Старк Джерри : другие произведения.

Крест на линии Сатурна Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  От автора. Первоначальная версия этого романа уже выкладывалась здесь под названием "Городок, или Право на выбор". Авторский коллектив переработал текст и рад представить его вашему вниманию.
  
  
  Автор: Джерри Старк.
  Бета и поставщик творческих идей: Глумов ака Непальская домохозяйка.
  Гамма и вдохновитель: Admiral zur See
  Фэндом: RPG "Мор. Утопия" ("Pathologic").
  Disclaimer: все права на героев, события и мир RPG "Мор. Утопия" ("Pathologic") принадлежат компании Ice-Pick Lodge. При создании текста использовались гайды авторства Алексея Шунькова ака Stager и Призрака (журнал "ЛКИ" за 2005 год), а также материалы с официального сайта игры "Pathologic" ( http://www.pathologic-game.com/reader.htm ). Автор очень извиняется за вольное обращение с героями игры, многие из которых разительно отличаются от своих прототипов.
  Предупреждения: AU и очень изрядное ООС по отношению к первоисточнику. Подчеркиваю еще раз - изрядное. Аngst, drama, гибель героев, нецензурщина. Макабр в полный рост. Хэппи-энда не будет!
  Рейтинг: R.
  Жанр: джен. С элементами гета, фема и слэша.
  Размер: макси, 14,5 авторских листов.
  Статус: закончен.
  
  Дополнение-1: Пояснение для тех, кто еще не слышал о "Мор. Утопии" и не поддался очарованию этой странной игры. "Утопия" - единственный в своем роде этический симулятор. Действие развивается в маленьком провинциальном городке, охваченном вспышкой непонятной болезни, Песчаной Язвы. Двое случайно оказавшихся там ученых - атеист и скептик Бакалавр и хирург Гаруспик, наследник рода степных жрецов-менху, единственных, имеющих право "раскрывать линии", то есть проводить хирургическое вмешательство в людские тела либо же заклание животных - пытаются выяснить причины эпидемии и найти средство борьбы с нею. Каждый день в Городе приносит им все новые зловещие открытия, заставляя совершать выбор и в корне пересматривать свою точку зрения на мир.
  Дополнение-2: песни в романе принадлежат Зое Ященко и "Белой гвардии".
  
  
  Оглавление.
  
  Пролог. "Северный экспресс".
  
  Эпидемия, день 8.
  
  1. Данковский: Фонографическая запись
  2. Ева Ян: Полуденный чай.
  3. Бурах: Старые склады.
  4. Сабуровы: Безнадежность закона.
  5. Ольгимский-старший: Фамильные ценности.
  6. Ольгимский-младший: Любовь.
  7. Капелла: Шорох кладбищенских трав.
  8. Стаматины: Веревка повешенного.
  9. Ева Ян: Куда приводят мечты.
  
  "...Линия Сатурна, или линия судьбы, служит олицетворением всего, от рождения воспринимаемого человеком как бессознательно влияющая и увлекающая за собой непреодолимая сила обстоятельств в сочетании с проявлениями рока, иначе же Фатума, не поддающимися логическому объяснению.
  ...Крест на линии Сатурна на высоте одноименного холма предупреждает лишь о возможности случайной насильственной смерти; если же крест находится в середине бугра, то предвещает сильную зависимость от сторонних обстоятельств, чужого дурного влияния. Будучи расположен на сильной линии, усиливает свое неблагоприятное значение и говорит о крайней вероятности безвременной кончины, на слабой же и прерывистой сулит долгие мытарства, душевные терзания, тревожность, возможно - помешательство или тяжкую болезнь. Знак сей - один из самых недобрых и верных; перебить его можно лишь сочетанием нескольких иных, куда более благоприятных либо, при наступлении обещанных им обстоятельств, наивысшим сосредоточением ума, воли и веры".
  
  София Вронская, "Линии судьбы". Сурхарбан, Е.И.В. типография., 106стр., 5000экз.
  
  
  В конце концов все упирается в блаженное нежелание умирать,
  в простую надежду, ту, которая еще переживет нас всех,
  станцует на наших могилах вальс со смертью, недолго осталось ждать,
  надеяться на небывалое, право, не столь уж и тяжкий грех.
  
  В конце концов все упирается в небо, все дороги приводят в Рим,
  и как ни крути, моей кармы не хватит, чтобы вырваться из колеса,
  так что я расправляю плечи, и хоть млечный путь недостижим,
  за горизонтом моей дороги, может, ждет небесная полоса.
  
  Lindwurm
  
  
  Посвящается с любовью адмиралу цур зее Лилиане Кальдмеер.
  
  
  Пролог. "Северный экспресс".
  
  Середина августа.
  Столица.
  Окраина.
  Лет тридцать-сорок тому район Щехорны планировали превратить в образцово-показательные, нарядные, озелененные кварталы. С аккуратными пятиэтажными домиками-коттеджами, клумбами, мощеными дорожками, парками и магазинами. Замысел архитекторов практически воплотился в жизнь. Вот только отпущенные на постройку средства урезали втрое, половину оставшихся фондов разворовали, а племянника тогдашнего премьер-министра, главу строительного концерна, сослали в южные провинции. Щехорны остались - уродливые, тщетно шпаклюющие трещины на осыпающихся фасадах и пытающиеся выглядеть респектабельно.
  Кленовая улица. Где растет единственный клен, чудом пробившийся сквозь асфальт. Отель, на мигающей неоном вывеске барахлит вторая буква. В сумрачном вестибюле воняет прогорклым оливковым маслом и старыми тряпками. Музыкальный автомат, хрипя и подвывая, наигрывает "Лунную реку" или "Прощай, Виолетта". В баре подают коктейль "Бычья кровь", полусонный портье никогда не интересуется именами постояльцев. Сюда приезжают в наемных экипажах, пряча лица под низко опущенными полями шляп или за густыми вуалетками, и редко снимают номера более, чем на четыре часа. Либо же на ночь - с одиннадцати вечера до пяти утра.
  На втором этаже отеля - тридцать номеров. Дважды по пятнадцать филенчатых створок из фальшивого расписного бука, с косо привинченными медными циферками. Истершаяся почти до ворса ковровая дорожка. Приглушенные звуки из-за дверей. Звуки, проходящие мимо сознания унылых горничных и постояльцев, что шмыгают по коридору. Именно шмыгают, торопливо заталкивая полученные ключи в замочные скважины, дергая разболтавшуюся ручку и исчезая за захлопнувшейся дверью.
  Номер двадцатый.
  Единственная комната - спальня, она же гостиная. Задернутые шторы. Давно вышедшая из моды широкая кровать с изголовьем и спинкой из гнутых прутьев и тусклыми шариками на столбиках.
  ...Боль и удовольствие...
  Две стороны одной и той же монеты.
  Так его учили, и всякий день он находил убедительное подтверждение словам наставников. Боль и удовольствие скручены в единую тугую спираль, сыплющую обжигающими искрами.
  Единственное спасение от них - в глубинах памяти. Там, где пустота, холодный ветер и тишина навеки опустевших городов. Где сладко пахнет сырой и влажной землей, рассыпающейся под пальцами, где хрустит подмерзшая трава и звенят ракушки мертвых улиток, облепивших твириновые стебли.
  Спасаясь, он убегает в место, которого нет, но где его всегда ждут. Где спит его кровь и плоть.
  - ...Реми? Опять накатило? Натура ты уточенная, сам себя доведешь до обморока и страдаешь.
  - Работа у меня такая, - невнятно бормочет Реми. Растопыренные пальцы жадно шарят по тумбочке, едва не роняя предусмотрительно наполненный стакан. Взъерошенная голова приподнимается с подушки, слышатся торопливые и жадные глотки. - Налей еще.
  - Обойдешься. Сам говорил, тебе через два часа гостей принимать.
  - В жопу гостей, - отчетливо произносит Реми. - Влад, не зуди. Я знаю, что делаю. Дай выпить.
  - Нет, - темноволосая голова качается в жесте отрицания. По сравнению с тонкокостным, стройным приятелем Влад кажется грузным и обманчиво неуклюжим. Он до сих пор не может понять, почему Реми остановил свой выбор именно на нем. Зачем пожелал втянуть в круговерть своей любви, губительной и сладкой. Зачем связался с провинциалом из глубинки?.. - Хватит с тебя на сегодня.
  - Теперь еще скажи - "это для твоей же пользы", - ядовито предлагает Реми. - Ну хоть сигарету, а? Одну. Единственную. Только паршивую сигаретку, больше ничего!
  Чирканье спички. Пляшущий огонек, уплывающий к низкому потолку сизоватый дым. Реми лежит на спине, полуприкрыв глаза и неспешно затягиваясь, краем уха слушая Влада. Напряжение уходит, сменяясь приятной, бездумной расслабленностью.
  - Папаша изволили отбить телеграмму. "Молнию". Завтра я уезжаю. Хочешь со мной?
  - В вашу несказанную глушь? - лениво фыркнул Реми. - Что я там забыл?
  - То, чего тебе недостает здесь, - перечисляя, Влад загибал пальцы. На указательном поблескивало золотое кольцо - массивное, широкое, несколько вульгарное. - Тишину. Месяц спокойствия. Никаких коктейлей, поклонниц и безумных вечеринок до утра. У нас даже синематографа нет, можешь себе представить? Я заказал двухместное купе в "Северном экспрессе". Поехали, Реми, - его голос стал умоляющим. - Поехали. Сколько можно прятаться по захудалым отелям и видеться полчаса раз в неделю? У тебя все равно сейчас ни съемок, ничего.
  - У нас премьера через месяц, - терпеливо напомнил Реми. - Мы столько вложили в этот фильм, что я обязан торчать в первом ряду и приветливо скалиться публике. Иначе мне конец. Герр Зильберштайн меня кастрирует. Ржавым ножом.
  - Ровно через двадцать дней я лично посажу тебя на экспресс до Столицы, - не отставал Влад. - Трезвого и вменяемого. Хотя бы двадцать дней мы можем провести вместе?
  Пауза.
  - Влад, давай не станем обманывать сами себя. Сколько бы мы не твердили о своей свободе, мы не вольны в своих поступках. Ты принадлежишь вашему семейному концерну. Я - "Иллюзиону", гори он ясным пламенем. Ты должен мчаться домой. Я обязан неотлучно быть здесь - на монтаже в последний миг всегда стрясается что-то непредвиденное. Влад, даже у дурной репутации есть пределы. Мне дозволяется хулиганить - от сих до сих. Если я перейду черту, меня выкинут за ворота.
  - И прекрасно. Я подберу тебя и увезу, - невесело поддержал Влад, понимая, что в кои веки взбалмошная звезда синематографа права. - Ну хотя бы неделя, Реми? Что может случиться за неделю?
  - Конкуренты украдут пленку, - с убийственной серьезностью предположил Реми.
  - Все бы тебе шутки шутить. Комедиант подзаборный.
  - Стараюсь... Когда отходит твой поезд?
  - Завтра. Одиннадцать утра. Лехтенский вокзал. Ну скажи, что уедешь со мной. Скажи! - выхваченная сигарета описала искрящуюся дугу, улетев в угол комнаты. Реми тихонько рассмеялся:
  - Я приду тебя проводить. И подумаю насчет поездки. Обещаю.
  - Обещаешь поехать?
  - Обещаю подумать. Пора собираться.
  "И так всегда, - Влад отвернулся, скрывая разочарование. - Я подумаю. Перезвони мне часа через два. Нет, сегодня я занят, завтра у меня дела и спустя неделю тоже дела. Шляться ночь напролет по коктейлям и дансингам, вот его дела. Невыносимый, безответственный, сумасбродный тип. Знает, что я жить без него не могу, и издевается. Он позвонит - и я брошу все и прибегу. Он не поедет. Будет до последнего дразнить меня надеждой, но никуда не поедет. В этом весь Реми. Без остатка".
  
  Утро выдалось дождливым, наполненным волглым мокрым туманом и тоской. Гулкое стеклянно-гранитное чрево огромного Лехтенского вокзала отражало людские голоса, свистки паровозов и выкрики газетных разносчиков. Пахло раскаленным металлом, горелым углем, птичьим пометом и свежими булочками с миндалем.
  Периодически заволакиваясь серым паром, сияя надраенной медью и новехонькой голубой краской, локомотив "Северного экспресса" напоминал очертаниями пулю, готовую сорваться в полет. Кондукторы подсаживали поднимающихся в вагоны дам, носильщики подкатывали тележки с багажом, уезжающие прощались с остающимися - шла обычная суета перед отправлением поезда. Внушающая романтическим натурам возвышенные мысли о дальних странствиях, новых городах, открытиях и интересных знакомствах.
  Владу Ольгимскому вид экспресса внушал исключительно отвращение. Все города по сути своей похожи один на другой, люди повсюду озабочены наживой и собственными мелкими делишками, и в роскошном купе первого класса он будет двое суток торчать в одиночестве. Мерзавец Реми вообще не соизволил придти. Видимо, дрыхнет мертвым сном после вчерашней попойки - то бишь "приема гостей".
  Влад грыз незажженную сигару и медленно стервенел. Поездка выдалась на редкость отвратительной. Дома его ждет унылая равнина, унылые ежедневные хлопоты и городок, чьи тротуары изучены до последнего камешка. В подобном состоянии люди начинают подозрительно часто проходить мимо оружейной лавки, пристально рассматривая выставленные под стеклом образчики зловеще мерцающего надраенной сталью товара. Родственники и друзья соберутся на скромный поминальный ужин, а в нижней трети единственной городской газеты напечатают краткую заметку в траурной рамке...
  - Да вон же он! - прорезал невнятный гул веселый женский голосок. - Вон там, за колонной!
  Держась за руки и смеясь, парочка бежала вдоль самого края перрона. Дама в дорожном бархатном пальто придерживала вычурную шляпку, за ее спутником в черном элегантно струился длинный шарф белого шелка. Следом едва поспевал носильщик с тачкой, нагруженной саквояжами и чемоданами. На миг Влад был уверен, что оживший кадр "Радужных зонтиков" ему мерещится. Однако с реальностью не поспоришь - к нему действительно бежал Реми, волоча за собой хохочущую девушку. Пассажиры невольно оборачивались им вслед, некоторые - те, что помоложе - улыбались, большинство неодобрительно поджимало губы.
  - Едва успели, - выдохнул Реми. - Чуть в аварию не попали. Анна, это Влад. Влад, перед тобой воплощение многих совершенств и талантов - мадемуазель Анна Ангел. Да ты должен ее знать, она же твоя землячка!
  Тоненькая блондинка, висевшая на локте Реми, кокетливо состроила ошарашенному Владу глазки. Память торопливо листала разбухшую записную книжку сведений - Анна Ангел, известная столичная певица варьете и актриса, уроженка Города. Пару раз он сталкивался с ней на званых вечерах. Смазливое личико, слащавый голосок, нравственность уличной кошки и амбиции вровень с колоколами городского Собора.
  - Анна решила наведаться домой, - жизнерадостно сообщил Реми. - Вот мы и подумали, отчего бы тебе не составить ей компанию? А я, уж извини, поплетусь обратно на свои рудники, трудиться во имя киноискусства и герра Зильберштайна. Счастливого путешествия. Анна, отбей телеграмму, как доберешься, - под испепеляющим взглядом Ольгимского Реми аккуратно чмокнул девицу в гладкую щечку. - Влад, хватит глядеть букой. Учти, я тебе зверски завидую, - он отвлекся на миг, заметив: - Что-то всеми овладела тяга к перемене мест. Мадмуазель Анна, Влад, смотрите, кто с вами едет. У третьего вагона.
  Влад невольно оглянулся, заметив только быстро промелькнувшую фигуру в разлетающемся черном кардигане, ловко вскочившую на подножку. "Северный экспресс" завернулся в клубящийся сизый пар и пронзительно свистнул, под высокой стеклянной крышей вокзала заметались голуби. Под выкрики "Второй звонок, просим господ провожающих покинуть вагоны!" затрезвонили колокольчики кондукторов.
  - Кто это был? - от звонкого щебетанья Анны сводило зубы.
  - Аннета, - укоризненно протянул Реми. - Так нельзя. Даже мы, отсталая богема, наперечет знаем героев научного мира. Нам явился мэтр Данковский, восходящее светило Университета. Интересно, куда он держит путь?.. Мадемуазель Ангел, мое сердце разбито - ибо я остаюсь прозябать в Столице. Тебе пора в полет, голубка, - он бесцеремонно шлепнул девицу пониже талии, направив ее в сторону поезда. Анна хихикнула.
  - Поверь, так будет лучше, - разъяренное шипение Влада было резко пресечено в самом начале. - И для тебя, и для меня. Анна очень мила, только не позволяй ей сесть себе на шею. До свиданья, Влад. Надеюсь, ты выберешься к нам на премьеру. Мне... - крохотная, еле заметная пауза, выдержанная в точном согласии с театральными канонами, - мне будет тоскливо без тебя.
  И, прежде чем наследник концерна Ольгимских нашел подходящие слова, Реми ушел. Просто развернулся на каблуках и ушел, затерявшись среди вокзального многолюдья. Влад растерянно таращился ему вслед, чувствуя себя не то обворованным, не то брошенным посреди пустынной степи. Он надеялся, что прощание выйдет не таким. Что он наконец скажет Реми все, что давно хотел сказать. Что...
  - Внимание! В одиннадцать ноль-ноль с третьего пути отправляется поезд "Северный экспресс". Господ пассажиров просят занять свои места! - усиленный жестяными раструбами репродукторов голос пронесся по всем уголкам вокзала, заставив Влада сдвинуться с места и нехотя подойти к вагону. На миг у него возникло искушение наплевать на отцовскую телеграмму, послать все и всех, остаться в Столице. Разыскать Реми и наконец заставить его выслушать...
  - Влад! - мадемуазель Анна опустила окно и призывно махала ему платком, вопя, что корабельная сирена в тумане. - Влад, мы сейчас тронемся! Садитесь побыстрее!..
  
  Смешавшись с толпой, Реми отошел шагов на тридцать, юркнув за киоск с пестрой вывеской "Товары в дорогу". Он успел сдернуть белоснежный шарф, привлекавший к нему внимание, и вытащить из кармана две вещи - неприметную шляпу пирожком и свернутую газету.
  Вопреки уверениям критиков, Реми Шенье все-таки был хорошим актером. Нервное, подвижное, знакомое тысячам поклонниц по фотооткрыткам лицо точно поплыло, превращаясь в заурядную, полусонную физиономию мелкого клерка, коротающего ожидание нужного поезда за чтением газеты.
  Выпуская из нарядной черной трубы с алыми полосами клубы дыма, свистя и шипя отработанным паром, экспресс неспешно выполз из-под сводов Лехтенского вокзала, начав долгий путь к Северным провинциям и границе Степи. Из своего шелестящего газетного укрытия Реми глядел ему вслед. Глядел спокойно, даже равнодушно. Порой он переводил взгляд на карту железнодорожных путей страны, висевшую на щите неподалеку. Словно против воли его взгляд снова и снова возвращался к точке в левом верхнем углу - черной жирной точке, завершающей длинную Северо-Восточную ветку, почти лишенную ответвлений.
  
  Город.
  
  Эпидемия. День восьмой.
  
  Глава 1. Данковский: Фонографическая запись.
  
  В паспорте, он же подорожный лист, выданном столичной жандармерией, ровные фиолетовые строчки сообщали:
  "Имя - Даниил Данковский. Возраст - двадцать восемь лет. Цвет волос - черный. Цвет глаз - черный. Рост - пять футов, восемь дюймов. Вероисповедание - гностик. Место рождения - Столица. Место проживания - Столица, квартал Шенгерт, улица Крепостная, дом 5. Род занятий - бакалавр, преподаватель естественных наук Университета. Семейное положение - холост. Особые приметы - шрам длиной 1 дюйм на левом виске, шрам длиной два дюйма у основания большого пальца правой руки".
  Официальный документ умалчивал о том, что косо стриженая челка мэтра Даниила элегантно спадает на высокий лоб и темные, глубоко посаженные глаза. Что у господина Данковского широкие черные брови, подбородок твердых очертаний и неожиданно яркий, крупный рот. Что выражение его лица и глаз обычно бывает скептическим, а губы имеют привычку складываться в меланхоличную усмешку. В паспорте ни словом не упоминалось о том, что юные слушательницы Университета находили бакалавра неотразимым, не признающие замшелых авторитетов студенты признавали: "Данковский - это голова!", а старшие коллеги по цеху недовольно бормотали: "В наше время эдаких безбожников и дерзецов быстро прибирали к ногтю!.."
  Сам мэтр не замечал в своей внешности ничего особенного. Куда больше он ценил собственный ум, полагая его недостаточно совершенным и ища способов расширить глубину своих познаний.
  Жажда знаний погнала его сюда, в дальнюю провинцию. И, как он подозревал, страсть к познанию имеет неплохие шансы его сгубить. Вряд ли ему удастся покинуть Город живым.
  Костяной валик портативного фонографа марки "Ангельская песнь" исправно крутился, наматывая тишину. Будучи пунктуален, дотошен и предусмотрителен, мэтр день за днем создавал хронику гибнущего Города. В первые дни эпидемии он еще наивно рассчитывал на шумный доклад в Имперском Медицинском Обществе и монографию. Строгое академическое издание под лаконичным заголовком.
  Д. Данковский "Песчаная Язва".
  Теперь он надеялся только на то, что костяные валики с записями и Тетрадь уцелеют. Тетрадь - сотня клетчатых листов в синей ледериновой обложке, разбухшая от подклеенных записей с результатами опытов, заметками и примечаниями - содержала все сведения, которые ему удалось раздобыть. Иногда Тетрадь снилась ему, точно молчаливый укор совести и вызов академическим познаниям, оказавшимся слишком скудными. Он мог наизусть процитировать содержание первых страниц:
  "Песчаная Язва, она же Чума, она же Песчанка. Вирусное заболевание, прежде не отмеченное нигде, кроме северо-западного региона страны. Предположительное время начала эпидемической вспышки - начало или середина сентября. Предположительный очаг возникновения - городской квартал Кожевенники, примыкающий к мясоперерабатывающему боенскому комплексу (также см. "О Термитнике" и Приложение, карты 2-4). Косвенные данные позволяют допустить, что возникновение устойчивого вирусного штамма связано со старыми скотобойнями и могильниками просроченной мясопродукции, содержащимися с категорическими нарушении требований промышленной санитарии и гигиены.
  Способы распространения инфекции - воздушно-капельный и опосредованный, с участием переносчиков, как-то: крысы обыкновенные домашние, подвид "крыса черная", крысы обыкновенные дикие, подвид "крыса степная", и паразитирующие на них клещи видов "дихлофлория чернокрапчатая" и "долгунец кровососущий". При диффузном способе переноса степень концентрации вирусного материала настолько велика, что образует уникальные воздушные конгломераты, т. н. "чумные облака". При холодной и сырой погоде конгломерат сохраняет целостность до десяти часов кряду, преодолевая при том изрядные расстояния. Конгломераты сохраняются при дождевых осадках, однако рассеиваются при воздействии постоянных воздушных потоков силой не менее 10-15 м/сек и неустойчивы при ярком солнечном свете длительностью не менее 5-8 часов..."
  Даниил резко помотал головой, прогоняя подкрадывающийся исподволь сон. Взглянул на часы - четверть двенадцатого. Он как раз успеет надиктовать все, что собирался. В полдень грядет традиционное "чаепитие у Евы" - нелепое и прекрасное в своей идиотской нелепости. Город подыхает, но ровно в полдень Ева Ян встречает подруг.
  Сигареты в лавках давно пропали. Бакалавр выпросил четыре пачки дешевого казенного курева у местного коменданта, клятвенно пообещав себе растянуть запас как можно дольше. Тщетно - миновало всего два дня, а половину добычи как бык языком слизнул.
  Дым был горьким и оглушающим, дерущим нёбо.
  - Ежедневный отчет, день восьмой, - отчетливо произнес Данковский в латунный раструб. - Эпидемическая ситуация по-прежнему ухудшается. По весьма приблизительным подсчетам служителей-мортусов, на сегодняшний день умерло около семи тысяч человек, больше десяти процентов городского населения. Тела хоронят в так называемых Ямах - рвах за городской чертой. Введена практика сжигания трупов, что, впрочем, никак не сказывается на санитарной обстановке. По меньшей мере три с половиной тысячи больны Песчанкой на разных стадиях, и я даже примерно не могу сказать, сколько жителей инфицированы. Вакцины по-прежнему нет, и, боюсь, уже не будет...
  Он замолчал, невидяще глядя перед собой, выстраивая ровные, выверенные строчки тезисов и доказательств. Догоревшая до фильтра сигарета обожгла ему кончики пальцев. Вздрогнув, бакалавр утопил окурок в консервной банке с водой и заговорил снова:
  - Развитие болезни характеризуется стремительностью и необратимостью процесса. Оно может быть условно разделено на три стадии.
  В течение Первой стадии, она же "Инкубационная" (длится от 4 до 24 часов, в зависимости от возраста и физического состояния субъекта) заразившийся Песчаной Язвой испытывает резкий подъем температуры до 38-42 С, зуд, озноб, головокружения, рвотные позывы, непроизвольные мускульные сокращения конечностей, век и глазных яблок, эффект онемения в кончиках пальцев рук и стоп. Наблюдались также повышенная чувствительность кожных покровов с связанное с этим непроизвольное стремление почесать зудящее место, и спазматические боли в правом подреберье.
  Вторая стадия (условно поименованная "Экземной") является самой краткой, бурной и, если так можно выразиться, антиэстетичной. Характеризуется помрачением сознания больного, галлюцинациями и бредом. По всей поверхности тела заразившегося кожный покров сходит пластами, образуя мокнущие язвы, причиняющие чудовищную боль. Спустя 3-6 часов язвы замещаются сухим струпом, а нервные окончания по всему телу полностью утрачивают чувствительность.
  Третья, "Финальная", стадия длится от 12 до 36 часов. После потери кожной чувствительности больные возвращаются в сознание - и заявляют о хорошем самочувствии, убедительно подтверждаемом тестами! Однако именно на этой стадии Песчанка особенно заразна. Процесс размножения бактерий становится лавинообразным, основные очаги их распространения - органы, ответственные за метаболическую и гормональную деятельность организма (печень, почки, селезенка, надпочечники, поджелудочная железа). Начинается некротический процесс, захватывающий как клетки опорно-двигательного аппарата, так и легкие.
  Пребывающий в Третьей стадии Язвы субъект гиперактивен и обуреваем стремлением покинуть район карантина, порой проявляя невероятную изобретательность в достижении своей цели. Третья стадия сопровождается патологическими изменениями психики - бежавшие субъекты в 85% случаев сооружают себе некие демонстративные "костюмы", непременно включающие просторное одеяние и самодельную маску. Выбравшись из оцепленных районов, они напрочь забывают о цели своего бегства, перемещаясь по улицам и даже не пытаясь скрыться. В связи с этим служащим муниципальной полиции и добровольцам карантинного патруля даны строжайшие указания по превентивным мерам... говоря человеческим языком, они стреляют без предупреждения. И еще запах. Песчанка пахнет корицей. Зараженные районы воняют, как мастерская кондитера...
  Данковский невесело усмехнулся.
  - Ремиссия третьей стадии является ложной, - продолжал бакалавр. - На самом деле в организме больного происходит массированный некроз живых тканей. Сухой струп с эпителия стремительно распространяется вглубь, органика замещается субстанцией, похожей на мелкий песок. Чем дальше, тем больше, по мере омертвения мышц больной вместо подъема сил начинает испытывать недомогание. Теперь уже жертва болезни не в состоянии передвигаться, однако, что самое жуткое, пребывает в ясном сознании - до самого конца. Как только процесс достигает жизненно важных органов, наступает смерть. Трупы, которые нынче предполагается сжигать, похожи на иссохшую мумию, сотню лет пролежавшую в степи. Однако они по-прежнему острозаразны.
  Он потянулся за новой сигаретой. Равнодушный фонограф прилежно зафиксировал для Медицинского Общества щелчок зажигалки и легкую невнятность речи Данковского.
  - Исследование образцов живой зараженной ткани позволило выделить культуру вируса, предположительно вида Spirulina platensis. Иммунная система человека против песчанки бессильна, любые опробованные лекарственные средства способны, самое большее, купировать симптомы. Все возрастные группы подвержены инфекции в равной мере...
  Бакалавр запнулся, вспомнив вдруг, что за все дни эпидемии не встречал ни одного больного моложе пятнадцати лет.
  - ...кроме, пожалуй, детей. Данное соображение пришло мне в голову только что. Какого-либо разумного объяснения детскому иммунитету у меня пока нет. Надо будет заняться этой проблемой вплотную. Известные нам иммунокорректоры не слишком помогают, если помогают вообще. Во всяком случае, нет существенной разницы между заболеваемостью лиц, регулярно принимавших иммунокорректоры поколения Д, и тех, кто относится к современной медицине скептически. Удивительно, но в куда большей степени способствует укреплению иммунитета местный вид горячительного напитка, крепкие настойки на основе "бурой" или, как ее еще называют, "кровавой" твири, - короткий язвительный смешок. - Я уделил довольно большое внимание этому вопросу и выяснил, что наилучшее воздействие оказывает шестидесятичетырехпроцентная Tinctura Tvirinae при двух частях бурой твири, одной части савьюра и одной - редкой травы под названием "белая плеть". Надо сказать, население Города осведомлено о чудодейственных свойствах местного самогона. С начала эпидемии немалые запасы твириновки смели с прилавков, и сейчас ее можно купить только у спекулянтов, по совершенно астрономической цене. Но вот чего местные жители не знают - так это того, что Tinctura Tvirinae является не более чем паллиативом. Возможно, она и делает организм несколько более устойчивым к заразе, но пьяному или трезвому конец один - смерть. Дальнейшие работы в этом направлении считаю бесперспективными.
  Он помолчал, рассеянно стряхивая белесый пепел в банку, раздумывая над необходимости упоминания очередной странности Города. С одной стороны, это было фантазией чистой воды, с другой - против фактов не попрешь. Только глупец откажется добавить лишнюю монетку в копилку своих познаний.
  - Необходимо также упомянуть, что среди местных подростков имеет распространение специфическая "игра в лекарей", - известил фонограф Данковский. - Дети измельчают и смешивают в самых дичайших сочетаниях любые медикаменты, которые им удается раздобыть, составляя так называемый "Порошочек". Основными компонентами смеси являются Б-корректоры, салициловая и оксимазолиновая кислоты, а также метамизол натрия, ментол и вещества, входящие в состав патентованных средств от мигрени и кожных заболеваний. На мой взгляд, максимум, чего можно добиться приемом такого "лекарства" - заполучить серьезнейшее расстройство желудка.
  Город наполнен слухами, пророками, пьяными, мародерами, патрулями и умирающими. На Шнурочной площади - виселицы: приказ "О чрезвычайных мерах по укреплению порядка и восстановлению законности" в действии. Вчера отмечены новые поджоги в квартале Кожевенники, более прочих пострадавшем от эпидемии. Со дня на день ожидается прибытие эшелона спасательных бригад Департамента чрезвычайных ситуаций. На них возлагают большие надежды, но, впрочем, с ними или без них, финал уже близок. Если в самые ближайшие дни не произойдет чудо, город умрет... Конец записи.
  Даниил потянулся к фонографу и нажал клавишу. Шорох механизма смолк. Бакалавр с отвращением утопил очередной окурок, выщелкнул валик с записью, надписал дату и прислушался.
  Внизу, на первом этаже, гулко и важно отбивали время старинные часы семейства Ян. Двенадцать исполненных собственной значимости ударов. Почти одновременно с ними затрезвонил входной звонок.
  
