Старк Джерри : другие произведения.

Крест на линии Сатурна Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Эпидемия, день 9.
  
  10. Аглая Лилич: Карающий бич Инквизиции.
  11. Каины: Обломки павшей цитадели.
  12. Лилич и Бурах: Чертежи и планы.
  13. Мария Каина: Погоня за смертью.
  14. Бурах: Десять кубиков панацеи.
  15. Лара Равель: Гори огнём!
  16. Оспина: Вопросы веры.
  17. Гриф: Злое зелье.
  18. Капелла: Отражения в черных зеркалах.
  
  
  Эпидемия, день девятый.
  
  
  Глава 10. Аглая Лилич: Карающий бич Инквизиции.
  
  Светлое, прохладное утро. Хрусткая кайма первого предзимнего заморозка на мелких лужицах и кровлях домов. Степной ветер с горьковатым привкусом дыма - кажется, его можно набрать в ладони и пить, так он чист и легок.
  Призрачно-золотистая тень Многогранника перечеркивает площадь перед Собором, стекает с облетевших ветвей и завитков чугунной решетки.
  - Ваше святейшество, госпожа Лилич, да мать вашу Богородицу, в конце концов! Это касается нас всех, всего Города. Вы обязаны меня выслушать!..
  - Ничего я вам не должна, Данковский. Это вы мне должны по гроб жизни - тем, что разгуливаете на свободе, а не украшаете своей особой карцер в Управе. И перестаньте богохульствовать. Это вам не к лицу.
  Слабые надежды бакалавра добиться хотя бы толики внимания с неслышным звоном разбивались о черный с алой каймой шелк сутаны Инквизитора. Ликторы посланницы Церкви часа полтора продержали явившегося на рассвете Данковского у запертых дверей Собора, явно в ожидании того, что окоченевший бакалавр поймет намек и уберется сам. Наконец Лилич решила проявить каплю милосердия, двери приоткрыли и Данковскому позволили войти, не пустив далее переднего притвора. Инквизитор стояла там во всем блеске парадного одеяния, готовясь выйти на площадь перед Собором - и умудряясь при этом читать некий документ, торопливо подсунутый ей клерком.
  Даниэль предпринял новую попытку:
  - Госпожа Лилич, вы служительница Господа - вроде как милосердного и склонного прощать заблудшие души. Вы же именем Его сеете смерть налево и направо. Что вы скажете в оправдание своих приговоров, когда вернетесь в Столицу?
  - Есть заблудшие и оступившиеся, достойные прощения и помощи, а есть сознательно предавшиеся тьме, намеренно творящие зло и оттого подлежащие беспощадному искоренению, - отрезала Инквизитор. - Комендант Сабуров и промышленник Ольгимский относятся к последним. Решение вынесено и не оспаривается. Их смерть послужит достаточным устрашением для тех, кто рискнет пойти по их стопам.
  - Но послушайте, вы же не знаете подлинных обстоятельств дела! - настаивал на своем бакалавр. - Вы даже не стали толком разбираться, а схватили тех, кто показался вам виновным более всего!
  - А вы, выходит, знаете? - хмыкнула Лилич. Остро глянула на стоявшего рядом с ней клерка, тот понятливо показал на пальцах - время еще есть. - Ну хорошо, мэтр. Удивите меня, если сможете. Только побыстрее.
  Данковский перевел дух и заговорил.
  Над правомерностью своего поступка он размышлял почти всю ночь напролет. Бакалавр не вернулся в Омуты - ему не хотелось вновь видеться с Евой. Да и мысль о том, чтобы на ночь глядя пересекать Город от Сухого Моста до Собора показалась ему не самой верной. Он постучался в вагончик Миши, стоявший на заброшенной линии путей железной дороги. Маленькая мастерица кукол сперва долго и недоверчиво расспрашивала его из-за закрытой двери, но согласилась пустить на ночлег. Полка в бывшем плацкартном вагоне оказалась на удивление жесткой, а два-три часа сна под пристальными немигающими взглядами пуговичных глаз головастых кукол - зыбкими и тревожными.
  Мэтр был уверен в том, что поступает верно. Инквизитор должна узнать правду. Да, Аглаю Лилич трудно назвать ангелом милосердия, скорее уж, она больше смахивает на карающего архангела - но ее возмездие будет неотвратимым.
  - Хм, - раздумчиво протянула она, выслушав и ни разу не перебив бакалавра. - Весьма занимательно. Ваши разыскания иногда оказываются полезны. Только что это меняет?
  - Все, - удивился вопросу бакалавр. - Признание Влада снимает бОльшую часть вины с его отца и Сабурова, в корне меняя историю гибели Термитника. Поместите ваших обвиняемых под арест, доставьте в Столицу - пусть их судят там, согласно закону.
  Инквизитор помолчала. Солнечный луч пробился сквозь запыленное стекло витража, запачкав черноту ее одеяния россыпью белых и розовых брызг.
  - По мне, вывод из вашего рассказа один - по окончании церемонии воздаяния я немедля отправлю ликторов в "Одинокую звезду", по душу Ольгимского-младшего, - наконец произнесла она. - Он виновен не менее прочих и должен поплатиться за свои прегрешения. И только. Вы не хуже меня осознаете, что происходит вокруг, мэтр. У меня нет ни времени, ни возможностей отдавать виновных на милость столичного суда. Светского суда присяжных, подчеркиваю, который Ольгимский с легкостью купит и продаст, избежав кары. Нет, он совершил свое преступление здесь - здесь он и расплатится за него. Он давно на это напрашивался. Благодарю за оказанную помощь, мэтр, - Надзиратели в черных плащах распахнули перед ней двери, Инквизитор прошествовала мимо ошарашенного Данковского, задев его краем одеяний.
  Обладай бакалавр способностью проницать чужие мысли, он бы поразился царившему в душе и разуме Инквизитора смятению и крайней неуместности ее помыслов. Лилич размышляла о его скромной персоне - но совершенно не в том духе, в каком подобало бы служительнице Церкви, давшей обет непорочности.
  Аглая ненавидела себя за подобные мысли - и никак не могла от них отделаться. Она злилась - на себя, за неспособность справиться с собственными чувствами, на Данковского. На кой ляд ему приспичило объявиться в Соборе именно сегодня и изводить ее своей дотошностью? Она должна добиться результата - результата, который она сможет швырнуть в лицо Совету Иерархов.
  Ее отправили сюда, надеясь, что она потерпит неудачу и будет с позором отлучена от лица Церкви - а то и казнена.
  Она досаждала Церкви - своей прямотой, своими откровенными высказываниями и развязанным ею скандалом, приведшим к расколу среди столичного клира. Лилич осмелилась вслух обсуждать то, что в среде служителей господних принято облекать вежливым молчанием. Заговорила о том, что Церковь более не служит оплотом веры, став средством сделать карьеру и пополнить кошелек. Что обряды лишены внутреннего смысла, храмы пусты, а верующие с каждым днем все больше и больше впадают в скептицизм и атеизм, отпадая от благодетельного лона Церкви. Что церковники заняты интригами и подковерной борьбой в стремлении занять более доходное местечко, напрочь позабыв о вверенных им душах.
  Лилич не скрывала своего презрения к соратникам и своего разочарования в их моральном облике. Она устроила несколько публичных выступлений и лекций, писала разоблачительные статьи в светские и церковные газеты, спорила до хрипоты, способствовала громкому падению нескольких высокопоставленных служителей Церкви - и вызвала сильнейшее неудовольствие Совета Иерархов.
  Инквизитор надеялась на свою решительность и поддержку единомышленников, но прочиталась. Когда стало ясно, что Совет в ярости и вот-вот полетят головы, мятежница осталась в одиночестве. Ее осудили и выслали сюда. Издевательски предложив доказать крепость собственной веры - ведь известно, что насланную Господом кару может преодолеть только истинно верующий. Провинившуюся Лилич швырнули в даль и глушь, в провинциальное вязкое болото, зная, что никто там не окажет ей помощи и не пойдет навстречу. Требуя доставить в Столицу головы тех, кто допустил вспышку эпидемии - и навсегда выполоть тянущиеся к солнцу ростки дурной травы, Степного Уклада. Избавить мир от заразы, от невнятного шепота ворожбы - того, что два десятилетия назад очаровал ее сестру, сгубив ее душу. Нина могла бы многого достичь, могла стать прекрасным цветком на древе Церкви - но предпочла здешнюю глушь, замужество и сомнительную репутацию чародейки.
  Аглая с первого взгляда возненавидела Город, очаровавший и похитивший ее старшую сестру. Город, навсегда разлучивший сестер Лилич. Она положит конец здешним еретическим воззрениям. Сотрет Уклад в порошок. И всех, кто имел глупость поддерживать его.
  И она не станет думать о Даниэле Данковском. Ни за что не станет. Она есть воплощенный дух, а плоть... Что с нее взять? Женская плоть слаба и глупа.
  Карающий бич Инквизиции вступила на ступеньки Собора. Оглядела жидковатое сборище горожан и цепь ликторов, виселицу и приговоренных. Те выглядели именно так, как ей хотелось - униженными, раздавленными, потерявшими всякую волю к сопротивлению. Именно так подобает выглядеть поверженному врагу. Она расправится с этими двумя и займется младшим Ольгимской. И его сестрой тоже. Юная девушка с большим состоянием нуждается в опеке и твердой наставляющей руке, удерживающей ее на верном пути. Ах, если бы ей еще удалось изловить вожака Поджигателей и прячущиеся в зараженных кварталах остатки шаек... Если бы ей удалось прижать этот Город к ногтю и вынудить покориться. Тогда она бы позволила себе проявить милосердие и понимание. Она бы спасла их - даже вопреки их желаниям.
  Клерк надтреснуто прочел приговор, щедро пересыпанный громкими словами навроде "преступная некомпетентность", "халатность", "коварный сговор" и "преступление против человечности". Приговоренным традиционно даровалось право последнего слова, но ни тот, ни другой не пожелали им воспользоваться. Лилич внятно разъяснила старому коменданту и дельцу вред длинных языков - и они быстро уловили ход ее рассуждений. Пафосная комедия с произнесением речей с помоста сейчас будет крайне неуместна.
  Дело просто должно быть исполнено.
  Ликтор выбил из-под ног осужденных грубо сколоченные табуреты. По жидковатой толпе, собравшейся перед Собором, пробежал общий вздох. Тело коменданта, издалека казавшееся неестественно длинным, качнулось в петле, унизительно и беспомощно суча ногами. Впрочем, продлилось это недолго. Дернувшись еще пару раз, Александр Сабуров завис в торжественно-мертвенной неподвижности, слегка раскачиваясь взад-вперед.
  Веревка, затянувшаяся на толстой шее Влада Ольгимского, угрожающе затрещала. Пара оборвавшихся волокон закрутилась тугими спиралями, но драматически-позорного падения развенчанного мясного короля не случилось. Тяжелый Влад оплывшим грузным мешком завис между небом и землей, почти касаясь помоста кончиками вытянувшихся в последнем усилии ног. На ногах у него были разношенные полуботинки, испачканные в грязи и сухой траве.
  Две вертикали, органично дополнившие росчерк плоских колонн Собора, устоев виселицы и чугунных опор фонарей. Нити, сшившие небо и землю добротными пеньковыми веревками.
  Ее преосвященство Лилич стояла на верхней ступеньке широченной лестницы, безразлично созерцая казнь. Солнце играло в переплетениях священного символа ее высокого сана. Ветер украдкой вытянул из узла гладко зачесанных назад волос Аглаи Лилич тонкую светлую прядь, нерешительно затеребил ее. Карающая Длань вновь была спокойна и уверена в себе. Она поступила правильно - как велели ее долг и совесть.
  Девушка-подросток, затесавшаяся среди пришедших посмотреть на казнь обывателей, разжала стиснутые кулачки. Пепел летит по ветру, души повешенных удрученно скулят над Степью, не находя приюта и покоя. Убедившись, что приговоренные - мертвы, девушка поглубже натянула вязаную шапочку и, ссутулившись, шмыгнула прочь.
  Инквизитор чуть прищурилась ей вслед, пытаясь высмотреть среди безликих горожан долговязую фигуру в потрепанной охотничьей куртке болотного цвета. Гаруспика не было. Опять мотается по своим загадочным делам, рискуя шкурой. Именно тогда, когда ей позарез требуется переговорить с местным уроженцем и получить толковый совет. Ей необходимо убедиться в том, что Артемий жив и с ним все в порядке. Присутствие Бураха придавало ей стойкости - хотя, рассуждая здраво, она должна стереть угрюмого менху с лица земли. Он ведь фактически служитель еретической секты. Воплощение всего, что враждебно Церкви. Он - враг.
  Но общество Бураха успокаивало ее, а вид мэтра Данковского - злил и заставлял мыслить о неподобающих вещах.
  - Братья и сестры, - Лилич не было никакой необходимости повышать голос. Притихшая площадь и так отлично слышала ее. Инквизитор знала, что сможет одними только повелительными интонациями удерживать испуганных горожан около Собора столько, сколько ей потребуется. Однако сегодня она не намеревалась произносить длинных речей. Лишь слегка постращать и вернуться в здание, в свой закуток, где она сможет немного согреться. Ветер из Степи забирается под шелк ритуальной хламиды, кончики пальцев мерзко покалывает холодом и она ощущает себя фанатичной пророчицей. Но это необходимо. Необходимо для их же блага, для того, чтобы напомнить им: расстояние - не преграда, око Церкви видит все и повсюду: - Дети отца нашего Всемогущего, заблудшие и потерянные. Вы изнемогаете под беременем обрушившийся на вас кары, но, подобно восходу солнца, неизмерима и неизменна милость Господня. Принесите к алтарям покаяние в грехах ваших, очиститесь и отриньте от себя безнадежное неверие. Вместе мы очистим этот город от проклятой заразы, и Господь в милости своей не оставит нас...
  - Ложь! - надрывный, тонкий голос хлестнул по толпе, острым ножом разрезая напряженную тишину. - Ложь на губах твоих, святоша и убийца, ложь, ложь!..
  Аглая без особого удивления оглядела собравшихся - отметив, как в толпе спешно возникает круг пустоты. Эдакое подобие расходящегося кольца от брошенного в грязный пруд камня, взбаламутившего застоявшуюся воду. Горожане опасливо пятились, оставляя в центре стремительно разрастающегося свободного пространства нахалку, осмелившуюся прервать речь Инквизитора. Юную девицу с копной иссиня-черных волос, в порыжелом кожушке и длинной темной юбке. Она не осталась в полном одиночестве, к ней шагнул пожилой, все еще импозантный мужчина в темном полупальто, с достоинством несущий непокрытую седую голову и сжимавший в руке тяжелую трость. В движениях мужчины и девицы, в манере держаться, даже стоять, надменно вскинув голову, крылось нечто пугающе-сходное. Сдвоенное отражение в кривых зеркалах. Дядюшка и племянница.
  Втайне Инквизитор ждала эксцессов - и те не замедлили случиться.
  Ликторы и Наблюдатели, не дожидаясь указания, двинулись к парочке. Карающий Бич жестом остановила блюстителей, отметив, что девчонка уже не кажется такой самоуверенной, и поманила мужчину и девушку к себе. Мгновение они колебались, но все же подошли - мужчина при этом крепко придерживал молоденькую спутницу за локоть. Проходя мимо блюстителя Церкви, девушка брезгливо подобрала подол широкой юбки, словно опасаясь испачкаться.
  - Судья, - голос Лилич прозвучал спокойно и приязненно. - Как удачно, что вы пришли, Ваша честь. Мне как раз необходимо перемолвиться с вами словечком.
  Девицу Инквизитор умудрялась успешно игнорировать. Словно той совсем не было, словно она не сверкала на Бич Церкви разъяренными черными глазищами.
  "Шипи, шипи, змея. Пусть ненавидят, лишь бы боялись. Две головы из трех уже отрублены, и вам недолго осталось. А ваши замшелые тайны и ваше высокомерие я вобью вам в глотку - вместе с зубами", - внутри себя Аглая торжествующе улыбнулась. Наконец-то ей удалось сдернуть с благообразного лика городского судьи Каина навеки приросшую маску снисходительного превосходства. Три семьи правили Городом, осталась лишь одна, и та скоро будет повержена.
  - Прошу простить мою племянницу, ваше высокопреосвященство, - здравомыслия Георгия Каина достало для того, чтобы понять - сейчас не лучшее время для споров со служительницей Церкви. Лилич достаточно отдать приказ, и Мария Каина отправится в подвалы под Собором. Или разделит судьбу ставших жертвой гнева Карающего Бича. - Вы же знаете юных барышень, они не всегда могут справиться со своими чувствами...
  - Я в ее возрасте превосходно справлялась, причем без всякой посторонней помощи, - поделилась опытом Инквизитор. - Горестно видеть в столь многообещающей особе отсутствие надлежащего воспитания и дисциплины. Да, о чем бишь я... - первоначально Лилич не намеревалась вести с судьей Каиным прилюдный разговор, но внезапно передумала. Пусть услышит каждый, пусть услышат все, благо заинтересованная толпа вновь начала скапливаться у ступенек соборной лестницы. - Знаете, судья, в ходе проводимого расследования вскрылись крайне интересные вещи... касающиеся, как это ни странно, вашей земельной собственности.
  - Какой земельной собственности? - нахмурился выбитый из колеи Георгий Каин.
  - Торчащей в Степи за Городом и проходящей по кадастровым документам как "Здание широкого представительно-торгового профиля, оно же Многогранник", - Карающая Длань позволила себе улыбку. Нет, не улыбку, тень, абрис, намек на таковую. Члены братства пресвятой Инквизиции не улыбаются. Даже будучи на приеме у Первосвященника и получая из его рук благодарственную хартию. - Знаете, я была очень удивлена, обнаружив, что здание до сих пор является не муниципальной собственностью, но частным владением. Это намного облегчает мою задачу. Ибо, согласно параграфам 6 и 7 Постановления о чрезвычайном положении в условиях массовых заболеваний, представитель властей имеет неоспоримое право на конфискацию и уничтожение частной собственности, могущей служить источником заражения. Владельцам собственности позже будет вручена соответствующая компенсация.
  В толпе сдавленно ахнули. Забормотали, зашоркали ногами, передавая услышанное их уст в ухо.
  - Вы не сделаете этого, - низким, вибрирующим от едва сдерживаемой ярости голосом произнесла, почти пропела Мария. Ее почтенный дядюшка молчал, глядя на Инквизитора чуть выцветшими с возрастом темно-карими глазами под тяжелыми веками. Молчал, то ли в растерянности, то ли готовясь к новой атаке, и не препятствуя сорвавшейся с незримой цепочки племяннице бушевать: - Вы не посмеете! Многогранник наш, ты пальцем его не тронешь!
  - Посмею, милая, еще как посмею, - доброжелательно кивнула Каиной-младшей Инквизитор. - А ты и твой почтенный дядюшка всецело поддержите меня - как и положено честным гражданам, радеющим о спасении родного города и никак не желающим прослыть саботажниками, выступающими против Церкви. Или ты настолько эгоистична, что для тебя не имеет значения, что станется с твоими родными? У тебя ведь есть отец, Мария... и младший брат, если я верно помню. В спокойные времена вам было вОльно заниматься строительством по своему усмотрению, но сейчас, увы, времена не те. Ваша башня торчит на водоносном пласте, связанном с крайне несовершенной очистной системой боен. Итог закономерен - Многогранник просто источает заразу. Он должен быть уничтожен в ближайшее же время.
  - Ваши... ваши сведения не соответствуют действительности, - надо отдать ему должное, старый Судья вынес удар, почти не дрогнув. Мария побледнела и шагнула вперед, непроизвольно стиснув острые кулачки, не замечая того, что к ней предусмотрительно подступают блюстители Церкви.
  - Какая разница? - черный с багровой каймой рукав одеяния Инквизитора взлетел и опал. - В развалинах кишат беспризорники и беглые мясники из Термитника, ходячие источники болезни. Чем меньше останется в Городе потенциальных источников заражения, тем лучше для всех нас, не так ли, Судья? Ты не согласна, Мария?
  Аглая Лилич не могла выносить одного вида кривой, никчемной постройки - да еще возведенной по соседству с Собором. Башня, многозначительная оболочка для Ничего, кладезь несуществующих тайн, языческий храм Каиных во имя Пустоты. Многогранник должен рухнуть, полыхая дымным, чадящим, очищающим от скверны пламенем. Никто не сможет помешать ей в этом намерении.
  Стоя на ступеньках Собора, Инквизитор ощущала бьющееся внутри жгучее и немного злорадствующее чувство, выжидая - осмелится Георгий возразить или смолчит, смирившись? Мгновение Лилич надеялась, что схватка грядет, что Судья бросится в эту расставленную для него ловушку... но старейшина семейства Каиных только скрежетнул:
  - Полагаю, нелепо даже заикнуться о возможности договориться?
  - О чем вы, Судья? Это необходимо для спасения Города, а для подобной высокой цели все средства хороши, - чуть повела головой Инквизитор. - На вашем месте я бы давным-давно уничтожила эту нелепицу. Вы не удосужились сделать этого, теперь мне приходится выполнять за вас грязную работу. Впрочем, Церковь никогда не гнушается замарать руки ради того, чтобы ее дети были счастливы. Рада, что вы проявили благоразумие и понимание, Судья. Я вас больше не задерживаю.
  Карающий Бич неспешно, с достоинством повернулась к Каинам спиной, собираясь подняться к вратам Собора. На миг задумавшись о том, был Данковский свидетелем этой цены - или решил поберечь остатки истрепанных нервов и давно ушел.
  Аглаю удержали. Тонкие пальцы, когтями гарпии впившиеся в черный шелк одеяния. Лилич, не думая, брезгливо оттолкнула их, как смахнула бы свалившегося на одежду паука. Однако пальцы оказались на удивление цепкими. И фирменный взгляд Инквизитора - льдистый, убийственный - не оказал привычного воздействия - ибо наткнулся на такой же, исполненный холодного презрения:
  - Наша башня чиста и пребудет такой. А ты умрешь в одиночестве и грязи, тщетно взывая о помощи.
  - Мария, - дядюшка безуспешно попытался оттащить племянницу в сторону. - Мария!
  - Всего-навсего лет пятьдесят тому назад за подобные выходки отправляли прямиком в каземат, на покаяние в течение месяца с хлебом и водой, - Лилич наконец удалось избавиться от удерживающих ее пальцев. Казалось, их горячечный жар проникает даже сквозь плотный шелк. - Но мы живем в цивилизованном мире. Я бы посоветовала вашей племяннице холодный душ, запертую снаружи комнату и визит врача. Ваша подопечная, господин Каин, явно не в себе. Только поэтому я прощаю ее. Уберите ее с глаз моих, - распорядилась Инквизитор. - Сами и быстро. Иначе мне придется поместить ее за решетку. Ради ее же собственной безопасности и общественного спокойствия. Ну?
  Хвала Всевышнему, у Каина достало ума сгрести полоумную дочурку своего малохольного братца в охапку и утащить прочь. Карающий Бич не стала тратить время на то, чтобы проводить двух раздавленных неудачников мелодраматичным взглядом. У нее хватает иных дел и иных забот. Предстоятеля Церкви не устрашат вопли полоумной девчонки.
  Хотя на пару кратких, заполошных ударов сердца Аглае стало жутковато. Мятущейся от скуки в провинциальном захолустье девчонке нужны либо услуги психиатра, либо срочно замуж. Одно из двух, и другого не дано. Выискалась пророчица, тоже мне.
  Аглая Лилич не прислушивалась к перешептываниям взволнованной толпы. Наблюдатели оповестят ее обо всем, что она пожелает узнать.
  
  Глава 11. Каины: Обломки павшей цитадели.
  
