"Вся власть принадлежит народу" - лозунг, а лозунги формулируются так, чтобы ни у кого не было возражений. Возражений не возникает по той простой причине, что лозунги не имеют никакого конкретного содержания. Власть, по определению, концентрация контроля в руках немногих над многими. Все не могут иметь власть. Если все имеют власть, тогда ее не имеет никто.
Лозунги существуют для масс, а управляющая элита видела и видит народ так, как это было во все времена, начиная с Аристотеля, который говорил: "Массы людей - рабы по своей природе, и когда их освобождают, то оказывается, что они лишены интеллектуальных и моральных стимулов, необходимых для принятия ответственности за свои поступки."
Американский журналист-политолог начала 20-го века Уолтер Липпман, повторяя Аристотеля, в своей основной работе, признанной вершиной американской политической мысли: "Широкие массы не в состоянии ни понять общественные проблемы, ни решать стоящие перед обществом задачи. Проблемы общества могут быть поняты и решены только ее элитой".
Гитлер в "Main Kampf": "Массы не обладают способностью видеть мир во всей его сложности и не интересуются ничем, что не входит в круг их повседневных интересов. Поведение масс определяется не знанием и не разумом, а чувствами и бессознательными порывами".
Евгений Замятин в романе "Мы" сформулировал ту же идею власти в терминах большевизма: "Если они (массы) не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми".
Общество во все времена стояло перед дилеммой свободы и эффективного управления массами. Власть народа всегда превращалось во власть стихии плебса, в анархию, в которой погиб Древний Рим и захлебнулась в крови Французская Революция. Власть необходима, без нее отношения между людьми и социальными классами превращаются в хаос столкновения многих сил.
Авторитарная и тоталитарная власть создавали порядок силой. Не в состоянии решить экономические проблемы в условиях широко распространенной нищеты они просто лишали своих граждан прав на свободное волеизъявление.
Демократия, в отличие от авторитарных и тоталитарных режимов, использует систему общественного договора, при котором каждый, ради своих экономических интересов, готов пожертвовать частью своих свобод как индивида и гражданина и добровольно передать власть в руки "избранных".
Демократические общества появились в 19-м веке, веке развития капиталистической системы, когда демократия стала необходимостью, без нее нельзя было реализовать экономические задачи, они могли быть выполнены лишь в условиях свободного индивидуального предпринимательства и политических свобод. В рыночной экономике все должно покупаться и продаваться, в том числе и сама демократия, поэтому кандидат во власть выставляется на аукцион, и покупателем становится тот, кто больше даст.
На политическом аукционе не массы избирателей покупают кандидата, кандидата покупают те, кто дает наиболее высокую ставку. Естественно, что кандидат, получив власть из рук экономической элиты, следует воле тех, кто его купил. Это и есть истинная демократия свободного рынка.
На выборах избиратель "покупает" подходящего кандидата в надежде на то, что "избранник" выполнит свои предвыборные обещания. Но в практике политической жизни предвыборные обещания никогда не выполняются, так как реальным покупателем являются не массы избирателей, дающие кандидатам средства на проведение избирательной кампании, а те силы, которым принадлежит экономика страны.
Тем не менее, для того, чтобы механизмы воплощения решений, принятых политической и экономической номенклатурой, были эффективны, иллюзия участия масс в спектакле демократических выборов должна быть достаточно убедительной.
Вильям Пэнн, лидер общины квакеров 18-го века, создавший штат носящий его имя, Пенсильванию: "Дайте возможность людям думать, что они правят, и тогда они будут управляемы".
После выборов избиратели могут лишь наблюдать за тем, что происходит, изменить они уже ничего не могут. Наглядный пример - второй срок президента Буша. Общественное мнение оценивало Буша как самого некомпетентного лидера в истории США. Большая часть населения, 75% избирателей, требовала изменений государственной политики. Все средства массовой информации показывали неприятие страной курса правительства, но общественное мнение не обладает силой.