  Глава 2. Ева Ян: Полуденный чай.
  
  Особенно сильно твирь начинала пахнуть к осени. Терпкий, щекочущий обоняние запах отцветающей травы густыми волнами приходил с равнины, облаком накрывая Город.
  Окно в кухне Омутов, ветшающего особняка на западной окраине, выходило в степь. Золотисто-рыжая, колышущаяся под ветром, она тянулась до самого горизонта.
  В детстве маленькая Ева была твердо уверена: в мире есть только Город и окружающая его бесконечная Степь. Теперь она знала: густо заросшее диким разнотравьем плоскогорье тянется от силы на полсотни лиг к югу, сменяясь затем лесополосой, выходящей к Белому Побережью. Газеты писали, что Сенат ведет диспуты о том, сколь нелепо оставлять такое количество плодородной земли без обработки. Дескать, давно пора истребить заросли твири, годной только на изготовление дурманных зелий, распахать Степь и засеять полезными культурами. К примеру, рожью. Или ветвистой морозоустойчивой пшеницей.
  Наверное, это было бы правильным решением. Но Ева не могла представить себе осени без вяжущего, нежного аромата твири в холодном воздухе. Как не могла представить себя где-то, помимо Города. Месяц назад, когда еще не появились кордоны и ходили поезда, у нее была возможность уехать. Она даже собрала чемоданы и списалась с родственниками в Столице.
  Последний "Северный экспресс" ушел без нее. Друзьям она сказала, якобы проспала отправление. Все покивали, понимая: Ева просто струсила.
  Она вытерла руки передником и покосилась на плиту. На противне желтоватыми кувшинками распускались меренги. Раньше она пекла к чаю два или три десятка пирожных. Теперь с мукой стало трудно - как, впрочем, и с любыми другими продуктами - и она слепила всего шесть штучек. По одной на каждого гостя. Еще к столу будет подана половинка буханки хлеба и самую малость прокисшее варенье. Пир на весь мир.
  Сквозь открытую форточку долетали приглушенные детские голоса. Отодвинув застиранную занавеску, Ева выглянула в окно. На заднем дворе Омутов была разбита площадка для игр: песочница, ржавеющий скелет горки, скрипучие качели на цепях, карусель и бассейн, никогда не знавший воды. Пятнадцать лет назад она играла на этой площадке. Десять лет назад - верила, что здесь будут играть ее дети. Пять лет назад Ева Ян окончательно смирилась с мыслью, что ей никогда не придется кричать в открытую форточку: "Пора ужинать!".
  Так получилось. В этом нет ничьей вины.
  На площадку частенько наведывались ребята из окрестных домов. Даже сейчас, в разгар эпидемии. Мальчик качается на качелях, две девчонки возятся в песочнице, возводя кособокую башню. На улице, прислонившись к чугунной ограде, за игрой наблюдает девочка-подросток, худая и голенастая. Короткая черная юбка, на тонких ногах - высокие шнурованные ботинки, черный бушлат, красная вязаная шапочка. На шее - вызывающе-алый шарф.
  Увидев этот шарф, Ева недовольно поджала губы. Ей не нравилась эта девчонка-бродяжка, объявившаяся в Городе незадолго до начала эпидемии. Пришла неизвестно откуда. Живет неизвестно где. Появляется то тут, то там, но нигде не задерживается надолго. Кто она такая? Что ей нужно в зараженном Городе?
  Точно ощутив чужую неприязнь, девушка за оградой подняла голову и зашарила взглядом по окнам Омутов. Ева поспешно выпустила занавеску из пальцев, словно обжегшись о ткань. Она не понимала, чего, в сущности, боится. Ну не дурного ведь глаза, в самом-то деле?
  - О чем я только думаю, - пробормотала Ева. Сняла противень с огня, глянула на фарфоровый циферблат часов, потрескавшихся, с отбитым краем. В ее доме, как повсюду в Городе, стремительно приходили в негодность любые привозные вещи. Не то чтобы переставали работать или разрушались сами по себе - просто что-то с ними происходило такое, отчего сделанная на столичной фабрике дорогая, красивая вещь тускнела, выцветала и переставала радовать глаз. Словно бы они, эти вещи, старели до срока, остро ощущая свою чужеродность и молчаливую враждебность окружающего мира.
  Витые стрелки показывали без четверти двенадцать. Еще немного, и заявятся гости. Обычно они собирались по субботам, но с началом эпидемии стали приходить каждый день, даже желчная Мария, даже взбалмошная Анна. Больше того - если раньше считалось нормой опоздать на десять минут или четверть часа, то теперь являлись минута в минуту или даже раньше. Потому что лучше компания в обшарпанной гостиной Омутов, чем пугающее одиночество дома. И потому что никто не знал наверняка, доживет ли до следующей субботы.
  "Чаепития обреченных", - так со смешком именовала ежедневные сборища Анна Ангел. Дерзкая на язык, элегантная, яркая, шикарная Анна. Столичная штучка, актриса и певица кабаре, приехавшая навестить родные края и волей обстоятельств вынужденная остаться в Городе. Еве она нравилась - несмотря на все ее артистические заскоки. Строгая Мария Каина ее не любила, циничная и умная Люричева относилась снисходительно, кроткая Лара побаивалась. Что и о ком думает сама Анна, для всех оставалось загадкой. Ева подозревала, что актрисе просто нужна аудитория, на фоне которой она могла бы блистать. Что ж, чаепития у Евы Ян предоставляли ей такую возможность.
  И, может быть, из своей комнаты наверху спустится Даниэль.
  Вообще-то господина бакалавра естественных наук звали Даниил. Мэтр Даниил Данковский. Из-за особенностей местного говора его очень скоро переименовали в Даниэля. Поначалу он возражал, потом смирился.
  Бакалавр жил в ее доме уже третью неделю. Когда его не было, Ева украдкой поднималась в комнату на втором этаже. Рассматривала заваленный книгами и бумагами стол. Осторожно касалась пальцем блестящего тубуса микроскопа. Собирала брошенные на пол вещи и аккуратно раскладывала по местам. Вдыхала запах Даниэля. Тосковала. Боязливо щелкала выпуклой клавишей "Пуск" на передней стенке новехонького фонографа. Оживляла прибор, вслушиваясь в чуть искаженный мембраной ровный голос.
  Столичный бакалавр дотошно изучал признаки Язвы, а Ева безошибочно определяла признаки иной болезни. Под названием "Очередная безнадежная влюбленность глупой Евы Ян". Она ничего не могла с собой поделать. Она была очарована и покорена. А мэтр Даниэль видел в ней лишь еще одну возможную жертву Песчаной Чумы. Потенциальную больную, которую необходимо спасти. То, что иногда они оказывались в одной постели, ровным счетом ничего не означало. И ничего не меняло.
  Встав на цыпочки, Ева достала с полки жестяную банку с облезшей позолотой. Аккуратно насыпала в чашки чай, слабо отдающий жасмином. Вздохнула. Разложила меренги по десертным тарелочкам. Расставила чашки и угощение на столе. Заглянула в тусклое зеркало, встретившись взглядом с вечно опечаленной блондинкой. Она и в лучшие времена не могла считаться красавицей, а сейчас превратилась в бледное, угасающее подобие былой Евы Ян. Только глаза и пепельные волосы еще оставались привлекательными, все остальное постепенно меркло, истаивая и истлевая. "Выцветаю, как городская безделушка, - отстраненно подумала Ева. - Как же так? Я не привозная, я местная. Кровь от крови, плоть от плоти. Мать-Степь, ну почему?.."
  В глубинах дома мерно отбивали положенные удары часы. С последним "бум" у дверей забрякал колокольчик.
  Маленькую темноватую прихожую Омутов заполнили молодые дамы. Поскрипывали каблуки, шуршали платья, звякали кольца на вешалке. Мария и Юлия по дороге успели повздорить и теперь обменивались завуалированными колкостями. Лара, как всегда, старалась их помирить и как всегда - безуспешно. Тихая, боязливая дочь гвардии штабс-капитана Равеля никак не могла уразуметь, как можно получать удовольствие от взаимного пикирования на грани вежливости. Каина с Люричевой, напротив, смаковали словесную дуэль, как гурман смакует редкое вино. Их показная вражда, подумала Ева, скрывает подлинную дружбу.
  Анна была ослепительна, как всегда, и держалась особняком - как всегда. Едва войдя, едва скинув модное пальто и сдернув кокетливую шляпку, Анна жизнерадостно провозгласила:
  - Выше нос, обреченные! У нас есть повод для радости! Ева, душечка, бокалы на стол!
  Из болтавшейся на локте корзинки - раньше девушки из приличных семей держали в таких наборы для рукоделия, а теперь ходили в лавки за продуктами - она вытащила бутыль темного стекла с длинным горлышком и торжественно помахала ею в воздухе.
  - "Осенняя печаль"? - ловко выхватив бутылку, Юлия близоруко сощурилась, разглядывая благородно-алый квадратик этикетки. - Десятилетняя выдержка... С ума сойти. Кого ограбила, признавайся?
  - Или кому отдалась, - буркнула Каина.
  - Фи, как грубо! "Ограбила, отдалась!" - заливисто расхохоталась Анна, блестя ровными жемчужными зубками. - Ничего приличнее вам уже не представить, милые мои? Позавчера выменяла на барахолке около Театра! Правда, на норковую шубку, совсем новенькую, очень приличную, но - кому она теперь нужна, эта шуба? Мы ведь все равно не дотянем до зимы, а, Мария?
  - Говори только за себя, дорогая, - отрубила Мария Каина. - Я еще на твоих поминках напьюсь.
  Анна скорчила обидчице безобидную уморительную рожицу, которая заставила улыбнуться всех, кроме самой Каиной. Мария как раз стояла перед мутным зеркалом, безуспешно стараясь взбить челку. Жесткие и прямые волосы младшей Каиной приводили мадам Руфину, хозяйку модного салона, в отчаяние. Они не поддавались никаким парикмахерским ухищрениям, включая крученый перманент на аммиачном растворе. До начала эпидемии городские девицы чинно разгуливали по Променаду элегантно завитыми, словно овечки с пасхальных открыток. Мария же - вышагивала, надменно встряхивая непокорной угольной гривой и принципиально отказываясь носить шляпку.
  Пестрый ручеек перетек в гостиную. Гарнитур из десяти стульев, предназначенный для больших и официальных приемов, был молчаливо проигнорирован, у участников субботних чаепитий имелись свои излюбленные места. Анна Ангел забралась на кривоногий диванчик, изящно подтянув под себя ножки, налево и направо демонстрируя шелковые чулки и остроносые туфельки на шпильках. Мария Каина упруго прошлась по комнате, остановилась, скрестив руки, у окна. Скрипучую кресло-качалку приглядела Юлия, немедленно извлекшая из сумочки длинный янтарный мундштук. Лара Равель примостилась рядом с диваном на толстом пуфике. Только Ева взяла для себя из гарнитура стул с потертой репсовой обивкой, зеленой в золотую полоску, и на правах хозяйки заняла место во главе стола.
  По молчаливому уговору единственное более-менее приличное кресло с темной кожаной обивкой и высокой спинкой считалось принадлежащим только и исключительно мэтру Данковскому.
  В буфете сыскались бокалы старого тяжелого хрусталя, затейливой ручной работы. Хрусталь слегка потускнел, но выглядел еще вполне достойным стола и хорошего вина. Ева разыскала в ящиках штопор с бронзовой ручкой в виде русалки, трубящей в рог, неуверенно ткнула острием в желтую бутылочную пробку.
  Настало время привычной игры, помогающей бояться чуть меньше - делать вид, что мир нормален, что Город за пыльными окнами Омутов живет обычной жизнью. Что нет длинных, слабо шевелящихся, стонущих рвов под стенами Термитника, телефонную станцию не сожгли, а завтра, как всегда, молочница поставит под дверь бидончик с холодным и вкусным молоком. Сегодня игра обещалась быть особенно интересной, потому что была "Осенняя печаль" десятилетней выдержки - и даже не в хмельном градусе старого вина дело, а в терпком букете, оставшемся от тех времен, когда все на самом деле было хорошо.
  - Слышали новости? - Анна терпеть не могла пауз в застольной беседе. "Черт родился", - с досадой говорила она в этих случаях. Более тягостных мгновений застольной тишины она не любила разве что моменты, когда в центре внимания оказывалась не она. - У Колодцев волнения. Инквизитор опять жаждет крови. Говорят, уже состряпан приказ об аресте коменданта Сабурова, но мне что-то верится с трудом. Какой смысл его арестовывать? Чуму этим не напугаешь, а город останется без градоначальника...
  - Какие волнения? - спросила Ян. Спросила больше из вежливости, потому что о беспорядках в городе узнавала от бакалавра, а тот - от коменданта. В настоящий момент Еву больше занимала неподатливая пробка "Осенней печали". Совсем ослабла, посетовала она про себя, бутылку открыть не могу. Почему же Даниэль не идет?..
  - Перебои с поставкой питьевой воды, - резко, по-мужски сказала Каина. - Вода из Горхона непригодна даже для стирки. Воду доставляют из степных родников колесными цистернами. Цистерну тащат лошади. Лошади дохнут от Песчанки, также как и быки. Те и другие практически полностью вымерли.
  - То есть в скором времени нас ждет не только чума, но и жажда? - уточнила Люричева, с тоской глядя на пустой мундштук. Она была страстной курильщицей. Однако тонких черных сигарет "Леди", которым полагалось бы дымиться в этом мундштуке, наполняя гостиную горьковатым гвоздичным ароматом, в Городе не осталось. В Городе вообще не осталось табака, кроме разве что контрабандистских запасов. По несчастливому совпадению, обе табачные лавки располагались в квартале Кожевенники, в Факельную Ночь сгоревшем дотла. - Очаровательная перспектива. Надо полагать, Инквизитор пресекла беспорядки в зародыше?
  - Н-ну... да, - Анна в очередной раз жемчужно улыбнулась. - Отправила туда десяток ликторов с приказом стрелять на поражение. Впрочем, стрельбы не было. Вспыхнувшая из-за бочки с водой массовая драка рассосалась моментально, едва люди увидели черно-красные ликторские мундиры. Обыватели боятся Инквизитора, как чумы.
  - Скверный каламбур, Анна, - Мария Каина осуждающе сдвинула узкие густые брови. - В зачумленном городе стоило бы сказать "боятся как огня". Огонь очищает, а призвание Инквизитора как раз и состоит в очищении. Человеческих душ - от скверны, тела - от болезни, общества - от преступности. Должна признать, госпожа Лилич - очень эффективный чистильщик, и ее боятся не напрасно, ибо она, в отличие от многих служителей Его, подлинный паладин Церкви. Даже ты, Анна, при всей своей невероятной одаренности, должна понимать, что такое подлинный паладин.
  - Куда уж мне, - Анна, которую только что изящно назвали дурой, решила подыграть. - Что же такое подлинный паладин святой нашей матери Церкви, расскажи, будь добра?
  - Механизм, - подала голос Люричева из глубин своего кресла. - Машина, наделенная почти абсолютной властью приказывать, взыскивать и карать. "Делай что должен, и будь что будет", "пусть рухнет небо, но восторжествует закон" и тому подобное. Не подкупить, не запугать, не соблазнить, не разжалобить. Можно убить, но кто на это отважится? Не зря ее прозвали Карающим Бичом.
  - Отлично сказано, - одобрительно кивнула Каина. - Таким и должен быть настоящий Инквизитор.
  Анна скривила губы в презрительной гримаске.
  - Глядя на тебя, можно подумать, что ты ею восхищаешься.
  - Именно так, - серьезно сказала Мария. - И ненавижу. Боюсь. И... мне сложно объяснить. Мне кажется, если бы она не выбрала служение Церкви, из нее вышла бы прекрасная Агатовая Хозяйка. Да, и не смейте смеяться!.. Анна, что ты смеешься, дура!..
  - Потому и смеется, что дура, - небрежно бросила Люричева. Лара, отчаянно покраснев, воззвала:
  - Мария! Юлия! Как вы можете!.. - что вызвало у белокурой певички новый приступ неудержимого хохота, и та, задрыгав ногами, повалилась лицом в подушки.
  "Переигрывает", - холодно подумала Ева Ян, ожесточенно сражаясь с наглухо запечатанной "Осенней печалью".
  - Ох, - Анна, разрумянившаяся и растрепавшаяся, аккуратно промокнула глазки кружевным платком. - Ох, Мария, ну ты и скажешь. Хозяйка! Да какая она Хозяйка? Вы посмотрите на нее внимательно. Женское начало отсутствует начисто. Мужик в юбке, параграфа кусок, а ты - "Хозяйка"... О, Даниэль. Мы рады вас видеть. Здравствуйте.
  Данковский, незаметно спустившийся с второго этажа по крутой полутемной лестнице, остановился на пороге.
  - Здравствуйте, Анна. Мария, Юлия, Лара, - легкий поклон, поочередно каждой из женщин, вежливая улыбка - одними уголками губ. - Взаимно рад видеть всех вас... в добром здравии.
  - Мрачновато шутите, мэтр, - усмехнулась Люричева.
  - Я не шучу, - сказал бакалавр. - Вы позволите присоединиться к вашему милому застолью?
  - Разумеется, Даниэль, - как всегда, первой отозвалась Ангел с ослепительной салонной улыбкой, и Еве Ян внезапно захотелось вцепиться певичке в горло. Вместо этого она лишь крепче стиснула горлышко бутылки. Каина сдавленно фыркнула и отвернулась к окну. - Если только вы окажете Еве посильную помощь. Иначе мы рискуем остаться без вина, а я напрасно потеряла шубу...
  - Ого, "Осенняя печаль"? Надо же... Отдай-ка, - Даниэль забрал бутылку, одним круговым движением кисти извлек наружу злосчастный штопор с насаженной на него пробкой и кривовато усмехнулся. - У вас все хорошо? Ева?..
  - Все хорошо, - как заклинание, шепотом повторила Ева Ян.
  По гостиной поплыл сладковатый мускатный аромат. Анна и Юлия хищно раздули ноздри. Убежденная трезвенница Лара согласилась на символическую "капельку" на дне бокала и сняла со стены гитару с вылинявшим бантом на грифе.
  Ева купила гитару года два назад, на уличной распродаже старых вещей. Купила, совершенно не умея играть, толком не зная, ради чего ей понадобился инструмент - на вид совершенная рухлядь, покрытая растрескавшимся лаком. Она принесла покупку домой и поставила в угол прихожей. На следующем же чаепитии Лара Равель с нечленораздельным воплем вцепилась в антикварное чудовище, заявив, что это отличная концертная гитара - нужно лишь перетянуть струны и как следует настроить. Ева предложила отдать гитару ей. Лара наотрез отказалась, заявив, что лучше будет играть, приходя в гости. В недоумении пожав плечами, Ева уступила. Логику Лары порой не понимал никто, кроме самой Лары.
  Однако дочь штабс-капитана Равеля оказалась права - звук у настроенной и подновленной гитары оказался превосходный, глубокий, богатый, берущий за душу. А вот у самой мадемуазель Равель голос был совсем не под стать инструменту: тихий и вроде бы жалобный, словно полудетский. Он не подходил ни для томных столичных романсов, до которых большой охотницей была Анна, ни для разбитных студенческих баллад, радующих душу Люричевой. Подходил он лишь для тех песен, которые сочиняла сама Лара Равель. И это было хорошо, потому что песни были удивительно уютные. Как однажды метко заметила Каина, они походили на осенние дни в Степи - задумчивые, наполненные уходящим летним теплом и дремотной печалью.
  Ну а если хотелось, чтобы громко и весело - на то была Анна Ангел. Но хотелось нечасто.
  
  ...Когда ты вернешься, все будет иначе -
  Нам бы узнать друг друга.
  Когда ты вернешься,
  А я не жена и даже не подруга...
  Когда ты вернешься,
  Вернешься в наш город обетованный,
  Когда ты вернешься -
  Такой невозможный и такой желанный?..
  
  "Осенняя печаль" алела в бокалах, разговор шел своим чередом.
  - Каюсь, я невольно подслушал вашу беседу, - говорил Данковский, удобно устроившись в кресле. - Хочу вас успокоить: тотальная жажда Городу в ближайшее время не грозит. Запасов питьевой воды хватит по меньшей мере на неделю, разумеется, в режиме строгой экономии. Голод нам тем более не страшен. Морозильники на Складах забиты мясом под самую крышу, причем это запасы, сделанные еще до начала эпидемии. Вот Чума - это опасность исключительно реальная. Но и здесь есть обнадеживающие новости. Со дня на день должен прибыть Санитарный Корпус. Там будут лучшие медики Имперской Академии. Уверен, они смогут победить Песчанку. Вспомните, к примеру, как успешно они справились со вспышкой паратифа в Галатийском анклаве.
  Он вытянул из кармана мятую пачку духовитых казенных папирос, с сомнением поглядел на нее и спрятал обратно.
  - А что вы думаете о действиях Инквизитора, мэтр? - светским тоном осведомилась певица. - Говорят, она собирается взять под стражу коменданта Сабурова? Вы ведь видитесь с комендантом, что он сам думает по этому поводу?
  - Простите, Анна, мне совершенно не хочется обсуждать досужие сплетни, - сухо ответил бакалавр. - Наипаче того я не собираюсь пересказывать содержание наших с комендантом встреч. Уверяю вас, ничего интересного для салонной беседы в них нет. Что касается действий Инквизитора Лилич, то, сколько я могу судить, ее методы весьма эффективны, хотя гуманными их не назовешь. Но что поделать - в чрезвычайных обстоятельствах нужны чрезвычайные меры.
  - Пока что самым заметным результатом ее работы является бесперебойно работающая шибеница, - съязвила Люричева. - Будто в этом городе без того мало смертей.
  - В средневековье очень популярным методом лечения было кровопускание, - промурлыкала Ангел. Каина бросила на нее быстрый, удивленный взгляд, который певичка предпочла не заметить.
  - Результатом ее работы, - медленно произнес Данковский, - является как минимум наведение порядка на улицах. Думаю, Факельная Ночь вам еще памятна? Так вот, те, кто украсил собой пресловутую виселицу - это зачинщики и активные участники погромов, а также бандиты и мародеры. Инквизитор, по сути, сделала то, на что оказались неспособны городские власти, спасибо ей за это. Ева, передай меренги, будь добра.
  - Скажите, Даниэль, - Анна упорно не желала отставать, - а правда ли, что вы с госпожой Лилич...
  - Прекрасное вино, - с чувством сказал бакалавр. - Изумительный букет. Давайте выпьем...за что бы нам выпить?
  - А давайте за встречу! - расхрабрилась Лара Равель.
  - За встречу так за встречу, - мрачно буркнула Каина. - Чтоб не в последний раз.
  
  ...Я иду по траве, отзываясь на зов городов,
  Голубая вода остается теперь далеко,
  Открываю ключом свой мистический дом на заре,
  Зажигаю огонь, черный кофе варю с молоком...
  
  Черный кофе был сварен без молока. С началом эпидемии очень скоро выяснилось, что вирус-возбудитель песчаной чумы лучше всего плодится и сохраняется именно в коровьем молоке, так что чашка парного молока равносильна смертному приговору. Ева хорошо помнила, как сливали в наспех вырытые ямы длинные белые струи из пузатых цистерн. Наведавшись на кухню, она вернулась с большим кофейником и - специально для Марии, которая пила только зеленый чай из местных трав - маленьким кособоким чайником из темной глины. Такими чайничками пользовались степняки, в них заваривали свои зелья загадочные олонги, Говорящие-с-Травами, а Еве Ян его подарила сама Каина-младшая, на именины, давным-давно. Слабо заваренный настой блекло-соломенного цвета был почти лишен вкуса, зато кофе наполнил гостиную божественным ароматом. Завершив положенный ритуал наполнения чашек, Ева Ян украдкой перебралась к креслу бакалавра. Бочком присела на кожаный валик, готовая исчезнуть при малейшем проявлении неудовольствия. Обычно Даниэль весьма сдержанно относился к робким попыткам хозяйки дома сесть поближе к нему, но сегодня принял ее вторжение благосклонно. То ли слишком устал, то ли в самом деле не имел ничего против ее соседства. Люричева понимающе усмехнулась, синие глаза Анны Ангел стали раздраженными.
  С Инквизитора разговор естественным образом перепрыгнул на возможность создания вакцины против Песчанки.
  - Против любой болезни существует вакцина, - категорически заявил бакалавр. - Ее создание - вопрос лишь времени. К сожалению, времени у нас немного.
  - Принимаются ставки, - провозгласила Ангел. - Кто первый создаст панацею? Лично я ставлю на мэтра Данковского и на прославленную имперскую медицину в его лице.
  - Благодарю, сударыня, лестно слышать, - хмыкнул Данковский. - Правда, те, кто с куда большим правом представляют прославленную имперскую медицину, в настоящий момент приближаются к городу по Северо-Восточной железнодорожной ветке.
  - Стах очень много работает над вакциной, - пролепетала Лара. Ее почти никто не услышал.
  - На кого ставит Ева, думаю, и так ясно, - усмехнулась Люричева, помахивая длинным янтарным мундштуком. Иногда она машинально подносила его к губам, затягиваясь впустую и запоздало вспоминая об отсутствии пахитоски. - А я за Санитарный Корпус. Одна умная голова, как известно, хорошо, а много...
  - Если кто и создаст панацею, то это будут либо Бурах, либо Рубин, - Каина была, как всегда, категорична. - И я не верю в Санитарный Корпус.
  - Вот как? - поднял брови Данковский. - Хм, любопытно. А позвольте узнать, Мария, отчего вы столь решительно отказываете в медицинских способностях вашему покорному слуге? Я ведь тоже не сижу сложа руки.
  - Ради Великой Степи, не обижайтесь, мэтр. Знаете, это суждение совершенно иррациональное, на уровне чувства, а не логики. Предощущение, если угодно. Может быть, оттого, что Бурах и Рубин - местные, а вы - нет. Песчанка ведь тоже местная тварь, против нее нужен не столичный доктор, а мудрый менху. Вы, безусловно, знаете степной фольклор? Вам знакомо название "шабнак-адыр"?..
  - Кстати, Стаха я вчера видела, - вставила Люричева. - Лара, хочешь добрый совет? Ты бы заставляла его есть хотя бы раз в день. Иначе он скоро сойдет за собственное отражение.
  Лара покраснела и быстро опустила голову. Анна фыркнула, Мария строго поджала губы. Во исполнение долга перед гибнущим городом Лара трудилась сестрой милосердия в Карантинном госпитале. И тихонько, боязливо обожала распоряжавшегося там Стаха Рубина - в чем не призналась бы даже под угрозой мучительной смерти.
  - А вот где и что делает нынче Потрошитель, никто не ведает, - добавила Люричева.
  - Ю-юлия, - укоризненно протянула Каина. - Вот не ждала от тебя. К чему это уничижительное прозвище? Еще понятно - услышать от какого-нибудь перепуганного мастерового, но ты... Бурах - гаруспик, Знающий Линии, наследник рода менху. Правда, он слишком долго пробыл в Столице, и академическое обучение изрядно его испортило. Но он из Уклада, а это не забывается, это - в крови. Сейчас ему очень трудно. Он пытается понять, вспомнить...
  - ...А чтоб память возвращалась побыстрее, потрошит ночной порой зазевавшихся прохожих. Я уверена - его слишком рано оправдали! - Анна Ангел раздраженно плеснула в свой бокал остатки темного, почти черного вина. - Никто ведь не отрицает, что убийства с расчленениями начались со дня его приезда в Город? Он и возвращение свое отметил тем, что устроил бойню в железнодорожном тупике!
  - Человек имеет право защищаться, когда на него нападают, - вступилась Ева. - Его пытались убить по ложному обвинению!
  - А позже? Когда его арестовали над трупом этой несчастной степнячки? - стояла на своем певица. - Он зарезал ее, вскрыл и собирался...
  - Анна, не говорите о том, чего не знаете. Ее, как и многих, сгубила Чума, - перебил бакалавр. - Если делить вину по справедливости, то я тоже приложил руку к ее смерти. Мне были нужны образцы живой, но зараженной ткани. Точнее... простите за физиологические подробности... ткани сердечной мышцы, печени, селезенки, надпочечников на стадии первичного некроза. Добыть их можно лишь при анатомировании еще живого, но обреченного больного. Рубин наотрез отказался мне помочь, для него любой пациент имеет право на надежду, покуда дышит. Я вынужден был обратиться к гаруспику. Бедная девушка умерла ради того, чтобы десятки человек смогли выжить...
  - И что же, они выжили? - саркастически осведомилась Ангел. - Нет? Значит, бедная девушка умерла напрасно? Ай-яй-яй. Зарезали, распотрошили ни за что, ни про что.
  Данковский совершенно бешеным взглядом уставился на певичку. Анна выдержала этот взгляд с выражением полнейшей безмятежности на кукольном личике.
  Лара Равель поспешно тронула струны.
  
