Голинский Валерий Викторович : другие произведения.

Последний дурак

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  -- Последний дурак
  --
  --
  --
  -- Вступление
  

Плакатом телепалась огромная жопа,

на шершавой тёплой стене, ветром

разорванная в том месте,

где впивалась в неё

крупная кнопка

красной прозрачной пластмассы.

Внизу, на полу, стояли

пересохшие таиландские вьетнамки,

вожравшиеся со временем

в прохладную гладь плитки.

  
   Кто и когда?! Кто-то же видел этого человека в квартале "Нью-Йорк", в США? Среди коричневато-серого гравия и асфальта бесконечных домов и дорог, песочно-жёлтых залысин оврагов и пустырей, залитых высоким солнцем и поросших пыльным бурьяном по краям?
   То есть в местах, где умирают автомобили немодной раскраски. Где ржавый металлолом произрастает сам из земли, сменяя их причудливые, бессмертно-динамичные каркасы. Где рассохшийся оранжевыми комками поролон рассыпан по всей округе, вперемешку с бумажно-пенопластовым дождём использованной пищевой тары, что сеют атланты-ветры из разжатых ладоней. Они рождались из океанов и крепли над их смирённой могучей гладью. Затем врывались в города и рвали изгнившие от дождей и задохнувшиеся от влажности гигантские, стенающие сухим скрипом сетки.
   Сетки, окружающие пустые участки земли, спортплощадки, брошенные постройки и другие бесхозные объекты. Сетки, которые вварены в изъеденный сажей камень отвесных стен жилых зданий и учреждений прошлых веков. Стены вбирают в себя все исполинские отломы усталых от тяжести лет, всего сверхъестественного величия высотных карнизов и обломки гроздей окаменевших античных фруктов. Чудовищные украшения, перенесённые с традиционной архитектуры особнячков и доходных домов на новую - архитектуру небоскрёбов, только увеличенные во сто крат. От головокружительной высоты украшения теряли каменный рассудок и срывались в пропасть, в бездну, врывались в пучину копошащихся внизу улиц.
   Дома страшились своей высоты: им был виден океан. Из верхних окон и с крыши - оглохший от дали, мутный от влажного жара и своей бескрайности океан. Он облизывал глубокими водами раскалённый щебень, песок, ил на древнем камне и взмокшую от духоты землю, на которой громоздился гранит городов побережья.
   Молчанием веков устремились окна квадратами к горизонту; замерли в ожидании атомной войны.
  
   5 часов вечера. Переплетения бетонных эстакад где-то по пути из Бронкса в Манхеттен. Нью-Йорк, весна на излете. Бетон молчит. Он ждёт ночи.
  
  
  
  -- Глава первая
  
  
  -- Кефир и багет
   Он давно ушёл от тусклых однообразных кварталов. Они слишком уж схематично длились унылым своим видом на километры, километры... Домики в пару этажей с палисадничками сменялись домиками в пять, шесть, семь этажей, уже без палисадничков. Но всё тот же асфальт преследовал их на всех путях, и ржавчина костлявых лестниц, что опоясывала коричнево-красные дома с чёрно-белыми карнизами. В щелях гнездились нахохленные голуби. Иногда они падали вниз, замертво. Тогда задирали вверх лапки и в таком состоянии приземлялись. На мостовой оставались лежать в этой позе, пока время не насылало на них червей и не пожирало их... Оставляя под конец отпечатки крыльев, в виде пёрышек и косточек; бесславные фрагменты государственных гербов...
  
   ...Значит имя ему - Полкин, кличка Майк. Редкая, но в то же время заурядная фамилия (где он её надыбал, непонятно). Имеет славянское звучание, это однозначно.
   Полкин, - он ушёл к глиняным кратерам, под какие-то мрачные эстакады со сгнившими заклёпками, в бетонные вади, коллекторы, затерялся в сосновом что-ли (в сумерках не разобрать) бору, среди четырёх с четвертиной сосен. Поселился на окраинах метрополии, в высокой траве, под линиями электропередач выщербленного материала с высокой примесью ракушек и ржавых железяк - плечистых перекладин, где дрябло болтаются остатки гирлянд и где следы проводов не поддаются идентификации. На бетоне ещё виднеется один-другой черепок с костями крест-накрест; старая, как мир, басня.
  
   Последний раз в этот день гражданин США Полкин был замечен в одной продуктовой лавке, где на лавину мелочи приобрёл добрый пакет кефира и французский батон - багет в хрустящей бумаге.
   В заключении покупки убрался восвояси. А именно: следуя вдавленным в запесоченный асфальт рельсам, минул док, склад контейнеров и яхтбазу, где его послали по какому-то адресу. Он же в знак благодарности воспользовался их туалетом и уже вымыл руки у входа в столовую, куда его не пустили... Из-под кустов затем извлёк свой провиант и с разочарованием обнаружил на белоснежной глади напитка богов огромного лесного муравья. (Он загрузил пакет прямо в муравейник). Обычно такие случаи заканчивались тирадами из репертуара собравшихся под магазином "Соки-воды"...
   ...Он восседал на остывающем бетоне, когда розовое солнце выглянуло из-за елей за его широкой спиной и спряталось. Затаилось. Стало гораздо прохладней, свежей. Светило осело, распалось на яркие пятна, они стали бледнеть, пока вовсе не обесцветились - слились с преимущественно серым (имелся ещё голубой оттенок) небом. Стало сумрачно и холодно. Совсем безлюдно.
   Майк сложил газету в плотное сиденье и подсунул под себя. Изучил, значит, все объявления в ней, вытянутой из мусорника газете. В которую тучный полисмен забузырил истекающий майонезным соком жрамбургер, недожранный значит. Потом завалился в свой "кэприс" и "уперделся вон" - меткое замечание ситизена Полкина. Правда, на сей раз последний обставил всё просто фатальным образом, с применением запрещённых речевых приёмов.
   "...Не родить же себя обратно," - философски заметил Полкин, отплёвываясь какой-то дрозофилой, которая всё ещё никак не укладывалась спать. Это он рассуждал, наверное, о своей жизни. Почему-то, когда все в его возрасте обговаривали после сытого ланча уютные планы на будущее, заливая этот компот диетическим вариантом популярного настольного лимонада, страстно и грубо икая при этом, он, Полкин, топил топку своего ума жизнью и её смертью.
   На него вешали ярлык - "спиноза", а он называл их "тромбоны" и никогда не объяснял своей позиции. "Балаболы" - пришло ему в голову, когда я (автор) писал о всяком-разном в отношениях Полкина и его знакомых. Короче...
   Короче, некий Кифир дал о себе знать. В газете. Которую пришлось подтереть перед прочтением о траву. У Кифира якобы имелись задания. Под этим предложением он оставил номер своего мобильного. Очень деликатный человек, умеет лаконично излагать идеи. Бизнесмен видать. Это, видимо, специально для него, Полкина, сигнал, что... оброненная им в присутствии Блоха-старшего фраза: "я не имею за что жить" навлекла на старца сердечную тоску и желание переделать эту горечь в звёзды.
  
  -- Глава первая с половинкой
  --
  -- Задница в поисках приключений
   Старый Блох сидел на корточках у себя в гостиной и поливал кактус размером с мизинец. Над его сединой нависал огромный побег алоэ, живущий, наверняка, не меньше самого хозяина на этом свете. В дебрях его запуталась крошечная мохнатая обезьянка - видимо, забытая кем-то из многочисленных детей игрушка. Блох её не убирал; отшучивался, что очень похожа на него. Когда устал кряхтеть - поднялся, и с жутким инсультным головокружением навалился на тахту, что подвернулась своим жёлтым атласом под руку.
   Между тем Полкин уже имел разговор с Кифиром, тем самым Кифиром, давшим по наущению Блоха-старшего объявление в газете. Сидя дома, Полкин мял неухоженную голову в руках. Ноги всё ещё ныли после всех странствий, поэтому Майк взял таз и нахлестал туда кипятку. Затем погрузил ступни - они аж горели от усталости - в воду. В тот момент и позвонил Блоху. Надо было выяснить, имеет ли старик отношение к Кифиру, и если да - то какое?
   Блох поднял трубку и никак не мог узнать абонента:
  -- ...Молодой человек, я понимаю, что вы выглядели младше своих лет на презентации, но я же старый человек - не могу помнить всех молодых людей, что там были...Что-что вы говорите? - Непосредственно окружали меня... - Мамочка, ну как я могу помнить!...Была беседа, да, - но я ж, поймите меня правильно, как человека... - Что вы говорите? ...Кефир?! Какой ещё?.. - ...А, Кифир! - Нет, мамочка, не в курсе, - А что такое? - ...А, объявление, да?! - ...Дал, да?! - Извините, мне надо на маарив. - Да, вот именно, в синагогу. - А, что?! - ...Ну будьте здоровы, да, бай-бай!.. - Блох положил трубку и покачал головой: "Аз, ох инд вэй и танки наши быстры..."
  -- Ты слышишь?! - ...Ставь чайник, говорю. - Я мигом тут. - ...Чего? - А, да, - на маарив...
  
   Полкин почесал себя как настоящий мужчина: "Неужто это был Блох?! Надо бы помыться - как раз самое время." - сказал, и пошёл на кухню.
   На кухне его встретила древность, чёрная и неумытая. В ней он долго возился с какими-то яйцами и помидором. Пил чай, слушал музыку и смотрел в окно. Была весна; об этом говорили кошки там, внизу. Он встал и открыл окно. Его обдало тёплым воздухом; на дворе стояла прекрасная ночь. Тёплая, как сама весна. Где-то смеялись, где-то во тьме среди домов, где - хоть глаз выколи! Но Полкин сохранил глаз - он ему нужен был для обозрения горизонта. Вдруг завыла сирена, и смех умолк. Потом снова возобновился. То смеялась сама ночь, и говорила: а ну-ка, выгляни наружу, выйди и прогуляйся со мной вместе; давай поиграемся. Полкин понял намёк, но выйти отказался; решил подождать до завтрашнего утра; смотря чем увенчается рандеву с Кифиром. Если не в его, Полкина, пользу, то он обязательно прогуляется завтра ночью... А пока гудел пароход там, на реке, и вдали в потоках воздуха суетились и дребезжали огоньки.
  -- Весна окончена, господа, я кончил её наблюдать; пойду побрею харю лучше.
   И он пошаркал в туалет, где ещё размещались - раковина, биде и ванна. Из них он пользовался только тремя: раковиной, ванной и ещё этим - ну короче одно было явно лишним, или в этом роде.
  -- Моё дряблое лицо, иди-ка ко мне! - заклинал кого-то Майк, кривляясь на ходу. - Где ты такое взялось у папочки, а?!
   Он достал бритву из пластиковой сумочки. Погладил её - единственная память о подруге с этажа. Она убилась недавно, соскользнула с подоконника, где любила сидеть курить по ночам... Стало душно, и он открыл форточку, потом вернулся к бритью. В грязном, ржавом зеркале лицо особенно дерзко выглядело свежим и молодым. Он сполоснул лезвие и смыл пыль с крышки "Gillette" - геля для мужчин. Он презирал пыль. Затем понюхал своё лицо - запах что надо! Вынул из гранённого стакана с накипью большой мягкий раздавленный "семейный" тюбик пасты и возродил ею в одиночестве ротовую полость.
   Сияя от удовольствия, он не испытал ничего похожего на транс, но вместо этого прошёлся махровым полотенцем-великаном по физиономии. Она покраснела, после чего снова позеленела - то есть вернулась на исходную позицию.
   Он снова думал о погибшей. Она унесла с собой их красочный мир. Это они жили вдвоём в пустом летнем пространстве. В сумерках, ночью, ожидая зари, встречая её на ржавых лестницах, на крыше, на пустырях, иногда на берегу океана... Это был не человек, это была поэзия! Но поэма обрывается рано или поздно, а вместо неё высвобождается пустота. Её-то Полкину ещё раз не пережить, это он точно знал.
  
   Вот и закончилось детство. Полкин постарел душой и пришел в запустение. В день трагедии он разбил в раковине бутылочки с одеколоном, их розоватая жидкость стекла, как кровь, в водосток; с тех пор в его доме нет одеколона. Роскошь излишня. Питание - лишь бы не помереть с голоду. Невыносимо тоскливо, сухо, серо и одновременно сыро, неуютно в доме, улица мертва, Полкин мёртв, в силу своих возможностей.
   Серая тряпка спит под ванной. Больше не играется с львиными лапками - подпорками ванны. Она лежит в луже и Майку на них обоих начхать; полов он теперь не моет, тряпок не выжимает.
   Недавно подобрал в парке книгу о жизнедеятельности М.С. Горбачёва. Раньше книга-биография реформатора кочевала туда-сюда, теперь томится под раковиной на коробе для грязного и потного белья. Лежит нетронутая, теперь вместо неё тронулся новый хозяин...
  
   За завтраком размышлял о Кифире, о себе. Пил водку, ел сырое яйцо, вен не резал. Вылил в раковину месяц назад начатый пакет апельсинового сока. Выкинул пустую коробку из под хлопьев. Вместе с молью. Вышвырнул, с досады, высохший мандарин в окно. Уехал на свидание... с Кифиром.
   Авто припарковал за квартал, и отправился в синагогу пешком. Встретило его примитивной архитектуры здание. Кифира не было. Тогда Полкин набрался равнодушия и зашёл внутрь. Было видно, что помещение используется редко. Об этом свидетельствовали: запах сырой духоты, гардеробчик в мрачном влажном закоулке и забытый зонтик, доска с несколькими пожухлыми объявлениями, питьевой автомат, где из множества напитков оставалось выбрать только минеральную воду, огромные "задымленные" стеклянные стены-витрины, выходящие на улицу, стеклоблок, растеньица в кадках, питающиеся, вероятно, влагой из воздуха... Одним словом, мало интересного. Но Майк тут из-за дела...
   В зале молились, шло утреннее богослужение. Какой-то безликий, гладко выбритый и упитанный человек компетентно вёл службу, мягко обнимая холёными пухлыми руками зелёный бархат пульта. Народу было немного. Всё как-то буднично, прямо - светски. Полкин взял с парты молитвенник, пролистал его, отложил в сторону. В этот момент его утроба неожиданно выдала нечто доселе неслыханное, прямо - арию язвы в желудке. Полкин несколько сконфузился. Он стоял и ждал, когда что-нибудь наконец произойдёт, но с места ничего не сдвигалось. Четверть, полчаса... скоро уже час стоит он здесь и чуть ли не канает. Побаливает спина, уже болит, от голода и сидения, тем более от стояния. Во рту - просто ужас; слюни стали переваривать слизистую... Но тут распахивается створка, и в неё влетает запыхавшийся молодец, дышит свежо, здорово, имеет спортивные штаны и яркую лыжную куртку с верёвочками и высоким воротником, высокий лоб с чёрными, уложенными назад в гриву, лоснящимися волосами, также вьющимися; красавец прямо, мечта любой мало-мальски женщины. "Видно, с пробежки к нам заявился" - подумал Полкин.
   А вот скорый, ищущий взгляд, и Полкин уже "пойман" им, распознан как клиент, дожидающийся, нетерпеливо, обещанного... Да, конечно, - это Полкин, он самый, какие могут быть сомнения.
  -- Привет! Вы мистер Полкин? ...Кифир! ...М-да, - не кефИр, а кИфир. Ну что у вас?
  -- Живу, вот, - кисло отбоярился Полкин. - Ищу дело.
  -- Угу, - замкнуто отреагировал молодой человек по имени Кифир, задумался, как-то ушёл в себя, взялся за подбородок, потом философски покачал головой.
  -- ...Вы кофе хотите? - неожиданно подобрался Кифир.
  -- Но нету же, - очень предупредительно заявил Полкин.
  -- Пройдёмте со мной дорогуша, - вы не там смотрели...
  
   И Кифир подхватил Полкина за локоток. Они взобрались на ещё более нелюдимый второй этаж, где было, правда, сухо и солнечно. Как-то слишком даже просторно. Вошли в маленькую, пустенькую комнатку. Небольшое окно и некоторое подобие мебели, где частично расставлен всякий культовый инвентарь, самое примитивное из него. У окна, значит, стол, за ним скорченный дедушка, сидит и завтракает себе в бороду, похожую на большую мочалку. Весь в черном, значит, кофе у него стоит в стеклянной колбе, да творог, который он ест. Старик почти ничего, а может вовсе ничего не пробурчал, но еле заметно качнул головой вошедшим: "Шалом, короче; мир входящему," Посмотрел, однако, на Полкина, - нельзя было не заметить его взгляда исподлобья. Они присели - Полкин в торце стола, напротив окна, Кифир по правую руку Майка, старец, соответственно, сидит по левую. Стали завтракать чем Бог послал. В большой шляпе старика лежало два пакетика. Один с черносливом и курагой, другой со смесью разных орешков. Вдруг старик поднялся, связал всё в огромную наволочку, про которую Полкин думал, что скатерть, которой та и служила им. Связал резко всё, значит, и удалился с недоеденным... У Полкина челюсть отвисла.
   Кифир с сытым видом дожевал и констатировал:
  -- Реб Кингур.
   Мол, чего вы ещё ожидали от старика?! Потом поёрзал на дегенератском детском стуле и продолжил тему:
  -- Вчера мы имели с вами разговор по телефону, Полкин, - Значит моя фамилия Кифир, я занимаюсь детскими лагерями в СНГ, "чернобыльскими", и так, для всех. Организую, улаживаю, езжу туда-сюда; много работы одним словом. - Дело непростое: чужая страна, чужие дети, хоть и хорошие, ну что рассказывать... Воровство, знаете, Полкин, взятки, коррупция, обман, хищение гуманитарной помощи, присылаемой детям отсюда. Да, в общем, есть куча сложностей...
  -- Ну, и? - Полкин с нетерпением вызвался с места. - Вы предлагаете заслать меня к детям в лагерь?
  -- Подождите Полкин, не торопите, - спокойно ответил Кифир. - Вы же из Киева? Ну вот и ладно. А теперь слушайте внимательно: этот старик... - И Кифир очень толково и быстро изложил Полкину суть дела.
  -- Ну что, Полкин, каково, а?! - оживился Кифир, переполняясь гордостью за свой УМ.
  -- Хм, ну вы даёте, ей-богу, с виду, ведь, такой, такой уже американец...! - Полкин рассмеялся во все зубы, как негр.
   Кифир не отставал; они сидели и покатывались со смеху.
  -- Ладно, - и Кифир резко принял серьёзный вид, хотя глаза всё ещё продолжали смеяться. - Вы меня поняли, Полкин.
  
   Истинные американцы вообще не имеют права подолгу заниматься зубоскальством, так - беззаботно. У них есть дело и время на его выполнение. По другому и быть не может... Да. Может, но только у него - у Полкина.
  
   Кифир извлёк на свет свой чемоданчик фруктового цвета фирмы "Аррlе", и на глазах помешался на нём. Из чудо-ларца загудел русский рок "ДДТ". Полкин такого не ожидал, да ещё и от американца.
  -- Услышал в России, записал, - Кифир как бы предупредил удивление. И продолжил:
  -- Полкин, ждите сигнала. Я вам за родного брата теперь... Кстати, вы не в курсе, где можно приобрести качественные распорки для туфель?
   Полкин пожал плечами и понял - это знак, что пора уходить. Он тихо попрощался в угублённого в кнопочки и писки Кифира, и прикрыл за собой дверь.
  
   На улице его ошарашил развязный бас: "Вытя, не налегай на корму, а то, бля, раздавишь!". Полкин обернулся и разглядел две туши в кожаных куртках. Они вместе инертно растряхивали громадный "Олдсмобиль" черешневого цвета. Полкин не замедлил удалиться на внеплановый обед...
  
  

Глава вторая

Царство хаоса и небытия

  
  
   Прошло два дня. И вот уже Майк, небритый и в очках, мчится в своём автомобиле по срочному ночному вызову. Раннее утро ещё только намекало на приближающийся день.
  
   Полкин вышел из машины и осмотрелся. Кругом возвышались бурые от копоти стены домов. В простенке возились с вёдрами бродяги.
  -- Эй, олухи! - гукнул Полкин в простенок. - Вы в курсе?
   Олухи неохотно оторвались от возни. Показалось, что Полкин как личность их не интересует. Полкин ткнул ногой картонку. "Я, наверное, опоздал" - подумал он и повернулся лицом к улице.
   Последнее, что он увидел, была серая нью-йоркская полубелочка-полукрыса, едва различимая в темноте. К Майку сзади подкрались и с размаху надели на голову ведро.
   Пока в глазах маячил призрачный грызун, Полкина проволокли, подметая асфальт, к машине и затолкнули под заднее сиденье. Потом вяло объехали раза два квартал и остановились в том же месте. Даже поленились следы запутать. Во-первых, Полкин сознания не терял. Во-вторых, судя по звуку мотора и запаху в салоне, Полкина возили в его же машине. И, наконец, в третьих, подобное происходило с ним не в первый раз и уже давно превратилось в рутину. Затем Полкина выволокли из-под сиденья, стряхнули сигаретный пепел со спортивного костюма, поставили на попа и повели в один из бурых многоэтажных домов.
   Там его некоторое время таскали по коридорам, где он несколько раз бился головой об стены. В аварийном лифте, эдакой площадке для двух-трёх нормально развитых детей, отгороженной от головокружительной действительности ржавой сеткой, отправили Полкина на 12 этаж. Лифт железно щёлкал на каждом этаже, благодаря чему слегка знакомый с математикой Полкин сумел отсчитать до двенадцати. Сетка остановилась, но Полкин продолжал стоять в нерешительности. Ждал, пока с головы снимут ведро.
  
   Ведро снял неизвестно откуда взявшийся высоченный пожилой человек, серый и поучительно скучный. Он поздоровался с Полкиным и проводил его в отгороженное стеклянными перегородками помещение. Стёкла были замазаны белой краской с подтёками. Надпись "столовая", набитая через трафарет красной краской, плотоядно просвечивала сквозь стекло. В столовой оказалось просторно, пыльно и страшновато. Окна выходили на северную сторону. Над седыми крышами домов разгуливали на ходулях водонапорные башни.
   В комнате, в противоположных концах, стояло по огромному вентилятору, забранному лучистой хромированной решёткой. На полу хрустело запустение.
   Серый громадный дядька отличался утиным носом и совиными бровями. Ноги его носили большущие жухлые туфли на твёрдой подошве с тупыми носами. Полкин решил было подумать, что он сейчас совершенно один в этом огромном здании, а старик - всего лишь олицетворение ушедчих эпох и живым существом не является. Он вырос здесь, среди высотных сквозняков, пыли и пересохшей масляной краски. Поэтому Полкин вздрогнул, когда тот вдруг заговорил, по-русски. Говорил он носом, помогая себе ртом разжёвывать каждую букву.
  -- Кингур. Слыхали такую фамилию?
  -- Возможно.
  -- Значит так, молодой человек. Такое дело. Вы берёте ваши лучшие вещи и отправляетесь в Киев. Вы, кажись, оттуда родом?
  -- Зачем спрашиваете, вы же и так знаете?
   Старый дядька перестал вышагивать, остановился напротив Полкина и поднял могучую бровь:
  -- Ну хорошо, это мелочи... В общем, скажем так - вам нужно будет разобраться в обстановке. Кингур - председатель еврейской общины города Киева. Я впрочем, думаю, что вы в курсе...
   "Вы в курсе" - это Полкин сегодня уже спрашивал у бомжей, и чем это кончилось?
  -- Да, меня поставили в известность.
  -- Ну так вот - он пропал при невыясненных обстоятельствах. Есть люди, заинтересованные в выяснении этих, так сказать, обстоятельств. И они способны за это хорошо заплатить. Вас мне рекомендовал Кифир, слыхали такую фамилию?
  -- Да, конечно, - Полкин закинул удочку: - А если я откажусь?
  -- Полкин, у вас нет оснований для отказа. Уже пошли большие деньги, не будем говорить скоко (так и сказал: скоко). Поняли? Да - нет? Неважно. Вопросы есть? Нет! Ну тогда до завтра. Приготовьте паспорт, журналистское удостоверение и ваши лучшие вещи. В семь часов вечера у меня.
  -- Да, извините, можно вопрос? Без мусорного ведра никак не обойдётся?
   На это серый человек сморщился и осведомился у Полкина, не имеется ли у него с собой активированного угля. Полкин признался что нет, не имеется и что у него вообще здоровый желудок. "Так я и знал," - почему-то разочарованно пробормотал дед, скорее всего, по поводу полкинова желудка. Потом он вдруг достал из кармана огромный китайский термос. Поставил его на покрытый крошками подоконник, налил в крышку чай морковного цвета. Покопался сосредоточенно в кармане и вынул оттуда жменю слипшихся карамелек. Они леденящим душу комом цепко приклеились к столу.
  -- Угощайтесь!
   Полкин из вежливости отковырял себе конфетку и чуть не задохнулся от резкого аниса.
  -- Я - Всеволод Евсеевич, - признался вдруг старик и отхлебнул горячую жидкость.
   Полкин, задыхаясь от конфеты, вылетел в стеклянную дверь. Почему-то оказался в закуренном туалете с мутными от дыма зеркалами и белой кафельной плиткой, покрытой сетью трещинок. Прошёл мимо писуара, забитого детским рисунком. Выплюнул конфету в унитаз. Она сразу же прилипла к гладкой стенке сосуда, не долетев до воды. В чёрной полынье плавал размокший до неузнаваемости окурок. Полкин для порядка слил воду. Когда ураган стих, конфета продолжала красоваться на стенке.
  -- Ну и хрен с тобой, - сказал Полкин и толкнул стальную дверь с жестяной пластиной на месте ручки.
   Перед ним расходился широкий и длинный коридор, метров по двести в обе стороны. За стеной из стеклоблоков шла жизнь. До середины коридора, где находился в данный момент Полкин, свет с торцов не доходил. Его потянуло на свет. Сделав пару шагов, Полкин сообразил, что вели его сюда совсем другим путём. "И через туалет мы не проходили". Полкин решительно повернул назад. Перед его глазами тускло поблёскивали матовой сталью совершенно одинаковые двери. Ручек на них не было. Всё те же пластины. "Ага," - подумал Полкин, "выйти можно, войти нельзя".
  -- Всеволод Евсеевич! - прокричал он севшим со страху голосом.
   Эхо быстро унеслось в пространство. Полкин решил пройтись в оба конца. Сначала в один, потом в другой. Да, в обоих концах находились огромные вестибюльные выходы. Толстые голубоватые стёкла в металлических рамах, поперечные брусья вместо обычных ручек. Двери были заперты и надав­ливания на брусья не дали никаких результатов. В конце концов Полкин поднял кадку с засохшим фикусом, чтобы высадить с её помощью стекло. Он постоял с нею пару секунд, наблюдая, как в недрах брюшины зарождается грыжа, затем сместил центр тяжести и повалился на дверь.
   Зеленоватое стекло упруго натянулось и лопнуло с железнодорожным грохотом. Кадка раскололась и рухнула Полкину на ноги. В доли секунды всё было кончено. Перед Майком развернулась абстрактная композиция "Лестница". Декорация к спектаклю Мейерхольда, кубизм-футуризм. Ломаные, рассохшиеся доски усыпали ступеньки. Пролёты были закупорены растрощенными конторскими шкафами и вывернутыми холодильниками. С верхней площадки свисал и раскачивался на проводе какой-то карлсон. В общем и целом, преодолеть в таких условиях двенадцать этажей и остаться в живых было бы подвигом. Для чего надо было не иметь в жизни больше никаких целей, кроме этой. Ещё пару дней назад Полкин, пожалуй, решился бы, но теперь...
  
   Он стал искать незапертые двери. Многие были открыты. За ними находились лишь пустые кабинеты, засыпанные известковой крошкой. В одном из помещений Полкин прислушался. То, что он принял было за уличные шумы, доносилось с противоположной окну стороны. Полкин прохрустел в направлении звука. Приостановился возле крашеных зеленой краской металлических предметов, которые идентифицировал как инвентарные шкафчики. Сомнений быть не могло. Из них просачивались тонкие звуки джаза. Полкин стал прикладывать ладонь к каждой дверце. Выбрал сильнее других вибри­рующую.
   Вдруг из шкафа донёсся далёкий гортанный смех, Полкин отдёрнул руку и попятился. Подумав при этом, что в коридоре его всё равно не ждёт ничего нового.
   "Придётся доиграть в эту идиотскую игру". И Полкин, засунув мизинец в расковырянную замочную скважину, потянул дверцу на себя. Шкаф как шкаф. Дверца изнутри обклеена линялыми фотографиями из журналов плотского содержания. На дне валяются пластмассовые стаканчики и смятые сигаретные пачки. На крючке висит засаленный галстук горохового цвета. Полкин собрался закрыть дверцу. Но тут внимание его привлёк свет, пробивающийся из-за внутренней стенки шкафчика. Он легко на неё надавил. Лист рыхлого гипсокартона вывалился и мягко приземлился, спланировав на восходящих потоках воздуха. Полкин заглянул в отверстие.
  
   Посреди большого пустого зала стоял старомодный стереомагнитофон. Около него, как у костра, сидело два чернолицых человека.
   "Ниггеры" - подумал Полкин. Но прятаться уже не стал, всё равно они его заметили. Оставалось как ни в чём не бывало пролезть в шкаф и войти в зал.
  -- Мэны! Лифт здесь где?
   Левый "мэн" погасил, как сигарету, вьющийся в воздухе джаз. Правый сделал рукой широкий жест:
  -- О! Здорово, Майк! Подойди-ка сюда, поближе.
  -- Ага, щас, - веско ответил Майк Полкин и стал на всякий случай спиной к стене, - щас всё брошу и подойду. Твоя работа. Овёс к лошади не ходит. А будешь выёживаться, как в тот раз, задницу выверну.
  -- Ну ладно, ладно, - приятели лениво поднялись. Пританцовывая, подошли к Майку. ­- Мухамед не пошёл к горе, так гора пойдёт к Мухамеду. Хорошо, дай хоть чулок наденем. А то от шефа влетит.
   Ему натянули на голову носок сорок пятого размера и снова куда-то повели, рэгоча. На улице повторилось всё по утреннему сценарию. Покатались по кварталу на полкиновой машине и только тогда оставили его в покое.
   Полкин отплевался, отматерился, сел за руль и дал газу. Домой, под душ! На первом же светофоре его тоскливо кольнуло. "Деньги!". Он же забыл попросить у Старого Швабра аванс. А тот сказал "лучшие вещи"...
  
   Пренебрегая правилами дорожного движения, Полкин развернулся на перекрёстке и подкатил, давя мусор, к тому же дому. Стал ждать. От голода сводило челюсти. Во рту Полкин почувствовал привкус металла. Вдруг из широкого подъезда пятеро неизвестно откуда взявшихся рабочих выволокли громадный ржавый холодильник, поставили его на край тротуара и удалились.
  
   Полкин вылез из машины, подошел и приоткрыл рефрижератор. Там сидел совершенно голый Всеволод Евсеевич и пил чай с сушками.
  -- А где же ваши леденцы? - вяло спросил Полкин.
  -- Немедленно закройте дверь! - прорычал в ответ Всеволод Евсеевич.
   Подождав, пока Полкин выполнит указание, продолжил, глухо гудя:
  -- Значит, слушайте суда. Говорите не с холодильником, а вроде с самим собой. Ясно? Только скорее - сейчас с минуты на минуту за мной приедут. Так что вам угодно?
  -- Вы сказали про лучшие вещи. Так вот - вещей у меня таких нету. Денег тем более.
   Во фреоновых дебрях холодильника глухо заворчало, завозилось, потом вдруг
   открылась дверца. Оттуда высунулась поросшая серой шерстью лапа с кредитной карточкой в руке:
  -- Что же вы не напомнили? 24-10. - дверца захлопнулась.
  -- Понял.
  -- В вашем распоряжении 5 секунд. Проваливайте!
   Полкин отбежал и сел в свою машину. В этот момент у подъезда остановилась мусоровозка, погрузила холодильник и укатила в сторону центра.
   "Старый прохиндей. И где в такую рань люди берут сушки?" - Полкин завёл мотор и вспомнил чьи-то слова: "Во всём должна быть доля абсурда".
   Майк начал действовать. Нанёс визит в банк. Карточку, значит, проверил. Когда проходил мимо закусочной, ему тыкали в нос сосисками. Продавец с горчичной мордой профессионально просёк в Полкине человека не завтракавшего. Поэтому был особенно настырным.
  -- Папаша, помоги мне избегнуть смерти от рака! - бросил ему Майк.
  -- Так умри же от голода, сын мой! - напутствовал его наглый лоточник, перекрестив сарделькой.
   В русском супермаркете Полкин купил белый блин и пол-литра кефира. Откушал в машине и поехал к знакомой женщине Дине за одеждой.
  
   В большом гараже стояли, залитые светом люминесцентных ламп, плотные очереди никелированных вешалок. Они были унизаны всяческой одеждой с распродаж, сошедшими с мерок дизайнерскими моделями и прочим барахлом.
   Дина, женщина с безукоризненным вкусом, сама одетая как ходячая реклама собственного магазина, подыскала Майку замечательный чёрный костюм. Он сидел на Полкине как вылитый. Дина чуть не удушила Майка галстуком. Причесала голову своей щёткой, выдирая волосы. После чего Майк признался, где побывала сегодня его голова. Дина не придала этому значения. Затем они вдвоём затолкали дорогой костюм в чехол из хрустящего пластика. Полкин получил в придачу ещё и хорошую дорожную сумку, пачку нижнего белья и носков совершенно бесплатно.
   У него никогда ещё не было такого костюма. Никогда за ним так не ухаживала самая элегантная женщина Бруклина. Всё было необыкновенно и празднично. Майк даже подумал, что сама необычность ситуации создала эту неповторимую атмосферу, которая возникает, когда моряк отправляется в дальнее плавание. Полкин увлёкся. Его понесло. И на гребне сладостного восторга он намекнул о своём новом деле, тем самым обосновал витавшую вокруг него торжественность. Дину не обманула интуиция, да и с кредитной карточкой и дорогими вещами установилась логическая связь. По уходу Майка ей как-то взгрустнулось. Но сердце переполняло и сжимало противоречивое и сладкое ощущение жизни.
   Что творилось на сердце у Полкина, описывать не надо - там ревели фанфары.
  
   Сожрав дома банку фасоли, поджаренной на сковородке с индюшачьей колбасой, Полкин залез в ванну и до вечера оттуда не вылезал. Часов в восемь он выполз оттуда, весь разбухший, розовый и чисто выбритый. Попил чаю с сыром, сменил постельное бельё и завалился пораньше спать.
   Нью-Йорк за окнами дожидался утренней зари, чтобы на мгновение застыть в смоге предрассветной мглы, а затем ринуться каскадом в новый день, словно ненадолго удержанная шлюзами река.
  

Глава третья

Сны с продолжением

   Как передать ощущение этого города весенним утром, когда по розоватым плиткам тротуара гуляет запах молока, апельсинового сока и дёгтя?
   Город сурово встречает весну - а ну-ка, мол, попробуй прояви себя среди моих камней! Но времена года неподвластны человеку. Он же подвластен им даже в карцере.
   Впервые за долгое временя Полкин разглядывал свою физиономию в зеркале без отвращения и втирал в непослушные волосы гель. Он одевался, и желудок сжимало от возбуждения. Да, это был снова он - этот стройный, убедительный субъект в изящных очках, каким Майк бывал раньше.
   Сначала он хотел уложить всё своё дорожное барахло в спортивную сумку, но пришлось паковать небольшой чемодан. В голове царила редкая ясность, хотя забот было немало. Они наслаивались одна на другую. Нужно было съездить в банк, уплатить вперёд за квартиру. Да и не мешало бы переговорить с Всеволод Евсеичем, в крайнем случае с Кифиром, на счёт сдачи квартиры, если Майк задержится. Наверняка они смогут устроить. Вещи тогда необходимо отвезти к родственникам. Они жили в таком месте, где Полкин бывал всего два раза в жизни и плохо ориентировался.
   Да, не мешало бы захватить кое-какие полуфабрикаты, вроде бульонных кубиков или что-то в этом роде. Думая об этом, Полкин ещё раз зашел в ванную. Одной рукой рассеянно нажал на выключатель, другой привычно потянулся за бритвой. Но свет неожиданно заколебался, завибрировал до ряби в глазах и огромная люминесцентная лампа вспыхнула неестественно ярким светом. Раздался пустотелый хлопок, лампу разорвало, и с тонким серебристым пением осколки брызнули по кафелям. Полкин застыл. Вдруг какая-то мысль забилась сквозь толщу сознания с неуёмной силой. "Кингур, кИнгур, кИнгур!" - пронеслось в полкиновой голове. Конечно же, Кингур, а не КингУр, как произносят некоторые. Он не раз слышал эту фамилию. Майк глянул в зеркало и погрозил кулаком. "Кингур!" - вдруг послышалось ему и морозец пробрал по спине. Темнота под ванной угрожающе сгустилась и стала как мех, живой, чёрной, бездонной. Взгляд утонул в ней, а уши зашевелились от ужаса.
   - Что это со мной? - произнёс Майк вслух слабым осипшим голосом.
   Хрустя стёклами Полкин выскочил из ванной с бритвой в руках и решил туда больше не заходить.
  
   По сравнению с квартирой воздух на улице всё-таки можно было назвать свежим. Полкин вобрал полные лёгкие весеннего смога с примесью химической сирени. Утреннее солнце зависало в тюле перистых облаков. Майк шагал, щёлкая каблуками, к стоянке. За проволочной паутиной сетки пылились распластанные автомобили.
   Дребезжа глушителем прополз по улице немодный "кадиллак". Это Полкин поехал по делам.
  
   Ровно без четверти шесть тот же самый "кадиллак", побывавший в мойке, причалил к подъезду того самого заброшенного учреждения. Опустилось с лёгким жужжанием стекло и оттуда свесилась рука в рукаве чёрного пиджака. Тихий мусорный сквознячок тянулся из подворотни, ласкал волосы на голове Майка. "Опять начинается тягомотина" - подумал он и тихонько включил радио.
   Пространство заполнил ритмичный танцевальный бит. Майк немного сполз с сиденья и, откинув голову на подголовник, прибалдел.
  
