Ранним, осенним утром мы стояли на продуваемой всеми ветрами, обшарпанной остановке общественного транспорта, в маленьком южно-уральском городке. Городок был нам совсем чужим, накануне мы прибыли сюда в служебную командировку. Проведя ночь в пахнувшей старой мебелью, единственной в городе гостинице. Под аккомпанемент шумной компании в соседнем номере, и бешеными скачками постояльцев в длинном, как сама ночь, коридоре. Не выспавшиеся, голодные и злые, мы выползли на улицу, с единственным желанием, поскорее добраться до нужного нам предприятия, сдать сопроводительные документы и, если очень повезёт, позавтракать в ведомственной столовой. С такими гастрономическими мыслями, под глухое "бормотание" в голодных желудках, мы простояли, битых, полчаса. Долгожданного автобуса не было. Самое унылое время года, это осень! Несмотря на известные строки классика, что - "дни поздней осени бранят, обыкновенно, но мне они милы, читатель дорогой". Прилично промокшие под холодными, мелким каплями дождя, люди, отворачивающиеся от резких порывов сумасшедшего ветра, прячущие озябшие руки в карманы одежды, вряд ли бы согласились с таким необдуманным заявлением поэта.
Народу собралось достаточно много. Спешащие на завод рабочие стояли тесной группой, негромко переговариваясь, пряча от ветра в кулак огоньки своих папирос. Крикливыми голосами, размашисто жестикулируя, отвернувшись от ветра, обсуждали свои проблемы дородные женщины. В которых, без труда, можно было определить продавцов городского рынка, стремящихся на работу. Отдельно от всех стояла женщина средних лет, постоянно наклоняющаяся к закутанному с ног до головы ребёнку, с подобием арабского тюрбана на голове. По её недовольному бормотанию чувствовалось, что ребёнок сильно провинился и его, вероятно, ждет дома крепкий разнос. Он стоял неподвижно и покорно, всем своим видом демонстрируя признание вины и позднее раскаяние.
Автобуса всё не было. В груди поднималось глухое раздражение на начальника, отправившего нас в эту дурацкую командировку; на гостиницу, с её расшатанными кроватями и вечно сонными сотрудниками; на соседей, пропьянствовавших всю ночь; на голод, терзающий желудок; на неизвестно куда, исчезнувший автобус и на эту, надоевшую своим бормотанием, женщину. На мерзкую осень, грязь и осточертевший дождь.
Наконец, подслеповато мигая единственной фарой, скрипя и гремя всеми своими внутренностями, из темноты приковылял долгожданный автобус. С грохотом распахнулись расхристанные двери, народ, толкаясь, проник в салон. Женщина, буквально, на руках, внесла через переднюю дверь своё закутанное чадо. Мне ещё подумалось - ребёнок, вероятно, тяжело болен и плохо ходит. Вот, она - тяжкая доля несчастной матери!
Пассажиры, между тем, начали рассаживаться в полупустом салоне, под неярким светом плафонов, на замызганном потолке.
Мать с ребёнком разместилась через ряд впереди нас, по-прежнему, что-то, недовольно бормоча, в сторону закутанной фигуры. За дребезжанием автобуса, можно было различить, лишь, отдельные фразы:
- Вот, ты, горюшко свалилось на мою голову! И за что мне такие мучения?! То ноги у тебя не ходят, то голову, хоть, отбей! Сдам я тебя, к чёртовой бабушке, в детский дом! Может, хотя бы, тогда, придёт конец моим мучениям! Сколько же, это терпеть можно! Горюшко, ты, моё!
Я, с сочувствием и болью проникся жалостью к этой несчастной женщине. В то же время, в глубине души, осуждая её, как мать, желающую бросить больного ребёнка.
Тишина, повисшая в салоне, говорила о том, что многие пассажиры мысленно были согласны со мной. Впереди сидящие, стали оборачиваться, разглядывая странную пару, с разными мыслями и выражениями лиц: Но, через мгновение, лица озарялись весёлой улыбкой и, с трудом сдерживаемым, смехом. Через какое-то время, в голос, смеялась вся передняя половина автобуса.
Поняв, что их маленькая тайна раскрыта, женщина сдёрнула тюрбан с головы ребёнка, и всем открылась лысая, длинная и блестящая под неярким светом, голова, украшенная замысловатым орнаментом.
- Вот, полюбуйтесь! Посмотрите на эту бестолочь! На этого "катманафта", - передразнила она сына. "Катманафт" попытался что-то возразить из глубины своего шлема.
- Да, замолчи, ты! - женщина шлёпнула рукой по предполагаемой голове. - Пока я завтрак готовила, он вазу на голову натянул. "Покатманафтил" немного, а потом, со слезами прибежал ко мне, натыкаясь на двери и углы! Мама сними! А снять-то - невозможно, до ушей снимается, а дальше никак - больно! Криком орёт, всех соседей разбудил! И маслом мазали и крутили по всякому - не снимается. А разбить боюсь, не дай бог, осколки в голову, или глаза попадут! Едем в поликлинику! Что, ты, там бурчишь? - наклонилась женщина к сыну, накрывая вазу тёплым платком. Ваза начала крутится из стороны, в сторону, мыча и пытаясь, что-то сказать.
- Говорит, всё равно будет космонавтом, или лётчиком! - сообщила мать, - вылитый отец! Упрямый!
На следующей остановке они вышли. Перед самой дверью мальчуган повернулся к салону и помахал рукой так же, как Юрий Гагарин, перед тем как произнести своё знаменитое - "Поехали!"
За запотевшими окнами автобуса, из-за уходящих, дождливых туч, выглянула яркое солнце, осенним теплом озаряя мокрые улицы, спешащих пешеходов, жёлто-коричневую листву городских скверов. Ослепительно отражаясь в окнах домов и больших лужах!