  ...А в море ночи черные, а в море ночи длинные,
  Встают со дна флотилии погибших кораблей...
  И движутся, как призраки, под спущенными флагами,
  Их провожают к берегу Нептун и Водолей...
  А над высоким берегом летали чайки белые,
  И маленькая барышня кормила их с руки.
  Смотрела в море черное, смотрела и печалилась -
  Ее в ночное плавание не взяли рыбаки...
  
  - Предлагаю на ближайший час полностью запретить любые разговоры о Чуме, - решительно произнесла Люричева. - Хватит о ней, сыты по горло. Не затем собрались, дамы и господа! Бакалавр, скажите, о чем сейчас более всего говорят в Столице? Политика, скандалы, светская хроника?..
   "Салонные танцы, - с легким оттенком былой насмешливости подумала Ева. - Как это важно, как значительно - кто с кем сидел во время чаепития. Маленькие милые игры. Традиции. Сплетни. Сети и решетки. Расчерченные на тротуаре клетки, по которым прыгают на одной ножке дети. А на самом деле? Мне хочется дотронуться до его волос, но я этого не сделаю. Лара мечтает пройтись по Променаду под руку с доктором Рубиным, но ей словно зашили рот, и в присутствии Стаха она молчит, мучительно краснеет и стремглав бросается выполнять любое его указание. Анна, возможно, ненавидит меня, потому что ей самой хочется сидеть рядом с Даниэлем - но тут мой дом, и она вынуждена считаться с моим правом. Анна, говорят, пытается окрутить младшего Ольгимского - а Влад с трудом терпит ее присутствие. Мария - гордячка, сильная и надменная душа. Пока она считает себя будущей Хозяйкой, но еще немного - и она станет Хозяйкой без будущего. И только Юлия - просто Юлия Люричева, выпускница столичных высших курсов, умная и насмешливая. Должно быть, она в душе смеется над всеми нами. Однако и у нее есть своя тайна, свой мрачный секрет. Наверняка есть. Что-то же привело ее в этот Город на краю мира... "
  - ...Самая модная тема столичных журналов - недоказанные преступления, - увлеченно рассуждала между тем мадемуазель Люричева. Янтарный мундштук в ее пальцах вычерчивал круги и спирали. - Когда преступник вроде бы известен и очевиден, но доказать его вину совершенно невозможно.
  - Это вроде "Дела о пропавшем наследнике"? - заинтересовался Данковский. - Пять человек сопровождают ребенка на прогулке по старому парку, тот отбегает в сторону, и больше его никто не видит. Только между нами, дамы - я полагаю, один из опекунов таки прикончил бедного мальчика. Теперь ходят устойчивые слухи о передаче фамильного достояния семьи Рогайль в руки боковой ветви.
  - Еще было похищение Алой Жемчужины, - нехотя поддерживая беседу, припомнила Мария. - Ее ведь так и не нашли, верно? И та девушка из Бод-Бадера, что отправилась покататься по реке на катере с женихом и подружкой. То ли катер перевернулся, то ли кто-то столкнул кого-то за борт... Подружка осталась живехонька и клянется, якобы ничего не помнит, а ее спутников выудили пятью милями ниже по течению...
  
  ...Вдоль реки гуляют кони,
  Волны катятся лазурно.
  У Марины на ладони
  Крест на линии Сатурна.
  Опоздали на смотрины,
  И ко гробу опоздали,
  А под камнем у Марины -
  Сон, исполненный печали.
  Вьются волосы-колечки,
  А на платье - пелерина...
  Видишь, там, на том крылечке -
  Дети, Ася и Марина...
  Вдоль реки гуляет ветер,
  Ходят кони над рекою,
  Никому на этом свете
  Нет ни счастья, ни покоя...
  
  - тоненько и старательно выводила Лара. В какой-то момент она вдруг поняла, что в гостиной настала тишина, и в тишине звучит только ее песня да гитарный перебор.
  Песня тут же сбилась, отчаянно смущенная Лара укрылась за старой гитарой, как за щитом.
  - Какая хорошая песня, - негромко сказал Данковский. - Вы ведь сама сочиняете, насколько я знаю? Марина, надо думать, обобщенный лирический образ, вроде тоскующей Виолетты на причале или Дженни, вечно ждущей милого с войны. А Ася - это Анна или Анастасия?
  - Марина, - бездумно повторила Ева, обводя взглядом гостиную. Мария смотрит в окно, водя по стеклу кончиком пальца в явной задумчивости. Люричева погрустнела. Грациозно свернувшаяся на диванчике Анна: лазоревый взгляд неподвижен, пальцы обхватили тонкую стеклянную ножку бокала, да так крепко, что костяшки побелели. С чего бы это столичная певица так взволновалась? - Марина... Что-то знакомое, только никак не могу вспомнить... Что в хиромантии означает крест на линии Сатурна?
  - Эх, гадала мне цыганка... Скверный знак, - вздохнула Люричева. Подняла левую ладонь, развернула к Еве, указала острым ноготком: - Вот она, линия жизни, она же линия Сатурна. У меня тоже есть заметный крест на ее середине. Сомнения, тяготы, тревоги, кончина безвременная, часто насильственная, - она скептически хмыкнула. - Но я в это не верю. Судьбу человек сам творит.
  - Ой ли?.. - едва слышно прошептала Мария, ни к кому в особенности не обращаясь.
  - Она придуманная, - еле слышно пролепетала Лара, прячась за корпусом гитары. - Марина. И Ася.
  - Да ничего подобного! - вдруг нехорошо оживилась Каина. - Ты ведь Марину Вербу имеешь в виду? Верба жила здесь, в городе, лет семь тому назад. А Ася, мэтр, это уменьшительно-ласкательное от "Анна". Вот она, Ася, она же Анна Ангел, прошу любить и жаловать.
  Объясняя, Мария развернулась к бакалавру - тот заинтересованно поднял бровь. Ева наконец сообразила, о ком идет речь, и похолодела. Назревал скандал.
  - Они с Вербой подруги были с детства, не разлей вода. Марина милая была девушка и небесталанная весьма. Актрисой стать мечтала, - продолжала Мария. - Стихи писала, вроде как Лара, пела, рисовала недурно. А Ася - так, серый воробей, тише воды, ниже травы. Росли-росли наши девушки и выросли наконец. Однажды собралась Марина с духом, поехала в Столицу и поступила в тамошний театр, как его... ну-ка, Анна?
  - "Лунные дожди", малый драматический, - сухо откликнулась Ангел. - Мария, мне не нравится, как ты себя ведешь. Остановись немедленно.
  Однако Каина-младшая и не думала останавливаться. Блестя глазами и обращаясь поочередно то к Юлии, то к Данковскому, она рассказывала:
  - И лучшая подружка с нею, куда ж они друг без друга. Вот только когда Вербу зачислили в труппу, она вернулась в Город, а Ася отчего-то нет. Верба такая была радостная, счастливая. Говорила, что ненадолго, только продаст свой особняк и сразу же навсегда укатит в Столицу. Дом у нее вправду был хороший, младший Ольгимский его намеревался купить. Уже и документы собрали, и цену оговорили. А перед самой сделкой Верба пропала. Начались поиски. Дня через три ее отыскали. На Курганах, около брошенной фермы. Повесилась в бывшей конюшне. Ни записки не оставила, ничего. Просто ушла в степь, забралась в пустой дом и покончила с собой.
  - Мария, прекрати, - взмолилась Ева.
  - Кому достался особняк после смерти Вербы? - после некоторого молчания вдруг спросил бакалавр.
  - Ей, - хмыкнув, Люричева показала мундштуком на Анну Ангел. Та надменно вскинула подбородок.
  - В бумагах Марины отыскалось что-то вроде завещания. Иногда в шутку составляют такое - мол, в случае внезапной смерти все мое движимое и недвижимое имущество, а также свои долги отказываю такому-то и такому-то... Оказалось, бумага действенна. Так наша блистательная Анна одним махом стала законной владелицей Верб. Совершенно законной, - продолжала Мария. - Тем временем в Столице стремительно всходила новая эстрадная звезда... Анна, дорогая, мне тут нашептали, якобы ты хранишь в комоде веревку покойницы? Знаете, мэтр Даниэль, у нас верят, якобы нет более могущественного талисмана удачи, чем веревка самоубийцы. Нашей Анне удача ой как необходима. Похоже, ее звезда меркнет, в Столице ее уж не жалуют, как прежде.
  - Клевета, - звенящим голосом заявила Анна, сбрасывая ноги с дивана. Каблучки глухо стукнули о паркет.
  - Насчет веревки или насчет твоей бесталанности? - Каина хищно улыбнулась. Данковский нахмурился и подался вперед, а Ева, сама того не замечая, прижалась к бакалавру плотнее, то ли пытаясь его удержать, то ли укрыться за ним. - Так ты говорила, в Столице на твоих концертах аншлаги? Значит, там у тебя аншлаги, а ты здесь шубками торгуешь? Что тебе за интерес в Городе, а?
  - Нет, я этого терпеть не намерена, - Анна решительно шагнула к выходу. Мария от окна сделала движение, будто собираясь заступить ей дорогу, и певица тут же остановилась, обернулась с вызовом. Однако младшая Каина не тронулась с места. Встала спиной к окну, скрестив руки на груди, сказала почти спокойно:
  - Скажи-ка, девочка Ася, кто тебе ворожит?
  - А тебе что за дело, ведьма? - прошипела та.
  - Надо же, не видела я тебя раньше. Смотрела, а не видела. Чужой жизнью живешь, чужой смертью помрешь.
  - Кликуша чокнутая, - любезным тоном откликнулась Анна. Она уже овладела собой и даже нашла в себе силы вполне естественно улыбнуться. Даже теперь, злая, растрепанная, с яркими пятнами румянца на скулах, она была чудо как хороша. - Ведьма. Даниэль, простите, мне пора. Юлия, Ева, счастливо оставаться. Провожать не нужно, я сама. Ларочка, спасибо тебе за песню. Очень хорошая песня.
  Четыре женщины глядели ей вслед. Черноволосая решительная Мария. Остроносенькая Юлия с модной короткой стрижкой и изящным мундштуком в уголке чуть подкрашенного темной помадой рта. Запуганная серая мышка Лара с расширенными от страха глазищами. Ева Ян, вцепившаяся в плечо Данковского, как в спасательный круг, и заметившая это только когда бакалавр осторожно накрыл ее руку - своей.
  - Нажила ты себе врага, подруга, - задумчиво сказала Люричева. - Обязательно было именно сейчас?..
  - Так уж вышло, - криво усмехнулась Каина. - Да и плевать.
  Одевавшаяся в прихожей Анна с грохотом уронила что-то. Выругалась вполголоса. Ее голос заглушил трезвон дверного колокольчика. Щелкнул замок, певица открыла дверь, заговорила с кем-то. До Евы долетело приглушенное "Да, он здесь...о, неужели?..", и следом звонкий смех, заставивший сердце Евы Ян екнуть от скверного предчувствия.
  - Мэтр Данковский, тут за вами! - громко, неестественно весело крикнула Анна. - Вестовой от коменданта! Срочно зовут!
  
  Глава 3. Бурах: Старые склады.
  
  Блеклое осеннее солнце ползло к зениту, перечеркнутое тонкими шпилями башен Собора.
  Сохранившиеся детские воспоминания о том, как возводился Собор - на руинах прежнего, в одну ветреную зимнюю ночь тихо, как-то виновато рухнувшего под собственной тяжестью. Развалины снесли, на их месте постепенно образовалась огромная черная яма, казавшаяся окрестным ребятишкам бездонной, доходящей до самого центра земли. Пробираясь на стройку, они подолгу стояли над котлованом, глядя вниз, следя, как желтая степная земля, легкая и рассыпчатая, пронизанная корнями трав, сменяется плотной сизовато-серой глиной, а та - темно-красной почвой с неяркими оранжевыми прожилками. На дне ямищи всегда стояла лужа затхлой бурой воды. Дети бросали туда камешки, прислушиваясь к отдаленному "плюх".
  Потом возник фундамент, взметнулись каменные стены, в окнах появились разноцветные витражи, на крышу легли свинцовые черепичные плитки. В Столице заказали колокола, и горожане собрались посмотреть, как их поднимали и развешивали на трех башнях.
  Прекрасный Собор умер, не родившись. Епископат никак не мог подыскать священников, достойных служить в великолепном новом храме. Или те любыми средствами увиливали от назначения в такую глушь. Спустя два или три года после завершения строительства наконец на "Северном экспрессе" прибыл пожилой настоятель. Началась хлопотливая подготовка к церемонии торжественного освящения, но в самый ее разгар священник умер от внезапной простуды.
  В тот далекий год подросток, некогда увлеченно лазавший по недостроенному Собору, уехал в Столицу. Учиться. Думалось - на пять быстрых лет, оказалось - на годы. Долгие годы странствий, годы познаний. Вернувшись, он застал Город не слишком изменившимся, а Собор - ветшающим и по-прежнему запертым. Епископат больше никого не прислал. Противоречия между официальной Церковью и Степью оказались слишком сильными.
  "Никакой это не дом Господень. Просто большая каменная коробка, гулкая и пустая", - всякий раз невольно думал он, проходя мимо. Площадь вокруг Собора была усыпана облетевшей листвой, прохожий мимоходом пинал неопрятные легкие кучки, и те разваливались. Парочка влажных листьев прилипла к высоким шнурованным ботинкам с широким рантом. Он приостановился на углу, вытирая ботинок о чугунную тумбу и краем глаза заметив показавшегося в переулке прохожего. Горожанин, едва сообразив, кого видит перед собой, испуганной крысой шмыгнул в подворотню.
  "Вот она, дурная репутация, - беззлобно хмыкнул человек. - Быстро сползшая амальгама цивилизации. Иду себе, ровным счетом никого не трогаю, но все шарахаются..."
  Его до сих пор не покидало удивление перед тем, с какой стремительностью и легкостью выпускник Хирургической кафедры столичного Университета превратился в Потрошителя, убийцу и всеобщее пугало. В гаруспика, гадающего по теплым внутренностям только что убитой жертвы. В истинного наследника своих предков. В степного менху.
  На днях Артемию Бураху исполнилось ровно тридцать.
  "Угловатый" - таким эпитетом обычно награждали его те, кто впервые столкнулся с гаруспиком. Высокий, крупного сложения, с привычкой постоянно горбиться. Коротко стриженые темно-рыжие волосы торчат непокорным ежиком. Грубо вылепленное лицо с тяжелым подбородком и длинным прямым носом в определенном ракурсе смахивает на фотографии идолов с далеких южных островов. Светло-зеленые, глубоко посаженные глаза. О щетину на щеках и подбородке можно смело зажигать спички. Он почти всегда таскается в вельветовой куртке тусклого болотного цвета и кожаных бриджах. Заскорузлые темные следы на полах куртки, если бы кто удосужился провести их анализ, действительно оказались бы кровью людей и животных.
  В многочисленных карманах одежды Бураха могло обнаружиться все, что угодно - рыболовные крючки, штопальные иглы, сломанные часы, орешки арахиса и кардамона, семечки и хлебные корки. Мусор и хлам, чрезвычайно ценимый городской детворой. Предметы обмена и торга, при удачном стечении обстоятельств способные превратиться в бутыль питьевой воды, кусок мяса и упаковку анальгетиков.
  Отдельно от прочего добра хранился фетровый кошель, где в ожидании своего часа дремали Инструменты. Три тонких, зеркально-синеватых скальпеля с ребристыми рукоятями и выдавленной у основания маркой "Sig-86". Прекрасные, никогда не подводившие, способные без труда рассечь самую толстую и неподатливую мышцу. Артемий ни разу не сожалел о сумме, выложенной за свое сокровище.
  Компанию Инструментам составлял "Крестоносец", длинноствольный револьвер, снятый с убитого мародера. Судя по вытершейся рукоятке и тускло блестящему стволу, "Крестоносец" был уже довольно стар, его отдача при выстреле лихо подбрасывала руку стрелка вверх, но Бураху револьвер приглянулся. К тому же разжиться другим оружием все равно было негде.
  "Крестоносец" тяжело ударял по левому бедру, высокие ботинки мерно топали по выщербленным плиткам. Собор остался позади, он шел через молчаливые Каштаны, былой престижный квартал. Дома стояли запертыми, с окнами, крест-накрест заколоченными досками. Возможно, внутри еще бились в затянувшейся агонии законные владельцы. Люди, пожираемые неведомой инфекцией. С иссохшей и съежившейся кожей, отваливающейся целыми пластами. С гниющими глазами и черными провалами беззубых ртов, испускающими тихий, прерывистый вой - последнее усилие разлагающихся легких и вздувшейся гортани. Живые мумии в саркофагах собственных особняков, затянутых изнутри бурой плесенью. Когда они умирают, их тела становятся похожи на мешки, набитые вместо костей и жил песком.
  Мортусы-Исполнители, в клювастых птичьих масках и просторных черных плащах, обходят пустынные улицы, подбирая и складывая на телеги трупы горожан - тех, кто в последние мгновения смерти выполз на порог дома...
  Смерть танцует на пустынных площадях. Песчаная Язва, демон степных легенд Шабнак-Адыр, безликой тенью пробралась в Город и решила остаться здесь навсегда. Где она? Чью маску натянула на себя, пряча свое истинное лицо, смеющийся оскал безумного черепа? Как опознать ее, как изловить? Менху прежних столетий могли одержать верх над Песчанкой, пусть и ценой великих жертв. А что может он, гаруспик, учившийся в заграничных университетах, рискнувший соединить воедино древнюю мудрость Матери Бодхо и светил современной науки?..
  На безлюдной окраине Артемий взобрался на насыпь окружной железной дороги, тянувшейся от Станции к бойням, и какое-то время просто стоял, глядя по сторонам. Синеватые рельсы едва заметно подрагивали, или ему так показалось. В Городе ожидали последнюю надежду, Санитарный Корпус, но Бурах не верил, что им удастся одолеть Язву. Если верить сказкам собирателей трав, болезнь настигала лишь тех, кто растерял силы в бессмысленной гонке жизни, кто поступился чистой высотой своей души. Эти слова в точности характеризовали почти любого обывателя.
  Менху, хирург и убийца, стоял на черте между Городом и Степью. Перед ним тянулись окруженные покосившимся забором склады, заброшенные, облюбованные контрабандистами, беспризорниками, бродягами, живыми отбросами Города. Расставленные как попало вагонные контейнеры образовывали причудливый лабиринт, в котором несведущий человек вполне мог заплутать, выйдя прямиком в объятия поджидающей его смерти. За складами начиналась Степь - бледно-золотое всхолмленное море осыпающейся твири, переливающееся под ветром.
  Грохнул выстрел.
  Тело среагировало быстрее разума. Артемий сиганул вниз, несколькими прыжками слетев по откосу и на ходу выдергивая из-за пояса оружие. Шлепнулся в пыльные заросли бурьяна, перекатился, рыская взглядом по сторонам и запоздало осознавая: стреляли не в него.
  Меж снятых с колес грузовых вагонов заметалось испуганное эхо нового выстрела. Бурах прислушался, определяя направление. Где-то слева. Юркнуть в щель между разошедшимися бетонными плитами забора, пролезть под цистерной в ржавых клочьях облезающей краски, ящерицей втиснуться в узкие промежутки меж составленных контейнеров. Подтянуться, взобраться наверх. Проползти по выгнутой горбом крыше. Менху хорошо выучил здешние пути, тупики и лазейки, и теперь даже не раздумывал над тем, куда свернуть, где нужно присесть на корточки, а где - вскарабкаться по держащимся на честном слове скобам. До него долетело еще два, не то три выстрела, и чей-то разъяренный вопль.
  Он не собирался вмешиваться в чужую войну. По крайней мере, пока не узнает, кто и ради чего затеял перестрелку. Если Гриф решил проучить зарвавшихся конкурентов - его дело. Артемий и заправлявший на Складах скупщик краденого со своими подручными не имели друг к другу никаких претензий. Бурах штопал людей Грифа, подстреленных патрулями и дружинниками, скупщик по божеским ценам подбрасывал ему патроны и предупреждал об облавах.
  Обитатели Складов придерживались мудрого правила: "Худой мир лучше доброй ссоры".
  Распластавшись на краю железной вагонной крыши, Бурах осторожно приподнял голову. Поле боя лежало прямо под ним. Два товарных вагона, некогда выкрашенных алым суриком, приоткрытая дверь, валяющееся в нескольких шагах неподвижное тело. Осаждающие, прячущиеся за выступами, медленно, но верно стягивают кольцо вокруг вагона. Бурах разглядел шестерых, в разномастных одежках, от мясницких курток до украденной на складе униформы муниципальных служащих, и нехорошо хмыкнул. Мародеры. К ним у менху имелся свой счет. Небольшой такой счетец. За два дня, проведенных в городской тюрьме, охваченной Песчанкой и ставшей моргом. За выбитый резец, кровавые плевки и отбитые ребра. Мародеры сочли, что схватили подозреваемого в убийствах, избили пленника до полусмерти и бросили возле казарм Добровольной дружины. Дружинники тоже показали себя отнюдь не ангелами, они были перепуганы, Бурах стал для них воплощением обрушившихся на Город бедствий - и они сполна отыгрались на своей добыче.
  А добыча выжила, выбралась на свободу и очень невзлюбила и тех, и других. И тех, кто носил бело-зеленую повязку Дружины, и тех, кто не носил никаких символов.
  "Крестоносец" плюнул дымком. Одна из серых фигур качнулась, складываясь пополам. Артемий слетел с вагона, шмыгнул под днище. Заметил на другой стороне чьи-то ноги, подсек, отоварил упавшего рукояткой револьвера за ухо. В такие мгновения он испытывал два противоречивых и захватывающих чувства - наслаждение собственной ловкостью и быстротой, и смутное ощущение неправдоподобности происходящего. Это был сон - дурной сон с запахом свернувшейся крови и вяжущим ароматом твириновых зарослей.
  Промельк летящего скальпеля. Стоявший спиной мародер не успел заметить выросшей за ним фигуры, ничком рухнув вперед и обильно поливая сухую землю брызнувшей кровью. Его напарник трясущимися руками вскинул карабин. Бурах ухмыльнулся, не пытаясь сорваться с места, уклониться от неизбежного выстрела. Его всегда занимал поразительный миг истины: хватит у противника духа выстрелить в упор или?..
  Не хватило. Пляшущее дуло карабина задралось куда-то вверх, к небу. А потом оружие выпало из рук, звякнув дулом по куску ржавого рельса.
  - Смывайся, - гаруспик небрежно махнул рукой в сторону Города и, пригибаясь, побежал к осаждаемым вагонам. Мародерам хватило ума сообразить, что они атакованы с тыла, и теперь они ринулись на приступ, рассчитывая в случае победы укрыться в контейнерах. Изнутри отстреливались, несколько мгновений воздух над Складами раздирали частые щелчки и грохот. Остро пахло жженной бумагой и пироксилином. Бурах, перезарядив "Крестоносца", двумя выстрелами уложил еще кого-то из осаждающих, и понял, что маленькое сражение окончено. Кто не убит, тот бежал.
  - Эй, там! - Артемий несколько раз с силой ударил кулаком по полузакрытой створке вагонной двери. - Здесь Бурах. Можете вылезать. Передайте Грифу, пусть меняет прозвище. Он сущая Ворона, коли прозевал облаву.
  Внутри зашебуршились, забормотали. Кто-то чихнул. Тяжелая дверь вздрогнула, надрывно скрипнув и слегка откатившись по направляющим. Высунулась взъерошенная голова, покрутилась туда-сюда, оценивая обстановку, и нервно хихикнула.
  Бурах стоял, привалившись спиной к деревянной обшивке вагона, жевал сорванный стебелек и просил Мать Бодхо послать ему терпения. Да побольше.
  Из вагона один за другим вылезали подростки. Городские оборвыши лет двенадцати-пятнадцати, дети Уклада, дети Степи и Термитника. Трое мальчишек и девчонка. Из черной дверной щели вылетел костыль, и дети, протянув руки, поддержали еще одного подростка, неуклюже подволакивающего искривленную левую ногу. Оказавшись на земле, он ловко сгреб костыль, сунул его под мышку и с самым независимым видом остановился неподалеку от гаруспика.
  В контейнере гомонили, переругиваясь и волоча к выходу нечто тяжелое, скребущее по полу.
  - Выпотрошить бы тебя, глянуть, что в голове - мозги или солома, - бросил в пространство Бурах.
  - А чё я такого сделал? - ухмыляясь до ушей, поинтересовался хромой.
  - Абсолютно ничего. Но было бы занимательно послушать историю твоих сегодняшних похождений, - кивнул Бурах. - Итак, друг мой Ноткин, с какой радости Двудушники развязали войну с мародерами? И где, если не секрет, вы разжились армейскими карабинами?
  - Ну, в Арсенале... - коновод банды юных побродяжек, именовавших себя Двудушниками, похлопал по карманам и выразительно скосился на менху.
  - Пока не расколешься - курева не будет, - безжалостно отрезал Бурах. - Ты говори, говори.
  - Да чё тут говорить!.. - подросток глянул через плечо, туда, где его приятели сообща вытаскивали из вагона длинный железный ящик, выкрашенный в защитный оливковый цвет. - Все ж знают, что не сегодня-завтра к нам явится Санитарный Корпус. Как они санитарию наводят, слыхали? В три приема. С такими, как мы, возиться долго не будут. Выведут в чисто поле, поставят мордой к стенке и пустят по пуле в лоб. А мы хотим жить, господин Бурах, - его голос на миг дал слабину. - В этом городе. Болезнь когда-нибудь да уйдет. Мы - останемся.
  - И вы полезли в Арсенал, - Артемий неторопливо раскурил две самокрутки, одну для себя, другую для Ноткина. - Где вас засекли и едва не перещелкали. Умники. Ты бы хоть думал в следующий раз, что творишь. Много утащили?
  - Два ящика, в каждом по пять карабинов, - мальчишка жадно, умело затянулся, сплюнул в сторону. - Еще патроны к ним, три цинки. И хлеб.
  - Общество юных стрелков, - буркнул менху. Подошел к вытащенным ящикам, откинул крышку. Карабины сыто поблескивали смазкой, похожие на тупорылых поросят. Артемий вытащил один, передернул затвор - хорошо смазанное железо едва слышно зашипело и звонко щелкнуло. Поворот, лязг - и затвор остался в руках менху, а брошенный обратно в контейнер армейский карабин превратился в бесцельную железку. В крайнем случае, его можно было использовать, как оружие ударно-дробящего действия, именуемое в просторечии "дубиной".
  - Это нечестно-о! - взвыл Ноткин. - Они наши!
  - У вас все равно их отберут, не дружинники, так ребятки Грифа, - Бурах вытащил очередной затвор, затолкал колючую железку в карман. - Слишком опасные игрушки, они не про вас. Ноткин, мне бы не хотелось, чтобы всю вашу веселую компанию перещелкали из-за этих громыхалок. Дружинники будут искать свое пропавшее имущество, а вы оставили за собой не просто след, но глубокую колею. Поверь, так будет лучше.
  Мальчишку перекосило, однако спорить с менху он не решился. Подростки молча смотрели, как Бурах расправляется с их добычей. Холодало, густой зеленый дым самокрутки уплывал вверх и растворялся.
  - А эти... - Ноткин ткнул концом костыля в погибших мародеров. - Этим вам нужны? Будете потрошить?
  Менху взглянул на темнеющее, затягивающееся тучами небо. Если действовать быстро, без должного соблюдения церемоний, до наступления сумерек он раскроет линии двух, самое большее трех покойников. Кровь, внутренние органы, крупные кости - все пойдет в перегонный куб. Человеческая плоть смешается с травяными настоями, превратившись в твириновый экстракт, способный если не вылечить, то хотя бы на время отдалить срок чьей-то смерти. Панацея, панацея, будь она проклята. Нюхом, сердцем, фибрами души и разумом ученого Бурах чувствовал - его зельям недостает какой-то малости. Единственной драгоценной и неуловимой капли, чтобы в колбе вскипела не очередная порция савьюровой настойки, но настоящая сыворотка. Яд, способный убить растворенную в людской крови Чуму.
  Решение не давалось ему в руки. Мэтр Данковский, при всей своей образованности и сообразительности, ничем не мог помочь. Стах Рубин в Госпитале закладывал очередную серию опытов, медленно, но верно впадая в отчаяние.
  Они не находили ответа, и Шабнак-Адыр пронзительно хохотала над чужой бедой вместе с посвистами холодного степного ветра.
  - Мне понадобится ваша помощь, - медленно проговорил гаруспик, вытаскивая кошель с Инструментами. - Для начала - отыскать что-то твердое и ровное. Старая дверь вполне подойдет. Оставите мне фонарь и сгинете.
  - А посмотреть? - разочарованно спросил Ноткин. Дети мясников фабрики, потерявшие родителей в Факельную Ночь, подростки не боялись смерти и крови. Что выпотрошенная и растянутая на крюках коровья туша, что вскрытое человеческое тело - для них не было большой разницы. Но менху совершенно не улыбалось проводить ритуал под любопытными взглядами ребятишек, живо интересовавшихся, как называется вот эта длинная кишка и как менху так ловко разделывает хрящи.
  - А перетопчетесь. Тут не анатомический театр. Тащите дверь.
  
