Гнусарев Вячеслав Александрович : другие произведения.

Чужие слезы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Чтиво

  
   Начало истории. Продолжение в "ПОД ЗАЩИТОЙ ЛЮБВИ"
  
   ЧУЖИЕ СЛЕЗЫ
  
   Х Х Х
   В гулком и полутемном коридоре следственного изолятора, нестерпимо пахло сыростью. И к этому, будто рвотный порошок, запаху, резко примешивался какой-то особенный, тут же вызывающий на зубах противную оскомину, привкус прелого железа, которое, с момента своего рождения, не видело солнца. А потому, было вынуждено медленно окисляться, в этих вечных, напитанных испарениями от нелегких людских судеб и тел, сумерках. И еще неизвестно что - тело, или, все ж таки, не одна, истерзанная здесь душа, придавали этому липкому воздуху, не похожий ни на что, сугубо специфический колорит. В котором, даже обычная электрическая лампочка, и та, совершенно не желала светить так, как ей было положено, по веем техническим характеристикам. А потому, лишь отбрасывала лишь какую-то желтую муть, к тому же, уродливо изрезанную тенями от пропыленной сетки проволочного плафона.
   Ольга шла, заложив руки за спину - иначе, в этих лабиринтах, обычные смертные ходить, просто не имели права. И тупо, взглядом обреченного на неведомые муки человека, глядела на единственную светлую точку перед собой - тусклое, зарешеченное оконце, в самом конце данного пути на "Голгофу". А за ней, отчаянно стуча по цементному полу огромными ботинками, с совершенно бесстрастным выражением лица, шествовала дебелая бабища, словно в насмешку, обряженная в военную форму цвета хаки и, с сержантскими погонами, на необъятных борцовских плечах.
   Около дверей одной из камер, конвоирша привычным окриком, приказала девушке остановиться и прижаться к холодной, шершавой, будто наждак, стене, а сама, заглянув предварительно в "глазок", принялась громыхать огромной связкой ключей. И вскоре, гораздо быстрее, чем хотелось в данный момент Ольге, тяжеленная железная дверь, отчаянно скрипя, никогда не смазываемыми петлями, отворилась. Этот противный скрип, буквально насквозь пронизал все существо и, натянутые как струны, нервы, хрупкой арестантки. Ну, а затем, последовал небрежный толчок в спину и, десятки килограммов железа, с характерным лязгом, вновь вернулись в свое извечное и привычное положение.
   В этот момент, Ольга еще не видела и не осознавала адекватно то, что за картина, вдруг, открылось перед ней - нутро, одной из немногих в следственном изоляторе, женских камер. Ее разум, зрение и способность воспринимать действительность, от переизбытка переживаний, выпавших на ее долю, на какое-то время помутились. А перед внутренним взором, будто слайды в фильмоскопе, стали пролетать события ее совсем недавнего прошлого. Их было так много, и менялись они с такой скоростью, что в сознании девушки, никак не хотело укладываться то, что все это произошло именно с ней, Ольгой Дробышевой. Но самое главное, что весь этот дикий, с точки зрения здравого смысла, спринт, уместился по времени в ничтожный отрезок времени - всего лишь неполную часть, одних единственных суток!!!
   А ведь все так хорошо начиналось и предвещало совершенно иные перспективы!
  
  
  
   Х Х Х
   Поезд из Ташкента, пропыленный в степных казахских просторах, словно верблюд пенсионного возраста, медленно и натужно скрипя, всеми своими металлическими составляющими, подкатил к основному перрону Казанского вокзала. Ко всему прочему, он был настолько прокален щедрым азиатским солнцем, что до сих пор, его вагоны, гигантскими печами, продолжали изрыгать в окружающий воздух, волны нестерпимого жара. Да и в столице, в эти первые, июльские дни, было не очень то прохладно. По крайней мере, очереди за мороженым и прохладительными напитками, шевелясь и не злобно переругиваясь, змеились повсюду, где виднелись разноцветные спасительные зонтики.
   Все, кто находился в этот момент на тщательно выметенном и покрытом множеством пятен, самого различного происхождения, асфальте перрона, на несколько секунд, как бы застыли, в ожидании полной остановки этой многотонной махины. Но на всем протяжении довольно узкого пространства, явственно чувствовалась этакая наэлектрилизованность, готовая вот-вот разразиться мощным выбросом необузданной человеческой энергии. И точно! Едва десятки колесных пар, отчаянно проскрежетав по раскаленным рельсам, застыли, наконец, в статичном положении, перрон вмиг оживился. В одночасье, все вокруг превратилось в многоголосый бедлам, представлявший собой дикую смесь из азиатского базара и несанкционированного митинга неформалов.
   Из самых укромных мест пропыленных вагонов, будто по мановению волшебной палочки, усилиями загорелых до черноты азиатов, стали являться на свет божий горы мешков, ящиков и иной немудреной тары. Все это было доверху забито свежей зеленью, овощами и, всем тем, что благосклонно ожидали к своему столу, разборчивые и избалованные изобилием, москвичи. Судя по всему, конвейер был достаточно хорошо отлажен. А потому, товар не залеживался на прогретом асфальте. Он мигом взгромождался неподъемными айсбергами на тележки особенно услужливых носильщиков и незамедлительно двигался дальше. А уже на стоянке, его благосклонно принимали в себя, разнокалиберные кузова многочисленных фургонов. Оставалось лишь удивляться тому, как обычные железнодорожные вагоны, могли вместить такую прорву, выросшего на неизвестно каких полях, урожая! И где вообще, на весь период дальнего пути, размещались сами пассажиры.
   Во всей этой круговерти, по строго отлаженным маршрутам, словно мухи на медовых сотах среди пчел, шныряли подозрительные и весьма нахальные типы. Впрочем, подозрительными, в полном смысле этого слова, их назвать можно было только условно. Многие из них были одеты во вполне официальную форму тех, кто призван, по долгу службы, нас беречь, естественно, контролировать и заботится о пополнении государственной казны. А весь этот отлаженный базар, являлся в одном лице, и их стихией, и их служебным долгом, и их давно сложившейся нишей в челночном бизнесе с восточной спецификой. Вся нехитрая механика заключалась в том, чтобы четко и без лишних хлопот, успеть собрать все, что по праву негласного разрешителя, причиталось представителю власти. И что потом с легкостью, трансформировалось в икру и масло на их бутерброды. Но здесь, самым главным, было не перегнуть палку. Пресечь то, что должно быть пресечено, так сказать - априори, и посмотреть сквозь пальцы на то, на что следовало так посмотреть. По заранее проплаченной договоренности и устоявшимся завязкам.
   Короче, работа кипела. И, руководить ею откуда-то сверху, было делом зряшным и абсолютно ненужным. Рыночные отношения, основанные на реально звеневшей монете, с успехом регулировали и ремонтировали себя сами. В этот спектакль, вполне укладывалось и то, что некоторые торговцы, вдруг, оказывались вычеркнутыми из общего списка "допущенных" и "любимых". Их товар нещадно "бомбили", перелопачивали, под всеобщее, молчаливое недоумение и, в конечном итоге, конфисковывали. Однако, этот факт, сам по себе, не означал ровно ничего. Все объяснялось довольно просто: либо кто-то зазевался и не заплатил положенное, либо попытался крутануть "динамо", либо, органам потребовался прецедент для исполнения отчетности. Хотя впрочем, здесь одно, вполне благополучно вытекало из другого. А в результате - и волчары были сыты, и овцы, по крайней мере, самые правильно понимающие из них - целы!
   Что же касалось обычных пассажиров, которые имели "наглость" тоже ехать на этом поезде и, при этом не иметь никакого отношения к коммерции, чувствовали себя очень не уютно. Они пугливыми стайками, будто нахохлившиеся воробьи, сходили с подножек вагонов и, еле протиснувшись среди гор их ящиков, спешили поскорее нырнуть в распахнутые двери здания вокзала. Для носильщиков, которые в данный момент, все как один, были заняты более хлебным промыслом, эта часть пассажиров, являла собой лишь пустое место. А потому, свой немудреный багаж - варенье для внуков, подарки для тещи и прочие житейские мелочи, не имевшие право носить гордое имя "товар" - им приходилось тащить на себе.
   Среди этого, тоже, далеко не однородного общества, как только что оперившийся голубок, среди ворон, грачей и скворцов, выделялось совсем юное создание. Все свидетельствовало о том, что путешествовала она в гордом одиночестве и вполне самостоятельно. На вид, девчушке было лет шестнадцать. Хотя, скорее всего, она уже имела паспорт. Ибо иначе, предпринимать подобные вояжи, родители ей вряд ли бы разрешили. Но родителей у девушки не было, в мае ей стукнуло восемнадцать, а звали ее простым русским именем Ольга. Ольга Дробышева - выпускница детского дома, расположенного в одном из захудалых узбекских городков, что затерялся на берегах обмелевшей Сырдарьи.
   Одета путешественница, была совсем не притязательно. И любой, мало-мальски разбирающийся в шмотках, сразу бы определил на "глазок" невысокую стоимость ее джинсиков, бежевой футболки с надписью "Love" и новых, но явно китайских, ширпотребовских кроссовок. Но, судя по тому, что в руках Ольга держала лишь небольшую спортивную сумку - это был ее лучший и, может быть, единственный наряд. Ступив на московскую землю, девушка, в первую очередь, принялась озираться по сторонам, чтобы хоть как-то сориентироваться, куда ей следовало двигаться дальше. А потому вскоре, взяв во внимание очевидное, пристроилась в нестройный цуг остальных пассажиров.
   Ее широко раскрытые, серые глаза, жадно поглощали, вдруг окруживший девушку, не в меру суетливый мир. А не очень ловкие движения и, желание уступать дорогу каждому встречному, сразу же выдавали в ней, беспросветную провинциалку. И в этом не было ничего удивительного. Действительно, за свои восемнадцать лет, Дробышева ничего, кроме захудалого городишки, в котором и располагался ее детский дом, просто не видела. Несколько поездок с экскурсией в Ташкент, в счет не шли - там она была в толпе своих однокашников. А потому сейчас, ей было интересно абсолютно все и увиденным, Ольга была потрясена, буквально до глубины души. И хотя, это была еще вовсе не столица, а только ее ворота, голова юного создания, уже кружилась от переизбытка впечатлений. Но, тем не менее, девушка старательно держала себя в жесткой узде и, на манер других пассажиров, пыталась сохранять достоинство, зря не суетиться и, естественно, рта широко не раскрывать.
   Что привело ее, вдруг, в эти, далекие от Узбекистана, пределы, догадаться было совсем не трудно. В учебе, Ольга всегда являла собой пример для других, а потому, многие учителя, настоятельно советовали ей, обязательно продолжить образование. Родственные узы девушку не связывали, надеяться, тоже было не на кого, а раз так, то Дробышева, окончательно и бесповоротно, решила для себя - если уж и покорять что-то, то только Москву! К тому же, от былых, очень смутных детских воспоминаний, в ее памяти, сохранились разрозненные картинки, где обязательным фоном, непременно, выступали белоствольные березки.
   Ну, а что Оля была вовсе не азиаткой по рождению, красноречиво говорило и то, что она была, на удивление, природной блондинкой, эдакой Аленушкой из верхнего Поволжья - не иначе! Так, что ее стойкое желание, учиться именно здесь, можно было назвать и зовом крови. Правда, в ее метриках, местом рождения значился узбекский город Чирчик, а графу "отец", перечеркивала лишь жирная, чернильная линия. Кто были ее родители, девушка никогда не знала, как не знала и того, есть ли у нее вообще, где-нибудь, родственники. Но, как-то раз, одна из старейших преподавательниц детдома - языковед Римма Михайловна - ненароком, совершенно случайно, обмолвилась. Что у Дробышевой, якобы, где-то в Подмосковье, проживает родная тетка. Ольга поначалу, отнеслась к этому известию с понятной прохладцей. Но постепенно, по мере того, как переходила из класса в класс и, наконец, дошла до выпускного, одиннадцатого, задумалась над этим вопросом, достаточно серьезно. Правда, Риммы Михайловны, к этому времени, уже не было в живых и прояснить ситуацию до конца, было просто некому. А между тем, Ольга уже загорелась. Тетка это была, на самом деле, или нет, девушке на тот момент было абсолютно все равно. В ее понимании и планах на будущее, это обстоятельство, стало хоть какой-то соломинкой, которая позволяла мечтать об учебе в Москве, почти реально. Дело оставалось за малым. Только разыскать адрес новоявленной родственницы. Но где, и каким образом?!
   И Ольга активно принялась рассылать письма, в передачи типа "Найди меня", но это оказалось очень бесперспективным занятием. Ведь о тетке, она не знала абсолютно ничего. И, даже не была уверена в том, что носит свою настоящую фамилию. Кстати, в метриках, ее мама, значилась как Алексеева.
   Помогли, простая случайность и немного логики. И впрямь, если ей об этом поведала старая преподавательница, значит, должна была быть и документальная основа тому! Не с потолка же, или ради красного словца, выдала все это Римма Михайловна - не тем она была человеком, чтобы так жестоко фантазировать. А потому, улучшив момент, когда большая часть питомцев и воспитателей, находились, кто в летних лагерях, а кто в отпуске, юная следопытка проникла в детдомовский архив. И вот там то, среди этого пыльного хранилища детских тайн, Оля и обнаружила, одну единственную бумажку, касающуюся ее персоны. Это было заявление, с просьбой, принять на попечение детского дома, трехгодовалой Ольги. Тут же стояла и причина этого - место нахождения ее мамы, в данный момент является неизвестным! Все! Документ был подписан некоей Дробышевой Екатериной, назвавшейся, как раз, ее теткой. Но что самое главное, внизу листка, чуть выше размашистой подписи, имелся заветный, подмосковный адрес!!!
   И сейчас он, тщательно скопированный тогда на тетрадный листок, лежал на самом дне спортивной сумки. Рядом, со старательно завернутой в целлофан, жидкой стопкой наличных денег и новенькими аттестатом и паспортом. Глупой, Ольга себя никогда не считала и прекрасно понимала, что за эти годы, много воды утекло. Жива ли еще, Екатерина Дробышева? Примет ли ее? А если примет, то как? Это было делом десятым. Выбирать, Ольге все равно, было не из чего. А потому, движимая тем, что надежда, все ж таки, умирает последней, она предполагала, прежде всего, направить свои стопы по этому старому адресу. А вдруг?!
   А между тем, мысли девушки, в данный момент, были заняты совершенно другим. Она действительно, потеряла голову от этого невообразимого скопища людей, их непрекращающейся ни на секунду, суеты и неотложных забот. Кроме всего прочего, само здание Казанского вокзала, своей непостижимой, в ее юном понимании, грубоватой величественностью, буквально расплющило собственную девичью значимость. Ольга вдруг, ощутила себя беспомощным муравьем, для которого солнце, единственный и самый верный ориентир, уже закатилось.
   Нет, в панику, Дробышева, ввергать себя не стала. Она просто присела на одну из многочисленных скамеек, в огромном зале ожидания и, вполне осознанно, отвела себе некоторое время, для адаптации, вышедших из-под контроля, чувств. И действительно, постепенно, пришло некоторое успокоение. А потому, путешественница, положила рядом с собой, свое единственное богатство - сумку и, с ощущением совершенного ею только что, чего-то грандиозного, откинулась, на обтянутую черным дерматином, спинку. Теперь, можно было, и поглазеть по сторонам.
   Однако, уже после первой минуты созерцания, Дробышева невольно улыбнулась. Таких, как она, провинциалов, которые смешно тыкались в разные стороны, словно слепые щенки - в зале ожидания, было, хоть пруд пруди! На них, даже клейма не надо было ставить - за версту являли собой, откровенную лапотность!
   А в это самое время, на свободное сиденье рядом с Ольгой, основательно принялась устраиваться, довольно солидная дама средних лет. Одета она была вполне по-дорожному - в черные брючки и неброскую, серую блузу, а в руках сжимала увесистый баул, темно-коричневой кожи.
   - "Наверное, к детям едет, в гости, - подумала Ольга, искоса и с интересом, разглядывая объявившуюся, вдруг, соседку. Особенно ее ухоженную, с благородной проседью, шевелюру. - Москвичка, судя по всему. Напугана растущей преступностью - ишь как в свой чемодан вцепилась!"
   Дама и впрямь, не знала, куда деть свой баул. Квохтала над ним, как курица над золотым яйцом и, наконец, пристроила свое "сокровище", на полу, между ног. Ольгу, она, как бы, не замечала и девушку, это пренебрежение, откровенно говоря, мало трогало. Не смотря даже на то, что у Дробышевой, приезжей и абсолютно не знающей города, к этому времени, накопилось немало вопросов. В общем, пускаться в расспросы, Ольга пока не спешила. Она и сама не понимала, почему поступает именно так. Возможно, просто ей хотелось самой, без посторонней помощи, основательнее вжиться в окружавшую ее, кажущуюся пока еще, не совсем реальной, атмосферу. Скорее всего! И в этом, видимо, был свой кайф, продиктованный юношеским максимализмом, замешанном на непростом детдомовском опыте.
   А потому, завершив осмотр дамы исподволь, Ольга вновь, с нескрываемым любопытством, переключила свое внимание, на колышущееся перед ней, людское море. Однако вскоре, это занятие, ей откровенно наскучило. Тем более, что ее взгляд наткнулся на уголок уютного буфета, который разместился в дальнем углу зала. Вид жующих и пьющих за высокими столиками, людей, настоятельно напомнил девушке о том, что совсем не плохо, было бы и ей, попитать свою плоть. Ведь, по вполне понятным причинам, заворачивать в газету жареную курочку в дорогу, ей было некому.
   Ольга быстро подсчитала в уме, сколько денег она может себе позволить на это удовольствие, из собственных скромных средств и, пришла к выводу, что булочка с кофе, особой дыры в ее кармане, все равно, пробить не смогут. А потому, полная сладкого предвкушения, она решительно приподнялась со своего места. Но тут, впервые за все это время, Дробышева услыхала голос своей соседки с баулом.
   - Девушка, миленькая, ты бы не могла оказать мне небольшую услугу? - произнесла женщина, старательно вкладывая в свое произношение и мимику, доверительные нотки.
   Ольга сперва застыла от неожиданности, затем немного подумала и, резко обернувшись, с готовностью выдала:
   - Пожалуйста! А в чем дело? Вам плохо?
   Еще бы, к ней обратились как к равной! И где? В самой Москве! Не проявить в данном случае участие, было бы просто большим грехом и неуважением к жителям стольного града. И ради такого случая, вожделенная булочка с кофе, могли преспокойненько подождать своей очереди.
   - Да нет, что вы, девушка, - слегка опешила дама. - Я совершенно здорова. Но, только вот, так сказать, естественные потребности взывают... В общем, не могли бы вы, присмотреть за моей сумкой, пока я схожу в туалет? Знаешь, таскать с собой это барахло, не очень то сподручно - там пол всегда сырой. Ни поставить, ни повесить! Пожалуйста.
   - Конечно, конечно, - зачастила Дробышева. - Какой разговор.
   - Ну, вот и спасибо, - ответствовала соседка, легко поднимаясь со скамьи и, передвинув баул поближе к новоявленному охраннику, заговорщицки зашептала. - Это дело такое - тут не каждому доверишь! Проходимцев, знаешь, сколько шастает?! Только и ждут удобного случая. А ты, смотрю, девушка правильная. Если что, то и я тебе подсоблю.
   Сказав это, женщина энергичной походкой, вовсе не старого человека, проследовала в направлении, где призывно высвечивались две, знакомые до боли буквы - "М" и "Ж". Что же касалось Ольги, то она очень ответственно отнеслась к этому простому, на первый взгляд, поручению. Баул, оказавшийся почему-то очень легким, перекочевал на сиденье рядом с ней и, на его лоснящийся кожей бок, для пущей верности, была положена тонкая девичья рука. Хозяйка же багажа, управилась со своими делами довольно быстро и уже, минут через десять, вернулась. Зато, ее искренней признательности, казалось, что не будет предела. Ольга даже зарделась - настолько неадекватными, показались ей пустяшная услуга и, тот поток благодарностей, который будто водопад, излился на девушку.
   А между тем, ее желудок, вновь, настоятельно заявил о себе. Но, пример дамы оказался настолько заразительным, что, прежде, чем отправиться заполнять организм, Ольга так же, решила малость высвободить его. И естественно, хозяйка баула, теперь уже, обремененная непреложным долгом перед девушкой, с удовольствием согласилась на охрану спортивной сумки. Иными словами, все складывалось прекрасно и, юной душе, оправившейся окончательно, от первого потрясения, вызванного встречей с мегаполисом, захотелось даже петь. Но, это состояние легкой эйфории, продержалось в Ольге, до обидного не долго. Ровно до тех пор, пока она не возвратилась из туалета назад, к своему месту на скамейке.
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   Поначалу, Ольга просто не поверила своим глазам и подумала, что просто заблудилась, выйдя совсем в другие ряды, похожих друг на друга, скамеек. Но, на поверку, все оказалось верным и, девушку охватил вполне понятный ступор. Еще бы!!! Ведь и седовласая, солидная дама, и ее внушающий благоговейное уважение баул, и, что самое главное и ужасное, ее, Ольгина спортивная сумка, словно испарились бесследно, в этом, наполненном многотысячным гулом голосов, а потому вибрирующем, воздухе.
   Дробышева, в охватившем ее состоянии, принялась неуклюже, и беспомощно, оглядываться по сторонам. И с каждой секундой, к ней приходило все большее и большее понимание, что ее, просто-напросто, бессовестно надули. Надули и обокрали, как доверчивую провинциалку и ушастого лоха! Четко, расчетливо и безошибочно сыграв на ее исконной неиспорченности и, незыблемой вере в порядочность тех, кто имеет право жить в стольном городе, дышать его воздухом и ежедневно, просто так, встречаться со знаменитостями! В отличие от большинства приезжих, которые с рождения должны были, как бы, претендовать лишь на прозябание, грязь и, вошедшие в саму жизнь, ставшие привычными, неудобства.
   И вовсе Ольга не заблудилась - делов то, куча - в одном единственном зале. Хотя и огромном. Это, та же скамья, а вон уголок буфета, откуда так зазывающее, пахнет бисквитами и кофе. Но все это, за какие-то считанные минуты, стало вдруг недосягаемым. Как недосягаемой, была сейчас ее спортивная сумка. Вместе с которой, исчезли и все ее небольшие деньги, и документы и, судя по всему, скорые надежды, на относительно счастливое будущее!
   - Сука седая!!! - с чувством и вслух, выдохнула Ольга, введя в искреннее недоумение, сидевших вокруг, поодаль, пассажиров. - А я, ее еще за добрую бабушку приняла! Тварь!
   Что было проку, расспрашивать пассажиров? Видели? Не видели? Куда ушла? Такая то женщина! Девушка прекрасно понимала, что дело это, изначально бесполезное - естественно, никто ничего не видел и, ведать не ведал, каждый был занят только своими проблемами. А выглядеть смешной в их глазах, что непременно бывает, даже при наличие внешней, показной, но ничего абсолютно не значащей озабоченности, она не желала. Детдомовская упертость, была основательно замешана во всем ее естестве и, давно уже превратилась в стержневую составляющую девичьего характера. А потому и сейчас, Ольга решила, правда, пока лишь на уровне подсознания, что будет, выбираться из той ямы, в которую так позорно попала, непременно самостоятельно!
   Удивительно, но в данный момент, у девушки не было даже малейшего желания выплакаться, хоть как-то выказать свою слабость и, тем самым, облегчить жгучее чувство обиды. Нет! Зато, буквально на глазах, ее наполняла злость. На себя - растяпу, на окружающих, тупо взиравших на нее коровьими глазами - короче на все, что имело способность сейчас, двигаться, галдеть и про себя думать: "Не тронь меня!" И от этого, рождалось единственное - немедленное желание действовать!
   - Сука!!! Да лучше бы ты обоссалась под себя, на этом месте! - еще раз бросила Ольга и, резко повернувшись, так, что скрипнули подошвы кроссовок о мрамор пола, пошла прочь.
   Желание действовать, хоть и заполняло ее до краев, но неискушенная девушка, пока еще не осознавала достаточно четко - что делать дальше. Злость злостью, но ситуация была достаточно серьезной и требовала, прежде всего, спокойного осмысления.
   На свежем воздухе, после душного зала ожидания, Ольга почувствовала себя много лучше. Но и здесь, у входа в здание вокзала, сновало в разных направлениях сотни людей, само присутствие которых, продолжало исправно вносить свою лепту в ее безысходное раздражение и исступленность. Правда, подспудно, девушка все еще продолжала надеяться на что-то. а потому, больше по инерции, чем по осознанной необходимости, озиралась и всматривалась в окружающих. А вдруг?! Вдруг дама с проседью, просто была вынуждена отойти со всем багажом, по какой-то веской причине и сейчас будет идти Ольге навстречу? Но чуда не случилось! Да его и не могло случиться - это было ясно, как день!
   В конце концов, девушка нашла себе укромное местечко. За дальними киосками, на скамеечке, в тени дерева, название которого, она, к своему стыду, не знала вовсе. Здесь, в относительной тишине, можно было спокойно предаться размышлениям относительно ситуации, которая, будто кирпич из ниоткуда, вдруг свалилась на ее бедную голову. Ольга еще не имела достаточного опыта пребывания в форс-мажоре, как и не научилась просчитывать варианты в уме. Детдом, в счет не шел - там всегда имелись подруги, с кем можно было поделиться сомнениями и получить советы. А потому, девушка принялась рассуждать вслух. Благо, что здесь, в этом тихом, но, правда, изрядно пропахшем мочой и заплеванном окурками, закоулке, ей никто теперь не мешал.
   - Ну, что, Ольга Лаврентьевна?! Не думала, не гадала, наверное, и в страшном сне не видела, что сделают из тебя лоха, на самом пороге Москвы? - произнесла Дробышева, старательно строя из себя взрослую. Но, тут же не удержалась и зло чертыхнулась. - И какой только урод, придумал мне такое отчество! Тьфу!!! Не иначе, как в память о службе стукачем, в этом, как его - НКВД, вроде!
   Ольга иронично усмехнулась, довольная своими эмоциями. Но в этот момент, совершенно неожиданно для нее, сегодняшние события, вдруг слайдами, наложились на ее прежнюю, короткую еще и очень уж малорадостную жизнь. И, девушка заплакала. По-детски, навзрыд, размазывая слезы по лицу, от жгучей обиды, на весь этот блестящий, привлекательный, но, увы, вовсе не совершенный и жестокий мир. Но долго пребывать в подобном состоянии, Ольга была не приучена. А потому, выплеснув из себя самый сгусток эмоционального напряга, она, украдкой оглядевшись по сторонам - не заметил ли кто ее слабости - вновь призвала себя к серьезному анализу собственного положения.
   - Итак, к ментам идти бесполезно, - принялась она загибать пальцы. - Документов у меня все равно нет. Пока они допрут в чем дело, запаришься доказывать им, что ты вовсе не верблюдица. Да и эту тетку - что б ей моча в голову вдарила - теперь ищи-свищи! Хоть с фонарями, хоть с прожекторами! Значит, с этим, решено окончательно - никакой милиции!
   Дробышева облегченно вздохнула и, напоследок, по-детски шмыгнув носом, откинулась спиной на корявый ствол дерева. Так ей показалось куда удобнее и, на какой то момент, Ольгу обуяла необъяснимая апатия ко всему происходящему вокруг нее. Однако, ее пустой желудок, недовольным, голодным урчанием, требовательно напомнил своей хозяйке, что продолжать шевелить извилинами, надо было и дальше. Причем, как можно оперативнее.
   - Прекрасно! - как бы отозвалась на зов своего недовольного органа, девушка и, с удвоенной энергией, загнула второй палец. - Адрес тетки, я помню назубок. Так? Так! Если удастся у нее остановиться - займусь выправлением дубликатов документов. До вступительных экзаменов еще целый месяц, так что успеют переслать из детдома. И что в остатке? Лишь добраться до тетки!!! Но как - денег ни гроша?!
   Ольга обхватила руками голову и, принялась раскачиваться взад и вперед, в такт своим нелегким думам. И тут, она вдруг ощутила, прямо на своем темечке, чей-то пытливый взгляд. Девушка медленно подняла взгляд и содрогнулась, увидав, выглядывающую из-за киоска, лохматую, седую голову мужика. Судя по всему, это был бомж и, получалось, что Ольга, сама того не зная, без спроса заняла его летние апартаменты. Но бомж, проявлял пока только любопытство и, его красные, слезящиеся глаза, убедительно свидетельствовали о том, что в его нечесаной башке, все извилины давно растворились в сивушных маслах. Потому, соображал он достаточно туго. А сохранившееся еще в нем, вопреки всему, природные инстинкты, заставляли его упорно продолжать глазеть, на одиноко сидящую и явно обескураженную чем-то, девушку.
   Эта дуэль взглядами, продолжалась достаточно долго. Пока, наконец, Ольга не набрала в себе сил, естественно, наглости и, не особо чикаясь, выпалила:
   - Ну, что уставился? Девки в горе, не видел никогда? Да освобожу я тебе твою берлогу, потерпи малость!
   Бомж захлопал белесыми ресницами и, ничего не нашел лучше, чем молча ретироваться - от греха подальше. Уж он то, по своему бродяжническому опыту, точно знал, что внешняя хрупкость и инфантильность, совершенно ничего не значат. Нынешние девицы, ни в чем не уступают, самым отпетым отморозкам в штанах. А вдруг, это как раз одна из таких - потом остатков зубов не хватит, чтобы рассчитаться за доставленное неудобство. Попробуй, докажи что. Ну и хрен с ней - пусть квартирует!
   Но Ольга, больше не собиралась сидеть в этой вони. Она решительно поднялась с грязной скамейки и, независимой походкой не сломленного обстоятельствами человека, вновь направилась в сторону серой громады вокзала. В ее мозгу, уже вполне успела сложиться нехитрая схема добычи необходимой суммы, чтобы добраться до тетки. Хотя впрочем, придуманный ею способ, являлся тривиальным и избитым, как стоптанный башмак и, целиком и полностью зиждился на человеческом милосердии и сострадании к ближнему. Достаточно было все это талантливо вызвать к себе. Иными словами - банальное попрошайничество!
   Испытывала ли Девушка, при этом, какие бы то ни было комплексы? Безусловно испытывала. И душа, внутри ее юного тела, трепетала, словно загнанная в силок птаха. Плюс, ко всему прочему, у детдомовцев, на этот счет, всегда существовал особый, основанный на принципе: "Лучше братство в нищете", вид гордости! Однако, иного выхода, в данный момент, она для себя просто не видела.
   Теперь, наученная горьким опытом, Ольга вела себя намного осмотрительнее. По крайней мере, в зал ожидания, она попробовала войти, как это сделала бы коренная москвичка - не смотря по сторонам и решительной походкой аборигена, не способного удивляться ничему. Это было просто необходимо делать, чтобы не привлекать к себе внимания, многочисленных здесь и вездесущих милиционеров. Ведь документов то, у Дробышевой не было. А так, мало ли чего понадобилось на вокзале юной, русоволосой девчушке? Может решила встретить любимую бабушку, скажем, из Оренбурга. Или наметила здесь встречу со своим парнем, чтобы отправиться на лоно природы. Как никак - лето, время отпусков и каникул! А к чему таскать с собой паспорт в родных пределах?!
   И, надо сказать, избранная Ольгой тактика, пока срабатывала безотказно - на нее и впрямь, совершенно никто не обращал внимания. Правда, до тех пор, пока она не наметила, в числе ожидающих своего поезда пассажиров, свою потенциальную благодетельницу. Женщина, к которой, девушка решила обратиться за помощью, судя по ее повадкам, числилась гостьей столицы и теперь, с двумя вертлявыми пацанами-близняшками лет пяти, возвращалась восвояси. Она была уже не молодая и, что самое главное, имела широкое, доброе лицо сельчанки. В этот момент, мамаша была занята тем, что, устроив на огромном чемодане некое подобие скатерти-самобранки, по-простецки, насыщалась вареными яйцами сама, и ими же пичкала своих, ксерокопированных отпрысков.
   К тихой Ольгиной просьбе, занять ей немного денег, женщина поначалу отнеслась, вроде бы спокойно. Но, когда, наконец, очевидно через желудок, дошел смысл обращения, ее лицо и манеры, стали, буквально на глазах, обретать совсем иные оттенки, не сулившие ничего хорошего. Сначала, пассажирка, почему-то, закрыла полотенцем свой пиршественный стол. Затем, выдала, нервно выдала по оплеухе, вдруг развеселившимся близняшкам. И уже после этого, растянув в полуулыбке свои губы, ставшие вмиг тонкими и бескровными, сверля просительницу суровым взглядом, прошипела:
   - А ну, пошла вон отсюда, а не то милицию кликну! Ишь, развелось вас на каждом углу - в метро не войдешь! Работать надо, вот чего! на фабрику!!! А не своими задами, на этих танцульках вертеть!
   Постепенно, ее голос стал набирать силу и, на их "любезную" беседу, уже невольно обратили внимание другие пассажиры. Что же касалось Ольги, то она от неожиданности, потеряла дар речи. Ведь женщина и впрямь, показалась ей доброй и отзывчивой! А та, тем временем, распалялась не на шутку и стала предпринимать меры к призывам молодцев правопорядка. А потому, девушке ничего не оставалось, как взять себя в руки и подумать о достойном отступлении. Она лишь бросила крикунье, прямо в круглое лицо, что-то нечленораздельное, но явно оскорбительное и, поспешила срочно исчезнуть, в снующем вокруг, людском море.
   Может быть, Ольга была и не совсем права, но в эту минуту, все ее естество изнутри, словно выжигала кипящая обида, за незаслуженное оскорбление и за людскую черствость. И слезы! Да, да, те слезы, которые детдомовка всегда умела мужественно сдерживать в себе, второй раз за этот злополучный день, застлали ей глаза. Ольга даже перестала соображать, куда несли ее собственные ноги. Лишь бы подальше от новой неприятности, грозящей явно неприятными разборками с блюстителями законности.
   Так, она оказалась на втором этаже вокзала, совершенно в противоположной его стороне. Народу здесь было гораздо меньше, да и то, большая его часть, находилась в магическом плену у игровых автоматов. А потому, беглянке можно было спокойно перевести дух. Основной всплеск справедливого негодования, в отношении крикливой мамаши близняшек, в Ольге несколько угас. И она даже невольно, поискала в себе слова оправдания действиям женщины, награжденной Всевышним добрым лицом, зато полностью лишенной элементарного чувства сострадания.
   - "А, собственно, почему она должна мне верить? - спросила сама себя Дробышева и сама же себе ответила. - Может она уже и впрямь, успела обжечься в этой Москве на наглости аферистов. Я то ведь, тоже, сполна успела убедиться в их феноменальных способностях. Попробуй, заставь меня теперь охранять чемодан, даже самого ангела во плоти!"
   От этих мыслей, ей вроде, как бы полегчало, и мир вокруг нее, вновь, медленно стал обретать былую цветность. Ольга заметно приободрилась и от своей идеи добычи денег на дорогу к тетке, вовсе не отказалась. Но, решила действовать теперь наверняка, а не по наитию, учитывая только внешние признаки сомнительной, чаще всего, доброты. И вот тут то, в ее поле зрения, попал мужчина, один вид которого, заставил разлиться по всему организму, теплой ностальгической волне. А все потому, что на бритом черепе пассажира, красовалась черно-белая узбекская тюбетейка.
   - Земляк, Господи! - выдохнула Ольга, словно совершила величайшее открытие. - И что же это я раньше то не доперла? Ведь их здесь, на Казанском, как шпрот в банке. Да любой из них, точно поможет, попавшей в беду землячке. Железно!
   А между тем, мужчина всерьез был занят виртуальным сражением, с закованными в латы, монстрами. От натуги и азарта, он совершенно не замечал, что творилось вокруг него. Узбек лишь громко цокал языком, его солидное брюшко, обтянутое тонким трикотажем финки, то и дело сотрясалось желеобразными волнами, а со смуглого голого лба, текли целые водопады пота. Наверное, ему не очень везло, в этом состязании с игровым компьютером. Но он очень старался.
   Ольга осторожненько, словно кошка на мягких лапках, подошла к мужчине и, вникнув в суть игры, вскоре, стала давать "отважному воину", довольно дельные советы. И действительно, игра у того, заметно пошла на лад, а бонусные очки принялись раздуваться как на дрожжах. Узбек с благодарностью глянул на свою добровольную помощницу и Дробышева, решила на все сто, использовать этот выпавшей ей, шанс.
   - Земляк, дяденька, - как можно жалостливее, произнесла она. - Понимаете, проблема у меня случилась.
   Мужчина напряг слух. Но следить одновременно за игрой и уделять внимание, неизвестно откуда вдруг взявшейся девицы, ему было явно не под силу. А потому, он лишь небрежно бросил, с сильным южным акцентом:
   - Чева нада, девишка?
   После чего, азиатский "терминатор", с удвоенным усилием и энергией, вновь налег на клавиши джостика.
   - Вы не могли бы, как земляк землячке, занять мне немного денег. Чтобы я до тетки доехала, в Подмосковье, - продолжила Ольга.
   Еще целую минуту, азиат продолжал двигать по экрану своего суперсолдата, пока до него, наконец, дошел смысл сказанного. Он медленно повернул к Ольге свою шарообразную, чуть приплюснутую с затылка, голову и принялся ее в упор разглядывать. При этом, его липкий взгляд был таким пристальным и бесстыжим, будто он уже раздевал глазами девушку. Вскоре, осмотр был закончен и, потому, как мужчина зачмокал слюнявыми губами, он остался очень им доволен. Правда, за это время, его, теперь неуправляемый виртуальный киборг, благополучно угодил в ловушку, но сына Азии, это поражение уже не трогало. Внимание мужика, было полностью переключено на новый объект.
   Плотоядно облизав полные губы, узбек неуклюже подморгнул сразу обеими глазами Ольге и, не замедлил выдать единственное, что вероятно и была способна, сварить его бритая голова:
   - Скока денга хочеш, красавиц?
   - Да сущие пустяки - тысяч двадцать, думаю, хватит, - обрадовалась девушка, решив не обращать внимания, на явно пошедшее не в ту сторону, начало беседы.
   Азиат, будто он был на родном базаре, степенно снял тюбетейку, поскреб лысину и, водрузив головной убор обратно, со вздохом, словно уступает, все ж таки, ишака задешево, произнес:
   - Ладна, дам я денга. А как расчет будеш делат? - здесь он ехидно захихикал и, утерев рот тыльной стороной, почти черной ладони, продолжил. - Натура, да? Хорош, пойдем. Там за вокзал, бабка ест - квартир я снимат. Толка быстра. Моя, поезд после два час будет. Хош?
   Он уже было протянул свою потную, волосатую лапу к Ольге, но та, успела вовремя отпрянуть в сторону. Вмиг, в ее душе, произошел какой-то непонятный, неведомый никогда ранее, но мощный по силе, взрыв самых разных эмоций. Она, успевшая хлебнуть сполна детдомовского горя и так, давненько уже сомневалась в правильности устройства мироздания. А тут, в какие то доли секунды, последние крохи этой уверенности исчезали в ней, будто песчаный замок, после нашествия на него, прожорливой волны. Девушка сжала кулачки, стиснула зубы и, вложив в слова всю свою злость, выпалила:
   - Да пошел ты на хрен, козел вонючий! Тебя помочь просят, по-человечески, а не подстелиться хотят под твое жирное брюхо! Понял?! Кора кут хайвон! ( чернозадая скотина - узб.).
   Толстяк буквально оторопел. Но последние слова, сказанные Ольгой на чистом узбекском, и вовсе, ввернули его в достаточно стойкий транс. Он принялся что-то бессвязно бормотать в свое оправдание, но Дробышева уже не слышала его. Она быстрым шагом направлялась к выходу - прочь из душного, опостылевшего ей, здания. Двигалась Ольга словно ледокол, безжалостно рассекая толпу и энергично помогая себе локтями и в эти минуты, со стороны, вполне выглядела истой москвичкой. Что даже молоденький милиционер, попавшийся на ее пути, и тот, едва успел отскочить в сторону, лишь проводив юную, взъерошенную амазонку, удивленным взглядом.
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   Ольга и впрямь, была в этот момент очень решительна, в своем бессилии и безысходности. Что, впрочем, совсем не меняло дела - она по-прежнему оставалась в том же самом положении, без денег и документов. А потому, как бы ей и дальше не хотелось, строить из себя униженную и оскорбленную, девушке определенно, следовало умерить свой пыл. Жестко обуздать эмоциональный порыв и, призвать на помощь, по-прежнему, холодный разум.
   Что она вскоре и сделала, остановившись, как раз напротив, одного из многочисленных буфетов. Ощущение жестокого голода, в одночасье застило, своими непреложными реалиями все остальное, выросшее в результате обид на чувственной почве. Плоть властно диктовала свои требования, и как-то, даже очень искусно, обманывать естество, было делом заранее зряшным. А потому, руки Ольги, сами принялись машинально шарить по многочисленным карманам джинсов.
   И, о чудо!!! Из самого маленького - пистончика - в результате этих, вроде бы, заранее тщетных усилий, явилась на свет божий, тщательно сложенная в плотный квадратик, купюра. Это были сто российских рублей, которые подарила ей подружка-одноклассница. Их украшала размашистая надпись с пожеланием светлого будущего и, естественно, деньги припрятывались Ольгой вовсе не на "черный" день, а лишь как памятный сувенир. Конечно, это была совсем ничтожная сумма, тратить банкноту было безумно жалко, но, иной альтернативы, чтобы хоть как-то заполнить желудок, Дробышева сейчас не видела. Поэтому, девушка лишь слегка поразмыслив - больше для проформы - и, уняв в себе предательскую дрожь радости, несоизмеримую с номиналом находки, решительно шагнула в направлении буфета. Где уже давно, считай с незапамятных времен, ее ожидали хрустящая булочка и сладкий-пресладкий кофе.
   Однако в этот, самый ответственный и приятный момент, сзади, кто-то властно и бесцеремонно дернул девушку за плечо, вмиг, варварски разбив, зыбкие грезы о хлебе насущном. Ольга обомлела, вся сжалась в упругий сгусток мышц, и оборачиваться на требовательное действие, не поспешила. Враз, в ее голове, пролетел целый рой самых разнообразных мыслей, но все они, учитывая ее незавидное положение, были одна печальнее другой. Поворачиваться она начала медленно, явно боясь увидеть перед собой, непременно стражей порядка. Но что это? О, боже! Перед ней стояла замухрышка женского пола, похоже ее ровесница, в довольно затрапезном одеянии, и наглыми глазищами, с кривой усмешкой на ехидных губах, в упор глядела на Ольгу.
   - Что надо? - резко произнесла Дробышева и брезгливо дернула плечом, освобождаясь от, все еще цепкого, захвата.
   - А ничё! - кривляясь словно паяц и, одновременно, с угрожающими шипящими в голосе, ответила замухрышка. Затем, она сделала по возможности, серьезную рожицу и спросила. - Ты у кого отмечаешься, цаца? Новенькая у Васи Лося? Или Клима подрядил?
   - Не поняла, - искренне удивилась Ольга. - Что значит, отмечаешься?
   Она действительно, была поставлена в тупик. Ну, откуда было знать девушке, только недавно прибывшей из Азии, какого-то Лося или Климу. Это явное дилетантство, не замедлило вызвать целую волну мерзких эмоций на стертой, будто старый пятак, физиономии незнакомки.
   - Кто крышует тебя, дура? - довольно осклабилась она. - Ты думаешь, мы не видим, как ты "урюков" разводишь.
   На целую минуту, а может быть и больше, в их весьма неформальном общении, повисла тягостная пауза. Но обе, не теряли времени зря, а самым тщательным образом, изучали друг друга. И тут, Ольгу осенило - не иначе, своими действиями по выклянчиванию денег, она сразу же привлекла к себе внимание, орудовавших на вокзале, профессиональных попрошаек. Всю подноготную их правил, ареала обитания и прочего, девушка, конечно же, не знала. Но то, что невольно составила им конкуренцию и, теперь вынуждена объясняться за это - было ясно как день. Более того, ее приняли за свою, но случайно забредшую на совершенно чужую территорию.
   Однако, все это время, рассуждала не только Ольга. Замухрышка тоже, наметанным взглядом спеца старательно определяла расклад, так сказать, в непосредственной близости. А потому, вскоре придя к определенному выводу, или просто выполняя уже принятое решение старшего в их стае, произнесла:
   - Короче так, чума! Бери задницу в кулак и двигай своими тощими палками подальше отседова! Поняла? А иначе, к вечеру станешь Анной Карениной! Слыхала про такую фифу?
   Сказав это, несуразное создание, профессионально стала теряться в толпе, а уже спустя секунду, и вовсе, растворилась в бурлящем человеческом омуте - привычной среде обитания. Ольга даже не успела ничего сообразить и как следует испугаться. Истинное значение, только что услышанной угрозы, она постигла лишь через некоторое время и, волосы на ее голове - что греха то таить - неприятно зашевелились. Перспектива, открывающаяся перед ней, мягко говоря, казалась далеко не радужной и, как она уже успела убедиться на собственном опыте, в жестокости местных нравов - вовсе не виртуальной.
   Но, домысливать все остальное, Дробышева была просто не в состоянии. Ведь она уже находилась в пределах досягаемости, щекочущих ноздри запахов, исходящих от буфета, где можно было хоть немного, насытить свою бунтующую плоть. И, только когда перед ней, на высоком столике-стойке, оказалась заветная пища и, первый глоток кофе приятно обжег внутренности, Ольга вновь обрела способность, рассуждать, более-менее трезво. Но, как не рассуждай, перед ней вновь, во всем своем вечно согбенном неприличии, стал тот же, прежний, знак вопроса - что делать дальше? Было понятно, что ипостась тривиальной попрошайки, оказалась закрытой бесповоротно и окончательно - пропускать мимо ушей совсем не призрачные угрозы, являлось сумасшествием и очередной глупостью. А она их итак, уже наделала предостаточно. Короче, окружавший сейчас девушку, людской муравейник, хранил в своих бездонных, судя по всему, недрах, еще много неприятных, особенно в ее положении, неожиданностей. И впредь, следовало быть предельно осторожной. По этой причине, даже кофе с булочкой, оказались для Ольги лишь ничтожной радостью, быстро потонувшей в водопаде, нахлынувших на ее юную голову, проблем.
   А потому, к выходу из вокзала, девушка побрела словно сомнамбула, вновь, дойдя от безысходности, практически на грань скорого нервного срыва. Поскольку ей оставалось лишь одно - воровство! А в этом амплуа, бывшая детдомовка, не видела себя никогда - в принципе и вообще! И сейчас, все ее естество протестовало против данной печальной необходимости, которая, кроме всего прочего, так же таила в себе, самые непредсказуемые перспективы пересечения с законом и муки морального характера.
   В полном изнеможении, Ольга прислонилась к серой, шершавой стене, у одного из многочисленных входов-выходов. А перед ее потухшим взором, вовсю бурлила привокзальная площадь. Там была жизнь, настоящая, близкая - казалось, лишь руку протяни. Но одновременно, и такая далекая для Ольги, в ее суровых реалиях. Сотни разноцветных, сверкающих, и не очень, машин, колесили будто заведенные, по часовой стрелке. Часть из них, лихо подкатывала к бордюру и, высадив из своего чрева, очередную партию озабоченных приятными, наверное, хлопотами, людей, укатывала дальше. Но, некоторые, задерживались у края площади гораздо дольше. И, взирая на людскую круговерть, огромным, единственным глазом лобового стекла, покорно ожидали своих хозяев, надумавших кого-то встречать или провожать.
   Ольга апатично и безо всякого былого интереса, сопровождала взглядом, этих, вполне довольных жизнью, персонажей. У нее, даже не было, ни сил, ни желания, подмечать особенности их авто, детали одежды и, тем более, внешности. Точно так же, как серую, безликую массу, она восприняла сперва и то, когда совсем недалеко от нее, припарковался, наверное шикарный - Ольга в этом смыслила мало - темно-синий "Опель". Но, сверкающая иномарка, оказалась от нее так близко, что девушке невольно пришлось заострить свое внимание и на ее хозяине - мужчине, лет сорока или чуть более. Одет он был, не смотря на возраст, с явной претензией на шик. А весь его облик, вместе с солидным брюшком и лицом, усеянном сеткой красных прожилок, красноречиво свидетельствовали, что пресыщенность, довольна частая подруга этого господина. И еще одна деталь, которая своей очевидной несуразностью, бросилась в глаза Ольги - родинка на лице мужчины. Она была насыщенного коричневого цвета, идеально круглая, размером с гривенник, но, самое удивительное, что располагалась прямо над левой бровью. Шарма, хозяину "Опеля" эта отметина, явно не добавляла, но даже наоборот, издалека смотрелась не иначе, как запекшийся след от пули.
   Судя по всему, мужчина куда-то спешил. А потому, небрежно щелкнув брелоком охранной сигнализации, он тут же влился в густой поток пассажиров, втягиваемых, будто огромным пылесосом, дверями вокзала. И именно в этот момент, в воспаленном нелегкими думами, мозгу Ольги, будто кто-то включил невидимый тумблер. В первую секунду, она еще не осознала, что такого особенного, могли выхватить ее глаза из окружающей, подвижной картинки. Но весь ее организм, как-то странно и, что самое главное, мгновенно напрягся, приготовившись к немедленному действию.
   Понимание произошедшего с ней, пришло чуть позже и заключалось в следующем. Удивительно, если принять во внимание, состояние Ольги, в котором она пребывала и, тем не менее. От ее внимания, не скрылся тот факт, что, когда мужчина с брюшком, впопыхах, направил на свое авто брелок - блестящий красавец "Опель", почему-то не отреагировал ему на это никак - ни коротким звуком, ни миганием подфарников. А это, могло означать только одно - шикарная иномарка, которая стояла буквально в пяти метрах от Ольги, в ожидании своего хозяина, оказалась открытой практически настежь!!!
   Откуда простой детдомовской девчушке были известны столь тонкие технические подробности, она сама не знала, да и времени на глубокие рассуждения, у нее совсем не было. Впрочем, объяснить это можно было единственным - лучшая ученица класса, всегда отличалась удивительной наблюдательностью, а у их директора, имелась старая, но тоже, навороченная "Хонда". А потому, в едином порыве, ноги сами, буквально понесли Ольгу к "Опелю". Еще бы! Ведь это был ее реальный шанс. Пусть неприглядный и отвратительный по сути, но, увы, один единственный!
   Девушка не оглядываясь открыла, в едином порыве, открыла легко поддавшуюся дверцу и схватила первое, что попалось ей под руку - довольно вместительную барсетку крокодиловой кожи. Тут же, дверца машины, с характерным щелчком воцарилась на прежнее место, а Ольга, прижав к груди свое обретение, не дыша от животного страха и, на ватных ногах, стала удаляться прочь. Постепенно, темп ее шагов становился все более частым и, девушке приходилось, изо всех сил, сдерживать себя, чтобы от ужаса своего состояния, не сорваться в спринтерский бег. И все же, побежать ей пришлось. А что оставалось делать, когда вдруг, словно гром среди ясного неба, за ее спиной раздался грубый мужской окрик.
   - Стой, сука!!! Стой, тебе говорю!!! Тварь! Сержант, что встал как пень? Вон та мокрощелка, только что, сперла мою сумку! Стой, падла!!! Ноги повырываю!
   Дробышева даже не оглянулась. Сердце ее, итак трепетавшее в груди, сразу оборвалось в какую-то бездонную пропасть, земля стремительно стала уходить из-под ног и, вынужденная воровка, совершенно не отдавая себе отчета о последствиях, припустилась бежать со всех ног. Неизвестно, каким по счету чувством, но определенно, чувством загнанного зверя, Ольга всем своим существом ощутила горячее дыхание реальной опасности, которое вдруг обожгло ее затылок. И как бы в довесок к этому, сзади, воздух разорвала резкая трель милицейского свистка. А затем, тут же, послышался дробный топот нескольких пар ног, обутых в тяжелые, форменные ботинки.
   В общем, самая настоящая охота, с весьма непредсказуемыми последствиями для юного, беззащитного существа, началась. И это, придало Ольге, упрямо толкаемой вперед, враз обострившимся чувством самосохранения, значительный заряд новых сил. И она, продолжая прижимать к груди злополучную барсетку, будто заправский бегун через барьер, перемахнула через трубчатое ограждение тротуара и, заставляя удивленных водителей жать на клаксоны и тормоза, выпущенной из лука стрелой, помчалась по наезженному асфальту. Куда именно, следовало ей бежать, девушка, естественно не ведала. А потому, основной задачей для нее, в данный момент являлось - непременно двигаться вперед, подальше от вокзала и, как можно быстрее. Но, топот преследователей за спиной, с каждой секундой изнурительного марафона, слышался все отчетливее. И уже, в это жуткое сотрясение земли, стали вплетаться, четко слышимые, отборные матюги и угрозы. И те, и другие, своей неприкрытой непосредственностью, резали девичье ухо и, уж конечно, не обещали ничего хорошего в будущем.
   На одном из виражей, Ольга все же обернулась и, мельком успела заметить, что в погоне за ней, принимают участие три человека. Двое - довольно молодые сержанты, с атлетикой у которых был, судя по всему, относительный порядок. А значительно поотстав от них, страдая одышкой и, изо всех сил стараясь тоже, поглощать нелегкие метры дистанции, комично перебирал ногами, сам хозяин шикарного "Опеля".
   Однако, долго продолжаться этот забег не мог по определению, в виду наличия предела, любым человеческим возможностям. Уж больно не сравним был расклад, исходивший из вечного противостояния и неравенства женского и мужского начала. И Ольга, почувствовала это достаточно скоро. В исступлении - будь, что будет - наконец, поняв всю бессмысленность своего дальнейшего сопротивления, она с размаху бухнулась, на попавшуюся ей по пути, широкую парковую скамью. Барсетку, которая теперь уже стала лишь главной уликой против нее, беглянка бросила рядом. А сама, тяжело дыша и закрыв глаза от позора, покорно приготовилась, до дна, испить горькую чашу, вновь приготовленную ей, злодейкой судьбой.
   Но, в этот самый момент, произошло нечто невероятное. Т, о чем позже, Ольга будет вынуждена рассказывать не один раз, на многочисленных допросах. Но, увы, абсолютно никто, не будет ей верить, считая честную исповедь, за хорошо придуманную сказку. В общем, Дробышева даже не успела сообразить, откуда вдруг, взялась эта юркая цыганочка. Еще девчонка, со спутанными как пакля, космами черных волос и целой связкой драных юбок на том, что в будущем, должно было стать талией. Она ловко подхватила со скамейки барсетку и, стала стремительно исчезать из виду. В отличие от Ольги, представительница самой свободной народности в мире, что называется, находилась в своих водах, а потому, конечно же, прекрасно знала в округе, все малохоженные и потаенные тропки. Жаль было лишь одного из подбежавших милиционеров - одному из них, вновь пришлось продолжить свой стремительный спурт.
   Зато другой, с довольной ухмылкой, искривившей его рот, железной хваткой, вцепился в Ольгину руку. Она не сопротивлялась. Ей было больно, но, девушка уже решила для себя, что будет стойко, во что бы то ни стало, терпеть любые унижения. Сколько их будет, Дробышева не знала, а просто догадывалась - вероятно, предостаточно. Но, закон есть закон и, ее поступок, ей самой, сейчас казался очень уж омерзительным.
   Между тем, к этому времени, к скамье, где происходила по всем правилам, немая сцена задержания "особо опасного" преступника, наконец, подбежал и изрядно запыхавшийся пострадавший. Глаза его дико вращались, в широко открытых, от непривычных усилий и праведного гнева, орбитах. А расплывшееся от хорошего корма лицо, из-за густой сетки склеротических жилок, приобрело багрово-синюшный оттенок. И лишь родинка над левой бровью, оставалось такой же аккуратной, словно снайпер целил ему прямо в лоб, но чуть дернулась рука. Совершенно не обращая внимания, на присутствующего здесь представителя закона, взбешенный мужик, слету влепил Ольге оплеуху. Она была столь увесистой, что голова обескураженной преступницы, едва не слетела прочь, с тонкой девичьей шеи.
   Это уже был явный перебор и, конечно же, в понимании девушки, никак не соответствовал тяжести содеянного. Ольга могла стерпеть все - боль, муки, голод, но только не унижение собственного достоинства. Она в мгновение ока, тут же, на глазах удивленного мента, превратилась во взъерошенную, дикую кошку. И, вертким движением, вырвавшись из его руки, впилась всеми десятью ногтями, в ненавистное, обрюзгшее будто желе, лицо своего обидчика. Тот, естественно, оторопел от подобной реакции, в общем-то, тщедушного существа, и, этого было вполне достаточно, чтобы его рожа, за доли секунды, превратилась в разрисованную красными линиями тыкву.
   Менту, с невероятным трудом, удалось оторвать от пострадавшего, хрупкое тело девушки, которое сейчас до краев, оказалось наполненным, бурной энергией протеста против очевидной несправедливости. И здесь, законник тоже, чиниться не стал. Пара профессиональных ударов по почкам и один в солнечное сплетение, вновь, усадили Ольгу на скамью. Но, уже в состоянии, близком к скорой отключке. Но теперь, ей было уже все равно. Она безо всяких эмоций, инстинктивно восстанавливая перебитое дыхание и не чувствуя боли в пояснице, тупо смотрела прямо перед собой. И в этом стоп-кадре, даже смешной, казалась та картина, в которой прыгал, будто исполнял зажигательный танец, мужик с брюшком. Он и впрямь, разошелся не на шутку. Размахивал руками, что-то орал и, беспрестанно утирал платочком, выступившую, во многочисленных ссадинах на лице, кровь.
   Но, своим рукам, уже воли не давал! Что ж, обжегшись на молоке, потом еще долго дуют на воду! Народ редко ошибается в своих вековых наблюдениях.
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   Пока у парковой скамейки, вызывая нездоровое любопытство прохожих, бушевали самые настоящие страсти-мордасти, сюда вернулся и тот милиционер, что бросился в погоню за ушлой цыганочкой. На него, бедного, было просто жалко смотреть. Он весь был в "мыле", словно конь, только что завершивший утомительный кросс с препятствиями, по пересеченной местности. Но ладно, обильно катившийся с него градом, пот. Солдат правопорядка, был весь вымазан в саже, а его серый камуфляж, будто связки аксельбантов, густо украшали внушительные обрывки многолетней паутины. В которой, кое-где, даже все еще бились, вполне живые мухи. Этот образ, так похожий на ее теперешнее состояние, невольно развеселил Ольгу и, она вымученно улыбнулась.
   - Ну, что там? - стремительно бросился к менту, хозяин барсетки.
   - Да понимаете, как сквозь землю провалилась, падла черномазая, - виновато глядя в землю и, тяжело переводя дух, ответил тот. - Сиганула, сволочь, в какие-то трущобы. Вон там, за стройкой - ну, и все, след простыл.
   Это безрадостное известие, привело мужика, просто в неописуемое бешенство. Он затопал ногами, замахал руками и, с исказившимся, словно в параличе, страшным лицом, заорал:
   - Дармоеды!!! Ты понимаешь, что ты мелешь, сержант?! Ты хоть знаешь, сколько в этой сумке было бабок? Твоей зарплаты за всю жизнь не хватит! Дармоеды! И где вас таких, только набрали в милицию?! Соплячку догнать не могут! Урою, всех урою!!!
   Но сержант лишь перетаптывался на месте, машинально снимал с себя, попадавшиеся под руку, нити паутины и тупо смотрел в асфальт. Что проку было спорить - пострадавший, вероятно, был прав на все сто. Только Ольга не понимала, почему, владелец "Опеля", так неприкрыто, грозился всех куда-то урыть. Ладно, ее - беззащитную. Но всемогущих, в представлении девушки, и, спокойно терпящих унижения, милиционеров!?
   А тот, от переизбытка, вселившегося в его раздобревшее тело, негодования, прямо таки, выворачивался наизнанку. Он даже хотел было, вновь подскочить к Ольге. Но, видимо вовремя вспомнив ее недавнюю реакцию, с трудом застопорил свое огромное желание, истолочь девушку в порошок и урыть. Тут же, у парковой скамьи. И все равно, его энергия, явно требовала выхода, а потому, попрыгав и поорав еще немного, он хлопнул себя по ляжкам и смешной рысцой, припустился назад, в здание вокзала.
   - Сейчас будет на уши ставить весь линейный отдел, - несколько прояснил совершенно непонятную ситуацию тот, что продолжал властно держать Ольгу за плечо. - Чего доброго, еще и операцию "Перехват" объявят.
   - Да нет, скорее всего, городских попросит подключить, - высказал свое мнение перемазанный в саже.
   - Возможно, - согласился первый и основательно тряхнул пленницу. - Вставай, красавица, и мы двинем в том же направлении. А там поглядим. Эх, и не завидую же я тебе, малолетка!
   Ольга молча поднялась со скамьи и, с покорной обреченностью, пошла в страшном, по своему истинному смыслу, окружении - двух мужиков в серой мышиной форме. И все это, под удивленные, чаще цинично-мерзкие в своих досужих домыслах, взгляды многочисленных прохожих. Маршрут до здания вокзала, которое казалось сейчас еще более серым и угрюмым, нежели ранее, был для Дробышевой, более-менее знакомым. А вот дальше, менты повели ее гулкими служебными коридорами, пока, наконец, все трое, не оказались в одной из комнатушек линейного отдела милиции. Убранство казенной конторы, было полностью выдержано в привычном аскетическом стиле. Несколько стульев, допотопный диван и единственный стол. Который сам по себе, являл собой, памятник, канувшему в Лету соцреализму. А за ним, лениво перебирая кипы бумаг, восседал пожилой капитан.
   Судя по его усталому лицу, забот у стража порядка, сегодня выдалось много. И вообще, если бы вдруг, снять с него форму, он бы вмиг стал похожим на обычного дачника-огородника. Седые пряди в его редкой шевелюре, сильно диссонировали с очень уж маленькими звездами на погонах. А это ясно свидетельствовало о том, что многолетняя ратная служба для него, вовсе не была сладким сахаром. Поэтому, если бы Ольга в достаточной степени, знала все эти психологические тонкости, то, непременно, могла бы отметить тот факт, что ей, наконец то, отчасти даже повезло. Капитан не был отъявленным служакой-карьеристом и, следовательно, мог проявить в ее судьбе, простое человеческое участие.
   В принципе, так оно и получилось. Едва взглянув, много повидавшими глазами на задержанную, офицер, судя по его первой реакции, вовсе не нашел в ее облике, признаки монстра-рецедивиста. А потому сразу, как-то тепло улыбнулся ей: "Мол, ничего, дочка, разберемся!". Но, когда один из сержантов нашептал ему на ухо суть произошедшего, лицо капитана невольно вытянулось, взгляд стал хмурым и, со стороны могло показаться, что он сильно огорчился услышанным.
   - Да, влипла ты, деваха! Ох, уж и влипла! - только и выдохнул из себя офицер. - Давай-ка сюда документики.
   Но Ольга упорно продолжала молчать. Отчасти, занятая размышлениями о порядочности капитана, а отчасти тем, что уже в который раз, ей пришлось услышать, в разных вариациях, правда, слово "влипла". Она никак не могла взять в толк, почему именно влипла - ведь весь ее проступок, умещался в понятие "обычное воровство", а в тонкостях юриспруденции, девушка была, естественно, не сильна.
   - Ты что, глухая, что ли? - повторил свое требование капитан, жестом отпуская обоих сержантов, выполнивших свою задачу. - Документы, я сказал!
   - Нет у меня документов, - выдавила из себя Ольга и, сглотнув комок в горле, добавила. - Украли.
   Но, произнеся последнее, Дробышева вдруг осеклась. Что-то, пока еще не понятное, может небогатая интуиция, ей в данный момент подсказала, что выказывать себя приезжей, ей было бы вовсе не с руки. И причин для этого, она обнаружила сразу несколько. Во - первых, не хотелось, чтобы весть о ее неблаговидном проступке, достигла стен детдома. Такие случаи бывали у них раньше - приходили ориентировки, запросы и просто информации на проштрафившихся питомцев, чаще беглецов и путешественников. Ну, а во-вторых, насмотревшись фильмов, девушка просто боялась, что ее тут же вышлют из России и передадут в руки "родной" милиции. Что было бы, много хуже. А потому, уже со следующей фразы, Ольга принялась вдохновенно и бессовестно врать.
   - Украли? - удивился капитан. - Где, когда? Ты что, приезжая? Тогда откуда и какими судьбами в Москву?
   - Приезжая, в том-то и дело, - вроде бы призналась девушка, но тут же, поспешила соврать. - Только из Тулы!
   - Из Тулы? - почему-то еще больше удивился милиционер. - Ну, ну. тулячка, значит. Что ж, уже кое-что.
   Ольга наобум назвала этот город, лишь потому, что в их девичьей комнате, в детдоме, одно время долго висел красочных рекламный плакат, посвященный тульским пряникам. Правда, потом, его заменили на Майкла Джексона, но в памяти, словно на негативе, с тех пор, так и отпечаталось короткое - "ТУЛА". И еще, огромный пряник, но, почему-то похожий, на обычный кирпич, только с рисунком. А вот, почему так искренне удивился капитан, ей было не ведомо. Ну, не могла она просто знать, что из Тулы в Москву, въезжают совершенно через другой, Павелецкий вокзал. Да и откуда она могла знать, обычная детдомовка из азиатской глуши, что в столицу можно было попасть через множество ворот.
   - Ладно, пусть будет Тула, - между тем, продолжил капитан, может быть и догадываясь об истинных причинах Ольгиного вранья. - Тогда давай по порядку - фамилия, имя, отчество, год рождения. Только без фантазий. Как есть и начистоту.
   - Дробышева Ольга Лаврентьевна, май 78-го. Число тоже надо? - коротко, но четко, произнесла задержанная.
   - Май 78-го, - пробубнил милиционер, записывая данные в какой-то бланк.
   И тут, брови капитана, пшеничными колосьями поползли вверх, а открытый лоб, еще гуще покрылся бисеринками пота. Он, то ли с сожалением, то ли с издевкой - нет, все ж таки, с искренним сожалением, посмотрел на Ольгу и, как-то не по-милицейски, тяжело вздохнул.
   - Так, выходит - ты совершеннолетняя пташка? - произнес он задумчиво и, нервно постучав ручкой по столешнице, добавил. - Это много, много хуже, девочка. А что ж худая такая? Родители плохо кормят?
   - Нет у меня родителей! - злобно сверкнув глазищами, бросила Дробышева.
   Это было сущей правдой. Потому, бояться и притворяться паинькой, в данном случае, она не посчитала нужным. А саму постановку вопроса о родителях, в любых вариантах, просто ненавидела всеми фибрами своей юной души.
   - Ах, вон оно что! - протянул капитан. - Только что сочинила? Или как?
   - Ничего я не сочинила! - возмутилась Ольга и, принялась вдохновенно врать дальше, чтобы поскорее завершить эту, выматывающую все нервы, процедуру. - Детдомовка я! Есть в Туле такой, может, знаете? А в Москву приехала, чтобы в институт поступить. Кто ж знал, что в ваших краях, одни козлы водятся?! Сперли все как есть - и деньги, и документы. И, что прикажете, мне делать было? Да я, да .....
   Неизвестно, поверил ли ей милиционер, или нет. Скорее всего, нет. Ведь за свою богатую практику, здесь, на вокзале, он видел перед собой, не одну заблудшую душу и слышал сотни, самых удивительных и непременно жалостливых историй.
   - Ладно, успокойся, - мягко оборвал он подопечную. - Не боись, все проверим. Давай-ка адрес своего детдома.
   - А нету его теперь, - слету выдала Дробышева.
   - Это как, нету? Ты, девка, не дури, все равно ведь найдем.
   - А так! Расформировали его, месяц назад. Все! - тут Ольга чуть подумала и, как ей показалось, убедительно добавила. - Из-за пожара расформировали. Так что все документы - тю, тю, сгорели! А вы бы лучше отпустили меня. А, дядь?
   Капитан хотел ей что-то ответить, но, в этот момент, в комнатушку буквально ворвался разъяренный пострадавший. Ссадины на его лице, успели за это время несколько побуреть, а потому, он был похож сейчас на боевика - давно вышедшего на пенсию, по случаю очевидной физической расхлябанности, но забывшего смыть с морды, маскирующий камуфляж. Он сразу же, коршуном, набросился на беззащитную девушку. Правда, далее потока грязных, матерных слов, его возмущение пока не распространялось. Тем не менее, Ольга словно раковина, захлопнувшая створки, сжалась в один упругий комок, готовая защищать себя из последних сил. Однако вошедший, вскоре, оставил ее в покое и перебросился на капитана. И по тому, как он особо не подбирал слова, девушка сделала для себя важный и, увы, неутешительный вывод.
   - "А этот брюхастый, судя по всему, важная птица, - с грустью подумала она, предчувствуя от этого открытия, серьезные последствия, прежде всего для себя. - Вон почему, все не устают повторять, что я здорово вляпалась".
   А между тем, капитан, все ж таки, предпринял попытку, унять совершенно зарвавшегося мужчину.
   - Да ладно тебе шуметь-то, Вить, - принялся увещевать он. - Ты сядь, водички выпей, успокойся.
   - Успокойся! Успокойся! Да ты знаешь, капитан, какие бабки увела у меня эта сучка?! - продолжил греметь тот, которого только что, по-свойски, назвали Витей. - Нет, капитан, ты дай мне ее на полчасика. Я из нее, падлы, вытрясу все! Все! И где эта ее вонючая цыганка-подельница прячется и, как она, тварь, вообще, задумала сделать мне такую пакость! Слышь, ты, урода?
   Последнее, было уже обращено к Ольге и, возможная перспектива, вдруг оказаться в лапах разъяренного мужика, заставила ее оцепенеть. Может поэтому, она не решилась произнести в ответ ни слова, хотя еще совсем недавно, ее на это так и подмывало. Правда и капитан, судя по его первой реакции, на столь откровенное желание добиться сомнительной истины любой ценой, вовсе не являлся сторонником суда Линча. Поэтому, не смотря на то, что безответно был обложен матом, тем же Витей, он, таки, решил проявить, полагающуюся по должности, твердость.
   - Ты вот что, Виктор, - произнес офицер в меру жестко. - Уродовать девку - много ума не надо. Самому может боком потом выйти. Вот тебе бумага, вот ручка - садись и пиши заявление. Думаю, тебя учить - только портить.
   Брюхастый злобно сверкнул глазами, но, все же, несколько обмяк и. устроившись за столом, принялся быстро покрывать нервными строчками, чистое пространство листа. Трудился он со злорадным упоением, словно кропал донос на ненавистного соседа. Причем, анонимно. А в результате, довольно быстро, заявление было готово и, небрежно брошено перед капитаном. И это, могло означать для Ольги, лишь единственное - делу будет даден законный ход и уголовного расследования, ей просто не миновать. Надеяться же на снисходительность хозяина барсетки, вовсе не приходилось - деньги ведь, так и пропали. Да и "боевая раскраска" рожи потерпевшего, посредством Ольгиных ногтей, доброго не сулила и, начисто херила, даже гипотетическую надежду на понимание и прощение. А между тем, мужчина, с противной улыбкой, поднялся со стула.
   - Короче так, капитан, - тоном, не терпящим возражений, бросил он. - В заяве я все подробно изложил. Так что регистрируй! Дознание, протокол задержания и прочее - все чтоб чин по чину. И в СИЗО лахудру - я к тому времени, постановление на арест подгоню. А уж потом, отыщу на нее смирительную рубашку, клянусь! Пусть бабки не верну, а на зоне, падлу, сгною! Кстати, совсем упустил из виду - она совершеннолетняя?
   Капитан утвердительно кивнул, что явно окрылило Витю. Он даже заулыбался и, вновь взяв со стола заявление, что-то приписал в него.
   - Вот и ладненько! - наконец, произнес он.
   После чего, ехидно подморгнул Ольге и, даже сделав ей шуточную "козу" на прощанье, направился к выходу. Правда, дверью, хлопнул так, что с потолка комнаты, посыпалась белесая изморось давнишней побелки. Что и говорить - это была вполне рассчитанная демонстрация силы, против которой, не посмел бы теперь идти, ни один смертный.
   Х Х Х
   - Ну, что, теперь то, будешь говорить? - обратился к Ольге капитан, с брезгливой миной, вертя перед собой, только что написанное заявление. - Или опять, сочинять будем, сказку про белого бычка?
   - Ничего я не сочиняю, - огрызнулась та и, почему-то, перейдя на шепот, спросила. - Дяденька, а кто он, этот мужик то?
   - Во-первых, я тебе не дяденька, а товарищ капитан. Пока! А мужик этот, как ты изволила выразиться - Виктор Петрович Зацепа, прокурор транспортной Прокуратуры. То-то и оно! - с видимым сожалением, произнес милиционер. - И судя по его заявлению, светить тебе будет не только кража. Хотя и та - вовсе не простая. Уж очень много денег ты сперла, девка. Ох, и угораздило же тебя!
   - А что еще? - испуганно воззрилась на благодетеля девушка. - То, что я его поцарапала немножко?
   - Немножко! - усмехнулся капитан. - Это не царапки, красавица, это телесные повреждения - снял медэкспертизу, и порядок! Это, так сказать - раз! И кому ты эти повреждения нанесла? Не дяде Васе на рынке, а должностному лицу! Это - два! Ну а дальше, если это лицо сильно захочет, то легко докажет, что оно было как раз при исполнении. В общем так, Оля, давай по порядку и без выпендрежа!
   Капитан разложил перед собой на столе чистые листы, какие-то казенные бланки и, первый в жизни Дробышевой допрос, потек своим чередом. Офицер задавал вопросы. Она отвечала. Когда чистую правду. Но больше, согласно принятому ей ранее решению, безбожно продолжала врать. Милиционер не спорил - это было вовсе не его делом. Он лишь бесстрастно записывал то, что слышал и, время от времени, только покачивал седой головой.
   Наконец, все формальности были завершены и Ольга, не читая, поставила на каждом, из исписанных капитаном листов, свою собственноручную подпись. Удивительно, но ей стало значительно легче, словно вдруг, высказавшись, свалила со своих хрупких плеч, тяжеленный груз. И что самое главное, ее выслушали без видимого осуждения и упреков в нечистоплотности. А потому, она подперла кулачками подбородок и уставилась своими серыми, пронзительными глазами на, совсем не разделявшего ее минутный оптимизм, служаку. Но что тут поделаешь. По наивности, в ней все еще продолжала теплиться частичка надежды, что произошедшее с ней, вдруг, чудесным образом, обернется обычным недоразумением.
   И этому, в немалой степени способствовал облик самого капитана. Ведь он не кричал, не угрожал и, хотя старался казаться предельно строгим - все равно, сам того не желая, зародил в девушке несбыточную иллюзию. Веру в то, что на ее нелегком пути, будут и впредь, попадаться именно такие люди, не иначе, а они то, уж точно разберутся - что, к чему и зачем! Ну, накажут, ладно - Ольга примет как должное, постарается и исправится. По ее разумению, сейчас, спустя некоторое время после самих событий, они, и все произошедшее после, воспринималось девушкой уже не так остро и болезненно. И вполне поддавалось объяснению. Ну, приехала в Москву, ну обворовали ее, ну, и она тоже не удержалась - жить ведь как-то надо было! Ну, расцарапала рожу этому брюхатому прокурору - он сам, первый ее ударил. А Ольга не гордая - успокоится прокурор, она попросит у него прощение. А деньги? Деньги найдут, непременно и, отдадут хозяину - не зря же в книгах пишут про умных сыщиков!
   Вот такая сказка, родилась в Ольгиной голове. И она, почти окрыленная, еле дождалась, пока капитан завершил писанину в казенных протоколах и, еще раз, внимательно, прочел ее показания и заявление пострадавшего. Почему-то, Дробышевой казалось, что, во всех этих бумагах, пожилой и умудренный жизнью милиционер, уже нашел оправдание ее поступку.
   - Ну, что, товарищ капитан? - с надеждой в голосе, спросила Ольга
   Тот неспешно вытер платком взмокший лоб и, стараясь избегать прямого столкновения взглядом с серыми глазами напротив, произнес:
   - Плохи твои дела, Ольга Лаврентьевна Дробышева, вот что я тебе скажу!
   - Это еще почему?! - невольно вырвалось у той, хотя она уже ясно видела, как рушится карточный домик ее доводов, которые она только что, так наивно выстроила для себя.
   - А потому! - рубанул ладонью воздух капитан. - Вот, скажем, цыганка. Ты и впрямь ее не знаешь, или врешь?
   - Точно, не знаю. Клянусь!
   - Допустим, но дела это не меняет, - вздохнул офицер. - Ты же сама слышала, что сказал прокурор Зацепа. Так вот, девочка, я тебе не судья, и могу лишь предупредить. Попала ты в жуткие жернова и он, действительно, постарается использовать все, чтобы развести тебя на максимум. И свою расцарапанную физиономию, и деньги, что ты украла, и даже цыганку, которую ты не знаешь.
   - А причем здесь цыганка? - поникшим голосом спросила девушка.
   Но, капитан не желал больше вдаваться в подробности. Он уже итак, достаточно вышел за пределы своей служебной компетенции и, в какой то степени, дал волю чувствам. А потому, лишь махнув рукой, четко, будто рубил дрова, выдал:
   - Есть Кодекс! А в нем, есть понятия - "группа лиц", "сговор" и прочее. А это, поверь мне, две существенные разницы, чем, если бы ты была в единственном числе! Так, кажется, говорят в Одессе? Все!
   Ольга совершенно ничего не поняла. Однако, по каким-то, едва заметным, изменениям в поведении офицера, интуитивно ощутила для себя начало конца. Самого настоящего, и теперь уже, без какого бы то ни было права на очередную иллюзию! А потому, не зависимо от желания, все хрупкое существо Дробышевой, стало как бы холодеть изнутри. Вероятно, разум, окончательно распростившись с последними призрачными надеждами, уже дал команду и, юный организм, принялся срочно возводить внутри себя неприступные редуты. Укрепления, которые были призваны впредь, служить самосохранению личности и позволять стойко отражать многочисленные напасти, что в очень скором времени, обрушаться неуправляемым потоком, на не успевшее еще окрепнуть в волнах жизни, естество девушки. Да они уже к этому времени, успели достаточно потоптаться на ее психике.
   И, в конечном результате, спустя всего каких-то нескольких минут, в этой же комнатушке, перед капитаном сидела уже совсем другая девушка. На глазах повзрослевшая и прочно замкнувшаяся в себе. Ее сущность, опустошенная унижениями и безысходностью, теперь до краев оказалась наполненной только немой злобой. Той самой, что должна была дать ей выжить в нелегкой череде суровых, нечеловеческих испытаний.
   Капитан сразу, профессиональным взглядом, подметил эти перемены в его, пока еще подопечной. Кто его знает, может он и, впрямь понимал, даже жалел, сидящее перед ним, еще не так давно юное, живое, а теперь надолго окаменевшее создание. Но что мог сделать старый служака?! Увы, но он действительно не был, ни судьей, ни прокурором, ни, даже адвокатом. Зато, прекрасно знал весь проржавевший механизм родного правосудия, успешно и без изменений в себе, продолжавшего работать по принципам перемалывающего людские судьбы молоха. И так, со времен еще Малюты Скуратова. А потому, просто не мог капитан, питать иллюзий. Каток был запущен! А то, что он теперь должен был обязательно раздавить - являлось лишь вопросом относительно короткого отрезка времени. Это, как ружье, висящее на сцене!
   Так они и сидели, друг против друга, в полном молчании. Он, исподволь, бросал взгляды на подопечную, а она, с завидным упрямством, не поднимала взора от крашеных досок пола. И в это самое время, в дверь кабинета постучали. И тут же, в комнатушку, буквально вплыла, дородная и хорошо откормленная, но не лишенная приторного шарма и кокетства, дама. По ее крохотному фартучку, едва закрывавшему округлый, рубенсовский животик и, крахмальной наколке в крашеных волосах, не трудно было догадаться, что она имеет прямое отношение к системе общепита. Да и в пухлых руках, официантка держала не что-нибудь, а объемистый поднос, на котором, любовно укрытые белоснежной салфеткой, позвякивали столовые приборы. От запаха пищи, вмиг распространившейся по комнатушке, голодная Ольга едва не потеряла сознание, но сумела взять себя в руки и, демонстративно отвернулась к стене, от, проносимого мимо нее, соблазна. Дама же, сперва перекинулась с капитаном несколькими, довольно прозрачными и солененькими намеками, затем поставила передним поднос, но уходить, вовсе не спешила. Она по-хозяйски, уперла кисти рук в свои крутые бока и, бесцеремонно принялась рассматривать Ольгу. Наконец, осмотр был завершен. Официантка удовлетворенно поцокала языком, а так, как, без всякого сомнения, являла собой часть отлаженного механизма вокзального хозяйства, со знанием предмета, довольно откровенно поинтересовалась у своего "питомца":
   - Что, Михалыч, опять шлюшку раскручиваешь на минет? На соплячек потянуло, на старости? Или воровку обезвредил?
   Тот, покраснел до корней своих редких волос и, замешкавшись от подобной наглости, видимо уже имевшей место ранее, но не очень уместной сейчас, недовольно пробурчал:
   - Шла бы ты, Люся, к себе в ресторан. Тоже, мне, удумала, в педофилы меня пихать! Работаю я! А за обед, спасибо.
   Но если старый служака, по известной только ему причине, в целом, благополучно стерпел нахальство, то Ольгу, с этой раскормленной на дармовых харчах бабищей, абсолютно ничего не связывало. И, терпеть издевательства над собой, она была уже больше не намерена. А потому, сделав круглыми свои серые глаза и, вытянув, некогда красивые губы в узкую, змеиную полоску, девушка угрожающе прошипела:
   - Сама ты шлюха, падаль ожиревшая! А ну, двигай своими пудовыми булками отсюда. Тебя забыли спросить, лахудра крашеная!
   Официантка как стояла, так и едва не плюхнулась на пол, на свою необъятную задницу. Ей и самой, было - палец в рот не клади... Но, чтобы эта, заморенная шмакодявка?!! А потому, Люся, быстро оправившись от первого шока, хотела, было перейти в ответную атаку и, уже раскрыла свою, ярко накрашенную пасть для этого, но Ольга, вовсе не собиралась безропотно ожидать развязки. Даже, не смотря на очевидную разницу в весовых категориях и, не сравнимый житейский опыт. Она дикой кошкой соскочила с места, подняла обеими руками над головой стул и, приготовилась серьезно, реагировать, пусть даже на словесное нападение. И, Люсе, ничего не оставалось делать, как войти от неожиданности в ступор, во второй раз. Ее глазки, густо подведенные, но от этого не переставшие быть свинячьими, беспомощно забегали и, словно на старых ходиках с мордочкой кота, стали перескакивать, то на капитана, то на взбешенную арестантку. А сама она, тем временем, трясясь как желе, медленно, но верно, принялась пробираться к спасительному выходу. Наконец, Люся добралась до двери, и та, уже за ее спиной, с грохотом захлопнулась. Но, в то же мгновенье, из гулкого коридора, в адрес Ольги, понесся, постепенно затихающий вдали, бурный поток отборной, грязной брани.
   Что же касалось капитана, то он молча наблюдал всю эту сцену. Почему? А кто его знает! Может тоже, просто опешил от неожиданности. А может, специально, дал возможность подопечной, в качестве необходимых азов на будущее, возможность самой, с достоинством выбраться из ситуации. Но, когда инцидент оказался исчерпанным, служака лишь усмехнулся в кулак и, напустив на себя суровость, приказал Дробышевой.
   - А ну, поставь стул на место! Ишь, нинзя выискалась! И давай, двигай к столу - небось голодная, как волк?!
   Ольгу, этот тон, а особенно, приглашение к трапезе, моментально привели в чувство. Но, из результата конфликта, она сделала один, непреложный вывод - так будет всегда, когда кто-нибудь, захочет покуситься на ее достоинство!!! Однако, даже голодную, даже, обратившись к ней по-человечески, умилить ее теперь, было просто невозможно. Все ее действия, стали рационально осмысленными и, абсолютно лишенными, даже малейшего налета сентиментальности. По той же самой причине, Ольга не сочла нужным проявлять неуместную гордость и отказываться от приглашения. Понятие гордости, в ее понимании сейчас, стало заключаться совершенно в ином, а не в том, чтобы бесславно загнуться от истощения. А посему, этот ее шаг, навстречу желанию капитана, не означал ровным счетом ничего. По определению, у обвиненной в страшном грехе, не могло быть, ни чувства благодарности, ни, способствующей пищеварению, непринужденности. Все это, осталось в прошлом, а когда возродится вновь, знало лишь одно Провидение. Да и то, вряд ли. Иначе, если оно так претендует на первородную мудрость, то почему допустила такую подлость, по отношению к беззащитному и, по большому счету, безгрешному созданию.
   Ольга и ела, с каким-то особым достоинством - молча и сосредоточенно насыщаясь. Нет, вовсе не культурно. А именно с достоинством человека, который придает пище совсем другое значение - средства, с помощью которого, лишь поддерживаются физические силы! Ну, а капитан, все это время, безо всякого аппетита, лениво ковырял вилкой в своей, до этого разделенной по-братски, горке вермишели. И его, можно было понять, наверное, тоже. За многие годы службы, офицеру не раз приходилось удивляться тому, как быстро способны изменяться люди, перед напором непреодолимых обстоятельств. Кто-то, превращался в бесхребетный студень, а кто-то - меньшинство - в безликий, холодный камень. Потому-то, он больше не надоедал вопросами, не лез в душу - итак, все было предельно ясно!
   А когда перекус закончился, гораздо быстрее, чем этого хотелось Ольге, капитан вдруг собственноручно, вызвался отнести грязную посуду, на ресторанную кухню. С одной стороны, его желание, носило вполне объяснимый характер - требовалось поскорее утрясти наметившийся разлад с обиженной Люсей и, не дать ей повода, вновь столкнутся с юной, но зубастой обвиняемой. Ну, а с другой? На это время, Дробышева оставалась в незапертой комнатушке, одна одинешенька! А раз так - вольна была решиться на откровенный побег.
   Правда, Ольга вовсе не была уверена в том, что не натолкнулась бы в коридоре, на милиционера. И, тем не менее! Думать о капитане плохо, ей совсем не хотелось и пленница, сразу, решительно отбросив подозрение в провокации, отнесла этот поступок старого служаки, на счет высшей степени доверия к ней. Так, ей показалось, было много лучше, позволяло даже испытать нечто похожее на радость, но, увы, не решало всех ее проблем полностью. А между тем, офицер вернулся довольно быстро - видать, кухня находилась рядом.
   - Ну, что, красавица, - произнес он, - тебе пора двигаться дальше. Извини, но тут ничего не поделаешь, таков порядок! Посидишь, пока, у нас в "обезьяннике", он сейчас пустой. Только два шкета-малолетки, что с поезда сняли, временно обосновались. Они тебя не тронут. Хотя, тебя обидеть - самому дороже обойдется!
   Ольга, вперившись взглядом в пол, упрямо промолчала и не проявила абсолютно никаких эмоций. И милиционеру, ничего не оставалось делать, как продолжить свой монолог.
   - Посидишь там, отдохнешь душою. А я, пока бумаги на тебя до ума доведу и доложу, куда следует. Ну, а потом, не обессудь - отправишься в следственный изолятор. Прокурор, на иную меру пресечения, вряд ли раздобрится. Только это не раньше, чем к вечеру. Вот так!
   На этом, их странный разговор, больше похожий на беседу на беседу нормального человека с глухонемой, закончился. Ольга обреченно, но решительно встала со стула и, заложив руки за спину, хотя ее этому еще никто не учил, направилась к двери. На пороге она остановилась и, чуть помедлив - стоит, не стоит - все же, обернулась к капитану. И, с трудом собрав в себе остатки былого, человеческого, спросила:
   - А вас как зовут?
   - Алексей Михайлович, - ответил тот, совершенно не удивившись и прекрасно поняв состояние девушки.
   - Спасибо вам, Алексей Михайлович. И извините, если что не так, - едва слышно, сухими губами прошептала арестантка и, шагнула вперед, в полную неизвестность.
   Вызванный для ее конвоирования сержант, лишь недоуменно пожал плечами, но, так ничего и не поняв, покорно поплелся вслед за ней.
  
