ДЕНЬ  АВИАЦИИ

    Историю эту поведал мне старинный мой приятель, которого на днях пригласил я пропустить по рюмочке-другой в честь столетия полета братьев Райт, иначе говоря, вековой годовщины мировой авиации. Приятель отказался, заявив, что не любит авиацию вообще, а сочетание «водка-самолет» с давних пор не переносит органически.

  Меня заинтриговала столь необычная постановка темы, тем более, что выдающимся поборником трезвого образа жизни приятель не являлся.

  — Видишь ли... — заметно волнуясь, начал он издалека. — Как ты помнишь, в пору безмятежной юности жил я в славном южном городке Ворошиловграде или Луганске, если тебе так больше нравится. Вот там-то однажды, в аккурат на День авиации, который отмечается, как известно, в августе, затянула меня нелёгкая в местный городской парк.

  Прикинь: лето, жара, граждане культурно одетые гуляют, аттракционы всякие функционируют — ведь тогда, не то что ныне, отмечали этот праздник всенародно и весело.

  И среди всей этой нарядной и красочной суеты встретил я вдруг своего однополчанина, с которым за пару лет до того вместе парились на ракетном комплексе в ещё более жарких степях Казахстана.

  Встреча товарищей по оружию — событие незаурядное, его так просто не объедешь. К счастью, нашлась поблизости чебуречная, где под тесто с мясом усидели мы сначала бутылочку родимой, а потом изрядно переложили это дело холодненьким пивком. И тогда, к концу третьего литра из сбивчивых распросов и рассказов выяснилось, что однополчанин мой по причине отсутствия надлежащего образования и наличия давней бытовой травмы вынужден работать в этом же парке ночным сторожем площадки аттракционов.

  — Ух ты! — по-детски восхитился я. — Так тебе на них... ик.. и кататься забесплатно можно?

  — А то... — чётко и горделиво выговорил однополчанин и в доказательство потащил меня к заборчику, окружавшему самую крутую по тем временам забаву — аттракцион «Мёртвая петля». Хотя, трудно ещё сказать, кто кого тащил, поскольку в тёплом южном климате оба мы «затяжелели» быстро и фундаментально.

  — Мар-руся! — влажно и с трудом зашептал однополчанин знакомой контролерше. — Будь другом... Нас с другом... Ты знаешь, кто он? Он — лётчик... Ис-истр-истрбитль... Пиз... Пез... Без... воздуха умрёт!!! — сказал он, как отрезал.

  — Оно и видно, — хмыкнула Маруся, но перечить сторожу не стала и повела нас к самолётику типа «И-16», вращающемуся в вертикальной плоскости на длинной, ажурной жлыге.

  — Я на пять минут поставлю, — говорила она, старательно принайтовливая нас ремнями к сидениям, — а сама хоть в чебуречку сбегаю — с утра ни росинки...

  — Почему токо пять? — капризно кочевряжился однополчанин. — Десять ставь... Двадцать... Мы — ис-истр-истр-бля-битли!

  Маруся только рукой махнула и исчезла в пёстрой толпе.

  Зашумел мотор, обдавая нас освежающей струей воздуха, «колокол» со столба грюкнул и заиграл «Все выше, и выше, и выше...», а самолётик начал раскачиваться взад-вперёд, набирая силы для первого переворота.

  И тут я почувствовал... Ой, не надо было перекладывать водку пивом... По напряжённой фигуре сидящего впереди однополчанина было понятно, что в этом он со мной вполне солидарен.

  Когда самолётик на миг замер в верхней мёртвой точке, я с трудом удержал выпадающий из нутра желудок. Люди под головой казались муравьями, не гоже было бы накрыть этот муравейник проспиртованной требухой.

  Стремительное падение и последовавшие за ним ощутимые перегрузки загнали желудок на место и приклинили его разбухшей печенью и ёкнувшей, словно от удара, селезенкой. Однако уже на втором обороте внутренний клапан сорвало. Я увидел, как из однополчанина, оказавшегося вверх тормашками на долю секунды раньше моего, весело посыпались куски изжёванного чебуречного фарша. Это сработало наподобие катализатора — мой нутрянной рык смешался с рёвом «Ишака», а тем временем мы уже неслись вниз с ускорением свободного падения. С той же скоростью снижались останки извергнутых нами в вышине чебуреков и неведомо откуда взявшегося винегрета. А так как расстались мы одномоментно и в единой точке пространства, то на диаметрально противоположной стороне полётного круга, в точном соответствии с законами физики произошла наша новая, но качественно иная уже встреча. Воздушным потоком по морде крепко стегануло чебуречными брызгами и зелёным горошком. Желудок вновь забеспокоился...