  -- Полкин? - раздалось над самым ухом.
   Майк икнул от неожиданности. Особенно если учесть, что вокруг метров на двести не было видно ни души.
  -- Извините, я не хотел вас напугать, - продолжал тот же голос.
   Вне всяких сомнений, звучал он из радио. У Полкина отлегло от сердца. Мало того, голос этот принадлежал Всеволод Евсеевичу.
  -- Понадобилось немного времени, чтобы выйти на вашу частоту. Ну хорошо, к делу. Мы тут с вами покатаемся для начала... - и Евсеевич указал направление.
   В динамике щёлкало и хрустело. "Опять бублики свои жрёт". Полкин нервничал: "Идиотизм. Что они мне хотят этим показать?"
  -- Какого хрена они динаму крутят? - не выдержал Майк.
   Впереди по курсу маячила приличная выбоина. Не снижая скорости, Полкин со злостью въехал в неё. Машину подбросило. Из радио раздалось кряхтение. Майк дал по тормозам и остановил машину прямо посреди проезжей части. Выскочил и с остервенением распахнул крышку багажника.
  -- Так, мне это уже осточертело! - закричал он кому-то внутрь багажника. - Выметайтесь отсюда, или давайте решать дела по-человечески. Вы меня до инфаркта доведёте. Своими фокусами.
   На дне багажника, среди грязных канистр и щёток лежал в позе эмбриона Всеволод Евсеевич, держась за поясницу. Седую голову его венчали какие-то танкистские наушники.
  -- Вы замусорили крошками весь багажник... Давайте, я помогу вам вылезти.
  -- Ша, я сам...
   Спустя пять минут они уже попивали кофе под высохшим зонтом в забегаловке на набережной. Всеволод потихоньку макал зефир.
  -- Когда же вы туда забрались? - начал Полкин с горькой усмешкой.
   Всеволод махнул рукой. В его трагическом облике объединялись сразу и мощь и увядание великой державы. Каким образом этот военный попал на Запад? Лучше не спрашивать... Лучше вообще никаких вопросов не задавать. Всеволод стрельнул глазами по сторонам, поднял на Майка монументальные брови, и заговорил:
  -- Мы вас обеспечим всем необходимым. Завтра же все документы, включая билет на самолёт, вы найдёте в вашем почтовом ящике.
  -- Мой почтовый ящик - самое ненадёжное место в Бруклине...
  -- Ладно, пришлём заказным. Да, следующее - Кефира забудьте ...
  -- Кифира, - поправил Полкин.
  -- Кифира, Кефира - не важно... В общем - ему не звонить.
  -- Но он же сказал мне: "если что - звоните..."
   Всеволод так посмотрел на Майка, что тому не захотелось оказаться на месте Кифира.
  -- Кифира нет. Запомните, - он оглянулся, - и не было никогда...
  -- Ясно. Но я думал ... Вы как-то вместе связаны. - Полкин подышал в кулак. - Он же мне дал ваши координаты!
  -- Запомните, Полкин. - Всеволод посмотрел куда-то на крышу. - Для вас кефир скис.
  -- Всё, замяли. Так вы сказали, что обеспечите меня. Пожалуйста, конкретней, к кому, например, я должен обратиться в Киеве по приезду? - Полкин перекатывал по столику чашечку с остатками кофейной гущи.
  -- Сперва обратитесь в синагогу, к Блоху-младшему, главному раввину. Он даст вам всю необходимую информацию для вашей работы. Он там в курсе, с ним всё обговорено. Будьте уверены, вас ещё нигде так не принимали, как примут там.
   Нависла пауза. Полкин кисло сыронизировал, кого-то, по всей видимости, цитируя:
  -- "Обнял и прослезился"...
   Всеволод скривился:
  -- Не ковыряйте мне язву...
   Полкин вынул из-за пазухи пачку документов и положил её на стол, предварительно смахнув с него крошки.
  -- Вот. Вы требовали. Как я, нормально одет?
   Всеволод суетливо спрятал недоеденный зефир в розовый пакетик, уныло посмотрел по сторонам и сгрёб каким-то шулерским движением документы.
  -- Вы свободны, Полкин... - он помедлил. - А на счёт вашей одежды, так даже я себе не могу такую позволить.
   Майк оживился:
  -- Послушайте, шеф, так я вам могу шикарный прикид устроить по очень даже сходной цене. Запишите телефон, позвоните и скажите, что вы от меня.
  -- Ладно, ладно. Все это торгашество не для меня. - Всеволод нахмурился: - не люблю я всё это. Вы вот что, Полкин... После вашего благополучного возвращения, может быть, уладим это дело... А то я что-то совсем обносился.
   Шеф разглядывал себя в витрине.
  -- Вы идите, Полкин. И вот что - будьте добросовестны. И пожалуйста, осторожней.
   Полкин удалился. Перед тем, как сесть в машину, он ещё раз оглянулся. Всеволода нигде не было. Уже и след простыл. Лишь дрябло колыхался на ветру пожухший от времени зонт.
   Вечер Майк провёл в одиночестве. Квартира опустела. Многих необходимых вещей не хватало. Одни были уже упакованы, другие дожидались у родственников. Это раздражало. Вроде ещё живёшь, а в доме твоём уже и гроб поставили, и бизкие поглядывают эдак лицемерно-сочувственно. А дети ихние веселятся кощунственно, за нос тебя теребят, беспомощного. Стыд и срам, да и только.
   Попробовал Майк вызвонить кого-то из знакомых. Встретил его сводный хор автоответчиков, заверявших на всевозможные лады, что их же самих и нету дома. Ну да, кто же дома-то сидит в субботу вечером? Начало темнеть. Полкин поставил в ванной настольную лампу и нехотя пособирал стёкла. Мыться же как-то надо? Есть не хотелось. Остатки продуктов, чтобы зря не пропали, Майк скормил знакомым котам.
   ...Проснулся Полкин от низких и глухих ударов в дверь. Кто-то колотил в неё, как сельский староста колотит в ворота, когда конюшня горит. Полкин встал и сразу же повалился поперёк кровати, потому что в голову ему фонтаном ударил столб застоявшейся венозной крови. "Да-а, о зарядке сегодня и думать нечего...". Осторожно восстановив вертикальное положение, тело Майка шатко задвигалось в направлении дверей. Слабой, липкой рукой убрал он до боли в суставах холодящую железную распорку. Дохлым, чужим голосом осведомился Майк насчёт имени пришельца.
  -- Откройте, - услышал он истерический шепот, - немедленно! Я... Я от Всеволода! Чёрт, какой же вы тупой... Посылка тут, говорю... да!
   Голос показался Майку знакомым. Но где он мог его слышать, путалось и безнадёжно терялось в дебрях неумытого бурелома сознания. Разобрав в нём всё-таки нечто доверительно знакомое, Полкин бесшумно отвернул щеколду, приказал войти и быстро, насколько позволяли силы, отскочил на безопасное расстояние с железякой в руке. Взору его предстал страшно опустившийся пожилой человек со взмокшей курчавой бородой. Самое жуткое - Полкин без труда узнал в нём Кифира. Дыхание встало жёстким пузырём где-то посередине груди. Брови свело судорогой. Кифир-старик понимающе поглядел Майку в глаза и косо повалился на стул, давясь одышкой. Отёкшая рука его с разъеденными грибком ногтями как-то паралично дёрнулась и потянулась к сердцу. "Только этого мне ещё не хватало, что бы он здесь окочурился", - эгоистически прагматично подумалось Полкину. Но вместо того, чтобы умереть, старик полез за пазуху, выволок оттуда пропотевший пакет цвета зубного протеза и положил его на стол.
  -- Ну что вы смотрите? - с досадой проговорил Кифир и беззубо почвакал сухими губами. - Принесите попить!
   При этом старик нервно оглядел стол и схватил термос. Всё ещё пребывающий в шоке Полкин предостерегающе поднял руку и издал ртом что-то нечленораздельное. Дед с раздражением посмотрел на него и выхлестал содержимое термоса. Потом вдруг рыгнул и недобро зыркнул на Майка.
  -- Что это было? ...Впрочем, мне пора, дела, дела... - с этими словами старый Кифир, не дожидаясь ответа, резво вскочил и исчез в ярком утреннем свете, льющемся из распахнутых дверей.
  -- ...Раствор соды в тёплой воде, - ответил открытой двери Полкин, - чтобы проблеваться как следует с перепою...
   С этими словами он, бледно щурясь, вышел в майке на площадку пожарной лестницы. В голову пришла нелепая мысль о том, что чрезмерные дозы природы вредны, особенно с похмелья. Из-за мусорки неподалёку раздавались до боли однозначные звуки "ы-ы-э-э-э". У Майка свело корневище языка. В жидких ветках кособокого деревца клокотали голуби. Полкин стал лихорадочно шарить глазами в поисках чего-нибудь жизнеутверждающего, чтобы не сблевать заодно. По проезжей части шли две свирепые негритянские бабы, которые сразу же стали говорить какие-то узловатые гадости про старого Кифира. Полкина это взбесило, он открыл рот для осквернения его матерщиной, но Кифир выскочил из-за мусорки, догнал баб и затолкал одной из них за шиворот испачканный во рвоте носовой платок. Ведьмы с визгом разбежались по своим беспросветным жилищам.
  -- И не смотрите на меня так, - заявил подошедший к балкону старик. - Вы сами похожи на бродячего кота, которого напоили валерьянкой и спустили по водосточной трубе в кучу мусора...
  -- Нифига себе, заёмы! - не выдержал Полкин: - Эй, а как же ваши халтурные детские лагеря?
   Кифир испуганно посмотрел на Майка и внезапно стал удирать, ежесекундно оглядываясь. Майк пожал плечами и вернулся в сумрак квартиры. Вдруг ему пришла в голову успокаивающая мысль о том, что это мог быть отец или старший непутёвый родственник Кифира. Он взял с липкого стола и вскрыл паскудный конверт. Лежали там оформленные документы, авиабилет и жирная этикетка от бульонного кубика. Майк повертел её в пальцах, выбросил в мусор и ухмыльнулся так, как будто от Всеволода ничего другого он ожидать не мог. Последней из конверта вывалилась россыпь пластмассовых деталек, в которой он опознал крошечный пистолет-зажигалку и запасные заряды к нему. Спустя час с небольшим Полкин был в общем и целом собран и готов к отправке.

Аэропорт им. Кеннеди

   Из распластанного такси бананового цвета высадился элегантный субъект в черном, как угольная шахта, костюме. На лице его застыли следы проведённой в одиночестве прощальной ночи.
   В самолёте Полкин немного отошёл от усталости сна и мысли его стали наконец выходить на новую орбиту. Во всяком случае, Киев представлялся ему чем-то совершенно фантастическим, полуреальным. Он не мог заставить себя подумать, что жизнь там - это не обломки собственного полузабытого прошлого, а реально существующая действительность. В проходах между креслами сновали стюардессы, многообещающе пустые, как фальшивые лотерейные выигрыши. Они предлагали разноцветные безалкогольные напитки. Полкин каждый раз, когда к нему приближалось подобное искушение, брезгливо отворачивался к иллюминатору и разглядывал облака. Что он будет делать в Киеве?
  
   Так, подавленный похмельного качества дорожными мыслями, Полкин задремал. Снилась всякая дрянь - призрачный и надуманный приезд в Киев. Причём, сам город был похож на фанерные пригороды Лос-Анджелеса, а не на седую мать городов русских. Тошнотворному разочарованию не было предела, когда вместо Блоха-младшего его встретил какой-то конченный шнырь неопределённого возраста, в роговых очках на резинке от трусов. Такие всю жизнь просиживают в конторах перед компьютерами, и единственной задачей их существования является создание всевозможных затруднений на ровном месте. Сутулое убожество носило тельняшку и от резких движений дёргалось и щурилось. Полкин стал его совершенно ни за что ни про что колотить. На том и проснулся, с горькими угрызениями совести и полной потерей веры в человечество. Лайнер бороздил небо над степями Украины. Низкое солнце прямой наводкой лупило в толстую линзу иллюминатора.
  
   Получив свой багаж, Майк вышел в зал ожидания в надежде, что его встретят. Но толпа быстро редела, и вскоре он остался один, дико вращающий головой и без надобности поправляющий галстук. Так прошло пятнадцать минут. Полкин посмотрел на часы, приобрёл карточку и решил звонить Блоху-младшему. Гудки очень долго оставались без ответа. Наконец трубку сняли, но продолжали насыщать тишину молчанием. Полкин сказал "алло".
  -- Ну?! - гаркнул кто-то в ответ так, что в динамике заревело.
  -- Могу ли я попросить к телефону господина Блоха?
  -- А кто это говорит?
  -- Полкин. Михаил Полкин, - ответил Майк, начиная терять силы.
  -- Шо-шо? Какие полки? - Старческий голос пробормотал какую-то обращённую в себя непристойность и положил трубку.
   "Наверное, я не туда попал...", подумал Майк и неуверенно набрал тот же номер. Трубку сняли сразу, Майк перешёл в атаку:
  -- Алло, это синагога?
  -- А шо вам надо? - проквакал в ответ тот же голос.
  -- Я Майкл Полкин, гражданин США, уполномоченный провести журналистское расследование в еврейской общине города Киева... - и понизив голос, - ...Вы, телефонный хам, незамедлительно доставьте мне Блоха, хоть из под земли. В противном же случае я через час буду в синагоге, найду вас и так прихвачу за задницу, что... ну вы сами знаете, как это бывает больно и обидно, пострадать по собственной глупости!
   Из микрофона отдалённо донеслось отчаянное шушуканье. Наконец раздался приятный басок с неуловимым американским акцентом:
  -- Алло, Блох слушает.
  -- Значит слушайте внимательно. Я Михаил Полкин, - в третий раз за пять минут представился Майк, - очень надеюсь, что о моём приезде вам известно. Так вот, обещано мне было всяческое содействие...
  -- Простите, я прекрасно осведомлён о вас, но зачем всё принимает такой резкий оборот? Мы с вами ещё даже не виделись, что же вас может не устраивать в моём содействии?
   Полкин переложил трубку в левую руку.
  -- Извините меня, реб Блох. Я, конечно же, могу добраться к вам и на такси. Дело не в этом. Я всего лишь хотел уведомить вас о моём приезде, и нарвался на вопиющее хамство вашего холуя. Тем более, меня обещали встретить...
  -- Но позвольте... - Блох акустически обернулся на своего "холуя", - Дядя Лёня, Марк же высылал машину. - Да-да, конечно, господин Полкин, вас должны были встретить. Ничего не знаю. Вообще, это не моя компетенция. С претензиями обращайтесь, пожалуйста, к завхозу. До встречи, я жду вас.
   ...В трубке бесновались короткие гудки. Майк сполз со стены, прикрыв глаза. Голова налилась смолой, глотка ссохлась и покрылась трещинами. Надо было чего-нибудь попить, потом уже идти ловить такси. В киоске Полкин приобрёл поллитровую бутылочку пива. Она, вселяя надежду, оттянула карман пиджака, приятно холодя бедро.
  
   Ударило солнце. За спиной сомкнулись стеклянные двери. Щурясь, Майк огляделся в поисках такси. Их было много, самых разнообразных раскрасок и моделей. Полкин выбрал наиболее подходящий для его восприятия цвет, яично-жёлтый, почти так в "родном" NY. И понёсся к нему, как одержимый, волоча за собой чемодан. Ни черта перед собой не видя, кроме голубых шашечек на жёлтом фоне, он с размаху налетел на пирамиду из ящиков с пепси-колой. Сначала земля ушла из-под ног, потом в сознании укрепилась мысль о неизбежности катастрофы, потом уже полёт, боль, жжение ссадин и матерщина.
   Майка подняли грубо, как мешок с картофелем, за шкирки, свернув пиджак в жгут. На шум и звон сбежались какие-то плотные мордатые микроцефалы, имеющие непосредственное отношение к пепси-коле. Минут пять Полкина сотрясали и стучали его телом его о борт микроавтобуса, давая возможность много раз прочитать отчётливую рельефную надпись "газель", о значении которой Майку некогда было задуматься. Ему нужно было заботиться о том, чтобы это слово не перекочевало на лоб в зеркальном положении. Краем глаза Майк всё же с сожалением заметил, что такси его уводит какой-то приличный иностранец в клетчатом пиджаке, отбирая последнюю надежду на отступление.
  -- Ты, бля, очколуп! Хули ты под ноги не смотришь! Ну чувак; ты попал, Лёха, совай его в машину, грузи ящики, поехали! - распоряжался низкорослый, раскоряченный плешачок.
   Никак не приходящего в себя Майка втащили в салон и пару раз съездили по морде. После этого Майк начал осознавать, что с ним происходит. Это явно не походило на инсценированные похищения Всеволода Евсеевича. Поэтому он прицелился взглядом в чей-то обтянутый потной майкой живот. Автобус рванул с места, красное пузо отвлеклось в поисках равновесия, и получило в этот момент хороший тычок ногой. Вне всяких сомнений, хребет отпечатался на внутренней стенке брюшины. К тому же отдача получилась настолько мощной, что обладатель красной майки, теперь уже с некрасивым отпечатком подошвы, сокрушил толстой задницей дверь и вылетел на проносящийся с бешеной скоростью асфальт. Какая-то крепкая грабка вцепилась Майку в плечо, когда автобус тормозил. Затрещало дорогое сукно пиджака. Полкин быстрым движением спрятал очки и саданул поворачивающего его к себе лысого локтем в багровое рыло. Потом пошли в ход ящики, полные и пустые. Из косо стоящего на обочине тёмно-коричневого микроавтобуса выбежало сразу четыре человека, как будто бы внутри обнаружили змею или скорпиона. В дверях показалась голова Полкина с разбитой губой. Он вынул из кармана бумажный носовой платок и обтёр им кровь. Затем миролюбиво уселся на подножку и заговорил:
  -- Ну вот что. Я побил ваши бутылки. Хорошо, хорошо! По-нормальному я бы вам заплатил. У меня есть, чем. Но вы ж себя совершенно не умеете вести! Вот теперь хер вам собачий.
   Лохи переглянулись.
  -- Ну ты это...Ты чего! Мы ж того, ну, типа, побазарить за весь компот хотели. Ну чего ты в самом деле, выбрыкиваешься?
   Майк встал и вплотную подошёл к лысому. Тот машинально сделал два шага назад.
  -- Не понял?
  -- А шо тут понимать. Всё, короче, замяли тему, да?
   Остальные трое дегенератов с сомнением посмотрели на своего бригадира, но предпочли смолчать. Тут из-за поворота, скрючившись и прихрамывая, появился придурок в красной майке.
  -- Игорь! - завывал он, держась рукой за ягодицу. - Он мне чуть ливер не выпустил! Падло, бля, калекой заделал, как сынка! У-уу! Ур-р-рою гада!
   Бритый Игорь буквально просиял, увидев своего товарища живым:
  -- Опа, пацаны, Хрущ ползёт! А мы думали, тебя от асфальта отшкрябывать придётся, блин.
  -- Мочить! Че он стоит, мочите его, урода... - не унимался Хрущ, прерывисто приближаясь.
   Тут на него все зашикали:
  -- Да заткнись ты, дубина!
  -- Че такое, я не понял? Это ж был конкретный наезд, да? Корешами вашими из машин кидаются, нормально, да?
  -- Слышь, Хрущ, жук-вредитель, - подошёл к нему лысый, - обстановочку просёк?
   Потом лысый подвалил к Полкину:
  -- Слышь, мужик, ты не бесись. Перегнул Хрущ палку, дурак он, по жизни такой. А за бутылочки изволь, заплати. Ты ж их реально побил, три ящика. Шеф же мне колокольню снесёт! Хули мне за чужой базар торчать?
  -- Пососи локоть, - и Полкин уже даже рукав закатал.
  -- Помоги, браток! Позвони шефу хоть, замолви пару слов!
   В пыли, вытянув вперёд себя мобильник, стоял Игорь. Зрелище было слишком серьёзным, чтобы его проигнорировать,
   - Ну ладно, давай! - Полкин лениво взял аппарат. - Алло! С кем имею честь? Полуян Марк Михалыч... Завхоз синагоги?! Очень приятно. Разрешите представиться: Полкин Михаил. Да, из Америки...Что? Где я нахожусь? В Борисполе... Откуда вы знаете?! Машина? Какая машина? Нет, марка какая, цвет. Да-да, вижу... очень даже отчётливо. Да-да, номер тот самый. Угу, благодарствую. Еду. Ждите.
  -- Ха-ха! - Полкин окинул торжествующим взглядом пейзаж из пятерых перепуганных дебилов перед собой. - Ну, ребята, по-па-ли вы, ох попали! Всё, поехали!
   Майк небрежно распахнул переднюю дверь и повалился на жёлтое сиденье с дерматиновыми заплатами на растрескавшихся углах. Пришедшие в интеллектуальный тупик кретины смирно погрузились, и "Газель" поскакала в Киев.
   Солнце бежало впереди автобуса по оранжевому асфальту последних лучей. Лес по сторонам шоссе копил ночную, беспросветно-матовую мглу. Полкин дремал, поглощённый новым ощущением покоя. Несмотря на шум мотора и дребезжание металлических конструкций, в ушах звенело от тишины. Из салона за спиной доносилась безобидная и тусклая матерщина, настолько уместная, насколько уместно пение соловья в ночном парке. У Майка защекотало в груди. Стало как-то паскудно легко. Он сполз по сиденью и откинул голову. В приоткрытое окно порывисто бил вечерний ветер. Он нёс с собой какую-то невообразимую болотную вонь и Полкин пил её. "Что это со мной?"
   Автобус некоторое время петлял по вечернему городу. На Майка сыпались грандиозные дома, зеркальный блеск цветных огней в невидимой днепровской воде и глухие обрывы тополей. На тот момент, когда Майка выгрузили возле синагоги, он уже мало что соображал. Поэтому, повернувшись, он увидел тёмную громаду синагоги. В мозгах что-то прояснилось, но было поздно - рубиновые огоньки машины скрылись за поворотом. Ни одно окно не светилось. В невидимых кронах деревьев шумела листва. Звонки в железные ворота оставались без ответа. Будка охранника пустовала. Майк поёжился. На улице не было ни души. "Это который же час?"
  -- Кингур вашу мать! - заорал он и забарабанил в ворота.
  
   Вдруг сзади его кто-то потрогал. Глаза у Майка остекленели, мозги превратились в пудинг. Сегментарно-мультипликационным движением заставил он себя повернуть шею. В уголке очков блеснули огни дальней улицы. Сквозь них стало выплывать бородатое... Нет, назвать ЭТО лицом было бы неверно. От мощного вздёрнутого носа радиально расходилась подстриженная борода. Из под могучих надбровий недобро сверкали чёрные огни. Всё это мохнатое хозяйство крепилось к широченным плечам и уходило столбом в недра земли. Оживший каменный атлант спустился со ржавых крючьев мстить человечеству за столетия рабства. Наконец-то Полкин нашёл в себе силы испугаться. Он издал неубедительный звук и обмяк. Каменный гость галантно подхватил увядшее тело Майка в обморочной готовности.
  -- Поосторожней выражайтесь, - прогудел он совершенно беззлобно. - Не пугайтесь. Что с вами? Устали?...
  -- Ничего... - начал тускло оправдываться Полкин, - похоже, я с дороги немного того...
  -- ...Устали, я же сказал. - договорил за Майка бородач.
  -- Разрешите представиться: Кингур, Капитон Захарыч. - И он немного помял руку Майка в своей мягкой и тёплой лапе. - Вы Полкин, представляться не надо... Что же мне с вами делать?
  -- А что реб Блох?
  -- Реб Блох вас ещё поимеет. Мне хотелось бы его в этом плане немного опередить, что ли... Да, поедемте ко мне. Если что, так они сами виноваты.
  -- Это в чём же? Кто виноват? - Полкин чувствовал себя полным идиотом. Кингур беседовал в основном с самим собой или, скорее, с человеком в себе.
  -- Блох вас обещал встретить? Обещал. Встретил? Нет. Поверьте, я этого человека хорошо знаю... Теперь пойдёмте, а то вот-вот снова охрана вернётся.
   Не дожидаясь согласия, Кингур, мягко подталкивая Полкина, направился к светлому автомобилю. Поместив свою массу в тесное пространство между сиденьем и рулём, Капитон завёл мотор. Завоняло бензином и ещё какой-то дрянью. Машина понеслась по тёмным улицам. В свете фар встречных автомобилей Майк пытался рассмотреть лицо Кингура: отрешённо-свирепое начало уживалось в нём с какими-то неуместно добрыми морщинками вокруг глаз. Ничего, казалось бы, не было в его чертах опасного. Но все они вместе взятые создавали какой-то дикий образ. Майк почувствовал то же, что и вчера в ванной. Какое-то могущество. "И почему у него фамилия такая: Кингур? Вроде как кенгуру, только размером с дом, и обязательно плотоядное. Мистика какая-то." - подумал Майк, но Кингур открыл окно, и в машину ворвался свежий сосновый ветер. Внутренний голос сказал: "Какая тут к чёрту мистика, Майк. Устал ты, и всё тут." Он зевнул.
   Минут через пять они поднимались по тёмной лестнице какого-то фантастического дома. Всё было как в кино. Плыло и вращалось перед глазами. Невыносимо хотелось спать.
   Капитон шёл впереди, беспощадно заслоняя спиной скудный свет. Вошли в какую-то квартиру, ели какие-то яйца, хотя с полной уверенностью этого нельзя было утверждать.
  
  
  -- Глава четвёртая

Сосиски, арбуз и красномордый толстопуз

  
   Полкин проснулся от невозможной боли в боку. Открыв глаза и дождавшись пробуждения всех самых необходимых органов чувств, обнаружил, что лежит поперёк деревянной скамьи. Подлокотник рассекал хребет на две части, как топор мясника коровью тушу. Со сводов сумеречного потолка на Майка смотрели сине-золотые орнаменты. "Боже где это я? Как это я здесь оказался?". Он аккуратно снял две свои части, положил их, превозмогая ломоту, на пол и вытянулся в мазохистском блаженстве, предоставляя костям и хрящам самостоятельно занимать положенные им места. С кислым хрустом Майк растёкся по полу, как старый кот перед грозой. Когда, наконец, скелет его стал более или менее соответствовать лучшим образцам из пособий по анатомии, Полкин повернулся на живот и выгнулся коброй, рискуя разрывом дряблых со сна связок. Наконец он поднялся, преодолевая короткие замыкания в мозгу, выражавшиеся в потемнении в глазах. И огляделся.
   Признать действительность, которая обрушилась, было под силу только Полкину, человеку, никогда не успевающему вовремя испугаться. На Майка безучастно глядели знаки зодиака. Он стоял посреди синагоги. В мятом, дорогом костюме.
   Таким его и застал старик Леонид Григорьевич Вахлис, телефонный хам, пришедший отпереть молельный зал для проведения утренней службы. Движениями театрального негодяя старик приблизился к Полкину.
  -- Позвольте, - промолвил он, ничуть не удивившись, при этом как-то странно искривляя рот, - что вы здесь делаете, молодой человек?
  -- Давеча вот заснумши стоя, - дико вращая глазами принялся декламировать Майк, ничуть не сомневаясь в адекватности своего сумасшествия, - Под час вечернего отбоя... Забоя? Запоя!
   И хохотнул бытовым мефистофелем.
  -- Вы мне это бросьте! - воспылал справедливым гневом старец, отступая на всякий случай на безопасное расстояние. - Предъявите ваши документы!
   Полкин сделал какое-то неубедительное па, чуть не упав, и элегантным движением запустил руку в карман пиджака. Менее элегантными движениями он ощупал остальной текстильный покров. Весёлую непринуждённость абсурдной ситуации как ветром сдуло.
  -- Черт, ни черта не пойму! - развёл Майк руками, - Идиотизм! У меня пропали документы...
   Дед настолько паскудно закивал головой, что у Полкина возникла срочная необходимость взять этот морщинистый рот и натянуть его на череп как следует. Видимо, скрыть это благородное намерение Майку не удалось, так как старикан поспешил свалять от греха подальше. "Клянусь гробом чёртовой бабушки, что паспорт исчез не без его участия". С этими мыслями Майк схватил свои манатки и поспешил к выходу. "Блох как Блох..." - мелькнуло в голове, когда он столкнулся в дверях с внимательным чернобородым раввином. Тот ловко поймал полкинову руку и задержал её в своей:
  -- Добро пожаловать, мистер Полкин, - длинно улыбаясь, он заглядывал Майку в глаза. - Я Пинхас Блох...
   За спиной раввина пронзительно мелькнул скривленный старикашка.
  -- Дядя Лёня, - представил его Полкину Блох.
  -- Леонид Григорьевич, - не преминул вставить служка и совсем уже веско добавил свою фамилию "Вахлис", окончательно усугубляя тем самым дистанцию; как будто "вахлис" является недосягаемым для простых смертных званием.
   Блох подхватил Майка под локоток и галантно повлёк во двор, где на вытертых скамейках рассаживались первые прихожане. Солнышко не по-утреннему нахально припекало, заглядывая за белую кирпичную стену. Пройдя пару метров по двору, они повернули в соседний мрачноватый подъезд и поднялись по отполированной ногами холодной лестнице. Дядя Лёня, свирепо кривясь, пошуровал в замке и открыл дверь в неуютный и тесный кабинет.
  -- Присаживайтесь, - предложил, занимая своё место у стола, Блох.
   Майк сел и взгляды их столкнулись. Раввин выглядывал из-под своей шляпы совсем недоброжелательно. Так строгий учитель смотрит на ученика, который наивно пытается обмануть опытного педагога. Майк заёрзал. Блох оттаял и расплылся в поощрительной улыбке, видимо, довольный произведённым эффектом. Но Полкин тоже знавал эти фокусы и ввёл Блоха в заблуждение. Вместо ответной робкой, как подснежник, благодарно-заискивающей школярской лыбы, Блох получил мрачный стеклянный взор. Так смотрит на преподавателя пришедший на экзамен вместо ученика инспектор минобразования.
   Бедному и линейному, как декорация, дяде Лёне было совершенно нечего делать среди этой битвы гигантов. Поэтому он повалился в кресло и стал усердно протирать клетчатым платком мутные очки, довольствуясь, незавидной ролью реквизита.
   Впрочем, дотереть очки до кристального блеска ему не дал реб Блох, послав за чаем, чем вернул несчастному старику трёхмерность и разрядил обстановку. "Двух зайцев убил" - вспомнил он вдруг старую поговорку, почесал бороду и снова попытался доброжелательно взглянуть на Майка. В этот раз ему это удалось. С переменным успехом, потому что Полкин выложил лоснящийся локоть на угол стола и забарабанил пальцами.
  -- Ну, как там, в Нью-Йорке? - поинтересовался Блох, претерпевая полное фиаско.
  -- Кошки поют. Во славу великого и непревзойдённого батюшки вашего.
  -- Что вы говорите? - всплеснул руками Блох, не устраняя дурашливо-лучезарного выражения лица. - А если конкретно?
  -- Видите ли, - скучно начал Полкин, разглядывая перфорированные матово-чёрные туфли Блоха: "Дорого, зараза, стоят. Лучше, чем мои", - я очень хорошо знаю вашего отца...
  -- Надеюсь, не с плохой стороны? - туфли исчезли под столом.
   "А что, есть и хорошая?" - искренне удивилась совесть Полкина, которую из скромности именуют многие "внутренним голосом".
  -- Ну знаете, реб, даже у Луны имеется, так сказать, темная сторона, что отнюдь не уменьшает её заслуг перед человечеством.
  -- Ну всё, кончайте говорить загадками, - устало проговорил Блох совершенно без дурацкого акцента, наклоняясь всем телом вперёд. Полкин вздрогнул. - Зачем приехал, журналист?
  -- Документы у вас? - нашёлся в свою очередь Майк.
  -- Какие ИМЕННО документы? - понизил голос Блох.
  -- К чёрту. Всё равно не вернёте... Но только один вопрос...
  -- Вы мне ещё на мой не ответили.
  -- На ваш? Это был вопрос? Извиняюсь, недопонял. Прозвучало так, прямо как угроза. Хорошо, если вас так интересует - командировка, высокооплачиваемая, учитывая уровень риска, в смысле больничной кассы. Очерк обязался я написать о еврейской жизни города Киева. Оценить плоды, так сказать, духовного возрождения...
  -- ...Очерк, начинающийся глаголом доношу ? - и Блох откинулся в кресле, презрительно сузив глаза.
  -- Ах, вот вы куда! - Полкину чертовски обрыдла эта игра, тем более явственно ощущалась утечка информации. - А без меня тут, типа, некому?
   И Майк кивнул в сторону двери, в проёме которой появился окончательно перекосившийся Леонид Григорьевич с дребезжащим подносом чая. В этот момент что-то истошно заверещало внутри Блоха. Тот вскочил и принялся судорожно копаться за пазухой. Сцена напоминала кадры из фильма ужасов "Чужой", а именно: рождение монстра-паразита из тела хозяина. Роды прошли успешно. Блох нежно прижал новорождённого монстрика к щеке и углубился в интимный разговор. Полкин стал прихлёбывать горячий чай, ожидая конца конфиденциальной беседы. Но раввин и не думал заканчивать. Забыв про гостя, он выскочил со своим мобильником в коридор и стал кого-то звать. Полкин разглядывал кабинет, оставшись с ним в доверительной близости. Поразила какая-то устойчивая временность всех предметов. Новая, но несолидная мебель, витрина с наводящими душераздирающую зевоту артефактами. Наклеенный на обои портрет желтобородого старца, панорама Иерусалима и израильский флаг так же не были способны оживить обстановку.
  
   Против желания Майк зевнул. Из окошка виднелся фильтрованный через сельскую занавесочку городской покой. Блох безобидно шумел где-то вдалеке; его эхо носилось на хорах. Леонид Григорьевич исчез совершенно бесследно. Полкин сполз в кресле, дотягивая полуостывший чай. "Хоть бы печенья предложили, бессовестные". В этот самый момент Майк засёк картонную банку кокосовых пирожных на подоконнике. Минуты две его мучила осторожность. Потом он вскочил, как бы невзначай выглянул за дверь и, убедившись, что там никто не прячется, прикрыл её. Затем, одним прыжком очутившись у окна, открыл банку и выжрал оттуда чуть ли не половину. После этого Майк повернулся, чтобы сесть обратно в кресло. В дверях стоял, неодобрительно качая головой, криворотый дядя Лёня. За ним из сумрака выплывал сложивший на груди руки Блох, и совсем уже в темноте лестницы растворялся ещё чей-то огромный атласный живот. Все они с концентрированным осуждением давно наблюдали за Полкиным. От неловкости у того отнялся язык.
  
   ...За плечо кто-то потряс. Полкин открыл глаза и удивился, как это Блох перенёсся в другой конец кабинета абсолютно незаметно. Дядя Леня куда-то пропал. А грозного толстого живота как будто вовсе не было. Закряхтев, Майк подтянулся в кресле и сел прилично.
  -- Пардон, - нашёлся Майк, - я две ночи почти не спал и со вчерашнего обеда в самолёте, хоть он и был отменным, ничего не ел...
  -- Ничего, тогда мы отложим наш разговор, мистер Полкин. Идите пока, отдохните.
   Воцарилась тишина. "Мне обещали жильё, поддержку и всяческое радушие..." - про себя изумился Майк. Блох непроницаемо пялился на него, ожидая действий. Но только было Полкин открыл рот, как снова заголосил "чужой" и Блох, поспешно произведя кесарево, всецело посвятил себя младенцу.
  -- А, хэлло, Марк! Что, арбузы? Откуда люди берут в такое время года арбузы? - патетическим жестом обратился Блох к Полкину, стоящему с чемоданом в дверях, - Марк, тут мистер Полкин у меня, минуту, я скажу ему бай... Извините, Полкин, тут такое дело, дела, арбузы... В общем, звоните, я всегда к вашим услугам.
  
   Майк плюнул, пнул дверь и очутился на тёмной лестнице. Стараясь не оступиться, он стал медленно спускаться вниз. "Безобразие какое, лампочку некому вкрутить, что ли?" Вдруг внизу распахнулась дверь, и ворвавшийся сноп солнечного света ослепил Полкина. Поморгав, он всё же рассмотрел плотный силуэт с двумя арбузами в руках. В то же мгновение сверху вниз по лестнице стремглав низверглась какая-то серая фигура. И исчезла в утреннем свете, сбив с ног крепкого человека с арбузами, который упал на спину и забарахтался, как жук-навозник. Из рук у него выскочил один арбуз; подумавши, покатился вниз с крыльца и разбился, расквасив алую свою развратную внутренность по асфальту.
  -- Мать твою, чтоб тебя по трафарету размазало, выпердок верблюжий! - заругался жук. Полкин помог ему подняться. - Мерси!
  -- Вы Марк Михалыч? - спросил завхоза Полкин, когда тот водрузил тёмные очки на красную и круглую, как планета Марс, физиономию, подретушированную чёрной докторской бородкой.
  -- Да, ты смотри, совсем представиться забыл! Убоище! Тьфу ты, да, я Марк Михалыч, здешний бессменный завхоз и бугор... - и вдруг радостно врезал красной клешнёй Полкину в плечо, - Ну а ты кто, хрен базарный?
   Полкин от такого дружелюбия чуть дуба не дал не отходя от кассы.
  -- Я Полкин, Майк Полкин. Вчера из Америки приехамши. Меня ваши, пардон, долбоёбы в аэропорту трясли...
  -- А-а-а!!! - взвыл Марк, кинулся на Полкина, уже было ставшего на всякий случай в стойку, обнял его и исколол бородой. - Уважаю! Во даёшь! Как ты задницы им надрал, ась? Молоток!
   Полкин еле отодрал от себя экспансивного завхоза и попытался втолковать ему, что было бы неплохо сообразить что-то наподобие хаты на время. Марк снял очки.
  -- Ны дак это ж мы момэнтом! - вдруг дал газу и уже с порога обернулся. - На то мы, извиняюсь, специалисты. Ща, я мигом...
   ...И пропал в здании синагоги. Полкин сел в тень на скамеечку, протёр очки. Подумал, что весь разговор у Блоха какая-то сволочь от начала до конца подслушала. А потом смылась прямо на глазах, так и не дав себя разглядеть. Специалист!
   Из-под земли вдруг вырос Марк Михалыч и неожиданно мрачно спросил:
  -- Сигарет нет?
  -- Не курю, - честно признался Полкин и ему почему-то стало неловко.
   Марк сморщился и прицельно посмотрел по сторонам. Выбрав нужное направление, стремительно удалился. Через минуту выплыл снова с пачкой "Кемела" в крепком кулаке. И опять исчез в синагоге. Окно у Блоха приоткрылось и оттуда повалил дым. Минут через пять завхоз снова вырос перед Майком. Теперь его улыбающаяся нахальная рожа лоснилась от арбузного сока. В мокрой бородке застряла семечка.
  -- Кавуна не хочешь? Сочный, прямо с грядки...
  -- Да нет, как-то не в тему... Ты, Марко, моей просьбы не забыл?
  -- Что? Я на сволочь похож?! - обиделся завхоз, как-то странно покрутил липкой ручкой и вывинтил из кармана бермудских шорт ключи на казённом брелоке с адресом. - Поздравляю! Вы выиграли виллу на берегу Тихого Океана с видом на мусорку. Проводить не могу, как видишь, дела, арбузы... Такое дело. Да ты сам найдёшь, тут ходьбы нефиг делать... Як шо надо - звони.
   ... И утопал куда-то во двор на своих двух кривых и волосатых ногах.
  