  * * *
  
  К своему "дому" - пустующему зданию неподалеку от железнодорожного моста через Жилку, невесть почему прозванному Логовом Браги - Бурах добрался часу в девятом вечера. По дороге он выбросил затворы от карабинов. Мутная вода речушки булькнула, приняв и похоронив смертоносное железо. Мир наполняли сизые, промозглые сумерки, к ночи собрался пролиться дождь. Дверь в Логово, домик грязно-коричневого кирпича, обшарпанный и неказистый - располагалась ниже уровня земли, туда спускались по пяти осыпавшимся ступенькам. На верхней кто-то сидел, съежившись и уткнувшись подбородком в колени. Некто маленький и щуплый. Услышав приближающиеся шаги, незваный гость встал, заложив руки за спину.
  - Миши, - признал Артемий, встревожившись. - Тебя чего сюда понесло на ночь глядя? Случилось что?
  Бураху предстояла очередная бессонная ночь возни с артачившимся перегонным кубом, склянками и грузом, смачно побулькивающим в непромокаемом резиновом мешке. Он торопился, как мог, рассек себе скальпелем подушечку большого пальца - что последний раз случилось с ним на практике первого курса - и успел обработать двух мертвецов, прежде чем окончательно стемнело. Хилые фонарики Двудушников не помогали, а раскрывать линии при свете факела Бурах не рискнул.
  Не отвечая, Миши забрала у гаруспика раздутый мешок и терпеливо ожидала, пока он отопрет вечно заедающий замок.
  В прозекторской было сумрачно и холодно. Резко пахло намертво въевшимся в стены и пол формалином. Миши с размаху плюхнула мешок на обитый железным листом стол и спросила:
  - Куклу нашел?
  Голосок у нее был скрипучий и резкий, совершенно не подходящий угрюмой тощенькой девчонке десяти лет от роду. Миши-сирота обитала в брошенном пассажирском вагоне, навсегда застрявшем на рельсах неподалеку от Станции, и порой целыми днями не вылезала оттуда. Двудушники подкармливали ее и отчасти побаивались.
  Из тряпья, ветоши, жгутов сухой травы, пуговиц и подобранных бродяжками ярких тряпок девчонка мастерила кукол. Нелепо-причудливых, с непропорционально большими головами и торчащими в разные стороны руками и ногами. Соорудив очередного уродца, Миши брала химический карандаш и рисовала ему лицо - иногда страшненькое, с перекошенными глазами и разинутым ртом, полным кривых зубов. Иногда - прекрасное, как головка ангела со старинной фрески или личико сказочной принцессы. Когда в вагоне Миши поселялось с два-три десятка "шедевров", приходили Двудушники, рассаживали их по корзинам и уносили в Город. Обыватели охотно покупали творения девчонки за символическую плату в десяток грошей или выменивали на пирожки. Побывав в нескольких домах, Бурах сталкивался там с набитыми соломой уродцами, вышедшими из рук Миши - они скромно сидели на шкафах или каминах, пуча глазки из перламутровых пуговиц.
  В отличие от взрослых, дети Города специально приходили на окраину, чтобы заказать маленькой мастерице куклу. Обязательно принося с собой вещицу, которая потом становилась частью наряда игрушки - порванные бусы, кусочки ткани, ленточки, перья и цветные нитки. Как приметил Бурах, чем уродливее получалась кукла, тем охотнее брал ее владелец. Дети не играли с куклами Миши, просто таскали их с собой - за пазухой, в кармане фартука, в ранцах и сумках.
  Заинтригованный Артемий однажды спросил у Ноткина, ради чего подросткам нужны маленькие страхолюдины. Двудушник замялся, пожал плечами и наконец неохотно буркнул: "На счастье..."
  "Магия детских талисманов. Примитивное шаманство", - такое объяснение, наверное, дал бы местному обычаю мэтр Данковский. И наверняка ухмыльнулся своей неизменной кривой улыбочкой. Мол, вы, коренной уроженец Степи, должны досконально знать здешние ритуалы и их потаенный смысл.
  Дней десять тому Миши притащила в прозекторскую очередную куклу. Бескостную человековидную фигурку с пришитым к лысой макушке кусочком бурой шерсти, одетую в зеленую хламиду. Молча затолкала подарочек Артемию в карман и сбежала. Бурах озадаченно хмыкнул, но куклу сохранил.
  В суматохе эпидемии рыжий головастый страшила пропал. Должно быть, вывалился из кармана, когда гаруспик угодил за решетку. Узнав о потере, Миши вытянула губы трубочкой и едва ли не приказным тоном велела менху непременно, как можно скорее отыскать игрушку.
  Чего он не сделал. За отсутствием времени и желания заниматься ерундой. И сейчас в ответ только развел руками.
  - Значит, не нашел, - безжалостно подвела итог девчонка. - Даже не пытался.
  Она хмуро глянула на Артемия из-под всклокоченной челки. На мгновение тот ощутил себя виноватым. Будто не тряпичная безделка потерялась, а щенок убежал из дома. Или любимого котенка Миши по его недосмотру переехало телегой.
  - Это просто кукла, - сердито буркнул он, заталкивая щепки в прожорливую топку перегонного куба. Чадя, разгорелся огонек. - Миши, знаешь, сейчас я буду немного занят. Если хочешь есть, там, в мешке, лежит хлеб и остатки ветчины.
  - Не просто кукла, а сильная кукла, - не отставала малолетняя зануда. - Лучшая, которую я сшила. Я носила ее в Степь, отыскала для нее созревшую белую плеть, а она так редко встречается! Хотела отдать ее Спичке, но передумала... подарила тебе!
  - Я ценю твой подарок, - Бурах закатил глаза, в очередной раз напомнив себе, что на здешних детей бесполезно орать, а попытки разубедить Миши изначально бессмысленны. Девчонка-бродяжка думает так, как ей думается, а не так, как велено преподавателями и родителями. Миши никогда в жизни не переступала школьного порога и уверена, что ее куклы - живые. - И я разыщу ее... его, обещаю. Завтра же.
  - Ничего ты не найдешь, - огрызнулась девочка. - Поздно уже. Ее наверняка поймала Шабнак. А то, на что положила глаз Шабнак-Адыр, она никогда не возвращает. Отнять у тебя не получится и выменять тоже, так-то. Сам виноват. А я хотела, как лучше.
  Она шмыгнула носом и решительно направилась к дверям.
  - Куда ты собралась, ночь на дворе! - крикнул ей в спину менху.
  Глухо хлопнула закрывшаяся створка. Миши ушла - в темноту под осенним небом, готовым вот-вот опрокинуться мелкой моросью, в затаенное, тревожное молчание дремлющих Складов. Ушла, оставив его в недоумении и раздражении, которое всегда преследует взрослых, обнаруживших, что им не по силам разгадать детские загадки. С горьким привкусом ощущения, что девочка только что рассказала ему куда больше, чем он смог понять.
  
  Глава 4. Сабуровы: Безнадежность закона.
  
  Александру Сабурову, коменданту Города, была свойственная эдакая убийственная прямолинейность. Раньше Данковский с удовольствием поддерживал подобный стиль общения, не оставляющий места для двусмысленностей и экивоков. Сегодня он бы предпочел, чтобы комендант подвел итоги беседы как-нибудь помягче. Ибо подобное высказывание означало: столичный ученый собственноручно расписался в полнейшем бессилии. В неспособности сделать хоть что-нибудь, кроме как умереть вместе с зараженным Городом.
  - Н-ну, принято верить, якобы последний шанс есть всегда... - заикнулся бакалавр, испытав острое чувство презрения к самому себе. Комендант оторвался от созерцания бумаг на столе и пустой медной пепельницы, наградив собеседника красноречивым взглядом - желчным и донельзя утомленным.
  - Грядущий Санитарный Корпус, что ли, последняя надежда? - сухо осведомился Сабуров. - Ну-ну. Воистину, последняя. Как в старые добрые времена, когда поверженного врага добивали кинжалом в глаз, чтобы не мучился.
  Он коротко махнул правой рукой. Даниэль только сейчас заметил, что у коменданта не хватает двух фаланг мизинца.
  - Я ж вас не виню, мэтр. Нам вообще крупно повезло, что вы оказались здесь и вовремя подняли тревогу. Просто сегодня день исключительно дурных новостей. До вас забегал Рубин. Заявил, его очередной опыт провалился, вывалил на меня ворох медицинской писанины и ушел. Сказал, пойдет искать достаточно крепкую веревку, чтобы повеситься.
  - Даже если он затеет вешаться, в последний миг вспомнит про Госпиталь и передумает, - Данковский поворошил бумаги в коленкоровой папке, краем глаза отмечая ставшие до отвращения знакомыми формулы. Экстракт савьюра, вытяжка из надпочечников, зараженная кровь. Светло-фиолетовый, почти бесцветный шрифт пишущей машинки, заряженной уже трижды использованной лентой. Наверное, Лара печатала, до того, как прибежать на чаепитие в Омутах.
  В молодых годах Александр Сабуров служил в жандармерии, да не в здешней, а в столичной, где был на весьма хорошем счету. В последнее охотно верилось, стоило только увидеть мрачную, неулыбчивую физиономию стража порядка, и взглянуть в блеклые серо-стальные глаза под морщинистыми веками. Прослужив закону верой и правдой почти двадцать лет, Сабуров подал в отставку и вернулся в родные края. Спустя неделю решением Управы он был возведен в должность городского коменданта.
  Всего пару месяцев назад его громкое звание было не более чем жестяной побрякушкой и декоративной строчкой в росписи. Тихая и размеренная жизнь Города не нуждалась во вмешательстве строгой руки закона. Немногочисленные подчиненные Сабурова без особых трудов обеспечивали порядок на городских рынках да ловили мелких воришек. Сабуров вел присутствие в Управе, разбирал имущественные дрязги обывателей и по выходным препровождал в карцер перебравших хмельного мясников Термитника.
  А потом в пыльное провинциальное болотце ворвалась Чума. С беспорядками, погромами лавок, Факельной Ночью, охотой на зараженных и гекатомбами в бойнях. Маленький Город и его пожилой управляющий оказались не готовы к подобным испытаниям - да и кто на их месте смог справиться с напастью? Старый комендант отказался в положении человека, мечущегося перед плотиной, прорвавшейся одновременно в сотне мест. Что бы он не делал, как не лез вон из кожи - его стараний оказывалось недостаточно.
  Неделю тому Сабуров, ни с кем не советуясь, принял собственное решение. По единственной уцелевшей линии междугороднего телеграфа связался со Столицей, запросив помощи.
  Через пару дней к Вокзалу, фыркая и плюясь искрами, подлетел спецпоезд: локомотив и три вагончика. Лекарство, что горше болезни - в Город пожаловал Инквизитор, принявшись железной рукой наводить порядок. Вдогонку представителю Церкви, точно в условии распространенной задачки из математического учебника, спешил эшелон Санитарного Корпуса. Оставалось только гадать, что произойдет, когда они встретятся в точке, определенной сходящимися рельсами Бесконечности.
  За давно не мытым окном Стержня, большого и пустынного особняка Сабуровых, бакалавр разглядел глянцевито-зеленую крышу стоящего на другом берегу Жилки Театра. Храм искусства, превращенный в Карантинный госпиталь. Убежище для тех, кто еще оставался здоров, призрачная вера в спасение для тех, кто пребывал в первой стадии Песчанки. Театр, дающий единственное затянувшееся представление, фантасмагорию "Танец смерти".
  Отодвинутый в самый дальний угол обширного стола и загороженный толстыми папками, звякнул телефон. Сперва робко, потом настойчивее. Бакалавр, успевший начисто отвыкнуть от назойливо дребезжащего звука, изумленно зашарил глазами по кабинету. Городской телефонно-телеграфной станции не посчастливилось еще в самом начале эпидемии, когда Поджигатели швырнули в окно первого этажа полыхающую канистру бензина. С тех пор срочные известия рассылались с вестовыми - которые порой успевали отыскать адресата и вручить письмо, а порой - нет.
  - Да, - резко бросил в медно блестящий раструб Сабуров. - Слушаю. Что?.. Хорошо. Да-да, я все понял. Нам удалось протянуть пару линий, - пояснил он удивленному Данковскому, аккуратно возвращая трубку на тонко звякнувшие рычажки, - наладив связь между Стержнем, Управой и Собором, где у меня еще остались... скажем так, доброжелатели. Из Собора в Стержень направляются гости, Инквизитор решил, что я буду хорошо смотреться в качестве козла отпущения. Или Карающей Длани надо предъявить побольше трупов ради подтверждения своей компетентности.
  Комендант хрустнул пальцами - узловатыми, с потрескавшимися короткими ногтями, пожелтевшими от табака.
  - Бывают города, со дня основания наделенные счастьем, а бывают - нет, - медленно выговорил он. - Мы - невезучие. Слишком много грязных тайн в каждом доме, слишком много мертвецов, убитых из-за угла и украдкой закопанных в Степи. Мы угасли, потерялись за ненужностью. Испокон веку здесь правили Три Семьи, теперь осталось две. У Каиных и Ольгимских есть потомки, у нас - никого... - он оборвал сам себя, наклонился, вытащив из ящика стола длинный запечатанный конверт и положив его перед собой. - Мэтр, давайте начистоту. Через четверть часа сюда явятся инквизиторские блюстители, а у меня еще осталось невыполненное дело. Исполнение которого я бы хотел поручить вам. Честно говоря, когда вы только появились в Городе, вы мне сильно не приглянулись. Столичная штучка, думал я, толстая пачка различных дипломов и уйма гонору. Но... - он сделал неопределенный жест, - у меня было достаточно времени и возможностей, чтобы приглядеться к вам и изменить свое мнение.
  - К лучшему или к худшему? - хмыкнул Даниэль.
  - Достаточно для того, чтобы убедиться - вы, мэтр, в лепешку разобьетесь, но исполните то, о чем вас попросят. Итак, - Сабуров побарабанил пальцами по конверту, - здесь лежит мое последнее распоряжение. Заверенное печатью, подписанное, имеющее силу закона. Предназначенное старшему поста на Сухом Мосту - ну, вы наверняка знаете это место?
  Данковский кивнул, озадачившись вопросом, к чему клонит комендант. Цепь санитарных кордонов, набранных из представителей Добровольной Дружины и жандармов коменданта, держала под наблюдением Вокзал и городские окраины, препятствуя бегству зараженных Песчанкой в Степь. Инквизитор добавил к ним своих Наблюдателей. Мышь, пожалуй, проскочила бы через заградительную сеть с легкостью, а вот человек без надлежащих документов проделал бы это с трудом. Паникующие и озлобленные стражи порядка стреляли по пытающимся вырваться из Города без предупреждения.
  - Это пропуск, - Сабуров пожевал узкими губами, тщательно подбирая нужные слова, - на группу из четырех человек, действительный до сегодняшней полуночи. Открытый, в нем не указаны конкретные имена. Удостоверяющий, что данные личности не волокут с собой заразу. Предписывающий оказать указанным личностям помощь в пути до Бод-Бадера. На кордоне у Моста вроде бы уцелели несколько лошадей, их одолжат предъявителям пропуска...
  - Между прочим, это чистой воды злоупотребление властью, - холодно заметил Данковский.
  - Моей власти осталось на... - Сабуров чуть повернул голову, взглянул на стоячие часы в футляре красного дерева с облезлой позолотой, - десять с небольшим минут или чуть больше. Блюстители сейчас идут через Сердечник. Если не столкнутся с облаками, очень скоро будут здесь. Мне некогда уговаривать вас, мэтр, и некогда оправдываться. Я честно служил городу и горожанам, не запускал руку в городскую казну, не осуждал на смерть невинных... - сухой, выдержанный голос на миг дрогнул. - Если я допускал ошибки, то сейчас я пытаюсь их исправить. Может, я спохватился слишком поздно. Лучше поздно, чем никогда, так, кажется, говорил какой-то философ из древних?
  - Кого именно вы намерены отправить из Города? - бакалавр нехотя взял конверт, покрутил в руках. Пакет был тонким, внутри него похрустывали сложенные листы. Поручение было Даниэлю не по душе, ему никогда не нравились попытки спасти кого-то одного в обход остальных, ничуть не меньше достойных жизни. - Вашего приемыша, Клару?
  Внезапно вспыхнувшая привязанность доживающих свой век Сабуровых к объявившейся в Городе бродяжке казалась бакалавру донельзя странной. Даже чуточку натянутой. Пару раз Даниэль сталкивался на улице с девочкой-подростком, покорившей сердца коменданта и его супруги, не заметив в той ничего особенного. Хитроватая, то чрезмерно самоуверенная и злая на язык, то робкая, но вроде бы искренне преданная новым родителям. Он затруднялся определить ее возраст: девушке с равным успехом можно было дать и пятнадцать, и двадцать пять.
  - Клара ушла, - бесстрастно сообщил Сабуров.
  - В каком смысле? - не понял Даниэль. - Как - ушла? Куда?
  - Она поссорилась с Катериной, - не замечая того, комендант взял очиненный карандаш, размеренно крутя его меж пальцев. - Наверное, мы сами в этом виноваты. Катерина в последние дни вбила себе в голову... ну, ей явилось очередное Видение... Мол, Шабнак-Адыр, демон болезни... Вы ведь слышали эту степную легенду? - на всякий случай уточнил он.
  Данковский вежливо кивнул, проглотив собственное мнение о местных "легендах" и "преданиях", слово в слово повторяющих страницы учебников психиатрии, раздел "Массовые помешательства", либо литературоведческих исследований касательно происхождения расхожих мифологических сюжетов. Ничто не ново под луной. Но сколь поразительно видеть, как сухие академические выкладки обретают уродливое подобие жизни!
  - Так вот, - монотонно продолжал Сабуров, - ей открылось, якобы демон проник в Город, захватив душу кого-то из горожан. Нужно изобличить его и уничтожить, тогда болезнь сгинет. Знаю, для столичного ученого это звучит полнейшей чепухой пополам с мистикой, но я... я привык доверять видениям Катерины. Мы всегда верили нашим женщинам. Пусть они порой изъяснялись загадками, но Видящие редко ошибаются. Не их вина, что порой мы не в силах верно истолковать сказанное ими. Сами понимаете, в те дни у меня было много хлопот... я позволил жене и Кларе заниматься поисками. Ведь у девочки - несомненный Дар, это даже мне очевидно. Я решил - пусть ищут. Вреда себе и другим они не причинят. Авось, им повезет наткнуться на что-нибудь действительно серьезное. Не на демона, конечно, но хотя бы на тех, кто распространяет панические слухи. Или на тех, кто организовал движение Поджигателей.
  - Из дознания вышел толк? - поневоле заинтересовался бакалавр. Город и его обитатели не уставали подкидывать ему новые и новые сюрпризы, будто прежних недоставало.
  - Нет, - отрезал комендант. - Никакого. Да, Клара переворошила наши сплетни и слухи, не обнаружив ровным счетом ничего. Все, кого моя жена числила масками Чумы - певичка Ангел, оба Ольгимских, Ласка-могильщица, контрабандист Гриф со Складов, степнячка Оспина, барышня Люричева, Стах Рубин, даже ваша близкая знакомая Ян - все они, как уверяет Клара, обыкновенные люди. Со своими тайнами, секретами, дурным прошлым и скверным настоящим, но - всего лишь люди. Като и Клара разругались. Девочка хлопнула дверью, - старик помолчал и тоскливо добавил: - Даже не зашла ко мне проститься. Ушла - и все. Если встретите ее на улицах, передайте... Хотя нет, не стоит. Бедный ребенок наделся обрести семью и пристанище, а мы превратили ее в гончего пса и пустили выслеживать тени. Она презирает нас и не вернется.
  "Здравствуй, безумное средневековье, - отстраненно подумал Даниэль. - Разгул мракобесия, и это в наши-то просвещенные времена! Девчонка-ясновидящая на пару со старой провидицей рыщут по чумному городу в поисках вселившегося в чужое тело демона болезни. В начале эпидемии ей было достаточно в любого ткнуть пальцем и заорать "Вот Шабнак!", чтобы бедолагу приказом коменданта вздернули на месте. Удивительно, как она сумела удержаться от такого искушения. Или Клара куда разумнее и расчетливей, чем кажется на первый взгляд".
  - Но кому тогда предназначен пропуск? - бакалавр решил поскорее вернуть беседу в прежнее деловое русло. Часы назойливо тикали, кромсая время качающимся маятником, отсчитывая отпущенные Сабурову минуты.
  - Не знаю, - Сабуров тоже невольно покосился на циферблат и дергающуюся минутную стрелку.
  - Как - не знаете? - опешил Даниэль.
  - Я подписал этот документ по просьбе одного давнего друга... Больше врага, нежели друга, но теперь наша вражда не имеет значения, - Сабуров неловко дернул головой, стоячий воротник пиджака-френча, похожего на военную форму, словно душил его. - Влада Ольгимского. Идите к нему и поговорите с ним. Полагаю, Тяжелый Влад хлопочет о своих детях - единственной оставшейся у него ценности.
  - У господина Ольгимского двое детей, а пропуск выписан на четыре лица, - напомнил Данковский.
  - Думаю, в Городе сыщутся еще два человека, достойных того, чтобы жить, а не подыхать в сточной канаве, - криво улыбнулся комендант. Прислушался, чуть развернувшись к закрытым дверям кабинета.
  Бакалавр невольно прислушался вместе с ним, ожидая резкого и требовательного стука дверного молотка. И невольно вздрогнул, уловив прилетевший сверху звук - едва различимый низкий, стенающий вой, оборвавшийся почти мгновенно, но пронзивший насквозь камень и дерево старого особняка. Синяя жилка на виске Сабурова отчетливо запульсировала.
  Скептически настроенный Даниэль никогда не верил россказням о всяких "аурах места", предчувствиях беды или "шепчущих стенах", однако пребывание в Стержне ощутимо тяготило. Стоило перешагнуть порог, закрыв за собой тяжелую дверь черного дерева - и пришлеца облекала спертая, душная атмосфера, усугубляемая поеденными молью коврами на стенах и тяжеловесной старинной мебелью. Казалось, под натертым буковым паркетом давным-давно умерло маленькое степное животное и постепенно мумифицируется там, отравляя воздух. Дом походил на усыпальницу, на храм во имя неведомого божества, в глубинах которого затаилась теряющая разум старая пифия.
  - Совсем плохо? - одними губами выговорил бакалавр. Сабуров помедлил, однако время скрывать тайны миновало - и он тяжело кивнул, пробормотав:
  - Что ни день - все хуже. Даже если Стах приютит ее в Госпитале - Като долго не протянет без своей отравы... Что ж, спасибо вам, мэтр. За все. Уходите. Вам ни к чему сталкиваться с посланцами Карающего Бича.
  - Я мог бы поговорить с Инквизитором, - предложил Даниэль.
  - Это излишне, - комендант неловко выбрался из-за стола, одернув давно вышедший из моды и протершийся на локтях пиджак. Коротко, словно отдавая честь, кивнул, старательно избегая смотреть в лицо Даниэлю. - Пусть все будет так, как будет. Ваше вмешательство ничего не изменит. Прощайте.
  Бакалавру не достало сил повернуться к Сабурову спиной. Сунув тонкий пакет в карман кардигана, он, неуклюже пятясь, вышел из кабинета. Вывалившись в коридор, перевел дух, мысленно желая старому коменданту удачи. Оглянулся - и почти лицом к лицу столкнулся с пожилой дамой в черном, беззвучно спустившейся из комнат наверху.
  Бывая в Стержне, бакалавр видел висевший в холле парадный портрет Катерины Сабуровой, написанный лет десять назад. Всякий раз машинально отмечая поразительную схожесть госпожи Сабуровой с обликами гранд-дам двора императриц Евгении или Элеоноры. Крылось в этой высокой, статной, еще не старой женщине сумрачное величие, выпестованное знанием тайн, недоступных прочим смертным. Катерина была немногословна, сдержанна и исполнена леденящего душу презрения к столичному выскочке. Любой разговор с ней выливался для Данковского в сущий поединок здравомыслия и малопонятной непосвященному эзотерики, усугубляемый растворенными в крови Като многочисленными дозами морфия. О том, что Сабурова постоянно держит на столике подле своей кровати шприц и упаковку стеклянных ампул, знал весь Город. Когда она шла просто шла по улице в лавку, обыватели предпочитали загодя перебегать на другую сторону.
  Теперь перед Даниэлем стояла, пошатываясь, руина прежней высокомерной Като Сабуровой. Призрак во плоти, с погасшими глазами и ввалившимся ртом. Некогда аккуратный и строгий пучок темных волос развалился на неопрятные пряди. От нее резко пахло кислятиной - лекарствами или скверно переваренной пищей - и Данковский поневоле скривился. Бочком обойти сбрендившую даму и выскочить из особняка? Отступить к дверям в кабинет и крикнуть Сабурову, что его жена бродит по дому... в крайне скверном состоянии рассудка?
  Ухватившись одной рукой за стену, тонкими крючковатыми пальцами другой Сабурова непрерывно теребила пристегнутую под глухим воротником платья агатовую брошку. Даниэль не мог понять, узнала она его или нет, пока женщина не проскрипела, качая головой, точно заводная игрушка:
  - Мэтр. Уходите? Знаете, Клара тоже ушла. Злая девочка. Сильная, но такая злая. Не захотела смириться. Сказала, я лгу. Всю жизнь лгала.
  Услышав голос, Сабуров распахнул дверь и выскочил в коридор, обеспокоенно заговорив:
  - Като, тебе не...
  - Сначала я рассердилась. Накричала на нее. Мол, мы приютили ее, дали кров, хотели принять в семью - а она дерзит мне в лицо, - не обращая никакого внимания на мужа, размеренно продолжала Катерина. - Но Клара ответила: ей и даром не нужна такая семья, где не желают знать правду. Чистую правду, которую я так хорошо спрятала. Только Виктория и Нина знали. Обе смолчали - одна по своему непомерному великодушию, вторая - из высокомерия пополам с боязнью того, что и с ней может стрястись подобное. Вскоре они обе умерли, не выдержав угрызений совести. Я осталась. Осталась единственной Хозяйкой в Городе. Лишенной совести и магии.
  Она хихикнула, словно где-то с нажимом провели по стеклу визжащим гвоздем. Перевела дыхание, прежде чем растерянно произнести:
  - Клара сказала - я давно перестала быть Видящей. С той поры, как проиграла свое сражение. Я убежала и спряталась в Стержне, точно паучиха на чердаке. Училась заставлять людей действовать так, как я хочу. Без всякого колдовства. Я очень хорошо наловчилась это делать. Я знала все городские тайны и знай себе дергала за ниточки. Мне так хотелось... - она запнулась, глядя куда-то поверх мужчин, сквозь давящие стены своего убежища, в небо над Степью. - Так хотелось изловить в свои сети хоть одно настоящее чудо. Я думала, я поймала Клару. А она разорвала мою паутину, посмеялась и ушла. Моя любимая, злая, злая девочка. Сказала, что не желает быть Сабуровой, что предпочитает оставаться той, кем пришла к нам - Самозванкой.
  Данковский вопросительно скосился на коменданта. Первый раз в жизни мэтр столкнулся с буквальной аллегорией выражения "окаменеть". Город недолюбливал и боялся Катерину, но никто, в том числе ее муж, не сомневались в том, что Сабурова наделена способностью Видеть. Предчувствовать будущее. Наматывать на свой челнок тоненькие нити, бегущие сквозь настоящее, и сплетать из них разноцветное полотно грядущего.
  Самозваная провидица просто слишком хорошо изучила людей.
  "Надо отдать мадам Сабуровой должное - столько лет она умудрялась благополучно водить всех за нос, - подумал Даниэль. - Она создала себе устрашающую репутацию и пожинала плоды. Ведь не проверишь, настоящая она колдунья или нет..."
  В дверь особняка застучали - настойчиво, требовательно. Катерина шарахнулась от стены к стене, вцепилась в рукав Сабурова, шамкающе повторяя:
  - Кто там? Кто там? Это Клара пришла за мной?
  - Черный ход, в конце коридора, налево, - не поворачивая головы, процедил Александр Сабуров. - Уходите, мэтр. Быстро.
  Комендант не стал отцеплять от себя бормочущую старуху в черном. Придержал ее иссохшую руку и шагнул к дверям, поворачивая ручку щелкнувшего замка.
  Данковский пронесся по коридору - почти прыжками, коря себя за неуместную трусливость, за нестерпимое желание оказаться как можно дальше от угрюмого дома из серых камней и заточенных в нем несчастных людей. Выскочил наружу, старательно придержав дверь, чтобы не хлопнула. Перемахнул низкий заборчик из плоских камней, быстрым шагом обогнул флигель Стержня, оказавшись подле парадного входа - узкого высокого крыльца под покатым черепичным навесом.
  Сплетни разлетаются быстро. На улице уже собралось десятка два горожан, с безопасного расстояния молча следивших за ходом событий. У крыльца топтались патрульные Добровольной Дружины - с карабинами и бело-зелеными повязками на рукавах. Вышел Сабуров, сопровождаемый двумя блюстителями в черных и алых цветах Церкви. Комендант не выглядел испуганным или излишне взволнованным. Он словно отправлялся в сопровождении вооруженной охраны на очередную инспекцию заградительных кордонов. Размеренно печатая шаг, пересек пыльный дворик, выйдя на улицу. Замешкавшимся дружинникам пришлось трусцой кинуться ему вслед.
  Дверь Стержня распахнулась, выпустив Катерину - черную тень, внезапно оказавшуюся под ярким солнцем. Оплывшая, нелепая, пугающая одним своим видом женщина вцепилась в чугунные перила крыльца, неотрывно глядя в спину удаляющемуся коменданту. Когда он и его сопровождение свернули за угол, Като Сабурова запрокинула голову к бесцветному небу и завыла, точно потерявшая хозяина собака.
  
