Под защитой любви
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Продолжение истории. Начало в "ЧУЖИЕ СЛЕЗЫ"
ПОД ЗАЩИТОЙ ЛЮБВИ
Х Х Х
Скорый поезд "Архангельск - Москва", прицепив к своему хвосту два вагона, прибывших из Северодвинска, споро бежал, по абсолютно безлюдным, а потому и совершенно не ласковым, северным просторам. Держать довольно приличную скорость, ему позволяло то обстоятельство, что промежуточные станции в этих местах, располагались друг от друга на расстояниях, измерявшихся не одной сотней километров. А потому, пейзаж за окном, являл собой только однообразную картину девственных лесов, надевших на себя богатый зеленый наряд и откровенно радующихся возможности покрасоваться в нем, за время короткого северного лета.
Плацкартные вагоны из Северодвинска, были населены пассажирами, примерно с такой же плотностью, как и эти, практически безлюдные пространства и, достаточно медленно заполнялись, по мере приближения поезда к более населенным районам средней полосы. Данное обстоятельство, позволяло проводницам расслабляться до упора и сполна испытывать кайф неспешного отдохновения. Что и говорить, работа, на их направлении, значительно отличалась от труда их коллег на Юге, Востоке и Западе и носила на себе, ярко выраженную специфику обслуживания, в основном непритязательных к сервису бывших сидельцев, возвращающихся в родные края.
Правда, попадались еще вахтовики, рыбаки и прочий, довольно веселый народец, но и он, особенно в последнее время, все больше и больше отдавал предпочтение гражданской авиации. Ну, и иногда, пассажирами становились пожилые женщины, одетые в свои лучшие одежды, по столь неординарному случаю вынутые из пропахших нафталином, еще бабушкиных сундуков. Скорее всего, они намеревались посетить своих внуков, сыновей или дочек, когда-то улетевших из этих, Богом забытых мест и, свивших себе гнездышко в более благоприятных для нормальной жизни краях - начиная от Вологды и заканчивая самой столицей.
Эти, вели себя с особым степенством и достоинством, которые налагала на их провинциальные плечи, столь ответственная миссия - явление своей личности цивилизованному миру. Поэтому, они старательно заставляли себя не удивляться ничему и, были предельно вежливыми с проводницами. А чтобы погасить предательскую дрожь в теле, от ожидания предстоящей встречи с отпрысками, едва пристроив свои не хилые, как правило, зады на нижних полках, поморки начинали втискивать в себя несметное количество вареных яиц, сала и, естественно, рыбы, во всех ее здешних ипостасях. Причем, все это делалось с такой основательностью, как могут питаться только северные люди, с пеленок привыкшие к пониманию того, что пища в этих суровых краях, до сих пор не потеряла своего истинного предназначения - быть лишь средством для выживания среди лютых морозов и очень убогого наличия природных витаминов вообще.
Ну, и еще, в эту июньскую пору, вагоны из Северодвинска, облюбовывали выпускники школ. В большинстве своем, это были субтильные от всегдашнего недостатка солнца и до корней волос провинциальные недоросли. Но, уже успев нахвататься верхушек, посредством общения с телевизором, они старательно корчили из себя эдакую продвинутость и бесшабашность. Еще бы, ведь многим из них, предстояло учиться там, в центрах, под самую завязку отягощенных комфортностью и иными отпрысками настоящего прогресса. А потому, на их лицах, совершенно не наблюдалось ни капли сожаления, по поводу расставания с родными местами. И, со стопроцентной уверенностью, можно было сказать заранее, что даже те из них, коим не дано было заполнить собой студенческие аудитории, совершенно не видели себя в качестве вновь возвращающихся обратно.
Вот и получалось, что при таком раскладе контингента, отсеки плацкартных вагонов, либо были занятыми довольно шумной компашкой, скрашивающей унылый путь по северам бутылочкой сорокоградусной, либо в них располагалась парочка не знакомых друг другу и явно скучавших попутчиков, либо пустовали вовсе. В одном из таких отсеков, вместе с двумя недавними школярами, возможно братом и сестрой, которые, устроившись за столиком, неотрывно взирали на пробегающий за окнами мир, тихо обосновавшись на верхней полке, и ехала сейчас Ольга Дробышева. Недавно, в мае, ей исполнился всего-то двадцать один год, но, по сравнению с теми юнцами, что сидели внизу, она чувствовала себя взрослее и многоопытнее. И не на каких-то жалких три-четыре года, но, по крайней мере, лет на десять и даже с гаком. Ведь как ни крути, а за ее плечами, уже имелся отбытый срок в колонии строгого режима. Трёшник, из целого пятерика, отпущенного его величеством правосудием. Но, и этого багажа, оказалось вполне достаточно, чтобы ощущать себя вконец уставшей от жизни и, смотреть на потуги юных созданий казаться непременно взрослыми, с ироничной усмешкой.
Вот так когда-то и она, полная честолюбивых надежд на будущее, сломя голову, устремилась покорять Москву. Непременно Москву, и не иначе! Другая планка никак не устраивала недавнюю выпускницу детского дома, нашедшего себе пристанище в захолустном среднеазиатском городке. И как все здорово начиналось! Тоже был поезд, только везший ее с Юга. И тоже, потом, был столичный вокзал, поразивший юную путешественницу, грандиозностью и масштабами, невиданных до этого архитектурных форм.
Ольга улыбнулась своим мыслям, которые совершенно невольно пришли в голову, под воздействием созерцания не в меру амбициозных, но, по настоящему еще тоже не оперившихся, школяров внизу. Она перевернулась на своей полке на спину и, устремив взгляд в потолок, ведомая инерцией, погрузилась в дальнейшие воспоминания. Теперь, уже почти сутки спустя, как за ней, будто выплюнув девушку из своих мрачных недр, захлопнулись ворота зоны и она, в одночасье, стала вольной птицей, можно было предаться этому занятию, уже без внутреннего содрогания. Ведь, как бы то ни было, все эти ужасы, которые ей пришлось пережить, были позади и Ольга, постепенно, как бы нехотя, оттаивала от многомесячного состояния душевного оцепенения.
Что и говорить, мудрая природа, брала свое. Одаривая девушку, с завидной щедростью, новыми впечатлениями, она, как бы тем самым, старательно забивала ими прежние, в подавляющем большинстве своем, далеко не радостные. А в результате, мелкая сеть морщинок на лице бывшей арестантки, постепенно разглаживалась, действия становились непринужденнее, а улыбка, само понятие которой было почти забыто, вновь обретала статус непреложного атрибута любого нормального человека. И, только в уголках серых глаз, на веки вечные, затаилось печать огромного знания совсем иной стороны жизни - не свободной, сплошь опутанной "колючкой" и напичканной, будто жареный поросенок гречкой, привычными для тех мест, каждодневными унижениями. А это знание, трансформировавшись в некую субстанцию глубинной печали, теперь, позволяло обладательнице этих серых глаз, с легкостью изменять взгляд, с открытого и почти добродушного, на суровый, настороженный и исподлобья.
Так что теперь, когда вдруг, свободного времени стало, что называется, немерено и лежа с комфортом на полке, можно было спокойно, под мерный стук колес, предаться не только заслуженной лени и неге, но и воспоминаниям. И прокрутить их перед внутренним взором, не как в ускоренной киносъемке, а неспешно, своим несуетливым чередом. Вовсе не для того, чтобы еще раз осмыслить - все уже было давно пережито и пропущено через себя не раз, но лишь бесстрастно констатировать их, как факты биографии, которые, увы, невозможно было просто так выбросить из своей памяти.
В первую очередь, Ольга попыталась вновь воспроизвести и еще раз пережить в себе те впечатления, которые охватили ее, когда она впервые ступила, из вагона поезда "Ташкент-Москва" на щедро прогретый солнцем, перрон Казанского вокзала. Что и говорить, они, эти впечатления, были чудесными в своей первозданности и, казалось, что за этим, непременно, начнется нескончаемая череда, точно таких же, ярких и радостных открытий. Однако, увы!!! Очень скоро, все повернулось совершенно в другую сторону и, поспешило затянуть хрупкую русоволосую девчушку, в темный тоннель, который затем, и выбросил ее, потерянную и почти обезумевшую от безысходности, в водоворот страшных событий. И все из-за этой сучки, солидной на вид дамы, исхитрившейся обманом, увести у Ольги единственную сумку. А в ней находилось все немудреное богатство счастливой абитуриентки - и документы, и деньги и, как оказалось ясно потом, ее светлые надежды на будущее.
- Тварь подколодная! - вслух произнесла Ольга, увлекшись воспоминаниями.
Но, тут же осеклась, прикусила язык и, повернувшись на бок, исподволь бросила взгляд на школяров внизу. Однако, те были настолько увлечены созерцанием пролетавших за окном пейзажей, что даже не обратили никакого внимания на то, что там бормотала себе под нос, незнакомая девушка на верхней полке. И их, можно было понять вполне. Ведь с каждым, преодоленным колесами поезда километром, они отдалялись от своего убогого захолустья и, наоборот, ровно на столько же, приближались, к манящим всеми цветами радуги, плодам цивилизации. А потому, хоть гром сейчас разразись над их головами - все равно, не заметили бы.
Ольга лишь улыбнулась и, вновь перевалившись на спину, потянула на себя только что потерянную нить своих воспоминаний. Да, все и началось из-за той сучки, обвела вокруг пальца бедную провинциалку, словно лоха ушастого. А что оставалось Ольге делать потом? В совершенно чужом, огромном городе, где не было ни родных, ни знакомых. Ну, попробовала она отыскать среди пассажиров сердобольных и выжать из них слезу, а к ней еще и самую малость денег, чтобы хотя б добраться до тетки. И что? Едва в милицию не сдали за попрошайничество. Вот и получилось - только в книжках все добрые и понимающие. Да матроны, когда мыльные сериалы смотрят, из жалости к бразильским сиротам, ведрами слезы льют. На деле же - попробуй, обратись! Тут же, железобетонная стена недоверия и куча обвинений, типа - "иди, работай лучше!", или еще хуже - "с такой физиономией...", ну и так далее.
Не удержалась Ольга, позарилась на чужое добро. Сперла она, от исступления и безысходности, из иномарки барсетку. Есть ли этому оправдание? Да, конечно, нет. Однако это сейчас понимаешь, по прошествии времени. А тогда, после первых неудачных попыток чего-либо добиться, юную провинциалку охватил жуткий страх, который сумел напрочь сковать сознание. Сама сразу не поняла того, что сделала, поддавшись какой-то секундной слабости, какому-то низменному порыву, на сугубо инстинктивном уровне. И надо же - вновь вляпалась, как кур в ощип! Нет бы, попался ей тривиальный и наверняка добрый "новый русский". Так куда там - держи карман шире! Обворованным и обиженным, оказался сам прокурор транспортной прокуратуры. Да и денег, в этой чертовой сумочке, как на грех, оказалось столько, что можно было бы запросто махнуть хоть на Лазурный берег. Поймали, конечно, доморощенную воровку, а как же иначе - даже убежать толком не смогла. Но и тут, черная полоса нелепых случайностей, для бывшей детдомовки не завершилась...