  Мать внушала ей, как следует поступать в подобных случаях, но наставления напрочь вылетели у Марии из головы.
  "Спрячься, - терпеливо повторяла Нина. - Если ты дома, беги в комнату. Если на улице - отойти в тихое место и затаись внутри себя. Онемей, ослепни. Ты должна научиться запоминать все, что тебе удастся разглядеть. Все, до последней мелочи. Вот что по-настоящему важно, а отнюдь не то, насколько глупо ты будешь выглядеть в глазах окружающих. Потом ты всесторонне обдумаешь то, что увидела, осознаешь и прочувствуешь, пропустишь через себя. И только после этого можешь говорить. Хотя разумнее будет промолчать. Знанием так легко причинить вред, а его последствия очень трудно исправить. Учись владеть собой, Мари. Ведь однажды твоя Сила предложит сыграть с тобой в игру, и ты проиграешь. Сила принадлежит тебе, а не ты - Силе".
  Маленькая Мария преданно смотрела на мать. Нина Каина была истинной Видящей, ткачихой грез и видений, одной из Хозяек города, уверенно ступавшей по земле и не ведавшей страха. Правившей Каменным Двором и Городом твердой, решительной рукой. Мария помнила чувство, охватывавшее ее в присутствии матери - как будто она стояла рядом с ослепительным костром, сыплющим искрами, согревающим и обжигающим одновременно. Нина была лучшим другом своих детей, советчиком, товарищем по играм, хранительницей секретов. Но в трещину между ее мудростью и пониманием украдкой выглядывало безумие - веселое, древнее, не ведающее моральных оков.
  Нина рано ушла за Грань. Слишком рано, оставив двенадцатилетнюю дочурку с пробуждающимися задатками Видящей и семилетнего сына на попечение мужа и его старшего брата. Прекрасный, незыблемый мир Марии разбился вдребезги - и то, что ей с трудом удалось воссоздать из осколков, не шло ни в какое сравнение с ее прежней жизнью. С временами, когда они были семьей Каменного Двора - цельной, сомкнутой, готовой поддержать друг друга. Нина, Виктор, Мария, Каспар - и дядюшка Георгий, старший брат маминого мужа.
  Марии не хватало матери, ее поддержки, ее советов и ее отваги. Всякий день на протяжении минувших шести лет она вела нескончаемый бой с собственным Даром - сознавая, что платит за победы ценой неумолимо портящегося характера. Она знала, что становится злой, желчной и вспыльчивой - но Мария не знала другого способа держать людей подальше от себя. Для их же пользы.
  Ей приходилось до всего додумываться самой. Отец после смерти Нины почти не замечал детей, а дядюшка, пусть и заботился о племянниках, был всего лишь мужчиной. Дядя Георгий понятия не имел, как видит мир Хозяйка. Не понимал, что это такое - когда на тебя внезапно накатывает тяжелая горячечная волна, когда небо наливается жутким оранжевым пламенем, а люди превращаются в стеклянные фигуры, наполненные цветным дымом. Когда ты смотришь и видишь, сходя с ума от того, что не понимаешь смысла увиденного. Кричишь, пугая людей в попытках избавиться от преследующего тебя кошмара. Кричишь, выплескивая свой ужас, свой испуг и свое знание о том, что случится.
  Нина умела сдерживаться. Ее дочь - нет. Мария понимала, что пребывает в подвешенном состоянии, между небом и землей, между детством и зрелостью. Уже не ребенок, но еще не взрослая женщина. Утратившая способность понимать и принимать те вещи, о которых с легкостью рассуждает Вероника Ольгимская.
  Видения стонали у нее в голове. Рой назойливо гудящих, черных светляков, витающих вокруг Инквизитора, ползающих по ее мантии. Зеленоватый мерцающий яд, растворенный в крови Карающего Бича. Беззвучный, отчаявшийся зов в пустынной тишине: "Где ты где ты пожалуйста где ты помоги мне...", не находящий ответа. Мария увидела все это, ухватив Аглаю Лилич за руку, взбешенная одной мыслью о том, что по прихоти столичной святоши будет погублен Многогранник.
  Дядя Георгий не читал ей нотаций и не порицал за неуместную, опасную выходку. Дядюшка знал, кто растет в его семье. Он любил Марию - на свой лад, сдержанно и неуловимо, но любил. У него не было своих детей, и он заботился о племянниках, о ней и ее сумасбродном братце, и сейчас вел ее домой - молчаливую и тихую, как всегда после приступа. Не просто вел, аккуратно поддерживая, а настойчиво тащил за локоть, так что порой Мария спотыкалась на выбоинах между булыжниками.
  Идти было недалеко - Каменный Двор располагался напротив Собора, за широким бульваром облетевших каштанов. С площади перед храмом были видны причудливые жестяные флюгера на крыше семейного особняка. Вечно стоящая нараспашку чугунная калитка, обвитая засохшим плющом, просторный двор, увядшие клумб, аллегорические статуи - Знание, Тайна, Природа, Материнство.
  - Нам нужно поговорить, - тяжко обронил Георгий, когда они поднимались по выщербленным ступенькам. - Устроить семейный совет прямо сейчас, ибо время пришло. Ты сможешь?
  - Я все смогу, - Мария решительно вскинула голову.
  - Хорошо, - они вошли в обширный и пыльный холл Горнов, обильно отделанный темными деревянными панелями. Георгий Каин, обращаясь к галерее второго этажа, резко и требовательно выкрикнул: "Виктор! Каспар! Спуститесь в гостиную!" - и распахнул перед Марией натужно скрипнувшую дверь давно не открывавшейся гостиной.
  Братец, о чудо из чудес, оказался дома. Ступеньки застонали и захрустели, выбрасывая фонтанчики пыли, когда Хан сбежал вниз, топоча тяжелыми башмаками, и исподлобья уставившись на сестру и дядю.
  Обликом и сложением брат и сестра Каины пошли в покойную Нину - худощавые, темноволосые, черноглазые и скуластые. Иногда Мария всерьез подумывала о том, как бы ночью удушить младшенького братца подушкой. Из едкой зависти - в отличие от нее, Каспар мог пропадать целыми днями, бедокурить с Песиглавцами, влипать в истории, просто жить. За то, что Каину-младшему хватает нахальства плевать на требования старшего поколения семьи и преподавателей гимназии. За то, что он - взрослеющий юноша, не обремененный грузом видений.
  После смерти матери Каспар наотрез отказался от собственного имени, взяв себе прозвище "Хан" и вынудив родных и знакомцев обращаться к нему именно так. Хан Каин, копирующий манеры Ястребка, вожака подростковой шайки, героя фильма "Третий выстрел", сыгранного нынешней звездой кинематографа Реми Шенье. Мария специально съездила в Бод-Бадер и купила билет в синематограф, удостоверившись в подозрениях. Черная кожаная куртка с заплатами на локтях и со множеством звякающих цепочек, остриженные ежиком волосы... и затаившийся в ременной петле под полой "Кентавр".
  Ворвавшись в гостиную, Хан демонстративно бухнул свое ненаглядное оружие на стол, вызвав у дядюшки очередной скорбный вздох.
  - Тридцать тысяч крон на аукционе, - еле слышно пробормотал Георгий, возводя глаза к скрещению тяжелых балок под потолком. - Редчайший образец, сейчас таких больше не выпускают. Ореховое резное ложе, отделка серебром... Каспар, я понимаю, времена теперь неспокойные. Коли тебе позарез требовалось оружие, отчего ты не позаимствовал что-нибудь попроще?
  - Я Хан, - упрямо напомнил подросток. - И оно мне понравилась. Незачем ему пылиться на стене. Другие - просто красивые безделушки, а оно - настоящее. Оно живет.
  - Воистину ханский поступок - обрубить стволы коллекционному охотничьему ружью, - Георгий с печалью взглянул на искалеченный бриллиант своего оружейного собрания - изящную охотничью вертикалку фирмы "Кентавр", чьи стволы Хан безжалостно спилил. Вертикалка превратилась в подобие кавалерийского карабина времен Второй Смуты - тяжелого, короткого и смертельно опасного на близком расстоянии. Мария была уверена, что дядюшка до сих пор не простил Каспару надругательства над драгоценным "Кентавром". - Ты еще руку себе не вывихнул, стреляя из него? Надеюсь, оно хотя бы добавило тебе авторитета среди сверстников?
  - Хан у нас без всякого ружья - авторитет, - невесело съехидничала Мария. - Уверена, он при всяком удобном и неудобном случае хвастается своей железкой перед Ники Ольгимской.
  - Это не железка! - обозлился Хан. Георгий Каин удрученно взглянул на племянника:
  - Каспар... Хан, где твой отец? Он не слышал, что его звали?
  - Торчит в библиотеке, где ему еще быть. Сбегать? - предложил подросток. - Что стряслось? У вас обоих такой вид, будто вы только что кого-то схоронили.
  - Инквизитор вздернула старшего Ольгимского и Сабурова, - машинально отозвалась Мария.
  - Чё-ё-ё?! - наследник семейства Каин отпустил краткое, но емкое ругательство, за что немедля схлопотал от дядюшки по затылку. Подросток зло заворчал себе под нос. Георгий, не обращая на него внимания, привычно занял свое место за большим дубовым столом, жестом предложив племянникам садиться.
  В дверях, шаркая разношенными домашними туфлями, возник Виктор Каин. Младшему из братьев Каиных исполнилось немногим более сорока, однако выглядел он ровесником Георгия, бывшего старше на добрых полтора десятка лет. Тихий, равнодушный, вылинявший, утративший интерес к жизни - он вроде и присутствовал, и вместе с тем его не было. Иногда Марии казалось, что отец смотрит на нее с братом, как на досадливых гостей, самовольно поселившихся в Горнах, напрочь позабыв, кто они такие.
  Прежде Виктор служил старшим счетоводом в отделе сбыта на фабрике Ольгимских - и весьма успешно. После смерти жены он уволился, уйдя в добровольное заточение на втором этаже Горнов, в обширной библиотеке особняка. Банковский фамильный счет позволял ему заказывать новые книги в столице и в Бод-Бадере - Виктор скупал их едва ли не ящиками, стремительно пролистывая и небрежно сваливая между высоких стеллажей. Когда Мария научилась не только читать, но и понимать прочитанное, она сунулась в скупленные отцом книги, без удивления отметив, что все они посвящались одному и тому же вопросу. Монографии, брошюры и романы, написанные учеными и мистиками, шарлатанами и священниками. Книги о попытках общения живых с миром мертвых.
  Виктор тосковал по утраченной жене, опалившей его жизнь и угасшей. Тосковал тихо и безнадежно, теша себя несбыточными надеждами, марая навощенный паркет библиотеки тщательно срисованными из присланных книг пентаграммами.
  У него не получалось. Мария знала, что ничего не получился, но не могла подобрать подходящих слов, чтобы объяснить это отцу - окончательно разбив все его мечты.
  Оживился он единственный раз - года два тому, когда в Городе объявился столичный архитектор Стаматин. К Виктору ненадолго вернулась былая энергия и воля. Он убедил старшего брата выделить средства на постройку Многогранника, часы напролет мог корпеть вместе с архитектором над чертежами, составлял мудреные диаграммы и схемы. Но спустя полгода после того, как Многогранник взметнулся к небу, Петр Стаматин сделался завсегдатаем "Одинокой звезды", а Виктор Каин вернулся к прежнему апатичному времяпровождению. Теперь все стало еще хуже - он больше не выписывал книг и ничего не читал. Часами сидел у выходящего в сторону Горхона и Многогранника окна и беззвучно шевелил губами. У Марии при взгляде на эту незамысловатую картину нестерпимо разболелась голова, и она ушла. Больше подглядывать за отцом Каина-младшая не пыталась.
  Но выстроенный Многогранник ее очаровал. Настолько, что Мария не представляла Города без этой склоненной над рекой башни. Порой ей чудилось, что она видит Башню в совсем ином обличье, чувствует сходящиеся к ней нити - те самые, из которых Хозяйки ткут покров из чудес и реальности.
  Мария куснула губу и решительно опустилась в кресло Нины. Семейный совет - так семейный совет. Хватит с нее недомолвок, недоговоренностей и "это не твоего ума дело. Подрасти сперва". Она выросла. Она больше не ребенок.
  Георгий обвел собравшихся домочадцев сумрачным взглядом. Мария дорого бы дала за то, чтобы понять, о чем он думает. Сосредоточившись, она могла уловить нечто вроде ауры чужих размышлений - дрожащий, переливающийся ореол, вуаль акварельной прозрачности, исчезающая от неосторожного взмаха ресниц. Дядю окружали темно-зеленые, лиловые и черные полутени - таким для нее представало сильное душевное смятение.
  - Виктор, Мария, Каспар, - дядюшка обратился к каждому из них, как требовали традиции Каменного Двора. То, что семью Каменного Двора теперь составляли четыре человека, для Судьи не имело значения. - Обстоятельства настоятельно требуют общего сбора семьи. Нет смысла лишний раз говорить о том, что сейчас переживает Город. Нас стирают с лица земли. Инквизитор собирается разрушить Многогранник, считая его источником распространения заразы. Она это сделает, я больше не сомневаюсь в этом. Ее прислали с этой миссией, и она выполнит свой долг - уничтожит все, к чему прикоснется.
  Георгий Каин говорил спокойно, без надрыва и пафоса, и Марии вдруг подумалось: если она переживет Песчанку и когда-нибудь выйдет замуж, она была бы совсем не прочь, чтобы ее супруг нравом и обликом смахивал на дядюшку. Почему мама предпочла не старшего из братьев, а младшего, куда более слабого духом и разумом?
  "Год, когда Нина ушла от нас, стал водоразделом. Хребтом между тем, что было, и тем, что стало. Отец бросил работу. Дядя подал в отставку с поста мирового судьи, но быть Судьей он все равно не перестал. Горожане продолжали идти к нему - за советом и решением. Их семейные драмы и имущественные споры столь лет решались в приемной Горнов, быстро и тихо, без крикливых споров и взаимных обид. Дядюшка судил не по букве Закона, а следуя его духу. Он был справедливым, ему верили. А теперь... что же нам делать теперь?"
  - Даже если мы выживем, наш мир никогда уже не станет прежним, - словно отвечая мыслям племянницы, продолжал Георгий. - Мы... мы потерялись. Дело не в Чуме, эпидемия просто подвела итоги и расставила все по своим местам. Мы гибнем не от болезни, а потому, что наше время, время Трех Семей, подходит к концу. Я больше не могу ничего решать за вас, не могу защитить вас, не могу навязывать вам свое мнение, - он помолчал, дернул плечом. - Больше всего мне бы хотелось, чтобы вы, дети, уцелели и смогли уйти отсюда. Но вы не тронетесь с места, сколько бы я не уговаривал, да, Хан?
  - Я никуда не уйду, - отмахнулся подросток и деловито осведомился: - Дядя, а что, если попробовать шлепнуть Инквизитора? Без приказа ее псы не рискнут приблизиться к Многограннику.
  - Зато они без всяких угрызений совести схватят и прикончат убийцу, - отозвался Георгий. - Тогда тебе уже не будет никакого дела до того, устоит Многогранник или нет, а мне... мне бы не хотелось видеть, как тебя вздернут около Собора. Стоит ли пустая каменная башня твоей жизни, мальчик?
  - Это не просто башня, дядя, - упрямо наклонил голову Каин-младший. - Мы все это знаем.
  - Позволь открыть тебе одну тайну, мой друг - теперь я сильно сомневаюсь в этом, - невесело улыбнулся Георгий. - Когда-то я тоже надеялся, но время шло... Ничего из того, на что мы рассчитывали, начиная строительство, не сбылось. Я утратил веру в чудеса. Теперь это просто башня, владение нашей семьи, от которого нет ни пользы, ни вреда. Пусть Инквизитор сожжет ее и развеет прах по ветру, но не тронет нас. Моя совесть будет чиста - дети Нины останутся в живых. Это куда важнее каменной постройки.
  - Нет, - подал голос Виктор, неожиданно для всех заговорив быстро, горячо и на удивление убедительно. - Недостойно нас склоняться перед столичной выскочкой с крестом на шее, рассчитывая, что нам удастся тихо отсидеться в углу. Зачем детям такая жизнь - купленная ценой отступничества? Если мы и уйдем, то уйдем по собственной воле, так, как подобает правителям Каменного Двора.
  - Поджечь Горны синим пламенем? - Мария не узнала собственного голоса, хриплого и резкого. - Вместе... вместе с собой?
  Виктор повернулся к дочери. Обычно тусклые, невыразительные глаза младшего из братьев Каиных теперь наполнились пугающим, багровым отсветом.
  - Да! - почти с радостью воскликнул он. - Вот именно! К чему нам эта жизнь, в которой мы покорно плывем по течению? Наши имена, наши мечты и замыслы смешаны с грязью, мы стали никем и ничем. Мгновение боли, которое забудется - зато там, на той стороне, нас ожидает Нина. Лучше самому подвести черту под прожитой жизнью, чем всякий день просыпаться, не зная, коснулась тебя Чума или решила обождать еще денек. Недостойно Каиных в мучениях подыхать под забором, забыв даже собственное имя. Вы согласны со мной, дети? Пойдете со мной?
  - Хрена с два! - не задумываясь, выпалил Хан.
  Мария сделала неуверенную попытку отодвинуться от стола вместе с тяжеленным креслом, но ей не удалось сдвинуть его с места даже на дюйм. Никогда прежде она не видела отца таким, привычно-тихий, незаметный Виктор пугал ее. Его слова и объявший его ореол - темно-алый с проблесками холодной синевы.
  - Каспар, не дерзи отцу, - Виктор нахмурился. - Собственно, я мог не спрашивать вашего мнения. Видишь, твоя сестра согласна со мной.
  - Я не Каспар, я Хан, и я буду говорить то, что хочу, - подросток вскочил, аж обеими руками вцепившись в мягко сияющее полировкой ореховое ложе "Кентавра", - и ты не сможешь мне запретить. Ты отказался от нас. И Марии ты тоже не заморочишь голову, да, сестренка? Скажи ему, не молчи же!
  - Да, - Мария сглотнула, ощутив, как по горлу прокатился холодный, колючий шарик. - Мама мертва, отец. Она умерла и похоронена. Может, ее душа и присматривает за нами, но встретиться с ней мы никогда не сможем. Я хочу жить.
  - Вы не смеете так поступать... - растерянно пробормотал Виктор, в поисках поддержки развернувшись к старшему брату. - Георгий, они всего лишь маленькие дети, они не должны...
  - Они давным-давно уже не дети, - отрицательно покачал головой Судья. - Жаль, что ты этого не заметил. Моя вина в том, что я предоставил событиям идти своим чередом и не вытащил тебя за шкирку из твоего убежища, ткнув носом в реальность. Ты отгородился своими мечтаниями, предпочтя служение памяти Нины заботе о ее детях. Дети выросли - как чертополох в запущенном саду. Не вини их, но и не требуй от них слепого повиновения. У них своя дорога через Степь, у тебя - своя.
  - Спасибо, дядюшка, - почти серьезно произнес Каспар. - Прости, если я делал что не так. Я не со зла.
  - Я знаю... Нет, Виктор, ты уже сказал все, то хотел и мог, - оборвал возмущенно открывшего рот младшего брата Георгий, повернулся к племяннику: - К сожалению, я не могу назвать тебя добрым мальчиком, Кас... Хан - но, может, оно и к лучшему. Ники Ольгимская разбирается в людях куда лучше меня - будь ты злым, она не позволила бы тебе стать ее другом. Мне жаль, что я не смог сберечь единство семьи - но я надеюсь, что вы уцелеете. И окажетесь достаточно разумными, чтобы не наделать непоправимых глупостей. Пусть дух вашей матери сохранит и убережет вас.
  - А как же ты? - растерянно спросила Мария. - Что станется с тобой?
  - Понятия не имею, - Судья ободряюще улыбнулся девушке. - Но я точно знаю, что сделаю прямо сейчас - поднимусь наверх, откупорю бутылочку и подожду, что пожелает ниспослать мне мир.
  - Они не должны уходить... - бормотал Виктор, бессмысленно возя ладонями по запыленной столешнице и оставляя размазанные следы. Он недоуменно и потерянно и смотрел на своих детей. - Останови их, почему они уходят?..
  Лицо пассажира за пыльными стеклами промелькнувшего поезда, подумалось Марии. Лицо незнакомца со смазанными чертами, рассеянно взирающего на мелькающий мимо пейзаж. И это - наш отец? Что бы сказала Нина, увидев своего супруга теперь?
  - Пойдешь со мной? - Хан потеребил сестру за плечо, и она машинально поднялась. Обернулась к отцу, произнеся со всей доступной ей твердостью:
  - Мне стыдно за тебя, отец.
  На миг она поверила, что отец услышит ее, вновь станет тем жизнерадостным, полным сил человеком, воспоминания о котором пылились в дальнем уголке ее памяти. Но Виктор Каин отмолчался.
  Брат и сестра прошли к дверям особняка - такого пустого, гулко откликающегося на сдоенный перестук их шагов. Пустые дома, как их теперь много в Городе.
  Мария повернула дверную ручку - прохладную, гладкую, вытершуюся от множества прикосновений до тускло-золотистого цвета. Раньше слуги под присмотром Нины всякую неделю начищали всю серебряную утварь в доме, все ручки, перила и статуэтки, и вещи сияли - каждая своим внутренним светом. Горны сияли, сама жизнь была сплошным сиянием, только они не осознавали этого, считая, что так и должно быть.
  Порыв ветра из Степи бросил в лица вышедших на крыльцо Каменного Двора младших Каинов пригоршню песка и опавших листьев. Мария зябко поежилась, заставила себя вскинуть голову. Хан сунул обрез винтовки в кожаную петлю кобуры, которую он собственными руками соорудил из обрезков шкур.
  - Папаша настолько спятил, что и впрямь готов укокошить сам себя, - высказался он. - Надеюсь, дядюшка отговорит его. А не отговорит, тоже невелика потеря.
  - Тебе ничуть его не жаль? - поразилась Мария.
  - С какой стати? - фыркнул дорогой братец. - Да, он наш отец. И что с того? Где он был, когда мы нуждались в нем? Праально, безвылазно торчал в библиотеке, с головой зарывшись во всякую некромантскую гадость. Ага-ага, я тоже сунул нос в то, что ему присылали из столицы. Лучше бы он почаще приходил к Многограннику. Или хотя бы навещал могилу мамы. Ты там бываешь?
  - Бываю, - призналась Мария. - Пожалуй, я и сейчас схожу туда. Подумаю, как мне быть.
  Они пересекали двор, особняк громоздился за ними, торжественный и строгий, похожий на вылущенную скорлупу. Мария как наяву слышала пронзительный, жалобный звон - обрывались нити, связывавшие поколения семьи Каин.
  - Ты куда, к Веронике или на Склады?
  Раньше Мария не упускала случая зло посмеяться над трогательной привязанностью братца к Ники Ольгимской. Мол, образцовый союз, готовый брачный контракт между наследниками двух влиятельнейших семейств Города. Сейчас же ей стало досадно: Хану всегда есть, куда пойти. Ему будут там рады, а вот куда денется она, демонстративно презиравшая всех жителей Города скопом? Кто даст ей совет, кто поддержит ее в беде? Ей больше не хотелось возвращаться в Каменный Двор, ей хотелось выговориться. Посоветоваться с кем-нибудь. Хотя бы с фотографией Нины на цоколе надгробного памятника.
  Мария решила, что не станет оглядываться. Она будет твердой, будет храброй, достойной наследницей своей матери. Пусть отец сходит с ума, пусть дядя полагается на судьбу, пусть брат со своей подружкой Капеллой строят планы. Мария Каина пойдет своим путем.
  
  Глава 12. Лилич и Бурах: Чертежи и планы.
  
