Случалось ли вам, дорогие мои, бывать в посёлке Хольм-Таген? Посёлок тот зажиточен, дома всё сплошь кирпичные, но случаются иногда казусы вроде старой старушки в избе-развалюшке. Есть пока ещё в этих местах и лес, и речка, и луга, и поля, в общем, раздолье-красота русской средней земли. Охотиться уже не охота, но рыбалка, говорят, знатная: и окунь, и плотвичка, и подлещик со щукой, а главное - бычки всегда ловятся. Зимы снежны и морозны, лета жарки, влажны и обильны ягодами, а к осени и грибы с яблоками поспевают. Это если без подробностей глядеть. А так, год на год не приходится: то засуха и неурожай, то снега нет аж по февраль, а потом до самого мая метёт.
Живёт в том посёлке друг мой задушевный, Фёдор Балсуров, со своим семейством, и меня, когда загляну, привечает: "Здорово, - кричит, - Цветёшь аки сакура, - кричит и обхватывает крепко, - Но уже опадаешь, - добавляет, - Самое время любоваться." Я радуюсь и в ответ его обнимаю: "Сам-то как? - говорю. - Обалдуй."
Фёдор Балсуров зачётным был бы портным, руки у него откуда надо растут, если бы не странные порой идеи. Иной раз закажут двубортный классический, и деньги хорошие, а впадает Фёдор в меланхолию и никак пошить не может - скучно. Мнится ему вечно что-то эдакое: то кошка на изнанке юбки вышитая, а наружу только дырками от когтей видная, то крот в кармане, так, что пустой карман топырится у солидного пиджака, а крот-то там только воображаемый, то кости рыбьи объёмные по блузке предложит сделать, или, забывшись, вдруг бабочку на задней половинке мужских брюк ажурную пристроит. А клиентам это не нравится. И правда, кому надо, чтобы из-под фалды фрака хвостик поросячий, портным-затейником надуманный, ненароком вылез? А кто захочет горб на вечернем платье в виде сложенных крыльев? Так и уходят заказчики, ещё и неустойку иной раз взыскивают. Остаются Фёдору только карнавальные костюмы, да всякие эксцентричные личности. А с этого стабильного достатку нет. И если бы не жена Фёдора, всему бы его семейству бедовать. Но Лизавета Балсурова - женщина разумная, мужа то словом, то делом образумит, а иной раз клиента с причудами приведёт. Так и живут: Федя на дураков сердится, Лизавета их к делу пристраивает, Фёдор в заоблачных далях, людям непонятных, витает, Лизавета его крепко за верёвочку держит.
Вот и в этот раз занесло меня нечаянно к Феде и жене его, Лизавете. Хозяева обрадовались, еду вначале попрятали, а потом обратно вынесли. Навстречу сыновья младшие бегут, что уже не диво, а во главе зверюга страшная, незнакомая, застремавшая меня поначалу: чудище о шести лапах, все коленчатые, глаза навыкате, спина трубчатая, хвостом посуду со стола сметает и гавкает скрипуче.
- Что за зверь чудной у вас? - спрашиваю. - Экий нескладный да глупый, словно из кукольного театра дракон деревянный.
- Не поверишь, - говорит мне хозяин, друг мой любезный, Фёдор Балсуров, - но именно так всё и есть. Деревянный, и почти дракон.
- Кто же это? - выведываю про зверюгу удивительную, уже три часа спустя, когда мы наевшись, напившись, наобнимавшись и новостями обменявшись, уже почти спать завалились, да на крылечко покурить вышли. Тут-то друг мой и поведал историю.