Ольга горестно вздохнула и опять, перевернувшись на живот, принялась смотреть в окно. Но, в этот момент, она не видела перед собой абсолютно ничего. Прошлое, с назойливостью осенней мухи лезло в ее сознание и, никак не желало давать девушке, возможность сосредоточиться, на пробегавших мимо, чудных пейзажах. И это, наверняка, было вполне логично. Долгих три года, бывшая арестантка, чтобы не рвать себе душу, растоптанную итак вдрызг, старательно отгоняла от себя, любой намек на бессмысленное копание по углам собственной памяти. А теперь, хлебнув свежего воздуха, расслабившись, не могла преодолеть в себе искуса, безбоязненно перелопатить то, что было уже позади и, очень хотелось на это надеяться, стало только историей. Страшной, жуткой, но все равно историей, с непреложной приставкой "было".
Что ж, действительно, роковых случайностей, в ее трагедии, оказалось предостаточно. И откуда только взялась на ее голову эта молоденькая цыганочка, которая резво подхватила, выпавшую из Ольгиных рук злополучную ворованную барсетку и, как говорится, была такова! Именно тогда, увидав в этом, совершенно случайном и неожиданном, в том числе и для самой Ольги, совпадении злой умысел, разъяренный прокурор, сполна приложился кулаком к ее физиономии. Ей бы стерпеть, чего уж там, раз все равно поймали, да и виновата безо всяких оговорок - ан, нет! Воспитанная на детдомовских принципах обостренного чувства справедливости, девушка не стерпела и, разодрала ногтями прокурорскую рожу весьма прилично. Зато и получила по этой причине потом, плюс ко всему, еще и телесные повреждения, нанесенные должностному лицу, находящемуся при исполнении. Ни больше, ни меньше! А из-за неизвестной цыганки, вклинившейся в ее беду, припаяли и предварительный сговор. И получился, в итоге, что называется, полный комплект.
Конечно, чего уж там, тогда не обошлось без грубого давления пострадавшего прокурора - подсуетился, сволочь, изрядно. На следствии, даже дохнуть не дали и сполна, припечатали все, чего и на поверхности не было. Но, это было уже гораздо позже. А в первую же свою ночь пребывание в душной камере СИЗО, от безысходности, Ольга даже решила покончить с собой - умудрилась перегрызть себе вены на запястье. Да и не Ольгой она уже была вовсе. С легкой руки двух отморозков, еще в обезьяннике, за ней прочно утвердилась, в общем-то, довольно симпатичная кличка - Стрекоза. Эх, Стрекоза, Стрекоза! Не прошел у нее номер тогда. Нашлись добрые люди, сокамерницы, не дали благополучно сдохнуть от кровоизлияния. И, наверное, правильно сделали.
Да и потом, уже в лагере, видимо, в компенсацию за дикую невезуху ранее, Ольге попадались вполне сносные товарки. И все бы ничего, можно, стиснув зубы, было вытерпеть, если бы не эта коблиха Миллерша и ее сучка, супружница Жанет. Влюбилась преподобная грубая, как мужик, лесбиянка в Стрекозу до беспамятства и сделала ее жизнь просто несносной. Но сама же, пытаясь наказать девушку за несговорчивость, и угодила головой в электрический щит. Это страшное событие, теперь уже, лежа на полке, в резво бегущем по северным просторам вагоне, Ольга вспомнила даже с улыбкой. А тогда, когда в темном цеху, коблиха с Жанет скрутили ее, чтобы оттиснуть на лбу и щеках позорные татуировки с помощью штампа, было совсем не до смеха. Еле вывернулась. Хорошо, что лужа с клеем, оказалась под ногами у мужикоподобной Миллерши. Поскользнулась, падла, ну и распростилась со своей дрянной жизнью, на запитанных током шинах.
- Эх, Миллер, Миллер, коблиха ты долбанная, - вздохнула Ольга. - И надо же было тебе втрескаться в меня, замухрышку. Жила бы со своей красавицей Жанет и дальше, да горя не знала. Дура!
На какое-то время девушка отвлеклась, от заведомо грустных мыслей и, постаралась переключить свою память, на более светлые моменты лагерной жизни. Их было до обидного мало, в этой сплошной череде мрака, унижений и извечной безысходности. Но, они все ж таки были. И одним из таких светлых пятен, безусловно, являлось знакомство Стрекозы с Сонькой. Так уж получилось, что и работать им выпало в одной бригаде и спать практически на одной кровати, только на разных ее ярусах. Правда Сонька была очень своеобразной девицей. Севшая за разбой, она вела себя всегда очень независимо, даже зачастую нарочито стервозно. Не особо придерживаясь элементарных моральных принципов в отношениях, Сонька, казалось, совершенно не годилась в подруги. И, если уж разобраться досконально, никогда ею не была, зато, своей непосредственностью в суждениях и поступках, заметно скрашивала безрадостное острожное существование Стрекозы.
А однажды и вовсе - и это, с лихвой перекрыло все Сонькины недостатки - она на полном серьезе, спасла Ольгу от неминуемой добавки к основному сроку. Это произошло тогда, когда та же Миллерша, совсем отупев от слепой мести, удумала свалить на девушку, ответственность за убийство ни в чем не повинной девки по имени Окся. Ну, собачились с Оксей, ну, даже один раз серьезно пришлось подраться - и что с того? А вот хитромудрая коблиха, решила использовать этот факт по своему разумению. И вот тогда-то, Сонька не чинясь и не думая о себе, пришла на помощь и, самолично устроила так, что все стрелки ушли от Стрекозы совершенно в другую сторону. И не беда, что потом, разбойница исправно взымала положенную, за свое пособничество, мзду, забирая из Ольгиной пайки, сахар и масло - в зоне вся жизнь была построена на принципе "ты мне - я тебе". Когда же Сонька освобождалась, упрямо выбрав срок от звонка до звонка, то неизвестно что на нее нашло вдруг. Всегда, напрочь лишенная каких бы то ни было сантиментов, она, совершенно неожиданно для Стрекозы, сунула в ее руку бумажку со своим московским адресом. Вот тебе и оторва, вот тебе и полная отрицалка - на поверку оказалось, что ни что человеческое, ей все равно было не чуждо.
Потому-то сейчас, уже бывшая Стрекоза и ехала именно в Москву. Остановиться на первое время, благодаря Соньке, теперь ей было где. А раз так, следовало мужественно вычеркнуть из собственной жизни эти нелепых три года отсидки и вновь попробовать воплотить в жизнь хрустальную мечту, задуманную ею еще в детдоме. Непременно выучиться и занять достойное положение в человеческом обществе. Правда, в добропорядочность и искренность этого общества, она теперь верила не столь трепетно как раньше - обретенный опыт, внес значительные коррективы в ее мировоззрение. И, тем не менее, Ольга была почти уверена, что стоит все ж таки, попробовать и что все у нее обязательно должно получиться. Ну и еще, конечно же, сейчас, спустя три года, девушка просто не могла не похвалить себя за то, что тогда на следствии, решилась разыгрывать из себя истую россиянку. Боялась, что вышлют назад, на свою "чужую" Родину, да и сиделки по камере, не замедлили рассказать о страстях, бушевавших в колониях для иностранцев. Наивный был посыл, изначально. Все потом благополучно выяснилось. Но и следовательша не дурой оказалась. устроила с Ольгой торговлю, и взамен на благосклонность и сохранение статус-кво, прицепила подопечной безнадежный "висяк". К сроку он добавил не много, зато, без всякого сомнения, от этой сделки, выиграли обе.
А между тем, где-то ближе к Вологде, за окном потянулись достаточно обжитые места. Все чаще и чаще стали попадаться убогие деревеньки, красочные, выстроенные на всевозможные вкусы, дачные поселки и небольшие, почему-то обязательно серые, на первый взгляд, городки. И опять леса, леса и еще раз леса. Хвойные, темные и величественные, в своей неброской тяжеловесной красоте и легкие, словно сотканные из невесомых белых хлопьев и изумрудной зелени, березовые рощицы. Все это для Ольги, исконной азиатки, успевшей познакомиться лишь с мрачной природой Севера, как будто специально созданной Всевышним для того, чтобы давить на согбенные плечи итак униженных острожников, было естественно в диковинку. А потому, она буквально прилипла к оконному стеклу, напрочь выбросив из своей головы все обрывки былых воспоминаний, которые еще недавно, будто тараканы, выползали изо всех щелей ее памяти.
В связи с переменами за окном, еще больше оживились и школяры. Для них, скорее всего, относительно урбанизированные пейзажи, так же являлись ранее невиданной роскошью. Они как нельзя лучше знаменовали приближение к столице и, следовательно, скорое вступление их, несмышленых, но очень амбициозных, в совершенно новый этап собственной жизни. Ольга с улыбкой, очень добро, посмотрела на будущих студентов и мысленно, как бы перекрестив эти русые, забитые грандиозными планами, головы, прошептала одними губами:
- Дай Бог вам, птенцы, никогда не изведать того, что выпало на мою долю. Дай Бог.
Ближе к Москве, в вагоне стали появляться и другие пассажиры. А потому, достаточно скоро, он превратился в обычное транспортное средство, наполненное суетой, шумом и иными атрибутами, сопутствующими любому путешествию по железной дороге. И эта энергетика, исходившая от мира обычных людей, не знающих забот бывших зеков, овладевала постепенно и Ольгой. Она, почти физически чувствовала в себе, как ее замороженный организм, будто пускает некие ростки, которые, быстро вырастая и переплетаясь с другими, такими же, в одночасье, делали ее, Ольгу Дробышеву, вполне естественной составной частью единого мироздания. Почти во всем. Если, конечно, не считать глубинной грусти, затаившейся в самых потаенных уголках, ее пронзительных серых глаз, взирающих на окружающее уже не с удивлением и страхом, а непременно с надеждой.
Х Х Х
Когда же поезд, промчавшись по пригородам и самому мегаполису, прибыл, наконец, на Ярославский вокзал, Ольга, и это можно было уже сказать с полным основанием, достаточно хорошо освоилась в своем новом обличье - человека вольного и бесконвойного. Поэтому она, нарочито бодро, не то, что три года назад, будучи пугливой девчушкой, шагнула на выметенный асфальт перрона. И все было бы прекрасно, если б не ее одежда. Дело в том, что на девушке, в данный момент были одеты те же самые футболка и джинсы, которые прошли с ней, а правильнее будет сказано - на ней, и следственный изолятор, и пересылку, и начало лагерной жизни. Ольга очень даже обрадовалась, когда там, в зоне, на одном из складов, подыскивая себе что-нибудь подходящее перед выходом на волю, вдруг, обнаружила свою собственную амуницию. Выглядела ее одеяние, на фоне фасонистых горожан, естественно, не совсем презентабельно, однако по этому поводу, она сокрушалась не долго. Лишь мельком глянула на свое отражение, в толстом стекле широких дверей вокзала и, вполне философски, для придания себе должной бодрости, заметила:
- А что вы хотели, госпожа Дробышева? Там, откуда вы изволили прибыть, люди стираются за год как подошвы, до дыр и в лучшем случае, до зеркального блеска. Что же тогда требовать от обычных вещей, причем, явно китайского производства! Вперед и с песней! Так, кажется, учили нас когда-то в детдоме! Как ни крути, а это линялое шмотье, все равно куда лучше, чем новенькая лагерная роба.