  Кода гаруспик добрался до бульвара перед Собором, все уже завершилось. Осталась только кучка замешкавшихся зевак, неприкаянно бродивших по скверу, и черная стая Надзирателей. Виселица с двумя болтающимися телами. В своем стремлении к справедливому воздаянию провинившимся Инквизитор не ведала компромиссов.
  Впрочем, нет. Один-единственный компромисс на ее счету имелся. Он сам, Артемий Бурах. Карающему Бичу надлежало казнить его в первую очередь, не тратя время на поиск улик и составление обвинения. Просто так, для острастки Уклада.
  Но Инквизитор не тронула менху. Мало того, своей властью остановила начинающуюся охоту на предполагаемого Потрошителя, разрешив ему посещать ее в любое время дня и ночи.
  Охранявшие двери Собора ликторы при всяком его появлении злобно ворчали сквозь зубы, но все же распахивали для него тяжелые створки с литым изображением Страстей Господних. Бурах еле удерживался от искушения подразнить их - так, мимоходом, чтобы служилось веселей.
  Внутри Собора всегда висел светло-сизый сумрак. Независимо от того, был снаружи разгар солнечного дня или глухая полночь. Вечные серые сумерки, оттененные пурпурными, золотистыми и лазоревыми пятнами витражей. Робкое мерцание немногочисленных ламп, бесстрастные лики застывших на высоких постаментах безглазых статуй безымянных подвижников, святых дев и ангелов. Черные одеяния, перечеркнутые алыми полосами и тонкой золотой цепью.
  Карающий бич Церкви, Инквизитор Лилич. Горожане, упоминая Инквизитора, предпочитали говорить о нем в мужском роде, называя его по заглазному прозвищу или фамилии, и стараясь лишний раз не упоминать имя.
  Аглая.
  Аглая Лилич.
  Аглая Лилич, Инквизитор.
  Прозрачно-серые глаза, стылая вода северных фьордов. Льняные волосы, стянутые на затылке тугим узлом. Узкие губы, шорох и переливы черного шелка. Ум, разящий без пощады и изворотливый, как древесная гадюка. Холодная, спокойная, невозмутимая. Разумно-жестокая, готовая ответить за свои слова и деяния. Незадолго до отъезда в Город Бурах читал исполненные многозначительности газетные заметки, касавшиеся скандала и раскола в среде высших церковников - скандала, вспыхнувшего стараниями Аглаи Лилич. Своими нападками и разоблачениями она вызвала крайнее неудовольствие высших иерархов Церкви. Ее отправили сюда, дав единственный шанс оправдаться. Наделив обширными полномочиями и набросив на шею призрачную веревку.
  Бурах всегда представлял Инквизитора фигурой на шахматной доске. Королевой, летящей наискосок по черно-белым клеткам навстречу врагу. Черной королевой с сияющим мечом, разящей без сомнения и страха. Воплощением справедливости, которое невозможно подкупить, улестить, переубедить. Пусть рухнет мир, но восторжествует закон.
  Им прямо-таки было предначертано стать непримиримыми противниками. Ну, еще бы - посланница Церкви и менху, служитель религии, официально внесенной в список еретических и запрещенных законом сект. Высокопоставленным столичным шишкам, наверное, даже не приходило в голову, что Матерь Бодхо и ее дети до сих пор не сошли с великого колеса жизни. Они все еще здесь. Бродят в Степи, всякое летнее и зимнее равноденствие раскрывая для Великой Матери линии достойнейшего из быков, рассказывают у костров свои сказки - длинные и запутанные, как степные тропы и ручьи.
  Они должны были стать врагами.
  Но не стали.
  Не вышло.
  Артемий отдавал себе отчет в том, что Инквизитор дружелюбна с ним только до тех пор, пока находит его полезным. В день, когда его полезность исчерпается, она недрогнувшей рукой подпишет распоряжение о его казни. Наблюдать за ней - все равно, что наблюдать за работой жутковатого механического жнеца, каждым взмахом срезающего новые и новые колосья.
  Она то ли вежливо приказала, то ли настойчиво попросила держать ее в курсе отчаянных попыток найти эффективное средство против Песчанки. И гаруспик наведывался в Собор почти всякий день, даже если новостей не было вообще. Ради возможности увидеть ее, хотя бы четверть часа в день. Убедиться, что Язва не дотянулась до нее и ее убеждения не претерпели изменения. Посидеть в боковом приделе, где Инквизитор устроила подобие кабинета и штабного центра - и где спала на армейской раскладушке, за занавеской из поеденного молью бархата. Клерки заваривали для нее травяной чай на фырчащей керосиновой плитке, она пила его из огромной кружки темной глазури, с нарисованным на боку ухмыляющимся котом. Допив, прижимала тяжелой кружкой стопки докладов Наблюдателей.
  Сегодня над массивным канцелярским столом Инквизитора, позаимствованным в Управе, пронесся ураган. Распоряжения, приказы, памятные заметки Лилич - все было безжалостной рукой сметено на пол. Двое клерков, сидя на корточках, поспешно сортировали бумаги по матерчатым папкам. На зеленом сукне были разложены несколько здоровенных листов плотной темно-синей чертежной бумаги, переложенных прозрачно-голубой шуршащей калькой. Края листов упрямо закручивались, и Инквизитор, сквернословя сквозь зубы, придавливала их томиками проповедей святых отцов и литыми серебряными подсвечниками. Испещрявшие синюю и голубую бумагу белые и черные линии складывались в изображение внутренностей большого и чрезвычайно запутанного здания. Бурах видел их вверх ногами, озадачившись вопросом, с чего вдруг Карающий Бич заинтересовалась архитектурой. Меж чертежами была всунута крупномасштабная геодезическая карта Города.
  - Явился, чтоб тебя!.. - рявкнула она, увидев менху. Раздраженно махнула рукой, шуганув возившихся с бумагами клерков, и брезгливо сморщила носик: - Бурах, я все понимаю, ремесло обязывает, но...
  - От меня смердит, - понимающе закончил фразу Артемий. - Ну извини. Вчера выдался тяжелый день, а все прачечные, как назло, оказались закрыты.
  - Убийца с чувством юмора, как мило, - Лилич глянула по сторонам, убедившись, что подчиненные убрались из зоны подслушивания, и вполголоса потребовала: - Куртку сними и брось где-нибудь подальше. Даже мертвяки в Термитнике так не воняют, как ты, а к мученичеству и подвижничеству я еще духовно не готова. Стрельба в районе Складов вчерашним вечером - твоих рук дело?
  - Не моих, - наотрез отказался Бурах.
  - А чьих? - потребовала ответа Инквизитор. Сверля его взглядом, яснее всяких слов говорившим: "Не лги. Я вижу тебя насквозь и все равно узнаю правду!"
  - Добровольной Дружины, - гаруспик прежде не пробовал себя в роли доносчика. Эффект получился смешанный, одновременно приятный и раздражающий. - Они развязали небольшую войну с... с людьми Грифа.
  - Которые днем ловко обчистили их арсенал, надо полагать? - не отставала Карающий Бич. - Ну да ладно, пес с ними. Завтра я отправлю Дружину и ликторов на зачистку Складов, а тех, кто уцелеет - разгоню по домам. Все равно от них никакого проку, окромя вреда. Есть хочешь?
  - Всегда, - Артемий огляделся, ища, куда бы присесть и где бы повесить пахнущую запекшейся кровью и прелой травой куртку.
  - Вот, - Лилич подвинула в его сторону щербатую тарелку с обрезками чесночной колбасы не первой свежести и несколькими ломтями скверно выпеченного хлеба. - Мэтр Данковский счел своим долгом упрекнуть меня в немилосердии и излишней жестокости. А я так скажу, - она ткнула кулаками в столешницу. - У меня нет и никогда не было привычки рубить сплеча. Я просмотрела отданные комендантом распоряжения и переговорила с уцелевшими работниками фабрики Ольгимских. Если бы не преступная медлительность Сабурова, эпидемию можно было бы пресечь еще в начале осени. Я даже не упоминаю о том, что комендант оказался не в силах изловить Поджигателей. О том, что на взятки Ольгимского с компанией можно было выстроить не один, а несколько комплексов очистительных сооружений, не сливая кровавую мерзость из Термитника прямиком в реку. Кстати, о реках! Дожуй колбасу, иди сюда и взгляни, - она вытащила карту, положила ее поверх чертежей и постучала по ней согнутым пальцем. - Что ты видишь?
  - Геодезический план Города и разрез почв по линии север-юг и восток-запад, - несколько невнятно отозвался менху.
  - Составленный геодезистами столичного Землемерного института в те годы, когда Ольгимские начали строительство Термитника, - подтвердила Инквизитор. Помотала головой, сильным движением указательных пальцев помассировала веки, потемневшие от постоянного недосыпания. Ткнула в карту пальцем с коротко остриженным ногтем: - Вот бойни, вот река, вот два притока - Глотка и Жилка. Река течет с востока на запад, множественные трубы от скотобоен сливают отходы вот сюда, а здесь у нас... здесь нас тянется водоносный пласт, подпитывающий Горхон и позволивший наладить в Городе постоянное водоснабжение. Пока все ясно?
  - Более чем, - кивнул гаруспик, поневоле заинтересовавшись. Он родился в этом Городе, но ему никогда не приходило в голову узнать, откуда берется вода в Горхоне - хотя он не раз слышал об источниках на дне реки. И вот человек, проведший в Городе всего несколько дней, посвящает его в столь удивительные подробности.
  - Прекрасно. Смотрим дальше. Вот искусственный насыпной остров и стоящий на нем Многогранник, - она зашелестела чертежами, уложила поверх карты синий лист с перекрестьями белых тонких линий. - Весьма оригинальный в своем архитектурном решении - видишь, я умею восхищаться чужим талантом! - но промыслом своего создателя, гениального до сумасшествия Стаматина, воткнутый в наиболее уязвимое место водоносного пласта. Он торчит там, аки пробка в бездонной бутылке - наполняющейся водой пополам с заразными фабричными отходами и той дрянью, что скапливалась там веками. Ты знал, что на месте нынешнего русла Горхона располагались древние скотомогильники? Они и посейчас там, глубоко под землей. Следишь за моей мыслью, еретик нераскаявшийся?
  - Откуда ты все это разузнала? - искренне удивился Артемий.
  - У Церкви много возможностей, - туманно отозвалась Карающий Бич и хмыкнула: - Ладно, не позволю тебе умереть от любопытства. Геодезическими картами меня снабдил один из твоих знакомцев. Старейшина Оюн с боен. Чертежи Многогранника принес один из моих друзей, чье имя я предпочла бы не открывать. Мы замечательно потолковали с Оюном - для предстоятеля секты скотопоклонников он весьма разумен и рассудителен. Он дал мне неплохой совет, и в ближайшее время я намерена кое-что предпринять. А именно - взорвать Многогранник. Нынешним же вечером. В Управе уцелело несколько ящиков динамита - марки НВ-72 или 75, не помню точно - и взрыватели к нему. Динамит просроченный, но, думаю, сработает. Надо только подломить штырь-основание, на котором держится эта махина. Остальное рухнет само собой. Потом мы извлечем остатки фундамента Многогранника из земли и откроем путь воде. Да, Город ожидает небольшое наводнение - но усилившееся течение унесет с собой зараженные массы и промоет почву. Долой один из основных факторов постоянного распространения заражения.
  Бурах подавился твердой, как камень, колбасой. Аглая бесцеремонно стукнула его твердым кулачком по спине, взяла с тарелки оставшийся ломоть хлеба, отломила кусочек и отправила в рот.
  - Так что скажешь? - она вопросительно вскинула бровь.
  - Хм, - Артемий подтянул карту и чертежи Многогранника к себе. - Возмущение горожан, само собой, ты в расчет не принимаешь. Собираешься разрушить местную достопримечательность - во имя чего? Сомнительного плана по очистке водопроводных вод?
  - Во имя спасения уцелевших горожан, - отрезала Инквизитор. - Пожертвовать одним-единственным зданием ради спасения людей - невеликая цена. Я пытаюсь вас спасти, как ты не понимаешь? - впервые на памяти Бураха в голосе Лилич прозвучало неподдельное отчаяние.
  - Я все понимаю, - мягко заверил он ее - и это было ошибкой. Карающий Бич немедля разъярилась:
  - Я делаю хоть что-то, а чем заняты ты и твой приятель Рубин?! Где панацея, которую вы уже который день сулитесь изготовить? Обещания, обещания, одни обещания! - она наклонилась вперед, угрожающе прищурившись: - Бурах, имей в виду: если я не смогу утереть нос Санитарному Корпусу, я захвачу с собой всех, кого смогу. Тебя в том числе.
  - Спасибо, хоть предупредила. Доброта твоя просто не ведает границ, - Бурах ни мгновения не сомневался в том, что Инквизитор выполнит обещанное. - О старых скотомогильниках я что-то слышал. И о комплексах пещер и естественных каверн под Термитником - в их существование мне верится с трудом, слишком легкая тут почва. При большом количестве пустот она бы просто обрушилась. Не забывай, пусть я здесь родился, но я все-таки чужак. Я многого не знаю. У меня есть отцовские записи, есть все, что я узнал в Столице - но этого не хватает, чтобы создать сыворотку. Иногда мне кажется, что нам недостает... - он помолчал, не в силах предугадать, как Инквизитор воспримет его слова, - недостает капельки чуда и веры. Не твоей столичной веры, принесенной извне и навязанной нам, но нашей собственной. Веры Уклада.
  Лилич закатила глаза, невероятным усилием воли удержавшись от искушения начать многочасовой диспут о религиозных заблуждениях Бураха - и о том, какие муки ожидают менху в посмертии.
  - Ты сказала, тебе нужен мой совет, - медленно проговорил гаруспик. - Вот он. Повремени с уничтожением Многогранника. Пожалуйста. Хотя бы до завтрашнего дня. Я наведаюсь в Термитник, поговорю со Старейшиной и Оспиной. Попрошу о помощи и о знании. Может, мы с Рубиным что-то упускаем. Что-то, лежащее на поверхности. Он и я - мы в бОльшей степени ученые, нежели последователи Уклада. Мы можем не знать чего-то важного, чего-то, о чем известно только посвященным в жизнь и ритуалы Уклада.
  - Так пойди и узнай! - тоном раздраженной королевы приказала Лилич. - Да не забывай извещать меня. Хочешь, я приставлю к тебе вестового? У меня тут уйма клерков, которые все равно ничем толком не заняты. Болтаются под ногами и смотрят собачьими глазами.
  - Обойдусь, - отказался от предложенной чести Бурах.
  В притвор сунулся один из упомянутых клерков - бледный, взволнованный и перепуганный.
  - Ваше святейшество... - неуверенно заикнулся он, косясь на собеседника Карающего Бича.
  - Ну?
  - Ликторы, отправленные вами за Ольгимским-младшим...
  - Отлично. Пусть ждет, сейчас я им займусь, - кивнула Инквизитор.
  - Ваше святейшество, возникла проблема...
  - Какая именно? - Лилич нахмурилась. Клерк мелко затрясся.
  - При попытке войти в таверну ликторы наткнулись на организованное сопротивление. Там оказались присные Грифа со Складов, они начали отстреливаться. Ваше святейшество, около таверны Новака и в квартале Дубильщиков вспыхнула настоящая перестрелка...
  - Свободен, - Карающий Бич коротко махнула ладонью. Клерк с готовностью испарился.
  - Зачем тебе занадобился еще и Ольгимский-младший? - спросил Бурах.
  - Для коллекции, - огрызнулась Лилич. - Наткнешься на мэтра Данковского, можешь расспросить его о подвигах Влада в скотобойнях. Извини, долг зовет, - она начисто утратила интерес к Бураху, схватив с табурета плащ и торопливо влезая в рукава. - Только этого мне не хватало... Не стой столбом, иди! В Термитник, в Степь, куда угодно, только добудь мне ответы. Или сыворотку. Или хоть что-нибудь. Ступай же! - она начинала по-настоящему злиться, и воздух вокруг нее потрескивал, как в грозу. Бормоча под нос проклятия Грифу и своим бестолковым подчиненным, Инквизитор черной молнией вылетела из придела.
  За стенами Собора маленькими смерчами шелестели опавшие листья - в точности разлетевшиеся со стола Инквизитора деловые бумаги. Качались тела на виселице, качалось чучело Песчанки на фонарном столбе.
  "Почему, отчего? Почему именно она, а не уроженка Степи или Столицы? Кто в небесах заставил меня сделать этот выбор и теперь смеется, глядя на землю с медленно тянущихся к югу облаков? Что я для нее, что она для меня? Враг, которому можно открыть душу - а потом прикончить, чтобы секреты остались секретами?"
  Бурах спустился по ступенькам Собора, всей спиной ощущая неприязненно-жгучие взгляды Наблюдателей. Зашагал в сторону ближайшего моста через Глотку, к Термитнику, намереваясь всерьез потолковать с Оюном и Оспиной - высокий, с упрямо наклоненной вперед головой, обманчиво нескладный и выглядящий в своей поношенной куртке настоящим оборванцем. Пальцы левой руки непроизвольно поглаживали фетровый кошель с Инструментами. Разрушить Многогранник, это же надо было до такого додуматься. Но если Аглая не ошибается и не введена в заблуждение...
  И все-таки, как ей удалось разжиться стаматинскими чертежами?
  
  Глава 13. Мария Каина: Погоня за смертью.
  
  Фотография на эмалевом овале за семь прошедших зим и лет ничуть не пожелтела и не облупилась. Запечатленная вполоборота темноглазая и темноволосая, ослепительно прекрасная женщина взирала на Марию с насмешливым вызовом, затаив улыбку в уголках нежно изогнутых губ. Мария провела ладонью по шероховатому черному мрамору с глубоко вырезанными и залитыми серебром буквами: "Нина Каина. Любила и любима". Перевернутый факел, изображение сломанной розы - и несколько засохших букетов у подножия обелиска, скукожившиеся яблочные дольки, деревянные чашечки с солью и настоем твирина. Подношения, призванные умилостивить дух усопшей и призвать на живущих ее милость.
  Нину похоронили на Малой Излучине - там, где Глотка сливается с медленными желтоватыми водами неглубокого Горхона. С чугунной скамьи, где сидела Мария, открывался вид на Степь за рекой: плавные изгибы холмов, тусклое небо, пробегающие волны колеблемой ветром сухой и ломкой травы.
  Когда Мария поворачивала голову влево, за облетающими кустами шиповника она видела скругленную крышу другого склепа, сложенного из блоков песчаника цвета умбры и сизого шифера, украшенного бронзовым литьем.
  Две женщины, нашедшие последний приют не на городском кладбище, а здесь, у слияния двух рек, по соседству друг с другом. Две извечные подруги и соперницы, две Хозяйки, две Видящие, Нина Каина и Виктория Ольгимская, Ночь и День, Пламя и Воздух. Яростная, почти неукротимая сила в железных тисках воли и безмятежное, мягкое спокойствие всепонимающей мудрости. Как сейчас понимала Мария, эти две женщины походили на мудреный китайский символ вечного противоборства и слияния сил Тьмы и Света - где каждая из сил несла в себе зародыш своей противоположности и органично превращалась в свою тезу. Виктория несла покой и умиротворение, смирявшие вечное стремление Нины преодолеть законы природы, пересечь запретную черту и взглянуть, что скрывается там, за бархатным занавесом Обыденности. Нина изменяла судьбы людей по своей прихоти, карала и миловала, разрушала, чтобы на развалинах создать нечто новое. Виктория врачевала тела и души, одаряла и заступалась.
  Вместе они ткали полотно жизни.
  Они умерли в один и тот же год. Нина - на зимнее равноденствие, Виктория - спустя месяц. Город осиротел, оставшись без своих Видящих, без своих Хозяек, если не считать Катерину Сабурову, замкнувшуюся с той поры в стенах Стержня. Говорили, что ни та, ни другая никогда ничем не болели, что Нина сгорела в своем беспощадном внутреннем огне, а Виктория истаяла, как свеча - добровольно решив последовать за Каиной и удерживать вечно мятежный и своевольный дух подруги от стремления вмешиваться в жизнь живых.
  Старшее поколение Хозяек ушло. Младшее еще не выросло и не достигло возможности познать самое себя, соприкоснуться с Силой, заточенной внутри их разумов и тел.
  Мария, подрастающая Хозяйка, съежилась на холодной скамье, плотно стиснув колени и зажав между ними складки тяжелой твидовой юбки.
  "Что мне делать, мама? Все чудеса мира доступны мне - но отгорожены стеной из хрустального льда, я не могу ее разбить. Не могу даже оставить на ней малейшей трещины. Не могу вмешаться, не могу спасти, не могу уничтожить. Я могущественна, но невежественна и потому бессильна. У меня много врагов и почти нет друзей. Я никого не люблю... хотя мне нравится мэтр Даниэль. Впрочем, какая разница, ему нет до меня дела. Я всегда была сама по себе. Я знаю, что отец заблуждается, пытаясь обманом проникнуть в мир мертвых. А мне так нужен твой совет... - она прикусила ноготь на мизинце, размышляя. - Обратиться к Ласке? Хранительница кладбища вроде бы обладает умением слышать голоса с той стороны. Я пойду и навещу ее. Хотя она может и не захотеть помочь мне. Нину многие любили - но многие боялись. Недаром ее заглазно именовали Черной Ниной".
  Она решительно поднялась. Поправила разлетевшиеся букеты, улыбнулась фотографии.
  "Может, это и есть твой совет? Хорошо, я последую ему".
  Чтобы добраться до кладбища, требовалось пересечь Город с запада на восток. Если повезет, на это уйдет около часа.
  Мария спустилась вниз по течению Глотки до ближайшего моста, перешла на другую сторону, поравнявшись с городским Театром, превращенным в госпиталь. Обогнула Театр... и запнулась, озадаченно нахмурившись.
  На мостовой перед ней горели следы. Расплывчатые черные следы босых ног, обведенные невысокой каймой ядовито-зеленого пламени. Язычки огня извивались, точно дразня ее.
  Каина-младшая присела на корточки, коснувшись непонятного явления пальцами. Ничего, кроме жгучего покалывания, какое бывает, когда с мороза входишь в натопленное помещение. Стало быть, в реальности настоящего следов нет. Они там, где она может их увидеть.
  Но тогда неизбежно возникает второй вопрос - кто мог оставить эти следы?
  "Шабнак, Степная ведьма, - не колеблясь, решила Мария. - Демон прошел здесь. Невидимый, неслышимый, укрывшийся под маской чьего-то лица. Но следы ему не скрыть - а я их увидела. Интересно, отчего я увидела их именно сегодня - и не замечала прежде? Сегодня что-то изменилось, я стала на день старше - и чуть способнее?"
  Она постояла на пустынной улице, переводя взгляд с окон Театра на убегающую вдаль цепочку следов.
  "Я пойду по ним, - Мария аж притопнула ногой. - Они кажутся... недавними. Я пройду этим путем и узнаю, кто принес смерть в наш Город. Пойду за Шабнак и убью ее... если смогу. Но я буду точно знать, что у меня был шанс, и я его не упустила. Что сделала все, что могла".
  Следы истаивали у нее на глазах, точно кусочки льда на раскаленной плите.
  Мария обеими руками поддернула подол юбки и побежала, следуя за тлеющими на камнях мостовой черными расплывчатыми пятнами.
  Она благополучно добежала до моста к Жильникам и приостановилась. Мария не страшилась людей, она просто не могла представить, чтобы кто-то решился напасть на наследницу семейства Каиных - но там, за мостом, изломанной линией чернели выгоревшие кварталы и закопченные корпуса опустевших заводов. Над ними тяжко разлеглось медленно бурлящее пепельное облако, в глубинах которого глаз молодой Видящей различал смутные очертания мечущихся туда-сюда силуэтов - людей и животных. Души умерших в Факельную Ночь, беспокойные и опасные. Духи умерщвленных на скотобойнях животных, бесприютные, растерянные, заблудившихся в поисках небесных пастбищ.
  "Я могу, - шепотом произнесла она. - Я преследую демона, я ничего не боюсь".
  Она перевела дух и припустила вдоль каменной стены завода, длинной, кажущейся бесконечной. Серый крошащийся камень, высохшая и обгоревшая трава под башмаками. Тысячи людей всякое утро проходили тут, торопясь успеть к проходным фабрики Ольгимской, прислушиваясь к тягучей перекличке гудков, и всякий вечер расходились по домам. Их тени мимоходом задевали плечами идущую сквозь них Каину-младшую, наступали на ноги, толкали локтями в спину. Тысячи коров, телят, овец и свиней погибли, превращаясь в выделанные кожи, мили колбасных связок и куски требухи. Кровь и кости, дым и вонь. Уклад. Слово, включающее в себя все это - и еще немного сверх того.
  Мария не рискнула приближаться к курящимся, присыпанным едкой известкой Ямам, где хоронили трупы жертв Песчанки, боязливо обогнув их по краю квартала Сырых Застроек. Мортусы возились с мертвецами, стаскивая трупы с повозок и спихивая в длинные, неглубокие рвы. Падая, тела издавали неприятный скрипящий звук. Мария сглотнула, стараясь глядеть только себе под ноги.
  На нее упала тень Термитника - густая, черно-красная, непроглядная. Идти сквозь нее было - как по вязкому болоту, когда всякий шаг дается с огромным трудом, а ноги по щиколотку утопают в мягко-липком торфе и гнилой воде. Следы горели, манили за собой, мерцали призрачными огоньками. Младшая Каина миновала огромные, в три человеческих роста, Врата Скорби - главные ворота скотобоен, красные от ржавчины и облупившейся масляной краски, перебралась через шпалы и рельсы заводской узкоколейки. Ворота стояли чуть приоткрытыми, в щель между толстыми створками виднелось несколько обшарпанных вагонов для перевозки скота. Сильно, томительно пахло корицей, запахом смерти, ароматом Чумы. Следы уводили в степь, и, когда Мария отошла подальше и оглянулась, Термитник напомнил ей тушу огромного быка, распростертого на земле. Возможно, дохлого и выпотрошенного, над которым с карканьем вьется воронье.
  Она отвернулась и торопливо пошла дальше, высматривая черные следы в зеленом ореоле. Они попадались все реже и реже, на большом расстоянии друг от друга, и с каждым шагом становились все малозаметнее. В конце концов, они просто исчезли, растворились среди кустиков дымной твири и ковыля.
  Мария выругалась. Вслух, как не подобает приличной барышне, не слишком умело, но от души. Она ушла довольно далеко от города, забредя в неглубокий распадок, эдакое углубление на плоскости Степи, поросшее хрусткой сорной травой. К ее юбке обильно прилепились сизые шарики чертополоха и цепкие семена полыни, а ботики перепачкались в грязи. Она ровным счетом ничего не достигла и не узнала, ее душу переполняли досада и злость. Зачем, зачем она рванулась сюда в одиночку, ничего толком не зная и не понимая? Что бы стала делать, если бы из желтого чумного облака к ней и в самом деле протянула руки Шабнак-Адыр?
  "Ступай домой", - посоветовал внутренний голос.
  "И правда, там мое место..."
  - Мария.
  Младшая Каина развернулась на каблуке, точно готовая атаковать змея. Под каблуком образовалась ямка просевшей мягкой земли.
  Шагах в пяти от нее стояла женщина. Взявшаяся невесть откуда, ведь всего мгновение назад в округе не было никого и ничего, кроме самой Марии и покосившегося курганного камня. Женщина в совершенно неуместном тут вечернем платье багрово-винного оттенка с открытыми плечами, с темными локонами, убранными в высокую прическу. Женщина с белой кожей и ослепительно сияющими темными глазами, бездонными и насмешливыми, под тонкими дугами бровей.
  Умом Мария понимала, что никакой женщины рядом нет и быть не может. Это амарко, бродячий дух Курганов, дух предков-степняков, призрак, принявший обличье той, кого втайне мечтала увидеть младшая Каина.
  - Нина, - девушка не бросилась к матери, напротив, нахмурилась и отступила на пару шагов. Сожалея, что не имеет привычки таскать с собой в кармане подкову или серебряный ножик для разрезания бумаги. Утешала лишь мысль о том, что Шабнак-Адыр, если верить преданиям, способна захватить только тело живого человека. Нина Каина вот уже семь лет как безнадежно мертва и покоится над Излучиной в гробу дорогого черного дерева. С кистями и позолотой. Это просто степной дух. Зловещий, но безобидный. Он может подать ценный совет - если Мария сумеет правильно повести разговор. Ведь она же шла сюда за советом? - Я... - девушка запнулась, вспоминая, как следует обратиться к встреченному в Степи духу, дабы не разгневать и не напугать его. - Я приветствую тебя... образ матери моей и хранительницы. Я рада встрече с тобой - в этот день и в этот час. Какое послание ты несешь мне?
  - Умная девочка, - таким знакомым движением, приязненным и одновременно высокомерным, кивнула призрачная Нина. Свет не проницал сквозь нее, она отбрасывала еле различимую тень, но трава не гнулась под ее ногами и к складкам платья не прилипали колючие семена. - Как выросла. Какой стала красивой. В тебе горит такое же чистое пламя, - она протянула к Марии руку. Сверкнул браслет на тонком запястье - рубины, оправленные в черненое серебро. - Знаешь, зачем мы здесь? Знаешь, что это за место?
  Мария огляделась. Приземистый курган с оплывшими от времени склонами, распадки, различимые только по неглубоко просевшей от осенних дождей земле, очертания крыши Термитника над горизонтом. Степь, извечный шелест трав, обменивающихся недоступными человеку секретами.
  - Не знаю, Нина.
  - Иди за мной, - бывшая Хозяйка церемонным жестом подобрала подол и поплыла сквозь заросли к кургану, усевшись на высунувшейся из земле каменной растрескавшейся плите. Мария поколебалась и села на травяную кочку, решив, что юбка все равно погибла - ее не отчистить и не отстирать. - Поговорим. Сядем на склоне холма и будем рассказывать истории о древних королях. Или о королевах, что более уместно, - она рассеянно улыбнулась, и Марию словно обдало дуновением ветра, ледяного и иссушающего одновременно. Амарко полной горстью черпала воспоминания из ее души, Нина-видение была так похожа на Нину настоящую...
  - Их было четверо на каждой стороне. Четыре благословенные Хозяйки и четыре прОклятые королевы, - нараспев произнесла Нина Каина, глядя на едва различимую отсюда темную линию городских крыш. - Виктория, Катерина, Оспина из Уклада, Нина. Сражение происходило на кургане, - она беззвучно топнула туфелькой по глухо охнувшей земле. - И здесь же была подведена черта окончательного расчета. Их всех похоронили здесь. Видишь рвы? Они там. Прислушайся, ты различишь их шепот. Им холодно и одиноко, они требуют отмщения.
  - Караван? - неуверенно спросила Мария, чей ум лихорадочно сопоставлял услышанное с обрывками разговоров взрослых, долетевших до ушей внимательной девочки из семьи Каиных. - Караван Бубновых Тузов, ты о них говоришь? Лоскутные людоеды. Убийцы, похитители детей, растлители душ, грабители и воры. Караван из Таруны. Цирк смерти. Их преследовали и нагнали... здесь?
  Как всякий подросток Города, в детстве Мария слышала передаваемую шепотом и под большим секретом историю зловещего балагана. Ей казалось, она помнила ту ночь - когда далеко в Степи захлебывались частым стуком пулеметы, строчившие в ритме перетружденного человеческого сердца. Она лежала в кровати, свернувшись в испуганный комок, с головой накрывшись одеялом, вздрагивая, недоумевая и боясь. Ощущая отголоски чужих смертей, вонзавшиеся в ее душу, как древние стрелы с иззубренными каменными наконечниками, что дети порой находят в степи.
  Утром к ней пришел отец. Мария бросилась расспрашивать Виктора о ночном происшествии, но тот отрицательно качнул головой:
  - Не нужно вопросов. Забудь, дорогая. Мы сделали то, что нужно было сделать. Тень не коснется тебя. Ни тебя, ни других детей. Этому злу давно надо было положить конец.
  И Мария промолчала. Она уже знала: существуют вещи, относительно не стоит проявлять излишнего любопытства. Вещи, которые происходят, потому что их не избежать, но которые не принято обсуждать за семейным ужином.
  Матери в те дни было скверно, она не выходила из своих комнат, не разговаривала ни с кем, не хотела никого видеть.
  Время шло и прошло, все забывалось, уходило в прошлое, как будто ничего и не было.
  А теперь, спустя семь лет, явившаяся из Степи призрачная Нина сама заговорила с ней о Караване.
  - Чем они были на самом деле? - тихо говорила Нина. - Паяц и его Колода? Они звали себя Колодой - тузы, короли, дамы, валеты, карты помельче. Бубновая масть - козырная масть, и Паяц был самозваным королем над жизнью и смертью. Королем раскрашенных картонных задников и холщовых декораций, королем мишуры и фокусов, повелителем дрессированных животных и погубленных душ. Вождем мошенников, гипнотизеров, гулящих девиц и насильников. Циркачи. Все дети любят цирк. Паяц вел свой Караван из ниоткуда в никуда, из города в город, из поселения в поселение. Ускользая от засад и облав, опережая розыскные отряды. Оставляя за собой рыдающих родителей, которые никогда больше не увидят своих пропавших детей, мертвецов в канавах, глумясь над усилиями властей захватить их. Кто-то называл их сбродом низших демонов, вырвавшихся из ада - но они были людьми, моя дорогая. Обычными людьми из плоти и крови, знавшими, что почём в этом мире, умевшими играть на потаенных людских желаниях и страхах. Они приходили ночью, утром разбивали палатки и шатры, меняли названия и расклеивали плакаты, зазывали детей на представление - а вечером ожидали взрослых. Готовых платить за свои удовольствия. Молчаливо способствовавших бегству Каравана, потому что иначе им было стыдно взглянуть в глаза друг другу. Круговая порука - знаешь, что это такое, Мария? Знаешь, какова ее сила и власть? - степная амарко хихикнула голосом Нины.
  - З-знаю...
  - Ничего ты не знаешь, дитя. Но можешь узнать, если захочешь, - Нина вскинула голову. - А ты - хочешь? Хочешь знать правду - неприглядную и замызганную, как всякая вещь, которую долго и старательно прятали в грязном чулане?
  Мария прикусила губу, размышляя. Не о том она хотела спросить, но дух Степи сам решает, о чем говорить с пришедшим к нему человеком. А тайны прошлого... Как часто их прогнившие семена дают всходы в настоящем.
  - Хочу. Хозяйки и Королевы каравана - вот твоя правда?
  - В последние недели у цирка Бубновых Тузов земля горела под ногами, - буднично произнесла Нина. - Они колесили по заброшенным дорогам, обходя поселения, пытаясь скрыться от ищеек, но оставленный ими след был слишком насыщенным... слишком горячим и сладко пахнущим. Караван добрался до Города, надеясь найти здесь временное укрытие. Паяц и Королевы пришли к Хозяйкам. Даже тогда, с жаждущей крови погоней на хвосте, они не склонили головы и не намеревались просить о помощи. Нет, они бросили Городу вызов. Победят Бубновые Тузы - Хозяйки дадут им уйти, степной пылью запорошив глаза преследователям. Победят Хозяйки - что ж, значит, таков приговор судьбы. Караван сдастся - а дети арены перейдут под покровительство Города. Они хотели жизни для своих детей. Для тех, кто был неповинен. Кто стал заложником судьбы, собственного таланта, собственной красоты, своего дара.
  - Хозяйки одержали верх? - с замиранием сердца спросила девушка.
  - Нет, - почти беззвучно уронила слово Нина. - Они проиграли.
  - Ка-ак?
  - А вот так, милая, - амарко развела руками. - Като Сабурова в тот день навсегда лишилась Дара. Оспина впала в забытье - к тому же она изначально была слабее прочих. Виктория и я... мы пребывали в смятении и растерянности. Нашлась сила, которая одолела нас. Да, мы сломили трех Королев, но Королева Пик твердо стояла на ногах, исполненная решимости продолжать бой... а мы уже ничего не могли противопоставить ей. Мы были вынуждены признать себя побежденными.
  - Но Караван... - напомнила Мария.
  - Караван никуда не ушел, верно, - задумчиво подтвердила Нина. - Мужчины Города заявили: они не давали никакого слова. Они не намерены способствовать тому, чтобы Караван и дальше уродовал людские судьбы. Судья Каин, Ольгимский, комендант Сабуров и штабс-капитан Равель, отец Лары. Они собрали городское ополчение, задержав отправление Каравана на несколько часов. На те несколько часов, которых хватило для того, чтобы на нашу станцию примчался экспресс с отрядом столичных гвардейцев. С карабинами и скорострельными пулеметами, против которых не устоит никакая магия. Была ночь, было много стрельбы и пролитой крови, были длинные рвы и молчащие Хозяйки. Были статьи в газетах, прославляющие героев, но помалкивающие о точном названии места, где завершились странствия Бубновых Тузов. Было много шума, поздравлений, розданных медалей и орденов, вспышек магния и интервью с участниками загонной охоты. Но нигде не было фотографий с места расправы над Караваном, нигде не прозвучало ни слова о том, какая сила создала Бубновых тузов и погнала их в путь - и что хранило их все то время, пока они вершили свои кровавые дела. И Город тоже разумно предпочел помалкивать. Ни к чему лишний раз ворошить прошлое. Ни к чему упрекать Хозяек - да и кто осмелится напомнить им о содеянном бездействием? Ничего не было.
  Нина гибким движением поднялась на ноги, расправила зашуршавшие складки, потекшие переливами багрового и винно-алого. Оглядела настороженно притихшую Степь:
  - Ничего не было, девочка, но ничто в мире не остается безнаказанным. Ложь, взращенная на предательстве, не принесет сладких плодов, только ядовитые. Мертвые стонут под грузом земли, погибшие и неоплаканные, прОклятые и забытые. Никто не приходит сюда, никто не оставит здесь хотя бы плошки с молоком. Никто не задает вопросов. Живые молчат, заткнув уши и не внимая голосам мертвых. Чума - единственный способ заставить их прозреть и ткнуть носом в собственное дерьмо. Вы сами призвали ее на свои головы. И мне так жаль, что я не могу помочь тебе. Ты всегда хотела быть сама по себе, Мари, и добилась своего, - Нина вздохнула. - Я так хочу обнять тебя. Проститься. Виктория права, мертвым не стоит видеться с живыми. От этого становится еще тоскливее.
  "Это не амарко. Это не дух, это настоящая Нина Каина. Нина такая, как она есть. Какой она была. Это моя мать. Она пришла ко мне - потому что ей не дано успокоиться из-за преступления прошлого".
  - Мама! - Мария шагнула навстречу Нине Каиной, как бросалась раньше, будучи маленькой девочкой. Тогда она искала помощи и утешения, но теперь ей нужно было самой принести успокоение кому-то. - Мама, послушай, - она прижалась к Нине, ощутив биение живого сердца и тепло тела под тонким бархатом. - Мама, ты ни в чем не виновата. Так было нужно. Я выслушала твою тайну и согласна - иначе поступить было нельзя. Караван не заслуживал жизни. Все правильно.
  - Ты так считаешь? - Нина высвободилась, приподняла голову дочери за подбородок. Пристально заглянула ей в глаза - сознание Марии заполнил удушливый запах преющей травы и влажной земли - и кивнула: - Да, именно так ты считаешь. Истинная наследница своей матери и поколений городских Хозяек. Кровь на руках твоих, Мария Каина. Кровь, что смывается только кровью.
  Что-то с чудовищной силой ударило младшую Каину в левый бок. Твердое, длинное и острое, с хрустом раздвинувшее ребра и глубоко вонзившееся в зашедшуюся беззвучным воплем боли плоть, но не дошедшее до сердца. Мария осознала, что ее приподняли в воздух и отбросили спиной вперед в сторону - как дети небрежно швыряют тряпичную игрушку.
  Она судорожно дергала ногами, шарила стремительно теряющими подвижность и чувствительность ладонями по намокшему и липкому сукну, пытаясь ухватиться за пронзившую ее вещь. Амарко, Чума, Нина - чем бы не являлось напавшее на нее создание - исчезло. Она осталась одна, одна посреди равнодушной Степи.
  "Невежда, ты купилась на ее трюки. Ты ничего не поняла. И умрешь за это. За то, что совершили Хозяйки".
  Зашелестела трава. Кто-то бежал, обострившимся слухом Мария улавливала приближающийся топот - топот обычных человеческих ног по сухой земле. Она захрипела, забилась, пытаясь привлечь внимание, позвать на помощь.
  Бежавший остановился рядом с ней, еле слышно вскрикнул. Мария видела его - вернее, ее - то смутно расплывающуюся, то неожиданно четко проявляющуюся фигуру в радужном ореоле. Долговязая девушка-подросток в черном френчике, вязаной шапочке и с длинным ярко-красным шарфом, небрежно обмотанном вокруг шеи. Клара по прозвищу Самозванка, приемыш Сабуровых. Как она здесь очутилась? Неважно, все неважно, лишь бы перестала течь кровь. Клара поможет ей, приведет кого-нибудь из Города...
  - Кх... Клара, - Мария попыталась поднять трясущуюся руку, дотянуться до девушки. Та отступила на крошечный шажок назад, бесстрастно и пристально разглядывая бившуюся в агонии младшую Каину.
  Мария затихла. Пронзивший ее обломанный бычий рог торчал из темной ткани пальто, поблескивая на изломе оттенками молока и жемчуга. Клара, прицелившись, сплюнула рядом с покойницей, развернулась и ушла, засунув руки глубоко в карманы и горбясь.
  