  -- Глава пятая
  

Квартира N14

  
   Полкин выперся за ворота на тенистую улицу и прочитал адрес на ключе. При этом подумал, что потеряй он такой ключ, надо немедленно менять замок, иначе хана. Во дворах, где голову вело от вездесущего запаха борща, Полкин изловил какого-то одинокого старичка и показал ему адрес. Помахав руками и путано что-то объяснив, дедок не замедлил смыться. Майк потащился по направлению дедовых рукоплесканий.
   Опомнился лишь, когда забрёл куда-то к чёрту на кулички. Над головой синело небо, по сторонам высились бетонные заборы, а под ногами лежал тёртый асфальт с выбоинами, засыпанными крупным щебнем. Солнце висело в пыльной листве одинокой липы. Полкин выругался и пошёл назад. Решил, как только добредёт до цивилизации, ловить такси, как делают все нормальные люди с деньгами в кармане. На перекрёстке Майка догнал ревущий и грохочущий, как стадо слонов, самосвал, резко повернул без предупреждения и исчез за поворотом, оставив за собой клубящийся пыльный тайфун. Не верилось, что таким чудовищем управляет человек. Полкин отплевался и пошёл дальше. Попутно вспоминая, что денег на такси лишился вместе с документами.
   У пивного гадюшника вспомнил забытую истину: хочешь найти любой адрес, спрашивай у бродяг. За руку приведут и ещё спасибо скажут.
   Минут через десять он остановился напротив мрачноватого дома. Осыпающиеся карнизы балконов были увенчаны кустами и молодой травой. Дикий виноград вился среди ржавых перил.
  -- Та-ак. Номер такой-то. Это тот дом. - сказал Майк сам себе и нырнул в прохладу подворотни.
   С портала на него посмотрела невидящими глазами голова какого-то всеми забытого геркулеса. Майку стало страшно. "Драма какая-то" - почему-то подумалось ему, когда он шагнул в парадное. Ударил в нос терпкий запах кошачьей жизнедеятельности. Вопиющий сквозняк протянул по спине, веяло словно из преисподней. "Тот ещё домик...". Майк вздрогнул от прикосновения к лицу. "Паутина, чёрт бы её побрал! Никто не живёт здесь, что ли?". Почерневшая лестница, обвивая лифтовую шахту, уносилась в темноту. О том, что лифт не работает, красноречиво оповещала взломанная решётка и сожженная кнопка вызова. На третьем этаже сделалось светлее - сверху, сквозь вековую грязь и паутину пробивался свет.
   "А вот и номер четырнадцать. Спасибо, что не тринадцать" - и Полкин покосился на дверь соседней квартиры. Мягкая обивка была исполосована порезами, из которых торчали шматы ватина. Глазок был залеплен жевательной резинкой. "Никак грабили?" Майк попробовал воткнуть ключ, но незапертая дверь вдруг подалась и беззвучно отворилась. Пред глазами его развернулось тоскливое и пустынное зрелище. Полкин, человек впечатлительный, застыл в замешательстве. Коридор расходился в разные стороны. Квартира носила признаки варварского опустошения. Пол был залатан разноцветными кусками линолеума. Кое-где проглядывал выщербленный паркет. С высоты человеческого роста это напоминало сады и огороды из окна самолёта. Углы и особенно глубокие выбоины чернели от липкой и жирной на вид грязи. Майк поднял глаза на перекосившуюся двустворчатую дверь. К её неровностям намертво прирос пожелтевший глянцевый плакат "Рiчфлот Укра§ни", на котором изображалась речная ракета, иссиня-зелёный Днепр и его пышные берега. От щемящей тоски у Майка закружилась голова. Воняло непроветренной тошнотой. Майк расслабился и переступил порог. Вдруг откуда-то из недр квартиры послышалась возня. Полкин замер с занесённой для шага ногой. "Крысы" - успокоил он сам себя и опустил ногу. Но тут до него донеслись твёрдые и тяжёлые шаги, утверждая тем самым, что если крысы такого размера и существуют, то могут быть очень опасными.
   Майк выскочил обратно на лестницу. Там собрал свой игрушечный пистолет и двинулся по коридору... Хлопнула дверца, судя по звуку, дверца холодильника. Кто-то глухо пробормотал "Сосиски...". Майк, совершенно размазавшись по стене вполз, как тень, в кухню...
   РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА!
  -- Кингур?! - воскликнул Полкин и отделился от стены.
   Да, это был действительно никто иной, как Капитон Захарович Кингур, который с испугу выпрямился и выпустил из рук жестянку сосисок. Другая его рука надёжно сжимала палку колбасы. Переведя дух, Майк в изнеможении опустился в кресло. Кингур расплылся в улыбке и продолжил мирно разбирать объёмистую сумку с продуктами.
  -- Вы ничего не хотите сказать в своё оправдание? - Полкин подбросил на ладони пистолет и спрятал его во внутренний карман пиджака.
  -- Вы меня чуть было того, не ухлопали, уважаемый, - заговорил наконец Капитон. - И что это за мода у вас такая - ночевать в синагоге?
  -- Боюсь вас разочаровать, Капитон, но это уже не модно. Я у вас, кстати, хотел спросить то же самое. Куда вы меня вчера привели, я в упор не помню, но мне кажется, это скорее была вот эта квартира, чем синагога.
   Кингур на секунду вышел запереть входную дверь. Вернулся с унынием на лице.
  -- Полкин, я вам хочу кое-что сказать. Я не знаю точно, кто вы и зачем вы здесь... Но вы здесь, кажется, не один такой...
  -- Какой -- такой? Кончайте, я имел пренеприятнейший разговор с реб лохом...
  -- ...С реб БЛОХОМ! - Кингур не оценил шутки.
  -- Не важно. Важно то, что разговор весь какая-то сволочь подслушала от начала до конца. К тому же у меня пропали документы с кредитной карточкой и наличными. Осталось, откровенно говоря, совсем мало, то, что по карманам завалялось. Мне не на что и не на кого рассчитывать. Официальные лица, типа лица завхоза синагоги, на меня, кажись, положили, и менять своего положения не собираются. Паспорт и аккредитация отсутствуют, восстановить всё это в ближайшие недели я не надеюсь... Спасибо вам, как гостеприимному председателю общины, за вашу заботу. Хотя вас и не существует по идее.
  -- Официально я всё ещё занимаю должность, хотя это не надолго. Тело пока обнаружить не удалось... - Кингур отрезал горбушку свежего "украинского", намазал её маслом, посыпал солью и протянул Полкину.
   Тот безучастно взял хлеб, не соображая, что с ним делать. Лицо его напряглось.
  -- Кто-нибудь другой на моём месте стал бы вас расспрашивать. Но... Чувствую, что мои неприятности только начинаются. Всё выяснится по ходу дела, не так ли? Кстати, для кого всё это изобилие?
  -- Здрасьте. Для вас, естественно.
  -- Спасибо... Но зачем? Я буду чувствовать себя обязанным.
  -- Не волнуйтесь, это мне не стоило ни копейки. У меня сохранились ключи от склада общины, а прохиндей Марк сам так ворует, что на фоне его деятельности ничего никто не замечает.
  -- Как же вы обходите охрану?
  -- А по-вашему, это охрана - Игорь Круценко? Это от них всё охранять надо. Ну ладно, такая тема пошла... Я просто представил себе, как вы в своём чёрном костюме в очереди будете стоять. Вот, принёс самое необходимое. Вот, тут - хлеб, масло, колбаска, сыр, консервы всякие, сосиски...
  
   "Сосиски" - подумал себе Майк. Непонятная вязкость охватила его, и Кингур на глазах начал превращаться в сосиску. Побагровело лицо, сгладились уши и нос, потом начала трещать и лопаться одежда. Туфли на ногах разъехались, багровая масса стала надвигаться на Полкина, всё более раздуваясь и треща по швам. Полкин закричал, но вместо крика выдавилось лишь жалкое и хриплое "и-и-и!"; руки налились свинцом, Кингур-сосиска уже смял стол, буфет и начал сдавленно стонать. "Он вот-вот лопнет, это предел..." - думал Майк. Не в состоянии встать с кресла, он чудовищным усилием воли вынул пистолет и выстрелил в лоснящуюся кучу. Бах! В барабанных перепонках охнуло и всё куда-то провалилось. Майк почувствовал невесомость, которая блаженно обтекала его тело. Он понял, что летит вниз, точнее падает с дьявольской быстротой. Ужас нарастал, и чем более Полкин осознавал опасность, тем резче проступали предметы, падающие вместе с ним. Вот стол, буфет, газовая плита и окно, только отчего же так темно? У-у-уххх! - мягко опустились все предметы и падение остановилось. Дикая тошнота навалилась на Майка, когда он наконец различил а сумерках кухню, где сидел, и ото сна осталось только препоганое головокружение.
  
   Полкин окончательно проснулся. Липкий, холодный пот клеился к воротнику, было жарко и душно. Он посмотрел на часы. "Начало десятого. Это сколько же я проспал? Боже, как мне плохо!". Майк обнаружил у себя под головой подушку без наволочки, от которой воняло крысами и адом, а сама она была багрового цвета и вся в разводах. "Вот откуда этот гадкий кошмар, от этой дрянной подушки!". Он нашёл в себе силы встать и найти выключатель. От электрического света отвратительная кухня стала ещё гаже. Врассыпную бросились тараканы. Шатаясь, он добрался до ванной. И правильно сделал, потому что тошнота сдавила горло со страшной силой. Его вырвало.
  
   Прополоскав рот, Майк пришёл в себя. "Неужели я заболел?" - думал он, пытаясь отмыть почерневшую, в мелких трещинках ванну. Когда дело было сделано, принял холодный душ и сразу почувствовал себя человеком. Выйдя в коридор, он повключал везде свет и принялся осматривать свои владения. "Home, sweet home!" - усмехнулся Полкин, заглянув в спальню. У окна стояла огромная, совершенно растраханная красного дерева кровать. На ней лежало серое одеяло. При ближайшем рассмотрении оно оказалось покрытым молью, пылью, пеплом, и прожженным во многих местах сигаретами. Полкин выскочил из спальни, закрыл дверь и больше туда не заходил. В гостиной стояла до пружин обглоданная софа с зелёной засаленной обивкой. Сев на неё, Майк понял, что спать на ней не под силу даже индийскому йогу. Больше спать было не на чем.
  
   Майк заглянул в перекошенный сервант, который, прислонившись, подпирал стену. В шершавых недрах его почивал старый советский паспорт на имя Эрнста Маратовича Буданского. "Интересно, где сейчас этот Эрнст? Уж не в Нью-Йорке ли?". Имя показалось Полкину знакомым. С фотографии смотрел кудрявый человек с бульдозерной челюстью. Покрутив документ в руках, Майк запрятал его назад. Дальнейший обыск не дал ничего существенного, кроме мутных разнокалиберных фужеров и рюмок, плюс какие-то фарфоровые птички с отбитыми головами. Полкин в тоске посмотрел на окно и сейчас только заметил, что на нём совершенно нет занавесок. За дряблыми рамами страшно зияла темнота и отражение мерзкой гостиной. Из передней раздался телефонный звонок.
   "Похоже, снова начинается чертовщина," - отметил про себя Полкин, - "а Кингур, зараза, опять исчез". Сразу же вылетел в коридор и снял трубку.
  -- Алло! Алло? - но трубка молчала, - Э-э-э! - у Майка волосы зашевелились на голове, когда он увидел обрезанный шнур.
   Инстинктивно он оглянулся на входную дверь. Она была настежь распахнута в чёрное парадное. Сквознячок протянул по спине. Еле передвигая ногами, Полкин захлопнул дверь и закрыл на замок,
  -- Дзи-и-и-инь! - снова раздался звонок.
   Майк подскочил: "Теперь это из проклятой спальни!". Ужас уступил место бешенству. Зажав в руке пистолет он шагнул в темноту. Тишина. Майк включил свет. "Дз-и-и-и-и-инь!" - заверещало над самым ухом. Майк отпрыгнул и выстрелил на звук. Мелькнули красные угольки светодиодов, Полкин увидел разлетевшийся вдребезги будильник.
  
   "О Боже! Какая ерунда!". Он с облегчением сел на кровать. "Конечно, это был будильник. А дверь забыл закрыть Кингур, мать его трижды. Никакой чертовщины, ясно?". Но тут пришло в голову, что дверь-то по выходу из ванной была закрыта. Майк спохватился и обнаружил, что сидит на мерзопакостном сером одеяле. Он вскочил и стал судорожно обтряхивать зад. Надо заметить, что Майк надел после купания махровый китайский халат, которым ему когда-то выдали гонорар в одной гостинице. И чувствовал себя он в нём крайне неуютно на фоне этой обстановки. Отряхнув с халата сор, пепел и мелких червячков, Майк теперь уже надолго покинул спальню. "Майк, ты кто? Старая баба или мужчина в самом расцвете сил?" - спрашивал он сам себя, доставая из чемодана спортивный костюм и снимая халат. Шкаф открывать совсем уже не хотелось. Переодевшись, Майк выволок в переднюю софу и припёр дверь таким образом, что даже выломать её теперь не было возможности. "Та-ак, а где ж мы спать-то будем, а?" - размышлял он, крутясь по комнате. Пришлось всё-таки открыть шкаф.
  -- Ура! - вслух провозгласил Майк, обнаружив в паутине стенного шкафа раскладушку.
   Он выволок её на балкон и почистил веником, выгнав обжившихся там пауков, мокриц и уховёрток. Потом постелил на неё свой щегольской халат и, брезгуя воспользоваться подушкой, заменил её свёрнутой в рулон курткой. Оставив во всей квартире свет, и перезарядив на всякий случай пистолет, Майк улёгся спать. Не смыкая глаз от мандража, он всё же уснул вскоре мертвецким сном.
  
  
  

Глава шестая Лишняя ночь

   Это случилось за полночь, когда точно, Майк не мог вспомнить. Он открыл глаза. Что-то не соответствовало действительности, и это что-то было освещением. Сквозь окна, высвечивая пыль на стёклах туманом, лился голубой ночной свет. Майк старался не смотреть по сторонам, где из непроницаемой тьмы выступали очертания уже хорошо знакомых предметов. Но ничего не происходило. Майк стал успокаиваться и даже пошевелил ногой. И тут же ощутил совершенно дикий голод. "Ей-богу, я же целый день ничего не ел!" - вдруг осенило его. "Теперь предстоит перебороть животный страх и, руководствуясь инстинктом самосохранения, проникнуть на кухню." Он всё-таки вынул пистолет и, заскрипев раскладушкой, стал подниматься. Левой рукой начал шарить по стене в поисках выключателя, и вдруг у него упало сердце. "Я же свет не выключал! Кто его выключил?" Майк застыл, покачиваясь, как кобра. Прислушиваясь, он стал ступать вперёд. На кухне отчётливо застучали шаги. Визгнула дверь. Какая, определить было сложно. Дверь снова закрылась. Послышалась приглушённая возня. Полкина рвали на части сомнения. Если он останется так стоять, как мебель, то ничего не выяснит. А где гарантия, что не успеет он высунуться в коридор, как сразу получит с размаху чем-нибудь надёжным по голове? О том, что там может орудовать Кингур, Майку и в голову не пришло. Что-то бессознательное противоречило этому домыслу.
   Пока он думал, послышался шум воды, отдаваясь нехорошим эхо по ржавым трубам. "Кто здесь!" - заорал Полкин самым жутким голосом, который он был способен воспроизвести. Дверь распахнулась и послышались дробные удаляющиеся шаги. Полкин вылетел вслед на звук. В кухне он с размаху ухватил человека. Тот ловко вывернулся и исчез в тёмном углу. Майк ринулся за ним, и что же он увидел? Дверь. Обыкновенная дверь чёрного хода, в старинных домах не редкость. Естественно, он рванул её, но она не поддалась. Человек успел запереть её снаружи. У него был ключ.
  
   Майк снова включил повсюду свет и надел штаны. Затем он забаррикадировал чёрный ход буфетом, из которого воняло мышами и сахаром. Только после этого Майк изучил все скрипящие двери и определил, что посетитель воспользовался туалетом. Ну да, он даже слил за собой воду.
   Туалет выглядел трагически. Потолок уходил в темноту, куда не доставал дохлый свет лампочки Ильича. Стены какой-то псих выкрасил масляной краской в бордовый цвет. Под её щедрым слоем проступали бесчисленные следы гвоздей, обрывки проводов и прикрашенные намертво волосы от кисти. Пол был цементный, неровный и облупленный. Унитаз давно утратил свой девственный белый цвет и презентовал себя в матёром рыже-чёрном колорите. К нему вела труба, примотанная в критическом месте стыковки насквозь мокрым гипсобинтом и возносящаяся ввысь, в темноту, где и предполагался неизбежный чугунный бачок. Оттуда, сверху, для контакта свисала до тверда замусоленная верёвочка, за которую Полкин не взялся бы голой рукой ни за какие шиши. То же относилось и к одиноко висевшему на костыле деревянному кольцу.
  
   Майк вышел, закрыл за собой дверь и ещё раз прослушал её пение. Потом он хорошо вымыл руки и направился на кухню, потому что даже такой супер-клозет не смог отбить волчьего голода.
  
   Порывшись среди посуды, Майк признал годным к употреблению только битый эмалированный чайник, напомнивший ему по фактуре унитаз. Отмыв его мылом, он вскипятил воду и кинул туда найденные в холодильнике сосиски. Для того, чтобы разжечь огонь, ему пришлось обшарить всю кухню в поисках спичек. В результате Майк обнаружил потёртый спичечный коробок времён его детства. То ли в этой квартире столько лет никто не жил, то ли жили по два-три дня разные люди. И последнему приходилось отдавать предпочтение. Кстати, куда-то пропали некоторые продукты. Например, колбаса. За едой Полкин подумал про Кингура, что тот всё-таки хороший мужик. Видно, еду от души достал, а не от хитрожопости.
   Кое-как наевшись, Майк уснул быстро и спокойно.
  
  
  
  
  -- Глава седьмая

Партия вслепую

  
   Пробудившись ото сна, Майк решил сразу действовать. Сияло солнце и даже не верилось, что в эту кошмарную квартиру оно когда-либо заглядывало. Ужасная ночь была позади. Майк надел синие джинсы, рубашку и спортивную красно-сине-белую куртку. Чаю попить не удалось, так как кран сморкался густой ржавой водой. Майк взял оставшиеся деньги, отвалил софу и ушёл в город. Синее небо, грохочущий вдалеке трамвай и спокойные старинные улицы Подола действовали крайне умиротворяюще. Сегодня было уговорено звонить Шефу. Полкин отыскал почтовое отделение и набрал номер одного из телефонных автоматов Бруклина.
   - Алло?
   - Это вы, Полкин? - послышался сонный голос Шефа.
   - А то кто ж ещё? Я вас разбудил?
   - Ну, не то что бы... Я тут задремал в будке, пока ждал вашего звонка.
   - Вы, что, ночевали там! - оторопел Полкин.
   - Это не важно. Так, что там, ну рассказывайте же!
   - Был у Блоха. Обращение хамское. Что-то обо мне лишнее знают. Утечка информации, я так думаю, - телеграфировал Майк. - Ночью украли документы, деньги и кредитку. Видел Кингура...
   - Что-о-о?! - заревел Всеволод.
   - Что слышали; Кингур жив, здоров, похоже, что в бегах.
   - Полкин, это очень хорошо! Берегите его, как зеницу ока и ждите инструкций. Дело в том, (тут я вынужден вам кое в чём признаться), что по нашим данным Кингур был похищен и устранён.
   - Хорошенькое дело! А не слишком ли это большой риск? - недоумевал Майк.
   - Не волнуйтесь, Полкин, вас соответственно вознаградят.
   - Так же, как меня встретили?
   - А как вас встретили?
   - Ладно, не будем об этом, у меня слишком мало денег, чтобы всё описывать в лицах. Постарайтесь, пожалуйста, уладить с документами, и нет ли у вас доверенного лица в Киеве, в том случае, если мне понадобится помощь? .
   - Да, такое лицо есть. И это лицо - вы, Полкин. Единственное лицо, которому вы можете доверять, это вы сами. Всё ясно? Вопросы есть? Нет! Ну тогда пока. Мы с вами свяжемся.
   - А на что же мне жить? - возопил Майк так, что стоящие в очереди посетители понимающе переглянулись.
   - Я постараюсь решить этот вопрос через Блоха. И, Миша, будьте осторожнее. - Совсем уже по-отечески прогнусавил Всеволод и грохнул трубкой.
   Полкин постоял еще минуты две, соображая, что дал этот дорогостоящий разговор. По сути ничего; Кингур, слава Богу, жив, и это значительно упрощает дело с одной стороны, с другой он в постоянной опасности. Это значит, что Полкин тоже втянут в его судьбу. Но доверится ли ему опальный председатель? Вот это вопрос...
  
   Майк вышел из помещения почты на свет Божий. Хотелось гулять по тенистым паркам, сидеть где-нибудь у воды, отдавшись полностью отвлеченным размышлениям о природе. А не играть в какие-то подозрительные игры с наметившимся уже летальным исходом. Хотя в принципе размышлять было не о чем - смысл жизни утерян, а суррогат его, это задание, тоже потеряло ту привлекательность, какую имело в Америке. Неспеша прохаживаясь по улицам, Майк набрёл на крамольную мысль. А что если кинуть всё к чёртовой матери и свалять куда-нибудь в деревню? Майк взбесился от собственных мыслей. Он совершенно не знал, куда себя приткнуть. По асфальту бежали муравьи. С сосредоточенным идиотизмом всеобщей осмысленности они щекотали друг друга усиками, встречаясь. Они тоже что-то знали. Все что-то знают, один Полкин играет эту партию вслепую. Шашки против шахмат, или? Причём, по шахматным правилам. Какое-то звено в цепи взаимоотношений с людьми у Полкина выпадало.
   Поэтому он решил идти к Блоху и откровенно говорить с ним.
  
  
  -- Глава восьмая

Фикса с мотнёй

  
   В музыкальном киоске неторопливо измывался над гитарой Карлос Сантана.
   Устав от музыки, Капитон выбрался из киоска и посмотрел на часы. "Около полудня. Он наверняка уже проспался...". Затем круто повернул и почти бегом отправился к Полкину.
  
   Минут через десять председатель грузно и беззвучно подымался по тёмной лестнице. Входная дверь была снова не заперта. Ничуть не удивившись, Кингур вставил свою репейную башку в приоткрытую щель. А увидел он то, чего увидеть не надеялся - вместо Полкина в доме хозяйничал небольшого роста человек. Этот герой шнырял пальцами внутри чемодана Полкина. Выудил оттуда записную книжку и затолкал её в оттянутый карман потёртой кожанки. Носком обтёр чемоданные замки и собрался уже было дать дёру, но Кингур замешкался. Гость поймал его взгляд. Глаза -- два чёрных козлиных ореха в оправе затемненных очков -- торчали из небритой хари. Среди щетин и губ светилась золотая фикса. Седая кучка волос вороньим гнездом сидела на голове. А нарядился фиксатый в растянутые шерстяные лыжные штаны, времён, наверное, московской олимпиады, и в бабскую кожаную куртку до колен. Штаны свисали вниз тремя совершенно великолепными, невиданными мотнями. Мотни стекали потоком от ляжек и до колен; а от колен мотни ниспадали Ниагарой в разъетянные, как у пожилой уборщицы, тапки типа "старость-не-радость".
   Первоначальный испуг сгладился с его лица и оно обрело свирепое выражение. Всё произошло мгновенно. Капитон не помнил, как вылетел на лестницу. Вслед ему полетел окрик и корявые матюки.
   - Стой, падла, стрелять буду! - кричал противным голосом фиксатый и, по-видимому, выстрелил, потому что перед носом у Кингура брызнула штукатурка из стены. Кингур стал, как вкопанный, хотя чувство подсказывало, что надо бежать. "Проклятая трусость!"
  -- Руки за голову и давай сюда, наверх ! - командовал субъект.
   Кингур повернулся и разглядел в руке его пистолет с глушителем. Капитона прошибло потом. Решив пока не дурить, он тяжкой поступью двинулся наверх. "Убъёт - так чёрт с ним. Хуже, если ранит..." - размышлял Капитон, воображая, какую шикарную мишень он из себя представляет. Негодяй ухмылялся.
   - А я тебя, зараза, ищу-ищу. Как узнал, что убили, сразу чуть не сдох с досады, - квакал фиксатый. - Где бумаги прячем, папаша? На кого работаем?
   "Ну естественно, мне только этого не хватало!" - Кингур лихорадочно перебирал мозгами. "Надо во что бы то ни стало смыться. На кого же он сам работает?"
   Кингур поравнялся с незнакомцем. Тот ловко заскочил сзади и толкнул председателя к стенке. Затем оба последовали в комнату. Капитон терзался в раздумьях. Фиксатый тем временем сорвал на балконе бельевую верёвку и связал ему сзади руки. Потом вдруг взъелся:
   - Ты будешь говорить, или что?
   Кингур вдруг посмотрел ему в глаза и улыбнулся страшной улыбкой кретина:
   - Рюсски... нет панимат! Нет рюсски...
   - А, курва нерусская! Так ты мне дурака валять?! - опешил фиксатый.
   Кингур скуксился и заныл:
   - Дулака... Сам дулака! Не панимай русски... - и сразу получил оплеуху. Челюсть онемела, он засопел и покраснел, но смолчал.
  -- Ты у меня запоёшь, - фиксатый озверел и поволок Кингура в ванную. "Боже мой... Уж не топить ли он меня собрался?"
  
   Валять дурака дальше не имело смысла. А негодяй открутил кран и стал наполнять глубокую ванну водой, заткнув сток мочалкой. Брызгучая и вертлявая, падала струя ржавой воды, напоминая потемневшую кровь. Кингур почувствовал слабость в области паха. Через мгновение он был ловко опрокинут в воду. Капитон едва успел глотнуть воздуха, как над его лицом сомкнулась ржавая пучина. Стала ощущаться нехватка кислорода. Кингур открыл глаза. Над поверхностью воды, колыхаясь, силуэтом маячила лохматая рожа, сверкая фиксой. Затем она приблизилась и выдернула голову Кингура из ванны.
   - Говори, председатель!
   Капитон хватал воздух, но не отвечал. Тут же он снова оказался под водой. Затем он, собрав силы, крутанулся, как дюгонь в бассейне, обдал фиксатого шквалом воды и встал на колени. Выигрывая минуты, пока тот протирал глаза, Кингур поднялся на ноги. Намокшая одежда давила гнётом на всё тело. Вот фикса водружает очки. Сейчас будет расправа за неповиновение...
  
  
  

Глава девятая

Дом с двойным дном

   Из конторы ребе доносился храп здорового человека. Там, закинув ноги на кресло, дрых нездоровым дневным сном сам пан Блох. Солнце тщетно пыталось пробиться лучами сквозь толстый слой пыли на стёклах, не говоря уже о занавесочках... В комнате топором нависла духота. Ребе мучили во сне вчерашний и сегодняшний скандалы. Вчерашний - это с мистером Полкиным, в связи с загадочным появлением оного в стенах синагоги без документов. А вот что уже случилось сегодня, когда Полкин ещё невинно почивал на прогнутой раскладушке, не видя снов, довольствуясь увиденным наяву?
  
   Не успев отслужить утреннюю молитву, Блоху вдруг "вспарило", по выражению остроумного завхоза, перейти от слов к делу и обрушиться на продуктовый склад с инспекцией. Дед Лёня остался в конторе. Блох задал ему кучу жёлтых бумаг, как задают лошади порцию овса. Но дед так и сидел в кресле, ничего не соображая и только вытирая пот со лба. Причин тому было достаточно, но первая - появление этого чёртова журналиста (речь идёт о Полкине). Пока дядя Лёня ворочал своими склерозирующими мозгами, со двора раздался шум, всё нарастающий и обещающий развиться в грандиозный гвалт. Старик тут же позабыл все свои недуги и вприпрыжку кинулся вниз по тёмной лестнице, предвкушая человеческие жертвы.
  
   У распахнутого входа продуктового подвала лежал расколотый арбуз. А в недрах лунали отдельные выкрики:
   - ...А кто, спрашивается? Пушкин?! - гневно надрывался бас раввина.
  -- Да я что... - Один хрен на уме! ... - Ключ мне куда воткнуть? ... - А мне, получается, за чужой базар торчать не впадло? ... - Тоже мне кумы моржовые, всем по замазке! - безадресно сквернословил завхоз Марк Михалыч.
   Как Блох его понимал, оставалось загадкой. По-видимому, общение шло где-то на клеточном уровне. Значит, Лёня скатился вниз. Среди коробок и ящиков торчал, подёргиваясь, арбуз. Рядом с ним раскачивалась шляпа Блоха. Дядя Лёня сиганул за ящики и там затаился. Голова в шляпе толковала арбузу:
   - А я, значит, Марк, тебя последний раз предупреждаю - это уже совсем не смешно! Сначала французкие сосиски в банках, затем ящик масла, шпроты, туна, я уже молчу о макаронах... И это сверх плана!
   - Выходит Марк - сатана, ужрался в мозоль и общак закрысил? - шевелился арбуз. - Да я как сын собачий тут язву наживаю, а какие-то лохи дряпанные комору метут! ...Или я совсем рехнулся, в компот себе ссать... Пацаны говорят, Кингура ночью видели...
  
   В этот самый момент границу владений Марк Михалыча пересёк никем не замеченный Майк Полкин, полный решимости выжать Блоха, как выжимают лимон в чай с малиной. Полкин пересёк двор синагоги и уже направился было в контору, как его привлёк шум из подвала. Оглянувшись, Майк приник к окошку: внизу, в темноте, высился Блох. Рядом с ним Марк с двумя головами. Полкин сорвал очки, протёр глаза и вгляделся повнимательнее. Оказалось, завхоз держал на плече арбуз. Майк сразу просёк суть скандала. От строгого ока начальства не ускользнула пропажа продуктов. Беглый Кингур таскал их для пропитания, превышая ту критическую норму, которой придерживался Марк. "Пусть подольше поскандалят," - подумал Полкин, разглядев также скрюченную фигурку дяди Лёни за ящиками. Потом Полкин снова огляделся по сторонам, и, прикинувшись шлангом, вошёл в синагогу. Там он заглянул в кабинет раввина; благо, выкрики из подвала доносились сюда довольно отчётливо. Порылся в незапертых ящиках. Обнаружил телефонную книгу и стал искать там знакомые фамилии, типа Кифир (фамилии Шефа ему знать не полагалось). Так и не выискав для себя ничего полезного, он положил блокнот на место и выглянул в окно. Там происходило нечто интересное. Со стороны пекарни к выходу двигался какой-то странный человек. Одетый в выцветший тренировочный костюм, в тёмных очках и кожаной куртке показался он Майку откуда-то знакомым. Бросалось в глаза косое пузо. "Дежавю," - подумал он, "не во сне же я его видел!"
  -- Во сне! Точнее, ночью, в квартире! - пробормотал потрясённый Полкин, глядя незнакомцу вслед.
   Несомненно, это был он. Майк, забыв осторожность, ринулся вниз по лестнице. Когда от уличного света посинело в глазах, субъект уже успел скрыться за железными воротами. Полкин, вгрызаясь кроссовками в зернистый асфальт, наподдал вслед за ним. Но за воротами уже никого не было. Только на дороге, в пыли, возлежала багровая подушка, точь в точь такая же, как в квартире. Это, подумал Полкин, подлец себе пузо состряпал. Для маскировки, значит. Подобрав подушку, Майк неторопливо побрёл домой. На откровенный разговор с Блохом сегодня нечего было рассчитывать.
   В это время фиксатый, а это был он, благополучно добрался до известного нам дома и с помощью отмычки проник в квартиру номер 14. Пользуясь тем, что видел Полкина входящим в синагогу, он учинил там небольшой и несанкционированный, но эффективный обыск. На чём его и застукал злополучный Кингур.
   Однако невдомёк было Фиксе, что по направлению квартиры неторопливо, но неудержимо влекомый интуицией, следовал Полкин с подушкой в руках.
  
   В парадном Полкин наступил на крысу. Заорали оба - один от боли, другой от неожиданности. И шарахнулись в разные стороны. Едва Майк удержал дыхание, как сверху донеслись шумы и всплески, а с верхней лестничной площадки сбежала струйка воды. Решительно ничего не говорило против того, что происходит всё это опять в его квартире.
   - Черти, дьяволы, что там снова уже? - и Полкин взлетел на третий этаж.
   Дверь квартиры номер 14 стояла распахнутой. На полу располагались основательные лужи воды...
  

* * *

  
   Полкин вскочил в открытую дверь. В ванной бушевал плеск воды. "Кто там купается, тоже мне, дельфин хренов..." Он распахнул дверь и очутился прямо напротив ванны. В ней бултыхалась, переливаясь через края, темновато-бурая жидкость. Майку подурнело от первой же мысли, которая может прийти в голову человеку даже со скудным воображением при виде крови. Но он всё же заставил себя, сведя челюсти, заглянуть вглубь, где что-то тёмное активно шевелилось. Пошли пузыри и над водой поднялась голова. Полкин отшатнулся. "Боже мой, Кингур!" Хватая за что попало, он потянул председателя из ванны. Нелёгкая это работа, из болота тащить бегемота... Глаза его уже закатились, рот искривился, а с волос стекали ржавые струи. Полкин притащил его в гостиную и начал неумело откачивать. "Странная у него кровь какая-то, к рукам не липнет. Да и ранения не видно... Да не кровь это ни какая! Ну да, обыкновенная ржавая вода, если только это водопроводное явление можно назвать обыкновенным. С утра уже идёт," - заключил Полкин, с радостью наблюдая, как Кингур бурно приходит в себя. Полкин принёс с кухни изгрызенный коррозией кухонный нож и распилил им верёвки. Не успев очухаться, Кингур принялся беспокойно мычать и тыкать пальцами в сторону двери.
   - В ванной! Он... под водой... - с трудом разобрал Полкин.
   Вдруг оттуда, из ванной, послышались шумные всплески. Майк уже соображал гораздо лучше. Сорвавшись с места, побежал на звуки. Запустил руку в воду и выдернул мочалку. Ржавая вода, которую он с испугу принял было за кровь, быстро сходила, с рёвом заворачиваясь в водоворот. В этот момент где-то в квартире с визгом загрохотала мебель. "Кингур..." - подумал только Полкин, как столкнулся с мокрым председателем в дверях. Он был всё ещё бледен, но уже полностью дееспособен.
   - Миша, смотрите сюда! - Капитон потащил его к спальне.
   Полкин замешкался. Почему в спальню, была ведь альтернатива выскочить в открытую входную дверь. Однако выход просматривался из гостиной. Кто-то очень не желал быть увиденным.
   - Стойте у входа! - прошептал Майк, бросился в стенной шкаф и вынул из тайника, огромного войлочного шлёпанца, свой пистолет.
   - Идёмте, я вам кое-что покажу, - Кингур безмятежно поволок Полкина к открытой двери.
   Майк повернулся к нему с вопросом на мокром лице. Кингур не отреагировал. Майк поднял руку с пистолетом:
   - Он вооружён?
   - Не имеет значения. Его уже давно нет в доме...
  
   * * *
  
   ...В спальне, действительно, никого не оказалось. Лишь встревоженная моль пикировала во всех направлениях. "Не вылез же он в окно?". Кингур спокойно подошёл к кровати. Пригнулся и взглядом показал Полкину. Вместе они подхватили и не без усилий сдвинули исполинское ложе. Капитон с хозяйским видом встал около квадратного отверстия в полу. Полкин принуждённо свистнул. Ему стало не по себе. Не зря, подумал он, я невзлюбил эту комнату, ох не зря. Но сказал другое:
   - Кошмар! Как это можно было сделать, а главное - когда?
   Сквозь разобранный пол можно было видеть другую квартиру. В лучах солнца серебрились тучи пыли. Точно под дыркой стояла железная ржавая кровать с пружинным матрацем. Она служила для амортизации прыжка с четырёхметровой высоты.
   - Айда за мной! - вдруг дико гикнул Кингур и ухнул в проём. Послышался грохот и визг пружин.
   - Вы живы? - спросил Полкин, стараясь не дышать, участливо заглядывая в отверстие. Там на матрасе барахтался Капитон.
   - Ещё бы! - похохатывал тот.
   Полкин последовал за ним. В голове загудело. Оглушили грохот и скрип. Майк поднялся на ноги и осмотрелся. Они оказались в маленькой, грязной комнатке. Закопченные стены размалеваны каракулями, пол усеян битыми стёклами, бычками и шприцами. Батарея украшена презервативами. Подоконник -- сухими мухами: синими и зелёными, маленькими и большими; в общем, на любой вкус. Плохо прилегающая дверь выходила прямо на чёрный ход. Других отверстий в помещении не было, за исключением совершенно нагого окна без стёкол, но с решётками.
  

* * *

  
   - Вы знали про дыру? - спросил вечером Кингура Полкин.
   - Знал. Я многое знаю, чего вам рассказать не могу. До поры до времени, - ответил Кингур.
   - Послушайте. Я здесь всего второй день. Но я вижу, что наши встречи не случайны. Вы единственный человек в городе, который проявляет ко мне интерес, навещает меня...
   - Я вас не только навещаю. Я здесь живу... - выдал вдруг Кингур.
   Наступила неловкая пауза. Слышно было только, как в туалетном бачке утробно журчит вода. Кингур налил чай.
   - Слушайте, что за игру вы со мной играете? Кто был этот чувак, который вас хотел скормить акулам? Это о нём вы говорили, что я здесь не один такой?
   - Нет. Не совсем... О нём и я знаю не больше вас, что меня сильно беспокоит. - Капитон воровато зыркнул на Майка.
   - О ком же вы говорили? Дайте мне хоть точку отсчёта, мне же совершенно не за что ухватиться! - интересовался Полкин, думая при этом, что если бы Кингур рассказал ему правду, то легче всё равно не стало бы.
   - Ухватиться? - Капитон перестал жрать, как будто прочитал мысли Полкина.
   Отодвинул кружку размером с хороший ночной горшок, откинулся на шатком стуле и вытер бороду майкой. - Ух-ва-тить-ся! Да уж за меня уже хватались, угрожали, убивали... Я вам скажу, что топят меня уже второй раз за месяц. И, заметьте, оба раза неудачно. Вернее, очень даже удачно - для меня. Пейте, Миша, чай остынет!
   - Да-да, чай... И всё же, - Майк хлебнул пахнущего баней кипятка, - в этот раз помешал я. Что же спасло вас тогда?
   - Уж не хотите ли вы сказать, что спасли мне жизнь? - хитро прищурился Капитон.
   Полкин посмотрел на него.
   - Я бы утопил вас сейчас в третий раз, но только абсолютно надёжно - с концами. Хорош блох гонять - вы меня устали, Капитон Захарыч.
   - Пардон, голубчик. Многолетняя привычка сказывается. Я вам расскажу, так и быть. Только расскажите о себе хоть что-нибудь. Для начала.
   - О-кей. Родился под созвездием Девы. Вредные привычки - пью, ем, испражняюсь. Характер скверный. Не женат...
   - Перестаньте паясничать! - Капитон замкнулся, - Я не об этом спрашиваю... На кого вы работаете?
   - Да, вы правы, извините. Я не журналист, не киллер и не разведчик. Откровенно говоря, я не знаю, на кого я работаю. Не на себя, так это уж точно, - при этом Майк вспомнил загадочного старичка, реб Кингура, которому представил его Кифир. "Говорить о нём Капитону или нет?" Всё-таки решил пока молчать. - Я выполняю задание, которого не знаю. Я приехал сюда "посмотреть, что здесь делается, и поставить кого надо в курс дела. Всё ясно? Вопросы есть-да-нет?"
   Это была удочка. Председатель клюнул!
   - Вопросов нет! - Кингур расплылся. - Вы, Полкин, умный человек. С вами можно иметь дело.
   "Со мной тебе ПРИДЁТСЯ иметь дело, старый прохиндей!" - хмуро подумал Полкин, но сказал другое:
   - Бублики в чай макать тоже у НЕГО научились?
   - При чём здесь бублики. Слушайте, Полкин. Слушайте внимательно. Три недели назад меня обманом поймали три типа; а главный у них как две капли похож на вас, только постарше будет. О нём я и говорил...
   У Полкина замёрз чай в глотке...
   - Ну вот. Долго они не церемонились. Затолкали голову в полиэтиленовый мешок, повезли на Днепр и сбросили с моста... Странно, но я даже не успел обосраться. Помню, что полиэтилен стал плотный, как кожа и холодный. Тут же от удара о воду и лопнул. Внутрь хлынула вода, у меня сжались лёгкие - швырнуло в самый водоворот, на дно. Потом почувствовал что-то твёрдое под собой. Поднял голову -- воздух. Повторю только, что произошло всё это так быстро, что я даже испугаться на успел. Не верил, что всё закончилось... Но я ошибался - всё только начиналось... Меня вынесло на островок, где я провёл лучшие в моей жизни двое суток. Вы не думайте, я отлично плаваю. В юности был чемпионом района... От удара очень болела спина, а там же сплошные водовороты. Да и в апреле водичка холодненькая... Прыгал по берегу, если можно так выразиться. Вода ещё не спала, сухого места почти не было. Махал проплывающим судам, но безуспешно. Из-за порогов проплывали они далеко, а прогулочная навигация ещё не началась. Чего мне стоило освободится от верёвок... А питание? Вы не поверите, но я съел сырого сазана!
   Полкин окинул взглядом волосатую громаду перед собой:
   - Почему же... Мне гораздо труднее было представить, что вы едите плюшки и пьёте чай. Если бы вы мне сказали, что съели пару рыбаков, то я бы не удивился...
   Кингур ядовито ухмыльнулся.
   - Это было отвратительно... Но! Я выбрался оттуда своими силами.
   - Браво! Я в этом не сомневался. Вы ухватили за лапы диких лебедей и они вас перенесли, как Буратино, на материк.
   - Нет, скорее как Карабаса! Но шутки в сторону. Я нашёл люк. - Кингур приблизился, озираясь, к Майку. - Никогда в жизни не полез бы я в подобную канализацию. Но я заметил на самом высоком месте острова возвышение подозрительно правильной формы. С одной стороны упало дерево и вывернулось с корнем, обнажился серый железобетонный блок. Я влез наверх и принялся рыть песок. Вскоре откопал плотно залитый смолою люк. Я вспомнил легенду о туннеле под Днепром, который якобы начали строить ещё до войны. Законсервированное отверстие являлось, по-видимому, вентиляционной шахтой. Я отковырял хрупкую от времени смолу, поднял железную крышку. На это у меня ушло около суток. Но, сняв крышку, обнаружил под ней на глубине полутора метров толстую металлическую решетку. От отчаяния я чуть было не повесился на плакучей иве... Я спускался по специальным скобам туда вниз и бил ногой по ржавым прутьям, пока не додумался притащить здоровый кусок бетона и скинуть его на решётку. Тогда она рассыпалась в прах. Из глубины послышался колодезный всплеск воды. Теперь надо было спускаться вниз... Представьте себе, что я пережил.
   Я решил дождаться утра и засветло лезть в туннель. Вот тогда я и сожрал сырую рыбу... сазана... он барахтался в луже, оставшейся после паводка. Мне надо было пополнить силы. И вот наступил момент, когда все мои размышления о разных способах спасения свелись к этому, я начал спускаться...
  