Столь длинный монолог девушки у стеклянной двери, не мог не привлечь внимание любопытствующих. Поэтому, только сейчас, заметив не здоровый интерес к собственной персоне, Ольга осеклась и, все еще по привычке, затравленно оглядевшись по сторонам, шагнула внутрь огромного здания. Как и тогда, впервые, на Казанском, архитектура столицы, представленная пока что лишь величественными, в ее понимании, формами вокзала, тут же придала провинциалке весьма странные ощущения. Она как бы превратилась в никчемного муравья, попавшего в страну великанов. И, чтобы избавиться от этого, не очень то приятного состояния, девушка без остановки преодолела зал ожидания и, со вздохом облегчения, вышла из других дверей на, все ж таки, свободное пространство под открытым небом.
Правда, свободным, в полном смысле этого слова, пространство распростершееся перед ней, можно было назвать только чисто условно. Суетливая, многонаселенная площадь, по которой бежало, вечно куда-то торопясь, огромное и, судя по всему, плохо управляемое стадо самых разнообразных автомобилей. От этого яркого, находящегося в постоянном движении, фыркающего, тарахтящего, вжикающего и клаксонившего, на все мыслимые и не мыслимые музыкальные лады, калейдоскопа, у Ольги даже закружилась голова. Но, не только это обстоятельство, заставило ее застыть на месте, как вкопанной и, от искреннего удивления, широко открыть рот. За этой искрящейся кавалькадой, оттуда, издалека, на нее глазели, до бол знакомые контуры, довольно монументального строения. Ну, конечно же, это был тот самый Казанский вокзал, на который, еще совсем наивной дурочкой, буквально трескавшейся от неподдельного счастья и наполеоновских планов, она прибыла три года назад и, с которого начались все ее беды, да тяжкие испытания на прочность и непотопляемость.
- Надо же! - произнесла вслух Ольга. - Я его, этот вокзал, и видела снаружи всего то, один единственный раз. да и то, когда с этой чертовой, ворованной сумкой, как угорелая бежала от ментов. А видишь, как врезались в память эти контуры! Что ж, может оно и к лучшему - с него начала, с него и продолжим.
Девушка нарочито приосанилась и, продолжая, беседовать сама с собой, по возможности бодро, скомандовала своему, малость подмороженному, обстоятельствами столь нежданной встречи с реальным прошлым, естеству:
- Короче так, госпожа Дробышева! Вам предоставлена вторая попытка для возможности покорения столицы! Вы готовы? Готова, гражданин начальник! Ну, тогда, вперед! Есть!!!
Она с грустной улыбкой вздохнула и, тряхнув русой гривой, как бы скидывая с себя остатки былого оцепенения, принялась с предельным вниманием вертеть головой по сторонам. По ее твердому убеждению, знакомый абсолютно всем, с мала до велика, международного знак, обозначающий вход в городскую подземку, должен был находиться непременно поблизости. В этом плане, окрепнув и огрубев, за эти годы, внутренне, Ольга так и продолжала оставаться глубокой провинциалкой, которая только и успела за свою жизнь, что повидать голые азиатские степи, среди которых выросла, да застывший от вечных холодов, неброский северный ландшафт, среди которого, пришлось отбывать наказание. А потому, когда среди яркого, цветастого многообразия, которое предлагал на выбор огромный мегаполис, она, вдруг, увидала спасительную букву "М", сердце ее радостно ёкнуло. Взрослая молодая женщина, как бы почувствовала себя пятилетней девчушкой, впервые вышедшей за пределы своего двора, заблудившейся, в оказавшемся таким огромным, мире и, наконец, вновь увидавшей знакомые контуры родной калитки.
Естественно, ноги сами понесли Ольгу в вожделенном направлении и, только у самого входа, в разинутый зев подземных коммуникаций, девушка остановилась. Ведь не смотря на то, что она тщательно заучила, в свое время, Сонькин адрес, совершенно не знакомые ей названия, не говорили абсолютно ни о чем, а потому, благополучно вывалились из памяти. Ольга нашарила в карманах джинсов заветную записку, глянула в нее и, зажав в руке, будто шпаргалку на экзамене, решительно шагнула на первую ступеньку, уходящего вглубь земли, тоннеля.
Что и говорить, московское метро, поразило неискушенную азиатку своим, поистине столичным размахом. Ведь ранее она, да и то, лишь пару раз, удосуживалась лицезреть ташкентский метрополитен, бывший куда скромнее того, в который она сейчас попала. Абсолютно безбрежное, колышущееся людское море, разделенное на плотные потоки по направлениям необходимости и, бесконечно длинные ленты эскалаторов, воспринимаемых ею не иначе, как безусловное чудо света. Они, неся на своей спине тысячи и тысячи вечно спешащих куда-то, всегда сосредоточенно-угрюмых москвичей и серьезно-важных гостей города, уходили на такую непостижимую глубину, что у девушки только захватывало дух, от этой наглядной демонстрации величия человеческого разума. И данные впечатления, в ее положении, являлись безусловным благом, которые властно выдавливали из ее, еще недавно униженно-запуганного арестантского сознания, все прошлые установки и, выработавшиеся за годы неволи, рефлексы.
Влившись с головой и всеми своими потрохами, в этот шевелящийся и беспрестанно снующий конгломерат, Ольга невольно, как бы стала частью его. Она вполне деловито и, с ощущением истинного кайфа, от собственной безграничной свободы, держа перед собой бумажку с адресом, спокойно принялась разбираться с многочисленными указателями. Каково же было ее удивление, а затем и радость, когда среди огромного количества стрелочек, надписей и прочей указывающей атрибутики, девушка, наконец, нашла необходимое ей название станции "Сокольники". До нее, как оказалось, было рукой подать, причем, по этой же линии метро и всего то, через одну остановку.
А потому, уже спустя каких-то двадцать минут, гордая оттого, что без особых проблем, сумела достойно вписаться во вселенское столпотворение, Ольга стояла у одного из выходов из метро "Сокольники". Справа от нее, распростиралась довольно широкая и оживленная улица, по которой, наряду с многочисленными стадами авто, еще и резво бегали веселые, разрисованные броской рекламой и, тоже диковинные для нее, трамвайчики. За спиной девушки, находилось довольно аляповатое и, совсем не вписывающееся в окружающую обстановку, наземное строение станции метрополитена, выдержанное, вероятно, в архитектурных формах приснопамятных 30-х годов. А вот за ним, чуть дальше и наискосок, высились купола какой-то церквушки. По левую же руку, ярким зеленым пятном, обозначился, радовавший взор и манящий к себе парк. То, что это и были знаменитые Сокольники, откуда, если верить песне, легендарный Утесов гонял свою вновь подкованную кобылку, Ольга, все ж таки, довольно смутно догадывалась.
Однако здесь, на поверхности, указателей не было и, чтобы двигаться дальше, девушке предстояло прибегнуть к испытанному методу, который, как известно, способен был довести хоть до Киева. Поэтому, она снова вынула бумажку с адресом и еще раз, для пущей верности, прочитала название улицы - Олений Вал. При этом, Ольга невольно улыбнулась, вдруг, промелькнувшей в ее голове, мысли.
- "В самом деле, каким, наверное, счастливым и добрым человеком надо было быть, чтобы придумать обычной улице столь необычное, наполненное поэзией образов, название", - подумала она.
И тут, конечно же, ей вспомнился родной азиатский городок, где все убогие и пыльные улочки, либо носили труднопроизносимые имена личностей, о заслугах которых, вероятно, знали лишь те, кто и насаждал эту нелепую топонимику, либо были наречены просто и без особых претензий на изыск - весна, труд, счастье. Только, естественно, в местном языковом варианте. И так, по всем городам и весям, совершенно одинаково.
Поговорив с двумя женщинами и одним мужчиной, относительно приблизительного направления своего дальнейшего пути, Ольга смола воочию, убедиться, по крайней мере, в двух вещах. Первое - коренные москвичи, представляют из себя особую касту, измученных издержками урбанизации, особей, которые вовсе не расположены, вступать в долгие объяснения, с так называемыми "наехавшими". И второе - улица, на которой проживала Сонька, вполне возможно, являлась лишь затрапезным закоулком, довольно условное месторасположение которого, удалось выяснить, только лишь с третьего захода. Однако, и на том спасибо.
Дальше, пробираясь по менее людным артериям стольного града, Ольга ориентировалась словно охотничий терьер, полагаясь только на свой нюх и интуицию. И, откровенно говоря, это доставляло ей огромное удовольствие. Поначалу. Она старательно читала таблички с названиями улиц и медленно, но верно, продвигалась вглубь жилого массива, лелея надежду, что нужная ей информация, все равно, когда-нибудь, должна будет появиться. Но, достаточно поплутав, начиная от суетливой Стромынки и, заканчивая пустынными, совершенно безвестными тупиками, вывалив от изнеможения язык, девушка, вынуждена была, все ж таки, убедиться в том, многомиллионный город, совсем не чета ее родному азиатскому городишке. А потому и подходы, вполне пригодные там, здесь срабатывать, никак не желали.
В общем, все ее изыскательство закончилось тем, что уперевшись в очередную стену, Ольга остановилась и, беспомощно принялась оглядываться по сторонам, в поисках подсказчика. Но как на зло, именно в этот момент, обозримое вокруг нее пространство, было совершенно пустым. И только между двумя старыми, одетыми в цементную шубу, домами, в довольно зеленом, затененном дворике, с видимым удовольствием, катался на трехколесном велосипедике, упитанный карапуз лет пяти. Выбора у девушки все равно не было и, она направила свои стопы в этом направлении, справедливо считая, что у каждого крохи, должна находиться поблизости и мамаша.
Однако, к ее великому удивлению, юный москвич, оказался, на первый взгляд, существом вполне самостоятельным. Завидев девушку, он лихо затормозил свой транспорт и, вылупив голубые глазенки, улыбаясь во весь беззубый рот, выпалил:
- Тетя, здластвуй! Хотешь, я тебя на такси плокачу?
- Спасибо, дорогой, не надо, - ответила, мило улыбнувшись, та. - Ты лучше скажи мне, как настоящий таксист, где здесь можно отыскать улицу Олений Вал?
- Олений вал? - с серьезным видом почесал затылок озадаченный пацаненок.
Он видимо и впрямь, хотел выдать какую-то информацию, но, в этот момент, из подъезда дома, выскочила весьма встревоженная молодая женщина. Она сходу, одарила Ольгу подозрительно-презрительным взглядом, как бы специально вычленив все несуразности ее одежды и, наверняка, все еще арестантского облика. После чего, молодка схватила велосипедик за руль и, вместе с удивленным малышом, покатила его восвояси. Но девушке было не до обид. Более того, она прекрасно поняла состояние женщины и, даже мысленно, оправдала ее, выплеснувшиеся таким образом, материнские чувства. Поэтому, она смиренно потупила глаза и тихонько, произнесла вслед удалявшемуся семейству:
- Вы не подскажете заодно, где здесь поблизости, находится улица Олений вал?
Женщина на секунду выпрямилась, резко обернулась и вновь, смерив взглядом, вопрошавшую с ног и до головы, достаточно небрежно бросила, ткнув пальцем, куда-то вверх.
- Вот уж действительно - поблизости! Вы на ней, милейшая и находитесь.