  Глава 14. Бурах: Десять кубиков панацеи.
  
  Около полудня небо затянуло низкими тучами и пошел дождь - мелкий, всепроникающий, пропитавший вельвет куртки гаруспика волглой и липкой теплотой, от которой начинало пробирать невольным ознобом. На углу пораженный Язвой упал прямо под черный зев водосточной трубы. Мутная вода лилась в разверстый рот, человек слабо дергался, захлебываясь. По стенам обгоревших зданий расползлась паутина буро-зеленой плесени, затягивая шлифованный гранит частым переплетением ажурных нитей. Вниз по улице Айян над тротуаром плыл, колышась, сизый Чумной Призрак, вполне разумно заглядывая в уцелевшие окна вторых этажей. Словно искал кого.
  Небо отворачивается от земли, Мать Бодхо больше не защищает своих детей.
  До прихода Чумы три соседствующих квартала - Кожевенники, Дубильщики и Жильники - были весьма неплохим местом. Несколько однообразные, но аккуратные и приятные взгляду казенные дома для работников заводов Ольгимских. Дворики и палисадники, где летом хлопали развешенные на веревках белые и полосатые простыни. Школа, детские площадки с нежно поскрипывающими качелями на цепи. Лавки, магазинчики, мастерские, трактиры и кафе. Фабрики процветали, и жизнь в городке была не так уж плоха. Скучна и размеренна, как во всяком провинциальном городе, но у большинства обывателей имелась крыша над головой, небольшой вклад в местном банке и уверенность в завтрашнем дне. На скамейках сидели старики, дымили трубками, вспоминая минувшие деньки. Здесь, на открытой террасе, долгими летними вечерами устраивались танцы под аккордеон и скрипку. Играли дети. По набережным гуляли влюбленные парочки. Здесь была жизнь - какая ни есть, но жизнь.
  Обычный город, каких полно на карте страны.
  Обычный захолустный городишко, окруженный Степью. Степью, испокон веков существовавшей по своим собственным законам, не всегда понятным и разумным. Уроженцы Степи куда лучше разбирались в интонациях мычаний быков и коров, чем в человеческой речи, читая судьбу по звездам и косточкам нерожденных телят. В медных котлах выпаривали и перегоняли твирь - дымную, пепельную, подснежную и кровавую - получая настой, позволявший видеть незримое и разгадывать тайный смысл узора переплетенных линий. Линий судьбы на человеческой ладони, паутины троп в Степи и линий кровяных жил во внутренностях быка.
  Бурах прошел в стоявшие нараспашку ворота Долгого корпуса Термитника. Его шаги гулко разносились по пустынным, обезлюдевшим цехам. Все остановилось, все замерло: балки с крючьями для разделки туш, вагонетки и тележки. Громыхающие стопки цинковых поддонов, бегущие резиновые ленты подносчиков на роликах, автоматические ножи и зубчатые колеса. Рычаги, цепи, клетки, загоны, кормушки. Бетонный пол с углублениями для стока нечистот, решетки лязгают под ногами. Впитавшийся в железо и камень запах пролитой крови, настолько ощутимый, что его можно резать ножом - он тугой и вязкий, густо-коричневого цвета свернувшейся крови.
  После того, как Инквизитор распорядилась отомкнуть ворота боен и вынести трупы, уцелевшие рабочие вместе с семьями перебрались на второй ярус Термитника, в Короткий корпус, попытавшись превратить разделочные цеха в нечто, пригодное для жилья. Люди и посейчас оставались здесь, им было больше некуда идти, большинство лишилось своих домов в Факельную Ночь. Гаруспика провожали взгляды - настороженные, испуганные, полные смятения и робкой надежды. Покачивались развешанные то там, то здесь керосиновые лампы-"молнии", отбрасывая длинные, бесформенные тени, мечущиеся по стенам.
  Старейшина Уклада Оюн и его подопечная обитали в бывшей комнате старших смены. Дверь отсутствовала, и когда Бурах откинул занавешивавшую проем мешковину, он обнаружил вполне мирную картину: Оюна, сидевшего на провисшей парусиновой койке, и игравшую на замызганном полу девочку. Девочке на вид было лет семь, у нее светло-каштановые локоны, круглая симпатичная мордашка и яркие блестящие глаза. Она до смешного походила на прелестную куклу, по прихоти мастера игрушек наряженную не в нарядное платье с кружевами и лентами, но в растянутый вязаный свитер с чужого плеча и мальчишеские шаровары. Игрушками ей служили головастые и пучеглазые уродцы, сшитые руками Миши, несколько бычков из лоскутов кожи и меха, и неведомо как угодившая в Термитник кукольная коляска из дорогого магазина. В данный миг девочка безуспешно пыталась с помощью обрывков ленточек запрячь в коляску бычка.
  - День добрый, Тая, - поприветствовал девочку Бурах. - Мое почтение Старейшине.
  Тая Тычик, дочка не пережившего Факельной Ночи управляющего бойнями Герберта Тычика, вскинула голову, улыбнувшись менху - жизнерадостно и светло, точно в глухой ночи вспыхнул гостеприимный огонек.
  - Где ты был? - немедля пожелала узнать она. - Видел ли что-нибудь интересное?
  - Инквизитор обвенчала с Конопляной Тетушкой коменданта и старшего Ольгимского, - Артемий привык к тому, что детей Уклада не запугать и не удивить ничем. Тая пережила заточение в Термитнике, смерть стала для нее привычной и будничной. - А еще она намерена взорвать Многогранник. Это мудрый совет ей подал никто иной, как Старейшина. С какой радости?
  - Она собирается взорвать Многогранник? - переспросил Оюн. Слова он произносил медленно, словно обдумывая тайный смысл каждой прозвучавшей буквы, отчего складывалось ошибочное впечатление о туповатости Старейшины. Усиливалось впечатление его внешним видом - кряжистый здоровяк средних лет, лобастый и широкогрудый, неуловимо похожий на породистого быка, сильного, но туго соображающего. Покатые плечи и могучие руки выдавали в нем человека, способного без труда сломать подкову или свернуть шею врагу. Оюн носил поношенную куртку с сохранившимся на спине набивным трафаретом "Фабрика Ольгимских" и бычьей головой, порыжевшие от старости кожаные бриджи и высокие охотничьи сапоги.
  Оюн, маленькая Тая и угрюмая степнячка Оспина - три этих человека олицетворяли Уклад Степи. Оюн и Оспина вот уже лет десять были предстоятелями и хранителями, затем к ним присоединилась Тая. Ее избрали среди множества детей фабричных рабочих, руководствуясь невесть какими критериями, и сделали маленькой некоронованной принцессой Термитника. Ребенком, которого изо всех сил старались сберечь, накормить, обогреть. И чье маленькое сердечко было готово в ответ полюбить весь мир.
  - Да. В подтверждение того, как деятельно она исполняет свою миссию, - Бурах подвинул к себе расшатанный табурет и уселся. - Ты навел ее на мысль сопоставить геодезическую карту Города и чертежи Многогранника. Она полагает, что фундамент башни, как пробка, запер водоносные слои под Горхоном. Там скапливается заразная кровь, несомая течением со скотобоен, и отправляется прямиком в водозаборную систему Города. Если разрушить фундамент, вода найдет себе дорогу и промоет водоносный пласт, ослабив вероятность заражения. Звучит невероятно, но Инквизитор ухватилась за эту идею, как клещ, впившийся в бычью холку. Я уговорил ее отложить взрыв до завтрашнего дня, но я хочу знать, Оюн - с чего бы промеж тобой и Инквизитором вдруг возникла такая нежная дружба?
  - Нельзя разрушать башню! - взвилась Тая Тычик. - Нельзя и все! Без нее все распадется. Она... она как... - от недостатка слов девочка лихорадочно замахала перед собой руками, пытаясь изобразить нечто вроде оси с вращающимися вокруг нее предметами. - Да, словно нитка, на которую нанизывают бусы. Без нее все разлетится и раскатится по углам! Она - как коробочка с секретом, коробочка с надеждой! Оюн, зачем ты все рассказал этой женщине?
  Бурах скептически глянул на девочку. Говорят, у Таи есть талант к Видениям, но как прикажете взрослым людям понимать восьмилетнюю провидицу, которая не в ладах с языком? И по этой причине не может растолковать свои мысли - многогранные и пестрые, как переливающиеся стекла калейдоскопа, и туманные, как всякое предсказание.
  - Каины возвели себе игрушку до небес и отравили нашу воду, - возмущение Таи ничуть не задело Старейшину. - Пусть у Инквизитора сердце из стали и она чужая нам, однако она совершит то, за что возьмется. Я поговорил с ней, да. Она выслушала и согласилась. Мы должны что-то делать, Тая, а не просто сидеть в пустых цехах и трястись в ожидании завтрашнего дня. Если река и воздух станут чистыми, болезнь уйдет. Мы вырастим новых быков. Фабрика снова начнет работать.
  - Но башня... - в отчаянии начала Тая.
  - Гори он огнем, этот Многогранник! - рявкнул в ответ Старейшина. - Никакого с него проку! Капелла Ольгимская заморочила вам головы пустыми сказками, вы и поверили! Башня Каиных - просто никчемная хоромина.
  - Неправда! - девочка топнула ножкой и гневно уставилась на гаруспика: - Скажите ему, это неправда!
  - Понятия не имею, милая, но Многогранник, если верить картам, и впрямь воткнут в водоносный пласт, - уклонился от роли третейского судьи Бурах. - Тая, раз тебе так дорога эта башня, помоги мне. Наши с Рубином попытки изготовить панацею или вакцину закончились полным провалом. Нам чего-то недостает. Если к завтрашнему дню я отыщу недостающий компонент и убедительно докажу его действенность - Карающий Бич оставит Башню в покое.
  - А ежли этой панацеи вовсе не может быть? - озадачился Оюн. - Вы со Стахом вон какие умники, сколько бьетесь - а ничего у вас не выходит.
  - Теоретически она должна существовать, - Бурах всю ночь возился с перегонным кубом и останками тел неудачливых дружинников, ему хотелось спать, под веки словно песка насыпали, но долг требовал оставаться на ногах. - Нам удалось выделить малую порцию вакцины, купировавшей Песчанку на первой стадии... - он сообразил, что собеседники не понимают его, попытался высказаться попроще: - Лекарство, помогавшее тем, кто только-только подхватил болезнь. Правда, его действия хватало ненадолго - им становилось лучше, но потом Чума все равно брала верх. Значит, мы пошли по верному пути, но где-то свернули на окольную тропку. И теперь блуждаем вокруг да около... Помогите мне, - он подавил чудовищный зевок, раздиравший челюсти. - Я многому научился в Университете, но этого недостаточно. Я не знаю этой земли. Не ведаю ее тайн. Я пытаюсь, и Рубин пытается тоже, но... это все не то. Город умирает, времени все меньше и меньше.
  Тая, успокоившись, взяла одного из игрушечных бычков, покрутила в руках. Вздохнув, спросила:
  - Есть ножик? Маленький.
  Бурах порылся в карманах куртки, отыскал складной перочинный ножик и сунул Тае. Под удивленными взглядами менху и Старейшины девочка перевернула бычка кверху брюхом. Пошептала, раскрыла нож и аккуратно разрезала суровые нитки, прошивавшие живот игрушки. Наружу полезла солома и клочки ваты. Тая сунула пальцы в прореху, вытащила длинную склянку. Приглядевшись, Артемий опознал пузырек из-под дешевых духов - такие обычно покупали в галантерейных лавках фабричные девушки и небогатые горожанки.
  Склянка до самой пробки с фальшивой позолотой была заполнена темно-красной густой жидкостью.
  - Держи, - Тая вручила одолженный нож и пузырек менху. - Добавь в зелье.
  - А что это, собственно? - Бурах поболтал пузырьком перед глазами, следя за скоростью стекания потеков. Отвинтил крышку, вдохнул характерный резковатый запах. Странно. Уже после суточного хранения в столь неподходящем контейнере кровь должна свертываться и дурно припахивать. Но эта - свежая. Словно только что выпущенная из жил человека или животного.
  - Кровь быка, - Тая извлекла катушку ниток с воткнутой в нее иголкой.
  - Тая, милая, я могу влить кровь в препарат, но это ровным счетом ничего не даст, - гаруспик ощутил приступ острой головной боли при одной мысли о том, как он попытается объяснить ребенку невозможность синтеза панацеи из человечьей и бычьей крови по причине разницы антител и генетического несовпадения. - У быков и людей разный состав крови. Лекарства, которые помогают животному, бесполезны для человека, и наоборот...
  - Это не обычная кровь, - отозвалась Тая, не поднимая головы и мелкими старательными стежками зашивая распоротое брюхо игрушки. - Я собрала ее на церемонии. Мы пытались раскрыть быка для Матери Бодхо и умолить ее остановить Язву. Когда еще все только начиналось. Оюн раскрыл особенного быка, он все делал по правилам, но ничего не получилось. Мать не услышала.
  - Тая, - мягко и вместе с тем угрожающе окликнул девочку Оюн. Огромные кулаки Старейшины непроизвольно сжались. - Тая, так нельзя поступать. С церемонии ничего нельзя уносить. Это закон Уклада.
  - Я и есть закон Уклада, - невозмутимо возразила Тая. - Я знаю, что нужно делать, а ты - нет. Ты служишь Матери, я слушаю ее голос. Не упрекай меня, ты, пошедший на поклон к Инквизитору.
  - Тая! - интонации Оюна стали умоляющими. Он переводил хмурый взгляд с девочки, возившейся с тряпочным бычком, на гаруспика, державшего в ладони пузырек искусственного хрусталя. Бураху показалось, Старейшина едва сдерживается, чтобы не броситься на него, отобрать подарок Таи, сохранить какую-то из тайн Уклада в неприкосновенности.
  - Решения должны приниматься тремя голосами, - торопливо напомнил он. - Давайте спросим Оспину, что она думает. Где она, кстати? Уже дня два, как ее не видел.
  - Я не знаю, - нахмурилась Тая. - Оюн, где Оспина?
  - Ушла в Город и с тех пор не возвращалась, - теперь и Старейшина встревожился. - Она могла пойти в Степь, слушать голоса предков.
  - Общаться с духами - в такое-то время? - пожал плечами Бурах. - Хотя почему бы и нет. Может, именно сейчас они нас услышат. Попросим Оспину погадать на травах и костях - что нам делать. В общем, я иду ее искать, - он вытащил из кармана кошель с Инструментами, развернул и бережно уложил флакончик рядом с поблескивающими скальпелями. Тая немедля сунулась посмотреть и потрогать, провела пальчиком по ребристой металлической рукояти. Мечтательно вздохнула:
  - Красивые. Давай я пойду с тобой, а? Скучно тут сидеть...
  - Оюн, ты не против? Как только отыщем Оспину, сразу известим тебя. Как знать, может, она заболела и валяется где-нибудь, - гаруспик вспомнил живого мертвеца у Костного Столба, которому уже было ничем не помочь.
  Старейшина кивнул - мол, ступайте.
  Дождь закончился, но тучи не рассеялись - висели, выпятив мешковатые сизые животы. Тая бодро прыгала по камешкам мостовой, зажав под мышкой заштопанного бычка, и норовя шлепнуть разношенными ботами по лужице.
  - Тая, чем таким особенным отличался тот бык, которого вы принесли Матери Бохдо? - как бы невзначай спросил Бурах, заинтересованный и заинтригованный содержимым флакончика из-под духов.
  - Это был аврокс, - отозвалась девочка. - Самый особенный из телят Бос Туроха. Высший бык. Раньше в Степи было много таких, а теперь ни осталось ни одного. Умерли. Кто заболел и издох. Кого раскрыли и съели. Я знала, что кровь должна пригодиться, вот и собрала. Тогда не знала, зачем. Теперь знаю. Для тебя и твоего лекарства, - она попыталась пробежать по качающемуся бревну на детской площадке, упала и захихикала. Детский смех странно и дико звучал в пустом и заброшенном квартале, но Таю это ничуть не беспокоило.
  "Авроксы. Порода священных быков, чья родословная и впрямь восходит к Бос Туроху и Босу Нудра. Отличались особо внушительным сложением, черной мастью с белыми крапинами и характерно изогнутыми кривыми рогами. Когда требовалось принять важное, судьбоносное решение, степняки предпочитали раскрывать линии именно высших быков. Благородные Аписы Степи. В молодости я их видел. Они шли по траве, как корабли через океан".
  Жилищем Оспине - по совместительству укрытием для всех беглых и нуждающихся в помощи - служил небольшой покосившийся домик на стыке Сырых Застроек и Жильника, выходивший подслеповатыми окнами на пустырь. Теперь там зловеще курились Ямы, а за откосом узкоколейки виднелась ограда кладбища. Тая первой добежала до домика, дернула щелястую дверь - "Открыто!" - и сунулась внутрь, выкликая: "Оспина, это мы! Это Тая, ты где?"
  Домик пустовал. Бурах и девочка сунулись во все три комнатушки и на кухню, откинули крышку и спустились в погреб, где воняло давно прокисшей картошкой, а на полках смутно поблескивали стеклянные банки с перебродившими настоями.
  - Никого нету, - констатировал Артемий. - Где теперь прикажешь ее искать?
  Тая деловито хлопала дверцами кухонных шкафчиков. Отыскала пригоршню орехов, заплесневелую хлебную корку и пустую бутылку из-под молока, сделала вывод:
  - Она давно сюда не приходила. Хочешь орешек?
  - Давай два, не жадничай, - Бурах раскусил твердый орех, кисловатый на вкус. - Тая, у меня есть предложение. Ты все равно отдала мне эту кровь - так? Давай заглянем в Логово Браги, заложим ингредиенты в куб. Им нужно выстояться на водяной бане часа два, а мы пока пробежимся через Город. Может, Оспина в "Одинокой звезде". Или кто-нибудь видел ее. Она приметная.
  Тая догрызла орехи и согласно мотнула головой.
  Оспина в самом деле была приметной. Постаревшая и погрузневшая Травяная Невеста, все еще красивая неуловимой и непривычной глазу диковатой красотой степнячек. Злая на язык, деятельная, настойчивая. Водившая дружбу с Ники Ольгимской, и, как подозревал Бурах, давно состоявшая в невенчанном браке с Оюном. Насчет последнего гаруспик мог заблуждаться, но Старейшина и Оспина порой вели себя, как живущие бок о бок супруги - она пилила его, он беззлобно отругивался. Оспина была умна, но странным умом - так в сказках Степи мыслили животные, мудрые, расчетливые, подходившие к миру людей со своей странной, вывернутой наизнанку меркой. Мясники Термитника побаивались Оспину - но шли к ней за советом. Наверное, ее можно было бы назвать одной из городских Хозяек - но Хозяйкой, сосредоточенной только на своих подопечных, работниках скотобоен.
  Менху и Тая пролезли сквозь дырку в дощатом заборе, оказавшись на территории опустевших мясоперерабатывающих заводов. Обогнули здание котельной - закопченные стены, высокие серые трубы, окна из множества мелких стекол, намертво заросшие многолетними слоями грязи и паутины. Любопытная Тая упрыгала вперед и остановилась, словно споткнувшись о что-то. Вскрикнула, панически замахала руками. Бурах побежал к ней, топча бурьян, перепрыгивая через наваленные грудой кирпичи и доски.
  Оспина лежала на краю заполненной дождевой водой промоины, бессмысленно уставившись в низкое небо.
  "Вторая стадия, - Артемию вспомнились попытки мэтра бакалавра классифицировать течение болезни. - Самое начало. Живые ткани отмирают, замещаясь струпом и рассыпающейся песчаной псевдоплотью. Сейчас она без сознания, но спустя четверть часа придет в себя и начнет вопить от боли", - он вытащил из кармана пару прорезиненных перчаток. Натянул, присел рядом, приподнял руку Оспины. Рука бескостно гнулась в любых направлениях, шафранового цвета пальцы свисали, точно переломанные веточки. А вот и созревающий, истекающий желтоватой сукровицей струп - тянется от уха и вниз по шее к предплечью.
  - Мы не можем бросить ее здесь! - Тая аж подпрыгивала на месте, теребя игрушечного бычка и взволнованно таращась на гаруспика. - Ведь не можем, да? Ты ей поможешь? Ты ее вылечишь?
  - Тая, Песчанка не лечится, - устало напомнил Артемий.
  - Но у тебя есть кровь! Ты можешь изготовить лекарство! - девочка почти кричала.
  "Что мы теряем, в конце концов..."
  - За мной, - Бурах подхватил легкое, почти невесомое тело степнячки, перекинул через плечо. Звякнула связка подвешенных к поясу Оспины бронзовых оберегов в виде крохотных тавро и подков. Голова женщины нелепо упала вперед, стукнув Артемия под ключицу. - Шевели ногами!
  - Я бегу, бегу! - пропыхтела девочка.
  Обогнув котельную и юркнув в болтавшуюся на одной петле калитку, они выбежали к Логову Браги. Где на оставшихся после постройки колеи к Термитнику просмоленных шпалах рядком, как воробьи на телеграфных проводах, расселись трое подростков. Кукольница Миши, взлохмаченный белобрысый Спичка и его дружок, известный Бураху как Желек. Увидев приближающегося трусцой менху и бегущую следом Таю, они дружно повернули головы и уставились на небывалое явление.
  - Тая, ключ от Логова у меня в кармане, - пропыхтел Бурах, поравнявшись с приземистым домиком. - Не в левом, в правом. Отпирай. Эй, вы! Миши! Не удирайте, мне нужна ваша помощь!
  - А что такое с Оспиной? - спросил Желек.
  - Совсем дурак или как? - одернула его Миши. - Заболела она.
  Тая Тычик и пришедший ей на выручку Спичка вдвоем справились с проржавевшим замком и заедающим ключом, отворив тяжелую дверь. Гаруспик сгрузил тело Оспины на обитый жестяным листом разделочный стол, торопливо зажигая все имеющиеся в Логове керосиновые лампы и отдавая распоряжения:
  - Желек, разожги огонь в печке. Дрова вон там, в углу. Миши, достань ящик с пробирками, тот, что выкрашен белой краской и с номером пять, только не разбей, ради Матери. Спичка, помоги Желеку. Тая - поддоны, вон там, в углу, волоки сюда. Спирт - вон в той бутылке, чистые тряпки - вон там. Протри их, как можно тщательнее. Миши - штатив, колбы, бутылки с растворами, упаковку с новыми шприцами. Тащите сюда холодильный ящик.
  Подростки засуетились, умудряясь не сталкиваться друг с другом в тесноте прозекторской и ничего не разбить. Бурах заранее обмирал в ожидании, что вот-вот раздастся хруст расколотого стекла, ведь лабораторной посуды в его распоряжении было - всего ничего. За неимением лучшего менху частенько использовал обычные бутылки, прокипяченные по нескольку раз и начисто промытые спиртом.
  По бетонному полу заскрежетал ящик с двойными стенками, пространство между которыми было забито пакетами хрустящего колотого льда - Бурах выменял их у Грифа. Ящик был тяжеленным, подростки волокли его вчетвером, переругиваясь, толкаясь и наступая друг другу на ноги.
  Оспина, не приходя в сознание, застонала - на одной низкой ноте, как сбитое пролетающим поездом и отброшенное в канаву агонизирующее животное. Бурах, поколебавшись, вогнал ей дозу морфия - последнюю ампулу из своих запасов. Да, дети ко всему привычны, они не испугаются криков заживо пожираемого Песчанкой, но ее вопли не позволят ему сосредоточиться.
  - Тая, мои тетради. Они вон в том ящике. Все готовы? - четыре пары глаз с любопытством и нетерпением уставились на него, четыре взъерошенные головы кивнули. - Начинаем. Действуем быстро, но осторожно. Пробирки и колбы руками не хватать, они горячие, - Бурах подумал, не раздать ли детям прорезиненные перчатки.
  Они развели огонь под перегонным кубом, подпертым чурбачками и кирпичами, и с наложенными на боках железными заплатами, и куб запыхтел, потрескивая. Разлили приготовленные настои и вытяжки по пробиркам, разместили их в держателях над булькающим кипятком водяной бани. И уселись ждать. Гаруспик перелистывал тетради, строя предположения о том, какое количество крови аврокса добавить в каждую из пробирок - он заложил сразу серию опытных препаратов, из тех, что в прошлые эксперименты показали наилучшие результаты. Дети следили за огнем, перешептывались, заворожено таращились на длинную стеклянную трубку змеевика, из носика которой время от времени в подставленную эмалированную кювету падала тяжелая капля экстракта темно-желтого цвета. Когда экстракта набралось в достаточном количестве, его аккуратно слили через воронку в большую бутылку, кажется, из-под коньяка, и добавили по нескольку капель в пробирки с настоями. Артемий извлек флакончик с загадочной несвертывающей кровью, мысленно пожал плечами - все равно ведь не угадаешь - и, ощущая себя средневековым алхимиком, самонадеянно пытающимся вырастить гомункулуса из подручных средств, добавил кровь в образцы, где по одной капле, где по две. Цвет некоторых образцов немедля изменился, других - остался прежним.
  Они ждали. Миши поставила на ящик-холодильник нашедшиеся на полке песочные часы и старательно переворачивала их, когда бурый песок пересыпался из одной колбочки в другую. Бурах, яростно скрипя карандашом, записывал условия проводимого опыта - если все пройдет удачно, а он не запротоколирует процесс в мельчайших подробностях, Инквизитор и Данковский его убьют. На совершенно законном основании, за попытку лишить науку важнейших сведений. Спичка, пытаясь разогнать сгустившееся в прозекторской напряжение, начал рассказывать историю, но сбился. Остальные раздраженно шикнули на него. Сейчас было не время для сказок - сейчас они сами пытались сотворить чудо. Чудо, выплавленное из перебродившего раствора науки и легенды.
  - Пробуем первую, - наконец распорядился гаруспик. Тая вытащила колбу из держателя, слегка повращала ее, чтобы содержимое растеклось по стенкам и охладилось. Принюхалась к едва заметному дымку над горлышком, чихнула:
  - Горько.
  Получившийся состав менху набрал в шприц, решив, что десяти кубиков для начала хватит. Стриж ножницами распорол рукав шерстяной хламиды Оспины, открыв тонкую, иссохшую руку. Бурах поискал вену, понял безнадежность своего намерения и вогнал содержимое шприца прямо под начинавшую шелушиться темную кожу, чуть повыше локтя.
  Подростки затаили дыхание.
  Ничего не случилось.
  - Ну да, - умудренным тоном произнесла Миши. - Так не бывает, чтобы сразу. Надо обождать, верно?
  - Верно, - согласился с маленькой мастерицей игрушек Бурах. - Не больше десяти минут. Если никакой реакции не будет, попробуем следующую.
  - А что должно произойти? - спросила Тая.
  Бурах не успел ответить - лежавшая пластом Оспина дернулась, затряслась, часто колотя ногами по столу. Желек и Спичка от неожиданности и испуга шарахнулись назад, свалив тщательно сложенные горкой кюветы - те рассыпались, оглушительно загрохотав.
  Последующие секунд десять или двадцать Оспину непрерывно колотило, выгибая дугой, она скребла ногтями по жести стола, широко разевая рот и издавая сиплые вскрики. Гаруспик пытался удержать степнячку от полета на бетонный пол вниз головой. Миши размахивала руками и честила мальчишек, а Тая Тычик, единственный не потерявший самообладания человек, героически спасала забытые над водяной баней пробирки, грозившие вот-вот треснуть от перегрева. Не при делах оставался только игрушечный бычок Таи, таращившийся на суету в прозекторской выпуклыми стеклянными глазами-пуговицами.
  Постепенно сумятица улеглась. Оспина пришла в сознание, она все слышала, но отвечать не могла - голосовые связки не слушались, она могла только издавать невнятное сипение и кивать либо отрицательно мотать головой в ответ на расспросы. Бурах смерил ей температуру - чуть выше нормы - и принялся торопливо набирать крови для анализов.
  - Она поправилась или нет? - настойчиво дергала менху за рукав ходившая следом Тая.
  - Не знаю, - честно признался гаруспик. - Может, у нее ремиссия... в смысле, временное улучшение. Когда мы пытались лечить людей вакциной, такое случалось. Сперва больным вроде бы становилось лучше, а потом Песчанка накидывалась на них с удвоенной силой и они умирали. Часа через три-четыре смогу сказать точнее.
  В чудесное исцеление Артемию не верилось. Оставалось только предположить, что добавленная кровь особенного быка и впрямь содержала в себе некие загадочные компоненты, запускавшие механизм усиленной выработки защитных антител в человеческом организме.
  Подростки уверились, что Бурах совершил чудо, и норовили украдкой прикоснуться к неподвижно лежавшей Оспине. Дай им волю, они бы наверняка потыкали в нее палочкой. Спичка и Желек бродили по прозекторской, рассматривая импровизированную лабораторию и всюду суя свои любопытные носы. Когда они открыли холодильный ящик, чтобы поглядеть на хранившиеся там человеческие органы, Артемий решил, что больше мальчишкам тут делать нечего. Миши хотя бы вела себя спокойно.
  - Парни, есть дело. Проводите Таю в Термитник. Тая, расскажи Оюну, что видела - пусть берет ноги в руки и немедля сюда. Мне бы хотелось потолковать с ним.
  Тая не стала спорить. Маленькая хранительница Уклада вместе с мальчишками вышла из Логова Браги, до менху донеслись их голоса, оживленно обсуждавшие возвращение Оспины к жизни - и тут же они заголосили наперебой, зовя гаруспика и Миши наружу:
  - Пожар, там пожар, бегите скорей, в Городе пожар!..
  Горело в Сердечнике. Горело сильно, с клубами обильного черного дыма, подсвеченного изнутри оранжевыми всполохами. Густой жирный дым колонной поднимался к сизым облакам, растекаясь плоской тучей. Стриж и Миши немедля заспорили о том, что может так яростно полыхать.
  - Знаете, - встрял Спичка, - вот вы хоть что думайте, а я считаю - Театр загорелся.
  - В смысле, госпиталь? - поправила его Тая. Испуганно осеклась и взглянула на менху: - Но этого же не может быть? Там ведь должны быть бочки с водой и с песком. Актеры всегда опасаются пожаров, я сама слышала. Там же много дерева. И старой ткани. И там же люди. Из окрестных кварталов, кто еще оставался здоров или только-только заболел...
  - Сходи за Старейшиной, - ответил ей Бурах. - И будьте осторожны, ладно?
  