  

Глава десятая

Подвиг завхоза

  
   Ребе с трудом разлепил глаза. Ничего не хотелось. Во дворе раздавались голоса старичков-прихожан. Они там смеялись, все наперебой. Блох с трудом оторвал водянистое тело от стула. Нога страшно затекла - он забыл её на столе и в таком положении проспал до полвосьмого вечера. В глазах катастрофически потемнело, когда он попытался дойти двери. Пинхас упал в кресло дяди Лёни. Напротив оказалось грязное окно. "Если его сегодня же не помоют, я повешусь..."
  
   На улице ещё светило солнце, выбеливая в закатных лучах известковую стену, оплетённую старым виноградом. Но в комнате давно наступили сумерки. Хотя она находилась на третьем этаже, у Блоха создавалось впечатление, что, входя с улицы в тёмный коридор и подымаясь по лестнице, он спускается в какую-то яму. Так и сейчас, он сидел и думал о проклятой комнате. На стенах красовались пересохшие и шершавые, с хамским рисунком, кирпичного цвета обои. Потолок болезненно пожелтел от сигарет и ещё Бог знает от чего. "Это, наверное, ещё и из-за заката" - подумал ребе и удивился глупости своей мысли.
  
   Блох вышел в тёмный коридор и нашёл туалет. Умывшись, он посвежел и зарумянился, правда, ненадолго. "Хор-рош философствовать!" - подобрал себя Блох. "Что-то не высыпаюсь я последнее время... Где ж Марк шляется?"
   В кабинет влетел, как нежданное лихо, Марк Михалыч. Сделав раздосадованное лицо, он присел возле шкафа. Пинхас качался на стуле. Оба молчали.
   - Что, Михалыч, жопа ты на колесиках, а я сегодня ничегошеньки и не ел! Кроме завтрака, разумеется... - сказал, точнее, проворчал желудком ребе.
   "- Ну да, а кто меня на обед хавал?" - мысленно ответил, тоже внутренними органами, завхоз.
   - И никто даже не подумал... - Блох обиженно, как дитятко, надувая губки, закончил свою пищеварительную тираду.
   Марк спохватился, фальшиво всплеснул волосатыми граблями и убежал, как баба в переднике.
   "Вот жук," - подумал Пинхас почему-то по английски, - "за кого он меня здесь держит? Всех, всех к чертям разнесу. А то обнаглели до предела..."
   Но пока раввин предавался сладким предчувствиям расправы, на столе у него волшебным образом материализовалась пускающая клубы пара тарелочка с макаронами и сосисками. Неподалёку от неё надвигалась, как осенняя непогода, багровая потная рожа в ожидании благодарности.
   "От падлюка!" - Блох прокомментировал себе это явление уже с украинским акцентом, давясь горячей резиновой макарониной.
   К тому моменту, когда ребе более или менее успешно завершил трапезу, Марк Михалыч предусмотрительно исчез, пробормотав что-то вроде этого: "Блина, домой пора, а то Райка-циркулярка запилит! Наверно уже в десятый раз ужин греет..." Вроде как бы себе, но так, чтобы и Блох слышал.
   "А паш-ш-шоль ти!" - произнёс чуть слышно Блох, усилив акцент, и тут ему невыносимо, как перед смертью, как в Америке, захотелось ещё сосисок. Он хотел жрать их пальцами прямо из банки, запивая солоноватым, дымным соком. Он встал и вышел во двор. Там уже было совершенно пусто. И даже подметено, эффектно, по-советски, с пыльными разводами. Чирикали в винограде воробьи. По-хозяйски клацая ключами Пинхас Блох, раввин города Киева, гордо топал на склад за банкой сосисок.
   Ребе открыл дверь в подвал и стал спускаться по лестнице. Света из окошек попадало достаточно, чтобы видеть ступени, поэтому лезть в паутину за выключателем Пинхас не стал. Ему повезло даже больше -- на лестнице валялась жестянка сосисок. "Безобразие какое-то!" - подумал он. Рискованно нагнувшись и подобрав банку, он начал было подыматься с заветной банкой наверх, как вдруг на него посыпался, роняя себя через ступеньки, завхоз Марк с перекошенной физиономией. Он держался за сердце.
   - Честное слово, это не я, падлой буду! - застонал он и включил свет. - Я ещё тогда хотел сказать, но как-то не решился...
   Блох обернулся и оглядел склад и в глазах у него потемнело. Подвал был чист, пуст, а по углам валялось ещё пару банок. Если бы не это гадкое алиби... Блох закатил глаза и сполз по стенке. В подвал уже сбежалась остальная синагогальная живность. Завхоз дрожащими руками поднёс раввину стакан какой-то жидкости. Тот понемногу пришёл в себя и сказал слабым голосом:
   - Марк, скажи... А это тоже работа Кингура?
  
  
  
  -- Глава одиннадцатая

Курс выживания для председателей

   ...Кингур снова налёг на чай, прерывая свой рассказ долгими хлебательными паузами. Полкин терпеливо слушал, не перебивая, но в конце-концов ему это надоело.
   - Маэстро, вы увлекаетесь... - мрачно прокомментировал он пожирание последней сушки Кингуром. - Мучное детям вредно.
   Тот отреагировал по-своему:
   - Ну вы же сказали, что больше есть не будете... Я бы вам оставил, сушки не проблема.
   - Да нет, спасибо, я не претендую на ваши плюшки. Просто, знаете, слушать тяжело.
   - Правда? А то я, видите ли, когда ем, совершенно перестаю себя контролировать. У нас с Таней конфликты по этому поводу возникали...
   - Таня -- это ваша жена? - смутно догадался Полкин. Кингур, не отрываясь от чашки, кивнул. - И где же она теперь?
   - Потом скажу... она... - Капитон задумался и добавил, словно мясник, подбрасывающий на весы для убедительности ещё довесок: - она в относительной безопасности.
   - Ну-ну, - поторопил его Полкин, - что же было дальше?
   - А дальше я начал спускаться в колодец. Под пальцами хрустела и осыпалась ржавчина. На каждом шагу замирало сердце - я готов был в буквальном смысле провалиться сквозь землю.
   - Но почему же вы - вмешался Майк, - не взяли какую-нибудь корягу или там дерево поваленное и не поплыли верхом на нём вниз по течению? Я думаю, вы бы не остались незамеченным.
   Кингур насупился:
   - Вы что, хотите мне советы давать постскриптум? Или смеете сомневаться в правдивости моего рассказа?
   - Нет, что вы, - на удивление миролюбиво отбоярился Полкин. Зная его характер это означало грядущий подвох. - Я просто пытаюсь поставить себя на ваше место.
   - Полкин, понимаете вы, что такое паводок? - Капитон привстал, выкинув руку в патетическом жесте. - Вы представляете себе температуру воды в конце марта - начале апреля, учитывая поздние заморозки?
   - Зачем вы оправдываетесь? Я не ставлю себе задачу поймать вас на слове. Буду искрение рад услышать наконец продолжение.
   - Так вот, - Кингур снова уселся. - Карманы мои оттягивали камни. Я набрал их для того, чтобы определять расстояние до воды. Тогда я неподвижно повис, захватив под локоть ржавую скобу и свободной рукой бросил камень. Тишина длилась недолго - секунды через две он плюхнулся в воду. Я пополз дальше. Скобы крошились всё сильнее, и я уже мог слышать шелест ржавчины, осыпающейся на поверхность воды. Вскоре нога моя не смогла нашарить ступеньку. Свет, льющийся из люка, почти не досягал меня. Я снова ухватился, и, весь дрожа, запустил камень. Плюхнулся он совсем рядом. Тогда я стал швырять камни во все стороны, пытаясь определить конфигурацию и направление туннеля. Да, я боялся. Но к делу! Значит я, извиваясь, уцепился за скобки и сполз по ним по вогнутой, как в метро, стене. На счёт воды я обольщался -- мне действительно приходилось небольшие участки проходить по колено в воде. От страха я не ощущал озноба, или наоборот, не знаю. Не могу сказать, сколько продолжалось это моё продвижение, но знаю точно -- так долго мне в своей жизни ещё ничего не приходилось делать. Все мои подсчёты не оправдывали себя. Я много раз терял надежду вообще когда-либо выбраться оттуда. Мне представлялись гигантские крысы, тупики и бездонные ямы. Несколько раз я в ужасе отпускал провода и шел на ощупь. Мне казалось, что если в каком-то месте повреждена изоляция, то меня должно испепелить на месте. Всё это ерунда -- крысы не живут там, где нет людей и соответственно пищи, а электричество сейчас не во всех жилых домах есть, так кто же будет пускать его в заброшенном туннеле? Но это я сейчас такой умный. Там всё иначе... Под конец у меня начались галлюцинации. Слава Богу, разума у меня хватило на то, что бы осмыслить исчезновение воды. Сырость, правда, оставалась и даже капал с потолка какой-то гнусный конденсат, но на фоне наличия твёрдой суши под ногами это было воистину несущественно. В полной темноте, особенно если провести в ней долгое время при таких обстоятельствах, начинает работать какое-то внутреннее зрение. Клянусь, я видел заброшенную станцию. Я даже вылез на перрон и осторожно прошёл по нему до конца. Там я уткнулся в гнилые неотёсанные доски, но они оказались достаточно крепки, чтобы не дать себя выломать. Как я теперь понимаю, выхода за ними никакого не было. Строители вполне могли приезжать туда на вагонетках по линиям нормального метро.
  -- А для чего вообще был этот туннель? - спросил, словно сквозь сон, обалдевший Полкин.
  -- Чёрт его знает? Я думаю, стратегического назначения. Обычное метро идёт в подобном случае над водой. Значит, стоило устанавливать помпы или там замораживающие агрегаты... Заметьте, за столько десятилетий "забытья" сооружение не заполнилось водой. Вот это мне показалось подозрительно...
  -- Кажется, это говорит о том, - у Полкина мурашки по спине пробежали, - что этим туннелем пользуются.
  -- Послушайте дальше. Я снова спрыгнул в колею и пошёл по ней, пока не уткнулся в металлическую лестницу, сваренную из арматуры, причём - заметьте - почти без коррозии. Надо ли говорить о том, что я сразу же поднялся по ней? Там была дверь. Я её открыл... - и Кингур потупился, как нашаливший школьник. - Зашел в помещение за ней, по привычке нащупал выключатель... и вдруг включился свет!
   Минут пять я мучился в попытках открыть глаза. Когда мне это всё-таки удалось и сизые пятна немного отошли, я увидел комнату с грубыми бетонными стенами, выкрашенными белой извёсткой. У одной из стен стоял старый конторский письменный стол. На нём располагался похожий на диспетчерский пульт с тумблерами и цветными лампочками, а так же телефонный аппарат прямой связи образца пятидесятых годов. Я снял трубку - она гудела... Я понял, что если мне сейчас ответят, то я "засвечусь" - связь-то прямая, ясно, откуда звонят. Я бросил трубку. В помещении регулярно бывали. Об этом свидетельствовали окурки в пустой жестянке из-под консервов и батарея водочных бутылок. Из комнаты дальше вела ещё одна, металлическая дверь. Мной овладело то безумное любопытство, которое заставляет нас спокойно наблюдать приближение собаки или автомобиля, когда бежать уже поздно. Как будто мы хотим в последний раз свалить угрозу на другого, обманув себя и тем самым облегчив свою участь. Наверное, в такие моменты из нас вылетает душа и со стороны наблюдает за ещё не умершим телом.
   Но к делу. Я потянул внутреннюю дверь - она оказалась открытой. Мало того. Я продолжил отворять её, уже довольно чётко различая голоса за ней. Увидел же я там небольшой тёмный коридорчик, а за ним просторный и уютный кабинет с обшитыми дубом стенами, высоченным потолком и громадным письменным столом. За ним сидел человек и беседовал по телефону. Время от времени нервно так смеялся... Мне он показался очень знакомым, хотя я осознавал, что лично знать мне его не доводилось. Лишь немногим позже я обнаружил широкую спину, принадлежащую, без сомнения, телохранителю. И тут меня осенило, кого я вижу перед собой! Как вы думаете? Я видел самого Президента!
   Кингур откинулся на стуле, сделав значительную паузу для наслаждения произведённым эффектом. Привычка старого холуя, подумал Полкин, всё же находясь под впечатлением.
  -- Подземный бункер? - спросил он, спеша вывести председателя из того опасного горделиво-глупого отупения, когда значение события начинает неумолимо преобладать над его смыслом.
   Самое интересное, что теперь Майк верил каждому слову председателя. Просто подобные дела нереальны настолько, что придумать их Кингур был бы явно не в состоянии. Капитон поспешил ответить:
  -- Конечно! Но дело не в самом факте его существования - такое нетрудно было бы предположить. А дело в том, что там находился сам Президент, и, судя по всему, не в первый раз. - Кингур вдруг вздыбился над столом, отчего Полкин вздрогнул, и поспешно заходил по полутемной кухне, скрипя половицами. - Поверьте мне, Миша, всё это только подтвердило мои предположения. Даже больше - это стало наилучшим свидетельством предвосхищения мною тех событий, в которые мы с вами уже втянуты...
  -- Уж не государственный ли...
  -- Переворот! - закончил Капитон за Полкина и перестал расхаживать. - Грядёт серьёзная каша, дорогой мой, и Президент прекрасно осведомлён об этом.
  -- Значит я так предполагаю - все это непосредственно связано с вашим исчезновением? - Майк заерзал под столом ногой. - Но каким образом?
  -- А очень простым, голубчик. Может быть, вам это не известно, но осенью этого года предстоят президентские выборы. Для действующего это означает каюк, так как главным кандидатом на место является его самый заядлый враг. Зовут его Василь Панасович Дуля. Не слыхали?Запомните, Полкин, это имя. Каким бы неблагозвучным оно не казалось, а человек этот крайне незауряден. Его даже в очереди не узнают, хотя он целыми днями крутится в телевизоре! Слушайте, Полкин? - и Кингур присел на корточки возле него. - Я случайно попал в механизм его аппарата, и понял, что в стране хозяйничает практически он один. И это давно. Он - это тот невидимый кукольник, длину нитей, на которых подвешены его марионетки, невозможно охватить разумом. Но обо всём по порядку, всему своё время...
  
   Кингур, кряхтя, привстал и принял совершенно будничный вид. Полкина неприятно удивила эта его способность. Эдакий административный оборотень! Даже в кухне как-то посветлело. Полкин встал и размял затёкшее тело.
  -- Да, Миша! - послышалось из ванной, - Он у вас книжку записную взял!
   "Кто он, какую книжку?" - не сразу понял Майк и чуть было не задал эти вопросы вслух, когда вошёл в ванную комнату.
  -- Да вот же она, в ванне валяется, - Полкин вынул разбухший от воды блокнотик. - А-а, чёрт, в ней всё на фиг размокло! Как же она там очутилась, а? Капитон, у вас нет предположений?
  -- Да элементарно! Ведь этот тип нырнул ко мне в ванну, когда вы прибежали. Ну она у него и вывалилась из кармана.
  -- Да, чёрт, как же я и сам не догадался.
   Они переглянулись. Одно было ясно - надо действовать. Для начала Кингур, мучимый планами мести и жаждой расплаты за испытанное унижение, предложил изловить негодяя с фиксой, с целью выяснения личности оного. План был дьявольски прост:
  -- Я предлагаю не церемониться с ним и просто отодвинуть из-под дырки матрац, - заявил он, заглядывая под кровать. - Прыжка с такой высоты никакие ноги не выдержат.
   Полкин выпучил глаза:
  -- Капитон, он же переломает ноги или, в лучшем случае, свернёт себе шею. Что с ним прикажете потом делать? Везти в больницу или спустить по частям в сточный коллектор? Нет, мы просто заколотим выход на чёрную лестницу.
   На том и порешили. Через пять минут оба уже тащили с мусорки здоровый ржавый лист железа и какие-то доски...
  
  
   - ...а я и не настаиваю, - закончил разговор Президент и выключил трубку. - Костя, можешь идти... - отпустил он охранника.
   Костя тяжело развернулся и исчез в предбаннике, где в воздухе ещё висел потный запах Кингура. Президент потянулся и зевнул, гася в теле похмельную дрожь. В это время Костя с перекошенным лицом мелькнул в дверном проёме, но тут же исчез.
   - Костя, что там? - вопрос полетел вдогонку охреневшему охраннику.
   - Ничего, почудилось!
   Не рассказывать ведь в самом деле шефу, что дверь в тоннель открыта и в диспетчерской горит свет? Костя шумно вздохнул и вынул "Честерфилд". Постукивая зажигалкой о тертое оргстекло, сидел пять минут и косился на телефон... Потом всё-таки снял трубку и кинул на пол окурок.
   - Саня! Никто не заходил-выходил? Нет?! Да так, ничего...
  
   Президент долго "втыкал" в невидимую точку. Потом он сделал резкое движение к холодильнику. Но по пути как-то угас и снова "воткнул"... Так продолжалось минут двадцать. В конце-концов он устал бороться с джинном и открыл холодильник. Вынул оттуда початую бутылку водки. С омерзением, трясясь и потея, отпил прямо из горлышка. Неказистое лицо Президента пошло фиолетовыми пятнами, он судорожно присел в кресло и вяло икнул. Посидел минуты две, потом встал и попытался непослушными руками водворить бутылку на место. Она, покрытая жирным спиртом, выскользнула и громко стукнулась о паркет. Президент рухнул назад в кресло и чуть не заплакал. На стук появился охранник.
   - Всё в порядке, Костя... всё в порядке...
   Потом повернул к нему своё тяжелое, мясистое лицо и посмотрел с тоской.
   - Хуёво мне, Костя, хуёво, чего смотришь?
  
  
  

Глава двенадцатая

У меня зазвонил телефон

   Блох пришёл в себя. Марк Михалыч помог ему подняться на ноги. Вдвоём они отправились на третий этаж в кабинет, оставив остальных во дворе. Как только администраторы исчезли из виду начальства, поднялся базар до небес - началось соревнование созданных экспромтом версий.
  
   В кабинете Блох преобразился. Он сорвал с себя шляпу вместе с кипой и, швырнув её куда ни попадя, подрулил к окну. Солнышко, птички, виноград, старички во дворе... Вдруг рав резко повернулся на каблуках и заорал диким голосом:
  -- Марк! Когда в конце-концов мне стёкла помоют?
   Блох понимал, конечно, что содержимое пейзажа ничем не смыть, так же как одним лишь раскаянием не очистить душу.
   - Ща я Ульяновну притащу! - раздался голос с того места, где только что стоял Марк Михалыч.
   Блох медленно снял очки и вполголоса выругался:
  -- Назад, холера-мать!
   Появившийся на пороге завхоз развёл руками:
  -- Шо, не надо Ульяновну? Я ж её уже почти уломал! А кого же тогда?...
   Раввин прошипел что-то, накручивая бороду на палец. Марк Михалыч пошёл пятнами:
  -- Как, меня? Да вы что! Я же администра... - договорить он не успел. В спёртом воздухе просвистела стальная линейка и вонзилась в рыхлую стену коридора.
   Марк подумал, что без очков и головного убора Пиня вполне канает за разбойника, со своей всклокоченной бородой и бритой головой. Только кольца в ухе не хватает, ухмыльнулся сам себе завхоз, втаскивая и расплёскивая по скользкой лестнице ведро воды. Дверь в кабинет была заперта. Перед тем, как стучать, Марк прислушался.
  -- Завхоз, сволочь, теперь непонятно ничего, - беседовал с кем-то Блох оправдывающимся голосом: - Да знаю я... Не верю я ему. Понимаю. А "вдруг" не бывает! О каком Кингуре может быть речь? Что, тело не обнаружено? Но я не думаю, что он жив - те люди, с которыми он дело имел, не ошибаются. Да знаю я, что тише. Никто не слышит, да я и не говорю ничего такого! Да, продолжайте... (томительная пауза)... Да, на счёт Полкина, вы меня убедили, да я и раньше не был против. Нет. Ладно, бай-бай...
   Марк прирос ухом к двери. Когда, наконец, с глухим пластмассовым стуком легла трубка, он уже составлял с дверью единое целое. Но разговор закончился, и завхоз не без труда отлепился от двери, с кем-то столкнувшись. Из-за спины его вынырнул неопрятный старикашка в тёмных очках и проскрипел наставительно:
  -- А всё ведь на вашей совести! На вашей!
   Марк Михалыч ахнул и привалился к стенке, почувствовав тем самым местом, которым он коснулся старика, мокрый след. Старичок же довольно-таки резво сбежал вниз по лестнице.
   "Дедок намаханный..." - справедливо заметил Марк, ухватившись левой рукой за грудь.
  -- Марк Михалыч, сердце с другой стороны, - послышался за спиной голос Блоха, - что стряслось, старина?
  -- Какое-то чмо прикинутое здесь сексотит, сам видел. - Марк поспешно отнял руку и спрятал её в карман шорт от греха подальше.
   Раввин щедро покачал головой, запер дверь изнутри и подобрал валявшуюся в углу шляпу. Завхоз, подхватив ведро, поплёлся мыть окно. Не успел Блох раскрыть рот, чтобы ему что-то важное сказать, как раздался телефонный звонок. После короткой распасовки взглядов Марк вытер руки занавеской и снял трубку:
   - Синагога, Марик на проводе! - и вдруг, зажав микрофон рукой, просипел: - Ребе, это вас, по-английски...
   Раввин взял трубку, сел за стол и заговорил. Марк продолжил размазывать мокрую паутину по стёклам. Вдруг Блох грохнулся со стула. Марк выронил тряпку, когда, обернувшись на грохот, увидел лицо ребе. Тот судорожно поднялся и, жалко улыбнувшись Марку, сел в кресло. Казалось, его не держали ноги. Закончив кое-как разговор, Блох подумал: "Интересно, телефоны специально делают из особо крепкой пластмассы, или я просто слишком нежно бросаю трубку? И, главное, ни у кого не спросишь..."
   Затем он криво усмехнулся и растеряно посмотрел по сторонам, встречая, куда ни глянь, пытливый взгляд завхоза.
  -- Ну шо там такое? - озвучил сам себя Марк.
  -- Свистать всех наверх! - развязно приказал рав, подождал пару секунд, пока Марк всех соберёт, и гробовым басом сообщил:
  -- Пренеприятнейшие известие, господа. К нам едет...
  -- ...Ревизор! - почему-то радостно ляпнул Марк.
   Блох сделал страшные глаза.
  -- Нет, дорогой мой, это хуже, чем ревизор... К нам едет Блох-старший. Мой папаша.
  
  

* * *

  
   ...И в синагоге принялись срочно наводить порядок перед приездом спонсоров во главе с Блохом-старшим. Несколько седовласых волонтёров из прихожан завзято подметали территорию, словно пионеры на субботнике, стараясь при этом не выпадать из поля зрения начальства. С самого утра Блох очень нервничал. Он бегал взад-вперёд и покрикивал на набычившихся парней, которые под предводительством Игоря Круценко мыли окна молельного зала. Делали они это очень неуклюже и малопродуктивно. Игорь огрызался:
  -- Ну что, честное слово, нельзя уборщиков нанять? Где ж это такое видано, чтобы квалифицированный персонал на уборку разоряли?
   Блох яростно парировал, забывая делать американский акцент:
  -- Это вы что-ли квалифицированный персонал? Это в чём же ваша такая квалификация?
  -- Да уж известно, в чём... - угрюмо рыкнул Игорь, повернувшись к раввину бритым свиным затылком.
  -- Рыло какое отожрал, а толку! - рубил Блох дальше, вдоволь налюбовавшись розовыми складками жира над засаленным джинсовым воротником Игоря, - Где сосиски, я тебя спрашиваю! - вдруг подскочил Блох к Игорю.
   Тот медленно и дико изучил ребе:
   - Это вы Михалыча спросите! - и в нос себе пробурчал, отворачиваясь: - Достал уже, пейсатый...
   Блох это услышал, хотел что-то сказать в ответ, постоял, накапливая хамство, потом всё же решил не связываться, махнул рукой и пошёл наверх. В канцелярии потел Леонид Григорьевич, вытирая лоб мокрым насквозь, клетчатым носовым платком. Блох сморщился и протянул ему бумажный. Лёня, неохотно кивнув, засунул его в карман пиджачка и продолжил пыхтеть перед ультрамариновым экраном компьютера, безуспешно пытаясь решить занимательную бухгалтерскую задачку.
   В общем, был устроен грандиозный аврал. Кучу бумаг нужно было просто уничтожить, но решить, какие, ни дядя Лёня, ни главный бухгалтер, не могли без Блоха. Поэтому, заманив последнего в помещение, бухгалтер юрко захлопнул за ним дверь и сразу привалил кучей желтеющих бумаг.
   А завхоз Марк Михалыч тем временем унижался где-то по инстанциям.
   Причиной же такого беспокойства был слух о массовом приезде в город почтенного папаши Блоха, в смысле со всеми спонсорами или их доверенными (деревянными) лицами. Блох же Пинхас погряз просто в каком-то ужасе. Разве поймут ли эти благопристойные мужи, чего тут ему стоит этот относительный и зыбкий порядок? То, что на первый взгляд кажется катастрофой, на самом деле есть нормальное течение дел в этой стране. А папочка? Этот деспотичный идеалист! Годами занимаясь религиозной деятельностью под надзором КГБ, он умудрился настолько оторваться от реалий, что объяснить ему, что здесь на самом деле творится, совершенно не представляется возможным, особенно после тридцати лет жизни в Америке у толстосумов за пазухой. Ведь эти господа не умеют, как бы это получше сказать; менеджировать, что ли? Они умеют лишь указывать да карать. Что, у Пини бардак? Прочь Пиню, у нас этих пинь - завались, целая пинотека, если хотите - на выбор, лежат, пылятся, стареют, ждут своей участи. Должность-то незавидная, но мало ли бездельников, мечтающих хоть как-то пристроиться. Блох лично мог бы назвать десяток-другой таких имён, их с лихвой хватит на очередь лет в двести. Сам он, конечно же, к их породе не принадлежит. Он, Блох-младший, выехал на пост-перестроечной эйфории. Мол, пошлём к русским русского, сына известного диссидента. Что же, красиво, политически корректно и исторически справедливо. Свои-то у них наверняка агенты ГБ.
   В общем, ночью он не спал, бредил сосисками в банках и без, что-то среди них искал и для этого почему-то должен был съедать содержимое. Очнулся Блох от страшной изжоги, которая, казалось, разъедала мозг. Нахлебавшись склеенным ртом кислой водопроводной воды, он снова лёг спать, но на этот раз его преследовал этот самый загадочный журналист, как его там, Палкин, или, нет... Булкин? Но не важно. До утра Блох дотянул.
  
   Утро внесло ясность. Пинхас облился холодной водой из душа, съел американский завтрак (творог с апельсиновым соком, после чего ему снова как-то желудочно икнулось), выпил кофе и решил сразу действовать. Прийдя в свой кабинет, он первым делом велел сорвать жлобские обои. Но при попытке осуществить этот замысел посыпалась штукатурка, и было решено обои просто побелить. С территории синагоги в срочном порядке наконец-то убрали засранный воробьями ржавый "Москвич" дяди Лёни. Наверное, несколько поколений птичек трудилось над этим нелёгким делом. Матерясь и мешая друг другу, игорева дружина выкатила "Москвич" за ворота и пришвартовала в тени сирени на углу соседней улицы.
   Человек сорок инструктировали о предстоящем испытании и отправили в дочерние организации. Игорь с командой, упаковавшись в микроавтобус, укатил разбираться с подольской братвой, чтобы те заставили своих ларёчников изъять с прилавков продукты с клеймом "кошер", в том числе и французские сосиски в жестянках.
  
   В начале десятого Блох уже маячил в воротах синагоги. Прислонившись плечом к столбу, он стоял и смотрел на тупую кирпичную стену напротив. Усталость, ленивые подчинённые, нахальный дядя Лёня, который вместо своей прямой обязанности возил целый год картошку на Сенной рынок -- все роилось в мозгу и жужжало оглушительно. Теперь конечно, один чёрт, с финансами уже не разобраться. Хоть бы с налогами больших осложнений не было - но это еще ладно, это у него в синагоге, а вот что наворотил покойный Кингур в общинных делах! Но ему, Блоху, не отвечать, а председатель уж, можно сказать, за всё ответил, земля ему пухом. Раввину, правда, тоже было чего опасаться - такие дела проходили через его руки, контролировать которые не представлялось возможным. Блох понимал, что так дела не делают, и чтобы всё нормально функционировало надо было бы навести порядок. Но если бы проблема исчерпывалась Лёней, Мариком и иже с ними! Потяни ты за этого Лёню, так за ним сразу потянутся массы отчаянно сопротивляющихся "тёть" и "дядь", как личинок на картофельных клубнях. И все эти паразиты тоже хотят жить. И жить хорошо, лучше, и растут на корнях у раввина даже не спрашивая его разрешения. Что же, без них здесь тоже нельзя.
   Не раз являлся в кабинет к Блоху эдакий представительный дядечка, заявлял с порога, забыв поздороваться, что он "тот самый", скажем, Пётр Борисович и искренне возмущался, если его не сразу признавали и требовал, давил, уговаривал и неизменно имел успех. Хотя Блоха и коробило от некоторых проявлений этого "хозяйствования", например - тяжёлые пищевые отравления в летних детских лагерях, он понимал, что это правила игры и принимал их.
  
   Раздумья ребе прервал Полкин, шествующий по тенистой улице прямо к синагоге. Смываться было поздно. Когда журналист приблизился, Блох повернул к нему свою голову, чтобы ответить на приветствие... но слова застряли у него в глотке. Да, несомненно, это был он, но эк его разнесло! Пьёт, что ли? С похмелья?
  -- Ребе Блох? - почему-то вопросительно обратился к нему Полкин.
   Блох кивнул, с удивлением разглядывая преобразившегося журналиста. Костюм какой-то грубоватый, раньше он носил что-то куда элегантнее. И лицо, лицо такое одутловатое и взгляд, немигающий; и всё-таки левый глаз время от времени подёргивается веком. Пинхас вдруг кожей ощутил змеиный холод этих глаз. Невольно он попятился.
   Полкин крепко подхватил рава под локоть и скорее выдавил, чем сказал:
  -- Пройдёмте в кабинет.
   Колени у Блоха двигались, казалось, во все стороны, как на шарнирах. Всё-таки он преодолел лестницу, поддерживаемый все тем же чудовищным Полкиным. Во дворе никто не придал значения происходящему, только Марк повернулся и замер, такой крепкий взгляд он встретил.
  
   В кабинете раввин хлопнулся в кресло дяди Лёни, не найдя в себе сил дойти до своего места. За него это сделал Полкин. И если бы Блох был настоящим советским человеком, а не его американским суррогатом, он этот момент сразу бы просёк и, возможно, избежал бы появления следующих за этим фатальных недоразумений. Но журналист сидел спиной к окну, и блеск его очков на фоне силуэта создавал иллюзию горящих точек в глазах. Он резко выхватил что-то из-за пазухи и почти бросил это Блоху в руки. Мокрыми дрожащими руками открыл тот книжечку из чёрной кожи. Там, под плёнкой, лежала карточка с фотографией Полкина, очень молодого и смешного.
   Это был паспорт, американский паспорт. На другой стороне вложено было журналистское удостоверение.
  -- Это я Полкин, - резанул вдруг Полкин, наклонившись к Блоху всем телом через стол.
   Блох жухнулся и чуть не упал с кресла. Уже не до шуток. Полкин встал и прошёлся железной походкой, снял очки и внезапно навис над раввином, заглянув ему прямо в печень:
  -- Где мошенник! - гаркнул он.
   Блох вдруг обмяк от прилива какого-то патологического восторга, от которого подкатывает к горлу и прерывает дыхание, как перед первым свиданием. Мошенник! Значит, всё-таки не тот Полкин, то есть не тот развязный субъект, которого знал Блох. А этот-то и есть настоящий Полкин. Стоп, а кто же тот!? Блоха ударило по третьему кругу в лихорадку.
   Слава Богу, новый Полкин перестал исследовать внутренности Блоха и внезапно вернулся на своё место, оставив за собой неизгладимый шлейф запаха неухоженных зубов. У него ужасно заходили скулы, когда страшные одутловатые, веснушчатые руки стали теребить фотокарточку семейства Блохов, стоявшую на столе. Он попеременно поглядывал то на фотографию, то на раввина. Последний в свою очередь искал оправдание бешенству Полкина, а на самом деле собственной трусости. Да, конечно он должен быть зол. Вместо него к ним заваливает ночью какой-то самозванец, у которого - Господи! - Блох даже купил историю с пропавшими документами...
   - Ну! - снова распилил тишину Полкин.
   Блох без слов понял вопрос и сразу же, не сбиваясь, назвал и улицу, и дом, и номер квартиры. Удивляясь потом, откуда в голове взялся этот адрес, один из десятков.
  
   Блох опомнился, когда Полкина уже не было в кабинете. Стало теплее и легче. Блох встал, колени дрожали. Да это же был самый настоящий гипноз. Гипноз специалиста. Блох всё это понял. Понял он так же, что это игра. Понял и принял её правила.
   Качаясь, он подошёл к письменному столу, отпер непослушными руками левый ящик, вынул оттуда "Макарыча" и снял с предохранителя.
  
  -- Глава тринадцатая

Пролёты во сне и наяву

  
   Полкин стоял в ванной и отмывал руки. Ржавчина въелась в самые поры, благо из крана лилась теперь относительно чистая вода. Кингуру пришлось хуже - он по небрежности загнал в палец большую занозу. Вынув её, он парил грязную лапу в чайнике.
   Вычищая из-под ногтей смолу, Полкин размышлял вслух обо всём, что приключилось с ним за последние два дня.
  -- К-какого чёрта я должен ломать себе голову над тем, кто и для чего пропилил дырку под кроватью и почему комната внизу имеет выход только на чёрный ход? Это же совершенно не имеет отношения к делу. И всё же загадки эти не дают мне сосредоточиться! Кому, например, принадлежали огромные вонючие войлочные тапки? Уж не этому, как его там, Эрнсту Маратовичу Буданскому? А, Капитон? Может вам знакомо это имя?
  -- Первый раз слышу, - угрюмо прогудел с кухни совершенно не настроенный на разговоры Кингур.
  -- Если Эрнст Маратович носил такие тапки, - развивал мысль Полкин, - то он не был бы в состоянии пролезть в эту дыру. А какой у вас размер?
  
  -- Сорок три с половиной... - выдавил из себя Кингур спустя минуты две.
  -- Вот видите...
   Майк вышел из ванной, вытирая руки газетой, заглянул в кухню и тут же, с порога расхохотался. Кингур нависал над плитой, опустив руку в чайник. Причем, чайник стоял на огне.
  -- Что тут смешного, не понимаю? - угрюмо буркнул он. - Вода остыла, вот и всё тут!
  -- Кингур, вы меня сведёте в могилу. Если не своими тайнами, то фокусами уж точно.
  -- И что это у вас за настроение такое игривое, вот я не понимаю, - укоризненно заметил Капитон, по-бабьи покачав головой.
  -- Охотничий азарт, дорогой мой председатель, охотничий азарт...
  
  
   * * *
  
   Неспокойно отужинав, Майк и Капитон побрели спать. Капитон решительно грюкнулся на проклятую двухспальную кровать. Полкин же устроился на своей раскладушке, поставив её поперёк выхода в коридор. Он долго ворочался, хотелось в туалет, а вылезать из провисающей до самого пола раскладушки было лень.
   В конце концов Майк справился с собой, осторожно встал и направился в уборную. За мощными дверьми спальни страшно храпел Кингур. По потолку кухни прополз квадрат света - на улице едва прошуршала машина. Полкин справил нужду и вышел на балкон. Лёгкий ветерок охладил тело. Сделав глубокий вдох-выдох, Майк провентилировал легкие. Ночь была тёплая и очень светлая. "Полнолуние?". Небо цвета синего льда сверкало каким-то собственным сиянием, силуэты крыш просвечивали по краям. Майк опустил взгляд на бренную землю - асфальт шевелился под редкими фонарями. Он присмотрелся - мириады ночных бабочек купались в желтоватом свете. "Как хочется жить..." Снизу, с земли, поднимался запах нагретого за день камня. Майк повернулся спиной к улице и стал рассматривать "свой" дом. В ночном свете отчётливо выделялась обгрызенная временем лепка. Окно Кингура было плотно закрыто, но даже сквозь двойные рамы пробивался храп. "Во кабан!" - подумал Полкин и ему дико захотелось спать. Ощупью нашёл свою койку и осторожно погрузился в неё, распределяя массу тела, чтобы не стукнуться ягодицами об пол. Майк закрыл глаза, с удовольствием гася сонное жжение под веками. "Лафа!"
  