  Глава 5. Ольгимский-старший: Фамильные ценности.
  
  Расположенное в самом центре Города недвижимое имущество семейства Ольгимских обегала кажущаяся бесконечной ограда из тонких медных прутьев, выкрашенных под бронзу. Бакалавр шагал к въездным воротам, а величественный особняк неспешно поворачивался перед ним то одним, то другим боком. Демонстрируя рустованный алый и серый гранит, золотистый песчаник наличников, огромные скругленные оконные проемы в медных переплетах и покатую черепичную крышу со множеством труб. Благородный камень пятнали размытые следы копоти. Окна верхнего и нижнего этажей щерились выбитыми стеклами, осколки звонко хрустели под ногами. Память Факельной Ночи, когда собравшаяся толпа забросала особняк самодельными зажигательными бомбами.
  Разъяренных и перепуганных горожан можно было понять. Понять и отчасти оправдать. Не в силах одолеть болезнь, они покарали тех, кого сочли виновниками обрушившейся на Город напасти.
  Натужно скрипя, на самой высокой башенке Сгустка вращался большой жестяной флюгер в виде пирамидки из стоящих друг на друге животных. Бык, овца, поросенок, курица с зажатой в клюве стрелкой. Символ огромных скотобоен под названием Термитник, потомственного владения и залога процветания дома Ольгимских. Колбаса, отбивные и сосиски от Ольгимских, ваших лучших друзей. Нарядные пакеты с мордочкой улыбающегося пестрого теленка, вьющаяся золотая ленточка-баннероль, "Лучшее для вашего стола, в праздники и будни". Россыпь медалей международных выставок. Бойни, исправно предоставлявшие рабочие места поколениям горожан. Успешное и процветающее предприятие, благодаря настойчивости управляющих которого к Городу протянули железнодорожную ветку.
  Бойни, откуда выползла Чума. Бойни, ставшие могильником.
  Если верить устойчивым слухам и имевшимся на руках бакалавра доказательствам, первоначальная вспышка Песчанки произошла именно здесь - в приземистых, протяженных корпусах красно-коричневого кирпича, выкрошившегося от ветра и дождей. Раз в десятилетие владельцы фабрики принимали отчаянную и безнадежную попытку окрасить строения в приятный глазу цвет, но краска стремительно облезала, отшелушивалась, повисала на стенах рваными хлопьями и лоскутами, как кожа умирающего от Чумы в последней стадии заболевания. Еще были бесконечные склады готовой и просроченной продукции, цеха, где вымачивались содранные шкуры и коптились потроха, вокруг которых густым облаком висела кисловатая вонь, а земля раскисала от впитавшейся в нее бычьей крови. Буроватая жижа стекала в неглубокий Горхон и его притоки, растворяясь в желтоватой воде, окружая отмели грязно-желтой пеной, плывущей вниз по течению.
  Совет директоров предприятия во главе с Ольгимским был всемогущ и всесилен. Налетавшие из Столицы с инспекцией безжалостные санитарные надзиратели увозили с собой подписанные чеки и сведения о щедрых пожертвованиях господ Ольгимских на благотворительность и развитие Города. После шумных банкетов и отбытия гостей все оставалось по-прежнему. Помутневшая от бычьей крови вода струилась между поросших твирью и ковылем невысоких холмов с плоскими вершинами, где высились покосившиеся камни-кромлехи с выбитыми клинообразными знаками, похожими на древние тавро для клеймения быков.
  В самом начале эпидемии Ольгимский-старший распорядился замкнуть Термитник. Вместе с работавшими там мясниками, их семьями, родней и всеми, кто укрылся в Долгом и Коротком корпусах огромных скотобоен. Надеясь, что демон болезни пожрет самое себя и сгинет, захлебнувшись человеческой плотью. Бакалавр невольно содрогался только при одной попытке представить, что творилось в наглухо запечатанных зданиях, где оказались запертыми несколько сотен человек - безо всякой надежды на помощь, наедине с неуловимой Песчанкой, всякий час неумолимо собиравшей свою жатву.
  Язва недолго позволила держать себя взаперти. Скудное оцепление вокруг Термитника физически не могло удержать под контролем многочисленные входы и выходы фабрики, не говоря уж о подземных туннелях между цехами. Обреченные смерти мясники сумели отыскать выход. Беглецы рассеялись по примыкавшим к бойням Кожевенникам и Дубильщикам, где проживали большинство работников Термитника. Горожане, прознав об этом и словно утратив рассудок, скопом ринулись в Кожевенники, устроив настоящую облаву на выживших, убивая всех без разбора, поджигая дома, где скрывались уцелевшие беглецы. Не отличая больных от здоровых, взрослых от детей.
  Позже эту ночь назвали Факельной.
  Бакалавр понимал, что один человек не смог бы противостоять обезумевшей толпе - и все же по сей день упрекал себя за то, что остался в стороне, вняв уговорам и рыданиям Евы. Всю ночь до них доносились частые хлопки выстрелов, над черными крышами метались языки пламени, обрисовывая огромный уродливый горб крыши Термитника. Истошно кричали люди - погибая и торжествуя. Беззвучно плакала Ева, в оконных стеклах отражался огонь и кривлялись тени.
  К утру погромы закончились - вмешалась Добровольная дружина. По Городу плыл пахнущий гарью серый туман, Дубильщики и Кожевенники превратились в закопченные, дымящиеся развалины. На улицах люди шарахались друг от друга, опасаясь встретиться взглядом. Мортусы вывозили на городскую окраину обугленные трупы, сваливая их в наскоро выкопанные длинные рвы, мародеры спешили поживиться тем, что уцелело на пепелище. Сабуров попытался отыскать и задержать шайку Поджигателей, но не преуспел, ограничившись тем, что распорядился вздернуть всех, схваченных дружинниками на месте преступления. Консервация Термитника и поджоги в зараженных кварталах не помогли - Песчанка проскользнула у погромщиков межу пальцев, яростно набросившись на Город.
  Прибывший Инквизитор разогнал оцепление и распорядился снять печати на дверях боен. Бакалавр присутствовал при этом. Первое, что предстало его взгляду - аккуратно сложенные в огромных цехах первого этажа трупы. Ровные ряды мертвецов, укрытых полотнищами брезента. Аппетитный запах корицы, смешавшийся с прогорклой кислотой разлагающейся крови и резью средства для истребления наружных паразитов у крупного рогатого скота - мясники пили эту разъедающую внутренности отраву, веря, что она может одолеть Песчанку. Многих тошнило. Сабуров торчал в дверях, заложив руки за спину, прямой, точно аршин проглотил. В полутьме по сетчатке ослепительно-болезенными сполохами ударяли вспышки магния - фотограф из сопровождения Инквизитора дотошно запечатлевал бесчисленные холмики в загонах для скота.
  Решетчатые ворота Сгустка, украшенные вензелем семьи Ольгимских, стояли нараспашку. Ветер гонял по захламленному двору опавшие листья вперемешку с обрывками бумаги. Обезумевшая толпа в попытке разгромить особняк ворвалась на первый этаж, круша все, что подвернется под руку, разбивая в щепки мебель и вышвыривая обломки на улицу. Данковский обогнул лежавший кверху дверцами огромный шифоньер с зарубками от топора на стенках, машинально поднял и расправил зацепившийся за угол шкафа скомканный лист. Фактурный счет-накладная, килограммы, тонны и цифры с множеством нулей. Невесть зачем бакалавр сложил из бумаги птичку и запустил ее в звездчатую дыру бывшего оконного стекла. Птичка впорхнула внутрь и исчезла в темноте.
  Массивная дверь черного дерева с металлическими накладками в виде голов животных распахнулась от первого же прикосновения. Стоя посреди просторного вестибюля, бакалавр в замешательстве огляделся, не зная, куда, собственно, идти дальше. По вестибюлю словно пронеслось стадо бешеных быков, запачкав мраморные полы грязью и скрутив медные перила ведущей на второй этаж лестницы в безумную спираль. В неприкосновенности осталась разве что массивная люстра в виде виноградной лозы со множеством гроздьев-лампочек. Лампы не горели, холл освещался косыми солнечными лучами, дробившимся в разбитых стеклах.
  - Эй, есть кто живой? - окликнул бакалавр. - Господин Ольгимский, вы здесь? Эй! Это я, Данковский!
  - Сюда, - гулко и глухо разнеслось по холлу. Определив источник звука, Даниэль прошагал наискосок через вестибюль к приоткрытой дверце, из-под которой вытекала лужица оранжевого света.
  Он угодил в комнатушку без окон, освещенную гудящей керосиновой лампой. Выкрашенные суриком плетеные кресла, место которым на садовой террасе, а не в доме, ломберный столик с полудюжиной пустых бутылок и уцелевший горшок с декоративной юккой. Среди темно-зеленых листьев оранжево пламенели созревшие ягоды.
  Одно из кресел занимала грузная, расплывшаяся фигура, зябко кутавшаяся в просторный меховой балахон - навроде тех, что степные кочевники напяливают зимой. Ольгимский-старший, более известный под заглазным прозвищем Тяжелый Влад, некогда процветающий промышленник и первый городской делец. Куполообразная лысая макушка, обрюзгшее с годами лицо, заметные мешки под желтовато-карими, навыкате, глазами, кривая трещина рта. Сложенные на обширном чреве руки, переплетенные пальцы заметно подрагивают.
  - Мэтр, - многие из горожан, с которыми бакалавру довелось свести знакомство, разительно переменились за эти дни, но Ольгимский изменился сильнее всех. Вместо благообразного предпринимателя, являвшего собой образец успешного провинциального торговца, перед Даниэлем сидел человек, окончательно утративший опору в жизни. Человек, потерявший все - все до последней мелкой монеты и последнего проблеска надежды. Зная о поступках этого человека, бакалавр испытывал к нему невольное отвращение - но сейчас оно отступило в сторону, уступив место робкому сочувствию. Насколько проще ненавидеть того, кто уверенно стоит на ногах и способен ответить ударом на удар, но не того, чья жизнь сметена лавиной.
  Ну, если не задумываться о том, что Ольгимский собственными руками дал толчок лавине, погубившей Город.
  - Господин Ольгимский, - в случае необходимости Даниэль мог подпустить в голос металла. - Мне передали, вы хотели меня видеть?
  - Да вы садитесь, мэтр, - Тяжелый Влад безуспешно попытался изобразить прежнее радушие. Голос у него осип, сделавшись низким и порой неразборчивым. - Чего ж стоять-то, в ногах правды нет...
  Садиться Даниэлю не хотелось. Он лишь оперся на спинку жалобно скрипнувшего садового кресла.
  - Виделись с комендантом? - Ольгимский напрочь игнорировал холодность гостя.
  - Да, - кивнул мэтр, добавив: - Сразу после того, как мы расстались, за ним пришли люди Инквизитора.
  - Моя очередь будет следующей, - торговец на миг прикрыл глаза набрякшими веками. - Этого следовало ожидать. Сабуров выполнил мою просьбу, передал вам... кое-что?
  Даниэль помахал в воздухе запечатанным конвертом:
  - Пропуска через кордон.
  - Хорошо, - человек в садовом кресле гулко вздохнул, словно поднявшийся на поверхность кит. - Мэтр, я достаточно пожил на свете, чтобы не обольщаться касательно вашего мнения обо мне. Возможно, вы правы от первого до последнего слова, и я достоин только того, чтобы Мать-Корова и ее телята залягали меня насмерть. Но поверьте, у меня имелись веские причины поступить так, как я поступил.
  - Сэкономить на очистке сточных вод, отделываясь взятками, а потом запереть Термитник и надеяться, что все само собой наладится, - зло напомнил Данковский. Торговец с явным усилием приподнял руку, помахал пальцем-сосиской туда-сюда.
  - Вы не судья, мэтр. Вы чужой в этой городе и многого не знаете...
  - Расскажите мне, и я буду знать, - раздраженно предложил бакалавр. - Как я уже убедился, здесь обожают играть в секреты.
  - Наши тайны порой убивают, - Ольгимский заметил, что его посетитель украдкой скривился. - Хорошо, мэтр, давайте начистоту. Вы не один из нас, никогда не станете одним из нас... но вы не сбежали, не покинули ваш город в тяжелой ситуации. Знаете, я бы никогда не рискнул вести общий бизнес с человеком такого душевного склада, как ваш. Но вот доверить вам деликатное поручение... открыть семейную тайну - да. В этом случае на вас можно положиться. Вы не станете давать пустых клятв, но никогда не проболтаетесь. И исполните то, за что возьметесь. Либо же умрете, пытаясь исполнить.
  - Сговорились вы, что ли? - буркнул себе под нос Даниэль.
  - Мне бессмысленно куда-то бежать, но вот мои дети... - Тяжелый Влад снова вздохнул, то ли не зная, с какой стороны подступиться к разговору, то ли сожалея о чем-то своем. - Они не должны пострадать. Разыщите их, мэтр. Дайте им возможность выбраться отсюда.
  Бакалавр недоуменно сморгнул.
  - А... А где они, собственно? Вы не знаете, где ваши собственные дети?
  - Нет, - Ольгимский устало пожал плечами, грузно колыхнувшись в кресле. - После Факельной Ночи они оставили меня. Ну конечно, я же всего-навсего отец, круглые сутки пропадавший в правлении фирмы и на фабрике. Когда умерла Виктория, я попытался забыться в делах. Отделывался подарками и вечным "завтра". Итог закономерен: мои дети выросли сами по себе. Я не понимаю их, они не понимают меня. Владу всегда было тоскливо в нашем Городе, фабрика Ольгимских для него не предмет гордости, но обуза и ядро каторжника. Вероника... Ей всего четырнадцать, она доброжелательно смотрит сквозь меня, любые мои увещевания для нее - милый, наивный детский лепет. Ники слушает своего отца только из вежливости. Они шляются невесть где, и я вынужден просить вас, постороннего человека, взять их за шкирку и выбросить прочь из Города. Для их же пользы. Я хочу, чтобы они жили.
  На миг в раздавленном силой обстоятельств скотопромышленнике полыхнуло прежнее достоинство - достоинство человека, знающего цену себе и своим делам, гордящегося крепостью своего слова.
  - Вы найдете их, мэтр?
  Похоже, впервые в жизни Владу Ольгимскому пришлось просить. Первый делец Города совершенно не представлял, как именно это делается - он привык распоряжаться и отдавать указания. В крайнем случае, покупать желаемое. Но просить? Никогда в жизни. Ольгимские не просят. У бывшего магната жалко кривился рот, дрожали пальцы. Он вздрагивал, словно ему было холодно, бесконечно холодно, и он никак не мог согреться.
  - Найду, - усилием воли Данковский заставил себя быть спокойным. - Немедленно займусь этим. Поспрашиваю общих знакомых, они ведь наверняка отыскали где-то крышу над головой.
  - Одно время Влад снимал меблированные комнаты на Плесне, - нахмурившись, припомнил торговец. - Он водил знакомство с Рубиным и этой припадочной степнячкой из Термитника, Оспиной... Может, они знают, куда он подевался? Ники могла перебраться в Горны, к Каиным - моя дочь неравнодушна к наследнику этой семьи... Хотя в отношениях нынешней молодежи сам черт ногу сломит. Раньше все было куда понятнее. Дети знали свое место и не лезли туда, где им нечего делать.
  Данковский вытащил из кармана часы - как всегда, спешившие на четверть часа, щелкнул крышкой:
  - Стах должен быть сейчас в Госпитале. Попробую его расспросить... Оспина, Оспина... Я загляну к ней, но ее вполне может не оказаться дома... Господин Ольгимский, я должен что-нибудь передать вашим детям - на словах или письмом? Попросить их зайти в Сгусток перед тем, как... как они уедут?
  - Нет, - отрицательно качнул лысой головой торговец. Похлопал по карманам мехового балахона, неловко выудив из кармана две вещи. Пачку почтовых конвертов, аккуратно перевязанных белой шелковой ленточкой, и тускло поблескивающий золотой брелок в виде фигурки быка. - Влад позабыл эти письма в своей комнате. Они от его друзей из Столицы - думаю... думаю, мальчик дорожил ими. Безделушку я обещал подарить Ники на нынешний день рождения, да, похоже, уже не сложится. Отдайте это им, просто отдайте, без всяких слов. Они поймут. Надеюсь, что поймут.
  Пачку писем Данковский сунул в карман плаща, золотого тельца прицепил к цепочке от часов - не потеряется. Пожилой торговец смотрел на него, бесстрастно и спокойно, как смотрят сквозь стекло на посетителей зоосада рептилии. Мудрые и злые в своей мудрости, вроде Болотного короля жаб, хранящего в своей голове драгоценный камень и ведающего все секреты мира. Даниэлю стало неуютно под этим взглядом, он торопливо распрощался и выскочил из особняка. Догадываясь, подозревая и зная, что больше никогда не увидит Тяжелого Влада. А если и увидит, то в обстановке, не располагающей к вдумчивым беседам. Удивительно, с какой стороны открылся стареющий делец - многие ли на его месте поступили бы также, озаботившись судьбой своих детей?
  С младшим Ольгимским бакалавр познакомился года полтора тому, в Столице, на одной из многочисленных выставок научных достижений и промышленности. Влад-младший ему понравился - язвительно-остроумный, неплохо образованный и следящий за новостями науки, прекрасный собеседник. Ольгимский-младший куда более походил на идеальный образчик столичной золотой молодежи, чем на распространенный образ самоуверенного, глуповатого, нахального и наивного провинциала. Злые языки поговаривали, якобы Влад не слишком разборчив в знакомствах и стал своим человеком на киностудии "Иллюзион", но Данковский пропускал подобные разговоры мимо ушей. Толпе и светскому обществу всегда нужен повод для сплетен. Иногда Даниэлю очень хотелось знать - каких сплетен в кулуарах Университета удостаивается он сам?
  - А еще у меня есть сестрица, - как-то обронил в разговоре Влад. - Вероника. Натуральная принцесса из заколдованного замка.
  Даниэлю тогда в голову придти не могло, что однажды он пожмет маленькую, твердую и прохладную ладошку барышни Ольгимской, услышав:
  - Друзья называют меня Капеллой. Думаю, мы станем друзьями, мэтр, так что считайте - разрешение получено.
  Она и в самом деле походила на сказочную принцессу - великодушную, прекрасную, исполненную деятельного сочувствия ко всему живому. Несмотря на юный возраст, Вероника, подобно своей покойной матери Виктории, заботилась о городских беспризорниках и детях рабочих фабрики, убеждая отца ежегодно отпускать кругленькие суммы на содержание школы и детского дома в Кожевенниках. Казалось, Вероника знает наперечет всех детей и подростков - их имена и тайные прозвища, чаяния, игры, мечты и неудачи. Она была маленьким бьющимся сердцем Города, сердцем, тепла которого достанет на всех.
  В день знакомства с Капеллой бакалавр вдруг испытал иррациональную, необъяснимую зависть к Владу. Даниэлю внезапно захотелось, чтобы у него была младшая сестра - такая, как Вероника Ольгимская. Не любовница, не подруга или жена - сестрица, сестренка, очаровательная в своей взрослой рассудительности и грезящая наяву. Читающая сентиментальные романы Чарнской для юных барышень и точно знающая, что почем в этом жестоком мире. Влад уже взрослый человек, он в силах постоять за себя, но Даниэль обязан убедиться, что с маленькой Ники все в порядке. Если кто и заслуживал того, чтобы быть вытащенным из кошмара Песчаной Язвы, так это младшая Ольгимская. Она не больна, ведь Вероника слишком молода и Чума не отравит ее своим смертоносным дыханием.
  Вот только где искать пропавших отпрысков семейства Ольгимских? Не бегать же по Городу, заглядывая в подворотни и зовя: "Влад, Ники, отзовитесь!"
  В театре-Госпитале, куда наведался Даниэль, царила обычная суматоха. Ему пришлось ждать в приемном покое не меньше получаса, покуда не примчалась взъерошенная Лара Равель в криво сидящей шапочке сестры милосердия и застиранном до прорех светло-голубом халате. Лара была испугана и встревожена - доктор Рубин ушел с утра и с той поры не появлялся. Конечно, добровольцы и лекари Госпиталя продолжают выполнять работу, но без главного врача как-то неуютно. Данковскому припомнился недавний разговор с комендантом: у Рубина опять провалился эксперимент, и впавший в уныние врачеватель изъявлял желание повеситься. Скорее всего, Стах отправился в единственное уцелевшее питейное заведение - таверну "Одинокая звезда" в Дубильщиках.
  Для очистки совести бакалавр спросил у Лары, не видела ли она в последние дни Влада-младшего? Может, что-то слышала о нем? Мадемуазель Равель старательно подумала, перебирая пальцами складки на плохо накрахмаленном переднике и отрицательно мотнула головой. Ее нисколько не волновало исчезновение младшего Ольгимского, Лара всей душой переживала об отсутствии Рубина.
  К просьбе приглядеть за мадам Сабуровой девушка отнеслась рассеянно, без привычной готовности немедля сорваться с места и мчаться помогать очередному страдальцу. То ли поумнела, то ли за время госпитальных трудов слегка очерствела сердцем. По крайней мере, она пообещала в течение дня заглянуть в Сгусток и убедиться, что с Катериной все в порядке.
  По всему выходило, надо идти в "Звезду". Искать Влада, а заодно пропавшего без вести заведующего Госпиталем. Или наоборот. В таверне наверняка встретится кто-то, слышавший что-нибудь о местопребываний наследников семьи торговца.
  
  Глава 6. Влад Ольгимский: Любовь.
  