  
  
  
   Х Х Х
   По узкому коридору с высоченными потолками, а потому, разительно похожему на темную, глубокую трещину в скалах, странный конвой шел не долго - всего-то шагов десять-пятнадцать. А затем сержант, бывший, видимо, парнем не без юмора, легонько подтолкнул Ольгу в чуть приоткрытую и изрядно облупившуюся дверь направо. Они оказались в большой комнате, совершенно пустой, ели не считать пары колченогих стульев и дощатого барьера у дальней стены. Ко всему прочему, здесь не было даже напоминания, на наличие окон. Отсутствие дневного света, безуспешно пыталась компенсировать лишь одинокая лампочка, свисавшая с серого, давно не беленого потолка.
   Зато, неоспоримым украшением, ну уж очень аскетически выдержанного помещения, являлась прочная железная клетка, сооруженная в одном из углов. Она имела размеры, метра четыре на два, была грубо сварена из толстых металлических прутьев и, оборудована внутри, деревянными скамьями вдоль двух смежных стен. Эти жесткие седалища, за многие годы своего существования, оказались настолько отполированными множеством задниц, перебывавших здесь, что даже при жиденьком освещении умудрялись блестеть. В самом углу этого несуразного, но геометрически законченного сооружения, способного с успехом занимать место в зоопарке, причем в отделе свирепых животных, сидели в обнимку два существа. Именно существа, ибо людьми, их, в полном смысле этого слова, представить было просто невозможно. Их реакция на вошедших, выразилась в абсолютном игнорировании. А потому, сержант решил несколько оживить мрачную обстановку.
   - Ну, что, голубки лахудристые, опять блох из друг друга выбираете? - бодро крикнул он и, обернувшись к Ольге, добавил. - Видишь, какие соседи у тебя будут, красавица - такой экзотики, ты больше хрен где увидишь!
   И тут, на его слова, последовало самое неожиданное действие со стороны обитателей "зверинца". Одно из существ соскочило со скамейки и, с диким криком повиснув на решетке, принялось энергично раскачиваться. Как это делают шимпанзе, когда недовольны чем-либо, или просто, хотят обратить на себя внимание. Дробышева, занятая в этот момент собственными думами, а потому, отрешенная от всего, даже вздрогнула от неожиданности и невольно отпрянула назад. Но бывалого сержанта, этим дешевым трюком, было явно не пронять. Он подбоченился, будто и впрямь, являлся посетителем зоопарка и, принялся подзадоривать существо.
   - Так, так, молодец! Ишь, что вытворяет, сукин сын! Что еще можешь? Давай, давай, подонок, теперь на "бис".
   В этот момент, существо, явно не довольствуясь одними ужимками, добавило в свой репертуар еще и победные, гортанные кличи. Мало того, но и по поведению второго существа, стало заметно, что и оно было не прочь присоединиться к соплеменнику. А потому, голос милиционера, вмиг обрел металлические нотки и он, сполна получив уже удовольствие, решил на корню пресечь дальнейшее развитие самодеятельности.
   - А ну, хорош, уроды! - гаркнул он. - Покуражились, и в клетку! Все равно банан не получите! Если только дубинкой, по вашим грязным задницам.
   На что, существо на решетке, отреагировало довольно своеобразно. Оно спрыгнуло на пол и походкой пьяного морского волка, побрело в угол. Но, не преминуло при этом, выдать язвительную реплику, в адрес мента.
   - Да пошел ты, .... козел! Тебе бы этой дубинкой, тоже по заднице - только пыром! Чтобы до гланд достало.
   В первую секунду, видимо по привычке, не задерживать действие, если пообещал, сержант дернулся. Но, юморное начало, взяло, таки, в нем верх и он, от души рассмеявшись, благодушно бросил:
   - Ладно, подонки, живите, я сегодня добрый. Только новую соседку, попробуйте хоть пальцем тронуть! Яйца оторву! Ха, ха. Хотя их у вас всего то - пара на двоих, да и те, видимо, квадратные.
   Он довольно осклабился и, взглянув на Ольгу, в ожидании одобрения - оценила, мол, уровень моего благородства и красноречия - принялся отпирать гигантский замок на решетчатых дверях. Однако, девушка на это не отреагировала никак. Просто не хотела, да и не могла уже. А еще и потому, что любой мент, оставался для нее ментом, в значит, противником. И наоборот, существа в клетке, как ни крути - единомышленниками, находившимися с ней по одну сторону баррикад. Да и само унижение, практикуемое стражами законности с удивительной легкостью - Ольга успела в этом убедиться - по ту сторону решетки, обладало способностью, быстро менять адресата.
   А между тем, дверь в "обезьянник", оказалась уже услужливо распахнутой перед ней. Она спокойно шагнула внутрь и сейчас, в ее душе, совершенно ничего не ёкнуло. Лишь на мгновение, Ольга остановилась, как бы адаптируясь в новом для себя качестве реального узника, а затем, прошла в противоположный от существ, угол клетки и присела на жесткую скамью. Из нее невольно вырвался, явно неуместный в этих стенах, вздох облегчения и девушка, откинувшись спиной на густо испещренную надписями штукатурку, закрыла глаза.
   Сержант же, привычно водворил замок на место, еще раз, для порядка, прикрикнул на существ и, весьма довольный собой, вышел из комнаты. Те, не прекращая своего любимого, судя по всему, занятия по облизыванию друг друга, лишь буркнули ему в ответ нечто маловразумительное. Ольгу, аборигены пока в упор не видели и данное обстоятельство, ее вполне устраивало. Она решила использовать выдавшуюся ей, относительно спокойную передышку для того, чтобы хоть как-то обдумать свое туманное будущее. Однако, это неблагодарное занятие, ей пришлось скоро бросить. Потому, что каторжанского опыта у девушки не было, а все ее мысли на этот счет, становились похожими на наивное разглагольствование и переливание из пустого в порожнее.
   - "Так и шизануться недолго", - подумала про себя Ольга и, принялась исподволь, но с интересом, наблюдать за существами в углу.
   По всей вероятности, оба они относились, к широко разрекламированной в последнее время, когорте бравых скинхедов. Правда, вся информация об этом явлении, была почерпнута Дробышевой лишь из редких газет, типа "Собеседник", которые иногда попадали в стены их детдома и, переходя из рук в руки, зачитывались, буквально до дыр. И тем не менее, устоявшийся в ее сознании образ, точь в точь походил на то, что она видела сейчас перед собой. Определить истинный возраст, как впрочем, и половую принадлежность существ, было просто невозможно. На обоих, красовались широченные, давно потерявшие облик, джинсы, с мотней до колен и невообразимые, в своей затрапезности, футболки. Последние, пестрели кричащими надписями на английском, смысл которых, не смог бы понять, даже профессиональный переводчик. Единственным отличием друг от друга, в их имидже, являлись только прически. У одного, как раз того, что недавно изображал обезьяну и все ж таки, очевидно, был парнем, во все стороны болтались засаленные до невозможности, африканские дреды. А у второго существа - выходило, его подруги - на голове располагалось нечто, похожее на воронье гнездо, только ярко-алого цвета с синими вкраплениями. Другой антураж, в виде пирсинга, цепей и прочего, в счет не шел. Потому, что так же был представлен, сразу в двух, малоотличимых друг от друга, экземплярах.
   Присутствие постороннего человека в клетке, скинхедов, похоже, вовсе не смущало. Они откровенно занимались доставлением себе удовольствия - единственно что, пока только не демонстрировали сам половой акт, во всей его физиологии. Со стороны, это сюсюканье смотрелось весьма любопытно и, Ольга настолько увлеклась созерцанием, что на какое-то время, совершенно забыла о своих собственных проблемах. Она даже поймала себя на том, что стала невольно улыбаться. Еще бы! Скинхеды и впрямь, были похожи на двух обезьянок, старательно ищущих в шкуре друг у друга прытких блох.
   Но, все когда-нибудь кончается и существам, видимо, поднадоело изучение своих анатомических подробностей. По крайней мере, тот, что был с дредами, не особо чинясь, отпихнул от себя, недовольно вякнувшую пассию и, уставился наглыми глазищами на вновь прибывшую. При этом, его лоб стал отчаянно морщиться, а, перебитые бритвой в нескольких местах, полоски бровей, принялись, то выгибаться дугой, то распрямляться. Все эти действия существа, как бы демонстрировали работу его извилин, которые, без всякого сомнения, уже успели изрядно сопреть, под спудом многомесячно не мытой прически. Наконец, судя по его довольной роже, ему удалось ухватить за хвост какую-то идею. В подтверждение этого, скинхед соскочил со скамьи и, приняв позу орангутанга, пожелавшего покрасоваться перед соплеменницами, выдал:
   - Эй, мочалка, чё сгундосилась, в натуре, как гоблин? Может закатаем шведскую "Happy family"? А чё, нас как раз трешник - классно заколбасимся! Да не хрюндись ты, пишись, пока маза канает.
   Ольга вовсе не отвернулась пугливо, но и не сочла нужным отвечать. Хотя, даже если бы и захотела это сделать, все равно не смогла - ведь, по сути дела, она ничего не поняла из сказанного. Лишь смутно догадалась, что ей предлагают какую-то гадость. Но, существо восприняло ее молчание, за непозволительную, в этих железных стенах, аристократичность, а потому, продолжил:
   - Впрочем, тебя еще на просвет надо сфотать! Ты не трипперная, случаем? А? В натуре - тут резинок не выдают. Ну, что молчишь, чувырла?
   - Да отвянь от нее, Сэм, - лениво вмешалась в разговор его подруга. - На хрен тебе эта доска сталась - ни рожы, ни кожы.
   - Ну, ты Мэгги, загнула! Клевый перец и на доске сбацать сможет, что на твоем рояле! - возмутился Сэм и вновь перекинулся на Ольгу. - Ну, чё, трипперная, забили маховики - по рукам, или как? Ты чё, немая? Или только за "зелень" шпилишься, чума?
   Это, было уже явным перебором, да и терпение Ольги, давно закончилось. Она обожгла скинхеда взглядом своих серых глаз и, постаралась вложить в него столько ненависти и злости, что переведи все это в энергию, заряд бы точно, испепелил, не в меру похотливого и изобретательного Сэма, на месте!
   - Попробуй, прикоснись ко мне своей вонючей лапой, гондурас штопанный! - прошипела девушка.
   Существо, конечно же, не ожидало подобной реакции, от столь юного на вид, создания. От неожиданности, скинхед отпрянул, затем, пристально посмотрел на новенькую и, убедившись, что та и впрямь, не намерена шутковать, ловко юркнул под крылышко своей верной Мэгги. От греха подальше. И уже оттуда, совершенно иным тоном, провякал:
   - Ладно, хрен с тобой - заметано. А ты ничё телка - прямо как стрекоза, которую за хвостик цапанули. Вроде, ничего особенного - мираж и два шара, а изогнется и, зубками в палец! Уважаю!
   На этой мажорной ноте, инцидент, вроде бы, был исчерпан. А минут через пятнадцать, и вовсе, обоих существ, увели куда-то безвозвратно. Оставшись одна, Дробышева, наконец, смогла расслабиться полностью и это, доставило ей огромное удовольствие. На какой-то момент, она даже забыла, где находится, что ее ждет впереди и, что удивительно, вдруг, с теплотой подумала о тех существах, которые недавно копошились в углу клетки. Особенно, ее поразило последнее высказывание Сэма, оказавшегося способным не только на откровенное хамство, но и на довольно оригинальное, образное мышление. Ей так понравилось его сравнение Ольги со стрекозой, что она даже принялась рассуждать на эту тему вслух.
   - А что, - произнесла девушка, представляя себе, что красуется перед зеркалом. - Чем не стрекоза?! Существо грациозное и нежное. Каждый может обидеть - но, не тут-то было! Челюсти у нее, действительно, железные. Сама, в детстве, на себе испытывала не раз. правда, не очень больно, но все равно - боязно.
   Однако наслаждаться одиночеством, арестантке долго не пришлось. Вскоре, два дюжих милиционера, притащили в "обезьянник" вдрызг пьяного мужика. Они бросили его прямо посередине клетки на пол и, поддав пару внушительных пинков в живот, ради профилактики, получив которые тот только утробно захрюкал, направились прочь из комнаты. Но, на пороге, один из них задержался и, обернувшись к Ольге, которую подобное соседство, устраивало мало, коротко бросил:
   - Ты, девка, его не боись. Если что - ори. В коридоре сержант - он его быстро в порядок приведет. Да и заберут его скоро - вытрезвитель уже вызвали.
   А Ольга, в общем-то, и не боялась. За эти несколько часов, она уже успела многое понять и осмыслить. В том числе и то, что в реальной жизни, совершенно трезвый человек, наверное, гораздо опаснее, самого расхристанного алкаша. Просто, девушка пересела чуть подальше и, устроившись на скамье поудобнее, попробовала даже задремать. Но этого ей, так и не удалось сделать. Потому что вскоре, относительную тишину "обезьянника", если не считать бессвязного бормотания пьяницы на полу, нарушили нечеловеческие вопли, от которых у девушки, в одночасье, застыла кровь в жилах. Они раздавались из-за стенки, к которой она прижалась спиной и к ним, следом, не замедлила примешаться, ясно слышимая, грубая брань. Что происходило в соседней комнате, можно было только догадываться, хотя, основная причина криков, была ясна итак - там кого-то жестоко били. Об этом, свидетельствовали и глухие удары, словно кто-то, задумал выбивать из матраца пыль.
   От этих жутких, по своей истинной сути звуков, Ольгу вдруг охватил животный ужас и ее коленки, принялись предательски дрожать. Отсутствием воображения, девушка никогда не страдала, а потому, яснее ясного, представила себе ту обстановку, которая могла порождать подобный крик души. В нем было все: и физическая боль, имморальные муки, и отчаяние собственного бессилия! Как много еще, оказывается, не знала Дробышева, о той темной стороне жизни, в которую ей предстояло окунуться с головой. И это притом, что она, уже полностью мобилизовала свой организм на любые испытания.
   А между тем, вопли за стеной, стали постепенно затихать, а вскоре и вовсе смолкли. Зато, спустя несколько минут, дверь "обезьянника" отворилась и, в комнату вошел коренастый, сбитый будто мячик, мент. Его волосатые руки, выглядывавшие по локоть из закатанных рукавов серого камуфляжа, были густо заляпаны чем-то красным, а скуластая физиономия, изображала из себя, прямо таки звериный оскал. То, что на его руках была кровь, и то, что именно он, только что за стеной, исполнял гнусное соло палача, сомнений не вызывало. И потому, Ольга, с понятным чувством, едва сдерживая нервную дрожь во всем теле, воззрилась застывшим взглядом, на милиционера.
   - Что вылупилась, шалава? - бросил ей тот и, пнув дверцу дощатого барьера, за которым оказалась раковина, принялся словно хирург, тщательно мыть руки.
   Одновременно и довольно громко, видимо, еще в запале былого "геройства", мент принялся разговаривать с самим собой.
   - Падла! Чурка кавказская! Я тебе покажу, сволочь, как надо по нашей земле ходить! Ты у меня все возьмешь на себя. Все! Как миленький! Все гоп-стопы, за эту неделю, на вокзале. Иначе, ссать кровью будешь до смерти и, без зубов, сосать только мякиш.
   Наконец, он завершил свой туалет. Потом, неспешно провел мокрыми руками по коротко стриженой прически боксера и, энергичным шагом, вышел из комнаты. Но, вопли за стеной, больше не раздавались и, судя по вновь наступившей в "обезьяннике", тишине, Фемида решила устроить себе отдохновение, от трудов праведных.
  
  
  
   Х Х Х
   За Ольгой приехали. Но не так скоро, как это обещал ей седой капитан. К этому времени, она уже успела изрядно намаяться ожиданиями и, ее биологические часы, безошибочно показывали, что самый длинный и самый ужасный в ее жизни день, безвозвратно скатился к вечеру. Да и алкаш, которого бросили посреди клетки, да так и забыли, своими действиями, показывал, что ему удалось малость проспаться. Он стал поднимать голову, тупо смотреть вокруг, но вновь ронял ее, прямо в лужу собственной блевотины.
   Сначала, в комнату вошел сержант. Тот самый, который конвоировал Ольгу сюда, а за ним, важно шествовал усатый прапорщик в зеленой форме ВеВешника. Через открытую дверь, девушка успела заметить, что и в коридоре, видимо, в ожидании ее выхода, перетаптывались двое солдат с автоматами.
   - "Боже! - пронеслось у нее в голове. - Неужто и впрямь, меня держат за какого-то мафиози! Или у них так положено?"
   А между тем, прапорщик остановился напротив клетки и, сперва брезгливо посмотрел на мычавшего, на полу алкаша, а уж потом, во всех подробностях, принялся осматривать свою будущую подопечную. Вероятно, он остался недоволен своим осмотром. Возможно, ожидал увидеть перед собой монстра о двух головах и с шестью рядами клыков? А тут, хрупкая, будто соломинка, девчушка. По крайней мере, пара блестящих наручников, которыми он все это время поигрывал, благополучно, но с явным сожалением тюремщика, перекочевала в задний карман его широких галифе.
   Как раз в этот момент, объявился и капитан. Старательно избегая возможности, встретиться взглядом с арестованной, он быстро передал прапорщику какую-то папку, подождал, пока тот распишется на какой-то бумажке и со вздохом, то ли облегчения, то ли разочарования, покинул комнату. Начальник конвоя, в свою очередь, лишь мельком глянул на документы в папке, решительно захлопнул ее и, коротко скомандовал, стоявшему в нетерпеливом ожидании, милицейскому сержанту.
   - Открывай!
   В ту же секунду, по его властному жесту, в комнату вошли оба автоматчика и, с суровым видом, заняли места справа и слева от решетчатой двери. От этих, вовсе не призрачных и очень серьезных приготовлений, у Ольги, уже в который раз за сегодня, мелко-мелко задрожали колени. Она медленно встала со скамьи и, на негнущихся, словно чужих ногах, медленно вышла из "обезьянника". И тут - о, сколько раз она видела подобную сцену в фильмах, а теперь, происходило с ней - прапорщик, предав своим глазищам зверский вид, рявкнул:
   - Стоять! Руки за спину! В случае попытки побега - огонь без предупреждения! Пошла!!!
   Чертов службист явно перестарался. Ольга вздрогнула всем своим телом и, из ее глаз, помимо воли - нет, не от страха, а от жгучей обиды - посыпались крупные слезы. Это было ужасно еще и тем, что она не могла их украдкой вытереть - руки то, были за спиной, а выказывать свою слабость, она ни за что не желала. Никогда и никому!!! И, печальный кортеж тронулся, отчаянно грохоча коваными солдатскими сапогами по мраморному полу узкого коридора. За этот короткий отрезок пути, Ольга сумела взять себя в руки и, когда они вышли на воздух, она назло всем, с независимым видом, подставила свое лицо, под свежие струи легкого ветерка.
   А снаружи и впрямь, уже вечерело. Солнце, по всей вероятности, только что село, а потому, воздух над городом, стал удивительно похожим на размытую японскую акварель, серо-сине-коричневых тонов. В служебном дворе вокзала, куда выходили так же, двери кухни ресторана и других хозяйственных помещений, конвой ожидала, странного вида, машина. Это была, скорее всего, фордовская модель - специализированный фургон для перевозки зеков. Естественно, он разительно отличался от своего уродливого "дедушки", сотворенного на базе отечественного "ГАЗика". По своему изяществу и совершенству, автомобиль больше походил на яркую ёлочную игрушку, нежели на мрачный автозак. Если бы не уродливые решетки на окнах его крытого кузова. И в этом диссонансе, просматривалось некое издевательство над чувствами тех, кому, по воле судьбы, приходилось пользоваться его, совсем не желанными, услугами. Ведь сама система содержания заключенных, с тех приснопамятных времен, нисколько не изменилась!
   - "Странно, и такого красавца, называют "черным воронком"? Кстати, можно загадывать желание - в первый раз в жизни, прокачусь на иномарке!", - подумала Ольга и горько усмехнулась.
   Она с грустью, больше по инерции, оглянулась на прапорщика. Но тот абсолютно не разделял, ни ее мыслей, ни искреннего удивления, а с неприступно-угрюмой физиономией, продолжал скрупулезно править службу, положенную по букве инструкции. Строго по ней, была осуществлена и посадка в шикарный автозак: конвоир - задержанная - опять конвоир. И только потом, сам начальник - правда, не в фургон, а в кабину, рядом с шофером.
   Машина тронула с места так мягко, будто покатила вовсе не по асфальту, а по гладкому, отполированному льду. Ольга оказалась втиснутой между двумя конвоирами, которые, зажав автоматы промеж коленей, с бесстрастными лицами, смотрели строго перед собой. Как оказалось, внутри фургона, находился еще и третий солдат. Он сейчас, занимал место в крохотном тамбуре, отгороженном от остального пространства сплошной стенкой, в которой имелась дверца, с затянутым сеткой, окошком. Сам тамбур располагался ближе к кабине и арестантка, пробираясь сквозь него внутрь, поначалу даже не заметила этого, третьего конвоира. Хотя ей было абсолютно все равно, сколько человек стерегли ее сейчас и куда везли. Москвы она все равно не знала. Гораздо больше, Ольгу заботило другое. Хоть мельком, хоть краем глаза, увидеть улицы знаменитой столицы. Однако, сделать это, ей было крайне трудно, а потому, приходилось украдкой коситься, то на правое, то на левое окно. Причем из-за застывших, как египетские сфинксы, автоматчиков.
   А там, за окнами в безобразных решетках, уже вовсю зажигался разноцветный неон, порою слышалась музыка, и вообще - кипела нормальная жизнь. Ох, не думала выпускница детского дома Оля Дробышева, что ее первая экскурсия по городу давней мечты, будет проходить именно таким образом!
   Ехали они, в принципе, не очень долго, хотя и часто останавливались на сфетофорах. И вот, изящный фургон, остановился около громадных, в четыре человеческих роста, ворот, за которыми, в густом кружеве из колючей проволоки и петель Бруно, смутно проглядывалось, почти сливаясь с сумерками, жуткое и мрачное здание тюрьмы. Что это было - легендарные Бутырки, не менее известная и воспетая в песнях Таганка или Матросская Тишина - девушка, естественно, не знала. Для нее, эти названия, являлись только иллюстрациями к прочитанным книгам, или необходимым антуражем к криминальным сюжетам, заполонившим в последнее время все телевизионные каналы, но уж никак не реальными объектами. А потому, серое, многоэтажное здание, оказалось обозначенным в Ольгином понимании, просто тюрьмой. Ну, не пансионатом же, для благородных девиц! В самом-то деле!
   Спустя совсем немного времени, судя по внутренностям автозака, которые затряслись мелким тремором, массивные ворота откатились в сторону. И машина въехала в свои родные палестины, мрачная тяжеловесность которых, сильно диссонировала, с ее легким, изящным дизайном. Поколесив еще самую малость по территории острога, фургон, теперь уже окончательно, застыл близ, чернеющего зевом стальных дверей, подъезда с высоким цементным крыльцом. Выгрузка прошла по давно отработанному сценарию и, усатый прапорщик, теперь еще более смурной, чем ранее, отпустил конвой. Затем, он опять рявкнул непреложное "руки за спину" и, повел Ольгу перед собой, бесконечными и узкими, словно тараканьи щели, а потому страшными, коридорами.
   Время от времени, прапор заучено выдавал резкие команды - "налево", "направо", "прямо", "стой", "лицом к стене" - которые арестантке следовало исполнять быстро и беспрекословно. А маломальское замешательство с ее стороны, тут же "вознаграждалось", бесцеремонным тычком костяшек пальцев сжатого кулака, сзади, под девичью лопатку. Но, как же девушке следовало ориентироваться, если в этом сумрачном лабиринте, непривычному глазу, даже не за что было зацепиться. Сплошь распростирались лишь крашенные темной масляной краской, гладкие стены и серый, в грязных подтеках, потолок. И железо, железо и еще много раз - железо! Оно было здесь повсюду и в самом разном обличье - в виде громоздких дверей, просто решетчатых дверей, самих решеток, замков и прочей спец атрибутики. Даже редкие электрические плафоны, и те были надежно запеленаты в проволочные сетки.
   Что же касалось дверей, большая часть из которых, обязательно была заперта на замок, то их встречалось на пути столько много, что девушка потеряла им счет. Но, перед каждой запертой, непременно раздавалась, ставшая уже привычной, команда "лицом к стене" и те, утробно лязгнув металлом, охотно пропускали процессию, как бы в очередной круг Дантова ада!
   Наконец, их "прогулка" закончилась. Прапорщик впихнул Ольгу, в какое-то полутемное помещение и, видимо, теперь уже на прощание, буркнул:
   - Посидишь здесь немного. И смотри, чтоб без фокусов и дури! За тобой скоро придут.
   После чего, небольшая дверь закрылась, но, к величайшему удивлению узницы, скрежета замка, она не услышала. Хотя чему тут было удивляться? Даже при огромном желании, выбраться из этих лабиринтов, перегороженных стальными "рогатками", все равно бы не смог никто. А между тем, оставшись в одиночестве, Ольга сперва испуганно огляделась. Что и говорить, чувствовала она себя, конечно же, скверно, но хорошо было то, что ее глаза уже достаточно привыкли к полумраку, почему-то царившему повсюду, в этих пределах. Она находилась в узкой, будто школьный пенал комнатушке, лишенной всякого намека даже на крохотную форточку. Все убранство конуры - иначе, назвать "апартаменты" было просто трудно - составляла узкая скамья, намертво привинченная к полу. Да и та, умудрялась занимать, большую часть свободного пространства.
   Ольга осторожно присела на нее и, как ей и приказали, стала послушно ждать. Но это занятие, вскоре, показалось ей слишком тягостным и она невольно, правда, шепотом, заговорила сама с собой вслух. Тем более, что здесь, наедине, это была единственная и, скорее всего последняя возможность побыть прежней.
   - Вот так то, Оленька! - обреченно, но, в то же время с иронией, не нормальной, а на грани нервного срыва, больше похожей на проявление психоза, произнесла она. - Как говорится - ехали мы, ехали! И приехали! Ты хотела превратиться в раковину, захлопнувшую створки? Нет, дорогая, не выйдет у тебя этот номер! То, что ты только что увидала, надо думать, всего лишь начало - цветочки. А ягодки, судя по тенденции, будут куда горше! Да, в такой обстановке, не раковиной заделаешься! Хочу - не хочу, размечталась, и детский лепет! Тут только одни стены и железо, сделают тебя ископаемой окаменелостью! Это - как минимум! И, в лучшем случае, а ...
   Она желала бы еще продолжить резюме, по своим первым, ошеломляющим, впечатлениям, но, в эту минуту, за дверью, послышалось шарканье по цементному полу, чьих-то ног. Девушка напряглась и, отбросив осколки сантиментов, оставшиеся в ней для сугубо внутреннего применения иногда, приготовилась испивать свою чашу дальше. Какой бы горькой, она ни была. Впрочем, содержимое этой злополучной чаши, уже сейчас, являлось не просто горьким. Горечь, что - заставил себя, проглотил и все! Но оно, это содержимое, было еще ужасно липким и едким! А потому, эта жуткая липкость, сразу, обволакивала все естество человека и содрать его, или, тем более, смыть, оказывалось просто невозможный. А оно, подлое, тут же принималось за свое черное дело - безжалостно и с тупым садизмом, выедало душу и плоть изнутри!
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   Между тем, шарканье ног, несуразное, в этой звенящей тишине, которую, как казалось пока Ольге, должен был нарушать лишь топот кованых сапог, слышалось все отчетливее и отчетливее. Человек, явно и неумолимо приближался к пеналу где, затаив дыхание, сидела узница. И действительно, скоро, дверь комнатушки распахнулась настежь. Но, на пороге, вопреки всем ожиданиям, которые рисовала девушке буйная фантазия обреченного, стоял вовсе не конвоир с автоматом наперевес и, даже не раздобревший на казенных харчах, прапор, с неизменной связкой ключей в руках. Это была довольно пожилая женщина, почти бабулька. И, что она мола делать в этом царстве всеобщей боли, горя и унижения, оставалось только догадываться. На ней был одет синий, казенный халат - явно не по росту и потому, с закатанными рукавами - а тайна ее неожиданного объявления здесь, открылась чуть позже.
   - Ба, опять Семеныч, арестантку на передых, в моей подсобке устроил! - всплеснула руками бабулька. - Вот, чёрт рогатый - сколько талдычила ему, а он все свое. Лень еще этажом подняться.
   Только теперь, Ольга обратила внимание на то, что в углу конуры - самом темном - стояли все, положенные для уборщицы, причиндалы. Ведро, швабра, пара тряпок и, изможденный до неузнаваемости, веник. Но, не смотря на такое начало, блюстительница чистоты, в этих грязных, по своей истинной сути, чертогах, вовсе не была удивлена, открывшимся ей обстоятельством. Она спокойно облокотилась о косяк и, засунув руки в бездонные карманы широченного халата, принялась пристально изучать Ольгу. Видимо, результатами, бабулька осталась, очень довольна, а потому, не была настроена, тут же хватать свои инструменты и уходить.
   - На чем погорела то, красавица? Ишь худющая какая, - вроде бы с искренним участием в голосе, поинтересовалась она.
   И это, немного, самую малость, подкупило девушку. Хотя, раскрывать свою душу перед первым встречным, она упорно не желала.
   - Воровка я! - только и буркнула Ольга, не зная, куда прятать свои глаза и, ожидая бурной реакции.
   Но, уборщица, и не подумала шарахаться от нее в сторону и, вовсе не имела намерения, предавать арестантку немедленной анафеме. Она лишь скрипуче усмехнулась и, как-то укоризненно, но одновременно мягко, предварительно по-бабьи покачав головой, произнесла:
   - Тоже мне, Америку открыла! Я итак вижу, что не убивца! Была б душегубицей - в браслетиках бы сидела, как миленькая. Да и не здесь, это точно, а там.
   Она показала натруженной ладонью куда-то вверх, но это откровение, совершенно ни о чем, Ольге не говорило. А между тем, бабуська продолжила.
   - А меня, тетей Дусей зовут. Я здесь, в следственных комнатах убираюсь. Сколько уж лет - многое повидала. Так, что не удивляйся. Хотя, что ж это я, старая, все о себе. Тебя то, как угораздило - дитя ведь еще?
   - С дуру, теть Дусь, с дуру. Да от нищеты. Как еще бывает?! - скорбно выдохнула Дробышева.
   - Ну, ну. Выходит, по первой у нас то? А я гляжу - вроде, девка не порченая. Ничего, милаха, там разберутся. Глядишь, и с гулькин нос выдадут, а то и вовсе - жалость проявят.
   - Конечно, проявят. У них жалости, что бананов на ёлке - ешь, не хочу! - с сарказмом бросила Ольга.
   Умудренная тетя Дуся, не стала спорить. Она понимающе посмотрела на узницу, вновь покачала головой и тоже, тяжко вздохнула. Что греха таить - она действительно, много повидала в этих стенах, а потому, и сама не верила в то, что только что сказала. Но, что поделаешь, так уж у людей принято - всегда надеяться на лучшее.
   - И долго меня будут здесь держать? А, теть Дусь? - в свою очередь, поинтересовалась девушка.
   - Да нет, - махнула рукой та. - Это, у них там пересменка видать была, недавеча закончилась. Теперь у кандальников кормежка. Ну, а потом, и за тобой придут.
   Ольга понимающе кивнула и, даже улыбнулась, как будто ей предстоял выход в высший свет, а не продолжение унизительной процедуры, вживания в шкуру зечки. Понимала это и уборщица. И, вероятно, движимая всколыхнувшимся в ней, извечным, материнским инстинктом, вдруг, перейдя на шепот, принялась энергично говорить.
   - Вот что, деваха! Не знаю почему, но тронула ты мое сердце - внучка у меня, такая же. Худющая, что твой шкилет и, сявенькая как ты. Точь в точь! Короче так, сейчас за тобой придут и, начнется ... Оформление, осмотр, то, да сё. Сразу скажу - на пряники сдобные не надейся - нет их тут и в помине! Они, контролеры, имею в виду - тоже люди. А знаешь, какая сволота через их руки, бывает, проходит? В общем, "пардонов" не ожидай. Могут запросто и затрещиной приголубить, если что.
   Тут, тетя Дуся перевела дух и, убедившись, что арестантка слушает ее внимательно, продолжила.
   - Короче, девка, терпи! До самого последнего. Бог терпел, как говорится. Вот и ты - закрой на замок рот и делай, что приказывают. Иначе, если сильно разозлишь, могут пихнуть в 275-ю.
   - А что это? - нерешительно спросила Ольга.
   - Дура! - в сердцах, выдохнула уборщица, вновь, в который уже раз, покачала головой и продолжила шепот. - Камера это! В ней народу не так много, зато, одни оторвы, как на подбор - сплошь, убивцы, да аферистки. Причем не по первой! Они тебя вмиг подомнут, как циновку - пикнуть не успеешь. Хорошо еще, что только спину чесать заставят. А то, не дай ты, Господи, - тетя Дуся набожно перекрестилась, - будешь вылизывать то, что ниже и спереду!!!
   От этих слов, хотя брошенных и не буднично, буквально застрял комок в горле. А широко раскрывшиеся глаза, казалось, вот-вот, должны были выпасть из орбит. И бабуська поняв, что явно перегнула палку, решила чуток откатить назад.
   - Но ты не переживай особо - ишь, скуксилась. Это я так, по дурости. Делай как говорю, и все будет нормально. Определят в 134-ю, а там, бабы, в основном, справные. За бытовуху, как и ты - по дурости, да из-за своих супружников, алкашей непутевых, горе мыкают. Ничего, тоже малость потопчут - не без этого. Да и понять их можно - озлобление кругом одно. А потом, обвыкнешь сама. Ну, а там, глядишь, и разберутся.
   В пенале повисла тягостная пауза. Ольге, по понятным причинам, уже ничего не хотелось спрашивать и узнавать заранее. А уборщица, судя по всему, тоже, выговорилась предостаточно и, напоследок, лишь выдала:
   - Ладно, поговорили - в общем, жди и помни! А я пойду. Не то Семеныч увидит, вони будет - не разнюхаешься потом. Бывай, с Богом.
   Сказав это, тетя Дуся со вздохом, подхватила свое хозяйство и, гремя ведром, зашаркала по коридору прочь. Вскоре, ее шаги затихли, а Ольга, опять окунулась с головой, в выворачивающую наизнанку, жуткую и зловещую тишину. Что и говорить, тюремный опыт, обретал в ее хрупком естестве, все более и более четкие и, осязаемые уже почти наощупь, очертания.
   - Ничего, выживем! - подбодрила она себя и, в изнеможении, откинулась спиной на шершавую стенку.
   И, минуты томительного ожидания потянулись вновь. Настолько медленно, что порою, Ольге казалось, будто время, материализовалось в нечто, похожее на густую патоку, а потому, никак не желало течь так, как ей было положено по определению. От неподвижности, все тело девушки затекло, но встать со скамейки, и малость размяться, арестантка не решалась. К тому же, на нее настолько навалилась усталость, накопившаяся за этот сумасшедший день, что все существо Ольги, начинало бурно протестовать, даже при попытке, просто пошевелить пальцами. Наверное, по этой же самой причине, ее обуяла еще и непреодолимая слабость. И вот ей, Дробышева сопротивляться оказалась не в силах и, не заметила, как стала дремать. Да не просто, в полглаза, а именно по-настоящему и, даже со сновидениями. Что же касалось того, что представляли из себя последние, можно было догадаться сразу, без подсказки и на все сто. Для этого, не стоило даже глядеть на спящую девушку, которая, то и дело, вздрагивала, всем своим тщедушным тельцем и, как-то по щенячьи, всхлипывала.
   И время, что вполне естественно, заметно ускорило свой бег. А сколько его прошло с тех пор, как ушла по своим делам тетя Дуся, узница сказать не могла. Она лишь вздрогнула от неожиданности, когда, почти над ее головой, вдруг прозвучало:
   - Вставай, королева! Ишь, расположилась, будто на курорте. Так и фигуру не долго испортить.
   Ольга моментально открыла глаза. При этом, больно стукнувшись затылком о злополучную стенку. А потому, морщась, но не столько от боли, сколько от секундной потери ориентации, стала как загнанный зверек, озираться по сторонам. Правда, осознание того, где она находится, до нее дошло достаточно быстро. Эта была все та же, комнатушка-пенал, а в относительно светлом, на общем тягостно-мертвенно-желтом фоне, проеме двери, громоздилось нечто. Это была дебелая, достаточно дородная бабища, при взгляде на прелести которой, любой профессиональный портной, довольно бы улыбнулся. Еще бы, чтобы сшить ей платье, достаточно было снять, одну единственную мерку. Остальное - талия и бедра - в своей удивительной несуразности, являли собой лишь равную производную, от размера необъятной окружности груди. А в итоге, общая картина, мало вписывалась в общепринятое понятие красоты женского тела. Иными словами, перед Ольгой стоял эдакий столбище, только женского пола. Кроме прочего, служивая была упакована в зеленую, готовую треснуть на ней, юбку и форменную рубашку навыпуск, которую угрожающе распирали спереди две арбузоподобные выпуклости. Всю эту пародию, венчали погоны прапорщика и, круглое, словно кислый блин, лицо, украшенное свинячьими глазками и, приклеенным намертво выражением, хорошо выдоенной, а потом накормленной до отвала, коровы.
   - Фигуру, говорю, испортишь - не курорт тут! - повторила та и, вдруг, заставив усомниться в безнадежной меланхоличности ее натуры, рявкнула. - Встать! Выходи! Лицом к стене!
   Ольга безмолвно повиновалась требованию, но в ее голове, успел, все ж таки, пронестись злорадный пассаж относительно облика тюремщицы.
   - "Сука бесформенная! Еще о фигуре рассуждает. Так на нее посмотреть - выходит, что сама с курортов, лет двадцать не вылазила, кряду!"
   Но, той было глубоко наплевать на то, что думает о ней, ее подопечная. Она, с завидной сноровкой, пробежалась мужицкими ручищами по худенькой фигурке Ольги и, убедившись, что узница не прячет нигде, ни противотанковой гранаты, ни двухметровой винтовки Мосина, ни, даже, таблетки обычного аспирина, скомандовала:
   - Руки за спину! Пошла!
   И вновь началась утомительная экскурсия, по, уже отчасти знакомым Дробышевой, лабиринтам. Резкие команды, железные решетки, лязганье замков и прочие атрибуты этого страшного дома. Правда, теперь, их маршрут проходил и по лестницам, куда-то вверх, так сказать, если иметь способность переваривать очень уж черный юмор, - поближе к Богу! И вот тут, Ольге ничего не оставалось, как продолжить удивляться тому, что видели ее глаза. Если к решеткам она уже привыкла, то сетки, которыми оказалось затянуто свободное пространство между этажами, воистину, неприятно поразили бы воображение любого новичка. Казалось, что прочная мышеловка, в которую ее, бедную, угораздило, была еще и перегорожена на мелкие отсеки. Причем, не только вдоль и поперек, но и по высоте.
   И все это, вместе взятое, давило на психику не подготовленного человека таким мощным прессом, что он, даже не дойдя до камеры, уже оказывался расплющенным, словно лягушка, попавшая под бескомпромиссный паровой каток. Тут, и умудренному опытом жизни, можно было запросто свихнуться и сорваться с катушек.
  
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   Однако, к величайшему удивлению Ольги, вскоре, запертые двери на их пути, стали встречаться относительно реже. А окружавшая маленький конвой обстановка, все более и более походила на интерьер захудалой конторы. Правда, выдержанной все в той же, темно-зелено-серой палитре. По всей видимости, это было административное крыло тюрьмы - своеобразный "приемный покой" для вновь прибывших. А вот почему усатый прапор завез Дробышеву с заднего крыльца - по собственной лени, или иным причинам - можно было только догадываться. Хотя, по большому счету, это никак не меняло сути основного - острог, он со всех сторон оставался острогом, как его ни крути!
   Наконец, процессия остановилась около одной из дверей, обезображенной лишь номером, который был выведен белой краской по зеленому полю, причем, довольно не ловкой рукой. Дебелая сопровожатая властно втолкнула Ольгу в отворившийся проем, а сама, войдя следом и буркнув заученное: "Задержанная по вашему приказанию доставлена", поспешила устроить свой, ничем не выдающийся зад, на допотопном диване. Узница же, остановилась посреди небольшой комнаты и, только теперь, позволила себе робко поднять глаза. Но, ничего особенного, увидеть ей не пришлось. Это было обычное, аскетически обставленное помещение, часть которого занимали шкафы, забитые до отказа пыльной, казенной макулатурой. А на остальной площади, разместился диван, обтянутый, уже успевшей изрядно залосниться, брезентухой и простой канцелярский стол, густо заляпанный чернильными пятнами. Но вот за ним, за этим столом - затрапезным и невзрачным - восседало нечто. Молоденький лейтенантик, совсем еще юноша. Но старательно корчивший из себя, грозного и многозвездочного, в смысле погон, начальника.
   - Садитесь, - произнес лейтенант, даже не взглянув на Ольгу.
   Та нерешительно присела на самый краешек жесткого, старомодного стула и тупо уставилась на свои пальцы, которые в это время, принялись отбивать мелкую дрожь, по острым, не совсем еще оформившимся, девичьим коленкам. Правда, узница успела заметить, что перед офицером, лежала уже знакомая ей папка, а потому, заранее приготовилась отвечать на привычные вопросы.
   - Фамилия, имя, отчество? - спросил лейтенант бесстрастным голосом.
   - Дробышева Ольга Лаврентьевна.
   - Год рождения?
   В общем, дальше пошло-поехало то, что уже успело изрядно обрыднуть и навязнуть в зубах, еще во время "дружеской беседы" с капитаном в линейном отделении транспортной милиции. А когда, наконец-то, все данные, вновь, скрупулезно были занесены на бумагу, начальство позволило себе самую малость, обычного человеческого. Но, прежде, офицер солидно крякнул, что никак не липло к его юному облику и, тщась глобальной озабоченностью, о торжестве справедливости, выдал:
   - Значит, так, гражданка Дробышева Ольга Лаврентьевна, по закону, вы являетесь задержанной. Правда, документов при вас нет. Их, если же опять, верить вам - украли, а потому, мы вынуждены пока верить вам на слово. Это касательно ваших метрических данных. Далее. Я уверен, что наши специалисты, достаточно квалифицированно проведут расследование и отделят, так сказать, зерна от плевел. В связи с этим, официальное обвинение, вам будет предъявлено в сроки, опять же, строго оговоренные законом. Тогда же, вам предъявят и вашего адвоката.
   Здесь офицер выдержал многозначительную паузу, как бы прислушиваясь к себе - все ли изложил, согласно существующему кодексу и, придя к выводу, что выступил на круглую "пятерку", продолжил:
   - А пока, милости прошу. Располагайтесь и, наберитесь терпения. Для нас важна каждая человеческая судьба и, чтобы разобраться в том, кто прав, а кто виноват, потребуется время.
   - Хоть на этом, спасибо! - вдруг, совершенно непроизвольно, вырвалось у Ольги.
   Но, лейтенантик, на это не отреагировал никак. Он, с благоговением конторского червя, захлопнул папку, и это явилось как бы командой для прапорщицы. Она тяжело поднялась с дивана, подошла к Ольге и, набрав в легкие побольше воздуха, привычно рявкнула:
   - Встать! Руки за спину! На выход!
   Вновь по коридору, но уже в обратном направлении, они прошли совсем не много, пока не уперлись в стальные прутья мощной решетки, безапелляционно перегородивший путь. Здесь предстояло свернуть в левую дверь, которая так же, как и предыдущая, была украшена порядковым номером. И вот тут то, едва войдя в помещение, Ольга буквально ослепла, от той белизны, что вдруг, казалось, поглотила ее с головой. Безо всякого сомнения, весь этот кафель, белые стеклянные шкафы и кушетка в углу, имели самое непосредственное отношение к медицине. И точно, спустя секунду, адаптировавшись, наконец, к непривычно яркому освещению, Дробышева разглядела сидящую за столом даму, облаченную в белоснежный халат и шапочку. Врачиха была небольшого росточка, сухой и плоской, будто щепка. А выражение ее лица, с хищными чертами старой девы, неудовлетворенной во всех отношениях, мало питало надежду на проявление ей, непреложных принципов милосердия и сострадания. Ко всему прочему, огромные очки, велосипедом сидевшие на ее крючковатом носе, придавали служительнице шприца и клизмы, большое сходство с совой. Правда, слегка изможденной и потасканной временем, но вряд ли такой же мудрой.
   Она лишь одарила претенциозным взглядом вошедших и спокойно продолжила свое занятие - покрывание небрежной писаниной, каких-то бумаг. Это длилось минут пять, но даже конвоирша, и та, не посмела потревожить эту фурию, а, тяжело дыша, прямо Ольге в затылок, послушно ожидала своей очереди. Наконец, врачиха закончила неотложные, по ее разумению дела, и встала из-за стола. Она уперла сухие ручонки в не менее сухие бока, наподобие буквы "Ф" и, принялась дотошно, с сугубо профессиональным интересом рассматривать Ольгу. При этом, у нее не дрогнул ни один мускул на лице. Хотя, кто его знает - может здесь присутствовало и простое женское любопытство? Вполне может быть! Но, осмотр на расстоянии, вскоре наскучил внебрачной дочери Гиппократа.
   - Ну, и что стоишь, как вкопанная? Раздевайся! - бросила она низким, основательно прокуренным голосом.
   Ольга вздрогнула от неожиданности. Безусловно, она поняла команду, но, абсолютно не представляла себе, степень предстоящего обнажения. Девушка с немым вопросом, беспомощно взглянула на блиноподобное лицо сопровожатой, ставшее от безысходности, вдруг, почти родным и та, поняв по-своему суть замешательства, утробно буркнула:
   - Давай, давай! До, в чем мать родила. И нечего здесь стесняться - все свои. Мужиков нету! А вещички, вот на этот стул. Аккуратно!
   И узнице, ничего не оставалось, как медленно начать снимать с себя одежду. При этом, потупив глаза и, одновременно, уговаривая себя поверить в то, что это обычная формальность и стыду здесь, действительно, не должно было быть места. Стыду - да! Но вот унизительная составляющая медицинского осмотра, тут же не замедлила явить себя свету. Врачиха вплотную подошла к девушке, заставила наклонить голову и, принялась бесцеремонно шурудить в ее волосах. Что она хотела там обнаружить, Ольга, естественно, догадывалась - банальнейших вшей. Эта процедура и в ее детдоме проводилась не раз. Но "сова" усердствовала с таким садистским кайфом, будто непременно желала изобличить "пациентку", сразу во всех смертных грехах.
   Однако, намеки на педикулез выявлены не были и, старая дева в белом, опустила свое внимание чуть ниже. Она, словно барышник, покупающий лошадь для перепродажи, стала заглядывать в оба уха, нос, а напоследок шершавым пальцем, тщательно обследовала полость рта до самых гланд. Что врачиха там скала, и вообще, что могла там найти в принципе, неискушенная в тонкостях тюремных хитростей, девушка так и не поняла. И, только когда та, с кислым выражением лица сделала шаг назад, Ольга с некоторым облегчением, вздохнула. Потому, что все остальное, вроде бы, было на виду и узница, уже ожидала услышать следующую команду, которая бы позволила ей, наконец, прикрыть свою наготу.
   Но, не тут-то было! Она, наивная до ужаса, совсем упустила из виду, что у человека, согласно его физиологии, имеются еще отверстия в теле. То, что их, прыткие на выдумки арестанты, с успехом могут использовать в качестве обычной тары, Дробышева опять же, по собственной наивности, совершенно не ведала. Зато, прекрасно была осведомлена "медицина", а потому, тут же выдала следующее:
   - Нагнуться! Задом ко мне!
   Ольга опешила, по первой, приняв это необычное желание "совы" за изощренную солдафонскую шутку. И поэтому, опять замешкалась чуть дольше обычного. Но на этот раз, привести ее в надлежащее чувство, помог увесистый кулак прапорщицы, который с хрустом, вонзился девушке промеж лопаток. Она, бедная, итак качнулась вперед, словно березка под натиском наглого ветра, а последовавший за ударом окрик, и вовсе, согнул ее в почти правильную букву "Г".
   - Выполняй, что сказано! И не хрена ерепениться! Ишь, недотрога выискалась!!!
   И тут, за дело принялась врачиха. Она заставила Ольгу, вдобавок ко всему, широко раздвинуть ягодицы и, отчего-то долго лазила пальцем, предварительно одетым в резиновую перчатку, в известном месте. Наконец, любопытство "совы" было удовлетворено полностью. Она неопределенно хмыкнула и, с чувством до конца исполненного долга, направилась к раковине.
   А Ольга, раздавленная и опустошенная, готовая провалиться от унижения сквозь пол и глазами полными слез, стала медленно, будто на ее хрупких плечах находился многотонный груз, распрямляться. Еще секунда, и все ее естество, едва не превратилось в один сплошной крик души. Который она с удовольствием - будь что будет - вдруг захотела бросить прямо в постные лица обоим, безнадежно растерявшим элементарные чувства на этой адовой работе, женщинам. Однако, Дробышева вовремя вспомнила недавнее предупреждение тети Дуси. А потому, ей ничего не оставалось делать, как покорно проглотить и этот глоток, из чаши с липкой, едкой горечью.
   Все это время, тюремщица тоже, зря ушами не хлопала. Она старательно, как это может делать бегемот, вынужденный строить домик из спичек, прощупывала каждый шов в Ольгиной одежде и обуви. Причем, вершила досмотр так медленно, что Ольге пришлось еще порядком постоять обнаженной и покорно ожидать завершения данного важного действа. Но и потом, никто не предложил ей одеться. Ведь завершающий аккорд всего досмотра, оказывается, был еще впереди и не замедлил прозвучать, как только врачиха, с огромным достоинством на сухом лице, вытерла свои руки коновала, крахмальным полотенцем. Повесив его на крючок, и вновь поглядев на узницу, как на пустое место, она вдруг, с абсолютно серьезным выражением, выдала:
   - Сесть!
   Ольга, уже наученная опытом с нагибанием, тут же, широко раскрыв глаза от искреннего удивления, выполнила приказ. Но, едва она присела на корточки, как раздалась другая команда:
   - Встать! Сесть! Встать! Сесть! Встать!
   - Да ладно вам, Ольга Федоровна, - неожиданно встряла в действия, не на шутку разошедшейся "совы", конвоирша. - По ней же итак видно - целка она. Что там спрятать сможет?
   - Во-первых, уважаемая Татьяна, в медицине нет такого понятия - целка! - сухо, поджав губы, оборвала ее та и, исполненная до краев, профессионального и службистского рвения, добавила. - В медицине, есть понятие - девственница! Но, это абсолютно ни о чем не говорит! У меня - инструкция!!! Впрочем, так же, как и у тебя. Все! Можете быть свободны!
   Сказав это, мегера опять устроилась за своим столом и, судя по ее, очень уж независимому виду, присутствующие в комнате, для нее больше перестали существовать вовсе. Но, даже теперь, дебелая не стала отдавать задержанной ее одежду, а, сделав из нее аккуратный сверток, сунула его себе под мышку. Поэтому, Ольге пришла мысль, вполне естественная в данных условиях, что сейчас, ей непременно, выдадут тюремную, грубую робу, с номерком на груди. И все! Прощай Ольга Дробышева - отныне, ты лишь номер такой-то! Но, этим ее фантазиям от незнания, навеянным, конечно же, сюжетами виденных ранее фильмов, было не суждено сбыться. До тюремной робы, дистанция еще оставалась огромной и, начало посвящения в арестанты - самое страшное, потому, что начало - ей предстояло пройти в своем одеянии. Том самом, на которое она, с таким трудом, выкраивая каждую копейку, копила деньги. Чтобы позже, всенепременно и с первого же захода, покорить своим видом желанную столицу. Покорила, ничего не скажешь!
   А пока же, тюремщица молча подтолкнула обнаженную, дрожащую всем телом и недоумевающую девушку к двери. Нет, не к той, через которую они вошли сюда, а к другой, притулившейся в одной из боковых стен врачебного кабинета. За ней оказался довольно длинный коридор, который закончился серым пеналом-колодцем, пахнущим плесенью и вековой сыростью. Здесь, узнице был выдан крохотный кусочек коричневого мыла и короткое напутствие.
   - Сейчас помоешься. Только живей, тебе тут не Сандуны, а у нас уже отбой скоро.
   Что такое Сандуны, Дробышева естественно, помнила плохо, опять же, из литературы, а подумать на этот счет, ей не дали ни секунды. Девушку бесцеремонно впихнули в цементный мешок, с остатками былого кафеля на облезлых стенах, под потолком которого, висела ржавая воронка с дырочками. Ольга даже не успела опомниться, как из нее хлынул жидкий поток ледяной воды. Приятного, в этом было мало, но и времени на "парную", ей было отведено, что называется, в обрез. Да и выбирать, не приходилось вовсе.
   - Сволочи! - лишь буркнула Ольга, чтобы хоть так, придать себе мужества, перед ледяной купелью. - Тоже мне - столица, третий Рим! Горячей воды, и той нет! А эту, видимо, прямо из Москвы-реки качают - мазутом пахнет.
   Но уже через пару минут, мокрая, дрожащая от холода Ольга, вновь вернулась в тамбур. Здесь ей бросили серое, влажное полотенце, но вытираться, пока не разрешили. А далее, последовало то, что называется дезинфекцией. Прыткая бабенка в синем халате, сноровисто окропила ей причинные места, чем-то похожим на малярную, маховую кисть. Сунула ее арестантке под мышки и бойко отрапортовала прапорщице.
   - Готово!
   Теперь, от Ольги за версту пахло совершенно дикой смесью, основой которой, вероятно, являлась все та же хлорка, пополам с карболкой. Зато теперь, ей позволили, наконец, вытереться и облачиться в свои вещи, почему-то вдруг, ставшие горячими, словно только что вышли из-под утюга. Но, прежней, девушка уже не стала. На джинсах не хватало металлической пуговицы, а ее гордость, новенькие кроссовки, уродливо развалились на ногах, по единственной причине - полного отсутствия шнурков. Однако, что это были за потери, по сравнению с тем, что ожидало девушку впереди.
   Напоследок, верткая бабенка сунула ей в руки какой-то серый, остро пахнущий прелью сверток, очевидно простыню с наволочкой, и конвой двинулся дальше. На этот раз, они вышли по другую сторону мощной решетки, перегораживающей коридор. А потому, и обстановка здесь, вновь стала той же самой, с которой Ольга уже успела познакомиться в самом начале - двери, решетки, замки и сетки между этажными пролетами. Правда, добавилось и новое - мрачные и несокрушимые двери камер, которые украшали непременные глазки, закрытые на замок кормушки и, поблекшие от времени номера. Они тянулись по левую руку бесконечной чередой, и, казалось, конца им не будет вовсе.
   А вскоре, одна из них, с лязгом отворилась и, поглотив узницу, тут же захлопнулась за ее спиной. Даже не осознав и не разглядев толком, где она находится, Ольга, от нахлынувших, очень непростых, чувств, на какое-то время потеряла разум. И перед ее внутренним взором, будто кадры ускоренной кинопленки, мрачной чередой стали проноситься все события сегодняшнего дня, который умудрился вместить в себя столько страданий и унижений, что это казалось просто непостижимым.
  
  
   Х Х Х
   Но вот, калейдоскоп безрадостных сюжетов закончился. Взор у Ольги постепенно начал приобретать былую ясность. Словно кто-то невидимый, там, глубоко в мозгу, вдруг принялся наводить на ее зрение резкость, как это делается в биноклях, с помощью специального колесика. И вскоре, во всей своей "красе", перед ней предстало жуткое нутро женской камеры следственного изолятора.
   По своим размерам, помещение было относительно небольшим и, немного вытянутым в длину - приблизительно четыре на три метра. С левой стороны, большую часть занимали грубо сколоченные и, уже успевшие почернеть от времени, деревянные двухэтажные нары. А правая стена, выкрашенная все в тот же, ядовито-зеленый цвет поражала воображение своей уродливой, абсолютной пустотой. И только в углу ее, прямо у входа, как бы в закутке, умудрились разместиться крохотная жестяная раковина и, растрескавшийся, в причудливых желтых подтеках, стульчак. В свободном пространстве, между голой стеной и нарами, стоял стол и пара колченогих скамеек. А за ними, на противоположной стене, у самого потолка, чернело крохотное, зарешеченное оконце, которое совершенно не желало впускать внутрь не только свежий воздух, но и, наверное, лучи дневного света, являясь лишь частью непреложного тюремного антуража. И потому, атмосфера в камере была такой, что к ней не только невозможно было сразу привыкнуть, но и казалось, можно было запросто пощупать руками, как нечто материальное.
   То, что это была камера, населенная женщинами, красноречиво свидетельствовали, сразу бросающиеся в глаза многочисленные мелочи. Во-первых, подручными средствами, с помощью облезлых покрывал, истертых полотенец, косынок и просто домашних халатов, уродливые нары были несколько облагорожены и превращены, в эдакие, не претендующие конечно на шик, будуары. Ну, а во-вторых, везде, где это только было возможно, сушилось разнокалиберное белье - трусы, лифчики, тряпочки, чулки и прочая бабья дребедень.
   Сколько человек населяло данную территорию, сразу, слету, сказать было трудно. Но все нары - и внизу, и вверху, оказались сплошь занятыми, меланхолично шевелящимися, распростертыми от жары и духоты, телами, в различной степени неглиже. Население встретило новоявленную кандальницу, пока, довольно спокойно. Она была лишь одарена целым потоком, направленных на нее и, в большинстве своем безразличных, взглядов, напор которых, стал быстро редеть, вероятно, в виду очевидной не интересности и обыденности, прибывшего объекта. У всех хватало и своих проблем, а еще одна арестантка, в этих краях, была явлением вовсе не эксклюзивным.
   Однако, нашлись и те, которых появление новенькой заинтересовало очень. Так, с нижнего яруса, дав Ольге предварительно придти в себя и смотреться, кряхтя выползла пожилая и, довольно пышнотелая женщина. На ней была лишь изрядно застиранная ночнушка, под тонким ситцем которой, угрожающе колыхались две внушительные полусферы, не обремененные ни какой "сбруей". Женщина по давней привычке поправила тугой узел седых волос на голове и, сунув босые ноги в стоптанные тапочки, прошаркала к столу. Там она села, судя по ее уверенным движениям, на привычное место, посередине и, в упор воззрилась на Ольгу.
   Поначалу, под этим взором, девушка вся сжалась, приготовив себя к неизбежной необходимости отпора, но тут же, каким-то седьмым чувством, почувствовала, что взгляд женщины за столом, вовсе не таил в себе, ни агрессии, ни изощренного сарказма. А та, все продолжала молча смотреть на Ольгу и, пока, не спешила вступать с ней в неизбежный разговор. Видимо, это было устоявшееся тюремное правило - сперва, основательно принюхаться к тому, чем от человека может "пахнуть", а уж потом, давать волю языку. Правда, эта игра в молчанку, продолжалась не очень долго.
   Практически сразу, вслед за женщиной в ночнушке, с нижних нар выпорхнуло еще одно существо. Девица находилась в неопределенном возрасте от двадцати пяти и до тридцати лет, была подвижна будто ртуть и, имела не только явно выраженный наглый взгляд, но и, как потом оказалось, и весьма острый язычок. Хотя, что говорить, две эти ипостаси, всегда легко уживались в одном человеке и, наличие одной, как бы заранее предопределяло скорое проявление другой. Все в ее облике - короткая стрижка под мальчика, следы потребления никотина и алкоголя на лице и, что самое главное, татуировка понятного содержания, заполонившая добрую половину плеча - выдавали в ней блатнягу. А значит, аборигена, этих, не столь отдаленных мест. Да и ее прыгающая походка паяца, которой она стала приближаться, к прижавшейся спиной к двери, Ольге, так же говорила о многом.
   - Ба-а-а, какая антилопа к нам пожаловала! - широко разведя руки, торчавшие из рукавов растянутой мужской майки, выдохнула девица. - Рупь за сто даю - бановая бикса!? Тебя спрашиваю, чучелко. Передком, на вокзале, говорю, промышляла, да на бабки чьи-то, по ходу, глаз положила? Верно, талдычу?
   Ольга лишь стрельнула в нее, взглядом серых глаз исподлобья: "мол, не тронь меня и не смотри, что я худая и кашляю!", но стоически промолчала. И это, еще больше подзадорило девицу. Она принялась пританцовывать вокруг и, выдавать одну реплику, краше другой.
   - Ой-ёй-ёй, какие мы грозные! Как буркалами то зыркаем! Ой, боюсь, боюсь! Откуда ты, как человека тебя спрашивают, стервоза? И, с каким прицепом к нам пожаловала? Поделись с нами, хилыми, да несчастными, будь мила! А там, поглядеть будем.
   Эта сцена, вполне естественно, привлекла внимание всей камеры. С развлечениями здесь, видимо было туго, а потому, все женское население - кто открыто, а кто и исподтишка, как бы до самой не докопались - наблюдали за бесплатным представлением. Однако, упорное молчание Ольги, и ее скрытая, но, хорошо ощущаемая на расстоянии агрессивность, на какой-то момент, поставили девицу в тупик. Но, судя по всему, она была не из тех, кого можно было запросто взять на понт. Она быстренько определила все "за" и "против" и вновь, продолжила свое паясничанье, но, уже с явно меркантильным уклоном.
   - Ух, какие у нее прохоря! Вы только гляньте - новье! Я такие ни в жисть не носила. Вот, что, кукла, предлагаю тебе выгодный и, самое главное, честный обмен. Учти, честный. Не прогадаешь - так сказать, баш на баш. Ты мне свою обувку, а я тебе, мазу поддержу в камере. Идет?
   - Да пошла ты...! - подала, наконец, голос Ольга, чем явно повергла девицу в некоторый ступор. - Я и сама за себя способна постоять, да и мои кроссовки, мне тоже нравятся.
   Нахалка бросила взгляд на женщину, которая все это время сидела за столом, как бы в поисках поддержки и, не получив от нее, ни одобрения, ни порицания, попыталась самостоятельно перейти в активное наступление.
   - Ну-ка, ну-ка, повтори, что ты там вякнула, сучонка, - прошипела она, постепенно приближаясь к новенькой, с явным намерением, вцепиться той в волосы.
   И Ольге ничего не оставалось делать, как изготовиться к этой неравной битве. Но, в этот самый момент, в зловещей тишине, которая повисла в перенаселенной камере, вдруг, раздался грубый, хриплый голос.
   - Оставь ее Фуфлыга!
   Девица, вмиг, замерла и, видимо, не поверив до конца своим ушам, медленно повернулась к сидящей за столом. То, что раздавшийся голос принадлежал именно ей. И то, что эта баба в затрапезной ночнушке, имела в этих пределах значительный вес, теперь уже сомнений не вызывало.
   - Не поняла? - произнесла та, кого только что окрестили Фуфлыгой. - Ты, что это Муся, в своем уме, или сбрендилась малехо?
   - Отвянь, я сказала! - тихо, и в то же время властно, повторила Муся.
   Девица тут же изменила свою позу и, придав телу, положение базарной торговки накануне грядущего скандала, выдала:
   - И с чего бы это ты, такой добренькой стала? Что, этого заморыша решила под свое крылышко приладить? А? А как же прописка, Мусь? Ведь на этой курвочке, если судить по ее доходной конституции, штампика, пока что, нету ти! Ты что, против порядка? А?
   - Не твое дело, Фуфлыга, - ни сколько не смутившись, продолжила гнуть свою линию женщина в ночнушке. - Ты ж не в мужской камере, и не с оторвами квартируешь, чтобы всю эту хренотень блюсти.
   - Ах, так?! - взвилась Фуфлыга. - Мамочкой решила заделаться. Первого встречного к своей сиське приладить намерилась! Что ж, давай, давай - у тебя их две, огромадные, на всех хватит!
   - А тебе, видать, по нраву те, у кого одна сиська, да и та, намного ниже? - усмехнулась Муся.
   И эта, на первый взгляд безобидная реплика, еще больше взвинтила девицу. От явного собственного бессилия, напрочь забыв про существование Ольги, она устроила в проходе диковинный танец возмущения, основным элементом которого, была невероятно непристойная жестикуляция. Но этого, ей показалось мало и она, вложив в свои уста тонны презрения, пополам с обидой, протявкала:
   - Обижаешь, Мусь, ох обижаешь! Да я, этих вонючих козлов - мужиков, на дух не переношу. А ты мне минет шьешь. Да ни в жисть! Это у нас, вон, Танюха - та минетчица по рождению, ее хлебом не корми, - при этом, девица махнула рукой, показывая куда-то, на верхний ярус нар и, для верности своих слов, спросила. - Верно ведь, Таньк?
   Оттуда раздалось лишь громкое сопение, а вслед за ним, прорезался и тонкий, недовольный голосок:
   - Да ладно тебе, Файка, чё привязалась то?
   - Ха, Файка!!! - вдруг взъярилась Фуфлыга и, наконец, отыскав, себе более слабую жертву, решила, видимо, выплеснуть на нее, всю свою нереализованную энергию. - Какая ятебе Файка, соска ты штопанная! Я, Фаина Викторовна!! К твоему говенному сведению, поняла!? Ишь, Файка! Удумала, чмушница!
   Сопение на нарах, в ту же секунду прекратилось, да и голоса оттуда, тоже, больше не подавали. Зато Муся, судя по всему, от души развеселившись этой сценой, не замедлила вынести и свой вердикт по данному поводу:
   - Фуфлыга, ты и есть Фуфлыга! - авторитетно заявила она. - Короче, заметано. Лезь в свою нору и, не мешай мне с новенькой разговор вести. Ишь, надумала, из себя матку корчить и беспредел здесь учинять!
   Девица замерла, вперилась ненавидящим взглядом в говорившую, но пока, являть ей свое мнение на этот счет, поостереглась. А та, мало обращая внимания на Фуфлыгины эмоции, продолжила, однако, уже с явной угрозой в голосе:
   - Тут тебе не блатата сплошняком, а бабы, в основном горемычные, да случайные! И потому, мне твои правила - до одного места! Хочешь их сама хлебнуть под завязку, так я тебе быстренько путевку в 275-ю устрою. Вот там ты попрыгаешь, да потаращишь свои глазища. Только в шнырях помойных!
   Эта, вовсе, видать, не шуточная перспектива попасть в знаменитую камеру, где сидели оторвы и, которой еще недавно пугали и Ольгу, заметно остудила пыл девицы. Неизвестно, какими рычагами, в этом плане, обладала грудастая Муся, но Фуфлыга, правда, демонстративно сплюнув прямо на пол и, бросив напоследок, совсем не добрый взгляд на новенькую, вмиг превратилась в мягкую и пушистую. Она угодливо хихикнула Мусе, затем, нарочитой походкой цацы прошла к стульчаку и, сделав свое дело по-маленькому, как ни в чем не бывало, полезла на свое место. Дробышевой лишь оставалось искренне подивиться тому, с каким артистическим талантом, демонстрировались все эти перевоплощения. Еще бы, ведь от качества исполнения их, напрямую зависели те реальные блага, и без того аскетической жизни, которые кто-то мог дать, или наоборот - отнять. А для Ольги, это был всамделишный урок в мастер-классе и, данной системе Станиславского, адаптированной к специальным, жестким условиям неволи, ей следовало срочно учиться!
  
  
  
  
   Х Х Х
   - Как зовут то тебя, соломинка? - спросила Муся, когда страсти в камере, наконец-то, улеглись.
   Ольга, ведомая искренней благодарностью, к этой неухоженной женщине в более чем затрапезной ночнушке, хотела уже было тут же выпалить свои паспортные данные, но осеклась. Уж слишком наивным, показалось ей, произносить в этой жесткой среде, свое, ничем не примечательное имя. Таких безликих Ольг, здесь могло оказаться несколько. А ко всему прочему, ей уже не один раз за сегодня, пришлось выкладывать то же самое, пред различными людьми в форме. Это порядком спело поднадоесть и сейчас, не могло не сыграть свою роль. А потому, она лишь на секунду задумалась и, безо всякого сомнения, выдала:
   - Стрекоза!!!
   - Стрекоза? - удивилась женщина и, вполне здраво, рассудила. - Ну, что ж, хочешь быть Стрекозой, будь ей, на здоровье. Значит, основания у тебя на то есть. И ладно. Не устала, стоять то? Подь сюда, присаживайся - не укушу.
   Ольга с готовностью, оторвала свою занемевшую спину от теплого железа двери и медленно подошла к столу. Все это время, короткого, в два шага, пути, она продолжала затравленно озираться налево, в сторону нар, все еще не веря, что именно с той стороны, вновь не возникнет угроза для ее достоинства. Однако, страхи девушки были напрасными. Фуфлыга, напевая себе под нос нечто незамысловатое, копошилась в своем углу и, по крайней мере сейчас, не проявляла былой агрессии. Что же касалось остальных женщин - кстати, их тут оказалось не меньше десятка - им было явно не до нее.
   Ольга присела на краешек колченогой скамьи и, потупив взор, приготовилась ожидать дальнейшего развития событий. Что творилось в этот момент у нее в душе, от увиденного здесь, даже не стоило пытаться пробовать передать простыми словами. Никто еще не придумал подобных слов. Что само по себе, казалось странным и неестественным. Чудовищная, нечеловеческая обстановка существовала, а вот, чтобы обрисовать ее, со всеми тончайшими нюансами, острыми шипами "колючки" раздиравшими юную душу, средств не было! Одно слово - ужас!!! Ужас, по сравнению с которым, больные фантазии Спилберга, казались лишь детскими страшилками, и не более.
   - Да встряхнись ты, стрекоза, - сочла нужным, подбодрить ее Муся. - А как мамка то тебя нарекла?
   - Ольгой.
   - Тоже не хреново, - согласилась женщина, но, ни спорить на эту тему, ни тем более поучать, больше не стала.
   Она вдруг засуетилась, словно находилась у себя на кухне и, что явно не шло к ее облику смотрящей камеры, и принялась усердно шурудить в потаенных щелях под столом. Жестом фокусника, Муся извлекла оттуда плошку, по всей видимости, сотворенную из половинки резинового мячика, гнутую алюминиевую ложку и плотный брусок черного хлеба. В плошке же, колыхалось нечто жидкое, подернутое застывшей тонкой пленкой и отдаленно напоминавшее, вполне съедобный в данных местах, суп.
   - Вот, - произнесла женщина, с неподдельной гордостью, выставляя все это богатство перед новенькой и, попутно, разъясняя ей ситуацию. - Нам почта уже давно пришла, что ты прибудешь. Тут женских камер не так уж и много, а потому, посчитать, труда не составило. Однако к ужину, почему-то, предъявить тебя не сподобились. Вот я и уболтала баландера, то есть того, кто пайки раздает, если по нормальному, чтобы малость прибавки, потихоря плеснул. Так что жуй! Правда, не очень жирно, но до утра хоть кишки слипаться не будут - и то ладно.
   При виде даже такой пищи, в застывшем Ольгином организме, стало явственно пробуждаться ощущение зверского голода. А потому, она не чинясь и, особо не заставляя себя упрашивать, накинулась на баланду. На вкус, та показалась ей довольно удобоваримой и, с голодухи, даже вкусной. Правда, выловить в ней, что-либо ощутимо материальное, оказалось делом заведомо зряшным. И тем не менее. Да и хлеб, не смотря на то, что слегка поскрипывал песком на зубах, прекрасно прошел вместо белого батона. Все это время, Муся молчала и, подперев, как-то слишком уж по-бабьи, щеку, наблюдала за процессом насыщения новобранки. И, только когда плошка оказалась буквально вылизанной до донышка, она вновь продолжила начатый накануне разговор.
   - Ну, вот и ладненько. А теперь, рассказывай, Стрекоза. Что с тобой приключилось? За какие грехи тебя к нам определили? Не стесняйся, тут все горемычные.
   В этот самый момент, самодельная занавеска из выцветшего платка, в углу нижних нар зашевелилась и, в образовавшуюся прореху, высунулась, хитроватая, как у лисы, мордочка Фуфлыги. Видимо, ее тоже распирало понятное любопытство. Поэтому она, предварительно разведав обстановку и, не вызвав недовольства у сидящих за столом, быстренько спрыгнула на пол. И уже затем, чистым ангелом во плоти, пристроилась на уголке скамьи.
   А между тем, только недоверчиво покосившись на новую слушательницу, Ольга начала свой рассказ. В особенные подробности и, тем более в сантименты, она решила не вдаваться, а говорила сдержанно, кратко и, безо всяких личных выводов. Только самую суть, а то, и того меньше. И тем не менее, в ее повествование, уместилось все - и то, что она детдомовка, и то, что приехала в Москву из Узбекистана, ну, и естественно, все то, что произошло с ней на злополучном Казанском вокзале.
   - Да-а-а, - протянула Муся, когда девушка, наконец, замолчала. - Вроде бы, ничего особенного - такое каждый день случается и по много раз. но чует мое сердце, девка, что обойдется тебе это на целый порядок дороже!
   - А почему? - нерешительно спросила искренне удивленная Стрекоза.
   Уж что-что, но здесь, казалось бы, среди товарок по несчастью, он а никак не рассчитывала, видимо, получить в ответ практически то же самое, что говорил ей днем и седой капитан. Ведь тот, все равно оставался милиционером, хотя и очень добрым. Но Муся, с ответом не спешила. Судя по всему, эта, давно уставшая от жизни женщина, и впрямь, видела многое на своем веку, но в данный момент, просто не знала, стоило ли пугать не очень радужными, хотя и вполне реальными предсказаниями, не оформившуюся еще девчушку. А потому, в конечном итоге, она мудро решила свести свой ответ, на общее и, по большому счету, малозначащее.
   - Да так, Стрекоза, это я сдуру ляпнула. Разбираться, конечно будут, а там, там сама все увидишь. Закон - он ведь как? Хоть так его выверни, хоть эдак - все равно законом останется! Китайские куртки-выворотки видела? Так вот это - почти то же самое.
   Но тут, в их разговор встряла, молчавшая до этого достаточно долго, Фуфлыга. И, не особо церемонясь, вмиг нарушила все старания женщины в ночнушке.
   - Ох, Муся, и дипломат из тебя, что из содержимого нашей параши - пуля! - выдала она и, обведя присутствующих довольным взглядом, продолжила. - Что тут девке лапшать то на уши - труба ее дело! Но вся масть не в этом, что ей будут пытаться шить, а в том, как из всего этого дерьма вывернуться! А здесь, Стрекозка ты моя дохленькая, особый нюх требуется. Короче, вали все на эту цыганку, мол она тебя под угрозой заставила. Ну, а они потом, пускай, пробуют ту отловить и очняк устроить. Их в Москве - море разливанное, да все на одну рожу - чернота!
   - Не прокатит, - с сомнением покачала головой Муся. - Следаки, они ведь тоже, не пальцем деланные. Короче, что зря базарить - по ходу глядеть зенками будешь, когда обвинение предъявят, а там уже, и тактику выберешь. Откуда ты Фуфлыга знаешь, может эта цыганка уже у них в кармане?! Или того лучше - спецом ее подослали.
   - Обвинение, обвинение! Слышала уже. Только когда его предъявят?
   - Не боись, уж это, за ними не заржавеет. Им самим в этом резон большой, чтобы тебе здесь местечко то застолбить на подольше, а резина уже потом потянется, сама. Без твоего и без их спросу, - ответствовала, со знанием дела, женщина и, к великому неудовольствию Фуфлыги, продолжила излагать именно свой взгляд, на Ольгины проблемы. - Но, кое-что есть, Стрекоза, чего тебе и в самом деле, не следует выказывать. Ни при каком раскладе.
   - Что?
   - То, что ты приезжая, причем из-за бугра. Так получается. Документов то у тебя нет? Вот и ломи дальше, ту самую дурочку.
   - А я и ломлю, - тихо призналась Ольга. - Только что, это и, правда, так важно?
   - По большому счету, если - конечно нет. Зона она и в Антарктиде - зона! - ответила Муся, с видимым удовольствием, почесывая себе под мышкой. - Но ежели в иностранку тебя определят - слыхала про такую - думаю, много хуже тебе будет там. Там же негритосок этих, особенно сейчас - пруд пруди! А что у них в обезьянних мозгах - поди разберись! А так, хоть к русским попадешь, все ж свои, родные. Хотя, что греха то таить - и там, всякого дерьма хватает. Еще вволю насмотришься, и не как сегодня.
   Сказав это, Муся выразительно посмотрела, практически в упор на Фуфлыгу и та, в мгновенье ока из ласковой киски, вновь превратилась во взъерошенную кошку. Но не надолго, всего лишь секунды на три. Зато потом, как бы сглаживая перед смотрящей свою необдуманную строптивость, решила согласиться с ней полностью.
   - Правильно Муся тебе базарит - с негритосками не стоит путаться, - авторитетно заявила она. - У них свои прибамбасы, африканские и гаранта нет, что тебя, белянку, враз не низведут до самого пола! За просто так, ради хохмы. Да и эти узкоглазые не лучше.
   Фуфлыга довольно осклабилась и, явно получая огромный кайф, оттого, что ее внимательно слушают, продолжила:
   - И вот еще, быстрого расклада не ожидай - раз власть затронула - мариновать тебя теперь будут по полной программе! А уж когда зуб на зуб попадать перестанет, да зенки синюхой подернуться, тогда и на допрос вызовут.
   - Это точно, - безоговорочно согласилась Муся. - Вон, Фуфлыга, уже полтора года здесь свою задницу протирает, все никак не протрет. Такая толстая, видать!
   - Ну, я ей не пример, - возмутилась та. - Меня до этого, как-никак, а пять годков отлавливали. Да и дел на мне невпроворот - до сих пор разгрести не могут. Правда, по одной статье. Потому, так и роют, кроты хреновы, чтобы хоть годочка два накинуть по совокупности. Ну, и пусть роют, а мне и здесь, не так уж и плохо - срок катит помаленьку и на башку не каплет.
   Откровенно говоря, Ольга совершенно ничего не поняла из сказанного Фуфлыгой только что. Но ей вдруг, стало по настоящему страшно. Хотя, какова должна была быть, степень этого страха, если он дал себя почувствовать даже на фоне всего остального, окружавшего девушку, ужаса тюремного бытия?! И Фуфлыга, очевидно, своим тонким нюхом, поняв ее состояние, вдруг, решила явить из себя, само милосердие.
   - Да не куксись ты, Стрекоза. У тебя ведь все равно, все как на ладони - крути не крути! А потому, думаю, уже через полгодика, похиляешь по этапу. А на зоне - оно конечно, тоже не сахар, зато воздуха свежего, хоть ложкой хлебай. Стрекоза! А я так и подумала сперва, что ты малолетка и вдруг, к нам забрела. С чего бы это?
   Судя по всему, девица уже потеряла всякий интерес к разговору. Что ей хотелось узнать свеженького, она узнала. Что хотела высказать - высказала. А большее ее мало заботило. Потому, она вновь влезла в свой "будуар", оставив собеседников, наедине друг с другом.
   - А кто это, теть Мусь? - шепотом поинтересовалась Ольга, которая от последних слов девицы, несколько приободрилась.
   - Да, не обращай внимания, - небрежно махнула рукой та, словно речь шла о пассажире купе, который через пять минут выйдет на ближайшей станции. - Кровь она тебе еще попьет изрядно, не гляди, что пригладилась. А так, мошенница она, профи - лохов на веру берет. Но талантливая, сука, тут уж ничего не попишешь. Артистка прямо таки, мать ее!
   - А остальные кто?
   - Да на кой хрен тебе это надо, пеструха? Своих забот мало, что ли? - произнесла Муся, но тут же смилостивилась. - Разные здесь собраны, всего двенадцать душ, но большинство по первой, да по бытовухе. Мелочевка, короче. Вон та, что ближе к двери, сверху - та чуток крупнее. Вон, шары сейчас закатывает, видать, молится, грехи замаливает. Все равно, бедолага, что еще скажешь! Мужик ее всю жизнь мутузил, как тряпку. Так ей и надоело. Она его проволокой, пьяного, примотала к кровати, а концы в розетку. Теперь вот, мается - душу отмаливает. А по мне - правильно сделала. Только раньше надо было - уже б на воле гуляла. Дура!
   Ольга невольно содрогнулась и, ее серые глаза комично расширились. От Муси данное обстоятельство не утаилось. Она обстоятельно кашлянула в кулак и, довольная произведенным эффектом, продолжила:
   - А рядом с ней - селедка драная - та самая, Танька-минетчица, которую Фуфлыга давеча подначивала. Глянешь - ни рожы, ни кожи, а надо же - мужики, что твои мухи липли! Так она, сдуру, видать, и сподобилась одному так кусануть, что пришлось обратно пришивать. А что - нанесение телесных, как не поворачивай! Вот и ждет теперь, сколько ей за это дело намотают. Тоже дура!
   Эта информация, еще больше поразила Стрекозу. И теперь, у нее уже отвисла и челюсть. Оставалось лишь удивляться тому, какими извилистыми путями, способны ходить обычные человеческие судьбы.
   - А остальные - так, по мелочи. Кто пучок редиски спер, кто соседке под глаз подсветил. Шушера, короче - бытовушницы!
   В этот самый момент, с верхних нар, будто королева с трона, неспешно и с показным достоинством, слезла довольно ухоженная дама. Как она умудрялась поддерживать свою прическу и макияж в этих адских условиях, оставалось загадкой. Но то, что она, своим видом, являла полную противоположность остальным обитательницам острога, не подлежало ни какому сомнению. Так же, как ее напыщенные манеры и плавающая походка. Ни дать, ни взять - английская леди в пятом поколении, на светском рауте в Виндзорском замке! Дама одарила беседующих надменным взглядом подведенных глаз и, вихляя бедрами, направилась в правый от дверей угол, где серел своими выпуклыми боками, стульчак.
   Она и малую нужду справляла с таким достоинством, будто хотела непременно уверить всех, что в данный момент из нее изливается не простая моча, а, по меньшей мере, духи, сотворенные незабвенной Коко Шанель. Когда же она вновь забралась на свое законное место, Муся выждала паузу, а затем, наклонившись к уху, пораженной увиденным Стрекозы, заговорщически прошептала:
   - Видела цацу? Так вот, эта фифа - Мадлен из Питера! Сама точно не знаю, но слухи тут табунами ходят, будто аферистка она, каких мало! И все по высшему рангу работала. Вот! Потому-то и держится так, да с нами, лапотниками, не особо якшается. Только мне, все это по барабану. Я помолчу-помолчу, но, случай, базар выйдет, крахмал с ее рожи собью быстренько. И крашеные шнифты не помогут.
   Ольга согласно кивнула головой, хотя мало что поняла. Да и в данный момент в ее мозгах, творилась невообразимая каша от нахлынувших разом, впечатлений. Однако, не смотря ни на что, в том числе и на усталость, она хотела слушать еще и еще. Сама Муся, так неожиданно для Ольги, проявившая о ней заботу, казалась теперь девушке, по меньшей мере - ангелом хранителем, дарованном ей, непременно, небесами. А ее рассказы, хоть как-то позволяли сравнивать свою беду с заботами других узниц. И что греха таить - иногда даже радоваться, правда, подспудно и про себя, что у людей рядом, может быть горе, куда безысходнее и страшнее, чем ее собственное.
  