В теории демократия предполагает равное политическое представительство различных групп населения в управлении обществом и постоянный переход власти из рук одних групп населения в другие. На практике власть концентрируется в процессе войны за привилегии внутри элитарного круга и постоянно обновляется наиболее агрессивными представителями низших классов.
Америка имеет двухпартийную систему, и теоретически власть переходит от одной партии к другой, но реальная власть в стране принадлежит Большому бизнесу, и республиканцы и демократы - это одна партия, партия Большого бизнеса с двумя фракциями, представляющими его интересы в различных секторах экономики. Политические деятели не управляют экономикой, они лишь обслуживают ее, оформляя политическими решениями в виде новых законов существующее направление экономического развития. В экономической демократии реальная власть принадлежит не политическим деятелям, а тем, кому принадлежат средства производства - корпорациям.
Как говорил в период Американской Революции Dжон Джэй - президент Континентального Конгресса и глава первого состава Верховного суда: "The people who own the country ought to govern it.", те, кто владеет богатством страны, должны ею руководить.. Эта формула власти существовала всегда, во все времена, но во второй половине ХХ века концентрация власти в руках элиты достигла небывалого ранее уровня.
В США к началу 21-го века концентрация богатств и, следовательно, власти, превзошла все существовавшее ранее. 400 человек и 82 семьи имеют ежегодный доход 2.5 триллиона. Стоимость же всего ежегодного Совокупного Национального Продукта, дохода всей нации, составляет около 14 триллионов. Огромное материальное богатство, созданное миллионами работников, оказалось у управляющей элиты.
Еще в первоначальный период становления индустриального общества середины 19-го века частную собственность начала сменять общественная, коллективная, Карл Маркс в своем "Капитале" отмечал эту тенденцию.
И, хотя в демократических странах термин "коллективная собственность" не употребляется, считается, что все принадлежит отдельным людям, но она существует как результат труда всего общества в целом, и принадлежит "коллективу" политической и экономической номенклатуры, сливающимися в едином аппарате управления.
В ХХ веке фашизм (национальный социализм) и коммунизм (интернациональный социализм) в отличие от стран экономической демократии, открыто провозглашали принцип "коллективной собственности" - все принадлежит народу, на практике все средства производства и вся коллективная собственность принадлежали государству, представленному партийной номенклатурой.
В европейских демократиях государство владело значительной частью экономики и контролировало частный сектор. В США, с момента их основания, система отношений государство-экономика складывалось иначе. Первые лидеры страны видели в государстве главную опасность не только для дальнейшего экономического развития, но и для свободы общества в целом. Экономика в руках государства могла привести к политической тирании. Большинство, лишенное свободы в создании и приобретении богатств, могло толкнуть страну к диктатуре группы политических авантюристов, играющих на эмоциях народных масс.
Джордж Вашингтон в подтверждение своего недоверия к государственной власти часто цитировал одного из отцов церкви, Аврелия Августина: "Что представляют собой государства, как не большие разбойничьи шайки. И сами разбойничьи шайки не являются ли они государствами в миниатюре?"
Разбойничьи шайки собирали временную добычу и не заботились ни о своем будущим, ни о будущем ограбленных. Но, построив крепости и создав постоянную базу власти над окрестным населением, они переходили на систему грабежа постоянного, требовавшего более долгосрочной политики, которая воплощалась в форме оброков.
И, наконец, когда какая-либо из бандитских шаек, уничтожив или подчинив себе другие, создавала государство, грабеж принимал законодательные формы, получал моральное обоснование и освящался церковью, получавшей свою долю власти и добычи - "церковную десятину". Формы грабежа менялись, но основа государственной власти, как насилия небольшой, но наиболее активной группы населения над основной массой, оставалась неизменной.