   Но, как всегда, не успел он устроиться, как его стали одолевать беспокойные ночные мысли. Самое неприятное, что они совершенно бесполезно мучат усталые мозги - решения, принятые ночью, обычно оказываются несостоятельной чушью днём.
   Постепенно Майк отметил, что мысли стали проваливаться и плавиться - привычный признак засыпания...
  
  -- * * *
   ...Он вдруг открыл глаза: "Ничего себе, поспал!". Луна была на месте. Майк потянулся за часами. "И проспал-то всего час с лишним, а сна ни в одном глазу." Он подхватил нить каких-то размышлений, с которыми уснул: "Нет, надо идти другим путём. В конце-то концов, зачем же я сюда приехал?" И продолжал провисать в кровати. Вылезать не хотелось, но Майк пересилил себя, так как был уже твёрдо уверен в своём решении. Наскоро одевшись и стараясь не скрипеть половицами, он направился к чёрному ходу, чтобы отваливанием софы не пробудить затихшего в своей берлоге Кингура. Света он не включал. Кто его знает, он не мог быть уверен, что за ним не следят. Перед дверью Полкин снова остановился и взглянул на часы. За окном горела Луна, отбрасывая трапеции света на пол кухни. Было ровно 12 ночи. Майк приоткрыл дверь и плюнул в темноту.
  
   Он шёл дворами, перебираясь через кучи ломанного кирпича и чертыхаясь не в себя. Минут через двадцать, преодолев множество препятствий, он вышел к синагоге. Было очень тихо. Только где-то вдалеке отгремел последний трамвай и тут же затих. Было слышно, как стучит сердце. Казалось даже, что оно отдаёт эхом. Синагога чёрной массой проваливалась куда-то в ещё более непроглядную тьму. Стоило только перейти дорогу и вот, он уже у ворот. "Ну, с Богом!" - и Полкин, озираясь, ступил из тени на свет.
   Не успел он сделать и двух шагов, как из-за поворота вывалилась компания молодёжи, которая громко разговаривала, хохотала и ругалась. По разговорам Полкин догадался, кто они такие. "Ну кто ж ещё осмелится лазить по Подолу в такое время!" - улыбнулся Майк сам себе. Он быстро юркнул за тополь и растворился в его тени. Отсюда он стал наблюдать за компанией. Вполне нормальные ребята, только совсем не обязательно, чтобы они здесь его видели. Но те, как назло, остановились прямо напротив синагоги, продолжая галдеть.
  -- Этого мне ещё не хватало, чёрт возьми! - застонал Майк, шлёпнув себя по щеке.
   Он прислонился спиной к дереву и зажмурил глаза. От злости стукнул по корявой коре кулаками.
  -- Хрен подери, они срывают мои планы, чего мне так не везёт, а?
   Майк зевнул, и от неожиданного безделья незаметно для себя задремал.
  
   Проснулся он внезапно от какого-то глухого скрипа, который проник в душу. Скорее всего, это скрипели железные ворота. Полкин обернулся - на площадке перед ним никого не было. Сколько он проспал, сказать было нельзя. На улице стало гораздо темней. Луна словно куда-то провалилась, хоть глаз выколи. Стало как-то жарко, в голове мягко стучало. Одежда приклеилась к телу, а со лба водопадом катился пот. В какой-то миг эта тьма показалась Майку очень уютной и родной. Она почему-то, он сам не знал почему, связывала его с детством. Майк с наслаждением отдался ей с головой. И она повела его сквозь ночь к синагоге. Остальной мир затих и вовсе погас. Его не стало. В этот момент его для Майка не было. Он плавно, не чувствуя ног, шагал по земле. Остановился у самых ворот; и тьма мягко и добро подтолкнула его в спину. Ворота были распахнуты, но это его совсем не удивило.
   Он отступил, и в голове его начало ещё сильней "бухкать". Казалось, этот стук должен быть очень громким. Майк поплыл через кромешный двор ко входу, вернее, туда, где этот вход подразумевался. Его покачивало, нежный, тёплый ветерок обнимал и ласкал тело. Майк почувствовал себя так хорошо, как не чувствовал уже очень давно, он влился в дверь, впорхнул на второй этаж и тут очнулся.
  
   Полкин стоял у двери кабинета раввина, из под которой пробивалась узкая полоска света. Он провёл ладонью по лбу и взлохматил мокрые волосы.
   "Да там же кто-то есть! Боже-боже!" - Майк лизнул пересохшие губы и тряхнул головой. В голове все склеилось. Он решил не поддаваться навалившемуся сну. Из-под двери доносилась какая-то возня. Полкину было очень неуютно и тесно в пиджаке, он снял его и кинул на пол. Теперь стало лучше. Он даже начал посвистывать, тихо-тихо. Но вдруг одёрнулся - это свистел за него кто-то другой, и причём там, за дверью. Свист перешёл в какое-то жалобное поскуливание. У Полкина запотели очки. Возня стала нарастать и, ударившись о дверь, распахнула её настежь...
  
   Себя не помня, Полкин уже сидел в кабинете, в кресле напротив раввина.
  -- Кингур! - заявил Блох и вылез из-за стола.
  -- Да, Кингур, Кингур... - промямлил Полкин, подытоживая каким-то сухим и поверхностным голосом, думая о том, что хорошо было бы знать, о чём вообще идёт речь.
  -- Я понимаю вас, дорогой, - проговорил Майк снова и поднялся из кресла, потерев засиженную ягодицу. - Хи-хи! Как говорится, труба зовёт.
  -- И куда же это вы теперь? - поинтересовался ребе, глядя в окно.
  -- О, довольно далеко, на Святую Землю, - неохотно ответил ему Полкин.
   Он был очень утомлён. Он чувствовал, что давно уже не высыпался и не ел прилично. Его мучили кошмары по ночам. Часто ему снилась еда. О, еда! Полкин застыл на месте. Его поражало спокойствие ребе, только что докончившего коробку с печеньем. Причём ни одного не было предложено Майку. "Ну и чёрт с ним!" - подумал Майк. "Меня уже здесь нет". Он потянулся, засунул папку под мышку и убрался вон, хлопнув дверью. На тёмной лестничной площадке он услышал за собой какое-то мычание. Тело покрылось холодным потом. Дрожь пробрала вдоль спины, папка выскользнула из-под руки, упала на пол и документы разлетелись по лестнице. Полкин боялся тронуться с места, он так и застыл, не опуская занесённую ногу. Что-то приблизилось к нему сзади и схватило за плечи. Майк сглотнул комок в горле. "Неужели это смерть?..."
  -- Майк, - услышал он за собой. Это был голос Блоха.
  -- Боже, фух как вы меня напугали, чёрт возьми! - дрожащим голосом проговорил Полкин, всё ещё боясь верить, что страх прошёл. - Чего это вы мычите, кто вам дал право?! Прожуйте своё печенье и говорите, я подожду. Бежите мне вслед, а в разговоре смотрите в окно, а не мне в глаза!
  -- Майк! - всё ещё не мог начать ребе. Он задыхался и сильно волновался.
  -- Обернитесь, пожалуйста, я вам должен что-то сказать
   Майк стоял спиной к Блоху и смотрел в потолок.
  -- Что нового вы мне поведаете, крошка? - уже со стоном ворчал Полкин. - Что вам надо, ещё один Кингур, что...
  -- Я КИНГУР! - сказали сзади, и адский хохот прокатился по синагоге.
  
   Страшное эхо ударилось о люстру; и, как тысячи баскетбольных мячей, грянули еврейские буквы, превращаясь в катастрофу, обрушились на "ковчег завета", разнося его вдребезги. Стены покрылись трещинами, из которых повалала струями картошка, лопнули стёкла в окнах и чудовищной силы ветер вырвался наружу. Пол стал набухать под ногами, Майка затошнило, потемнело в глазах и он рухнул наземь без сознания...
  

* * *

   Майк Полкин лежал на полу. Кроме чувства досады и волоса во рту, сон оставил только ужас. Полкин пошевелился и встал. Затем он сделал два шага в темноте и присел на расшатанный стул, пытаясь припомнить, что же ему такое приснилось. И в тот момент, когда у Майка начал проступать из тумана образ Блоха, в кухне послышалась возня. Майк задрожал и пантерой кинулся к двери.
   У самого выхода, ни черта не видя в темноте, он врезался в раскладушку. Брезент легко оттянулся и вся алюминиевая конструкция с пустотелым щелчком захлопнулась. С костяным грохотом Майк растянулся во весь рост посреди прихожей. И тут началось - о ужас! Створки спальни распахнулись, обдав лежавшего на полу Полкина волнами тёплого смрада, и в проёме появилась сопящая туша Кингура. Со сна ничего не соображая, он, видимо, хотел добраться до выключателя на противоположной стене прихожей и включить свет...
   Полкин предупреждающе заорал и прикрыл лицо руками. Нога Кингура безжалостно опустилась ему на живот. Майк напряг изо всех сил пресс, рискуя заработать грыжу. Кингур с испугу тоже стал орать, но свет всё-таки включил. Лишь затем перевалился через Майка и грохнулся, как бомба, у самой входной двери.
   Полкин перевёл дыхание, открыл глаза и узрел прямо перед собой плохо выбритую смуглую рожу в затемнённых очках. Рожа улыбалась широким ртом с крупными, неухоженными зубами, тускло поблёскивая фиксой.
   Майк моргнул и протёр глаза, но рожи уже не было.
  -- В спальню! - Полкин вздрогнул, услышав за спиной рёв Кингура, о котором после крушения совсем забыл.
   Быстро поднявшись, Майк вслед за Кингуром влетел в спальню и включил свет. Никого в ней уже не было. Только где-то далеко внизу раздался грохот ржавых пружин. Пыль ещё не осела - она золотисто искрилась молью в свете мощной лампы. Полкин решительно нагнулся и стал сдвигать кровать, освобождая дыру. Не разгибаясь, он посмотрел назад, и между своих ног, прямо за собой, обнаружил ещё пару нечищеных со дня покупки вельветовых тапок ночного гостя. Рывком развернувшись, Полкин узрел в руке фиксатого пистолет с глушителем. Инстинктивно отступив на безопасное расстояние, Майк почувствовал, что твердь уходит из-под ног, и беспомощно, как курица, взмахнув руками, рухнул в небытие дыры, ударившись задницей о край. Не успев как следует испугаться, он был оглушён визгливым грохотом пружин. Кругом царила полутьма, лишь сверху, из недосягаемой дырки в потолке, лился свет. Под собой Полкин ощутил нечто мягкое, и по запаху заключил, что это Кингур. Так оно и было. Капитон в свою очередь захохотал с подвыванием, от досады и боли. Полкин соскочил с председателя и нанёс ногой пару сокрушительных ударов по им же надёжно замурованной двери на чёрный ход.
   Кингур продолжал ухать как филин, раскачиваться с лязгом на пружинах кровати и бормотать что-то вроде: "Яму другому роешь - сам в неё попадёшь". Полкин подумал, что Капитон совершенно сумасшедший.
  -- ...В этом даже не было сомнений, - повторил он вслух с дозой хинина в голосе.
  -- К-какого чёрта, как вы сюда попали?! - завыл он, заикаясь от отчаяния. - Почему ВЫ - здесь, а ОН - там, наверху? Логика где? Где!
   Губы Майка в беспорядке шевелились, иногда с них срывались глухие согласные звуки. И находили материальное подтверждение в потрясании кулаками. Продолжалось это минуты две-три, потом немая сцена вдруг снова обрела звук.
  -- Чего вы полезли вниз? Может вы хотели ему оказать первую помощь?
   Кингур поднял войлочную башку к свету из дырки и почесал бороду. Лицо его приняло серьёзное выражение и он перестал раскачиваться на кровати.
  -- Да поймать я его хотел... Гляжу, он шмыгнул под кровать, как эта самая, серая... ну, с хвостом...
  -- Ага, вы его - хвать за хвост, а он хвост откинул и был таков...
   Кингур вскочил:
  -- Довольно! А то что же это?! Я вам не какой-нибудь...! - он снова сел. - Вы тоже хороши... Думаете, мне не обидно?
  -- Обидно, - Полкин с тоской отвернулся, - Боже! Слава тебе, Превечному, за то, что даровал нам разум и не убрали мы отсюда эту кровать... Вас только послушай, Кингур, потом костей не соберёшь.
   Майк вдруг застыл, потом хлопнул себя ладонью по глазам и после эмоционально заряженной паузы продолжил:
  -- Ха-ха! Надо было сдвинуть кровать из под дыры! Ну вы даёте, куда вам что надо ещё сдвигать, - вы же и так сдвинулись, по фазе, уже давно, давненько...
   Он снова сник, плюхнулся, как дитя, на пол, принял позу йога-мыслителя и стал водить потупленной головой то вправо, то влево, как игрушечная собачка.
   - Нет, нет, - это было обращение к себе внутреннему, - нет, пора кончать с этим делом. Что за жизнь - по ночам вам снятся кошмары, встаёте вы утром без головы, без ног, не выспавшийся и разбитый, берёте свою бритву, а в ней непонятно чьи седые волосы. В холодильнике пустота - и как только там что-то появляется, то к обеду там снова уже пустота. Я делаю вывод, что кто-то нас обжирает.
   Ища сочувствия Майк посмотрел туда, где предполагался Кингур, но тот понял всё буквально, и замахал руками, мол, "это не я, не я!"
  -- Я знаю, знаю. Вы можете есть жёлуди и запивать из лужи. Но я не привык к таким удовольствиям. Этот паразит, - Полкин повысил голос, - лишает нас самого необходимого! Он вторгается в нашу личную жизнь, не даёт наладить быт. Клянусь, если бы у меня была здесь жена, то он спал бы с ней в моём же присутствии, когда я отворачивался бы на другой бок. Впрочем, с вами он уже купался в ванной. Кингур, вы замечаете, где я провожу основную часть моего времени? Мою еду, мой рацион, составляют таблетки и кипячённая вода. Я никогда ещё не ощущал себя таким обессиленным, обезвоженным, голодным и немытым и постоянно утомлённым. И почти всё это - заслуга фиксатой гниды...
   Прошло время. Неожиданно послышалось страшное урчание, заполнившее всё помещение, как будто желудочные соки катались на лифтах. Пока один едет вниз, другой уже движется наверх, к нему навстречу, оглушая лестничную клетку. Диалог на органическом, физиологическом уровне, прямо - дуэт звёзд эстрады. Первое, что произнёс Полкин, нарушив музыкальную паузу, было ужасное, кощунственное проклятие. Кингур негласно присоединился - оба принюхались. По квартире прополз тяжкий дух горелого подсолнечного масла. Кингур встал на кровать, чтобы быть ближе к противнику, но матрац прогнулся до самого пола:
  -- Слышь, ты масла столько не лей, не казённое!
  -- Не учи учёного, фраер! - приглушённо квакнули с кухни.
   Кингур, как зомбированный, водил носом, пытаясь уловить запахи. Аромат, поваливший сверху в дыру, недвусмысленно указывал на жестоко шкварчащие, утопленные в подгорелом масле голубцы. Кингур вдруг остекленел:
  -- Это же мои голубцы!!! - завыл он так дико, что наверху послышался грохот падающей посуды. От неожиданности у Майка чуть не открылся тик.
  -- Господи, - сказал он. - Орать-то чего так, мама моя родная...
  -- Он сожрёт все голубцы! - неистовствовал Капитон, носясь по комнате и хрустя мусором.
  -- Ах, блин, опять вы про еду - я ж не выдержу, - с каким-то интересом в интонации отозвался Майк. Дальше последовал глубокий вздох, он уставился в пол, сцепив руки на коленях.
  -- Бля! - послышалось отчаянное, - Я вынужден ещё и слушать, как какая-то тварь с корявыми зубами, которые никогда не чистились, чавкает и жрёт последние на свете голубцы со сметаной.
   Дальше снова замоталась голова и на пол полетела тирадой, отскакивая во все стороны, глубокомысленная нецензурщина. Кингур сидел на ржавой железяке, словно орнитозный голубь на карнизе. Он ушёл в себя. Единственное, что он прошептал, это "мне холодно...". Полкин его не слушал. Он восседал на деревянном ящике с занозами и улыбался сам себе. В глазах горел сомнительный огонёк.
  -- Хах? - начал он, - представляю, дую в "супер" у нас там на углу, хватаю йогурт, целый ящик, с бактериями... - он умолк, глубоко и судорожно вдохнув воздух посмотрел на объёмистый силуэт на фоне огромного окна, потом на окно, за окно, углубился в материю, за неё...
  -- ...Я сам бактерия! - вдруг громко буркнул Кингур.
   Это был обрывок тяжких внутренних раздумий. Полкин не отреагировал. Зато где-то там, этажом выше, чавканье стихло и все услышали, как фиксатый разговаривает:
   - Нихера себе, бактерия, микроб целый, размером с беременного моржа, научись голубцы делать, палочка ты холерная. Где капусту брал? А где червей для фарша, экономист? Язву мне наэкономил, козёл... - потом он чего-то смолк.
   Воцарилась тишина, во время которой Полкин ещё не понял, переспросил Кингура о чём идёт речь, но потом интерес угас.
  -- Я жрать хочу! - привстал Майк и тихо продолжил: - Вы что, Кингур, не понимаете ещё - он же нас голодом морит! Кингур, будьте любезны, дорогой, подсадите меня или попробуйте вышибить дверь.
   Кингур избрал первое. Вместе они соорудили из кровати и ящиков что-то вроде подиума, на котором, набычившись, стоял Капитон. Майку оставалось только взобраться, оттолкнуться от капитонова горба и в прыжке достичь высоты почти четырёхметрового потолка, уцепиться за край дыры и подтянуться.
   Но нашего помоечного гурмана насторожила возня внизу. Он просто зашёл в комнату, задвинул кровать и выключил свет. Так как Полкин был на взлёте и отменить его уже не мог, а продолжал лететь кверху, ему ничего не оставалось, как запустить руки в ветхую толщу кровати и впотьмах ухватиться за перекладины. Источенные микроорганизмами перекладины хряснули и выломались. Пружины растянулись, и Майк повис на стальных страховках посреди комнаты, раскачиваясь из стороны в сторону, как оступившийся альпинист. Долго это продолжаться не могло, поэтому Полкин, поцарапав руку, грохнулся аккурат чуток мимо кровати. Капитон не слышал его стонов, так как кашлял, потому что то, что высыпалось из матраца, сделало воздух в комнате совершенно непригодным для дыхания. А Фикса наверху, окончательно убедившись в том, что дерзкий полёт не увенчался успехом, успокоенно ругнувшись матом побрёл принимать ванну. Теперь уже в одиночестве.
  
   Полкин с Кингуром мариновались дальше в глухой ловушке. Наш фиксатый красавец и любитель голубцов парился в ванной, напевая развесистую песенку "Эх хвост-чешуя, не поймал я ничего". Полкин ворчал:
  -- Наглость беспредельная! Я такого, клянусь, в жизни не видел! И что это за сволочь, а? Капитон, вы же точно знаете, кто это, ну почему вы молчите, как баобаб; вашу мать!
  -- Отцепитесь от меня, - ухнул в ответ председатель скорее бородой, чем ртом. - Не знаю я, кто это. Откуда мне знать? И не материтесь! Я вас старше и вообще...
   Что "вообще", Полкину услышать уже не довелось, да и не особо хотелось. Все замолчали. Все о чём-то задумались. Чего-то ожидали или кого-то ждали. Лично Фикса ждал со сковородкой у двери, весь мокрый, с пистолетом в прилипшем кармане. Что касается пленников дивана, то они тоже, хотя и несколько позже, отметили шаги за дверью. Мрак и старина лестничной клетки оживились, однако легче от этого не стало, только мороз прополз по телу. Стало жутко и неопределенно. Кто-то подёргал ручку парадной двери, стал ковырять чем-то в замке, царапать обивку. Затем шаги удалились и снова приблизились, кто-то заехал металлической подошвой, как показалось Полкину, по двери, но она не поддалась. Несколько раз наваливались абстрактные туши на то, что отделяло две невинные жертвы от палачей. А именно - на старинные дубовые двери, но даже они при таком раскладе долго не протянули бы.
  -- Сейчас пригодилось бы то, что отделено от нас вместе с засранцем наверху - мой пистолет в войлочном тапке, если он его ещё не обнаружил и не забрал себе. Идиот!
  -- Шухер! - вдруг скрипнул голос наверху.
   Полкин насторожился. Фиксатый вдруг мелко забегал по квартире, началась возня, какие-то приготовления.
   Полкин повернулся к окну. Беготня наверху стихла и мимо окна по диагонали пролетел полуголый человек, что-то держа в руках.
  -- Ну нихрена себе, даёт! - не смог не восхититься Полкин, - Кто-то играет в войнушки, сводит счёты, а я и вы, Кингур...
   Майк повернулся и не увидел председателя.
  -- Эй, где вы, Капитон? Я вас не вижу, ёлы-палы, дрозд на ветке, в скворечник его - куда вы делись...
   Тут кто-то плотно зажал ему рот. Полкин рванулся и обнаружил за своей спиной Кингура. Тот головой угрюмо кивнул на дверь. За ней раздавалось приглушённое эхо гулких шагов. Этажом выше они замерли, что-то грюкнуло и заскрипела дверь.
  -- Они вошли с чёрного хода, - прошипел Полкин, сорвав с лица задержавшуюся там дольше положенного шершавую руку Капитона и, слегка выкрутив её, вернул владельцу.
  -- Они вошли с обеих сторон!
   Председатель как-то по звериному втянул рыжую голову в плечи, и борода соединилась с дремучим грудным оволосением, торчащим из-под майки. Полкину стало не по себе, притом скорее от поведения председателя, чем от возни наверху. Если бы Кингур был зверем, нашёл в себе глупость подумать Полкин, он бы прижал уши и оскалился, а шерсть на его загривке встала бы дыбом.
   В это время в квартире несколько хорошо одетых молодых людей молча и методично производили обыск. Они уже шуровали непосредственно в спальне, и, без сомнения, заглянули бы под кровать, но вдруг раздался звонок в дверь. Шаги участились, послышались тихие распоряжения. Звонок повторился, сопровождаемый тусклой тирадой:
   - Одкрывайте, милиция! Хражданын, ото ж я знаю шо вы тута, чому ховаетэсь!

* * *

  
   ... На пороге установился участковый, поддерживаемый двумя трезвыми понятыми, пьяницами со двора. За ними маячил ещё какой-то человек с неопределённым, почерневшим лицом. Представлен он был как инспектор по электроэнергии. Навстречу им в щель двери просунулся одутловатый веснушчатый "Полкин", уже виденный нами в синагоге у Блоха.
  -- Та-ак! - жухнул спиртовым хрюком участковый и качнулся вперёд. - Так и будем стоять, чы шо?
  -- На каком основании? - неуверенно мобилизовался двойник журналиста, продолжая противостоять перегарному напору.
  -- Ты шо, корни пустил? Шо стоишь? Нияк не ясно хто до тэбэ прыйшов? До тэбэ закон прыйшов, зеленохлазый ты мой!
   Инспектор, улучив зазор в амплитуде колебаний участкового и ритме увертываний "Полкина", проник-таки в квартиру. "Полкин" молча посторонился, желая пропустить вперёд всех, но участковый дал крен и, освободившись от унизительной опеки понятых, довольно надёжно пришвартовался к косяку.
   Из недр квартиры донеслась мелкая ругань инспектора. .
  -- Безобразие. Чего только не придумают, чтобы государство обмануть! Такого я ещё не видел. Надо непременно самого Клизменко сюда пригласить, пусть полюбуется!
   Но первым изъявил желание полюбоваться дубликат Полкина. Он нырнул в закуток, где под счётчиком что-то сверял тщедушный инспектор. Бросилась в глаза привязанная к дужкам очков резинка на его затылке. Он растрепал какой-то журнал, вроде школьного:
  -- Я так и знал! Что месяц, что два, что три назад - все показатели - одна петрушка!
   С того места, где была дверь, понеслась нецензурщина в адрес Полкина.
  -- Не сметь! Вы при исполнении! - нашёлся суррогатный журналист.
   Но участковый лишь отмахнулся от него, как от комнатной мухи.
  -- Это вы здесь живёте? - ввернул инспектор, когда наконец заметил хозяина квартиры.
   Не успел "Полкин" на него удивлённо обернуться, как вставился один из понятых, алкаш в широкой ковбойской шляпе:
  -- Он, он, - пропел скрипучим голосом ковбой, - только, гад, опух как будто!
  -- Поехали акт составлять, пан экономыст! - и участковый взял и вытолкал "Полкина" в чёрном, с иголочки, костюме, прямо на лестницу.
   Там "Полкин" вдруг принял дипломатический вид и начал было что-то квакать, немилосердно "тикая" глазком, что-то вроде: "Я гражданин Соединенных Штатов! Вы не имеете права!". На улице он узрел ещё двух ментов, после чего последовало доверительное "Может, договоримся?", но участковый вздулся, как помидор и выкрикнул: "Мы не на базаре!". И афериста затолкали в "бобик".
  

* * *

  
   На гулкой парадной лестнице затихли голоса. Со стороны чёрного хода, просматриваемой из окна, ещё раньше укатили от греха подальше на серой машине двое из трёх визитеров. Полкин (настоящий!) с Кингуром зашевелились и стали обсуждать услышанное:
  -- Короче, - рыкнул Капитон, - я так понял: Марк имплантировал "жучок" в счётчик, кто-то накапал, а разбираются с кем?
  -- Ну с жильцом, для начала, а пока до Марка докатится, всё замнётся само собой.
  -- ...А пока потреплют нервы квартиранту. Вы заметили одну деталь, Миша?
  -- Да. Они там, кажись, кого-то со мной спутали... - Полкин съёжился.
  -- Да-да. Я, кажется, начинаю понимать, у кого ваши документы.
  -- Я, кажется, тоже... а участковый?
  -- Участкового позвал фиксатый.
   Легче не становилось, Кингур нервно прошёлся взад-вперёд. Полкин так и сидел, закрыв голову руками и что-то бормотал. Председатель прислушался. Майк напевал, постукивая ногой в такт:
   - ...Put down our money without counting the cost
   It didn't matter if we won - if we lost
   Yes we were vicios, yes we could kill
   Yes we were hungry, yes we were brill
   We served a purpose, like a bloody circus
   Was It all worth it? Yes, it was a worthwhile experience
   It was worth it.
   Капитон более или менее понял текст, но не стал приставать к Полкину с вопросами. Между тем Майк закончил пение.
  -- Я просто подумал, - продолжил он, - что бы было, если бы комиссия застала там меня, но без документов...
  -- Ох и влип бы ты, журналист!
   Пауза.
  -- Извиняюсь, а с каких это пор мы на ты?
  -- Извиняюсь, а кого ж это они тогда увели? - издевательски произнёс председатель.
  -- Не того ли, о ком вы мне говорили, что он как две капли похож на меня? Того, вернее, одного из тех, кто шмонал в квартире.
  -- Его-то они быстро выпустят, не волнуйтесь! - с дурацкой гордостью заявил Кингур и подошёл к окну.
   Там через двор фланировал целый взвод пьяниц. Некоторые из них были оснащены туго набитыми сидорами. Кингур принялся наблюдать за этой загадочной передислокацией. Найдя укромное место между мусоркой и брандмауэром, хрычи расселись на грудах битого кирпича. Показались бутылки "Жигулёвского" и нарезки ароматной колбасы. У кого-то в руках сверкнул преломляемый батон.
   "Смотри-ка, настоящий пир!" - односложно подумал Капитон.
  -- Никогда ещё я не завидовал ханурикам! - молвил незаметно подошедший сзади Полкин. - Их закусь мне сейчас кажется непозволительной роскошью!
  -- Смотрите, Полкин! - вдруг дико вскрикнул Кингур и ткнул пальцам в середину сборища, где потрясал бутылкой пива их хулиганистый пленитель.
   Сотрапезники обступили его плотным кольцом, и с благоговением слушали, как на митинге. Он им там что-то грузил. Полкин сощурился:
   - Точно он! Я и без очков вижу! Ясный перец. Вон, фикса отсвечивает, с Марса должно быть видно. Что же он там с ними делает?
   Кингур поскрёб потную волосню на груди и вместо ответа широко зевнул. В рот ему влетела муха и тут же вылетела. Кингур закрыл рот. Чтобы снова раскрыть его и заругаться:
  -- Ядрёна вошь! Делать-то что, Миша, что делать!
  -- Биться головой об стенку, Капа. - раздражённо обронил Полкин. - Иногда помогает.
   Кингур, не долго думая, повернулся в угол и всадил туда головой. Вдруг квадратом лопнули, стрекоча, пересохшие обои, сыпанула штукатурка, Капитон отскочил и саданул туда же ногой. С хрустом вылетела фанерная плита. Открылось прямоугольное отверстие...
  -- Дверь! - гавкнул Полкин.
  
  

Глава четырнадцатая

Дуля

   Во дворе синагоги появился Василь Панасович Дуля, мужчина среднего роста, с пышными казацкими усами, в вышитой ленточке вместо галстука. Голову его венчала сувенирная соломенная шляпа. Под мышкой он держал плотную коричневую папку.
   Его без расспросов и без очереди провели прямо к самому раввину.
   Блох сидел нахохлившись и никого видеть не желал. То, что он пережил сегодня с Полкиным, затмило все остальные проявления жизни. Но узнав, кто же всё-таки к нему пожаловал, Пинхас переборол себя и велел ввести редкого и дорогого гостя.
   Дуля вплыл, как ясно солнышко, сияя сквозь тучи. Сразу в кабинете стало по-родному светло, тепло, уютно. Блох задрожал от приступа гостеприимства, сам вызвался заваривать чай, и сам разлил его по лучшим стаканам в серебряных подстаканниках со львами. Дуля же загадочным образом сотворил на столе бутылочку хорошей горилочки, которая Блохом была любезно отставлена в сторону.
   Позвякивая ложечками и попивая чаёк, они одаривали друг друга такими обворожительными улыбками, что со стороны могло показаться, будто два старинных друга встретились после долгой разлуки, и вместо слов им остаётся только улыбаться друг другу. Что-то вроде того:
   "- А ты, друг, помнишь..."
   "- Помню, помню! А ты помнишь?..."
   "- Не надо! Сейчас заплачу..."
   Молчание нарушил Блох и завеса мигом растаяла:
  -- А говорят, вы ярый антисемит. Вот как оно, теперь поди разберись!
   Дуля склонил набок голову с усами:
  -- Знаете, ребе, пословицу - молва вперёд бежит. Вот и я не исключение. Разве это трудно - истинного патриота своей родины проштамповать как националиста? Это практиковали коммунисты (не мне вам об этом рассказывать), этим не гнушаются и нынешние мои враги. Попробуй потом разберись, когда мнения о нас формируются не личными отношениями, а оголтелыми недругами.
   Дуля снял пиджак и уселся поудобнее, закинув ногу за ногу. Обнажились натёртые до вишнёвого блеска, модельные туфли ручной работы.
  -- Вот я и хочу наладить новую традицию, - продолжал Василь Панасович, поглаживая коричневую папку.
   У Блоха в голове корчились и искали выхода витиеватые еврейские колкости и ехидства. Но он героически сдерживался.
  -- Как вы понимаете, пан Блох...
  -- ...Пардон, вы можете называть меня просто Пинхас, раз уж мы перешли на дружескую ногу.
  -- Благодарю. Да, так вот что... Пинхас, - произнёс, как муху выплюнул, Дуля, - насколько вам известно, с моим именем у нашего многострадального народа связаны определенные надежды. Друзья уговаривают меня выдвинуть свою кандидатуру на пост президента. Шаг этот более чем ответственный, учитывая то положение в стране, в котором она оказалась в результате векового московского господства и бездуховности, плюс многочисленные преступления коммунистического режима, не говоря уже кланах и олигархах нашего времени... Так вот, к тому же я рискую надолго покончить с писательством и публицистикой, что до нынешнего момента является основной частью моей жизни.
  -- Так что же теперь? Вы пришли ко мне посоветоваться? - Блоху всё это стало порядком надоедать.
  -- И да и нет. В смысле президентских выборов я для себя уже решил - так и быть, постараюсь не разочаровать избирателей. Ведь как же, - и Дуля усмехнулся в ус, - писать, о том как надо, писал, говорить - говорил, iз три мешки гречано§ вовни, i всi неповнi. А что ж теперь остаётся - говорили, балакали, сiли та й заплакали? Непорядочно. Але я намагаюся вашого спiвробiтнитства. Нам, украинскому народу, сегодня, как никогда, необходима ваша поддержка!
  -- Чья? Моя личная? - выпрямился Блох, указывая на себя пальцем.
  -- В первую очередь. Как председателя еврейского народа.
  -- Знаете, насколько мне известно, мой народ никогда в подобных призывах не нуждался. Скорее наоборот - иногда нам следовало бы не заходить с благими намерениями слишком далеко. Ими, как известно, выложена дорога в Бабий Яр.
   Василь Панасович невольно поморщился:
  -- Ну зачем же так! Вы ведь ещё не ознакомились с моим проектом. Из-за него я в общем-то и здесь. Я буду неслыханно рад предоставить проект вашему вниманию.
  -- Уважаемый Василий Панасович! Благодарю вас за оказанную мне вами честь! Но почему вы не попробуете обратиться к административным представителям нашего народа? Например, к председателю общины. Я ведь лицо, скажем так, духовное...
  -- ...С покойным Капитоном Захаровичем мы уже было добрались до новых конструктивных решений, но... вы же знаете. Всё это ужасно, не так? - и Дуля поднял на Блоха влажные печальные глаза, - Как же мы стали жестоки! Как же это мы разучились решать наши конфликты цивилизованным путём?
  -- Почему вы думаете, что Кингур убит? И почему именно по заказу? - вставился раввин. - С чего вообще все взяли, что он мёртв? Ведь вполне возможно, что его похитили с целью выкупа? Или, почему бы не предположить, что это был несчастный случай: шёл себе человек, поскользнулся и упал с моста в реку...
   Дуля вздрогнул. "Он знает про реку?". Это не ускользнуло от опытного глаза Блоха.
   - Всё это одинаково досадно... - кисло резюмировал Дуля. - Зато с новым руководством дела обстоят просто блестяще. Уже подписаны несколько соглашений экономического характера. Открыты новые фонды по привлечению инвестиций из-за рубежа. Конечно, сейчас я не могу дать никаких гарантий, я всего лишь частное лицо. Но как президент, в будущем, я подведу под всё законодательную базу, и тогда мой план заработает. Это же немыслимое богатство - сотни тысяч наших бывших соотечественников преуспевают на Западе. Нам, конечно, всех не вернуть назад, время потеряно. Но мы можем заставить их преуспевать на нас! Я, видите ли, решил проблему "утечки мозгов". Я им создам идеальные условия на Родине. Кто же не захочет расширить и укрепить свой бизнес дома? Но бизнес - то бизнес. На то есть у меня дельцы. Значит, до вас у меня дело поделикатней. Вы займётесь духовной и идеологической стороной данного проекта. Как духовный лидер украинского еврейства...
   Убрался Дуля только под вечер. Всё реже и реже визжали и громыхали трамваи на углу, а Блох ещё сидел и сидел в тёмной, накуренной комнате - Василь Панасович баловался трубочкой с инкрустацией из гетманской родословной. Да и Пиня не отставал. Затянувшись последний раз раскалённым бычком, он прикрыл глаза и попытался сосредоточиться. В голове было пусто, кулаки сжимались добела от бессильной злобы.
   Пинхас не понимал, что происходит. Посоветоваться тоже было не с кем, Кингура не было. Хотя... Это тоже неизвестно. А Полкин? Зачем он ещё здесь? Вначале он действительно напоминал журналиста, но теперь...
   Блох в очередной раз смял оставленный Дулей "прожект", этот паршивый антисемитский пышес... Он его уже два раза внимательно проштудировал. "Дожились! Допрыгались!" - с какой-то злорадной горечью прошипел Блох. "Нате вам, выкусите - Бабий Яр, купеческую синагогу, "ягуары" Крижопольского и хрен базарный в придачу...". И это он, реб Блох, "духовный лидер еврейского народа", должен был теперь под этим подписаться и всячески содействовать Дуле. Стряпать положительный пиар...
   Блох схватил со стола стакан и собрался швырнуть его об дверь, но вдруг спохватился, снял подстаканник со львами и только тогда метнул.
   ...В момент замешательства дверь было отворилась и в зазор просунулась вездесущая башка завхоза, но стакан расколотился вдребезги о дверной косяк сантиметрах в двух от неё. Дверь быстро захлопнулась.
   ...Ведь самое страшное заключалось в том, что Дуля был единственным серьёзным кандидатом в президенты. Да и судьба председателя настораживала...
  
  
  -- Глава пятнадцатая

Об стенку головой

  
   Полкин разогнал взмахами ладоней пыль и меловую взвесь, поднявшуюся в воздух. Кингур уже исчез в проломе. Майк рассматривал образовавшийся проход, восторгаясь вдогонку:
  -- Ну, Капитон Захарыч, ну и голова! Такой головой мы пробьём все стены в мире!
   Полкин последовал за Капитоном. Да, на этом месте когда-то действительно находилась дверь, которую неизвестно когда и зачем замуровали, отгородив тем самым комнату от общей квартиры. Получился хороший тайник - помещение, которое было, и которого в то же время не было. А затем уж и отверстие в потолке - дело техники. Квартира, в которую они попали, была отселена, причём довольно давно. Беглецы обшарили все помещения и расположились на ящиках от пива, в кухне.
  -- Ну, Капитон, куда подадимся теперь? В квартире, считай, жить уже нельзя. Кто-то нас с вами выпас.
  -- Не нас с вами, а вас - эти обо мне, вероятно, ещё не знают, - устало протянул Капитон и закинул голову к потолку.
  -- А Фикса? - с надеждой напомнил Майк.
  -- А он сюда никакого отношения не имеет, - чуть ли не сквозь сон выцедил Кингур.
  -- Он преследует какие-то свои цели.
   Полкин тоже начал кунять. Недосыпание заявляло о себе. Кингур, судя по всему, знает много, скажем прямо, слишком много. Но с Полкиным самым важным не делится. А это обидно.
   Вдруг Майку стало страшно. Он почувствовал в очередной раз, что никому доверять нельзя. Как это часто случается в минуты крайней неопределённости, всё для него стало чёрным, грязным и потеряло ценность. Даже такие вечные и добрые вещи, как природа, старые друзья и любовь сделались бесконечно далёкими, картонными и пыльными, как ненужные декорации.
  -- Чёрт, Капитон, вы что хотите, то и делайте, а я пойду прогуляюсь наверх, - с детской беспечностью выпалил Полкин.
  -- Вы что! Вы соображаете, что говорите? - Кингур смотрел на Майка тем взглядом, которым опытный отец разглядывает сына-придурка.
   Майк не замедлил развить тему:
  -- Да я же со вчера ничего не жрал! Вы, Капитон, возможно, в пище остро не нуждаетесь. Наверное, вы может питаться молью, штукатуркой, запахом подгорелых голубцов и закусывать всё это манной небесной. Как знать!
  -- Ну, давайте заскочим на минуту в квартиру, заберём, что этот скот недожрал, и может если у вас какие-то вещи есть, если эти не забрали... Что-то из одежды, в конце концов. А то ж действительно, не помирать же с голоду.
  -- А я о чём? У меня же там очки остались.
  -- А вы - прогуляюсь, прогуляюсь!
  