  
  
   Х Х Х
   Что заставило Мусю, битую перебитую жизнью бабу, уже успевшую по молодости, отмотать нешуточный срок, вдруг вступиться за Ольгу, так и осталось неразгаданной загадкой. Как раз из тех, что возникают именно в тех ситуациях, когда человек не волен, в полной мере и объеме, распоряжаться своими действиями. Тогда, в обязательном порядке, приходит озлобление не всех и вся. Но, и что удивительно, среди этого океана злобы и цинизма, иной раз и проявляются крохотные островки желания, продемонстрировать окружающим, свое истинное, незапятнанное нутро нормального человека. Видимо, так же произошло и с Мусей. Нет, она вовсе не была сентиментальной вдовушкой, готовой подставить свое плечо каждому встречному и жесткости, ей было не занимать! Но вот, надо же - тронули ее сердце, чистота и эдакая, первозданная беззащитность, исходившие от бывшей детдомовки.
   А между тем, и впрямь, будто под крылом наседки, под защитой Муси, Стрекоза достаточно освоилась. И потому, рассказав свою историю, а затем, выслушав советы и рассказы о других острожницах, Ольга вдруг решила попытать и саму Мусю.
   - Теть Мусь, - произнесла она, старательно и неподдельно изображая на своем лице искреннее участие. - А вы то, как сюда попали? За что?
   Та только усмехнулась, глянула на Стрекозу пронзительным взглядом и, вероятно, решив, что со своею добротою малость перегнула палку, надумала слегка осадить, не в меру прыткую новенькую. Чтобы и дальше не повадно было, да и принцип острожной иерархии, не закачался под натиском разгулявшейся вдруг, анархии.
   - Какая я тебе тетя! Тоже мне, племянница выискалась! - своим грубым баритоном произнесла она. - Тут тебе нет ни теть, ни дядь, ни мамок, ни папок - каждый за себя и все одну баланду хлебаем. Так что учти зазноба наперед - и я тебе тоже, не нянька. Ишь, удумала!
   О, Боже! Сколько уже раз, за эти злосчастные сутки, эфемерные иллюзии, которые успевала построить в своем мечущемся сознании Ольга, относительно качеств, встречающихся на ее пути людей, с легкостью разбивались в прах. Ну, не знала девушка еще, не имела такого богатого опыта, кроме, конечно, детдомовского, что любой человек, даже самый добрый и отзывчивый, по своей глубинной сути, все равно является неисправимым эгоистом. Он не способен полностью учесть и объять все те желания и чаяния, которыми живет в данный момент другой индивидуум. Однако, Мусю, эти тонкости философского характера, мало заботили. Поэтому, выдав для порядка, изрядную порцию дегтя, она все ж таки, стала отвечать на вопрос собеседницы. Да и в самом то деле, почему было не ответить, если искренне интересовались? Ведь кроме следователя, данное обстоятельство больше никого не трогало - у всех имелись собственные заботы, да и следак, выказывал любопытство лишь по служебной необходимости. А Муся, как ни крути и не верти, была бабой. Тертой перетертой в непростых переделках, но бабой, которой тоже, иногда, хотелось просто выговориться!
   - За что, говоришь, я здесь оказалась? - переспросила она. - Так это как посмотреть! Может и вовсе - ни за что!
   - Как? И такое бывает? - с недоверием воззрилась на нее Стрекоза.
   - Еще как бывает! Ты что ж, дурочка наивная, думаешь, что сюда попадают обязательно за что-то? Нет, подруга, в этих краях и такие обитают, что до конца жизни, потом, никак докумекать не могут - за что срок тащили! Но, если честно, это не мой случай, конечно.
   Стрекоза старательно пыталась понять, о чем витийствует Муся, но никак не могла постигнуть, даже малой толики из сказанного. А уточнять, явно стыдилась, боясь показаться и вовсе, беспросветным несмышленышем. Однако женщина в ночнушке, с продолжением не стала медлить.
   - Короче, парюсь я, за скупку и перепродажу краденого. Вот так! Уже год, как суда дожидаюсь, и все никак не срастется. Только обида то моя, вот в чем. Раньше, это понятно - бомбанули хату, взяли шмотье и мне сдали. Знала, не знала - все равно, отвечай по закону! И никто не спорил. А сейчас? Все с ног на голову перевернулось! Ну, взяла я, партию дубленок дранных, все путем, даже с этикетками. А кто ж знал, что он оказывается, контрабандой из Турции ввезены? Их в Москве, на каждом углу, связками весит - бери, не хочу! Вот тебе и номер получается, стрекоза! А теперь сама смекай - за что, или за просто так!
   И Муся, выдав столь длинную тираду, даже как-то взгрустнула, что Ольге и впрямь, искренне стало жаль эту пожилую, обманутую кем-то, женщину. Они оба, за компанию помолчали и, только потом, новая арестантка, приученная детским домом к завсегдашнему порядку - дело то шло к ночи - осторожненько поинтересовалась у смотрящей камеры, о своих бытовых перспективах.
   - Мусь, а где я спать буду?
   Но тут, из "будуара" Фуфлыги, раздался гомерический хохот, от которого, все население камеры, невольно вздрогнуло. А затем, оттуда же, прозвучал и вполне ожидаемый ответ:
   - У параши, конечно!!! Где она спать будет! Шнифты повылазили совсем, что не видишь - на нарах народу, как блох на бродячей суке. Ха-ха-ха!
   - Заткнись, Фуфлыга, - рявкнула Муся и, обратившись к опешившей Стрекозе, как могла, успокоила ее. - Устрою я тебя, не боись. Здесь, на втором этаже, у стенки. Не фонтан, конечно, сама поймешь, как залезешь. Но, пару деньков перекантоваться можно. А там, не сегодня-завтра, троих на этап должны отправить. Думаю, станет попросторнее малость.
   - Не буду я с ней спать рядом! - вдруг, отозвалась с верхних нар та, которую Муся представила, как Мадлен. - От нее хлоркой, за версту прет!
   - А куда ты денешься, сука крашеная?! - подлила масла, в огонь, явно назревающего конфликта, все та же Фуфлыга и вновь захихикала.
   - Вот тебя, как раз, и забыли спросить, рожа уголовная, - не осталась в долгу Мадлен и еще более уперлась. - Сказала, не буду, значит - не буду! Разговор окончен! Пусть эта свиристелка, хотя бы сутки проветрится!
   Ольга буквально застыла на своем месте, от неожиданности. Ну, никак не могла она, даже предположить, что решение такой, казалось бы, простейшей и, что самое главное, насущной проблемы, вызовет к небольшой камере, целую бурю негативных эмоций. Она беспомощно взглянула на Мусю, но та, являла собой непоколебимый монолит, который, просто невозможно было столкнуть, подобным мышиным писком. От кого бы он ни исходил! Женщина степенно откашлялась в кулак и, набрав в могучие легкие побольше воздуха, наконец, выдала:
   - Мадлен, зря ты этот хипиш затеяла. Это я тебе говорю! Ты посмотри - девка то, тростиночка. Что она, тебе сладкий сон перебьет? - постепенно, голос Муси крепчал, а слова, стали вылетать из ее рта гораздо чаще. - Подумай лучше, еще раз - ты ж, баба с мозгами, грамотная шибко! Это ж не сталинские времена, что б человеку под нары лезть, - и, наконец, смотрящая сорвалась на зловещий крик. Не громкий, но все равно, леденящий кровь в жилах. - И вообще, лахудра питерская, я не позволю тебе, устраивать здесь беспредел! Тварь подколодная! Подстилка министерская! Слышишь меня, чучело?!
   Но, сверху, в ответ, не донеслось ни слова. И, только недовольное бурчание Мадлен себе под нос, красноречиво говорило о том, что карты аферистки, оказались битыми и, крыть ей было абсолютно нечем. Ее утонченная натура, очевидно, не терпела рукоприкладства в принципе, а за Мусей, судя по решительному настрою последней, это дело бы, вовсе не заржавело. Но порядок в камере был восстановлен. Потому, смотрящая, не сказав более ни слова, решительно встала из-за стола. И затем, с кряхтением полезла в свою обитель, располагавшуюся в самом центре нижних нар.
   Что же касалось Стрекозы, то она, так и осталась сидеть за столом. Мало того, что в полнейшем одиночестве, но, в добавок ко всему, еще и в нерешительности. А лезть на нары и, укладываться, как ни в чем не бывало, подле, продолжавшей бурчать себе под нос Мадлен, было, все ж таки, боязно. Но, ее раздумья на этот счет - быть или не быть - оказались довольно скоро прерванными. Из прорехи, между двумя платками, вновь высунулась голова Фуфлыги. На этот раз, ее хитрое лицо, источало целый букет, самых разных эмоций - начиная от злорадного ехидства и, заканчивая таинственностью, какого-то, только ей известного, знания.
   - Эй, Стрекозка, - по-змеиному, шепотом, прошипела она. - Ты вроде давеча говорила, что прокурора бомбанула на крупные бабки, на Казанском?
   - Говорила. А что? - вякнула Ольга, путаясь в догадках, чего это Фуфлыге, понадобилось от нее теперь.
   - А какой из себя, твой прокурор? - продолжила та.
   - Да обычный мужик. Только зажиревший малость. А так, вроде даже не очень старый - на темно-синей иномарке ездит. Блестящая такая и спереди, значок, как молния.
   Фуфлыга сделала вид, что глубоко задумалась, но, по ее хитрым глазищам, было видно, что она уже заранее что-то заготовила. Недаром до этого вошкалась в своем углу - верно, припоминала свои неоднократные столкновения со служителями закона. А их, судя по всему, в ее биографии, было предостаточно. И точно. Едва Ольга подумала об этом, как девица, сделав особо заинтересованную рожу, спросила:
   - А у этого прокурора, на синей лайбе, случаем, родинки над левой бровью не было?
   - Была! А ты то, откуда знаешь? - оцепенела Ольга, в предчувствии, опять, какой-нибудь гадости.
   Но Фуфлыге, этого оказалось вполне достаточно. Волна злорадного удовлетворения, прошла по всему ее верткому телу и она, как можно небрежнее, бросила:
   - А то, мне бы, и не знать! Я ж, милая ты моя, согласно профессии, в людных местах обреталась. Ну, а где еще, можно найти столько лохов, как не на Казанском. Там же, как специально, еще аж два вокзала друг на друга пялятся. И все компактно, в кучке!
   - Это как?
   - Как накакала, так и смякала! Площадь трех вокзалов называется, дярёвня ты беспросветная! Казанский, Ярославский, ну и Ленинградский.
   Ольге ничего не оставалось делать, как сделать глаза круглыми и, выдавить из себя:
   - А прокурор то, тут причем?
   - Прокурор - он завсегда причем! - со значением, прошипела Фуфлыга. - О нем, этом, с родинкой, будто башку прострелили над глазом, там каждая сявка знает! Короче, мужик он - дерьмо, жалости совсем не ведает. И то, что ты именно с ним перехлестнулась, выйдет тебе, замарашка ты моя, таким боком, что сама десять раз пожалеешь! Вот увидишь - точно говорю, Фуфлыга трепаться не любит! Он тебя с потрохами сгноит - мне пургу гнать, резону нет никакого!
   Выдав это, девица с каким-то садистским удовлетворением, на улыбающейся роже, откинулась не спину, а у Стрекозы, от ее черных прогнозов, вновь, все оборвалось внутри. Правда, нечто подобное, она уже слышала и раньше. Но... Теперь ее а этом заверял знающий не понаслышке человек, коим и являлась, безо всякого сомнения, прожженная Фуфлыга. А потому, перед Ольгой вновь померк белый свет и, предательски затряслись поджилки. Ей даже в голову не могло прийти сейчас, что делала все это девица, вполне намерено. А ведь предупреждала Муся: "Она тебе еще кровь попьет!".
   А тем временем, ее собеседница, профессионально выдержав паузу, чтобы полюбоваться результатами своих усилий, решила еще добавить немного черной краски. Но, сделать это так виртуозно, как бы желая откатить Ольгины страхи назад и, дать ей, непременно из своих рук, спасительную соломинку.
   - Да-а-а, мразь он, конечно, твой прокурор, порядочная, - с деланным вздохом, протянула Фуфлыга. - Зацепа, кажись, его кликуха?
   - Это фамилия его, настоящая, - еле слышно отозвалась Стрекоза.
   - Какая разница, фамилия ли, кликуха ли - все одно, погоняло! - нервно отреагировала та и тут же, продолжила. - Хоть он и мразь, но, думаю, пойти тебе на встречу, вполне может. Девка ты не порченая, то, да сё, детдомовка, к тому же. Посмотрит, посмотрит этот Зацепа и, заберет свою заяву назад.
   - Правда? - не поверила своим ушам Стрекоза. - И такое может быть, Фая?
   Но, для хитромудрой Фуфлыги, это был лишь хорошо рассчитанный трюк. Перед решающим ударом, который, по ее разумению, должен был ввернуть строптивицу в стойкий нокаут.
   - Правда, правда, - поторопилась с ехидцей, заверить она. - Пополам с кривдой! Отмажет он тебя и, на свою дачу запрет. Ну, а уж там, будет шпилить во все дыры, пока сама в петлю не залезешь! Вот так, моя милая!
   Сказав это, девица скрылась в своем "будуаре" и, теперь, видимо, уже надолго. Что же касалось Стрекозы, то у нее все поплыло перед глазами и пол камеры, стал уходить из-под ее ног. Она даже не в силах была осознать того, как надзирательница объявила отбой и не видела, как было включено ночное освещение. С глазами полными слез и, совершенно забыв о существовании не слишком довольной Мадлен, Ольга будто сомнамбула, забралась на, выделенное ей место в углу. И там, дрожа всем телом, плотно прижалась к холодной стенке. Что и говорить - Стрекоза находилась в глубокой прострации, а следователь, Фуфлыге вполне удалось ей отомстить за собственное недавнее унижение. Причем, мастерски!
  
  
  
  
   Х Х Х
   Процесс мышления, который происходил в Ольгиной голове в данный момент, по понятным причинам, нельзя было назвать нормальным. Все в ней, абсолютно все, обуяла жгучая обида и жуткий животный страх. А потому, Стрекоза, инстинктивно поняв, что никто не может быть ей опорой в будущем - даже добрая Муся - все плотнее и плотнее прижималась к холодной стене. Тем самым, пытаясь, таким наивным образом, отыскать нечто статичное в своем, достаточно зыбком положении. Ведь мертвый камень можно было ощутить реально, а значит, и попытаться передать ему, пусть малую, но часть негативных эмоций, буквально захлестывавших юное сознание.
   Но, уже через минуту, до новоиспеченной арестантки дошло то, почему место в углу на верхних нарах, многоопытная смотрящая назвала скептически - "не фонтаном". Крашенная поверхность оказалось сплошь покрытой некой маслянистой слизью, которая даже не имела способности стекать, а потому, удерживалась на стене в виде этакого колышущегося и мерзко пахнущего желе. По всей видимости, эта неприятная, как на вид, так и на ощупь, влага, являла собой ни что иное, как материализовавшееся дыхание многих людей. Годами оно скапливалось под потолком, в абсолютно непроветриваемом помещении, сгущалось, а затем, соприкоснувшись с холодной стеной, оседало на ней, влажным конденсатом. Затем, к этому конденсату, добавлялись испарения, исходившие от давно немытых человеческих тел. Вероятно, присоединялись еще слезы и горе, которых на крохотном пятачке, огражденном стенами, тоже было в избытке. И он, в конечном итоге, преобразовывался в скользкую субстанцию, похожую на обычные сопли.
   Это летом! А зимой, скорее всего, угол превращался в нечто, покрытое толстой шубой из грязно-серой изморози. Что, в свою очередь, так же делало этот участок нар, мало пригодным для комфортного проживания. Иными словами, это была мертвая зона, которая пользовалась у аборигенов камеры, весьма дурной репутацией и доставалась, по всей видимости, как правило, вновь прибывшим, так сказать, во временное пользование и до лучших времен.
   В испуге, Ольга попробовала отпрянуть от того, что еще минуту назад, по наивности, посчитала своей опорой и союзником. Однако сделать это, оказалось невозможно. Человеческие тела на верхних нарах были спрессованы так плотно, что свободного хода, даже для того, чтобы просто, перевернуться с боку на бок, на них не оставалось вовсе. А тут еще преподобная Мадлен, дрыхнувшая рядом со Стрекозой. Мало того, что эстетка храпела будто извозчик. Она, скорее всего специально, из чувства мести за недавнее унижение, выставила свой крепкий зад таким образом, что он превратился в железобетонную неподвижную преграду, которая не оставляла Ольге никаких шансов, чтобы хоть на миллиметр отлипнуть от мерзкой стены.
   А потому, от всего этого - обиды, бессилия, страха и отчаяния - которые накатили на девушку как-то сразу, мощным девятым валом и поглотили все ее хрупкое существо без остатка, из глаз Ольги, градом посыпались крупные слезы. Все остальное, и добрая беседа с Мусей, и ее заступничество и, наконец, относительно легкое обретение Стрекозой своего спального места, как события, вмиг откатились в далекое прошлое и воспринимались сейчас ею, лишь тщательно продуманным издевательством над ее бедой. Но все равно, даже при таком печальном раскладе, Ольга проявила завидное упрямство и не стала выдавать свою слабость всхлипами, которые так и рвались из ее, сдавленного судорогой горла, наружу. Вдобавок ко всему, для стопроцентной гарантии, девушка с трудом высвободила затекшую руку и, что было сил, но почти бессознательно, впилась зубами в собственное запястье.
   И что удивительно, Стрекоза абсолютно не почувствовала боли, а потому, с упорством остервенения, продолжила сжимать свои челюсти. До тех пор, пока ее рот не ощутил соленый привкус, который мог быть присущ только крови. И это обстоятельство, ставшее для Ольги нечаянным открытием, словно включило в ее мозгу какие-то потаенные кнопки. Нет, девушка не была вампиром! Что вы! Просто она вдруг, воочию, как бы увидала то, какая тонкая, на самом то деле, ниточка, удерживает человека на плаву жизни, отделяя от вечного забвения. А потому, потерявшее над собой контроль, сознание Стрекозы, не замедлило пойти на поводу, у совершенно предательской по сути, но, увы, вполне закономерной, наверное, в ее теперешнем положении, идеи избавления от мук. На манер кролика, с кайфом пожиравшего морковку, узница вдруг принялась крушить острыми зубами, удивительно податливую плоть собственного запястья. И только тогда, когда ее рот наполнился горячей кровью, Ольга в полнейшем изнеможении, откинулась на жесткое, комковатое подобие подушки. В первые же секунды, ее еще одолевали некие крупицы страха перед содеянным, а во всем организме, упорно пульсировали слабенькие отголоски, напоминающие физическую боль. Но, уже через довольно небольшое количество времени, сознание стрекозы стало затуманиваться и, место прежнего ужаса, стало заполняться ощущением легкости и какого-то неземного блаженства.
   Если б не тонкий тюфяк под ней! Он успел напитаться ее кровью настолько, что как бы превратился в логичное продолжение влажной и скользкой стены, но уже и под узницей. А это создавало в бытовом, да и в чисто эстетическом плане, некий дискомфорт, против которого, быстро угасающее сознание Ольги, все ж таки пыталось поднять слабенькое подобие бунта. Ведь ей хотелось уйти из жизни непременно красиво, с возвышенными чувствами, не отвлекаясь ни на что земное и бренное. Ворота рая казались уже близкими, но и тут, проклятый тюремный тюфяк, серьезно, и в то же время, исподтишка как бы, как делалось в этих местах практически все, подвел Стрекозу. Он, зараза, оказался настолько тонким, что вскоре, кровь с него, стала капать на нижний ярус.
   Первой, что было вполне естественным, обнаружила появление нежелательного "дождичка" в своем "будуаре", все та же Фуфлыга. Ведь именно ее ложе, располагалось почти под ложем Ольги. По всей вероятности, слизь на стенах сверху, до туда не сползала, угол был сухим, а потому и довольно привлекательным для жилья. Хоть с одной стороны, тебе никто не дышал в затылок или лицо. Так вот, мошенница, к этому времени, уже сладко спала и видела десятый сон. Еще бы! Настроение у Фуфлыги было прекрасным - обидчице удалось отомстить, что называется, с лихвой, а окружающая рецидивистку остановка, являлась достаточно родной и привычной.
   А потому, первая капля, уже успевшей остыть, крови, которая упала ей, на безмятежно откинутую за голову руку, не могла, конечно же, нарушить ее безмятежного и блаженного покоя. Фуфлыга лишь перевернулась на другой бок - благо внизу, для заслуженных арестантов, места было чуть больше - и преспокойненько продолжила просмотр цветных сновидений. То, что они, должны были быть, у бесшабашной Файки именно цветными, в отличие от подавляющего большинства присутствующих здесь, не могло вызывать никаких сомнений! Надо было просто знать неисправимо-оптимистическую натуру закаленной острожницы. Но, следующая капля, угодила ей прямо в ухо и это, уже явилось достаточно веским аргументом, чтобы проявить законное неудовольствие. Девица спросонья, бормоча себе под нос, заготовленные у нее всегда с запасом, проклятия, принялась ощупывать себя. И вдруг, ощутив, вдобавок с еще несколькими, сорвавшимися сверху каплями, противную липкость на пальцах и лице, похолодела от ужаса.
   Ее сон, как рукой сняло. А в голове, яркой молнией пронеслась вполне обоснованная догадка-подозрение. Она заорала благим матом и, пулей соскочив с нар, принялась тормошить всех подряд, кто попал ей под руку. Вмиг, в доли секунды, камера ожила, дневное освещение было включено и, все увидели перед собой то, что и должны были увидеть! Многоопытная и облеченная ответственностью, за положение дел в камере, Муся, моментально взяла обстановку в свои руки. Она заставила Фуфлыгу, перетянуть Ольге руку подручными средствами, чему та, ко всеобщему удивлению, вовсе не стала сопротивляться, а сама, принялась настойчиво барабанить в железную дверь.
   Потом, Стрекозу отчаянно трясли, куда-то тащили, но, она воспринимала все это, будто сквозь толстый слой ваты. Ей было удивительно хорошо и, девушка даже улыбалась в забытьи. А ее выгибавшиеся дугой брови, как раз и свидетельствовали о том, что организм Стрекозы, как мог, пытался протестовать против того, что с ним делали, во имя спасения его же жизни. Но вскоре, светлые образы манящих уголков Эдема, которые уже казались такими близкими, что только достаточно было протянуть руку, стали меркнуть перед ее внутренним взором, пока вовсе, не превратились в сплошную черноту бездонной пропасти.
   Очнулась Стрекоза оттого, что кто-то осторожно прикасался к ее лбу холодными пальцами. Она, неимоверным усилием воли, попыталась открыть глаза и то, что увидела перед собой, впервые секунды, очень поразило ее. Девушка лежала на мягкой кровати, покрытая белейшей простыней, а вокруг, куда доставал ее взор, также, все было облечено в светлые, нестерпимо режущие глаза, тона. И впрямь, сдуру, да еще и после мрачной камеры, можно было подумать, что она, то ли рехнулась, а то ли действительно, находилась не иначе, как в приемном покое самого рая! Если бы не облик мужчины, в старомодных очках-велосипедах, который склонился над ее постелью.
   Он был одет в белый халат, шапочку, имел седую бородку, такие же усики и мило улыбался. Но уж никак не был похож на хрестоматийного Бога, а скорее всего, являл, вдруг ожившего, киношного Айболита. И следовательно, девушка находилась просто в больнице. Скорее всего, тоже тюремной, но и это, было совсем не плохо в ее положении. Ольга с большим трудом осознавала то, каким образом сюда попала и достаточно смутно, припоминала детали того жуткого самоистязания, которое устроила себе в камере. А потому, со вздохом облегчения, как ниспосланную сверху благодать, восприняла вернувшуюся способность, ощущать свое собственное тело. Правда, чуть позже, не стираемая теперь уже ничем, грусть, вновь овладела всем ее существом. А как она могла, открыто радоваться вернувшейся жизни, когда под напором обстоятельств, самолично уценила ее до уровня, ниже стоимости потертого медного гроша!
   - Ну, что, очнулась, строптивая козочка? - мягко спросил мужчина, теперь еще больше, ставший похожим на сказочного Айболита. - Ох, ты и удумала себе муку! Надо же! Но ничего, ничего, поставим тебя на ноги - глазом не успеешь моргнуть.
   - Спасибо, - больше по привычке, нежели чем по причине искренней благодарности, слабо отозвалась Ольга.
   - Спасибо?! - делано возмутился врач. - Это ты своим товаркам скажешь, когда поправишься. Что вовремя хватились. И чего ж ты решила, дочка, с жизнью то распрощаться? У тебя ж еще все впереди.
   Стрекоза промолчала и, закусив губу, совершенно не желая спорить и тем более, доказывать, казалось бы очевидное, отвернулась к стене. И мужчина, правильно воспринял это, как знак несогласия с ним, а потому, довольно эмоционально, продолжил:
   - А я говорю - впереди!!! И, между прочим, уважаемая барышня, знаю, что говорю! Ну, оступилась - с кем не бывает? Поверь, дурашка, пройдет весь этот ужас и, забудешь о нем, как о страшном сне. Еще детишек нарожаешь. Вот увидишь. А вот тогда, меня старого-то, и вспомнишь!
   При этих добрых словах, Ольга невольно улыбнулась. На глазах у нее появились предательские слезы, но она быстренько, промокнула их бинтом, который туго перехватывал, ее искалеченное запястье. А, умудренный, без всякого сомнения, долгой и богатой на разные проявления жизнью, Айболит, все понял так, как и следовало понять. Но, счел необходимым, и дальше, строить из себя достаточно сурового дядьку.
   - И выкинь из своей башки всю эту дурь напрочь. Ишь, удумала что! Эдак мы, россияне, и вовсе выродимся нахрен! Извини. Коза бодливая!
   - Да не коза я, а Стрекоза! - вдруг вымолвила Ольга, сама не зная почему.
   - Ну, Стрекоза, так Стрекоза, - спокойно согласился врач. - Все равно, хоть жуком навозным обзовись - я от своих слов отказываться, не намерен! А вот касательно Стрекозы, то мы ей сейчас и поставим восстанавливающую силы капельницу. Вот так!
   - Больно ведь будет, - вдруг запротестовала та, с детства, панически боявшаяся уколов.
   - А свои собственные вены грызть, было не больно? - жестко отрезал доктор. - Ничего, потерпишь, не сдобный пряник. Мое дело, в тебя жизнь вдохнуть и я это сделаю!
   Сказав это, он дал знак, кому-то, в соседней комнатушке и оттуда, с блестящим штативом в руках, буквально выплыла пожилая медсестра. Она, не особо чинясь, всадила толстенную иглу в вену девушки, с бесстрастным лицом фурии, отрегулировала бег капель в фильтре и, обдав Айболита взглядом, полным малоскрываемого презрения, покинула палату. Но тот лишь усмехнулся ей вслед и вскоре, тоже отбыл по своим делам. Судя по всему, это был добрый чудак, из тех, кто к нашему счастью, встречаются повсюду и, изо всех сил, стараются сеять разумное и вечное. Но взамен, частенько причем, получают лишь пренебрежительные клички и красноречивые жесты за спиной - указательный палец, вращаемый у виска. Как он очутился в этом вертепе ужаса и страха, оставалось загадкой. Однако, увы, мы то прекрасно знаем, что пути господни, и впрямь, неисповедимы!
   А между тем, Стрекоза осталась одна, в небольшой и уютной палате, которую несколько портила грубо зарешеченное окно. Капельница педантично выполняла свою работу и, с каждой каплей, девушка почти физически ощущала, как к ней возвращаются силы и былая, еще дотюремная, уверенность в себе. Мир вокруг нее вновь, осторожненько, но начал приобретать звуки и цветность. А потому, Стрекоза даже решилась на то, чтобы вслух заявить самой себе.
   - Нет уж, дорогая, Айболит прав на все сто - подурили, и хватит!
   И теперь можно было уже не сомневаться в том, что минутные слабости, которых, на ее тернистом пути будет еще предостаточно, больше не посмеют сбить ее с толку и, тем более, обернуть против собственной же жизни. Пусть ужасной, пусть униженной, но дарованной однажды, единственный раз и свыше! Так она решила. Даже не подозревая о существовании на этот счет известного изречения мудрого Соломона: "И это пройдет..."!
   В больничке, Стрекоза пробыла всего четыре дня, да и то, не полных. Вероятно, в этих пределах, только следствие имело превентивное право тянуться бесконечно долго и медленно. А что касалось процесса оздоровления подопечных, то он был поставлен на хорошо отлаженный поток-конвейер. Но, перед тем, как девушке предстояло вернуться в камеру, ей пришлось пережить еще два события. Причем первое, оказалось довольно приятным, вот второе, откровенно говоря - не очень. И даже более того.
   Относительно первого события - девушку вдруг, по указанию все того же Айболита, начали всесторонне обследовать. Правда ровно настолько, насколько это позволяла делать, небогатая диагностическая база тюремного стационара. Арестантку сводили в кабинет флюорографии, взяли на анализ кровь, мочу и соскоб изо рта, а затем проверили давление и какие-то рефлексы. И, уже в заключении, опутав проводами датчиков, сам Айболит, лично, тщательно просмотрел на допотопном дисплее, занимательные кривые амплитуды, которые, якобы, подавали различные участки головы и тела Стрекозы. После чего, у Ольги вновь взяли кровь на повторный анализ. Все эти необъяснимые действия, поначалу вызвали у узницы лишь удивление, но оно очень скоро перешло в обыкновенный страх перед неизведанным. В самом то деле, ведь не в пансионате, на спецпитании она находилась, чтобы проявлять о ее здоровье, столь дотошную заботу. Однако тайна, всех этих причудливых манипуляций с ней, выяснилась довольно скоро.
   Перед тем, как отправить заключенную обратно в камеру, Айболит что-то, достаточно долго писал корявой латынью на казенных бланках, сверху которых, красовалась Ольгина фамилия. В этот момент, он был строг и даже откровенно груб. А потому, Стрекозе даже не могло прийти в голову, чтобы спросить его о том, что могли означать те процедуры, которые над ней производили. Но, когда, стоявшая все это время за спиной у доктора медсестра, поджав сухие губы, вышла из кабинета, тот вмиг, буквально на глазах, преобразился. Он повернулся к Ольге и, перейдя на заговорщический шепот, горячо заговорил. При этом, то и дело, с опаской поглядывая на дверь, за которой испарилась фурия в белом халате.
   - Вот что, девочка. Слушай, запоминай и вопросов не задавай. Я специально учинил всю эту тягомотину с твоим обследованием. На основании, так сказать, косвенных подозрений. Хоть это право имею. Слаба ты еще, организм не сформировался окончательно - тяжело тебе будет на зоне! Потому-то я и решился, тебе болезнь придумать - уж не обессудь. Такую, что не всяким анализом, особенно в тех условиях, подтвердить можно.
   На этом месте, он судорожно сглотнул слюну и, бросив, в очередной раз, настороженный взгляд на дверь, продолжил:
   - В общем так, анализы я подогнал и в твоей карточке, достаточно подробно все изложил. Твое дело, запоминай, если будут вдруг спрашивать - жаловаться на быструю утомляемость, носовые кровотечения и судороги конечностей. Короче, чем больше, тем и лучше.
   - А как называется моя болезнь то? - тоже шепотом, спросила Ольга, быстро, своим детдомовским рассудком, поняв истинный смысл махинации. - Вдруг спросят?
   - Все равно, не запомнишь, - сморщил лицо доктор. - Хотя ладно, а вдруг... Тромбоцитопеническая пурпура! Пурпура и все! Говори - с кровью что-то. А подробности - не твоего ума дело!
   - Спасибо вам, доктор, - искренне вырвалось у Стрекозы.
   - Чего уж там, - махнул рукой тот. - Может быть, и в самом деле, на легкие работы попадешь, и то ладно.
   Ольга хотела сказать еще что-то, но в это момент, дверь в кабинет открылась и на пороге, во всей своей столбовидной "красоте", объявилась уже знакомая ей, дебелая прапорщица. А это, могло означать лишь единственное - пора было возвращаться на нары! Правда, перед этим, Стрекозе пришлось пережить и второе событие. То самое, которое уже потом, время спустя, будет охарактеризовано ей, как "не очень". И даже, более того!
  
  
  
  
   Х Х Х
   А вся суть этого "не очень" заключалась в том, что в камеру, арестантку сразу не повели. Об этом, Стрекоза узнала не сразу. А пока, перед ней вновь, во всей своей фундаментальной угрюмости и мрачности, прошла череда бесконечных тюремных коридоров. С их многочисленными решетками на замках и сетками, заполонившими межэтажные пространства. Только теперь, все это уже не вызывало в Ольге благоговейного ужаса, как впрочем, и само поведение откормленной конвоирши. Удивительно, но человек способен и впрямь, привыкнуть абсолютно ко всему. А та, была груба гораздо больше, чем ранее, корчила из себя, почему-то, обиженную примадонну и, комично поджимала при этом, свои блеклые губищи.
   Рассказывать девушке о причине этих метаморфоз, произошедших с вертухайкой, конечно же никто не собирался. Но, она и сама прекрасно понимала, что своим поступком, как бы нарушила заведенный порядок в хозяйстве, подотчетном бабище и тем самым, скорее всего, подставила ее толстую задницу, под добрую взбучку от начальства. И вот теперь, прапорщица, что называется, с кайфом отрывалась. Ее команды, гремели в пустынных коридорах намного громче и резче и частенько, подкреплялись, довольно чувствительными для узницы тычками в спину. Но Ольга не роптала и не пыталась проявлять адекватной агрессии. Наоборот, загадочно улыбалась, чем вводила тюремщицу, в еще большее исступление.
   А улыбалась Стрекоза потому, что никак не могла забыть доброго доктора Айболита, только что сделавшего для нее, хотелось бы верить в это - великое дело. И вовсе не в том, виделась сейчас Ольге его уникальность, что врач взял на себя смелость наградить ее липовым диагнозом про запас. А в том, что своим, поистине человеческим поступком, пробил значительную брешь в зашоренном сознании Стрекозы, возродил в ней веру в себя и в непреложные, но всегда почему-то находящиеся в загоне, силы добра и справедливости.
   А между тем, наконец, выяснилось, что узницу вновь привели в тот самый коридор, в одной из комнат которого, молоденьким, но серьезным лейтенантиком, она еще недавно, была официально рукоположена в кандальницы. Рабочий день, по всей видимости, еще не закончился, а потому, в административном крыле тюрьмы, царило некоторое оживление. По пути, им стали встречаться женщины, упакованные в зеленую форму и офицеры, с серьезным видом, спешащие по неотложным делам. Но что удивило Ольгу, так это то, как абсолютно равнодушно, не проявляя совершенно никаких эмоций, все они взирали на конвой, будто на пустое место и спешили дальше. Что и говорить, видимо действительно, привычка является великой вещью и, как известно - второй натурой! Наверное, точно так же, прозектор может запросто расслабляться в обществе трупов и, даже спокойно обедать за столом, на котором только что кромсал очередное тело, бывшее для него лишь сборищем органов, напрочь лишенных былых привязанностей и личной истории.
   Правда, на этот раз, Ольгу впихнули совсем в другую комнату. Этот кабинет, был обставлен несколько лучше, чем тот, в котором ее принимал лейтенантик. По крайней мере, в нем имелись довольно приличные стулья и стол, на котором, во всю свою мощь старался вентилятор. Но шкафы вдоль стены были точно такими же, кургузыми и обшарпанными. Зато, вместо допотопного дивана, в углу разместился вполне современный мягкий уголок, над которым красовалась глянцевая карта России. Из всего этого, Ольга просто не могла не сделать единственного и по ее мнению правильного вывода - с ней решило вдруг, побеседовать относительно высокое начальство. Тему предстоящей беседы, тоже, угадать было совсем не трудно.
   Само начальство, находилось тут же. Оно с грозным видом восседало за столом и было обременено майорскими погонами. Какую нишу, занимал этот офицер в иерархии администрации тюрьмы, Стрекоза естественно не знала. А между тем, хозяин кабинета, медленно поднял на арестантку, свои выцветшие, словно много раз стиранный, дешевый ситец, глаза и, с нескрываемым любопытством, принялся разглядывать ее. И, чем дольше он это делал, тем больше, его круглое, истинно рязанское лицо, украшенное носом-бульбочкой, наливалось густой багровостью, что, вполне естественно, хорошего вовсе не предвещало. А когда, вдарившая в голову кровь, окрасила и довольно внушительную лысину, покрытую лишь редким, цыплячьим пушком, майор, наконец-то, принялся за дело.
   Он стукнул кулаком по столу, да так, что вздрогнула даже меланхоличная конвоирша и выпалил, отчаянно брызгая слюной:
   - Ты что это себе позволяешь, сучка траченная?! Ты это чего удумала, тварь безмозглая?! Под монастырь нас решила подвести? Прессу эту, вонючую, крикунов поганых, на органы правопорядка натравить? А? отвечай, когда тебя спрашивают!!!
   Но, что могла ответить этому монстру в погонах, бедная девчушка? Ничего. Она просто молчала. Хотя, в отличие от своего, вчерашнего состояния - ступора при виде любого человека в форме - сейчас, вовсе не испытывала страха. Но майор и не рассчитывал на то, что абсолютно бесправная острожница, посмеет открыть свой рот. А потому, не страшась сгореть в пылу праведного возмущения, с удвоенным усердием продолжил:
   - А ты знаешь, красавица, то, что своей идиотской выходкой, как бы совершила еще одно преступление? Вдобавок к тем, что висят на тебе итак, будто игрушки на ёлке! Да, да! И не пяль на меня свои бесстыжие глазищи! Следствие еще не началось, а она - на те вам, выкусите! Самоубийство задумала. Нет, дорогая, не самоубийство мы тебе квалифицируем, не самоубийство! Слава Богу, его не случилось. Мы тепе самое натуральное членовредительство влепим! Как в Армии, слышала, может быть? Только там, идиоты, от службы норовят уклониться, а ты здесь, от сотрудничества со следствием! Вот так!!! И только так!!! чтобы впредь не повадно было!
   И вот это, сказанное с огромной уверенностью и, очень похожее на правду, стало для Стрекозы действительно, малоприятной новостью. Она, наивная, ни сном, ни духом не ведала, что оказывается, за свое добровольное желание уйти из этой кошмарной жизни, еще должна была расплачиваться привеском к основному сроку. Может майор просто брал ее на пушку? Вполне может быть! Но от сознания этого, Ольге, в данную минуту, было вовсе не легче. Ведь кроме прочего, она прекрасно поняла, что теперь на ней, до самого конца следствия, будет гореть эдакое тавро, которое вряд ли было способно умилить, творящих праведное дознание. Это только мертвых, могут еще записать в невинные мученики. А если тебе вдруг удалось выжить? Тогда вполне можешь рассчитывать на единственный удел - быть окончательно добитым другими. Поэтому, Стрекоза, сама, не отдавая себе, отчет в том, что творит, с явно выраженной долей сарказма, произнесла:
   - И какая же это статья, гарантирует то, о чем вы сейчас говорили?
   Майор, бедный, от неожиданности, едва не подавился собственной слюной. Его бесцветные глазки комично округлились, нос-бульбочка побагровел еще больше и он, вскочив, на манер чертика из шкатулки, со своего места, истерично затопал ногами.
   - Я тебе покажу статью! Я тебе такую статью покажу, век будешь помнить, сучонка! В карцере сгною! Пока сама себя жрать не начнешь! Слышишь, прапорщик, что стоишь, в карцер ее! На хлеб и на воду! Нет, только на воду! Пока не поумнеет!
   Тюремщица вытянула руки по швам, но, с места, так и не сдвинулась. А когда уставшее от излияний начальство, вновь устроило свою взопревшую задницу на мягком стуле, бабища на цырлах подскочила к нему и, что-то горячо зашептала на ухо. Что говорила тюремщица майору, Ольга, естественно, не слышала. Но по тому, как физиономия того стала в одночасье кислой, догадалась, что здесь, вероятно, не обошлось без "происков" дальновидного и добрейшего доктора Айболита. И точно, своей следующей краткой репликой, майор, как бы подтвердил ее мысли.
   - Дохлые они! Как воровать у честных граждан - так не дохлые. Тогда, все здоровые - аж на зависть! Мать вашу! - недовольно пробурчал он.
   - "Ай да доктор, ай да умница, - подумала про себя Стрекоза. - Спасибо тебе, добрый Айболит, огромное!"
   А между тем, теперь майору следовало искать достойный выход из создавшейся скользкой ситуации, чтобы, так сказать, спасти без ощутимых потерь честь своего мундира. Поэтому, он небрежно отмахнулся от прапорщицы, как бы показывая, что та городит гольную ерунду и мастерски, сменил тему дальнейшего разговора.
   - В общем, так, гражданка Дробышева, - произнес он, заметно сбавив обороты своего тона. - Заруби на своем носу, до конца жизни - чтобы такого больше не повторялось! Поняла? Сегодня ты вены зубами рвешь, а завтра? Завтра, вдруг, сокамерницу захочешь загрызть! А это, уже прямая заявка на серьезное преступление! Вот так то!
   В его рассуждениях, отсутствовала всякая, даже элементарная логика, но солдафонский апломб, с которым, все это было произнесено, придавал очевидной глупости, тяжеловесную значимость. Однако, открыто проявлять свою иронию по этому поводу, Стрекоза на этот раз поостереглась. Не стоило дразнить зверя еще, когда только что, едва успела благополучно выскользнуть из его пасти. Она лишь потупила глаза и ответила, еле слышно и предельно кротко:
   - Хорошо, я поняла вас и больше, подобное не повторится.
   Майору, эта откровенная перемена в поведении арестантки, явно пришлась по нутру и он, даже позволил себе, некое подобие полуоскала-полуулыбки. А что ему оставалось делать? Ведь его первоначальный замысел, диким ором и угрозами, растоптать в прах хрупкое естество юной девчушки, бесславно провалился. Не учел рьяный служака того, что запугать человека, только что вырвавшегося из когтей всамделишной, а не бутафорской смерти, было делом, заранее проигрышным. Пусть он был бы даже трижды майором, все равно, оставался тривиальным мешком плоти и крови, то есть, смертным человеком, по сравнению с той, одетой в черный балахон и вооруженной зазубренной косой. Той, которой, юное создание по имени Стрекоза, не побоялась плюнуть в пустые глазницы.
   Однако, моральное давление на арестантку, на этом вовсе не закончилось, а лишь поменяло свои формы и методы. Кровь медленно отлила от лица майора и он, тут же, ничтоже сумняшеся, на глазах, превратился эдакого рубаху-парня. Ольге, оставалось только искренне подивиться этой метаморфозе, достойной академического театра, но расслабляться она, уже наученная горьким опытом, совсем не собиралась.
   - Ну, как здоровье то? - очень даже участливо, поинтересовалось начальство.
   - Терпимо, - коротко ответила девушка.
   На что майор хмыкнул и украдкой посмотрел на часы - очевидно куда-то торопился. Потому, и затягивать сентиментальные беседы не стал, а мягким галопом, принялся форсировать события.
   - Ну, что, гражданка Дробышева? Ольга, если мне не изменяет память. Я тут познакомился, мельком, с вашим делом и, скажу откровенно - хорошего в нем мало. Неприятное, скажем так, дельце. На нашем языке это называется букетом. Сам проступок, вроде как малозначим, сам по себе, но вот сопутствующие, вносят его в категорию социально опасных деяний. Тебе то, хоть это известно?
   - Известно, - с готовностью откликнулась Стрекоза.
   - Тогда прекрасно, - почему-то обрадовался майор. - Но ты, если захочешь, можешь значительным образом, изменить расклад в свою пользу.
   - Это как же? - с недоверием вперилась в него Ольга, лишь на секунду, потеряв над собой контроль, да и то, по причине столь неожиданно, открывшейся перед ней перспективы.
   Но майор знал свое дело туго. Он не поспешил тут же выдать подопечной заветный рецепт, а, сделав свою физиономию излишне таинственной, дал возможность, помучиться той, ожиданиями чего-то сверхестественного.
   - Все это делается довольно просто, - наконец, продолжил гнуть свою линию служака. - Во-первых, твоя попытка самоубийства, серьезно подорвала репутацию нашего заведения. А потому, не сегодня-завтра, сюда непременно явится прокурор по надзору. И не один! Скорее всего, к нему прилипнут, как репей к козьей заднице, крикуны из общественных организаций, или того хуже - сующие свой нос повсюду, репортеры. Демократия, мать их...! Короче, если ты сподобишься выдать произошедшее с тобой за, чистой воды недоразумение - тебе это зачтется плюсом во время следствия. Усекла?
   - "Ах, вон оно что. Задницу свою пытается сберечь загодя!" - с иронией подумала Стрекоза, а вслух, с очень даже серьезным видом, выдала. - Усекла, не маленькая! Жалоб от меня, они не услышат.
   - Вот и прекрасненько, - довольно потер руки майор. - Вот это, совсем другой разговор. Но, это еще не все! Прокурору этому, и впрямь, жалобы не нужны - тут ты правильно сообразила. А вот нам, вполне может и сгодятся. Как ты на это смотришь?
   Ольга насторожилась, напрягла мозги и воображение, но так и не смогла, по своей наивности, отыскать того направления, в сторону которого, мог клонить, этот старый и, безо всякого сомнения, хитрый лис.
   - Значит, пока никак!? - с видимым неудовольствием выдохнул тот, то ли констатируя, то ли спрашивая. - Что ж, это дело поправимое. А потому, разъясняю достаточно популярно и, что называется, на пальцах! В соответствующем Кодексе, имеется такое понятие, как "доведение до самоубийства". Может, тебя обидел кто в камере? Так ты не стесняйся, скажи нам, а мы, уж поверь, спокойно разберемся. А еще лучше, если сядешь к столу и черкнешь несколько строк на бумаге - все ж документ будет, как никак! Теперь усекла?
   Еще бы! Наконец, до Стрекозы дошел, весь истинный смысл этой, щедро политой елеем, возни. Произошедшее с ней, пожелали использовать с максимальной выгодой для конторы, чтобы, видимо, оказать давление на кого-то из ее сокамерниц. На кого? Фуфлыгу, Мусю, или даже Мадлен? Но, кто мог заглянуть, в глубины далеко идущих планов хитромудрого майора?! Судя по всему, он как раз и был из тех, ушлых, кто даже из тухлого рака, был способен сотворить хоть чучело, чтобы потом, с непреложной выгодой для себя, продать его! Но Ольгу, воспитанную в условиях жесткого детдомовского кодекса чести, подобный расклад не мог устраивать никак. Своими собственными руками, помогать душить, пусть ненавистных ей, но все равно, таких же несчастных и бесправных людей, как и она сама - да ни за что!!! А потому, Стрекоза откровенно стала, валят дурочку, но в известных и допустимых пределах.
   - Не, никто меня не обижал, - произнесла она, старательно выжимая из себя идиотскую улыбку. - Сама это я, сдуру, честное слово! А в камере у нас, отношения прекрасные - сразу видно было. Да и встретили как родную, накормили, спать уложили - чего еще надо?!
   - А если хорошенько подумать? - малость придавил начальник, поедая Ольгу глазами и, тихонько так, вроде как ненавязчиво, пододвигая к ней, чистый лист бумаги.
   - А тут и думать нечего! Нет, и все! - отрезала Стрекоза, прекрасно поняв, что дальнейшие игры, способны были завести ее достаточно далеко и, чуть подумав, с дальним прицелом, добавила. - Я и этому, вашему прокурору так скажу. И другим дядечкам.
   Удивительно, но это подействовало на майора отрезвляюще и несколько остудило его пыл. Он моментально выпрямился на стуле и, его блеклые глазки, часто забегали в орбитах.
   - Ну, что ж, скажи, скажи, - наконец, как-то, вроде как обреченно, выдохнул из себя он. - Что ж не сказать, в самом то деле, если во вверенном мне, режимном хозяйстве, полный порядок.
   После этого, в кабинете, на некоторое время, повисла этакая зыбкая тишина. Которую нарушали лишь скрип стула под майором, да натужное сопение прапорщицы, что продолжала, будто корова на сносях в стойле, перетаптываться за спиной Ольги. Однако, в этой тишине, явственно чувствовалась некая недосказанность и незавершенность. А потому, Стрекоза, внутренне приготовилась к новому сюрпризу. Неизвестно на основе, каких критериев, она пришла к подобному выводу, но чутье подсказывало ей, что относительно мирный этап "задушевной" беседы, уже исчерпал свои возможности и сейчас, непременно вновь, должна была последовать грубая атака, с криками и угрозами. Однако, острожница ошиблась, но не на много. Да и то, лишь относительно формы, а не истинной сути, последовавшего далее.
   - Ладно, так и запишем, наконец, подало голос начальство. - Так, что мы там говорили, на счет того, чтобы ты сама себе помогла корректнее провести следствие? Ах, да! Значит, с комиссией, все понятно - разгребли. Но, есть еще один момент, гражданка Дробышева, который может так же, даже скажу более - кардинально - облегчить вашу участь.
   Ольга была вовсе не глупой. Юной, не опытной, наивной, но не глупой. Ее мозг, со скоростью ЭВМ, прощелкал все возможные вариации, по поводу только что услышанного и, не нашел абсолютно ничего, чтобы в уже сложившихся реалиях, могло благотворно повлиять на ее дальнейшую судьбу. Кроме одного единственного и, хорошо известного ей, прежде всего, опять же, по детдомовскому опыту, избитого приема - сейчас ее непременно будут вербовать в стукачи! И точно! Майор придал выражению своего лица столько значимости, словно намеревался посвятить девушку в глубины государственной тайны и, начал. Только чуть-чуть издали.
   - Я вижу, гражданка Дробышева, что вы, девушка не испорченная и оступившаяся, скажем так, по чистой случайности. С кем не бывает, - тихонько, с лисьими интонациями в голосе, произнес он. - И вот мы, представители закона, безусловно, ценим эти качества в людях, а потому, стараемся идти им на встречу, - здесь, майор сделал многозначительную паузу и, подняв указательный палец вверх, словно тому и впрямь, была уготована свыше, роль указующего перста, продолжил. - Но и ты должна, вполне сознательно, пойти нам навстречу. В общем, было бы совсем не плохо, если б ты, нормальная русская девушка, приняла действенное участие, в деле искоренения оголтелой преступности, грозящей удушением, нашей нарождающейся демократии. Кстати, конфеток не хочешь? Вкусные, "Чупа-чупс" называются.
   Офицер вовсе не смутился, что произвел столь резкий переход от пафосного состояние, к столь малозначимой житейской мелочи. Видимо, в его арсенале средств, вся эта последовательность, была продумана до мелочей. А потому, его физиономия, вмиг стала приторной. Он пошарил рукой внутри своего стола и, вынув оттуда горсть круглых, завернутых в лимонно-желтые обертки, шариков, из которых, словно шипы противотанкового ежа, торчали белые пластмассовые палочки-держалки, протянул Ольге. Что и говорить - жест, без всяких сомнений, был широким. Ровно настолько, насколько и наивным. Но, Стрекоза лишь отрицательно покачала головой и, сославшись на проблемы с зубной эмалью, дар не приняла.
   - А зря! - буркнул майор, сразу скуксившись, будто из него, кто-то выпустил воздух. - Я же по-доброму, от всего сердца. Кстати, "лимонный" называется - хоть в чай его клади, хоть так соси - все равно, здорово освежает.
   Он тут же вернул конфеты на место и, с завидным упрямством, продолжил предыдущую тему.
   - Ну, та что, гражданка Дробышева, как насчет того, чтобы потрудиться во благо торжества справедливости?
   - И в каком же, интересно, качестве, вы меня видите, в этом благом деле? - осторожно съязвила Ольга.
   - Ты, например, могла бы следить за моральным климатом в своей камере. Ну, и что вполне естественно, потом делиться со мной, своими наблюдениями, - поспешил разъяснить задачу, майор.
   Тем самым, худшие опасения Стрекозы, подтвердились, практически, полностью. И хотя, она была уже готова к подобному повороту событий, ей вдруг, стало как-то не по себе. Никогда, даже в безрадостном детстве, девушка не представляла себя в образе сексота и, как и большинство ее однокашников, презирала это явление. А потому, для нее, в данный момент не могло быть альтернативы и компромисса в ответе. Никаких сюсюканий, никакого тумана дальше - только прямой отказ! Любой ценой и без оглядки на последствия - будь то карцер, или дополнительные сложности при проведении следствия. Только так и, только ва-банк!
   - Уж, не в стукачи ли, вы меня вербуете, гражданин начальник? - резко, будто заправская аборигенка этих мрачных мест, спросила она и, тут же, достаточно жестко, сама же и ответила. - Нет! И еще раз - нет!
   Майора, словно стукнули обухом по голове. В первую же секунду, он даже потерял дар речи, но, уже через миг, напролом попер в наступление. Правда, теперь служака не кричал и не топал ногами, но в словах, которые он произносил с завидной экспрессией, яда было не меньше.
   - Значица так, мы отвечаем за заботу и желание помочь? - прошипел майор. - А ты хорошо подумала, прежде чем шлепать своими губками, девочка?
   - А что тут думать то, гражданин начальник, если воспитали меня по-другому - нормально! - выпалила Стрекоза.
   - Ах, что вы говорите - воспитали, оказывается, тебя так?! - продолжил яриться и ерничать офицер. - И где же это, тебя так воспитали, сучка? Я же читал твои данные - детдомовкой ты по ним числишься! Слышишь? Дет-до-мов-кой!!! Там, что ли, тебе вложили эти сраные принципы всеобщего братства? Ну, так учти, малолетка, я даже пальцем теперь не пошевелю, чтобы хоть как-то помочь тебе. Слышишь, дура? Ты у меня еще попляшешь, как миленькая!
   Он распространялся еще достаточно долго и, в его выкладках, было столько гадостей по отношению к Стрекозе, что их хватило бы с лихвой, на добрый десяток взрослых заключенных. Но, Ольга уже не вникала ни во что. Она лишь сжалась в комок, плотно захлопнула створки своей души-раковины и, упорно молчала. А когда, наконец-то, раздалась команда: "В камеру ее, падлу!", Стрекоза только с облегчением вздохнула. И, подталкиваемая в спину, дебелой прапорщицей, с гордо поднятой головой, не сломленная, направилась к выходу.
  
  
  
  
   Х Х Х
   И вновь, перед взором Ольги, потянулись бесконечные коридоры и, затянутые в железо, лестничные марши. Только теперь, арестантка уже мало обращала внимание, на все эти прелести - привыкла! Зато, в ее организме, вдруг, объявились совершенно новые качества. До девушки, как-то исподволь, минуя уши и, напрямую попадая в сознание, стали доходить звуки, которые издавали, оказывается, тюремные стены. Тюрьма, кажущаяся ей, до этого, пустынной, если судить по гулким коридорам, теперь, стала информировать Стрекозу о многом. Ее мрачные стены, удивительным образом, извергали из своих пор, то чей-то сдавленный крик, то жалобное всхлипывание, то грубый окрик, а то, и скрежещущий по нервам, звук перемалываемых где-то, ударами пудовых кулаков, костей. И во всем этом многообразии отзвуков, явно не хватало единственного - светлого спектра. А потому, в воображении Ольги, все это, вместе взятое, обретало одинаковый образ черных пауков, вдруг, пожелавших вылезти из своих темных щелей, чтобы лишний раз попугать, едва освоившегося, в этом мрачном царстве, неофита.
   А тем временем, конвой шел дальше, добавляя в страшную, подспудную какофонию, еще и дробный шелест своих шагов. И тут, неизвестно, что именно, могло подвигнуть конвоиршу на этот "подвиг", но, она вдруг, пожелала проявить участие к судьбе девушки. В одном из коридоров, где сбоку не тянулись одинаковые, как близнецы, двери камер, бабища, хриплым шепотом, произнесла:
   - Зря ты, девка, от майорского предложения отказалась. Может и впрямь, следствие глаже бы прошло, да и питалась бы - не в пример лучше. На нем, на этом майоре, весь здешний режим держится, он многое может. А ты, дура, калиточку то, за собой и захлопнула.
   Но Стрекоза ничего не ответила ей, а та, спустя некоторое время, продолжила:
   - А теперь, только на свои худые мощи надейся - передачек то, видать ожидать неоткуда! И конфеты, зря не взяла. А он, тебя еще пожрет, поедом!
   - Пусть только попробует, - огрызнулась Стрекоза. - Я в ООН напишу жалобу!
   Прапорщица лишь утробно угукнула, прекрасно понимая всю наивность этой детской угрозы, но спорить и, тем более, отговаривать не стала - мол, пиши, видали мы таких писарей! Да и времени у нее, в этот момент, для сентиментальных бесед не осталось. В конце прямого, как стрела, коридора, навстречу им, двигался другой конвой. Он был куда серьезнее, чем их процессия и состоял из трех конвоиров, вооруженных дубинками. А в центре этой "тевтонской свиньи", понурив голову и, заложив руки за спину, позвякивая, вдобавок ко всему, ножными кандалами, шествовал зверского обличья мужчина. И, это было все, что успела разглядеть Стрекоза. Потому, что ее церберша, вдруг встрепенулась и, плохо соизмеряя, в порыве службистского рвения, силу своего голоса, пронзительно рявкнула:
   - Стоять!!! Лицом к стене!
   Ольга беспрекословно выполнила команду и, уткнувшись лбом в шершавую стену, больше даже не пыталась видеть, что происходил у нее за спиной. Только слышала звук, звякающих и скребущих, по цементу пола, цепей, прерывистое дыхание узника и тяжелую поступь его ангелов-хранителей. Однако, вдруг в этот привычный и нехитрый набор тюремных звуков, ворвался грубый, с хрипотцой, голос кандальника.
   - Ух, ты, какая бикса! Начальник, будь человеком, дай хоть за задок, шмат помацать?
   - Молчать!!! - тут же, раздалось в ответ.
   Но острожнику, по всей видимости, терять было уже нечего. А потому, мужик, с удовольствием висельника, продолжил ёрничать и канючить.
   - Да что ты, в самом то деле, вертух, четыре годка живой бабы не видел! Да и ей, замухрыге, приятно будет. Начальник?
   Это было уже явным нарушением, как режима, так и буквы инструкции. Поэтому, на этот раз, ответом ему был глухой удар резиновой дубинки. Один, второй, третий, и, короткие стоны после каждого. И так до тех пор, пока, наконец, леденящие кровь звуки, не удалились и не растворились, в бесконечных недрах острожных лабиринтов. Только после этого, дебелая конвоирша, дала "добро" на продолжения пути.
   - А почему он, в цепях то? - спросила Ольга.
   Она была искренне поражена, услышанным и увиденным только что, а потому, напрочь забыла о своем незыблемом праве молчать, при конвоировании. Хотя, церберша ведь сама, уже нарушила инструкцию. Но у той, минутный приступ сентиментальности, к этому времени, благополучно переварился в пространствах желудка, верно, такого же железобетонного, как и ее сердце. Она лишь рявкнула непреложное "молчать" и, достаточно бесцеремонно, подтолкнула подопечную вперед.
   И вскоре, во второй раз, за Ольгиной спиной, с лязгом захлопнулась стальная дверь, теперь уже точно, ее родной камеры. Удивительно, но обитатели этого убогого жилища, встретили Стрекозу как свою и на этот раз, ей не пришлось, как это было впервые, долго подпирать железо своей спиной. Муся, лишь укоризненно, будто строгая мать, покачала головой и жестом, пригласила ее присаживаться к столу. Что же касалось остальных женщин, то, не смотря, что в глазах у всех, без исключения, темным омутом, стояла глубинная печаль, они, все ж таки, выжали из себя, в знак приветствия, некое подобие улыбки. Зато Фуфлыга, напрочь забыв былые обиды, юрким воробышком, засуетилась и защебетала вокруг возвращенки с того света. И только Мадлен, не отреагировала абсолютно никак - впрочем, ее презрительный и надменный взгляд, которым она одарила девушку, при желании, можно было расценить по разному.
   Первым делом, неугомонная Фуфлыга, подала Стрекозе, кружку сладкого чая и, добровольно взяв на себя роль интервьюера, принялась расспрашивать о самочувствии. Однако, Ольга была далека от того, чтобы ощущать себя эдакой героиней, а потому и решила отделываться короткими и, по большому счету общими, фразами. Ее в данный момент, гораздо больше, заботило совсем другое. А именно - искренне ли вела себя сейчас, прожженная мошенница Фаина, или опять, как и в прошлый раз, за всем этим, крылся какой-нибудь подвох и хитро задуманная провокация. Но, судя по всему, Фуфлыга действовала искренне, что называется, по зову души и, как бы в доказательство своих чистых намерений, потащила Ольгу на нижние нары. Там она с должной гордостью показала место, которое, как поняла Стрекоза, отныне являлось ее законным ложем. А это, если вспомнить первую ночь, проведенную новоявленной узницей в камере, действительно, стоило дорогого. На недоуменный и немой вопрос Ольги, чем она заслужила подобную благосклонность, Файкин ответ, явиться не замедлил и, во всех подробностях вскрыл настоящие причины ее умопомрачительной щедрости.
   - Да, пока ты по больничкам шарахалась и с ангелами беседы вела, тут у нас перетряска кое-какая произошла, - протараторила Фуфлыга. - Троих наших на пересылку забрали. Минетчицу эту, хренову - сельдь распрекрасную, Машку-колхозницу и эту, как ее,.... вот бля, забыла. Надо же?!
   - Людку, что с маслом ворованным на жиркомбинате влипла, - подсказала Муся.
   - Во, во! Точно, Людку-жиртрестпромсосиску, - обрадовалась мошенница и, с поспешностью, так свойственной ее характеру, продолжила. - Так что свободных шконок стало больше. А потому, на эту, вонючую Мадлен, ты можешь запросто плевать по четыре раза на день! Вот! Хрен ей в сумку, вот такой! - и Файка широко развела свои руки.
   - Заткнись, Файка, не зли меня, - отозвалась та, с верхнего яруса. - Я бы этой сучке, все равно не позволила больше, рядом со мной спать. Финтифлюшка долбанная, пусть в следующий раз, свои грабки кусает, где-нибудь подальше.
   Стрекоза тоже, вдруг, захотела высказаться в собственную защиту, но Фуфлыга опередила ее.
   - Ну, и хрен с тобой, чума питерская! - ляпнула она и, сделав характерный жест с помощью двух рук, когда ладонь одной, с чувством ударяет по внутреннему сгибу, у локтя другой, поспешила продолжить введение Стрекозы, во внутренние дела камеры. - Кстати, а знаешь, сколько этой мудогрызке отвесили, вобле сухой? Пятерик - как с куста!!! Представляешь? Короче, дохрумкалась, кролик хренов. Уж лучше бы морковку хряпала - и то, вкуснее!
   - А ты то откель знаешь, что вкуснее? - подначила ее Муся.
   - Да пошла ты, - огрызнулась Фуфлыга и снова, буквально прилипла к Стрекозе.
   Ольгу, если быть честной, эти подробности, совсем не интересовали. Но она, пораженная до глубины души, столь свойской встречей ее, старательно делала вид, что внимательно слушает и, время от времени, даже поддакивала своему добровольному осведомителю. Неизвестно, сколько бы еще изощрялась та, с видимым кайфом, выдавая умопомрачительные характеристики, двум другим женщинам, убывшим на этап, если б Муся, не остановила ее. Она, все это время, терпеливо ожидала, истощения Файкиного красноречия и, наконец, не выдержав, произнесла:
   - Может быть, ты уже закроешь свой фонтан, Фуфлыга? Что Стрекозе твои этапницы - она их знать не знает, ведать не ведает. Да и ни к чему ей это - свое б расхлебать. Что-то вчера, я от тебя такого сиропа не наблюдала?
   - Ты б еще царя Гороха вспомнила, - не полезла за словом в карман, Файка. - Я и сама думала, по первой, что очередную чумычку нам подсунули. А видишь, как вышло? У Стрекозки то, характерец - кремень оказался! Не смотри, что ноги как руки, руки как грабли, вместо головы - шишка, - при этом, Фуфлыга глянула на Ольгу и, подмигнув ей, хихикнула. - Шутка, шутка, зенками то не зыркай. Так вот, Муся, а мне такие, как раз в жилу. Которые без середины. По мне - или в шныри катись, ли уж в отрицаловки, но до конца. А так, промеж траханных, пускай бытовушницы мыкаются!
   - Ну, это ты хватила - девку-одуванчика в отрицаловки записала, - усомнилась Муся и, чтобы остудить пыл, разошедшейся, не на шутку, мошенницы, рубанула без обиняков. - Короче, хорош баланду травить! Мне с человеком, кое-какие дела, перетереть требуется.
   - О-ля-ля, какие мы деловые стали! - театрально взъярилась Фуфлыга, но, на рожон больше переть не стала.
   Она лишь одарила смотрящую едким взглядом и, с независимым видом оскорбленной королевы, скрылась в своем "будуаре". Но, уже в ту же секунду, оттуда послышался незатейливый мотивчик, в ее беззаботно-счастливом исполнении. Отходчивой была девка - что греха таить!
   А Стрекозе, ничего не оставалось делать, как сесть за стол напротив Муси и, облечь все свое существо, в пристальное внимание. Нельзя было сказать, что и ее не заинтересовала, вдруг возникшая, серьезная деловитость старшей камеры, в ожидании проявления которой, замерли на своих местах, все обитательницы острога. Даже одна из бытовушниц, творившая у раковины маленькую постирушку, и та, быстренько свернула ее и затаилась, чтобы не мешать предстоящему разговору.
   А между тем, дородная Муся, навалив свои арбузные прелести, под застиранной ночнушкой, на столешницу и, вперив пронзительный взгляд в собеседницу, негромко произнесла:
   - Ну, что, Стрекоза? То, что со здоровьем у тебя все нормально - тому и я рада. Видок у тебя, вроде не хилый, а раз так, думаю, ломки в тебе, больше не предвидеться.
   - Спасибо, Муся, - ответила девушка.
   Но та, пропустив мимо ушей ненужные, в этот момент благодарности, продолжила:
   - Только вот, расскажи, красавица, как тебя Мураш укатывал, и чем дело кончилось?
   - А кто это - Мураш? - искренне удивилась Стрекоза.
   - Майор с тобой беседовал после больнички? Мурашкин, его фамилия. Так беседовал или нет?
   - Беседовал и что? - ответила Ольга, поначалу, даже удивившись, подобной осведомленности сокамерницы.
   Хотя, чему тут было удивляться? Изощренного ума, для извлечения предельной ясности из произошедшего со Стрекозой случая, вовсе не требовалось - этот процесс и дорожка, в этих пределах, видимо, были накатанными до зеркального блеска. А потому, и сама Муся, не сочла нужным, наводить тень на плетень, относительно своих подозрений.
   - Я так и знала, - вздохнула она и, еще пристальнее въевшись глазами в Ольгу, продолжила. - Этот Мураш, падаль еще та - днем с огнем, второго такого не сыщешь. Он уж точно, такого случая, чтобы сам пер в руки, не упустит. Ну, и о чем беседовали?
   - Орал сначала, как бешеный, а потом пугать стал. А под занавес, принялся вербовать в стукачи, - честно призналась Стрекоза.
   - Ну, а ты?
   - А что я? Я детдомовка. У нас, за такое дело, смертным боем били, если что! Сыграла дурочку сначала, а когда придавил, то и вовсе на принцип пошла. Думаю - будь, что будет.
   - А он?
   - А он поорал, поорал, потом плюнул, обматерил с ног до головы и, сказал, чтобы в камеру меня увели. Да, еще пригрозил, что пожалею.
   Подобная искренность девушки, очевидно, пришлась по душе Мусе. Взгляд ее потеплел и она, окинув им, притихшую камеру, громко, чтобы слышали все, подвела итог:
   - Ну, и ладненько, Стрекозка, коли так. Если правда за тобой - Мураш тебе это вряд ли спустит. Будет шпильки вставлять, когда только можно.
   - Пусть попробует, - пробурчала Ольга.
   - А ему и пробовать нечего. Это я к тому, чтобы ты хитрее и умнее наперед была и, козырей им в руки, как ты это сделала, учудив себя жизни лишить, больше не давала. Ясно? Ну, а если, лапшануть меня решила, то тоже учти - почта все равно донесет. Не сегодня, так завтра. И, тогда уж, не обессудь, Стрекоза. У наседок, в этих местах, судьба, ой, какая незавидная!
   - Да ты что, Мусь!? Что ты мелешь то?! Я ей чистую правду, а она мне - все туда же, сомнения свои пихает! - вдруг, впервые, за все время пребывания в камере, без капли боязни, взвилась Ольга. - Да этот Мураш твой, едва зубы не сточил, даже карцером грозился.
   - Грозился, говоришь, а что ж спекся то? На него это не похоже.
   - А то и спекся, что доктор в больничке, во мне болезнь какую-то определил. Этот, твой Мураш, как услыхал, так и задний ход включил - перетрухал видно, всерьез, что я так могу загнуться и вовсе. Короче, не веришь - дело твое! Жди почту! А я, пластаться больше ни перед кем не желаю!
   Однако, этот эмоциональный и, верно, непозволительный для большинства других, всплеск, вызвал в смотрящей камеры, совсем иную реакцию, чем ту, которую подспудно ожидала Стрекоза. Она и не подумала обижаться. Наоборот - заулыбалась, затем кряхтя и охая поднялась из-за стола и, переваливающейся походкой, направилась к раковине. И, уже оттуда, с явным намерением, закончить этот, весьма неприятный для Ольги, разговор, бросила:
   - Все, заметано, Стрекоза, теперь верю! А то, что хипишиться стала - тоже знак не плохой, когда по делу. Вживаешься, потихоньку в нашу шкуру, следовательно, выживешь и дальше. Точно тебе говорю. Только не дури больше, даже, в жуткой запарке.
   - Вот и я говорю то же самое! - раздался с нар, довольный подобным исходом, голос Фуфлыги. - Выход, он всегда есть! Запомни, Стрекоза - тупики, это только для лохов. А умный Адам, ну, такие как я, Муся, лишь развернется, и всего то делов! Опять - шагай, не хочу, хоть до самого Нью-Йорка!
   Ну, что могла ответить Ольга, этим "профессорам" вынужденного сидения. Ничего! А потому, только беззаботно расхохоталась. Что и говорить, ее жизнь поменяла обличье и направленность, но, назло всем, все ж таки, продолжалась. И с этим непреложным фактом, действительно, следовало впредь считаться.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Таким образом, страсти, вспыхнувшие в 134-ой камере, благополучно улеглись, а ее население, по давно заведенному графику, вновь, с непреложной меланхолией, погрузилось в малорадостные, ежедневные заботы. Каждый раз, у всех они были разными - кто-то устраивал свои бытовые дела, кто-то, непременно при участии советчиц, строчил очередное прошение в высшие инстанции, ну, а кто-то, просто бил баклуши и плевал в потолок. Однако, во всем этом убогом многообразии, было и нечто общее, что объединяло острожниц, не смотря на разницу в предъявленных обвинениях и, в связи с этим, карячившихся сроках. Это, напряженное, томительное, выматывающее напрочь душу, ожидание.
   Им, казалось, был пронизан даже сам воздух камеры - густой, влажный, плотный и неподвижный, как в оранжерее. В нем даже мухи, по своей воле и дурости, умудрившиеся как-то залететь в заточение, и те, летали с большим трудом. А потому, предпочитали ползать по потолку, дурея от смрада испарений и, впадая от этого в состояние зимней спячки. Под стать мухам, вели себя и арестанты. Правда, ровно до тех пор, пока на горизонте их безрадостного бытия, не появлялся прецедент для того, чтобы выплеснуть из себя, застоявшуюся в жилах энергию. Одним из таких прецедентов, безусловно, являлась прогулка на свежем воздухе. Всякий раз, она начиналась одинаково. Сначала в коридоре, где до этого, нарушали зыбкую тишину лишь шаркающие и опостылевшие до внутреннего содрогания, шаги бдительных контролеров, вдруг, возникал дробный топот конвоя. И, если время, согласно биологическим часам, указывала означенную часть дня, Муся, как старшая камеры, выдыхала из себя, одну и ту же фразу:
   - Ну, что, бабье, быстренько приготовились. Начальство пожелало, чтобы вы проветрили свои задницы.
   Узницы соскакивали со своих мест и, живописной стайкой, в предвкушении свидания с кусочком вольного неба, которое только, что и проглядывалось, не иначе, как сквозь решетку прогулочного дворика, выстраивались в узком проходе. Затем, открывался глазок в двери и, пытливый глаз надзирательницы, старательно, в течение, наверное, целой минуты, изучал обстановку внутри. И только после этого, лязгал замок, громыхал засов, со скрипом отворялась дверь и раздавалась команда:
   - 134-я, на прогулку, по одному, выходи!
   Женщины послушно выходили в коридор и, в ожидании последующих распоряжений, привычно и безропотно, выстраивались там в ряд, лицом к стене. Для Ольги, эта процедура, была первой, в ее арестантской карьере, но она, теперь уже находилась от того состояния, чтобы наивно пялить глаза, тушеваться и, со страхом незнания, излишне суетиться. Стрекоза сразу усвоила все необходимые премудрости порядка выхода из камеры и, со стороны, выглядела вполне равнозначной составной частью, серой, безликой цепочки арестанток.
   А порядок, и впрямь, существовал. Сначала, за порог, с неизменным величием столбовой дворянки на челе, ступала расфуфыренная Мадлен. За ней, суетясь больше обычного, пугливой стайкой выползали бытовушницы. А уж потом, будто намеревалась погулять по парку культуры и отдыха, выскакивала Фуфлыга. И, замыкало, этот грандиозный выход в свет, неспешное появление в коридоре, старшей камеры - степенной Муси. Ольга спонтанно, вклинилась в строй, сразу же перед мошенницей, тем самым, как бы застолбив себе место, в соответствующей категории кандальников - пока еще не среди прожженных оторв, но, уже и не в составе горемык-бытовушниц.
   И вскоре, нестройный караван, предворяемый и замыкаемый рослыми, молчаливыми конвоирами, тронулся в путь. Вновь, бесконечной чередой, потянулись коридоры, коридоры и еще раз, коридоры, часто прерываемые решетчатыми шлюзами на извечных замках. Однако, в сегодняшний сценарий, и это было видно по своеобразной реакции Муси, вдруг вклинилась некая, скорее всего нежеланная импровизация. У одного, из закованных в железо, лестничного марша, аборигенкам 134-ой, пришлось, совершенно внезапно, остановиться и вновь, уткнуться лицами в стену. А все потому, что сверху, отчаянно грохоча по металлу ступеней, спускался другой кортеж. Более малочисленный, но тоже женский. И если первые, до этого, шли молча, то во втором, царило некоторое оживление, пресекаемое иной раз грозными выкриками старшего конвоя.
   - Это 275-ую ведут, - тихо шепнула Стрекозе Фуфлыга. - Та самая, знаменитая! Редко, но бывает, что они с нами прогуливаются. Видать у вертухаев, опять запарка какая-то вышла, не запланированная. Но ты не дрейфь, они на воздухе тихие, сами в себе кайфуют.
   Но Ольге было абсолютно все равно, кто еще будет с ними гулять, а в то же время, и любопытно, взглянуть собственными глазами, на знаменитых рецидивисток. Однако, ее ожидало некоторое разочарование. Ничем особенным, "монстры" из 275-ой не отличались. Бабы как бабы. Ну, может быть, несколько степеннее, бесшабашнее, наглее и грубее. Правда, и претензии на вдыхание свежего воздуха, у них оказались несколько завышенными. Это проявилось тогда, когда оба конвоя, друг за другом, вывели в прогулочный дворик. Оторвы тут же, молча, продемонстрировав, что обладают непреложным преимуществом, заняли благодатные места в прохладной тени и солидно предались отдохновению. Их абсолютно не волновало то, что происходило вокруг них и, в этом явственно чувствовалась этакая вседозволенность и властность.
   Что же касалось обитателей 134-ой - все они, вели себя по разному. Бытовушницы, сбившись в стайку, принялись тихонько щебетать, бросая настороженные, робкие взгляды в сторону представительниц 275-ой. Фуфлыга, сразу же, нашла общий язык с одной из чужачек и, угодливо сея перед ней мелкий бисер из коротких смешков, что-то увлеченно рассказывала ей. Та, являла собой рослую, но стройную телку, лет сорока. Она, с ленивым выражением лица, слушала Файку, и изредка, как бы нехотя, кивала, в знак согласия, очевидно, гривой, своих огненно рыжих волос. Стрекоза же, устроилась рядом с Мусей, которая продолжала сохранять спокойное достоинство и тоже, ни на что не обращая внимание, степенно наслаждалась свежим воздухом. И все же было заметно, что расслабляться до конца, она, в присутствии пришлых, себе не позволяла. Хотя, и якшаться с ними, в отличие от Фуфлыги, желания не проявляла. И только Мадлен, откровенно наплевав абсолютно на всех, упорно и с достоинством, вымеряла шаги по квадрату бетонного плаца, всерьез занятая проблемой восстановления тонуса, своих великолепных, в ее понимании, мышц.
   Первые сорок минут прогулки, из отведенного на нее часа, продли благополучно и безо всяких эксцессов. Никто никого не задирал, не пытался качать права - все, без исключения, предпочитали наслаждаться относительной свободой и, возможностью лицезреть, очерченный с геометрической точностью, посредством серых бетонных стен, устремленных вверх, бледно голубой клочок неба, усеянного редкими облачками. Однако, ближе к концу, в угол, где набирались сил Муся и стрекоза, вдруг, совершенно без надобности и видимой причины на то, направилась рослая деваха. Та самая, что все это время, была вынуждена вслушивать бойкую трепотню Фуфлыги. Подойдя, она широко расставила свои ноги, обутые в грубые мужские ботинки, по-хозяйски уперла руки в свои крутые бока и, тряхнув рыжей гривой, произнесла:
   - Здоровеньки булы, Муся! А ты шо это сегодня, смурная такая? ни тебе поручомкаться, ни тебе то, ни тебе сё? Заболела чтоль?
   - А что мне с тобой ручомкаться то, Томаха? Ты ж мне не прокрор и не адвокат, пока что. Вот, стою и отдыхаю.
   Томаха лишь утробно угукнула, а из-за ее спины, будто эхо в лесу, послышался смешок, подошедшей к ним, Фуфлыги.
   - И то верно, - согласилась деваха и, небрежно ткнув пальцем в сторону Ольги, поинтересовалась. - А что это за чудо, рядом с тобой? Палка, палка, запятая, что там дальше - в общем, рожица кривая. Почему не знаю?
   - Так это, та самая, новенькая, - поспешила встрять в разговор Фуфлыга. - Ничё телка, свойская. Я ж тебе про нее и талдычила.
   - Ах, та, что в жмурики себя решила записать? - театрально скривив физиономию, выдала Томаха и, обращаясь уже непосредственно к Стрекозе, продолжила. - А чё, не получилось? Кишка тонка оказалась, или как? Так ты давай к нам, мы тебя враз научим. Как это дело делается.
   - Да ладно ты, Томах, - вступилась за Стрекозу Файка. - Я ж тебе говорю - телка она нашенская.
   - А я, Фуфло, тебя ведь не спрашиваю. Видишь, с человеком разговариваю, а ты мне, как раз, и мешаешь, - не особо чинясь и, ясно сознавая собственное превосходство, осадила та, вдруг выискавшегося, добровольного защитника и, с еще большим кайфом, надвинулась на Ольгу. - Ну, что, пойдешь к нам, свиристелка? Мы тебя многому научим - потом еще спасибо говорить будешь. Правда, если не разучишься.
   После этой фразы, сказанной с наглым ехидством, в разговоре наступила некоторая пауза. Получившая только что, что называется - по лбу, Фуфлыга, в нерешительности перетаптывалась рядом, но, лезть в разговор, больше желания не проявляла. Муся, очевидно, знавшая на своем веку. Не одну подобную перепалку, так же не спешила заявлять о себе. А Томаха, сверля глазищами Стрекозу, с саркастической улыбкой, упорно ожидала ответа. И тут, вдруг, совершенно неожиданно для всех, произошло нечто. Ольга набрала в себя полные легкие воздуха и выпалила, прямо в лицо рыжей бестии.
   - Да пошла ты в задницу, каланча гривастая!
   Та, от подобной наглости, оторопела и, даже малость отпрянула назад. Но, быстро поборов в себе минутное замешательство, с искривившейся в гневе рожей, устремилась в атаку, явно желая применить в не, свои внушительные кулаки. Однако, было уже поздно. Муся, непоколебимой стеной, встала между враждующими сторонами. Она, умудренная опытом, а потому, дальновидная, не говорила при этом ничего, чтобы не дать повода для того, чтобы потом, прицепиться к ее, ненароком вылетевшему изо рта, слову. А лишь, заслонив своей широкой спиной Стрекозу, руками пыталась утихомирить, вошедшую в раж праведной мести, Томаху. Удивительно, но это ей удалось сделать. Деваха несколько обмякла и, даже вновь заулыбалась. Хотя, было яснее ясного - надеяться на ее внезапное миролюбие, не приходилось, ни сейчас, ни впредь.
   Постояв немного и заметно поостыв, Томаха одарила презрительным взглядом, мечущуюся между двумя огнями Фуфлыгу, потом, наградила им же, по-прежнему, стоявшую непоколебимо, как монумент, Мусю и осклабилась. После чего, ее взор, отыскал за спиной смотрящей, готовую к защите, сжавшуюся для этого в тугой комок, Стрекозу и, она прошипела ей:
   - Ну, сучка штопанная, попадись ты мне на пересылке!
   Сказав, будто выплюнув, эту короткую, но зловещую в своей истинной сути, фразу, Томаха, неспешно, с показным достоинством не свергнутой царицы, развернулась и, расхлябанной походкой извечного острожника, направилась к своим.
   Но, как только та удалилась, Муся больно ширнула Стрекозу, пальцем под дыхало. Ольга лишь охнула и, без единого звука, словно переломившись пополам, хватая воздух широко раскрытым ртом, села на корточки. Оторопела и Фуфлыга. Однако старшая, еще минуту назад рисковавшая своей репутацией, ради неизвестной ей, по большому счету, девчонки, жестко поставила все на свои места.
   - Вот что, Стрекоза! Впредь знай, что здесь нравы, совсем не те, что были у вас в детдоме! На зоне - каждому овощу, своя полка! И, прежде, чем разевать свою пасть на какой из них, в следующий раз хорошенько подумай и наведи справки. Или, хотя б совета спроси. А это, тебе наукой будет.
   И она пошла к выходу из дворика. Тем более, что к этому времени, прогулка окончилась и 275-ую, конвоиры уже уводили в камеру. Ольге же, чуть отдышавшейся, ничего не оставалось делать, как обратиться за разъяснениями к Фуфлыге. Которая, все это время стояла рядом и, сперва испугалась, а уж потом, старательно принялась корчить из себя, непосредственную участницу событий, причем в ранге, как минимум, положительного героя.
   - Файка, а что это за рыба, Томаха? - спросила Стрекоза.
   - Да так, ничего особенного, вроде бы, - как можно небрежнее, махнула рукой та. - Если не считать, что на ее руках две мокрухи. Отмороженная она - вот что плохо! Но, думаю, ваши пути с ней, вряд ли пересекутся когда. Ей сейчас, как минимум, особый светит, а там, кто его знает - может и под крытку, то есть пожизненную одиночку, подведут. Я, если откровенно, и сама удивляюсь - чего это ее в общей камере держат? А на Мусю, ты обиды не держи - правильно она поступила.
   - На нее, я и не держу, но ты Файка, все ж таки сука! И нашим, и вашим умудряешься, - как-то так, запросто, бросила Ольга.
   Но Фуфлыга, и не думала, впадать в состояние оскорбленного достоинства. Она лишь комично закатила глазищи, скорчила рожу идиота и, многозначительно выдала:
   - Жизнь, есть жизнь - дура ты набитая! А хочешь жить, так умей в ней вертеться так, как тебе было удобно, а не как юле безмозглой - закрутили, и поперла, пока с копыт долой! Ну, да ладно - умер Максим, ну и хрен с ним! Пошли, вон, уже вертухаи появились.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Остаток дня, до ужина, а после него и до самого отбоя, Муся упрямо игнорировала Стрекозу. А та, и не лезла ей на глаза, всецело занявшись обустройством своего нового лежбища. Сделать это, ей было достаточно трудно. Ведь кроме двух казенных простыней, наволочки и того, что было одето на себе, у девушки больше абсолютно ничего не было. Как не было и родственников, которые могли бы, хоть что-то передать из тряпья. Однако, не без помощи вездесущей Фуфлыги, явно старающийся замолить свой недавний грешок, перед новоявленной подругой, эту проблему удалось решить, исходя из принципа - с миру по нитке.
   Но, уже к следующему утру, стало ясно, что вчерашний конфликт худосочной Стрекозы, со всемогущей и отмороженной Томахой, явно пошел на пользу первой. Ее положение во внутрикамерной иерархии укрепилось настолько, что даже, все еще продолжавшая, выказывать свое недовольство Муся, и та, при распределении обязанностей по самообслуживанию, на правах старшей, стала учитывать этот факт. А, ко всему прочему, из 275-ой, по тюремной почте, вместе с обедом, пришло и послание. В нем Томаха, вдруг, проявив личную инициативу, добровольно отказывалась, от всех своих претензий к Стрекозе и предлагала считать проблему, разведенной окончательно.
   Никто, ни мудрая Муся, ни прожженная Фуфлыга, ни, тем более, сама Стрекоза, так и не поняли истинных мотивов, которыми руководствовалась закоренелая убийца. Возможно, перед скорым судом, таким удивительным и благородным способом, Томаха решила облегчить свою душу, чтобы обрести, тем самым, покровительство Всевышнего. А может, душной ночью, когда от мрачных дум не спалось на жестких нарах, она поддалась минутной человеческой слабости и, вспомнила начало собственной борьбы за выживание, в этих суровых условиях. Все может быть. Но это обстоятельство, позволило Стрекозе вздохнуть с понятным облегчением и, даже заработать похвалу, от скупой, на эти сентиментальные вещи, Муси.
   - Везет тебе, деваха! - выдала смотрящая, стараясь, таки, держать положенную по статусу марку. - Даже я, и то, не углядела в тебе эту внутреннюю стервозность. Но, в нашем незавидном положении, это не так уж и плохо. Только нос не задирай и берега, сдуру не путай. И еще, запомни, попадешь на зону, там эта штука, может и против тебя оборотиться.
   - Почему, Мусь? - поинтересовалась Ольга.
   - По качану! Там людишки, не то что здесь, взаперти, да по полочкам - скопом живут. Друг до друга, рукой подать. Ляпнешь что, не подумав, мигом на перо посадят, а уж потом, жалеть будут. Так что - лом, оно хорошо, но плеть, поверь мне, куда лучше. И хлещет, за милую душу, и гнется без проблем, когда обстановка того требует!
   - Вот и я ей, прошлый раз, про то же самое, практически, талдычила - обрадовано внесла и свою лепту, Файка. - Про юлу говорила, помнишь?
   - Да заткнись ты, горе луковое, - незлобиво оборвала ее старшая.
   Что и говорить, наука, преподносимая Стрекозе добрейшей Мусей, стоила очень дорогого. И девушка, с жадностью сухой губки, как еще не так давно в школе, впитывала в себя все эти премудрости и, тем самым, с каждым часом увереннее чувствовала под собой, щедро орошенную горючими слезами, зыбкую острожную почву.
   А после обеда, за Ольгой пришли. Но это вовсе не являлось вызовом на допрос. Опять же, благодаря все той же, шибко грамотной, Фуфлыге, Стрекоза уже знала, что ей предстоит испытать дальнейшую процедуру обращения в настоящие арестанты. А потому, отнеслась к этому вызову ее из камеры, довольно спокойно. И вновь ее повели - руки за спину, рот на замок. Правда, на этот раз, куда-то, в цокольный этаж, ее сопровождала совсем другая конвоирша. Она была значительно мельче предыдущей "столбищи", но в отношении бесстрастной меланхолии на лице, ярко выраженного тупизма и грубых манер, нисколько не уступала той. И Ольге, даже пришла в голову мысль, которая, за неимением в ее арсенале в данный момент других, показалась ей не только забавной, но и претендующей на некоторую долю аналитики.
   - "Интересно было бы знать, по каким параметрам их отбирают сюда? - принялась рассуждать стрекоза, при этом, исправно выполняя команды и, словно робот, вышагивая туда, куда вел надежный поводырь. - Наверное, в детстве, всех этих несчастных женщин, нещадно терроризировали мачехи. А уж потом, эту эстафету, приняли забулдыги-мужья. Хотя, скорее всего, у них и мужей то нет, кто с такими грымзами жить будет - лучше удавиться! Да и бесплодные они - как пить дать! Ну, в самом деле, попробуй, представь такую, да еще с младенцем на руках?! Иллюстрация к страшной сказке, и только! Ужас!".
   А между тем, они уже пришли в конечный пункт назначения и Стрекозе, с явным сожалением, пришлось прервать свои исследования. Это была небольшая комнатушка, с неизменно, как и все здесь, железной дверью и убогой казенщиной, которая так и сквозила изо всех щелей. Зато, помещение, удивительным образом, напоминала фотостудию шабашника-алкоголика. Уродливые, мятые софиты, будто в них, в свободное от их службы время, еще и давили картофельное пюре. Не шибко чистая простыня, прибитая огромными гвоздями к стене. И фотоаппарат, покоившийся на обшарпанном, растрескавшемся от времени, треножнике.
   Из боковой двери, видимо, лаборатории, навстречу им вышел юркий мужичонка, неопределенных лет. Его голову украшала копна курчавых волос, а свой нос, он, вероятнее всего, позаимствовал у стервятника. Без всякого сомнения, это был сын благодатного Кавказа. Но удивляло, в данном случае, единственное - как это он, вдруг, подвязался на столь странную работу, которая, по определению, не могла сулить, ни больших барышей, ни даже элементарной выгоды. Однако, весь секрет этого фокуса, открылся тут же, едва конвоирша обратилась к фотографу. Ольга уже достаточно хорошо научилась различать интонации, а потому, сразу, сделал безошибочный вывод - служитель негатива, тоже был из арестантов. Но, судя по всему, уже успел благополучно дойти до стадии расконвойки и, обретался в этих стенах, в качестве "придурка", достаточно давно.
   Звали мужичонку, как должно было бы звать человека с подобной внешностью - Гиви. Он быстро вошел, в привычное для себя амплуа, хотя, вернее будет сказано, по понятным причинам, вынужден был, никогда не выходить из него. Поэтому, совершенно не обращая никакого внимания, на оскорблено поджавшую губы конвоиршу, принялся разглагольствовать.
   - Вах, какая красавица, вах! И как только эти заплеванные полы, молча терпят, чтобы по ним, ходили такие ножки! Вах!
   Говоря это, он вовсе не забывал и об обязанностях и тут же, поставил Ольгу, спиной к натянутой простыне. Затем, изящным движением прожженного ловеласа, будто целовал ручку, Гиви взял у прапорщицы какую-то бумажку и, принялся шустро, то и дело заглядывая в нее, набирать на специальной дощечке череду цифр. Одновременно он успевал и приговаривать:
   - Вах, девушка, была бы моя воля, я бы сам подобрал тебе такой номер, как на машине, которую ни один гаишник не останавливает! Но, увы! Нет у меня таких прав! А как жалко! Вах!
   - Хорош трепаться, - решила остудить его пыл конвоирша. - Ишь, распустил хвост, будто павлин. Импотент хренов.
   На что, словоохотливый грузин, совсем не обиделся. Он лишь залился дребезжащим смехом и, одарив тюремщицу, хитрым взглядом глазищ-слив, с важным видом, констатировал:
   - У настоящего мужчины, мадам, импотенции не бывает. А если и бывает, то только тогда, когда он смотрит на иную женщину и, его кровь идет не туда куда требуется, а в пятки или, на крайняк, вообще, застывает от ужаса.
   До той, если судить по ее меланхоличной реакции, истинный смысл слов фотографа не дошел. Она только буркнула что-то в ответ маловразумительное и, распорядилась пошевеливаться. Но Гиви слушал ее, кивал курчавой головой, однако продолжал делать все по-своему. Он не спеша, с явным кайфом, вывел на доске мелом, фамилию и имя Ольги, затем, с деланным благоговением, приладил готовую табличку на груди узницы и, полюбовавшись результатами своих трудов, принялся педантично выставлять свет. Словно ему предстояло сделать не простое фото зечки, а непременно шедевр на обложку "Плейбоя". Только завершив все приготовления, Гиви, наконец, отошел к фотоаппарату. Но и там, он долго вгядывался в видоискатель, определял выдержку и резкость, пока серьезно не нарвался на гнев конвоирши.
   - Ты, шут гороховый, - угрожающе пророкотала та. - Что, жизнь сахаром показалась? А ну, шевелись, чучело!
   - У меня диабет, - спокойно ответствовал Гиви.
   Но, тем не менее, чтобы не шутить с огнем и далее, быстренько, в "фас" и в "профиль" отснял Стрекозу. А потом, он еще долго, будто паяц на пенсии, кланялся им вслед и приговаривал:
   - Вах! Вах! Вах!
   Ну, а конвой, все теми же мрачными коридорами, в которых, Стрекоза уже начинала потихонечку ориентироваться, направился, в административное крыло. В который уже раз. Здесь, у знакомой двери, церберша остановилась и, без стука отворив ее, пропустила Ольгу внутрь. И тут, арестантку посетило странное чувство, которое принято называть, не иначе, как дежавю. Еще бы, за столом, заляпанным старыми чернильными пятнами, как и в прошлое, первое ее, посещение, с серьезным видом, восседал тот самый, молоденький лейтенантик. Он словно и не уходил отсюда все эти дни, все так же комично пыжился и, старательно надувал щеки.
   Лейтенант лишь мельком взглянул на вошедших и, ничего не говоря, словно давно уже поджидал именно их, достал из ящичка стола, нечто, очень похожее на штемпельную подушку и несколько разграфленных на клетки, бланков. После чего, Стрекозе любезно предложили сесть и, офицер собственноручно, старательно подавляя в себе смущение и пыхтя под прессом важности процедуры, произвел дактилоскопирование.
   Ольга никогда не бывала в маникюрных салонах. Но сейчас, все то, что с ней проделывали, ей напомнило, почему-то, именно этот процесс. Она даже невольно улыбнулась, чем вызвала весьма странную реакцию лейтенантика. Тот педантично сложил бланки с отпечатками ее пальцев и принадлежности, обратно в стол и, открыв перед собой какую-то папку, неподкупным голосом старого кастрата, произнес:
   - На вашем месте, гражданка Дробышева, я бы очень задумался над тем, стоит улыбаться сейчас, или нет. Положение, в котором вы находитесь, достаточно серьезное и вовсе не должно располагать вас к фривольным смешкам.
   А затем, медленно и нудно, началась все та же, прежняя тягомотина, успевшая уже надоесть, хуже горькой редьки: фамилия, имя, отчество, год рождения и так далее. Когда же, наконец, лейтенантик завершил эту официальную часть, он еще раз, слишком выразительно посмотрел на арестованную и, придав своему голосу особую торжественность, видимо, должную соответствующему моменту, изрек:
   - Как и положено, гражданка Дробышева О.Л., согласно закону Российской Федерации, сейчас вам будут предъявлены официальные обвинения!
   Далее, он по бумажке, зачитал все пункты обвинительного заключения и, их оказалось столько много, что у Ольги, невольно, глаза полезли на лоб. То, что ей инкриминировалась кража - было понятно, вполне ожидаемо и сомнению с ее стороны, вовсе не подвергалось. Но вот все остальное - предварительный сговор, нанесение тяжких телесных повреждений должностному лицу и прочее! Короче, все вышло как раз так, как и предупреждал ее седой капитан в линейном отделе милиции Казанского вокзала. Но, плюс ко всему - и лейтенантик выделил это голосом особо - отдельным пунктом, ей ставилось в вину, противодействие следствию. И в этой, явной чуши, очевидно, нашла отражение, ее недавняя попытка, перегрызть свои же, собственные вены. А потому и получалось, что против нее, абсолютно беззащитной, расстарался не только, обворованный ею, прокурор Зацепа, но и обиженный отказом в "сотрудничестве", майор Мурашкин. А что было делать Стрекозе, кроме, как спокойно выслушать всю эту ахинею и, к величайшему изумлению лейтенантика, все так же, спокойно, собственноручно подписать ее.
   А что, действительно, было ей делать? Ведь былые иллюзии, относительно справедливости, которые с таким усердием и верой, насаждали учителя в голову Оли Дробышевой еще недавно, теперь, оказались благополучно растасканными бродячими псами, там, за воротами этой мрачной конторы. Плетью обуха не перешибешь! А Муся, мудрая Муся, учила ее, быть именно плетью. Не перешибешь, зато и сама не поранишься! Вот так!
   - Когда допросы то начнутся? - спросила Стрекоза у офицера.
   Тот вновь насупил брови и, свято веря в родную юриспруденцию - наивное дитя - выдал, будто отчеканил билет на экзамене:
   - Все согласно законодательству. Кстати, в отношении адвоката. Думаю, будет лучше, если вам его назначат - государство и это гарантирует. Защита прав граждан - прежде всего!
   - Благодарствую! - не замедлила съёрничать Ольга. - А я то, наивная, думала, сколько мне светил адвокатуры нанять на свои детдомовские миллионы? Одного, двоих, или даже троих. Что ж, теперь забота отпала. Благодарствую.
   - Да, о детдоме, - вдруг встрепенулся лейтенантик, пропустив мимо ушей, ее паясничанье. - Мы сделали запрос в Тулу, но ваша фамилия, в списках их выпускников, увы, не значится. Как быть? Выходит вы еще, вдобавок ко всему, пытаетесь ввести следствие в заблуждение?
   - Ничего я не пытаюсь, - огрызнулась Стрекоза, закусив губу и прекрасно понимая истинный смысл своего прокола.
   Надо было что-то срочно предпринимать. Но что? И тут, в ее голове, вдруг возникла, удивительная по наглости идея, которую она и поспешила озвучить.
   - Моей фамилии, и не может быть в этих списках! - заявила, с серьезным видом, Стрекоза. - Дело в том, гражданин начальник, что я, на вполне добровольных началах, была любовницей одного, очень известного человека. Так вот, он и упросил нашего директора, чтобы тот выписал мне аттестат на другую фамилию, как, впрочем и паспорт. Но вы не сомневайтесь, все это сделано законно, с соответствующими заявлениями и так далее. Хотел меня за границу послать учиться, как свою дальнюю родственницу. Ведь фамилии у нас в стране, менять не противозаконно, если имеются веские основания. А у нас, как раз, веские и были. Но, увы, не суждено. Обанкротился, бедняга, потом спился, а я, так и осталась - Олей Дробышевой. Правда, Оля - это мое настоящее имя, можете не сомневаться. А что, это так принципиально?
   - Да не-не-знаю, нет наверное...Если все по закону. Но я уточню, - засуетился, совершенно сбитый с толку лейтенантик.
   Но Стрекоза, уже вновь взяла вожжи в свои руки и выпалила:
   - Думаю, не принципиально. Ведь согласно закону, если совершено преступление, кто за него должен отвечать? Я считаю, что конкретный человек, а не его фамилия. Верно ведь?
   Бедный лейтенантик даже поперхнулся и, не в силах произнести ни слова, лишь захлопал своими глазами. Нет, он, конечно же, хотел непременно, что-то сказать, но, его как бы расплющила та напористость подопечной, с которой она выдавала, казалось бы, непреложные и правильные пассажи. Особенно, его подкашивало слово закон и, связанные с ним понятия, перед которыми, у молодого офицера, был прямо таки, благоговейный трепет. И все же, лейтенантик сумел выдавить из себя.
   - В чем-то, вы безусловно правы, гражданка Дробышева, но, не все так однозначно. Из паспортного стола Тулы, мы тоже получили информацию. Так вот, в ней упоминается единственная Дробышева, да и ту, зовут Татьяной и она несколько старше вас.
   Стрекоза думала самую малость и, уже через полминуты, у нее был вполне вразумительный ответ.
   - А кто вам сказал, что я получала паспорт в Туле? Мой любовник, меня прописал в Москве. Только район не помню.
   Если б офицер, не старался ревностно блюсти свое реноме, он бы сейчас непременно бы схватился за голову. Ведь искать Дробышевых в столице, при наличии данных, записанных лишь со слов арестованных, было все равно, что разыскивать блох в шерсти черной болонки. И он, не в силах сразу, ответить что-либо вразумительное, решил многозначительно промолчать. Но, Ольга явно была на подъеме, а потому, абсолютно не смущаясь, продолжила:
   - А тут, ко всему прочему, гражданин начальник, еще и моральная подоплека имеется! Тайна частной жизни! Ну, не могу я, этого доброго человека подставлять, понимаете? Да и вам, лишние заботы, думаю, совсем ни к чему. Кстати, гражданин начальник, а у вас разве нет любовницы?
   Лейтенантик итак не мог переварить всего того, что только что услышал, а тут, покраснев до ушей, и вовсе, практически впал в прострацию. Что и говорить! В данный момент, Стрекоза и сама поражалась своей собственной наглости, но ее несло и останавливаться, из принципа, она вовсе не желала. Эх, будь, что будет! Потерявши голову, по волосам не плачут!!!
  