В условиях фермерской Америки, какой она была в период создания США, государство было слабым не столько в результате ограничения возможностей государственной власти Конституцией, сколько потому, что на необъятной территории нового континента государство не обладало реальным контролем над индивидуальной инициативой миллионов, не принимавших никаких законов кроме закона выживания в условиях дикой природы.
В последующий период, когда основное население страны составляли уже не только фермеры, но и работники мануфактур и торговцы, соединявшие производителя с покупателем, а бюрократизация, вторжение государства во все сферы общественной жизни только начиналось, непосредственные отношения между всеми участниками общественных процессов еще сохранялись, что предоставляло свободу решений и действий большинству.
Недаром Алекс Токвиль в первой трети 19-го века говорил об американской рыночной демократии этого времени, как о самоуправляющемся обществе: "Когда вы вступаете на американскую землю, вы оказываетесь в центре буйствующей толпы. Тысячи голосов слышны одновременно и каждый заявляет о своих правах. Это звуки общества, которое управляет собой само, без вмешательства государства".
Но, как писал идеолог американской революции Бенджамин Франклин: "The looser the package, the tighter must be the string", чем свободнее мешок, тем туже он должен быть связан. Чем больше свобод имеет гражданин, тем больше должно быть ограничений его свободы.
Мадисон, один из отцов-основателей: "Основная ответственность правительства - защита состоятельного меньшинства от большинства...(и так как) те, кто будет добывать средства жизни своим трудом, будут тайно надеяться на равное распределение благ, ...необходима политическая власть, которая будет гарантировать сохранение статус-кво, гарантировать, что богатства никогда не перейдут в руки тех, кто мечтает о равном распределении благ".
Мэдисон был человеком эпохи, которая верила в просвещенную, озабоченную благополучием народа элиту, управляющую страной для всенародного блага. Но, наблюдая трансформацию правящей элиты в условиях свободной экономики, в конце своей жизни он пришел к другому взгляду на состоятельное меньшинство: "Они, безнаказанно нарушая законы, обкрадывают население, запускают руки в общественные доходы и держат правительство в постоянном страхе, угрожая переворотом и сменой всего руководства в случае неподчинения их интересам."
Дилемма, обозначенная Мэдисоном, с одной стороны государство вынуждено подчиняться тем силам, которые владеют экономическими рычагами и используют государственные, общественные средства в своих целях, с другой, общество, в процессе своего усложнения, не может выжить без централизованной власти государства. Альтернатива одна - контроль государственного аппарата обществом, силой закона, Конституции.
Томас Джефферсон, создатель Декларации Независимости, и третий президент США: "Государство - это не нечто абстрактное, это конкретные люди, обыкновенные люди, вовсе не семи пядей во лбу, которым большинство граждан доверило право руководить страной. Если говорить о власти, давайте не будем говорить о вере в нее. Надо заковать власть в цепи Конституции, чтобы она не принесла слишком много вреда".
Но "цепи конституции" могли ограничить эксцессы свободного рынка, но не его генетическое свойство - экономика растет в результате победы сильных над слабыми, а те, кто сможет аккумулировать наибольшие богатства захватят и рычаги политической власти.
"Общество, которое управляет само по себе" могло существовать во времена Токвиля, так как экономика строилась на сельском хозяйстве, которое в своей структуре было простым и ясным: производи и продавай. Но с развитием индустрии, как фермеры, так и мелкие индивидуальные предприниматели, которых Токвиль называл "толпой диктаторов", должны были подчиниться диктату тех, кто сумел захватить средства производства, и большинство "диктаторов" пошли к станку, на фабрики и заводы.
С ростом индустрии индивидуальное предпринимательство начало уступать организациям, так как только большие организации могли строить железные дороги, новые города и обеспечивать массу населения всем необходимым. Только корпорации, благодаря концентрации капитала, могли создавать индустриальную основу массового производства. Постепенно в их руках оказались все рычаги власти, экономической и политической.