  С каждым оборотом мы успевали отдать наверху новую пенную порцию пива, водки и закуси, а внизу смиренно принимали все это обратно на борт нашего лайнера. И поскольку «салон» самолёта в верхней точке тоже резко опорожнялся, вскоре трудно было сообразить, с какой именно порцией мы в очередной раз встречались. Это не вдохновляло, и вскоре оба летуна дружно фонтанировали по всей трассе полёта, лишь философически отмечая про себя метафизическую сущность возникшей в земном «муравьинном» мирке суеты.

  Когда вернувшаяся из чебуречной Маруся остановила сей блистательный полёт, через борт замурзанного до неузнаваемости «И-16», как из «летающей тарелки», перевалились два зелёных человечка. Марусе сделалось дурно, но она-то, к счастью своему, стояла на земле.

  Смеркалось...

  Переспав некоторое время в каптёрке дирекции парка, мы с однополчанином сидели на бордюре тёмной, безлюдной аллеи — притихшие и абсолютно трезвые.

  — Жаль, столько водки даром перевели, — вздохнул однополчанин. — И пива... — добавил он, чуток подумав.

  — Жаль, — согласился я. — А ещё... Так хотелось на самолётике покататься. И... ни фига не помню...

  Тут однополчанин оживился.

  — Так это поправимо! На «Петлю» мы уже не попадём, а на карусели — можно.

  — В два часа ночи? — усомнился я.

  Без лишних слов он поволок меня вглубь парка, отпер ключом калитку и мы оказались у карусельки, состоящей из двух таких же, как и давеча, «И-16».

  По подставке в виде трапа я забрался в один из них, однополчанин короткими тычками пусковой кнопки провернул карусель на сто восемьдесят градусов, подгоняя к трапу пустой самолёт — для себя.

  — А как запускать будешь? — прокричал я со своей стороны. — До кнопки-то не дотянуться...

  — Не твоя забота! — весело огрызнулся дружок, нырнул в кусты и через секунду выбрался назад с длинным дрючком.

  С пилотского кресла он без особого труда дотянулся дрючком до кнопки и запустил механизм...

  Нет, здорово всё-таки, чёрт возьми, ощущать себя в полёте! Особенно, если ты трезв и улавливаешь движение каждой клеточкой молодого тела.

  Мы неутомимо кружили под звездным небом: я гонялся по кругу за юрким «Ишачком» однополчанина, который в свою очередь гнался за мной.

  Но всё хорошее приходится когда-то заканчивать. Я скрестил над головой руки в традиционном знаке «Глуши мотор». Однако полёт продолжался...

  Я повернул голову направо. Спит он, что ли? Нет, однополчанин явно не спал. Он высунулся за внешний борт и напряжённо отведённой кверху рукой с зажатым в ней дрючком напоминал чукчу на промысле кита. Я не сразу понял, за кем он охотится, и только когда дрючок, со страшной силой сверзившись с трёхметровой высоты, воткнулся в асфальт не далее пяти сантиметров от столба с кнопкой, до меня начал доходить весь ужас сложившегося положения.

  Мы неслись по кругу со скоростью двадцати километров в час, каждые шесть секунд стремительно и высоко проскакивая над кнопкой останова. И была она для нас недосягаема в той же степени, что и Альфа Центавра в ночном звёздном небе.

  Попытаться спрыгнуть? Но с такой высоты и на такой скорости перспектива пересчитать черепком окружающие площадку липы казалась малозаманчивой, да и напороться на сучок в кустах было бы ни чуть не лучше...

  Тогда я зациклился на мысли во что бы то ни стало поймать, заарканить неуловимую кнопку. Брючный ремень был явно коротковат. Можно было, правда, нарастить его распущенной на полосы рубахой. Но выдержит ли такая сцепка? Слава Богу, я вовремя остановился! Зацепи я столбик петелькой, меня бы выдернуло из аэроплана, как винную пробку из бутылки штопором...

  И вдруг я чуть не заржал от собственной тупости. Повернувшись к своему товарищу по несчатью, я окрыленно заорал:

  — Таймер!!! Скока?!

  И как тоскливый волчий вой услыхал в ответ:

  — Нету-у-у-у...

 — Как ты думаешь, — грустно заканчивал историю мой приятель, — как долго человек может кружиться на карусели? Нас сняли в шесть часов утра. Спешащие в понедельник на работу люди были изрядно удивлены кружившей в рассветной дымке каруселью и на всякий случай вызвали наряд. Когда нас, никаких, извлекали из самолётиков, один из ментов — восточной наружности сказал ласково: «Ишак, однако...», а я так и не понял, к кому в большей степени это относилось: к аэроплану или ко мне...

  С тех пор в самолётах меня мутить начинает задолго до того, как запускают двигатели. Сам понимаешь...