  Кабачок "Одинокая звезда" официально считался закрытым. Согласно распоряжению коменданта Сабурова "Об общественных заведениях и борьбе с заразными заболеваниями". Копия распоряжения с лиловой треугольной печатью болталась на заколоченных крест-накрест дверях, намертво прибитая четырьмя дюймовыми гвоздями. Бакалавр обошел приземистое обшарпанное здание с выступающими мансардными окнами второго этажа. Спустился по ступенькам, ведущим в полуподвал, к железной двери, перехваченной стальной полосой с могучим навесным замком. В двери темнело решетчатое оконце, закрытое изнутри створкой. Даниэль несколько раз грохнул кулаком по ржавому железу, приготовившись к долгому ожиданию.
  Окошко приоткрылось, раздосадованный старческий голос проскрипел:
  - Глаза разуй, закрыты мы. По распоряжению господина коменданта. Вон, тама на дверях и приказ болтается. Читай, коли грамотный.
  - Мне к Липпи, - не менее раздраженно откликнулся бакалавр.
  За дверью отмолчались. Створка приоткрылась чуть шире, гостя рассматривали, оценивая степень его опасности и платежеспособности.
  - Так бы и говорил. Заходи. Порядок знаешь?
  - Да знаю, знаю...
  Дверь открылась легко, без малейшего скрипа. Полоса и замок оказались фальшивкой. Внутри скрывался крохотный темноватый тамбур, где несли службу двое - тощий старикан со сварливым голосом и мрачный тип из тех, что заправляли на Складах в шайке контрабандиста Грифа. Собственно, "Звезда" принадлежала Грифу - со всеми потрохами, от настила на сцене до бутылок в баре и подвалах. Здесь торговали твириновкой - ее характерный кисловато-сладкий запах пропитал все помещение подвала - и запасами алкоголя, скупленного и похищенного контрабандистами в первые панические дни эпидемии. Здесь можно было раздобыть ампулы опиума и щепотку толченого савьюра. В задних комнатах покуривали - опиум и сушеные травы Степи, при наличии средств можно было заказать девушку - степнячки, Невесты Травы и Ветра, приходившие в Город в поисках лучшей доли, в большинстве случаев становились обычными гулящими девицами. Здесь играл запинающийся граммофон и утекали сквозь пальцы утратившие былую ценность банкноты. Золотые вещицы пока еще ценились по-прежнему.
  За импровизированной стойкой из широкой доски, положенной на два бочонка, скучал бармен Липпи, Филипп Новак, грузный, обманчиво неповоротливый и немногословный..
  Из опустевшего зала наверху сюда перетащили вращающиеся табуреты с облупившимся хромом, обтянутые выделанной кожей. При изготовлении сидений мастера выбирали те куски коровьей шкуры, на которых сохранилось фермерское тавро. Каждый из табуретов мог похвастаться собственным прозвищем, темнеющим сбоку или сверху - "Двойной крест", "Джей-Би-Ти", "Чертополох", "Роза и цепь"... Липпи никогда не изрекал сакраментальной фразы - "Что заказываем?". Смотрел исподлобья на очередного посетителя, поворачивал тускло блестящий кран на бочонке или вытаскивал пробку из выбранной наугад бутылки. Красная, бурая или зеленоватая жидкость с бульканьем устремлялась в не слишком чистый стакан. Расплатившись, вы получали напиток и отправлялись искать место за столом. Либо оставались рядом со стойкой, бессмысленно переставляя разноцветные картонные подставки из-под пивных кружек.
  Слева от стойки соорудили нечто вроде сцены - невысокий помост с задником из сильно поеденного молью темно-сиреневого бархата. К складкам небрежно пришпилены аляповатые розы, снежинки и звезды из серебряной фольги. Справа стоял бильярдный стол, за ним лениво катали шары двое, мельком глянувшие на новопришедшего. Посетителей было немного - судя по повадкам и обличью, подручные Грифа со Складов. Да несколько горожан, водивших знакомство с Липпи и явившихся сюда в погоне за иллюзорным спокойствием, призраком минувших времен. За возможностью забыться, оглушив себя порцией сладкой твириновки и хоть на несколько часов прогнать неотступные мысли о кружащей рядом Чуме.
  Данковский постоял несколько мгновений на пороге, моргая, привыкая к спертому, неприятно обволакивающему теплу, и полумраку, разгоняемому подвешенными к балкам керосиновыми лампами. Лампы мерно шумели, их гул органично вплетался в хрипение граммофона и стуканье отлетающих от обитых зеленым сукном шаров. Под ногами хрустели пустые семена бурой твири. Горожане пристрастились грызть их, уверовав в целебные свойства семечек. Предприимчивый Липпи немедля открыл новый бизнес: нанял подростков обирать кустики твири по два талера за кулек, и продавал семечки посетителям.
  Стаха Рубина среди посетителей не замечалось. Бакалавр направился к стойке, миновав компанию парней со Складов, без особого азарта метавших кости на плохо вымытой столешнице. Машинально отметил - тот, что сидит широченной спиной к проходу, уже второй раз всей пятерней шкрябает по скуле, да причем усердно так...
  - Эй, ты. Что там у тебя? - Данковский шагнул в сторону, крепко перехватив чужое волосатое запястье и бесцеремонно отведя руку чесавшегося в сторону. Игрок дернулся, оскалился, шарахнулся, в точности напуганный внезапным криком и щелканьем кнута бык. Задетый его локтем стаканчик с костями свалился на пол, кубики разлетелись.
  "Девять, тройка и полумесяц", - дотошно зафиксировал рассудок. Левой рукой бакалавр ухватил жестяной колпак низко подвешенной лампы, направляя свет на лицо "объекта". В бесконечном мысленном отчете Данковского безымянный громила со Складов уже получил соответствующий номер, за которым змеились строчки: "Экземное образование, третья лицевая правая доля, площадью около трех квадратных дюймов, интенсивно шелушащееся, с лимфатическими выделениями..."
  - Ты чего, чего? - забормотал "объект", пытаясь выдраться. Обычнейшее лицо, жесткий ежик грязных волос, испуганно бегающие глаза. Дружки качнулись было вперед, на выручку приятелю, но, признав бакалавра, настороженно замерли. - Убери клешни, нет у меня ничего, я чистый! Чистый я! У меня лишай с рождения, кого хошь спроси!
  Голос "объекта" взвился пронзительным, почти детским фальцетом. В его сторону оглянулись.
  - Угу, с рождения, - Даниэль сунул руку в карман, где таскал пропитанный уксусом платок, тщательно обтер пальцы. - На твоем месте я бы со всех ног мчался в Госпиталь. Может, Стах сумеет помочь.
  - Он чё, заразный? - приятели игрока, скрипнув табуретами, разом отодвинулись от стола и бывшего знакомца. - Пугало, придурок чокнутый, ты чё, словил Язву и молчал?
  - Первая стадия в самом ее начале, характерная чесотка, еще вполне возможно... - начал Данковский.
  - Да нет у меня ничего, врет он все! - в отчаяние взвыл Пугало, уцепившись за рукав бакалаврова плаща. - Ну скажите им! Вы ведь тоже можете оши...
  Договорить ему не удалось. Или он завершил фразу где-то в ином мире, что намного лучше этого - ибо никто из ушедших туда еще не вернулся обратно, утешить скорбящих родственников и разочарованных кредиторов. Выстрел прозвучал негромко и буднично - словно открыли бутылку шампанского, которого в Городе давно не осталось. Ногти Пугала мерзко царапнули сукно кардигана, он опрокинулся назад и тяжело рухнул на пол. По дощатому полу начало расплываться густое черное пятно. Один из игроков в бильярд неторопливо убрал маленький, сверкнувший никелем пистолет, и вопросительно зыркнул на компаньонов покойника.
  - Быренько оторвали зады и прибрали мусор с пола, - не отрываясь от протирания очередного стакана, распорядился Липпи. Словно ничего не произошло и у него на глазах только что не застрелили клиента. - Бензин и брезент в подсобке, лопаты в чулане. Вопросы есть?
  - Нет, - троица подручных Грифа нехотя вылезла из-за стола. С явной неохотой уцепила Пугало за руки и за ноги, поволокла через зал к черному ходу.
  - Липпи, сменил бы ты своей шарманке пластинку, - посоветовал стрелявший, вернувшись к кию и раскатившимся по зеленому сукну разноцветным шарам. - Обрыдло уже, пятый раз заводишь.
  Жизнь в Городе нынче была дешева. Но не до такой же степени. В какой-то миг Даниэль, смотревший вслед трем согбенным под тяжестью мертвеца и переругивавшимся сквозь зубы фигурам, ощутил сильнейшее желание остановить их. Взять соскоб, проверить, убедиться в точности своего предположения.
  "И выйдет у тебя одно из двух. Или ты был прав, а парень по кличке Пугало избежал всех радостей гниения заживо, или ты ошибся, и они пристрелили человека с доброкачественным экземным заболеванием. В том и другом случае ты уже ничего не сможешь поделать. Впредь держите язык за зубами, мэтр. Да не вздумайте почесаться в публичном месте".
  Неторопливо двигаясь, бармен поднял иглу граммофона, снял пластинку и бережно убрал в конверт. Конверт исчез в картонной коробке, на смену явился другой - Липпи покрутил латунную ручку, опустил пластинку на вращающийся диск. Пронзительно взвизгнул целлулоид под иголкой, зазвучала скрипка, выводя сыгранную невесть кем и когда мелодию. С ней слился живой голос - проникновенный, с нежной хрипотцой, наводивший Данковского на образ забытой на солнце и медленно тающей липкой конфеты. Полосатого леденца в сахарной лужице, над которым с жужжанием кружат осы. Взглянув на сцену, бакалавр с удивлением обнаружил там Анну Ангел - прелестное явление в длинном, переливающемся рыбьими чешуйками блесток зеленом платье.
  - Кхм, - напомнил о себе Липпи, ненавязчиво подталкивая в сторону клиента стакан с красноватым содержимым неведомого происхождения. Даниэль отхлебнул, не почувствовав вкуса и смотря на сцену. Мария Каина была не права - только завистник назвал бы Анну безголосой бездарностью. Иное дело, что в полуподвальном помещении подпольного кабачка, пропахшего тоской и страхом, ее талант был совершенно неуместен. Как алмазу для полноценного блеска необходима огранка и золотая оправа, так Анне требовалась большая сцена, кордебалет, грохочущий оркестр и восхищенные поклонники. Здесь же на нее смотрели от силы дюжина человек. Поразмыслив, Даниэль предположил, что Анна вряд ли согласилась выступать из чистой и возвышенной любви к искусству. Новак наверняка ей платит (хотя какой нынче прок от обесценившихся денег?) и снабжает продуктами со Складов. Исполнение музыкальных номеров, возможно, позволяет певице забыться - как другим приносит забвение перебродивший настой твири и виноградной лозы.
  
  Ветер с моря играет зонтиком,
  Юность скрипки и терпкость манго,
  Гимназистка с седым поклонником
  Бесподобно танцуют танго.
  
  Взрывы хохота, виски с содовой,
  Млеет лодка во тьме залива,
  Говорят, повезло с погодою -
  Море ласковое на диво.
  
  Запах пряностей в нежном воздухе,
  Ночь, подкравшись, огнями брызнет...
  И нет ничего, совсем ничего,
  Что напоминало бы мне о моей неприкаянной жизни...
  
  Анна походила на змейку. Тоненькую, игриво сверкающую чешуей змейку.
  Усилием воли Данковский отвел взгляд, вспомнив, зачем пришел сюда.
  - Липпи, - бармен наполнил стаканы игроков в бильярд и неспешно приблизился. - Липпи, мне позарез нужен Ольгимский...
  - Это не ко мне, это в Сгусток, - покачал головой Новак. - Говорят, старик после погромов вернулся в семейный особняк. Сюда он отродясь не заходил. И не зайдет, даже пропустить кружечку за счет заведения перед концом света.
  - Младший Ольгимский, Влад, - терпеливо пояснил бакалавр. - Он здесь не показывался? Может, ты слышал, где он сейчас ошивается?
  Липпи оторвался от перетирания стаканов - впрочем, особо чистым и сверкающим вышедший из-под его рук бокал мутного стекла все равно не стал - и исподлобья глянул на Данковского. Словно прикинул что-то.
  - На кой ляд вам сдался Влад, мэтр?
  - Липпи, это что, допрос? - искренне изумился Данковский. - Пытаюсь отыскать давнего знакомого, только и всего. Вдобавок у меня к нему поручение от его отца.
  - Тут его многие ищут в последнее время... - неопределенно промычал Липпи. Бакалавр насторожился. Поручение Ольгимского-старшего начало отдавать неприятным запашком. Очередным сгнившим орешком городской тайны внутри цельной с виду скорлупки.
  - Липпи. Я не собираюсь пускать Влада на материал для экспериментов или читать ему нотации. Мне просто нужно поговорить с ним. Ты знаешь, где его отыскать?
  Песня закончилась, прозвучало несколько жиденьких, вымученных аплодисментов. Придерживая край платья, Анна с достоинством спустилась со сцены. Данковский надеялся, она сядет за один из столиков, но певица целеустремленно свернула к стойке. Облокотилась рядом, приязненно улыбнулась, словно утреннего скандала в Омутах не было и в помине.
  - Надеюсь, милейшая Ева не сильно на меня разгневалась за нынешнее досадное происшествие, - прозвенел мелодичный голосок певицы. - Передайте ей мои сожаления. Что вас привело сюда, мэтр, если не секрет?
  - Мэтр разыскивает Влада-младшего, - буркнул Липпи, опередив Данковского. - Для поговорить. С поручением от Тяжелого Влада.
  Анна с нарочитой рассеянностью выбила ногтями быструю дробь по краю стакана бакалавра. Даниэлю показалось, бармен смотрел на нее выжидательно, словно ожидая некоего решения-разрешения.
  - Если поручение в самом деле важно... - протянула Анна. Аккуратно подкрашенные губки чуть надулись. - От господина Ольгимского, говорите?.. Кстати, слухи об аресте Сабурова - правда?
  Данковский кивнул, недоумевая - в какую игру с ним играют. С каждым днем певичка нравилась ему все меньше и меньше. Даниэль никак не мог взять в толк, отчего неглупая и сметливая Ева ей симпатизирует.
  - Странно, что Тяжелый Влад вдруг вспомнил об этой ошибке природы. Неужто наш расчетливый мясной барон, предвидя неизбежную кончину, решил позаботиться о непутевом сынке? Вам поручено передать Владу отцовское проклятие? Или весть о том, что остатки семейного достояние переходят в цепкие ручки маленькой Ники? - Анна многозначительно хихикнула, наклоняясь поближе. Даниэль почуял запах ее духов, резких и немного приторных. Синие глаза азартно мерцали из-под тщательно подкрученной золотистой челки. Анна Ангел не просто собирала городские сплетни, она жила ими. - Ну признайтесь, мэтр!
  Данковский невольно скривился, повторив:
  - Мне просто нужно...
  - ...побеседовать с ним, - очаровательно улыбнулась Анна. Едва заметно кивнула владельцу заведения: - Вы явились по верному адресу. Он здесь, мэтр. Наверху есть несколько комнат, в лучшие времена Липпи сдавал их... посетителям, нуждающимся в уединении. Верно, Липпи? Влад торчит тут с Факельной Ночи. Третий номер. Можете навестить его, если хотите. Только... - она передернула плечами, - только вам может здорово не понравиться то, что вы там застанете. Впрочем, какая ерунда! - Анна небрежно взмахнула кистью. - Ученый, известный своим вольнодумством, не может быть обременен мещанскими предрассудками. Ступайте и передайте Владу сердечный привет от его обрюзгшего папочки. Нет, не благодарите меня за помощь. Любой на моем месте поступил бы также.
  Она удалилась, вызывающе покачивая бедрами. Вопреки доводам логики, соблазнительное и волнующее зрелище вызвало у Данковского приступ брезгливости. Липпи забрал опустевший стакан и нехотя проговорил:
  - Поднимайтесь наверх. Через бывший зал, увидите лестницу, не ошибетесь.
  Слегка ошарашенный полученными новостями Данковский поднялся с крутанувшегося табурета.
  
  * * *
  
  В бывший обеденный зал ресторанчика, стоявший под замком, давно никто не наведывался - цепочка следов Данковского четко отпечаталась в желтоватой пыли. В дальнем углу, возле криво накрытого шторой пианино, толпились перевернутые ножками вверх столы и стулья. Когда бакалавр прошел мимо, они слегка качнулись из стороны в сторону. Скрипучая витая лестница вывела гостя в короткий коридор, оклеенный старыми коричневыми обоями, пузырящимися и отстающими от стен. В коридор выходило четыре двери, еще одна виднелась в торце. На облупившихся створках красовались цифры из позеленевшей меди. В нумере втором, судя по звукам, кто-то энергично развлекался, за дверью нумера третьего было тихо. Странное место выбрал себе Влад для проживания. Или, напротив, весьма удачное - круглосуточно находящееся под присмотром ребят Грифа и покамест обеспеченное провиантом с выпивкой.
  "Место, где скрывающегося человека станут разыскивать в последнюю очередь".
  Даниэль негромко постучал в нужную дверь. Ответа не последовало, но незапертая створка чуть приоткрылась.
  - Есть кто дома? - вполголоса окликнул мэтр. - Влад? Это Данковский. Можно войти?
  Тишина.
  Бакалавр осторожно сунулся внутрь.
  Узкая, длинная комнатушка со скошенным деревянным потолком. Окно в серых разводах грязи, выходящее на городские крыши и русло Жилки. Обстановка не первой молодости - кривоногий стол, где столпились пустые бутылки и грязные тарелки, пара табуретов и низкая двуспальная кровать, накрытая лоскутным одеялом. Над изголовьем блестело распятие фальшивого золота. В комнате висел кислый запах мокрого белья, горького сигаретного дыма, испорченной пищи и пролитой выпивки. Наверное, именно так пахло человеческое отчаяние.
  Когда бакалавр сделал шаг через порог, под каблуком негромко хрустнуло. Он глянул вниз - мелкие осколки, длинное горлышко раздавленной ампулы.
  Полностью одетый Влад Ольгимский-младший валялся на кровати, положив ноги в заляпанных грязью узконосых ботинках на изрезанную ножами деревянную спинку. Он пристально рассматривал нечто небольшое, плоско-квадратное. При скрипе двери вещицу сунули в карман, и Влад медленно поднял глаза на незваного гостя.
  Холеный, вальяжный и самоуверенный наследник процветающей торговой империи Ольгимских бесследно исчез. Влад осунулся, потемнел лицом, глаза запали, а брился он последний раз не меньше трех или четырех дней тому. Судя по расфокусированным зрачкам и сильно заторможенной реакции, последние дни Влад щедро травил свой организм порциями кровавой твириновки в смеси с содержимым раздавленной ампулы.
  - А-а, - с трудом выговорил он. - З-з... заходи.
  Бакалавр вошел, не рискнув довериться кривоногой табуретке и привалившись к обшарпанной стене. Диагноз был прост и незамысловат: Влад-младший безнадежно, до стеклянности пьян. До той легендарной стадии, когда люди осознают себя бестелесными душами, воздушными шариками парящими над телом и отстраненно наблюдающими за его выкрутасами. Кто-то в подобном состоянии становится агрессивен и буен, а Влад просто с отсутствующим видом полулежал на грязной постели. Он снова извлек из кармана твердый квадрат, держа его на отлете и пристально разглядывая. Похоже, то был некий фотоснимок, от созерцания которого Влада не могло отвлечь ничто.
  Даниэль растерялся. Его память хранила совершенно иной облик наследника мясной империи - циничного, разумного, острого на язык, уверенного в себе. Он не представлял, как вести беседу с человеком, не зная в точности, видит ли он его. Может, в сознании Младшего Ольгимского гость сейчас предстает безликим скопищем цветных пятен, размазанных по стене и испускающих побулькивание. Как бы поскорее вывести его из этого состояния и поднять на ноги?
  - Влад, - неуверенно окликнул бакалавр, щелкнув пальцами. - Влад?
  - Мэтр Данковский, - отчетливо выговорил Влад, склонив голову набок и разглядывая фото с иной точки зрения. - Не волнуйтесь. Ползущих из стен розовых пауков я не вижу. В полном ступоре я был вчера, а сейчас... - он запнулся, - сейчас вполне терпимо. Только плывет немного.
  - Зря ты так, - искренне высказался бакалавр. - Нам всем приходится несладко, но точно тебе говорю - выпивка не поможет.
  - А что поможет? - осведомился Влад. - Это тоже больше не помогает...
  Он неловким движением швырнул картонку в сторону Данковского. Тот едва успел подхватить планирующий снимок у самого пола.
  Фото. Сделанное мастером своего дела в известном столичном ателье "Светопись" и самую малость искусно подретушированое. Мягкие коричневые, бежевые и светлые тона, полутени, скользящая недоговоренность. Поясной портрет молодого человека, стоящего со скрещенными на груди руками вполоборота к фотографу. Светлые волосы, тонкое задумчивое лицо, опущенные ресницы скрывают выражение глаз. Данковский перевернул фотографию, обнаружив на обороте фирменное клише мастерской и каллиграфически проставленную дату, начало нынешнего года.
  - Я его знаю, - покопавшись в памяти, заявил бакалавр. - Реми Шенье, киноактер. "Осенние миражи", "Третий выстрел", "Бал призраков". Некоторые критики считают его весьма одаренным, другие твердят, якобы все его достоинства кроются в смазливой мордашке, сводящей с ума романтических гимназисток и восторженных дамочек.
  Недоуменный вопрос повис в прокуренном воздухе.
  - Знаешь, я ведь прирожденный неудачник, - чуть запинаясь, неожиданно сообщил Влад. - И город наш... неудачливый. Когда-то здесь было маленькое поселение кочевников. Они приходили к Горхону на зимовки, а летом бродили туда-сюда по Степи. Кланялись Матери-Корове, ворожили на травах, никому не мешали... Родоначальник нашей фамилии, если верить семейным преданиям, провел старейшин племен, убедив их перейти на оседлый образ жизни. Когда начали громоздить Термитник, обнаружилось, что в Городе невозможно копать колодцы - вода лежит глубоко, а земля легкая и постоянно обрушивается... С тех пор судьба вечно подбрасывает нам гадость за гадостью. Нас регулярно навещает Песчанка, в годы Второй Смуты к нам привозили на расстрелы сторонников Реставрации... В Курганах до сих пор можно натолкнуться на остатки могильных рвов. Лет семь тому в наших краях настигли и разгромили Караван. Вам еще не показывали это место, мэтр? Городская достопримечательность, там даже памятный знак собирались возвести.
  - Кровавый Караван? - недоверчиво переспросил Данковский, машинально постукивая уголком фотографии по стене. - Разве это случилось здесь? В газетах писали... хотя нет, пресса всеми силами избегала упоминания конкретного места завершения большой загонной охоты.
  - Здесь, здесь, - нехорошо оживился Ольгимский-младший. - За кладбищем, на восточной окраине. Везение Бубновых Тузов исчерпалось до дна. Или они заразились нашей неудачливостью. Жандармы устроили настоящую бойню, и комендант Сабуров тогда тоже не остался в стороне, пусть сейчас он все отрицает. Скверная вышла история. Сдается мне, наши старики по уши измазаны в тамошней грязи - и оттого предпочитают старательно помалкивать о подробностях тех дней. Заговоры молчания - милая местная традиция. Проблемы не существует, коли не упоминать о ней. Не было никакого Каравана, не было никакого Термитника... и в случае чего - не будет никакого Города.
  Он шевельнулся, подавшись вперед и мутно, требовательно уставившись на Данковского.
  - Даниэль, скажи правду. Тебе ужасно хочется знать - что для меня означает эта фотография? Я отвечу. Мне надоело лгать, надоело жить среди намеков. Осточертели семейные идолы - быки, вонючие скотобойни и мясники, ссуды, финансовые партнеры. Просыпаясь, я всякое утро мечтал сбежать отсюда. Забыть прошлую жизнь, как страшный сон. Перечеркнуть, вычеркнуть и начать сначала.
  Влад качнулся из стороны в сторону, словно потеряв равновесие. Продолжая с тихим, пьяным надрывом, медленно разрезая скальпелем чирей, кожа расходилась в стороны, брызгая кровью и гноем.
  - Я любил Реми. Верил ему. Понимал, что я ему не нужен, так, позабавиться и выбросить. Но надеялся, что в кои веки он меня не обманет. Что я не выставлю себя на посмешище - с этой дурной, никчемной любовью. Ты меня презираешь, верно?
  - Н-ну, э-э... - Даниэлю показалось, что фотография покрыта тонкой, липкой слизью. Он бросил снимок на кровать, машинально вытев руку о полу кардигана. Фото упало изображением вверх, Реми Шенье с загадочным видом уставился в потолок. Столичные сплетни не солгали, но, в конце концов, двойственная натура человека порой берет верх над соображениями морали и приличий. - Несколько неожиданное признание... Но, если ты был с ним счастлив, то...
  - Я не был с ним счастлив! - рявкнул Влад, заставив звякнуть пустые бутылки на столе. - Я никогда не был счастлив, никогда, вообще, ни разу в жизни! Я был здесь, в этой треклятой провинции, а он - там, в Столице! И я понимал, что я не вырвусь отсюда! Я прикован к Термитнику до конца жизни - потому что "поколения твоих предков, ответственность, долг, бизнес!" - он весьма схоже передразнил наставительный голос Тяжелого Влада. - Ты не понимаешь, Даниэль... Никогда не поймешь, даже представить не сможешь, насколько я их всех ненавидел. Папашу с его поучениями, который тщился управлять моей жизнью, блажную матушку и блаженную сестрицу, совет директоров, Термитник, Город! Я мечтал избавиться от них. Раз и навсегда.
  Влад хихикнул - тихонько, мерзко, точно ногтем царапнули по шелку.
  - Я развлекался, придумывая способы - один невероятнее другого. Разорить Дом Ольгимских. Подпалить бойни. На очередном квартальном совещании сыпануть в начальственный кофе белой плети. Безумие чистой воды. А потом ко мне пришла Она. Это был Реми, но на самом деле это была Она, ведь ей без разницы, в чьем облике бродить по земле.
  - Кто - "Она"? - Данковский не мог отделаться от впечатления, что угодил в середину новомодной абсурдистской пьесы. Он не понимал, о чем говорит Влад, но чуял присутствие темной, расплывчатой тени. Тени, сотканной из лжи и недоговоренностей, накрывшей Город, затаившейся под кроватью, шелестевшей пересыпаемыми песчинками.
  - Шабнак, - безмятежно отозвался младший Ольгимский. - Степная ведьма, Чума. Вошла ко мне и сказала: я могу получить все, что пожелаю. Если сделаю то, чего желает она. Мы заключили договор. Даже переспали - в Стержне, в парадной спальне, которую заперли после смерти матери. Так пожелала Шабнак. Она хоть и ведьма, но такая сладкая...
  "Наркотический бред, - холодно припечатал здравый смысл. - От первого до последнего слова. Засунь его башкой под холодную воду, заставь проблеваться и вытащи отсюда".
  - Влад, а чего... чего ведьма хотела от тебя? - новое популярное направление психиатрии рекомендовало не пытаться разубеждать пациентов в их фантазиях, но пытаться следовать логике больных, задавая наводящие вопросы. Бакалавр рискнул последовать методике, борясь с ощущением, что шагает по тонкому льду над замерзшей трясиной.
  - Чтобы я помог ей войти в Город и стать сильнее, чего же еще? - пьяно хмыкнул Влад. - Это оказалось намного проще всех моих замыслов. Когда в Термитнике случились первые вспышки болезни, папаша запаниковали. Тяжелый Влад блеял, как овца под ножом, паче смерти страшась другого: вдруг санитарная инспекция в Столице пронюхает о заразе и вынудит закрыть его ненаглядную фабрику? И тогда я... я предложил ему отличный выход из положения. Запечатать бойни. Мол, Чума сожрет сама себя и подавится. Наймем новых рабочих, за этим дело не станет. Наша репутация и честное имя семьи, которыми так дорожит папаша, останутся незапятнанными. Никто ничего не узнает. Шабнак сотрет Город с лица земли, и я освобожусь от этой обузы, - голос Влада слезливо дрожал, выражение лица было вдохновенным и безумным, зрачки сузились в черные блестящие точечки. - Случайность, всего-навсего досадная случайность. А потом Она вернется, уведет меня отсюда, Она обещала. Я жду ее, Даниэль. Она непременно придет ко мне, ведь я сделал все, как она хотела. Отдал ей Термитник с потрохами, и Город на тарелочке.
  - Влад, ты хоть понимаешь, что несешь? - ошеломленно пробормотал бакалавр. Лед под ногами раскололся, черная вода запятнала белизну. - Это ведь твой отец приказал закрыть Термитник, он подтвердил это в присутствии Инквизитора!
  - Папочка солгавши, ему не привыкать, - криво ухмыльнулся Влад. - После бесконечных фальшивых накладных и подкупленных инспекторов... Он свихнулся на идее продолжения рода и сохранения фамильного достояния. Одна мысль о том, что меня вздернут рядом с ним, повергает его в ужас. Конечно, он промолчал.
  - Он отправится на виселицу ради того, чтобы ты мог жить, - медленно произнес Данковский. Осознание того, что услышанное - не полубезумный выкидыш рассудка, отравленного твирью, но правда от первого до последнего слова, навалилось на бакалавра колючим удушающим одеялом. Теперь становилось понятно, отчего Ольгимский-старший с истерической настойчивостью твердил на дознании о своей вине, даже не упоминая имени сына. Повторяя раз за разом: "Это было мое распоряжение, нет, я отдал его в устной форме, нет, оно нигде не зафиксировано, но это было мое, мое распоряжение! Я думал, лучше пожертвовать бойнями и спасти Город, да, я ошибался, но я... мы все были так напуганы и растеряны! Я велел законсервировать Термитник, рассчитывая, что через неделю-другую все закончится. Ситуация вышла из-под контроля, начались погромы и поджоги..." - Завтра или послезавтра твой отец умрет из-за тебя, понимаешь ты это?
  - Туда ему и дорога, - икнул Влад. - Я столько раз просил его отпустить меня. Позволить жить своей собственной жизнью. Он даже выслушать меня не потрудился, дырявый мешок сала. Надеюсь, веревка не оборвется под его тяжестью. А я уеду из этой треклятой дыры. Уеду и никогда не вернусь, - он дернулся, низко и жалобно тренькнули пружины в старом матрасе. - Только дождусь Реми.
  Порыв ветра бросил в окно пригоршню мелкого песка, и Даниэль невольно вздрогнул. Переброшенная через плечо сумка казалась налитой свинцом. В сумке лежало право на жизнь, право покинуть Город, право уцелеть, бросив остальных на поживу Чуме.
  "Любовь, которая должна бы поддерживать нас и возносить к небесам, на самом деле губит ничуть не хуже Язвы, - отстраненно-холодно подумал Данковский. - Тяжелый Влад из-за любви готов принять на себя чужую вину. Его сын из-за любви готов разрушить до основания родной город... И превратиться в безумное чудовище. Влад больше не тот человек, которого я знал, но обезумевшая тварь. Которая не избежит участи всех бешеных тварей".
  - Тайное рано или поздно становится явным, Влад. В Укладе рано или поздно узнают, кто на самом деле виновен в гибели Термитника.
  - Что с того? - презрительно фыркнул Ольгимский-младший. - Уклад, ха! Испугали быка голым задом. Старейшина, который без отцовского позволения боится лишний раз вякнуть. Малохольная малолетка и одержимая бесами дурная баба. Вот и весь Уклад. Они ничего не могут мне сделать. Они у нас в кулаке, они всем обязаны нам и только нам...
  Голос его подозрительно дрогнул. Влад повторил еще раз, настойчивее, убеждая сам себя:
  - Они не знают, где я. Их трепотня о степном колдовстве - пустой звук. В мире больше нет никакой магии, есть только Чума, моя королева.
  Он захихикал, потянувшись за фотографией. Бакалавру внезапно стало противно и жутко, точно его заперли в клетке рядом с чудовищной рептилией, отравляющим воздух одним своим дыханием. Тяжелый Влад может сколько угодно обожать своего сына, но Даниил Данковский примет свое решение.
  - Надеюсь, ты дождешься ее, свою Чуму. И подохнешь в ее объятиях, - бакалавр повернулся и вышел, нарочито тщательно прикрыв за собой дверь. Хотя хотелось со всей силы шарахнуть створкой о косяк, чтобы на пол осыпались чешуйки краски. Влад не болен, у него нет признаков Песчанки - она разъела его душу изнутри и течет ядом в его крови. Он не покинет Город, не понесет заразу дальше.
  "Надо же, сколь уверенно мы принимаем решения и распоряжаемся чужими жизнями... Может, ты заодно шепнешь на ушко Оюну, кто принес в жертву мясников фабрики Ольгимских?"
  "Может, и шепну! - бакалавр с грохотом спустился вниз по лестнице. Пронесся через подвальный кабачок, провожаемый чуть недоуменными взглядами посетителей и прищуренными, настороженными глазами Анны Ангел. - Он должен ответить за свершенное. Хоть каким способом и ценой, но должен!"
  "Благие намерения частенько приводят сам знаешь куда", - философски заметил тихий внутренний голосок.
  "Заткнись!" - никогда прежде Даниэль не чувствовал себя столь злым, разочарованным и оскорбленным. Под языком стоял противный горький привкус - как от дурной выпивки, купленной в подворотне из-под полы. Ольгимский-младший был ему симпатичен, бакалавр полагал, что видит наследника мясной империи насквозь, знает о нем почти все - и вот теперь жизнь наглядно демонстрировала Данковскому, насколько тот ошибался.
  Он осознал себя стоящим у набережной Жилки, притока Горхона. Несколько раз глубоко вздохнул пропахший гнилой водой воздух, заставляя себя успокоиться, вернуться к здравому и трезвому образу мыслей. В экстремальных ситуациях, как считают исследователи, проявляются не только лучшие, но и худшие качестве человека. Иногда под обманчиво гладкой поверхностью души объявляются такие монстры, которых и в кошмарах-то представить страшно.
  Бакалавр сунул руку в карман - вроде в пачке еще оставалось несколько сигарет - и наткнулся на связку писем, адресованных Владу Ольгимскому. Несколько мгновений с ненавистью смотрел на пачку конвертов, затем сорвал белую ленточку и, широко размахнувшись, выбросил чужие письма в реку. На долю секунды они неподвижно зависли в воздухе, потом спланировали вниз. Часть конвертов белесыми пятнами разлетелась по полосе грязного песка, часть поплыла по течению, постепенно тяжелея, пропитываясь водой и погружаясь на дно.
  "Он чудовище, - повторил про себя Данковский. - Никакая любовь не может служить ему оправданием. Я поступил справедливо".
  