Что ж, ее едкая ирония, в данном случае, была вполне уместна. Ольге оставалось лишь поднять свои глаза в указанном направлении, где среди густой листвы, на стене дома белела старая, видимо еще оставшаяся с незапамятных времен, эмалированная табличка, на которой черными буквами, было выведено - Олений Вал! Но, что еще смешнее, гораздо ниже, где и положено быть указателю, красовалась современная, подсвечивающаяся ночью изнутри, пластиковый короб, с наклеенными на него буквами. Правда, чтобы добыть по ней информацию, следовало обладать незаурядной фантазией. Какой-то доброхот не поленился когда-то залезть на стоящее рядом дерево. И теперь, буква "О" на указателе была старательно замазана, а из последней "Л", была сооружена очень даже стилизованная "Я". Вот и получалось - "Лений вая".
Х Х Х
Найти дом, в котором проживала Сонька, труда уже не составило. Это оказалась тривиальная пятиэтажка старой постройки, с крохотными, словно ласточкины гнезда, балкончиками. Лифта в строении не было и в помине, а потому, Ольге пришлось топать на самый верх, по изрядно выщербленным временем, ступеням. Правда, это занятие, было совсем не скучным - на всем пути, по бесконечным лестничным маршам, девушка, со вполне понятным и искренним удивлением, рассматривала темно-синие, лоснящиеся облезлой краской стены, вся поверхность которых, буквально была испещрена всевозможными надписями и образчиками примитивного графического творчества. Здесь было представлено абсолютно все, что волновало на данный момент, пытливые умы небесталанных недорослей - начиная от извечной темы любви и ненависти и, заканчивая прославлением кумиров шоу-бизнеса.
Вполне естественно, что Ольга, до этого не имела возможности бывать в элитном жилье, но все же, разглядывая, сквозящую изо всех щелей, убогость подъезда, подспудна сознавала, что люди, вынужденные проживать на этих этажах, добывают себе хлеб насущный, не иначе, как только собственным горбом. А, как известно - трудом праведным, не наживешь палат каменных!!!
Когда же, наконец, девушка остановилась около двери в обозначенную в адресе квартиру, ее сердце, будто непоседливый воробушек, забилось в груди. И, вовсе не из-за только что преодоленного подъема - что он был ей, молодой и здоровой, а от предстоящей встречи с товаркой по зоне. В том, что Сонька примет ее, гостья не сомневалась нисколько. Даже, не смотря на то, что бывшая однозонница, являлась, ну очень уж непредсказуемым и стервозным существом, особенно, в плане хорошего тона. И все же, где-то в глубине сознания, Ольга привела себя в состояние полной мобилизации. На всякий случай.
Она робко подняла свою руку к кнопке звонка и, так же робко, нажала на нее. Только вот, раздавшаяся за дверью, обитой потрескавшимся от времени черным дерматином, мелодия какого-то бравурного марша, прозвучала так резко и неожиданно, что Ольга, вынуждена была вздрогнуть и даже, чуть отпрянуть назад. Словно только что, сделала нечто запретное и недозволенное. Некоторое время, внутри квартиры, было по-прежнему тихо и, лишь спустя достаточное количество времени, там, у самой двери, явственно послышалась какая-то возня. Вероятнее всего кто-то, может и сама Сонька, а может, и нет, старательно рассматривали посетительницу в глазок. Чувствуя на себе взгляд, девушка потупила глаза и, в этот самый момент, внутри, послышался не очень довольный, если судить по интонации, мужской голос.
- Сонях, там телка какая-то. К тебе, наверное - иди, глянь!
- Что еще за телка, - ответил из глубины квартиры Сонькин голос. - Я никого не жду. Щас, глянем.
В коридоре, за дверью, вновь произошло движение, а спустя еще минуту, поклацав цепочками и запорами, дверь, наконец, отворилась и, на пороге объявилась Сонька, собственной персоной. За то время, сколько прошло с ее освобождения, бывшая зечка не сильно изменилась. Если не считать, конечно, каштановой шевелюры, остриженной и уложенной совсем недавно рукой профессиональной парикмахерши, подведенных тушью глаз и, чуть тронутых помадой губ. Ну, и естественно, халат хозяйки. Он был и впрямь умопомрачительным - ярко-алый шелк и золотые петухи по нему.
Завидев товарку, Ольга хоть и осталась по-прежнему, настороженной, прекрасно зная стервозную натуру той, но все же, согласно неординарному, таки, случаю, на всякий случай широко заулыбалась. Выдавила из себя улыбочку и Сонька, но, что вполне соответствовало ее манерам, обниматься к однолагернице не полезла. Она неспешно оперлась плечом о косяк и, будто Ольга приходила к ней и до этого, каждый день, просто лишь ради того, чтобы засвидетельствовать свое почтение, с иронией в голосе, просто констатировала:
- Значит, явилась - не запылилась? Так, так! все ж таки, на две трешки опрасталась?
- Да вот... Выпустили, по условно-досрочному, - несколько замялась гостья, вовсе не удивленная приемом, но старательно желающая предугадать, дальнейшее, совершенно непредсказуемое поведение Соньки. - Ты же сама мне посоветовала напоследок. Вот я и уперлась рогами, как говорится, в передовицы вышла.
- Ну, и молодец, что уперлась, - снисходительно согласилась хозяйка.
- Насчет пахоты, это ладно, все равно там, сама же знаешь, делать особо нечего, - между тем, продолжила Ольга, стараясь произвести выгодное впечатление. - А потом, и случай выпал - хозяину удалось зарисоваться в выгодном раскладе. Вот, срок и скостили.
- Ну, заходи, раз такое дело, что стоишь как пень на опушке? - снизошла, наконец, Сонька.
Она как бы нехотя посторонилась и тем самым, дала возможность Ольге, робко ступить в свои чертоги. Квартира оказалась обычной, тесной двухкомнатной малогабариткой. Вся ее обстановка, состоящая из довольно потрепанной временем, непритязательной мебели, включая стены, с давно выгоревшими обоями, красноречиво свидетельствовали, по крайней мере, о двух вещах. Вероятнее всего, жилье досталось Соньке по наследству, от безвременно ушедших в мир иной, вовсе не богатых предков. И доказательством тому, являлись немногочисленные семейные фотографии, развешанные на одной из стен узкой прихожей. Ну, а второе - отношения к условиям жизни, здесь были явно без претензий на шик и базировались лишь на непреложном постулате - на голову не капает, и то ладно!
Однако, подобные умозаключения, были сделаны Ольгой просто так, больше по привычке и, из праздного любопытства. Оставаться у Соньки надолго, она не предполагала, а потому, по большому счету, ей было абсолютно все равно, в каких условиях перекантоваться, хотя бы несколько суток. А тем временем, хозяйка, все так же молча, ввела гостью в одну из небольших комнат, бывшей, по всем параметрам - вполне современному телевизору и изрядно обшарпанному серванту - гостинной. И тут выяснилось, что тесная квартирка, была населена гораздо плотнее, чем это показалось сначала. За небольшим журнальным столиком, в двух креслах и на одном стуле, придвинутых к нему, в ленивых, от погруженности в процесс отдохновения, позах, сидело трое мужиков. Перед ними стояла початая литровая бутылка водки, а на двух тарелках, небрежными горками, возлежала непритязательная на вид закусь, представлявшая собой живописное ассорти из нарезанных помидоров, кружков кроваво-красной колбасы и, щедро располосованного толстыми ломтями, ноздреватого сыра.
Из-за плотно задернутых штор, в комнате царил полумрак, разгоняемый лишь мерцавшим экраном телевизора, а под потолком, вместе с клубами сизого табачного дыма, вполне осязаемым, даже на ощупь, саваном, висела влажная духота. Потому-то, столующиеся, были по пояс раздеты и, это обстоятельство, сполна дало возможность, оторопевшей поначалу Ольге, испытать удовольствие, от созерцания достаточно типичных и вычурных по замыслу неизвестного художника, татуированных картин на их телах. Отсюда, можно было сделать и однозначный вывод - для всех троих, тюрьма являлась совсем не абстрактной штукой, виденной в дешевых отечественных фильмах, а скорее домом родным и большей частью сознательной жизни.
Конечно же, данное обстоятельство, пришлось гостье не по нраву, но в ее положении, выбирать не приходилось. Это раз. С теми, кто сидел сейчас за столиком, она детей крестить не собиралась. Это два. Ну, а третьим в данном раскладе, являлось то, что ее товарка Сонька, судя по всему, так и не смогла вписаться в струю новой жизни, о которой иногда мечтала на зоне и, в условиях отсутствия иного выбора, с легкостью покатила по наезженной колее. Наверное, так ей было много проще и Ольга, вполне благоразумно, в судьи ей, напрашиваться не собиралась. Это точно! У нее самой были совсем другие планы и это, в данный момент, являлось самым главным.
- Здрасьте, - нерешительно произнесла Ольга этому мрачному сообществу, как только вдоволь полюбовалась их "прелестями".
Однако, представители сильной части человечества, оказались настолько увлечены самим процессом возлияния, что даже не удостоили ее должным ответом. Хотя и не были пьяны в стельку. Вероятнее всего, по неудовольствию, промелькнувшему на их, весьма характерных лицах "вольных стрелков", было видно, что приход дам несколько нарушил их конфиденциальную беседу. Двое из них, оба сявых и каких-то безликих, одинаковых, словно братья близнецы, промолчали. А вот третий, чернявый, волосатый и чем-то похожий на киношного Будулая, субъект, все ж таки, открыл свой рот, в котором блеснула "самоварная" фикса. Но и он, как оказалось, сделал это вовсе не для того, чтобы ответить на приветствие, а как-то по-хозяйски, с раздражением, обратился к Соньке. При этом, его мало волновало и трогало, присутствие в комнате самой гостьи.
- Что это за селедка, Сонях? - слегка осклабившись, спросил он. - чем же мы обязаны тому, что она нас посетила?
Двое его стольников, даже не гыгыкнули, как это бывает в подобных случаях, а лишь только больше насупились и, безо всякого тоста, не сговариваясь, хлопнув по очередной рюмахе, стали сосредоточенно закусывать. Но, из этой короткой сценки, что называется, обостренным чутьем, Ольга уже просекла определенный расклад в квартире. Сявые, являли собой, скорее всего, таких же пришлых, как и она сама, гостей. Но вот цыганистый, с большой долей достоверности, и впрямь, был здесь на правах хозяина. Не надо даже было гадать о том, что именно он первым подошел к двери и, на протяжении целой минуты, изучал Ольгу в глазок, прежде, чем позвать Соньку. Ну, и естественно, если и дальше следовать обычной житейской логике, этот самый, заросший курчавыми волосами по самое горло, самец, являлся хозяйкиным хахалем.
А между тем, Сонька, в карман за словом не полезла и ответила. Правда, довольно сдержанно и, совсем не так, как привыкла слышать от нее Ольга. Из чего, тоже можно было сделать далеко идущий вывод - любовь зла и, способна делать покорными, даже таких особей, как фанатично свободолюбивая и напрочь беспринципная бывшая зечка.
- Да сидели мы с ней, в последний раз, что ты взбеленился то, Костас? - произнесла она. - Вот, откинулась девка на "удода", и навестить решила меня. А что нельзя?
Костас лишь неопределенно буркнул и, налив, в освободившуюся после одного из сявых рюмку, до самых краев водки, вроде как миролюбиво, предложил гостье.
- Тогда на, выпей, раз откинулась.