  Глава 15. Лара Равель: Гори огнём!
  
  Госпиталь переполняли звуки. Они порхали вдоль коридоров и под потолком, возникая то здесь, то там. Отголоски разговоров, глухие стоны, вскрики, детский плач. Звуки висели, точно большое ватное облако, сквозь которое приходилось пробиваться, отчаянно работая локтями.
  Ряды кресел в бывшем зрительном зале сдвинули к стенам и взгромоздили друг на друга, чтобы освободить место для кроватей - позаимствованных из разоренных частных клиник и двух маленький муниципальных больниц. Гримерки, кабинет директора, бухгалтерская и костюмерная стали приемными врачей и лабораториями.
  Театр изо всех сил сопротивлялся намерению тех, кого он всегда считал своими очарованными зрителями, превратить его в госпиталь. Со стен на больных недовольно косились гипсовые маски Комедии и Трагедии, под ногами шелестели забытые программки и афиши, в ящиках любого стола вы натыкались на коробочки с засохшим гримом и красками для лица, пудреницы, кисточки и забытые веера, открывая шкаф, обнаруживали затесавшееся меж казенных блекло-голубых халатов кричаще-яркое платье или топорщащий широченные рукава-буфы камзол. Театр не желал натягивать на себя подобающую случаю маску, он хотел оставаться самим собой.
  Лара ощущала это нежелание, скрытое в множестве досадных мелочей. Считалось, что в Городе подобралась весьма неплохая сценическая труппа, однако Лара Равель не могла оценить их игру по достоинству. Она редко посещала театр и скверно в нем разбиралась. Также как и во множестве иных вещей, привычных для большинства обывателей. Лара редко выходила за порог дома. Сперва - потому что этого не желали ее родители, потом, когда мать и отец умерли - из-за собственного страха перед миром. Она плохо представляла, как нужно вести себя и обществе, что нынче ценится, а что - нет, как выглядит модная одежда и что подобает барышне ее возраста.
  Лара Равель была серой испуганной мышкой, боящейся громких звуков. Больше всего ей нравилось задергивать все шторы в тихом, пыльном доме, и часами сидеть, забравшись с ногами на диван, читая старинные романы или сочиняя очередное печальное стихотворение.
  Она была добра глуповатой, бесцельной добротой, которая никак не могла отыскать себе толкового применения. Лара подбирала на улицах брошенных котят и щенков, возилась с ними - но очень скоро они ей надоедали. Зверята портили оставшуюся от прабабушки мебель, кричали по ночам, дрались, требовали еды и внимания - и очень быстро удирали из ее дома обратно на улицу. Она принимала деятельное участие в нескольких благотворительных обществах, но ее подопечные, подростки из рабочих кварталов, не испытывали к ней ни уважения, ни благодарности.
  - Лара, да не нужно к ним подлизываться и совсем не нужно жалеть их, тем более напоказ, - однажды сказала ей Вероника Ольгимская. - Подружись с ними, и увидишь: они вовсе не такие, как в глупых книжках о честной бедности. Они славные.
  Но Лара Равель не умела дружить и считала, что облагодетельствованные детишки из фабричных семей обязаны хотя бы говорить ей "спасибо" за все, что она для них делает.
  Единственным человеком в Городе, хорошо относившимся к Ларе, была Ева Ян. А теперь еще - Стах Рубин.
  Лара стала добровольной санитаркой в Госпитале, потому что так именно следовало поступить благовоспитанной барышне из хорошей семьи в трудный час.
  К Станиславу она привязалась вопреки всем тем правилам благопристойности, которым так старательно учил ее отец. Гвардейский штабс-капитан Альберт Равель, не колеблясь, счел бы Рубина крайне неподходящей компании для своей девочки. Рубин был степняком по происхождению, он даже доктором не мог именоваться с полным правом - так, дипломированный фельдшер-самоучка из провинциальной больницы. Который якшается с фабричным сбродом и Укладом.
  Но Альберт Равель лет пять тому упокоился на кладбище, и теперь никто не мог запретить Ларе поступать по своему усмотрению.
  Ей было достаточно просто быть рядом. Помогать. Слышать время от времени слова признательности и одобрения. В кои веки она стала нужной, и осознание этого заставило ее выпрямиться, подняв вечно опущенную голову. Она приносила пользу, действительную пользу - утешая, перевязывая, возясь с осиротевшими детьми и перепуганными стариками, разнося лекарства, хлопоча по хозяйству Госпиталя. Сегодня ей удалось совершить невозможное - утихомирить Като Сабурову. Вдова коменданта почти не соображала, кто она и где находится, требовала морфия, грозилась, звала своего мужа, кричала и пугала больных. Лара добилась того, чтобы Сабурову поместили отдельно, просидела с ней всю ночь и часть утра, пока у Катерины не иссякли силы и она не заснула, свернувшись на узком продавленном топчане. Лара накрыла ее штопаным одеялом и отправилась посмотреть, не вернулся ли Стах - поневоле оказавшийся одним из организаторов и управляющих Госпиталем. Заглянула в его импровизированный кабинет, потом в лабораторию.
  Вчера утром Рубин, чьи эксперименты над созданием вакцины против Песчанки вновь оказались безрезультатными, ушел в Город. Лара всю ночь беспокоилась за него, но сегодня он вернулся. Сидел в темной лаборатории, сложив руки под подбородком, и смотрел на выстроившиеся на столе пробирки и реторты с образцами крови больных.
  Стах Рубин был немногим старше Лары. Осунувшееся лицо с острыми чертами, темные волосы, увязанные на затылке в жиденький хвостик, непреходящие тени под глазами. Он не обернулся, услышав осторожное шорканье ее больничных тапочек, но окликнул:
  - Лара, ты? Посиди со мной.
  - Что-то случилось? - она вытащила из-под стола вращающийся табурет, торопливо присела рядом.
  - Ольгимского и Сабурова повесили. По распоряжению Инквизитора. Около "Одинокой звезды" утром была стрельба. Как я понял, парни Грифа, которым нечего терять, схлестнулись с ликторами Карающего Бича.
  - Ой, - испугалась Лара, пропустив мимо ушей новость о перестрелке. - Как же теперь Ники Ольгимская?
  - Тяжело ей будет, - согласился Стах. - Но я думаю, она справится. Они стойкие, эти Ольгимские.
  Лара воспитанно промолчала. У нее болела спина, болели ступни и руки до локтей, ныли ободранные пальцы - она не привыкла заниматься тяжелым физическим трудом, а в Госпитале постоянно требовалось что-то перетаскивать, мыть, стирать, кипятить в баках инструменты и грязные халаты - но сейчас ей было хорошо. Она сидела рядом со Стахом и эти несколько минут принадлежали только ей.
  - Лара?..
  - Да? - с готовностью откликнулась она.
  - Знаешь, иногда мне приходят в голову странные вещи, - медленно проговорил Рубин. - Если б не Чума, я так бы и остался фельдшером на подхвате, который вечерами безнадежно мечтает когда-нибудь выучиться на хирурга, но точно знает, что всех его сбережений не хватит на житье в Столице. Еще год или два - и я бы точно повадился всякий вечер таскаться в "Звезду" и пить твириновку пополам с джином, чтобы похоронить все свои мечты. А ты, чем бы была ты?
  - Старой девой, дающей уроки музыки, которая терпеть не может своих учеников, - Лара сама не ожидала от себя столь точного и циничного признания. - Скучной, склочной, пугливой и никому не нужной. Да, именно этим я бы и стала, - она нервно сглотнула.
  - Город умирает, а мы только почувствовали настоящий вкус жизни, - тихо и печально сказал Рубин. - Если б не Песчанка, мы бы вообще никогда не встретились.
  "Сейчас он меня поцелует, - Ларе показалось, ее сердце подпрыгнуло куда-то вверх, да так и застряло в горле. - Сейчас. Поцелует, а потом захочет бОльшего. Прямо здесь, вон там, на кушетке за ширмой, где он спит. Потому что он прав - нам нечего терять. Может, мы завтра заразимся и умрем. Я никогда не была с мужчиной, никогда, ведь то, что было - оно не в счет, это плохо, скверно и неправильно, пусть папа и уверял, что так он заботился обо мне".
  Стах и в самом деле повернулся к ней, она видела белеющее пятно его лица с провалами глаз и узкой щелью рта. И та Лара, которой она была, перепуганная домашняя мышка из-под половицы, в страхе выпалила:
  - Почему ты сидишь в темноте?
  - Керосин кончился, - удивленно ответил Стах.
  - Я принесу, - она вскочила, табурет с визгом проехался колесиками по полу.
  - Лара, не надо. Успеется. Я сам потом схожу, - Рубин протянул к ней руку, но Лара уже выскочила из комнаты, шмыгая носом и проклиная себя. Стах смотрел ей вслед, по его лицу расплывалось недоуменное удивление. Он ни на что особо не рассчитывал, и если бы барышня Равель сказала - нет, он оставил бы ее в покое. Но Лара ему нравилась. Тихая, спокойная, никогда не отлынивает от грязной работы, всегда рядом и всегда готова помочь. Не обидел ли он ее, сам того не желая? В последнее время он плохо соображает - постоянный недосып, таблетки амфетамина для того, чтобы подальше оставаться на ногах, инъекции дофамина с той же целью, он частенько забывает поесть, и вот результат. Надо будет поговорить с ней, когда она вернется. Он не имел в виду ничего дурного. Просто ему так одиноко. И страшно.
  Запасы керосина хранились в помещениях бывшей гардеробной, в фойе Театра. Лара сунулась туда, погремела канистрами, налила густую светлую жидкость в захваченный с собой бидончик - как раз хватит, чтобы заправить лампы в кабинете и лаборатории Рубина. И поняла, что не хочет - вернее, боится - возвращаться к Стаху.
  "Ничего не случится, если я немного прогуляюсь, - уверяла она себя. - Дойду до Лестницы в Небо и сразу вернусь обратно. Четверть часа, не более того. Мне нужно подумать и проветриться".
  Она вышла из распахнутых дверей Карантинного госпиталя, неся тяжелый бидончик чуть на отлете.
  
  * * *
  
  Утром кто-то подсунул под дверь Невода потрепанный грязный конверт. Плохо заклеенный, пропахший табаком, адресованный ей.
  Юлия прочла вложенный в конверт листок, сидя на диване в аккуратной, обставленной по последнему слову мебельной моды гостиной. Машинально потянулась за сигаретой, и тихо ругнулась, вспомнив, что сигарет больше нет. Ничего больше нет, даже надежда - и та потихоньку угасает. Итог закономерен. Она знала, что рано или поздно это случится, но не думала, что - так.
  Он больше не напишет ей. Не придет. Эта часть ее жизни - яркая, бурная, опасная - завершилась навсегда.
  Юлия достала коробок со спичками и сожгла письмо, уронив пепел на ковер кремово-синих оттенков. К черту сентиментальность. Пусть другие хранят старые письма и плачут над ними. Она не станет. Лучше она выйдет из дома и пойдет, куда глаза глядят. Здесь стены смыкаются вокруг нее, особняк начинает оправдывать свое название - Невод. Она не станет рыбкой в его сетях.
  Юлия Люричева не была уроженкой Города. Здесь жили ее бабушка и дед, здесь родились ее мать и тетка. Мама хотела стать учительницей, поехала в Озерган, поступила в тамошний педагогический институт, встретила там отца. Они поженились и перебрались на Белое Побережье, к его родственникам. Юлия появилась на свет и росла на Побережье, она любила тамошние края всей душой. Соленый запах морской воды и смолистый - сосен, серебряный простор залива, белые и желтые домики под красной черепицей, утопающие в розах и можжевельнике.
  Оттуда Юлия уехала покорять Столицу и Университет, мечтая когда-нибудь вернуться, обзавестись коттеджем на морском берегу, писать книги и смотреть на чаек, а вечерами гулять по пустынному пляжу.
  Все вышло не так, как виделось ей в розовых мечтах. Отец и мать никогда не могли оставаться в стороне и молчать, и, когда на Белом Побережье начались волнения, они оказались в первых рядах.
  А потом Юлия получила краткое извещение об их смерти - случайной смерти в ходе подавления стихийно вспыхнувших беспорядков.
  Юлия ни мгновения не верила в сухую официальную формулировку. Она отправилась на Побережье - выяснять истинные обстоятельства гибели родителей.
  Что ж, она их выяснила - навсегда проникнувшись глубоким отвращением к властям, привыкшим силой решать свои проблемы и торопливо прячущим концы в воду. Выяснила, приняла решение, в верности которого никогда не сомневалась - и провела несколько весьма бурных лет, ставя властям палки в колеса. Пока жизнь не стала слишком беспокойной и друзья не посоветовали ей уйти в тень. Как раз в эту пору умерла сестра матери, отписав племяннице по завещанию свой дом - и Юлия стала хозяйкой Невода. Она перебралась сюда, в провинцию - и вскоре обнаружила, что размеренная круговерть провинциальной жизни с ее мелкими скандалами и незначащими проблемами вполне ее устраивает. Юлия работала преподавательницей литературы в школе для девочек, делала наброски для будущей книги, вела переписку и запрещала себе мечтать о чем-то еще.
  И вот он, сгоревший привет из прошлого.
  Хотя гарью пахло не переносном, а в самом прямом смысле слова. В воздухе кружил пепел. Подняв голову, Юлия увидела языки пламени, жадно облизывавшие зеленую крышу Театра.
  Мимо нее стремительно пробежали один за другим несколько человек, ныряя в арки внутренних дворов.
  "Поджигатели. Опять Поджигатели!"
  Когда Юлия, запыхавшись, добежала до Госпиталя, вся задняя часть здания была объята пламенем и любому становилось ясно - пытаться тушить пожар уже не имеет смысла, надо выводить наружу тех, кто остался в фасадной, еще не горящей части здания. Две пожарные команды Города прекратили свое существование в Факельную Ночь, одна из машин, обгоревшая и на спущенных колесах, так и осталась стоять на площади Костного Столба.
  Перед Госпиталем быстро собиралась толпа. Кто-то орал, пытаясь распоряжаться и организовать цепочку с ведрами от театра до Глотки. Надрывно плакала женщина, выкрикивая чье-то имя и порываясь кинуться внутрь. Ее удерживали за руки. Из распахнутых дверей в клубах дыма выбегали люди, спотыкались на ступеньках, падали, катались по мостовой, пытаясь сбить пламя, кашляя и обливаясь слезами. Со звоном вылетело оконное стекло, в проем впихнули лестницу-стремянку, кто-то полез вниз, оскальзываясь. Разбилось второе стекло, за ним мелькнул силуэт женщины в черном, молотившей руками воздух. Женщина кричала, Юлии показалось, что она узнает Като Сабурову, но, впрочем, она могла ошибаться - за спиной женщины полыхнул огонь, и та исчезла.
  "Наш театр горит", - Юлия стояла у каменных столбов, обрамлявших вход на Шнурочную площадь, некогда одну из самых красивых площадей Города. Смотрела на дымный столб в вихре искр и не находила в себе сил сдвинуться с места.
  Пока рядом с ней не заорали, громко, с истерическим привизгом, так, чтобы услышали все:
  - Хватай ее! Вон она, это она сделала, держите ее, люди!
  Юлия заполошно обернулась, зная, что в такие мгновения нерассуждающая толпа способна кинуться на кого угодно, на любого, кого огульно сочтут виновным, в кого ткнет палец.
  Неподалеку от нее стояла Лара Равель, нелепо заботливым жестом прижимая к груди эмалированный бидончик. Остекленевший взгляд сфокусировался на горящем здании. Мир перестал существовать, ведь горел не просто Театр - горели ее нелепые, глупые, робкие мечты. Горели высоким, дымным пламенем.
  - Лара, беги! - Юлия наконец справилась с оцепенением. Пока толпа еще не разобралась толком, что происходит, у Лары оставался крохотный шанс на спасение - рвануться с места и скрыться, добежать до Сгустка, надеясь, что влияние и здравый смысл Ники Ольгимской пересилят оголтелое стремление толпы расправиться с виновником пожара. - Лара, беги в Сгусток! Лара!
  - Вон она, Поджигательница! - теперь Юлия увидела и кричавшую - молодую женщину в халате санитарки, оравшую и указывавшую пальцем, но не двигавшуюся с места. На санитарке была низко надвинутая шапочка, но Юлия заметила выбившийся из-под застиранной ткани длинный золотой локон. - Хватайте ее!
  Лара выронила бидончик, тот покатился, звеня отлетевшей крышкой и расплескивая керосин по мостовой.
  - Лара! - Юлия сорвалась с места. Ей удалось схватить Лару за рукав и сдвинуть на пару шагов с места, но тут кто-то ударил ее в спину. Юлия пушинкой отлетела в сторону и приземлилась в облетевшие розовые кусты, высаженные по периметру площади, беспомощно размахивая руками и крича.
  Лара не видела бегущих к ней людей, не видела озлобленных лиц, не видела протянутых рук, готовых убивать. Она смотрела на пожар, и в ее несчастной голове что-то плавилось. Мир причудливо менялся, небо и здания вокруг превратились в нарисованные на черной пустоте. Потёками разноцветных красок они стекали вниз, оставляя Лару посреди беззвучно визжащего ужаса. Она видела своего отца - Альберт Равель стоял посреди площади, обличающее тыча в нее пальцем и скрипучим, въедливым голосом отчитывая дочь:
  - Когда ты научишься чему-нибудь толковому, Лара? Скверная, глупая, ленивая девчонка. Признавайся, это ты сделала? Ты? Говори правду, или будешь наказана. Где ты была, Лара? С кем? - маленькие глазки обшаривали ее с ног до головы, выворачивая наизнанку, не оставляя места для малейшей лазейки, ни единой капли ее самой. - Отвечай, Лара!
  - Я не виновата, прости меня, папочка, я больше никогда не буду! - завизжала Лара, выкрикивая слова, что привыкла твердить всю свою жизнь, с того дня, когда научилась ходить и понимать смысл непрестанных отцовских упреков. - Я не буду! Не буду! Не буду!.. Ста-ах!
  Юлия выпуталась из хватки шипастых кустов как раз вовремя - чтобы увидеть, как Лара Равель исчезает за спинами окруживших предполагаемую Поджигательницу горожан. Люричева зажала себе рот ладонями, но это не помогло - ее все равно стошнило.
  Укатившийся в сторону пустой бидончик Лары незаметно для всех подобрала девочка-подросток в черном кожаном бушлате до колен и алом шарфе вокруг шеи. Девочка улизнула из общей сумятицы в сквер позади горящего Театра и, прищурившись, всмотрелась в темные очертания Собора, поднимавшегося на другой стороне Глотки. Бидончик она трогательно прижимала к себе, словно любимую игрушку, и нежно улыбалась.
  