  Глава 7. Капелла: Шорох кладбищенских трав.
  
  Городское кладбище располагалось на восточной окраине. С одной стороны оно примыкало к ответвлению железной дороги, ведущей к Вратам Скорби скотобоен, с другой - выходило в Степь. В старой части кладбища могилы по традиции украшались черепами быков с огромными рогами, в новой довольствовались вырезанной на надгробии фигуркой быка или коровы с теленком. Засохшие и свежие букеты, заботливо расставленные мисочки с молоком и корками хлеба. Маленькая постройка рядом с воротами, часовня для прощания с усопшим и отпевания, она же домик смотрителя.
  В домике обитала Ласка - белокурое, полупрозрачное, тихое создание четырнадцати лет от роду, дочка смотрителя кладбища, минувшей зимой в пьяном виде сверзившегося в недавно откопанную могилу и сломавшего себе шею. Ласка заняла место родителя. Конечно, обращаться с неподъемной лопатой или киркой ей было не по силам, и тяжелые работы выполняли муниципальные рабочие - а Ласка заботилась об умерших. Подметала дорожки, подновляла цветы, оплакивала покойников - принимая в качестве платы только бутылки молока и буханки хлеба, и упрямо отказываясь от денег.
  Бакалавр познакомился с Лаской мерзким дождливым вечером, когда ему не посчастливилось налететь на компанию мародеров, грабившую дом. У Данковского не было оружия, однако он рискнул вмешаться - что привело к погоне через вымершие Сырые Застройки и лихой рывок через железнодорожную колею к воротам кладбища. Соваться туда преследователи не рискнули, пошвыряли камнями через забор, громогласно угрожая достать беглеца и на том свете, и сгинули.
  Из своей сторожки на шум выглянула Ласка - бледное привидение, асфодель с лугов загробного мира, сошедший в обитель грехов ангел. Ее невозможно было представить сердящейся или возмущенной, она брела через жизнь с робкой улыбкой на устах, всякий вечер выставляя на могилы цветы и ритуальные миски с молоком. Глядя на Ласку, бакалавр никак не мог отделаться от пугающей мысли о том, что для тихой девушки все они - ходячие мертвецы, которым пока не пришел срок улечься в могилы. По-настоящему они заинтересуют Ласку только после смерти.
  Чуть позже он узнал о маленькой смотрительнице кладбища еще кое-что. Пусть Ласка редко покидала свои владения - только до ближайшей продуктовой лавки и сразу обратно - она непостижимым образом была в курсе городских новостей, особенно тех, что касались подростков. Враждуют ли нынче ребячьи шайки, где отыскать ту или иную личность, у кого из ребят можно выгодно обменять таблетки корректоров на провиант и патроны. Ласка сидела на крыльце своего покосившегося домика, плела гирлянды из сухой и ломкой травы, перешептывалась с мертвыми и знала все.
  Бакалавр надеялся, что молоденькая хранительница кладбища подскажет ему, где искать Веронику Ольгимскую. И убеждал себя в том, что Вероника не окажется точным подобием своего братца, не обернется уродливым отражением в расколотом зеркале.
  Когда Данковский вошел в ворота кладбища - чугунные, глубоко утонувшие под собственной тяжестью нижней кромкой в земле и навеки застывшие в таком положении - то наткнулся на совершенно идиллическую сценку. Подле сторожки теплился костерок, над огнем булькал закопченный кофейник. Настоящего кофе в лавках давно не осталось, горожане жарили, мололи и заваривали желуди в смеси со степными травами - но плывший над костерком пряный аромат приятно щекотал обоняние.
  Ласка сидела на ступеньках, рассеянно-доброжелательно созерцая окружающий мир и покачивая на коленях страшненькую тряпичную куклу в наряде из белых лоскутков. Компанию ей составляли двое подростков. Аккуратно-опрятная девочка в лиловом платье, похожем на гимназическую форму, с белым отложным воротничком. Долговязый мальчишка - черная кожаная куртка с декоративными заклепками и звякающими цепочками, черные широкие брюки, коротко остриженный бобрик темных волос. Девочка в лиловом повернула голову на звук шагов, в локонах цвета бронзы вспыхнули солнечные искорки.
  - Мэтр Даниэль, - светло и приязненно улыбнулась Ники Ольгимская.
  - Принесла нелегкая, - чернявый подросток скривился, наградив Данковского убийственным взглядом, куда больше подходившим взрослому человеку, чем мальчишке неполных пятнадцати лет от роду.
  - Каспар, я тебя тоже люблю, - огрызнулся Даниэль. Каспар Каин по прозвищу Хан порой становился еще более невыносимым, чем его старшая сестра Мария. А еще мальчишка начинал прямо-таки беситься, если замечал столичного ученого поблизости от Ольгимской-младшей. Юношеская ревность должна была казаться забавной - да вот беда, почему-то не казалась таковой. Иногда Данковский думал, что с Каспара сталось бы в точности уподобиться своему кумиру Ястребку, герою нашумевшего фильма, вожаку подростковой банды - и прикончить того, кто представал в его глазах соперником. Невзирая на разницу в возрасте.
  Потому мэтр Данковский разумно предпочел не вмешиваться в отношения между юными наследниками двух наиболее значимых семейств Города, ограничиваясь ироничными подтруниваниями. Но сейчас ему было не до шуток.
  - Что-то случилось, мэтр? - как Данковский не старался выглядеть спокойным, Вероника почуяла неладное. Даниэль растерялся: стоит ли рассказывать Капелле о том, как низко пал ее брат, что с ним сделало безумие Песчанки?
  - Да нет..
  Вероника и Ласка вопросительно смотрели на него - глаза цвета ирисов и прозрачные, как ручей - две девочки на пороге превращения в юных женщин, два распускающихся в Степи цветка. Неистребимое ощущение, что Капелла видит его насквозь, со всеми его тайнами, сомнениями и проблемами.
  - Поразительно точный ответ, - не преминул съязвить Каин-младший.
  - Хан, ты вызвался следить за кофейником, - мягко напомнила Капелла. - Посидите с нами, мэтр?
  - Вероника, я вообще-то хотел обсудить с тобой кое-что... - Данковский примерился было сесть на плоский замшелый валун, но вовремя опознал в нем надгробие давно заброшенной могилы. Ласка не пережила бы такого святотатства. Пришлось устраиваться на шуршащей травяной кочке. День клонился к вечеру, над кладбищем висела сонная, умиротворенная тишина. Здешних обитателей не беспокоили ни Чума, ни вопросы морали и этики, ни запах пожаров и сжигаемых трупов. Время здесь остановилось, только побрякивала крышка на закипающем кофейнике.
  - Слушаю, - девочка одернула чуть завернувшийся подол платья.
  - Э-э... - Даниэль понял, что не представляет, как толком начать разговор. "У твоей семьи очень большие неприятности?" Будто Вероника сама об этом не догадывается. "Твой брат повел себя, как последняя скотина?" Какой ни есть, а Влад все же ее старший брат, и Капелла любит его. - Вероника, видишь ли...
  - Капелла, - поправила младшая Ольгимская.
  - Хорошо, Капелла. У меня... твой отец нынешним утром поручил мне кое-что. Он хочет, чтобы ты сегодня покинула Город, - бакалавр покосился на вскинувшегося Каспара и неохотно добавил: - Можешь прихватить с собой ручную зверюшку. У меня есть разрешение на пересечение кордонов, вам помогут добраться до Бод-Бадера, и...
  - Вы виделись с Владом? - перебила Вероника. Обычно она никогда так не делала, вежливо и внимательно выслушивая все, что желал сказать собеседник. Спросив, сама и ответила: - Да, виделись. Узнали то, что он пытался скрыть. Он, должно быть, был сильно не в себе, раз ударился в откровенность. А вы потрясены.
  Ники сжала маленькие кулачки. Ласка успокаивающе притронулась к ее плечу, Хан придвинулся ближе.
  - Влад не виноват, мэтр. Он просто хотел уехать отсюда. Очень хотел.
  - Не виноват? - Даниэль не поверил услышанному, некстати вспомнив, как Влад в запале называл свою сестру "блаженной". - Капелла, ты... ты знаешь, что натворил твой братец, и считаешь его невиновным?!
  - Его вина намного меньше, чем кажется со стороны, - настойчиво повторила Капелла. - Влад оказался... как это называется... заложником обстоятельств. Ему не повезло оказаться именно тем человеком, на котором сомкнулись линии. Он столкнул лавину - но на его месте мог оказаться любой из горожан. Кто угодно. Все равно было уже ничего не исправить и не предотвратить. Это судьба. Предопределенность.
  - Капелла, я тебя не понимаю, - устало признался Данковский. - Нет никакой судьбы, в которую вы так слепо веруете. Есть только человеческие подлость и глупость, с которыми тебе прежде не доводилось сталкиваться, только и всего.
  - Да, а Мать Бодхо - всего лишь большая толстая корова, - кивнула Вероника. Хан, шипя сквозь зубы, снял кофейник с железной перекладины и разлил буроватого цвета жижу по мятым жестяным кружкам. Бакалавр взял ту, что оказалась поближе к нему, прихватив ее рукавом кардигана. Он едва успел сделать первый обжигающий глоток, как младшая Ольгимская, вздохнув, сообщила:
  - Спасибо, что нашли меня и передали слова моего отца. В последнее время мы... не слишком ладили. Я понимаю, он пытался напоследок позаботиться обо мне. Но я никуда не поеду. И Хан тоже, верно?
  - Угу, - с готовностью подтвердил мальчишка.
  Только чудом Данковскому удалось не поперхнуться и не выплюнуть состряпанный подростками горчайший настой себе под ноги.
  - Вероника. Капелла. Тут нет никакой речи о "поеду - не поеду". Ты обязана уехать. Должна жить. Песчанка не вечна, вполне может сложиться так, что ты... ты окажешься единственной наследницей фамильного предприятия. Ты не можешь рисковать собой.
  "Наверное, такими же словами Тяжелый Влад убеждал наследника в том, что его место - за столом совета директоров фабрики и никак иначе..." - эта мысль принесла с собой гадливенькое отвращение.
  - А как же они? - Капелла махнула свободной рукой в сторону кладбищенской ограды и видневшихся за ней городских крыш.
  - Скоро прибудет Санитарный Корпус, они сумеют остановить эпидемию, - собственные слова казались бакалавру картонными и нелепыми, как любая дурно состряпанная ложь.
  - Ага, сумеют - держите карман шире, - не удержал язык за зубами Каспар.
  - Капелла, ты не можешь помешать тому, что происходит, и не можешь ничего изменить, - Даниэль пытался отыскать по-настоящему весомый аргумент, тот, который убедил бы упрямую и умную девицу в его правоте. - Только избежать общей участи.
  - Никто не может ничего изменить, - Капелла осторожно вращала кружку между ладонями. - Но можно остаться рядом. Можно видеть. Можно научиться понимать и замечать, как на пепелище вырастает новая трава...
  - Пассаж из опуса мадам Чарнской или твое собственное сочинение? - желчно осведомился Данковский. - Красивые слова, только за ними ровным счетом ничего не стоит. На этом пепелище растут только надгробия, и я не хочу, чтобы на одном из них высекли твое имя!
  Он невольно повысил голос, и Ласка нервно дернулась, прижимая куклу к плоской груди. Да, конечно, на детей нужно воздействовать спокойным убеждением и твердостью авторитета, но у здешних ребятишек имелись собственные авторитеты. Столичные педагоги быстро бы впали в отчаяние, доведись им иметь дело с Вероникой и ее малолетними приятелями со Складов.
  - Вы совсем не верите в судьбу, мэтр Даниэль, зато охотно верите в худший поворот событий, - Вероника едва заметно улыбнулась. Осторожно отпила глоток чуть остывшего "степного кофе". - А я думаю, что случившееся с нами вполне может быть заслуженным наказанием...
  - Ниспосланным свыше? - Данковского аж передернуло. - Капелла, милая, не ожидал услышать от тебя... подобного. Отчего же ты с такими настроениями не стоишь в первых рядах сторонников Инквизитора? Тебя бы там приняли с распростертыми объятиями. Или не разгуливаешь по Кожевенниками вместе с компанией полоумных, как они там себя называют, Кукольники? - призывая Чуму покарать тебя за грехи прошлых поколений, а?
  - Не смейте так с ней разговаривать! - Хан отшвырнул опустевшую кружку, взглядом пытаясь испепелить бакалавра и одновременно бросив руку за пазуху. Левый борт его скрипучей куртки как-то подозрительно оттопыривался - и Данковский не удивился бы тому, что подросток таскает с собой оружие. Раздобытое дома - болтали, у городского судьи, Георгия Каина, подобрана неплохая коллекция охотничьих ружей - или позаимствованное в арсенале Добровольной Дружины. Бакалавру совершенно не улыбалось схлопотать пулю в лоб от сумасбродного пацана, и он примиряюще вскинул руку:
  - Хан, не горячись. Подумай хоть разок, сделай мне такое одолжение. Что проку с вашего бессмысленного самопожертвования?
  - Это наш Город. Мы его не покинем, - упрямо наклонил голову Каспар. Подростки явно не собирались отступать от своей бредовой идеи, и Данковский машинально прикинул соотношение сил. Допустим, ему удастся сбить Каспара с ног (хотя мальчишка наверняка так просто не сдастся) и отобрать спрятанный под курткой ствол. И что дальше? Волочить их через городские кварталы к Сухому Мосту - Хана за одну руку, Веронику за другую?
  - Мэтр, не бойтесь за нас, - ворвался в его размышления звонкий голосок Ольгимской-младшей. - Это... это как дороги и тропки в Степи. Все они рано или поздно куда-то выводят, а сейчас мы дошли до развилки. Мы любим этот Город, мэтр, но в нем слишком много лет подряд лгали, обманывали и предавали. Здесь слишком много позабытых могил, заросших травой, о которых никто не заботится. Может, вы правы - когда все закончится, здесь будет огромное кладбище и более ничего. А может, семена прорастут и дадут новые, добрые всходы. Может, над удастся отыскать то, что мы когда-то потеряли в пути и со временем позабыли...
  - И тебе непременно нужно увидеть это своими глазами? - прищурился Данковский.
  - Но вы ведь тоже не спешите отсюда уехать, - вполне разумно напомнила Ники. - Хотя у вас есть возможность. Почему бы вам самому не воспользоваться пропуском?
  - Я - другое дело, - огрызнулся Данковский.
  - И мы - другое, - фыркнул Каспар.
  - Вы... - Даниэль на миг поперхнулся воздухом и выпалил то, что давно вертелось на языке, - да вы оба просто сумасбродные юнцы с ветром в голове! Сидите в своей песочнице, несете чушь, думаете, в сказку попали?!
  - Не надо кричать, пожалуйста, не надо... - Ласка зажала уши и испуганно прижмурилась.
  Капелла метнулась к подружке, обхватила за узкие плечи:
  - Мэтр, вы ее пугаете!
  - И правильно делаю. Может, она напугается до такой степени, что втолкует вам - надо сматываться, пока не поздно!
  - Нет-нет-нет... - Ласка судорожно закрутила головой, тонкие светлые прядки заметались по воздуху. - Мы не можем, не должны отсюда уходить! Если мы уйдем, кто же тогда нальет мертвым молока? Они огорчатся и покинут нас...
  - Вот и проваливайте! - Каспар. - Лучшее, что вы можете сделать! Была б моя воля, я б вам дал такого пинка...
  - Хан! - теперь уже Капелла повысила голос. - Придержи язык!
  - Извини, - подросток насупился. - Он первый начал. Чего он лезет командовать?
  - Он всего лишь взрослый, - с неподражаемой интонацией произнесла Вероника и примиряюще взглянула сперва на Каспара, затем на Даниэля. - Здесь неподходящее место для ссор и угроз. Мэтр, я знаю, вы не понимаете нашего решения. Но оно - правильное. Я знаю это. Чувствую. Мы должны так поступить, у нас просто нет иного выбора. А вы... вы бы могли последовать сердцу, а не рассудку. Почему бы вам не пойти в Омуты, и не увезти отсюда Еву?
  - Еву? - Ники умудрилась так неожиданно сменить направление разговора, что бакалавр опешил. - Капелла, это не самое лучшее решение...
  - Почему? - недоуменно подняла ровные бровки Вероника. - Она ведь вам нравится, да? Так спасите ее.
  "Нельзя спасать подруг и приятелей в обход других людей потому, что ты испытываешь к ним чувство личной привязанности, - встрял тихий голосок, обитавший где-то в глубинах души Данковского. - Да, звучит жестоко, но рациональный подход к выбору кандидатур приносит больше пользы, чем эмоциональный. Ева просто хорошенькая девушка, одна из многих, ничуть не лучше и не хуже, скажем, той же мамзель Люричевой. Просто ты остановился в доме Евы, а не в доме Юлии. Просто ее потянуло к столичному гостю, а ты был так занят, что не пресек вовремя ее мечтаний. И теперь весь Город полагает, что между вам что-то есть".
  - Ева хорошая, - прошелестела успокоившаяся Ласка.
  - Квочка, - припечатал Хан. - Ее умишка как раз достанет для того, чтобы носить за мэтром его портфель и зонтик. А еще готовить ему завтраки по утрам и таращиться восхищенным взглядом.
  - Ха-ан.... - укоризненно протянула Вероника.
  - А что? Это ж правда. Она глупая, эта Ева. Но красивая.
  - Значит, вы твердо решили? - перебил бакалавр, не позволив разговору уползти в сторону обсуждения личности Евы Ян.
  - Да, - ответила за всех Капелла. Каин-младший деловито затаптывал костерок, и на миг бакалавром овладело искушение сунуть запечатанный пакет в багрянец углей. Пусть сгорит и освободит его от тягостного обязательства. Он не просил доверять ему это право - выбирать за других. Как ему неоднократно напоминали, он был чужим в Городе, и все же Сабуров с Ольгимским предпочли на прощание наградить этой обузой не кого-нибудь, но именно его. Он не имеет права отказывать и должен довести дело до конца. Найти достойного. Найти и вывести за кордоны.
  - Вы безнадежны, - Даниэль встал, отряхнув полы кардигана от приставших колючих семян. - Иных слов у меня просто нет. Вы хоть давайте знать иногда, где вы и что с вами, а?
  - Конечно, - обещала Капелла. Ласка вдруг сорвалась с места, юркнула за дверь сторожки и, вернувшись, неловко протянула бакалавру раскрытую ладошку. С лежавшей на ней жестяной коробочкой из-под леденцов в форме сердечка. На крышке виднелись полустершиеся розы и котята.
  - Спятила, - совершенно убитым тоном произнес Каспар. - Точно, спятила. Ласка, ты что творишь? Капелла, не разрешай ей разбрасываться этим направо и налево!
  - Ему пригодится, - с тихим упрямством заявила маленькая хранительница кладбища. - Он не верит в судьбу, не верит в Шабнак, зато верит в то, что можно потрогать руками и взять на анализ. Это - можно.
  Открывая коробочку, Данковский заранее знал, что увидит внутри. Горстку мелкого белого порошка с желтыми и синими вкраплениями, пахнущего аспирином и мятой. Прекрасный способ одолеть Песчанку - мучительное самоотравление.
  - Его Спичка сделал, - добавила Ласка. - Это хороший порошок, надежный.
  - Надеюсь, мне не выпадет случая проверить его в деле. Но все равно спасибо, - бакалавр тщательно закрыл коробку с зельем, состряпанным юным безумным гением от фармакопеи, сунул в карман кардигана и потянулся за часами. На цепочке тяжело качнулся переданный Ольгимским брелок.
  - Все, старческий маразм. Капелла, это тебе вроде как подарок от твоего отца. Тоже откажешься?
  - Нет, - золотого бычка Вероника взяла, бережно стиснула в ладошке, точно любимую игрушку. Кивнула каким-то своим мыслям: - Папа все правильно понял. Я буду хранить его, обещаю.
  - Он чем-то важен? - спросил Данковский.
  - И да, и нет. Это Бос Турох, самый большой из быков, дитя и супруг Матери Бодхо, - Капелла не убрала фигурку в карман платья, вертела в пальцах. На лобастой голове и хребте бычка вспыхивали крошечные сияющие искорки. - Раньше степняки поклонялись ему, а теперь - теперь почти забыли. А еще говорят, в весеннее полнолуние можно увидеть, как он шагает по Степи, неся луну между рогами... Спасибо за кофе, Ласка. Мы пойдем.
  Так они и вышли за ворота кладбища - Данковский с Капеллой, и отставший на несколько шагов мрачный Каспар. В начале Поминальной улицы Вероника остановилась, грустно и серьезно взглянув на бакалавра.
  - Удачи вам, мэтр. Нам пора.
  Даниэль хотел спросить, куда они собрались, но подростки уже удалялись. Капелла чуть впереди, Хан на какую-то долю дюйма позади нее. Они спустились по лестнице в три ступеньки и пропали, а он остался - с болтавшейся на плече сумкой, где лежал запечатанный конверт, и с вопросами, на которые не находилось ответов.
  
  Глава 8. Стаматины: Веревка повешенного.
  