* * *

  
   Дверь в квартиру была незаперта, вещи валялись, раскиданные по комнатам, холодильник распахнут. В нём покоилась коробка молока и тяжёлый запах.
   Молоко Кингур сразу вылил в унитаз. Из морозильника Полкин вынул подтаявший фарш, негодный в пищу в сыром виде. Зато в буфете остались три банки спаржевой фасоли со склада и пол-буханки чёрствого хлеба. Это было всё, что можно было сразу съесть. В смысле, без предварительной термической обработки. Кроме того, в наличии имелось пять кило проросшей картошки с мокрицами, головка капусты, пару вялых морковок и пакет гречки.
   В ванной Полкин нашёл свою спортивную сумку, которая ранее хранилась в чемодане. Побросав в неё весь провиант, он снова заглянул в холодильник.
  -- А что с фаршем?
  -- Протухнет ваш фарш, не донесём, - по-хозяйски ответил Кингур. - Оставьте, пусть этот самый ест.
  -- Какой из них?
   Майк закрыл холодильник. Сгрёб всё необходимое в чемодан. Уже собираясь спускаться по лестнице, он услышал шарканье подошв на нижних пролётах. Полкин остановил Кингура, который находился почти что в состоянии свободного падения. Он уже занёс ногу над бездной. Вся его немалая масса готова была ринуться вниз, поддерживаемая семенящими ножками, но Полкин ухватился крепко. Кингур тоже приложил максимальные усилия вестибулярного аппарата. Оба замерли.
   Шум приблизился, от эхо отделились напористые голоса:
  -- ...А он мне: "Ты будешь, говорит, колоться, сука ты!". Ну я морду обтёр и говорю, ты че, колбасник, совсем респект, бля, потерял!
  -- Х-ха! Ны дак! А он шо?
  -- А шо он? Я тебе типа не Буряк, ты ж у меня год костями срать будешь...
  
   Полкин посмотрел на Кингура:
  -- О! Слыхали? Интеллигенты! - поднял он указательный палец. - Это, должно быть, к вам, Капитон Захарыч.
   Председатель, ничего не говоря, пошёл в комнату и вернулся с зелёной софой на горбу.
  -- Быстро проверить чёрный ход! - пыхтя скомандовал он Полкину.
  -- Так точно-с! - откозырял Майк. - Путь свободен.
   Они успели завалить вход мебелью. Действительно, буквально сразу же кто-то стал дёргать дверную ручку с глухими возгласами "Не понял!".
  -- Куда подадимся, старче? - вопросил Полкин, когда они вышли из подворотни на улицу.
  -- А куда глаза глядят. Поедем отсюда скорее, а там уже разберёмся.
  -- Это на чём же мы, интересно, поедем? - съязвил Полкин.
  -- А вон моя машина стоит, на ней и поедем, - не без гордости парировал Кингур.
   "Ах, да ведь у него же была машина! Как я мог забыть такую деталь!" - мысленно шлёпнул себя по лбу Майк, так как обе руки были заняты.
   Между тем бандиты сообразили, что в квартире за время их отсутствия кто-то побывал, и в панике выбежали на улицу, где ещё не успело развеяться ядовитое облачко синего дыма, оставленное "Жигулями" председателя.
  
   Машина подпрыгивала на выбоинах. Кингур не сбавлял скорость, рискуя нарваться на гаишников. Полкин влип в сиденье и вцепился в него обеими руками. "Хвоста" за ними не было. Пролетели Московский мост. Миновав развязку, Капитон сбавил скорость и какими-то, только ему известными тропами вырулил подальше от трассы. Заглушил мотор и сразу стало фантастически тихо.
  -- Фух! - Майк утёр лоб. - А вы это, на гран-при не пробовали?
   Вместо ответа Кингур вышел и открыл капот. Оттуда потянуло чем-то горелым.
  -- Больной будет жить? - поинтересовался Полкин, заглядывая Капитону через плечо.
   Там он увидел нечто потрясающее. Весь мотор был засыпан прошлогодними листьями, какой-то соломой, мусором. Всё это надёжно держалось в густой паутине. Капитон открыл воздушный фильтр. В нём возмущённо сновали пауки.
  -- Вон отсюдова! - заорал он жутким голосом и замахал руками. Пауки бросились врассыпную, мотаясь по моторному отсеку и обжигаясь о непривычно горячий двигатель.
   Когда твари наконец скрылись в траве, Капитон осторожно выгреб мусор и немного поковырялся в моторе.
  -- Капитон, у вас есть вообще какие-нибудь друзья, кроме этих пауков, которым нужны не вы, а ваша машина? - Полкин сидел на траве, поджав под себя ноги и покусывая горькую соломинку.
  -- Если серьёзно, то обратиться я всё равно ни к кому не смогу. Никого нельзя втягивать в это дело. Это чревато. Это вам не играть... в это самое...
  -- ...В кошки-мышки, - завершил Полкин.
  -- Ну. Тем более, я так думаю, меня через знакомых искали. После этого они уже и не помнят, как меня зовут.
  -- А ваша семья?
  -- Семья в безопасности. За границей, если хотите. Вовремя сообразил отправить.
   Кингур распахнул обшарпанную крышку багажника и вынул оттуда раритетные, баевые кальсоны. Вытер о них промасленные руки и положил назад.
   Вместе они откатили машину в ивняк. Там уже собралась хорошая компания - детская коляска, пластмассовый таз, гигантские ломти стекловаты. В общем, капитонова машина смотрелась среди этого добра как нельзя кстати. Капитон всё боялся, что её найдут, разберут или угонят. Поэтому он замаскировал её каким-то мутным полиэтиленом и забросал всё это листьями. Ни дать, и, желательно, не взять - куча хлама. Захватив сумку с провиантом, они отправились к реке.
  
  
  -- Глава шестнадцатая

Затишье перед бурей

  
   Скромный факс выполз из-за океана в кабинете реб Пинхаса Блоха в городе Киеве. Потревоженный раввин неохотно протянул к бумажке руку. Он почти что задремал под грузом своих мыслей и нерешённых проблем. В кабинете было тепло, убрано и уютно. После большого шмона жизнь показалась качественнее. Свежий весенний ветерок порывами заглядывал в полутёмную комнату. Обстановочка располагала мечтать и расслабляться. Работы всё равно никакой не было. Во дворе гремели кастрюли. Они то и дело поднимались и спускались по лестнице, сваренной из остатков железной арматуры. Она вела на кухню, где одновременно находилась и небольшая столовая для бедных. Её сооружение напоминало голубятню или домик для кроликов. Пинхас усмехнулся. Всё это шатко и временно.
  
   Стукнуло одиннадцать. На кухне уже готовили обед. Запахи оттуда смешивались с ароматами деревьев и кустов. Особенно выделялся тополь. Весь этот коктейль весенних запахов, настоянных на солнце, подавался в сиротский затенённый кабинет раввина. Лёгонькая занавесочка на окне то и дело трепыхалась, демонстрируя на просвет свой незатейливый узор. Он нагонял какие-то сельские ассоциации времён махрового застоя. Откуда эта занавеска взялась, ребе не знал. Где был взят тёмно-коричневый шкаф-сервант с выломанными дверцами, он тоже не ведал. Стол и стулья из разных гарнитуров таили в себе загадку. Кто воткнул флажки в расписную берёзовую вазу на шкафу и уложил кипы в стопку а книги в ряд - не докопаешься. Кто здесь хозяйничает, кто всё ставит, вешает, укладывает? У кого в конце-концов ещё ключи от моего кабинета...
   Обычные мирные мысли вдруг навели на такое, на такое... Но Пинхас медленно стих, так как почуял дуновение политых водой мостовых и раскачивающихся тополей, высаженных вдоль по улице. Повеяло такой природой, весной, жизнью...
  
   Ребе полулежал на столе. Водил глазами по свежевыкрашенным стенам. Наблюдал своё отражение в мутном экране компьютера. Вытащил ручку из деревянной кружки-сувенира, щедро залитой лаком. Она пахла то ли универмагом, то ли колхозом. Это был подарок пана Дули. Он вручил раву завёрнутые в целлофан с лентой, выполненные в народном стиле: кружку, массивную деревянную ручку и мизерный томик "Кобзаря". Последний был заключен в деревянный инкрустированный переплёт. Базой всему служил цветастый пластмассовый поднос, явно докупленный в сувенирной лавке. Ребе спровадил его на кухню жене. Кобзаря разместил за книгами, чтобы не маячил. Кружку с ручкой оставил у себя на столе в знак дружбы и солидарности двух великих народов. Визит полномочного представителя украинской элиты оставил неоднородный отпечаток в памяти Пинхаса. Он на минуту попытался припомнить подробности и действующих лиц, жонглируя при этом сувенирной ручкой на кончиках пальцев. Всё было как-то странно - и благосклонность, и неподдельный интерес к персоне рава. Тепло, рукопожатия, непринуждённость, смех, шутки... Но всё же что-то обнажало и другую, обратную сторону медали. От неё становилось не по себе. Всё как эти подарки - одни тёплые и настоящие, искренние. Другие, как поднос, из пластмассы, случайные и небрежные. Яркие; но ведь халтура, подделка. И служит эта туфта базой всему...
   А Дуля? Шустрый, завзятый. Эрудированный. С юморком, бывает в Израиле. Солидных лет, а глаза, как у молодого парня, аж завораживают.
   ...Он потом ещё вытащил из дипломата пляшку горилки. Фирменной. Раздухарился, забыл, где находится, жук...
   Плавая в воспоминаниях, ребе снял лёгким, привычным движением чёрную, бархатную кипу с головы. Заглянул в неё. Оттуда шло тепло. Он всмотрелся в черноту. Потом зачем-то подул внутрь. Потряс её над столом. Затем сдул всё со стола и водворил кипу на место, не забыв поскрести темя.
   Он вспомнил, что яркая бутылка не возвратилась обратно в портфель... вроде осталась стоять. Пинхас резко отодвинулся ногами от стола. Запрокинувшись на стуле, стал осматривать пространство под столом, где предполагалась бутылка. Он её вроде сам туда поставил. "Чертовщина какая-то!" - заключил он, - "Нет её, милой, чёрт знает что! Кто её убрал? Уборщица, завхоз, Игорь? Что обо мне подумают - у этого идиота вода в заду не держится. Об Ульяновне я вообще молчу. А дядя Леня? Если он и был трезв, то ненадолго. По крайней мере до того, как нашёл бутылку. Боже! Может, я её никуда не ставил? А если её вообще не было? Какое идиотство - не лезть же в мусорник... И Блох уже не на шутку стал задумываться над тем, под каким предлогом опрокинуть контейнер.
  
   "А вдруг её и там нет?"
   Кто мог знать, есть она или нет её вообще. Но скандальчик мог из слухов вырасти не маленький.
  -- Фак! Дьявол, я знаю, это всё он! - и ребе с размаху съездил рукой по столу. Да так, что случайные прохожие-захожие отпрянули от двери.
  
   Когда стрелка часов замерла на цифре 12 и Блох понял, что промечтал целый час, появился факс. Содержание его отвлекло рава от нависших туч. Где-то за океаном уже шла гроза на полный ход, угрожая перенестись сюда. Причём, в каком виде, лучше об этом не думать. Особой реакции сообщение не вызвало. Видимо, бурные страсти разгорались пока что где-то внутри. Внешность отражала какое-то замирание. Вроде отмороженности. Лава подкатывала к кратеру. Вулкан пока молчал. Единственное, что можно было услышать: "Этого мне только не хватало!" - процеженное сквозь зубы, очень сдавленное.
   Пинхас негнущейся рукой втиснул бумажку в карман. Посмотрел перед собой. Понял, что надо отваливать. Полный уверенности рванул вверх, как ракетоноситель при запуске. Твёрдым шагом Блох настиг двери и, уловив какие-то удаляющиеся стуки, оказался в коридоре.
  
  
  

Глава семнадцатая

Сеющий ветры

   Бруклин, Нью-Йорк.
   Батяня задержался. И это не удивительно.
  
   Дед две ночи собирал вещи; довёл до белого каления всю мишпуху. Десять раз складывал и перекладывал свои наряды. Он взял две шляпы в громоздких пятиугольных картонках, причём ещё в одной шляпе, не относящейся к этим двум, решил ехать. Взял три атласных сюртука и один пасхальный саван. Но так как последний не помещался в чемодане, он упрямо, назло всем, решил напялить его под шикарное серое шерстяное пальто. С ним тяжело было спорить - дед хоть и слыл весельчаком, но был в общем-то деспотичным и мелочным. Прихватил ещё пары три туфель; одни были куплены накануне специально для этого: чёрные мокасины с листиками из кожи и эффектной перфорацией. В них бы он поехал, и чуть было не поехал, сравнивая их с другими, подаренными женой.
   У него была странная привычка - что-то спрашивать, т.е. бросать удочку и уходить, не слушая совета. Он просто озадачивал, сомневаясь и в своём мнении и в чужом. В результате он садился на кушетку, обхватив обеими руками потупленную голову, и водил бесцельно глазами по узорам пакистанского ковра. Затем просто откладывал нерешённое дело на потом и брался за другое.
   Семью он в первый же день вообще вытурил за дверь. Ночевал там же - прямо на вещах. Есть он тоже не выходил - боялся оставить чемоданы одни.
  
   На второй день старик потребовал принести ему обед в комнату. В крохотное круглое оконце вся семья с детьми и внуками, по очереди, с ужасом и замиранием сердца наблюдала за сборами. По захламленной комнате скакал туда-сюда дед, то и дело в неуверенности зависая в одной позе, с каким-нибудь предметом, и совался то туда, то сюда, не зная брать его или нет, весь красный и напряженный.
   Наконец родне наскучило следить за бзиками "деды", и махнув рукой все дружно отправились готовить прощальный обед и провизию в дорогу. Готовка продлилась до вечера второго дня сборов, никто и не заметил как дед под шумок выпер чемоданы, кинул в свой "бьюик" и умотал в микву, потом в парикмахерскую, а после неё в синагогу. Он выглядел как новенький, когда вернулся домой. Стресс был снят, потом был ужин: вся немаленькая семейка, ещё и родичи завалили на огонёк. Старик Блох восседал во главе стола, как патриарх, весь вымытый, чистенький, в крахмальной рубашечке, в бархатной массивной ермолке, в тёмно-синих подтяжках и в новых туфлях.
   Белая льняная скатерть раскинулась на гигантском столе. Чего на ней только не было! От всевозможных салатов, израильских маслин, хумуса и фалафеля, до украинских вареников и борща; а так же напитки: виски, бренди, столичная, всевозможные вина из Франции, Израиля, ЮАР, Италии и Аргентины. Всякие там соусы, кетчупы, майонезы и приправы пришлось поставить на отдельный столик - так много их было.
  
   На прощальный ужин припёрлись так же ученики русскоязычной школы - так себе, иммигрантики далеко не высшего сорта. Молодые парни, ищущие лазейки в новую жизнь - "to the big life", составляли не меньшинство, а с большинством из них было не очень приятно общаться. Это были в основном питомцы Блоха-младшего. Так что можно сказать, из рук в руки, от сына к отцу, из хороших рук в ещё более хорошие. Накануне им приказали вымыться, почистить зубы и напялить подаренные ещё в Киеве кисти-цицит, а так же купленные им в Америке костюмы с туфлями. Только тела оставались ещё не подаренными, а так, в общем-то, всё.
   Ребятня в панике завалилась гурьбой в переднюю, заранее прошедши тщательный инструктаж по этикету во владениях покровителей, больших и могущественных. Блох не вышел их встречать. Учитель-сопроводитель сам пошёл оповещать хозяев. Старик из-за горы мисок и бутылок отдавал приказания. Была послана младшая дочь навстречу новоприбывшим. Так как места в гостиной не хватило, решено было посадить русских на кухне. Из подвала притащили скамейки и пыльные банки фаршированной рыбы. Ребята были очень оживлены наличием множества хороших предметов в передней; и тихо переговариваясь, как бы в шутку совали себе то или иное за пазуху. Пока они там топтались, из гостиной шёл тонкий сигаретный дым, оживлённый разговор на небрежном и развязном английском с вкраплениями еврейского, украинского и русского, а так же запахи дорогих лосьонов с духами довольно остро заставляли чувствовать свою никчемность.
  
   Наконец стулья были расставлены, банки откупорены и пластико-бумажная посуда роздана, а упаковки с пивом водворены из хозяйского фургончика на стол. Прозвучала команда "по местам!". Парни, обмениваясь урчанием животов и диким гиканьем, рванули на кухню. Кто первый добежит, тот и сядет. Вот так и расселись. Вот так и поделили рыбные котлеты, пакеты с белым хлебом для поджаривания, фанту с пепси и пивом, а так же бумажные салфетки. Их учителя додумались усадить в гостиной за один стол со всеми, с элитой. Подсадили на табуретке подальше от столика с приправами и от стула с Блохом, на самом выходе в общем. Сунули чистую тарелку в зубы и вперёд по шпалам, на своё усмотрение.
   Но учитель не растерялся. Годы беспрестанного половничанья наложили на него свой отпечаток и снабдили феноменальным опытом выживания. Он даже в кармане своего пиджачка кулёчки приберёг, на случай, если останется лишнее. Скромности ему занимать не стоило, да и у кого её займёшь? Пока Блох разменивал майсы, скромняга пил и закусывал, не забывая поднимать рюмку и отпускать "лехаймы".
  
   В это же время запасы на кухне уже поистощились, а молодые аппетиты только возрастали, и решено было исследовать холодильник и шкафчики. Одного поставили на шухере, а сами извлекли из "фриджа" сок из калифорнийских апельсинов, "Смирнова" (дед иногда баловался по вечерам, вспоминая молодость), палки так две копчёной колбасы - на такую ораву это крохи, хлебушек с деликатесным майонезом и диетическим маргарином в банке. Потери трудно было бы заметить - холодильник больше был похож на помещения Yarits Center во время Food Show. Нет, речь не шла о воровстве, просто очень хотелось поесть, наесться; насытиться после школьной столовки. Чего в этом контексте об их учителе не скажешь. Да, насытиться и он не мог, только по разным с ними причинам.
   В создавшемся хаосе ребята попутали тарелки и поссорились из-за них. На шум прибежали гости с хозяевами и накрыли их с едой. А где-то на горизонте вставал уже с кряхтением сам Блох, влекомый шумом. В просторную кухню сбежались все, только один наставник из ешивы остался наедине со жратвой. Когда гам стал приближаться обратно к гостиной, он, заранее наполнив пакетик, собирался со свежими силами накладывать себе на тарелку новую порцию. На этом его с полной тарелкой и застали. Он же был спокоен и умиротворён.
   Парни от испуга и стыда, но больше от страха перед наказанием разбежались, побросав всю еду. А на их училу накинулись все вместе, все присутствующие. Что там поднялось. Какой шум. Хипиш! Истошный крик: "Русские заполонили Америку и не умеют себя вести, русская мафия есть угроза для американского еврейства, ведь в первую очередь на кого посмотрят?". Его схватили, пытались заломить руки, нашли кулёчек с объедками, но он выкрутился и бросился наутёк. Все ринулись за ним на улицу. Кто-то уже поспешил вызвать полицию. Вперёд всей толпы протолкался старик Блох. Он был в раже - бежал лучше своих внуков. Кто-то из подхалимов схватил со стола целый ананас и сейчас летел семимильными прыжками догонять всех. Выбрав подходящий момент, он изо всех сил швырнул увесистый плод в улепетывающего виновника погони. Но то ли из-за темноты, то ли по иронии судьбы, так как подхалим сам был русским, только давно жившим в Америке, ананас нагнал ковыляющего впереди Блоха, а не учителя русской ешивы. Блох свалился камнем, как подстреленная куропатка. Пока поняли, в чём дело, десятки подошв отпечатались на и под сюртуком старика.
   Пока сообразили, пока осознали масштабы произошедшего, некоторые были уже на значительном расстоянии от лежащего на асфальте тела. Ещё издалека слышны были крики и еврейские проклятия в адрес "русских", когда от тех, кто был ближе к Блоху, а потом уже от тех, кто был дальше, поднялся такой вопль и стон, что в окружающих усадьбах, распространяясь от эпицентра к периферии, стали вспыхивать окна. Думали, что начался погром.
   От оханий перешли к откачиванию. Раскинутое по мостовой, немного комичное тельце престарелого родителя в наспех накинутом чёрном лапсердачке, в белой рубашке с подтяжками на пухлом брюшке и с седой роскошной бородой принялись давить, вдыхать в него воздух, разводить ему руки и ноги и воротить с боку на бок. Чтобы хоть, если уж не удастся поставить его на ноги до приезда "эмбуланса", то на пару минут заставить открыть глаза и рот; чтобы огласить список наследников, если ему уж не суждено оправиться. А старик всё не подавал надежд. Наконец примчались аж два реанимационных фургона, все расступились перед людьми в люминесцентных костюмах и старика, подхваченного носилками, стали грузить в кузов.
   Уже на подхвате, когда только ноги были видны из кареты, Блох приподнялся на лежбище. Возвёл свою правую руку. Десятки иступленных глаз вдруг снова зажглись и засверкали, полные надежды. Они устремились на указательный палец старца и замерли в волнении. А он в это время жестом пророка из последних сил ткнул на одного человека в толпе и бессильно откинулся назад. Ошарашенный медперсонал быстро втолкнул его в кузов и набросился на приборы и инструменты. Двери захлопнулись и автобусики, включив сирену, один за другим скрылись за поворотом. Тьма поглотила их вместе с патрульной машиной, последней сверкнула яркой вспышкой голубовато-фиолетовая мигалка, отразившись в мокром асфальте и окнах домов.
  
   Участники столпотворения стали потихоньку расходиться по домам. Кто охнул, кто ахнул, а потом запер свою двойную дверь и отдался своим делам при свете настольной лампы. Только родня с приближёнными долго стояла в молчании, сцепившись за руки и смотря в ту точку, где только что скрылись машины с телом деда. Они замерли в несмелой догадке: "Что же всё-таки означал последний жест старика?". Никто, само собой, не хотел допускать той мысли, что человек, на которого пал выбор Блоха, мог претендовать на наследство. Множество подозрительных и недоверчивых взглядов устремились неожиданно на избранного, который никак не являлся членом клана, клана Блохов. Это был тот человек, который ещё десять минут назад, переусердствовав в стремлении услужить, чуть не убил старика насмерть. Но это знал только он и поэтому стоял с потупленной головой, но аромат новой аферы медленно, но уверенно, стал проникать через все органы чувств в его мозг. И тут даже настроение, а затем и осанка переменились. Он стал озираться, осторожно и неуверенно улыбаясь. Бог ты мой, что там поднялось! Прозорливые евреи уже поняли намёк и как налетели на него, все вместе, вся блохова родня. Уже послышалось то, что ещё не успело осесть на землю. Но это было бы ещё ничего, если бы из сотен догадок и толкований загадочного указания не было высказано каким-то умником одно: "А не тот ли это субъект, который и бросил ананас в старика?"
   И вот тогда этот самый субъект действительно пожалел о том, что вовремя не смылся. Его обступили плотным кольцом и схватив за ноги и за руки поволокли домой, обратно в злополучную квартиру. Там его заперли на кухне и вернулись обратно к столу, постепенно начиная вспоминать, что Блох-старший лежит сейчас в тяжёлом состоянии. Кушать как-то уже больше не хотелось. Пощипав ещё пару минут по верхам и выпив растворимого кофе, все устало откинулись на стулья, кресла и диваны и вяло затянули благословение.
   Пока пели, на улице зашуршала шинами полиция. Её проводили на кухню, но там, как в "Блуждающих звёздах", было настежь распахнуто окно и птички-заложницы среди общего хаоса недосчитались. "Адиёты!" - это было первое, что раздалось и было подхвачено всеми Блохами.
  
  

Глава восемнадцатая

Афганский облом

   Нога по колено ушла в навозную ржавую жижу. При этом он потерял равновесие и упал, как младенец, на попу. Ему даже захотелось расплакаться с досады.
  -- Капитон, - капризно завопил Майк, - куда мы идём?
  -- Ну что, непонятно разве? Нычка у меня здесь хорошая. Можно перекантоваться пару дней, - пыхтел Кингур, заботливо вынимая Полкина из трясины.
   И действительно, не успели они отойти от машины на двести метров, как среди зарослей показалась песчаная коса цвета пшенной каши. Однако, чтобы до неё добраться, надо было преодолеть обмелевший рукав со стоячей водой и грязной морщинистой пеной. Ни за что в жизни не стал бы Полкин лезть в такой бульон. Он был искренне брезгливым человеком. Но всё-таки напрягся и оказался в конце концов на косе. Присев на высушенную солнцем, белую и лысую, как череп мамонта, корягу, Майк стал храбро вытряхивать из кроссовок всякую членистоногую мелюзгу. Кингур сделал проще. Он сбросил с себя все покровы, развесил их сушиться на рогах коряги и с диким гиканьем влетел в ничего не подозревающие воды Днепра. Река шарахнулась от Капитона упругими кругами. Вынырнув уже где-то посередине, Кингур испустил восторженный рёв морского льва в брачный сезон, и снова исчез в пучине. Полкин только покачал головой и ухмыльнулся.
   Последовав примеру председателя, он жиденько поплескался у косы. Решив показать, что он тоже не лыком шитый, Майк стремительно и элегантно поплыл вдоль берега, пока не почувствовал что-то эластичное в ногах и не услышал матюки в свой адрес. Очухавшись, Майк вышел на песок. Он тащил за собой на ноге резиновую закидушку.
   У костра располагались четверо. Мрачноватые и неторопливые, они с недоверием наблюдали эволюции журналиста. Полкин сел на тёплый песок и принялся разматывать резину.
  -- Всю рыбу к ёбаной матери распугал, - послышалось, - совесть есть?
  -- Чего орешь, - повернулся Майк. - я что, нарочно?
  -- Тут место забито, - вставился длинный, похоже, самый отмороженный из них.
  -- Правду Петруха говорит, - поддержали его, - Придется тебе грех искупать!
   Говорилось всё это со спокойной уверенностью в собственной безнаказанности. Майк сразу понял, что до него просто докапываются. Четверо на одного... Из воды у самой кромки вынырнул Кингур.
  -- С ними дядька Черномор, - прокомментировал высадку десанта Полкин.
  -- Кто? Вот этот жопатый? - сказал самый нахальный из мужичков, который в тельняшке.
  -- Жопатый? Вот я на тебя сейчас сяду - кучка говна останется!
   Капитон привык сначала делать, а потом думать. Раздался сдавленный крик - туша в центнер весом прижала тельняшку к стволу дерева.
  -- Ну хорош, хорош! - загалдели рыбаки. - Он пошутил!
   Пока двое растаскивали Капитона и его жертву, тот, который самый отмороженный, долговязый Петруха, навис над Полкиным.
  -- Ну, короче, давай.
  -- Чего? - не понял Майк.
  -- Закидуху, короче, разматывай.
   Полкин встал, секунд тридцать смотрел в Петрухины глаза цвета застиранных трусов, и ничего в них не обнаружил. Погасив в себе порыв затолкать крючки и резинки Петрухе в рот, предоставил ему самому разматывать снасть.
   Между тем у костра был найден консенсус. Щетинистый кричал:
  -- Кончай, Петруха, они крутые мужики. Мотыля знают... - добавил он уважительно.
   Петруха подобрался:
  -- Не, ты чего? А я думал, фраера какие-то.
   Полкин удивился на счёт мотыля, но инициативы проявлять на стал. Через минуту все перезнакомились. Рыбаков звали Димон, Саша Щербатый, Славик и, конечно, Петруха. Они представились ветеранами-афганцами.
  -- Хлопцы, може у вас закусь есть? - примиряюще поинтересовался Димон в камуфляжных штанах и татуировкой пошлого содержания на гладкой груди. Полкин успокоился и приволок сумку с едой.
   Чувство голода к тому времени уже отступило в неравной борьбе с силой воли и другими, более серьёзными угрозами.
  
   На сухом месте, среди палеонтологических коряг полыхал огромный костёр. В котелке, висящем на могучем треноге, варилась пахучая уха. То и дело серая пена с шипением плюхалась в огонь. Поэтому костёр имел форму нерегулярного бублика -- середину то и дело заливало.
   Полкина с Кингуром усадили во главе стола. Тут же появились поллитровочки с зелёными этикетками. Богатая закуска пришлась как раз кстати. "Афганцы" пировали вот уже второй день, запасы подходили к концу. А ехать за подкреплением -- то ли пьяными за руль не решались садиться, то ли была на то какая-то другая причина. Так что овощи побросали в уху, картофель зарыли в золу, а хлеб щедро нарезали штыком. Спаржевой фасолью из банок закусывали. Потихоньку завязался разговор,
  -- А вы, мужики, кем будете? - спросил Саша, вытирая руки об тельняшку.
  -- Я - посланник зловещей, повелевающей миром силы. Он, - и Полкин похлопал захмелевшего Капитона по могучей спине: - он мой ангел-хранитель и вообще не совсем человек.
  -- Это как? А кто ж тогда?
  -- Капитон, покажи им, кто ты есть!
   Кингур незаметно подмигнул Майку, встал и отошёл в сторону. На фоне закатного неба он казался таким же природным элементом, как коряги, узловатые вербы и потопленные лодки, беспомощно торчащие из воды.
  -- Смотрите, смотрите внимательно, - интригующим голосом говорил Полкин.
   Все смотрели, но Кингура не видели. Корчаги, деревья выделялись синеватыми силуэтами, а Кингура на было.
  -- Не понял... - начал было кто-то.
   Но тут за спинами рыбаков огромный корч зашевелился и к костру вышел, тяжело ступая, Капитон. Раздались жидкие аплодисменты.
  -- Телепортация, - Саша хотел добавить: "Фокусник, что-ли?", но ещё раз оглядев Капитона, осёкся.
   В этот момент Кингур прошёл сквозь костёр и сел рядом с Полкиным. Воцарилась тишина.
   - Н-нда, дела... Я за водочкой сбегаю? - Димон встал и потащил за собой изрядно пьяненького толстого Славика. Захлюпала вода протоки и дружки скрылись в кустах. Остальные продолжили трапезу.
  -- Хорошая ночь! - говорил Саша Щербатый, по-блатному щурясь, закинув голову к небу, - Луна и всё такое...
   Он кисло сплюнул сквозь зубы.
   - Как-то нас в разведку послали. Такая же ночь была. Как я там не остался, не знаю. Если Бог есть, то он все свои милости по отношению ко мне ещё тогда исчерпал... Так что живу с тех пор как бы в кредит... Луна, как фонарь. Нас прямо в ложбине накрыли. Как на сковородке жарили. Даже ракету не пускали... Как в кино... Клянусь матушкой, я камень грыз. Ногти пообрывал, пока выполз. Вокруг тебя песок от пуль танцует...
   Саша зашмыгал вдруг носом.
  -- Семеро нас было...! - только повторял он. Петруха закурил и глухо издал:
  -- Да, блина, все мы, блина, повидали...
   Майка тоже вдруг понесло спьяну:
  -- Я в такую ночь как-то в накладочку попал. На двадцать восьмом этаже. Не внутри, а снаружи... Луна такая, что хоть загорай.
  -- Как ты туда попал? - подозрительно проговорил Саша.
  -- Ну так я ж туда не с первого этажа карабкался, - пояснил Полкин, расплёскивая уху.
   Из костра запахло горелой рыбой. Майк продолжал:
  -- Спускался с крыши. С тридцатого. Все спланировал, кроме Луны. Знал, что в доме никого не будет. Что балкон летом не закрывается...
   Полкин продолжал, поспешно глотая, чтобы не потерять нить рассказа. Уха из землистой помятой миски раскрывала свои непревзойдённые вкусовые качества.
  -- Спустился. Болтаюсь, как паук, на фоне окна. Только ставить ноги на подоконник, как тут пидор этот как шарахнет из автомата...
  -- Какой-такой пидор?
  -- А, гандон, увидел меня снаружи, когда домой шел. Догадался, сволочь, что я к нему в гости. Поднялся, вошел в дом как раз когда я до окна долез. Не знаю, что там вышло, но он вернулся раньше времени. Утечка информации, известное дело. Надо брать во внимание... - и Полкин слегка ушёл в себя, припоминая досадный прокол в деталях.
  -- Ну и как ты жив остался?
  -- Не знаю. Начал я карабкаться наверх, причём с нечеловеческой силой, рывком. Я даже успел подумать -- нифига себе, силы небесные... Высадили меня по всем статьям... Выбрался на крышу и упал. Чувствую вдруг -- ноги мои холодеют. Посмотрел, а брюки мокрые...
  -- Уссался! - не без восторга отметил Петруха из своего угла.
   Кингур сидел молчаливо и, кажется, потихоньку дремал. Не мудрено ли - ночь не спать.
  -- Сам ты уссался! - парировал Майк, - Обе ноги прострелены, навылет. Я в шоке и боли не ощутил.
  -- Ну а шо ты у того пидора хотел делать? - сощурился Саша Щербатый, отплёвываясь размочаленным окурком.
  -- У пидора? А-а, не, не воровать. Хотел нанести неофициальный, дружественный визит...
   Вдруг Кингур захрапел. Это было нечто чудовищное по своей сути. Он с каким-то кошачьим стоном втягивал в себя атмосферу и выпускал с рычанием. Все вздрогнули, Полкин отставил пустую миску:
  -- А где наши рыбаки?
  -- Сла-авик! Димон!? - прокричал Саша, не вынимая изо рта новую сигарету.
   Полкину показалось, что Кингур не спит. Он даже как будто подмигнул Майку. Или это был блик от угасающего костра, исказивший черты Капитона до образа фонтанного льва? "Господи, чего я несу-то?" - неожиданно трезво подумалось Полкину. "Придурок, никогда с кем попало не пью, а тут вдруг понесло. Журналист! Да хрен с ним, Кингур и так обо всём догадывается". Майк ткнул Капитона в плотный бок. Тот мгновенно умолк и сделал хитрую морду.
  -- Ну и нажрались Славик с Димоном. Их только за водкой посылай.
  -- За водкой посылать хорошо еврея!
   Полкин невольно вздрогнул, хотя его это пока непосредственно на касалось.
  -- Че тебе явреи сделали, Саня?
  -- Они, Петруха, не как мы с тобой. Еврей, если за водкой пошёл, так он с водкой и вернётся. А эти кугуты пошли - ни водки не дождёшься, ни их самих. А, мужики, правду я говорю?
   Ну что тут ответишь? Полкин устроил было спасительную паузу, подкидывая хворост в костёр.
  -- Я сам еврей, - гавкнул вдруг Кингур и поднялся во весь свой рост. - Несогласных прошу удалиться.
  -- О! - подобрел вдруг Саша, - А и не скажешь...
   Петруха угрюмо выжидал момента, что бы начать рассудительно повествовать какой-нибудь случай с евреями.
  -- Был у нас один в роте. Все - яврей, яврей. А он нормальный мужик оказался. Сдружились...
  
   Полкин заскучал и шепнул Капитону о том, что пора сматываться. Самое противное, что эти самые афганцы не дали им спокойно прийти в себя и отдохнуть. А вообще, подумал Полкин, куда сматываться? Назад на квартиру? Помилуйте! Там наверняка уже установлено наблюдение. И какая-нибудь сволочь, типа того, с фиксой, ждёт за дверью с разводным ключом наготове, чтобы погрузить холодную железяку в твои мозги. Кстати, Фикса тут вроде ни при чём. За ним они тоже охотятся. Иначе зачем он выпрыгнул с третьего этажа, когда обыскивали квартиру? А жучок в счётчике? Полкину невыносимо захотелось поделиться с Кингуром своими размышлениями. Но председатель сидел у костра, покачиваясь, как нэцкэ из слоновой кости и вслушивался в дурацкий рассказ про еврея из петрухиной роты. "А может, он снова спит?". У Майка прорвало какой-то источник идей и он начал комбинировать. "Не-ет, зачем отсюда уходить. Мы здесь, и о нас никто не знает. Это раз. С афганцами, если не дурить, довольно безопасно. Надо как-то рассказать о своих предположениях Кингуру. Но это занесём под номером два как самое трудновыполнимое."
   Славик с Димоном окончательно провалились. Ночь стала переходить в ту чернильную стадию, когда вода ужа неотличима от неба...
  
  
  -- Глава девятнадцатая

Прелесть ранней весны,

или

с чего все началось...

   Безо всяких будильников встаёт Василь Панасович Дуля. Здоровьичко, слава Богу, доброе. На бессонницу не жаловалуемся. Геморрой не беспокоит. В его сувенирной квартире неподалёку от Михайловской площади уютно в любое время года. Летом - прохладно, а зимой сухо и тепло. Старинный особняк прекрасно расположен. В большие окна никогда не бьет солнце. Оно туда заглядывает, нежно улыбаясь.
   Рифленые пилястры тянутся, сужаясь, до четвёртого этажа, представляющего собой уютные мансарды. Дом в стиле украинского барокко утопает в шёлковой тени раскидистых каштанов. Солнечный свет зеленоватыми бликами ложится на полированный паркет дулиной трёхкомнатной квартиры. Потолки унизаны гроздьями лепнины. Стены увешаны народными цацками, тобто: старинными мушкетами, расписными карпатскими топориками, рушниками и иконками с кадильцами. Антикварная мебель таинственно темнеет по углам просторных комнат.
   Живет Василь Панасович один. Сын вырос, у него свой бизнес. Жена шесть лет тому благополучно скончалась. Лишь портрет её оживляет вдовью дулину спальню. Вышитые супругой скатерти и подушечки венчают кресла в гостиной.
   Латентный бонвиван, любит Дуля завалиться вечерком в кресло-качалочку перед распаленным камином, покурить длинную инкрустированную люльку, да захлестнуть чарочку перцовочки, бубня себе под нос "Гей, наливайте повнi§ чари...". А то и полистать любимую книжицу. Свою, разумеется... Но это зимой, когда на улице метёт снег и окнах расцветают морозные папоротники.
   А ещё Василь Панасович ходит в театр. Там сейчас ставят его пьесу. Он любит посидеть среди зелени на Владимирской горке, благодушно улыбаясь собственному отражению в небе. Иногда он выбирается с друзьями порыбачить, а то и уточек пострелять.
   Дуля обожает творческие командировки, Трускавец и Ялту, Израиль и Канаду... Полюбляет он так же просто пошляться по Хрещатику с друзьями и пожрать в кафе нежного мягкого мороженого.
   Дулю можно встретить на богослужении в Михайловском Златоверхом. Дуля посещает заседания, симпозиумы и национальные комиссии, выкрикивая по надобности чи "слава!" чи "ганьба!". Появляется в редакциях центральных газет. Тусуется на телевидении. Гуляет на банкетах политических партий. Читает лекции в университетах. Выезжает на международные конгрессы. Не брезгует околачиваться и в еврейском общинном центре...
  