  * * *
  
  Она беспрепятственно вошла в храм - никто не пытался ее остановить или спросить, что ей здесь понадобилось. Да и некому было. Инквизитор, ликторы и Наблюдатели в спешке удалились гасить вспыхнувшую в Дубильщиках заварушку, клерки занимались бумагами. Никем не замеченная, она прошла в правый придел, остановившись перед статуей Богоматери.
  Ева Ян не умела толком молиться, не знала, как и о чем говорить с высокомерной каменной женщиной. Та все равно бы ее не услышала. Поэтому Ева оставила у подножия статуи свое приношение - кожаный саквояж бакалавра и его тщательно упакованный фонограф. Между ручками саквояжа она вложила конверт с запиской. Конверт был из былых времен, другого ей отыскать не удалось - слащавого розового цвета, с букетиком анютиных глазок.
  Со смиренным видом стоя около статуи, Ева украдкой огляделась по сторонам. Увидела то, что ей требовалось - низкую приоткрытую дверцу и уводящие наверх ступеньки. Выждала момент и шмыгнула туда, едва не ударившись головой о притолоку. Прислушалась, затаив дыхание - никто не окликнул, требуя немедля вернуться, никто не побежал ей вслед.
  Витая лестница оказалась крутой и бесконечно длинной. Ева запыхалась, несколько раз остановилась передохнуть. Мимо нее плыли узкие длинные проемы, справа мелькал удаляющийся вниз Город, слева - балки, поддерживавшие купол собора, запыленные фрески, ящики и провода. На маленькой площадке наверху ее встретила еще одна дверца, железная. Ева навалилась на створку плечом, размышляя, что же она будет делать, если дверь заперта. Но та грузно распахнулась, и Ева выбралась на крышу Собора, крытую серыми железными листами.
  Она все тщательно обдумала. Размышляла всю ночь и под утро поняла, как ей следует поступить. Да, будет очень больно и страшно, но эта заслужила это. Она виновата и должна искупить свою вину. Искупить бесцельную, пустую жизнь, в которой не было ничего - ни любви, ни детей, ни даже привязанностей. Анна Ангел была права в одном: их полуденные чаепития и впрямь были чаепитиями обреченных. Обреченных стать жертвами Чумы и рассыпающимися телами в Ямах. Анна показала ей, чего она стоит на самом деле.
  Ева шмыгнула носом. Может статься, Даниэль огорчится, узнав о ее поступке. Но, подумав, он поймет. У нее не оставалось другого выхода. Так будет лучше. Она сама подведет все итоги и оплатит свои счета.
  Оскальзываясь, она прошла по громыхающим плитам к краю крыши. Город лежал под ней - ее Город, хранимый Степью и отделенный от нее течением Горхона. С приземистой красно-бурой, цвета сырого мяса, громадой Термитника в восточной части и безумно-бездумной легкостью Многогранника в западной. Крыши, улицы, перекрестки, площади - все, что она знала в жизни, все, что видела.
  Театр-госпиталь горел, около него мельтешили людские фигурки. Ева равнодушно проследила за их перемещениями, отвела взгляд. Лучше она будет смотреть на Многогранник, парящий в небе, отрицающий законы природы. Степняки говорят, чтобы здание стояло долго и прочно, оно должно обладать душой. Душой и жизнью, которыми с ним добровольно поделится кто-то из живущих.
  Может, Собор захочет принять к себе ее душу? Может, тогда жестокий Господь Инквизитора услышит и протянет свою длань - чтобы простить и спасти их затерянный среди бескрайней степи городок?
  - Я всего лишь хотела любить, - произнесла Ева Ян, обращаясь к миру вокруг.
  И сделала шаг.
  
  Глава 16. Оспина: Вопросы веры.
  
  Общими усилиями Бурах и Миши соорудили из сдвинутых ящиков и набитых травой мешков в углу Логова Браги подобие кровати. Гаруспик перенес туда Оспину и попытался уложить, но степнячка тихим шепотом заявила, что сидя чувствует себя лучше и настояла на своем. Голос постепенно возвращался к ней, но струпья не исчезли и ничуть не уменьшились. В остальном она чувствовала себя неплохо - как человек, приходящий в себя после полной анестезии и тяжелой операции. Миши вскипятила для нее на муфельной печке травяного настоя. Оспина крохотными глоточками пила его, медленно поворачивая голову и озираясь по сторонам, словно все предметы вокруг стали для нее внове, и она с трудом вспоминала их названия.
  Последним ее воспоминанием было - она идет к Термитнику, на нее накатывает черное облако. Она хотела знать, что с ней произошло. Бурах, помявшись, рассказал - предъявив в доказательство склянку из-под духов, на донышке которой оставались две или три капли крови. Теперь Оспина сжимала флакончик в руке, упрямо не желая с ним расставаться.
  И думала, думала, думала - хмурясь, беззвучно шевеля губами в белесом налете. Бурах уже начал тревожиться - может, растворенный в ее крови состав оказал необратимое воздействие на психику женщины?
  Оюн и Тая вернулись без мальчишек - те замешкались подле Театра, поглазеть на пожар и узнать, чем все закончится. Старейшина, увидев вполне живую Оспину, остолбенел на пороге. Тая прыгала рядом с ним, вереща:
  - Я же говорила тебе, я говорила, а ты не верил! Она живая!
  - И это не похоже на ремиссию, - вынес решение Бурах, отрываясь от своих записей. - Я не могу снять точные показания, но, насколько я могу судить - она почти в порядке.
  Больше всего он сожалел об отсутствии микроскопа. Микроскоп имелся у Данковского, и Данковский же разработал методику, позволяющую выделить из крови возбудителей болезни и полюбоваться на них под стеклом препарата.
  - Этого не может быть, - наконец выдавил Старейшина.
  - Но это есть, - гаруспик пожал плечами. Он сам толком не понимал, что сделал. Может, к науке и в самом деле прибавилась капелька чуда - чуда, о котором он говорил Инквизитору. Чуда, явившегося по желанию подростков, которым так хотелось увидеть небывалое исцеление. - Оспина, ты как?
  - Не так хреново, как нынче утром, - пробормотала женщина. - Может, даже жить буду. Только на кой?..
  - Неблагодарная, - менху закрыл исписанную тетрадь. - Могла бы хоть спасибо сказать.
  Наверное, он должен был испытывать законную гордость ученого при мысли о том, что ему удалось создать невозможное.
  Однако вместо гордости его переполняло недоумение. Дурное ощущение занятий шарлатанством - как странствующие зазывалы, продающие доверчивым обывателям микстуры из натурального рога единорога и чешуи василиска, гарантированно излечивающие любые болезни. У эксперимента не было научного обоснования. Были случайность и загадочный компонент, подаренный Таей. Итог: несколько пробирок с якобы панацеей - чьи чудодейственные свойства не мешало бы проверить еще на ком-нибудь из зараженных. И был сгоревший Госпиталь - где укрылось изрядное число здоровых горожан, рассчитывавших, что тщательное соблюдение карантина не позволит Песчанке завладеть ими. Что ж, они погибли не от болезни, а от огня. Надо срочно выяснить, уцелел ли Рубин. Может, мальчишки догадаются вернуться с пожарища в Логово Браги и рассказать?
  - У нас есть панацея, а толку с того? - Бурах пощелкал ногтем по пробирке с настоем. - Для ее изготовления необходима кровь особенного быка, но бойни теперь пусты. Там нет ни обычных быков, ни особенных - вообще никаких. Я могу передать Инквизитору эти несколько доз, мы спасем жизнь еще дюжине горожан - и все. Бесполезная победа.
  - Оюн, - подала голос Оспина. - Оюн, мы с тобой никогда не давали никаких клятв и обетов, мы просто молчали. Мы пытались помочь Укладу и его людям - теми средствами, что оставались в нашем распоряжении. Но теперь я хочу говорить. Запретишь ли ты мне?
  - Как я могу тебе запретить? - явно через силу выговорил Старейшина. Маленькая прозекторская Логова была тесна для него, ящик, на который он присел, зловеще похрустывал, - Ты Эсь"Пайна, наследница слушающих голос Матери Бодхо, а я всего лишь менху, избранный, дабы наблюдать за верностью жизни Уклада. Я старался блюсти традиции, я скверно знаю линии, но я делал все, что было в моих силах. Говори.
  Гаруспик удивленно хмыкнул. Вот, оказывается, каково истинное имя Оспины и ее титул в запутанной иерархии Уклада. А он-то считал ее просто степной знахаркой, знающей, опытной, но вздорной и упрямой.
  - Я родилась Травяной Невестой, меня учили слушать голоса ветров и Степи, - начала Оспина, сидя на постели, обхватив ноги руками и покачиваясь из стороны в сторону. - Я была прилежной ученицей, но что-то вокруг меня твердило: все это - пустое. Наши обряды, заклинания, традиции, кровь и травы - просто вылущенная оболочка ореха. Кожа, сброшенная змеей, кокон, покинутый вылупившейся бабочкой. Бабочка, наша степная магия, упорхнула. Просочилась сквозь пальцы, оставив нам прогорклый мед пустых слов. Нам нужно было решать иные вопросы, простые и понятные. Как добиться того, чтобы наши дети были сыты и в тепле. Чтобы рабочие на бойнях получали достойный заработок и жили не в протекающих холодных бараках, а в хороших домах. Чтобы молодежь Уклада имела возможность учиться и узнавать больше о мире вокруг нас. Мы создали из Уклада пугало, которым можно было припугнуть чужаков, ставших нашими хозяевами - Ольгимских. Они дали нам вместо святилищ - фабрику. Жизнь изменилась, ничего больше нельзя было вернуть назад. Магия не живет в разделочных цехах, - она вымученно улыбнулась, - место магии - на курганах, где танцуют Невесты Ветров и истинные менху поят землю кровью принесенного в жертву быка. Мы - подделка. Набитые гнилой травой чучела в одеяниях и амулетах прежних великих заклинателей, способных приказывать Ветру и Дождю, - она протянула руку, и Старейшина бережно коснулся лопатообразной ладонью тонкой, изможденной ладошки степнячки. - Чужаки пришли в наши земли с войной, чужаки основали Город, женщины чужаков стали Хозяйками - а мы затаились. Спрятались за невнятным бормотанием степных ведьм, за зловещими легендами, за россказнями стариков и старух. Ты понимаешь меня, Артемий?
  - Да, - гаруспик кивнул.
  - Но ты совершил невозможное, - просто сказала Оспина. - Ты вернул чудо. Создал панацею. Она горит во мне, и я знаю, она - истинна. Действенна. Через месяц-другой никто бы не смог сказать, что я была больна Песчанкой... если бы у меня были эти два месяца. Слушай же, поддельный менху, не перебивая... и постарайся понять меня. Понять не разумом, но сердцем.
  Она перевела дух, хлебнула из кружки остывшего настоя. Старейшина, Артемий и притихшие девочки смотрели на нее, ожидая завершения невеселой повести.
  - Панацея - это спасение. Спасение для всего Города, а не только для кучки избранных. Мы отвечаем за Уклад, и мы обязаны спасти его. Да, у нас больше не осталось быков. Да, у нас нет крови. Н-но... - она задышала тяжело и резко, словно через силу выталкивая из себя слова. - Крови нет - и она есть. Незримая живым оком, живая и горячая, не ведающая разложения и смертного тлена, кровь бурлит в туннелях под бойнями. Столетиями мы, дети Бодхо, сливали ее туда. Во время жертвоприношений на курганах, во время работы фабрики. Когда служительницы Матери поняли, что былому Укладу приходит конец, они добились того, чтобы Ольгимские основали Термитник на традиционном месте поклонения Бос Туроху. Из жрецов менху, олонги, собиратели трав и Невесты стали мясниками и наемными рабочими, клерками и фасовщицами. Но суть их деяний осталась прежней, хотя с каждым прошедшим десятилетием и новым поколением истинный ее смысл утрачивался все больше и больше. Повинуясь заветам Матери, мы выращивали племя авроксов, отдавая кровь павших под ножами священных быков и их потомков земле. Преобразовываясь, очищаясь и превращаясь, она оживала. Кровь под нашими ногами, пульсирующая кровь в жилах великого удурга, города, зачатого и выросшего на крови.
  На краткий, неуловимый миг изнуренная болезнью степнячка стала похожа на своих предшественниц, грозных и мудрых служительниц бродящей под звездами Матери Бодхо и ее сына, Первого Быка. Вязкая, бездонная тьма жадно шевельнулась в прищуренных глазах и сгинула.
  - Мы никогда не задавались вопросом, зачем и ради чего мы делаем это. Зачем всякое новолуние совершаем положенные ритуалы и раскрываем линии. Сегодня мы дождались ответа. Бурах, менху и наследник менху, ради спасения города превратит кровь в панацею, - она устало уронила руки на мешковину. - Вот наша тайна. Вот почему мы не роем глубоких колодцев и почему наша земля рассыпается в руках. Вот ответ на твои загадки, Бурах.
  - Нет! - Оюн взревел раненым быком, заставив пламя керосиновых ламп испуганно вздрогнуть в стеклянных коконах. - Нет, говорю я тебе! Ты больна, ты сама не понимаешь, что несешь! Мы спускались в эти треклятые тоннели, и ты сама, своими глазами видела, что в них - пустые каверны, истлевшие туши давно издохших быков, и не единой капли крови! Нет, будь ты хоть трижды Эсь"Пайна! Я запрещаю тебе играть с этой фальшивой верой, покуда я - Старейшина Боен!
  - Оюн, не блажи, - попытался вмешаться Бурах. Старейшина и Оспина проявили редкостное единодушие, хором рявкнув на него: "Заткнись!"
  - Ты их лучше сейчас не трогай, - шепотом сказала Тая. - Они... им нужно решить, куда повернуть колесо. Это... это сложно.
  - А я, можно подумать, не понимаю, - буркнул Артемий. - Но мне бы не хотелось, чтобы они убили друг друга, выясняя, кто прав, а кто нет.
  - Они - не убьют, - менху осознал, что девочка вот-вот разрыдается, и встревожено повернулся к Тае. - Убьешь - ты.
  - Тая, милая, что ты говоришь? - опешил гаруспик. Девочка прижала палец к его губам: молчи.
  - Значит, пришло время избрать другого старейшину, - отмела нападки Оюна степнячка. - Не злословь понапрасну. Мы оба хороши. Я не воспрепятствовала твоему намерению провести ритуал Боса Примигениоса, хотя и догадывалась, что, не ведая толком языка линий, ты раз за разом искажаешь его подлинную суть. Мы швырнули под жертвенный нож всех наших оставшихся авроксов, но Мать не ответила. Наше время кончилось, Оюн. Сделай мне последнее из одолжений - уйди сам, добровольно. Я передам власть и ее знаки следующему Главе Уклада. Мне будет легче уходить, зная, что ты остался в живых...
  - Куда уходить? - не сдержавшись, взвыл Бурах, у которого услышанное до сих пор не укладывалось в голове. Предания о тоннелях он, конечно, слышал и раньше - в детстве и юности. Но, как верно заметила Оспина, предания Степи были для детей вылущенным орешком без ядра истины. - Оспина, поимей снисхождение! Что ты задумала? Ты ведь можешь объяснять все по-человечески, что на тебя опять нашло?!
  - Она задумала сместить меня, отдать Уклад тебе и совершить Кледу, пробуждающую удурга, - на удивление кратко и внятно растолковал Оюн. - Я против этого. Не потому, что так уж сильно цепляюсь за титул Старейшины - хотя, полагаю, я неплохо справлялся со своей должностью. Но если я пойду у нее на поводу - значит, я признАю истинной всю эту чушь о знаках и предназначениях. Магии нет. Она ушла. Есть только мы и бойни. Теперь и боен нет. Все и всё умирает, и твоя панацея ничего не изменит.
  - Уклад вечен, - Оспина устало, тоскливо вздохнула. - Степь вечна, как жизнь под небом. Эпидемия окончится. Все вернется на прежние круги. Приедут новые жители, родятся новые дети. Город отстроят. Только не будет Многогранника.
  - А башня-то здесь при чем?! - Бурах окончательно отчаялся понять логику Оспины.
  - Ты сам себе ответил, только не понял ответа. Многогранник - средоточие Сил. Стаматин полоумный, но сердцем чует ход линий. Следуя подсказкам Каиных, он возвел свою нелепую и прекрасную Башню там, где Линии стягиваются в наибольшем напряжении. Каины мечтали получить ловушку для чудес. Стаматин - сотворить небывалое. Все они просчитались. Многогранник не пожелал откликнуться на их зов. Жаль, что ради спасения Города ему придется погибнуть. Второй такой башни не сыщешь на всем белом свете, - степнячка перевела взгляд на Артемия. - Твоя подружка-Инквизитор все правильно поняла, только малость ошиблась. Если разрушить башню, из земных недр хлынет не вода Горхона, но горячая кровь. Кровь, которую сделает зримой и осязаемой Кледа - ритуал раскрытия человеческих линий. Ты изготовишь свою панацею, на травах и бычьей крови - столько, сколько потребуется.
  Бурах открыл рот. Закрыл. На удивление ровным и бесстрастным тоном уточнил:
  - Верно я понимаю: мы ведем речь о человеческом жертвоприношении?
  - Ой-ей, - присвистнула Миши.
  - Да, - не стала ходить вокруг да около Оспина.
  - Я отказываюсь, - Бурах встал, задев головой керосиновую лампу. - Нет и еще раз нет. Да, я хирург и мои предки были истинными менху, степными заклинателями, но это - это для меня уже слишком.
  - Вот именно, чушь сущеглупая, - с готовностью поддержал его Оюн. - Ну подумай сама, - с неожиданной горячностью обратился он к степнячке, - ты умрешь - и ничего не изменится. Не появится никакой крови, потому что ее нет и никогда не было! Это выдумки! Детские сказки. Ты сама смеялась над ними, называла их бреднями старух, обкурившихся савьюра.
  - Я заблуждалась, - запавшие глаза Оспины горели тусклым, болезненным огнем. - Я отчаялась и разуверилась, сочла себя жрицей у опустевшего алтаря. Мои обряды и молитвы были лишены веры - и оттого я не слышала речей Матери Бодхо. Оглохшая слышащая. Но теперь слух и зрение вернулись ко мне, и я говорю - вы поступите так, как я скажу, - она сглотнула и умоляюще добавила: - Пожалуйста. Иначе какой смысл мне жить дальше? Чародейка без колдовских сил, опозоренная жрица-лгунья - я слишком долго была отражением Като Сабуровой. Две уцелевшие Хозяйки, связанные заговором молчания - и обе фальшивые, обе укрывшиеся под размалеванными масками. Я должна что-то сделать. Должна вернуться на предназначенное мне судьбой место, место, которое по праву занимали моя мать и ее мать, и поколения женщин моей семьи. Должна снова стать Травяной Невестой. Должна вернуть магию Степи. Неужели ты откажешь мне в этом?
  - Я... - Бурах не знал что сказать. Нужные слова нашел Старейшина:
  - Если ты уйдешь - что я буду без тебя, моя Эсь"Пайна?
  - Ты придешь ко мне - думаю, мне не придется долго ждать, - теперь ее взгляд был исполнен горестного сочувствия. - Я пройду через свое испытание, ты - через свое. Ты всегда боролся до последнего. Зря я настаивала на том, чтобы ты ушел добровольно. Сражайся, как подобает истинному менху - и возвращайся ко мне. Бурах, - она вскинула голову. Коротко остриженные каштановые волосы топорщились во все стороны, - я понимаю, тебе нужно подумать. Иди. Пожалуйста, уходи и позволь мне - нам - провести эту ночь одним. Завтра я буду ждать тебя - на кургане Раги, за городским кладбищем. Ты без труда узнаешь его, там на вершине стоят два кромлеха. Приходи. Приноси то, что ты носишь у самого сердца. Приноси свои ножи и свое ученое неверие, а я принесу свою новорожденную веру. Приходи и посмотрим, кто из нас прав, а кто ошибается. Посмотрим, сможем ли мы сразить Шабнак тем оружием, что еще осталось в наших руках.
  - Пойдем, - Тая встала, сунула под мышку игрушечного бычка, зябко поежилась.
  Выходя, Артемий оглянулся. Старейшина сидел на импровизированной постели Оспины, обнимая степнячку. Та обессилено уткнулась лбом в широченное плечо Оюна.
  Снаружи давно стемнело. Ночь плыла мимо, касаясь людских лиц холодным шершавым языком мертвой коровы. Театр догорел, Город затаился, свернувшись в темноте испуганным клубком и стараясь не издавать ни единого звука. Мерцали робкие огоньки, свечи в бесконечной пустоте - готовые потухнуть от малейшего дуновения ветра. Звезд видно не было.
  - Я никогда не знала своей мамы, - сказала Тая, когда они втроем ковыляли по топкому берегу Жилки к вагончику Миши. В темноте еле слышно булькала река, пробираясь между тростниковых островков. - Вместо нее была Оспина. Она была мне больше, чем мама. Учила меня всему. Рассказывала обо всем. Я слушала и догадывалась: она не верит в то, о чем говорит. Как, должно быть, ей было горестно жить. У нее ничего не оставалось, даже веры. Она бродила одна и злилась, потому что не могла никому рассказать об этом. Ты ведь исполнишь ее просьбу?
  - И не подумаю, - буркнул гаруспик.
  - Но это - твоя обязанность, - по-взрослому строго напомнила Тая. - Ты менху. Раскрывающий линии.
  - Это убийство, Тая. Понимаешь - убийство!
  - Нет, это ее выбор, - вмешалась молчавшая до того Миши. - Можешь с ней не соглашаться, но не отказывай ей в помощи.
  - Иначе она попросит Оюна, - подхватила Тая Тычик. - Он не сможет сделать все, как надо. Он ведь любит ее.
  - А я что, равнодушный зверь какой?
  - Ты должен быть... как это... оставаться в равновесии, - старательно выговорила Тая. - Это ритуал. Не имеет значения, что ты думаешь. Ты должен. Ты ведь хочешь спасти Город?
  - Д-да... Но не такой же ценой!
  - А какой? - въедливо спросила маленькая мастерица игрушек. - Какая цена будет достаточной? Одна отнятая жизнь за многие сохраненные? - она поскользнулась в грязи, Бурах вовремя поймал ее за воротник курточки и поставил на ноги.
  
  Глава 17. Гриф: Злое зелье.
  