  "Десять тысяч или около того уцелевших горожан, а мне нужно выбрать из них четверых..." - расставшись с Капеллой и Ханом, бакалавр зашагал вдоль узкой железнодорожной колеи к Городу. Не зная, куда именно направляется и зачем. Он прошел мимо разрушенной очистительной станции, в недрах которой до сих пор тлела и ужасающе воняла ватная изоляция. Свисавшие вниз, к мутной воде, трубы напоминали пораженные проказой гигантские слоновьи хоботы. Через горбатый мост ползла повозка мортуса - черный креп, тощая лошаденка, с натугой переставляющая ноги. Двое в клювастых масках, вышагивающие по бокам тележки, очертания сваленных грудой тел под холстиной. Тележка подпрыгивала и раскачивалась, верхний ряд тел медленно, но верно съезжал ниже, и с каждым оборотом колеса чья-то тонкая нога в спортивном тапочке все больше и больше высовывалась наружу. Мортусы ехали в Степь, к Ямам - сжигать тела.
  Пропустив повозку скорби мимо, Даниэль побрел дальше. Внизу, еле слышно журча, просачивалась между камнями Жилка. В небе надрывались вороны, пока со стороны Жильников кто-то не пальнул по стае из дробовика. Черные силуэты с истошными воплями брызнули в стороны. Одна из птиц описала спираль и грохнулась вниз.
  Бакалавр размышлял о Еве Ян. В стремительной круговерти дней Даниэль не находил времени задуматься над тем, как назвать то, что происходит между ним и Евой. Вряд ли это могло называться любовью - бакалавр полагал, что для зарождения настоящего чувства требуется довольно много времени, что необходимо как можно ближе и лучше узнать человека, проникнуться его привычками, его взглядами на жизнь. Здесь... здесь же не было ничего. Просто женщина, у которой он снимал квартиру. Тихая, покладистая, спокойная провинциалочка, обладавшая немудреной житейской сметкой. Она никогда не навязывалась и умела точно угадывать тот момент, когда постоялец желал видеть ее рядом.
  Предложение Вероники все больше казалось бакалавру не лишенным здравого смысла. Да, он знаком с малым кругом горожан, и волей-неволей выбирает кандидатуры среди тех, кого знает. Уж лучше подарить возможность выжить тихой уравновешенной девушке, чем мужчине, обрекшему целый город на гибель - в угоду своей прихоти и желанию вырваться из провинции.
  Тихий и злой голосок совести твердил свое: чем он в таком случае будет лучше того же Ольгимского-младшего?
  Так ничего толком и не решив, Данковский сбился с шага, краем глаза заметив в обрамлении каменной арки самую высокую и нелепую из построек Города.
  Заинтригованный необычным видом здания, бакалавр в первый же день своего пребывания в Городе сходил взглянуть на диковину поближе.
  Выстроенная на насыпном островке посреди Горхона громадная многоярусная башня, составленная из десятка плоских многогранников различных форм и размеров. Она не подходила ни для жилья, ни для торговли, ни для административных либо представительских целей. Многогранник просто был, тонкий в основании, расширяющийся в середине и распускающийся наверху двумя огромными заостренными лепестками. Серый на голубом дневном небе и черный на алом закатном фоне. Каменная облицовка нижних ярусов осыпалась, обнажив железную арматуру. Кое-где красовались грубо намалеванные надписи и чернели пятна копоти.
  Через лишенный дверей проем бакалавр зашел внутрь. Увидел обширный вестибюль с овальным куполом, спирально завивающиеся лестницы, запустение, кучи мусора да стайку мальчишек, улизнувших этажом выше.
  Ева Ян в ответ на расспросы пожала плечами: дети облюбовали Башню для своих игр едва ли не со дня окончания строительства. Комендант не раз приказывал заколотить двери и окна Многогранника, но беспризорники со Складов все равно проникают внутрь. Цель? Да какая может быть цель у нелепого штыря - выстроенного по прихоти Каиных и оплаченного их средствами? Поначалу горожане надеялись, Башня привлечет в Город туристов. Отпечатали рекламные буклеты, построили гостиницу - но наплыва приезжих так и не дождались. Кому охота тащиться за сотни лиг в глухую провинцию ради того, чтобы полюбоваться на никчемную постройку, пусть и весьма экзотического вида? Вот она и торчит, постепенно рассыпаясь, удивительная и бесполезная. В точности схожая со своим творцом.
  Создателя Башни бакалавр знал. Давно и довольно хорошо, хотя в последние годы предпочитал не афишировать свое знакомство. Даниэль считал, что былой университетский однокашник собственными руками копает себе глубокую могилу, хотя мог бы воздвигнуть великолепный памятник. Если бы поменьше злоупотреблял наркотиками на основе твири и коки, и не нырял в поисках вдохновения на самое дно бутылки.
  Петр Стаматин. Катящийся к полному безумию гений, поражающий мир то образчиками совершенной красоты, то причудливыми монстрами.
  Лет пять-шесть тому начинающий архитектор уверенно делал себе имя и сколотил неплохое состояние на павильонах столичной Выставки Прогресса и грандиозном проекте Хрустального Эмпориума в Бод-Бадере. Он мог бы беспечально прожить до конца жизни, подстригая купоны и свысока поучая юнцов с университетской кафедры Архитектуры и Зодчества.
  Однако Стаматин не оправдал возложенных на него надежд. Бросив начатое в Озергане грандиозное строительство международного аэровокзала и разорвав прочие контракты, Петр внезапно умчался сюда, в глушь. Не дав никакого внятного объяснения своему поступку, порвав с знакомцами и разъяренными заказчиками. Купил билет, сел на "Северный экспресс" и укатил в Город.
  Где из восходящей звезды столетия обратился стремительно рушащимся с небес метеором. Твирь разъела его мозг, а финансирование безумных проектов до дна истощило кошелек. Заодно оскудели и фамильные счета Каиных, взявшихся рьяно поддерживать воплощение в жизнь бредовых фантазий спивающегося архитектора.
  За два года кипучей деятельности Петра Стаматина городские кварталы украсились двумя никуда не ведущими Лестницами-в-Небо, а на западной окраине вырос Многогранник - явленное воочию опровержение законов тяготения. Напиваясь в "Одинокой звезде", Петр всякий раз горячо и бессвязно толковал о своей несравненной Башне. Средоточии Абсолютного Знания, кристалле Универсума, символе единства Мироздания и Космоса, удерживающемся не натяжением паутины идиотских тросов и балок, но волей создателя и могуществом самой Земли.
  Последний раз Данковский сталкивался с архитектором дня три или четыре тому, на Променаде. Стаматин с отсутствующим видом брел куда-то, шурша распиханными по карманам свертками чертежей и с регулярностью заводной игрушки прикладываясь к неизменной фляге. Даниэль попытался заговорить с ним, но, кажется, Петр просто его не узнал - шарахнулся и испуганно потрусил дальше.
  Разыскать его? В конце концов, человека можно вылечить от пристрастия к алкоголю и опиуму - даже против его желания. Где-то в душе Стаматина живет и сияет маленькая искорка потрясающего таланта, способность делать фантастические грезы реальностью. Будет ужасно, невыразимо жаль, если эта искорка сгинет за просто так...
  Только где и как разыскать человека, у которого не все в порядке с головой? Одно время Стаматин снимал номер в меблированных комнатах "Степные тропы", но дешевые меблирашки сгорели до основания. Он мог перебраться в любой из брошенных домов, их в городе несколько сотен. Не возвращаться же опять на кладбище, расспрашивать Ласку? Хотя...
  Даниэль вспомнил, что знает подходящий дом со скверной репутацией. Довольно далеко отсюда, в Хребтовке. Приземистое здание облезло-зеленого цвета принадлежало бывшей старшей проводнице "Северного экспресса", по завершении трудов вернувшейся в родные края. Дама приторговывала опиумом и специфическими степными травками, тщетно пытаясь утаить свои маленький бизнес от всевидящего ока Грифа. Сохранить независимость ей не удалось, домик проводницы стал одним из источников, питающих Склады - а в начале эпидемии туда ворвались мародеры, застрелив хозяйку и вынеся все более-менее ценное.
  ...В занесенном песком и уличной грязью холле дома пахло заброшенностью, безлюдьем, недавней смертью. Песок и обломки на полу, следы от пуль на обоях, тлен и разорение. Данковский аккуратно перешагнул через валявшийся на боку разбитый столик-трельяж, прислушался. С чего он взял, что здесь может кто-то жить? Это даже не склеп, это просто помойка. И крысы пищат.
  - Эй... - нерешительно позвал он. Дом подхватил голос, заглушил, утопил в ватном молчании. Конечно, здесь никого нет и быть не может. Бакалавр развернулся, собираясь уйти - и тут в глубинах дома возник быстрый, частый и судорожный стук, словно кто-то в исступлении колотил молотком по деревянной стене, вбивая гвоздь.
  Наверное, это было не слишком разумно - мчаться на неведомый звук, могущий быть опасным. Но нервы у Данковского и так были натянуты до предела, а способность мыслить логически временно удалилась в отпуск. Он пробежал по захламленному коридору, угодив в грязную комнатушку с выбитыми стеклами в окнах, залитую ослепительно-оранжевым светом заходящего солнца. Даниэлю потребовалось еще несколько мгновений, чтобы понять - кажущийся странно удлиненным силуэт на фоне окна не касается ногами пола. Нелепо выгнувшееся тело зависло в воздухе, судорожно дергаясь и молотя ногами о стену. В бессмысленной попытке отвратить неизбежное человек обеими руками вцепился в удавку, хрипя и пытаясь втянуть хоть немного воздуха. Посреди комнаты валялся опрокинутый стул с высокой гнутой спиной, довершавший картину попытки самоубийства.
  Даниэль не смог вспомнить, когда и как он подтащил стул ближе и вскарабкался на него, чувствуя, как хрустит и прогибается под ногами плетеное сидение. Обхватив несостоявшегося висельника под коленями, он попытался приподнять его, ослабив натяжение веревки. С равным успехом он мог бы вцепиться в тяжеленный бесформенный мешок, набитый рассыпающейся картошкой. В дряблый мешок, от которого тошнотворно воняло гнилью и влагой. Бакалавра замутило, а грузное тело в руках дергалось, угрожая вот-вот столкнуть его с хлипкого стула и закончить начатое. Удавленник не соображал, что у него есть шанс ослабить и скинуть петлю, а может, затянул ее слишком сильно и при всем желании не мог с ней справиться. Даниэль слышал задыхающееся хрипение над своей головой, понимая, что еще пара ударов сердца - и он разожмет руки, веревка натянется и хрип перейдет в предсмертное сипение.
  Что-то свистнуло - тонко, пронзительно. Повешенный внезапно обмяк, сделавшись невероятно тяжелым. Стул качнулся, Данковский потерял равновесие и грохнулся на загаженный пол, больно ударившись локтем. Откатился в сторону, оставляя смазанные следы в пыли, и неловко уселся.
  Скрючившийся на полу человек надсадно сипел, давясь воздухом и корчась, словно полураздавленное насекомое. Вокруг него плотным облаком висел запах твириновки, к ней примешивалась острая резь непроизвольно выплеснувшейся мочи. Синюшное лицо с черным провалом рта, слепо вытаращенными глазами и криво торчащим носом и в обычные-то дни не отличалось особой привлекательностью, но сейчас и вовсе выглядело отвратительной маской смерти. Машинально поглаживая ушибленный и ноющий локоть, Даниэль поискал взглядом вещь, перерубившую веревку - широкий и тяжелый нож-наваха, глубоко воткнувшийся в противоположную стену.
  Бакалавр перевел взгляд на дверной проем, где, привалившись к косяку, красовалась тощая фигура в прорезиненном плаще черно-зеленого цвета. Острые, звериные черты лица, гладко зачесанные назад сальные темные волосы. Человек, с которым бакалавру не хотелось сталкиваться лицом к лицу, и которого жители Города вздернули бы при первой возможности. Однако он был достаточно умен и ловок, чтобы ускользнуть от разъяренных, но туповатых обывателей и ликторов Инквизитора - также как на протяжении десяти лет ускользал от полиции трех соседствующих стран. Пропадая и возникая снова, как дьявольский чертик из коробочки с сюрпризом. Оставляя за собой горящие здания и сошедшие с рельс поезда, вопли, слезы, розыскные листы, отметки в протоколах "тело не поддается опознанию", полицейские ориентировки и размашисто выписанную на закопченных стенах алую букву "А". Анархия, хаос, борьба ради борьбы, безнадежное сражение с закосневшими устоями общества, самодельная бомба в брюхе плюшевого медвежонка, брошенного под колеса правительственного автомобиля. Он нашел себе единомышленников даже здесь, сколотив шайки Поджигателей и устроив Факельную Ночь.
  Брат, сторож ли ты брату своему?..
  Петр Стаматин, творец. Анджей Стаматин, разрушитель. Анджей, прибывший сюда на одном из последних рейсов "Северного экспресса". Якобы проведать младшего братца.
  Даниэль прикинул расстояние до стула - сможет ли он в случае чего схватить сей ветхий предмет мебели и использовать его в качестве своеобразного щита.
  - Придурок, - Анджей двигался на удивление тихо и быстро. Просто перемещался из одного места в пространстве в другое, только что был здесь, и его уже нет. Он исчез из дверного проема, возникнув над хрипящим и булькающим Петром, с оттяжкой пнул брата по ребрам и протянул нараспев: - Хренов придурок. Ну какого ляда ему занадобилось лезть в петлю головой, а?
  - Не знаю, - Данковский счел, что вопрос относится к нему. - Когда я зашел, он уже болтался между небом и землей.
  - Должно быть, нажрался и услышал голоса в своей пустой башке, - у Анджея Стаматина был непривычный взгляд, не задерживающийся ни на чем более нескольких мгновений, и вместе с тем - колюче-цепляющийся, точно шарики чертополоха. Он пересек комнату, пристав на цыпочки и выдернув из стены засевший в дереве нож. - А тебя я знаю. Ты Данковский, столичный бакалавр. Чего тебе тут занадобилось?
  - Я разыскивал его, - Даниэль поднялся на ноги, кивнув в сторону несостоявшегося висельника. Тот сумел подползти до стены - должно быть, она представлялась ему самой надежной опорой в мире. Съежившийся Петр тихонечко подвывал себе под нос, скуля, как недобитое животное. Петля с огрызком веревки так и болталась у него на шее. - Хотел поговорить.
  - Ну так говори, только не знаю, поймет он или нет. Эй, ты! - рявкнул Анджей. - Хули вешаться вздумал, а?
  Зрачки мутных, еле-еле обретших некое подобие осмысленности глаз архитектора с трудом перекатились, уставившись на Анджея. Петр невнятно булькнул, едва шевеля распухшим и не помещавшимся во рту языком. С третьей или четвертой попытки ему наконец удалось вытолкнуть из себя нечто маловразумительное, отчасти похожее по звучанию на "шлак". Или - "шабнак"?
  - Шабнак? - переспросил Даниэль. Да что за день такой выдался, все как сговорились поминать через слово песчаную ведьму. - Ты видел Шабнак?
  - Она забрала чертежи, - фраза прозвучала на удивление отчетливо и ясно. Стаматину удалось подобрать под себя неуклюже-голенастые конечности. Теперь он напоминал нахохлившуюся птицу - с длинным клювом и торчащими в разные стороны мокрыми перьями. - Все мои чертежи. Забрала и унесла. Сказала, коли мне не удалось возвести дом для чудес, то и жить мне незачем. Я же старался, - неудачливый архитектор судорожно провел рукой по губам, вытирая грязно-желтую слюну. Умоляюще, как побитая собака, покосился на брата и Даниэля. - Я правда старался. Я видел его... ее... Башню, мою сокровищницу тайн, мой мост от земли к небу... Она смеялась, знаете, как она смеется? Как серебряный колокольчик...
  - Бредит? - одними губами спросил Данковский.
  - А я знаю?.. Может, к нему и вправду заходил некто, удачно сыгравший на его безумии... и на здешних сказочках, - хмыкнул Анджей.
  - А чертежи, о которых он упоминал?
  - У него по карманам постоянно распиханы какие-то бумаги, - пренебрежительно отмахнулся старший брат архитектора. - Он их постоянно теряет спьяну, потом находит. Может, он вообще это выдумал.
  Человеческая руина в обличье Петра Стаматина заунывно оплакивала недостижимую потерю, чудеса, проскользнувшие сквозь пальцы. А ведь совсем недавно в этой голове под всклокоченными, грязными волосами возникали образы невиданных зданий, рождался новый стиль, достойный пережить создателя, радуя взоры потомков. Из пустоты сотворялось нечто, оформляясь в изогнутые вольты и витые колонны, этажи и перекрытия, оконные проемы и лестничные пролеты...
  - Он умрет здесь, - негромко сказал Даниэль.
  - Мы все сдохнем, - кончиком навахи Анджей старательно вычищал из-под ногтей комочки слежавшейся земли. - Одни раньше, другие позже. Я не против. Мне всегда мечталось умереть в каком-нибудь похожем местечке. Чтобы вокруг все горело и разваливалось.
  - Ты - да. А если бы.... если бы была возможность вытащить Петра отсюда? Вернуть обратно в Столицу?
  - У него дурь в башке и дурь в душе, - отмахнулся старший Стаматин. Крутанул нож между пальцами и с некоторым интересом воззрился на бакалавра: - Что, правда? Ты можешь вывести его из Города?
  Данковский кивнул. Несколько мгновений Анджей размышлял, затем сгреб брата за шиворот и рывком поставил на ноги:
  - Ну так пошли. Нечего ему тут делать, в самом-то деле. А не врешь? Смотри, если врешь - порешу и закапывать не стану. Куда идти-то?
  - К заставе на Сухом мосту, - бакалавр поразился легкости, с которой было принято решение. А может, так и надо поступать - подчиняясь импульсу, не занимаясь долгим взвешиванием всех "за" и "против"? Анархист-поджигатель не колебался, мгновенно решив чужую судьбу - судьбу человека, который сейчас вяло пытался высвободиться из его хватки.
  - Не дури, - голос Анджея, обращавшегося к брату, звучал почти ласково. - Пойдем. И не спорь, мне лучше знать. А чертежи новые нарисуешь, эка беда. Идем, идем. Держись за меня и шагай, левой-правой, левой-правой. Уедешь отсюда, поправишься, перестанешь маяться дурью. Глядишь, выстроишь еще какую-нибудь хреновину.
  Петр в панике цеплялся за брата, бормотал что-то неразборчивое, но шел, куда вели. Идти пришлось по задворкам и задним дворам, стараясь не попадаться на глаза патрулям. Иногда из-за плотно занавешенных окон пробивался лучик света, и тогда Даниэль непроизвольно начинал думать о Еве Ян.
  Ева. Искушение. Так просто подарить кому-то жизнь, надежду, спасение. Он ведь не злоупотребил данным ему правом, он честно выполнил взятое обещание, отыскав подходящего кандидата. Не его вина, что Капелла с Ханом наотрез отказались уезжать, а братец Вероники не заслуживал ни единого доброго слова.
  А Ева... ну, всегда же принято спасать с тонущих кораблей и из горящих домов женщин и детей.
  - Анджей, нам нужно заглянуть кое-куда и прихватить еще одного человека.
  
  Глава 9. Ева Ян: Куда приводят мечты.
  
  День прошел в ожидании - пустом и тягостном, цвета застиранных занавесок и перешитых по десятому разу платьев. Ева проводила гостей, убрала со стола и вымыла посуду. Тщательно закупорила бутылку с вином, где оставалась еще половина, и спрятала в буфет - вдруг будет случай допить ее вместе с Даниэлем? Хотя вряд ли ей так посчастливится. Он приходит поздно, уставшим и вымотанным, она кипятит для него воду в жестяном тазу и готовит ужин из того, что ей удается раздобыть за день, он благодарит ее и уходит в свою комнату, спать. Не догадываясь, что она стоит под его дверью, прислушиваясь к малейшим звукам - скрипу старой узкой кровати, дыханию, его разговорам с самим собой и фонографом. С тем, чтобы утром опять проводить его в Город, глядя вслед сквозь узкое дверное окно, прижимая пальцы к мутному стеклу и умоляя неведомо кого: пожалуйста, пожалуйста, пусть сегодня он вернется пораньше. Ей хотелось расплакаться, такой одинокой и покинутой она себя чувствовала. Хотелось, чтобы Даниэль обернулся и помахал ей на прощание. Обман, возбуждающий едва ли не больше объятий: они уже давным-давно живут вместе, и всякое утро она провожает его в Университет...
  Прихватив корзинку, Ева отправилась в традиционный обход пяти близлежащих лавок. Город, еще месяц назад снабжавший образцовыми колбасными изделиями Столицу и соседей, голодал. Термитник не работал, содержавшихся там животных зарезали в самом начале эпидемии. Туши сожгли, опасаясь, что мясо может быть зараженным. Оголодавшие горожане все равно пробирались к фабрике и срезали с обуглившихся костей обгорелые до черноты куски мяса - чему быть, тому не миновать, но лучше умереть сытым, чем голодным. Какие-то запасы сохранились на муниципальных складах и в холодильниках боен - их раздавали по тщательно проверяемым спискам, и в те дни Ева с утра до вечера стояла в бесконечных очередях. Чем-то приторговывали ребятки Грифа со Складов, но эти предпочитали менять продукты на что-то более существенное, чем бумажки-ассигнации. Ева уже рассталась с почти всеми золотыми безделушками семьи Ян и с ужасом думала о днях, когда ей будет нечего предложить взамен. Даниэль платил ей за квартиру и за домашние обеды, но бумажные деньги почти ничего не стоили.
  Однако сегодня ей посчастливилось: в колбасной лавке ей продали полфунта вырезки, выглядевшей вполне съедобной. Идя домой, Ева тихонечко ликовала - у них будет настоящий ужин. Она шла, играя сама с собой в детскую игру - не наступать на трещины - и следя за тем, как мелькает ее отражение в уцелевших витринах. Размышляя о том, что, если бы не Чума, Даниэль никогда не приехал бы сюда и они не познакомились бы. Даниэль стал для нее всем, солнцем и надеждой, но что она сама значит для столичного бакалавра? Она знала, что не хватает звезд с неба - а в Столице у него наверняка есть знакомые девушки, которые намного образованней и сообразительнее, чем скромная провинциалка.
  Ева заглянула еще в пару магазинчиков, ее корзина сделалась чуть тяжелее. Вернувшись в Омуты, затопила печку и принялась хлопотать над своим немудрящим хозяйством. Ну и пусть она не очень умна, зато ей нравится заботиться о ком-то.
  За окнами стемнело. Готовый ужин стоял в кастрюльке, тщательно обмотанной полотенцами, дожидаясь, когда его разогреют. Часы отбили четверть восьмого, и Ева выглянула в прихожую. Улыбнулась отражению в старом зеркале - улыбка вышла неловкой, но искренней.
  В дверь позвонили - два коротких, резких звонка. Девушка все еще улыбалась своим мечтам, поворачивая ключ и нажимая латунную ручку. Даря нежную, выпестованную улыбку стоящему на крыльце человеку. Ева растерянно сморгнула, запоздало поняв, что визитер - не ожидаемый ею мужчина, но женщина в наброшенной на плечи широкой пелерине с капюшоном.
  - Анна? Анна, что-то случилось? - опешила Ева. Чего ей хотелось меньше всего, так объясняться с некстати объявившейся певицей. Судя по размашистым жестам, пребывавшей слегка навеселе. Зачем только Анне взбрело в голову на ночь глядя придти в Омуты?
  - Дорогая, в этом городе не случается ровным счетом ничего, достойного внимания... - Анна чуть качнулась на высоких каблуках, обдав Еву смешанным запахом незнакомого вина и мускусно-сладких, приторных духов, и ухмыльнулась. От вида этой улыбки Еву пробрал холод. Никто никогда так не смотрел на нее. Она не понимала тайного смысла символа, в который сложились тонкие, искусно подкрашенные нежно-карминовым цветом губы столичной певицы.
  - Ева, Ева. Ах, наивная, очаровательная Ева. Любой змей без труда уговорил бы тебя отведать яблока с запретного древа...
  - Анна, прости, я сейчас занята, - собравшись с духом, пробормотала хозяйка Омутов. - Если тебе что-то нужно, просто скажи. Ты не очень вовремя, я ... я ожидаю кое-кого.
  - Разумеется, ожидаешь, - Анне было тесно в простенке между вешалкой и стеной с пузырящимися, отклеивающимися обоями. - Обрати внимание, я даже не спрашиваю, кого именно. Он придет, не волнуйся, - снова улыбка, двусмысленная, пьяная и игривая. - Ведь он же обещал тебе, да? Он так честен. Всегда выполняет свои обещания, кому бы он их не давал...
  Изучающий взгляд синего льда из-под небрежно завитой пшеничной челки. Ева невольно попятилась, прижавшись спиной к дверному косяку, точно старый дом, вырастивший не одно поколение семьи Ян, мог защитить ее. Она не находила подходящих слов, умоляя только об одном - скорее бы пришел Даниэль и спас ее, выставив Анну прочь.
  - Я зашла тебя проведать, а ты шарахаешься, будто у меня песчанка в последней стадии, - хмыкнула Анна, чуть подавшись вперед и всем телом навалившись на лишенную возможности отступить Еву. Хозяйка Омутов жалобно пискнула, когда ее обняли - грубовато, по-мужски. Она не успела отвернуться, и сухие, горячие губы Анны требовательно впились в ее рот. Певица теперь была совсем рядом, гибкая, гладкая и сильная под своим шелковым платьем.
  "Я сейчас упаду в обморок", - Ева не понимала, что с ней творится, ей было страшно и неловко. Рот заполнила сухая горечь отвращения... а из каких-то неведомых глубин сознания вынырнуло гаденькое, искушающее любопытство. Ева Ян полагала, что неплохо изучила крепость мужских объятий и вымученную небрежность их поцелуев, но ее ни разу не целовала женщина - вот так, всерьез.
  - Ну же, Ева, - пробормотала певица, нехотя отрываясь и чуть откидывая назад голову, раздраженная неподвижной податливостью барышни Ян. - Не стой, как вкопанная. Порадуй меня на прощание. Если ты так себя вела с очаровательным мэтром, то неудивительно, что он искал утешения в других постелях.
  - Что ты сказала? - последние слова все же проложили себе дорогу к разуму хозяйки Омутов.
  - Не притворяйся глухой, моя милая. И более глупой, чем ты есть на самом деле, - Анна хихикнула. - Как полагаешь, где он пропадал долгими темными вечерами? В городе полно желающих утешить столичного красавчика, пальцев не хватит сосчитать. Хоть того пола, хоть этого. Если хочешь знать, - певица злорадно и торжествующе прищурилась, глядя в лицо Еве, - сегодня днем твой ненаглядный Даниэль явился в таверну, дабы провести часок со своим давним знакомцем Владом. В комнатах наверху. Ууверена, ты прекрасно знаешь, кому и зачем Липпи сдает эти комнатушки.
  - Неправда, - заплетающимся языком возразила Ева. - Даниэль не может... не мог... Он не такой!
  - Ну да, ты ведь прекрасно знаешь, каков он, - невнятно хмыкнула Анна. Обескураженная, потерявшаяся Ева дрожала, давясь слезами и нарастающей обидой. Ангел лжет. Анна наверняка лжет, Даниэль никогда бы так не поступил, он не мог столь жестоко обмануть ее... - Ну, не надо рыдать, это лишнее.
  Мягкая подушечка пальца с наманикюренным ноготком стерла покатившуюся по щеке Евы слезу, оставив липкий смазанный след.
  - Он всего лишь мужчина, ничуть не хуже и не лучше других, - нашептывала певица, ластясь, сделавшись такой нежной, точно тающий на языке крем заварного пирожного. Ева невольно задохнулась, выгибаясь, слабея в чужих руках. - Ты мое сокровище, моя принцесса, я позабочусь о тебе, обещаю. Ты не умрешь.
  Расстегнутая юбка съехала с бедер Евы, скомкавшись у колен.
  - Ева, Ева, - низким, грудным голосом выпевала Анна Ангел, горячо дыша в ухо под пепельными прядками. - Тебе приятно? Лучше, чем с ним, с Даниэлем?
  - Лучше, - неожиданно для себя покорно подтвердила Ева. Она напрочь позабыла о темноволосом бакалавре, об убегающих минутах и своем ожидании.
  - Скажи, что любишь меня, - шептала златокудрая певица кабаре, и Ева Ян из Омутов глухо повторяла, кивая: "Я люблю тебя, Анна".
  - Скажи: "Я обожаю, когда ты меня трахаешь", - приказала Анна. - Ведь я сейчас тебя трахаю, моя прекрасная, холодная Ева? Смотри-ка, ты подтекаешь. Как мило.
  Пальцы Анны вытворяли нечто такое, от чего хотелось истошно визжать и смеяться одновременно. Ева Ян презирала себя - и жаждала продолжения, всей душой, всем телом.
  - Я буду любить тебя, Ева, - лицо с лихорадочно блестящими синими глазами и пятнами на скулах, неопрятно прилипшие к вискам мокрые белокурые прядки. - Я вытащу тебя отсюда и всегда буду любить тебя. А он пусть уходит, правда? Нам никто больше не нужен, никто-никто...
  "Я отвратительна", - вместе с одуряющей мыслью пришла другая, совершенно неуместная и незнакомая, порожденная прихотью рассудка и вытолкнутая на свет еле ворочающимся языком:
  - Вербу ты тоже любила, да? И залюбила до смерти?
  - При чем здесь Верба? - драной кошкой взвизгнула Анна. - При чем тут глупая восторженная телка? Я никогда не любила Вербу! Она просто-напросто свихнулась от столичного блеска и повесилась, вот и все! Ева, Ева, как ты можешь быть такой жестокой? Я ведь люблю тебя!
  - Ты меня имеешь, - Ева выгнулась, упираясь лопатками в стену, чувствуя, как что-то рвется - в ее теле, в ее душе. Она отвернулась, затуманенный взгляд зацепился за оставшуюся стоять нараспашку входную дверь. За силуэт в дверном проеме, сгорбившийся, с остро торчащими локтями глубоко запихнутых в карманы просторного кардигана рук. Вернее, за силуэты, потому что позади Даниэля стоял еще кто-то, расхохотавшийся злым, колючим смехом.
  На кукольном личике Анны Ангел вспыхнула и погасла мимолетная улыбка торжества.
  Ева бессильно уронила ставшую слишком тяжелой голову, словно бы со стороны увидев обшарпанную прихожую, освещенную тусклой лампой. Себя, растрепанную, с горящими щеками, в упавшей на пол юбке и распахнутой блузке.
  - Прошу прощения, что помешал, - чужим, царапающе-сухим голосом бросил мэтр Данковский. Развернулся на каблуке и ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь.
  Ева Ян оттолкнула Анну, влепив изумленно округлившей ротик белокурой певице короткую, размашистую пощечину, и беззвучно зарыдала.
  - Вот так и бывает - живешь, думаешь, знаешь девчонку как облупленную. А она откалывает такой номер, что сразу и не решить - плюнуть и уйти, или треснуть ей как следует по роже, чтобы впредь знала свое место, - рассуждал Анджей Стаматин. - Не-е, от баб лучше держаться подальше. Получил свое - и отвалил. Сколько живу, а встретил только одну девку, которой можно было доверять и у которой в голове были мозги, а не вата.
  "Да, да", - рассеянно кивал Даниэль. Он почти ничего не слышал, живя только своей внезапно накатившей болью, резкой и холодной, как удар исподтишка. Почему, зачем, за что? Почему Ева просто не рассказала ему, он бы понял, постарался понять... Он ведь хотел спасти девицу Ян, дать ей шанс, помочь, он ведь почти любил ее...
  Сухой Мост выплыл из сумерек, как огромное горбатое животное, прикорнувшее на окраине Города. Патрульные заградительного кордона были на месте, их старший несколько удивился предъявленным бумагам, но оспаривать приказ коменданта Сабурова не решился. Стаматину привели лошадь - тощую, смирную кобылку - архитектор с помощью Данковского и старшего брата вскарабкался в седло. Даниэль был убежден, что Петр Стаматин не осознает происходящее: его ведут - он идет, не задавая вопросов, не споря и не протестуя. Он не оглянулся, когда сопровождающий потянул лошадь под уздцы и под мерное постукивание копыт они начали удаляться от Города. Данковский и Стаматин стояли на насыпи, глядя им вслед - пока сдвоенный силуэт не растворился в темноте.
  - Даже если он пропадет, я сделал для него все, что мог, - проворчал Анджей. - Пусть теперь сам выкручивается.
  - А ты? - осторожно спросил Даниэль. - Ты - куда?
  - Никуда. Называется, думал отсидеться в глуши, а то под ногами становилось слишком уж горячо. Степь большая, пойду в чисто поле, сяду где-нибудь на камешке и пущу себе пулю в лоб, - хмыкнул старший Стаматин. - Полиция столько лет не могла меня достать, а Чума - достала.
  Они проходили под раскачивающимся, тусклым фонарем, и Анджей рывком закатал рукав, показав расплывшуюся от запястья до локтя мокнущую язву. Даниэль невольно шарахнулся в сторону, сообразив, что провел несколько часов рядом с человеком в первой стадии Песчанки. Пусть бакалавр изучал болезнь, но он боялся ее - также, как и любой обитатель Города.
  - Что, страшно? - понял его опасения Стаматин. - Ты не бойся, чего бояться, когда уже все едино. Сделаешь для меня кое-что? Сущую мелочь - поди к вот этому дому, передай письмецо. Просто сунь под дверь.
  - Давай, - поколебавшись, согласился бакалавр. В руки ему сунули мятый и потрепанный, явно давно хранившийся в кармане конверт. Адрес был написан крупными, размашистыми буквами, похожими на листовочный шрифт: "Ребро, Невод, Ю.Л."
  "Вот даже как? - устало удивился Данковский. - Впрочем, какое это теперь имеет значение? Никакого".
  ...Давно стемнело. Накрапывал мелкий дождь, оставляя на плитах тротуара расплывающиеся черные кляксы. Сгорбившийся Даниэль Данковский стремительно полушел, полубежал мимо изломанных силуэтов домов, в окнах которых навсегда померк свет. Иногда ему казалось, он различает доносящиеся из-за стен и заколоченных дверей стоны разлагающихся заживо людей. Пугающая иллюзия - мортусы вытащили из домов почти все без исключения трупы. Разве что какой-нибудь бедняга отходил в подвале, сражаясь с наваждениями собственного гибнущего мозга. На перекрестках торчали высокие шесты с повешенными на них чучелами, изображавшими Песчаную Язву, и раскачивались шерстистые связки мертвых крыс. Порой бакалавр видел в отдалении короткие алые проблески выстрелов - патрули городского ополчения разгоняли мародеров. Пищали, возясь в канавах, невероятно расплодившиеся грызуны. Звякало под ногами битое стекло. Сладко пощипывал язык аромат корицы, запах смерти и разложения. На каком-то из перекрестков он столкнулся в темноте с человеком, также украдкой пробиравшимся вдоль стен. Горожанин шарахнулся назад, Данковский разглядел, что это девушка-подросток - в нелепом бушлате, низко надвинутой вязаной шапочке и обмотанным вокруг шеи красным шарфом. Испуганно вскрикнув, девушка шарахнулась в черный зев ближайшей арки и скрылась, до бакалавра донесся глуховатый топот убегающих ног.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"