, что она была девственницей. А он-то хотел ее, да себя утешить, потому, как думал, что жила она с Пашкой. После этого горестного, окрашенного болью потери "траха" им пришлось пойти, расписаться. Он не мог поступить с девушкой лучшего своего друга, да к тому же считавшегося тогда погибшим - иначе. Потом уже понял, что никого он так сильно не любил, как ее. А Пашка вырвался из чеченского плена, вернулся через три года из небытия. Все пошло прахом. Она ушла, не раздумывая, как только узнала, посмотрев Игорю в глаза и честно сказав: "Прости, я очень его люблю. Я жила без него в плену, но ты же знаешь, что я ждала его вопреки всему, я не скрывала это от тебя" Да, он знал, но для него это ничего не меняло. Сейчас он ее убьет. Он услышал шаги, насторожился. Где-то плакал котенок. Метнулась под арку тень, громоздкая какая-то, не она что ли... Точно, женщина, самая обычная, а лицо как будто светится, странно здесь же темно, а ее видно. Глаза испуганные, а вроде как улыбается или это только, кажется.
"Как ты меня напугал, сынок" - остановилась прямо перед ним. "Нашла сынка, сама еще не старая". "Не старая, так ведь и не молодая. А у вас тут потеря" - резануло Игоря это слово - потеря. "Знала бы ты тетка, какая потеря" - аж захлебнулся мыслью. "Смотри, какой замерзший котенок, трехцветка, трехпородка - счастье такой приносит. Чего в нем только не намешано. И ведь надо же потерялся. Может, ты его найдешь?" "Да, чтоб ты отвязалась щас же, вот же..." - не додумал он мата, не захотелось. Женщина продолжала: "Никто не может быть ничьей собственностью. А вот любить всех надо, даже тех, кого теряешь. Тогда и на долю потерявшего найдется удача. Ведь никто не виноват, что потерялся". А у Игоря мелькало калейдоскопом в голове его нелегкое раздумье: "Господи, да что же это я? Ведь она действительно не виновата, что потеряла и снова нашла. За что ж мне ее убивать. Я ведь люблю ее, а значит, пусть живет в счастье. И мне быть может, когда кусочек счастья отломится" "Давай тетка своего котенка, воспитаю" - взяв чмокающий, ищущий мамкины сосцы комочек, пошел домой.
Женщина молодо рассмеялась ему вслед, и, уходя из-под арки, попросила, взглянув на небо: "Господи, спаси и сохрани от всякой беды неразумное твое детище - человечество. Я так люблю созданный тобой мир. Спаси и сохрани от боли душевной моих детей и всех нас, предстоящих перед ликом твоим". Мелодия молитвы: "Спаси и сохрани..." плавно потекла в звездное небо.
Бережно придерживая маленького котенка у себя за пазухой, Игорь открывал двери своей квартиры, думал: "Я же счастлив. Они ж мне оба дороги. А странная тетка мне попалась..."
БЕЗЫСХОДНОСТЬ
Серафиме восемьдесят лет - старая, согнутая немощью и годами. Опять ее вела дочь на облюбованное место в магазине собирать милостыню. Что поделаешь, надо вносить посильный вклад в безотрадное существование семьи дочери. Пьют ведь, и как еще пьют. Прикорнув на маленькой табуреточке, прижавшись с одного бока к банкомату, сидит она маленькая, сухонькая и опрятная. В глазах колкая безысходность, в руках синенькая еще самая первая перестроечная сотка - намекающий номинал дензнака для всех проходящих в магазин и выходящих из него покупателей. И все как всегда. Люди подают кому, сколько не жалко, кто-то не подает совсем и никогда. Таких она сразу видит, даже не поднимает на них глаз. Приработалась, научилась чувствовать людей такого сорта по походке. Народу в магазине немного. Магазинов-то теперь пруд пруди, так вот покупателей и поуменьшилось. Бывает народу побольше, когда нефтяникам зарплату выдают, тогда люди толпятся у банкомата и ей перепадает подаяние совсем даже неплохое.
У прилавка стоит, покупает эта странная дама, которая раньше все деньгами подавала, а потом перешла на хлеб. Спасибо ей, конечно, а то ведь не всегда бывает, накормят-то. А эта подает хлеб всегда белый, хороший, а то еще и булочек сладких прикупит. Вон, точно батон сладкий покупает - мне это... Ну вот, деньги в банкомат привези, заправляют. Мне бы их сейчас, да на покой, поди, хватило бы дочке...
Эта странная дама направилась с сумкой в одной руке, с батоном в другой от прилавка к сидящей старушке и уперлась в грудь высокого охранника. Парень, что говорить рослый, красивый, вооруженный и во всем черном. Лицо каменное, строгое, голос тяжело упал в шепот: "Ждать пять минут". Дама попросила: "Ты меня к бабушке пусти". Только головой мотнул, продолжая стоять скалой перед банкоматом. Второй охранник у двери, никого не впускал. Старушка сидела притихшей мышкой. Седовласый инкассатор, симпатичный и тоже как его сопровождающие высокий, в вязаных перчатках вскрыл металлическое брюхо банкомата, заправлял кассеты с деньгами. Механическое нутро денежного монстра пробивало электрической искрой. Инкассатор обернулся к даме, стоящей чуть поодаль у товарного стола мороженицы и наблюдающей за ним с улыбкой сказал ей, как бы извиняясь: "Дерется, бьется красавчик. Ничего я скоро". "Продолжайте, я дождусь конца операции"
Ушли... Сколько денег в этой железной дуре - подумалось нищей Серафиме. Подняла взор, глянула в лицо подающей большой белый батон ей в руки женщине. Увидела, что у этой дамы глаза полны лаской, смешанной с затаенной печалью, подумала о ней: "Странная все же баба. Всегда она с добром скажет - возьми матушка хлеб. А тепло на сердце становится..."
Странная баба вышла на улицу, опустив глаза к земле с горечью сопереживания, просила всем сердцем: "Господи, спаси и сохрани всех не обогретых и голодных. Одари их своею милостью. Подай спасения и сострадания народам России". И вновь неслась к престолу вселенская молитва, рассыпаясь неслышным зовом любви: "Спаси и сохрани..."
ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР
По вечернему N...ску шла странная тетка, которой до всего было дело. Она не навязывала этого своего дела никому, просто жила такой жизнью, какая дана ей в этом мире полном рефлексии, ненависти и безысходности. И в котором так мало пока еще любви. Она шла, думая о том - сколько еще есть замечательных, качественных и определительных прилагательных, окрашивающих мир самой разной палитрой красок. Она знала, что это последний вечер в ее теперешней жизни. И каждая минута становилась последней перед проходящим мигом настоящего. Настоящее умирало вместе с нею каждую наносекунду времени, перетекая в уже бывшее. Она шла и молилась: "Я люблю тебя, Господи! Всем своим сердцем и душой. Не оставляй мир своей любовью, Господи, спаси и сохрани его..."
С вечерним звоном церковных колоколов, сливаясь с песнопением воцерковленных прихожан, неслась по вселенной молитва: "Спаси и сохрани..."
ПОСЛЕДНЯЯ ЗАРЯ
А следующим утром встала новая последняя заря каждого последнего дня, дарованного миру. А странная тетка - любви ведающая мать, умирая в каждую грядущую последнюю зарю, молилась: "В любой последний миг Тобой творимый, Спаси и Сохрани сердца детей своих Любимый"