  
  
  
   Х Х Х
   А когда стрекоза вновь вернулась в камеру, находясь, по вполне понятным причинам, в приподнятом настроении, ее ожидал очередной сюрприз. Удивительно, но тюремная почта, оказывается, работала настолько успешно, что, вероятно, могла запросто дать солидную фору, всем телеграфам, телефонам и интернетам, вместе взятым. Короче, пришло письмо. А суть его, направленного по целевому назначению именно в 134-ую, заключалась в следующее - неизвестный доброжелатель, ни много, ни мало, прочно приклеивал Ольге, незавидный ярлык наседки. Причем, он ссылался на строго проверенную информацию, якобы, идущую от административного персонала тюрьмы.
   - Ну, что скажешь на это, Стрекоза? - спросила Муся. - Как отмываться собираешься?
   - А что мне отмываться?! - ответила пораженная Ольга, все еще находясь под эйфорией своей очень сомнительной победы над лейтенантиком. - У нас же только вчера, с тобой, разговор на эту тему был.
   - Был, не отрицаю. Ну, и что с того? А вот сегодня, видишь, малява прибыла. И, как мне теперь, верить прикажешь?
   Стрекозу очень подмывало взвиться и, криком, доказать свою правоту. А там, будь что будет - хоть трава не расти! Однако, она еле сдержала себя, задумалась и, спокойно произнесла:
   - В общем, так, Муся! Хочешь, верь, а хочешь, не верь - дело твое! Но, позволь и мне, тогда, высказать кое-какие соображения.
   - Да не может Стрекоза быть сексоткой! - вдруг, влезла в разговор, подскочившая и, не в меру возмущенная Фуфлыга. - Я ее на сквозь вижу. А ты, Муся, чем базлать попусту, да бочку накатывать, почем зря, лучше бы этого отправителя сраного выказала. Что, нет его? Тогда и базара нет!
   - То же мне, рентген нашелся, - усмехнулась Муся и, подобрев на глазах, изрекла. - Я и сама не дура - кумекаю что к чему! Это не иначе, как Мураша проделки.
   - Точно! - обрадовалась мошенница. - Его, его! Он, падла, решил девку подставить, то, что не подписалась под него давеча! Он, точно он, Муся!
   Но та уже приняла решение и тут же, не замедлила выдать его.
   - Хрен с ним, с этим письмом - и в самом деле, смешно получается. У нас здесь особых секретов нет, но учти, Стрекоза, если вдруг, что и просочится о тебе дурное, сама потом жалеть будешь.
   - Да подстава это, подстава. Лоханулся Мураш малехо - хоть бы на кого-нибудь стрелку кинул, как на адресата. Видать не допер - решил на бум Лазаря взять. Пущай теперь хрен выкусит! Свой! - все еще не могла уняться Файка и вдруг, будто спохватившись, уставилась на Ольгу, принюхалась, да и выдала. - Кстати, телка, а куда тебя сейчас мотали? Про фотографа не говори - сама ведаю. Но от тебя что-то не тем духом несет. Опять в администрацию водили?
   - Ох, и дура же ты, Фуфлыга, - теперь уже возмутилась Муся. - У тебя что, шары повылазили - не видишь, что у нее ручонки в черняшке. Да и с обвинением, видать, познакомили. Верно говорю?
   - Куда вернее, - с улыбкой согласилась Ольга.
   Она коротко изложила самую суть предъявленных ей обвинений и, судя, по ставшим, вмиг, постными, лицам слушательниц, многое поняла без их слов.
   - Да, - только и выдохнула из себя Муся. - Раскрутят они теперь тебя, милушка, на всю катушку. Как пить дать. Хотя что - мы ж тебе то же самое предрекали.
   - И все этот козел - Зацепа, - вставила Файка. - Я ж говорила - сука, а не человек! Ну, ничего, Стрекоза. Моли Бога, чтобы следаки мотали поменьше, да на зону поскорее определили. Там, оно конечно, тоже не курорт, но людей среди погонников, поболее, думаю, будет. Глядишь, и хозяин - человек попадет. Ты ж по первой, так что, скостить могут запросто. А там, глядишь, и амнистия подкатит.
   - Права Фуфлыга, - поддержала мошенницу Муся. - А этим волчарам, не верь. Будут, особенно поначалу, стелить мягко. Только без бабок, причем хороших, ни один из них, даже пальцем для тебя не пошевелит. Точно! Но, хуже всего то, что у тебя эти телесные катят, причем, должностному лицу - в рот ему ноги! Наверняка он, подлюга, акт медэкспертизы, по всем правилам заготовил. Эта дрянь, по совокупности, думается мне, больше всех потянет. Ну, еще и сговор, если прилепить удасться.
   - А для чего адвокат тогда? - спросила Ольга.
   - Адвокат? - скорчила рожу Файка. - Адвокат тебе что? Он тоже хлеб с маслом жрать горазд. А где оно у тебя, масло то это? Нету ти! Только как у латыша - голая задница, да душа!!! Вот отсюда, дорогуша, и маракуй, что к чему и с чем его кушают!
   В общем, как ни крути, а грядущие перспективы, были разрисованы перед Стрекозой, самые, что ни на есть, безрадостные. Но она, за это время, уже успела привыкнуть к этой мысли. А потому и сейчас, в транс не впадала. Волосы на себе рвать, тоже не собиралась. А потому, пустила свою утлую лодочку-судьбу, плыть, по воле волн Провидения. И, лишь где-то, в самом потаенном уголке души, у нее, продолжала теплиться зыбкая надежда на маленькое чудо.
   А между тем, тяжело вздохнув, Муся решила поставить точку, в этом, малоприятном для Ольги, разговоре.
   - И вот еще что, Стрекоза, - сказала она. - Четко секи за тем, чтобы лишку тебе не привесили. Они на это ох, как горазды - что поделаешь, у них свой план имеется. Так вот, если от своего, не отвертеться никак - хрен с ним, бери. А от прицепа, отпихивайся до последнего. Хотя б поначалу. Дашь слабину - в большой соблазн их введешь, волчар поганых!
   - А это еще что такое? - вполне искренне, удивилась Ольга. - Что еще за прицеп такой?
   - Потом сама допрешь, что тебе сейчас, на пальцах то показывать. Не дура, - небрежно бросила смотрящая и, показывая, что беседа окончена, кряхтя, полезла приводить в порядок свои "хоромы".
   Но, как всегда, выручила Фуфлыга. Она словно ждала этого момента и, четко, даже в красках, разъяснила, что прицепом, называют нераскрытые преступления - безнадежные висяки, совершенные неизвестно кем. Так вот, ушлые следователи, чтобы увеличить процент раскрываемости, изо всех сил, стараются навязать подследственному, одно такое дельце, а то и парочку. Мол, что терять то тому, все равно, якобы, на величину срока, влияния не окажет. А так, и им хорошо, и арестанту обещают поблажки разные. Правда, и сами методы приклеивания висяков, тоже бывают разные. Иногда, пихают внагляк и с угрозами, а иной раз, увещеванием и обещанием сладкого пряника. Но, как правило, все это, оказывается потом, замешано на манер коктейля - и тебе пряник на, а потом, и по роже, тут же. Аппетит при еде приходит.
   - Ну, уж нет! - решительно рубанула воздух ладонью Стрекоза, внимательно выслушав подругу. - Хрен у них с этим получится - не на ту напали! Хоть с пряником, хоть с кнутом, а хоть и с автоматом!
   - А вот тут, не зарекайся, - остерегла ее Файка. - Могут припереть так, что мир в платочек покажется. И тогда, это по мне, лучше, плюнуть, да растереть. Чем потом, до гроба, отбитые почки лечить и кровью харкать. Но я тебе, не мамка с сиськой - у самой, вон, репа какая.
   - Сама ты репа! - огрызнулась Стрекоза.
   И потянулись дни. С одной стороны, похожие друг на друга, как все китайцы. Одинаково безрадостные и, заполненные до отказа, томительным, выматывающим душу, ожиданием и полной неизвестностью. Но с другой - жизнь камеры развивалась своим неспешным чередом и, появление любой новости, воспринималось ее обитателями, с должным вниманием. Правда, с разной степенью выражения эмоций. И, эти новости, конечно же, были. Хотя бы потому, что, то одну арестантку, то другую, вызывали на допрос. Кому-то, учиняли очную ставку, а кого-то, и вовсе, возили на волю, чтобы провести следственный эксперимент. Потом, все это, естественно, обсуждалось, пережевывалось в женском коллективе и, в завершении, как и положено тому, покрывалось кучей советов от истинных знатоков.
   Произошли изменения и в Мусином деле. Следствие по нему, было благополучно завершено, а потому, принаряженную, по случаю, старшую камеры, принялись ежедневно возить на суд. И, что интересно, с этого момента, Муся, как бы замкнулась в себе. Беседы, по приезду в камеру, не вела, о ходе суда не рассказывала и, только ее глаза, красноречиво свидетельствовали о том, что женщину, в данный момент, заботит лишь трепетное ожидание приговора. Вот тебе и прожженная Муся! Хотя, кто его знает, может и верно говорят, что страха не имеют только идиоты. Да и, скорее всего, не страх это был вовсе, а тихая, без помех извне, беседа с Высшими силами. Однако, ее "экскурсии", продолжались недолго. Судья отправил дело на доследование. Подсудимую оставили в покое. А она, вновь вырядившись в свою неизменную ночнушку, выразила свое отношение, ко всей этой свистопляске, достаточно лаконично, но, по сути, скорее всего, верно:
   - Козлы!!!
   Что же касалось Стрекозы, то о ней, будто забыли напрочь. Иными словами, процесс "маринования" и доведения клиента до соответствующих кондиций, по отношению к ней, применялся на все сто и, довольно успешно. Ольга, за это время, сильно изменилась, похудела еще больше и, стала словно прозрачной. А на ее лице, казалось, остались одни серые глазищи, да и те, были обведены густой синевой. В таком обличье, она и впрямь, стала походить на стрекозу, но уж очень заморенную.
   Правда, однажды, что называется, и на ее улице, случился "праздник". О ней, наконец то, вспомнили и вызвали, но не к следователю, не на допрос, а для того, чтобы представить своему адвокату. Однако, и это, в ее беспросветной жизни, казалось огромадным прорывом и, не могло не рождать иллюзии, относительно того, что "лед" в ее деле тронулся.
   Адвокат, оказался довольно занятным мужчиной средних лет, причем, занятным, во всех отношениях. Мало того, что он носил странную фамилию - Доля, но, еще вдобавок ко всему, его полное имя, было невозможно произнести, не сломав при этом, своего языка - Валерьян Вениаминович. Не больше и не меньше! Что же касалось адвокатского облика, то он, являл собой, полное соответствие, Ольгиному представлению о преуспевающем буржуа. Одет, Доля был, с явной претензией на шик, довольно изысканный вкус и, скорее всего не на последние гроши. В тонкий, цвета беж, летний костюм, из-под которого, выглядывала белоснежная сорочка, с муаровым, в тон ей узором. А вот в отношении классических галстуков, у франта, очевидно, было некоторое предубеждение. И, в связи с этим, этот непреложный атрибут современного делового стиля, ему заменял фривольный платочек, выдержанный в постельных тонах. Он плотно охватывал, вовсе не хилую шею адвоката и, кокетливо выглядывал из ворота рубашки.
   Его круглое лицо, абсолютно лишенное какой бы то ни было растительности, украшали пунцовые, пухлые губы знатока хорошей кухни, все время растянутые в приторной улыбке, нос пуговкой и, пара голубых глаз, которые взирали на мир, с заранее запрограммированной восторженностью. К этому портрету, следовало добавить еще румяные, хоть прикуривай, щеки и модную стрижку, с замысловатым, пепельным коком, спереди. Короче, Валерьян Вениаминович, больше был похож на рафинированного поэта, бунтующего, сидя в собственном кабинете, в домашних тапочках, нежели на служителя Фемиды.
   Но, более всего, Ольгу поразили манеры адвоката. В них крылось что-то настолько неестественное, что иногда, Стрекозе казалось, что перед ней сидит вовсе не мужчина, а кокетка, по чистому недоразумению, вынужденная одеть на себя костюм представителя сильного пола. Причем, кокетка не простая, а непременно, капризная прима полусвета, избалованная до невозможности, восторженным вниманием многочисленных почитателей.
   - Ну-с, дорогая, - начал Доля, едва Ольга устроилась на стуле, рядом со столом, где у него, был аккуратно разложен целая библиотека каких-то бумаг. - Начнем, с вашего позволения, так сказать, работу по вашему спасению?! Я, имел счастье, познакомиться с вашим делом. Поэтому, посмею заверить вас, что положение, в котором вы находитесь, оставляет желать много лучшего.
   - О, Господи! - невольно вырвалось у Стрекозы. - Это я уже слышала, вы даже не представляете себе, сколько раз! Десятки, наверное. Все только и говорят - сложное, серьезное, ужасное. А следствие, еще до сих пор не началось!
   - Ну, в этом вы сильно ошибаетесь, милейшая, - все с той же улыбкой на пухлых губах, невозмутимо произнес адвокат. - Вашим делом занимается прекраснейший специалист, профессионал своего дела - Вероника Ильинична Порошина. И, можете мне поверить, свидетельская база, проработана ей, уже достаточно полно.
   - А мне от этого легче? Я ж говорю, меня еще ни на один допрос не вызывали! - продолжила возмущаться Ольга.
   - За этим, дело не встанет, позвольте вас заверить и успокоить. Ноя, собственно говоря, вызвал вас несколько по иному поводу. Бумаги, они и останутся бумагами - бездушными и казенными строчками, черным по белому. Моя же задача на сегодня, познакомиться с вами поближе, милейшая Ольга Дробышева. Чтобы, постараться постичь глубины вашей души, а посредством этого, и понять мотивы, которые толкнули вас на преступление.
   - Вы что, психолог?
   - И психолог тоже. Без этого, сударыня, я просто не смогу быть вам полезен, в плане вашей же защиты. А потому, поверьте, было бы совсем не плохо, если бы вы, рассказали мне все, с самого начала и, безо всякой утайки. Как на духу. Договорились?
   - И это, действительно, способно что-то изменить? - напряглась с надеждой Стрекоза.
   Адвокат на минутку задумался, потеребил свой платочек на шее и, растянув холеные губы еще шире, ответил:
   - Если откровенно - не думаю. В вашем деле, как мне показалось при прочтении его, имеется достаточное количество, априори, не оправдываемых ничем, поступков. Которые, ко всему прочему, умудрились еще и сплестись, в довольно замысловатый клубок. Это раз. и потом, документальная составляющая обвинения, составлена настолько грамотно, что и комару, было бы чрезвычайно трудно, подточить, в этом плане, свой тончайший носик. Это - два.
   Ольга мало что поняла из, только что сказанного. Но, ей явно не понравилась, изначальная позиция человека, который был призван ее защищать, а сам, при этом, начинает свою работу с того, что собственноручно принимается рушить, призрачные надежды на чудесный исход. Потому, и скрывать своего мнения, Стрекоза не посчитала нужным.
   - В таком случае, извините, зачем же мне вообще, нужен адвокат? То есть вы. - прямо, что называется в лоб, спросила она.
   Но, и в этом случае, доля не смутился. Он, все так же, продолжал мило улыбаться, жеманиться и, откровенно, любоваться собой со стороны. Да и его ответ, который он, наконец, сподобился выдать, вполне, оказался достойным, образа своего хозяина.
   - Таков закон, дорогуша, - проблеял адвокат. - Демократический и справедливый суд, предполагает обязательное наличие в состязательном процессе, двух сторон - обвинения и защиты. Потому то я и здесь. И, уж поверьте, вовсе не из своей любви к вам и, огромного желания вас лицезреть. Коллегия направила! Ну-с, будем работать?
   И, Ольге ничего не оставалось делать, как глубоко вздохнуть и, приняться, в который уже раз, слово в слово, повторить, произошедшую с ней, трижды проклятую историю. Доля рассеянно слушал, кивал своим пепельным коком, но, во всей обстановке, почти зримо, присутствовала этакая принужденность, которая не давала никакого шанса, вяло протекавшему разговору, перерасти в откровенно неформальную беседу по душам.
   Х Х Х
   В свою камеру, Стрекоза вернулась усталой, разбитой, будто все это время таскала камни, и раздраженной больше обычного. А потому, молча, не сказав даже слова, с размаху бухнулась на нары и, чтобы никого не видеть и не слышать, засунула голову под комковатый блин, именуемы здесь, подушкой. Мудрая Муся, видимо, сразу поняла состояние девушки и пока, лезть в ее душу, желания не выказывала. Чего нельзя было сказать, о неугомонной Фуфлыге. Файка тут же, словно лиса, подлезла к Ольге и настойчиво принялась ее теребить и пытать.
   - Ну, что ты свою башку, будто тот страус, спрятала? Давай-ка, выкладывай, как первый допрос прошел. Или общество не уважаешь?
   - Да не на допросе я была! Отстань, Файка, будь человеком. То же мне, общество, - буркнула Стрекоза и еще плотнее упаковала свою голову в подушку.
   - Неужто, адвокатура подвалила? - искренне изумилась Фуфлыга. - Тогда тем более, вынай башку и рассказывай, Чё кваситься то? Ну, и как впечатленьице? Мужик или баба?
   - Да отстань ты от нее, дрызга, - не сдержалась Муся. - Не видишь, девке и без твоей хари тошно.
   - Тебя забыла спросить, мадам! - огрызнулась Фуфлыга. - И что ей тошно то? Ведь не с прокурором, небось, сводили то. А с защитой законной!
   - Да лучше б с прокурором, - вдруг вырвалось у Ольги.
   Она со злостью отбросила подушку и, уселась на нарах, обхватив руками, свои острые коленки.
   - Чего это так резко? Опять мудило какой попался? Или, сдуру, страху нагнал? Так пройдет, не кобыздись и душу себе не трави, почем зря.
   - В том то и дело, что ничего не нагнал - ни страху, ни ощущения счастья. Все как было, так и осталось - сама прекрасно знала, и без него. Ну, а он, скотина, последнюю мою надежду, умудрился замызгать. Причем, так технично и, с улыбочкой на роже, - на едином дыхании, выпалила Ольга.
   - Вот и я тоже, подумала так, - отозвалась от стола Муся. - А что ты от него хотела? Он ведь к тебе по закону приставлен, а не твои бабки отрабатывает. Потому, и блеять будет, так, как ему скажут - главное, что б видимость соблюсти. Не переживай, у меня хмырь не лучше.
   - Ну, ладно, расскажи, Стрекоза, будь другом, - вновь пристала к Ольге Фуфлыга. - Мало ли, что тебе могло показаться. Те, кто сразу, мягко начинает стелить, как правило, на поверку, таким дерьмом оказываются. Точно тебе говорю. На себе испытано.
   Стрекоза лишь вздохнула и, прекрасно понимая, что все равно придется рассказывать - такие в камере сложились традиции - принялась, безо всякой охоты, излагать. Постепенно, в ее речь проникло какое-то вдохновение и, Ольга даже перестала жалеть красок и эпитетов. При этом, не забыла упомянуть особенности облика и манер, преподобного Валерьяна Вениаминовича Доли. И, сделала это так мастерски, что вызвала заметное оживление на обоих ярусах нар. А в завершении, уже, с нескрываемым удовольствием, испытывая настоящий кайф, не замедлила поерничать, над именем, отчеством и фамилией того.
   - Короче, бабы, теперь я имею полнейшее право говорить: Ох, ты Доля, моя Доля, для меня добудет волю! - комично пропела Стрекоза и тут же, со злостью вынесла резюме. - Хрен с маслом, чего этот мудак, с гвоздикой, добудет!
   И эта немудреная импровизация, не замедлила, вызвать взрыв хохота в камере, что он, даже привлек к глазку, коридорную надзирательницу. Ее коровий глаз, долго изучал обстановку внутри и, причины столь неожиданного веселья, пока, наконец, не удостоверился в том, что никакими серьезными нарушениями режима, в 134-ой, к сожалению, и не пахло.
   Больше всех, веселилась, естественно, Фуфлыга. А когда нагоготалась вволю, вытерла слезы и, все еще держась за живот, выдала свое авторитетное заключение, относительно всего услышанного.
   - Ну, Стрекоза, опять повезло, и опять только тебе! В который раз, и все кучей! Даже завидно, - достаточно серьезно заявила она.
   - Ты что, в самом деле, или по-прежнему, дуркуешь?
   - В самом, что ни на есть! Короче, голубой твой, как его, во бля, имечко - Валерьян. На все сто! Башку дам на отсечение! А вот отсюда, милочка моя, и пляши теперь!
   - А что плясать то? Я ж не жить с ним собираюсь, - искренне удивилась Ольга, хотя и сама уже стала подозревать в своем адвокате, данные наклонности. - Ну и пусть, голубой. Да по мне - хоть серо-буро-малиновый, лишь бы, в самом деле, помог малость.
   - Вот и я об том, дура! Как же, поможет он тебе, держи карман шире! Они же, голубые, смертным боем, баб ненавидят! Вот те крест! А потому, ничего путного, от него даже и ожидать не стоит. Так и будет тебе, сладко улыбаться, да соловьем чирикать, пока приговором тебе по башке не долбанут - накось выкуси, мил моя барышня! Задницу в грабки и на этап. Какое с козла молоко, сама подумай!
   - Тоже мне, спец великий, по голубым, - едко поддела Фуфлыгу, разошедшуюся в порыве привычного красноречия, Муся. - Ты то, откуда про них знаешь, дубина лагерная? Психолог хренов.
   - А вот и психолог, - моментально взъярилась та, задетая за живое. - И еще какой - высший класс! А то, что сейчас базарю - за каждое слово отвечу. Баб, они терпеть не могут!!!
   - Права Файка, хоть и дура гольная, - вдруг, раздался с верхних нар, голос Мадлен. - Я этого дерьма, знаете, сколько повидала. Их, в этом долбанном бомонде - каждый второй, если не каждый первый. Плюнь - не промажешь. И точно, на свою задницу, в зеркало, могут часами любоваться, а женскую грудь как увидят, аж дергаться начинают. Иначе, как выменем, презрительно, не называют.
   - Во, во, а я что говорила, - обрадовалась Фуфлыга, которая, получив, столь авторитетную поддержку, даже забыла, отлаяться на "дуру". - Ну, что Мусик, выкусила?! Вот так то! И ты, Стрекоза, не будь лохом, дай ему отвод подчистую. Пускай лучше свою задницу тренирует где-нибудь - и то польза.
   - Нечего ей гусей дразнить, - решительно гаркнула смотрящая. - Не слушай ты ее, Стрекоза, баламутку. Лучшего, на халяву, все равно тебе не пришлют. А так, пущай себе чирикает, может, что и выгорит, ненароком.
   На этой ноте, дискуссия, доставившая истинное удовольствие, всем, без исключения, обитателям камеры, завершилась. Узницы вновь погрузились, в обыденную, навязшую в зубах до невозможности, рутину арестантской жизни. Малорадостную, а потому, особенно падкую, на любую возможность посмеяться и, следовательно, хотя бы на какое-то короткое время, отстраниться от мрачных дум бесконечного ожидания.
   Однако, эта беседа, стержнем которой, оказалась, прямо таки, животрепещущая проблема лиц нетрадиционной ориентации, получила самое неожиданное продолжение. Правда, чуть позже. Во время, которое в нормальной жизни, называют ужином, а в этих мрачных стенах, лишь пренебрежительно, зато точно - приемом пищи.
   Едва баландер с помогалами, сквозь откинутую "кормушку", раздал положенные на камеру пайки и, женское население, устроившись, кто-где приноровился, стало хлебать сомнительные калории, та же Фуфлыга, вдруг, многозначительно изрекла:
   - Ей Богу, бабы, никак не могу врубиться, и как этим мужикам, охота свою задницу подставлять? Причем, с диким кайфом. Мадлеша, ты, случаем, не в курсах?
   - Это ты о ком? - вместо аферистки, не поняв сразу, о чем речь, спросила Муся.
   - Да о голубых этих. О ком же еще! Покою себе найти не могу, клянусь!
   - Тьфу!!! Курва, нашла тему для разговора, за едой! - искренне возмутившись, сплюнула старшая. - Ты бы еще, для общей радости, сейчас именно, на парашу взгромоздилась. Чувырла!
   - Ой-ей-ей! Какие мы брезгливые! - не осталась в долгу Фуфлыга и, черпанув из миски, полную ложку какой то разварено гущи, пополам с рыбьими костями и чешуей, как ни в чем не бывало, продолжила. - Ну, это ладно, мужики - их сам черт не разберет. У них хоть есть куда толкать и, самое главное, чем. А бабье? Ну, эти, самые - лесбиянки, мать их! Вот уж чего не понимаю, так это их. Тоже ведь, суки, недалеко ушли. Друг друга облизывать и кайф, при этом, получать. Мусь, не желаешь меня лизнуть, куда твоей душе будет удобно. Выбирай - хоть зад, хоть перед.
   - Да пошла ты, кобылья радость! Я тебя сейчас в темечко, вот этой ложкой лизну! - огрызнулась та и демонстративно уткнулась в свою миску.
   - А что, и такие бывают? - с детдомовской непосредственностью неисправимой провинциалки, воззрилась на нее Стрекоза.
   - А то! - обрадовалась Файка, что, не смотря на недовольство старшей, обрела, таки, слушателя. - Вон, погляди на нашу Мадлен - точь в точь та самая, лесбиянка. Она и по ночам, видать, онанирует. Я же скрип слышу, не глухая.
   - Сама ты, уродина, лесбиянка, - не замедлила ответствовать та. - За мной такие мужики ухлестывали, что тебе, дуре, и во сне не снилось! Сам мэр ручки целовал. И потом, не онанируют, а мастурбируют - чмушница неотесанная!
   - Конечно, куда мне! Это тебя, видать, твои мужики отесали здорово - как того Буратину! - скорчив рожицу, выдала Файка.
   - Эх, темнота! - снисходительно махнула рукой Мадлен и, культурно отправив в крашенный рот, ложку баланды, продолжила. - И этих лесбиянок, я тоже, повидала вдосталь. В одном ты права, чучело, эти стервы, еще похлеще мужиков будут. Ревнивые как собаки - попробуй, даже просто, улыбнуться ее подружке.
   - Эка невидаль! - наконец, не выдержала и вступила в разговор Муся. - А то на зоне, таких коблих мало! Да, почитай в каждом отряде имеется!
   - То, что на зоне - это итак понятно. Во-первых, там мужиков нет. А этих, твоих коблих, и бабами, язык назвать не повернется. Видела. Что рожей, что кожей, что фигурой - портовый грузчик и только. У них организм такой! - проявила осведомленность Фуфлыга. - А те, о которых Мадлен базарит - бабы бабами, не отличишь. Но видишь как, свой кайф непонятный имеют!
   -С жиру бесятся! - бросила со своего места, Мадлен. - И вообще, не обижайтесь, но я вам скажу ответственно: самый хреновый мужик - это баба!!!
   - Это как? - вмиг напрягла извилины Файка.
   - А так! ей самой природой заложено, обязательно кого-нибудь пилить и грызть. Вон, возьми вертухаев! Если мужик попадется - то же, конечно, морду лопатой держит - но, и улыбнуться может и, шуткануть, если что. А если эта "слонище" в погонах тебя ведет - тогда уж держись! Всю душу, сука, вытрясет своим рением.
   - Это уж точно, - произнесла Стрекоза, уже достаточно наученная собственным опытом.
   Ей тут же припомнились, и сухая вобла-врачиха, проводившая новоявленной арестантке медосмотр, и бесформенная, угрюмая "столбище", что конвоировала в первый раз, да и та, холеная женщина, которая, самым бессовестным образом, обворовала на вокзале, тем самым, круто развернув дальнейшую судьбу девушки. А в камере, между тем, повисла пауза, которую нарушал, и то редко, лишь стук ложек о дно алюминиевых мисок. Очевидно, каждая из узниц, безо всякого труда, отыскивала и в своей памяти, подтверждения жизненной правильности, прозвучавших только что выводов.
   - Кстати, - вдруг, прервала тишину Стрекоза. - А у меня, ведь следователь, тоже женщина!
   - А это, ты откуда взяла? Не одного допроса не было! - поразилась Фуфлыга. - Что, представить уже успели? А ты молчала, как партизан.
   - Мой голубой адвокат поведал, - призналась Ольга - Какая-то Порошина, Вероника Ильинична. Сказал, что большой профессионал, в своем деле.
   - Ну, Стрекоза, тебе и впрямь, везет, что моему утопленнику! - даже забыв про свою баланду, выдала Файка. - Хотела просто, через веревочку попрыгать, а тут, на тебе - и узелок готов и мыло, в придачу, выдадено! Только осталось голову засунуть!
   - Да хватит тебе каркать, чума, - грубо осадила ее Муся. - Не слушай ее, Стрекоза, ради Бога! И среди этих, попадаются порядочные. Хотя, что греха таить, действительно, редко.
   - Вот, вот, а я что талдычу! - неизвестно чему, обрадовалась Фуфлыга. - Тебе еще осталось и судью - бабу! Тогда точно, хоть в петлю лезь!
   - Эх, Файка, Файка, - только и покачала головой, раздосадованная Муся и, глядя сияющей мошеннице, прямо в глаза, произнесла. - С тебя дипломат, дура, что с Мадленкиного использованного "Тампакса" - пуля! Перебаламутила девчонку, и рада до смерти. Ох, чувырла!
   Она тяжело поднялась из-за стола и, молча, дала знак дежурной, что бы та, начала собирать миски для мытья. Тем самым, это означало, что в 134-ой, процесс принятия пищи, был закончен.
   - Да, ладно тебе, Мусь, - произнесла Стрекоза, старательно пытаясь выглядеть, по-прежнему, беззаботной. - Переживем. Чего уж там. Файка тут не причем.
   Сказав это, Ольга задумчиво помолчала и, вероятно для того, чтобы развеселить камеру, и себя в том числе, вдруг, выдала:
   - А вы не заметили, бабы, у следовательщицы моей, фамилия - вполне зоновская. Только две буковки поменять! Порошина!!!
   - Точно! Парашина!!! - с радостью подхватила шутку, всегда готовая покуражиться, Фуфлыга. - Ну, ты дала, Стрекоза! Да и адвокатишка у тебя, тоже в этом плане отстал мало, в аккурат лагерную кликуху имеет - Доля! Короче - полный набор, даже выдумывать ничего не надо!
   И, вся камера, вновь, огласилась смехом, сквозь слезы. Который звучал в этих стенах, так же дико, как смотрелись бы, наверное, зажигательные танцы идиотов, на скорбных похоронах.
  
  
  
  
   Х Х Х
   После этого, относительно веселого, для обитателей 134-ой камеры, денька, жизнь в ней, опять покатилась по достаточно унылой, накатанной колее. Однако, уже через несколько дней, появился еще один, достаточно веский довод для того, чтобы вдоволь почесать языки. И, что самое главное, с непреложным кайфом, от вынужденного безделья, приняться скопом, за составление самых умопомрачительных, а порою и фантастических гипотез, относительно личности преподобной Мадлен. А все дело было в том, что однажды, совершенно во внеурочное время, перед самым отбоем, за аферисткой, вдруг, пришли. И, не кто-нибудь из своих, каждого из которых арестантское население знало как облупленных, а двое, вполне приличных мужиков, одетых в штатское. Причем, что называется - с иголочки!
   В камеру они не входили, но, увидать их мельком, все ж таки, удалось. И кому? Ну, конечно же, вездесущей и пронырливой Фуфлыге, которая, исходя из чистого любопытства, едва возникла любопытная ситуация, наплевав на все приличия, как раз пожелала справить малую нужду. Так вот, со стульчака, располагавшегося в закутке, у самой двери, Файке и удалось, выхватить своим острым глазом, эти две фигуры, топтавшиеся в ожидании выхода Мадлен, в темноте коридора. А потому, что Мадлен забрали с вещами, стало так же ясно, что назад она больше не вернется. В общем, поводов для возникновения пространной дискуссии, обещавшей вскоре после этого, вспыхнуть среди аборигенов 134-ой, было предостаточно.
   - Ой, бабы, видели бы вы этих архаровцев! - расположившись у стола и, закатив, от переизбытка нахлынувших чувств, свои плутоватые глазищи, начала Фуфлыга. - Ален Делон, по сравнению с ними - пацан сопливый и этот, как его, ну, горбатый, из книжки французской. Про телку одну, цыганку.
   - Квазимодо, - подсказала Стрекоза.
   - Во, во, точно гутаришь, грамотейка, он! - несказанно обрадовалась Файка и, довольная, будто слон, всеобщим вниманием, продолжила. - Короче, красавцы, одним словом! И вот еще - на Ментов этих обрыдлых, совсем не похожи!
   - А кто ж они, по-твоему, тогда будут? - хмыкнула Муся. - Кавалеры Мадленкины, чтоль, из самого Питера, на свидание к ней явились? Да еще сразу двое.
   - А хрен их знает! И все равно, чем хочешь, клянусь - не менты! - Упрямо стояла на своем, Фуфлыга. - У тех, особенно, кто по тюремному делу ошивается, рожи, с годами, сильно специфическими становятся! А потом, на кой хрен, они бы тогда в цивильные клифты вырядились? А? вот так то! Ку-ку!
   - Хрен в руку! - незлобиво огрызнулась старшая, которой и самой было крайне интересно разобраться в необычной ситуации. - Кто ж они тогда? Мне, например, на ум, ничего толкового не идет. Одно ясно, видать эта Мадлен, не совсем простой пташкой оказалась! Точно!
   В камере вмиг, повисла, предшествующая скорому всплеску, самых разных предположений, тишина. Сейчас, каждая из арестанток, старательно прокручивала в своем уме и, на основе собственного опыта, различные варианты. Но, в большинстве своем, никто не находил разумного объяснения, столь неожиданному и неординарному исчезновению прожженной, аристократичной аферистки. Тем более, что следствие по ее делу, было еще только в самом начале.
   - А может, она подсадной уткой была? - наконец, раздался тихий голос с верхних нар.
   Он принадлежал сорокалетней Вере, матроне спокойной и меланхоличной, что два бегемота, вместе взятые. Когда-то, она была бухгалтершей и теперь, мыкая горе за банальную растрату, ожидала решения своей участи, тихо и безропотно. А потому, вступление ее в общую беседу, было воспринято камерой, с огромнейшим удивлением.
   - Ба, наша Веруся, наконец, свой ротик открыла, - тут же, всплеснув по-клоунски руками, съехидничала Фуфлыга. - К чему бы это? Наверное, завтра на обед, клубнику со сливками подадут, не иначе! Какая утка, дура? Это под тебя, что ли подсадили? Чтобы узнать, где ты растраченные бабки закопала. Утка - проститутка! Уж что-что, а, если уж принимать версию, так Мадлен, как минимум, на гусыню тянула! Во!
   Бухгалтерша, лишь апатично вздохнула и, повернувшись на другой бок, предоставила спорящему обществу, право лицезреть, ее совсем не хилый зад. Мол, тогда сами разбирайтесь, а мне, глубоко плевать, и на вашу Мадлен, и на всех вас, в куче.
   - Да, на стукачку Мадлен вовсе не похожа, - согласилась Муся. - Слишком уж выпендрежная. А те, в основном, тихушниками бывают и праведниками. Но, мысля у меня, таки, появилась. Может, эта преподобная, вовсе и не по уголовке катила? А к нам, ошибочно залетела - чего не бывает в жизни!
   - Точно, Муся! Политическая она! - с серьезной физиономией, выпалила Стрекоза и, тут же, поспешила аргументировать свой довод. - У нас в детдоме, среди преподов, одно время, было повальное увлечение чтением книг про репрессированных. При Сталине еще. Ну, я позавидовала, и тоже, прочитала парочку. Про дело врачей и еще про что-то, не помню уже. Так вот, там и было, как раз, описано, как чекисты, - КГБешники, если по-новому - приходили по ночам за людьми. Точь в точь, как за Мадлен, получается! И тоже, в большинстве - в гражданских костюмах были.
   - Ха-ха, нашла политическую, - утробно хохотнула Файка. - Это Мадлен что ли, политическая? Да она в своем долбанном Питере, только аферы крутила, да , видать, ножки успешно задирала и раздвигала. Политическая. Урка она, причем натюрель! Только отмытая малость и с рожей намазюканной вечно.
   - Э-э-э, Фуфлыга, не скажи так, - произнесла Муся. - Стрекоза, кажись, в самое яблочко попала. Ноги Мален, может и задирала - не без того, и лохов раскручивала на бабки - тут спру нет. Но, ты помнишь, о чем она трепаться то любила? Лохи то эти, все из верхов, да "шишки", как на подбор. А потому, я думаю так, может она и что другое, у них, лопоухих, выведывала? А? как вам идейка?
   - Точно! Пока они ее щупали и таяли, что твой воск, она и крутила их! Ха, ну и Мадлен! - выдохнула, откровенно завороженная открытием Файка, быстро поменяв свои прежние убеждения, на прямо противоположные. - А эти двое, что ее в коридоре поджидали - вылитые чекисты. Надо же! Я только теперь доперла - не такие они какие-то. Говорила же - не нашенские! Короче, все сходится. Так что наша Мадленчик, не иначе, как сейчас в Лефортово парится. А это, я вам ответственно скажу, телки, куда хреновее, чем у нас здесь!
   Все молча согласились с этим, и тем самым, практически единогласно, питерская аферистка, была записана, чуть ли не в коварные шпионки. Никто на этот счет, даже не пытался спорить. Ведь каждой узнице, хотелось приберечь для зоны, пару-тройку занимательных баек, о своем удивительном существовании в стенах следственной тюрьмы. Чтобы потом, в сырых бараков, по вечерам, удивлять доверчивых и жадных, от безысходности, до новостей, товарок.
   А спустя еще пару дней, в 134-ой, произошло еще одно важное событие, которое, теперь уже, касалось, самым непосредственным образом, самой Стрекозы. После скудного тюремного завтрака, когда острожницы, влив в себя по кружке мутной бурды, именуемой в этих пределах, не иначе, как кофе с молоком, принялись за свое привычное дело - бесконечное ожидание, дверь камеры, с характерным для нее лязгом, отворилась. Объявившаяся на пороге надзирательница, достаточно долго, пристальным взглядом, натасканного на дичь терьера, осмотрела сперва камеру, по очереди, каждую из ее обитательниц и, уже потом, с непроницаемой маской на лоснящейся роже, выпалила:
   - Подследственная Дробышева! На допрос! Живо!
   От неожиданности, Стрекоза едва не подавилась собственной слюной и, беспомощным взглядом малыша, вдруг, выпустившего из рук подол мамкиной юбки, за которую держался, воззрилась на Фуфлыгу. Но та, всегда шустрая в любой обстановке, не позволила ей долго пребывать в трансе и, тем самым, заработать неминуемое внушение от церберши. Файка больно пихнула Ольгу локтем и, поддав, для верности, еще и тычком в спину, по направлению к распахнутой двери, на словах добавила:
   - Давай, давай, чучело, шевели булочками. Как говорится, не пуха, ни пера! И помни, о чем мы тут с тобой базарили.
   - Разговоры! - не замедлила рявкнуть конвоирша и, еле дождавшись, пока подследственная ступит на порог, с удвоенным ощущением собственной значимости, рывком захлопнула за собой, многокилограммовое железо.
   Следственные кабинеты тюрьмы, располагались в цокольном этаже, а потому, были напрочь лишены, даже напоминаний на окна и, тем самым, представляли из себя нечто, удивительно напоминавшее контейнеры для морских перевозок. В один из таких контейнеров, и привели Ольгу, дав по пути возможность, еще раз, лицезреть тот самый пенал, в который ее определили, сразу же, по прибытии в тюремные покои. Все убранство небольшого помещения, где вершилось будущее человеческих судеб, состояло из стола, на котором красовалась неизменная настольная лампа, имевшая и иное назначение, кроме, как разгонять мрак и, пары стульев. Все. Ничего лишнего. Ни шкафов, ни вешалок, ни даже, привычного, для казенных контор, сейфа. Один из стульев, больше претендующий на скромное название обычной табуретки, судя по всему, был наглухо привинчен к цементному полу. В общем-то, все, что увидала Стрекоза перед собой, полностью соответствовала ее киношным представлениям о подобных заведениях. Ни прибавить, ни убавить!
   Правда, к величайшему Ольгиному удивлению, в тот момент, когда она переступила через порог, в кабинете никого не было. Что же касалось конвоирши, то она, властным движение руки, усадила подследственную на табурет и, тут же, поспешила удалиться. Однако, прежде чем сделать это, церберша, вполне по-хозяйски, направила луч света, исходящий от лампы, прямо в лицо, зажмурившейся Стрекозы. Вероятнее всего, это являлось частью сценария, дававшего потом, следователю возможность, проявить, как бы, акт человечности, благодушно избавляя узника, от ослепляющего потока электричества.
   И Ольга осталась одна. Наедине со своими думами, в совершенно незнакомой, тяжеловесной обстановке. В которой, даже неизбалованному многообразием глазу, и то, остановиться, абсолютно было не на чем. Перед собой, из-за потока, бьющего в лицо, света, девушка почти ничего не видела. А потому, воспользовавшись тем, что ей никто сейчас, не мог запретить сделать это, она слегка отстранилась от пронзительных лучей. Вот теперь, более-менее, можно было осмотреть стол. Нои на нем, кроме пухлой и, смутно знакомой, серой папки, да пачки дешевых сигарет, больше ничего не было.
   - "Что за ерунда, - подумала про себя Стрекоза. - Не иначе, как опять на вшивость проверяют. Сопру ли курево, или того хуже, начну ли, из любопытства, перелистывать папку? Только хрен вам, не дождетесь - ученая уже!"
   Она беззаботно закинула голову, к серому, в подтеках, потолку и, в этот момент, явственно почувствовала на своей спине, чей-то пристальный взгляд. Наблюдали за ней, по всей видимости, сквозь глазок в двери и, эта примитивная методика, даже развеселила девушку.
   - Смотрите, смотрите, - вслух пробурчала она. - Может зенки на лоб повылазают, эх, плюнуть бы, в этот глазок, чертов. Вот бы умора была.
   Да, в данную минуту, Ольга Дробышева, юная выпускница детского дома, еще недавно, вздрагивающая всем телом, даже при скрежете дверных замков, была уже совсем другой. Те несколько недель, проведенные в камере следственной тюрьмы, многому ее научили и, сделали нервы канатами, а кожу настолько толстой, что любой бы слон позавидовал. А потому, и вела она себя теперь, перед очевидной неизвестностью, вполне соответствующе - без резких движений и бесполезных ожиданий чуда.
   А между тем, изучение "подопытного кролика" в условиях " лаборатории по изобличению", видимо, закончилось. Обитая железом дверь, с тихим скрипом отворилась и в комнату, решительной походкой деятельного человека, вошла довольно ухоженная женщина, упакованная в строгий, темно-синий костюм. На вид, ей было лет под сорок, а своими манерами держать себя, она чем-то напоминала преподобную Мадлен.
   Следовательша прошла к своему стулу и, устроившись на нем, первым делом, попыталась создать подопечной некоторые удобства - как раз те, что и были заложены в сценарии, с участием конвоирши. Она решительным жестом, отвернула в сторону, нещадно палившую лампу - мол, видишь, как я забочусь о тебе, значит, и ты должна во всем идти мне навстречу. Ольга же, оценила эти действия, чисто в прикладном плане. Ей просто стало удобно и, она даже подумала, что, действительно, не так черт страшен, как его малюют. А дама, выдавив из себя, некое подобие приторной улыбки, произнесла:
   - Меня зовут Порошина Вероника Ильинична. Я буду вести ваше дело и надеюсь, что мы быстро найдем с вами общий язык. Кстати, это полностью, в ваших интересах!
   - И я тоже надеюсь, - тихо ответила Стрекоза, чем принудила следовательницу, пристальнее взглянуть на нее.
   - Ну, вот и прекрасно! - наконец, выдохнула Порошина, явно не отыскав, в выражении лица подопечной, чего-то значимого для себя. - Тогда начнем. Вы уже ознакомлены, с предъявленными вам обвинениями. Что скажете?
   - А что я могу сказать то?! Ну, дернул бес, своровала эту проклятую сумку. Чего тут отпираться. Признаюсь.
   - Значит, признаешься? Что ж, и то хорошо! - произнесла Порошина и, что-то чиркнув на чистом, пока еще, листе, загадочно продолжила. - Но, кража личного имущества, в вашем деле, девочка, только видимая часть айсберга. К моему большому сожалению!
   - Как это, только видимая. А что там еще невидимого может быть. Я больше ничего не делала, - с искренним удивлением, воззрилась на нее Ольга.
   Порошина же, многозначительно промолчала и, надев на себя маску бесстрастного судьи, при этом, закурив тонкую, изящную сигарету, принялась еще раз голосом ментора, читать Стрекозе обвинительное заключение. Попутно, она небрежным жестом, кивнула на лежавшую на столе, пачку дешевых сигарет и, как бы невзначай, буквально истекая щедростью, бросила:
   - Можешь присоединяться. Я в этом - полнейший демократ. В отличие от других!
   Стрекоза не курила. Но, ее малый арестантский опыт, уже четко подсказывал ей, что в таких случаях, следовало предпринимать. Во-первых, плевать на то, пытаются подкупить тебя, или нет. А во-вторых - дают, бери! Потому-то, Ольга и не замедлила, взять из пачки, сразу две сигареты и, как заправская куряка, заложила их за оба уха. И правильно сделал! Даже в женском коллективе, такие вещи, как курево, в тюремных условиях, котировались, вполне, на уровне самой твердой валюты. Да и ее подруга Фуфлыга, если предоставлялась такая возможность, дымила, что твой паровоз.
   - "Вот и подарок Файке будет", - с усмешкой, подумала Стрекоза.
   А следовательша, между тем, достаточно четко проследила все ее движения, довольно, при этом хмыкнула и, с удвоенным энтузиазмом, продолжила чтение. Излагала она достаточно долго, с непременными комментариями, пока, наконец, не выдохлась и, с торжествующей улыбкой на, ярко очерченных помадой, губах вновь не вперилась колючим взглядом в подследственную.
   - Ну, что теперь скажешь, красавица? - поинтересовалась она, легко преодолев, абсолютно не уместное в этих стенах, потребление хорошего тона и, перейдя на "ты". - А ты говоришь - крала и все! Нет, не все, дорогуша! Далеко не все. А как же увечья, а как же увечья, которые ты нанесла человеку, после того, как бессовестно ограбила его? А? или ты не достаточно внимательно слушала то, что я сейчас тебе излагала?
   - Какие увечья? Вы что? - возмутилась Ольга. - Так, царапнула малость, так он же сам меня, первый ударил.
   - Царапнула, значит, и все. А у меня, вот здесь, официальный акт медицинской экспертизы, в котором, черным по белому записано, что, цитирую: " ...телесные повреждения, представляющие из себя, последствия воздействия, острым предметом на кожные покровы лица, квалифицируются, как травма средней тяжести, способная вызвать стойкое расстройство здоровья...". Что ты на это скажешь?
   - Да ничего не скажу! - огрызнулась Стрекоза, прекрасно поняв, куда ее тащит, эта расфуфыренная фурия. - Вам, вижу, куда лучше знать - вот и лепите, пока лепится. Мужик - бык, да он меня одним ударом, смог бы ухлопать! Он первый мне по лицу ударил!!!
   И вот тут, впервые, Порошина показала свою истинную сущность. Глаза ее сузились, губы вытянулись в змеиную ниточку, угрожающе побелели, даже сквозь помаду и, она рявкнула:
   - Молчать! Ты что, воровка несчастная, хочешь сказать своим поганым ртом, что мы фабрикуем на тебя компромат? Так, что ли? Призываешь следствие, не доверять вполне законным документам? Нет уж, ничего у тебя не выйдет! Не желаешь сама, сотрудничать со следствием по-доброму, я тебя все равно, заставлю это делать! Но по другому. Поняла, соплячка?
   Но Стрекоза под этим напором, лишь инстинктивно втянула голову в плечи и, предусмотрительно, решила промолчать. А Порошина, наведя, по ее разумению, должный порядок в собственном хозяйстве, вновь, почти елейным тоном, продолжила:
   - Это, значит, был акт медицинской экспертизы. А вот и другая справка, в которой, так же, говорится о том, что гражданину Зацепе В. П., пришлось пройти довольно длительный и сложный курс лечения.
   - Вот бедняга! - вырвалось у Стрекозы.
   Но, следовательша, пропустила эту язвительную реплику мимо ушей, и, пошла в своих доводах, дальше.
   - Но это все, так сказать, цветочки. А вот и главное, - с видимым удовольствием, заявила она и, вынув из папки, какую-то бумажку, украшенную сиреневой печатью, принялась торжественно, будто произносила клятву, читать.
   Бумаженция, оказалась тоже справкой, которой уведомлялось, что прокурор транспортного отдела, Зацепа В.П., как раз, именно в то время, когда Ольга вдруг, сподобилась оцарапать ему рожу, находился не иначе, как в состоянии выполнения ответственного задания. И, что следовало, естественно, за констатацией данного факта, нанесение ему травмы, создало ему, непреодолимую преграду, на пути сотворения служебного долга.
   - Ну, что теперь скажешь, девочка? - закурив вторую сигарету, поинтересовалась Вероника Ильинична.
   - И что же могут значить мои слова, когда у вас, итак, все прекрасно написано, - почти обреченно махнула рукой Стрекоза и, вопреки собственному желанию, тоже, потянулась за сигаретой на столе.
   Затем она неумело прикурила, от услужливо поднесенной зажигалки и, слегка закашлявшись, сквозь выступившие слезы, произнесла:
   - Ну, и что же теперь со мной будет?
   - А это, зависит от очень многих вещей, дорогая, - довольно туманно, заверила ее Порошина. - Как себя вести будешь дальше, например. Раз! что судья усмотрит в твоих действиях. Два! Правда, это потом. Ну, и, наконец, я уже говорила и вот, по твоей же милости, теперь повторяюсь - как будешь сотрудничать с нами, то есть, со следствием! Это - три! Но, есть еще и четыре, и пять, и десять, и, даже двадцать! Все не так просто, детка! Вот так-то.
   Ольга невольно задумалась, над, только что, произнесенными условиями. Хотя, что здесь было думать то? она уже давно, не без помощи, опытных Муси и Файки, приблизительно так и представляла себе, весь расклад. А потому, кое-как докурив до половины сигарету и, неумело, затушив ее в пепельнице, выдохнула из себя:
   - Воля ваша, делайте, что хотите. Но, одно скажу твердо - лишнего на себя, не возьму ни грамма!
   - Это еще посмотрим, время покажет, - по-змеиному, усмехнулась Порошина. - у тебя, и своего под завязку - дай Бог разгрести благополучно. В общем, так: то, с чем я тебя только что ознакомила, в особых доказательствах не нуждается - документ, он и есть документ! Да и сам факт, что называется, на лицо - притом, подкрепленный, достаточным количеством свидетельских показаний.
   В качестве доказательства истинности своих слов, она выбрала из папки, довольно толстую стопку, исписанных разными почерками, листком, и, небрежно, словно пачку купюр, пролистала их.
   - И откуда же их столько выискалось? Ёлки-палки! - искренне удивилась Ольга.
   На что Порошина, отреагировала довольно своеобразно, но вполне предсказуемо. Она хихикнула и, набрав в легкие побольше воздуха, принялась, без остановки, излагать. Но, при этом, тон ее голоса, на каждой, будто топором отрубленной фразе, крепчал все больше и больше, пока, наконец, не сорвался в шипящий крик.
   - Это документы, девочка, и от них, тебе уже никуда не отвертеться. А потом, я еще раз повторяю - сотрудничество, сотрудничество и сотрудничество!!! Кроме прочего, в твоем деле, имеется и еще одна, ох, какая темная и неприятная сторона! В связи с чем, я бы, на твоем месте, засунула свои иллюзии куда подальше! Цыганка, подельница твоя, где она? Нету!!! Нет ее, а должна быть! И ты, мне все это выдашь, с потрохами, душенька! У меня других дел по горло и, нет времени, реверансы, с тобой разводить здесь! Ты поняла меня? Поняла или нет - спрашиваю? Я тебя спрашиваю?
   Ольга нехотя кивнула головой и, памятуя ужимки Фуфлыги, вдруг, наперекор собственной воли, ляпнула:
   - Ой, как страшно!
   Глаза следовательши, вмиг округлились и она, схватив первое, что попалось ей под руку - это оказалась довольно увесистая пепельница, запустила ее в Ольгу. Вдобавок ко всему, она еще и дико заорала:
   - Молчать, стерва!!!
   Стрекоза, едва успела увернуться и, кусок пластмассы, в виде морской раковины, больно чиркнув по косточке ее ключицы, с глухим стуком, приземлился в одном из углов.
   - Не имеете права! - крикнула Ольга и, даже попыталась подняться со стула.
   Но тяжелый и многообещающий, взгляд Порошиной, тут же, усадил ее на место.
   - Не имею права, говоришь? - прошипела она и, сама же себе ответила. - Еще как имею! Кто ты есть? Да никто, пока что! Ни документов, ни рода, ни племени. Скажи спасибо, что хоть так, чикаемся с тобой! Ишь, тулячкой прикинулась. Да в Туле о тебе, ни сном, ни духом, не ведают! Так что, молчи, как рыба и, не разевай свой поганый рот. Но я доберусь до истины. Все равно доберусь! И, выведу тебя, сучку, на чистую воду! Тихоня!
   Под этим, явно нежелательным для арестантки, напором обличений, которые никак нельзя было опровергнуть, Стрекоза заметно сникла. А Порошина, добившись торжества, своих тонко рассчитанных заранее, действий, лишь бесстрастно добавила:
   - Вот и состоялось, наше знакомство. Ничего, покиснешь в камере, еще немного, может быть и созреешь. А насчет жалоб, сразу предупреждаю - зря бумагу не изводи, против тебя же, все и аукнется! У меня , имеются все формальные основания, чтобы так поступать!
   Сказав это, она нервно нажала кнопку, вмонтированную в угол стола и, в ту же секунду, на пороге комнаты, появилась, готовая к действиям, конвоирша. Следовательша, неизвестно зачем, мило ей улыбнулась и, пододвинув к Ольге, наполовину исписанный листок и ручку, безапелляционно, продиктовала:
   - Напиши внизу: "с моих слов, записано верно" и, поставь свою роспись!
   Стрекоза лишь мельком, глянула на текст и, не обнаружив в нем, ничего предосудительного, выполнила просьбу.
   - Больше, я вас не задерживаю. Пока. Но, настоятельно советую, гражданка Дробышева, крепко призадуматься над своим поведением. Увести!
  
  
  
   Х Х Х
   И хотя, результаты первого же допроса, навсегда уже похоронили в Стрекозе, все еще теплящуюся до этого, надежду на объективное разбирательство, в камеру она возвращалась, с гордо поднятой головой. Всеми силами, девушка старалась отгонять от себя, упрямо выползающее из всех щелей, ее опустошенной души, уныние. А потому, даже стала невольно улыбаться и, если бы это позволила угрюмая конвоирша, даже, запела во весь голос. Громко, чтобы вся тюрьма слышала. И не пение было бы это вовсе, а, скорее всего, крик души, который, наверное, здорово бы прозвучал в этих страшных стенах, как укор ее истязателям. Которые, назубок заучили каждую буковку закона, но так и не сумели постичь, гораздо более простого, но непреложного и вечного, не требующего даже, юридических дипломов - сострадания чужому горю.
   Тюремщица, со спины, заметила, это вынужденно-игривое настроение своей подопечной. И, в одном из пустынных коридоров, вдруг, сподобилась таки, буркнуть ей вслед:
   - А ты чё лыбишься то, дура? С Вероникой Ильиничной, нельзя так вести себя. Она, баба суровая, но, по большому счету - правильная. А ты с ней так невежливо.
   Все стало ясно. Конвоирша и здесь, по давно выработавшейся привычке, ставшей уже второй натурой, подслушивала и подглядывала у двери. Но, в данный момент, стрекоза вовсе не была настроена выслушивать, абсолютно ничего не стоившие советы, причем, в таком контексте. А потому, она не замедлила выдать:
   - Все вы здесь, как я погляжу, будто та самая обезьяна, из анекдота - хотите сразу, быть красивыми и умными, суровыми и правильными. Только не разорветесь все никак, пополам ...
   Ольга еще не успела закончить фразу, как получила, довольно чувствительный, пинок, коленом под зад. Но, она не обиделась на это проявление эмоций церберши. Стоило ли вообще, обращать внимание, на подобные мелочи. Ведь именно это, с недавних пор, стало вполне "нормальной" составной частью ее бытия, на которой зиждилась вся тюремная жизнь - покорность через унижение.
   - Подожди, сучка, будут тебе передачки с воли. Получишь ты, у меня их, пока плесенью не покроются, - прошипела сзади тюремщица.
   - Да подавись ты ими, - буркнула в ответ Ольга.
   Уж кто-кто, а она прекрасно знала, что эти самые передачки, ей слать, просто было не кому и, поэтому, не особо опечалилась. Правда, повторный пинок, заставил ее поморщиться от боли и, пойти чуточку быстрее.
   Зато, как бы в отместку, за это вынужденное бесправие, родная камера, встретила Стрекозу, почти восторженно. Конечно, это, в большей степени, относилось к Фуфлыге, которая получила в подарок, целых две сигареты, от мадам Порошиной.
   - Ну, и как тебе, твоя следачка? - поинтересовалась Файка, пряча курево, в щель под тюфяк.
   - Да, - неопределенно махнула рукой Ольга. - Мы же на эту тему, еще тот раз говорили. Так оно и вышло. Тютелька в тютельку.
   - Что вышло? Какая тютелька? - сразу не поняла та. - Пойдет, если с пивом, или же, даже с водочкой, в глотку не пропихнешь? Ты толком то, обрисуй.
   - И не с пивом, и не с водкой! Сама пока не доперла, - призналась Стрекоза. - Но сдается мне, что свои бабки, она уже получила, от этого Зацепы и, теперь старается, отработать их, как следует.
   Даже прожженная Файка, и та, открыла рот, от подобного заявления, вдруг, надумавшего вылететь, из, еще в недавнем прошлом наивной и инфантильной Стрекозы. А Ольга, не заставляя себя особо упрашивать, почти с удовольствием - а что ей оставалось делать - разложила оп полочкам, все моменты прошедшего допроса.
   - Да-а-а, - только и протянула Фуфлыга и, не в силах, выдавить из себя что-либо умное и подходящее к ситуации, тем не менее, заявила. - А вот подписала ты, полупустой лист, зря! Это я тебе говорю!
   - Ох, Фая, Фая, - вздохнула Стрекоза. - Ты думаешь, что я дура круглая? Не волоку, что эта курва, Порошина, на чистой половине, может дописать все что угодно? Поняла, правда, позже чуть. Но у нее, на этот счет, знаешь, сколько приемов припасено - если все будешь отпихивать, на свою задницу, еще большие приключения накличешь. А все равно, выйдет по ее. Так или нет?
   Фуфлыге ничего не оставалось делать, как полностью согласиться, с такой очевидной и, безусловно, имевшей право на жизнь, логикой. Она то, уж точно знала, по своему богатому опыту, весь арсенал средств следователей, а потому, не стала спорить. Даже просто, из принципа и, по привычке. И потому, данный вопрос, сам по себе, оказался исчерпанным. Единственное, о чем спросила Стрекоза, у имевшей уже опыт сидения мошенницы, так это о том, зачем в ее, Ольгином случае, вообще нужно было организовывать следствие.
   - Ведь итак все ясно, - произнесла Ольга. - Вину я свою признала - своровала деньги. Так отправляйте дело в суд и, вся недолга!
   - Эко, какая ты быстрая, - усмехнулась Файка. - А про цыганку, забыла? Ты же, не желаешь признавать того, что вы сообщники? Вот и будут тебя крутить-раскручивать, пока не посинеешь. Я ж тебе, уже талдычила про то. Ну, а потом, воровство, оно дело такое - а вдруг, на тебе еще что-то висит? Вот так-то, милая. Эти суки, зря свой хлеб не едят, не думай.
   - Да ничего я и не думаю. - огрызнулась Стрекоза. - просто, если б раньше, кто рассказал, про всю эту систему долбанного правосудия - ни за что бы не поверила. Я то, дура, и впрямь, свято считала, что они только закоренелых бандюг ловят и наказывают. А тут, на тебе - полна тюрьма бытовушниц. Ну, украли, сдуру, ну, признались потом. Так нет, годик, а то и более, тебя помаринуют сперва, в этих вонючих стенах и, при этом, еще и рожи строят обиженные, будто все это, ради твоего же блага, но ты, неблагодарная, этого понимать не хочешь. Тьфу!!!
   И, с этого момента, для Ольги, тоскливо потянулись дни - один, второй, неделя, другая. Но, кроме, как на прогулку, она камеру не покидала. Видимо, Порошина всерьез взялась за то, чтобы сначала, основательно извести девушку, а уж потом, приняться вить из нее веревки, нужной длинны, толщины и предназначения.
   Но вот, в один из таких тягучих, для Ольги, дней, в 134-ой камере, появилась новенькая. Она была старше Стрекозы, всего то, года на три, не больше, но, судя по ее слишком уверенным действиям, девица уже являлась вполне грамотной сиделкой. И это сразу же, на глазок, определила все та же Фуфлыга, которая по заученному сценарию, подскочила к новенькой, едва за той, захлопнулась железная дверь.
   Вновь прибывшую, звали старинным именем Серафима, которое, уже в первый день, пребывания девицы в камере, сократилось до более удобоваримого - Фимка. Она, против этого вовсе не возражала, и вообще, с первых минут, повела себя достаточно свободно. А, по мнению большинства узниц, очень даже правильно.
   - Эта Фимка, видать, в малолетке наблатыкалась, - шепотом сообщила Стрекозе, Файка. - Потому, и грамотная шибко.
   Еще бы. Ведь Серафиме, удалось, очень ненавязчиво и, даже, можно сказать, культурно, поставить Фуфлыгу на место, когда та, все ж таки, попробовала покачать свои заслуженные права старожила. За это, Файка, возненавидела новенькую, всеми фибрами, своей, истерзанной камерами и лагерями, души, но, будучи хитромудрой, влезать в открытый конфликт, опасалась.
   А между тем, Фимка вмиг, обрела популярность, среди контингента 134-ой. И на то, действительно были причины, так ценимые в любой среде острожниц. Во-первых, сразу, едва ступив в эти пределы, она опытным глазом, окинула нижние, престижные нары и, быстро смекнув, что на них лишнего места нет, безо всяких претензий, даже с улыбкой на устах, небрежно бросила свои вещички на верхний ярус. Ну, а во-вторых, не смотря на очевидный опыт, отпетую зонщицу, обвешанную сплошь понтами, Фимка строить из себя не стала. Наоборот, и в разговоре, и в манерах, она старалась избегать уркаганских замашек. Чем заметно, расположила к себе, почти всех камерных бытовушниц, по большому счету, случайных, в этом жестком мире, бедолаг. Уже по прошествии часа, с момента появления Фимки, абсолютно все, знали не только ее беду, но и, частично, прошлое девицы. Приче, ее об этом никто не спрашивал.
   А попалась Фимка, по ее словам, на банальнейших наркотиках, которые сбывала, будучи пятым, или даже шестым коленом, в четко налаженной сети перепродаж этого зелья. Что же касательно малолетки, то здесь, она больше помалкивала, но и не скрывала, самого наличия, данного факта в ее биографии. И, уже довольно скоро, наркоторговка, стала просто незаменимой, в среде арестанток. Даже Муся, которая, правда, особых восторгов, по отношению к Фимке, не проявляла, но и та, старалась держаться с ней достаточно стабильно и, без лишних всплесков раздражительности. Что же касалось Фуфлыги, то она, не в силах совладать со своим стервозным характером, изредка, искала, таки, повод для мелкого скандала, но, к чести Фимки, та каждый раз, своей терпимостью сводила все усилия мошенницы, на нет. Ну, а Стрекоза, больше присматривалась. В подруги не лезла, но и своей дружбы, особо не предлагала.
   Незаменимость же Фимки, заключалась в следующем. Она, удивительным образом, могла ладить, буквально со всеми и, мастерски подбирала ключики, к самым закрытым душам. Причем, делала это не просто, на уровне дилетанта, сующего свой нос повсюду, за ради красного словца и, терпеливо выслушивающего многочисленные жалобы. Вовсе нет. Девица обладала прекрасным чутьем ситуации и, кроме прочего, отлично знала законы. По крайней мере, так казалось обитательницам камеры, которые, в большинстве своем, пребывали, относительно этого, в темном и безнадежном невежестве. И вот тут то, душеспасительные беседы с Фимкой, заменяли, в одночасье, все - и юридическую консультацию, и штатного психолога, и даже, если этого требовала ситуация, врача самого широкого профиля. Но, еще одним, несомненным, с точки зрения доверчивых бытовушниц, плюсов девицы, являлось то, что она никогда не кичилась, своими обширными познаниями, специфического толка и, старалась держаться с каждым, на одной, короткой ноге.
   Несколько раз, Фимка подкатывала и к Стрекозе. Тормошила неназойливо. Что-то, как всегда, советовала и, с явной озабоченностью на лице, все пыталась глубже, вникнуть в ее проблемы. Сама не зная почему, но Ольга не очень то, проявляла желание, делиться с Серафимой своими бедами, хотя и была, почти ровесницей. И не столько потому, что не верила увещеваниям сокамерницы, а просто, исходя из элементарного нежелания, еще раз ворошить то, в чем итак, было все предельно ясно.
   В отличие от Стрекозы, Фимку вызывали на допросы довольно часто. А возвращалась она оттуда, всегда, непременно с видом победительницы и, камера надолго погружалась в прослушивание нюансов, следственных перипетий. В эти минуты, наркоторговка была на коне. Она достаточно грамотно и к месту, вворачивала сугубо специальные термины, типа "презумпция невиновности", "алиби" или, "в связи с недоказанностью состава преступления", чем вызывала в слушательницах, понятное благоговение и трепетное почтение к собственной персоне. Короче, очень скоро, ей удалось создать в камере довольно стойкое мнение, что любое следствие, можно заставить идти по пути законности и, тем самым, в значительной степени, добиться личной реабилитации. Хотя бы частитично. И бабье, буквально валом, перло плакаться ей в жилетку.
   А однажды, Фимка устроила в камере, самый настоящий пункт ясновидения. И, не смотря на то, что она не придумала ничего нового, а сам способ определения туманного будущего, был давно известен обитательницам, в основном женских камер СИЗО, ее инициатива, получила горячее одобрение и достаточно стойкий спрос, среди сокамерниц. Серафима аккуратно вычертила на белом платке круг, написала по периметру буквы алфавита, разделила сектора на "да" и "нет" и, дело пошло. "Тюремный чертик", являвший из себя кусок хлебного мякиша, слепленного в виде юлы и подвешенный на нитке, в превеликим удовольствием, стал отвечать на самые животрепещущие вопросы узниц. Достаточно было взять в руку коней нитки, дать грузику, повиснуть над центром круга и, начать задавать вопросы, духам известных и безвременно почивших, авторитетов и, даже писателей.
   Испытала, на себе, искренность "чертика" и Стрекоза. И, когда, духу, не много, не мало, а самого Аль Капоне, был задан вопрос о том, сколько лет заключения, карячится Ольге, он, голосом Фимки, резво читающей, вслед за бегающим грузиком, выпадающие буквы, выдал довольно большой разбег. Который варьировался от 2-х и до 5-и лет, неизвестно какого режима. А потому, Фимка тут же решила, дать данному, весьма туманному обстоятельству, свои собственные комментарии.
   - В общем, так, Стрекоза, - авторитетно, будто и впрямь, являлась преемницей знаменитого гангстера, заявила она. - Тут, дело понятное и "чертик" не врет. Просто, он на распутье. Значит, в твоем деле, есть нечто, с помощью чего, ты можешь заметно скостить себе будущий срок. И наоборот, если будешь глупить, огребешь по максимуму.
   - Тоже мне. Открыла Америку, - с явным разочарованием, произнесла Ольга.
   - Америка, не Америка, а я тебе говорила не раз - поделись бедой. Глядишь, и совет толковый дам, - резонно, и как бы невзначай, заметила Фимка.
   Н Стрекоза лишь отмахнулась от нее и, вмиг, потеряла всякий интерес, и к "чертику", и к самому способу ясновидения. Как впрочем, и Фуфлыга, которая с самого начала этой затеи, так и изливала из себя, едкий скепсис. Она же, Файка, улучшив минуту, когда их никто не мог слышать, принялась заговорщически нашептывать Стрекозе:
   - Не слушай ты эту зазнобу, Стрекоза. Не знаю почему, но не лежит моя душа к ней, хоть ты тресни! Всегда с подозрением относилась к тем, кто знает досконально все, и про всех. Шибко умные, они свой рот на замке стараются держать, а не базлать, по поводу и без поводу - поверь, я знаю, что говорю.
   - Да ладно тебе, тень на плетень наводить, Файка, - слегка урезонила подругу Ольга. - Ну, общительная Фимка, и что с того? Не жить ей теперь, что ли? Ты посмотри, бытовушницы то, рады как - до смерти. И пускай себе развлекаются - все забава от скуки.
   - А ты то, тогда, что взъерепенилась? - упрямо продолжила Фуфлыга, чувствуя, что не удается создать собственную коалицию. - Тоже бы, рот раскрыла и слушала, как тулпень, всякую ересь? А потом, в спасибах Фимке б разкланялась. Что ж взбрыкнула то?
   - Я другое дело, - отрезала Стрекоза . - А ты, Файка, думаю, просто завидуешь Фимке. Вот и все дела.
   - Очень нужно было! - фыркнула та и, демонстративно отвернулась от Стрекозы.
   Но, уже через минуту, отходчивая мошенница, как ни в чем не бывало, с увлечением принялась рассказывать Ольге, о скором, не сегодня-завтра, завершении следствия по ее делу. Файка уже вовсю знакомилась с ним, с кайфом читая пухлые тома, сложившиеся за полтора года ее сидения в этих стенах.
  