   Удивительный человек, этот Дуля Василь Панасович. И всюду он успевает: и писатель он, и поэт, и драматург, и общественный деятель, и ученый, и... будущий президент. И при всём этом он никогда не опаздывает и не торопится никуда. Никогда его ещё не видели нервным или больным.
   А что же он делал до Перестройки? Да то же самое, только не на богослужениях пропадал, а кое-где в другом месте... Да и дачу в Конча-Заспе оторвал ещё в застойные времена, молодым и алчным до власти комсомольским работником. Но сейчас там ремонт. Дуля сбацал благородное дельце - отдал дряхлеющую виллу под детский санаторий. Со следами умиления на глазах он торжественно передал ключи заведующей санаторием. Всё скромно и без помпы, о чём целый месяц трубили СМИ и что было растиражировано миллионами экземпляров центральных газет. Вот так выглядело это на фотографиях титульных листов - Дуля с лоснящимися глазками, в протянутой крепкой ручке связка ключей: гараж, сарай, вход в дом непосредственно, плюс ключи от почтового ящика и подсобных помещений. Напротив Василь Панасовича невеличка жиночка с заплаканным от счастья кротким лицом. Все участники непременно в вышитых сорочках, а на фоне сияют сахарные башенки бывшей дулиной резиденции. Дуля не жалел. Все равно вид на Днепр застроили нувориши, а новое имение Панасович отгрохал на месте легочного санатория в Пуще-Водице.
   Примеру великого благодетеля последовали и другие деятели помельче, не забывая о том, что теряют на этом меньше, чем инвестируют в свой имидж. Доходило даже до абсурда. Некий Павло Мартынович Пузо торжественно передал служебный джип "Нива" фонду защиты хищных птиц Украины. После публикации об этом событии в печатном органе чуть было не грянул скандал. Выяснилось, что сам П.М. Пузо является учредителем фонда. Понятное дело, хищные птицы Украины так же видели эти пожертвования, как совы и филины видят днём. Инцидент быстро замяли, и, как говаривали злые языки, не без помощи того же всесильного Дули.
  
   Но вернёмся же к тому тихому и солнечному утру, когда Дуля по своему обыкновению проснулся без помощи будильника ровно в 7:30. Принял освежающий душ. Позавтракал стаканом молока и булочкой с повидлом. Не спеша сходил в туалет, после чего вышел из дому.
   Квартира его находилась в бельэтаже, что было очень удобно - подниматься недолго, а по высоте и не первый этаж. Кстати, я совсем забыл, что на другую сторону, куда выходили окна кухонь и ажурные балконы спален, открывался потрясающий взор пейзаж. Крыши Подола, Андреевский спуск и тонущий в сладкой дымке Днепра кафель левого берега. Искрилась ртутная полоска воды с изумрудными прожилками лесистых островов...
   Впрочем, чтобы увидеть такие прелести, надо было жить в мансарде на четвёртом этаже. Но Дуля себе этого позволить не мог, так как заселял четвёртый этаж смурной человек Вячеслав Подвысоцкий, художник-авангардист. Он был в ссоре с Дулей, и обзывал его загадочным словом "муздон". Поэтому Дуля, отдыхая в шезлонге на террасе, каждый раз проклинал художника и кусал локти, потому что в своё время не воспользовался авторитетом и не занял его квартиру.
   Внизу на склоне росли фруктовые деревья. Они хоть и являли собой прелестный кусок природы, но всё же безнадёжно заслоняли престижный вид. Дуля несколько раз порывался спилить к едрене фене старый сад, и устроить там приличный европейский газон. Но остальные жильцы во главе с художником-авангардистом Подвысоцким противостояли варварским порывам Василь Панасовича.
   Итак, Василь Панасович вышел из дому и направился прямёхонько в еврейскую библиотеку. Там он проторчал три с половиной часа. Причём, пол часа потерял впустую, препираясь с библиотекарем из-за какой-то очень незначительной исторической ерунды. Было досадно ещё и потому, что спор затеял сам Дуля, позволив старику втянуть себя в дурацкую полемику. Изъеденная вшами тема - был ли Н.В. Гоголь антисемитом! А если был, то почему? И если не был, тем более - почему? Почему все знакомые евреи упорно стараются доказать ему это? Ну и нация. Дуля слабо опустился в протёртое казённое кресло, раскрыл блокнот и сделал запись; евреи спорят не дабы доказать истину, а принципиально. А дед в это время продолжал за ухабами книг что-то шамкать кому-то другому, но опять же про него, про Гоголя. Ну, да бог с ним...
   Дуля зашелестел книгами, делая время от времени какие-то пометки каллиграфическим почерком на полях своей поэтической записной книжки. Уходя, он не забыл пообещать похлопотать на счёт нового помещения, так как старое для хранения книг было совершенно непригодным.
   Зачем Дуля ходил в библиотеку? Причем регулярно, всегда что-то выписывая. Библиотекарь каверзно шутил, что Дуля пишет новые "Протоколы сионских мудрецов". Вообще, об этом ходили невесть какие слухи. Но Василь Панасович слухал клевету краем уха и своё дело делал. А было оно похлеще любых "Протоколов". Когда наброски были готовы, первым, кто удостоился чести подробнейшим образом с ними ознакомиться, стал председатель еврейской общины города, Капитон Захарович Кингур. Собственной персоной.
  
   Итак:
  
  -- Председатель прозревает
  
   Почему он? Да просто отрекомендовали его Дуле как человека сговорчивого и непринципиального. Короче, жадной и неразборчивой скотиной был Капитон. А сидел он в этот день в неряшливом своём кабинете, мрачный, как океан перед бурей. Голова, обросшая рыжей всклокоченной шерстью, утопала среди гор шершавой бумаги. Капитон с сизифовым терпением сортировал её в стопки, количество которых катастрофически возрастало. Появлялись всё новые и новые виды и подотряды неподдающихся стандартной сортировке документов. Это порождало следующие стопки, отбирающие жизненное пространство на подоконниках, шкафах и даже на полу.
   Капитон сопел, у него назревал новый аврал с нервным срывом в арьергарде. Одному его создателю известно, что творилось у председателя в этот момент в голове. Но судя по внешнему виду и рваным жестам об этом нетрудно было догадаться. Покуда заместитель его, Эмиль Максович Харитоненко, пил винцо с маринованными грибочками на деловой встрече с бизнесменом Артёмом Мотылевским в фешенебельном ресторане в Пирогове, в голове Кингура стучали, как сваи на стройке, кроваво-красные мысли, результатом чего являлась пульсирующая мигрень, лишавшая Капитона уже третий день сна и покоя.
   В своё время Кингур во что бы то ни стало рвался в председатели общины. Шёл прямо по головам, плевал на всё и на всех и теперь, когда мечты его сбылись, он стервенел над делами своими, как пресловутая баба над разбитым корытом. Оценив вдруг весь груз ответственности, который на него лёг, почувствовал он себя обдуренным и подставленным, как глиняный атлант под железобетонным балконом. Кости его трещали, а мозги первый раз в жизни заработали в нужном направлении, скрипя и кроша ржавчину.
   Совесть проявилась у Капитона. Он даже знает точно, когда. Вчера, в двадцать три часа сорок две минуты, когда он возвращался домой, успев по дороге заочно поругаться с женой в трёх вариациях. В первой он вышел победителем, вторая прошла в ничью, а третья началась уже на лестнице родного дома и перешла через порог квартиры в сыром виде. Поэтому кончилась форменным разгромом, где Капитон был распят, четвертован и как минимум пять раз проклят во веки веков. И уж совсем неожиданно Кингур вдруг разревелся, до полусмерти испугав жену, детей, соседей, случайных ночных прохожих на улице и себя самого. Присмиревшая супруга растрогалась, напоила Капитона каплями, приласкала и уложила в постель, стоически готовясь принять самые страшные признания в неверности. Но взамен Капитон запустил многотомную исповедь о том, какой он никудышный и недальновидный человек и что дальше так жить нельзя. "А что же теперь делать, Капитошка?" - кудахтала жена, когда за окном уже играл неоном рассвет; и пора было хоть часок-другой поспать. Вместо этого Капитон мужественно вылез из тёплой постели, с хрюканьем и фырканьем облился водой в ванной и выпил огромную, как черпак, кружку крепчайшего кофе.
   За рулём он почувствовал себя неуверенно и даже задремал на светофоре. Кое-как добравшись до общинного центра, он ворвался в свой кабинет. Тут же велел секретарше никого ни под каким предлогом не подпускать к двери, пусть хоть пожар, Чернобыль или эпидемия чумы. Несмотря на духоту, Капитон наглухо задраил все окна.
   Убедившись в отсутствии сквозняка, он принялся наводить порядок в своих замшелых делах. Он выгребал из шкафов какие-то потёртые картонные папки, покрытые волнистыми прозрачно-коричневыми кругами - следами бесчисленных чаепитий. Если бы дьяволу предложили, как это делается в подобных случаях, разобраться в договорах, заявлениях и директивах, то он предпочел бы жариться на сковородке. Капитон воздел длани к небу и обратился не по адресу...
  
   Взгляд в первую же папку заставил Капитона почувствовать, что контроль над делопроизводством давно утерян. Скорее всего, его вообще никогда не было. Капитон Захарыч брезгливо читал какой-то договор об аренде какого-то помещения на каких-то дикарских условиях. Ах, вот, вспомнил. За это ему сулили оздоровительную загранпоездку для деток. И обещание было сдержано! Хорошо упакованные капитонычи весело провели время в Канаде. А кто-то, может быть, до сих пор таскается по инстанциям, истратив последние свои сбережения в поисках справедливости. Его дети никогда не поедут не то что в Канаду, но даже в халтурный летний лагерь. Вот такие мелкие шалости... И такого горы, горы! Горы дерьма наворотил Кингур. Но самое обидное, что ничего особенного он с этого не поимел. Не сумел! Другой на его месте стал бы миллионером. Манипулировал бы ценными бумагами; организовывал бы фонды, вечеринки для отмывки денег. Его бы уважала всякая мразь, он был бы солиден, сыт и спокоен, а Кингура не уважал никто. Даже мухи, залетавшие периодически в кабинет сквозь дыры в сетке, липли к нему, садились на бутерброд чесать свои грязные лапки, тонули в чае, сколько бы председатель на них не орал и не махал руками. Почему-то с солидными людьми подобные вещи не происходят. Его если и боялись, то только в плане физической силы...
   В молодости Капитон мечтал стать боксёром-тяжеловесом. Весь его тесный угол в комнате, где он жил вместе с мамой, был оклеен пожелтевшими фотографиями спортсменов и тренеров. Юный Кингур посещал сразу четыре секции - бокс, греблю, плаванье и шахматы. Последнее быстро отпало само собой. Зато в спорте он был чемпионом. Учителя в школе ругали его за неуспеваемость, а он стоял насупившись и думал своё.
   После окончания школы вопрос "кем быть?" решился в пользу дядиных связей. Боксировать Капитон продолжал разве что в случаях драк на танцах. Кое-как получив диплом, молодой английский филолог стал ленив и равнодушен. Угол в комнате был давно заклеен обоями. Вместе с мечтой детства. Так шаландался Кингур по жизни, теряя друзей молодости и приобретая врагов зрелого возраста. Порядочные люди не любили его за бесхребетность, подлецы не любили за доброту и мягкость.
   И продолжалось так, пока Капитон не женился. Во-первых, жену свою он любил. Да и жена оценила Капитона по достоинству. Кингур стал солиднее, начал внимательнее относиться ко всему происходящему. Он вошёл в круг друзей и знакомых жены, людей независимых и преуспевающих. В его глазах проснулся алчный блеск. Как человек, испорченный отсутствием воспитания и бесхарактерный, он стал следовать примеру негоциантов и дельцов. Капитон начал приносить в семью деньги. Невесть какие, но на импортные шмотки и отпуск в Ялте хватало.
   Это было только начало. Кингур много работал и вертелся в разных кругах. Однажды его привели в синагогу. Как раз в разгар интервенции мирового сионизма в СССР по зарез нужны были такие люди, как Капитон, да ещё и со знанием английского. Сначала работал по совместительству, потом дело получило раскрутку, и Кингур оказался в самом центре событий. Он съездил в Америку, обрюзг и полностью потерял всё человеческое, что в нём ещё к тому времени не угасло. На холуйской должности Капитона никто не уважал, но перелезть через его голову уже мало кто был способен.
   На нём было слишком много завязано. Как вокруг новогодней ёлки дети, прыгали вокруг него всевозможные прихлебатели. А расплодилось их неимоверное количество. Благотворители обросли ими, как тополя омелой. Начался даже какой-то неведомый в животном мире симбиоз. "Благодетели" жертвовали чудовищные суммы, освобождались на родине от налогов, а суммы вкладывались кем надо в выгодные дела и возвращались обратно сторицей. И овцы сыты и волки целы. Никто никого не грабил. Коммунизм прямо. Система выработалась совершенная. Словно башня из консервных банок - сними верхнюю - ничего не изменится. Но попробуй вытащить нижнюю - рухнет всё к чертям собачьим и тебя же завалит. Структура, скажем, непоколебимая и оригинальная.
   Вот тут-то Капитон и ошибся - сказалось отсутствие логического мышления и посредственные способности к математике. Недооценил он, не разглядел. Вместо того, чтобы оставаться на своём тёплом месте, Кингур ринулся наверх. Его понесло! Он во что бы то ни стало захотел стать верхней консервной банкой. Ну, а нижним это всегда только на руку. Чем дальше от верхушки и ближе к основанию, тем безопасней. Они там стали прилагать все усилия, помогая Кингуру карабкаться наверх. Он был нужен им - такой.
   Когда Капитон наконец занял должность, ему подарили личный автомобиль. Не стоит сомневаться в том, что денег, выделенных на покупку машины, хватило бы и на новую. Но, увы, Капитон получил чьё-то старьё и ещё радовался. Ведь как говорится - даренному коню под капот не заглядывают. Но прошлое прошлым, на то оно и прошлое, чтобы за разбором старых дел не потерять связь с настоящим, а оно между прочим не забывало давать о себе знать.
  
   Сначала заполошно взвился усложнённый телефон. Кингур всем телом ринулся на громаду аппарата, но вовремя опомнился и с неприязнью нажал кнопку громкоговорителя.
  -- Ммму? - вопросительно прогудел он в эфир.
  -- Картофляник вас беспокоит.
  -- Какой ещё... Как? Заместитель мэра? - Капитон сжал веки большим и указательным пальцами. - А я, вы знаете, больше по кулинарной части...
  -- Извините, - перебили его, не оценив юмора. - Где перечень объектов под акт выполненных работ ко Дню Киева? Мы на вас надеялись!
  -- Перечень? - Кингур окончательно сбился с толку. -А вам не кажется, что это входит скорее в ваши обязанности?
   Голос на мгновение затих, видимо, набирая силы.
  -- Чт-о-о?! - визгливо завопили на том конце провода. - А где ж тогда сорок тонн стройматериалов? Японский кран и бетономешалка?
   Кингур сказал себе "мама" и посмотрел в окно. А это ещё что? Что же это он подписал такое? За окном пробивалось сквозь тучи студёное весеннее солнце.
  -- Почему вы молчите! - орали на Капитона.
  -- Да-да... - только и вымолвил он.
  -- А на Лукьяновке снова потоп? Кредитов я вам не давал. Учтите это, Эдуард Сигизмундович! И не вздумайте втягивать МЕНЯ в эти истории!
   "Зачем он меня Сигизмундовичем обозвал?" - судорожно подумал Кингур, втянув голову в плечи.
  -- Послушайте... Я не Сигизмундович!
  -- Мошенник! - заходились на том конце: - Как он посмел! Меня не проведёшь - немедленно звоните в банк. Забирайте все мои данные; блокируйте счета, - говорили уже кому-то другому, в параллельный телефон. - Я сегодня же подаю в отставку! Вы меня кинули!
  -- Кинул? Слушайте, вы, Вареник или как там вас, вы ошиблись номером, оклеветали меня. Я вас не кидал, но теперь немедленно позвоню в налоговую полицию...
  -- Подождите... Не звоните никуда... - Картофляник сник, - Значит, никакого Эдуарда Сигизмундовича нет?
   Капитону это уже надоело. У него голова пошла кругом. Он сорвался и мягко, членораздельно объяснил:
  -- Хорошо, ладно. Послушайте. Единственное, что я для вас могу сделать - дайте мне время до завтра - и я вам найду вашего Феликса Эдмундовича...
  -- ...Сигизмундовича, - плаксиво поправил заместитель мэра.
   Капитон швырнул трубку и дрожащими руками раскурил отсыревшую "Столичную", найденную сплющенной и пожелтевшей, как гербарий, в толще бумаг. Пыхнув жёлтым горьким дымком из зажатой в зубах сигареты, Кингур сморщился и погасил спичку энергичным взмахом руки.
  
   Когда-то он курил много и качественно, потом ему вдруг впарило бросить. Три дня он стоически воздерживался, а на четвёртый утром закурил запоем, прямо в постели. На работу не вышел, а только смалил, смалил, прикуривая одну от другой. Бычки он бросал в банку с водой, чтобы не коптили. Так вот, к вечеру их собралась полная банка; а на следующий день Капитон захворал. Жёлтый, как никотин, валялся он в кровати и никого к себе не подпускал. Так председатель провалялся неделю.
   Когда выздоровел и принялся убирать своё ложе, он обнаружил банку раскисших и завонявшихся бычков. Занюхал содержимое, волнообразно заколебался и исчез в уборной, где провёл лучшие в своей жизни три часа. С тех пор Капитон не курил. До сегодняшнего срыва, разумеется...
  
  -- ...Феликс, Феликс... - бормотал Капитон, зарываясь в ворох бумаги.
   Какой-то собирательный и расплывчатый феликс, всеобщий друг и любимец, болтался в анналах памяти, поминутно исчезая и не даваясь в руки. "Ну и шут с ним!". Капитон взмок, приподнялся и стянул с себя колючий шерстяной свитер. Тут он что-то вспомнил, ловко оттолкнулся ногами и подъехал в кресле на колесиках к компьютеру, бормоча что-то:
  -- Шут... Шут... Шутт! Ну конечно же, старик Шутт, вот кто должен всё знать.
   Пальцы отбарабанили дробь по клавишам. Электронное письмо улетело в эфир. Солнце на небе окончательно выбилось из сил, погасло и расплакалось ледяным дождём.
  
   Кингур победоносно откинулся в кресле, взмахнул руками и выдернул распечатку из принтера. Со свежей бумажонкой в вытянутой руке он, перебирая короткими ногами, прокурсировал на кресле в другой конец кабинета. За ним, как за паровозом, волоклась туча слоистого дыма.
  -- Ага! - раздалось через некоторое время.
   Ну конечно! Вот он, красавец, Крижопольский Эдуард Сигизмундович, тайный учредитель компании "Ист-Вест-Инвест". Как он, Капитон, мог ТАКОЕ забыть... Впрочем, у него всегда была плохая память на имена. "Ха, какой он к чёрту Феликс! Но стоп. Феликса мы тоже ещё разъясним..."
  
   Ну да, естественно, помнит Капитон контору "Ист-Вест-Инвест" - бутылки, поломанные чайники, обгоревшие обои... Мы сидели на грязных ящиках из-под молока и подписывали вот этот сучий договор. Крижопольский обязуется ко Дню Киева отремонтировать чуть ли не весь город. Капитон получает доверенность на фирму - липовую. Он - зитцпредседатель. Тучный Картофляник выделяет соки в виде огромного кредита, находит инвесторов, тормошит бюджет... Впрочем, Кингура остальное не касается. Но именно от него зависит самое главное - обеспечить Крижопольскому тыл. А именно - не без усилий председателя общины Эдуард Сигизмундович, поляк по отцу и по паспорту, давно уже разговляется под вечным солнцем на Святой Земле, ныряет смотреть кораллы в Красном море, выныривает в Средиземном и вкушает прочие прелести в виде свежих фруктов круглый год.
   Заместитель мэра об этом ничего не знал, но неужели он думал, что после заключения такого соглашения Крижопольский будет сидеть в своём "офисе" на бидоне от молока и командовать реконструкцией города? Не может он быть таким идиотом. Тут Кингур припотел к стулу - да, было между ними ещё какое-то соглашение, которое Эдуард с чистой совестью нарушил. Не зря же была потом поездка на "мерседесе" в Пирогово, а там в народном стиле - "шампуха", пиво с раками и объяснения в вечной любви. Впрочем, как всегда. Только бани с голыми бабами не хватало, не модно уже. Кингура там не было, но ему доложили об этом надёжные люди.
  
   Дело прошлое... Капитон упрятал договор в новенькую, упругую папку, где под внушительным "ДЕЛО N" вывел, размазывая пасту, "Крижопольский Э.С.". Закончив упражняться в каллиграфии, он потянулся к трубке телефона. Но его опередил звонок. Из громкоговорителя донёсся грохот и треск. Судя по звукам, там молча и сосредоточенно дрались мебелью. Затем кто-то проорал истерическим голосом:
  -- Захарыч, хабадников бъют!
  -- Как, уже? - сам себя не слыша спросил Кингур. - Как фамилия?! Вы что, не знаете, я занят! А кто их бьёт?
  -- Группа пляски. Из-за музыки подрались...
  -- Какой музыки! - у Капитона вспотел затылок.
  -- Да мы в одном помещении. У них танцы, а мы Тору учим.
  -- Вас самих поучить надо... Короче!
  -- Короче?
  -- Ну да, короче, я же занят! - Капитон чувствовал, что выходит из себя.
   Он уже ясно видел своё тело, врывающееся в клуб... Все летят в сторону, трещит мебель, а может и кости...
  -- Говорите же наконец!
  -- Да, тут, Захарыч, сразу два вопроса надо решить... Ой! Шо, баран, не видишь, я тут с председателем разговариваю! ...Извиняюсь. Да, с помещением накладочка вышла. У них и по субботам репетиции. Магнитофон включают, а у нас того, ...кидуш, освящение субботы!
  -- Знаю я ваш кидуш... - вдруг Капитон взвился: - Решайте сами, что я вам, нянька!
  -- Вот мы и решаем...
   Капитон плюнул и переключил линию:
  -- Димуля, родной, ты где?
  -- То есть как это где? На посту, разумеется, начальник! - ответил бодрый голос охранника.
  -- Ты вот что, дорогой, загляни в клуб, там непорядок...
  -- Как скажете, Захарыч. Разобраться или посмотреть?
  -- Разобраться...
  -- Е-эсть!
  -- Стоп! Ты это... И тем и другим кренделей навешай, а? Развели безобразие...
  -- С превеликим удовольствием.
  
   Охранник отправился наводить порядок, а Кингур шмякнул трубку на аппарат. Какого чёрта! Никогда ему не жаловались хабадники. Ругаться ругались, пикеты устраивали под кабинетом, оставляя за собой несметное количество мусора. Требовали помещение, собирали деньги, подписи. Распускали про председателя сплетни по городу. Кингур поёрничал, потопал ногами, но потом всё-таки выкурил Игоря Круценко из клуба и отдал его всем страждущим, в том числе и нахлебникам, тьфу - хабадникам.
   "Так, теперь к Картофлянику вернёмся. Шо ж я хотел..." - попытался сосредоточиться Кингур, нажал кнопку селектора и слабо вскрикнул. Вместе со щелчком что-то, мутно блеснувшее, мгновенно отделилось от аппарата и метнулось в направлении председателя.
   Боясь пошевелиться, Капитон судорожно шарил глазами у своих ног, неуклонно теряя самообладание. Но ничего, напоминающее ТО, он на полу не обнаружил. От этого легче не стало. Капитон стал осторожно подниматься со стула с туманным предчувствием беды. Но тут сердце его сжалось, он сделал какой-то рефлекторный рывок и снова замер, глядя на коричневую брючную ткань, обтягивающую плотное колено. Огромный замшевый бражник, ночной мотылёк, крепко вцепился пушистыми лапками в ворсинки брюк, и теперь Кингур брезгливо ощущал лёгкое давление толстого рыхлого тела бабочки на колено.
   Осторожно подкравшись на цыпочках, Кингур распахнул окно и, стараясь не касаться цепкой зловещей твари, выпихал её на воздух. Бабочка так стремительно унеслась, как будто её вообще никогда не существовало.
   Из открытого окна пахнуло такой свежестью, что пожухший от недостатка кислорода Кингур сразу порозовел. Из комнаты слоями выползал остывший сигаретный смог и тут же гиб под животворными каплями весеннего дождя. В голове у Капитона относительно прояснилось, он снова напялил свитер, с ненавистью глянул на задушенный в пепельнице окурок и вернулся к делам. Внимательно осмотрев телефонный аппарат (во избежание новых сюрпризов) он выстучал номер.
  -- Горадминистрация? Мне пожалуйста пана Картофляника. Да, по срочному... Кто спрашивает? - Капитон лукаво сощурился и щелчком пальца сшиб со стола сухую муху, - Эдуард Сигизмундович... Да, но как же? Неужели домой? А рабочий день как же... О'кей. И на этом спасибо. Не за что...
   И Капитон записал на обрывке какой-то финансовой ведомости домашний телефон замголовы.
  
  

Глава двадцатая

Козыри

"Из колоды моей утащили туза,

Да такого туза, без которого - смерть"

В.Высоцкий

   Картофляник вылетел из грозного здания горадминистрации стремительно, как таракан из горячей духовки. На Крещатике булькал в лужах ледяной дождь, что не мешало тысячам гуляющих прекрасно проводить время. Заместителя головы города посетила по этому поводу бездельная мысль, откуда же столько гуляльщиков в рабочее время. Но, сковырнувшись с лестницы и потеряв равновесие, Картофляник скользанул на мокрой плитке тротуара и проехал по ней на своём холёном номенклатурном заду до самой остановки. Вкатившись в широко раскрытые двери автобуса, он воровато огляделся, подобрал портфель и брякнулся мокрой попой на мягкое сиденье. После этого чинно вздохнул и посмотрел в окошко. По лестнице, по которой он только что летел, поднимались трое в чёрных костюмах...
   Но автобус зажужжал и тихо поплыл. По стеклу хлестнули, завиваясь, прозрачные струйки дождя. Картофляник немного успокоился, устроился поудобней и оглядел салон. Давно он уже не передвигался таким демократичным способом. У него был казённый "вольво" с казённым водителем в неограниченном пользовании... Вагон был почти пустой, только через два ряда от заместителя сидел, насупившись, какой-то старый зэк...
  
   Чертыхаясь и увязая в грязи, Картофляник подступал к своему загородному дому в Пуще-Водице. Дверь отворил брат Сергей, балагур и пьяница, который тут же, по своему обыкновению, прокомментировал на весь дом:
  -- Галя, баню топи! Государственный муж со службы явился... - и поймав ненавидящий взгляд брата: - ...вываляный у грязюке, як та свиня.
  -- У-тю-тю-тю! - Сергей заскочил сзади и быстро стянул забрызганный плащ. - Володя, радость моя, - нежно зашептал он брату в ухо: - неужто мятеж? Где карета твоя?
   Володя буркнул что-то и скрылся в ванной. Сергей всплеснул руками и запричитал, как баба:
  -- Ой, божечки, шо ж то з нами буде!
   Потом вдруг подскочил к ванной, налёг массивным телом на дверь и загудел грозным опереточным басом:
  -- О, Владимир, брат мой! Очисти тело перед казнью!
   Картофляник-младший что-то заверещал, приоткрыл дверь и слабо выбросил в щёлку вантуз.
  -- О-о, барин изволили гневаться! - взвыл Сергей, снял очки-хамелеоны и заквакал мужицким голосом: - Пане добродию, чернь хоромы поджигае!
   Потом он оставил несчастного брата и по мягкому ковру прокрался в кухню. Там Галя, володина жена, командовала приготовлением обеда.
   Дом картофляников был обставлен в купеческом вкусе. Вишнёвый паркет утопал в лаке, ноги утопали в коврах, устилавших пол, словно обширные лесистые острова. Хрустальным водопадом обрушивалась с потолка невиданных размеров люстра венецианского стекла (так, по крайней мере, утверждал продавец).
   Сергей вышел из кухни с пирожком в руке, включил в гостиной торшер и растёкся на оттоманке. Вскоре журнальный столик украсила пузатая бутылка коньяка, пирожки и горшочки с жарким.
   В ванной мягко хлопнула дверь и на пороге появился Володя Картофляник, распаренный, чистый, в шелках... На экране телевизора мир сходил с ума, а братья, уютно усевшись, лопали коньяк и закусывали пирожками.
   Лицо Владимира под действием спиртного раскрепостилось и расслабилось. Сергей был уже и так изрядно хорош, он травил свежие анекдоты, как вдруг мелодично пропел телефон. Сергей пухлой ручкой ловко снял трубку:
  -- Картофляник слухае.
  -- Да, это..., извините - вы Владимир?
   Володя растопырил пальцы и отчаянно замотал головой. Сергей подмигнул, и вытянув лицо старческим голосом захрипел в трубку:
  -- Я Сидор...
  -- Простите... Какой Сидор?
  -- Я дедушка,
  -- Так вот, скажите своему ВНУЧЕКУ Вовику, - нарочито громко загудела трубка, - что звонил ему Эдуард Сигиэмундович.
  -- Феликс Эдмундович? - удачно сострил Сергей, но бледный как простыня Вовик выхватил у него трубку:
  -- Да, да, да, - забормотал он.
  -- Ненаглядный ваш Сигизмундович в Израиле. Так что, дорогой Владимир Сидорович...
  -- Я не Сидорович...
  -- Теперь уже не важно... Финита ля комедия, короче говоря. Выкручивайтесь сами.
   Картофляник спал с лица. Пирожок бессильно свалился с вилки и хлюпнулся в сметану. Мелкие брызги попали на экран телевизора и родинками покрыли лицо диктора.
  -- А хто это звонит? - выхватил трубку брат, но она уже истошно гудела...
   "Сидор-пидор, где ты был? В Пирогове водку пил..." - ехидно подпел на том конце Кингур, выключая телефон.
  
   Сергей Картофляник встал и энергичными шагами стал мерить комнату. Вдруг он остановился, посмотрел через пузо на узор на ковре, сложил руки на груди и забарабанил пальчиками по сгибам локтей.
  -- Т-а-ак, Володя, а ну выкладывай, шо ты там нагородил в городе.
   Володя сидел и напоминал пакет с молоком. Причём, с кислым молоком. Края рта у него свисали, как концы пуховой подушки, если её сжать посередине. Если бы не возраст, чин и, в первую очередь, ехидный брат, то он бы разревелся. Но брат сжалился, не дожидаясь уродливой сцены размазывания соплей пожилым человеком. Он налил Вове водки с весёлым перчиком, сам крякнул и утёр подсыхающие сметанные родинки с телевизорного лица. Через полчаса Сергей уже всё знал.
   Из огромного особняка в Пуще-Водице выскочили две плотные фигурки. Одна в дутой пуховой куртке, другая в дублёнке, оба в пыжиковых шапках. Они залезли с превеликим трудом в "Таврию" (купленную для отвода глаз, на которой неохотно иногда ездили их жёны), и помчались на проспект Победы, туда, где осенью размещался генеральный офис компании "Ист-Вест-Инвест".
   По прибытии на место Картофляники, а это были они, обнаружили обгоревший склад, где валялись раскуроченные газовые плиты, облупленные эмалированные чайники, и где Сергей порвал пуховик об гвоздь. Чертыхаясь, они выскочили из конторы и побежали к машине, напоминая при этом крепкие боровики, по которым кто-то наподдал ногой.
   В машине Володя выволок какую-то бумажку, взмахнул ею в воздухе с писком: "Ничего, у меня есть ещё справка от Бабия!", и они понеслись в какой-то ДСК. Оттуда их послали куда-то на объекты, на Сквозняки, на другой конец города. Пока они туда доехали, рабочий день закончился. К тому же Сергей забыл запереть машину, и пока братья бегали по стройке, кто-то свистнул обе пыжиковые шапки, лежавшие на заднем сиденье.
   В обезумевшем состоянии они примчались в главный строительный офис на Печерске. Там Володя наконец-то вспомнил, что он как-ни-как ещё до полудня был заместителем головы города, пана Похмельченка, и что приказ об его отставке не успел сюда ещё дойти. Они прижали там кого-то в отделе кадров, и пока Сергей не сунул что-то в потный кулачок, чиновник ни в какую не хотел "колоться".
   Оказалось, пресловутый Бабий Пётр Емельянович умер пять лет назад и с тех пор проживает по адресу: Лесное Кладбище, участок 25. О подряде ДСК фирмой "Ист-Вест-Инвест" абсолютно ничего не значилось. Покойный Пётр Емельянович, начальник домостроительного комбината, никак не мог с того света подписывать соглашения. Это значило, что подпись на документе была поддельной.
   Когда вспотевшие и убитые горем братья были наконец выставлены за дверь, они услышали как сволочь начальник набрал номер и спросил: "Это горадминистрация?".
   Уже в машине, когда Сергей выруливал мимо входа в офис, Володя успел заметить сквозь запотевшее стекло три фигуры в чёрных костюмах, выходящих из "Волги" с синей мигалкой, и зад у него взмок.
  -- Серёга, за мной следит СБУ, - пробормотал Картофляник-младший и вытер лоб пожмаканной справкой от Бабия.
  -- Ты шо, Вова? Может, тебя в Павловку, на профилактику закинуть?
  -- О-ох, ты видел этих трёх долбаков в чёрных костюмах? - Володя повернул к себе зеркало заднего вида, чтобы проверить, нет ли хвоста. - Хорошо, что я маршруткой додумался тогда поехать. Они зашли за мной в администрацию. Боже, подумать только - минутой позже вышел бы - был бы у них в руках... эсбэу...
  -- Эсбэу-хуебу! - рассердился Сергей, - Да СБУ бы тебя уже с потрохами схавало. Это сельская братва под ментуру косит - видел "Волгу"? Гэбэшники с таким левым понтом не стали бы тебя искать. Боюсь, твой Крыжопольский тебя уже "заказал".
  -- Что делать, брат?
   Сергей ничего не ответил. Свою голову он, насколько позволяла толстая шея, повернул влево и челюсть у него отвисла, слюни сползли и раскачивались на ниточках в такт выбоинам на дороге.
  -- Шотамтакое, Серый? - Картофляник тоже крутанулся всем телом в ту сторону, куда вперился его брат, да таким финтом, что лёгкую "Таврию" качнуло, занесло и она стала поперёк скользкой дороги.
   А посмотреть было на что. Под могучими сводами гранитного цоколя дома на Бассейной процветал элитный магазин игрушек "Бонифаций", главным пайщиком которого был Сергей Картофляник.
   Но в этот час в аквариуме золотистых витрин суетились не укутанные в меха бабищи с раскормленными младенцами, а скучные и тревожные менты в синих плащах. Красно-полосатые ленты крест-накрест перечёркивали нарядный фасад.
   Сергей распахнул дверцу и стал было вынимать наружу затёкшую ногу, дабы ворваться в магазин и выгнать оттуда милиционеров, но Володя втянул его обратно.
  -- Серёга, дурень, нас обложили! Сиди и не рыпайся.
  -- Суки! И ничего ж, гад, не поделаешь! - убитый горем Сергей вздохнул так, что запотевшие окна малолитражки потекли слезами.
  -- Ну, чего схнувх, - сам себе гаркнул Сергей. - Поехали к Василию Панасовичу.
   Пока взмокшие и обессилившие Картофляники несутся, подскакивая на ухабах, в поисках справедливости к Дуле, оставим их в покое и вернёмся в настоящее время, к оставленным нами врасплох Капитону и Майку. Как уже известно, они культурно проводили время в компании спившихся ветеранов. Славик с Димоном были посланы за водкой, но до сих пор так и не вернулись. Татуированный Саша с другом своим Петрухой остались у костра в обществе Кингура и Полкина, в ожидании выпивки.
  --
  -- * * *
   В это время Славик с Димоном надыбали спьяну на кингуровы "Жигули".
  -- Димон! Это ж не наша тачка!
   Димон облапывал ещё тёплый металлический силуэт.
  -- Димон, ну ты чмырь, у нас же бэха, а это, кажись, жигуль.
  -- Цыть! - Димон воровато посмотрел на толстого Славика. - Славик, это тех гавриков машина...
  -- Ну и хрен с ними! - Славик вступил ногой в "бороду" из стальки и делал отчаянные попытки освободиться.
   Димон что-то замышлял.
  -- Славик, пацюк, хряй к Петрухе та скажи, шоб задержал их там подольше. Стоп! - Димон поскрёб щетину, - Да стой же ты, дубина! Сходи до нашей тачки, захвати для понта дела пару пляшок.
   Когда Славик, раскачиваясь сильнее прежнего, выбрел наконец к косе, цепляясь мотком стальки за природу, у костра сидело только трое. Кингура не было.
  -- А борода где?
  -- А по-маленькому отлучились, - буркнул Саша, внимательно выслушивая Петрухин рассказ.
  -- Пссс-т, Петруха! - начал выполнять указания Славик. - На два слова...
  -- А иди ты в пень, Славик, дай человека послушать, интересно ведь!
   Но Славик и не думал идти в пень. Он подлез к Петрухе, рыгнул тому в лицо и начал что-то шептать.
  -- Фу-у, ща он мне в ухо настругает!
   Кингур в это время застегнул ширинку и услышал слабо доносящееся жужжание стартера. Ехидная улыбка мелькнула на его лице, залитом голубоватым светом луны. Он нырнул в кусты. Вынырнул Капитон у самой машины, у которой отирался Димон.
  -- Что за хреновина, - ругался тот.
   Машина ни в какую не хотела заводиться. Кингур стал у него за спиной и вынул из-за пазухи шнур зажигания:
  -- Может, этого не хватает?
   Димон вздрогнул и ударился башкой о дверную стойку. На мгновение у него отнялся прибитый язык. Капитон сложил провод наподобие ремня вдвое.
  -- Это моя машина.
  -- Ну всё, папаша, замяли! Ну хуля мне знать, шо это твоя... - Димон придерживал Капитона. - Пошли, выпьем лучше!
   Но Капитон заорал: "Полкин! Сюда!". У него помутилось в голове, противник сделался маленьким, как крыса, и он смазал его по лицу проводом.
  -- Наших бьют... - успел выкрикнуть Димон и упал, ухватившись за лицо. Остальные были тут как тут. Полкин снял очки.
  -- Капитон, за что ты его так? Ты с ума сошёл...
  -- Кажется, я ему выбил глаз, - проревел Кингур. Петруха пытался отобрать у него провод.
  -- Мужики, вы что, хватит крови, его надо в больницу, срочно! - кричал Полкин, встревая между дерущимися, пока сам не получил в глаз. "Хорошо, что очки снял..." - думал он, падая.
  -- Корешки моржовые! - сипел сквозь зубы Саша, - С вами только пей... И не договоришься по-человечески...
   Полкин очнулся, когда три огромные фигуры турсовали обмякшую тушу Кингура, как боксёрскую грушу. Но вместо того, что бы броситься на помощь, Майк пополз к правой дверце машины, видя одним глазом. Там он хотел из-под обивки вынуть спрятанный пистолет, но его заметили.
  -- Ку-у-да! Славик, очкарь уходит!
   Славик тут же оказался рядом с Полкиным. Полкин подпустил его ближе и жмакнул в пузо дверцей "жигулей". Саша, неизвестно откуда взявшись, махнул ногой в воздухе, целясь в голову Майка. Но Майк поднырнул под занесённую ногу и влетел Саше головой в пах. При этом сразу же получил по горбу от Петрухи, который деловито зашёл сзади. "Трое на одного..."