- Спасибо, я не потребляю, - отозвалась та, продолжая озираться вокруг и, все еще делать какие-то попутные умозаключения.
- Ну, не потребляешь, так не потребляешь. Дело хозяйское, - не стал успорять Костас, отодвигая тару ее хозяину. - За что парилась то?
- Да хапанула, по дури, башлят запредельно, вот и подцепили ее на каркалыгу, - выдала за товарку Сонька.
- Все под Богом ходим, - вполне резонно вставил один из сявых.
- Точно, - поддержал его Костас и вновь обратился к девушке. - Значит, рассчиталась сполна с нашим государством? Что ж позволила то, повязать себя? Иль умишка не хватило следы замотать?
- Да прокурора она хлопнула, вот и завертелось ей, аж на целый пятерик, - сочла нужным уточнить Сонька, видимо, чтобы придать товарке должного веса, в это специфической компашке и, со знанием дела, добавила. - К тому же, она ему рожу расцарапал при задержании. Вот ей и приляпали, как телесные повреждения. Потом еще добавили, что б не скучно было - ты ж знаешь, как у нас делается, Костас?!
- Знаю, - согласился тот и авторитетно изрек. - А что касательно прокурора - уважаю! Так им, тварям поганым, и надо!
Сказав это, он молча, опрокинул в себя водку и, не закусывая, уставился в одну точку. Скорее всего, в данную минуту, его посещали видения собственного, достаточно щедро украшенного решетками и "колючкой", прошлого.
Х Х Х
Через время, ушедший в свою память Костас, встрепенулся. Он, с явным опозданием, но старательно закусил и, давая понять, что светские беседы ради приличия окончены, достаточно выразительным взором темных глаз-слив, глянул на Соньку. Та без слов поняла это красноречивое действие и, довольно бесцеремонно подтолкнув Ольгу к выходу из комнаты, поспешила последовать следом. Но на пороге она остановилась, повернулась к Косте и, как бы невзначай, бросила:
- Она поживет у нас малость, думаю, помехой не будет - у девки в голове масло имеется.
- Пусть поживет, - спокойно ответствовал тот, но достаточно прозрачно, намекнул. - Только, не мне тебя учить, Сонях - общага нам ни к чему!
- Ладно, грамотей. За меня, жевать мою пайку не надо, - игриво ответила Сонька.
Довольная, даже подмигнув гостье, чего раньше никогда не бывало, она потащила ее в смежную комнатушку. Попутно, Сонька выдала подруге и весь расклад.
- Ты на него особо внимания не обращай - Костас, парень гвоздь! Ну, есть малехо понтов, а у кого их нет? С ним жить можно.
- Он что у тебя, цыган?
- Ха, цыган. Грек, самый натуральный. Правда в Греции никогда не был, весь в доску нашенский кроме рожи. Зато мужик, пальчики оближешь!
Ольге же, на этот счет было глубоко наплевать и, она скромно промолчала. Женщины оказались в комнате, судя по всему, служившей супружеской спальней. Здесь стояла широкая двуспальная, сейчас очень небрежно заправленная, кровать, допотопный трельяж, с треснувшим зеркалом на одной из малых частей и шифоньер-мастодонт, вероятнее всего, бывший еще свидетелем событий далеких 50-х годов. Сонька, не особо чинясь, с размаху бухнулась, на жалобно скрипнувшую под ней кровать и, жестом показала Ольге, чтобы без стеснения располагалась рядом. Что гостья, и не замедлила сделать. А получилось почти как когда-то там, в бараке за северной Двиной, когда долгими зимними вечерами, они обе, устроившись на узкой шконке, вели долгие беседы. Правда, если на то, у непредсказуемой Соньки, был должный, благодушный настрой, что случалось, в силу ее несносного характера, довольно редко. Но тем не менее.
- А он кто тебе, этот Костас? Муж? - первым делом, чисто по-бабьи, поинтересовалась Ольга, хотя прекрасно понимала, что к чему.
- Муж, объелся груш! - отмахнулась хозяйка. - Так, живем - что есть, то и жуем! Что он, что я - мы с ним два сапога пара, больше по кичам приучены шарахаться, чем по ЗАГСам. Да и кому нужен этот штамп в паспорте?
- Ну, и правильно, - благодушно согласилась гостья.
- Правильно - не правильно! Что б ты понимала в этом деле, в свойственной ей манере, процедила Сонька и тут же, перевела тему разговора в плоскость насущности. - Ты надолго ко мне? Планы то, какие?
Ольга напряглась. И, хотя на этот счет, у нее уже был давно заготовленный ответ, только что виденное ею, не могло не внести существенные коррективы в предварительный расклад. А это, конечно же, требовало времени на некоторое осмысление. И, тем не менее, чтобы не затягивать паузу, девушка достаточно неопределенно сказала.
- Посмотрим. Вообще то, я в институт хотела поступать, а это, где-то в июле.
- Ах да, совсем забыла - ты же у нас шибко грамотная, - съязвила Сонька. - Только не все так просто, девочка. Ты думаешь, что тебя сейчас в институте ждут с распростертыми объятьями?
- А почему бы и нет? Вот получу паспорт, и все дела!
- Ха, паспорт она получит. В этот то вся и заковыка! Ты иди, попробуй, получи его сперва. У тебя же на лбу написано, что ты зечка.
- Так у меня, в справке об освобождении, Москва значится, - искренне удивилась Ольга. - Откуда забрали, туда и вернули. И еще мне сказали, что закона про 101-ый километр нет!
- Закона то нет, это точно, - как бы нехотя, согласилась хозяйка. - Но жизнь, моя дорогуша, штука такая, что она по законам этим долбанным, строиться не желает. Вот, к примеру, добудешь ты себе ксиву. Ладно, за бабки там, или разок ноги раздвинешь - твое дело. Ну, а прописываться где будешь? У Пушкина?
- В общаге института и пропишусь! - с завидным упорством, продолжила гнуть свою линию та. - А насчет "ноги раздвинуть", это ты подружка загнула. Пусть выкусят сначала!
- Ничего они кусать у тебя не будут, дуреха. И общаги институтской, тебе как собственных ушей не видать. У них же там не бомжатник. А без прописки, у тебя документы не примут. А раз не примут, значит хрен тебе, а не общага. Вот так то, нашего брата бреют.
В комнате повисла тягостная тишина. Ольга тщательно пережевывала то, что ничтоже сумняшеся, выдала ей Сонька и, к своему величайшему огорчению, действительно, вынуждена была констатировать, что ситуация складывалась сложная и вовсе не в ее пользу.
- А что же тогда делать? - наконец, с надеждой глядя на товарку, спросила она.
- Думать будем, - многозначительно произнесла Сонька, демонстративно, на манер древнегреческого мыслителя, занятого вселенскими проблемами, почесывая переносицу.
- Ну, так думай, чего выпендриваешься?
- А я не выпендриваюсь, - достаточно грубо рубанула хозяйка и тут же, безо всякого перехода, напрямую, поинтересовалась. - У тебя с бабками как? Много там, на своих картонных ящиках загребла?
- Есть, конечно, малость. Сама ж была там, знаешь. Север, все втридорога - там вычет, здесь вычет. Но на аккредитиве, все равно, кое-что скопилось. Только в банк сходить надо и снять, сколько нужно. Все дела! - с гордостью заявила девушка.
- Дела у прокурора, - остудила ее пыл Сонька. - И, что ты там предъявишь, в своем банке? Бумажку об освобождении?
Ольга беспомощно захлопала своими серыми глазами, наконец то, поняв всю глубину своего истинного положения. Однако, ее товарка, была настроена вполне благосклонно. Она сполна и не без удовольствия, испила чашу от эффекта, произведенного на дремучую провинциалку, своими достаточно вескими суждениями и теперь, снисходительно решила протянуть ей спасительную соломинку.
- Ладно, не дрейфь, Стрекоза, что-нибудь придумаем, - выдала Сонька и, как бы про межу прочим, добавила. - Только задарма, сама понимаешь - одни прыщи на заднице выскакивают.
- Помоги, Сонь, в самом то деле, - обрадовалась та. - Чего уж там - свои люди, сочтемся!
- Куда ж от тебя денешься, - делано вздохнула хозяйка и, быстро настроившись на деловой лад, принялась раскладывать дислокацию по полочкам. - Короче, так - денег я тебе дам. Но не за просто так и не в качестве помощи, а как и положено, под твой же аккредитив. Завтра это дело у нотариуса и оформим.
- А как же без паспорта?
- Не твоя забота, малолетка. Ведь у тебя бабки на руках будут, а они, поверь моему опыту, многие двери способны открывать без ключа. У Костаса есть кое-какие завязки среди Ментов, хотя это и за падло, но куда денешься в современной жизни. Короче, с паспортом он поможет. Расценки четкие и голым налом, твоя задача, только рожу на фотку срисовать.
- Ну, вот, это другой расклад! А то ты мне раскрасила - хоть в гроб ложись, - воодушевилась Ольга.
- Дальше, - совершенно бесстрастно, не обращая внимания на эти детские восторги, продолжила Сонька. - Теперь, о прописке. Так и быть, временно, я тебя у себя оформлю. Костаса постараюсь уболтать. Но, еще раз повторяю, что бы потом базара не было - временно и за отдельную плату! Как, не против?
- Нет, нет, что ты, я заплачу, как положено. Что я дура, не понимаю сама.
- Вот и хорошо, что понимаешь, - констатировала Сонька. - Тогда давай сразу и договоримся - не путать два понятия. Прописка - это одно, а вот житуха - это уже, моя милая, совсем другое.
Ольга выпучила глазища и, пытаясь самостоятельно понять то, к чему это клонит хитрая однолагерница, воззрилась на нее. Но та и не думала скрывать свои истинные намерения и, покатила в свих раскладах дальше.
- Сама слышала, как Костас об общаге в нашей хате высказался. Отсюда и пляши - мне его ослушаться, не резон. Хрен с тобой, недельку у себя пожить, я тебе разрешу, так и быть. Но и здесь - жратва-мратва, все с тебя, как и положено. А ты, за это время, пока себе жилье подыскивай. Идет?
- Идет, вздохнув, произнесла Ольга.
А что ей оставалось делать? Она прекрасно уже успела понять то, что Сонькины предложения, хоть и в значительной мере облегчали ее будущие хлопоты по своей легализации на воле, но обходились девушке слишком дорого. Однако, иного выхода для себя, в данный момент, она не видела вовсе, а потому и вынуждена была соглашаться на любые грабительские условия. И, совершенно не надо было быть большим экономистом, чтобы быстренько, подсчитав в уме, все свои предстоящие расходы, придти к выводу, что Сонькиного кредита, наверняка гораздо меньшего, нежели сумма, значащаяся в аккредитиве, ей хватит совсем не надолго. Не даром, Москва входила в список самых дорогих столиц мира.
А отсюда, вытекало непреложное. Прежде, чем тешить себя планами, относительно повышения своего образовательного уровня, следовало в первую очередь, отыскать хотя бы временную работу. Но и эта, насущная необходимость, могла быть реализована только тогда, когда бывшая зечка, станет вполне официальной гражданкой, с паспортом, пропиской и всеми вытекающими из этого правами. Иными словами, все равно, круг замыкался на все той же Соньке, которая, верная собственным принципам, а точнее, беспринципности, не хотела упускать случая, чтобы поживиться за чужой счет.