  
   Х Х Х
   А между тем, время хот и ползло, будто старая черепаха, дни, все ж таки, продолжали сменяться днями и так, незаметно, на смену благодатному лету, пришла слякотная осень. Однако, в камере, это абсолютно не чувствовалось. Единственные изменения, происходившие в ней, были прочно связаны, с убытием на этап одних узниц и, прибытием в 134-ю других. Так, в один из дней, после завершения суда, забрали на пересылку и Мусю. К этому времени, Стрекоза уже полностью освоилась, в своей новой шкуре, но ей искренне было жаль, расставаться с этой строгой и рассудительной женщиной. Ведь именно она, вовремя разглядев, в хрупкой Ольге нечто, известное только ей одной, распростерла над тогдашним несмышленышем свои крылья и, тем самым, не позволила, юной душе, разлететься вдребезги.
   Кстати, теперь, у Стрекозы было гораздо больше забот. Потому, что с некоторых пор, ее исправно, приблизительно раз в неделю, стали уводить на допросы. Однако, хитроумная Порошина, по-прежнему, не желала форсировать события и поэтому, тянула волынку, настолько профессионально, что все, без исключения, допросы, были похожи на сонные посиделки, а само дело, благополучно продолжало топтаться на месте. Все это, вместе взятое, не могло не выкручивать нервы арестантке. Но, Стрекоза, мужественно терпела и, так и плыла, по воле волн, своей нелегкой судьбы, не имея возможности, пристать, ни к тому, ни к другому берегу. Иногда, ей казалось, что следовательша, чего-то ждет. Но, сколько бы Ольга не ломала себе голову и, сколько бы, не советовалась с Фуфлыгой, по данному вопросу, так и не могла вникнуть в суть плана, задуманного суровой Вероникой Ильиничной. Ну, не деньги же та могла ждать от подопечной - нищей, будто церковная крыса, детдомовки. Тогда чего? вот это и было непонятно.
   А тем временем, жизнь в камере, продолжала течь, своим извечным, со дня сотворения этих стен, чередом. Фимка, все еще находилась на гребне неувядаемой славы, но, в последнее время, ее стали все чаще и чаще, выдергивать из камеры, по различным надобностям. Она, объясняла это по-разному - то, учиненным ей, вдруг, следственным экспериментом, то очной ставкой, то встречей с адвокатом и так далее. Кстати будет сказано, адвокат Ольги, женоподобный Доля, также, не единожды, за все это время, беседовал со своею подопечной. Но каждый раз, все настойчивее и настойчивее, давал понять Стрекозе, что для нее, будет несомненным благом, если она взвалит на свои хрупкие плечи, все то, что пытается инкриминировать ей следователь.
   А потому, Ольга, просто напросто, стала отказываться от этих встреч. И, если это не удавалось сделать, просто, использовала, выпавшую, от камерной жизни паузу для того, чтобы подышать относительно чистым воздухом. Валерьяна Вениаминовича, судя по всему, данное положение дел, вполне устраивало и он тоже, жеманясь, словно великовозрастная девственница на выданье, с удовольствием, разглагольствовал о чем угодно. О проблемах молодой демократии в стране, о свободе слова, в средствах массовой информации, о необходимости начала тотальной борьбы с преступностью, но только не о деле клиента, защиту которого, должен был, когда-нибудь, представлять, в этом самом, демократическом суде.
   Так все и катилось - ни шатко, ни валко. С вполне искренними всплесками переживаний, по поводу, чьей либо беды, со скандалами, что вспыхивали в камере частенько, причем, зачастую, на пустом месте, но прекрасно высвобождали душу, от негативной энергии. Или же, всеобщим впадением арестанток, в беспросветную апатию. Последняя, случалась все чаще и чаще и, вероятно, сама природа, готовившаяся к зимней спячке, способствовала активизации данного явления и в людях - для сбережения ими физических сил.
   А в один из дней, когда острожницы. После обеда, предавались очередному приступу уныния, которое, даже не удавалось развеять, не в меру оптимистичной Серафиме, вдруг, заработал тюремный телеграф. Смежная стена с соседней камерой, достаточно отчетливо, выдала длинную дробь особых знаков, которые, в переводе не обычный человеческий язык, могли означать единственное: "Внимание, шмон!". Иными словами. Где-то, в начале длинного коридора, в ряду камер, началась процедура обыска помещения. Как правило, ее проводили сами надзиратели, время от времени, но, с удивительным постоянством. Цель этой важной акции, всегда была одна - переворошить, с ног на голову, небогатое имущество арестантов и изъять, неизвестно каким путем, вдруг, проникшие внутрь, запрещенные предметы и продукты. Хотя, что греха таить, этот путь проникновения "запрещенки", абсолютно ни для кого, не являлся секретом и проходил, как раз, через тех же самых надзирателей. По четким тарифам и ставкам наличными. У кого они были.
   Но вот предлоги для очередного шмона, вертухаи, с удивительной изобретательностью, старались выбирать всегда разные. А потому, в первую очередь, притаившаяся 134-я, вдруг, начала горячо споить - какой из поводов, будет придуман сегодня. От этого, зависело многое, а именно то, что будут изымать, особенно рьяно, на этот раз? однако, к единому мнению, арестантки так и не пришли и те, кому полагались передачи с воли, принялись, по возможности, прятать свое добро. Сделать это, на ограниченном, просматриваемом вдоль и поперек, пространстве, было очень не просто. А потому, при каждой угрозе шмона, ими придумывались все новые и новые варианты, начиная от приклеивания, дорогих сердцу вещей, хлебным мякишем под нижние нары и, заканчивая тривиальным засовыванием "недозволки", в собственные трусы и лифчики.
   Но, как правило, все эти ухищрения, были напрасными. Вертухаи свое дело знали туго и четко бдили чистоту канала дополнительных доходов в собственные карманы, от неоправданного затоваривания. Спрос на их услуги, следовало и впредь, поддерживать на должном уровне. Изо всей, перенаселенной камеры, только три человека, не проявили в данной ситуации, абсолютно никакого беспокойства. Это была Фуфлыга, родственники которой, вероятно уже давно забыли о ее существовании. Стрекоза, у которой их, родственников, вовсе не было. Ну, и почему-то, Серафима. Последняя же, всегда активная, в делах подобного рода и, не упускавшая удобного случая, чтобы выдать свое авторитетное мнение, о незаконности действий администрации, на этот раз, лишь безмятежно сидела на нарах и, преспокойненько наблюдала за возней своих закадычных товарок.
   А в это время, медленно, но верно, приближающийся по коридору шум, красноречиво свидетельствовал о том, что вал шмона, скоро должен был достигнуть и женской камеры под номером 134. И, как подтверждение тому, в спертом воздухе небольшого помещения, вдруг, явственно запахло чем-то, имевшем прямое отношение к средствам дезинфекции.
   - Ну, держись бабы, сегодня, кажись, блох у вас на лобках травить будут, - съерничала по данному поводу Фуфлыга и, закатившись счастливым смехом, просто так, станцевала джигу.
   Бытовушницы, выпучили на нее глаза, совершенно не понимая, пошутила ли та, или действительно, в СИЗО, существует подобная процедура. И их можно было понять - в этих местах, вполне могло культивироваться всякое. Зато правильная и, всегда уравновешенная Фимка, привычно выступила в своей роли защитника общественных интересов.
   - Да не тряситесь вы, как собачьи хвосты, - произнесла она. - Шутит Фуфлыга. Скорее всего, тараканов травить будут, или мышей. Хотя, между прочим, могли бы и другое помещение, предоставить временно.
   - Щас!!! Предоставят тебе, номер "люкс", аж с пятью звездами и видом на море. Только Мертвое! Закатай губищи, Фимка, и не трави девкам душу, мечтами зряшными, - сказала Файка.
   - А я и не травлю, - вполне деликатно, огрызнулась Серафима.
   Но, больше, спорить не стала. Это было ее давнее кредо - лояльность и терпение.
   И, что вполне естественно, ожидаемое событие, не замедлило, правда уже почти ко времени ужина, посетить и эту камеру. Сначала, в распахнувшуюся настежь дверь, по-хозяйски ступил начальник смены - пожилой вояка, с красным лицом скрытого алкоголика и прожилками склеротика на нем. А уж за ним, будто откормленные утки, ввалилось трое надзирательниц - одна другой дороднее и краше. Кроме них, на порог камеры, ступила и совершенно бесцветная женщина, в грязном белом халате. В натруженных, жилистых руках, она держала ведро, полное белесой, мутной и резко пахнущей жидкости. А из-под ее подмышки, словно миниатюрная "базука", выглядывал ручной насос, для опрыскивания комнатных растений.
   Как это и было положено, "штатный" состав сиделок, выстроился в проходе вдоль нар и, приготовился внимать тому, что преподнесет им, на этот раз, столь высокое начальство. А начальство, засунув руки в карманы широченных "наркомовских" галифе и, степенно покачиваясь с пяток на носки, зычным голосом, принялось излагать диспозицию.
   - Ну, что, бабоньки, дождались таки? В общем так, на вашем солнечном курорте, имело место, случиться неприятное обстоятельство, именуемое по научному, вспышкой кишечно..., тьфу, ты, язык сломаешь - короче, инфекция и тому подобное!
   Неровный строй арестанток зашевелился, сразу поняв, что сейчас будут, пренепременно, изымать все, мало-мальски съестное. Но, перебивать вопросами начальство, было не положено и, даже чревато. А он, между тем, выдержав паузу и, испив, при этом, понятную долю удовольствия, продолжило выдавать казенные перлы.
   - Следовательно, во избежание, распространения, этой самой, инфекции и, тем самым, предотвращения необходимости, объявления в нашем заведении, факта соответствующего карантина, предлагаю: Первое - добровольно сдать все пищевые продукты, которые были получены вами, посредством, вполне законных передач, от родственников и, иных лиц. Но, до сих пор не были употреблены. Второе - тоже, вполне добровольно, сдать то, чего не положено быть в камере, согласно инструкции. Все!
   Женщины загудели, словно растревоженный улей. Но, судя по всему, обстоятельства, складывались таким образом, что деваться, и впрямь, было некуда. Наложение на СИЗО карантина, как бы автоматически, отрезало большинство из них, на неопределенное время, от хилой, но, тем не менее, чувствительной прибавке, к тюремному рациону. А потому, быстренько взвесив на глазок, все выгоды и грядущие издержки, арестантки принялись активно вынимать отовсюду, спрятанное ранее и, складывать эту разномастную гастрономию, аккуратной горкой, на столе. Начальник смены, да и церберши, зорко следили за процессом капитуляции и их, вовсе не смущало то, что для того, чтобы сдать полпачки печенья, некоторым, приходилось тут же, задирать подол и лезть в собственные трусы.
   Но, все это, вполне естественно, являлось только прологом, для грядущего наступления администрации, на желудочно-кишечную бактерию. После завершения процедуры добровольной сдачи, к острожницам, проявили удивительное доверие и, дополнительно, обыскивать их не стали. Зато, дали команду и гуськом, будто баранов, вывели по одному в коридор. Здесь, всех расположили лицом к стене и, приставив сзади двух злобных вертухаек, принялись за "дезинфекцию" самого помещения. Однако, по звукам, вылетавшим из открытой двери, создавалось полное впечатление, что эту зловредную бациллу, решили непременно, разыскать, поймать, где бы она ни пряталась и, торжественно раздавить.
   - Все, начали переворачивать вверх дном, - шепнула Фуфлыга Стрекозе. - Теперь держись. Будем потом, целый час, разыскивать свои шмотки по всем щелям. У тебя, ничего такого, не заныкано?
   - Именно?
   - Именно! - прередразнила Файка. - Вот чувырла то! Ну, ножичек там, подарочек от мужичков - да мало ли?
   - Нет, что ты, откуда!
   - И у меня, тоже, - вздохнула мошенница.
   В последнее время, особенно, после ухода Муси, Фуфлыга, как-то заметно потускнела. То ли ее донимала неопределенность собственного будущего, ведь следствие по ее делу было завершено и, подследственная, находилась в томительном ожидании скорого суда. Хотя вряд ли, для Файки это являлось вовсе не новостью, да и далеко не основным событием, в ее бесшабашной жизни. А так, просто приложением, антуражем, ко всему остальному. А потому, наблюдая за подругой, Стрекоза пришла к выводу, что истинной причиной Файкиной кислости, вероятнее всего, являлись какие-то серьезные проблемы с ее здоровьем. Однако, лезть человеку в душу, по данному поводу и, тем более, в здешних условиях, было просто не корректным. Во-первых, надо было знать саму Фуфлыгу, которая ни за что бы не призналась. А во-вторых, в условиях заключения, абсолютно все арестантки, по вполне понятным причинам, имели далеко не идеальные отношения, с собственным организмом. И, это являлось непреложным атрибутом, любого острожного бытия.
   Потому то, и по этой причине, спектакль, разыгрываемый сейчас в камере, не в меру заботливым начальством, обеспокоенный, опять же, здоровьем клиентов, был просто смешон. Людей, калечили и разъедали им плоть, куда более серьезные вещи - туберкулез, сердечно-сосудистые, не говоря уже, о полном истощении нервной системы. Что по сравнению с этим, обычная кишечная инфекция, даже, если бы она и имелась на самом деле, являлась лишь тривиальной слабостью кишечника и только. То бишь - поносом. А он, хоть явный, хоть словесный и, тоже, вполне привычный в этих стенах, так и оставался, как ни называй - лишь диареей, которую можно остановить, одной единственной таблеткой.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Выковыривание "государственных тайн", из гнилых тюфяков и проплесневевших щелей камеры, продолжалось минут двадцать. После чего, еще некоторое время, в ней орудовала своим насосом, дезинфекторша. А уже после нее, когда страшнейшая зараза, наконец, была полностью побеждена, частью убита, а частью, вероятно, с позором, бежала на волю, весь состав сиделок, вновь был возвращен в родные пенаты. Правда, видимо, в качестве непреложных при победе, трофеев, из этих пенатов, был вынесен целый мешок реквизированного хлама. Но, что удивительно, претензий к арестанткам, по данному поводу, предъявлять не стали. А захлопнув, за последней вошедшей, стальную дверь, "десант" отправился дальше, на другие поля сражения с хитрой, но грозной гадостью. Вероятно и впрямь, работы было невпроворот!
   А камера, предстала перед взором, вздохнувших с облегчением баб, в настолько расхристанном виде, что создавалось полное впечатление, будто через нее, пронеслось целое стадо мастодонтов. Все, старательно и с любовью, возводимые "будуары", хранившие на себе, частичку памяти о родном доме, оказались безжалостно разрушенными, тюфяки всклоченными, а личные вещи узниц, разбросанными, по всем двум этажам нар.
   Но, это, было делом поправимым. А вот запах! От него, было невозможно деться никуда. Казалось, что все поры острога, вдруг, пропитались этим сладковатым, резким амбре, в котором, сразу и нельзя было понять, что преобладало больше. Тривиальной хлорки, или, не менее тривиальной карболки. Но, так или иначе, все это, вместе взятое, создавало такое испарение, что от него начинали слезиться глаза и в горле, скапливался противный, едкий осадок.
   - Ни хрена себе, размахнулись! - не замедлила выдать Фуфлыга, обводя насмешливым взором, пределы своей "малой родины". - Совсем очумели вертухаи. Не иначе, атомную бомбу искали, а потом, следы замели, чтобы ни одна псина не взяла.
   - А ты дыши глубже, Файка, - пошутила Стрекоза. - Может, от этого воздуха, у тебя внутри, все глисты передохнут! Поправляться начнешь, станешь ладной и крутобокой, как моя Порошина. И еще, этому мудаку, начальничку, с красной харей, спасибочки скажешь.
   - Да пошла ты, куда подальше, - огрызнулась та, - Сама ты, как глиста в корсете! В зад дунь - голова отвалится!
   Население камеры, лишь рассмеялось над этой шутливой перепалкой и, суетливо принялось восстанавливать былой уют и привычную среду обитания. А запах что? Он все равно, согласно законам физики, или химии, должен был когда-нибудь выветриться, улетучиться, наконец, просто въесться в стены и, уступить место, приличествующему для этого помещения тяжелому смраду, исходящему от дыхания и тел, скученных на крохотном пятачке, людей.
   Во всем этом содоме, только Фимка, продолжала сохранять железобетонное спокойствие. Она не стала суетиться, не бросилась тут же подбирать и разыскивать свои шмотки, которых у нее, кстати, был самый минимум, а преспокойненько устроилась за столом и, положив подбородок, на сложенные, как у примерной ученицы, руки, принялась наблюдать, весь этот процесс вселенского восстановления. При этом, Фимка изредка, но выдавала, таки, явно провокационные, по отношению к администрации, замечания. Но, в данной обстановке всеобщего обустройства, это совершенно не находило должного отклика, в сердцах ее постоянных слушательниц. Потому, что, во-первых, все были предельно заняты. Ну, а во-вторых, навеянный опытом инстинкт, многим подсказывал, что лаять на Луну, дело заведомо зряшное, бесперспективное и неблагодарное.
   Стала наводить порядок, в своем отсеке нижних нар, и Стрекоза. Вещей у нее, тоже было - раз, два и обчелся, а потому, сделать это, ей не составило особого труда. За исключением одного. Ольга никак не могла отыскать свои джинсы, которые за это время, уже успели, вполне благополучно, превратиться в тряпку, но, все равно, были дороги ее сердцу. В поисках их, она обшарила весь нижний ярус и, не обнаружив ничего, просунув голову на верхний, принялась искать глазами там. Вскоре, пропажа была найдена. Джинсы возлежали, среди другого тряпья, на постели Серафимы, куда их, не заботясь ни о чем, и закинула, проверив предварительно карманы, бдительная надзирательница. А потому, Стрекоза приподнялась на цыпочки и, схватив вещь, за самый конец штанины, потянула на себя. Но те, почему-то, не желали возвращаться к хозяйке, а, зацепившись замочком за что-то громоздкое, тянули и это, вслед за собой. И тогда, Ольга, резким рывком, решила облегчить себе задачу. Чтобы, наконец, обрести пропажу и, не лазать, при этом, на второй ярус.
   Однако, вместе со злополучными джинсами, на пол камеры, с глухим шлепком, плюхнулась и подушка Фимки. А из ее двойной наволочки, на не совсем чистый цемент, вдруг, посыпалось что-то круглое и яркое. При ближайшем рассмотрении, это оказались конфеты - знаменитый "Чупа-чупс", в лимонно-желтой обертке! От неожиданности, Стрекоза застыла, а в ее мозгу, блестящей молнией, пролетело нечто. Она сразу не поняла, что именно, но, вид этой "сосалки" на палочке, показался ей, до боли знакомым. Еще секунда, и, память услужливо выдала Стрекозе, нужную картинку. Конечно, точно такие же конфеты, предлагал ей Мураш - майор Мурашкин - когда, после попытки самоубийства и больнички, пытался вербовать ее в штатные стукачки.
   А потому, Ольга подняла тяжелый, полный праведных подозрений взгляд, на Фимку. Но та, и не думала тушеваться, а, нагло скривив физиономию, приготовилась к сочинению себе, вполне удобоваримого оправдания. И это, не смотря на то, что только несколько минут назад, весь продуктовый запас населения, был вычищен вертухаями, под абсолютный ноль! Только вот почему именно Фимке, выпала привилегия, сохранить лакомство?
   - А не плохо тебя Мураш подкармливает, - поспешила, вперед наркоторговки, выпалить Стрекоза, глядя, прямо в лицо той. - И давно ты, у него в штате числишься?
   - Какой Мураш, ты что, Стрекоза, в своем и уме? - зачастила Фимка, рыская глазами по камере, вероятно, в поисках стопроцентных союзников. - Угостили меня, недавно. Адвокат мой. А то, что сейчас не нашли, так я за это не в ответе! Правда, ведь, бабы?
   Но, ответом ей была, вмиг наступившая в камере, могильная тишина. Все сиделки, с понятной настороженностью и любопытством, ожидали развязки этой истории. Ведь в самом деле, отлов "крыс" и "наседок", являлся в этой, сугубо специфической жизни, делом заведомо праведным и, почти героическим. А потому, на помощь Стрекозе, бесцеремонно раздвигая локтями тех, кто стоял у нее на пути, тут же, устремилась Фуфлыга. Еще бы, ведь этого звездного часа, Файка ждала достаточно долго.
   - Ну-ка, ну-ка, говори, падла, когда тебя вербанули? - прошипела она, явственно изготавливаясь, к долгожданному бою. - То-то, я смотрю, таскают ее - то на допрос, то туда, то сюда! А приходит, аж харя от счастья лоснится. Ну, колись, живо!
   - Да что вы, девочки, в самом то деле? - чуть замешкалась Фимка и, встав со скамьи, стала потихонечку, двигаться спиной к крашеной стенке.
   Вероятнее всего, это было уже давно заученное действие, выработанное, еще в процессе опыта малолетки и, направленное, на защиту себя от нападения, с одной стороны. А между тем, Фуфлыга, продолжала гневно грохотать.
   - Ах, ты падла, ах, сука! Навешала лапшу этим бытовушницам, а те и рады, дуры голимые, подолы свои перед ней позадирали! Как же, благодетельница, одна-единственная, на всю Рассею нашлась! - тут она обернулась, к застывшим, в самых различных позах, искренне пораженному происходящим, бабью и, довольно презрительно, бросила им. - Дуры набитые! Она же из вас вытягивала всю подноготную, а потом, на те, пожалуйста - Мурашу на стол! Что, наплакались в жилетку, идиотки недоделанные? А я сразу почуяла, что что-то в ней не то - сахара, после малолетки, на роже многовато осталось!
   - Да ты что, Фая? - взвизгнула Фимка, впервые, за все время пребывания в камере, потеряв контроль над собой. - Ладно, эта худосочная пургу гонит, но и ты, что ли, трекнулась совсем?
   - Молчи, дерьмо! И молись теперь, своему благодетелю-майору. За горсть конфет сраных продалась! Надо же! - гаркнула Фуфлыга.
   По лицу Серафимы, было явственно видно, что в ней, сейчас боролись смешанные чувства и, какое из них выбрать, для дальнейшей реализации, она еще не решила. Наконец, вероятно поняв, что теперь, ей уже не отвертеться, Фимка, вдруг, буквально на глазах, разительно изменилась. Она окрысилась и, искривив, оказавшийся на поверку, достаточно хищным, рот, заорала:
   - Попробуй, тварь, тронуть меня хоть пальцем! Убью!!! И вы, слышите, суки подколодные, навоз вонючий, так и сдохнете здесь, в собственном дерьме!
   Но, не успела она договорить свою угрозу, как щуплая Стрекоза, ведомая, неизвестно откуда, взявшейся ненавистью, ринулась в бой. Однако, опыт, он и в тюрьме, является опытом, даже в большей степени, нежели на воле. Фимка мгновенно отреагировала на нападение - короткий взмах руки и, Ольга будто переломленная пополам тростиночка, отлетела в сторону. А под ее глазом, наливаясь всеми цветами радуги, принялся вызревать огромный синячище. И тогда, в атаку пошла, что называется, тяжелая кавалерия! Фуфлыга сжала зубы, выгнулась дикой кошкой и, стремительно бросив себя вперед, мертвой хваткой, озверевшего бульдога, вцепилась в волосы противника.
   И, в ту же секунду, визжащий на все лады, клубок из двух тел, матерясь и отплевываясь, покатился по полу по направлению к двери. Но, Фимка была, судя по всему, чуть сильнее и, что естественно, лучше откормлена, хотя бы, на заработанных ею, "Чупа-чупсах". Она, изловчившись, скользкой змеей, вырвалась из объятий Фуфлыги и, прилипнув спиной к металлу двери, что было силы, забарабанила обеими руками в нее.
   Дверь распахнулась довольно быстро. И, на пороге камеры, будто истукан, широко расставив ноги-столбы, застыла дюжая конвоирша. Она выглядела разъяренной, сжимала в своих ручищах резиновую дубинку и, как бы, всем своим грозным видом, показывала, что беспредела, на вверенной ей территории, не потерпит. Что же касалось Фимки, то ушлая всезнайка, хорьком, шмыгнула у нее под рукой в спасительную тишь коридора и то, как спокойно вертухайка отреагировала на это, с головой выдало профессиональную "наседку". Оставалось только догадываться - она была подсажена под кого-то конкретно, или просто так, ради общей профилактики.
   - Кто зачинщик? - гаркнула надзирательница, потрясая свои резиновым орудием усмирения. - Ну? Считаю до трех, иначе, все останетесь без ужина! Раз...
   в этот момент, Стрекоза бросила мимолетный взгляд на Фуфлыгу и, была поражена ее видам. Бедная Файка, видимо, и впрямь, была серьезно больна. А потому сейчас, после полного напряжения, неравного боя за справедливость, ставшего для нее огромной нагрузкой, на ней, просто лица не было. Фуфлыга была вся белая, как смерть и, только ее губы, на этом убийственно-блеклом фоне, отливали мертвенной синевой застарелого гипертоника и сердечника. А потому, решение в голове стрекозы, было принято мгновенно. При счете "три", Ольга мужественно сделала шаг вперед и, выставив на показ, для пущей достоверности, свой огромный синяк, горевший и впрямь, будто орден за мужество, в повисшей тишине, звонко произнесла:
   - Я! Я и зачинщица и исполнительница!
   - Вот и ладненько, - тут же осклабилась, довольная, столь быстрым разрешением проблемы, тюремщица. - На выход! Живо!
   Стрекоза только успела, дружески подморгнуть, всерьез опешившей Фуфлыге и, гордо подняв голову, но, одновременно, получив довольно увесистый тумак в спину, пулей вылетела, все в тот же, мрачный коридор. Но Фимки, по вполне понятным причинам, здесь уже не было и в помине. Она испарилась, чтобы вновь материализоваться в другой камере, а может быть, даже и в другой тюрьме. Что поделаешь, есть такая профессия, в стране, называемой зоной - профессиональная наседка!
  
  
  
  
   Х Х Х
   Вновь, перед Ольгиным взором, потянулись бесконечные коридоры, двери, решетки на замках. И опять, коридоры, коридоры, коридоры. Теперь большинство из них, были уже знакомыми до боли, настолько, что иной раз, Стрекозе казалось, будто она запросто, смогла бы пройти по этим лабиринтам, даже с завязанными глазами. Вот и сейчас, едва, конвой начал свое движение, она уже догадалась, куда ее ведут. Конечно же в муравейник, то бишь, в кабинет режимного начальника, майора Мурашкина. Да и то, что ее ожидало там, можно было предсказать, с огромной долей вероятности.
   Мураш оказался на месте и, выслушав рапорт надзирательницы, сразу же пришел в неописуемую ярость. А потому, Стрекозе, абсолютно ничего не оставалось делать, как упрямо стиснуть зубы и, приготовиться стерпеть все, что должно выпасть на ее долю, уже через минуту. На этот раз, никто и не думал упрашивать ее, увещевать, или пытаться вести душеспасительные беседы. Озверевший майор, лишь выхватил резиновую дубинку у меланхоличной церберши и, особо не соизмеряя свои силы мужика, прошелся ею по спине узницы. У Ольги, сразу оборвалось все внутри, а жгучая боль, моментально пронзила все ее существо. Но она, до крови закусив губу, не издала не единого стона.
   А истязатель, выплеснув, таким привычным, видимо, для его службы образом, свою негативную энергию, уже спокойно отер платком, выступивший на лбу пот и, как-то буднично, произнес:
   - В карцер ее, сучку. На неделю.
   Но тут, тюремщица подошла к майору и, наклонившись к его уху, что-то горячо зашептала. Но Ольга, теперь уже, была не такой наивной неофиткой, как раньше и, тут же, напрягла слух. И то, что ей удалось услышать, заставило ее, давно немытые волосы, что называется, встать дыбом. Еще бы! Эта слоноподобная сволочь, убалтывала Мураша, отправить Стрекозу, вместо карцера, в 275-ю, ту самую, зловещую камеру. Не иначе, как на съедение оторвам. Но Мурашкин, хоть и тоже, был достаточно порядочной тварью, на этот раз оказался на несравненной высоте. Он отрицательно замотал головой и, рубанув воздух рукой - мол все, решение принято - принялся перекладывать с места на место, бумажки на своем захламленном столе.
   - "Ну, и, слава Богу, - вздохнула про себя Ольга. - А карцер? Карцер переживем. Какой же это арестант, если не испытал на своей шкуре, действие этого изощренного изобретения?! Даже и рассказать, потом, не о чем будет!".
   И опять, потянулись коридоры, лестницы и решетки-шлюзы. Где находился карцер, и как он выглядел, Стрекоза не знала, а потому, шла как в тумане, мысленно подготавливая себя к любым неожиданностям. А когда за ее спиной, с привычным лязгом, захлопнулась обычная, в этих метах, стальная дверь, не впадая в прострацию, по возможности спокойно, девушка принялась изучать, новое для себя, на целую неделю, место обитания. Хотя, что здесь было изучать - каменный мешок метр на два, да голая доска-постель, сейчас откинутая и прикованная цепью, к шершавой стене. Все! Весь "комфорт" и обстановка, наверное, по разумению тюремных властей, самым лучшим образом способствующая, исправлению заблудших душ.
   А потому, Стрекоза потопталась еще немного, в замкнутом пространстве цементного пенала и, облюбовав себе один из углов, со вздохом, в котором отразилось сразу все - и обреченность, и бессилие, что либо сделать, и даже облегчение - расположилась в нем. Сперва на корточках, а когда ноги затекли и, стали покалывать противными иголочками, плюхнулась на голый цемент, прямо задницей.
   Воздух в карцере, оказался не таким спертым, каким он был в общей камере, но и не свежим тоже. Окон в каменном мешке не было и потому, даже крохотному дуновению, взяться здесь, было абсолютно неоткуда. В результате же его отсутствие, с успехом заменяла некая влажная, липкая масса, которую, по всей видимости, источали шершавые стены. Они не были, ни холодными, ни теплыми, а представляли из себя, корявую субстанцию, очень похожую на ощупь на старую, истрепанную временем, мокрую мочалку. Влага, из которой, не выделялась на поверхность, но, ощущение неприятной сырости, непременно присутствовало.
   И, еще освещение. Оно исходило от крохотной лампочки под потолком и, если и разгоняло полумрак, то ровно настолько, чтобы человек, мог чувствовать себя, находящимся, некоем нереальном мире. Когда его, мудро устроенное природой зрение, как бы находилось на извечном распутье и, никак не могло решить для себя, к чему следовало приспосабливаться - к ночному видению, или, все ж таки, трудиться в режиме, рассчитанном на день. Это обстоятельство, не так заметное, на первых порах, со временем, превратилось в муку адскую, от которой, было не возможно избавиться, даже, закрыв глаза. А отсюда, совершенно терялось ощущение времени, а следом, и пространства. И узник, сам того не желая, обретал некое подвешенное, вовсе не характерное, для нормального земного существа, состояние, граничащее с обыкновенным безумием.
   Сегодняшний ужин в камере, волею судеб, благополучно обошел Стрекозу стороной, а до следующего приема пищи, была еще дистанция огромного размера. По слухам, бродившим по всем камерам, Ольга ведала, что в этих местах, где она в данный момент находилась, кормили, только один раз в день, да и то, по сильно урезанным нормам. А в связи с этим, весь организм девушки, будто и впрямь, получив, неблагоприятный сигнал извне, вдруг, через некоторое время, забунтовал. И это, настойчивое требование плоти, положенных ей калорий, быстро превратилось для штрафницы, в новую муку.
   Сколько времени она так промучилась, Стрекоза не знала, когда дверь в карцер отворилась и на пороге, появился неразговорчивый, хмурый вертухай. Он мрачным взглядом, словно только что, похоронил свою любимую козу, обвел пространство и, отстегнув от сены койку-доску, тут же удалился. Это, могло означать единственное - пришел срок отбоя и здесь. А потому, Ольга не замедлила устроиться на жестком, узком ложе, и положив руку под голову, моментально провалилась в тревожный, словно черная бездна, сон. Однако, по своим ощущениям, арестантка, вроде даже не успела долететь до дна пропасти, как стальная дверь лязгнула вновь и, все тот же, хмурый охранник, бесцеремонно толкнув спящую девушку в бок, красноречивым жестом приказал ей подниматься.
   Койка опять, заняла свое положение, прилипшей к стене доски, а проштрафившаяся, которую, все ж таки, додумались сводить в туалет, вновь устроилась на цементном полу и, погрузилась в свои нелегкие думы. Благо, что времени для этого, в карцере, было сколько угодно, хоть составляй в уме собственные мемуары, начиная аж с момента зачатия тебя. А потом, и рождения, на эти выдуманные человеком же, муки. И, что по сравнению с ними, был саднящий, благодаря кулаку Фимки, синяк под глазом, да ноющая, после дубинки Мураша, спина? Так, сущие мелочи, замечать которые сейчас, было бы просто смешно.
   Так и поползли дни за днями. Медленно, нудно, выматывая обрывки оставшихся нервов. Будто густой кисель, сползал и, все никак не мог сползти по слегка наклонной и, к тому же шершавой, плоскости. Хотя, днями, в полном смысле этого слова, эти тягучие, резиновые отрезки времени, назвать было нельзя. Это была просто сплошная масса времени, разделяемая моментом пристегивания койки к стене, моментом скудной кормежки и, опять, моментом пристегивания койки.
   Поначалу, Ольга даже пыталась что-то высчитывать в уме, потом, решила делать заметки на стенке. Но, в конечном итоге, бросила это неблагодарное занятие. Как это ни странно, но, оказалось, что лучше было вообще не знать того, сколько времени наказания уже прошло, а сколько еще, его осталось. Тем более, что уже к третьим суткам, своего пребывания в этом каменном мешке, арестантка стала страдать от систематического недосыпания. И, потому, весь бесконечно длинный день, проводила, как бы в состоянии анабиоза. И спать, вроде не спала - сидя на голом цементе в углу, делать это, было не очень то сподручно. И бодрствовать не бодрствовала - не было для этого сил. А тут еще и вертухай, то и дело, заглядывал в глазок и, назойливо старался приводить подопечную в состояние вынужденного бдения.
   А все началось с того, что в одну из первых, коротких ночей, едва примостившись на жестком ложе, Ольга вдруг, проснулась от ощущения омерзительного прикосновения к своему лицу и, тут же вскочила, словно ужаленная. Разгадка данного явления, выяснилась сразу и до обидного просто. В карцере, водились мыши! Они то и начинали ползать везде, где было можно, как только узница пыталась смежить свои глаза. Бороться с ними, оказалось делом бесполезным. Те две норки, которые Стрекоза обнаружила у стены, а затем принялась тщательно и неоднократно, затыкать кусками материи, оторванными от собственного халата, в конечном итоге, продолжали исправно функционировать - лоскуты, для мерзких тварей, были пустяшной преградой. И вот поэтому, вдобавок ко всем другим прелестям карцера, Ольга стала мучиться от отсутствия элементарного покоя ночью. Иногда, когда она, в очередной раз терпела поражение от своих наглых противников, у нее даже возникало подозрение, что тюремные власти, специально разводят этих противных грызунов, чтобы многократно усугубить муки проштрафившихся.
   А к концу срока, своего пребывания в этом каменном мешке, биологические часы, внутри организма узницы, настойчиво заявили о себе и Ольга, вовсе потеряла покой. И потому, когда дверь карцера, наконец-то, отворилась перед ней, чтобы выпустить навсегда, Стрекоза настолько ослабла физически, что едва держалась на ногах. А в результате, обратный путь, до родной и теперь уже, не иначе, как желанной камеры, показался ей вечностью, сравнимой, только если, с чудесным возвращением с того света.
   Файка первой подлетела к ней и, пристально осмотрев подругу, еле-еле смогла сдержать, готовые брызнуть из обоих глаз мошенницы, слезы. Она не замедлила разразиться благим матом, по адресу всех извергов, начиная от канувших в Лету фашистов и, заканчивая, ныне благополучно здравствующем, министром внутренних дел страны. Затем, излив, таким проверенным способом, свою душу, Фуфлыга бережно довела Стрекозу до ее места, заботливо уложила на тюфяк и настойчиво засунула в пересохший рот страдалицы, бережно сохраненный для этой цели, кусок рафинада. И уже тогда, вдруг, зашлась горючими, бабьими слезами. Вот тебе и прожженная рецидивистка, вот тебе и девка-кремень - сердце то, оказывается, обычное, человеческое!
   - Да брось ты, Файка, - тихо произнесла Ольга, пораженная столь не стандартным поведением подруги, как впрочем, и сама Фуфлыга. - Ну, что ты сырость то развела? Тут ее и без твоих соплей предостаточно. Ты то, как сама?
   - А что мне сделается, - по-детски шмыгая носом и, растирая по лицу слезы, ответила та. - В жмурики, записываться еще не собираюсь, да и не можно - суд у меня на носу.
   - Тогда ладно, значит поживем еще. Назло этим сукам. Хотя, если задуматься, глупо получается - лучше уж и впрямь, сдохнуть. Сразу всем, скопом, представляешь? Они ж тогда, сволочи, враз, без работы останутся! По миру пойдут с сумой!
   - Ну, уж хрен им, с маком! - блеснув глазами, выдала Файка.
   - С маком, и я бы не прочь. Только булочки, - с грустью призналась Стрекоза.
   И тут, их обоих, после темной печали, бросило совершенно в другую, но, так необходимую в сложном положении узниц, крайность. Глянув друг на друга, они начали во весь голос безудержно хохотать.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Но, долго вылеживаться и приходить в себя, Стрекозе никто не дал. Уже на следующий день, ее повели на очередной допрос. На этот раз, Порошина встретила ее особенно радушно, что было само по себе, подозрительным. Ведь следствие, так и продолжало топтаться на месте. Ольга никак, не смотря на уговоры, беседы, что называется, по душам, а то и прямые угрозы, которые имели место в предыдущих, правда, не очень частых встречах со следовательшей, не желала брать на себя, один единственный, вроде бы не очень значительный фактик. А именно, что совершила кражу, по предварительному сговору с цыганкой, которую она, видела первый раз в жизни, да и то, мельком. И, хотя Вероника Ильинична, уверяла, всеми доступными ей, средствами, что это обстоятельство, ни коим образом не повлияет на приговор, а является лишь необходимой формальностью, Стрекоза, с завидным упрямством, стояла на своем.
   А однажды, хитрая Порошина, даже применила для ломки Ольги, избитый ход, суть которого, широко описана в детективной литературе и, называлась достаточно просто - плохой следователь - хороший следователь! Для реализации, этой идеи "фикс", она сначала как следует наорала на подследственную, а затем, нахлестав, довольно безжалостно, ее по щекам и, тем самым, доведя девушку, практически, до истерики, вдруг, под каким-то предлогом, покинула кабинет.
   И, что удивительно, именно в этот самый момент, в комнату, как бы ненароком, вошел пожилой, благообразный дядечка, с большими звездами, в петлицах синего мундира. Внимательно оглядев расхристанную, в результате недавнего битья, Стрекозу, он покачал головой и, принялся достаточно долго и гневно распространяться в отношении непозволительных методов ведения следствия и недопустимости, оказания давления на подследственного. А потом, когда Ольга несколько успокоилась и, от безысходности, чуточку прониклась к нему доверием, дядечка, ненавязчиво так, предложил ей, облегчить свою вину до конца. Он, даже вызвался собственноручно зафиксировать ее показания. Однако, не тут то было. Стрекоза принялась, вполне сознательно, так громоздить друг на друга, вообще, дикие по смыслу вещи, что добряку, ничего не оставалось делать, как ретироваться, не солоно хлебавши. А влетевшая в кабинет, еще больше, разъяренная Порошина, моментально свернула допрос и, нервным нажатием кнопки, вызвала конвоиршу.
   И вот сейчас, округлое лицо Вероники Ильиничны, буквально источало из себя мед. Конечно, Стрекозе очень хотелось думать, что он, должен был быть непременно сладким. Но, бросаться сломя голову "пробовать" его, она по-прежнему, не очень то желала, прекрасно понимая, что вновь нарвется, и это в лучшем случае, на тривиальный суррогат.
   - Ну, что, Ольга Лаврентьевна Дробышева, - начала, несколько не в своем стиле, Порошина, изо всех сил, стараясь приклеить к своему тону, искреннюю участливость. - Я наслышана, что ты вновь успела отличиться и, едва не прибавила себе, дополнительных забот? И, конечно же, мне, соответственно. Ну, зачем, скажи пожалуйста, тебе нужно было, устраивать избиение этой сокамерницы? Эх, глупышка ты, глупышка!
   - Никого я не избивала, - ответила Стрекоза. - И потом, почему вы говорите - вновь?
   - Что, впервые? Пусть будет так. А насчет - не избивала - это еще как поглядеть! Однако, ладно. Небось, намучилась, на хлебе и воде? Посмотри на себя, одни глаза и остались. Может, достаточно с тебя экспериментов?
   - Чего это я экспериментирую? - буркнула Ольга. - Хотя, у вас здесь, любой шаг, можно расценить как вам будет угодно.
   - Но, но, - легонько осадила подопечную следовательша, чувствуя, что задуманный ей разговор, с самого начала начинает ускользать из-под ее контроля. - Оставим это. Что прошло, то прошло. И я предлагаю, так сказать, вновь вернуться к нашим, с тобой, баранам. В отношении подельницы, будем признаваться сегодня?
   - Опять эта цыганка, - вздохнула Стрекоза. - Я же вам уже тысячу раз говорила, что не знаю ее. Впервые видела, в жизни. И уж никак, не могла договариваться с ней заранее.
   После этого, в комнатушке повисла пауза. Но, в этой, довольно зловещей тишине, явственно почувствовалось, что Порошиной, уже поднадоело играть саму доброту и она, принялась морально готовиться для того, чтобы вновь начать изощренное давление на подследственную. И, судя по всему, серьезные заготовки, для этого, у нее имелись в полном объеме.
   - Ну, хватит комедию ломать, - не громко, но зловеще произнесла, наконец, Вероника Ильинична. - Я уже достаточно хорошо поняла, что играть с тобой в благородство - дело заранее проигрышное и неблагодарное, - она в упор посмотрела немигающими глазами на Стрекозу и, понизив голос до свистящего шепота, продолжила. - Между прочим, я вынуждена, сообщить тебе нечто, что мало тебя обрадует, девочка моя. В тот самый день, когда вы, самым бессовестным и наглым образом, вместе со своей цыганкой, обокрали гражданина Зацепу, Виктора Петровича, на том же Казанском вокзале, была совершена еще одна кража! Вот так! причем, обокрали опять, не простого пассажира, а лицо, обладающее известной неприкосновенностью! Депутата районной Думы, господина Гущина. Что ты на это скажешь теперь, красавица? Ничего? А вот я скажу - на лицо, так называемый почерк, намечать в потенциальные жертвы, высокопоставленных особ! Сначала Зацепа, потом, Гущин, то есть наоборот, но все равно, система просматривается достаточно четко, милочка. Ну, как?
   От услышанного только что, Ольга вся похолодела. Еще бы! Ведь это и был, тот самый прицеп, о котором, в свое время, предупреждали ее и Муся и Файка. И вот теперь, Порошина, в наказание за ее упорство, реально решила повесить на хрупкие плечи девушки, совершенно чужое преступление. Был ли, на самом деле, ограблен этот депутат Гущин или, Стрекозу, что называется, брали на пушку - особой разницы не было. Ведь все составляющие, этого дикого конструктора-трансформера, находились в руках следовательши и она, в этом даже не стоило сомневаться, при желании, вполне могла слепить из них, все, что ей было угодно. И, тем не менее, Стрекоза вновь, с еще большим упорством и, даже остервенением, встала в позу.
   - И вы хотите сказать, что это я ограбила вашего депутата? - с вызовом в голосе, спросила она.
   На что Порошина лишь усмехнулась и, неспешно, явно любуясь своим безраздельным всесилием, принялась, с видимым удовольствием, излагать:
   - Я этого не сказала, пока! Но согласись, удивительных совпадений предостаточно. Правда, у гражданина Гущина, бумажник вырезали из кармана брюк с помощью бритвы. Но, скажи мне на милость, где гарантии, что это сделала не ты?
   - Не докажете! - выпалила Стрекоза, чем ввела Веронику Ильиничну, в еще большее показное благодушие.
   Она неспешно закурила сигарету, предложила сделать то же самое Ольге и, кокетливо выпустив, из ярко накрашенного рта, аккуратное колечко дыма, продолжила:
   - А вот здесь ты, малолетка, очень и очень ошибаешься. Докажем, и еще как! Во-первых, этот депутат Гущин, напряжет свою память и, припомнит, что именно такая же как ты, худосочная малявка, крутилась вокруг него, все время, пока он пребывал на вокзале. Ну, а потом, во-вторых, так сказать - обязательно найдутся свидетели, которые с удовольствием, подтвердят то же самое и даже большее. Да, что там - подтвердят? Уже подтвердили, - Порошина порылась в пухлой папке и, вынув оттуда, исписанный чьей-то рукой листок, стала достаточно популярно объяснять. - Вот, пожалуйста, объяснительная постового милиционера на Казанском вокзале - его фамилия, думаю, тебе будет ни к чему. В ней, сержант достаточно подробно, описывает приметы некоей девчушки, которую видел своими глазами на месте преступления и, которая быстро, желая скрыться, удалялась от господина Гущина, уже после совершения ей кражи. Надо быть круглым идиотом, чтобы не разглядеть в этих приметах твои черты, гражданка Дробышева! А потом, эта самая девчушка, когда ее видел милиционер и, не задержал только по чистой случайности, прижимала к груди, точно такой же бумажник, который и пропал у депутата. Здесь тоже об этом написано.
   - Вранье, все вранье, - вдруг выкрикнула Ольга. - Ничего вы не докажите! Я прокурору буду жаловаться! Вот посмотрите!
   - Да хоть самому господу Богу! - резко сменив тон, оборвала ее Порошина и, выпучив поведенные глазищи, заорала. - Ты что из себя корчишь, малявка? Ты с кем решила тягаться, дешевая шлюшка? Ни адресов у нее, ни документов! И что, думала сможешь водить нас за нос? Ну, уж нет! Я припру тебя сейчас, припру, и даже не к стенке - к потолку ты, у меня, прилипнешь!!!
   Она вновь, суетливым движением, достала из папки какую-то официальную бумажку и, помахав ею, перед носом Стрекозы, принялась торжественно читать ее. И, от того, что Ольга услышала, ей стало очень досадно и тоскливо. Это, были все реальные данные о ней, присланные из той республики, из которой она была родом и прибыла в Москву. Но, откуда? Как это вообще могло случиться? И тут, Порошина, не без понятной гордости, все разъяснила сама.
   - Ишь, тулячкой прикинулась! - выпалила она. - А мы тоже, не лыком шиты, девочка! Нам вовсе не трудно было сопоставить время твоего появление на вокзале с тем, какие поезда прибывали на него за этот период. А уж остальное, явилось лишь делом техники. Ну, что скукожилась то, гражданка Узбекистана? Что скажешь?
   А в голове Ольги, в это время, лихорадочно работала мысль. Благо, что сейчас, она уже было достаточно зрелой арестанткой и, прекрасно понимала то, что передавать ее узбекским властям, никто не будет. Ведь преступление, она совершила на территории России. Единственное, что ей грозило, так это колония для иностранных граждан. Но данное обстоятельство, являлось, само по себе, уже не таким страшным делом - наряду с незавидными прелестями этих заведений, в них имелись и несомненные плюсы. Благодаря веяниям времени, за процессом наказания иностранцев, гораздо пристальнее следили всевозможные общественные организации. А потому, прикинув так и эдак, Стрекоза, достаточно быстро, привела себя в надлежащее состояние и, с прежним, независимым видом, выдала:
   - Ничего не скажу. Сами решайте, но, меня этим не испугаете!
   Но Порошина, опытная и ушлая, видимо, прекрасно рассчитала ход Ольгиных мыслей. И у нее, для подследственной, было припасено, еще кое-что.
   - Еще как испугаем! - прошипела она. - Еще как! Ты думаешь, что пойдешь на зону, как иностранка и все? Да, пойдешь, куда денешься. Но, только не отсюда, а из Лефортово!!! Вот так! Дело Гущина, как депутата, курирует ФСБ! Так, что, если и дальше будешь упираться, тобой займутся совсем другие ребята.
   А вот это, явилось для Стрекозы, что называется, ударом ниже пояса. В этом плане, она не знала совершенно ничего. Только, как и другие арестанты, слышала неоднократно, легенды об ужасах Лефортовской тюрьмы и, лишь могла представлять себе то, что значило попасть в лапы, "ужасных" феэсбешников. О том, имели ли право на жизнь вообще, доводы следовательши, в данный момент, Ольга не думала. А значит, Порошиной вполне удалось добиться своего. Способность арестантки логически мыслить и сопоставлять, напрочь отключилась, а все ее существо, обуял лишь страх и ужас перед неизведанным. Тем самым неизведанным, о котором, в этих коридорах, ходило предостаточно, леденящих кровь, россказней.
   А потому, под напором обстоятельств, Стрекоза беспомощно захлопала глазами и, не в силах больше, контролировать свои эмоции, принялась бессвязно и истерично кричать. Однако, что могла доказать этим, абсолютно бесправная узница. Ничего! Зато Порошина, была весьма довольна содеянным. Нажатием кнопки, она вызвала слоноподобную конвоиршу и та, двумя испытанными ударами, враз успокоила подопечную. И, поддав еще для верности, пинок сзади, повела, раздавленную и опустошенную Стрекозу, обратно в камеру.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Попав, в привычную для себя обстановку, Ольга вновь, дала волю нахлынувшим чувствам. Слезы сами, градом, посыпались из ее глаз. И она, грубо отпихнув от себя, подскочившую тут же, участливую Фуфлыгу, с размаху, бухнулась на свое место. А уже здесь, на тощем тюфяке, все ее худое тело, затрясли судорожные рыдания. Мудрой Файке, которая и не подумала обижаться, на столь пренебрежительное отношение к себе, стоило огромного труда, чтобы привести Стрекозу в надлежащее состояние. Она заквохтала над ней, будто курица, принялась отпаивать ее водой и, утирать, льющиеся безудержным потоком, слезы. Наконец, Ольга потихонечку, стала успокаиваться, а в вскоре, и вовсе, даже позволила себе улыбнуться. Что и говорить, в этом, суровом, а порой жестоком существовании, в отличие от нормальной жизни, крайние состояния, всегда находились в удивительной близости друг к другу.
   - Ну, и что ты, вдруг, расквасилась, - нарочито злобно, упрекнула ее Фуфлыга. - Что, твоя Порошина, собственную задницу, сподобилась тебе показать? И, она оказалась слишком уж страшной?
   - Какая, задница, Файка, хуже! Если бы задница!
   И, Ольга, возбужденно, принялась рассказывать, как для нее прошел этот необычный, по всем статьям, допрос. Фуфлыга слушала внимательно, не перебивала и, лишь изредка, позволяла себе, ёрнически хихикать. А когда, Стрекоза замолчала, то и вовсе, бухнулась на спину и, буквально закатилась в гомерическом смехе.
   - Да ты что, чучело? У тебя совета просят, - обиделась Ольга. - А она тут цирк устраивает. Кобыла драная!
   - Ох, дура ты и дура! - наконец, ответила та, утирая выступившие слезы. - Да на понт тебя взяла, эта, твоя следачка. Хитрая, сука! Какое Лефортово? Ты что, политическая, что ли? Еще не хватало феэсбешникам, воровок по куширям отлавливать, а потом, на стакан семечек раскручивать. Ну и хрен с ним, с этим Гущиным, что депутат! Хотят вешать что - пусть доказывают. А насчет Лефортово, забудь и, в следующий раз, плюнь своей Порошиной в харю. Ну, пойдешь в "иностранку", да и хрен с ним - выживешь, никуда не денешься!
   - Ты не шутишь, или просто, успокаиваешь? - с недоверием, воззрилась на подругу, Стрекоза.
   - Какие шутки! Да если бы на Лубянке подбирали всех щипачей по Москве, им бы пришлось всю площадь клетками уставить. В четыре этажа! Говорю же - на понт взяла тебя эта тварь! А вот насчет прицепа, что тебе сватают - хуже. Хотя, тоже, как посмотреть.
   - Это как?
   - А так! даже, если уж припрут и, придется, взять на себя еще один "хапок", это многого к твоему сроку не прибавит. Точно! Но, все равно, из принципа, держись до последнего - пусть лучше они, зубки себе поистирают.
   - Так они уже знают, что я иностранная гражданка и, чикаться, вряд ли будут, - с неподдельной грустью, произнесла Стрекоза.
   - Да пусть себе знают, на здоровье! Пообщаешься на зоне с негритосками, да вьетнамками - тоже не плохо, язык, может быть выучишь. Какой-нибудь мумбу-юмбу. Потом, на воле, зажигать будешь, фраеров в транс вводить. Хотя, и это вряд ли. Не резон им, твое дело, назад вертать. Кто же, свои ошибки, признавать захочет? Это, если б сразу выяснилось. А так, думаю, и будешь числиться дальше, в том же самом положении. Просто им удобнее - ни тебе посольства, ни консульства, маши дубиной - не хочу! Ты ж не против, а это, главное. Ну, а ежели и на прицеп подпишешься, то и вовсе, на все сто, за родную проканаешь!
   - Хоть бы, - с явным облегчением, вырвалось из Ольги.
   Она окончательно успокоилась и, это позволило ей, пристальнее приглядеться к самой Файке. А та, не смотря на то, что изо всех сил, старалась корчить из себя этакого бодрячка, на самом деле, выглядела не очень.
   - А с тобой то, что? Файк? - спросила Ольга.
   - Да, ничего особенного, - отмахнулась Фуфлыга. - Мотор малость барахлит - осень, мать ее, а так ничего, скрипеть можно. Да и не это главное, Стрекозка. Через пару дней, суд мой начнется. Думаю, квасить долго не будут - неделька, от силы, и на, получай приговор на шею. Так, что скоро, покину я эти хоромы - одна останешься.
   - Жалко, - искренне вздохнула Ольга. - Вот бы на пару с тобой, отвалить отсюда. Хорошо бы было. А?
   - Эко, раскатала губищу. Погоди, милая, твоя Порошина, из тебя еще не всю кровь выпила.
   - Пусть подавится! - решительно бросила Стрекоза. - Я ей еще мозги то прочищу, будь уверена! А то ишь, разохотилась грузить, будто я для нее личный самосвал!
   - Смотри, тебе виднее, - вроде как согласилась Файка. - Только зря надеешься, она не подавится. А ты, смотри, палку не перегни. А там, глядишь, на зоне, может быть и встретимся - мир то, тесен, мать его!
   - Тесен, это уж точно!
   Они обе, горестно вздохнули и, чуть всколыхнувшаяся обстановка в камере, вновь вошла, в свою накатанную и неспешную колею. Однако, после отбоя, Стрекоза, все равно, долго не могла уснуть. Она, будто полководец-стратег перед решительным боем, на полном серьезе, выстраивала боевые порядки своих аргументов, для будущего общения, с ненавистной и коварной Вероникой Ильиничной. Правда, во всех ее приготовлениях, кроме ее собственной решимости, было, до обидного мало, подручных средств и возможностей. Даже Ольгин адвокат, преподобный господин Доля, и тот, явно не тянул, не только на ферзя, но и на обычную, задрипанную пешку. Да какая там пешка! Валерьяна Вениаминовича, с полным на то основанием, можно было сразу, записывать во вражеские лазутчики. Ведь именно он, в последнее время, особенно, принялся открыто и настойчиво уговаривать свою подзащитную, соглашаться со всеми доводами следствия. Видите ли, иначе, если Стрекоза, не признает своей вины в полном объеме, ему, как стороне защиты, будет абсолютно нечего отстаивать. Вот такая, удивительная казуистика!
   А потому, Ольга больше вздыхала и ворочалась на жестком тюфяке, чем реально надеялась на то, что в самом деле, ей удастся когда-нибудь, переломить ход закостенелого следствия, в свою пользу. Ко всему прочему, снаружи. Видимо, разыгралась настоящая осенняя буря. И хотя, в крохотное, зарешеченное оконце под потолком, по-прежнему, не проникало ни единого дуновения, буйство стихии, разыгравшейся за толстыми стенами тюрьмы, достаточно явственно ощущалось организмом. Природа, как бы исподволь, накачивала в него этакое состояние внутреннего дискомфорта и жути, которые очень мешали сосредоточиться.
   Так, промучившись предостаточно, Ольга, наконец, забылась тревожным сном. В котором, в самых различных ролях, ей привиделись все сразу все - и Порошина, одетая, почему-то, а черный бурнус и с острой косой в руках, и улыбающийся Доля, в пестром одеянии паяца, и Фуфлыга, с серьезным лицом, штурмующая баррикады несправедливости, и даже Муся, нежно баюкающая саму Стрекозу. А потому, девушка беспокойно ворочалась с боку на бок, скрипела зубами и, вконец отчаявшись, видимо, в поисках защиты, вполне неосознанно, подкатилась, к лежащей рядом Файке.
   Но, едва Ольга коснулась руки той, как ее, сквозь дрему, вдруг, охватило неясное, пока, предчувствие дикого ужаса. Тело Фуфлыги, оказалось удивительно холодным и, совсем не таким податливым, как раньше. Стрекоза еще несколько секунд туго соображала и, наконец, в ее голове, ослепляющей молнией, пронеслось понимание всей необратимости и трагичности произошедшего. Сон с девушки, как рукой сняло иона, выпучив от страха глаза, с последней, гаснущей в ней ежесекундно, надеждой, принялась тормошить подругу. Но та, уже не реагировала, ни на кого, и ни на что. Файка, некогда, неугомонная и подвижная как ртуть, Файка, честная и бескомпромиссная Фуфлыга, была мертва!
   Она лежала с открытыми глазами и, смотрела прямо перед собой, в ведомые теперь только ей дали. Но, непреложным было одно - в них ей виделся, без всякого сомнения, наконец, обретенная ей, прекрасный край вечной свободы, куда уже успела улететь, ее мятежная и порочная душа. И, Стрекоза завыла. Завыла, будто дикий, смертельно раненый зверь. И этот, нечеловеческий вой, заставил, буквально сотрястись, оба яруса мрачных нар. Арестантки повскакивали со своих мест и, в одночасье, небольшое пространство камеры, превратилось во встревоженный пчелиный улей. Кто-то, все еще движимый последней надеждой, пытался оказать Фуфлыге, уже не нужную ей помощь, кто-то просто, по бабьи, подвывал Стрекозе, впавшей в глубокий транс, а кто-то, отчаянно принялся колотить в запертое железо двери.
   И даже когда, с завсегда бесстрастными физиономиями, дюжие надзирательницы, унесли бездыханное тело Файки, население камеры не обрело, да и не могло обрести, по определению, покой. Что же касалось Стрекозы, то потрясение, которое ей пришлось пережить, было настолько сильным, что в девушке, в течение каких-то минут, на глазах у всех, произошли необратимые уже, изменения. Она замкнулась в себе, стала скупа на слова и движения. И только лихорадочный, ненормальный блеск, который приобрели ее серые глаза, свидетельствовал о том, что перед вами, был все ж таки, живой человек.
   А между тем, утро было уже не за горами и, вместе с ним, в камеру, не замедлило нагрянуть начальство. Как же, случай был неординарным, да и, самое время, было вспомнить о том, что на этих, считанных квадратных метрах, содержались, таки, люди. А в результате, осмотрели все, что, по их разумению, следовало осмотреть и, опросили всех, кого, так же. Следовало опросить. И в купе, с уже готовым медицинским заключением, было принято, довольно скорое решение - подследственная, скончалась вполне по собственной инициативе, так сказать, вследствие острой сердечной недостаточности и, что сааме главное, без чьей-либо помощи. И все!!!
   Благо, что еще не решили, на кого-нибудь повесить, причину смерти бедной Фуфлыги. В этом случае, кандидатки, "лучше" Стрекозы, отыскать было бы трудно. Но, пронесло и, видимо, для администрации, так было лучше. Сердце, оно и в тюрьме - сердце! То работает, а то, вдруг, взяло, и остановилось. И условия содержания заключенных, тут вовсе ни причем! В общем, на все, про все, для того, чтобы сактировать человека, ушло не более полутора часов. Дверь в камеру вновь захлопнулась и, тем самым, прежнее течение острожной жизни, было, как бы, продолжено. А от щедрот надзирательниц и, благодаря той же, безвременно ушедшей, Файки, Ольга даже стала чуть богаче. Ей досталось кое-что из Фуфлыгиных вещей - куртка и теплая юбка. И это, кроме памяти о подруге, было поистине царским подарком, в чисто прикладном значении. Ведь в ее делах, все шло к тому, что на этап ей пришлось бы идти зимой, не иначе, а попала она, в этот молох правосудия, летом, в своих футболке и джинсах. И на том спасибо!
   Весь остаток дня, 134-я камера, погрузившись в состояние скорбной полутишины, судила и рядила шепотом, на все лады. Как часто бывает - пока жив человек, о нем, и сказать, вроде бы, нечего. Но, стоит ему уйти в мир иной, как тут же, словно по заказу, возникают многочисленные воспоминания. Причем, по давнему, вовсе не нами заведенному обычаю - в основном, хорошие. Вот и сейчас, бабье, сбившись в кучки по интересам и привязанностям, хором вздыхали, тайком утирали слезу и, то и дело повторяли: "Эх, Файка, Файка, стерва была, конечно, но все ж таки. И, на тебе - одного дня до суда не дожила. Жалко, все равно баба не плохая была!".
   Стрекоза, во всех этих "панихидах" участия не принимала. Она лежала навзничь, на своем законном месте, где еще недавно, обязательно бы копошилась рядом ее подруга и, неподвижными глазами, в которых застыли, не желающие изливаться слезы, упрямо смотрела перед собой, на не струганные, уродливые доски нар второго яруса. Но, не видела их, как инее слышала, того монотонного гула шепотков, который шелестел, будто опавшая листва под ногами, вокруг нее. Ольга, даже не поднялась и к ужину. Который, сердобольные сокамерницы, с помощью подручных средств к скудным пайкам, превратили в эдакие скорбные поминки. И это, не смотря на то, что ее, все ж таки, пытались растормошить, но, потом отставали и, горячо шептали на ухо товаркам:
   - Эх, Файка, жалко тебя, взбаламошную! А Стрекозу, еще жальче! Как бы не рехнулась, взаправду, на этом деле. Вон как застыла, будто твоя статуя.
   Но Ольга не думала сходить с ума. В данный момент, ее одолевали мысли. Разные и о разном. Но все они, в конечном итоге, сводились к одному - из этих, вдруг, в одночасье, до безумия опостылевших стен, надо было выбираться, как можно быстрее! Любой ценой! Чтобы встряхнуть себя новыми, пусть не менее печальными, но новыми впечатлениями. Зато вновь, обрести былое желание жить и выживать. Чего сейчас, ей совершенно не хотелось.
   - Эх, Файка, Файка, - тихо простонала Стрекоза. - Что же ты наделала, незабвенная моя Фуфлыга!
  
  
  
  
   Х Х Х
   По той же самой причине, за всю ночь, Ольга не смогла сомкнуть глаз. А в результате, уже к утру, ее нелегкое, но вполне объяснимое решение, было, наконец, принято. Окончательно и бесповоротно! А потому, к величайшему удивлению церберши, Стрекоза сама попросилась на допрос.
   Порошина, встретила ее с суровым и сдержанным радушием. Хитрая, многоопытная крючкотворка от юриспруденции, прекрасно все рассчитала и сейчас, не скрывая этого, спокойно праздновала свою победу. Правда, ей и на ум не могло прийти то, что подобное решение, Ольга приняла вовсе не в связи с ее угрозами, а под напором потрясения, после смерти подруги. Но, до участи Фуфлыги, Веронике Ильиничне, дела не было никакого. Она с легкостью приписала, возникшую вдруг, покладистость подопечной, только к собственной заслуге, а потому, видела сейчас, себя, любимую, в эдаком ореоле из лавровых листьев.
   - "Ну и хрен с тобой", - подумала по этому поводу Стрекоза и, не ожидая разрешения, опустилась на привинченный к полу табурет.
   - Как дела, гражданка Дробышева? - ехидно поинтересовалась Порошина, так же, поудобнее устраиваясь за столом, напротив. - Слышала, что у вас в камере, произошло нечто неординарное? Что ж, все мы смертны, увы! С чем пожаловала?
   Ольга, ненавидящим взглядом серых глаз, пронзила Порошину и, набрав полные легкие воздуха, обреченно выдохнула:
   - Пишите! Я решила признаться во всем! Что у вас там еще припасено - все пишите!
   Вероника Ильинична не удивилась и не стала впадать в прострацию от счастья. Она лишь с довольным видом, по-мужски, потерла , в предвкушении "созидательной" работы руки и, чистые листки бумаги, один за другим, стали покрываться ее мерным и убористым почерком.
   А Ольгу, и впрямь, несло. В одночасье, сжегши за собой все мосты к возможному отступлению, она принялась сочинять вдохновенно, напропалую и с вполне понятной злостью, тем самым, доставляя огромное удовольствие своей мучительнице. Спустя время, обнаглев окончательно, та даже стала существенно корректировать ответы арестантки и, отбрасывая некоторые, не существенные, по ее разумению, мелочи, принялась записывать, только необходимое. Затем, каждый листок был собственноручно подписан Стрекозой, не читая и, она, с облегчением, будто свалила со своих плеч многотонный груз, с надеждой в голосе, спросила:
   - И, когда же теперь суд?
   На что Порошина лишь криво усмехнулась и аккуратно, заученными движениями старого канцелярщика, подшив листки в дело, ответила:
   - А вот это, девочка, немного не в моей компетенции. Скажу одно, это будет не завтра и, даже не послезавтра, но, в одном будь уверена - когда-нибудь, обязательно будет.
   - А почему? - невольно вырвалось у Ольги.
   - Потому, что, все то, что ты сейчас здесь рассказала, нам следует проверить. И не просто так, а досконально, затем, связать воедино, без сучка и задоринки, а уж потом, предоставлять для судебного разбирательства. На это, потребуется время, дорогуша. Кому охота, чтобы суд, отправлял дело на доследование. Так, что мы с тобой, еще поработаем здесь. Вот так то!
   Голова Ольги поникла, в ее серых глазах отразилось разочарование и, потому, старая стерва, видимо, опытным чутьем, определив, истинные мотивы действий своей подопечной, решила, все ж таки, немного потрафить ей. Как бы в награду, за только что, полученное признание.
   - Но, ты особо не расстраивайся, - заявила она. - Месяц, полтора, думаю, все решит. Пара опознаний, для чистой формальности, следственный эксперимент учиним, тоже для этого же. И к зиме, за ради Бога - скатертью дорога, милая. А переживать на этот счет, не стоит. Тут, хоть тоже, не сладко, прекрасно понимаю, но над головой не каплет, и то ладно! А срок уже идет - это, тоже хорошо.
   - Куда уж лучше, прямо рай, да и только, - выдавила из себя Стрекоза.
   Но Порошина, и не подумала обидеться. Теперь подследственной, когда ее "чистосердечные признания", легли вполне законными документами в, и без того, пухлую папку, можно было позволить, правда, слегка, посотрясать словами воздух.
   - Лучше, лучше, - только и произнесла следовательша а, чуть подумав, добавила. - Да и я тебя, дергать сейчас, буду только по необходимости. Ты ж молодец, поняла все как надо - потому, вполне заслуженно, получай некоторое время, для отдохновения. Все по договору. Я своему слову верна.
   Сказав это, Порошина, наверное впервые, за все время, прошедшее с начала следствия, спокойно и, даже, с какой-то таинственной улыбкой довольствия на холеном челе, нажала кнопку звонка. Как и всегда, это означало только одно - допрос был благополучно, в данном случае, закончен. А когда Стрекоза встала с табурета, Вероника Ильинична пристальным и достаточно долгим взглядом посмотрела на нее и, вероятно, посчитав необходимым, подбодрить девушку за проявленную ей, наконец-то, сознательность, елейным голоском произнесла:
   - А ты повзрослела за это время, Оля.
   Стрекоза, поначалу, застыла, а потом, обернувшись к следовательше, вдруг, ни с того, ни с сего, спросила:
   - А у вас есть дочь?
   Та лишь захлопала глазами и, едва не подавившись, недавно закуренной сигаретой, совершенно не ожидая подвоха, выплюнула из себя:
   - Есть. Почти твоя ровесница. А что?
   - Да так, - небрежно бросила Стрекоза и, повернувшись к Порошиной вновь спиной, тихо добавила. - Дай то и ей, Бог, повзрослеть, когда-нибудь, точно так же.
   И, она пошла к двери, навстречу, появившейся в проеме, конвоирше. Ольга даже не почувствовала, как, с тупым хрустом, впилась в ее спину, затем упала на пол и покатилась в угол, запущенная Вероникой Ильиничной, пластмассовая пепельница. Стрекоза, в этот момент, широко улыбалась, тем самым, вводя меланхоличную прапорщицу-конвоиршу, в состояние такого умственного перенапряжения, что казалось, будто две ее единственные извилины, вот-вот должны были вылезти от усердия, из обоих ушей.
   И правда, с этого времени, у девушки началась совсем другая жизнь, в стенах родной камеры. Ни с кем из узниц, она уже близко сходиться не желала, в общественных делах и разговорах, участия не принимала, а замкнувшись в себе, днями напролет, вылеживалась на нарах. Порошина, не смотря на столь неожиданную для нее, концовку того, памятного допроса, держала свое слово и, выдергивала Стрекозу, действительно, не так часто. Да и то, только в случае насущной необходимости. Когда требовалось что-то уточнить, подписать или провести факт опознания.
   Что касалось последнего, то депутат Гущин, оказавшийся на поверку, этаким добрячком-доброхотом, будучи подготовленным, по всей видимости, заранее, без особого труда, опознал в Ольге, ту самую девицу, которая, якобы, крутилась вокруг него в тот день, когда и исчез бесследно его бумажник. То же самое, сделал и постовой милиционер. Так, что, все сошлось, как нельзя лучше для следствия и, к величайшему удовлетворению, сияющей, будто медный тазик Мойдодыра, Порошиной. Еще бы! Ведь именно Веронике Ильиничне, удалось на одном дрянном дельце, мастерски подстрелить, сразу двух жирнейших зайцев - спасти честь мундира прокурора Зацепы и, собственноручно, застирать пятно на репутации родных органов, которая, в глазах депутата Гущина, под напором неприятных для него обстоятельств, сильно поблекла.
   Ну, а больше всего, Стрекозе понравился следственный эксперимент. Для его проведения, девушку повезли аж на Казанский вокзал. И там, прицепив наручниками, будто племенного быка, к двум бугаям в мышиной форме, долго водили из зала в зал. К величайшему удовольствию праздных зевак и, плохо скрываемому удивлению остальной части пассажиров. Но, Ольга не унывала и не думала тушеваться. А сполна получала свой собственный кайф, пусть в столь нетрадиционной форме, но от общения с настоящей, полной жизни, волей и, дурной памяти, знакомыми местами. Она позволяла себе дурачиться и, с серьезным видом, во всех подробностях объясняла: как доставала бритву, где и как, распарывала ею задний карман брюк депутата, пока вислоухий слуга народа хлопал, этими самыми ушами, и, как потом, благополучно вынув бумажник, спрятала его.
   И, где бы вы думали? Ну, конечно же, Стрекозе, ради хохмы, пришло на ум первое же попавшее и, она с достоинством оскорбленной, в ее лучших чувствах, королевы, указала на одну из кадок, из которой, торчала довольно чахлая пальма. Экзотическое дерево и сама кадка, естественно, тут же были подвержены досмотру с пристрастием, что доставило огромное удовольствие, прежде всего самой Ольге. В общем, все складывалось прекрасно. Лишь за небольшим исключением. Ее "сообщница" цыганка, оказалась такой "несознательной", что так и исчезла без следа, не оставив "подруге", то есть Стрекозе, ни своего имени, ни своего домашнего адреса, с номером телефона, ни, хотя бы, ориентиров лужайки, где располагался ее табор. Надо же, какая наглость с ее стороны!
   Но Порошину, если судить по ее деловому и довольному, одновременно, виду, эта несущественная, уже теперь, мелочь, волновала мало. Все у нее итак шло, будто по маслу. Вероятно, тому самому, которое, уважаемая дама, благодаря своей, очень полезной для общества деятельности, мазала толстым слоем, причем вкупе с черной икрой, на свой бутерброд к завтраку. Что даже Зацепа, главный пострадавший, и тот, более своей агрессии не проявлял и тоже, был весьма доволен ходом следствия. Он с сардонической улыбкой на устах, выслушивал подробные доклады следовательши и, уже явственно предвкушал тот самый момент, когда несознательная девчушка, посмевшая посягнуть на его собственность и холеную физиономию, получит от демократического суда, что называется, под самую завязку. Чтобы другим, не повадно было, обижать представителей народной власти, то бишь, слуг того же самого народа!
   Вот так, для Стрекозы, и шли дни за днями, которые, медленно, но верно, складывались в недели, а те - в месяцы. Для того, чтобы хоть как-то ускорить бег времени, Ольга вдруг, стала читать, причем запоем. Кстати, наличие в тюрьме, довольно не плохой библиотеки, явилось для нее настоящим открытием и, лишний раз доказало, что на данном пути на Голгофу, девушку ожидало еще немало открытий. Причем, самого разного характера. И с тех пор, Стрекоза буквально засыпала заказами острожную библиотекаршу.
   Серьезные вещи, заставляющие думать и переживать, в этот момент, Ольге были откровенно не под силу. Вполне хватало собственных переживаний, да и в детдоме, эти шедевры школьной программы, ей уже успели изрядно поднадоесть. А потому, она с удовольствием, окунулась, что называется с головой, в удивительные и легкие миры, созданные талантом Жюля Верна, Дюма-отца, Сабатини и других, непревзойденных мастеров приключенческого жанра. С тех пор, они исправно позволяли ей, разгонять тюремную тоску пополам с черной меланхолией и, напрочь забывать все черное и мрачное, путешествуя вместе с героями книг, по многоцветному, безусловно привлекательному и чарующему миру.
   Она даже вновь, стала понемногу улыбаться, витая в своих далеких, от этих вечно сырых стен, мечтаниях. Но все равно, прежней, беззаботной и наивной Стрекозы, больше уже не было и в помине! Вся ее инфантильность и девичья смешливость, ушли безвозвратно и, куда-то далеко, наверное, вместе с душой незабвенной Фуфлыги. А что касалось остального, надумавшего остаться при ней, безжалостно было растоптано в прах самой системой.
   И вот, где-то в первых числах декабря, когда за стенами тюрьмы, уже вовсю лежал белый, трещали морозы и арестантки, ощущали эти перемены в природе, прежде всего, по заиндевевшему, под потолком, углу камеры, Ольгу, наконец-то, вызвали на последний допрос. На этот раз, Порошина была лаконична и деловита до невозможности. Сначала, она предоставила Стрекозе время, для завершения процесса формального ознакомления со своим делом, в чем, собственно говоря, необходимости вовсе не было. А уж потом, торжественно, словно отправляла девушку, по бесплатной путевке в Анталью, объявила:
   - Итак, гражданка Дробышева, следствие по вашему делу завершено и, с завтрашнего дня, оно представляется для дальнейшего судебного разбирательства. Приятно было с вами работать.
   На что Стрекоза лишь усмехнулась и, поставив свою размашистую подпись, там где следовало, молча направилась к выходу. Однако, у самого порога, она остановилась и, не оборачиваясь, тихо спросила:
   - Сколько мне светит?
   - Это, решит суд! - был короткий ответ, а затем, последовало и не менее короткое продолжение. - Думаю, не больше пяти, если по совокупности.
   - Хоть на этом, спасибо,- только и выдохнула из себя Стрекоза и, шагнула через порог, будто ступила, в очередной круг Дантова ада.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Так, как Ольга представляла себе суд ранее, этот образ, при реальном воплощении, рассыпался в ней в мелкий прах. Никакой тяжеловесной значительности, в этом явлении, на поверку, не оказалось и в помине. Даже чопорные мантии судей, при ближайшем рассмотрении, оказались столь откровенно бутафорскими и траченными временем, что Стрекоза оказалась разочарованной вконец. И это, уже не говоря, о самом помещении, где творилось правосудие. Обычная, давно не ремонтировавшаяся комната. С рядами жестких скамеек, будто предназначенных для зрителей в камерном театре. Длинным столом, под красным сукном, на возвышении, из-за которого выглядывали высокие спинки кресел, украшенные двуглавым орлом. И, деревянным барьером-загоном, для ожидающих решения своей участи. Да, еще, несомненно, комнату украшали пара невзрачных, обычных столов, за которыми, по всей видимости, должны были, в поте лица, трудиться представители состязательного процесса, и крохотная кафедра для заслушивания свидетелей. Все, весь антураж - ничего лишнего!
   Что ж, вероятно, Фемиде, с ее повязкой на глазах, было абсолютно плевать на внешнюю сторону процесса, в результате которого, решались людские судьбы. Хоть в хлеву - лишь бы во имя торжества справедливости!
   - "Ладно, посмотрим дальше, какова будет внутренняя суть", - усмехнулась своему открытию Ольга, располагаясь на скамье за изрядно обшарпанным барьером, у дверцы которого, застыл прапорщик, с бесстрастным лицом каменного истукана.
   Наконец, устроившись на жестком седалище, перво-наперво, Стрекоза еще пристальнее огляделась по сторонам. Состава суда, пока в зале не было. А прямо перед ней, у своих столиков, разделенный кафедрой, сосредоточенно раскладывали свои бумажки, жеманный Валерьян Вениаминович Доля - адвокат и, какой-то строгий, седовласый дядечка в синем мундире. Что это и был прокурор, Ольга, конечно же, догадывалась. Скамейки в зале, в большинстве своем, пустовали. И это обстоятельство, было вполне объяснимым - родственников, что бы лили здесь слезы и, внимали, каждому слову судьи, с замиранием сердца, у подсудимой не было.
   А вот, кто были эти несколько человек, в основном женщины почтенного возраста, основательно обустроившиеся на местах и, с неподдельным любопытством взирающие, за барьер на узницу, оставалось только гадать. Ну, не могла же Ольга, даже представить себе, что оказывается, есть особая категория людей, получающих огромное удовольствие, от хождения по различного рода судилищам. И, это еще с тех, приснопамятных времен, когда рубили головы на плахе и сажали на кол, а возбужденная толпа, при этом, всегда улюлюкала от захлестывавшего ее чувства, кайфа.
   И только в первом ряду, она увидала знакомые, вот уж действительно - до ужаса, лица, пострадавших от ее злобных действий. Это, был улыбающийся во весь свой рот, господин Зацепа, у которого, видимо, от важности момента, даже родинка-рана над левой бровью, казалось, приобрела законченную сферичность и, даже некую, торжественную лакированность. А вот второй, так же, "обиженный" ею депутат Гущин, судя по всему, чувствовал себя, явно не в своей тарелке. Он долго не находил себе места, то и дело вставал, затем вновь садился и, в конце концов, оставив вместо себя своего помощника - парня, лет двадцати пяти - удалился, по более важным делам государственного масштаба.
   И вот, тонкий голос секретаря, с торжественным надломом, объявил, ставшее уже вполне хрестоматийным:
   - Встать, суд идет!!!
   В ту же секунду, из боковой двери, на невысокий подиум, вышли трое. Впереди важно шествовала судья - сухая седовласая женщина в роговых очках, которые занимали добрую половину ее птичьего лица. Следом за ней, откровенно поспешали занять свои места и два заседателя. Они были настолько разными, по возрасту, полу и облику, что Ольга, от искреннего удивления, даже раскрыла рот. Настолько это показалось ей трагикомично. Первым заседателем, была достаточно юная, а может и просто, хорошо сохранившаяся, девица, про которых, говорят не иначе, как "синий чулок". И, если казенная мантия на ней, не позволяла, сделать выводы о ее вкусах в одежде, то, судя по полному отсутствию, на ее слишком уж строгом лице, даже элементарного намека на макияж, можно было сказать многое. А именно, что аскетизм в образе жизни молодой заседательницы, занимал приоритетное место. Даже по тому, как она старательно поджимала блеклые губки и, пыжилась казаться умнее, чем была на самом деле - и вовсе, даже малую надежду на ее лояльность, можно было херить окончательно и бесповоротно. Именно из таких бесполых особей, вырастали потом, вполне бездушные судьи.
   Что же касалось второго заседателя - это был дядечка весьма почтенного возраста и, очень похожий, на киношного старика Хоттабыча. Такие, как правило, достаточно хорошо уживаются в шкуре хрестоматийного управдома. И, если не забивают где-нибудь, в тиши беседки "козла", то ходят по подъездам и нудят о чистоте нравов. Или, из последних сил, гоняются за пацанвой, с целью, любыми путями, отобрать у них, единственный на весь двор, мяч. Чтобы не хулиганили.
   В общем, картинка, от созерцания состава суда, у Стрекозы сложилась, что называется - прекрасная. Хотя, что греха таить, здесь конечно же, следовало учесть и значительную долю скепсиса, который девушке, вовсе не по ее воле, теперь приходилось добавлять буквально во все, что она видела вокруг себя. На всякий случай. И в ее незавидном положении, это являлось куда лучшим ходом, чем потом, разочаровываться в людях, которые на первый взгляд, показались такими порядочным, добрыми и, даже милыми. Как, например, прокурор Зацепа, что сейчас, прямо таки, источал из себя, и елей, и мед, и мармелад, и еще много чего приторного, но, увы, совершенно, на поверку, неудобоваримого. А тот же Доля, рассыпавшийся сдобным пряником и, старательно корчивший из себя, если не Робин Гуда, то Орлеанскую деву точно - защитницу униженных и оскорбленных.
   А между тем, суд благополучно начался. Строгая судья, осмотрела из-под очков притихший зал и, даже не удостоив взглядом подсудимую, заученно и бесстрастно принялась творить правосудие. Ольге, только оставалось удивляться тому обстоятельству, откуда вообще, в принципе, могло набраться такое количество ее преступления. Создавалось впечатление, что все эти люди, словно заранее купили билеты и, устроившись поодаль от места событий, старательно наблюдали за происходящем, как в театре. Они выходили друг за другом и, с честными, неподкупными лицами, выдавали такие тонкости обстоятельств дела, что даже Стрекоза, потеряв, на какое-то время, ощущение состояния равновесия, вдруг показалась самой себе, последней мерзостью на этом свете.
   Однако, это ее состояние, длилось совсем не долго. Скоро, Ольга нашла в себе силы, отрешиться абсолютно ото всего и, принялась спокойно взирать на происходящее, но думать, в то же самое время, совершенно о другом. И, ни гневные речи прокурора, ни хитрованские ужимки адвоката, больше не трогали ее. Как ни трогало и то, что зачитывала, или произносила, иной раз, седовласая судья, и какие вопросы она задавала многочисленным свидетелям и пострадавшим. Но, суд и без ее участия, продолжал, вполне благополучно, катиться по давно наезженной колее. Что иной раз Стрекозу посещали вполне оправданные мысли, будто сам процесс, и существует только ради собственного существования, а присутствие здесь виновника "торжества" вовсе не обязательно.
   И, это красочное действо, длилось ровно неделю. Утром, предварительно окольцевав Стрекозу в никелированные наручники, ее привозили и усаживали за барьер. А к обеду, вновь увозили в тюрьму. И уже в камере, предоставляли полную свободу, ограниченных режимом, конечно, действий. Она же, выбирала Жюля Верна. И переживания, связанные с поисками капитана Гранта, напрочь заслоняли в ней, все переживания за свою собственную судьбу. Так жить, было много лучше и гораздо удобнее, так ее учили действовать и Муся, и безвременно ушедшая в мир, скорее всего лучший, Фуфлыга. Что есть обычный человек в жерновах правосудия - ровным счетом ничего! Хотя нет, ничего, это уже слишком. Это зерно, ради которого, эти жернова, в принципе, и имеют право на существование, а так же, на оправдание своей собственной значимости.
   Но вот, наконец-то, наступил долгожданный день оглашения приговора. От последнего слова, услужливо предоставленного Стрекозе, она отказалась. Да и что могла сказать, эта хрупкая девчушка, целому ареопагу, заматеревших на раздаче сомнительного положенного, людей? Что мог значить, вообще, ее голос? Писк комара, которого вот-вот должны были безжалостно прихлопнуть, по определению силы? Не более того! Да и на вопрос, признает ли она себя виновной, Ольга лишь неопределенно кивнула головой. И, хотя этот жест мог означать что угодно, судья вполне удовольствовалась подобным ответом.
   А еще больше, почему-то, обрадовался адвокат Доля. Он подскочил к барьеру и, воспользовавшись паузой, наступившей в заседании, горячо зашептал своей подопечной:
   - Молодец, молодец, Оля, так и следовало было поступить! Теперь, суд должен будет проявить снисхождение. Априори! А мы потом, если ты, конечно, пожелаешь, в законном порядке, опротестуем его решение. Ведь правильно? Ведь верно? Но, своего добьемся, определенно!
   Стрекоза лишь посмотрела на него апатичным взглядом. Как глядят на назойливого муравьишку, который мешает неспешному блаженству организма и, сквозь зубы процедила:
   - Да пошел ты ..., пидор несчастный.
   Валерьян Вениаминович поначалу оторопел, но, быстро оправившись, лишь скорчил недовольную гримаску и, жеманными прыжками самки павиана, поскакал к своему столу. Свою общественную нагрузку он выполнил сполна и, теперь, с него были все взятки гладки. А к этому времени, суд удалившийся, на очень уж короткое совещание, вновь вернулся в зал заседаний. Седовласая судья, достаточно скрупулезно и долго зачитывала приговор, смысл которого, в виду обилия в нем специальных терминов и незнакомых цифр инкриминируемых статей, с пунктами и подпунктами, Ольга поняла лишь наполовину. Но, того, что дошло до ее сознания, вполне хватило, чтобы понять - абсолютно все, начиная от седого капитана на вокзале и, заканчивая упокоившейся Фуфлыгой, оказались правыми. Приговор содержал в себе, и кражу в особо крупных, и нанесение телесных повреждений лицу при исполнении, и предварительный сговор. Короче, все было собрано в один яркий и дурно пахнущий букет. А в качестве кокетливой ленточки к нему, прилепили еще и портмоне депутата Гущина, который Стрекоза, даже в глаза не видела. А потому, по совокупности , тяжести и мудреному поглощению одного другим, получила Оля Дробышева на свои хрупкие плечи, целый "пятерик" и, плюс ко всему, режима, сразу строгого!
   Но, плакать в зале по ней, было некому. Поэтому, спокойно выслушав, в полной тишине, приговор и сроки его обжалования, Стрекоза только вздохнула с облегчением. Тем самым, это представление, слишком уж перегруженное процессуальной бутафорией, слава Богу, для нее завершилось. И сейчас, Ольге просто хотелось думать о том, что в будущем следовало быть куда более осмотрительной. Но, увы, пути господни, неисповедимы. В этом она тоже, успела убедиться на собственной же шкуре. Да и на Руси, испокон веку, зарекаться от сумы и от тюрьмы, было как-то не принято. Даже более того, просто не порядочно! Иначе, чем жить тогда, одной из ее извечных бед, если вспомнить Гоголя и, оставить в стороне плохие дороги!
  