Как говорит герой Горького Яков Маякин, в пьесе "Фома Гордеев": "Уж коли настало такое время, что всякий шибздик полагает про себя, будто он все может и сотворен для полного распоряжения жизнью, - дать ему стервецу свободу. Попыжится он день -другой, потопорщится во все стороны и вскорости ослабнет, бедненький! Сердцевина-то гнилая в нем. Тут-то его, голубчика, и поймают настоящие, достойные люди, те настоящие люди, которые могут действительно штатскими хозяевами жизни быть..."
В США "штатскими хозяевами жизни" стали корпорации, и хотя поле деятельности, в котором "всякий шибздик" всегда мог заработать на жизнь, сохранялось, доступ к наиболее прибыльным формам экономики был только у корпораций.
Почти любой труд приносил общепринятый уровень жизненного комфорта, самый высокий в мире, что поддерживало иллюзию власти большинства и ее, эту иллюзию, тщательно поддерживали те, в чьих руках сконцентрировались все богатства страны и реальная власть.
В течение многих десятилетий в США выполняются тысячи социологических исследований в попытке понять всю сложность общественных процессов. Но исследований, показывающих механизм того, как богатые становятся властью, и почему бедные не имеют власти, не существует. Частичным ответом на этот вопрос может быть закономерность связи между продуктивностью труда и уровнем распределения богатств.
Чем большим богатством владеет элита, тем большей властью над обществом она обладает. С повышением производительности труда доходы элиты увеличиваются, и концентрация богатства наверху социальной пирамиды дает ей еще большую власть над обществом.
Количество миллионеров сегодня несравнимо больше, чем 100 лет назад, когда их было всего 400, "Fortune 400", удачливые 400. К 2004 году количество обладателей миллионных состояний - 3 миллиона, это 1% населения. Они контролируют 45 % всего богатства страны, и механизм власти находится в их руках.
Тем не менее, наверх поднимается все большее количество людей, что создает видимость справедливого распределения доходов, укрепляет систему поддержки существующего статус-кво. Но обладание достаточно высоким экономическим статусом значительной части населения вовсе не предполагает их влияния на государственную политику.
Реальной властью обладают лишь несколько десятков тысяч человек, связанных между собой сложной сетью экономических, политических, культурных и семейных интересов. Это те, кто имеет значительное влияние в государственном аппарате, индустрии, торговле, финансах, военно-промышленном комплексе, средствах массовой информации, медицине и образовании.
В конце 19-го и начале 20-го века политическая и экономическая власть концентрировалась в руках нескольких сотен "капитанов индустрии". Рокфеллер, Морган, Вандербильт, Карнеги - они диктовали политику государственным деятелям. Это были сильные личности, разрушавшие существующие традиции и табу старого общества, мешавшие развитию индустриального производства.
Философия и литература этого периода, отвечая на социальный заказ, выдвинула идею личности, противостоящей толпе не желающей расставаться с традициями. Когда фундамент индустриального общества был создан, герои и личности стали мешать. Система, в своих законченных формах, перестала нуждаться в личностях, ей были нужны только исполнители, причем на всех уровнях, включая ее верхний эшелон.
Анархист, убийца президента Мак-Кинли, в 1901 году перед казнью сделал заявление: "Я убил президента потому, что считал это своим гражданским долгом. Я не верю, что один человек может сделать очень много в служении обществу, а другой ничего."
Убийца президента совершил свой индивидуальный акт как акт социальной справедливости, как защиту принципа равенства, но за ним стоял незримый заказчик, индустрия, это она нуждалась в полной унификации общества. Унификация общества, естественное следствие демократии, должна была, в конечном счете, привести к исчезновению той человеческой породы, которая в Европе воспитывалась в течение жизни многих поколений, элиты.