  Дожидаться окончания повешения не имело смысла. Ему не удалось переубедить Инквизитора, не удалось даже на мгновение поколебать ее уверенность в собственной правоте. Бакалавр постоял на ступеньках Собора и ушел. Город рассыпался, как карточный домик с подломленным основанием. Столпы гражданской и финансовой власти болтались в петле, а власть духовная, Каины, была бессильна. За ними не стояло ничего, кроме традиционного боязливого уважения обывателей. Былые авторитеты больше не имели значения - Городом правила Чума.
  Данковский прошел мимо Омутов, мрачно покосился на задернутые шторами окна. Глупо ходить вокруг да около, нужно войти туда, собрать свои вещи, записи и Тетрадь. У Евы достанет ума не устраивать скандал. Может, он вообще не столкнется с ней. Возьмет свое имущество и уйдет. Он найдет, где устроиться - к примеру, в доме Капеллы или у барышни Люричевой.
  Нет, так не годится. Трусливо и недостойно избегать тягостного разговора. Он должен понять смысл дикого поступка Евы. Узнать, что связывает ее с Анной. Нельзя решать и судить, не зная всех обстоятельств.
  Он поговорит с Евой Ян. Но не сейчас. Сегодня вечером. Да. Вечером он придет сюда - потому что на самом деле ему не хочется подыскивать себе другое жилье. Сейчас он признавал: ему нравилось в доме Евы, где сохранялась хрупкая иллюзия того, что вокруг все в порядке и мир крепко стоит на своем месте. Ему нравилась тихая Ева - может, так и являются на свет первые ростки любви?
  "Вечером", - повторил про себя Даниэль.
  Он шел, куда глаза глядят - больше у него не было определенной цели, он мог лишь наблюдать за происходящим, не в силах помешать или изменить. Бессилие раздражало. Он надеялся, его исследования дадут возможность Бураху и Рубину создать устойчивую вакцину против Песчанки, но просчитался. Вакцины не было. Решения не было. Завтра прибывает состав с Санитарным Корпусом. Они привезут с собой медиков Академии и необходимое оборудование - и тогда он сможет передать им собранные материалы о Чуме.
  Бакалавра занесло к южной Лестнице-в-Небо, одной из двух, спроектированных Стаматиным. Разбитая на месте бывшего пустыря композиция напоминала разрушенную древнюю колоннаду, прямоугольником очерчивающую незримый, нарисованный воображением зрителя дом. В центре располагалась пустая чаша внутреннего фонтана, от нее воспаряла легкая узкая лестница в один пролет, обрывавшийся косо срезанной ступенькой. В зависимости от точки, с которой смотрел зритель, лестница казалась то безжалостно исковерканной временем, то сливающейся с небом, когда низкие облака становятся гармоничным продолжением ступенек.
  Данковский присел у основания колонны, боясь с желанием выкурить одну из малого запаса оставшихся у него сигарет и глядя на здание Станции - слишком большое и помпезное для маленького Города, с пузатой башенкой, увенчанной непропорционально коротким шпилем. Лестница находилась на самой окраине Города, где-то в миле к югу виднелась темная зелень и сухие заросли камыша болотца, чьи родники давали начало Глотке.
  Бакалавру померещилось, что на срезе последней ступеньки кто-то сидит. Подросток, из озорства вскарабкавшийся на шаткую верхотуру Лестницы? Даниэль видел черную куртку и алый шарф, но, когда повернул голову, то понял - всего лишь иллюзия, игра теней и неярких солнечных лучей. Никого там не было.
  "Какие глупости лезут в голову, когда понимаешь: жить тебе осталось совсем немного..."
  - Эй! Мэтр!
  Пугаться неожиданных окликов бакалавр уже отвык - скорее, удивился. Огляделся, углядев приближающуюся со стороны крайних домов Городка парочку типов, явно относившихся к компании со Складов. Когда они подошли ближе, Даниэль чуть встревожился, признав участников вчерашнего эксцесса в "Одинокой звезде", приятелей Пугала, так неожиданно для себя оказавшегося носителем Песчанки. Не ради же мести за застреленного дружка его разыскивают?
  - Мэтр, Гриф хочет тебя видеть, - без лишних предисловий заявил один из громил, поравнявшись с Данковским. Приглашение звучало столь недвусмысленно, что любой бы понял - спорить и отказываться бесполезно.
  - По поводу? - пожелал узнать бакалавр. Особых дел с лидером контрабандистов он не имел, если не считать визита на Склады в самом начале эпидемии в попытке обзавестись оружием. Цена, заломленная Грифом за приличный пистолет и патроны к нему, оказалась слишком велика, Даниэль сплюнул и ушел с пустыми руками.
  Посланцы переглянулись.
  - Скверно ему, - неохотно выдал тот, что стоял справа, обладатель клетчатой кепки с пуговицами, бывшей в моде у столичной шпаны года три назад. - Все поразбежались. Ликторы Инквизитора вздумали громить кабак Липпи, ну, парни подхватились и ускакали туда, кормить их свинцовыми орешками. Только мы остались. Гуртовому нашему совсем никак.
  - А при чем тут я? Поищите Бураха, - посоветовал бакалавр. - Если Грифа поцеловала Песчанка, ему ничем не помочь. Может, у Бураха найдется морфий.
  - Морфий и у нас есть. Атаман сказал - найти тебя и привести, - стоял на своем Кепка. - Сам пойдешь или как?
  - Идем, - сдался Даниэль. Визит к зараженному был ему не по душе, но связываться с парочкой, способной навалять столичной шишке по первое число, хотелось еще меньше. Да не все ли равно - сама жизнь в Городе является хорошим шансом заразиться.
  Склады походили на маленькую крепость. Обманчивый для неопытного взгляда хаос из снятых с колес грузовых вагонов, баррикады из контейнеров, ящиков и бочек, бараки для хранения приготовленной к отправке продукции заводов Ольгимских, с ловушками для незваных посетителей и тайными тропками. Несколько раз Данковскому велели пригнуться или ступать осторожнее, смотря себе под ноги, чтобы не задеть натянутую тонкую проволоку. Попетляв между выкрашенными облупившейся зеленой и краской вагонами, они вышли к кирпичному зданию без окон, с откатывающимися на роликах дверями. Спутники бакалавра вполголоса спорили между собой - им явно не хотелось входить на склад, но страх перед Грифом оказался сильнее страха перед Чумой. Дверь чуть откатили в сторону, три человека поочередно проскользнули в темноту склада, разжиженную тусклыми керосиновыми лампами.
  Изнутри барак представлял настоящий лабиринт ящиков, тюков и коробок, разделенных узкими извилистыми проходами. Бакалавр невольно задался вопросом, что хранится в ящиках. Все знали, что до начала эпидемии Гриф приторговывал оружием и краденым добром, в изобилии скупал у сборщиков трав корни савьюра и черный твирин, перегоняемый в настои, пользовавшие большим спросом у ценителей экзотических галлюциногенов в Столице. Подделать твириновку было невозможно, никакой другой напиток не давал подобного эффекта отделения души от тела, и бизнес Грифа процветал. С приходом Чумы некоторые из людей Грифа затеяли промышлять мародерством, но быстро бросили это занятие - вещи из домов погибших оказались заразными. Торговать продуктами из краденых запасов в обмен на драгоценности и золото горожан было куда выгоднее.
  "Тут хранятся миллионы, - пришло в голову Данковскому, когда он заметил приоткрытую картонку с торчащими из нее горлышками полных бутылок. - Умри Гриф, державший своих головорезов железной хваткой, куда все это денется и кому достанется?"
  Вожак городских контрабандистов лежал в закутке, образованном деревянными ящиками с черной маркировкой "Портвейн" и задернутом холстиной. Когда один из громил отдернул тряпку в сторону, бакалавра окутало теплое, вонючее облако вони с отчетливым сладковатым привкусом корицы.
  "Если выживу, меня будет тошнить от одного вида булочек с корицей".
  Невесть отчего Даниэлю казалось: обладай степные волки умением перекидываться в людей, они принимали бы облик, схожий с обликом Грифа. Но теперь перед ним на колченогом топчане свернулся не хищник в образе человека, хитрый и сильный, способный без колебаний вцепиться в горло, защищая то, что он почитает своим, а смертельно больное, подыхающее животное.
  "Финал первой стадии, через полчаса-час перейдет во вторую, с экземой и стремительно распространяющимися струпьями", - не колеблясь, вынес приговор бакалавр. Все признаки налицо, хоть пересчитывай по пальцам: конвульсивные подергивания конечностей, испарина от высокой температуры, непроизвольное стремление почесаться - а начинающееся исподволь омертвение тканей не позволяет больному осознать, что он раздирает свою плоть до крови и костей. Обескровленная бледная кожа, следы недавнего обильного носового кровотечения, а вон стоящий у изголовья тазик с рвотными массами - там тоже полно кровяных сгустков.
  Гриф не потерял сознания, как случалось с большинством зараженных. Когда бакалавр, прижимая к лицу пропитанный уксусом платок, шагнул в закуток, он повернул к нему лицо. Запавшие, мутные глаза окружала корка подсыхающего гноя, веки и губы мелко дрожали, но голосом своим контрабандист владел по-прежнему:
  - Данковский? Что-то я хреново вижу в последнее время...
  - Я, - подтвердил бакалавр. Приближаться к топчану не хотелось, но его бесцеремонно подтолкнули в спину. - Говорю сразу - помочь вам я не смогу. Ваши... подчиненные обмолвились, якобы среди ваших запасов имеется морфий. Это единственное, что я могу порекомендовать. У Рубина в Госпитале было несколько порций вакцины, но ее эффективность чуть выше нуля. Полегчает, но потом все вернется обратно, - он замялся, выдавив банальное: - Мне жаль.
  - Уверен? - прохрипел контрабандист. - Что, вся твоя наука ничего не может сделать? Даже если я заплачУ? Хорошо заплачу, мэтр, вам на всю оставшуюся жизнь хватит...
  - Той жизни, возможно, мне осталось два или три дня, - пожал плечами Данковский. - Толку мне с ваших денег. Песчанка неизлечима, господин Гриф. От нее нет спасения - во всяком случае, я разуверился в попытках отыскать его. Вас не спасет ни медицина, ни чудо. Через несколько часов вы умрете.
  Гриф не отреагировал. Лежал, хрипло и размеренно дыша, втягивая воздух легкими, которым вскоре предстояло стать драными обвисшими мешками, не способными к сокращению.
  - Хорошо хоть врать не стали, - наконец выговорил он. - Ну и пес с ним. Лихо пожил, лихо помру. Мэтр, сколько морфия нужно - чтобы заснуть и не проснуться?
  - Четырех грамм хватит с гарантией, - бакалавр машинально прикинул процентное соотношение веса пациента и летальной дозы препарата. - Можно и больше, но тогда возможно отторжение морфинов организмом, особенно в таком ослабленном состоянии.
  - Я понял, - Гриф откашлялся, брызнуло кровью. - Кольнете, мэтр? У этих остолопов руки корявые, а у меня дрожат - ничего взять не могу, все роняю.
  Данковский кивнул. Единственное, что он мог толком сделать для контрабандиста - приготовить состав и сделать инъекцию, которая позволит Грифу избежать мучительного перерождения в нашпигованную песком, живую и сходящую с ума мумию.
  - Место после меня - Костлявому, - жестко распорядился Гриф. - Не то с того света вас достану. Помрет Костлявый - собирайте сход и решайте сами. Товаром попусту не разбрасываться, свар не творить, лишнего на душу не брать. Станет горячо - уходите в Степь, не цепляйтесь за склады. Мы все едино свое возьмем, - оказавшиеся в роли душеприказчиков атамана громилы молча и понимающе кивали. Даниэль ни мгновения не сомневался: распоряжения Грифа будут исполнены в точности. Даже если потребуется прикончить кого-нибудь упрямого и несогласного. Гриф правил Складами, оставаясь королем и в посмертии.
  Кепка ушел за ящики, вернувшись с металлическим ящичком, где лежал поблескивающий хромом шприц и ампулы с зелеными полосками. Данковский поочередно обломил стеклянные горлышки, набрал прозрачную жидкость, привычным легким нажатием поршня выдавил через иглу излишки воздуха. Гриф смотрел в закопченный потолок, слезящиеся глазные яблоки тяжело ворочались в глазницах, он часто смаргивал.
  Даниэль отложил шприц, чтобы взять руку контрабандиста, задрать рукав и найти подходящее место, куда вонзить иглу. При движении в кармане кардигана что-то тяжело качнулось и брякнуло. Данковский хмыкнул, вспомнив о подарке Ласки, достал жестяную коробочку из-под монпансье с цветами и котятами на крышке.
  - Что там у вас? - вяло осведомился Гриф. Бакалавр ответил честно:
  - Порошочек. Дети мастерят такие из всякой лекарственной дряни...
  - Что?! Дай сюда! - Гриф тяжело рванулся, пытаясь сесть, кашляя и захлебываясь пошедшей горлом кровью. - Дай! - цепкие пальцы когтями впились в коробочку в форме сердечка. Невероятным усилием воли контрабандист заставил свои руки перестать трястись, подцепил отросшим ногтем крышку. Жестянку на две трети наполнял мелкий кристаллический порошок желтовато-красного цвета, остро пахнущий сассапарилью. - Где ты его взял?! Знаешь, кто его сделал?!
  - Спичка... - вспомнил слова Ласки ошарашенный столь бурной реакцией бакалавр. У него за спиной восхищенно присвистнули. - Мне его подарила Ласка, девушка, что присматривает за кладбищем. Но послушайте, Гриф, это же отрава, дичайшая смесь медикаментов! Вы же не всерьез собираетесь?..
  - Стрый, тащи бутылку, - потребовал Гриф, не обращая ровным счетом никакого внимания на бакалавра. - Кружку!
  Он тщательно, до последней крупицы, вытряс порошок из жестянки в поставленную перед ним внушительную жестяную кружку. Набулькал туда же до половины содержимого бутылки, судя по запаху - неплохого коньяка. Взболтал, судорожно втянул воздух - и залпом выпил получившийся настой.
  После чего выронил кружку и пластом вытянулся на топчане, закатив глаза и своим осунувшимся и пожелтевшим обликом напоминая мертвеца.
  - Ну, знаете ли... - Данковский потряс головой. - Крайне оригинальный способ покончить с собой. И что теперь?
  - Подождем, - высказался Стрый. Воспользовавшись случаем, он допил остатки коньяка в бутылке. - Если зелье толковое - оживет.
  - Скорее, помрет в муках от жесточайшего отравления.
  - Оживет, - настаивал на своем контрабандист. - Порошок - вещь надежная.
  Вступать в долгий и безнадежный спор о том, что созданный детьми порошочек не имеет ровным счетом никаких лекарственных свойств, бакалавру не хотелось. Напротив, ему пришла в голову мысль о том, что он имеет шанс стать свидетелем прелюбопытного эксперимента, сведения о котором существенно пополнят его Тетрадь. Во внутреннем кармане кардигана хранились чистый блокнот и карандаш, и Данковский начал описывать состояние очередного "объекта": "Пульс нитевидный, редкий, температура пониженная, цвет кожных покровов... Пес его знает, какой цвет, при таком-то освещении. Запишем так - иссиня-бледный с шафранным оттенком. Гнойные выделения из глаз и носа, кашель с многочисленными кровяными сгустками, что свидетельствует о повреждениях гортани..."
  Он исписал два или три листа. Гриф лежал неподвижно, но было заметно, что глаза под опущенными веками быстро движутся из стороны в сторону. Стрый откупорил новую бутылку, ее пустили по кругу. Порой бакалавр бросал взгляд на часы, отмечая время - и где-то спустя полчаса после приема порошка начался кошмар.
  Грифа выгибало и скручивало, точно от сильнейшего эпилептического припадка, он свалился с топчана на пол, хотя его удерживали в шесть рук. Приступ длился и длился, Гриф хрипел, отплевываясь кровью и гноем, его рвало желчью, он обессилено затихал на несколько минут - и все начиналось сызнова. Данковскому уже начало казаться, что это никогда не кончится. Вернулись уцелевшие в перестрелке у "Одинокой звезды" бандиты Грифа - кто-то отодвинул Даниэля в сторону, дав возможность передохнуть. Кто-то сунул ему в руку кружку - не с алкоголем, но с горячей смесью твирина и чая, от которой у бакалавра прояснилось в голове. Гриф кричал и бился на полу, его крики эхом разносились по захламленному бараку и отдавались в ушах - и, когда наступила тишина, Данковский не сразу это осознал.
  "Все кончилось. Он или умер... или исцелился?"
  Он сунулся в закуток. Гриф сидел на постели, Стрый поддерживал его за плечи. Выглядел контрабандист так, словно за минувшие несколько часов похудел на десяток фунтов и совершил вынужденный трехнедельный круиз по пустыне без единой капли воды - высохшая кожа обвисла длинными складками, обрисовав выступающие кости черепа. Но глаза смотрели вполне разумно и ясно - и из них больше не текло.
  - Буду жить, - сказал Гриф, завидев Данковского.
  - Гм, - высказал свое авторитетное мнение столичный бакалавр.
  "Чудо? Не смешите меня. Чудес не бывает. Уникальный спонтанный случай самоизлечения, основанный на повышенной внушаемости пациента и сочетании принятой ими смеси препаратов, запустивших механизм ускоренной регенерации организма? Посмей я выступить в Медицинской Академии с описанием такого случая, меня бы засмеяли и закидали тухлыми овощами после первых двух абзацев. И доказательств нет. Но Гриф-то - вот он. Живой. Подобные феномены уже описывались - ага, всевозможные чудесные исцеления от прикосновения к священным предметам или в результате прямого контакта со святым. Спишем две трети подобных историй по разряду шарлатанства, но чем тогда считать остаток? Внезапно задействованными резервами человеческого тела и сознания, о которых мы не имеем ни малейшего представления - или воистину чудом?
  Надо будет предложить Инквизитору поразмыслить над этим вопросом. У философов от теологии всегда на все отыщется ответ и подведенная под него убедительная теоретическая база. И на кого снизошло чудо, спрашивается? На контрабандиста и мошенника. В соответствии с постулатами веры Карающего Бича касательно нищих духом", - Даниэль поймал себя на том, что вот-вот рассмеется в голос, и с размаху прикусил кончик языка. Боль отрезвила. Не хватало еще, чтобы люди Грифа таращились на него, как на помешанного. Хотя ему так и так не по себе от мрачных чудес Города.
  - Ты жив, - признал он, дотошно осмотрев Грифа. - Правда, не слишком здоров. Сильнейшее истощение и обезвоживание организма, но в остальном... да, ты жив. Признаков Песчанки нет. Ты жив.
  - Хорошо, - протянул контрабандист, думая о чем-то своем. - За мной должок, мэтр. Такой, что отдается только кровью и жизнью.
  - Порошок был сделан Спичкой, - дотошно напомнил Даниэль.
  - Ты принес его сюда. И отдал, - серьезно возразил Гриф. - Про мальца я не забуду. Но должок мой - тебе. Что за гундеж? - сипло окликнул он несшего дозор Кепку.
  - Парни вернулись от Липпи. Проредили нас, гуртовой, - помявшись, доложил контрабандист. - Почти дюжину человек уложили. Мы, конечно, тоже в долгу не остались. Теперь Карающему Бичу придется самому петли вязать и злоумышленников вешать. А Липпи шлепнули. Он под прилавком дробовик прятал. Выпалил по ликторам, а они, добрые души, в ответ прижарили его залпом. Его аж в стену впечатало и на кусочки разметало. Так что нет у нас теперь кабака.
  - Инквизитор прислал ликторов за младшим Ольгимским? - спросил бакалавр, припомнив утренний спор с Лилич.
  - Хрен его знает, зачем они приперлись. Коровяк говорит: просто начали с улицы в трактир ломиться. Кто ж тут станет разговоры толковать? Может, им выпить приспичило, - фыркнул Кепка. - А Влад с парнями пришел. Сидит тут, спрашивает, можно ли атаману словечко шепнуть. Кликнуть его?
  - Вот погань живучая, - вырвалось у бакалавра. Гриф остро глянул на него:
  - А мне сдавалось, вы с младшим нашим дельцом вроде как хорошее знакомство водите.
  - Водили, - не стал отрицать Даниэль. - До тех пор, пока я не узнал о нем нечто. После чего мне не хочется даже находиться с этим человеком в одном помещении.
  - Серьезно, - жутковатое подергивание провалившегося рта, очевидно, означало улыбку Грифа. - Не поделишься секретом?
  - Термитник, - после краткого размышления произнес Данковский. - Влад, а не его отец распорядился запереть бойни. Влад привел в Город болезнь - возможно, это наркотический бред, однако он верит в это. И... - он запнулся, ища подходящие слова, - кажется, я тоже начинаю ему верить.
  Гриф молча смотрел на него, шумно втягивая воздух. Щелкнул пальцами не слишком хорошо повиновавшейся ему руки, распорядился:
  - Позови господина Влада.
  В недавней переделке младшему Ольгимскому изрядно досталось. Он еще не успел привести себя в порядок: брюки в пыли и грязи, рукав куртки полуоторван, на плечах и спине - размазавшиеся следы осыпавшейся штукатурки. Увидев Данковского в обществе контрабандиста, Влад поперхнулся воздухом, но быстро взял себя в руки. Решив, что наилучшим выходом будет - делать вид, будто бакалавра тут вовсе нет:
  - Гриф, мне нужна твоя помощь...
  - Всем нам нужна чья-то помощь, - философски откликнулся хозяин Складов.
  - Не финти, гуртовой, - сейчас Влад вновь стал похож на человека, с которым Данковский познакомился в Столице - уверенного, знающего, что и зачем он делает. - Не прикидывайся тупее, чем ты есть. Папашу сегодня утром вздернули, так что теперь наследник семьи - я. Этого у меня никто не отнимет.
  - И что? - Гриф сохранял взятый тон обманчивого недопонимания.
  - Мне надо выбраться отсюда. Ты знаешь, за тобой давние долги нашему дому. Мы закрывали глаза на твои грязные делишки, отмазывали перед Сабуровым. Не то он давно бы уже устроил кавалерийский набег на твое логово и выкурил вас отсюда, - зло напомнил Влад. - Выведи меня за кордоны, Гриф. Толковой охранной цепи больше нет. Я и сам бы ушел, но ты знаешь Степь, как свои пять пальцев. Мне нужна лошадь или две, доехать до Бод-Бадера. Мне нужно добраться до нормального города и банковского отделения. Перевести счета на себя - и тогда я сполна расплачусь с тобой. Чем попросишь. Деньгами, лекарствами или помощью. Сколько угодно. Да, ты скажешь - мертвым деньги ни к чему. Но у почти у всех твоих оторвиголов есть дети. Дети, которым нужно будет на что-то жить, когда эпидемия окончится. Она не может длиться вечно. Дети не болеют, ты сам это знаешь. Дети выживут. Или вам все едино, вы бросите их ползать по руинам и побираться?
  Контрабандист пожевал губами. Раздался мерзкий хлюпающий звук.
  - Пиши расписку, - велел он. - Обязательство. На двадцать кусков. Доберешься - будешь открывать счета и переводить деньги в присутствии моих людей. По списку.
  - Гриф! - возмутился Данковский.
  - Молчи, - рявкнул на него контрабандист. - Ты свое слово сказал.
  - Но...
  - Дело есть дело, - отрезал Гриф, и Даниэль только зашипел от бессильной ярости. Чума могла сколь угодно пожирать Город, Ольгимский мог совершить хоть двадцать преступлений и стать виновником гибели сотен человек, чудо могло вернуть Грифа к жизни, но было неспособно его изменить. Для контрабандиста возможность подзаработать оставалась на первом месте, и деньги, которые посулил ему Ольгимский-младший, решали все. Пусть взятка и прикрывалась благородным флером заботы о будущих сиротах обитателей Складов.
  Принесли бумагу и невесть как угодившую на Склады дорогую перьевую ручку с золотым пером и перламутровой вставкой. Влад составил расписку - почерк у него был быстрый и четкий, с наклоном влево. Даниэль не удержался, прошипев:
  - Как же твоя королева, Влад? Она тебе прискучила, ты решил ее не дожидаться?
  - Она найдет меня, где бы я не был, - Ольгимский-младший не отводил взгляда от бумаги. - Так какой смысл гнить здесь, в глуши? Рано или поздно она придет ко мне, - он расписался.
  Гриф попытался встать и пошатнулся, упав обратно на топчан:
  - Что встали столбами, дурачье? Отыщите палку, что ли... Стрый, Рыболов, Важинек - со мной. Мэтр, ты тоже.
  Вместо палки Грифу раздобыли пару костылей. Контрабандист сунул их под мышки, неуклюже проковылял по складу, задевая обшитые жестью углы ящиков и ворча себе под нос. Освоившись, распорядился:
  - За мной.
  - Куда это ты собрался? - Влад не тронулся с места, подозрительно косясь по сторонам.
  - Взять его, - тем же будничным, спокойным голосом велел Гриф. В Ольгимского-младшего вцепились с трех сторон, заломив ему руки за спину - и Даниэль ужаснулся осознанию того, как вышколил свою стаю старый волк. Никто не задавал вопросов, не сомневался, не мешкал. Приказ был отдан - и приказ был исполнен, отбивающегося и ругавшегося на чем свет Влада потащили наружу. Бакалавр шагнул следом, но контрабандист вскинул костыль, преградив ему дорогу и негромко спросив:
  - Уверен, что хочешь видеть?
  - Да, - Данковский кивнул.
  Они вышли из склада - в сумерки, выкрашенные оранжевым светом заходящего солнца и мутно-синими оттенками темнеющего неба. От угроз и проклятий Влад перешел к просьбам, умоляя атамана контрабандистов одуматься, вспомнить, чем контрабандист обязан его семье. Гриф отмалчивался. Обвисшего и волочившего ноги по земле Влада полувели, полутащили вперед, между вагонами и контейнерами. Бакалавру стало жутковато, он не мог понять, что затевают контрабандисты. Пристрелить Ольгимского? Зачем тогда уводить его так далеко?
  Остановились перед одним из товарных вагонов, на облезлой дощатой двери которого еще различались огромные черные буквы "Сильвания-Транзит - Северо-Восточная Торговая компания перевозок". Стрый вытащил из кармана гигроскопическую маску и резиновые перчатки, натянул их, отомкнул замок и откатил дверь в сторону - открыв темное нутро вагона, наполненное душно-сладким ароматом Песчанки. Изнутри выплыл звук - едва различимый ухом скорбный, трепещущий стон.
  Ольгимский заорал - бессмысленно, на одной пронзительно-высокой вибрирующей ноте. Бешено рванулся, сбив с ног Рыболова и почти вырвавшись. Гриф врезал ему костылем, отбросив назад, в руки Стрыя и Важинека. Владу с размаху двинули в ухо, он потерял ориентацию в пространстве и зашатался, обмякая - это мгновение понадобилось контрабандистам, чтобы зашвырнуть младшего Ольгимского в вагон, захлопнув дверь. Лязгнули сомкнувшиеся дужки замка. Даниэль услышал, как Влад остервенело колотит кулаками по толстым доскам, захлебываясь собственным криком и прося об одном: "Выпустите меня, выпустите меня, выпустите меня..."
  - Что в вагоне? - спросил бакалавр, с замиранием сердца догадываясь о том, каким будет ответ.
  - Наши мертвые, - Гриф с сипением втянул в легкие воздух. - И еще живые. Те, до кого дотронулась Песчанка. Мы не отдаем их мортусам, чтобы те швырнули их в Ямы, как безымянную грязь. Те из нас, кто уцелеет, потом сожгут их. Мы сами хороним своих мертвецов, мэтр, - он ухмыльнулся. - Кровь за кровь. Я так решил. Ты не согласен?
  "Влад говорил правду, сам не зная об этом - королева Чума отыскала его. Теперь он навсегда останется с ней", - Даниэль содрогнулся. Они довольно далеко отошли от вагона "Сильвании-Транзит" - но ему казалось, он все еще различает вопли Влада, похороненного заживо вместе с зачумленными контрабандистами Складов.
  - Можешь остаться у нас на ночь, - предложил Гриф. Бакалавр помотал головой, отказываясь.
  