  
  
  
   Х Х Х
   Еще целых два дня, после оглашения приговора суда, стрекоза провела в своей камере. И вот, наконец, однажды, ближе к вечеру, железная дверь с лязгом распахнулась и, на пороге объявилась - вот уж действительно, ирония судьбы - та самая "столбище" без талии, которая и привела полгода назад, Ольгу в эти пределы. Прапорщица по-хозяйски оглядела вверенное ей для надзора пространство и, не отыскав никаких поводов для претензий, меланхолично рявкнула:
   - Осужденная Дробышева, с вещами, на выход!
   Расставание с аборигенами камеры, было достаточно коротким - ни слез, ни напутствий, ни объятий. Стрекоза лишь а последний раз, мельком, оглядела эти неприветливые стены и, с удивительно легким сердцем шагнула в коридор. И вновь, в тысячный раз, наверное, потянулись бесконечные, мрачные лабиринты, перегороженные, словно речка, браконьерскими сетями, мощными решетками. Что даже несмышленый малек, и тот, не смог бы проникнуть, за пределы не разрешенной территории.
   Однако, в этот раз, Стрекоза смотрела на окружавший ее антураж, даже с некоторой нежностью. А как же иначе, ведь именно этот камень, бетон и железо, изрядно потрудились над формированием ее нового облика, не хуже маститого пластического хирурга и психотерапевта. Изменили девушку не только внешне, но и изрядно покрыли грубыми швами душу. Но, так уж устроен человек, что его память способна удерживать в себе, в основном хорошее и, даже в заведомой гадости, все равно, пытается отыскивать крохотные зернышки светлого цвета. И причем здесь сам камень, причем железо? Ведь они тоже, приобрели данное мрачное амплуа, тоже не по своей воле. А при другом раскладе, вполне могли бы лечь в основу светлого "Дома счастья", например, или веселого детского аттракциона, в залитой музыкой парке.
   На нижнем этаже, к их конвою, присоединилось еще двое женщин-арестанток, сопровождаемых, непременно угрюмыми прапорщицами. Судя по потерянному виду узниц. Это были все те же бытовушницы, которые в этих краях, наверное, по иронии судьбы, составляли абсолютное большинство, как женского, так и, скорее всего, и мужского населения. Им бы, несчастным, доить свою корову, где-нибудь в тихой деревеньке, или варить варенье для неугомонных внуков. Ан, нет! За украденную, по дури, курицу, приходилось сполна отведывать вкуса тюремной баланды и тяжести блестящих кандалов. Иначе, было нельзя, ни коим образом, чтобы не расшатались, вдруг, столпы, на которых держится государство провозглашенной демократии.
   Постепенно, мрачный караван, был выведен к одному из подъездов, на заднем дворе острога и передан в мужественные руки вооруженных автоматчиков. И здесь, едва шагнув за железный порог, Ольга вздохнула полной грудью, а следом и невольно зажмурилась. Вокруг, на всем обозримом пространстве, среди уродливых серых строений, в кружеве заиневевшей "колючки", лежал белый, почти девственный, снежный саван. Чистый, морозный воздух, вмиг одурманил голову, получше всякого наркотика, но на наслаждение этими земными прелестями, времени арестанткам отведено не было. Старший конвоя, прапорщик, затянутый, будто крепко сбитый сноп, в серую шинель, перехваченную скрипящей портупеей, приняв от тюремщиц начальствующую эстафетную палочку, тут же, принялся истово править службу.
   Осужденные были по одной, погружены и утрамбованы, в тесную клетку автозака, конвоиры, споро заняли свои положенные места и, машина тронулась в путь. На этот раз, угрюмый катафалк для зеков, полностью соответствовал ранним представлениям Стрекозы о подобной технике. Это был в меру раздолбанный "Газик", окрашенный в вызывающие тоску тона и, отчаянно громыхавший на ухабах, всеми своими составляющими.
   - "Да, та игрушка, на которой меня доставили сюда, была намного приличнее, - Улыбнулась своим воспоминаниям Ольга. - Аж я, дура, подумала, что в рай попала. Оказывается, нет! В датском королевстве, все по-прежнему, как и описано в книгах, пятидесятилетней давности. Консерватизм, которому, даже англичане позавидовали бы!".
   А между тем, их путь пролегал по заснеженным улицам Москвы, на которых, чистый, искристый подарок неба, усилиями тысяч автомобильных колес, с успехом был превращен в жидкую бурую грязь. Теперь, будучи, уже далеко не новобранкой, стрекоза приблизительно знала, куда их везут. Нет, эти знания, естественно, не касались, по-прежнему туманной для Ольги, так и неизведанной ею, географии столицы. Просто такие понятия, как "пересылка" и "этап", стали в ее теперешнем бытие, такими же родными, как "баланда" и "параша".
   Правда, чего греха таить, эта самая пересылка, представлялась Стрекозе, не иначе, как неким подобием обычного вокзала, только с характерными атрибутами, в виде ядовито-зеленых стен, колючей проволоки и массивных решеток. Однако, когда их автозак, скрипя и пыхтя въехал в ворота, как две капли, похожие на ворота ее родной тюрьмы и, никакими железнодорожными путями, вокруг высившихся серых, мрачных зданий-близнецов и не пахло, Ольга поняла, что опять ошиблась в своих наивных представлениях
   Какой вокзал? Кто и когда бы, сподобился его строить специально для зеков? Конечно же, пересылка оказалась точно такой же тюрьмой, только избранной, неизвестно за какие заслуги, из себе подобных, чтобы собирать в своем чреве кандальников, перед их посылкой на этап. Но, вот нравы, здесь оказались очень похожими, на вокзальную суету, только много жестче и бесчеловечнее. И до Стрекозы, это дошло сразу. Как только она попала, в уже новую камеру, только много большую по размерам, чем ее родная 134-я. Двухэтажные нары, стояли тут повсюду, на всем пространстве и, поначалу, создавалось впечатление, что это и не камера вовсе, а огромный склад, с многочисленными стеллажами. Только вот, шевелящиеся на стеллажах, человеческие фигуры, очень мало походили собой на статичный товар, в общепринятом понимании этого слова. Как формами, так и упаковкой - то есть одеждой, которая была намного серее и затрапезнее, любой, даже самой задрипанной коробки из-под, допустим, кукурузных хлопьев.
   Нравы, царившие здесь, в обществе людей, связанных судьбою на очень короткое время, были, судя по всему, более свободными, нежели в ортодоксальной камере. Но и тут, довольно явственно ощущалась градация, на тех, для кого любой острог, уже давно стал родным домом, и на тех, для кого весь этот ужас, случился в первый раз в жизни. Первые, представляли из себя, весьма сплоченные, устоявшиеся сообщества. Они вели себя, по возможности, развязно, иногда хамски и, как это и положено, занимали лучшие места, поближе к батареям отопления и дневному свету, скудно пробивавшемуся внутрь из-за густо зарешеченных окон. Вторые же, являли собой, случайно возникшие, пугливые стайки, или вовсе, шарахавшиеся от каждого звука, одинокие фигуры. Они все, без исключения, пугливо озирались вокруг, движения их были неверными, а каждый окрик в их адрес, заставлял сердце, тут же уходить в пятки.
   Эти, и со своим немудреным скарбом, носились как курица с яйцом. Совершенно не зная, куда его засунуть и, тем самым, вызывая ядовитые насмешки матерых зонщиц. Удивительно, но Стрекоза, не могла. Себя соотнести, ни к тем, ни к другим. Свой страх, она растеряла уже достаточно давно, лишних шмоток и куска сала от родичей, у нее тоже не было, а общение с Фуфлыгой и Мусей, все ж таки, научило ее многому. А потому, Ольга, не обращая ни на кого внимания, вполне уверенно, но неспешно, выбрала себе свободное место и, не претендуя, естественно, на избранность, принялась располагаться на нем.
   И вот тут, произошел ее первый конфликт с местной аборигенкой, которая, свесившись с верхних нар и, щуря приблатненную рожу, решила, видимо, прощупать новенькую, что называется, на вшивость.
   - Откуда ты, чува? - спросила она, разевая рот в широкой ехидной улыбке и, выставляя на показ, самоварные фиксы, как некий символ принадлежности, к клану избранных. - И шо худая такая? А? Баланды, видать, бедняжке не доставалось досыта?
   - Баландой я мышей в камере поила! - отрезала Ольга и, чуть подумав, глядя прямо в глаза собеседнице, вдруг, заявила. - А сама я, родом из Магадана, слыхала о таком?
   Зечка только вылупила свои глазищи и, не в силах, вероятно, до конца, постичь смысл сказанного, решила таки, больше не задевать Стрекозу. Что ж, инстинкт правильно подсказал Ольге, как надо было действовать - слово "Магадан", как это ни странно, но оказывается, имело довольно магическое значение в этих краях. Возможно, в связи с легендарными зековскими мифами о тамошних удалых сидельцах, которые до сих пор жили по многочисленным острогам Руси. Возможно, но факт, оставался фактом. Но, стрекоза не стала рассуждать на эту тему дальше. Она расположилась на худом тюфяке и, попыталась расслабиться. Правда, сделать это, оказалось довольно трудно. Угол, который она избрала для себя, очевидно, потому и пустовал, что в нем, до едкой рези в глазах, нестерпимо пахло мочей.
   А потому, не долго думая, Стрекоза подхватила свои немногочисленные пожитки и, подла по проходу между рядами нар, в поисках нового пристанища. И вдруг, за своей спиной, Ольга услышала хриплый, прокуренный голос, раздавшийся с верхнего яруса.
   - Эй, красавица, чё шастаешь, как домовой? Двигай сюда, место свободное есть.
   Стрекоза моментально замерла, напряглась и, ожидая подвоха, приготовилась отвечать вполне достойно. Затем она медленно повернулась по адресу говорившей и принялась настороженно рассматривать ее. Но, ничего нового для себя, из облика зечки, Ольга не вынесла. Баба, как баба, ближе к сорока годам, и даже вроде добрая. Правда, во всем ее облике, точно так же, как вечная угольная пыль на коже шахтера, хранились эдакие свидетели того, что "участливая" уже имела достаточный опыт сидения.
   - И, с чего бы это ты, вдруг, так расщедрилась? - на всякий случай, произнесла Стрекоза, вовсе не собираясь игнорировать приглашение.
   Та лишь довольно осклабилась и, враз выдала то, с чем, в этих местах, не могла поспорить ни одна логика.
   - Да вот, гляжу, вроде русская девка. Нагляка в глазах нет, следовательно чистая, не то, что некоторые - то трепак, то сифак, а то и просто блохастые. А чего еще надо-то? залезай, чё зря пургу мести. Едрены мои подошвы!
   И, Стрекоза, больше не стала, заставлять себя уговаривать. Она ловко забросила свою котомку на верх и, не менее ловко, вскарабкалась на свое новое ложе. А уже здесь, на месте, произошла малоэмоциональная церемония знакомства. Баба, запросто, словно была ровесницей, представилась Стешкой и, совсем не удивилась тому обстоятельству, что в соседях у нее, объявилась вдруг, не кто-нибудь, а именно Стрекоза. Ну, Стрекоза и Стрекоза, что же тут поделаешь, если человеку так нравится. Мало ли на этих нарах, всякого разного - на всех удивления не хватит! Она лишь осторожненько, чтобы удостовериться в своих подозрениях, спросила:
   - Ты ж, вроде, если по виду - по первой? А погоняло что, то есть кличка, со школы осталась?
   Ольга кивнула головой и, тем самым, без лишних слов, развеяв всякие сомнения, относительно своей личности, в свою очередь, решила и сама поинтересоваться.
   - А ты, следовательно, Степанида? - спросила она и, как бы потрафляя самолюбию новой знакомицы, добавила. - Редкое и красивое имя!
   Но Стешка, лишь довольно осклабилась и, не особо красуясь, решила сразу же, поставить все на свои места.
   - Оксана я, по паспорту, - достаточно серьезно, заявила она. - Но, с такой биркой, шарахаться на зоне, как-то несподручно. Маркая слишком! Вот и определили меня, по фамилии.
   - Выходит, Степанова ты?
   - Вот те, опять двадцать пять! Едрены мои подошвы! - вдруг, совершенно искренне, возмутилась Стешка. - Разина, я! Ра-зи-на!!! Слыхала про Степана Разина? Атамана казачьего? Ну, так вот, а я, значит, в самый раз, просто Стешкой вышла. Вот и вся недолга!
   Теперь, настал черед улыбаться и Стрекозе. А дальше, как это и водится, в подобных случаях и местах, пошли разговоры о житье-бытье, о сроках, о статьях и прочих атрибутах, этой сугубо специфической жизни. И, что удивительно, вскоре, обе острожницы. Сполна смогли убедиться тому, насколько мир, оказывается, и впрямь, может быть тесным. Стешка, прекрасно знала Фуфлыгу!!! Еще с первой своей отсидки и, была искренне поражена, услышав это имя, в числе Ольгиных благодетелей.
   - Ба, вот так номер, хоть в цирке показывай! - выдохнула из себя Стешка, смешно всплеснув руками и, неподдельно выпучив глазищи. - Значит, по новой Файка загремела? Едрены мои подошвы. Вот уж точно - без параши, как без пряников, жить не может! Так же, как и я! Ну, и что она там, чем дышит?
   - Ничем не дышит, - потупив глаза и, едва сдерживая слезы, произнесла Ольга. - Нет больше Файки.
   На нарах, повисла неловкая, скорбная пауза. А спустя минуту, Стрекоза, наконец, проглотив предательский ком, подступивший к горлу, рассказала собеседнице, все подробности последних дней Фуфлыги.
   - Да-а-а, - протянула та, внимательно выслушав Ольгу и, прошептав про себя, нечто, похожее на молитву, с грустью продолжила. - Она всегда была неугомонной - оторви, да выбрось - ни одна собака, не подобрала бы! И болела, серьезно, еще тогда. Но, сама знаешь - зона, она и есть зона. А за ее стервозный характер, ей уже как бы заранее, в больничке отказ карячился. Так она хвои ёлочной нажрется, успокоит сердце малость и, опять за свое, будто живчик. Эх, жалко Файку. Говоришь, дня до суда не дожила? Худо!
   Стешка на секундочку отвернулась и, незаметно, смахнула с глаз, вдруг набежавшую слезу. То же самое, сделала Стрекоза и, севшим голосом, сказала:
   - Кстати, на мне ее куртяк и юбка. Наследство, так сказать.
   - Да брось ты!? - всплеснула руками Стешка. - Едрены мои подошвы, надо же! Ну-ка, ну-ка, давай, глянем сейчас, как там у Фуфлыги, царствие ей небесное, с привычками.
   Она протянула свои руки к Ольге и, заученными движениями, принялась копаться в обшлагах рукава Файкиной куртки. И вскоре, оттуда на свет божий, появилась смятая в тонкую полоску, вся пожелтевшая от времени, сигаретка.
   - Точно, - вздохнула женщина. - Файкины причиндалы. Она завсегда таким Макаром, себе табачок ныкала. Ну, что ж, и помянем тогда ее таким образом.
   Стешка прикурила сигаретку и та, затлев и потрескивая, пошла по кругу, от Стешке к Стрекозе и обратно. А ее дым, за неимением ладана, здесь, на нарах, вполне годился для того, чтобы воздать должное памяти неугомонной Фуфлыги.
  
  
  
  
  
   Х Х Х
   А вскоре после этого, огромная камера, вдруг, пришла в движение. Как оказалось, причиной тому, явилось наступление часа принятия пищи, что неминуемо, в этом не устоявшемся многолюдном сообществе, означало начало не шуточной борьбы за существование. Едва баландер, в окружении двух дюжих вертухаев, вкатил прямо в камеру тележку, на которой дышала паром огромная кастрюля, к нему, изо всех щелей, кто с кружкой, кто с миской в руках, устремились изголодавшиеся узницы. И вот тогда, стало понятно, для чего к раздатчику пищи, была приставлена столь внушительная охрана. Молодцы, с помощью дубинок, достаточно быстро навели надлежащий порядок и, серая, изломленная нетерпеливым желанием, очередь, вскоре, зазмеилась кольцами, по всему свободному пространству камеры.
   - Ну, а мы то, что сидим, - засуетилась Стрекоза, чувствуя, как подвело ее желудок и, быстренько, высвобождая из котомки свою алюминиевую миску. - Пошли! По мне, лучше потолкаться в очереди, чем потом питаться гольным благородством.
   - Да не лажай ты меня так, - усмехнулась, вдруг, совершенно спокойная Стешка. Всему свой черед! Видишь, нормальные люди, никто не колготится.
   И действительно. Только теперь, Стрекоза обратила внимание на то, что в очереди за пайкой, в основном, столпились пугливые бытовушницы. Что же касалось прожженных оторв и тех, кто чуть больше, чем положено, отведал прелестей зарешеточного существования, то все они, с явно выраженной ленцой и презрением, наблюдали со своих мест за процессом кормежки. И, казалось, что были заведомо сытыми от пуза, а потому, никуда и не думали спешить.
   - Баландер свой парень, - поспешила разъяснить удивительную ситуацию, Стешка. - Он, на этом деле, не одну собаку съел. Видишь, супешник то, не размешивает! Так что, водичка сейчас разойдется по лохам, а уж потом, и наш черед придет. Усекла арифметику?
   Еще бы не усечь! Тюремная наука, и впрямь, оказалась вещью настолько тонкой, как и призрачные права самих арестантов. И только тогда, когда большая часть очереди, наконец-то рассосалась по своим углам, с нар, степенно и без лишней суеты, стали спускаться вниз и "заслуженные". Их было не так много, но они, напрочь игнорируя, как наличествующих, но не противодействующих, вертухаев, так и само понятие очередности, направлялись прямо к кастрюле. И тут, получив свою долю гущи, так же степенно, возвращались восвояси. Оставшаяся, малая часть очереди, терпеливо сносила эту явную несправедливость и, роптать, даже не пыталась.
   Правда, до тех пор, пока черпак баландера, с характерным звуком, не принялся скрести по дну посудины. Тогда, бытовушницы, все ж таки, тихо заволновались. Однако, и на этот случай, у ушлого баландера, было готово, просто "гениальное" по простоте, решение. На тележке, рядом с кастрюлей, оказалось, как раз кстати, полведра кипятка и, одним движением руки, жидкого супа стало вполне достаточно, чтобы накормить остальных страждущих. В результате же, все оказались довольными и более того, к точке общепита, тут же потянулись с нар, новые ходоки за добавкой. Воистину - голь на выдумку!!!
   После ужина, женщины вновь, предались неспешным рассказам о своих горемычных делах. Стрекоза, излагала вдохновенно, в красках, наверное еще и потому, что со времени, как ушла в мир иной Файка, у нее совершенно не возникало желания, делиться с кем либо из обитателей камеры. А за этот срок, в ее судьбе, произошло достаточно изменений. Стешка, слушала внимательно, искренне удивлялась и, лишь покачивала, по-бабьи, головой. Но, никогда не перебивала. А, когда Ольга закончила свое повествование, она, в нескольких достаточно емких фразах, коротко выдала свое компетентное заключение.
   - Да, едрены мои подошвы, влипла ты девка по-крупному - тут уж, ни прибавить, ни убавить! Обули тебя в лапти, что самого последнего лоха. Но, я не осуждаю - что ж здесь не понять? Оно, может быть, и к лучшему!
   - И что же во всем этом дерьме, может быть к лучшему? - удивилась и, одновременно, усомнилась Стрекоза. - Что-то ты не в ту степь загнула, Стешка.
   - Все в ту, Стрекозка, все в ту! - просто, но в достаточной степени утвердительно, ответствовала та. - То, что "строгача" тебе отвесили - это не так уж и плохо. Это на "общаке", швали дешевой хватает, а на строгом, народ постепеннее будет. Там особого беспредела не допускают. Да и я, тоже ведь, туда же намылилась. Кто знает, может, Бог даст и, на одну зону попадем. Ты как, не против?
   - Не плохо было бы, - согласилась Ольга.
   - Вот и я так думаю. Тогда будем надеяться, - присоединилась к ее мнению Стешка.
   Они некоторое время помолчали, лениво прислушиваясь, как перетекает из кишки в кишку и недовольно бурчит там постная баланда и, вдруг, новоявленная подруга Стрекозы, произнесла:
   - Ну-ка, ну-ка, Стрекозка, про цыганку, еще разок, чирикни.
   Ольга была удивлена подобному, проснувшемуся на пустом месте, интересу, но артачиться не стала. А спокойно и обстоятельно, изложила вновь, роль злополучной цыганки, в ее деле. Стешка очень внимательно выслушала, гораздо внимательнее, чем в прошлый раз. Затем что-то покумекала в своих мозгах и, привстав на локте, наконец, выдала:
   - А ты знаешь, у нас ведь здесь тоже, одна цыганка затесалась! Случаем, не твоя ли подельница? А?
   - Да нет, вряд ли, - отмахнулась Ольга, не веря в возможность бесконечности череды удивительных совпадений. - Мало ли, их по Москве ошивается. Нет, даже и думать не хочу!
   - А все ж, интересно, - ни с того, ни с сего, а больше, вероятно, от вынужденного безделья, уперлась Стешка. - Давай, я ее к нам зазову? А что, побазарим по душам - времени то, хоть отбавляй! А у цыган, между прочим, тряпошная почта, получше нашей, тюремной, будет! Глядишь, и что проклюнется. Интересно же!
   - Ну, тогда валяй, раз интересно, - нехотя согласилась Ольга.
   Стешка проворно, не смотря на немалые, все ж таки, годы, хотя и не так, как это бы сделала Файка, соскочила с нар и отправилась на поиски цыганки. И вскоре, та действительно, не замедлила объявиться на их постели. Но, конечно же, это была вовсе не та цыганочка, которая так подпортила репутацию Стрекозе. Эта оказалась намного старше, солиднее, хотя, как выяснилось сразу же по началу разговора, тоже, временами промышляла и на Казанском вокзале. На Стешкины вопросы, которые посыпались из той, будто из рога изобилия, цыганка ответила достаточно сдержанно и просто, словно речь шла, о само собой разумеющемся.
   - Ну, конечно, знаю я эту историю, - меланхолично заявила она, чем, в значительной степени, подогрела и интерес, все еще сомневающееся Стрекозы. - Земфира звали ее. Летом же это было.
   - Летом, летом, - с готовностью поддакнула Ольга. - Ну, что дальше то?
   - А ничего, - развела руками цыганка. - Продал ее наш барон, вот и все.
   - Это как, продал?
   - Просто! Она же табор подставила, ну, и этот прокурор, начал прессовать нас со всех сторон. А куда деваться - вокзал наш хлеб! Вот барон и откупился, таким образом.
   - Земфирой? - вырвалось у Стешки.
   - И Земфирой, и деньги вернуть пришлось. А что, все законно, так и должно быть. Табор барона поддержал.
   - А что с ней то стало? - от напряжения момента, в голосе стрекозы, появилась предательская дрожь.
   - Э-э-э, женщины! Что я знала, то и сказала вам. Могла вообще не говорить, - вдруг, взбрыкнула цыганка и, показывая всем своим видом, что нежелательный для нее разговор окончен, принялась слезать с нар.
   Однако, оказавшись на полу, она, вдруг, остановилась. И, уперев, по привычке, свои руки в крутые бока, выдала:
   - Так ей и надо, дуре, чтобы в следующий раз головой думала, а не задницей! Только нет у нее больше головы. Ее в реке потом выловили, истерзанную малость. Но мы от опознания отказались - сказали, что наши все на месте. Зачем было с прокурором отношения портить?! Наш барон, все правильно решил!
   И она пошла, вихляя крутыми бедрами, достаточно откровенно плюя, на всех и вся вокруг.
   - Вот это да-а-а! - только и смогла выдохнуть из себя, до кончиков пальцев, пораженная услышанным, Стрекоза. - Выходит, я еще хорошо отделалась?
   - Выходит так, - согласилась Стешка. - А чему тут удивляться то? так и следовало было думать изначально, что у твоего Зацепы, на вокзале все схвачено.
   - А что же он, сука, корчил на суде ограбленного и обиженного? Тварь! Тварь! Тварь! - прошептала побелевшими губами Стрекоза и ее, вдруг, начала бить мелкая дрожь нервного припадка.- Тварь! Тварь! Эту то цыганочку, за что?!
   Но, Стешка оказалась бабой многоопытной. Она совершенно не растерялась и, бесстрастно, даже, с удовольствием, нахлестав Ольге по щекам, быстро привела ее в должное чувство. А когда та, наконец, вновь стала осознавать себя, довольно строго, ей выговорила:
   - Вот, что деваха, если ты и дальше, будешь так растрачивать себя - плохо твое дело! До конца срока, вряд ли дотянешь! Всех жалко, но запомни - жалеть, пока что, надо только себя!
   И Ольге, ничего не оставалось делать, как только согласиться, с этим чудовищным, но действительно, непреложным, в незавидном положении арестантки, аргументом. Однако, настроение оказалось испорченным основательно и, Стрекоза, зарывшись с головой в тряпье, попыталась, хотя бы на время, отрешиться от этого мерзкого и бренного мира, в цепких объятиях Морфея. Но и во сне, ее продолжал преследовать кровожадный образ проклятого прокурора Зацепы, в образе отвратительного, пожирающего все на своем пути, монстра. И она, хрупкое создание, стиснув зубы от праведного негодования, с величайшим удовольствием, впивалась ногтями в его лоснящуюся рожу, стараясь изо всех сил, сковырнуть коричневую родинку над его левой бровью.
   А потому, по команде "подъем", Стрекоза проснулась разбитой, гораздо больше обычного. И, взглянув на невозмутимую Стешку, виноватым взглядом, вдруг, в едином порыве нахлынувших чувств, обняла ее. Та же, не отстранилась и, не сделала удивленным свое лицо. Она, многоопытная и прожженная, прекрасно поняла состояние своей новой подруги, а потому, улыбнувшись ей открытой улыбкой, только и произнесла:
   - Ничего, ничего, Стрекоза. Перемелется - мука будет! - сказала Стешка, затем, немного помолчала и, тяжко вздохнув, добавила. - Только, из этой самой муки, ты уже хрен что испечешь - горечь, едрены мои подошвы, из нее ничем не вытравишь! Вот так то, деваха!
   На пересылке, Ольга пробыла два дня и, за это время, успела убедиться, что данное образование, в том виде, в каком она его могла лицезреть, представляла из себя достаточно инертную структуру. Практически ежедневно, а то и в день по нескольку раз, отсюда уходили на этап одни партии осужденных, а на их места, со всего региона, подкатывали все новые и новые автозаки со свежими клиентками. Иными словами, процесс шел беспрестанно и, оставалось только удивляться тому обстоятельству, кто вообще, остался в стране для того, чтобы рожать ей новых солдат и ученых.
  
  
  
  
   Х Х Х
   За это время, они переговорили со Стешкой, достаточно о многом. И та, даже, вдруг, взялась серьезно подсуетиться, чтобы непременно попасть в один этап со Стрекозой. Как она этого добивалась, Ольга не знала, а хитрая Стешка, и не докладывала ей. Но удивительно, когда очередной начальник конвоя, принялся выкрикивать у входа, фамилии кандидаток на очередное перемещение в лагерь, они со Стешкой, к великой радости обоих, оказались в одной команде. А дальше, действие уже продолжалось глубокой ночью. Видимо для того, чтобы не смущать своей неприкрытой первобытностью, утонченные чувства законопослушных граждан. Которые в это время, преспокойненько почивали в своих уютных постелях и, ни сном, ни духом не ведали о том, какой может быть изнанка, у их почитаемой государственности. Что ж -каждому, свое - это еще фашисты придумали!
   Мрачная колонна автозаков, под охраной дополнительного сопровождения, медленно, дребезжа на ухабах, пробиралась, по наполовину опустевшим улицам столицы. Наконец, все они прибыли, на какой-то, густо запорошенный снегом, товарный двор, к площадке которого, был заранее подан, с виду обычный пассажирский вагон. Но, как потом оказалось, только с виду!
   Автозаки, выстроились в ряд на пространстве, сплошь окруженном автоматчиками, в руках которых, буквально через одного, рвались с поводков свирепые волкодавы. И вот под этот, леденящий кровь, аккомпанемент, стали по одной, выводить, ошеломленных и раздавленных самим процессом, женщин. Даже у Стрекозы, приготовившей мысленно, себя к чему угодно, и то, от этих оскаленных, страшных клыков и, раздирающего душу лая, сердце моментально ушло в пятки. Кроме того, и сами конвоиры, вероятно, ощущая серьезность момента, являли собой, не иначе, как бессердечных роботов, запрограммированных, лишь на всеобщее устрашение.
   - Да не стынь ты, как сосулька, - успела шепнуть ей сзади Стешка. - Это всегда так. заранее хотят доломать то, что в СИЗО не успели поломать. Так, что двигай булочками, а то еще и по загривку схлопочешь. Да рыло к земле старайся держать.
   Женщин быстренько выстроили в две стройные шеренги и, дюжий майор, предупредив изначально о том, что будет с каждой из них, в случае попытки к побегу, принялся зычно, перекрикивая лай обезумевших псов, выкрикивать фамилии. И зечки, одна за другой, без оглядки, потупив взор долу, стали трусцой убегать к открытой двери вагона. Здесь, их принимала толстенная прапорщица и, при помощи еще парочки, таких же, безобразных существ в погонах сержантов-контрактников, сноровисто распихивала по купе. По шесть душ на каждое, хотя законных мест в них, было всего четыре. Но "пассажиры" заранее были безбилетными, а потому, и возникать, им совсем не пристало.
   И здесь, неизвестно каким образом, но Стешка опять подсуетилась, чтобы оказаться со Стрекозой в одном загоне-стойле. А когда толстые решетки, служившие здесь дверями, были старательно задраены на замки, Ольга наконец-то, смогла относительно спокойно, оглядеться вокруг. В принципе, вагонзак и впрямь, даже внутри, выглядел вполне обычным. Правда, в нем, напрочь отсутствовали зеркала и металлические вешалки, а все, что можно было одеть в железо, все и было затянуто толстенными решетками. Зечки, не особенно колготясь, тут же расположились по всем, имеющимся внутри купе, полкам. Включая верхние багажные. И, дружно выдохнув из себя, скопившийся, от общения с волкодавами, адреналин, стали готовиться к физическому отдохновению, под ритмичный стук колес и, в относительном комфорте. Вот теперь, можно было немного и поболтать.
   - На Север повезут, - вымолвила одна из арестанток - пожилая и закутанная по самые глаза платком, женщина.
   - Ты то откуда знаешь? - язвительно спросила ее Стешка.
   - А то, на Черное море тебя отправят! - не осталась в долгу та. - Видишь, на конвое, утепленные варежки и сапоги с меховыми отворотами.
   - А ты и впрямь глазастая, даром, что рожа скукожена, - не замедлила взять реванш и, как бы тем самым, утвердить свое главенство на этой крохотной территории, Стешка.
   Но, закутанная в платок, не стала пикироваться дальше, а обустроившись на нижней полке, согласно возрасту, принялась укладывать свои мослы поудобнее, на голом, полированном дереве. Стрекоза со Стешкой, заняли вторые полки, и, разлегшись на них, стали негромко обмениваться мнениями.
   - Все ничего, но с конвоем не повезло, - авторитетно заметила Стешка. - По-моему, из дивизии Дзержинского солдатики. А там рота показная - рвут, сволочи, подметки на лету!
   - Сама ты дивизия, - вдруг отозвалась снизу та, что была в платке. - Вологодские эти. Вроде бы.
   - Вроде бы, вроде бы - в огороде бы, чучело-мяучело, на траве - дрова! - тут же передразнила ее Разина. - Не знаешь толком, так заткни свой фонтан! Тоже мне, авторитет, хренов, выискался.
   Та лишь недовольно пробурчала что-то себе под нос, но, от греха подальше, совету, все ж таки, последовала. Тем более, что дородная прапорщица, услышав шум в их купе, уже навострила уши и, явно стала готовиться, принимать соответствующие карательные санкции.
   - Да хрен с ним. С конвоем, - прошептала Стрекоза, когда церберша, наконец, удалилась. - Ты скажи, зачем они столько собак притащили? Я, когда по этому живому коридору шла, чуть в штаны не наложила со страху.
   - Вот для этого и притащили, - со знанием обстановки, ответствовала Стешка. - А потом, сдается мне, не одни мы покатим на этой карете. Наверное, сейчас и мужичков подкинут. Вот тогда посмотришь, и в самом деле возрадуешься, что родилась двухстволкой.
   - Это как?
   - Каком кверху! - отрезала Стешка и, прильнув к решеткам окна, добавила. - Во, точно, гляди сама, а потом уж сравнишь.
   И Ольга, следуя совету, стала пристально вглядываться в площадку снаружи, на которой, только недавно стояла сама. А там, действительно, наметились серьезные перемены, будто конвой всерьез готовился отражать натиск коварного врага. Его ряды стали намного плотнее, взгляды солдатиков напряженнее, а что касалось собак, так те и вовсе, буквально изошлись в особо свирепом лае. Вскоре, на площадку подкатили еще автозаки и из них, так же, по одному, стали выводить заключенных. Причем, если женщин, до этого, лишь построили в две шеренги, то мужиков, бесцеремонно усаживали прямо на снег, будто методично сажали картошку, квадратно-гнездовым способом. А затем, началась и процедура погрузки в вагон. Но, она тоже, разительно отличалась от предыдущей. После объявления фамилии, зека подхватывали двое дюжих жлобов и, заломив ему руки за спину так, что он, бедняга, еле успевал перебирать ногами, сопровождали до самых дверей. И, уже там, лбом вперед, буквально вколачивали в дверной проем.
   - Ну, что, чувствуешь разницу? - спросила довольная Стешка.
   Однако, от увиденного, Стрекоза потеряла дар речи и, какое-то время, не могла произнести ни слова. Поэтому, подружка и решила продолжить:
   - Вот и гордись, что ты, как-никак, а дама, все ж таки - едрены мои подошвы! И что с тобой, еще поступают, тьфу, язык сломаешь - по джентелеменски! Во!
   - А я и горжусь, - наконец, кое-как, выдавила из себя Стрекоза. - А все ж таки, Стеш, что ж такое - двухстволка? А, Стеш?
   Та посмотрела на товарку округлившимися глазами и, прыснув в кулак, на полном серьезе, выдала:
   - Ты что, дура действительно, или притворяешься так? неужто и мужика в жизни не попробовала?
   На что Ольга, сгорая от стыда, лишь отрицательно замотала головой.
   - Вот те на! Едрены мои подошвы! - всплеснула руками Разина. - А что так? Дура! И надо ж было тебе беречь себя?! А тут еще и пятерик впереди карячится. Ох, и беда с тобой, Стрекоза - дитя ты, дитя и есть!
   -Да ладно тебе, тоже, заладила, - огрызнулась Ольга. - Нашла по чему взрослость определять!
   - А вот и определила, - вдруг, с неподдельной грустью, вздохнула та. - Хотя, что там базарить, может ты и права даже. Всему свое время! Все равно, мы сейчас - ни мужик, ни баба, а так - ОНО, да и только! Так что, тебе даже легче - к мужской ласке привыкнуть не успела.
   Они обе замолчали. Зато с нижней полки, дальним эхом, послышался тяжкий вздох женщины, по самые глаза закутанной в темный платок. Как потом оказалось, звали ее вполне по-деревенски - Клавой, а оказалась она в вагонзаке потому, что лишила жизни, с помощью обычного топора, своего забубенного мужичка. Потому-то, она сейчас и вздыхала, видимо, припомнив, жаркие ночи в его объятьях. Сволоты несусветной, конечно, но, все ж таки, когда-то горячо любимого.
   А между тем, вагон, громыхнув снятыми с тормозов колесами, покатил куда-то, в кромешную тьму, которую едва рассеивали огни семафоров, да редкий, в эту пору суток, свет, исходивший от близлежащих к железнодорожным путям, строений. Затем, маневровый тепловозик долго пыхтел, старательно перетаскивая, отягощенный железом вагонзак, со стрелки на стрелку, из одного тупика в другой. Пока, наконец, не прицепил в хвост, какому-то пассажирскому составу.
   Тот стоял на путях, близ какого-то столичного вокзала и зечки, знавшие Москву получше, тут же вынесли авторитетный вердикт, который полностью совпадал, с ранним доводом Клавы. И логика его была достаточно проста - если уж за окнами вагонзака, виднелся абрис Ярославского вокзала, то и состав должен был двигаться непременно на Север. Куда-нибудь, ближе к Северодвинску, не иначе. Эта перспектива, не особенно обрадовала временных пассажиров. Однако, раз уж так получалось, то, в перенаселенных, зарешеченных купе-стойлах, сразу же, развернулись тихие споры, которые постепенно, сквозь перегородки, распространялись и на весь вагон. Спорили в основном, бывалые зеки, перебирая по памяти, все предполагаемые на этом пути зоны и, пытаясь вычислить ту единственную, что станет их конечной остановкой и родным домом на долгие годы.
   Это, что касалось мужской части вагонзака. А женщины, вели себя намного безмятежнее и скромнее. И, всю истинную суть их подобного поведения, в целой обстоятельной речи, выразила все та же Стешка.
   - Да и хрен с ним, что Север, - заявила она. - Все равно, нас, баб, на лесоповал не загонят. А на производстве - там, наверное, все цеха теплые. Бумагу делают. Да всякую хренотень ничего, перекантуемся, едрены мои подошвы. По мне, это много лучше, чем в казахских степях потом умываться и от жары плавиться, что твоя снежная баба. А на северах, говорят, и вертухаи посговорчивее - кому охота зазря сопли морозить. Тебя в барак, а сами к печке теплой норовят, побыстрее. Вот так-то, кошелки!
   Все купе, молча с ней согласилось, хотя именно в этот момент, каждую из арестанток, посещали собственные думы, исходящие безусловно, только из личного опыта. Так, например, Ольге, снег за окном, не говорил абсолютно ни о чем. Ведь в Азии, откуда она была родом, эта природная стихия, являлась не частым гостем, а потому, такое понятие, как "обморожение", для Стрекозы, пока что, было лишь пустым звуком и не более того.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Но вскоре манящие огни вокзала, остались далеко позади и поезд, быстро миновав, в предутренней мгле, черту мегаполиса, вырвался, наконец-то, за его пределы. Неизвестно как повели себя другие зеки, но Стрекоза, при этом, только вздохнула с облегчением. Ведь она теперь, уносилась прочь, за многие сотни километров, от бесчисленных соблазнов столицы, отзвуки которых, каким-то, совершенно мистическим образом, умудрялись проникать, даже сквозь толстые стены тюрьмы и будоражить, мятежно мечущуюся юную душу. Уносилась прочь, от своей, превращенной в жалкие осколки мечты и, растоптанных в прах, честолюбивых иллюзий. И это, казалось ей, в данный момент, несомненным благом. А потому, и северная глушь, воспринималась ею, не иначе, как только панацея, для лечения душевных ран. Совершенно, без учета трескучих морозов, беспросветного свинцового неба над головой и коварной цинги.
   Первое время, в самом начале пути, конвой, как в лице автоматчиков во главе с прапорщиком, так и в рожах дородных бабищ, прикрепленных к женской части вагона, принялся особо рьяно блюсти свою службу. Любой шум, превышающий, разрешенные начальством пределы обычного шепота, тут же, безжалостно пресекался. Причем, в ход шло, абсолютно все - и автоматные приклады, с глухим и зловещим стуком, тыкающиеся в стальные решетки и, беда тому, кто не успел убрать свои пальцы, и матерные окрики, в огромном ассортименте самых немыслимых вариаций, и даже, обычная литровая кружка воды, выливаемая на провинившегося арестанта и его тощий тюфяк, если тот, имел счастье, иметься у него. И это, уже не говоря о персональном лишении пайки, или всамделишной угрозы, оставить без ужина, полный состав проштрафившегося купе.
   Но, по мере того, как поезд удалялся от цивилизованных пределов, обстановка в вагонзаке, постепенно менялась, в сторону явной либерализации нравов. Служивые, под мерный стук колес, в значительной мере теряли изначальную остроту ощущений и должностного рвения. И, все чаще и чаще, оставив в длинном коридоре лишь пару сменных часовых, скрывались в отведенных для них купе, чтобы всласть отоспаться, а то даже, потихоря, конечно, в тесной компашке, пригубить, запасенную заранее, сорокаградусную. Все это, естественно не касалось солдатиков-срочников. Они продолжали нести службу строго по часам, и хотя, тоже, не так прилежно, как раньше, но все равно, всегда, что называется, были на стреме.
   А потому, разговоры в арестантских вольерах, медленно, но верно оживлялись. И уже довольно скоро, в полную силу, заработал самый настоящий речевой телеграф, между женской и мужской половинами. Тут же, стали заводиться заочные мимолетные знакомства, вовсю начался поиск земляков и землячек и даже, кое-где, возникал самый настоящий секс, только не вживую, естественно, и не по телефону, а посредством будоражащих, голодное, в этом плане, сознание узников, выкриков сквозь стальные решетки. Все это, вместе взятое, непременно вызывало живейший отклик, во всех купе, без исключения.
   Поэтому то, начальнику конвоя, приходилось иной раз, лично выходить в коридор. Где он сперва, накручивал "хвосты" не достаточно ретивым в службе подчиненным, а уж потом, успокаивал, не в меру развеселившихся и размечтавшихся о сексе, кандальников. Но, степенная, по определению, дорожная жизнь, и здесь брала свое. Со временем, зеки утихомирились сами и, решив все свои "насущные" проблемы со знакомствами, устав окончательно от напряжения, предавались своим делам, на отведенной каждому, крохотной территории зарешеченного пространства. И если в женской части, любимым занятием становились неспешные разговоры о нелегкой бабьей доле и просто, давление тюфяка ядреной задницей, то на мужской части, полным ходом, вскипали картежные страсти, с матом, проигрышами и непременным, но тихим, в связи с особыми условиями обитания, битьем морды.
   Так и катил вагонзак по Российским просторам, очень с относительного Юга, на вполне реальный, далекий Север. Туда, где на вечно холодной Двине, заблудшие души, по разумению чиновников, сидящих в высоких кабинетах, должны были непременно отмыться добела, под напором ледяных ветров, дующих, опять же, с Ледовитого океана.
   А в купе, где обосновались Стешка со Стрекозой, было тихо. Видимо, состав в нем, подобрался не сексуально озабоченный, злой только на себя и, полный собственных дум. И еще и потому, что такая обстановка, как нельзя лучше располагала, прежде всего, к задушевной беседе. К этому времени, неразговорчивая Клава, уже сняла свой темный платок и, более того, успела поведать сердобольным товаркам, о своей нелегкой судьбинушки. Слушая ее, женщины только вздыхали и каждая, как могла, старалась успокоить убийцу собственного мужа. Клава с благодарностью принимала советы, хотя прекрасно понимала и то, что все они, годны лишь для того, чтобы в жаркую пору, отмахиваться от назойливых мух.
   А Стрекоза, имея за душой лишь малую толику жизненного опыта, только слушала, внимала и, даже втайне, завидовала себе в том, что оказывается, находится гораздо в лучшем положении, чем некоторые. Хотя, эта разница в их положении, была чисто условным понятием. Вместе, вне зависимости от розданных сроков и присвоенных статей, хлебали одну и ту же баланду, вместе валялись на одних и тех же тюфяках, вместе выслушивали оскорбления, от зашедшейся в кураже, охраны. И, кому было какое дело до того, лишила ли ты кого жизни, или просто, за дело, засветила под глаз вреднючей соседке.
   Но, все когда-то заканчивается. Точно так же, скоро и иссякли разговоры в купе. Клава выложила все, что могла. Остальным попутчицам, хвалиться было нечем - их проступки перед государством не только не стоили выеденного яйца, но и внимания сокамерниц. Стешка же, про свои подвиги на воле, тоже, повествовать не желала. Ну, а Стрекоза, тем более, значилась самой младшей по возрасту и, не могла лезть поперек остальных, со своими "смешными" и, по большей части, все ж таки, дурацкими, на взгляд любого профессионала, бедами. Вот так, за первые же часы пути, весь лимит бабьего базара, в самом тихом купе, оказался исчерпанным окончательно. А потому, оставалось только спать, или до одури глазеть в окно, на пробегающий мимо, одинаково заснеженный, лесной пейзаж российского Севера. И вот эту, надолго повисшую в купе тишину, вновь нарушила стрекоза, вдоволь насмотревшись в окно.
   - Стешка, а Стешка, - вдруг зашептала она со своей полки. - Ты не спишь?
   - Да не сплю я, не сплю, - тоже тихо, отозвалась та. - Чего тебе опять взбрендилось на этот раз?
   - А как здесь в туалет ходят? - все так же, шепотом, спросила Ольга.
   - Тебе ради интереса, или действительно, приперло? - серьезно воззрилась на подругу та и, даже приподнялась на локте.
   - Да нет, пока терпимо, но на всякий случай.
   - Ну, тогда слава Богу.
   Стешка перевалилась на живот и, сделав выражение своей физиономии особо умным, в ее, конечно, понимании, приготовилась произнести, целую лекцию на этот счет. И в этом не было абсолютно ничего смешного - оправление естественных потребностей в условиях вагонзака и впрямь, особенно для новичка, являлось целой наукой, основанной на куче хитростей.
   - Вот черт, едрены мои подошвы, - начала с любимой прибаутки Стешка. - А я ведь еще хотела тебя предупредить, да из башки совсем вылетело. Короче, слушай и вникай, что к чему. На будущее пригодится.
   Стрекоза понимающе кивнула и, действительно, приготовилась добросовестно, словно ученица-отличница, внимать сказанному.
   - Так вот, - продолжила Разина. - Здесь, по нужде водят два раза в сутки, организованно. Покамерно, значит. Тьфу! Ну, покупейно, если так желаешь. Утром и вечером.
   - А если в другое время приспичит?
   - А в другое время - терпи. Или можешь в штаны подпустить, а потом расщеперь и пущай сохнет. Лишь бы на Клавку не протекло. Она, не смори, что мужика топором ухайдокала - хипиш подымет, как пить дать! Тогда, может и языком заставят вылизывать.
   - Да я серьезно, а она все дурачится, - округлив серые глазищи, повысила голос Ольга.
   - Так и я серьезно! Но если очень серьезно, уболтать вертухайку можно, но трудно. Если шлея ей под хвост попадет, в это время, так выслушаешь матюгов под самую завязку. Это, в лучшем случае. А в худшем, посоветует то же самое, что и я.
   - Да-а-а, кругом шестнадцать, как говорят, - вздохнула Стрекоза.
   - А ты нос не вешай, - по настоящему, сжалилась, наконец, подруга. - Здесь есть небольшие хитрости. Мигом все освоишь. Когда жрать раздавать будут, так ты воду особо не хлебай. Так, гущи из сухого пайка немного, и хватит. Лишь бы душа в чем держалась - бревна ведь не ворочаешь. Вот и лежи не шевелись потом, преспокойненько, с утра и до вечера. Сухонько и в комфорте.
   - Спасибо за совет, Стешка. Без тебя и впрямь, будто слепой котенок.
   Та, естественно, не могла не возгордиться, от столь искренне прозвучавшей благодарности. Она посмотрела почти в упор на Ольгу и, видимо, тоже, желая сделать ей приятное, вдруг, выпалила:
   - А если уж сильно прижмет, Стрекозка, ты особо не отчаивайся. Мне шепни, и мы их быстренько уму разуму научим. Ей Богу, едрены мои подошвы. Не мытьем, так катаньем подлезем. Так что, лежи пока и наслаждайся жизнью. Все будет путем.
   А вскоре, как и предсказывала, умудренная опытом Стешка, население вагонзака, стали по очереди водить справлять естественную нужду. Для обеспечения безопасности во время проведения этой физиологической процедуры, в обоих концах длинного коридора поставили по два автоматчика. А уж затем, начиная с женской части, которую по должности, должны были "выгуливать" дородная прапорщица и ее товарки, процесс, что называется, пошел. На каждую арестантскую голову, отводилось не более двух минут и, за это время, требовалось успеть сделать все. Любое промедление, тут же каралось, либо подзатыльником, либо лишением этой естественной прогулки, в следующий раз. А потому, человеческий конвейер, старался работать четко и, без особых, значимых сбоев. Благо, что высвобождать из своих кишечников, острожникам было практически нечего - все калории, умещавшиеся в миске баланды, благополучно всасывались организмом до последней крошки.
   Единственный туалет для зеков, находился в дальнем конце вагона. Поэтому, обитательницам ближних, к голове поезда, купе, приходилось проделывать путь через все пространство. И, этот проход, любой особи женского пола, как бы она не выглядела и, в каком бы возрасте не находилась, мимо решеток мужской части, немедленно сопровождался естественным ажиотажем, в этих загонах для разгоряченных самцов. И каких только эпитетов и предложений, в этот момент оттуда не вылетало. Что даже бегающему с вытаращенными глазами, из конца в конец вагона, прапорщику, стоило огромных усилий, чтобы держать под должным контролем, этот мощный всплеск эмоций. Потому, служивые очень не любили данной процедуры и, под любым предлогом, старались свести время, выделенное на нее, к минимуму. И в результате этого, все превращалось, в конечном итоге, в дикий марафон, смешной, даже комичный, но, увы, не подверженный, к великому сожалению вертухайской братии, отмене обычным волевым приказом. Что и говорить, это была единственная потребность человеческого организма, которая во всем вагонзаке, у каждого, даже самого зачуханного зека, продолжала существовать, в условиях абсолютной свободы, заставляя с собой считаться, даже самого злобного тюремщика.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Ночь, охватившая, пробегавшие мимо зарешеченных окон, заснеженные пространства, властно проникла и внутрь вагонзака. Арестанты, следуя биологическим часам и, привыкшие ценить это время, много больше обычных людей, укладывались на покой и, тут же забывались тревожным, совершенно не приносящим на утро должного облегчения, сном. А потому, в вагоне, вскоре наступила непривычная тишина. Ее нарушали лишь монотонный стук колесных пар на стыках рельсов, да мерные шаги часовых в длинном коридоре. Правда, и те, видимо невольно, подчиняясь извечному инстинкту, старались ступать, как можно тише. Чем занимались в это время церберши и иное начальство, в своих, куда более комфортабельных купе, оставалось только догадываться. Хотя, по большому счету, сделать это, было совсем не трудно. Оттуда, то и дело, доносились, в меру громкие голоса, часто прерываемые взрывами, вполне счастливого смеха. А что им оставалось делать - сопровождение зеков, для них являлось вполне привычной работой. И, как и всякая работа, она требовала времени для отдохновения души и тела.
   Не смотря на то, что Ольга итак, целый день вылеживалась на своей полке, заснула она, практически мгновенно и, даже не заметила, как пролетели часы, когда в коридоре, раздалась громкая команда: "Подъем". В этих условиях, данное действо, имело чисто условный характер, но порядок, прописанный в инструкциях, он и на колесах, должен был оставаться порядком. Непререкаемым и жестким.
   Стрекоза моментально открыла глаза и первое, что она почувствовала, так это то, что полка под ней, находилась в совершенно статичном состоянии. К своему величайшему удивлению, она скоро поняла, что их вагон, стоял на месте, абсолютно без движения, а в изрядно промерзшее оконце, лишь с трудом можно было разглядеть, засыпанные снегом темные ели и только ели.
   - Неужто приехали? - выпалила Стрекоза, вытаращив круглые глаза на Стешку.
   Та лениво потянулась всем телом и, мельком глянув в окно, авторитетно выдала:
   - Ты что, рехнулась что ли? В тупик какой-то загнали. Теперь, будем ждать попутного состава. А может еще что.
   - Хорошо, - обрадовалась Ольга. - В зону то, что нам торопиться. Не убежит, надеюсь.
   - А здесь, что тебе, курорт? - быстро урезонила ее пыл Стешка. - Нет уж, милая, раз угораздило попасть в столыпинский вагон, так в нем, лучше ехать, чем торчать на путях, где бы то ни было! Хотя, что я тебе талдычу, сама скоро убедишься, едрены мои подошвы!
   И точно. Как бы в подтверждение Стешкиных слов, начальник конвоя, проходя от купе к купе, разразился в коридоре на целую лекцию. Смысл ее заключался в том, что движение вагонзака в нужном направлении, продолжится несколько позже, а пока, зекам предписывалось вести себя спокойно и, соблюдать положенный порядок. Ну, и еще, чем служака вовсе не обрадовал кандальников, так это тем, что в связи с причинами временной неподвижности вагона, процедура оправления естественных надобностей, автоматически откладывалась на неопределенное время.
   В принципе, так всегда было и в нормальных поездах и здесь, прапор, ничего от себя не придумал. Но это в нормальных. Где каждый пассажир, в подобных случаях, волен был решать свои проблемы сам и, что главное, имел для этого, практически неограниченные возможности, хотя бы передвижения. А не в вагонзаке, с его решетками и замками.
   - Ну, что, съела? А ты - хорошо, хорошо! Расхорошилось ей! - произнесла довольная Стешка, как только "лектор" в коридоре смолк. - Вот теперь, зажимай свои ноженьки и, если что, подпускай вниз на Клавку.
   - Я ей подпущу! - вякнула снизу мужеубийца. - Пусть терпит, как и все.
   - Да и потерплю, тоже мне, проблема! - огрызнулась Стрекоза. - Чем так по нужде ходить, как вчера, лучше уж и впрямь, ничего не жрать! Эти самцы-мужики, прямо как с цепи сорвались.
   - А ты нашей кабанихе-прапорке предъяву сделай, - усмехнулась Стешка. - Она тебе отдельную, золотую утку выделит.
   - Да пошла ты..., - бросила Ольга и, с неподдельным интересом, свойственным только истинным азиаткам, не видевшим толком снега, уставилась в окно.
   Однако, слова словами, шутки шутками, а через часа два, Стрекоза явственно почувствовала приближение всамделишной проблемы. И, в этом, не было ничего удивительного. Всю свою жизнь, в детском доме, Ольга тоже ведь жила по строго очерченному распорядку. Где абсолютно все - зарядка, умывание и, в том числе туалет, проводились по конкретным часам. А потому, стойкие инстинкты, сформировавшиеся за годы, с младых ногтей, стали все властнее и властнее заявлять о себе. Первое время, она еще мужественно терпела, крутясь на жесткой полке, с боку на бок. Но, наконец, ей стало и впрямь, невмоготу.
   - Стешк, а Стешк, - жалобно позвала подругу Стрекоза. - А мне действительно, очень в туалет захотелось. Ты уж прости меня, дуру.
   Та внимательно вперилась глазами в лицо Ольги, словно пыталась, непременно, найти на нем, старательно упрятанные крупицы истины и, наконец, удостоверившись в чем-то, сосредоточенно почесала давно не мытые патлы.
   - Если и впрямь невтерпеж, тогда надо серьезно думать что-то, - решительно произнесла она.
   - Ну, так думай, только быстрее, - взмолилась Ольга.
   - А я и думаю, - незлобиво, а больше для порядка, огрызнулась Стешка и, принялась шепотом рассуждать. - Так, если будем проситься напрямую, что это даст? Ни хрена. Посмеются и скажут, что ты не одна здесь такая. Тогда выходит, что? Придется придуриваться, чтобы не как все. Короче так, я зову нашу кабаниху, а ты, закатывай натурально глазищи и, делай рожу, будто блевать сильно хочешь.
   - Ладно, - пискнула Стрекоза и тут же, состроила жалостливую мордочку.
   А Стешка ловко спустилась с полки и, подойдя к решетке, стала тихонько подзывать часового в коридоре.
   - Штык, а штык, подь сюда. Дело срочной важности есть, - принялась елейным голоском, уговаривать она. - Ну, штык, будь человеком. Ты ж, солдат своей Родины, а мы, как раз ее граждане. Хоть и проштрафившиеся малость. Ну, штык.
   Часовой, оказался молодым розовощеким парнем, одного взгляда на которого, было вполне достаточно для того, чтобы точно определить его социальный статус. Деревенский увалень, и только! Он степенно, крепко сжимая ремень автомата и, напуская на свою физиономию природного добряка, неподъемную, таки, значимость правящего солидную службу, приблизился к решетке купе и тоже, почему-то шепотом, спросил:
   - Чего надо?
   - Позови, будь другом, нашу старшую. Тут девке плохо. Еще заблюет всю камеру, как пить дать. Вместе, потом, дышать то будем.
   Конвоир недоверчиво посмотрел сквозь решетку и, увидев Ольгу, мастерски надувавшую щеки, корчившуюся в показных коликах и судорожно хватающую, во вполне понятных позывах, ртом воздух, наконец, решился.
   - Ладно, только что б тихо. Я сейчас мигом, если они не спят, конечно.
   До служебных купе, отсюда было всего несколько шагов. А потому, воин вернулся быстро и, бросив, скорее всего жалостливый, взгляд на Стрекозу, заговорщически шепнул:
   - Сделано, сейчас прибудет.
   - Ну, и дай то Бог, тебе красивую невесту, штык, - по-цыгански, не замедлила одарить его благодарностью, хитрая Стешка.
   И тот, явно зардевшись, от подобного внимания, к своей малозначимой персоне, лишь махнул рукой и, поспешил в другой конец коридора. Прапорщица же, заспанная и растрепанная, будто после страшной попойки, объявилась у решетки приблизительно через пару минут.
   - Ну, что еще здесь стряслось? - недовольно буркнула она и, видать туго соображая со сна, принялась по привычке, обшаривать глазами пространство.
   - Да вот, с девкой, совсем худо, - как можно жалобнее, начала диалог Стешка. - Думаю, выблюется еще, чего доброго. Лица на ней нет, и за живот хватается.
   Та пристально посмотрела на Стрекозу и, за ней совсем не заржавело, чтобы выдать, в данном случае, на ее взгляд, вполне естественное.
   - Она что, беременная?
   - Да какой там беременная, - всплеснула руками Стешка.- Не видите - девка еще совсем. Сожрала, что-нибудь, наверное, вот и корчит ее. Выведите, будьте добры, гражданин начальник.
   - Не хрена было жрать, что ни попадя! - ответствовала прапорщица и, чуть пошевелив извилинами, добавила. - Ничего, не барыня, отлежится.
   - Так она же блевать сейчас примется. Вот вони то будет, на весь вагон.
   - Ну, и пускай блюет, сама же потом и драить будет! - резонно подвела итог та и, собралась, было, уже убираться восвояси.
   И тут. Стешка пошла, что называется - ва-банк. Она сделала глаза круглыми, как серебряные полтинники и, придав своему лицу, как можно больше патетики, выпалила:
   - Вы, вообще, товарищ прапорщик, русская женщина, или нет?
   Удивительно, но эта немудреная фраза, действительно, возымела действие. Кабаниха замерла. По всей видимости, в ее мозгах, тяжело зашевелились все наличествующие там, извилины, затем она медленно почесала свою "репу", под огромной пилоткой и, наконец, вздохнув, выдала:
   - Ладно, хрен с ней, доходягой, пусть пойдет проветрится. Только я ее провожать не буду - чести много! Вон, конвоир и отведет, как в исключение. Только их старшему сейчас доложу.
   Она удалилась, а еще через время, из того же купе, высунулся начальник конвоя и, через весь коридор, крикнул, обращаясь к румяному солдатику.
   - Стрельченко, выведи из второй одну припадочную, до ветру. Да смотри, чтобы все по инструкции! Иначе, голову сниму!
   На это, вся мужская часть вагонзака, дружно ответила самыми разнообразными мнениями, большинство из которых, явно не желали вмещаться в рамки печатного текста. На что прапор, злобно выпучив глазища и, покраснев от натуги праведного негодования, гаркнул:
   - А для самых умных, я лично, сейчас, пробежку по тайге устрою!!! В ножных кандалах и попарно! Враз, желание языком чесать, выветрится! Молчать, ублюдки!!!
   Подобная перспектива, естественно, никого не прельщала и, что самое главное, сомневаться в ее скорой реализации, если что, совершенно не приходилось. А потому, гомон в вагоне, моментально стих. Ну, а начальство, весьма довольное, как размерами, так и действенностью данной ему власти, вновь, вполне благополучно, скрылось в теплом, уютном и, способствующем расслаблению, купе. А дальше, кабаниха-прапорщица, все еще с недовольным видом, выпустила, в самом деле, бледную, как полотно Ольгу, заперла за ней решетку и, вручив подопечную под начало конвоира, так же, оперативно скрылась в своем закутке. Правда, напоследок, добавив:
   - И смотри Стрельченко, чтобы не долго там. Быстренько блевануть и назад!
   - Так точно, товарищ прапорщик! - бойко отрапортовал тот.
   И повел арестантку перед собой, по узкому коридору, а противоположный конец вагона. Однако, проход вдоль решеток мужской части, вновь оказался для Стрекозы, настоящим испытанием. В прорехи металла, к ней тут же, потянулись чьи-то руки, с явным намерением, попытаться ущипнуть, или просто прикоснуться, к вожделенному женскому естеству. Так, что Ольге, ничего не оставалось делать, как испуганно шарахаться в сторону, от особенно навязчивых выпадов и, двигаться вперед медленно, словно на ощупь, старательно определяя следующую потенциальную опасность. И это, еще не говоря о том, что творилось в данный момент, в ее неиспорченной, девичьей душе. Ужас!!!
   Да и конвоиру, приходилось совсем не сладко. Но, в его руках, все ж таки, было оружие. И он, раздавая щедрые удары прикладом, направо и налево, без страха и упрека, калеча, высунутые сквозь решетку, пальцы, изо всех сил, старался оберегать подопечную и, пресекать на корню, всякую попытку беспредела. А у одной из решеток, Ольгу вдруг, обуял самый настоящий паралич. Еще бы! Буквально в метре от нее, там, за решеткой, стояло мерзкое волосатое существо. Оно поедало безумными глазами-сливами девичью фигуру и, вывалив на показ, свое не в меру возбужденное достоинство, с явно выраженным патологическим азартом онанировало.
   Эта неприглядная картина, привела в бешенство и Стрельченко. Конвоир, что было силы, саданул прикладом по решетке, и, выкрикнув что-то резкое, принялся лихорадочно выискивать в своем уме, способы более эффективных мер воздействия. Но, в этот момент, из глубины купе, в ответ ему, раздался вполне умиротворяющий хриплый голос:
   - Да оставь ты его, штык. Не видишь - он малехо блаженный. Ну и пусть, на здоровье. Гоняет свою дурочку туда-сюда, пока не наскучит. Жалко что ли?
  
  
  
  
   Х Х Х
   Но к этому времени, Стрекоза уже нашла в себе силы, чтобы продолжить путь. А потому, покрасневшему, до корней белесых волос, бедному и беспомощному конвоиру, ничего не оставалось делать, как последовать за ней дальше по коридору. И вот, наконец то, этот нелегкий путь позора и потрясений, был преодолен. Оказавшись в тихом тамбуре, солдатик, сперва проверил надежность запоров на всех трех его дверях и, только потом, отворил перед арестанткой, дверцу узкого туалета. При этом, пропустив Стрекозу внутрь, он и не думал закрывать ее, а, встав в проеме, строго по инструкции, сконфуженно уставился застывшим взглядом в одну точку, чуть ниже потолка.
   - И что, ты так и будешь стоять здесь? - искренне удивилась Ольга, впервые в жизни, вынужденная справлять нужду, в присутствии мужчины.
   - Положено так, - буркнул в ответ Стрельченко и, чуть подумав, покраснев при этом, в который уже раз, до корней волос, добавил. - Осужденного оставлять одного не велено. А ты давай, блюй быстрее, да вертаться будем. Ну!
   - А может, я по-маленькому хочу? - вдруг, встала в позу Стрекоза, еле сдерживая свое желание.
   Парень несколько замешкался, но и тут, теряться был, судя по всему, не намерен.
   - И делай свое по-маленькому! - бросил он. - Эка невидаль! А у меня, все равно - инструкция!
   - Ну и хрен с тобой - инструкция! - наконец, решилась Ольга.
   Она нарочито демонстративно задрала юбку и, принялась основательно устраиваться на изрядно замызганном стулчаке. Однако, солдатик был не настолько испорченным, каким хотел казаться. По всему было видно, что он добросовестно мучился, от безысходности своего положения и поэтому, упрямо вперив свои глаза в потолок, изо всех сил, старался абсолютно ничего не замечать. Но, руки то его, были заняты оружием и своих ушей он, бедняга, закрыть не имел возможности. И потому, по мере того, как Стрекоза, с характерным журчанием высвобождала свой переполненный мочевой пузырь, деревенское лицо конвоира, становилось все более и более пунцовым. А как же иначе, ведь он, вероятнее всего, был Ольгиным ровесником, да к тому же, совсем не избалованным плодами цивилизации, сельским увальнем.
   И тут, совершенно неожиданно, в голову Стрекозы, пришла довольно стервозная мысль. Она, вдруг, вспомнила свой недавний разговор со Стешкой, когда та открыто насмехалась над ее непорочностью. А потому, на какой-то миг, из злости, наверное, а может быть и из-за обреченности, Стрекоза совершенно потеряла, весь свой былой "пионерский" стыд. Она, в одночасье, почувствовав себя взрослой женщиной, грациозно встала со стульчака и, задрав юбку еще выше, со спущенными до колен трусами, произнесла коротко, но, по возможности, жеманно:
   - Хочешь?
   Очевидно, в ее, лишенном всякого опыта на этот счет, понимании, так и следовало было соблазнять мужчин. Возможно, это было сделано слишком уж не профессионально. Возможно! Но, реакция со стороны, относительно невозмутимого, до этого, конвоира, последовать не замедлила.
   - Ты что, дура, что ли? - буркнул испуганно он, но при этом, машинально огляделся по сторонам.
   И его тут же, всего затрясло, от нахлынувшего вожделения. Дальнейшее же, происходило быстро, спонтанно и, было вовсе не лишено настоящей, человеческой страсти. А что Стрекоза? Стрекоза отдавалась вся! С обуявшем ее искренним чувством, со старательно подавляемыми внутри себя стонами истинного блаженства, как и было положено, отдаваться добровольно своему первому в жизни, а следовательно и любимому, мужчине. При этом, она совершенно не замечала, ни пронизывающей, все ее юное тело, боли, ни болтающегося на руке охранника и, в данный момент, абсолютно никчемного автомата, ни тех ужасных условий, в которых ей, волею злых судеб, пришлось вступать в статус, теперь уже полностью настоящей женщины.
   А, когда все закончилось - слишком быстро, чем этого хотелось бы обоим - Стрельченко, оказался не мало пораженным, увидав на себе, следы крови.
   - Ты что, девка, что ли была? - глухо выдавил из себя он, все еще не в силах стряхнуть колдовское наваждение.
   - Да, раскатал свою губищу! - с безжалостной усмешкой, бросила ему, ставшая сразу серьезной, Стрекоза. - Месячные у меня! А ты, видать, сам девственник, еще пять минут назад был? Так, что радуйся, малолетка!
   - Да я, да..., - принялся, вдруг, заикаться солдатик, словно его уличили в смертном грехе и, чтобы хоть как-то, скрыть собственную неловкость, вновь призвал на помощь, избитую казенную инструкцию. - Ну, хорош, дурью маяться! Опускай юбку, и на выход!
   Однако, Стрекоза и не подумала трогаться с места. И, что тут было говорить, на это, она уже имела какое-то право.
   - Не гони лошадей, воин, - четко и ясно произнесла Ольга. - Вот приведу себя в порядок и, тогда потопаем обратно.
   Она совершенно не смущаясь, завершила свой туалет и, только тогда, с гордо поднятой головой, поступью истинной королевы, шагнула за порог.
   - Ты только начальству, не вздумай ничего болтать, - услыхала Стрекоза, над своим ухом, горячий шепот. - А то и мне и тебе попадет, ладно?
   - Ладно, - благосклонно согласилась она и поинтересовалась. - Как зовут то тебя, красавец?
   - Иваном. А тебя?
   - Зови Стрекозой.
   - Стрекозой? - удивился парень и на секунду, совершенно забыв, что находится при исполнении, как мальчишка, выдал. - Надо же! А у меня фамилия - Стрельченко! Похоже, да?
   - Свинья не ёжа, только разная кожа! - резко оборвала его Ольга и скомандовала себе, вместо собственного конвоира. - Руки за спину! Вперед! Марш!
   Теперь, и по страшному коридору, она шла уже совсем по-другому. С достоинством, самолично и холодно, отсекая протянутые к ней из клеток, многочисленные руки. Не тронь женщину! Она сама способна выбирать для себя желанного! Теперь уже!!!
   А потом, опять пришлось вызывать прапорщицу, чтобы та отворила решетку. Кабаниха явилась недовольной и заспанной еще, пуще прежнего и, наградив Стрекозу уничтожающим взглядом, пробурчала:
   - Ну что, вырыгалась, красавица? В следующий раз, себе в карман выворачиваться будешь!
   - Спасибо вам, товарищ капитан, - вдруг, вырвалось у Ольги, не то чтобы от искренней благодарности, а оттого, что ей очень хотелось петь и даже юморить. - Ваша щедрость, не знает пределов и границ!
   Правда, кабаниха юмора не поняла, но, довольно осклабившись, что ее спутали с настоящим офицером, снисходительно произнесла:
   - Ладно, ладно, свиристелка. И не капитан я вовсе. Хотя, могла бы им быть, а что, запросто!
   Но, Стрекоза уже ее не слушала. Она вновь улеглась на свою полку и, мурлыкая себе под нос что-то веселенькое, мечтательными глазами, уставилась в заиндевевшее окно.
   - Ну, что, опросталась? - спросила ее Стешка, лениво ворочаясь на своем жестком ложе. - Что-то долго ты там.
   - А как ты думала! Гулять, так гулять! - весело и со значением ответила Ольга.
   Стешка оторопела от подобного бесшабашного ответа, который, конечно же, не мог быть вызван к жизни, обычным посещением туалета. А потому, проворно повернувшись на бок, она стала пристально вглядываться в лицо подруги. И видимо, в этот момент, на нем было написано столько много, что умудренной немалым житейским опытом бабе, осталось только изумленно всплеснуть руками и, выдать любимое.
   - Едрены мои подошвы! Мать честная! Стрекоза, да ты никак смахратила этого румяного вертухая?! А?
   - Точно! Натянула, что называется, на себя, этого белобрысого штыка, - цинично и, нисколько не смущаясь, заявила Ольга. - Теперь вот попробуй, уличить меня в неполноценности! Не хуже тебя стала!
   Это был откровенный вызов, но Стешка и не подумала его принимать. Она лишь сделала, вполне понимающее лицо и сказала:
   - Ну, и правильно сделала. Теперь на зоне, если что, не придется заливаться горючими слезами.
   - А что на зоне? - не поняла Стрекоза.
   - Так и там, снасиловать могут, в любом складе. Причем, за милую душу - если мужичье, на расконвойке, в лагере будет отираться. А то и придурки, то есть те, что администрацией на разные непыльные дела приставлены. Если глаз положат - не отвертишься! А теперь, ты птица вольная - отряхнулась и дальше потопала, как ни в чем не бывало.
   - И такое бывает? - не поверила своим ушам Стрекоза и, ее глаза наполнились нескрываемым ужасом, что Стешка, решила откатить малость назад.
   - Редко, правда, такое. И то, если без мужиков в промзоне не обойтись, - бросила она. - Но, гарантировать на все сто ничего никогда нельзя. Ты ж вот, исхитрилась штыка уломать. Вот так и идет - то ты, а то и тебя! Жизнь - едрены мои подошвы!
   Этот ответ, более мене устроил девушку. И былое, едва не потерянное ей, только что, настроение, вновь, благополучно вернулось к арестантке. А между тем, Стешка заговорщически продолжила:
   - Слышь меня, Стрекоза? Ты, если что, не будь дурой. Парень н. штык твой, вроде ничего собой. Рожать от него можешь в полный рост. Зато на зоне поблажки будут, работенка полегче, а там глядишь, и срок скостят. Дело говорю.
   Ольга уставилась на собеседницу, пока еще ничего не понимающим взглядом и, только спустя целую минуту, до нее, наконец, дошел истинный смысл сказанного.
   - Еще чего, - вдруг взвилась Стрекоза. - Рожать в неволе? Как в зоопарке? Да никогда и ни за что!!! Лучше уж вырву собственными зубами. Никогда!!!
   - Дело твое. Я же так, просто. Подсказать думала.
   - И просто не смей! - сдавленным голосом выкрикнула Ольга и, из ее глаз посыпались крупные слезы.
   Они, текущие неудержно, градом, смогли вместить в себя многое - и кровную обиду на своих вольных или невольных мучителей, и злость на себя саму, любимую, и на то, что так и не смола познать в своей жизни, настоящего чувства. И пришлось вот так, по-собачьи и украдкой, самолично делать из себя женщину. А ведь еще недавно, всего каких-то полгода назад, белая фата и украшенный цветами свадебный кортеж, казался ей непреложной реальностью, только немножко отодвинутой во времени. Он должен был обязательно сбыться, этот сон, эта хрустальная мечта. Правда, для этого, следовало было сделать кое-что, совсем немного - поступить в институт и, добиться права жить своими решениями. А потому и плакала сейчас Стрекоза, долго, горько и жалостливо. И Стешка, добрая, мудрая Стешка, прекрасно понимала ее состояние и не трогала навязчивыми и, очень неуместными в данной ситуации, вопросами. В Ольгином положении, непременно требовалось выплакаться, чтобы уже впредь, смотреть, на будущее открыто, без розовой пелены на наивных глазах.
   А вскоре, вагонзак вновь качнулся и, ушлый паровозик, резво потащил его куда-то, для следующей сцепки с другим составом. И вновь понеслись за окнами заснеженные леса, которые с каждым новым километром, становились все более и более угрюмыми и девственными. Север, постепенно, но властно вступал в свои права, а его ледяное дыхание, уже явственно чувствовалось, даже в отапливаемом вагоне. За ночь, оконные стекла, стали покрываться толстой наледью и на решетках, причудливыми иголками, проступала затейливая изморозь. Однако, было бы очень хорошо, если бы поезд, так и катил без остановок. Но вагонзак, то отцепляли и загоняли в глухой тупик, то вновь прицепляли к составу - и так, несколько раз за весь путь. И поэтому, когда вагон, на десятки часов, оказывался отключенным от всех видов энергии, он мгновенно превращался в один большой холодильник.
   Тогда, узники напяливали на себя все, что было под рукой, в их скудном гардеробе и калачиками сворачивались на жестких полках, чтобы хоть так, сохранить в себе остатки тепла. Что же касалось служивых, то они, были подготовлены к данным условиям намного лучше. Ведь не даром, востроглазая Клава, еще там, в Москве, разглядела в их экипировке, причиндалы, годные хоть для полярников. Но тем не менее, спустя целую неделю мытарств, поезд, наконец таки, притащил, изрядно промерзший вагонзак, на одну из зачуханных северных станций.
  
  
  
  
   Х Х Х
   То, что она была именно зачуханной, можно было только догадываться, правда, с большой долей достоверности. И, прежде всего, по тем немногим строениям, от которых изливался лишь слабый свет и, которые сиротливо жались убогой кучкой, к рубленному в лапу, зданию крохотного вокзальчика. Остальное, увидеть оказалось просто невозможно - снаружи, холодный ветер, гнал нешуточную поземку.
   Женщин скопом, по быстрому, произведя наспех перекличку, сгрузили из вагона и тут же, впихнули, в ожидавшие из, крытые брезентом, обычные военные "Уралы". Ни каких собак, рвущихся с поводка, ни каких лишних автоматчиков, здесь не было и в помине. Только взвод охраны из лагеря. Да и зачем они были вообще нужны, если на многие сотни километров в округе, по всей вероятности, находились лишь одни непроходимые леса, да замерзшие сейчас, болота. Захочешь сбежать, и то, десять раз подумаешь, что приоритетнее - гнить в относительно теплом бараке, или кончаться с хрустом, у голодного волчары на зубах!
   Но, мужчин на этой станции, выводить из вагонзака не стали, а по всей видимости, намеревались везти еще дальше на Север. Отчего, некоторые женщины, даже немного приуныли - ведь за долгую дорогу, как-то даже успели сродниться с соседями по клеткам. Правда, не все было так худо. Под самый занавес разгрузки-погрузки, из вагонзака вывели, все ж таки, с десяток мужиков и впихнули всех их, словно селедок в бочку, вповалку, в один единственный, находившийся здесь, воронок. При этом, бесшабашное бабье, несколько воспряло духом. Еще бы, ведь это, могло означать единственное - где-то поблизости, находилась и мужская зона. Уже не так тошно! Какое-никакое, а все-таки развлечение, особенно, если учитывать, скупые на краски, местные северные особенности. Тут только между жильем были огромные расстояния, а само жилье, если оно и строилось, то, как правило, лепилось, одно к другому. Значит, мужики, должны были, все равно обосноваться где-нибудь рядом.
   - А остальных дальше повезут, - шепнула из-под платка, из которого торчали одни лаза, Стешка. - Скорее всего, в Воркуту, не иначе.
   - На лесоповал? - проявила осведомленность Стрекоза.
   - Не обязательно. Там и угольных шахт хватает с избытком. А может, даже и урановые есть.
   - Брехня все это, про урановые, - встряла в разговор Клавка, у которой, из платка, даже и глаз было не видно. - Это раньше трепались так. А я в газете читала, что брехня, оказывается.
   - Ну, ты достала меня, чувырла. Вот знахарь то выискался, - вспыхнула, вдруг, Стешка, но тут же, раздумала вступать в откровенную перебранку.
   В самом то деле, в напрочь дырявом кузове вездехода, где ледяной ветер, пополам с колкой морозью, гулял как ему хотелось и, абсолютно не стесняясь залезал во все поры человеческого тела, спорить на этот пустяшный счет, как-то не очень хотелось. Наоборот, хотелось поближе прижаться друг к дружке и, отогреваясь теплом собственного дыхания, даже не шевелиться, чтобы не растерять даром, ни одной калории. Что же касалось Стрекозы, то она, что называется, воочию, познакомилась, наконец, с матушкой Расеей. И, первое время, от холода, даже потеряла ориентацию, как впрочем, и способность разумно мыслить. А, уже забравшись в кузов и, прильнув, будто воробушек, к груди Стешки, кое-как, вновь приобрела должные силы к столь непривычному для нее существованию.
   Где-то через полчаса, колонна, состоящая из двух "Уралов" и одного автозака, сооруженного на базе какого-то вездеходика, тронулась в путь. Ехали долго и нудно, в кромешном снежном мареве, постепенно превращаясь в звенящие на ветру сосульки. И только охрана, одетая в добротные тулупы, нагольные варежки и валенки, никак не могла разделить и понять забот узниц. Устроившись по обе стороны выхода из кузова, дюжие молодцы, являли собой почти атлантов, только таких, северных, зорко следящих за надлежащим порядком, в приданном их надзору, пространстве.
   А что тут было следить? Если у кого их узниц, и возникало сейчас желание нарушить режим, то, дальше залихватской чечетки, чтобы просто согреться, фантазия все равно, отказывалась работать напрочь. От жуткого холода, Стрекоза словно впала в спячку и тоже, могла думать только об единственном, что оказывается и впрямь, все познается в сравнении и оценивается в нем же. А потому, она с превеликим удовольствием, поменяла бы сейчас, не раздумывая, этот слишком уж свежий и слишком уж вольный воздух, напоенный под завязку ароматами зимнего леса, на ставшую, вдруг, до боли родной и даже трогательно-ностальгической, вонь камеры в следственном изоляторе.
   - И что, всегда так будет? - стуча зубами, спросила она у Стешки.
   Той совсем не хотелось не хотелось отвечать и, даже просто шевелиться, но роль мамочки, которую она добровольно взвалила на себя, обязывала ко многому. Хотя, можно было и просто поюморить.
   - Нет, не всегда, - серьезно буркнула Стешка. - Завтра баландер кипяточком плеснет и к вечеру, уже на пляж, загорать покатим.
   - Я серьезно.
   - А если серьезно, тогда сама кумекай - небось, в школе училась, - незлобиво бросила та и тут же, пожалев необстрелянную подружку, постаралась успокоить ее. - В бараках, думаю, потеплее будет. А по морозам, им гонять нас не резон - сейчас везде самообеспечение, так что план будем гнать, а это под открытым небом, в этих краях не делается. Так, что потерпи, казачка. Да и лесоповала, судя по всему, тут тоже не предвидеться.
   И действительно, мужественно сражаясь с холодом, Ольга и не заметила того, что девственная чащоба, уже давно осталась позади. А на место нее, в мутный, из-за непрекращающейся поземки пейзаж, властно вклинилась бескрайняя снежная равнина. На которой, лишь кое-где, торчали редкими купами, стволы давно погибших деревьев.
   - Я ж говорила - не иначе, как урановые рудники здесь, неподалеку, - шепотом, выдала веское резюме, Стешка. - Видишь, как деревца то скукожились.
   - Ну, если не уран, то какую-нибудь дрянь, точно добывают, - из-под своего сплошного платка, поддакнула ей Клава, на этот раз, не получившая, причитающегося взыскания.
   А тем временем, колонна въехала в небольшой поселок, всего то, в одну, единственную улочку, с рядом покосившихся домишек на ней. Вполне возможно, что дальше, населенный пункт имел еще продолжение, но сейчас, из кузова "Урала", этого видно не было. Слева и с права, от этой самой улочки, пошли многочисленные столбы, опутанные колючей проволокой и сторожевыми вышками, а за ними, проглядывались приземистые рубленые здания, которые, вероятнее всего, и должны были являть собой, ту самую, "долгожданную" зону.
   Вскоре, автозак свернул направо, а "Уралы", прокатив по заснеженной колее еще немного, свернули налево и, остановившись, замерли в ожидании. Судя по всему, это было КПП внешней вахты. Потому, что, через пару минут, обе машины тронулись дальше и, теперь уже их путь, пролегал непосредственно по территории, густо опутанной, заиндевевшей на ветру, а потому, кипельно белой сейчас, "колючкой". То там, то здесь - короче везде, где это было необходимо, по периметру, в зыбком мареве, прорисовывались, совсем не ажурные, а скорее угрюмые и неуклюжие, силуэты сторожевых вышек.
   Теперь, не смотря на тот же холод, женщины заметно оживились. А потому, в доступные им, прорехи брезентового тента, принялись дружно разглядывать свою новую среду обитания. Тут же, по всему кузову, пошел и обмен весьма авторитетными мнениями. Их было ровно столько же, сколько и сиделок на промерзших до металлического звона скамьях.
   - А ничего зона - небольшая и даже уютная. Здесь, наверное, летом хорошо.
   - Даже каменные двухэтажки есть. Наверное, штрафной изолятор, или больничка. Не бараки ведь?
   - Конечно не бараки. Бараки, те из бревен рубленые. А это, скорее всего, "резиденция" хозяина, да кума. Оперчасть завсегда в лучших условиях пребывает.
   - А может клуб?
   - Два тебе клуба и дискотека в придачу. Ишь, хавыло раззявила.
   -А промзона, бабы, глядите, совсем рядышком! И через вахту идти не надо. Только внутреннее КПП. Вон, корпуса с трубой. Тоже деревянные.
   - Труба то дымит?
   - Дымит, а что ей еще делать.
   - Значит, что-то выпускают. Варят.
   - Да картон самый хреновый, что ж еще здесь можно варить. Фабрики приличной не видать.
   - Или клеют что.
   - Да и народа здесь, судя по всему, не много.
   - Отряда четыре наберется. Да "придурков" с пол-отряда. Вот и считай - все равно прилично для северов получается.
   - По-моему, больше будет - производство то, вон аж куда растянулось. Что ж, все тебе картон клеят?
   - Ладно, разберемся, может и калоши льют. А что? Или дрянь какую-нибудь автомобильную - коврики разные.
   - Бабки здесь рисуют, доллары! А льют слитки рыжие. Потом каждому дают на память. Сколько в лифчике утащишь, то и твое! - пошутил кто-то.
   - Ба, тогда Манька наша, миллионщицей станет. У нее же восьмой номер! Мне на голову лезет, я мерила. Вот кого грабанем потом.
   - Не то что, ты, зануда, со своими фигушками, которые только зеленкой мазать, - огрызнулась, видимо, та, которую упомянули, как Манька.
   - Да и швейные цеха, скорее всего имеются. Сейчас они повсюду, даже у мужиков.
   - Короче, поживем, увидим, что зря базарить. Раскудахтались! - подвел итог кто-то из блатных и женщины, разом замолкли.
   Да и к этому времени, машины, совершив изрядную экскурсию по территории, уже притормаживали у небольшого бревенчатого сруба, оббитого сильно рассохшейся вагонкой и расположенного в самом дальнем углу лагеря. Прямо над строением, будто огромная жирафа, нависала сторожевая вышка, оснащенная приличным, величиной с хороший таз, прожектором. А после того, как обе машины остановились окончательно, близ полусгнившего черного крыльца барака, конвоиры бодро спрыгнули на утрамбованный снег и тут же, откинули задние борты. Однако, команды выгружаться, узницам еще не поступило. И только когда из строения, вышел молодцеватый офицер и принял от старшего конвоя пакет документов, а охрана заняла, положенные им места по периметру, началась и выгрузка.
   Осужденных выкрикивали пофамильно и каждая из них, предъявив себя лично новому начальству, получала допуск внутрь здания, которое, будто специально, было срисовано, с иллюстраций к сказкам о Бабе-Яге. Вся процедура прошла достаточно бойко и заняла не так уж много времени. А еще минут через десять, все, как одна, кандальницы, были выстроены в самой большой комнате барака. Из всего небогатого интерьера, здесь имелись лишь две вещи - сплошные двухэтажные нары в два ряда, которых, явно не должно было хватить на всех вновь прибывших и, едва теплящаяся жиденьким пламенем, печка-бочка, в самом центре помещения. И все!
   Стрекозе, все это было внове, а потому, она постоянно озиралась по сторонам и, с видом затравленного зверька, то и дело, теребила Стешку. Но та, лишь злобно отбивалась от ее нападок и, по всему ее мобилизованному до предела естеству, чувствовалось, что опытная зонщица, готовила себя к чему-то решительному. К чему именно, Ольге стало ясно чуть-чуть позже.
  