- А, так это... Залетел в прошлом месяце к нам дракон. Драконы, знаешь какие, на людей ни капельки не похожи, но иногда могут прикинуться человеком. Ну, чисто наружностью: две руки, две ноги, голова. Но если хоть один раз видел, нипочём не спутаешь. Ящер, он ящер и есть - ничего в нём от чувств и помыслов человеческих не водится. И сила в них такая, как в ветре или, скажем, пожаре. Просто есть, и ты сразу это чувствуешь. А морды при этом - непонятные. Вот он внутренне хохочет или, скажем, рассердился, ты догадываешься, а по лицу не скажешь. Или наоборот, весь он мокрый, жалостный, а как за ушком решишь почесать, так тут и тяпнет.
Вот и этот, приземлился в саду, дом аж подпрыгнул. Тарелки на полках дребезжат, кошка на шкаф вскочила и спину дыбит, собака с воплями под кровать залезла, скулит, сынишка младший - в рёв. Старшой меня за штаны уцепил, чуть не стянул, за спину прячется. Лизавета глаза выпучила, чашку к животу прижала и давай её полотенцем тереть. Трёт и трёт, как заведённая. Я тоже остолбенел маленько. А этот входит весь вежливый такой, спокойный. "Здравствуйте, - говорит, - уважаемые. Я к вам свататься." Тут Лизавета чашку из рук-то и выронила.
А дочь наша старшая, Иванка, об ту пору дома не была, в институтах городских науку зодческую постигала, так и не поймёшь сразу, что к чему. Она ли его заслала за отческим благословением, али он сам явился.
Но дракон этот опомниться не дал, согнулся эдак по-французски, шляпой пол обмахнул, и вежливо, но напористо продолжает:
- Уважаемая Лизавета Степановна, многоуважаемый Фёдор Михайлович, прошу вас руки дочери вашей Иоанны Фёдоровны.
- Погоди-погоди, звать-то тебя как?
Тут он удивление на морде изображает, и голосом тоже показывает:
- Как? Иванка вам не сказывала?
Ну, усадил я его на лавку, потолковали. Наплёл он, дескать, у них с Иванкой любовь страстная до гроба, жизни без неё он не мыслит, вот налетел свататься. Жить станут в его дворце, что на дальнем конце, в роскоши и довольстве, ибо богат он как царь морской. И нам вспоможение посулил, чтобы братья Иванкины младшие, да отец с матерью престарелые ни в чём нужды не ведали. Ответил я ему, сам горжусь своей дипломатией: ни "да", ни "нет" не сказал, отбоярился. Мы, мол, родители современные, покуда сама Иванка неземную свою любовь не подтвердит, да согласия не даст, ничего решать не будем. Пускай за ответом является, когда дочь на каникулы домой прибудет. На том он и откланялся. А что у него на уме было, так по его драконьей морде и не скажешь.
После его визита всё во мне взбудоражилось. Неужто совсем девка сбрендила? Трав ли весенних, с ума сводящих, нанюхалась, али попросту на пирушке какой бражки обкушалась, что шуры-муры с драконом крутить вздумала:
- Али не слышала она, что от таких "замужей" с девками бывает?
А Лизавете гость этот чем-то глянулся, вздыхает эдак задумчиво в ответ:
- А вдруг у них и вправду любовь?
- Что ты, - говорю, - виданное ли дело, чтобы дракон дочь человеческую любил? Вот похищать там за ради выкупа, али данью город какой обложить, чтобы ежемесячно по молочной деве вкушать на пиру - вот про это мы слыхивали.
- Нет, ну вдруг это всё расовые... как их?.. предрассудки. Сплетни, наподобие... этой... теории заговора? Мы ж их, драконов, только издали и видали, а что страсти про них в газетах пишут, так там, известное дело, через слово брешут. А вдруг он...
- Откель ты, мать, слов-то таких нахваталась? "Вдруг" только пук бывает. Али подарками соблазнилась?
- Жалко мне ево, как вспомню Лёню-то, что ко мне сватался. Как он потом мучился да утопиться грозился, так и этот... Страдать, бедненький, будет.
- Э-э-э, дракона пожалела. А о дочери-то ты подумала?
- А ты об ней подумал? Он говорит, что она его тоже любит.