Токвиль об идее равенства: "Естественный инстинкт демократии отвергать наиболее выдающихся граждан, как представителей народа. Равенство требует посредственности.". Достаточно взглянуть на лица сегодняшних лидеров американской экономики - Билла Гейтса, Доналда Трампа, Уоррена Баффетта. Что поражает в их лицах - ординарность. Так могут выглядеть мелкие лавочники, хозяева мастерских, менеджеры низшего звена.
Уоррен Баффетт - меценат искусств, он обладает огромными коллекциями. Однажды, на вопрос журналиста посещает ли он музеи, он ответил: "Я не люблю ходить в музеи, там ничего нельзя купить." Для него произведения искусств лишь отличное вложение капитала.
Выдержка из журнала "Psychology Today": "Они (деловая элита) не будут читать Достоевского, если на деле предпочитают дешевый детектив. Они не пойдут в театр смотреть пьесу Шекспира, предпочитая Шекспиру стриптиз. Они не пойдут в музей смотреть работы старых мастеров, скорее предпочтут фильм о гангстерах, гамбургер обеду в изысканном французском ресторане и джинсы одежде от модного дизайнера. Они говорят только о бизнесе, на работе или во время гольфа и больше ни о чем другом. Они не умеют правильно писать, не владеют искусством красноречия, для этого они могут нанять профессионалов. Они не аристократы, чье умение вести себя им не выучить за всю их жизнь. Они не ученые, чьи знания могут вызвать у них только головную боль. Они очень много знают о бизнесе, но, как личности, они ничем не отличаются от простого человека с улицы..."
Деловая элита Европы, в отличии от американской, существовала в стабильной экономической и общественной структуре, в которой успех зависел от семейных связей, образования, манер поведения и их образ жизни нес в себе черты традиционного аристократизма характерного для высших классов. Из поколения в поколение они передавали высокую культуру, стиль жизни, воспитывая преемственность элитарной породы.
В условиях высокой экономической и социальной динамики американской рыночной демократии процесс приобретения и потери богатств происходил стремительно, и новые богачи, нувориши, не имели ни малейшего представления ни о чем кроме дела, которому была полностью подчинена их жизнь .
Чарльз Френсис Адамс, американский социолог второй половины 19-го века, общавшийся с деловой элитой, "Эта публика настолько скучна, что я предпочел бы вообще не сталкиваться с ними. Я не хотел бы встречаться ни с одним из этих людей, ни в этой жизни, ни в загробной. Ни один из них не ассоциируется с умом, юмором или культурой".
Джон Рокфеллер, король нефти, не читал книг, не посещал театры, не интересовался ничем, кроме цифр в своих бухгалтерских книгах. Он был человеком ординарным и безликим, и выглядел как бесцветный бухгалтер, проведший всю свою жизнь за конторским столом.
Популярный эссеист начала двадцатого века Мамфорд называл лидеров американской индустрии полуодушевленной частью физического мира и, с присущим ему сарказмом, называл их на латыни - Boobus Americanus, что в переводе звучит как Американский Дебил.
Сталелитейный король Эндрю Карнеги, не получивший никакого формального образования, тем не менее, обладал широкими знаниями в самых разных областях знаний, так как имел огромную по тем временам персональную библиотеку и отдал все свое богатство на создание бесплатных публичных библиотек.
Карнеги не испытывал никакого уважения к деловой элите своего времени, хорошо зная круг, к которому сам принадлежал, и не разделял мнения массовой прессы, называвшей их титанами бизнеса, гигантами мысли, самыми талантливыми представителями общества: "Нужен ли талант и интеллект в бизнесе? Вовсе не нужен, скорее может помешать. Большинство занимаются бизнесом потому, что по-человечески ограничены и не в состоянии проявить себя ни в чем другом. Кто-то занимается деланием денег потому, что процесс их создания более увлекателен, чем сами деньги, и они не могут остановиться в делании денег, потому что иначе их ждет пустота. Совершенно не нужно быть талантливым человеком или обладать незаурядным интеллектом, чтобы преуспевать в бизнесе. Скорее наоборот."