  
  
  
   Х Х Х
   А тем временем, перед нестройными рядами перетаптывающихся на месте и, кое-как отогревающихся узниц, выступила, довольно спортивного вида дама. Ее стройная фигура, была затянута портупеей в щегольскую светло-серую шинель, а на голове, красовалась каракулевая, с претензией на шик, форменная шапочка. Ну, а плечи дамы, держали на себе погоны с двумя просветами и майорскими звездами. Она представилась заместителем начальника колонии и методично - при этом не дрогнул ни один мускул на ее строгом лице - принялась вдалбливать в сознание новеньким, основы внутреннего распорядка.
   Из ее слов, стало ясно, что процедура переодевания в казенное, назначена на завтра. Затем, должен был последовать недельный карантин, а уж затем, острожниц в зависимости от профессий и потребностей зоны, будут распределять по отрядам и бригадам. После чего, наобум, но все же, видимо, по роже, соответствующей комплекции и, характерным повадкам была назначена старшая барака и начальство, в сопровождении жидкого кортежа из нижних чинов, отбыла восвояси. Едва след майорши простыл, железная дверь в этой своеобразной камере, как это и водится во всех острогах, была сразу же заперта на надежный засов, снаружи выставлен усиленный караул и узницы, остались предоставленными самим себе.
   И вот тут-то началось, как раз то, к чему так готовилась Стешка. Нары, способные разместить на себе от силы, человек тридцать, но, никак не около пятидесяти, тем более, в зимней одежде, стали браться штурмом. При этом, одновременно проходило вполне естественное, в подобных местах, расслоение общества на соответствующие категории и, в связи с этим - на претензии, на лучшие, или же любые, места на нарах. До мельчайших деталей, тут учитывалось абсолютно все - и авторитет, с былым опытом прошлой отсидки одних, и откровенная наглость других, и совершенная неспособность постоять за себя, третьих. А в результате, этого, вполне естественного, как в дикой природе, отбора, уже спустя полчаса, отчаянной конкурентной борьбы, в бараке, как бы, сложилось три партии. Первая - блатняги, оторвы и приближенные к ним "шестерки", как правило, только что вылупившиеся из малолетки, которые, с помощью локтей, зубов, но чаще, просто, крепкого словца и явного прессинга, обосновались на части верхних нар, поближе к потолочному теплу. Вторая партия, состояла из первоходок, но очень уж характерных и наглых особей, а так же, просто нормальных, хозяйственных женщин. Уступать свое место под солнцем, они не желали никому, иной раз, даже откровенно ввязываясь в жестокие драки. Эти, заняли все остальные места и, сдвинуть из оттуда, было равносильно самоубийству. И, наконец, третья, самая малочисленная партия. Она состояла из заморенных еще в камерах СИЗО, в клетках вагонзаков, пойманных на крысятничестве и откровенном стукачестве. Все они, не раз и не два битые, сломленные еще до того, как попали на зону. Этим, было уготовано место, что называется "где придется". Кого-то, из жалости пригревали бытовушницы, кому-то, все ж таки, доставалось место по счастливой лотерее-случайности, ну а кому-то, приходилось довольствоваться "плацкартой" под нарами.
   И в этой круговерти, Стешка вполне могла, безо всяких, претендовать на заслуженные ей ранее привилегии. Однако она, учитывая, невысокий статус Стрекозы и, чтобы не отрываться друг от друга, выбрала вариант по принципу - "серединка-наполовинку". То есть, нижний ярус, но поближе к печке. Вот теперь, можно было и расслабиться. А потому, женщины, ведомые вековым инстинктом хозяек, принялись тут же, будто муравьи, с помощью подручных средств из тощих котомок, обустраивать свое временное - в этом никто не сомневался - жилище. Даже явные оторвы, и те, не могли противостоять силам природы. Они тоже, старательно копошились на своих местах и, после первого побоища, больше проявлять свои дурные манеры, пока не торопились. Впереди была еще целая неделя, так называемого карантина. А кто, как не они, прекрасно знали, что это такое. Как знали и то, что именно в первую неделю пребывания на зоне, арестанты, вне зависимости от былых "заслуг", оказывались все равными, перед слепым молохом правосудия. Тому ведь было абсолютно все равно, кого перемалывать - прожженную рецидивистку, или запуганную до скотского состояния, бытовушницу. Смолоть оторву, даже было куда предпочтительнее. Ей было что терять, а с высокого пьедестала, всегда, очень больно падать. Потому то, большинство из них, пока вели себя, по возможности, без лишних эксцессов, чтобы зазря не нарываться. Все еще было впереди.
   Но вот, обустройство и гам, связанный с ним, стали потихоньку стихать. А взамен его, будто из небытия, возникало, на удивление быстро налаженное бытие. Даже здесь, в условиях, где и простейшим биологическим формам, не было возможности для нормального существования по определению, человеческая же жизнь, вновь начинала катить неспешно, но верно, со своими малыми радостями и огромными заботами. А тут еще, плюс ко всему, вскоре узниц и накормили. И по рыбьим хвостам, плавающим в жидкой баланде, можно было определить, с достаточной точностью, по крайней мере, две вещи. Первое - без всякого сомнения, у зоны имелись налаженные связи, с какой-то рыболовной артелью на Северной Двине. И второе - отныне, на нехватку в организме фосфора и кальция, получаемых вместе с поедаемыми ошметками разваренной рыбы, вплоть до конца своего сидения в этих краях, узницы жаловаться не могли.
   - Да-а-а, чует мое сердце, и желудок тоже, что наемся я здесь этой рыбки до опупения. Едрены мои подошвы, - произнесла Стешка, старательно сплевывая изо рта, рыбьи кости. - Клянусь, до самой смерти, смотреть не захочется.
   - Это ладно, лишь бы хвост не отрос, - в тон ей выдала Стрекоза. - Как у русалки! Представляешь?
   Она отогрелась и теперь заметно повеселела. А потому и жизнь в зоне, по первым признакам, показалась ей совсем не плохой. Подумаешь, недельку в бараке проваляться - плевое дело. Ну, а потом, если верить майорше, а смысла ей врать, Ольга тоже не видела - на работу пристроят. А что, работа, она и есть работа, даже пусть будет немного тяжелая, все равно можно потерпеть и приноровится. Так, что, все страшное и неприглядное в нелегком существовании арестантки, осталось, как казалось Стрекозе, далеко позади, там, на Юге, в границах благословенной столицы, а точнее, в стенах мрачной тюрьмы, по иронии судьбы, прописавшейся на земле светлого мегаполиса.
   А между тем, к ночи, в бараке становилось все прохладнее. Круглая печка-прямоходка, явно не справлялась со своей задачей. Все мало-мальское тепло, которое могло от нее распространиться по бараку, улетало напрямую в железную трубу. Да и дров, на поддержание ее в жизнеспособном состоянии, было выделено столько мало, что неопытная чмушница, поставленная старшей на должность истопника, спалила их за какой-то час. И теперь, железные бока бочки, медленно, но верно остывали. Зато в углах сруба, которые выходили на внешнюю сторону, с каждым новым часом, стали нарастать причудливые, похожие на сверкающие новогодние гирлянды, целые связки изморози, на вековой паутине.
   Да и сами осужденные, вскоре стали похожими на сказочных драконов, изрыгающих из себя при дыхании, разве, что только не огонь, а густые, белесые облачка пара. Поэтому и оживление на нарах, стихло гораздо раньше, чем должно было стихнуть. Женщины принялись кутаться во все то, что у них было и даже зарываться с головой в тощие тюфяки. Но большинство из них, все равно, свято верило, что с завтрашнего дня все изменится и, жизнь войдет в относительно налаженную колею. Пусть она и останется по-прежнему арестантской - с лишениями, да иными прелестями неволи, но получит некую стабильность, позволяющую хоть как-то существовать в этих суровых условиях
   Создали себе лежбище и Стрекоза со Стешкой, в котором, оказалось, можно было не только клацать зубами, но, и немного переговариваться.
   - Ну, и как тебе, первое боевое крещение Северами? - как бы про между прочим, поинтересовалась Стешка, хотя итак, все метаморфозы с подругой, происходили на ее глазах.
   - Поначалу, было жутко, - честно призналась Стрекоза. - Мне даже казалось, что мои ступни, наглухо примерзли к подошвам кроссовок. Я даже собственные ноги перестала ощущать - интересное состояние, до ужаса. А потом, ничего - когда сюда уже загнали.
   - А ты ноги бумагой, хоть доперла обернуть?
   - А как же! Все, как ты и научила. Я ведь еще на пересылке, у вертухая газету сперла, пока тот ушами хлопал - думаю, мало ли. А вот видишь, пригодилось! - доложила Ольга и, придав голосу бодрость, даже построила из себя героя. - Ничего, Стешка, выживем, фигня это все! Все страшное уже пережили - так, что остались семечки. Три месяца проскочат, а там и весна подопрет, никуда не денется!
   - Ох, ты какая шустрая - весна красна! А хрена не хочешь, лысого? - решила, малость сбить лишний крахмал с физиономии подружки, опытная Стешка. - Это у вас в Азии весна! А тут такого времени года нет. Тут только два времени года - двенадцать месяцев зима, а остальное - лето! Вот так-то, оптимистка моя!
   - Ну и ладно, все равно - фигня! - осталась при своем, Стрекоза. - Ты лучше, мне вот что скажи, что это за карантин такой?
   Но в этом плане, мудрая Стешка, решила не спешить. Уж очень ей не хотелось разрушать в наивной Стрекозе, те, применительно к условиям конечно, относительно радужные замки, которые девушка, уже успела понастроить в своем воображении, по первым и далеко не верным впечатлениям. Она лишь вздохнула и, поудобнее подоткнув под себя полы бесформенной куртки, на какое-то время, окунулась в собственные воспоминания о том, как она сама когда-то, шаг за шагом, познавала все эти сомнительные прелести зоны. С тех пор, здесь совершенно ничего не изменилось. А потому, Стешка прекрасно ведала, что ждет новый этап, в так называемом карантине.
   Это, была удивительно эффективная штука, придуманная неизвестно кем, но, в достаточно далекие времена. А ее предназначение, заключалось в следующем: арестанта, требовалось максимально сломать, морально и физически, за эту неделю, причем - всеми доступными средствами. Куда входили, как тщательно продуманные, вполне законные, получается, режимные мероприятия, так и больные фантазии, идущие от лютости характера "хозяина" каждой зоны и его приближенных. Сам процесс, везде называли по-разному - "прессовка", "ломка" и так далее, но от этого, истинная суть его не менялась.
   А поэтому, главной задачей любого осужденного, любой ценой выжить и не сломаться, за эту первую и самую страшную неделю. А вот задача администрации, являлась, естественно, прямо противоположной - непременно постараться уничтожить в подопечном, всякое ощущение собственного "Я". Так было легче, потом, управлять контингентом, потому, что действительно, некоторые не выдерживали этого чудовищного пресса и на глазах превращались покорный скот. Что же касалось остальных, то в них происходила неминуемая переоценка былых ценностей и злоба на всех и вся, становилась первостепеннейшим полезным качеством. А между тем, пауза в разговоре подруг, видать, слишком затянулась и, Стрекозе пришлось повторить свой вопрос.
   - Так что же это за карантин, Стеш?
   - Да , так, - небрежно махнула та рукой и, по-прежнему, не желая растравлять товарке душу, решила, таки, отделаться лишь общими фразами. - Это, как курс молодого бойца в Армии. Слышала когда-нибудь? Поорут на тебя, погоняют, чтобы крепче стала и не рыпалась никуда. Вот и вся арифметика.
   - Ну и хрен с ними, не привыкать! - храбро выдохнула из себя Ольга.
   - Вот и я так говорю, - с грустью, поддакнула ей подруга. - Давай-ка спать, красавица, это тебе не вагон, где можно дрыхнуть от пуза. Тут тебе не позволит никто, давить на массу лишнего.
   Ох, как оказалась права Стешка! У Стрекозы не было часов, но когда, вдруг, как всегда неожиданно, в бараке прозвучала зычная команда "подъем", к которой виртуозно было прилеплено еще и заковыристое словечко, весь ее организм, буквально взбунтовался от подобной наглости - тревожить человека в такую рань! И никак не хотел переключаться в фазу вынужденного бодрствования. Однако, благо, что в этой же, тщедушной плоти, имелось еще и обостренное, прекрасно отмобилизованное, за эти нелегкие полгода, чувство самосохранения. Оно вмиг, поставило Стрекозу на ноги и, в числе остальных карантинниц, заставило выстроиться на крохотном, свободном от нар, пространстве.
   Здесь, арестанток вновь, как баранов, пересчитали по головам, будто кто-то из них, мог испариться, из запертого наглухо острога, за короткую ночь и, под дулами автоматов, гуськом вывели, на щедро засыпанную снегом, площадку перед зданием. Всем парадом, руководили две откормленные контрактницы-сержантки, обряженные в бесформенные, на них, нагольные полушубки и, по самые брови, запакованные в огромные форменные ушанки.
   А снаружи, между тем, стояла еще кромешная темень, правда, изрядно разгоняемая прожектором со сторожевой вышки. Поземка уже не мела, зато, довольно крепкий мороз, все равно, не давал кандальницам расслабляться ни на секунду. Он, в особенности, после относительно теплого ложа, на манер лютого, надоедливого зверька, стал проникать, во все мыслимые и немыслимые прорехи в одежде, заставляя осужденных, хором исполнять тривиальную "топталочку" без аккомпанемента. Но, дальновидное начальство, оказалось, уже позаботилось о том, чтобы из подопечные не замерзли. А потому, по команде одной из контрактниц, в окруженном конвоем пространстве, начался бег по замкнутому кругу. Что это было, пародия на физическую зарядку, которую Ольга, так не любила, еще с детского дома, или особенная методика нагуливания аппетита перед завтраком, она так и не поняла. Но, безропотно заняла свое место, в этом сером, безликом и тяжко дышащем стаде.
   Поначалу, женщины толкали друг дружку и, натыкаясь в темноте на чужие пятки, отчаянно матюкались. Но постепенно, строй выровнялся, темп бега наладился и, бессловесная, дикая и ужасная, в своей истинной сути, карусель, завертелась размеренно и относительно ладно. Под собственный метроном, из тяжелого топота десятков ног, заглушаемого толстым слоем снежного наста. Рядом со Стрекозой, бежала и Стешка. Делать ей это, было куда проблематичнее, чем юной, невесомой девчушке. Но, она хоть и дышала прерывисто, будто допотопный паровоз и, вены на ее висках, вздулись морскими канатами, старалась держать себя на уровне и, даже пыталась шутковать.
   - Вот так....Стрекоза....ты.....еще здесь....спортсменкой....заделаешься, - с трудом, словно выбросила из себя слова Стешка, стараясь попадать в такт собственных шагов.
   - И....долго это....будет? - поспешила спросить Стрекоза, в свою очередь.
   - А....хрен....его....знает. Пока....не....выдох...немся. Хотя,.....я уже,....вроде....все, ....при...е....хала. Едрены....мои...по....дош....вы!
   Но, дюжие сержантши, и не думали давать отбой. Они, широко расставив ноги, обутые в добротные валенки, по-хозяйски расположились внутри круга бегающих женщин и, словно дрессировщицы лошадей, подбадривали отстающих, словесным допингом из матюгов. А между тем, темп марафонского забега, стал заметно сбиваться. Он становился все медленнее и медленнее, пока, наконец, зечки, на свой страх и риск, не перешли на быстрый шаг. И вот тогда, их, тяжело дышащих и разгоряченных, сподобились вновь направить к двери карантинного барака.
   - Вот сволочи, что вытворяют, - улучшив минуту, буркнула Ольга.
   - Терпи, ка...зач...ка. Это еще цве...точ....ки, - ответила ей, все еще не могущая восстановить дыхание, Стешка. - Атама...ном, конеч...но, хрен ста....нешь, но зато, потом, все бу....дет ни....по....чем! Ух! Подошвы, едрены мои подошвы!
   И, это ее любимое выражение, в данный момент, как нельзя лучше соответствовало действительности. Подошвы и впрямь, горели адским огнем.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Но, в помещение, где находились нары, осужденных не пустили, а выстроили в цепочку по длинному и темному коридору, который разделял барак надвое. От этого коридора, влево, уходила еще более узкая щель и, по всей видимости, весь этот лабиринт, был устроен таким образом, что, проходя по нему мимо крохотных комнатушек, с открытыми сейчас дверями, можно было вновь вернуться к исходному пункту, но уже в другом конце. Прямо напротив двери в помещение с нарами.
   - А что сейчас будем делать? - шепнула Стрекоза.
   - Прибарахляться, что еще, - ответила Стешка. - Наряды тебе выдадут, от Юдашкина. Или этого, как его, француза....
   - Кардена.
   - Во, во - хрен сносишь за свой пятерик!
   - Я серьезно, - обиделась Ольга.
   - Ну а я что? Бегать, что ли, сюда приехала? Тоже серьезно.
   - И что, даже в бане мыть не будут? - удивилась Стрекоза.
   - Ха, баню ей подавай! Может еще, и парную захочешь? - осклабилась Стешка. - Тут, милая моя, газа, как в Москве, нет - повернул краник и драй задницу сколько угодно. Тут дровишки, а они, видать, считанные, на всех не напасешь, мать их! Даром, что лес кругом. Ты ж, на ледяную купель, не согласишься?
   - А меня и в Москве, под холодным душем полоскали, - огрызнулась Стрекоза.
   - Ничего, - успокоила ее подруга. - Говорят, через сорок дней, грязь сама отваливается. Пластами. А так, даже как-то теплее, с нею, с родной то. Ничего, в отряд попадем, там у баб наверняка, что-нибудь для этого дела, да приспособлено. Ты лучше вот что, обувку будешь брать сейчас, так смотри, не выпендрись и маломерки не хапани. Иначе потом, все небо в копеечку покажется. Побольше бери - все равно на танцы не скоро пойдешь.
   А между тем, очередь загудела и заметно зашевелилась. Следовательно, процедура облачения осужденных, в их родное, зоновское, начался.
   - А свои шмотки куда? - поинтересовалась Стрекоза.
   - Вообще-то, должны на склад сдавать. Да что ты пристала - там посмотрим! У всех свои порядки. Могут и просто, собрать в кучу, да сжечь.
   Тем временем, очередь двигалась довольно споро и стало не до разговоров. Женщины, одна за другой входили в узкий коридорчик и, проплутав там по лабиринтам, выходили с другой стороны, нагруженные, как ишачки, казенным имуществом. Толстенными байковыми халатами, негнущимися платками, бесформенные, огромаднейшими бушлатами и мужскими кирзовыми ботинками, с ворохом портянок в придачу. Все это, было неизменно темного цвета, а потому, радовать глаз, не могло просто по определению. Только тогда, счастливиц, получивших свое, пропускали в жилое помещение.
   А там, уже были приготовлены бадейки с разведенной хлоркой. Так что кандальницам, оставалось лишь отыскать подходящую щепочку и, орудуя ей, как кисточкой, вывести на всех предметах гардероба, в строго положенных для этого местах, тут же выдаваемые временные номера. Сам процесс облачения, происходил молча, сосредоточенно и, без всплесков, обычных, в подобных случаях, эмоций и шуток. Каждая из узниц, уже в достаточной степени, успела понять непреложное, что Север, легковесности по отношению к одежде, не прощал ни кому и никогда. Ни самой запуганной чмушнице, ни самой прожженной рецидивистке. В этой шкуре, следовало теперь существовать достаточно долго. И не просто существовать, но и в конечном итоге, даже попробовать выжить.
   А потому, опытные зечки, а за ними и новобранки, основательно прилаживали, найдено где-то проволокой пуговицы, по возможности, подручными средствами укрепляли швы и, экипировались продуманно и без лишней суеты. Цивильное же платье, по указке, сбрасывалось в общую кучу. Причем, церберши в погонах, зорко следили за тем, чтобы на кандальницах, не осталось даже нитки от прежней жизни. Это потом уже, в отрядах, сквозь пальцы смотрели на разномастные добавки к официальному одеянию, а сейчас, действовала ее величество, строгая инструкция!
   Затем, серая, абсолютно безликая, лишенная любого, даже крохотного просвета индивидуальности, масса, называемая, теперь уже с полным основанием, "спецконтингентом", была выстроена вновь. Одна из контрактниц, в нескольких словах, преподнесла сразу всем, азы науки, лагерного предъявления своей личности. Слово "осужденная", затем личный номер, фамилия и, в заключение - цифры статьи. И только по прошествии, этих, безусловно важнейших мероприятий, наконец то, был подан скудный завтрак. Который состоял из бруска промерзшего, как кирпич, черного хлеба, горячей молочно-бежевой бурды и пары кусочков искристого рафинада.
   Ну, а дальше, зечек вновь, вывели на уже знакомый им плац и, до одури заставили - слава Богу, не бегать - вышагивать по нему. И не просто, вразвалочку. Будто на Арбате, а печатая новой кирзой шаг, как на военном параде. Но и этого, цербершам оказалось мало, а потому, вероятно очень заботясь, чтобы у осужденных не пропал аппетит, они заставили этап, походить и гусиным шагом. И это было вполне трагикомичное зрелище - серые шары, натужно ползающие по белому фону притоптанного снега. Стрекоза только поражалась всему этому, откровенному идиотизму, пучила глазищи и, в конце концов, перестала удивляться, чему-либо вообще. И Стешку это вполне устраивало. К ней перестали приставать с бесконечными вопросами, ответы на которые, в большинстве своем она и сама не знала. Кому же дано было влезть, в две, и то, вероятно прямые, извилины изобретательных тюремщиц - это была их профессия и они, владели ей достаточно хорошо. А ко всему прочему, Стешка и чувствовала себя очень скверно.
   После обеда, зечек вновь отправили на свежий воздух, которого они уже итак, нахлебались по самую завязку. Однако на этот раз, раздав всем по куску жесткого картона, заставили заняться вполне созидательной деятельностью. До самого вечера, не разгибаясь, женщины гребли рыхлый снег, которого здесь, вокруг барака, имелись неисчислимые залежи. А он еще, зараза, как на зло, принялся падать со свинцового низкого неба. Поэтому, к вечеру, каждая из кандальниц, едва могла ворочать языком и, как о мягкой перине, мечтала лишь о своем тощем тюфяке на не струганных нарах. Даже ужин, с неизменными теперь, рыбьими костями, не мог доставить должной радости и, долгожданная команда "отбой", прозвучала, как самая любимая и долгожданная песня.
   Стрекоза тут же бухнулась на свое место и, чувствуя, как проваливается в черную бездну, лишь тихо буркнула, устраивающейся рядом, Стешке:
   - Слава Богу, хоть поспим малость.
   Но та, вовсе не разделяла вымученного оптимизма товарки. Опытная кандальница, ведала куда больше, чем необстрелянная неофитка. А потому, если и решилась вздремнуть, то только вполглаза, оставляя большую часть уставшего до изнеможения организма, на стреме. И, в своих прогнозах, Стешка не ошиблась. Посреди ночи, вдруг, ни с того ни с сего, в коридоре раздался топот многих пар ног и, в барак, ввалилась целая компания, состоявшая из одной церберши, двух вооруженных конвоиров и, что удивительно, трех зечек, весьма наглой наружности. Последние, были одеты точно так, как и лежавшие сейчас на нарах, только на рукавах их бушлатов, болтались какие-то повязки. Да и ноги были обуты в довольно добротные валенки.
   - Встать всем! Построиться в шеренгу по два! Живо! - тут же раздалась безапелляционная команда.
   Кляня все на свете, только не громко и маленьким язычком, сонные зечки потянулись к проходу и там, весьма неохотно, стали принимать подобие хоть какого-то строя. А затем, начался шмон. Бескомпромиссный и тщательный. Вмиг, содержимое обеих ярусов нар было перелопачено и, перед строем, будто на дрожжах, стала расти кучка, припрятанного про запас, цивильного шмотья. Продовольственные же запасы, удивительным образом еще сохранившиеся, у малой части осужденных, благополучным образом исчезали в бездонных карманах, не в меру ретивых девиц с повязками на рукавах. Они то и вешили весь досмотр, под зорким оком церберши и совершенно бесстрастными взглядами конвоиров-солдатиков.
   - А это кто? - шепнула Стрекоза Стешке.
   - Самоохрана, - ответила та. - Стервы еще те - подметки рвут на ходу. Старайся им на зуб не попадаться. Все их не любят, но все и боятся!
   А тем временем, шмон подходил к концу. И тут, вдруг, в сером строю узниц, раздался, резко прозвучавший в относительной тишине, чей-то взаправдышный всхлип. А вслед за ним, из общего ряда выскочила еще не старая женщина и напрямик, кинулась к куче реквизированных вещей. Там она выдернула из нее кофтенку толстой вязки и, дико вращая безумными глазами, принялась быстрыми, вороватыми движениями, запихивать ее под бушлат.
   - Это еще что за чудо? - моментально вызверилась сержантша. - Замри, сука!!!
   Она тут же подскочила к нарушительнице и, ее тяжелый кулак, с хрустом опустился той на голову. Зечка, как подкошенная упала на пол. Но и оглушенная, продолжала цепко держать в руках, вероятно, единственное свое богатство. Или просто, память о далеком отсюда доме. Но, вскоре, кофта бескомпромиссно была вырвана из ее рук и, вместе с другим хламом, упакована в объемистый мешок. А уже вслед за этим, "на ковер" была вызвана и старшая барака. То, что она тоже была из блатных, сомнений не вызывало еще в момент ее назначения, с легкой руки стройной майорши. Та очень хорошо знала, что делала.
   - Что за беспредел у тебя в бараке? - рявкнула сержантша, вперившись округлившимися глазами в старшую и, брызгая при этом слюной. - Что, завтра захотели пробежку по удвоенным нормативам? Я вам устрою, ублюдки!
   Но та, лишь привычно потупила глаза. И, мельком глянув, на все еще распластанную на полу зечку, коротко бросила:
   - Сделаем. Будет порядок.
   И этого было вполне достаточно, чтобы вертухайка уверовалась в том, что все дальнейшее, произойдет именно так, как надо. Она жестом дала команду своей свите и, в их сопровождении, важно удалилась из помещения. Женщины со вздохом облегчения, стали разбредаться по своим местам, а вокруг старшей, в это время, принялись сбиваться в стайку, предчувствующие запах скорой крови, вездесущие "шестерки". И действие, явиться не замедлило. Они шакальей сворой, накинулись на штрафницу и, с садистским усердием, принялись награждать ее пинками тяжелой кирзы. Та лишь корчилась, стонала, но была не в силах абсолютно ничего поделать.
   - Они же убьют ее? - всполошилась Стрекоза, с ужасом наблюдая картину наказания-избиения.
   - Сиди! - рявкнула Стешка. - Здесь все на этом стоит. Наведение порядка, руками самих же зеков. Круговая порука и круговая ответственность. Не тобой придумано и не тобой будет отменено.
   - Так жалко же бабу! Может ей эта кофтенка, и впрямь, дорога была?
   - Сиди, я сказала. Иначе в лоб получишь! И впредь запомни, прежде чем вякать что-то, десять раз подумай. Тут каждый за себя. А иначе, если будешь такой добренькой, или эти курвы на перо посадят, или власти сами, в штрафняке сгноят, до кровавого поноса. Все, спать!
   Ольге лишь бросила последний взгляд на избитую и промолчала. А та, наконец, оставшись одна, принялась ползти к нарам, на ходу выплевывая изо рта кровь и выбитые зубы. Но, увы, больше ей места, на этих самых нарах не было. Сообщество, жившее по принципам волчьей стаи, никогда больше не стало бы терпеть рядом с собой, кого бы то ни было, однажды поверженного в прах. Наоборот, постаралось бы безжалостно добить его. Увидав эту жестокую картину, Стрекоза, со стоном отчаяния, уткнулась в жесткую подушку и, накрылась бушлатом с головой. Чтобы не видеть, чтобы не знать и, чтобы не слышать! Ни-че-го!!! Так здесь принято. Плетью обуха не перешибешь! А она должна быть плетью. Ведь так же, ее учила когда-то, добрейшая Муся. Интересно, где она сейчас и что с ней?
  
  
  
  
   Х Х Х
   А на следующее утро, которое не замедлило явиться, едва Стрекоза сомкнула глаза, весь ад повторился вновь. Причем, с удивительной педантичностью и последовательностью. Правда, на этот раз, вместо переодевания, в том же коридоре, был учинен беглый медицинский осмотр. Арестанткам, будто на конвейере по сборке примитивных керосинок, заглядывали в рот, уши, рылись в волосах, смотрели, оттянув веко, глазное яблоко и, в завершение, взяв на анализ кровь из вены, радовали авторитетным заверением, что она, практически здорова. Благо, хоть так - и то, куда ни шло!
   Так, полетели дни за днями, похожие друг на друга, как две капли воды. Постепенно, узницы привыкали к своей нелегкой судьбине и, с появившимся отупением, словно роботы, принимались выполнять все, что бы им не приказывали. На межличностные дрязги и выяснение отношений, уже не хватало ни желания, ни физических сил, ни времени. Даже блатняги, и те, заметно поутихли и, наученные прошлым опытом, скрупулезно сберегали собственные силы для будущего реванша.
   А между тем, со Стешкой творилось что-то серьезное и очень пугающее Стрекозу. Женщина, вдруг, стала буквально на глазах опухать и, уже к исходу четвертого, или пятого дня, на нее было страшно смотреть. Мало того, что лицо Стешки, превратилось в сплошной отечный синяк, на котором, еле-еле, но, все еще блестели узкие щелки глаз, а кожа на щеках, была готова того и гляди, лопнуть, так, в догонку ко всему, неладное творилось с ее ногами. Они стали похожими на столбы и ей доставляло огромные муки натягивать, и без мороза, жесткую кирзу, на распухшие лодыжки. Бедная женщина, крепилась из последних сил и, сама не понимая того, что с ней происходит, лишь постанывала и, не в силах говорить, только мычала.
   А Стрекоза металась вокруг нее, билась как птица в клетке от собственного бессилия и, никак не могла найти достойного выхода из этой пиковой и страшной ситуации. И когда Стешке ночью стало совсем худо, девушка, наконец, решилась на крайние меры. Она подошла к запертой двери комнаты и, принялась колотить в нее кулаками. Но в коридоре, с той стороны, по-прежнему, стояла гробовая тишина. Зато с верхних нар, на этот стук в ночи, последовала незамедлительная реакция со стороны старшей барака.
   - Эй! Это что там за б...ть, людям спать не дает? - гаркнула она. - Что, обоссалась, что ли, чувырла?
   - Сама ты, чувырла, - срывающимся голосом, бросила ей в ответ Ольга. - Там человек умирает!
   Это, несколько подействовало и, старшая, кряхтя и матерясь, сползла с нар. Она подошла вплотную ук Стрекозе и, окинув ее с головы до ног презрительным взглядом, цинично выдала:
   - Ну, и хрен с ним умирает, твоя то какая забота? Мать Тереза выискалась. Завтра труп заберут и вся недолга.
   И тут, случилось нечто. От этих слов, у Стрекозы, как бы помутился рассудок. Она взъерошилась и, выгнувшись рассвирепевшей кошкой, бросилась на блатнягу. Та, конечно же, не ожидала подобного, но тем не мене и не растерялась, а заученным движением, выписала нападающей приличную оплеуху. Стрекоза волчком покатилась по грязному полу, но, уже через секунду, вновь была на ногах, полностью готовая к новой атаке.
   - Только попробуй когти свои выпустить, - предупредила ее старшая, с не обещавшем ничего хорошего, шипением в голосе. - Растопчу, как мокрицу! Ладно, показывай, где твой жмурик откидывается?
   У места, где мучилась Стешка, старшая пробыла не долго и, убедившись в том, что Стрекоза ничего не преувеличила, вразвалочку направилась к двери. Однако, на полпути, она остановилась и, что-то рассудив в своих слоновьих мозгах, резко изменила маршрут и, вновь полезла к себе на нары.
   - Ты что это сука делаешь, - крикнула ей вслед, возмущенная Ольга. - А ну, вызывай вертухаев, быстро!
   Но ту было не пронять, она свесила свою блиноподобную рожу вниз и, придав ей свирепое выражение, буквально просвистела:
   - За суку, падаль худосочная, ты еще ответишь. Сейчас руки марать об тебя неохота, может себе дороже обойтись. Но при разводе, я тебе постараюсь, устроить "счастливую" плацкарту, чтобы и впредь, житуха сахаром не казалась. А что касательно твоего жмурика, ни хрена с ней до утра не сделается, не протухнет. А об дверь эту, можешь хоть весь лоб свой расколотить, все равно, охрана снаружи. Вот так то, цыпа!
   - Да пошла ты, - лишь бросила Ольга и поспешила вернуться к подруге.
   Весь остаток короткой ночи, она не сомкнула глаз, а, соорудив, из оторванного от тюфяка лоскута, подобие компресса, постоянно прикладывала его, к горящему словно огонь, лицу Стешки. Лоскутик высыхал моментально и, Стрекозе, приходилось постоянно курсировать, между баком с водой, расположенном в дальнем углу барака и обратно. Но вот, наконец то, наступило долгожданное в этот раз, утро и старшая, хотя так и осталась, порядочной сволочью, все ж таки, решила подсуетиться. Едва в бараке появилась одна их церберш, блатняга тут же бросилась к ней и, состроив необходимую по случаю, угодническую рожу, стоящей на страже порядка во вверенном участке, горячо зашептала той на ухо. Контрактница, сперва с недоверием, повела глазами, в том направлении, куда указывала ей старшая и, вероятно, убедившись на расстоянии, что та не врет, вынула из кармана полушубка черный радиотелефон. Что же касалось остальных арестанток, то их режим, был нисколько не нарушен. Их, как и было положено, вывели на пробежку, для нагуливания аппетита. И только для Стрекозы - о, чудо! - было сделано снисходительное исключение. Она так и осталась на нарах, продолжая ухаживать за своей подругой. А та, уже дышала прерывисто, тяжело и, судя по всему, находилась в глубоком забытьи.
   Врач, в сопровождении статной майорши, прибыли в барак примерно, спустя час. То, что этот немолодой мужчина в военной форме под белым халатом внакидку, был именно врачом, Стрекоза нисколько не сомневалась. Кроме наличия на нем халата, как непреложного врачебного атрибута, он и вел себя, достаточно независимо, а из его рта, не смотря на то, что на дворе было всего лишь раннее утро, уже изрядно попахивало дармовым спиртом. Доктор внимательно осмотрел больную и тут же, не отходя от ее постели, вынес диагноз.
   - Аллергия, судя по всему!
   - Что еще за аллергия? - недовольно спросила майорша, уставившись на него, сталью своих широко открытых глаз. - Вы уверены? Заразного ничего нет?
   - Точнее покажут анализы, но, смею вас заверить, картина итак, достаточно ясна. Отек конечностей, лица, местная температура, затрудненное дыхание. Точно, аллергия! - безапелляционно ответствовал врач.
   - И на что же она могла возникнуть то?
   - Аллергенов, в мире ровно столько же, сколько имеется материальных форм. И, кстати, не только материальных! А посему..., - начал было доктор, но майорша нетерпеливо оборвала его.
   - Меня это не интересует. Что с ней конкретно?
   - Возможно, реакция на холод. А может и на какую-нибудь дрянь. Ведь, насколько я знаю, здесь неподалеку, есть рудники? Да и фабрика обогатительная ежедневно выброс дает. Вон, даже деревья вокруг, и те не выдерживают.
   - Ладно, что делать? - не тратя времени на рассусоливания, спросила майорша.
   Врач почесал затылок под шапкой, еще раз посмотрел на больную и, судя по его решительному тону, окончательно произнес:
   - Что делать?! Во-первых, срочная госпитализация. Во-вторых, надо актировать и отправлять в другое место. Здесь она не жилец!
   - Легко вам сказать - актировать! - буркнула майорша.
   На что доктор, много не раздумывал и вполне логично, выдал:
   - Но ведь вы не будете ее держать весь положенный срок, в стерильном боксе? Как Майкла Джексона. А рост показателя смертности в лагере, думаю, вам не очень то нужен?
   - Не нужен, это уж точно, - согласилась та и, дала тихую команду, торчавшей сзади, церберше.
   Та мигом унеслась прочь и, вскоре вернулась с двумя дюжими вертухаями и носилками. Стешку, кое-как перевалили на их брезентовую основу и, потащили к выходу. Следом, тронулась и вся свита. А Стрекоза, так и осталась сидеть на нарах, зажав мокрый лоскуток в руке и, не в силах даже выдавить из своих глаз, застывшие, где-то глубоко внутри, слезы. И только ее губы механически шептали:
   - Прощай Стешка. Прощай подруга. Едрены твои подошвы. Заживут, ничего, еще танцевать будешь. Прощай.
   С этого момента Стрекоза, уже в который раз за свою короткую жизнь ощутила себя сиротой. А дни, так и продолжили катиться дальше по наклонной. Все такие же безрадостные, наполненные до краев, неимоверным напряжением всех физических и моральных сил. Но, более всего, девушку угнетало, вдруг, свалившееся на плечи, личное одиночество. И только сон - крохотная передышка и реальная возможность отрешиться от всего земного - являлся для Ольги тем спасительным кругом, который не давал ей просто сойти с ума. Да еще, почти фанатичное упрямство, злость и явственно проявившееся желание, доказать темным силам судьбы, свое желание, любой ценой выжить в этом аду.
   А тем временем, по мере истечения срока прессовки, условия, так называемого карантина становились несколько либеральными. Наконец, были отменены ежедневные пробежки до посинения и, состав последнего этапа начал потихоньку редеть. В бараке, стали появляться какие-то люди и, поговорив о чем-то с цербершей, стали уводить с собой то одну осужденную, то другую, а то и сразу несколько. Стрекоза, конечно же, понимала, что начался процесс распределения узниц, но, как ни силилась, так и не могла постигнуть, его скрытого от глаз непосвященного, механизма. Стешки-советчицы, уже рядом с ней не было и, вводить Ольгу в изощренную зековскую науку, оказалось абсолютно некому. Правда, однажды, она, все ж таки, сподобилась выяснить на этот счет, у своей соседки справа - пожилой женщины, похожей на угрюмую староверку. Ну, а та, с явной неохотой, сквозь зубы, но все же, просветила дилетантку.
   - Это грамотных забирают, - снисходительно произнесла она. - Тех, у кого профессия подходящая. Врачих - в больничку, если учителки толковые есть - их в библиотеку, или в клуб. Ну, а там, может бухгалтера, да инженерши имеются. Что ж ты думаешь - зона, это цельное государство! Одни уходят - им замена требуется. Да блатата зашевелилась - кто в коптерку, кто в хлеборезку дорожки торить начали, по былым завязкам. А что, жрать то, все хотят!
   Все сразу встало на свои места, но, по понятным причинам, мало могло обрадовать Стрекозу. Образования у нее не было, блатного стажа тоже - не говоря уже о завязках, а потому, не было и надежды, оказаться приставленной, вот так, на дурочку, к теплому местечку. Оставалось лишь набираться терпения и ожидать, когда подойдет очередь, для решения, и ее участи.
  
  
  
  
   Х Х Х
   К концу "курса молодого бойца" Стрекоза, как и абсолютное большинство зечек, уже имела, довольно полное представление о внутреннем устройстве зоны, в которую попала волею судеб. Особенно, всех, без исключения бытовушниц и необстрелянных, волновала производственная составляющая. Ведь от того, в каких условиях предстояло мотать свой срок, зависело очень многое. Ну, а расклад получался довольно многообразный. В основном, на этой зоне, были представлены работы, так или иначе, связанные с обработкой древесины и ее производных. И, в этом ряду, приоритетнейшее значение, имели цеха прикладного и художественного характера. Работа в них, была чистой, творческой, а выпускали они, самую разнообразную продукцию, начиная от обычных скалок и черенков для лопат и, заканчивая, претенциозными, псевдонародными сувенирами и деревянными мозаиками, выполненными в технике инкрустации. Попасть на такое производство, было крайне сложно и, для этого, требовались определенные качества, а так же связи и, даже средства.
   Последнему, Стрекоза была немало удивлена. Она, наивная, даже и предположить не могла раньше, что в острогах, наряду с нечеловеческими условиями существования, могли прекрасно уживаться и, вполне развитые товарно-денежные отношения. Единственным и непреложным исключением, здесь являлся лишь неоспоримый художественный талант претенденток. Ну, и, конечно же, его Величество случай! Ольга же, не обладала, ни первым, ни вторым, ни третьим. А что касалось случая, то только теперь, она стала понимать истинный смысл угрозы старшей барака и, потому, уже не надеялась попасть в число "народных умельцев".
   Остальная работа, была много хуже и грязнее - изготовление тарной дощечки для ящиков и прочая дрянь, вплоть до перетирания стружек в древесную муку. Ну, и самым не престижным занятием, считалось склеивание гофрокартона и изготовление из него тарных ящиков. Во-первых, это производство, по оборудованию, было вполне дедовским и существовало с незапамятных времен, только лишь ради удешевления готового продукта. А во-вторых, занятые на нем, вынуждены были, сутками напролет, вдыхать в себя испарения, исходившие от вонючего до невозможности, костного, или мездрового клея и, ходить, вымазанными в нем, с головы и до пят. Но и это еще не все. Говорили, что вонь, так въедалась в ткань зековской одежды и поры тела, что этой бригаде, включавшей в себя, всего-то, человек двадцать, даже отвели в общем бараке третьего отряда, отдельное помещение. И, как бы это ни казалось странным, но Ольга подспудно, готовила себя именно к этому делу. Потому, что, совершенно, не имела никакого желания, гнуться перед начальством и, тем более, блатными. А в существование реальной угрозы старшей, да и в "закон пакости" тоже, успела уверовать почти свято.
   А на поверку, так оно и вышло. Однажды, под самый занавес "карантина", когда большая часть зечек, оказалась уже разобранной заказчиками, в комнату вошла церберша, в сопровождении, довольно занятной на вид женщины. Она была уже достаточно пожилой, но этого единственного слова, вряд ли бы хватило, чтобы полностью охарактеризовать ее внешность. Печеное яблоко, да и только, причем, при явственно согбенной в спине,, несуразной фигуре. Одета она была, в весьма замызганный полушубок, от которого исходил отвратительный запах гниющей плоти.
   - Ну, вот, и мой черед настал, - буркнула себе под нос Стрекоза.
   Остатки зечек, были тут же, выстроены для предъявления и, пожилая женщина, заложив руки в меховых варежках за спину, принялась внимательно изучать каждую, будто и в самом деле, осуществляла отбор кандидаток, как минимум, на конкурс "Мисс Вселенная".
   - Да что ты смотришь на них, Макаровна? - поторопила ее церберша. - Тебе их что, в космонавты дают, что ли? Бери свою пятерку, и отваливай.
   - Погодь, дай присмотреться то, - произнесла та, нисколько не смутившись. - Мне выпендрежки и отрицалки ни к чему. У нас работа особенная - не пряники хрумкать!
   - Так у них что, на роже написано? По ходу и разберешься.
   - На роже нет, не у всякой. А вот в глазах - точно, весь расклад, как есть, - парировала бригадирша.
   - Ну, и хрен с тобой! Гляди, пока зенки не повылазят! - махнула рукой сержантша.
   А в этот самый момент, к церберше подскочила старшая барак и, указывая наглющими глазищами в сторону Ольги, что-то зашептала той на ухо. Что именно, было итак понятно. А в результате, сержантша напряглась, затем довольно осклабилась, видимо, удовлетворенная будущей подачкой и, решительно шагнув, к жидкому теперь уже, строю арестанток, бесцеремонно вытолкнула Стрекозу вперед. Бригадирша, лишь кивнула головой, в знак абсолютного согласия, и продолжила осмотр.
   Так, Ольга и оказалась прописанной в первой бригаде третьего отряда строгого режима. Ну, а дальше, как это и было положено, под конвоем, отвели в причитающийся им для постоянного проживания барак. Это, оказалось куда более светлое и современное строение, чем былой "гадюшник". А комната, отведенная для первой бригады, и вовсе, превзошла все ожидания Стрекозы. Оборудованная двухярусными солдатскими кроватями, тумбочками около них, да еще, с внутренним, изолированным санузлом, в придачу. Об этом, после полугодового ползания по нарам, можно было только мечтать. А Макаровна, четко и, без лишних сантиментов, распределив каждой ее место и, приказав располагаться, отбыла по своим делам.
   Бригадирша, как уже потом, узнала Стрекоза, сама, в прошлом, была прожженной зечкой. Но, так уж случилось, что попав в эту зону и на то самое производство, в свою последнюю отсидку, так и осталась, здесь, в этих Богом забытых местах. Сначала на расконвойке, а уж затем, и будучи полностью вольной. Ей выдали утлый домишко в поселке и, с удовольствием дали в руки, на веки вечные, бразды правления в самом "пахнущем" цехе. Но, Макаровну, подобный расклад, устраивал полностью. Она прекрасно понимала, что по возрасту, из нормальной человеческой жизни, многократная зечка, уже давно выпала, а врастать снова, не было ни желания, ни сил, да и полной уверенности в благополучном исходе этого мероприятия. Разочаровываться не хотелось, а пополнять собой стаи бомжей, тоже не особо привлекало.
   Свою бригаду, Макаровна держала жестко, спуску не давала, любой ценой гнала план, но, и устраивать беспредел, тоже, не позволяла. А потому, блатные, волею судеб, попавшие в бригаду, так и оставались блатными, со всеми вытекающими. Их было немного и, в свободное время, якшались они только со своими из других подразделений. Большинство же было обычной тягловой силой, а чмушницы, оставались чмушницами. Они тоже имелись в бригаде и тоже, в малом количестве. Так, что, бригадирша, социальными реформами себя не утруждала и, всеобщего братства во труде, не пропагандировала. Она, сама бывшая зечка, прекрасно понимала весь расклад и отношения регламентировать не бралась - кому-то, можно было, по определению, пофилонить, кому добросовестно пахать, а кому и благополучно пребывать в скотском состоянии.
   Однако, не прошло и получаса, как тихий, до этого, коридор барака, наполнился шумным топотом многих пар ног. А это, могло означать лишь одно - закончилась рабочая смена и сейчас новобранкам предстояло первое знакомство с полным составом, теперь уже своей бригады. В что это могло вылиться, не смог бы предсказать ни один оракул - зона, штука не только непредсказуемая, но и не располагающая к безмятежному расслаблению. Но, опасения и тревоги Стрекозы, оказались напрасными. Вернувшиеся с работы женщины, были настолько выжатыми и уставшими, что им было абсолютно все равно, кем пополнилось их трудовое подразделение. Такими же бедолагами-зечками - чего уж там! Только некоторые из бригадниц, так, про между прочим, перекинулись несколькими фразами на тему: "нет ли землячек?" и тут же, каждая занялась своим делом - приведением себя в относительно божеский вид.
   А потому, Ольга сразу сделала непреложный вывод о том, что обстановка здесь, когда люди вынуждены не просто сидеть за решеткой, но и еще пахать, разительно отличалась от обстановки в подобных коллективах на воле. Тут, будто в самом воздухе, висела эдакая напряженность, озлобленность, готовые в любую минуту перерасти в перебранку или даже более серьезный конфликт. Поэтому и следовало, продолжать держать ухо востро, не нарываться на грубость, по возможности, никому не мозолить зазря глаза и, поначалу основательно приглядеться к тому, кто чего стоит.
   Правда, Стрекоза уже успела сделать для себя и положительные выводы. Хотя народ в бригаде, подобрался очень разный, но судя по первым впечатлениям, среди него не было тех характерных, очень уж приблатненных особей, способных за просто так устраивать всевозможные провокации и, основательно портить жизнь тем, кто не в силах оказывался постоять за себя. Но, тому, чего стоили эти первые впечатления, требовались, конечно же, подтверждения личным опытом сосуществования.
   Удивил Ольгу и первый ее на зоне, в шкуре полноправной зечки, ужин. В принципе, он был похож на тюремную раздачу баланды, только в столовую, требовалось топать строем и под дулами автоматов. И, если прапорщице, по каким-то причинам не нравился шаг или настрой подопечных, им тут же, приписывался, в качестве средства, повышающего аппетит, дополнительный круг по плацу. Да и в самой столовой, время принятия пищи, оказалось строго регламентированным. Не успел вовремя влить в себя горячую бурду - ходи до следующего раза голодным. Зато после, отводилось время на личные дела, аж до самого отбоя. Если, конечно, власти не удумывали что-либо типа шмона, или просто, наведения санитарного порядка, во вверенных территориях. Тогда, все личное время, шло псу под хвост. Но, никто здесь с этим не считался. Иными словами, если у зеков и имелись относительные признаки свободы внутри охраняемого барака и в цехах предприятий, то сильно обрастать жирком, им все равно старались не давать и, время от времени, что называется, профилактически, основательно вздрючивали. Что бы нюх не теряли.
   Правда, все это, Стрекоза узнала уже позже, а первый вечер, ее пребывания в бригаде, выдался на удивление спокойным. Блатные, тут же ушли к своим товаркам из других бригад, наверное, резаться в карты, а в комнате остались только те, кто мыкал горе по дурости, да неопытности. Первой аборигенкой, с которой удалось заговорить Стрекозе, оказалась ее соседка с нижней койки. Звали ее Сонька, а годами, она ушла от Ольги совсем не намного. Зато острожного опыта у девицы, оказалось куда больше - как никак, а вторая ходка, причем, за вооруженный разбой. И было совсем не важно, что залетела Сонька лишь как соучастница, возможно просто, стоявшая на стреме - ее статья, даже в мужской зоне, котировалась достаточно высоко. Но, тем не менее, новая соседка Стрекозы вела себя достаточно своеобразно - к блатным себя не причисляла, работы, судя по всему, не чуралась, но и в передовики рыпаться не собиралась. А кроме всего, в ней напрочь отсутствовали, какие бы то ни было моральные устои и обязательства, перед кем бы то ни было. Эти ее качества, так же, проявились, во всей своей красе, чуть позже. А пока же, она без обиняков вызнала у Стрекозы все ее проблемы и тут же, не выбирая утешительные обороты, как чувствовала, так и выдала готовое заключение:
   - Статейка то, в общем у тебя так себе. Мелочевка, да к тому же сдуру. Но, если учесть, что прокурора долбанула, это вызывает уважение. Хотя я, плевать хотела на все эти условности. Так вот, остальное, от тебя будет зависеть. Если, как кисель растечешься, то и собирать никто не будет. Растопчут - и правильно сделают. Ну, а если.... Короче, что я тебе, педагог по выживанию - сама все на своей шкуре прочувствуешь. Пару раз башку расшибешь, потом умнее будешь.
   Так, совершенно неожиданно и, абсолютно не стесняясь демонстрировать свой стервозный характер, завершила вступительную речь Сонька. И тут же, безо всякого перехода, поинтересовалась о наличии у новоявленной соседки, денег и курева. Ни того, ни другого, у Стрекозы, естественно, не было. Но это, вовсе не обескуражило Соньку. Очевидно, урвать везде, желательно на халяву и побольше, являлось просто ее непреложным жизненным принципом. При том условии, если эти принципы, могли иметь место, в совершенно непредсказуемой и, независимой, до мозга костей, девахе.
   Что ж, в зоне, каждый имел право на свои собственные причуды, конечно, если вообще, это право, ему позволяли иметь по негласному статусу. А потому, Стрекоза понимала, что к подобной данности, следовало относиться, очень даже снисходительно. Иначе, если озаботиться поиском идеала, то его можно было обнаружить, разве если только в холодной одиночке, наедине с самим собой - любимым и непогрешимым. Ко всему прочему, Сонька оказалась коренной москвичкой, а потому, если отбросить все условности, Ольгиной землячкой, хотя бы по несчастью. И это тоже, как показалось Стрекозе, можно было отнести к несомненному плюсу и, попытаться выстроить с соседкой, пусть не дружеские, но несколько доверительные отношения.
   Однако, все это было делом будущего. А сейчас, Стрекоза еле-еле дождалась отбоя и, с чувством огромного, просто неописуемого кайфа, предварительно, еще и ополоснувшись холодной водой в санузле, улеглась на чистую постель. После жестких нар, даже эта, не менее жесткая солдатская койка, и та, показалась ей, не иначе, как мягкой периной. И, это уже не говоря об удовольствии от ощущения своего собственного тела, с которого, впервые за много дней, было снято, хотя бы часть, тяжеленной и изрядно опостылевшей одежды. Обидным было только то, что ночь пролетела как миг, а с раннего утра, хочешь не хочешь, предстояло приступать к жестко регламентированной работе. Но, это уже было много лучше, чем постоянное ожидание чего-то неизвестного, но обязательно неприятного и страшного. В общем, на своем многотрудном, полном самых разных неожиданностей, острожном пути, Стрекоза, можно сказать, вполне благополучно, входила в следующее состояние кандальницы - сам процесс перековки дурных преступных наклонностей, посредством непосильного труда.
  
  
  
  
   Х Х Х
   На следующий день, первая бригада, в полном составе, как всегда, понурив головы от отсутствия любого проявления радости по данному поводу, пошагала через внутреннюю вахту на свой объект. Он, может быть потому, что смущал своим запахом, утонченное обоняние остальных, находился в самом дальнем углу промзоны. И это, давало арестанткам реальную возможность, перед тем, как окунуться в теплую, влажную и тягучую, будто сироп, атмосферу цеха, вдоволь подышать свежим морозным воздухом. Макаровна была уже на месте и, встретила подчиненных, с непременно насупленными бровями. Судя по всему, такого понятия, как "новенькие", для бывшей зечки не существовало в принципе. А потому, даже не перекинувшись ни единым словом, ни с одной из них, она быстро расставила всех по рабочим местам и, молча, перепоручив, процедуру введения их в курс обязанностей на трудившихся рядом бригадниц, отчалила по другим делам. И работа закипела.
   Цех представлял из себя бетонную коробку, приблизительно десять на десять метров и, на этой территории, умудрилось разместиться абсолютно все необходимое, для процесса изготовления картонных ящиков. Сама технология, была примитивнейшей и не предполагала в себе никаких признаков современного прогресса. Сначала, на неуклюжей машине прокатывали полосу грубой коричневой бумаги, разматывающейся с огромного барабана и, посредством специальных валков, превращали ее в подобие бесконечной гармошки. Затем, эта гармошка шла дальше и, уже на другой машине, обклеивалась с обеих сторон, двумя полосами той же самой бумаги, только теперь, абсолютно гладкой. Готовый гофрокартон высушивался и подавался на раскройку. Ну, и так далее, до тех пор, пока из него, не получались те самые ящики.
   Кроме барабанов с бумагой, в цеху стояли и двухсотлитровые бочки с клеем, от которого, по всему помещению и распространялся тошнотворный запах вываренных рогов, копыт, кожи и иной плоти. Стрекозу, как раз, и поставили, работать непосредственно с эти клеем - наливать его ведрами в специальные резервуары для смачивания валов склеивающей машины. Работа была трудной и грязной, но Ольга безропотно восприняла свое новое амплуа. Все равно, спорить на этот счет, ей бы никто не позволил, заслуг перед "отечеством" у нее еще не было, а начинать с чего-то, все равно надо было. И уж конечно же, Стрекоза совсем не рассчитывала, что ее, такую красивую и умную, сразу же поставят на должность, где основным занятием, является бить баклуши. Да, откровенно говоря, подобной должности, в цеху и не было в помине - все штаты, можно было разделить лишь, на очень грязные, относительно грязные и, грязные, но не сильно.
   В закрутившейся карусели обязанностей, Ольге даже не было времени для того, чтобы присматриваться к работе остальных членов бригады. Но, судя по всему, весь несложный механизм производства тары, был отлажен суровой Макаровной, до автоматизма. А может, по первой, Ольге это только показалось? Может быть. Но, в данный момент, ей было не до рассуждений - конвейер сбоев не терпел и Стрекозе, приходилось пластаться с полной отдачей и огромной тратой физических сил. А потому, она даже не заметила, как пролетел день и закончилась рабочая смена. Оставалось кое-как, еле шевеля ногами от усталости, доползти до вожделенного барака.
   - "Да, - только и подумала, с грустью, Ольга, когда, наконец, смогла вытянуть свое тело в горизонтальном положении на койке. - Так не долго и ноги протянуть!"
   И тут, ей на память, пришел образ доктора Айболита из СИЗО, который, по доброте душевной, "подарил" ей какой-то мудреный диагноз. Что ж, Стрекозе лишь оставалось улыбнуться, наивности старого, хотя и тюремного врача. В этой стране, под названием зона, понятие "больной", просто не существовало, а весь спецконтингент, предпочитал строго делиться на тех, кто смог устроится на теплом местечке, блатняг, игнорирующих тяжелый физический труд и рабочий скот. Ну, и еще, в основном из последних, иной раз, выделялись те, кто вдруг, до завершения определенного судом срока, решал грубо нарушить закон и откинуть свои копыта прочь. От невеселых мыслей, Стрекозу отвлекла Сонька.
   - Ну, и как тебе работенка? - с ленцой в голосе, поинтересовалась она снизу. - Наверное, спинка болит? Ничего, привыкнешь - к этому все привыкают. Если в башке масла нет.
   - Привыкну, конечно, - отозвалась Стрекоза. - А причем тут масло?
   - А это уж, сама допетривай - я что тебе, переводчик! - резонно заметила соседка и, как бы с неохотой, добавила. - Только орденов здесь, еще никто не придумал, за это дело.
   Но, намек оказался более, чем красноречивым и, Стрекоза, не проронив слова в ответ, взяла его на вооружение. А Сонька, уже сменила тему.
   - Кто ж тебе такую кликуху то дал? - поинтересовалась она. - Я на зоне подобной экзотики что-то не слышала. Всякое есть, но чтобы такое...- это больше для борделя подходит. Стрекоза! Надо же.
   - Получилось так. В обезьяннике, отморозки нарекли, да так и прилипло, - ответила Ольга.
   - Ну, раз так - тогда куда ни шло. Хотя, что там базарить, гораздо лучше, чем вон у той труженицы, - произнесла Сонька и, пренебрежительно кивнула на отдельную кровать, стоявшую ближе к санузлу.
   На ней, скорчившись в позе побитой собаки, вероятно, по давно выработавшейся привычке, предавалось отдохновению некое существо, похожее на изможденную бабуську. Стрекоза уже видела ее сегодня в цеху и, успела даже заметить, что эта самая бабуська, не очень то потела на работе. Но, упускать повода, чтобы поподробнее узнать, кто есть кто, Ольга не стала.
   - И что это за чудо? - спросила она.
   - О-о-о, это местный раритет, - с удовольствием сообщила Сонька. - Она с восемнадцати лет на зоне, так, что уже сама забыла, сколько ходок за ней. Как и свое имя. Одно слово - Кутерьма и Кутерьма! Чмо, короче, не приведи Господь! Но, Макаровна, по старой памяти, ее жалеет, вот и пригрела. Говорят, вроде, когда-то одну лямку тянули. Кто его знает.
   В этот момент, не смотря на усталость, которая буквально разваливала все ее тело на части, Стрекоза, вдруг, почувствовала некое доверие и, даже тягу к Соньке. Она спустилась вниз со своей койки, и, тихонечко присела рядом. Нет, Сонька вовсе не была похожа ни на Фуфлыгу, ни на Стешку. Она изо всех сил, старалась как бы показать всем окружающим, свою циничную пренебрежительность ко всему и, тем самым, застолбить о себе мнение, как о вполне самодостаточной, не нуждающейся в привязанностях, фигурой. И более тог, Сонька старалась делать это так, чтобы нарочно раздражать, находящихся с нею рядом людей. Иначе, как вообще, можно было расценить, ее сегодняшний поступок за завтраком, когда девица, совершенно не мучая себя сомнениями, относительно правильности своего поступка, забросила в свой чай, половину Ольгиного сахара.
   Но тем не менее, Стрекозе в ней, все равно, что-то нравилось. Она даже не бралась осуждать Соньку, а решила принимать ее для себя такой, какой та и была - со всеми непредсказуемыми минусами и откровенной наглостью. Пусть даже не подругой, в полном смысле этого слова, но, непременно живой душой, с которой можно было бы просто поговорить, а может и излить ей свои сомнения. Вот и сейчас, присев рядом с возлежавшей на ложе соседкой, Ольга настроилась разговаривать дальше. А та, надо же - опять, хоть и прекрасно поняла ее намерения, не замедлила скорчить постную и, даже недовольную физиономию.
   - А чего это ты на мою шконку то взгромоздилась? - выдала меланхолично Сонька и, ее следующую реакцию, просчитать, было просто не возможно.
   А потому, Стрекоза с виноватым видом поднялась и вдруг, словно обретя перед собой кровного врага, тоже, гневно рявкнула:
   - Да пошла ты в задницу! Дура недоделанная! Блаженная!
   Но, Сонька и не подумала обижаться или лезть в драку. Она степенно вынула откуда-то из заначки окурок, присмолила его и, выдохнув дым под одеяло, спокойно произнесла:
   - Ну что, кончило дерьмо кипеть? Теперь садись, и будем разговаривать.
   Что и говорить, ей просто доставляло удовольствие, вводит людей в ступор. Да и Ольга не стала ничего анализировать, а, фыркнув для порядка, нарочито с размаху, бухнулась обратно.
   - Ты как для себя планируешь срок мотать? До звонка, или на две трешки попытаешься выскочить? - как ни в чем не бывало, спросила Сонька.
   - Что-то я не догнала? - честно призналась Стрекоза.
   - До звонка - это так, жить ни шатко, ни валко, себе в кайф. Особо не потеть, да и перед чабанкой - то есть, начальницей отряда - лишний раз калган не гнуть, - со знанием дела, объяснила та.
   - А две трешки?
   - Это, уже совсем другой расклад. Тут, попотеть следует изрядно! Чтобы, и выработка на проме и вообще, все в ажуре было. Тогда могут, после двух третей срока, на условно-досрочную освободить. Но и это, еще большими вилами на воде писано. Хотя, многие упираются.
   - Не знаю, как получиться. Что тут загадывать, когда не знаешь того, что через час будет, - вполне логично ответила Ольга.
   - И то верно, - согласилась Сонька. - У меня вот, никак не срослось, да и не должно было сростись, если по уму развести. По мне, уж лучше здесь, лишний годок профилонить, чем потом на воле, всю жизнь на аптеку горбатиться! Да и ходка у меня вторая, плюс статья неудобная - и все равно, на данный вопрос, я свой принцип имею.
   - А сколько тебе осталось то?
   - Два годочка - как с куста! А всего, пятерик, как и тебе, отмеряли, - бесшабашно произнесла соседка и, закинув руки за голову, мечтательно добавила. - Эх, сейчас бы в кабак шикарный закатиться - вот бы классно было! И чтоб бабки, у чувака, что с тобой будет, аж из ушей торчали. Эх!
   - Да, не плохо было бы, - согласилась Стрекоза, хотя, весь ее "ресторанный" опыт, ограничивался лишь вокзальным буфетом и детдомовской столовкой.
   И тем не менее, они обе, многозначительно замолчали и, при этом, каждая думала о своем, навеянном собственным опытом. Сонька, о той жизни, которую, безо всякого сомнения, прожигала направо и налево, причем с кайфом и, стараясь брать от нее все. А Ольга? О чем могла вспоминать она? Ну не о детдоме же. А других ярких пятен в ее скромной жизни, увы, не было. А потому, она лишь из чистой солидарности, старательно поддерживала своим участием Соньку. Правда, той, подобного подыгрывания, в любой форме, вовсе не требовалось - она была вполне самодостаточной дамой. А тем временем, стало ясно, что резервы "дружеского" разговора, уже исчерпали себя. Потому то, Стрекоза решительно поднялась с кровати соседки и спросила:
   - Сонь, а по бараку, просто так, пройтись можно?
   - Прошвырнись, а что, это не запрещено. Любопытство взыграло? Смотри, Стрекоза, за любопытство, здесь бывает, дорого платят, - выдала Сонька и, демонстративно закрыв глаза, продолжила блуждания в собственных воспоминаниях.
   Однако, это довольно прозрачное предупреждение, еще больше подхлестнуло упрямство Ольги и она, решительным шагом, направилась из комнаты первой бригады, в широкий коридор, к которому примыкали более вместительные помещения других подразделений. Правда, эта экскурсия, совсем ничего не дала ее кругозору. Во-первых, ее взору, предстала все та же, знакомая до боли, унылая и жестокая картина неволи, лишь самую малость облагороженная, по сравнению с СИЗО. Ну, а во-вторых, Стрекоза едва не нарвалась на неприятности и только, благодаря, уже обретенной ею наглости, вырвалась из цепких лап, скорых на провокацию, блатняжек. От всего этого, остался только горький осадок. А потому, вернувшись к своему месту, Ольга решила таки, опять же, с помощью Соньки, ликвидировать непростительные пробелы, в своем зоновском образовании. Но та уже спала, или делала вид, что спит, не проявляя никакого желания чесать языком. И Ольге, ничего не оставалось делать, как отложить все вопросы до следующего свободного вечера.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Со следующим рассветом, рутинная, совершенно безрадостная карусель принудительного труда, вновь закрутила Стрекозу с головой. Только теперь уже, следуя собственному опыту и не явным поучениям Соньки, Стрекоза старалась не рвать себе жилы. Все равно, заслужить у всегда суровой Макаровны благодарность, было делом весьма бесперспективным. А потому, опытным путем, Ольга выкроила для себя удобный ритм работы и это, позволило ей сполна понаблюдать, за деятельностью остальных членов бригады. И оказалось, что в ней, не смотря на внешние проявления натужной гонки плана, вовсе не собирался попираться вековой расклад и, тем более, меняться на стахановские навороты.
   Блатняги, откровенно валяли дурочку, совершенно бессовестным образом, привычно перекладывая свою долю общего труда, на плечи бессловесных, молчаливых и, отупевших от безысходности существования, чмушниц. В этот же самый ранг, входила и престарелая Кутерьма, которая только и делала, что шастала по всему цеху, тяжко переваливаясь на своих, пораженных варикозом и тромбофлебитом ногах и назойливо, будто осенняя муха, прилипала повсюду, где возникал спонтанный перекус, купленным на гроши в лагерной лавке, приварком. В бригаде, видимо уже давно сложились свои группы, зорко следившие за чужаками и, не впускавшие их, в свое строго очерченное сообщество. И это обстоятельство, по-разному, отражалось на удачах необидчивой Кутерьмы. Кто-то, снисходительно одаривал ее печенькой, кто-то, откровенно издевался, заставляя танцем или соленой частушкой, отработать подаяние, в виде глотка сгущенки, ну, а кто-то, откровенно отмахивался от старухи и грозил переломать ей все ребра. Но Кутерьму, все это очень мало трогало и, каждый раз, как в этом успела позже убедиться Стрекоза, вышедшая в тираж рецидивистка, выждав, когда рабочий день войдет в колею, начинала по новой, свой ритуальный обход.
   Большинство же узниц, происходили из разряда бытовушниц. Вот на них то, и держалось, в общем то, все производство ящиков. Но и они, битые перебитые судьбой, совсем не горели желанием трудиться и только. Хотя, делали свою работу достаточно ловко и, даже красиво. И во всем этом многообразии характеров и повадок, как-то, особняком, стояла Сонька. Она, как и Кутерьма, не имела никаких особых привязанностей, но воспринималась абсолютно всеми. Еще бы, ведь в отличии от старухи, Сонькин статус, был куда выше. А потому, она казалась просто вольной птицей, не терпящей, даже элементарной и безболезненной окольцовки. Иной раз, Стрекоза даже находила в ней, свои собственные черты, касательно не стандартных воззрений на окружающий мир. И, может быть именно по этому, ее с неодолимой силой, влекло, к этой, совершенно не знающей слов благодарности, зачастую, нарочито испорченно-беспринципной грабительнице. Удивительно, но в этом сером и мрачном мире, от Соньки исходило нечто светлое и насыщенное совсем иными красками, чего Ольга, как ни старалась, так и не смогла для себя определить.
   И еще, что поразило Стрекозу, которая, первое время, очень пристально изучала обстановку внутри бригадного сообщества, так это образ и повадки, одной из работниц. Хотя работницей, в полном смысле этого слова, исходя только из половой принадлежности, назвать это существо было достаточно трудно. Всем своим огромным видом и мужеподобными чертами лица, зечка точь в точь, походила на дюжего мужика. Да и звали ее все, не иначе, как Миллер, на что она с огромным удовольствием откликалась. В цехе, Миллер вполне благополучно заменяла собой отсутствие сильного пола и, с легкостью катала, многотонные барабаны бумаги, бочки с клеем, а так же таскала иные тяжести. Ко всему прочему, все ж таки, бабой, она была достаточно угрюмой и связываться с ней не желал никто - это было просто опасно. Однако, что удивительно, Миллер менялась буквально на глазах, когда в поле ее зрения, попадала некая инфантильная и жеманная зазноба, тоже бригадница по имени Жанет. В связи с чем, у Ольги родились вполне обоснованные подозрения, что во взаимоотношениях этой несуразной парочки, не все было так просто.
   Но, жизненного опыта Стрекозе, явно не доставало, знаний в этом, сугубо специфическом плане, не было вовсе, а поэтому, она пока не в силах была, объяснить себе данного феномена. Оставалось лишь искренне удивляться и, не без удовольствия продолжать наблюдать. Это было действительно, очень интересно видеть, особенно по первой, как слоноподобная Миллерша, нежно, насколько это было вообще возможно с ее рожей, поедала своими красными глазищами Жанет и старалась помогать ей во всем. А та, в свою очередь, довольно откровенно кокетничала и, с обожанием глядя на "подружку", благосклонно позволяла ей это делать.
   В общем, вопросов и каши, в голове у Стрекозы, скапливалось ежедневно предостаточно. И кто, как не Сонька, должна была раскладывать все это по своим полочкам. Но, та, была ой, какой не простой и Ольге, иной раз, не один день, приходилось старательно подыскивать удобные, во всех отношениях, моменты, когда девица, могла являть из себя, хоть какую-то благосклонность. Зато, когда это удавалось сделать, их беседы, протекали вполне сносно и давали Стрекозе очень много.
   Вот и однажды вечером, после рабочего дня, наспех отмывшись от вонючего клея, Стрекоза, полная новых впечатлений, с нетерпением поджидала Соньку в их отсеке, между двумя двухэтажными кроватями. А когда та, наконец, объявилась и, с размаху бухнулась на свою шконку, Ольга по-лисьи, осторожненько, чтобы не нарваться на откровенную грубость, принялась зондировать почву.
   - Что, устала, Сонь? - произнесла она слишком участливо и тут же, сочла нужным, в который уже раз, похвалиться. - Как хорошо, все-таки, что ты меня так своевременно научила уму разуму. Я себя почувствовала совсем другим человеком. На кой хрен спину горбатить, все равно, памятник Макаровна не поставит.
   Сонька лишь пристально, с хитрецой посмотрела на Стрекозу и, в свойственной ей, беспардонной манере, выдала:
   - Ох, и дура же ты, Стрекоза! Сама себя в петлю загоняешь. Ну, как хочешь, я тебя за язык не тянула - сама напросилась, что благодарна мне, по гроб жизни. А раз так - на завтра с тебя сахарок причитается! Это ж кто задарма, свои мысли раздавать будет?!
   - А харя не треснет? - моментально взъярилась, от подобной наглости Ольга.
   - Не треснет, не переживай, - спокойно отреагировала Сонька.
   - Ну и жри, кровопийца, может тогда задница слипнется! - выдохнула из себя Стрекоза и, не отказываясь от своих прежних намерений, пристроилась на койке рядом.
   Некоторое время, они обе упорно молчали. Но, уже спустя несколько минут, Сонька сладко потянулась и вмиг, буквально на глазах, как бы, превратившись в ближайшую подругу, нежно обняла опешившую Стрекозу и с искренней заботой в голосе, проговорила:
   - Да, хреново тебе пока приходится, девочка! На этой долбанной машине, или сбрендишь, или в клею задохнешься, на хрен! Но, Макаровна это не со зла - все оттуда начинают. Кроме меня, конечно. Так что, терпелку свою настрой и держись.
   - Да потерплю я, какой разговор, - отозвалась Ольга, все еще не переставая удивляться, особенностям стервозного характера, своей новой товарки. - Я терпеливая.
   - Тогда, лады! Нам, москвичкам, здесь малость труднее. Тут питерские, в основном, власть держат. Но ничего, прорвемся - главное, знать куда ступаешь.
   Они вновь, немного помолчали и Стрекоза, решив, что контакт налажен и пришла пора для начала удовлетворения собственного любопытства, как бы между прочим, спросила:
   - Сонь, а что это за штука - Миллер? Баба или мужик - никак не пойму?
   - А тебе это надо, понимать? Баба, конечно, только чуток особенная. Про лесбиянок слыхала? Так вот, это и есть, оно самое. А на зоне, их коблихами величают. Урод, не урод, но в организме у них что-то не так, если по научному, гормоны какие-то прут, больше, чем требуется. А так, Миллер и впрямь, личность легендарная. Вообще-то, она по документам, как Люда проходит. Люда - Людмила - Мила. Короче, оттуда и пошло - Миллер, да Миллер.
   - И что, выходит у них с Жанет настоящая любовь?
   - Еще какая! Попробуй, промеж них встань. Убьют нахрен! Миллер, любит ее до безумия. Она вообще, или он, тьфу, сама запуталась - короче, в бригаде большую власть имеет, не смотри, что бочки ворочает. С самой Макаровной на короткой ноге! Вот та ей и потакает во всем. Видишь, их хаза в углу? Все чин чинарем, как в настоящей семье.
   Стрекоза посмотрела в указанном направлении, где в дальнем углу, стояли рядом две обычные кровати. Верхний ярус на них, был не жилым, а нижний, со всех сторон, огорожен пестренькой драпировкой. В результате, и впрямь, получался эдакий альков, а с учетом местных условий и вовсе - однокомнатная квартира со всеми удобствами.
   - Да, классно устроились, - выдала резюме Ольга.
   - Не то слово, - с готовностью поддакнула Сонька. - Жанка, эта сучка гребанная, за Миллером, как за каменной стеной. Что твой сыр, в масле катается! Прикинь, Миллерша ей даже трусы стирает!
   Стрекоза вполне искренне выпучила глаза от удивления, а, довольная произведенным эффектом Сонька, даже забыв про свой непременный выпендреж, с видимым удовольствием продолжила.
   - Точно, точно! А ведь сама, эта Жанка - из проституток обыкновенных. Архангельских - клейма не где ставить. И вот на тебе, строит из себя малолетку, драконит Милку, как пацана, а та и рада - готова в задницу ее целовать. Вот так и живут, хлеб жуют.
   - Что, и в самом деле живут? Две бабы? Но как? - казалось, удивлению Ольги не было предела.
   - Ох, и дитя же ты еще, - только и произнесла Сонька. - Дура, кто ж это тебе в башку то вбил, что кайф можно получить одним единственным способом? Не веришь - у Жанки сама спроси, только она пошлет тебя, куда подальше. Да что спрашивать, после Миллера, она теперь ни одного мужика, на километр к себе не подпустит. Сто процентов даю! Миллерша, не смотри, что на медведя гризли похожа - знает, стерва, как бабу до умопомрачения довести. Все они, коблихи, спецы в этом плане, не то что алкашня, которая только и способна, что в глотку заливать, да штаны с гордостью носить. Потому, и любовь у них такая - из брандспойта не разольешь. Кстати, мотай на ус, если что.
   - Нет уж, спасибочки. Я уж как-нибудь по старинке, - в совершенно искреннем испуге, отпрянула Стрекоза. - Ты то сама, что ж не рвешься в лесбиянки?
   - На место Жанки, что ль? Не по мне это, - честно призналась Сонька. - По моему характеру, мне куда ближе роль Миллера, если уж на то пошло! Но и тут беда - уж больно мало приятного для себя, вижу в том, чтобы себе подобную, за сиськи дергать. Ничего здесь не поделаешь - природа, мать ее!
   Она похотливо потянулась всем своим сбитым, довольно развитым, не в пример Стрекозе, телом и, заговорщицки подмигнув собеседнице, со сладостными нотками в голосе, продолжила:
   - А между прочим, у нас здесь, через дорогу, буквально, мужская зона. Правда, крохотная. Вот бы туда тоннель прорыть! А? Я бы, была не против, пару раз в недельку туда сползать, только в натуре, а не эти, записочки-пиписочки!
   - И я бы тоже, - вздохнула Стрекоза, старательно строя из себя опытную и изголодавшуюся по мужской ласке, любовницу.
   Так, за разговорами, они и не заметили как пролетело время и, вошедшая в барак дежурная вертухайка, заорала что было мочи: "Отбой!". А мочи, если судить при ее комплекции борца сумо, в ней было предостаточно. И где их только набирали таких, рядом с которыми, даже Миллер, и тот, выглядел писаным красавцем, или красавицей - тьфу, и впрямь запутаешься!
  