А тем временем, шум в прихожей, куда, очевидно, переместились мужчины из смежной комнаты, засвидетельствовал то, что их процесс отдохновения был благополучно завершен, а литровая сорокаградусная опорожнена. Судя по всему, подкрепившись таким образом, вся троица собиралась куда-то уходить, причем, на ночь глядя. И действительно, как бы в подтверждение Ольгиной догадки, оттуда раздался голос Костаса.
- Сонях, вы что там, с этой селедкой, в люблю играете?
- Сам ты люблю - мелешь языком, что помелом, - отозвалась та, моментально сев на постели и, приготовившись реагировать на дальнейшие реплики сожителя.
- Но Костас и не думал больше шутить. Единственное, что было слышно из прихожей, так это то, как хозяин, отчаянно матерясь и кряхтя, скорее всего, напяливал на ноги тесные туфли. И только после того, как с этой процедурой было покончено, он вновь, крикнул сквозь дверь своей подружке:
- Короче, Сонях, мы отвалили. Когда назад вернемся, не знаю, но ты будь на стреме, если что и, чтоб жратва была! Усекла?
- Усекла, не маленькая, - отозвалась Сонька и, выдохнув из себя, вместе с внутренним напряжением, воздух, вновь повалилась на спину.
Входная дверь захлопнулась, а она, еще несколько минут, так и лежала, не двигаясь, устремив свой застывший взгляд, в какую-то неведомую точку, на давно не беленом потолке. О чем думала Сонька в данный момент, Ольга, естественно, не знала, но из осторожности и такта, в душу товарки, лезть с расспросами, не спешила. Зачем? надо будет - та и сама все расскажет. А не надо - на то, и суда, как говориться, нет. А между тем, хозяйка вскоре встрепенулась, будто только что потоптанная курица стряхнула со своего чела грустное оцепенение и, нарочито бодро поднявшись с постели, при этом даже не подумай поправить смятое покрывало, произнесла:
- Поднимай свои мослы, пойдем, покажу тебе твою резиденцию. А потом чаю выпьем. Костас все равно, если Бог даст, только к утру подкатит.
- Что, работа такая, - спросила Ольга, поднимаясь с кровати.
- Работа! Пахать кафа нет, а жрать всегда охота! - криво усмехнулась Сонька и, оправив на себе петухастый халат, вышла из спальной.
От этих слов, на которые, безусловно, наложились впечатления от созерцания, расписанных синими татуировками, мужчин, в Ольгином сознании, уже не наивной девчонки, а все-таки, бывшей зечки, стали медленно, но верно, стали складываться некие подозрения. Но она, заведомо уверенная в том, что ее пребывание в этих мало гостеприимных пределах, носит временный характер, не стала развивать в себе эту тему дальше. Лишь справедливо, как и следовало человеку, прошедшему прелести острога, решив, что в этой, совсем неоднозначной и, далеко не такой уж радостной жизни, каждый волен обустраиваться так, как может. Вскоре, подружки вошли в крохотную кухоньку, а через нее, Сонька вывела гостью на не менее крохотный, открытый балкончик. Все его узкое пространство, занимала одна единственная вещь - разложенное и довольно изрядно потрепанное кресло-кровать
- Вот и твои апартаменты на неделю, пояснила хозяйка, указывая рукой на весьма непрезентабельное ложе. - Летняя резиденция, так сказать! Ничего, ночи сейчас теплые, не замерзнешь. Зато свежего воздуха, хоть ложкой черпай! Да и красота - вон, парк сокольники, краешек его виднеется.
Подобный расклад, устроил Ольгу вполне - на большее, она и не претендовала. А несколько дней перекантоваться так, да еще, будучи подвешенной, на высоте пятого этажа, было даже интересно.
- Все путем, Сонь, спасибо, - произнесла девушка и, даже решила как-то взбодрить товарку. - Да ты не переживай, я долго тебя стеснять не намерена. Документы выправим сообща, да и отвалю я. На работу устроюсь, а там, глядишь, и в институт тронусь. Ну, не на этот год, так на следующий - точно!
- Ну, и дура же ты, Стрекоза, - усмехнулась хозяйка. - Надо мне на счет этого переживать. Садись лучше за стол - чаи гонять будем. Помнишь, как на зоне?
- Это когда ты у меня весь сахар забирала? - с иронией вспомнила девушка. - Давай. Только теперь, хрен у тебя это выгорит.
Они обе, весело и, почти беззаботно рассмеялись и, поставив на плиту, видавший виды чайник, чинно расположились за колченогим, гарнитурным, но уже давно вышедшим в тираж по старости, столом.
Х Х Х
Пока Сонька, в совершенно не привычном для Ольги, образе домохозяйки, накрывала на стол к чаю, у той было некоторое время для того, чтобы как следует оглядеться в крохотной и вовсе не уютной кухне. Это помещение, по сравнению с остальной квартирой, в связи со своим сугубо специальным предназначением, вынуждено было претерпеть на себе еще большее воздействие его Величества времени. Давно не беленые стены у потолка, да и сам потолок, старательно сохраняли на себе всю ту копоть, которую долгие годы изрыгала из своих недр двухконфорочная газовая плита, на белой эмали которой, во многих местах, зияли черные проплешины сколов.
Сетка вентиляционного отверстия, была покрыта таким толстым слоем бурой, похожей на хлопья и жирной на вид субстанции, что от этого, не только потеряла первоначальные очертания, но и, вероятнее всего, уже не выполняла своей изначальной задачи - вытягивать гарь и копоть. То же самое, можно было сказать и о небольшой, с явной претензией, когда-то, на родство с хрусталем, пластмассовой ширпотребовской люстрочки, одиноко свисавшей с серого потолка. Все ее многочисленные висюльки были засалены настолько, что уже являли собой, как бы и не пластмассу вовсе, а лишь буйную фантазию хозяйки, вдруг, решившей, следуя модному поветрию, подвесить к электрической лампочке, плохо вываренные цукаты.
В общем, все это, вместе с посудой, представлявшей собой жалкие остатки от былых сервизов и, раковиной, в причудливых желтых подтеках, где громоздились горы немытых тарелок, свидетельствовало о том, что Сонькина жизнь, была не такой уж и устроенной, как это хотелось показать ей самой. Даже, не смотря на шикарный, в золотых петухах, алый халат, Сонька, в этом неприглядном антураже, смотрелась, как бы в подвешенном состоянии. Словно лишь на время, решила остановиться в этих стенах, без особых претензий к ним. Чтобы перевести дух, набрать жирку, а там уже и вновь, предоставить своей судьбе, полное право плыть по воле волн, от очередного этапа, к этапу.
Вот такие грустные мысли посетили Ольгу, пока закипал чайник, заваривался чай и разливался, по обязательно надтреснутым чашкам. И ей, вдруг, стало искренне жаль свою товарку, однажды попавшую в жестокий водоворот обстоятельств и, судя по всему, так и не сумевшую до сих пор, выбраться из него. Но не только об этом, подумала сейчас гостья. На фоне этой, малорадостной безысходности, ее всерьез обеспокоило и собственное будущее. А потому, вскоре, упрямо стряхнув с себя все это, как бесовское наваждение, Ольга четко определила для себя задачу N1 на ближайшее время. Поскорее убраться из этой пагубной среды и, ни в коем случае, не дать втянуть себя, в топкое болото, привычных, пока еще, и потому особо притягательных для многих, зековских установок на жизнь. Все было, но все и осталось в прошлом! Окончательно и бесповоротно! Как страшный сон, пьяный бред и еще черти что. И повторения этому, уже не должно было быть, никогда и ни за что!
Ну, а за чаем, который, судя по всему, заменял и ужин, потянулся, как это, наверное, и должно было быть, между двумя, давно не видевшимися, все-таки, молодыми женщинами, неспешный разговор, прежде всего воспоминательного характера. Как же иначе, говорить было о чем-то надо, а связывал их обоих, лишь относительно короткий отрезок времени, проведенный за колючей проволокой.
- Ну, как там наша Макаровна? Все такая же смурная и неприступно-суровая? - спросила Сонька.
- А куда ей деваться. Сама же знаешь, в тех краях реверансы не в почете, - ответила Ольга.
Макаровна, была их бригадиршей, в самом вонючем, от животного клея, на всей зоне, картонно-ящичном производстве. Она и впрямь, суровая и даже жестокая, была одной из немногих, кто после очередного освобождения, будучи уже в годах, так и осталась там, в Богом забытых краях, найдя себе вполне достойное применение в руководстве бригадой острожниц.
- Да-а-а, - почему-то тяжко вздохнув, протянула Сонька.
Возможно она, вспомнив сейчас прожженную лагерем, а потому и выпавшую из нормальной жизни Макаровну, невольно наложила ее незавидную судьбу на свою собственную. Может быть. Но, с пониманием глянув на собеседницу, Ольга решила сменить тему на более произвольную и, однозначно, не такую грустную.
- Эх, Сонька, Сонька, - как можно бодрее, произнесла она. - А ты что, нос повесила то? Что-то не узнаю я тебя, подруга. На зоне, куда выпендрежнее была.
- Так то на зоне. Там, худо-бедно, тебя и накормят и спать уложат. А здесь, на воле, совсем другой расклад. Если удалось щипнуть что - радуйся, а не удалось, прощелкал хлебалом, так и тебе пол-задницы отхватили. Вот так и живем - кто кого! - вполне резонно ответила хозяйка.
Правда, после этого, как бы рукой, отмахнула от себя все дурацкие мысли и, старательно выжала некое подобие улыбки.
- А помнишь, как-то в бараке, ты все соловьем заливалась - эх бы, сейчас на волю, да закатиться в кабак с фраером. И чтоб у него бабки, аж из ушей торчали. Исполнила свою мечту? - спросила Ольга.
- А то, как же! - встрепенулась Сонька. - Ты ж моего Костаса видела. И кучерявый и глазастый - чем не Ален Делон! Да и в карманах, честно сказать, ветер не гуляет. Хотя, если брать на круг, то скажу тебе, малолетка, так - весь мир кабак и люди в нем - б...ди! Вот так то!
Они проговорили достаточно долго, выпив при этом, не один чайник чая. Пока на Москву не опустились, поздние в это время года, сумерки. Только теперь, Ольга почувствовала в своем теле огромную, накопившуюся за время долгого пути и ожиданий, усталость. А потому, она объявила о своем желании, произвести отбой. Сонька не возражала против этого и единственное, что посоветовала, как бы, между прочим, так это то, что если гостья желает, может принять и душ.
- А это как, тоже за отдельную плату? - довольно едко, с прозрачным намеком, пошутила та.
На что хозяйка лишь отмахнулась и, будто подводя итог всей беседе, включая и неуместную на ее взгляд иронию, в своей грубо-циничной манере, выдала:
- А ты зубки то не скаль по этому поводу. Погоди, окунешься, сама с головой в эту дрянную жизнь, тогда и поймешь, что к чему. Сейчас везде этот капитализм хренов, который, как я успела понять, только и заключается в том, что никто задарма пальцем шевелить не желает. Так что считай, это как бы тебе лафа выпала, по старой дружбе. Все равно лучше, чем на вокзале с бичами барахтаться.