- Тьфу, мать, ну и дура ты. "Он говорит, он говорит"... Такой и соврёт - не дорого возьмёт.
- Ох. И так может быть.
Порешили письмо спешное в город Иванке отправить. Лизавета послание села строчить, а я так только чтоб спор этот прекратить согласился, а про себя решил, чего бы бабы там не крутили, не бывать свадьбе.
Через два дня почтальон Игорь Иванович - тук-тук - ответ от студентки нашей притаскивает: "Дорогие мои батюшка да матушка, обмозговала всесторонне ваше послание. Про дракона этого не первый раз слышу, но меня он лично замуж не звал. А и так ли это важно, раз он с родителями уже всё обсудил? Уж такое предложение увлекательное! И правда, сходить взамуж за него? Ибо богат он, и вежлив и обходителен, а более всего лестно мне, дочери человеческой, первой из людского племени стать повелительницей дракона. Будет семейству нашему вспоможение материальное, а мне и почёт и слава всемирная.
Посмертно. Вы там, дорогие предки, совсем что ли сбрендили? У меня защита на носу, магистратура, стажировка в Италии, а они меня сговаривают. Надеюсь, батюшка, на ваше понимание, а на ваше, матушка, всепрощение, но замуж я никогда не пойду. Тем более за этого дракона. Видеть его не могу, и слышать про него не желаю. Стану великим зодчим, дворцы царям строить буду, так мы не хуже дворца себе избу забабахаем, так и передайте. Целую вас, батюшка да матушка, братишкам привет, ваша отличница, Иванка."
Мне это письмо как мёд по сердцу, вишь, думаю, дочь-то умна. А Лизавета сокрушается:
- Ах, бедный дракон. Такой-то он благородный, да богатый, да нищастливый. Поди, утопится теперь.
- Не твоя печаль, мать, отвечаю. Да и не утопнет он, драконы, они не только летают, они и плавать хорошо умеют.
- Ах, и летает он и плавает!.. Да какого ж жениха завидного Иванка наша отшивает.
Я в сердцах так и плюнул:
- Вот сама и иди за него, коли такая дура!
- Дык как же, Фединька, он же не меня зовёт. Да и замужем я уже.
- А коли позовёт, отпущу!
- Ох, - отвечает, - надо мне больно, шило на мыло менять. Что один в облаках летает, что другой.
На том и застопорилась пока вся эта тряхомундия. А Лизавета моя, вишь, до сих пор переживает. Что-то не так ей всё кажется: и дракон, дескать, хороший, да Иванка не обычным своим слогом письмо отписала. Якобы, мы не всю картину маслом наблюдаем. Всё ждёт дочь на каникулы, лично побеседовать, удостовериться. Так и живём покамест в недосказках.
- Так а зверь-то этот откуда?
- А! Так это лавка, на которой гость наш сидел! Она, вишь, влюбилась. Проснулись мы следующим утром, а она кряхтит, трясётся. Полдня скрипела, а потом мы её в чулан отнесли: сидеть всё равно невозможно, а смотреть на её страдания - сил никаких нет. Это ведь нам смешно, а ей-то, бедняге, каково? Вот мы её и отправили к дядюшке сундуку и тётушке метле, авось, образумят дурёху. Ан нет, на следующее утро вылезает это вот диво нескладовое, сильно собой гордое, образ, любимому подобный, принявши.
Теперь вот везде нос свой несуразный тычет. С крыши три раза падала - летать, понимаешь, училась. Самое чудное, что даже получаться у неё вчера стало: невысоко, но подлётывает. Теперь ждёт-не дождётся, когда дракон за ответом пожалует.
Такую вот историю поведал друг мой, портной Фёдор Балсуров. Что там у них потом случилось мне не ведомо, потому как на следующее утро надобно мне было отправляться по своим делам в места такие, где связь с деревней Хольм-Таген пока что недоступна.