  
  
  
   Х Х Х
   И так, серо и однообразно, потекли дни за днями. В работе, усталости и постоянном напряжении всех сил, в борьбе за относительно достойное существование. Единственным плюсом всего этого, было то, что мелькали они, эти самые дни, с довольно приличной быстротой. Да и куда им было деваться то, если весь немудреный распорядок арестантских будней, укладывался в простейшую схему - подъем, работа, короткий сон, и опять подъем. Правда, во всей этой безликой череде, с неминуемой обреченностью, так характерной для этих мрачных мест, возникали и относительно яркие событийные пятна. Но и они, как правило без исключений, в большинстве своем малорадостные, заключались лишь в неожиданных шмонах, с вытекающими из них оргвыводами, построениях на плацу и стоянием там, из-за чьей-то провинности, а то и по причине больной фантазии начальства, целыми часами на морозе и ветру. Кроме этого, заложенного в официальный режим, и внутри разношерстного, обозленного сообщества, вынужденного, волею судеб жить под одной крышей, возникали скандалы и стычке, некоторые из которых, даже превращались в кровавые потасовки. А потому, все эти данности, вместе взятые, ни на секунду, не позволяли расслабляться и заставляли арестанток, все время, держать себя, в состоянии впряженных в сбрую лошадей, готовых и к неистовому галопу, и к изысканной, но изнуряющей рыси. Отсюда, постоянное напряжение моральных и физических сил, становилось обычной вещью для абсолютного большинства спецконтингента.
   Непреложным и постоянным, прямо таки, до печеночных коликов, была только работа. На нее гоняли строем, под дулами автоматов, в любую погоду - будь то буран или метель, когда видимость вокруг, становилась практически нулевой. Стрекоза уже давно свыклась со своим положением и продолжала, с той совестью, которая умудрилась сохраниться в ее тщедушном теле, трудиться в вонючем цехе. Одежда ее, теперь уже была сплошь заляпана характерными пятнами, отличающими всех членов их доблестной бригады, а кирзовые ботинки, настолько пропитались клеем, что заскорузли еще больше и, стали похожими, на сотворенные из железобетона, абсолютно негнущиеся чеботы. И не мудрено, что в таком виде, в коридоре барака или столовой, ее иной раз, принимали за растоптанную вдрызг чмушницу, пытаясь лишний раз унизить, а то и просто. Ради хохмы, наградить увесистым пинком. Но каждый раз, как правило, несчастная блатняжка-шестерка, которая пыталась это сделать, нарывалась на полный самой решительной злобы взгляд серых, пронзительных глаз и, вынуждена была срочно ретироваться, недоумевая при этом, как это она могла, так позорно облажаться. Правда, все это, имело место лишь на первых порах. А со временем, постепенно, Ольгу стали узнавать многие и проблема, отпала сама собой.
   Отношения с Сонькой, так и продолжали оставаться ровными, но не более того. Девица по-прежнему, упорно не желала, никого пускать в свою душу, а что касалась Ольги, то и она, постепенно, выбрала для себя точно такую же, независимую позицию. Подобный уровень, вполне устраивал из обоих, потому, что ни к чему не обязывал. И то ладно! А между тем, практически незаметно, пролетела зима и, в северных широтах, робко, стали проявляться первые предвестники короткой весны. Правда, они были еще очень даже не четкими, часто обрывались наступлением прежних холодов и, судя по всему, намеревались оставаться такими, достаточно долго, почти до самого лета. Но, тем не менее, все равно жить стало немного легче. Хотя бы потому, что обрыдлой до ужаса, казенной амуниции, приходилось теперь, напяливать на себя гораздо меньше.
   А в один из апрельских дней, в зону прибыл новый этап зечек. И вскоре, в первой бригаде, появилось свежее пополнение. Но на этот раз, в отличие от предыдущего, оно оказалось представлено, одной единственной личностью. Это была женщина лет двадцати пяти, круглая как шарик и, точно такая же прыгучая и подвижная. Звали новобранку Оксаной, а потому, достаточно быстро, с обычной для зоны легкостью, из ее имени, были выброшены, за ненадобностью, все лишние буквы и она, в одночасье, превратилась просто в Оксю.
   За что Окся попала в эти места, ничего вразумительного, никто от нее, так и не смог добиться. Она достаточно ловко наводила тень на плетень, что даже номер ее статьи в Уголовном Кодексе, который было скрыть просто невозможно, все равно, так и не прояснил запутанную ситуацию до конца. Ясно было только одно, общее - девка покушалась на чью то жизнь. Но с каким успехом, зачем и с помощью каких средств - все это продолжало оставаться мраком, покрытым толстым слоем тайны. Да ну и черт с ней! Зато, с первых же минут, своего пребывания в бригаде, шустрая Окся, не замедлила, выказать из своего круглого естества, столько претензий, что мгновенно приобрела себе, достаточное количество недоброжелателей. Что, впрочем, ее мало озаботило. Она так и продолжала, то зверски рычать, то идиотски хихикать, но при этом, свою линию, гнула исправно.
   Однако, Макаровна, быстро сбила с ее рожи лишний крахмал и, не чинясь особо, приставила вновь прибывшую, в полное и безраздельное ведение Стрекозы. Но, при этом, еще успела и шепнуть Ольге:
   - Ты вот что, Стрекоза, или Муха, как тебя там по правде, ты эту сучонку не жалей. Не по себе она шапку выбрала, с самого начала! Так на зоне не делается, а потому, и поучи ее уму разуму.
   Ольга лишь кивнула головой, но, как на деле, следовало укрощать строптивую Оксю, по-прежнему, так и не знала. Но работа, сама поставила все на свои места. Хотя новобранка по-прежнему, корчила из себя саму независимость, технологический цикл производства, не давал ей особо прохлаждаться. Окся же, жилы в себе надрывать не собиралась даже в необходимых объемах и, как следствие этого, однажды, по ее вине, вдруг встала машина, склеивающая картон. Стрекоза, естественно, на правах назначенной старшей, сделала виноватой строгое внушение, а та, за словом в карман, тоже не полезла и, со злостью, откинув от себя ведро, в котором таскала клей, обложила "начальство" с ног до головы. Ольга, конечно же, по началу опешила от подобной наглости, но тут, ей на помощь, чего никогда не было, пришла Сонька. Да и не помощь это была вовсе, если уж разобраться досконально, а обычная, как раз в Сонькином вкусе и манере, бесстрастная провокация. Она, с независимым видом прошла мимо и, как бы невзначай, бросила Стрекозе:
   - Да дай ты ей по рже, что смотришь?
   И Стрекоза, совершенно не удосужив себя осмыслением, бросилась в атаку. Соперницы сцепились словно боевые псы и, отчаянно кусая друг друга, плотным клубком, принялись кататься, по заляпанному пятнами клея, полу. Но Окся, оказалась куда мощнее и увертливее, а посему, вырвавшись из цепких Ольгиных объятий, первой оказалась на ногах. И вот тут, над головой Стрекозы, в полном смысле этого слова, пролетел печальный ангел. Шарообразная Окся, дико вращая глазищами, вырвала из пожарного щита топор и, размахнувшись, как заправский лесоруб, с характерным свистом, опустила его вниз. Тупое, но широкое лезвие, скользнув по толстому платку Стрекозы, со звоном и хрустом вонзилось в цемент пола, всего в каком-то сантиметре о ее головы. Та даже не успела как следует испугаться, как страшное оружие, уже вновь, оказалось занесенным над ней.
   И вот тогда, пред лицом вполне реальной угрозы необратимого, в бой вступила тяжелая артиллерия, до этого молча, вместе со всеми, наблюдавшая исход поединка - Макаровна. Она сделала резкий шаг вперед и, перехватив одной рукой, запястье разбушевавшейся не на шутку Окси, другой, свободной, не чинясь, сунула той в зубы свой жесткий кулак. Окся пошатнулась, выронила топор и, отплевываясь кровью, словно кошка, но откормленная и зажравшаяся, отпрыгнула в сторону. А Макаровна, действуя теперь только собственной харизмой, повела наступление дальше. Медленно, но верно наступая, насупив брови больше обычного, она постепенно, загнала тяжело дышавшую Оксю на весы, с помощью которых взвешивали бумагу и, только тогда остановилась. Вот сейчас, бригадирша могла позволить себе расслабиться и, даже поюморить. Она сдвинула пальцем гирьку на весах и, взвесив подопечную, во всеуслышанье, заявила:
   - Ого, ни хрена себе, цаца - 86 кило! Интересно, сколько из них дерьма?
   Все вокруг, в том числе и Стрекоза, успевшая уже, к этому времени подняться с пола, застыли, стараясь, прекрасно зная Макаровну, продолжение этой фразы. И он, действительно, не замедлило тут же, явиться. Бригадирша степенно откашлялась и спокойно, будто речь шла о стакане семечек, произнесла:
   - Вот, что, сука круглая, если еще раз, откроешь свое хавыло, отправишься прямиком в ШИЗО. А там, когда вернешься оттудова, мы тебя опять взвесим. Только боюсь, что половины гирек, нам уже не потребуется! Поняла, падла? А теперь, марш работать и не дай боже, если машина остановиться еще раз!!!
   Окся лишь злобно сверкнула глазами на Стрекозу и, не говоря ни слова, нервно приступила к своим обязанностям. Тем самым, инцидент, вроде бы, оказался исчерпанным. Но и дураку было понятно, что в этом молчании обиженной, затаилась вполне реальная угроза, которая когда-нибудь, все равно, должна была излиться наружу. Оставалось только ждать и гадать - когда и в каком конкретном появлении?
   А между тем, солнышко, с каждым новым днем, радовало, соскучившихся по нему острожниц, все больше и больше. Окружающая природа, вокруг лагеря, менялась на глазах и, не смотря на то, что мертвые деревья, по-прежнему, оставались голыми, навевая своим угрюмым видом, далеко не самые добрые мысли, в целом, зона перестала казаться такой серой и мрачной, как это было зимой. А вместе с относительно стабильным теплом, в лагерь пришли и добрые вести с воли, которые поспешили материализоваться здесь, в значительное послабление режима. С чем это явление могло быть связано, осужденные только догадывались, а самые грамотные из них, смело выдвигали на этот счет, самые различные предположения. Однако, все они, так или иначе, сводились к изменениям в политике государства. То ли, оно очень желало вступить в далекий отсюда, Совет Европы и, рафинированные европейцы, выставили свои условия, относительно соблюдения прав человека, то ли и впрямь, демократия, разлившаяся широкой волной по стране в вида абсолютного беспредела, наконец, выросла из коротких штанишек.
   Так, или иначе, но теперь, бригады стали водить в промзону без конвоя, лишь под охраной парочки дубаков, вооруженных резиновыми палками. Да и на вахте, перестали шмонать на протяжении часов, когда, особенно зимой, эта дурацкая процедура, превращалась в сущий ад. А кроме прочего, с этого времени, если возникала такая насущная необходимость, можно было задерживаться в цехах и потом, возвращаться в барак самостоятельно.
   К этому времени, преобразились и сами арестантки. Скинув свои бесформенные бушлаты и негнущиеся платки, они хоть отдаленно, но все равно, стали походить на особей женского пола. Да и сама весна и, последовавшее за ней лето, не могли не привнести в их облик, свои, неизгладимые черты. Что, в свою очередь, красноречиво доказывало, что все живое в природе взаимосвязано и призвано жить, не смотря ни на какие перипетии, в относительной гармонии с ней.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Но, именно это обстоятельство, когда можно было, наконец то, немного уделить внимание своей внешности и вспомнить, что ты рождена, все ж таки, женщиной, вдруг, привнесло в жизнь Стрекозы, новые и, очень малоприятные для нее краски. А все ее проблемы начались с того, что как-то раз, когда после очередной рабочей смены, Ольга с удовольствием отмывалась от налипшего клея в санузле, туда, совершенно неожиданно, вошла Миллер. И от того, какими глазами, эта коблиха, посмотрела на обнаженную Стрекозу, той стало ясно, что теперь у нее могут начаться самые неприятные последствия этого.
   И точно! С того самого дня, Миллерша, принялась буквально поедать глазами Ольгу. И той, ничего не оставалось делать, как, либо старательно избегать встреч с этим созданием, что делать в составе одной бригады, было очень трудно, либо вновь, напяливать на себя, все самое несуразное и, ко всему прочему, цельными днями не умываться. Однако, все эти примитивные ухищрения Стрекозы, увы, наоборот, имели самые, что ни на есть противоположные результаты. Миллер распалялась еще больше и, по ее налитым кровью глазам, было видно, что "даме", приходится сдерживать свои, вдруг, воспылавшие чувства, из последних сил. Коблиха, стала преследовать девушку, где только было можно. А однажды, Миллерша зажала ее, дрожащую от страха и омерзения, в темной каморке, где хранились запасные части к станкам. И вот тут, вдали от людских глаз, мужеподобное существо, принялось горячо шептать, обезумевшей Стрекозе на ухо.
   - Да не ломайся ты, дура, я буду любить тебя так, как ни одному мужику и не снилось! Сама поймешь потом, какой дурой была до этого! королевой тебя сделаю, вот увидишь!
   При этом, ее пальцы лихорадочно, жадно, шарили по телу, не смевшей даже пошевелиться девушки. И, что удивительно, эти спонтанные движения, оказались настолько выверенными, что на Стрекозу и впрямь, стало накатываться какое-то приятное блаженство. Но, Ольге удалось быстро стряхнуть с себя это колдовское наваждение. В отсутствии иного пути к отступлению, она вытянула свои губы тонкой полоской и, сперва вполне по доброму, произнесла:
   - А как же Жанет, Миллер? Она ведь будет очень недовольна!
   - Жанет не узнает, дура! - зашептала коблиха и, еще теснее прижала к себе жертву. - Ну, а если узнает - хрен с ней, все равно никуда не денется!
   И тогда, Стрекоза решила откровенно схитрить. Но, видит Бог. Лучше бы, она этого не делала вовсе!
   - Нет, дорогуша, так дело не пойдет! - выдавила из себя Ольга. - Она, значит, жена законная, а я - так себе, любовница и второй сорт! Тоже мне, султан турецкий выискался!
   На что, Миллер, чуть ли не взвыла от праведного негодования. Она отпустила "избранницу" и, встав перед ней на колени, принялась сладким медом, изливаться ей в жарких признаниях.
   - Нет, Стекоза, завяжу я с Жанет! Вот тебе крест, завяжу! Да и на волю ей скоро. Ты у меня будешь одна единственная! Одна! Слышишь? Ну, подписывайся, дура!
   Но Ольга, не оценила этот вулканический выплеск всамделишной страсти. Она, улучшив минуту, грубо оттолкнула от себя, не в меру навязчивого "хахаля" и стремглав, умчалась обратно, в помещение цеха. Где были люди, и где было не так страшно. Хотя умом, Стрекоза прекрасно понимала, что это только начало ее нелегких испытаний. Но, переломить себя в физическом отвращении, она не могла, хотя и слышала за своей спиной, вполне реальные, в скором воплощении, угрозы, только что отринутого ею, "жениха".
   А коблиха и сама, не замедлила приступить от слов к делу. Миллер принялась преследовать Ольгу уже в наглую, буквально, наступая ей на пятки и, чиня препятствия, везде, где это было только возможно. В одночасье, казалось бы, только-только налаженная жизнь юной острожницы, превратилась в сущий ад. Но Стрекоза, с еще большим упрямством, продолжала стоять на своем, с гневом пресекая любые намеки, или даже просто, зачатки разговора, со стороны несостоявшегося "жениха". Чем приводила его в исступленное бешенство.
   И однажды, не в силах, больше бороться в одиночку с этой напастью, Ольга все ж таки, обратилась за советом, ко всезнающей Соньке. Но та, отнеслась к беде соседки, довольно спокойно и, даже, как всегда, философски, потому, не утрудив себя думами, тут же выдала готовый рецепт.
   - А что ты, собственно, теряешь? Пишись, пока предлагают. По крайней сере, будешь жить, как человек. Если вообще будешь жить, - заявила она.
   - То есть как это - если вообще? - взвилась Стрекоза. - Что ты мне пургу гонишь! Нормально не можешь объяснить?
   - А ты не ори на меня - не взнуздала еще! - остудила ее пыл Сонька, но продолжила. - Ты что ж, дуреха, думаешь, Жанет это сглотнет, за здорово живешь? Мало ли, что Миллерша наплела. Ошибаешься, дорогуша, она еще тебе волосенки то повыдергивает. Вот увидишь! Хорошо, если только волосенки.
   - Да не хочу я подписываться, вот в чем дело!!!
   - Ну и что с того - не хочешь не пишись, - снисходительно согласилась товарка. - А Жанет тебе все равно кровь попортит. И, даже если сломает тебя Миллер, что эта коблиха дальше может сделать? Ты, по сравнению с Жанкой - козявка недоделанная! Ну, поматросит Миллерша, собьет с себя горячку, а потом, эта сука, все равно ее уведет. Она же знает отлично, не то что ты, как любовничку приятное сделать. Вот тогда, что с тобой станется - это точно, хрен его знает!
   В общем, от столь завуалированного рецепта Соньки, проку, как и ожидалось, оказалось не много. Она явно дала понять, чтобы Стрекоза выкручивалась из этой трясины сама и ее не впутывала. А что с нее было взять? Не подруга же, закадычная, так просто, товарка для разговоров. И Ольга выкручивалась. Как могла и, сколько могла. Но, положение ее сильно осложнилась, когда, как и накаркала Сонька, про сторонние шашни "муженька", вдруг, прослышала меланхоличная Жанет. Ревнивица вмиг взбеленилась и, демонстрируя завидную прыть, не стала откладывать разборки в долгий ящик. Она вызвала Стрекозу на разговор тет-а-тет и прямо, искривив свою смазливую рожу, не выбирая слов, выпалила:
   - Короче, если ты, сучонка худосочная, возмечтала занять мое место, можешь заранее прощаться с жизнью! Это я тебе, шаболда, вполне серьезно говорю, только попробуй!
   - Жанка, да ты что, - попыталась умилостивить ее Ольга.- Живите на здоровье! Но твоя Миллерша сама ком не лезет, проходу не дает. Вот и разбирайся с ней.
   - Нет уж, я с тобой разбираться буду! - вдруг, перешла на истерический крик Жанет. - Если бы ты своим худым задом не вертела, ничего бы и не было! Я тебе всю рожу бритвой искромсаю, чтобы мужики, до смерти твоей, шарахались от тебя, как от чумы! Поняла?
   В качестве веского аргумента своих, вовсе не шуточных намерений, она ловким движением, освободила из рукава, блеснувшую молнией "опаску" и, прочертила перед лицом, впавшей в прострацию Ольги, широкий крест.
   А тем временем, жесткий прессинг Миллера, принял вполне реальные очертания. Не известно как она уговорила Макаровну - подкупила ли, или просто уболтала, но вдруг, абсолютно без видимых на то причин, бригадирша перевела Ольгу на новое место. И это, явилось вполне продуманным продолжением нарастающего ужаса. Теперь с утра и до вечера, вместе с бессловесной и покорной чмушницей, Стрекоза должна была вымывать до блеска, порожние бочки из-под клея и отбеливающих химикатов. Что ей стоило это "повышение" по службе, лучше было бы не рассказывать. К моральным мукам, которые в этот момент буквально одолевали девушку, добавились еще и муки физические. Ведь бочки были огромадными, вода ледяной, а содержимое посудин, едким и мерзким до безумия.
   Зато Миллерша, благодушно дала ей некоторую передышку. Очевидно для того, чтобы дать почувствовать Стрекозе, на собственной шкуре, сразу все - и границы ее власти, и разницу, которую сулило ее предложение. А потому, чего бы ей это ни стоило, Ольга вынуждена была воспринимать свое падение на дно, не иначе, как некое благо и возможность, хоть таким чудовищным образом, сохранить в себе остатки моральных и физических сил. Ведь наивной, как раньше, она уже не была и, прекрасно понимала, что все ее беды еще впереди.
   Да и как им было закончиться, этим бедам, когда итак, оказавшись, в одночасье, между двух огней - Миллером и Жанет, снизу, как бы исподволь ее старался, при первой же возможности ущипнуть, еще и третий злопыхатель. Да, да, та самая злопамятная Окся, которая вовсе не собиралась забывать унижения, нанесенного ей, по вине Ольги. А поскольку, в небольшой бригаде, ни для кого не были секретом, проблемы Стрекозы, тот и Окся, решила подло добавить свою лепту, в это общее дело ломки и травли девушки. Правда, подошла к данному процессу, утонченно и, даже изящно.
   А случилось это так. Когда-то, еще в самом начале работы Ольги в тарном цехе, в один из свободных вечеров, она, от нечего делать, склеила из бумаги маленькую стрекозку. Раскрашенный шариковой ручкой и покрытый слоем клея, вполне заменившего лак, амулетик, получился на славу и, с тех пор, Стрекоза с гордостью, стала носить его на груди. Так вот, как то раз, когда бригада, в сопровождении дюжих охранников с дубинками, следовала на работу и, проходила, как раз рядом, с особо охраняемым с вышки участком, Окся и исполнила свою пакость. Она изловчилась и, сорвав с шеи Ольги стрекозку-амулет, попыталась забросить его, в коридор, между двумя рядами колючей проволоки. Но та, вдруг, повисла на "колючке" и на пожелала лететь дальше. А потому, хозяйка сувенира, возмущенная подобной наглостью и, движимая единственным желанием, спасти свой талисман, совершенно ничего не соображая в этот момент, выбежала из строя и кинулась к ограждению. И, это ее действие, вполне могли принять за что угодно - даже за попытку к побегу. Тогда, часовой на вышке, имел полное право, открывать огонь на поражение. Кстати, он и приготовился сделать это, но, более резвый охранник из контрактников, опередил часового-срочника и, тем самым, спас Ольге жизнь. Но какой ценой! На ее беззащитную голову и спину, обрушился целый град, нещадных ударов резиновой дубинкой, моментально, сваливший девушку с ног. Зато Окся, открыто праздновала свою победу - теперь, они были, что называется, квиты! Правда, понятие паритета, в условиях скрытого от глаз, беспредела зоны - вещь слишком уж условная. И в этом, Стрекоза смогла убедиться довольно скоро.
   А пока, Провидению, очевидно, было мало ее бед и оно, малодушно, продолжало спускать на беззащитную Стрекозу новые напасти. Не прошло и нетели, после того памятного случая с сувениром, как Миллер, вновь предпринял очередную атаку. Однако, она сильно отличалась, от первого Ольгиного контакта с коблихой. На этот раз, "жених" просто подошла к Стрекозе, когда та, в самом неприглядном виде, выставив свой зад наружу, мыла нутро бочки и, совершенно не обращая внимания на чмушницу, возившуюся рядом, осклабившись, произнесла:
   - Ну, что, дорогая, как новая работенка?
   Ольга же решила упрямо промолчать и тогда коблиха, сжав могучие кулаки так, что побелели костяшки пальцев, выдала:
   - Короче, даю тебе последнее предупреждение, до сегодняшнего вечера! Иначе, до конца срока будешь гнить в ШИЗО. Или, сделаю так, что запросто, прицепишь еще пятерик, в довесок в своему!
   То, что данная угроза, имеет под собой веское основание, Стрекоза прекрасно понимала. И, здесь совсем не надо было додумывать то, каким образом, подставит ее Миллер - судьба Ольги, уже была почти решена. Оставалось дело за малым - покориться и, стиснув зубы, сделать шаг в объятия коблихи. А там, будь что будет! Но, именно в этой, совершенно пиковой ситуации, как впрочем и всегда ранее, в Стрекозе восстало, будто Феникс из пепла, невероятное упрямство. И конечно же, в означенный срок, она не сказала Миллеру ни "да", ни "нет". Будь что будет!!! Будьте вы все прокляты, со своей идиотской любовью!!!
   Но, еще задолго до конца рабочего дня, девушка буквально сходила с ума. Она лихорадочно перебирала в своем воспаленном мозгу, все возможные варианты выхода из данного тупика и каждый раз вновь, упиралась в непреодолимую стену. От волнения, на грани животного ужаса, заполонившего ее всю, до основания, Стрекоза даже перестала адекватно воспринимать окружающие ее реалии. И, лишь только однажды, из этого предсумрачного состояния, ее вывел скрипучий голос Кутерьмы. Но, не столько голос, привлек внимание Ольги, сколько та ахинея, с точки зрения любого нормального человека, которую шамкала своим беззубым ртом, аборигенка этих мест. Престарелая зечка, собрав вокруг себя вольных слушателей, среди которых, была и откровенно зевающая Сонька, слезливо жаловалась на свою нелегкую судьбинушку. А все потому, что у Кутерьмы скоро заканчивался срок и ей следовало вновь становиться вольной пташкой. Но она этого, ну никак не желала, как впрочем, и не видела для себя способа, чтобы остаться на зоне еще. Потому-то, теперь она постоянно и жаловалась каждому встречному, на свою беду, а в ответ, непременно выслушивала одно и то же, как и сейчас:
   - А ты, Кутерьма, возьми и грохни "хозяина" - тогда точно, отвесят сполна. До конца своих дней, будешь казенную баланду жрать и в ус не дуть.
   - Если б могла, да сила была - ни на миг не задумалась бы, - шамкала та в ответ и, непременно, добавляла. - Ну, сами посудите, что мне в миру делать? Я ведь за решеткой всю жизнь, привыкла уже!
   - Да разве к такому можно привыкнуть! Урода! - буркнула Ольга и, со злостью, шваркнула вонючую тряпку, в ведро с водой.
   Всю ночь в бараке, Стрекоза не могла уснуть. Она ворочалась на своем узком ложе, проваливаясь ненадолго, от усталости, в сон, но вскоре, вздрагивая всем телом, вновь просыпалась в холодном поту. А когда предательская дремота, одолевала ее опять, перед ее взором, непременно появлялась все та же Миллерша, которая вращала налитыми кровью глазищами, размахивала огромной, блестящей бритвой и орала что-то угрожающее. А с лезвия бритвы, на землю, стекали капли алой крови. Сначала, они превращались в юрких змей, но потом, вдруг, все до единой, обретали голову Жанет и, уже эти мерзкие монстры, снабженные ртами, с двумя рядами острейших зубов, отчаянно извиваясь, пытались вонзиться ими в ноги Стрекозы.
   И Ольга, в который уже раз, со стоном вскакивала на своей постели. она тут же машинально, бросала напряженный взгляд в сторону, где обреталась сладкая парочка, но там, по-прежнему, было тихо. "семья" благополучно почивала и, казалось, даже и не помышляла о черных делишках. Наконец, ближе к середине ночи, так и не дождавшись карательных мер со стороны коблихи, Ольга окончательно провалилась в черную бездну сна. Усталость взяла свое и теперь, ее заслуженное отдохновение, проходило уже без диких сновидений. И так бы, вполне возможно, продолжалось до самого подъема, если б, все равно, пребывавший в постоянном напряжении, слух Стрекозы, не уловил чьи-то тихие шаги в коридоре, а взвинченные до предела нервы, не дали команду организму, открыть глаза.
   Но, и на этот раз, тревога оказалась ложной и Ольга, глубоко вздохнув, попыталась вновь смежить веки, как почувствовала позывы, вполне естественного характера. Она тихонько спустилась вниз и на цыпочках, стала пробираться к санузлу. То и дело, оглядываясь, при этом, на "будуар" счастливого семейства. Однако, едва она открыла дверь в освещенный туалет, как волосы на ее голове, встали дыбом, изо рта вырвался сдавленный тихий крик, а глаза расширились настолько, что грозили вывалиться из орбит, на желтый кафель пола. В ту же секунду, все ее тело, заколотила мелкая дрожь. И было от чего! Прямо посередине небольшой комнатенки санузла, уткнувшись лицом в кафельные плитки и раскинув в стороны руки, лежала бездыханная Окся! А из ее спины, прямо напротив сердца, торчала наборная ручка внушительной финки!
   Стрекоза вмиг перестала соображать, что она делает. Но, движимая извечным инстинктом милосердия, девушка бросилась к телу своего недавнего врага и, видимо для того, чтобы облегчить Оксе ее страдания, машинально, резким движением, выхватила нож из раны. А оттуда, тут же, хлынул поток густой, почти черной крови. И только тогда, при виде необратимой реальности, к Ольге, наконец то, пришло некоторое отрезвление и способность хоть как-то мыслить. Получалось, что убийство Окси, это и была та самая угроза Стрекозе, которую сегодня озвучила Миллерша. Все, действительно, было налицо и на своих местах - полный состав преступления для добавочного срока! Труп и рядом Стрекоза, с окровавленным ножом в руках! Сюда, оставалось только добавить соответствующий мотив, но и он, лежал, что называется на поверхности - взаимная вражда, драка и месть, за выброшенный, неделю назад, на "колючку" амулет! Более того, чтобы получить поутру полный комплект для нового следствия, Ольге даже можно было и не идти в туалет. Это обстоятельство, скорее всего, явилось полной случайностью, и не могло было быть запланировано коварной, в своей мести, коблихой. Но, страшная суть, от этого, вовсе не менялась.
   Деваться Стрекозе было некуда и, ноги сами понесли ее к кровати, на которой, сладко спала Сонька. Стрекоза, как и была с ножом руках, тихонько растолкала товарку и, когда та, обрела способность воспринимать что-либо, шепотом изложила ей смысл непростой ситуации, заложницей которой, она оказалась.
   - Да-а-а, - выдохнула Сонька. - Дела! А какого хрена, ты финак то сюда приперла?
   Ольга виновато потупила глаза, но времени в их распоряжении, оставалось до обидного мало, а потому, и разбираться по данному поводу, было бы непозволительной роскошью.
   - Да что там финак! Что делать? - умоляюще выдавила из себя Стрекоза.
   И тут, Сонька, будь она благословенна, не затопырилась как всегда, а повела себя действительно достойно, профессионально и достаточно шустро. Соображала она самую малость и, уже через секунду, решительно взяв нож из руки Ольги, принялась тщательно вытирать наборную ручку оружия о собственное одеяло, не забыв пояснить при этом:
   - Чтобы твоих пальчиков не осталось, дуреха!
   Затем она резво спрыгнула с постели и, подбежав на цыпочках к кровати Кутерьмы, вложила финку, в ее откинутую за голову руку. Та, даже и сом не повела и продолжала дрыхнуть, вероятно, видя при этом, страшный для себя сон, как ее освобождают из колонии. Вскоре, Сонька вернулась и, весело подморгнув Стрекозе, тихо произнесла:
   - Считай, что ты в рубашонке родилась. Однако, классно Миллер тебя подставила! А что ты в туалет то, поперлась, дура?
   - Какая разница - поперлась бы, не поперлась бы, все равно, все стрелки на мне сходились бы! - даже огрызнулась, слегка осмелевшая Ольга.
   - Это верно, - легко согласилась Сонька. - Но ничего, Кутерьма тебе только спасибо скажет. Все, а теперь спать , рожу настрой соответствующую на утро - ничего не знаю и шабаш!
   Еще задолго до завтрака, на Кутерьму уже надели наручники. Та, поначалу, никак не могла взять в толк, что случилось и тупо разглядывала окровавленный нож в своей руке. А, когда ей достаточно популярно объяснили, поддав, при этом, для очистки застарелых мозгов, пару внушительных подзатыльников, то сморщенное лицо закоренелой рецидивистки, буквально засияло. Она и не подумала отказываться, от повешенного на ее худую шею, словно орден, убийства, а наоборот, со счастливой улыбкой, гордо прошествовала впереди сурового конвоя. Что ж, каждый имеет право на собственное понимание счастья, а мечта Кутерьмы, все ж таки, удивительным образом сбылась.
   Поэтому, и дело об убийстве зечки, свернул достаточно быстро - исполнитель найден и все признал, мотив, пусть несуразный, но известен, чего еще надо! И, только начальница отряда, долго еще после этого, вынюхивала в бригаде, приглядываясь ко всем, но, по большей части, к Стрекозе. Однако, вскоре, ми она успокоилась, а всколыхнутое событием, сообщество зечек, вновь стало существовать своей устоявшейся жизнью. Правда, Миллер ходила чернее тучи. Еще бы, такой прокол, ей не мог привидеться, даже в страшном сне. От отчаянья явного проигрыша и, чтобы хоть куда-то деть прущую из нее негативную энергию, однажды, спустя несколько дней после событий, коблиха, вдруг, жестоко, вполне по-мужски, избила свою возлюбленную. Но Жанет, стойко стерпела побои. Потому, что прожженная проститутка, седьмым чувством, поняла все достаточно правильно - период новой влюбленности, у ее "муженька" благополучно завершился. А это, конечно же, стоило синяка под ее глазом!
   Но Ольге, по-прежнему, от этого легче не стало. В угрюмости Миллера, она увидала для себя новые и, далеко не радужные предзнаменования. Та, просто из садистского удовольствия, начинала мстить за свое позорное поражение. И в этом деле, имела уже, вполне официального и преданного союзника - несравненную Жанет. Дело травли Стрекозы, становилось их семейным подрядом. Что же касалось самой Жанет, то она, что вполне естественно, оказывалась готовой идти на все и, неизвестно, как далеко. Но, надо было, все ж таки, думать, что действительно, далеко и до конца, как бы поступила любая хранительница "семейного очага", ради спокойствия и благополучия в своем доме. Более того, Жанет, в плане выработки способов мести, была куда изобретательнее самой Миллерши, поскольку, в отличие от нее, имела завидный опыт прошлого и, судя по ней, достаточно изощренные мозги.
   А потому, Ольге следовало продолжать жить, не иначе, как с оглядкой и, данное обстоятельство, еще больше, выматывало ее нервные и физические запасы хрупкого организма.
  
  
  
  
   Х Х Х
   А к этому времени, в условиях северного, короткого, но влажного и душного лета, тот производственный процесс, на который была поставлена, да так и благополучно забыта на нем, Стрекоза, превратился в самое настоящее наказание небес. Остатки едких химикатов и клея, теперь имели возможность, беспрепятственно проникать, практически на любой участок потного тела, не в той степени защищенного одеждой, как это было зимой. А потому очень скоро, кожа Ольги, оказалась покрытой уродливым панцирем из шелушащихся лишаев. Кроме физических мук - и это было вполне естественно, в той жесткой среде, в которой приходилось обретаться девушке - они приносили еще и огромные моральные страдания. От Стрекозы, с брезгливым отвращением, стали шарахаться даже те, с кем она ранее, имела более менее налаженные отношения. А потому, не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться о том, как будет складываться в дальнейшем, судьба арестантки. Вниз, только вниз, до самого дна и положения бессловесной чмушницы. И это было действительно ужасно!
   А тут, ко всему прочему, то ли под воздействием истощенных напрочь нервов, то ли, по причине ежедневного контакта, с теми же самыми ингредиентами из бочек, к Стрекозе прицепился и гораздо более серьезный недуг. Ее ноги, руки и шея, вдруг, стали покрываться ужасными нарывами и в одночасье, бедняга превратилась, в пока еще ходячий, но уже сгусток, не поддающейся усмирению, нечеловеческой боли и страдания.
   Поэтому, всегда хмурой Макаровне, просто ничего не оставалось делать, как обратить свое внимание на подопечную. Бригадирша здесь была абсолютно всем и, едва глянув бесстрастным взглядом на Стрекозу, не проявив при этом, ни жалости, ни сострадания, самолично, как заправский фельдшер, поставила диагноз. Зато, благодаря ему, одна из неповоротливых помощниц старшей церберши отряда, чертыхаясь, что ее заставили переться черт знает куда, отвела Ольгу, в лагерную больничку.
   Это было сравнительно небольшое, уютное и чистенькое строение, расположенное в наиболее зеленой части административной зоны. Как и все здесь, оно было огорожено "колючкой". Но обстановка внутри нее, хотя и носила на себе ясный отпечаток принадлежности к острогу, все равно, в большей степени, сохраняла и черты, имеющие непосредственное отношение к самой медицине и милосердию. Ольге определили кровать в небольшой комнатушке-палате, где кроме нее, оказались еще две угрюмые больные. Одна из них, находилась в горячечном бреду и, абсолютно не реагировала на окружающее. А другая, пожилая и покрытая сетью глубоких морщин, зечка, судя по ее, не совсем нормальным реакциям, давно уже рассчиталась по долгам, в плане понимания забот обычного человеческого сообщества. Она что-то постоянно бормотала себе под нос и, уставившись в одну точку, в ничем не примечательном углу палаты, лишь расшатывалась, сидя на кровати, из стороны в сторону.
   Но, приняв новоявленную пациентку в свои пределы, на целые сутки, лагерная медицина, обремененная, видимо, другими делами, о ней забыла вовсе. И Стрекоза, свершено не удивилась данному обстоятельству, прекрасно осознавая то, что в этих местах, понятие боли в принципе, и болезни вообще, имели несколько иное значение, нежели на воле. Они настолько переплелись друг с другом, что стали вполне обычным, даже каждодневным фоном лагерной жизни и их проявление, в любом качестве, здесь не могло шокировать никого, по определению. А потому, ей оставалось лишь набраться терпения и, превозмогая боль, обреченно дожидаться своего положенного часа.
   И он, наконец, настал. На второй день, пребывания Стрекозы в больничке, а их палату, стремительным шагом хозяина, вошел доктор. Это был тот самый доктор, который ставил когда-то диагноз Стешке. На нем был белый халат, а потому, узнать в каком он находился звании, не представлялось возможным. Да и что это бы дало? Доктор, он везде доктор, вне зависимости от рангов и званий. Как и в прошлый раз, от него довольно крепко пахло спиртом, но, судя по его человеческим глазам, не только это зелье, являлось причиной его особенной веселости и простоты в общении. Врач, довольно шкодно подмигнул Стрекозе, что само по себе, здесь, за колючей проволокой, являлось вещью неординарной и произнес:
   - Ну, и что же с нашей мадам приключилось?
   Затем, доктор внимательно осмотрел пациентку и, почмокав губами, продолжил:
   - Да-а-а, увы, банально и непреложно в этих местах! Множественный фурункулез на фоне гиповитаминоза и прочей, сопутствующей у нас гадости - нервы, ну и так далее. Что ж будем лечить, причем, радикально. Извини, дорогая, но, придется тебя немного порезать. Иначе..... В общем, что тут объяснять - надо, значит надо!
   - Делайте что хотите, только побыстрее, пожалуйста, - обреченно выдавила из себя Стрекоза.
   - Вот и прекрасно, - как бы, даже обрадовался доктор. - Но, сразу предупреждаю - будет больно! Условий, для нормальной анестезии, у нас, сама понимаешь, нет, а сильнодействующими обезболивающими, тоже не балуют. Чтобы зеков не напрягать - наркотики ведь. Представляешь, как рассуждают, там, наверху! Но ничего, что-нибудь придумаем!
   Он отдал короткое распоряжение медсестре, которая все это время стояла сзади, старательно внимая каждому его слову и вышел из палаты. Та, не особо чикаясь, вколола Ольге какой-то укол, помогла переодеться в больничный халат и, взяв после этого под руку, куда-то повела. То. что комнатушка, в которую они пришли, являлась, как бы, операционной, Стрекоза догадалась сразу. Даже не смотря на то, что и стол и освещение над ним, да и все окружающее оборудование, было выдержано в экземплярах, характерных для захудалого медпункта конца ХIХ века. Доктор был уже здесь и, судя по всему, был полностью готов к работе. А потому, усадив пациентку, сразу же, на операционный стол, он довольно строго произнес:
   - Вот, что, мадам, сейчас я пропишу вам одно средство и, попробуйте его не принять! Оно наше, народное, но, безотказное - проверено! Да и ты, будешь себя чувствовать, куда комфортнее.
   Сказав это, он налил в граненый стакан, ровно до половины его, какой-то прозрачной жидкости, добавил туда воды прямо из-под крана и, торжественно преподнес Стрекозе.
   - Спирт! - коротко, но уважительно, по отношению к содержимому, объяснил доктор. - Поэтому, выдохни из себя воздух и, залпом. Вперед!
   Ольга не смела ослушаться и, хотя и пила в первый раз в своей жизни, довольно сносно проглотила, резкую на вкус влагу. Огненная жидкость, вмиг, опалила ей весь пищевод, нёбо и щеки, а на глазах, вынужденной пьяницы, выступили крупные, словно градины, слезы. И Стрекоза, сперва, как бы задохнулась от нехватки воздуха в легких, а затем, жестоко закашлялась.
   - Ничего, ничего, - подбодрил ее врач и услужливо, вероятно, хорошо зная толк в питие, поднес стакан чистой воды. - Извини, закуски нет, а вот это, немного облегчит твое положение. Хотя, я лично, подобного не признаю - все приятные ощущения псу под хвост! Но, увы, дамы, создания утонченные. Так что пей!
   Ольга судорожными глотками, стуча зубами о стекло, выпила холодную воду и ей, действительно, стало немного легче. А тем временем, по ее жилам, теплой волной стало растекаться благодатное тепло, голова закружилась и Стрекоза медленно, но верно, с улыбкой на устах, принялась как бы падать в сверкающую бездну.
   - Доктор, а шрамы останутся? - только и смогла произнести она, уже основательно заплетающимся языком.
   - Никаких шрамов! - резко и с огромной уверенностью, ответил тот и, с понятной гордостью за себя, добавил. - По сравнению со мной, эти пластические мясники - просто сопливые мальчишки! Так что, можешь потом, хоть в модели идти! Гарантия!!!
   Ольга лишь счастливо заулыбалась и окончательно провалилась в пьяный и полный отруб.
   А когда она вновь пришла в себя, то с удивлением констатировала, что лежит уже на кровати, в своей палате и, что самое главное, не чувствует в своем теле, ни малейшего признака былой боли. Правда, сильно кружилась голова, подташнивало и весь собственный организм, ощущался ей так, словно его недавно, пропустили сквозь гигантскую мясорубку, а потом, снова склеили. И еще - рот оказался настолько сухим, что язык превратился в некое подобие шершавого камня, которым косари, доводят до нужной остроты свои литовки. Но, это уже не шло ни в какое сравнение с тем, что было всего несколько часов назад.
   На поправку, Стрекоза пошла очень быстро. Ее раны, благополучно затягивались, тело стремительно очищалось от сухих струпьев, а, после снятия многочисленных швов, и вовсе, она обрела чувство, удивительным образом обновленного, вдруг, человека. теперь, в свободное от процедур время, Ольга могла гулять по территории больнички, огороженной "колючкой" и, спокойно, восстанавливать свои силы. А это было просто необходимо. Ведь девушка прекрасно понимала то, что болеть ей здесь долго не дадут, а значит, придется очень скоро, возвращаться в бригаду. И там, вновь впрягаться - хочешь, не хочешь - в беспощадное противостояние, ценой которого, стало не что-нибудь, а ее собственная жизнь!
   На то, что Миллер забыла былые обиды, Стрекоза даже не надеялась. А потому, воспринимала свое счастливое пребывание в больничке, только как отсрочку, от исполнения сурового приговора в отношение нее. И это обстоятельство, продолжало достаточно сильно воздействовать на нервы и частенько, впадать в стойкую апатию, которая, ну никак не желала обретать выхода из жестокой безысходности. И, чем больше, Стрекоза, поправлялась физически, тем больше погружалась в жуткое состояние, напрямую граничащее с состоянием, которому, увы, подвержены потенциальные самоубийцы. Тем более, что печальный опыт подобного, у нее уже имелся, а воли, для того, чтобы напрочь отринуть навязчивые мысли, в данный момент, явно не хватало!
   И, как это часто бывает, в совершенно пиковых, безысходных ситуациях, Провидение, скоро, само дало ей в руки, на первый взгляд, вполне удобоваримую подсказку. Как то, гуляя по территории, Ольга заметила девчушку, свою ровесницу, которая тоже была облачена в больничный халат. Она сидела на скамеечке, чуть поодаль и, что-то увлеченно пела. Но, совершенно не это удивил Стрекозу, а то обстоятельство, что подойти к певунье, она не могла. Между ними, пролегала двойная стена из "колючки", за которой, вдалеке, виднелся беленый сруб, тоже, явно медицинского предназначения. Но, почему это строение, было так серьезно отделено от, собственно, больнички, Ольга так и не поняла сразу. Пока не разговорилась с девушкой. И ту, все тайное, так сказать, не преминуло открыться ей, во всей его очевидной простоте.
   Строение, оказалось специальным бараком для ВИЧ-инфицированных, которых, оказывается, содержали в строгой изоляции, отдельно и, благосклонно, позволяли им, в этой обстановке, медленно умирать. А когда те превращались в ходячих мумий, их, вполне благодушно актировали и, не смотря на различные сроки непогашенного заключения, отправляли на волю. Девушка, что естественно, тоже оказалась больна СПИДом и, данное обстоятельство, поначалу, повергло Стрекозу в настоящий шок. Ведь вся ее информация, об этом страшном явлении ХХ века, базировалась, лишь на пугающих материалах газет, от которых, буквально, кровь застывала в жилах! А тут, на тебе - вполне нормальный человек, да еще, ко всему прочему, поющий песни!
   И впрямь, девчушка, оказалась довольно забавным существом. Она совершенно не думала унывать и, не смотря на то, что носила в себе неизлечимую, страшную болезнь, продолжала смотреть на свое будущее, вполне оптимистично. Да, да, и это, в отличие от Стрекозы - здоровой, но загнанной в угол обстоятельствами, тоже, без сомнения страшными, но все же не такими, вероятно, как коварный СПИД. Надо же - парадокс, да и только! А девушка, ко всему прочему, оказалась еще и разговорчивой. Она, достаточно популярно, даже с какой-то гордостью, изложила оторопевшей Ольге, преимущества своего незавидного положения и, в заключение, просто так, от души, добавила:
   - Ну, и что из тог, что у меня СПИД? Сдыхать я вовсе не собираюсь и, на лет, эдак, двадцать, вполне законно, рассчитывать могу. А там, глядишь, и лекарства от него придумают - тогда и совсем ништяк будет! Зато, на свободу скоро, представляешь?! Нас сейчас, что-то резво актировать стали. Оно и понятно, кому в этих местах, лишние заботы нужны. Катись на волю, а там уж, и лечись от пуза, или сдыхай, если желаешь - тоже, твое личное дело!
   Ольга не могла не согласиться с ее простейшей логикой, тем более в собственной состоянии. И, в какой-то момент, даже углядела в этом, вполне возможный выходи для себя. Однако, все никак не решалась, озвучить то, что пришло ей на ум. А ведь именно это, действительно, с огромной гарантией, отгородило бы ее навсегда, от проблем, связанных с ненавистной коблихой. Но, умная, судя по всему, новая знакомица, внимательно выслушав Ольгину печальную историю, сама пришла ей на помощь.
   - Вот, что я скажу тебе, подруга, - вдруг, совершенно серьезно, заявила она. - Плюй тына всех этих Миллеров, и давай к нам! Сделать это, проще простого, зато гарантия - через полгодика, ну, может год, будешь уже заруливать на воле. А там, если сама, конечно, пожелаешь - возьмешь от жизни все что хочешь! Подумаешь, СПИД! По мне, чем сто лет в тюряге обретаться, так уж лучше немного, зато с кайфом. Представляешь, как это классно, когда терять нечего?
   Девица многозначительно замолчала, тем самым, дав стрекозе возможность прочувствовать все преимущества собственного положения. А когда убедилась в том, что в сознании собеседницы, что-то явственно сдвинулось, продолжила:
   - Короче, давай договоримся так - завтра, в это же время, я передам тебе шприц со своей кровью. Кольнешь, и все дела! Через немного, можешь обращаться для сдачи анализов. Все элементарно. Идет?
   - Идет! - решительно произнесла Стрекоза.
   И от этого, конечно же, вымученного, не без того, коротко брошенного слова, способного кардинальным образом, изменить ее дальнейшую судьбу, Ольге даже стало легче. Всю ночь она не могла заснуть. В ее сознании, активно боролись какие-то, неведомые ей, силы. Одни, спешили уверовать Стрекозу в правильности сделанного шага, зато другие, упрямо стояли на своем и заставляли, в который раз, хорошенько подумать. Что касательно последних, то Ольга старательно гнала их прочь, упрямо не желала замечать и, понять ее было можно. Иного пути избавления от мук, в данный момент, она для себя просто не видела!
   Так что, Стрекоза еле-еле, дождалась утра и, в назначенный в час, была уже на месте встречи. Спидоноска, оказалась тоже, удивительно пунктуальной и, в мгновение ока, небольшой шприц, наполненный темно-алым содержимым, благополучно перелетев через "колючку", упал у Ольгиных ног. И, что ужасно и удивительно одновременно, в этом крохотном кусочке пластмассы, сейчас, казалось, заключалось все - и желанная свобода, и надежды на будущее и скорое избавление, от ставшего навязчивым состоянием, кошмара.
   Но, почему-то, Стрекоза не спешила поднимать шприц. Все ее естество, вдруг, застыло настолько, что она, даже не могла заставит себя нагнуться.
   - Ну, что ты ждешь?! - поторопила ее благодетельница. - Давай быстрее! Если кто заметит, мне из-за тебя, еще и задницу надерут - будь здоров! Ну?!
   Однако, Ольга так и стояла неподвижно. В этот самый момент, в ее голове, будто табуны диких лошадей, проносились довольно противоречивые мысли. Кровь в висках Стрекозы, пульсировала таким оглушающим набатом, что она ничего не слышала и не видела, что творилось вокруг нее. Только она сама, Оля Дробышева и ее будущая жизнь!
   Наконец, стрекоза стала медленно нагибаться и в эту самую секунду, практически последнюю, где-то в самой глубине ее сознания, что-то хрустнуло. Вмиг, девушка выпрямилась вновь и, решительным, вполне осознанным, движением мощного каблука, бескомпромиссно, вдавила блестящий на солнце шприц, глубоко в землю.
   - Ну, и дура, - разочарованно произнесла девчушка за "колючкой".
   И, нарочито демонстративно развернувшись, пошла прочь. Напевая при этом, довольно веселую песенку.
  
  
  
  
   Х Х Х
   В свою бригаду, Стрекоза вернулась уже через неделю с небольшим. За это, достаточно короткое время, она сильно изменилась - выздоровела, окрепла и, даже немного поправилась. Сонька отнеслась к ее появлению, довольно спокойно - она вообще, была скупа на эмоции. Поэтому, Ольге даже не стоило утруждать себя обидами и ожиданиями приветственных речей. Что же касалось Миллера, то она лишь помрачнела пуще прежнего, завидев свою несостоявшуюся любовницу, снова в строю. Однако, движимая одной ей, ну может быть и Жанет, известными мыслями, не обнаружила при этом, ни агрессии, ни иных проявлений мстительной направленности. Но, это вовсе не могло, конечно, означать, что мир между ними, установился окончательно и бесповоротно. Скорее всего, просто расправа откладывалась на более дальний срок, чтобы уже быть гарантированно удачной и безопасной для исполнителей. Стрекоза это понимала, расслабляться себе не позволяла по-прежнему, но, что греха таить, даже такой расклад, ее сейчас вполне устраивал. А там, будем посмотреть, как говаривала когда-то, незабвенная Фуфлыга.
   Ну а Макаровна, та и вовсе, оставаясь все такой же, угрюмой и суровой, вдруг, проявила настоящее чудо снисходительности. Она назначила Стрекозу на место, о котором, можно было только мечтать - на склад готовой продукции, принимать и штабелировать картонные ящики. Что смогло подвигнуть старую зечку на подобный шаг, исполненный всамделишного гуманизма, Ольга так и не поняла. Не могла она просто знать, что это чудо, явилось совсем не по инициативе бригадирши, в сработал, таки, тот самый диагноз, который поставил Стрекозе, по доброте душевной, добрый Айболит в СИЗО. Доктор в больничке, лишь со знанием дела, прилично усугубил его и, движимый, редкими здесь, качествами элементарной порядочности, выдал рекомендацию, обязательную к исполнению. Во, собственно говоря, и все!
   Но, Стрекозе и не надо было знать всех тайных рычагов и механизмов, с помощью которых, управлялась неповоротливая машина контор исполнения наказаний. Зачем? Она итак, была вполне довольна своим положением и, теперь уже, как страшный сон, вспоминала свою попытку, заразить себя СПИДом.
   А между тем, послабление режима, привело к тому, что в женской зоне, стали появляться и мужчины. Это были расконвойные из соседнего мужского лагеря, который располагался буквально через дорогу, шириной в каких-то двадцать метров, а то и меньше. Правда, в полном смысле этого слова, мужчинами их назвать, можно было только с большой натяжкой. Все, безо всякого исключения, зеки, были стариками и, как правило, ко всему прочему, несколько увечными. Один был хромой, другой горбатый ну, и так далее - короче, чтобы не создавали предпосылок для сексуальной революции, среди изголодавшихся баб. Для чего их ежедневно стали командировать сюда, тоже, было понятно вполне. Они были специалистами, а производственное оборудование зоны, уже давно дышало на ладан и, требовало настоятельно мужских рук.
   И тем не менее, появление этих ущербных особей от мира самцов, имело в сугубо бабьем царстве, далеко идущие последствия. Их тут же, стали использовать в качестве ходячих почтовых ящиков, для налаживания, самой обычной любовной переписки, с зеками через дорогу. Как правило, это делалось так. изголодавшиеся по мужскому вниманию, зечки, вне зависимости от возраста, но все равно, по большей части, молодые, хором писали послания. Затем, эти письма, скопом, упаковывали в консервную банку и командировали от бригады, выискав для этого оказию, курьершу в здание администрации. Оно было двухэтажным, а сама администрация, занимало в нем только часть помещений. В дальнем же крыле, где крыша была безнадежно обвалена, имелись совершенно пустые комнаты.
   Так вот, посланницы пробирались тайком туда и, укрепив медицинский жгут в проеме выбитого окна, сооружали некое подобие гигантской рогатки. Банка, с письмами и камнем для тяжести, помещалась в центр резины, та натягивалась и, вполне успешно, выстреливала "снаряд" на территорию соседней зоны. А потом, только оставалось ждать, когда хромые и горбатые расконвойники, принесут обратно весточки, от избранных, таким нестандартным образом, "женихов".
   Появился такой дядечка и в бригаде Стрекозы. Звали его дядей Васей, он тоже был хромым, не имел на руке нескольких пальцев, но, как бы в компенсацию за это увечье, природа щедро наградила его добротой и чувством юмора. С самого начала своего появления в цехе, зек нашел общий язык с хмурой Макаровной и, влился в женский коллектив, на правах потрепанного временем, но, все ж таки, петуха. Через него то, Стрекоза и получила, свое первое в жизни, любовное послание с той стороны. Правда, звали ее избранника, как-то странно - Мигель. Был он молодым и, по его же словам, мыкал горе, исключительно по экономической статье. И Стрекозу, данное обстоятельство, вполне устраивало. Переписываться с уголовником-блатнягой, она бы все равно, ни за что не стала.
   Так и начался почтовый роман, между Ольгой и Мигелем, который привнес значительные изменения в мироощущение девушки. Она, буквально с головой, окунулась в эту наивную, по большому счету, любовную переписку, напрочь забыв о своих былых бедах и угрозах, притаившейся пока, Миллерши. Еще бы, ведь Мигель писал ей такие письма, от них веяло такой нежностью и искренним состраданием к ее горю. Что Ольга, иной раз, забивалась в самый дальний угол своего склада и плакала, от огромного, вдруг, наконец то, свалившегося на нее, счастья. Она впервые испытывала такие, всепоглощающие ее полностью, чувства, о которых, только и могла мечтать любая женщина.
   И ее ответы, так же, были полны искренних проявлений, от которых, безусловно, веяло кристальной чистотой и юным, неиспорченным пошлостью мрачного бытия, романтизмом. А по ночам, ворочаясь в своей постели, Стрекоза пыталась представить себе, милого сердцу избранника. И каждый раз, он рисовался, пред ее, возбужденном фантазиями взором, непременно мужественным, до самозабвения красивым и, обязательно чернявым. Почему чернявым? А каким, по вашему, должен был быть мужчина, носивший столь звучное и пахнущее Испанией, имя Мигель?! Непременно чернявым и, даже немного цыганистым, как тореадор. На этот счет, она даже поделилась своими мыслями с Сонькой. Но та, не особо выбирая выражения, точно, в свойственной ей манере абсолютного пофигизма, вмиг, разбила все хрустальные амбиции Стрекозы.
   - Ну, и что из того, что он Мигелем себя нарек? - выдала она. - Да хоть самим Фиделем Кастро! Это еще ни о чем не говорит. Мало ли он наплести может - только слушай, да успевай лапшу с ушей снимать. Мигалкин, Ваня Хренович, какой-нибудь -лысый, толстый и с рязанской рожей! Да и сидит, скорее всего, за педофильство!
   - Много ты понимаешь, дура! - моментально взвилась Стрекоза. - Ты бы письма его почитала, сразу же в оргазме изошлась!
   - Вот и исходись, на здоровье, сама дура! Ишь, слово то надыбала - оргазм! - ответила Сонька. - Им по херу твой оргазм. Он тебе еще не то нацарапает, только слушай. У них для этого дела, скорее всего, какой-нибудь шнырь приспособлен, из поэтов. Сидит цельными сутками и за лишнюю пайку крапает их под копирку. А вы потом, идиотки, кругами писаете от счастья.
   Сама Сонька, напрочь игнорировала подобный вид виртуального романа. Считала это дело пустой тратой времени и натуральным онанизмом.
   - Я уж лучше потерплю до воли. А там, сама себе выберу, по роже и по карману, - резонно констатировала она.
   Но Стрекозу, несмышленую и неискушенную, вполне устраивал и подобный способ общения. Она с удовольствием млела, страдала, мечтала, плакала и с упоением, строчила нежные ответы. И время, летело незаметно. Наступила осень, с ее слякотью, частыми дождями и первыми заморозками. А там уже, и до зимы было рукой подать.
   Но однажды, дядя Вася, отозвал Стрекозу в сторонку и, прикрыв полой бушлата, свою руку от посторонних взглядов, заговорщически прошептал:
   - Это тебе от Мигеля! Хороший он парень, головастый - молодец девка!
   Затем зек осторожно высвободил свою руку из-под бушлата и, протянул изумленной Стрекозе, алую, как кровь, розу. И не какую-нибудь бумажную, а самую что ни на есть настоящую. И это глубокой осенью, в этой, Богом забытой глуши!!! Откуда, ее возлюбленный мог достать такое чудо, оставалось только удивляться и вновь, с удовольствием страдать от огромного, просто неподъемного счастья. Еще бы - розы для Стрекозы!!! Как это здорово!
   А дядя Вася, умудренный огромным жизненным опытом дядя Вася, дал Ольге вволю насладиться подарком и теми чувствами, которые заполнили сейчас все хрупкое существо девушки. И только потом, он тихо, отведя взор в сторону, произнес:
   - Освобождается твой Мигель, Стрекоза! Все, подчистую!
   Для Ольги, в одночасье, от этой вести, будто свет померк перед глазами. Она поначалу оцепенела, а когда осознала все полностью, из ее глаз, посыпались крупные слезы.
   - Ну, вот, дуреха, так я и знал, - сказал смущенно дядя Вася. - Да не реви ты. Бог даст - свидитесь еще на воле. Точно тебе говорю.
   - И встречусь! - с вызовом прокричала Стрекоза, размазывая по лицу слезы. - Встречусь, назло всему! Он мой, мой, единственный! Мигель!
   Однако, одно дело - слова, пусть даже самые эмоциональные, а совсем другое дело - настоящая жизнь, тем более на зоне. Вскоре, Ольга успокоилась. Каждодневная рутина., вновь властно затянула ее, в свой неумолимый оборот. А спустя еще время, Стрекоза стала давать себе, вполне здравый отчет, что тюремные романы, на то они и тюремные, что способны быстро зажигаться, больше от безысходности бытия, и, так же быстро гаснуть, словно искры бенгальского огня. Красивые, но, увы, недолговечные. А потому, ей оставалось лишь горестно вздыхать и вспоминать добрым словом, и своего несостоявшегося жениха, носившего странное и красивое имя Мигель и, его поистине царский подарок - живую алую розу.
   Но больше, в переписку Ольга не вступала. Сгорела, как сухая щепка, окончательно и бесповоротно, в своей первой, настоящей любви! Поэтому, и прекрасно понимала, что повториться тому, как это было у них с Мигелем. Было просто невозможно, по определению. А суррогатов, ее окрыленная огромной любовью душа, просто не воспринимала.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Так и потопала унылая лагерная жизнь дальше. Дни, совершенно безрадостно, сменялись днями, недели неделями, а месяцы месяцами. А времен года, как и сама успела убедиться в этом Стрекоза, в этих краях было действительно, только два - длинная, бесконечная зима и короткое, словно красочный мультик, лето. За это время, проведенное в неволе, Ольга сильно изменилась. Повзрослела и, превратилась из несуразной девчушки, в статную, но по-прежнему хрупкую, молодую женщину. Правда, демонстрировать свои прелести, в этих суровых условиях, было очень проблематично. Из-за кургузой одежды и обуви, обладающей способностью, нивелировать своим убожеством, любую талию, бедра или грудь.
   Что касалось Миллера, она все так же, благополучно проживала со своей Жанет, при встрече со Стрекозой, лишь поскрипывала прокуренными зубами, но, активных действий не предпринимала. А потому, Ольга, давно войдя в ритм трудовых будней, постепенно, стала забывать о былых угрозах в свой адрес, несколько раскрепостилась и полностью, ввиду отсутствия других занятий, куда было бы можно девать свою энергию, окунулась в работу. Нет, она по-прежнему, не желала причислять себя к подневольным стахановкам и, не видела для себя, в этом смысла. Но, довольно частенько, с позволения Макаровны, стала задерживаться, в пустевшем, после очередной смены, цехе, якобы под предлогом наведения порядка, на доверенном ей складе. Что было вполне оправдано.
   На самом же деле, в одиночестве, Стрекоза чувствовала себя намного лучше, чем в среде, непредсказуемого на любые сюрпризы барака. Здесь, в тиши, можно было помечтать, вспомнить Мигеля и, чего греха таить, изредка, даже всплакнуть над своей, так и не обретшей реальное воплощение, любовью. Единственное, что она знала о своем былом избраннике, так это то, что он тоже был из Москвы. А потому, в тайне, все-таки лелеяла, упрятанную где-то глубоко внутри себя, надежду на нечаянную встречу с ним. Хотя не знала, ни его настоящего имени, ни, как он на самом деле выглядит. И в этом плане, Сонька, конечно же, была полностью права - написать в письме, можно было что угодно, от скуки и просто, желания побахвалиться.
   И вот, в один из таких вечеров, тихих и безмятежных, когда за стенами цеха лишь завывала противная пурга, покой Стрекозы, оказался нарушенным. Она настолько погрузилась в свои мечты, что совершенно не заметила того, как в пустом цехе, появились посторонние. А когда опомнилась, было уже поздно. Огромная и сильная коблиха, обхватила ее сзади крепким железным захватом и так прижала к своей груди, что Ольга, лишь беспомощно болтая в воздухе ногами, едва не потеряла сознание.
   - Отпусти, сволочь! - только и успела сдавленно выкрикнуть Стрекоза, отчаянно пытаясь вырваться.
   Но Миллерша лишь утробно, как сытый котище, урчала и продолжала медленно сжимать свои ручищи-кувалды. И тут, краем глаза, Ольга заметила, что коблиха явилась сюда не одна. Из-за станка, в единственное во всем цехе, пятно тусклого света, вышла улыбающаяся в полный рот Жанет.
   - Ну, что, насекомое, - произнесла она с неприкрытой угрозой в голосе. - Будем платить по счетам, или как?
   - И ты здесь, чмо ходячее? - вырвалось у Стрекозы.
   На что Миллер, видимо не желая слушать гадости в адрес своей "супруги", так сдавила Ольге грудную клетку, что у той изо рта, невольно вырвался мученический стон. А тем временем, Жанет, быстренько достала из кармана бушлата какую-то штуковину и, при помощи широкой резинки, принялась старательно прилаживать ее на ладони правой руки.
   - Что ты надумала, сука? - улучшив момент, выкрикнула Ольга.
   Она все еще не понимала того, что с ней попытаются сделать. Но, то, что в руке Жанет появилась не бритва, было уже хорошо.
   - Вот, ты меня обозвала чмо, а потом и сукой, - с претензией на рассудительность, заявила та, явно желая, как это делают в фильмах, перед расправой, пофилософствовать и, что называется, поговорить за жизнь. - а вот мы с Миллером, будем сейчас тебе клеймо ставить. И тогда, посмотрим, кто из нас будет чмо. Ты, или я. До смерти, милая моя, будешь меченой ходить. Если, конечно, сама потом в петлю не запросишься. А нам, об тебя, руки марать ни к чему - живи, радуйся дальше!
   Только теперь, до Стрекозы, дошел истинный смысл, всех этих действий и приготовлений. Супружеская пара, потому и не трогала все это время Ольгу, что, очевидно долго и основательно готовилась к этому акту возмездия. И, остановила свой выбор, на данном, простейшем и, одновременно изощренном способе низведения человека на самое дно общества. В руках у Жанет, было ни что иное, как тривиальный штамп. Обычная дощечка, усеянная тысячами иголок, с помощью которой, в тюрьма и зонах, одним ударом, делают самые разнообразные по сюжетам татуировки. Да и в отношении того, что могло быть изображено на этом штампе, догадаться было совсем не трудно - что-нибудь унизительно-нецензурное. Что потом, непременно бы заставило получателя этой нестираемой метки, с позором сторониться взглядов окружающих и, в одночасье, превратиться в презренного изгоя.
   Не вызывало никаких сомнений и то, куда собирались воспроизвести татуировку - либо на лоб, либо на одну из щек! Только от мысли, о столь ужасной перспективе, стрекоза содрогнулась всем телом, но Миллер, держала ее достаточно прочно. А между тем, Жанет уже окунула штамп в черную жидкость, похожую на тушь, которой наносили маркировку на ящики и медленно стала приближаться к жертве. Стрекоза, видя это, неизбежное, отчаянно замотала головой и, от собственного бессилия, вдруг, завыла, словно побитая собака.
   - Повой, повой, - подбодрила ее Жанет, хищно улыбаясь при этом. - Уже сегодня, сможешь на себя в зеркало полюбоваться. Ох, и красавицей же ты станешь! С изображением мужского хера, на лбу и обеих щеках. Или только на лбу? Ты как, насчет этого, Миллер?
   Коблиха лишь утробно угукнула, но продолжала исправно, выполнять свою функцию, станка для удержания. Да и Жанет, приблизилась уже настолько, что обезумевшая Стрекоза, явственно почувствовала трепещущими ноздрями запах краски, капающей с дощечки-штампа и, даже смогла разглядеть многочисленные острия, направленных на ее лоб, игл. Еще секунда и, положение девушки, было бы невозможно уже выправить ничем. Но, именно в эту самую секунду, вероятно, перед лицом безысходности, у Стрекозы, как бы, открылось второе дыхание. Она напряглась всем своим телом, повисла на руках у коблихи и, резко сгруппировавшись, с силой выбросила ноги вперед. Удар тяжелых кирзовых ботинок, пришелся Жанет в плечо, как-то скользом, но он был столь неожиданным, что та отлетела метров на пять и будто лягушка, распласталась, на заляпанном клеем полу.
   Что же касалось самой Миллерши, то для нее, столь дерзкие действия подопечной, тоже явились полной неожиданностью. При этом, коблиха потеряла равновесие и, вынуждена была немного отступить назад. Однако, все еще крепко, продолжала сжимать в своих объятиях жертву. И тут, Стрекоза пошла на явно "запрещенный" прием. Она наклонила голову вперед и, что было силы, саданула затылком по носу мучительницы. У той, вероятно, искры посыпались из глаз, а из основательно разбитого носа, закапала кровь. Под напором, этих, весьма малоприятных ощущений, ее железный захват несколько ослаб и Ольге, этого оказалось вполне достаточно. Она дернулась, крутанулась вокруг оси и, уже через мгновение, оказалась на свободе. Но ту произошло нечто непредвиденное. Ослепленная ударом и потерявшая опору, Миллерша, по инерции сделала еще шаг назад и, поскользнувшись на пролитом клее, спиной, в полный рост, рухнула навзничь. Однако, и это было еще не все. Голова коблихи, угодила прямо в электрический щит, на беду, оказавшийся открытым и, скользнув вниз по запитанным током, алюминиевым шинам, замерла, с широко раскрытыми от удивления глазами. Мощный разряд электричества, прошелся по всему ее огромному телу и, выдав напоследок, сноп голубых искр, благополучно ушел в землю. Даже агония у Миллера была краткой - чуть дернулись ноги, обутые в гигантские ботинки и все. Все было кончено!
   Ужасная смерть любимого, произошедшая на глазах Жанет, не могла не ввести ее в длительный ступор. К этому времени, она уже успела подняться с пола, но, так и застыла на месте, с широко раскрытым ртом и, готовыми выпасть из орбит, глазами. Да и Ольга, хотя и разгоряченная борьбой но, в не меньшей степени, оказавшаяся напуганной подобным печальным исходом, не стала трогать своего недавнего кровного врага. Она лишь подошла к Жанет и сняла с руки, внезапно овдовевшей "супруги", злополучный штамп, пропитанный черной краской. А затем, со злостью, закинула его в дальний угол цеха. И только тогда, в полном изнеможении, опустилась на ворох картонных коробок.
   Однако вскоре, ступор, в котором пребывала Жанет, как это и должно было быть, перекинулся в совершенно другую крайность - в нервный срыв. Она забилась в истерике и, еще больше выпучив глазищи, накинулась на Стрекозу. Той, потребовались значительные усилия, чтобы успешно отбиться от обезумевшей в горе, женщины, хотя средства для этого, Ольга вовсе не выбирала. Она несколькими, довольно сильными ударами, привела "вдовушку" в надлежащее чувство реальности и, придав своему голосу, максимум злобы, прошипела:
   - Хватит выть, падла! Тут уже ничего не исправишь! Сами виноваты - я вас сюда не звала!
   - Ответишь, за все ответишь! Ты, ты ее убила! Ты! Я всем расскажу! Всем! Ты ее убила! - задыхаясь от злобы, заголосила Жанет.
   Но, Стрекоза уже полностью оправилась от потрясения и, решительно взяла инициативу в свои руки. Она еще, с огромным чувством и, даже удовольствием, нахлестала Жанет по щекам, а затем, когда та несколько затихла, четко выдала:
   - Говори, говори! Всем говори! И оперу-куму ляпни, и хозяину можешь доложить. Если желаешь так. Только вместе с тобой, загремим с прицепом, вместе, дорогуша! Я ведь тоже найду что сказать: "Жанет меня уговорила - затрахала Миллерша ее, бедную! Да и морду в прошлый раз набила ей, ни за что!". Вот так то! А там, сама знаешь, особо разбираться не будут - были бы руки, на что браслетики накинуть! А у тебя срок на исходе.
   И это, конечно же, произвело впечатление на Жанет. Горе, горем, но не стоило забывать и того, что она всегда была бабенкой расчетливой. Вдовушка часто заморгала глазами, теперь уже спокойно, прикинула в мозгах реальные перспективы и, убедившись в правоте Ольгиных слов, произнесла:
   - Ладно, уговорила, линяем отсюдова.
   - Только вот что, красавица, - предупредила ее Ольга. - Назад пойдем не через вахту, а там в районе свалки, в "колючке" лаз есть. Сейчас на улице пурга, так что, думаю, проскочим благополучно. И еще, доберешься до барака, чуть позже, хипиш поднимешь - сочинишь, что Миллер сама сюда поперлась за чем-то и, до сих пор не вернулась. И смотри, сука, хоть одну стрелку на меня кинешь - убью, глазом не моргну!
   - Не пальцем деланная, сама знаю, - огрызнулась та.
   И обе женщины, бросив последний взгляд, на распластавшуюся в луже клея коблиху, заспешили к выходу из цеха.
  
  
  
  
   Х Х Х
   Удивительно, но разборки по делу Миллера, тоже прошли достаточно гладко. Из чего, можно было сделать один непреложный вывод - администрации колонии, совсем не светила перспектива, обрести на свой счет преднамеренное убийство в их подшефном хозяйстве. А потому, все случившееся, поспешили списать на обычную неосторожность и, как следствие этого, несчастный случай на производстве. На том, весь официоз, вполне благополучно и закрыли. Правда, получила хороший нагоняй Макаровна, но для нее, данное обстоятельство, было не значимее комариного писка. Она, в свою очередь, перенесла свое раздражение на бессловесную чмушницу, которая должна была протирать полы и, рутинная жизнь цеха, покатила своим привычным чередом дальше. Если не считать того, что однажды, прожженная бригадирша, наедине, все ж таки, высказала Ольге.
   - Уж не ты ли Стрекоза, к Миллеру свою руку приложила? - спросила она, ни единым мускулом на морщинистом лице, не выразив своего истинных намерений.
   Ольга лишь мило улыбнулась в ответ и, поспешила сделать свои серые глаза, максимально честно-удивленными. На что, Макаровна, довольно резонно, по-житейски верно, продолжила:
   - Ну, и хрен с ней! Видать, дерьма в ней много было, а мозгов мало оказалось, ежели такой шкилет как ты, ее и скопытил!
   Больше к этой теме, она никогда не возвращалась. И только дядя Вася, в один из дней, по прошествии, в обеденный перерыв, как бы, подвел резюме данному, выходившему за рамки обыденного, случаю.
   - А что с этой Миллерши, взять то было? - не глядя никому в глаза, произнес он. - Ни то, ни сё, ни мужик, ни баба. Прибрал Бог, да и то ладно.
   На что отреагировала только Жанет. Она одарила хромца жестким взглядом и, демонстративно фыркнув, направилась к своему рабочему месту - огромной гильотине, предназначенной для обрезки картонных кип. Первый шок, в связи со смертью "возлюбленного", у нее уже прошел. Стрекозу она больше не доставала, но, замкнулась в себе и, потеряла всякий интерес к жизни, окончательно. Иной раз, Ольге даже было по человечески жаль ее, но вдовушка, не желала принимать ни соболезнований, ни утешений, тем более, от своего кровного врага. Вынашивала ли она, в своем изощренном мозгу планы мести, Стрекоза, конечно же, не знала. Но, могло быть абсолютно все: чужая душа - потемки, как известно! И Ольге следовало, от греха подальше, продолжать держать себя в постоянном напряжении. Хотя, это напряжение, было уже ни коим образом, не сравнимо с тем, леденящим кровь и ужасающим сознание ожиданием, в которое ввергла Стрекозу когда-то, любвеобильная и мстительная коблиха.
   А вскоре, и эта проблема, отпала начисто, сама собой. Но, какой страшной ценой и, теперь уже у всех на глазах. Как уже упоминалось, в цехе, Жанет обслуживала гильотину. Без всякого сомнения, на это место, в свое время, устроила ее все та же Миллерша. А место, и впрямь, было совсем не пыльное. Кипу картона, тебе поднесут и унесут. Жанет, оставалось только повернуть ее один раз и два раза, ножкой нажать на педальку. В результате, огромный, острый нож опускался и отсекал лишнее.
   Так вот, в один из дней, когда погруженная в свои печальные мысли вдовушка, как и всегда, работала на обрезке, рассеянно поворачивая кипу за кипой, ее машина, вдруг, вышла из-под контроля. Лопнул проржавевший шплинт маховика и страшный нож гильотины, в самый ненужный для этого момент, со свистом, сломав на пути стопор, устремился вниз. Жанет не успела даже охнуть, как обе ее кисти рук, оказались по ту сторону станка, отрубленными напрочь. Беднягу, потерявшую сознание, тут же, наскоро перетянув ей обрубки жгутом, отправили в больничку. А ее руки, сиротливо валявшиеся на полу, некоторое время, еще продолжали жить своей, отдельной от тела, жизнью, судорожно сжимая и разжимая дрожащие окровавленные пальцы. И это было, конечно же, жуткое зрелище.
   Больше Жанет никто не видел. Но, в связи со случившимся, как бы это ни звучало жестоко, для Стрекозы, наконец то, закончилась черная полоса ее острожной жизни. По крайней мере, ей очень хотелось, в это верить самой.
   А вскоре, спустя несколько месяцев, в бригаде произошло еще одно событие. Его нельзя было назвать как-то однозначно - радостным или горестным и, если разобраться досконально, к Стрекозе оно относилось лишь, как сбоку припека. А к другим бригадницам, и подавно - как ноль без палочки. И тем не менее. В общем, пришло время, освобождаться для Соньки. И, хотя та упрямо не желала числить себя ни в чьих подругах, Ольга, поначалу, откровенно порадовалась за свою соседку по шконкам, а уж потом, и опечалилась. Потому, что, чисто по-человечески успела привыкнуть, к этому, далеко не адекватному в поступках, а иной раз, просто жестокому существу. Теперь уже точно, Стрекоза оставалась совсем одна, правда, в толпе таких же горемык, как и сама. Но, все равно, одна одинешенька!
   Сонька же, отнеслась к факту своего освобождения, как всегда, цинично-философски и довольно спокойно. Ведь оно не было ни досрочным, ни по амнистии, а все, как и положено - от звонка и до звонка! Да и если бы было по другому, Сонька все равно, преспокойненько отыскала и по давней привычке, не задумываясь, весла свою ложку дегтя в ситуацию. Она даже не снизошла до того, чтобы просто обнять Ольгу напоследок. А лишь глянула куда-то в сторону и совершенно бесстрастно произнесла:
   - Ну, ты как, Стрекозка, на две трешки или тоже, до звонка? - а потом тяжко вздохнув и не дождавшись ответа, вдруг, посоветовала. - Лучше уж рви на две трешки, чего здесь прозябать. В самом то деле. Я сама это, только что поняла. Короче, будешь в Москве, заглядывай, если что.
   И она ушла, оставив "подруге" невзрачный клочок бумажки, на котором, четким, каллиграфическим почерком, был выведен Сонькин адрес. Выходит, она заготовила его заранее. А вот надо же, до последнего осталась верна своей, какой-то особенной, стервозности и, выдержала эту марку, до самой последней секунды. Эх, Сонька, Сонька!
   В течение, наверное, целой недели, после этого, а то и больше, Стрекоза никак не могла прийти в себя. Маялась, не находила себе места, много думала и, наконец то, решилась. Решилась на то, чтобы загрузить себя работой, что называется, по самое горло, под самую завязку. Нет, ей по-прежнему, не двигало желание выходить в передовики производства, хотя, это было, в конечном итоге, взаимосвязано. Просто, Ольга уже обрела достаточный опыт сидения и, тем самым, предполагала серьезно повлиять, на ход медленно текущего времени. И, действительно, время побежало, словно его принялся подгонять, кто-то невидимый. А куда ему было деваться, если образ жизни Стрекозы, стал таким, о котором говорят не иначе, как: "День, ночь - сутки прочь!", или еще - "От подушки и до подушки!".
   Даже суровая Макаровна, и та, в значительной степени переменила свое отношение к подчиненной. И хотя, в ее эмоциях, это по-прежнему, не проявлялось никак, но само то, что бригадирша, теперь могла запросто, оставить весь цех на попечение Ольги, если ей нужно было куда-то отлучиться, говорило очень о многом! Да и что в этом было удивительного?! Ведь, как ни крути, сама того не замечая, Стрекоза, с каждым новым, отлетевшим от календаря листком, все более и более превращалась в самую настоящую старожилку и аборигенку этих мест. Правда, жизнь, от сознания данного факта, становилась не намного легче. И, если в цехе, более менее, жизнь шла своим чередом, то в бараке, она продолжалась катиться, в прежнем напряжении и ежечасной борьбе за выживание. Блатняги, не желали считаться ни с чем - ни со стажем, ни со статьей, ни с положением в цехе и, при всяком удобном случае, старались качать свои "законные" права, где это было только возможно.
   А между тем, ко всем прочим, многочисленным заботам, Стрекозу вдруг, совершенно неожиданно для нее самой, увлекла еще и лагерная самодеятельность. Это тоже, было абсолютно новое веяние на зоне, наряду с некоторым послаблением режима. И для Ольги, погружение в творческую атмосферу, стало лишней возможностью и средством "убивания" времени. Благо, что в этом плане, у нее уже был достаточно богатый детдомовский опыт. А потому, теперь, отработав смену, арестантка спешила в наспех подремонтированный и, слегка подновленный клуб. Ее влекли танцы и, под руководство бывшей провинциальной балетмейстерши, тоже зечки, по имени Флюра, они с утроенным кайфом, которому способствовала, вдруг объявившаяся возможность свободного творчества, поставили неплохой номер.
   Флюра, была довольно чопорной, тридцатилетней матроной, являвшая собой типичнейший образ представителя творческой богемы, с огромной претензией, на собственную непререкаемую, однако, до сих пор, в достаточной степени не оцененную, гениальность. Работать с ней, порою, было просто невыносимо. Она дотошно придиралась к чисто профессиональным мелочам, которых Ольга, не могла знать по определению. Но, увлекшуюся самим процессом, Стрекозу, данное обстоятельство трогало мало, а вдруг, возникавшие проблемы, разрешались по-лагерному просто, с помощью вездесущего здесь, трехэтажного мата. И в конце концов, в результате их совместных усилий, обрела жизнь, не плохо задуманная и исполненная, романтическая композиция, которую сама Ольга, назвала не иначе, как "Полет стрекозы". Удивительно, но в данном, кстати, очень редком случае, Флюра спорить не стала, а лишь добавила в танец, несколько элементов, которые по ее разумению, должны были полнее раскрыть образ насекомого.
   Первое же выступление на концерте, по случаю какого-то праздника, перед своими зечками, принес Стрекозе просто ошеломляющий успех. В одночасье, ее стали узнавать в лагере, абсолютно все. И, данное обстоятельство, как бы это не казалось странным, в некоторой степени, опять, усложнило ей жизнь. А все потому, что в условиях неволи, прерогатива быть и поклонниками и меценатами одновременно, принадлежит, по большей части, тем же блатнягам. И в связи с этим, перед новоявленной "Улановой", забрезжила вполне реальная перспектива, которая заключалась в том, чтобы ублажать эстетические потребности "сильных мира сего", в более камерной обстановке. На что, Стрекоза ответила свое достаточно жесткое "нет!" и, однажды, даже доказала свое нежелание быть карманным паяцем, с помощью рук, всерьез повздорив, с подосланной для приглашения, шестеркой.
   Однако, все обошлось. Да и праздников, чтобы светиться вновь, на зоне, было не так уж и много. Основным, все ж таки, здесь являлась работа и перековка заблудших душ, посредством примитивного и тяжелого труда. А потому, по всей видимости, серая унылая жизнь, непреложно закрутила в свой оборот, как Ольгу, так и большинство ее страстных почитателей, заставив на время забыть, что искусство должно прислуживать своему народу.
   А между тем, стрекозе удалось добиться своего. Она даже не заметила, как пролетел год, потом еще несколько месяцев и, срок, отведенный для ее исправления среди северных холодов, медленно но верно, давно перевалив за середину, стал клониться к своему исходу. Теперь уже, он четко разделился, на большую часть уже пережитого и, меньшую - ту, что еще предстояло пережить. И это, было во всех отношениях, просто прекрасно!
  
  
  
   Х Х Х
   И вот однажды, в по-прежнему мрачной обыденности лагерной жизни, произошло нечто, что буквально, перевернуло с ног на голову, всю, уже устоявшуюся в "кандалах", жизнь Ольги. А случилось это, благодаря все тому же танцу, который она назвала так претенциозно и, в то же время, непосредственно - "Полет стрекозы!". Это было весной, как раз в канун майских праздников, когда администрация, вновь решила внести в процесс исправления арестантов, жирную эстетическую струю. Тому, в значительной степени, способствовало одно обстоятельство - в лагерь, вдруг, нагрянули бескомпромиссные борцы за попранные права человека, из каких-то комитетов местной Думы. То, что их развелось в последнее время, словно грибов после дождя, Ольга, естественно, не знала, но в то же время, прекрасно понимала то, как начальство будет лезть из кожи, чтобы закрыть рты этим крикунам, показом счастливых, наполненных до отказа творческим смыслом, будней своих подопечных. А это, можно было с успехом, сделать только посредством концерта, одним из лучших номеров которого, и числился, с некоторых пор, ее "Полет стрекозы".
   На этот раз, в небольшом зале клуба, восседали только тщательным образом отобранные, отмытые и, даже малость облагороженные лагерными парикмахершами, зечки. Все они старательно, по отрепетированному заранее сценарию, изо всех сил, старались корчить из себя, вполне довольных счастливой жизнью снобов, позволивших себе, просто так, вдруг, от нехрена делать, забрести на огонек, чтобы пополнить свой внутренний духовный потенциал. Для этого, в их полное распоряжение, благосклонно была предоставлена галерка. А вот первые ряды, заняли, все без исключения, представители лагерной администрации и, весьма довольные приемом, гости. В центре, как это и было положено по штату, восседал сам хозяин, бравый подполковник, в волосах которого, густо поблескивала благородная седина. Видеть его на зоне за просто так, было делом не частым - все текущие моменты, с успехом решал его зам, чопорная майорша, умевшая гораздо лучше, находить общий язык с зечками. Она и сейчас, с гордым и неприступным видом, восседала по правую руку от подполковника и мило улыбалась, старательно держащим положенное достоинство и марку, депутатам. Потому-то, данный концерт, уже можно было отнести к разряду исключительных, что в свою очередь, накладывало особую ответственность, на самопальных актеров.
   Номер Стрекозы, был заявленным в числе первых и, она исполнила свой танец с таким вдохновением и ярко выраженной экспрессией, что даже замшелые церберши, тоже присутствующие здесь, пораскрывали свои рты. Не говоря уж о депутатах, которые без всякого сомнения, увидели в этом свободном и грациозном полете осужденной, новые возможности провозглашенной демократии. Только так и не иначе! Поэтому, и аплодировали Ольге достаточно долго и благодарно, аж трижды вызывая на поклон.
   - Кто это? - спросил хозяина зоны, один из депутатов.
   Тот тоже, довольный, как слон, получивший охапку свежего сена, сделал соответствующее должности и случаю, одухотворенное лицо и, не замедлил переадресовать вопрос майорше.
   - Кто это, Изольда Викторовна?
   Та же, правила службу четко и, ничтоже сумняшеся, тут же, как и было положено, выдала информацию.
   - Осужденная Дробышева, третий отряд, первая бригада.
   - Что за ней? - поинтересовался подполковник.
   - Кража в особо крупных, - последовал незамедлительный ответ.
   Хозяин бросил взгляд на любопытного депутата и, движимый чувством человека, облеченного немереной властью, но умеющего ею распоряжаться с толком, явно с расчетом на борцов за права, продолжил:
   - Сколько отбыла, сколько осталось?
   - Всего пять, из них три отбыла, - отрапортовала майорша.
   - Так в чем же дело? - вроде даже удивился и, даже немного расстроился подполковник. - Почему не освобождаем по условно-досрочному? Есть нарушения режима?
   - Нарушений нет, работает хорошо, - ответила, несколько замешкавшись, заместительша и вдруг, перейдя на шепот, выдала начальнику на ухо. - Прокурора покалечила!
   Судя по всему, хозяин оказался крайне расстроенным подобной информацией, но, под пытливым взглядом депутата, решил, таки, гнуть свою линию доброго дяди до конца.
   - Это что ж за прокурор такой? - с претензией на тонкий юмор, произнес он. - Если его такая худенькая стрекоза обидеть смогла. Не иначе, как тоже - стрекозёл! Да еще, к тому же, хилый!
   Его ответ, явно понравился депутату. Он широко заулыбался, закивал головой и это, красноречиво свидетельствовало о том, что хозяину удалось попасть в самое яблочко. Ведь в концепции сторонников борьбы за права униженных и оскорбленных, все, без исключения, прокуроры, ходили не иначе, как в ранге презренных Пилатов и были поголовно занесены в черные списки. А тем временем, воодушевленный произведенным эффектом, подполковник продолжил:
   - В общем так, Изольда Викторовна, готовьте эту, как ее ....
   - Дробышеву, - подсказала та.
   - Да, Дробышеву, на условно-досрочное. И немедленно! Сразу же после праздников, документы мне на стол!
   - Будет сделано, - ответила майорша, почему-то скорчив, при этом, кислую мину.
   Но, хозяин, пошел еще дальше и с пафосом, проявляя тем самым, вполне зрелый взгляд на проблемы государства в целом, выдал:
   - Девке детей рожать своей стране нужно! Солдат, ученых и так далее! А не здесь, нас с тобой развлекать! Вот так, Изольда Викторовна!
   Этот спич, вызвал в депутате, прямо таки, поросячий восторг. Он с чувством принялся трясти руку зардевшемуся подполковнику и просияв, обвел зал, в котором, под недремлющим оком церберш, притихли, боясь вольно дохнуть зечки, взглядом вселенского освободителя.
   Но, так или иначе, судьба Стрекозы была решена. Быстро, окончательно и безповоротно! И, как оказалось, громоздкая неповоротливая машина правосудия и исполнения наказаний, не только с завидной легкостью, заглатывала в себя новые жертвы, но, и с такой же легкостью, могла выплевывать их из себя, заведомо исправившихся и впредь законопослушных. Прошло всего чуть больше месяца и, в один из солнечных июньских дней, ворота зоны, наконец то, распахнулись перед Стрекозой, что называется, настежь. Теперь она была свободной, как те радужные стрекозки, которые весело кружились, в прогретом солнцем воздухе, вовсю наслаждаясь кратковременным, в этих, Богом забытых местах, теплом. Сколько раз, мысленно, Ольга представляла себе эту торжественную, безо всякого сомнения, минуту. Особенно, как правило, в часы дикой депрессии. И ей казалось, что в этот момент, что-то должно будет произойти в самой природе, непременно причем! То ли земля должна была перевернуться вверх дном, то ли выпустить листочки, безвозвратно мертвые деревья вокруг лагеря, или просто, как то по особенному, запеть птицы.
   Однако, на поверку, ничего этого не произошло. Даже более того, в себе самой, Стрекоза не ощущала, абсолютно никакого всплеска эмоций. И это, было поистине удивительным. Она лишь остановилась, буквально на минутку, оглядела с непривычного ракурса, снаружи, в последний раз свою зону и, только глубоко вздохнув, решительно шагнула в старенький автобус, который должен был доставить ее до Северодвинска. Для себя, Ольга уже наметила заранее, что непременно возвратиться в Москву. А потому, лежавшая сейчас, у нее в кармане, справка об освобождении, как бы, являлась весомым гарантом, начала этого нового покорения столицы. По иронии судьбы, стрекоза даже оказалась одетой в свою собственную одежду - джинсы и футболку с надписью "LOVE" - ту самую, в которой три года назад, прибыла из жаркого Узбекистана на Казанский вокзал. Вот это, действительно, явилось для нее, счастьем и удачей одновременно, когда на складе, в многочисленных мешках, выбирая себе достойную амуницию вольной "казачки", она, вдруг, обнаружила и свои собственные шмотки. Правда, и джинсы и футболка, продолжали малость попахивать въевшейся прелью, которую не вытравила, даже тщательная стирка и, одеяние болталось на ней, как на вешалке, но эти мелочи, нисколько не смущали Стрекозу. Зато ее лицо и, особенно глаза, выдавали явно опытного, познавшего что-то запредельное, человека, которого вряд ли теперь удастся, так просто, заманить в глупейшую западню. Так, по крайней мере, казалось Ольге.
   А вот как распорядится многоликая вольная жизнь, истинную суть которой, Стрекоза так и не знала по-прежнему - являлось большим, большим вопросом. но бывшая узница, сейчас, вовсе не хотела думать об этом. Она просто, вдыхала вольный чистый воздух и, словно иссохшаяся губка, впитывала в себя все проявления окружающего мира, будь то стрекотание кузнечика в траве, или тучка, заслонившая на минутку солнце на небе.
   Ближайшие для себя перспективы, стрекоза определила достаточно четко и, в реализации их, она особые надежды возлагала на Соньку. Ольга намеревалась остановиться у нее, тем более, что та сама вручила ей адрес. А уж потом, осмотревшись и подготовившись к тому, ради чего, три года назад и прибыла в столицу, непременно поступить в институт. Уже в поезде, лежа на верхней полке и, с любопытством, взирая на пробегавшие мимо окон, пейзажи, бывшая острожница, потихоньку стала возвращаться, в прежнее, долагерное состояние. Конечно же, особенно поначалу, это давалось очень и очень трудно. Ольга вздрагивала при каждом шорохе и, невольно съеживалась, от любого прямого взгляда, будто у нее на лбу, было выжжено безобразное клеймо кандальницы. А громкая, резко звучавшая речь, и вовсе, вводила ее в ступор.
   Однако, чем ближе поезд подходил к столице, тем больше оттаивало ее естество, тем непринужденнее становились движения и мысли. И только глаза! Они, серые и пронзительные, никак не желали смотреть на мир, в ожидании непременно доброго, а старательно хранили в себе все то, что пришлось пережить и испытать их молодой хозяйке. И с этим, видимо, уже ничего нельзя было поделать! Глаза - зеркало души! А душа Стрекозы, была вся в ранах, которые медленно затягивались - куда им было деваться - но, тем не менее, оставляли за собой, рубцы и безобразные шрамы. Требовалось какое-то время, чтобы они приобрели хотя бы эластичность, но, уже сейчас, можно было сказать вполне определенно - исчезнуть напрочь, рассосаться, по Кашпировскому, они бы, не смогли уже никогда! Ожоги, оставленные зоной, запросто давали огромную фору, любому напалму!
   Но все же, когда людской водоворот, выплеснул Стрекозу из широких дверей Ярославского вокзала, она была искренне поражена тем, что увидела перед собой через площадь. Конечно, это были знакомые контуры Казанского вокзала, того самого, откуда, по злейшей иронии судьбы и начались все ее беды и испытания. Ольга достаточно долго смотрела на высившиеся перед ней серые стены и, не стоило особо гадать, какие именно картинки, пробегали в этот момент перед ее внутренним взором. Итак, все было предельно ясно.
   Наконец, она вздохнула и, как бы, стряхнув с себя оцепенение, открыто улыбнулась солнцу и идущим ей навстречу людям. Стрекоза прощала их, суетливых и часто бессердечных, вечно задавленных заботами о хлебе насущном. И так, мог поступить, только сильный человек. Ведь Ольга, теперь уже умудренная и достаточно взрослая, вдруг, осознала непреложное, что без этого всепрощения, было бы невозможно, начинать строительство новой, полной радужных надежд, жизни. А она этого так хотела. Всеми порами своего, измученного лишениями тела и всеми фибрами, своей израненной души. И что самое главное, верила, что теперь то, начав, с той же самой площади, так сказать, со второй попытки, у нее непременно, все должно будет получиться.
   И когда Ольга, с гордо поднятой головой, пошла в сторону, где призывно горела огромная буква "М", это уже шла вовсе не Стрекоза. Это шла Ольга Лаврентьевна Дробышева, дама двадцати одного года, целеустремленная и честолюбивая, перед которой, далеко не сентиментальная столица, должна была, таки, непременно причем, распахнуть свои двери. А что же Стрекоза? Она с достоинством выполнила свою роль и, осталась там, в привычных для нее условиях вечных холодов, мрака, унижений и вездесущей "колючки". Там, далеко отсюда, аж за Северной Двиной!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"