Ольга же спорить не стала. Она приняла душ и, устроившись на балкончике, с которого очень даже заманчиво просматривались манящие к себе и приветливые огоньки, погружающегося в сон, мегаполиса, некоторое время обозревала город. Но усталость брала свое и, оторвав себя от созерцания этих красот, гостья стремительно стала проваливаться в безмятежный сон. Да и что толку было глазеть на эти огни, сознавая, что ты наконец то, находишься в вожделенной Москве. Былая восторженность девушки, уже давно успела рассыпаться мелким бисером и растеряться по нарам, карцерам и томительным этапам. А новое свое существование, она воспринимала теперь не иначе, как на жесткой, лишенной, в большинстве своем, идиотских эмоций, основе не всегда благостных реалий.
Среди ночи, сладко почивавшую на очень свежем воздухе гостью, вдруг, разбудил какой-то шум, исходивший, безо всякого сомнения их внутренностей квартиры. О чем там разговаривали на явно повышенных тонах, спросонья, понять Ольге было достаточно трудно. Но, что в одной из комнат, вовсю бушевал скандал, понятно было и без этого. поначалу, она различала только мужские голоса, из которых один, без всякого сомнения, принадлежал Костасу. Он что-то страстно доказывал кому-то, скорее всего, своим дневным собутыльникам и те, изредка, хриплыми и пьяными голосами, огрызались. Но, судя по тому, что голоса слышались все отчетливее, страсти внутри квартиры накалялись и, как бы апофеозом тому, вдруг, послышался звон разбиваемой посуды. А следом за ним, в сугубо мужскую перепалку, вмешался и голос Соньки.
Только, вероятнее всего, вовсе не к порядку призывала она разбушевавшихся мужиков, а отстаивала свое собственное достоинство, срываясь на крик и, даже на истерический визг. Однако поскольку, этот визг оборвался так же резко, как и начался, а ответа Костаса слышно не было, кучерявый хахаль, для усмирения благоверной, видимо, избрал испытанный аргумент - собственный кулак. И точно, спустя минуту, всклоченная, словно ободранная кошка, Сонька, влетела на балкончик и, тяжело дыша, присела на краешек Ольгиного лежбища.
- Сволочь! - зло бросила она в адрес того, от которого только что получила оплеуху. - Вечно крайних ищет, скотина!
- Что, не срослось у них сегодня? - с удивительной проницательностью, произнесла Ольга.
Сонька, шмыгая носом, выразительно посмотрела на нее и, выведя для себя, что скрывать шило в мешке дальше, не имеет смысла, итак, все как на ладони, ответила:
- Не совсем так, но, где-то около того. Теперь всю ночь водку жрать будут, пока под стол не завалятся.
Гостья лишь многозначительно промолчала. По большому счету, все эти страстные перипетии, происходившие в доме, ее мало трогали. Девушку вполне устраивал ранг временной гостьи и волновала одна единственная забота - побыстрее обрести хотя бы подобие реальных крылышек. А между тем, Сонькина, все ж таки, бабья натура, не смотря на ее неисправимый нигилизм, именно сейчас потребовала выплеска эмоций.
- А ты, Стрекоза, строго то меня не суди - чего в жизни не бывает, - произнесла она, больше успокаивая саму себя. - Еще убедишься не раз на своей шкуре в моей правоте. А Костас, он все равно, хороший. Честное слово! Я за ним, как за каменной стеной.
- Хороша стена, которая по роже хлещет, - с иронией вставила Ольга.
- А это, не твое собачье дело! - вдруг, взъярилась хозяйка и тут же, на глазах, смягчившись, добавила. - Все равно хороший! Настоящий мужик, не то что все эти кастраты. А мужика, его хлебом не корми, дай выплеснуть на того, кто поближе, свою неудачу. Тоже, ведь человек. Вот увидишь, проспится, завтра еще и ноги мне целовать будет.
Вскоре, в недрах квартиры, громко хлопнула входная дверь и этот звук мог означать только то, что испившие сполна собутыльники, решили отправиться восвояси. Зато, почти тут же, властный голос Костаса, призвал Соньку явиться пред его очи. Та безропотно повиновалась и, практически до самого утра, Ольге пришлось теперь слушать не отзвуки скандала, а свидетельства, прямо таки, неземной страсти, с горячими поцелуями, взаправдышными охами, ахами и стонами, полными истинного томления относительно молодых тел. Присутствие в доме посторонних, разгоряченных любовников волновало мало и они даже не подумали хотя бы прикрыть, распахнутые настежь двери. Что же касалось квартирантки, удивительно, но подобное проявление чувств, вовсе не заставило ее смутиться и, тем более, залиться краской стыда. Наоборот, где-то в глубине души, если отбросить весьма условные понятия пристойности, она была даже рада за свою товарку.
А со следующего дня, Ольга буквально с головой окунулась в заботы по легализации себя, в этом вольном, но, увы, неприветливом мире. Сонька сдержала свое слово и снабдила ее деньгами, переоформив соответствующим образом, арестантский аккредитив девушки на себя. И хотя новоявленная москвичка, потеряла при этом изрядные проценты, но, по-прежнему, плохо ориентируясь в товарно-денежных отношениях, в принципе, осталась, очень даже довольна. Кстати, Костас, проспавшись и, выплеснув свою агрессию в жарких объятьях Соньки, действительно, оказался довольно покладистым малым. Он, естественно, за соответствующее вознаграждение, принял довольно деятельное участие в судьбе вчерашней зечки и вскоре, благодаря его стараниям и связям, Ольга обрела новенький паспорт, украшенный золотым двуглавым орлом на обложке. Не стоило даже говорить, как Стрекоза была горда данным обретением. Она, то и дело, раскрывала хрустящую и удивительно приятно пахнущую типографской краской корочку и могла часами любоваться, всеми ее страничками, без исключения.
Правда, с пропиской в Сонькиных хоромах, вышла некоторая загвоздка и, причина ее, скорее всего, крылась в нежелании и жесткой позиции на этот счет, того же Костаса. Что касалось самой Соньки, то она каждый раз, старательно обходила разговор на данную тему, а если он, все ж таки, возникал, совершенно не смущаясь, призывала квартирантку набраться терпения. И та набиралась - куда ей было деваться. Ведь как ни крути, без штампика в паспорте, привязывающему тебя к строго определенному месту, совершенно было невозможно, ни устроиться на работу, ни снять квартиру, ни даже просто пройти по улице. И, это, уже не говоря, о сдаче документов в институт.
Более того, погрузившись в обыденную суету жизни, с каждым новым днем, Ольга все сильнее и сильнее убеждалась в том, что на пути избранном ею, лежит столько подводных, невидимых ранее, рифов, что все ее благие желания, по крайней мере в ближайшее время, так и грозились, остаться лишь благими желаниями. Но девушка не отчаивалась, в уныние не впадала и без значимых потерь для своих нервов, умело рокировала задачи на будущее, делая одни первостепенными, а другие, загоняя в далекую перспективу.
А между тем, по названным выше причинам, жить у Соньки, ей пришлось гораздо больше недели и упорно продолжать питать себя, пусть далекими, но надеждами. Так и шли дни. Костас, часами напролет, валялся на диване, иногда пьянствовал, а квартирантку, старался не замечать вовсе. Что же касалось Соньки, то она сперва, как бы разрывалась между двумя огнями, демонстрируя, таки, остатки порядочности и человечности в себе, но, по истечении недели, плюнув на все, пустила ситуацию на самотек - куда кривая выведет. Правда, при этом, она совершенно не забывала исправно взымать с Ольги плату за проживание, стол и иные услуги.
В результате же, материальная база той, таяла буквально на глазах и, в связи с этим, перед девушкой, во всей своей настоятельной неприглядности, возникало огромное количество знаков вопроса. Но, будучи не в силах, решить их все и, упрямо не желая биться головой о стену, от грядущей безысходности, Ольга продолжала старательно подпитывать себя надеждами на скорое чудо. Тем более, что хитромудрая Сонька, преследовавшая, видимо, свои сугубо меркантильные цели, время от времени подпитывала в ней эти надежды. О прописке она продолжала упрямо помалкивать, зато стала откровенно намекать на то, что якобы скоро, поможет обрести однозоннице, пусть левую, но все же не плохо оплачиваемую работу. А это, уже значило многое и, ради будущего, можно было перетерпеть прелести проживания в Сонькином содоме, еще самую малость. Что ж, блажен, кто верует.
Х Х Х
Так, совершенно незаметно, пролетела одна неделя, за ней следующая, а уже потом, потянулась и третья. За это время, Ольга неоднократно становилась невольным свидетелем, как зажигательных скандалов в "счастливом" семействе, так и бурных постельных сцен, как правило, после них, означающих непреложное примирение конфликтующих сторон. Временами, довольно часто, набегали и компаньоны, те самые безликие и сявые мужики, которых Ольга, имела "счастье" лицезреть, в первый же день своего пребывания здесь. И тогда, каждый раз, без какого бы то ни было исключения, возникало застолье, с возлияниями до потери пульса. Но всегда без песен, танцев и иных признаков истинного веселья. Причем квартирантка, все это время, существовала на правах чего-то не очень важного - она была, но ее абсолютно никто не замечал.
И, это обстоятельство, устраивало Ольгу, как нельзя лучше. Чего греха таить, поначалу, у нее были серьезные опасения за собственную честь, прежде всего, но дальше-больше, они благополучно канули в Лету. Жизнь в странной квартире, текла своим чередом, в привычном русле, являя девушке, безо всякого стеснения, в том числе, и все свои изнаночные стороны. Так однажды, в конце второй недели своего проживания у Соньки, квартирантка, случайно, проходя мимо комнаты, заметила, что все трое мужчин, сидя за столиком, старательно начищали пистолеты. Они были настолько увлечены явными приготовлениями к чему-то важному, что совершенно не считали нужным, скрывать своих намерений перед невольной свидетельницей. Очевидно, все ж таки, тавро зечки, которое она носила на себе, делало и ее, в какой-то степени, полноправным членом этой стаи, находившейся, в очень даже не простых, судя по всему, отношениях с законом.
А вечером, того же дня, компания куда-то исчезла. Но Ольге, совершенно не стоило ломать голову на этот счет. Во-первых, это было не ее делом и никак не соотносилось с ее жизненными целями. Ну, а во-вторых, по настороженному виду Соньки, что ее милый со товарищи, отправились вовсе не на прогулку по Сокольникам. Единственное, что было действительно неприятно во всей этой истории, так это то, что напряг хозяйке, невольно передался и квартирантке, только несколько в ином качестве. Ольга, что называется, воочию, вынуждена была ощутить на себе все прелести того состояния подвешенности и тревоги от обстановки, которая могла вновь, ни за что, ни про что, привести ее на тюремные нары. И последняя отсидка той же самой Соньки, была тому, довольно красноречивым свидетельством. Ведь она горбилась на северах именно за разбой, хотя, проходила по делу в качестве соучастницы. То есть именно в том качестве, скорее всего, как и сегодня, будучи лишь содержательницей хаты. Так что оснований для того, чтобы не на шутку разволноваться, у Ольги было предостаточно. Поди потом, доказывай, что ты на самом деле, лишь с боку припека. Подобная перспектива, никак не могла устраивать Ольгу. Она, как и ее товарка, не находила себе места, но, будучи привязанной безденежьем и отсутствием прописки, могла уповать лишь на Провидение и, сама того не желая, почти молилась, за непременный успех криминальной троицы.