  Глава 18. Капелла: Отражения в черных зеркалах.
  
  Он выполнил обещание, данное себе утром - вернулся в Омуты. На звонки никто не отозвался, когда же Даниэль посильнее нажал витую дверную ручку, дверь распахнулась сама.
  - Ева!
  Ответом ему была тишина. Данковский с удивлением и нарастающей тревогой пробежал по комнатам маленького особняка, страшась наткнуться на Еву, бьющуюся на полу в агонии Песчанки. И он ничем тогда не сможет ей помочь. У него нет ни шприца с морфием, чтобы облегчить ей путь на ту сторону жизни, ни порошочка, способного одолеть Чуму.
  Евы не было. Одежда и прочее имущество бакалавра аккуратными стопками лежали на постели. Фонограф, записи и Тетрадь пропали. Особняк выглядел чистым и пустым, а когда Данковский сунулся в тайник Евы - плохо прибитая половица в комнате для рукоделия - то нашел там шкатулку с ее безделушками. Значит, не ограбление, да и какой сейчас смысл грабить? Ева навела в доме порядок, забрала фонограф и Тетрадь, и ушла. Куда? Не к Анне же Ангел?
  Бакалавр в растерянности топтался посреди маленькой гостиной Омутов. Всего сутки назад Ева принимала здесь своих гостей, вон в буфете стоит недопитая ими бутылка вина. Теперь Ева пропала. С ней могло случиться все, что угодно. Она могла попасть под случайный выстрел во время заварушки около "Одинокой звезды". Могла подцепить Песчанку, потерять сознание и свалиться в канаву где-нибудь по пути из продуктовой лавки.
  Но зачем она прихватила с собой фонограф? Боялась оставить дома? Или отправилась искать его, Данковского, чтобы вернуть ему то, что прежде составляло смысл его жизни? Мечта написать исследование о таинственном и страшном заболевании, книгу, последняя часть которой будет посвящена методам излечения Чумы.
  - Ева, - в растерянности произнес Даниэль. В тишине особняка имя звякнуло надтреснутым колокольчиком.
  Глухо и размеренно отбили часы. Восемь вечера.
  Данковский понял, что не может, не хочет оставаться здесь. В доме, лишенном души, опустевшем без своей хозяйки.
  Он нашел листок бумаги, нацарапав записку в надежде, что расстроенная Ева осталась переночевать у кого-то из подруг и завтра утром вернется. Да, убеждал он себя, именно так она и поступила. Унесла фонограф и тетради, чтобы не оставлять их в пустом доме - вдруг заберутся мародеры. Или уцелевшие Поджигатели швырнут бутылку с горючей смесью в окно. Даниэль писал, что заходил и не застал ее дома, что непременно вернется завтра - и что им нужно поговорить. Пусть она не обижается на него. Он не станет ни в чем ее обвинять. Она взрослая женщина, он не вправе указывать ей.
  Записку он оставил на видном месте - за оправой висевшего в прихожей старинного зеркала. Мутная поверхность отразила его - ссутулившегося, с потемневшим, осунувшимся лицом и запавшими глазами, под которыми набрякли коричневые мешки. Давно не мытые волосы слиплись, модно подстриженная челка висела неопрятной сальной прядью. В этом человеке никто бы не признал молодого блестящего ученого из Столицы. Этому человеку было под пятьдесят, он устал, его прежние идеалы потеряли смысл, он утратил веру в рациональное и начинал склоняться к тому, чтобы, как та девочка из сказки, поверить в необъяснимое.
  Даниэль покинул Омуты, тщательно прикрыв за собой дверь. В городе было тихо. Ни перестрелок патрулей Добровольной дружины с мародерами, ни пожаров, ни криков. Так тихо, что звенит в ушах и становится жутковато.
  Бакалавр пересек мост через Глотку, быстрым шагом, почти бегом, миновал пустой Променад, свернув за облетевшим сквером на юг, к Утробе. Он рассчитывал дойти до дома Люричевой, расспросить, не знает ли она о Еве и попроситься на ночлег. Если Юлия откажет, можно рискнуть и забраться в какой-нибудь из пустующих домов.
  Он обогнул темную громаду опустевшего Сгустка, поравнялся с выходившим окнами на набережную Жилки нарядным двухэтажным флигелем, где прежде обитала Капелла. Остановился, заметив пробивающиеся из-за плотных штор лучики света. Где-то забрался в дом? Или Капелла вернулась в родовое гнездо? Капелла, оставшаяся круглой сиротой - и формальной наследницей огромного состояния Ольгимских. Влад был прав, упоминая семейные счета и деловые связи Ольгимских - деньги, крутящиеся в банках страны, никуда не денутся, несмотря на эпидемию в Городе. Деньги ждут своего часа, ждут подписей преемников, чтобы перейти в новые руки.
  Бедная девочка.
  Должен ли он заглянуть в Сгусток и сообщить ей об участи брата?
  Даниэль поднялся на крыльцо в две ступеньки, подергал бронзовое кольцо, продетое сквозь нос бычьей головы. Заперто. Вот будет здорово, если он сейчас нарвется на мародеров, шарящих в особняке.
  И все же он постучал, не придумав ничего получше. За дверью почти сразу зашебуршились, настороженный голос подростка окликнул:
  - Кого там несет?
  - Это Данковский, - назвался бакалавр. - Я... я разыскиваю Ники Ольгимскую, Капеллу. Она дома? Могу я с ней поговорить?
  Из-за толстой дверной створки вновь донеслось неразборчивое шушуканье.
  - Вы один?
  - Да, - откликнулся Данковский, услышав лязганье вытаскиваемого из скоб засова и щелканье отпираемого замка. Дверь приоткрылась, в грудь ему уткнулось длинное, блестящее вороненым железом дуло охотничьего ружья. Затем из темноты холла высунулось бледное пятно лица. Мальчишка, кажется, из шайки Хана, подозрительно осмотревший бакалавра и попытавшийся заглянуть ему за спину. Убедившись, что Данковский и в самом деле один, караульный отвел ствол в сторону, позволив незваному гостю пройти внутрь. Дверь тут же захлопнулась, оставив их в полутьме. Второй из несших дозор подростков принялся торопливо опускать засовы на место.
  - Где вы таким добром разжились? - удивился Данковский, обратив внимание, что дети стерегут особняк отнюдь не с подержанными армейскими карабинами или дешевыми духовыми ружьями для охоты на птиц.
  - Места знать надо, - с оттенком превосходства хмыкнул подросток. - Капелла и остальные наверху, в гостиной. Идите тихо. Не мешайте им.
  Недавний погром в Сгустке не коснулся флигеля Ольгимской-младшей. Лиловый ковер на лестнице цел и не изорван в клочья, цветы в нишах выстреливали во все стороны тонкие зеленые листья и голубые соцветия. Бакалавр поднялся на второй этаж - невольно пытаясь ступать на цыпочках, что было довольно-таки затруднительно проделать в тяжелых и высоких сапогах. Дом переполняло напряжение, но не угрожающее напряжение сгустившегося воздуха перед грозой, а нечто иное, бодрящее, неуловимо кружившееся в воздухе. Так ранней весной после затянувшейся и холодной зимы глаз безуспешно пытается отыскать на черных ветвях первые признаки пробивающейся зелени, но замечает только смутную прозрачную дымку, и ощущает не аромат распускающихся цветов, но призрак грядущего запаха.
  Даниэль толкнул дверь гостиной Ники - та открылась без малейшего скрипа. Он увидел теплое мерцание свечей, расставленных на полу и низком чайном столике. Уловил присутствие детей, рассевшихся на диванах и брошенных на пол подушках, их дыхание и приглушенное перешептывание. Услышал монотонный, завороженный собственной повестью голосок Спички, первого признанного сказочника городской детворы:
  - ...Поезда приходили туда, но обратно не возвращались, и больше никто никогда их не видел. Машинисты боялись водить составы, и жадные торговцы решили заключить с Дочкой Ночи договор на крови. Теперь, когда поезд приходил на станцию, в полночь на крышу паровоза взбирался степной колдун. Номарх, обученный машинному делу - глухонемой, с длинными пальцами и острыми зубами. Он простирал руки свои над спящей Степью, заклиная духов и древних, спящих богов, чтобы земля не гневалась на тех, кто увозит прочь шкуры и мясо ее погибших детей.
  Степь рыдала под стальными рельсами, располосовавшими ее на части, цепями сковавшими ее свободу. Огромные черные звери выходили из мрака, мчались рядом с поездом, глотая сыпавшиеся из трубы огненные искры. Сотканные из лунного света и одиночества Дети Степи склоняли рогатые головы к вагонам, прощаясь со своею плотью и кровью, переступали через локомотив, рыча в бессильном гневе, не смея тронуть поезд, защищенный силой заклятий степного номарха. Так ехали они до самого утра. Когда же наступал рассвет, звери с воем исчезали в Степи, а колдун слезал с локомотива и тайными степными тропами возвращался в свое стойбище.
  В новолуние же наступал срок исполнения договора между торговцами и Дочкой Ночи. Колдун входил в город и уводил с собой человека, того, которого сочтет подходящим - неважно, мужчину, женщину или ребенка. Он подходил к избраннику, брал его за руку и уводил за собой, куда и зачем - никто не знает. Но вот однажды...
  Огоньки свечей разом качнулись, наклонившись в сторону двери. Даниэль вспомнил, что человеку для жизни вообще-то необходимо дышать и сдавленно кашлянул. Темное очарование рассеялось. Кто-то чихнул, кто-то нервно рассмеялся, кто-то повернул фитиль притушенной керосиновой лампы, и та вспыхнула, осветив ночное сборище.
  В гостиную набилось человек тридцать детей. Некоторые рожицы показались Данковскому знакомыми. Мальчики и девочки из враждующих подростковых шаек, Двудушников Ноткина и Песиглавцев Хана. А вот и сам Ноткин-хромоножка, вкупе с верным адъютантом - бакалавр не знал, какое прозвище носит рыжий пацан с нахально вздернутым носом - и подружкой, Ташей. Хан, с независимым видом рассевшийся на широком подлокотнике дивана. И Капелла, в платье темно-вишневого цвета и бронзовыми локонами, убранными под бархатный черный обруч.
  - Прошу прощения за неожиданный визит... У вас тут что, Зеравшанская мирная конференция? - осведомился Данковский. Дети захихикали. Взгляд Даниэля невольно скользнул в угол гостиной, где на расстеленной скатерти горкой лежало аккуратно сложенное оружие - хорошего качества винтовки и ружья. - И съезд любителей стрелкового оружия, как я посмотрю.
  - Не без этого, мэтр, - в тон гостю откликнулась Капелла, вставая и одергивая подол. - Хорошо, что вы пришли, - она хлопнула в ладоши, привлекая всеобщее внимание, и повысила голос. - Так, послушайте меня. На сегодня достаточно. Советую не расходиться, а переночевать здесь - места на всех хватит. Ноткин, смени караульных. Помни - двери и окна.
  - Слушаюсь, мэ-эм, - откозырял младшей Ольгимской вожак Двудушников. - Валим, ребята.
  Большая часть детей разбрелась по особняку, перекликаясь и готовя места для ночлега. Несколько девочек убирали с пола подушки и подсвечники с оплавившимися свечами. Хан не тронулся с места, хотя Ники выразительно скосилась в его сторону, указав глазами на дверь. Бакалавр присел к столу, перед ним немедля появилась дымящаяся чашка с жидким бульоном.
  - Больше ничего нет, - огорченно развела руками Капелла.
  - Все равно спасибо. Кого ограбили? - Даниэль кивнул на импровизированный оружейный склад. - И с кем собрались воевать?
  - Позаимствовали коллекцию у моего дядюшки Судьи, - буркнул Хан. - Ему она больше ни к чему. Он решил покориться судьбе.
  - А как к этому отнесся твой отец?
  - Не знаю, - подросток зло прищурился. - Виктор застрелился. Сегодня днем.
  - Хан, - Вероника положила ладонь на плечо приятеля и повернулась к бакалавру, объясняя: - Виктор Каин был добрым человеком, но душевных сил у него было немного. Пока рядом с ним была Нина - он, подобно луне, светил ее отраженным светом. Нет, он не заболел Песчанкой. Просто не мог больше без своей жены. Он вернулся к ней.
  - А Мария потерялась, - раздраженно сказал Хан. - Утром ушла из Горнов - и с концами. Я никак не могу ее отыскать. Никто ее не видел. И Ники не слышит, где она.
  - Сочувствую, - потери стали привычными, боль от них притупилась, и, узнав о чьей-то смерти, ты просто ставил в своем мысленном списке пометку напротив имени: этого больше нет, та умерла, этой семьи коснулась Песчанка. - Капелла, Хан, вы ничего не слышали о барышне Ян? Ее нет дома.
  - Она... - начал Хан. Ольгимская-младшая перебила его:
  - Она ушла в свой внутренний покой, мэтр - туда, где никто не причинит ей боли. Не тревожьтесь, вы увидите ее. И скажете ей все, что намеревались, - она слабо улыбнулась. - Да, мы готовимся к войне. Но только в том случае, если на нас нападут. Если нас оставят в покое - стрельбы не начнется. Завтра утром в Город прибывает Санитарный Корпус, вы знали об этом?
  - Нет, - бакалавр насторожился. - Откуда это тебе известно, Ники?
  - Просто знаю, - Ольгимская-младшая на миг закрыла глаза. - Слышу, как поезд идет по рельсам. Как он подъезжает все ближе и ближе. Чувствую смерть, которая цепляется за его колеса и кружит над ним. Завтра утром мы, уцелевшие дети Города, уйдем в Многогранник - но прежде я должна рассказать вам кое-что. Хан, девочки, выйдите.
  - Никуда я не пойду, - набычился Каспар.
  - Выйди... пожалуйста, - Ники не повысила голоса, не прикрикнула - но спорить с ней было невозможно. Хан скривился, спрыгнул с подлокотника, оглушительно хлопнул дверью. Младшая Ольгимская удрученно вздохнула:
  - Не сердитесь на него.
  - Капелла, что за новая идея тебя посетила? - с досадой осведомился Данковский. - Сначала ты вела речь о неотвратимости судьбы, а теперь сколачиваешь дружину с винтовками наперевес. И при чем тут Многогранник?
  - Он защитит нас, - убежденно заявила Капелла. - А мы - мы защитим его. Рациональность и наука не могут нам помочь. Остается только чудо.
  - Твой порошочек исцелил Грифа, - машинально сообщил бакалавр. - Я видел это своими глазами, - он подумал, не упомянуть ли о бесславной судьбе Влада, но что-то в облике Капеллы, печаль в ее глазах цвета ирисов предостерегло его от этого намерения. Ники сама все знала. Как знала обо всем, что творилось в Городе. Из талантливой девочки она превращалась в юную Хозяйку - и сейчас ее пальцы неловко сплетали первую из нитей судьбы. Услышав о Грифе, она слегка кивнула:
  - Достойный выбор. Гриф кажется очень скверным человеком, но на самом деле он не такой.
  - Я знаю, - согласился Даниэль. - Капелла, милая... Многогранник - всего лишь пустое заброшенное здание. Что вы станете делать там?
  - Ждать, - просто ответила Ники. - Осталось уже совсем немного. Сутки, не больше. Сутки, в которые все решится и все закончится. Я не знаю, чем именно... но у меня был сон, сон-видение, - она, как примерная гимназистка, сложила руки на коленях. - Оно касалось вас. Будете слушать, господин скептик?
  - Можно подумать, у меня есть выбор, - смирился бакалавр.
  - Я видела вас в Степи, на кургане. На особенном кургане - наши мясники ходят туда в новолуние, режут быка и поят кровью Матерь Бодхо. Там стоят валуны, оставшиеся от ледника, на них выбиты тавро, которыми клеймят быков. Вы стояли там, - Капелла сжала кулачки, сосредотачиваясь и пытаясь как можно точнее выразить в словах свою грезу. Послание, указывающее на то, какую из дорог предпочесть, какую нить ей предстоит вплести в свой гобелен. - Перед вами в воздухе висело зеркало. Простое такое зеркало, в узкой черной оправе. В нем отражался Город, но вашего отражения почему-то не было. Вы упирались в это зеркало обеими руками, как делают люди, когда пытаются распахнуть неподатливую дверь, и кричали. Словно пытались дозваться кого-то. А потом... потом вы заплакали - от скорби и разочарования. Вы узнали нечто такое, что навсегда перевернуло вашу жизнь. Вы не хотели этого знания, оно само пришло к вам, и вам пришлось его принять. Заплатив чем-то очень важным. Чем-то дорогим для вас.
  Юная провидица перевела дух.
  - Вы отскочили от зеркала. У вас в руке появился пистолет. Старинный, с длинным стволом. Вы закрыли глаза левой рукой и выстрелили в зеркало. Оно словно взорвалось изнутри, разлетевшись облаком серебряной такой пыли. Весь наш Город разбился вдребезги. Осталась висящая в воздухе пустая рама, но за ней не было видно степи и курганов вокруг. Просто черный прямоугольник. Вы вглядывались в него, и вдруг оттуда кто-то вышел. Я не разглядела, кто. Безликая тень. Она подошла к вам, поцеловала и взяла за руку. Вы ушли вместе. А в раме от зеркала опять возникли дома и улицы. Аккуратненькие, чистенькие, все в зелени и цветах - знаете, в книжках для детей так рисуют пряничные городки. Очень красивые... и пустые. Ни одного человека на улицах. Я точно знала, что это наш Город - но в нем больше не было ни Многогранника, ни Термитника. Только Город.
  Девочка замолчала. Она выглядела уставшей и опустошенной.
  - Твое видение означает, что мне суждено погубить Город? - негромко спросил Данковский.
  - Не знаю, - столь же тихо отозвалась Вероника. - Погубить или исцелить. Вы должны выстрелить - и ваш выстрел изменит прошлое и будущее. Но я также понимаю, что выстрел не обязательно стает выстрелом в прямом смысле этого слова - из пистолета, винтовки или любого другого оружия. Это могут быть вовремя сказанные слова. Действие. Сам факт вашего присутствия в определенном месте. Судьба шепчет мне на ухо, но я не всегда понимаю тайный смысл ее слов. Я подумала, вам нужно знать об этом. Помню, вы не верите в предначертания судьбы и верите, что можете менять ее по своему усмотрению. Что судьбы нет, а есть лишь люди и их поступки.
  - Теперь я уже не знаю, во что мне верить, - с горечью признался бакалавр. - Все, что было моей опорой прежде, рушится. Еще немного - и я уверую в твою Судьбу, Судьбу с большой буквы.
  - Судьбе не нужно, чтобы в нее верили. Она просто есть, - Капелла встала, легко дотронулась до плеча бакалавра. - Переночуйте у меня, если вам некуда больше идти. И... - она помедлила. - Да, я знаю, что случилось с моим братом. Его нить расплелась и оборвалась. Я пойду и поплачу о нем. Влад никогда не знал счастья, а теперь никогда не обретет покоя.
  Она вышла, оставив дверь приоткрытой, Даниэль услышал ее голос в коридоре. В гостиную сунулась Ташка, заявив, что они нашли отдельное помещение для гостя - бывшую комнатку для горничных. Без окна, но с рукомойником и узкой провисшей кроватью. Ташка принесла лампу, поставив ее на единственный табурет. Бакалавр покрутил бронзовый вентиль, из носика крана вытекла тонкая струйка ржавой, вонючей воды. Дом жил детским беспокойством - то и дело кто-то пробегал вверх-вниз по лестнице, топоча ногами в разношенных башмаках, что-то перетаскивали с места на место, роняя и переругиваясь, подростки окликали друг друга, стучали дверями, смеялись - так беспечно, словно за стенами флигеля не было никакой Чумы.
  Кто-то стукнул в дверь комнаты и, не дожидаясь ответа, распахнул дверь. Даниэль ничуть не удивился, увидев на пороге Хана - губы поджаты, брови насуплены, выражение лица самое зловещее.
  Подросток и молодой мужчина раздраженно смотрели друг на друга, разделенные узким латунным порожком комнаты.
  - Ну? - бакалавр оказался более нетерпеливым. Ему неимоверно хотелось спать: глаза слипались сами собой, предметы приобретали зыбкие, расплывчатые очертания и всякое движение требовало недюжинных усилий. - Войдешь или будешь маяться в коридоре? Тогда лучше закрой дверь - с той стороны.
  - О чем она говорила с вами? - сквозь зубы процедил Каспар.
  - Спроси у нее сам.
  - Она не скажет! - самообладание подростка дало трещину, куда устремилось наболевшее: - Она никогда ничего мне толком не говорит, ну да, она же Хозяйка, а я никто! Но вам - вам она почему-то все рассказывает, только вам! - на последнем восклицании ломающийся голос Хана дал петуха. Подросток ожесточенно дернул спрятанной под полой просторной куртки правой рукой. Добротная подкладка затрещала.
  Мгновенное замешательство Хана спасло бакалавра если не от верной смерти, то от неизбежного ранения. Младший Каин наконец выдернул зацепившееся за петлю ружье и выпалил перед собой. В маленьком помещении грохот выстрела прозвучал настоящим взрывом. Данковский шарахнулся в сторону, ощутив упругое колебание воздуха от пролетевшей мимо пули. Комок свинца угодил в стену, проделав в выцветших обоях большое рваное отверстие, откуда струйкой потекла известка.
  Спустя еще один толчок сердца Каспар получил размашистого пинка сапогом под колено, не удержался на ногах и боком влетел в комнату. Дверь за его спиной захлопнулась, бакалавр еле успел накинуть крючок. В коридоре послышался частый топот приближающихся ног и громкие встревоженные голоса.
  Данковский припечатал подошвой сапога мальчишеское запястье и повернул ногу. Каспар сдавленно взвыл, из последних сил цепляясь за резной приклад.
  - Отдай пушку, не то пальцы сломаю, - тихо и угрожающе произнесли над его головой. - Заткнись. Молчи, как труп.
  На дверь обрушился град молотящих рук и ног.
  - Мэтр, вы живы? Кто стрелял? - наперебой голосили снаружи.
  - Простите за панику, - громко откликнулся Данковский, выдирая карабин из цепких рук Хана. - Я сегодня приобрел на Складах подержанный слонобой. Хотел почистить и ненароком выпалил. Пострадавших нет, только здоровенная дыра в стене. Капелла, ты там?
  - Она спит, - гул за дверью слегка притих. Бакалавр узнал голос Спички: - У вас точно все в порядке?
  - Лучше не бывает! - Даниэлю пришлось пнуть Хана по ребрам, чтобы вожак Песиглавцев, зашипев, наконец расстался с оружием. - Еще раз прошу прощения. Всем спокойной ночи. Стрельбы больше не предвидится.
  Зашаркали удаляющиеся шаги. Судача и делясь мнениями, гости Ольгимской-младшей разбредались по комнатам флигеля.
  - Вставай, - устало разрешил Данковский, убирая ногу и со щелчком извлекая из обреза роскошной охотничьей двустволки со спиленными стволами второй, неиспользованный патрон. Каспар, растирая отдавленное запястье, нехотя поднялся на ноги, с ненавистью косясь на бакалавра. - Чучело, ты хоть когда-нибудь научишься думать головой? Ты что, собираешься истреблять любого, кто спросит у Капеллы, который час, или откроет перед ней дверь? Она хотела обсудить со мной свое видение.
  - Неправда! - взвился Хан. - Вы не верите в судьбу и в видения! Она не стала бы говорить с вами об этом! Она поговорила бы со мной!
  - Каспар, - Данковский мимолетно пожалел о том, что пренебрег кратким курсом лекций об особенности психологии подростков. - Хан, послушай меня. Постарайся не перебивать, а выслушать. Уверен, ты толковый и сообразительный парень - и ты поймешь, о чем я тебе толкую, не сейчас, так позже. Капелла не такая, как другие девочки. И, когда вырастет, станет не такой, как другие женщины. Она всегда будет все решать сама. О чем и с кем ей говорить. Что открыть, о чем умолчать. Ей будет труднее, чем множеству других женщин - она обречена видеть больше, чем может сказать. И ты - ты не должен пытаться выведать ее тайны. Не должен указывать ей. Единственное, что ты можешь для нее сделать - это быть рядом. Поддерживать ее. Да, такая роль удается не всякому - ведь мы привыкли, что решают мужчины, а женщины лишь следуют указанным мужчинами путем. Но у вас все будет наоборот. Если будет. Но не зря же она выбрала тебя. Она тебе доверяет. Не совершай того, что огорчило бы Веронику. Как думаешь, что бы она сказала завтра, если бы тебе удалось пристрелить меня?
  - Ничего, - с горечью произнес Каспар Каин. - Она ничего бы не сказала. Не стала бы ругать меня. Но мне больше никогда не удалось бы встать рядом с ней. Она бы ушла и оставила меня. Она добра, наша Капелла - но вы даже не подозреваете, какой жестокой она может быть.
  - Она - Хозяйка, - признал Даниэль.
  - Да, - тяжело уронил подросток. - Она - моя Хозяйка, - он протянул руку: - Простите. На меня что-то нашло. Отдайте ствол, а?
  - Нет. Это мой боевой трофей и твоя плата за урок жизни, - отрезал Данковский. - Считай, ты дешево отделался. Сгинь с глаз моих.
  Мальчишка проглотил готовую вырваться дерзость, мрачно зыркнул на свою бывшую собственность и вышел.
  Даниэль рухнул на кровать, разглядывая ружье. Двустволка, пока Каспар не потрудился над ней с ножовкой, была великолепна. Резное ложе темного ореха, серебряный овал с рельефным изображением фигурки скачущего человекоконя и наименованием фирмы-производителя, "Кентавр" - похоже, младший Каин изувечил жемчужину коллекции своего дяди.
  - А я Даниил, - в полусне представился оружию бакалавр. - Будем знакомы. Полежи пока тут. Завтра подумаем, что с тобой делать. Никаких снов ему не снилось - ни вещих, ни обыкновенных.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"