Эндрю Карнеги, тем не менее, считал, что богатство и власть должны находиться в руках немногих и, вне всякой зависимости от их личных качеств, кроме одного качества, выделяющего их среди других, непреодолимой жажды богатства и власти, совершенно бездарных. Поделить всё поровну, и тогда богатство будет растрачено, уйдет в песок, ничего не создав.
В современной структуре постиндустриального общества концентрация экономической власти становится еще большей необходимостью, так как контроль в сложной системе взаимосвязей может быть реализован лишь благодаря концентрации экономической власти в руках нескольких десятков корпораций.
С первого взгляда кажется, что решения принимаются лидерами корпораций, конкретными людьми, но на практике они диктуются лидерам самой системой. Существование иерархии не отменяет того факта,что в системе все являются наемными работниками обслуживающими машины экономики.
Когда-то все средства производства принадлежали небольшой группе "капитанов индустрии", сегодня они не принадлежат никому конкретно. Руководитель корпорации, в большинстве случаев, не является ее владельцем, он ее служащий.
Причем, его лояльность корпорации относительна, она существует только в случае, когда его собственные, личные интересы совпадают с интересами компании. Причем, размер оплаты работы менеджеров не связан ни с их успехом в борьбе с конкурентами, ни с продуктивностью и эффективностью их труда, как у рядовых работников. Это подтверждение их победы в борьбе за власть, за влияние внутри самой корпорации и умения пользоваться связями внутри государственного аппарата. Именно за этот сорт деятельности менеджер получает оплату в 400-500 раз больше оплаты среднего работника, который производит реальный продукт.
Если же крах фирмы приносит менеджеру кампании большие дивиденды, нежели его зарплата, он делает ставку на ее банкротство, как это случалось много раз, особенно последние 50 лет, когда многие корпорации передали все рычаги управления наемным служащим, менеджерам. Являясь исполнителями, они не несут ответственности за происходящее внутри сложной бюрократической структуры где никто не отвечает за процесс в целом, все исполняют чей-то приказ, приказ корпоративной системы.
Управленческий аппарат в политике и экономике внешне как будто руководит и направляет общественное развитие, но, на глубинном, фундаментальном уровне, он просто следует логике движения корпоративной бюрократической машины, чья инфраструктура приобрела уровень сложности, в которой участники выполняют лишь локальные задачи, увидеть общую картину происходящего, состоящую из множества фрагментов, практически невозможно.
Алексис Токвиль, гениальный провидец, еще в начале 19-го века видел будущее экономической цивилизации, когда писал: "Никто не будет в состоянии подняться выше понимания манипулируемой толпы, включая самих манипуляторов".
Наиболее совершенную для своего времени бюрократическую систему еще в первой половине 20-го века создал фашистский Третий Рейх, и в ней прослеживается тот же принцип анонимности и отсутствие ответственности исполнителей.
Во время Нюрнбергского процесса солдаты, бюрократы низшего и среднего звена не проходили перед судом - "они исполняли приказ". Но и руководители Третьего Рейха объясняли перед трибуналом, что это не они принимали решения, они лишь следовали инструкциям. И это не было ложью, они действительно выполняли приказ, приказ сложившейся государственной и экономической системы.
Как писал Олдос Хаксли в 1923 году о перспективе трансформации власти в которой никто уже не будет способен принимать осознанные решения - все слои общества будут следовать логике сложившейся системы: "Постепенно народ превратится в стадо, в стадо работающих и потребляющих животных. В их среде будут воспитаны пастухи, которые будут понимать реальность не больше, чем само стадо и, таким образом, вечный двигатель незыблемого общества будет создан."
За последние 50 лет бюрократическая машина была доведена до такого уровня сложности, что управляющая номенклатура не состоянии ее контролировать, она работает сама по себе, сама для себя.