Но все обошлось. Костас вернулся под утро один и, судя по его настроению в последующие дни, все у его компашки, срослось, как нельзя лучше. Да и у Соньки, вдруг, появилось огромное количество дополнительных забот. Теперь, с самого утра, она набивала объемистую сумку какими-то шмотками и уходила из дому. А когда она возвращалась под вечер, они с Костасом исчезали у себя в спальной, но вовсе не для того, чтобы заниматься любовью - в этом случае дверь никогда не закрывалась. Скорее всего "сладкая парочка" считала там деньги, вырученные от продажи товара, что наверняка был как раз из той партии, которую кучерявый любовник добыл недавно, в результате удачного грабежа. Все это вместе взятое, конечно же, мало способствовало безмятежному существованию Ольги. Она даже всерьез стала подумывать о том, чтобы, пусть без денег, но покинуть это, достаточно опасное место. Однако, довольно скоро, случай помог ей это сделать. Раз и навсегда, окончательно и бесповоротно. Правда то, что бывшая зечка, в результате этого, так и не обрела желанной свободы и, даже более того, была поставлена в такое положение, когда собственная жизнь стала ей просто в тягость, это уже предмет отдельного разговора.
Разрыв со счастливым семейством произошел следующим образом. Как-то, в один из дней, нагрузив сумку, Сонька опять отбыла сбывать коцаное шмотье. Что же касалось Костаса, то он пребывал в эти дни в блаженном расположении духа, попивал водочку, а в этот раз, вдруг, вероятно от скуки, изъявил желание, пригласить себе в собутыльники Ольгу. Перспектива была не из приятных, но обижать своего недавнего благодетеля, девушка не посмела. Ведь именно Костас, помог ей без проблем приобрести паспорт. Потому то она, присев на самый краешек дивана, под произнесенный тост "за счастливое будущее", заставила себя, один разок проглотить противное зелье.
А дальше, потек довольно непринужденный разговор, суть которого, так или иначе, сползала к деньгам и к тому, как хорошо иметь их в неограниченных количествах. Естественно, инициатором его был Костас, который, для более приятственной беседы, попытался заставить собеседницу выпить еще. Но та, с милой улыбкой на лице, жестко отказалась. Но, Сонькиного хахаля эта мелочь не расстроила и обиды, типа "ты мня не уважаешь", он высказывать не стал. продолжал преспокойно потреблять сорокаградусную сам и, чем больше хмелел, тем шире становились его воззрения на предмет разговора.
Кстати говоря, тема денег, волновала и Ольгу, как нельзя остро и она, хоть поддерживала разговор редкими кивками головы, но в отличие от бравого Костаса, к своему великому сожалению, совершенно не видела реальных путей пополнения собственной наличности. И вот тут то, что называется, изрядно унавозив почву, цыганистый красавец перепрыгнул на, совсем другую тему, от начала которой, его собеседнице вмиг стало тошно.
- А что, дорогая, - произнес Костас, откровенно похотливо почесывая волосатую грудь и, сверля своими глазами-сливами Ольгу. - Если ты будешь хорошо себя вести, то вполне можешь заработать честно, пару-тройку косых. Прямо не выходя из дома.
- Это как же? - играя дурочку, поинтересовалась та, одновременно напрягаясь всем телом и, прекрасно понимая, куда клонит ее визави.
- Очень даже просто! - бодро ответил хозяин и тут же, не чинясь, выдал весь расклад. - Да ты не гоношись зазря, Сонька все равно не узнает. А и узнает, тоже не велика беда. В войну хлебом делились! Ха-ха-ха.
Он влил себе в глотку еще одну изрядную дозу и, крякнув, стал с явно выраженным намерением, приподниматься с кресла.
- Только попробуй, подойди! - зловеще прошипела Ольга.
Она принялась зыркать глазами по комнате, в поисках путей к отступлению, но их, как назло, не было видно, а единственная дверь в прихожую, уже оказалась перекрытой, волосатой спиной Костаса.
- А я и пробовать не стану! - вращая налитыми кровью глазищами, буркнул тот и, неверными шагами, словно бык на красную тряпку, двинулся по направлению к дивану.
Но девушка уже успела соскочить с него и стремглав, как кошка, прыгнула в дальний угол комнаты. Однако, помещение было настолько маленьким, что в первые же секунды стало ясно - простора для элементарного маневра, у Ольги не было совсем. И не мудрено, что Костасу, довольно скоро удалось схватить ее за руку своей клешней, рвануть на себя, будто тряпичную куклу и, крепко сжать в неистовых объятьях, вдруг воспылавшей страсти. Девушка же вырывалась из последних сил, но с каждым мгновением, все явственнее, с ужасом, понимала то, что шаг за шагом вынуждена была неуклонно сдавать позиции. Уж больно неравными были, схлестнувшиеся в неистовой схватке, силы.
И тогда, перед лицом очевидной безысходности, она пошла на крайние меры. Кое-как, продолжая неистово сопротивляться, пыхтящему, как раскочегаренный паровоз, пьяному мужику, Ольга дотянулась до хрустальной вазы, что стояла на обшарпанном серванте. Наконец, она, кончиками пальцев ухватила ее за край ее и с чувством, опустила тяжелое стекло на курчавую голову, которая клацала зубами от вожделения, у ее груди. Удивительно, но ваза, так и оставшись совершенно целой, со звоном покатилась по замызганному паласу. Зато Костас моментально обмяк, отпустил железный, до этого, захват и, словно мешок, обливаясь кровью из разбитого черепа, рухнул ей под ноги.
Первое же мгновение, испуганная девушка, и сама толком не могла сообразить, что произошло. Но когда до ее сознания, наконец, дошел весь ужас того незавидного положения, в котором она оказалась, буквально все тело Ольги, обуяла мелкая, противная дрожь. Несостоявшийся ухажер, валялся на полу и что-то бессвязно и пьяно мычал, а она, вынуждена была лихорадочно рассуждать, что делать дальше. Бежать? Без копейки за душой? А вдруг, Костас, что называется, откинет копыта? И что тогда? Опять тюрьма?
В какой-то момент, еще не отыскав приемлемого решения, Ольга склонилась над поверженным врагом и, к своей великой радости, убедилась, что тот, хотя и был весь в крови, дышал относительно ровно, а значит, больше находился в пьяном отрубе, нежели в нокауте по причине травмы. Вмиг, все вопросы, на которые она еще недавно, никак не могла отыскать ответа, отпали сами собой. Уж коли все сложилось так удачно для нее, то и дальше, вполне могло пронести. Ведь скоро, должна была вернуться Сонька. А она, будучи, конечно же, не дурой, согласно любой логике и, женской, тем более, обязательно бы, встала на ее сторону.
Поэтому, несколько ободрившись, Ольга бросилась в ванную комнату и, разыскав там аптечку, принялась оказывать неудачливому Дон Жуану, первую помощь. Она промыла ему рану, как могла, перевязала и, не без труда, перевалила, недовольно мычащего Костаса, на диван. А уже там, на мягком, он достаточно быстро нашел себе удобное положение и, не смотря на явно мешающий, неуклюжий шлем из бинтов, принялся беззаботно храпеть во всю свою мужицкую мощь. Осталось только дождаться Соньки и, поплакаться ей в жилетку, на совершенно недостойное поведение ее хахаля.
И та, действительно, словно и впрямь, почувствовав неладное, заявилась раньше обычного. Однако, едва Сонька, прямо у порога, дослушала до конца, сбивчивый рассказ квартирантки, как бесцеремонно оттолкнула ее и, бросилась со всех ног в комнату. Здесь возлюбленная собственноручно и достаточно придирчиво осмотрела своего раненого Ромео и, удостоверившись, что тот будет жить дальше, может даже улыбаться, но главное, судя по характеру травмы, не задевшей иной орган, исправно выполнять обязанности самца, с грозным видом вновь вышла в прихожую.
- Ты что это, красавица, в чужом доме, свои ручонки распустила? - прошипела Сонька, сверля ненавидящим взглядом девушку.
Та, бедная, буквально оторопела, от совершенно не логичного поведения своей товарки и, заикаясь, попыталась еще раз втолковать ей, хоть что-то, в свое оправдание.
- Т-так, С-сонь, он ж-же сам, сам, на м-меня набросился, как зверь. Изнас-с-силовать п-пытался. Сонь. А я, я не нарочно его, клянусь. Просто так получилось, случайно. Сонь.
Но хозяйка, судя по ее неприступному и решительному виду, даже слушать ничего не желала. Она осклабилась и, презрительно цыкнув слюной, сквозь зубы, прямо на пол, уничтожающим тоном выдала:
- Тоже мне, недотрога! Ну, помял бы Костас тебя малость, что, передок бы стерся?
- Да ты что говоришь, Сонь? Ты в своем уме? - вскрикнула Ольга.
Но ту было уже ни пронять, ни остановить. Вид покалеченного сожителя, единственную, вполне может быть, ее радость в этой беспросветной жизни, совсем застлал ей глаза. Сонька уперла руки в бока, наподобие буквы "Ф" и ее, что называется, понесло. И что только не выслушала Ольга, в собственный адрес, за эти считанные минуты. Даже бумага, и та бы не вынесла, этих изощренно-продуманно-матерных изысков, безостановочным фонтаном, вылетавших из ее перекошенного в гневе рта. Ольга же, сначала похолодела, но, кое-как дождавшись короткой паузы, вмиг, сбросив с себя оцепенение, выкрикнула прямо в лицо, разошедшейся не на шутку, Соньке.
- Да пошла ты на хрен, дура набитая! Вместе со своим членистоногим придурком!
Выдав это и тем самым, как бы спалив за собой все мосты, Ольга пулей рванулась на свой жалкий балкончик. Там она наугад похватала немудреные пожитки и, уже через полминуты, с чувством захлопнула за собой входную дверь. А Сонька, и не стала ее задерживать. Вероятно, она настолько запуталась в этой жизни, что совершенно не могла определить ее истинные берега. Бывшая товарка, как стояла, так, безвольным кулем и села на пол, а из ее, все еще злых глаз, покатились крупные слезы.
Х Х Х
Оказавшись на свежем воздухе, Ольга долго еще не могла прийти в себя, от недавнего потрясения. Слез на ее глазах не было, однако, учитывая нелегкую судьбу девушки, это было не удивительно - она уже давно потеряла способность плакать. И тем не менее, Ольгу буквально душила обида на весь белый свет. В воспаленном сознании недавней зечки, со скоростью завидного калейдоскопа, вертелись самые различные определения ситуации. И каждое из них, с успехом можно было бы приклеить к тому, что произошло с ней. Причем, диапазон их, был действительно широк, начиная от оскорбления в лучших чувствах и, заканчивая, коварным предательством бывшей подруги. Но Ольге так и не удалось отыскать нужный ярлык, хотя ей казалось в тот момент, что так ей будет намного легче. Подспудно, она, все ж таки, прекрасно понимала и то, что не было никогда у нее лучшей подруги, и то, что никто даже и не задумывался о том, есть ли у девушки чувства вообще, или тоже, уже давно растерялись по этапам да камерам. Короче, все это было лишь элементарным свинством и, вполне естественной нормой бытия, в котором вынуждена была обретаться несчастная Сонька, вместе со своим хахалем.