   "Где я, что случилось?!" - Полкин пришёл в себя с невнятным ощущением беды, но явным чувством холода. Мысленно собрал все свои члены в одно целое, научился заново управлять физиологическими процессами в своём организме, лишь затем открыл глаза. "В мире ничего не изменилось, разве что приобрело какой-то синеватый оттенок" - подумал он и ощутил то, что ощущает новорождённый.
   По этому поводу он слабо застонал. "Ах, да, ну и нажрались же вы вчера, мистер Полкин...". Затем - более актуальное воспоминание: "...да и по морде получили. Позор какой-то...".
   Неподалёку лежал Капитон. Майк пока плохо видел - одни синие силуэты. Солнце, видимо, ещё не взошло. Чужой рукой Полкин слабо толкнул Кингура.
  -- Капитон, вы живы?
   Туша зашевелилась, забурчала что-то невнятное:
  -- Да и то... оно конечно, вот только...
   Но Полкин уже понял, что "вот только". Уж слишком всё было вокруг первозданно. Решительно никаких следов цивилизации. Нет, кое-какие следы остались в виде двух борозд от колёс в густой траве.
  -- Угнали?
  -- Угу...
  -- О-ооо!
   Проснулись друзья по несчастью около полудня. Невыносимо хотелось есть и пить. На месте вчерашнего пиршества осталось немного горелой картошки. С питьём дело обстояло гораздо хуже. Подкрепившись, Полкин начал немного соображать.
  -- Кингур, у вас есть деньги?
  -- Вы что, сдурели? И в помине никаких денег.
  -- Хорошо, а где ж вы брали продукты?
  -- Где-где. На складе, или в столовой, я ж рассказывал. У меня ключ от склада остался... Хм... А у вас, Майк?
  -- Какой я к чёрту Майк! У меня даже документов на это имя нет.
   И Полкин с досадой посмотрел на своё отражение в воде. Оттуда на него глядела колеблющаяся опухшая рожа:
  -- Ух ты чёрт, ну и отделали!
  -- Хоро-ошая работа, - протянул Кингур с ухмылкой. Он глядел на реку.
   "Капитон дальнего плавания," - подумал Полкин.
  -- Что вы говорите?
  -- Нет, я ничего не сказал, вам послышалось.
   У Капитона была разбита губа и в бороде запеклась кровь. Он умылся подозрительной днепровской водой.
   Что делать дальше, приятели не знали.
  

* * *

  
   Взвывая от голода и жажды, Полкин с Кингуром двинулись по направлению к дороге. Майк обдумывал ситуацию. Где взять денег? Кредитки у него свистнули, получить новые он без паспорта не может. Позвонить шефу? Опять же, на что. Кингур темнит.
   Капитон шёл впереди, втянув голову в плечи. О чём он думал, неизвестно. На пыльной обочине шоссе Кингур остановил "КамАЗ":
  -- Друг, до города не подкинешь? Только честно - денег нет, всё забрали, машину угнали - хоть плачь.
  -- Залезай, - водитель покосился на Полкина: - ну вас и отделали...
  -- Спасибо, я это себе уже говорил.
  -- А чья, - спросил водитель, отчаливая, - работа? "Афганцы"?
  -- Они, - усмехнулся Кингур, - самые.
  -- Ну, если они, так вы ещё дёшево отделались. Тут одного коллегу на днях подрезали, было дело. Да я давно вот с этим езжу, - и шофёр вынул из-под сидения какой-то ятаган, - хотя ни черта не поможет, а себе спокойнее.
   Полкин вспомнил детали:
  -- Да мы тоже в долгу не остались. Капитон их здорово помял. Одному, кажется, даже глаз выбил.
   На автостанции Полкин с Кингуром, как два бомжа, помятые и опухшие, с грязной торбой, сидели в тенёчке под заплёванным киоском и решали, где взять денег. Два раза им кинули милостыню сердобольные покупатели сигарет,
  -- О-о! - воспрянул духом Майк, - Так до вечера можно и на ресторан насобирать.
   Потом приетялся милиционер, обозвал их ханыгами и согнал с доходного места. Хорошо хоть документы не спросил.
  -- Решено, - вдруг сказал Кингур, когда Майк протягивал руку с тяжким трудом заработанными деньгами, что бы купить пирожок. - Никакой жратвы. Деньги на чёрный день. А мы едем к дяде в Житомир.
  -- К какому, в жопу, дяде? Почему в Житомир? И вообще... я есть хочу! Никуда натощак не поеду.
   Полкин даже притопнул ножкой, как капризный ребёнок. Сальная лоточница равнодушно наблюдала эту сцену.
  -- Ладно, - хмуро пробурчал Капитон, - я сам хочу жрать.
  -- Ну, давно бы так. А то я уже слюни распустил, а тут вдруг вы со своим дядей! - Полкин передразнил: - в огороде бузина, в Киеве дядька...
   В священном молчании они поглотили какой-то беляш, совершенно не задумываясь о желудочно-кишечных последствиях. Подозрительно и нехорошо себя чувствуя, жирно икая в преддверии изжоги, отправился Кингур комбинировать - ловить машину на Житомир. Но в районе автостанции крутились одни барыги в ожидании наживы. Полкин пробовал продать свои часы "Сейко", чтобы хоть чем-то запить отвратительный привкус во рту. Когда его уже начало мутить, а под глазом налился вчерашний синяк, подкатил какой-то раздолбанный микроавтобус. Оттуда выскочил сияющий и всклокоченный Кингур:
  -- Давайте, Миша, залазьте! Рома в Житомир едут, - он пригнулся и шепнул Полкину на ухо: - Между прочим, бесплатно.
  -- Какой ещё, - растерялся Полкин, - Рома? - но вместо ответа был втянут в автобус.
   Там царил полумрак - окна были завешены одеялами. На полу пёстрым ворохом сидели цыгане. Стоял галдёж - дети орали, матери орали на детей. Кингур по-свойски примостился возле коротышки-водителя с огромной нептуновской чёрной бородой и золотыми зубами.
  -- Эй, атаман, погнали! - залихвацки гавкнул ему Капитон.
   Колымага задребезжала и покатила вон из пыльного города. "Атаман" почему-то затянул "В сон мне жёлтые огни...", что Майку показалось невыносимо пошлым.
   Полкина по-чёрному вело. Он тупо пялился в мутное окно, отодвинув одеяло. Ныло побитое тело.
  -- Какого чёрта мы едем к дяде? - спросил он, когда Кингур подсел рядом.
  -- Понимаете, - начал размазывать Капитон, - мой дядя...
  -- ...Самых честных правил?
  -- Ого, вы помните "Онегина"?
  -- А это что, оттуда?
  -- Короче, - продолжал Кингур, - мой дядя таки да "уважать себя заставил"... Ничего не попишешь, придётся просить у него денег.
  -- И пусть только попробует не дать, - сострил Полкин и сразу почувствовал, как он отупел от всех этих передряг.
  
  -- Извиняюсь, что-то я не могу себя контролировать...
   ... На краю шоссе, на мостике, над речкой, свесившись с перил блевал Полкин. "То ли это пирожок, то ли днепровская вода, то ли сотрясение мозга. Но скорее всего - и то, и другое, плюс похмел..." - думал он, не отрываясь от процесса. "Чертовски паскудно!"
  

Фига-дуля

  
   ...это впервые случилось ранней весной. Картофляники почувствовали адский пламень под задницами и заглянули в жерло преисподней...
   Синюшный и вялый сидел Картофляник-старшой и тяжко переваривал жирную отбивную.
  -- А ты, боров, чего тут расселся? - пилила его властная супруга Валентина, - Брат в беде, несчастье у брата, а ты...
  -- Иди ты... - отмахивался от неё Сергей.
   Ему было не до жены. Вязкой жгучей лавой поднималась по жерлу пищевода свирепая изжога. Сергею мучительно хотелось рыгнуть. Иногда, когда вдохновение находило, он вздымал грудь свою могучую и шею широкую вытягивал, и тогда оттоманка трещала под громадою тела его. "Ой-ой..." Лицо сворачивалось в кислую квашню и в груди жгло страшной злой жабой. Встать, пойти в сортир и дело грешное справить он тоже не мог. Поэтому ведь ездил к старику-знахарю, монаху отцу Игнатию в Дедоровку, и велел святой старик орешками дубовыми на спирту отверстие нижнее заложить и держать вплоть до заутренней. Тяжко было Сергею Картофлянику, брату брата своего, Картофляника Владимира, легче которому тем более не было. Думы нелёгкие водились в голове сергеевой. Как поехали они из строительной конторы прямёхонько к Дуле Василю Панасовичу на улицу старинную, что понад Подолом, откуда Днепр из окон видно...
   Дверь открыл сам Дуля, заспанный и лютый, как шатун.
  -- Здравствуйте, шановный пане Дулю, пробачте за беспокойство! - выпалили наперебой оба взъерошенных и вспотевших Картофляника.
   Не дожидаясь приглашения, они ввалились в переднюю, наследив на девственно-медовом паркете уличной чвякой. Оторопевший Василь Панасович продолжал стоять у двери, придерживая на груди атласный халат.
  -- Ну, чего вы явились, - опомнился Дуля, - без предупреждения?
  -- Беда!
  -- Беда, Василю Панасовичу!
  -- Батьку ты наш, несчастье у нас!
  -- Ай-ай-ай! - укоризненно покачал головой Дуля. - А будить человека, только прилегшего?
  -- Так...
  -- Так восемь же часов только!
  -- Як це так, - удивился Дуля и подскочил к деревянному карпатскому орлу на шкафу, - шо ж такое... Это я пол-дня проспал? Ну ладно, проходите, чего это я в самом деле? Хорошо, садитесь - осторожно, ковёр... да снимите же шкарбаны ваши, Володя, ковры ведь, паркет... ай-ай-ай, ох-ох, ну, подождите же минутку - вот вам по сборнику моих последних виршей, полистайте, пока я приду.
   Минут пять ждали Картофляники, рассевшись по диванам, и мрачно теребили странички дулиных стихов. Свои мощные "танкеры" они повесили в передней, отчего сразу оборвалась вешалка. Дуля появился свежий и причёсанный, с мокрыми бровями, в том же атласном халате, строго-кокетливый, как старая дева, принимающая визит бедных родственников.
  -- Ну, рассказывайте, шо там случилось?
  -- Давай, Вовчик, говори, - толкнул Сергей брата.
  -- Ист-Вест-Инвест... - начал с места в карьер Володя. - Там склад, пожар какой-то, плиты-чайники! Короче, все кредиты - коту под хвост. Никакого "Ист-Вест-Инвеста" нет, Крижопольский в Израиле, Бабий умер... давно умер...
  -- Какой умер? - Дуля поморщился; - Сергей, расскажи ты, на Вове лица нету.
  -- Ну, короче, полгода назад сделал он с Эдом Крижопольским подряд на проведение ремонтных и восстановительных работ в городе. Был составлен огромный список объектов, "Ист-Вест-Инвест" подрядил комбинат, строителей - вернее, должен был это сделать, как мы считали. Договор был подписан неким Бабиём - Вовчик, где бумажка? Крижопольский получил из бюджета огромную сумму. Был ещё какой-то посредник при подписании договора с Крижопольским и можно, в принципе, его взять за жопу... Это, как его... Вова, кто это был?
  -- К-какой-то тип, номер телефона которого якобы был номером "Ист-Вест-Инвеста". Я ему сегодня позвонил. Но, я думал я звоню Крижопольскому! Сначал он динамил, но потом раскололся и слил Эда. Он всё знает!
   Лицо Дули скуксилось так, что стало совершенно соответствовать его фамилии. Сергей поторопился объяснить:
  -- Ну, короче, тот тип сообщил, что Крижопольский отсиживается в Израиле. Мы сразу поехали в офис его фирмы, - и он оглянулся на брата, - на Проспект Победы. А там склад...
  -- ...плиты газовые, - заговорил Владимир, - 6 штук, все негодные, много эмалированных чайников, бутылки в ящиках и без, там Сергей ещё пуховик об гвоздь порвал...
  -- При чём тут! Вова, ты, сдаётся мне, переутомился маленько. Помолчи, пожалуйста, я сам расскажу.
  -- Ну, ну, ну? - нетерпеливо замахал ручкой Дуля, - Ну, шо было дальше?
  -- Ну, Вова тут вынул козырь - справку от Бабия...
  -- От кого?!
  -- От Бабия...
  -- Какого, - сморщился Дуля, - Бабия?
  -- Ну, известно какого, Петра Емельяновича - начальника строительного комбината. Туда мы и поехали. С нами по-хамски разговаривала какая-то овца и заслала куда-то на Сквозняки, на объекты. Ну, а вы сами понимаете, пока мы добрались до левого берега в этот час, когда сплошная пробка кругом, там уже никого не было...
  -- Только бомжи.
  -- Молчи Христа ради...
  -- Они, - упёрся Вова, - украли у меня шапку.
  -- У меня тоже украли шапку, ё-моё, зачем об этом Василю Панасовичу знать?
  -- Хорошая была шапка, пыжиковая... - вид Вовы на оставлял сомнений: - Она, между прочим, имеет самое непосредственное отношение к делу.
   Глаза замголовы заходили ходуном.
  -- Что он парит? - Дуля обернулся на Сергея. Тот пожал плечами.
   Василь Панасович снова взглянул на Володю, но тот посмотрел на него так, как будто впервые увидел. И вдруг как-то закукарекал.
   Изрядно уже заскучавший Дуля вздрогнул, вскочил и принёс из кухни стакан воды. Тот жадно выглотал воду и тут же уснул, пустив слюни. Нависла тягучая тишина. На кухне капал кран.
  -- Да вы войдите, - умоляюще заговорил Сергей, - в его положение! Ему ж тюрьма светит. И всё из-за какого-то шныря Крижопольского.
  -- И очень зря вы о нём так... - невольно вырвалось у Дули.
  -- Вы его хорошо знаете?
  -- Н-нет, не-е-ет, - Дуля нервно засмеялся, - так как же вы можете быть абсолютно уверенным, что виноват именно Крижопольский?
  -- Ну так он же, - Серый зыркнул по сторонам, - этот жид...
  -- Фу, Серёжа, мы же культурные люди! Тем более, что Эдик - поляк.
  -- Ну да Бог с ним, дослушайте же...
  -- Да я и так знаю, - Дуля зевнул, - Потом вы, наверное, поехали в "Киевстрой"? И там с трудом выяснили, что никакого Бабия уже давно нет и вообще он пять лет назад умер...
  -- Но откуда, - у Сергея отвисла челюсть, - вы это знаете?
  -- Об этом, - сказал Дуля со скучным видом, - нетрудно догадаться. Ну, хорошо. Чем же я могу вам помочь?
  -- Василь Панасович, ну хоть от тюрьмы Вовчика спасите... Он у нас всегда был слабенький... Пропадёт ведь!
  -- Ну, хорошо, - опять повторил Дуля, - мне, что ли, за него сесть?
   Тут Сергей испугался. Дуля явно что-то крутил. А что может скрутить человек с такой фамилией?
  -- Да, вы там говорили про какого-то посредника, - вяло и как бы между прочим вставил Дуля, - так как его фамилия?
  -- Фамилию я не знаю, но это легко вычислить. Можно? - и Сергей потянулся к телефону: -Алло, пан Зозуля? Телефончик проявить надо... Ага, Дякую. - Он разочарованно повесил трубку.
  -- Ну, что вы молчите? Кто он?
  -- Да не "он" это. Липа, так я и думал. Вы представляете, что это за телефон?
  -- Нет, не представляю, - сказал Панасович, потягиваясь.
  -- "Еврейский общинный центр"!
  -- Шо-о-о! - Дуля вдруг засветился, как лампочка в двести ватт. Он не мог сдержать радости, - Шо такое? Не може буть!
  -- Вот я тоже думаю...
  -- Ось гарненько! - Дуля вскочил и из складок халата у него выпал диктофон. Но он ничуть не смутился.
  -- Боже мой! - оторопел Сергей. - А это зачем?
  -- Ай, не турбуйся! Хочешь, сейчас всё сотру? А лучше отдам тебе всю кассету. На, с тебя два бакса.
  -- За что?
  -- За кассету, телепень. - Дуля запахнул халат. - Ничего вам теперь не будет, забудь про тюрьму. Я позабочусь лично...
  -- А "Бонифаций"? - всё ещё в шоке спросил Сергей.
  -- А это ещё кто? Он здесь при чём?
  -- Ну, как, это мой магазин, его сегодня опечатали.
  -- Про магазин забудь. Деревья рубят - щепки летят. Бизнес требует жертв, - вдруг Дуля засуетился. - Ну всё, хлопцы, пора и честь знать!
   Сергей вскочил, потянув за собой Вову. Но Вова не просыпался. Его невозможно было растолкать. Он только сопел.
   Старший брат брызнул ему в лицо водой. Он открыл глаза и застонал.
  -- Володька, успокойся. Кажись, пронесло! Василь Панасович тут, он всё уладит.
   Но Вова мутно смотрел вперёд себя и только стонал.
  -- Болваны мы, да это ж сердце! - заорал вдруг Дуля, - Мне ещё только не хватало, чтоб он здесь окочурился! Где трубка?!
   Вызвали скорую. По этому адресу она приехала в пять минут, тем более что вызывали через министра. Вову увезли в реанимацию. Когда Сергей прощался со своим покровителем, он не отрывал взгляда от лица его. Оно на глазах теряло человеческие черты.
   И уже, выйдя на улицу, он увидел в ярко освещённом окне просто дулю, кукиш, фигу, нетерпеливо выставившуюся в темноту.
  -- Н-дэ, дела... - почему-то сказал Картофляник, запихиваясь в машину.
   На город садилась морозистая ночь.
   Дуля в это время с трудом удерживался от того, что бы не запрыгать. Ещё бы! Вот вам и Кингур. Ясное дело, всё можно повесить на него. Ну, полетят там какие-то картофляники, его, Дулю, это не касается. Но как опередить строптивого председателя? Ведь у них уже состоялся сегодня этот роковой разговор...
   ...Это произошло, когда совершенно уже помешавшийся Кингур поговорил по домашнему телефону с теперь уже обезумевшим заместителем головы. В дверь постучали. Капитон выглянул из-за гималаев бумаги и проорал шаляпинским басом: "Я же велел!.."
   ...Но дверь щедро распахнулась, показав на пороге своём сияющего Василя Панасовича Дулю. Окно, приоткрытое, чтобы проветрить кабинет, вдохновенно разверзлось настежь и озорной сквознячок весело сорвал верхушки с бумажных гор. Документы подхватили инициативу и хлопьями взвились в поднебесье. Капитон пошёл белыми пятнами, и, лишь закончив менять цвет, кинулся к окну и задраил его. Затем Капитон стал чернеть и глаза его провалились. Больше всего он боялся сквозняка. И вот - на тебе! Половина работы коту под хвост. Он с ненавистью посмотрел на Дулю и сквозь него, в испуганные глаза секретаря, Марины Рувимовны Пташкер. Та замахала руками, мол, не моя это вина, я что могла, то сделала, я не сторожевая собака и вообще, кто забыл дверь запереть после похода в туалет, я или вы?
   Кингур с досадой, но уже без ненависти пригласил Василя Панасивича сесть.
  -- Извините. Я как раз устроил здесь небольшую ревизию. Теперь всё начинать заново, - хмуро и нехотя оправдывался он.
  -- А я, знаете ли, - глазки Дули искрились, - по срочному делу. Вы, может быть, меня не узнаёте...
   "Да кто ж тебя не знает, прохвост" - подумал Капитон, но решил схитрить:
  -- Не имею чести?
  -- Я Дуля. Василь Панасович.
  -- Очень приятно. Рад с вами лично познакомиться. Да, так вы говорили о срочном деле?
   Дуля поломался с минуту и выложил Кингуру на стол папку.
  -- В общем, мы предлагаем вам взаимовыгодное сотрудничество. Как вы наверное знаете, я баллотируюсь на пост президента... Одним из пунктов моей программы является план спасения народной культуры. Культура играет для меня ведущее значение. Но ведь Украину, - и Василь Панасович лукаво ухмыльнулся, - населяют не только украинцы, - Кингур невольно съёжился, - Хм! Но и евреи наряду с другими народами являются неотъемлемой частью. Значит план такой...
   Глазки Дули заблестели пуще прежнего. Теперь он пересёк границу дозволенного, и контроль над собой ускользал из рук его, как вожжи из рук возницы. Пегасы понесли. Он распахнул папку и начал разъяснять Капитону смысл содержимого. Замелькали какие-то картинки, графики, списки имён, фирм; якобы выражавших свою заинтересованность в сотрудничестве, фотография Эдуарда Сигизмундовича Крижопольского и портрет Шолом-Алейхема, исторические справки и географические карты. Из последней страницы выпал даже засушенный таракан.
  -- Вы только подумайте, - разорялся увлечённый Дуля, - Бизнес-центры, инвесторы, Америка-Европа-Израиль, качественный скачок украинской экономики! Полная энергетическая независимость от Москвы! Дальше - больше. Преуспевшие в бизнесе эмигранты возвращаются в Украину, открывают филиалы, занимают местное население... На левом берегу развернём комплексы увеселительных центров. Труханов остров превратим в Манхэттен, перекинем через Днепр ещё три моста и четвёртый - монорельс - прямиком в Борисполь! Четверть часа - и ты уже в аэропорту!
  -- Хорошо, - перебил его Кингур, - прекрасная программа. Но какое же место занимаю в ней Я? При чём я здесь?
   Дуля на мгновение сник, но тут же продолжил:
  -- То есть как здесь при чём? Вы же незаменимы! А паблисити в США? В Израиле, в Западной Европе? Для этого программа будет издана отдельной брошюрой - вы становитесь председателем Международной Координационной Комиссии, в состав которой войдут украинские и еврейские члены... Профессора экономики, видные общественные деятели, деятели искусств... Да вы понимаете, что я вам предлагаю?
   Дуля утёр пот со лба красным вышитым платочком:
  -- Вы становитесь ВТОРЫМ человеком в стране после президента, то бишь меня. Вы... Вы... - и он нагнулся к Капитону, уколовшись бородой. - Вы становитесь миллионером! ...Да мы вдвоём! Да мы за год вытянем страну из кризиса! Послушайте только...
   Тут Кингур сделал заговорщицкий жест, мол, продолжайте говорить. Тихонько подкрался к двери и резко её распахнул. Марины Рувимовны не было на месте. Капитона это озадачило. Обычно секретарша оказывалась припавшей ухом к замочной скважине... Он вышел из приёмной, прошёл по коридору и приоткрыл дверь в кладовую по соседству с его кабинетом.
   Там он застал мадам Пташкер. Секретарь громоздилась на странном сооружении из стола, тумбы, поставленного на них стула и льнула ухом к вентиляционному отверстию под потолком. Чувствуя себя в полной безопасности, Марина Рувимовна располагалась спиной к двери и поэтому ничего не заметила. Лишь мебель под её нелёгким телом жалобно потрескивала.
   Как можно тише Капитон закрыл дверь и вернулся в свой кабинет. Дуля, не переставая что-то бормотать, рылся в документах на столе.
  -- Хм - хм! - прокашлялся председатель, давая знать о своём присутствии.
   Дуля дёрнулся и выронил из рук папку с надписью "Дело N1, Э.С. Крижопольский".
  -- Что... - запинаясь, прервал Дуля нелёгкую паузу, - что это значит?
  -- А вы сами не понимаете?
  -- Я-то понимаю, но зачем? Зачем вам ЭТО?!
  -- Что ж, я вам скажу. Ваш Эдик поспешил. Он оказался расторопнее вас. Так что я не только куплен, но уже даже продан. Но он решил, что я одноразовый...
  -- Вы действительно думаете, - Дуля поднял брови, - что я вас собираюсь купить? А потом подставить...
  -- Нет... Оставьте мне вашу папку. - Капитон вздохнул, - Я всё внимательно изучу и завтра дам вам ответ.
  -- Добре. Но смотрите мне - Крижопольский - один из ведущих предпринимателей страны! - и Дуля поднял палец.
   На этом они попрощались, и не успел ещё Василь Панасович за собой закрыть дверь, как из-за стены донёсся ужасающий глухой грохот, треск и вопль.
  -- Що це було? - Дуля с перепугу перешёл на украинский - Вы чулы?
  -- Марина Рувимовна Пташкер, секретарша, - устало ответил Кингур и пошёл вызывать скорую.
   Дуля уехал домой и там лег спать, даже не раздеваясь.
  
  

Глава двадцать первая

Процессия

   Знаменитый завод Патонова торжественно объявил о своём подарке Украинской Православной церкви. Планировался он к Празднику Святой Пасхи, но, как всегда, подвели поставщики, и великолепную митру из новейших сплавов легчайших металлов лишь только сейчас повезли на освящение. В связи со священными работами были временно приостановлены и без того вялотекущие производственные процессы. Все лучшие специалисты страны приняли деятельное участие в создании необыкновенного, "святого" головного убора. Все приготовления велись в атмосфере строжайшей секретности. В штаб СБУ были направлены за спецпропуском все без исключения работники предприятия, от генерального директора до неопрятной Никитишны, торговавшей на территории завода горячими завтраками.
  
   И вот день настал - в торжественной обстановке двинулся кортеж автомобилей в городок Православль на освящение митры особой, святой водой из местного монастыря. В срочном порядке был зафрахтован реликтовый открытый лимузин марки "ЗИЛ", в котором покоилась корона, укрепленная специальными поясами и крючками к бархатной подушке. На неказистом "Мерседес-пульмане" плыл за ней сам батюшка митрополит, за ним на ухабах подскакивала вся его свита и пан Президент. Необходимо упомянуть порядок, в котором двигался кортеж: сразу за митрополитом ехали мотоциклисты из элитных частей, ещё четверо их мчалось в головы колонны. Далеко впереди путь расчищал милицейский "Шевроле". Такой же "Шевроле" замыкал колонну сзади.
   Значит снова по-порядку: первым ехал собственно тюрбан в "ЗИЛе". За ним, оседлав пульман, плыло его преосвященство. Далее следовал в немодном "шестисотом" сам пан Президент с супругой и двумя или тремя телохранителями (не разобрать за тёмными стёклами). Позади их догоняли шишки помельче, среди них шановный пан городской голова, народный фаворит пан Похмельченко, оставивший ради такого случая беспрерывную заботу о горожанах, очень скромно ехал в народной тележке, то бишь на "Фольксвагене". Колонну заключала совсем рухлядь: желтел на весеннем солнце и без того жёлтый черкасский автобус, набитый до отказа ответственным персоналом завода. А по встречной полосе газовал, то обгоняя процессию, то отставая, "УАЗ" с корреспондентами радио и телевидения, допущенный в поездку для освещения события в прессе корректным образом.
  
   Но никто из них не догадывался, что в самом конце, за последним, замыкающим колонну милицейским "Шевроле", лебезил на доисторической инвалидке ядовито-зелёного цвета городской сумасшедший, ветеран Харченко, что уже само по себе не предвещало ничего хорошего. Обвешав увядший от времени китель колодками да орденами, он высовывал свободной рукой из окна костыль и яростно верещал и проклинал на все корки существующую власть, а так же ее прошлое и будущее. Начиная с того времени, как Адам начал питаться яблоками... и кончая святым митрополитом. Ругал по-русски, с явным украинским акцентом, но по-русски.
   И населявший последний милицейский автомобиль лейтенант Полищук, ровно ничего не мог с этим поделать, так как полученные свыше директивы не позволяли заткнуть рот гласу народа на глазах у иностранной прессы, не допущенной в колонну и прицепившейся за инвалидом. И всю эту грязь, которой совершенно незаслуженно поливал Харченко правительство и подмывал устои общества, они, эти шакалы, записывали на свою сверхчувствительную аппаратуру. А Полищук ещё и должен был выслушивать эту гадость своими совершенно нормальными, без всяких там технических прибамбасов ушами, и записывать оную на допотопный милицейский магнитофон, из-за чего нельзя было закрыть окна автомобиля.
   А неистовый инвалид неустанно повторял какое-то страшное ругательство, которое на ветру сносило на поля, где один тракторист потом засвидетельствовал журналистам местной газеты: "Моя фамилия Чичуга Виктор Назарович, год рождения 1947, г. Казань, по специальности слесарь, понимаю в столярном деле. Работал в пионерлагере "Артек" столяром, слесарем и сантехником, крутил кино и спасал утопающих на лодочной станции, иногда. Подрабатывал учителем труда в средней школе на Корчеватом, теперь вот работаю на тракторе в совхозе с 89-го года. Имею жену и троих детей, видел как по шоссе проехало много милиции и ведомственных машин, среди которых было много иномарок..." Больше из него ничего выбить не удалось.
   А Харченко тем временем воспользовался благоприятным моментом, и когда вся колонна застыла на переезде и зазвонил звоночек, он обминул "Телебачення", дал газу и весенним ветром пронёсся мимо поражённых авиаторов, которые с отвисшими челюстями поправляли свои очки одной рукой (другой они висели на поручнях). Опытные телевизионщики погнались за ним, усиленно снимая на камеру.
   Оставив с лёгкостью конька-горбунка престижные иномарки позади себя, т.к. они стояли, он аки нож в масло вклинился в кортеж, и, вихляя, поравнялся с машиной пана Президента. Притормозив, инвалид швырнул в лимузин, в окно, за которым предполагался глава государства, свой старый, обмотанный тряпками костыль... И вдруг, совершенно ни с того ни сего, бронированное зеркальное стекло опустилось и из мрака выплыла дуля, при галстуке и в парадном костюме. Она покрутила большим пальцем, что служил ей видимо носом, в разные стороны, и как ни в чём ни бывало спряталась обратно и подняла стекло. Так, на всю страну, показано всё это было в телевизионном репортаже, в прямой трансляции.
  
   Харченко опешил. Его, бледного, как кусок льда, заломили несколько мильтонов и запихнули старика между Полищуком и мл. лейтенантом Подсадой. Охрану в миг усилили на несколько единиц, а Харченко решили на следующем КПП отправить с машиной в Киев, в КПЗ, где он будет дожидаться неминуемого суда.
   Минув переезд, на втором километре мл. лейтенант Подсада заметил, что старик сидит без сознания. Тогда ему срочно сделали искусственное дыхание, напоили тёплой водой и сделали выговор.
   Потом отправили Подсаду с Харченко к машине последнего, откуда они на той же машине поехали в Киев. С пистолетом "ТТ" мл. лейтенант сопроводил Харченко до Южного моста, дальше транспорт не доехал... и отпустил старика, т.к. лицо Подсады начало скручиваться в дулю. Потом, когда он опомнился, старика уже и след простыл... Пошёл на метро, прикрывая лицо фуражкой. А дед пропал...
  
   В Православле, тем временем, тюрбан в торжественной обстановке окунули в святую воду. И, даже не поев, двинули обратно в Киев. На голове митрополита в пути он почернел и стал испускать кислое зловоние.
   Президент, шановный пан, на церемонии из машины не вылезал, ему только протянули чарку в щель окна и приняли обратно.
  
  

Глава двадцать первая с половиной

или за что сержант Полищук удостоился повышения по службе аж до лейтенанта, и за какие заслуги счастливый милиционер попал в президентский кортеж.

   Что же стало с бандой обнаглевших "афганцев", после того как они вероломно ограбили граждан М.Полкина и К.Кингура? И как они угодили в лапы тогда ещё сержанта Полищука? Сама судьба в лице этих бандитов повернулась к простому милиционеру и забросила его потом в президентский кортеж. Спрашивается вопрос, ради чего такого хорошего уделять этому менту столько внимания? Ну, давайте для начала прочитаем рапорт, записанный на милицейский магнитофон самим героем этих глав:
  
   "...Одна банда значит, находится в розыске в течении двух лет, числится немало преступлений уголовного характера, в т.ч. разбой, дебош и групповое изнасилование, состав: Матвиенко Александр (главарь), Подгорный Святослав, Матрёха Пётр, Подлокотников Дмитрий.
   В ночь на ... мая, около 23:00 по киевскому времени, в нетрезвом состоянии обвиняемые предприняли угон рейсового автобуса по маршруту N69. Операция была тщательно продумана. Бандиты, воспользовавшись темнотой, выждали за углом большого дома на конечной, пока последний пассажир выйдет из автобуса и ворвались в последний. И пробрались, взломав соответственно дверь в кабину водителя, непосредственно к водителю транспортного средства. Обругав последнего последними словами они под угрозой расправы приказали гнать транспорт в Борисполь. По дороге было принято решение ехать, значит, в Припять, на ночь глядя.
   Водитель, находясь в состоянии испуга, съехал с трассы по причине перемены направления движения. Поехали в Припять, однако на подъезде к КПП водитель, несмотря на угрозы, затормозил и начал подавать звуковые сигналы в целях привлечения внимания находившегося внутри служебного помещения персонала. Тогда игравшие в карты злоумышленники кинулись к кабине водителя, размахивая дубинками из каучука. Однако первый из бегущих, Матвиенко Александр, между прочим сильнее всех матерившийся, у первого от кабины сидения поскользнулся на вытекшей из-под сиденья рвоте и, упав, получил ушиб ноги.
   За это время сержант милиции Геннадий Полищук, пребывающий на КПП по служебным делам, сумел оперативно провести захват объекта с помощью работников ГАИ - старшин Ярослава Подвального и Алексея Дидуха, а так же сержанта Юрия Гарина, и объявить ультиматум.
   Косвенную помощь при задержании преступников оказал установленный путём расследования гражданин Павел Павлович Трений 38 лет, без определённых занятий, в прошлом спортсмен, затем учитель физкультуры в ср. школе N 43 Соломенского района, ныне безработный. Неоднократно находился на принудительном лечении на почве алкоголизма, восемь приводов в милицию, судимость отсутствует. В ночь на ... мая свидетель П. Трений, со слов опрошенного, ехал с похорон домой в состоянии лёгкого опьянения, воспользовавшись общественным транспортом, автобусом N69. На пути свидетеля якобы укачало и он наблевал под сиденье, в связи с чем пропустил свою остановку, где он намеревался пересесть на маршрут N17, следующий по домашнему адресу свидетеля, по Звёздному проспекту N123, кв. 45.
   На конечной остановке водитель якобы разбудил гражданина П.П.Трения и убедил последнего покинуть транспортное средство. Выходя из автобуса, свидетель утверждает, что видел, как несколько граждан подозрительного вида с применением силы раздвинули двери и ворвались в тёмный салон. От вопроса, почему он не соизволил оповестить о происшествии правоохранительные органы, свидетель уклонился..."
  
   За проявленную личную инициативу и мужество Полищук был удостоен благодарности начальства. Слонявшийся по отделению корреспондент телеканала "Экстракт", тяготившийся похмельной тоской и заданием начальства "без сенсации не возвращаться", услышав о происшествии, изловил утомленного сержанта и взял у него интервью.
   В ту же ночь из студии примчался оператор с камерой, заснял преступников, ментуру и самого Полищука. Довольные, телевизионщики уехали опохмеляться. Наутро материал был готов...
   Так Полищук стал звездой.
  
   А как было всё на самом деле? Гаишник, старшина Лёха Дидух, кум сержанта Полищука, справлял именины. Из села, где накануне состоялось главное торжество, была привезена сулея чистейшего самогона, пять кило сала и домашней колбасы, а так же солёные огурцы, капуста, патиссоны и завонявшийся по дороге заливной линь. Подъехав к родному КПП на служебных "Жигулях", Лёха первым делом избавился от рыбы. Он вывернул её из большого эмалированного лотка прямо в кювет, поскрёб посудину рукой и вытер её ветошью. Плюнув в канаву, по склону которой медленно сползала тухлая рыба, Дидух гаркнул своих сотрудников. Тут же спустились два друга, Ярик и Юрик, страшно развеселившись, похватали в охапку жратву, и потащили её по лестнице в диспетчерскую.
   Весь рабочий день милиционеры думали о предстоящем пиршестве, и поэтому были особенно сердечны с автомобилистами. К вечеру на пост явился сияющий Геннадий Полищук. Ближе к ночи, сменившись, друзья заперлись в каморке на первом этаже, разложили яства и, наконец, разлили самогон. Не успел Полищук открыть рот, чтобы вытолкнуть оттуда некое подобие тоста, как прямо под окном с рёвом затормозил городской автобус. Подняв тучи пыли, он распахнул двери и принялся истошно гудеть. Полищук впал в бешенство. Он первым выскочил из укрытия, матерясь, влетел в салон, увидел рассыпавшиеся карты, потом нескольких матёрых личностей с дубинами, и лишь тогда перепугался. Водитель автобуса, воспользовавшись замешательством, выскочил в открытые двери и скрылся в служебной постройке.
   Полищук торчал посреди салона, забыв о существовании табельного оружия, устава, органов МВД и о собственной половой принадлежности. Он лишь дико и медленно вращал головой, оказавшись в окружении преступников. Когда, доли секунды спустя после бегства водителя, к Полищуку вернулся дар слуха, он внял страшную матерщину, исходящую со стороны передней площадки. С пола поднялся бандит в тельняшке и камуфляжных штанах. Припадая на одну ногу, он принялся распоряжаться. Полищук понял, что он приказывает кому-то из своих перехватить руль. Трое остальных зашевелились, но к кабине никто не побежал. Полищук продолжал стоять, как столб. Бандиты кинулись к дверям, толкая Гену плечами, выбежали, заскакали по двору. Со стороны КПП близились полищуковы собутыльники. Кто-то уже пальнул в воздух.
  
   Услышав выстрел, Полищук начал приходить в себя. Главарь в это время исчез за ширмой и стал возиться с рычагами. Полищук, шатаясь, вынул наконец тёплый пистолет и приблизился к кабине. Перешагнув через размазанную по полу блевотину, он заглянул на водительское место. Тельняжка что-то дёргала, автобус не заводился. Полищук приставил ему ствол выше ключицы и сказал не своим голосом: "Не в танке, браток". Бандит замер и устало выдохнул. Не оборачиваясь, сквозь зубы сказал: "Надо было тебя, мента, грохнуть... Кореша подвели...". Полищук ничего не ответил. Он не мог. Он стоял и ждал, пока кто-нибудь подойдёт и избавит его от этого кошмара. Рука, казалось, вот-вот выронит невесомый пистолет, уткнувшийся в шею "афганца". Прилагая невероятные усилия, мент отобрал лежащую рядом дубинку, выбросил её в открытую дверь. Снаружи послышалось - "Гена, ну что там?". Гена отвёл глаз от жилистой шеи и пунктирно перевёл взгляд за окно. К автобусу приближались Юрик и Ярик, спокойные, лишь слегка возбуждённые, со сбившимися фуражками на головах... Дальнейшее Полищук помнил смутно. Как "афганца" волокли из кабины, бросили о землю, придавили руки сапогами... Полищук с неимоверным трудом спрятал пистолет в кобуру, туманной дорогой ушёл в подсобку и тут же выпил свою непочатую чарку... Сердце отпустило, испуг начал проходить...
  
   Только по дороге в город, из чужих разговоров он наконец начал понимать, что же случилось на самом деле.
  
  
  
  
  -- ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава двадцать вторая

Пельмень и Мотня

   В международный аэропорт "Киев-Борисполь" из Нью-Йорка прибыл Юрий Всеволодович Володарский - пацан Блоха. Через сорок с лишним минут он уже находился в номере гостиницы "Днепр", куда его доставил автомобиль с шашечками.
   Не включая свет, Юрий Всеволодович приблизился к стеклянной стене, отделявшей его от бездны ночных огней Европейской площади, и пустил слезу. Целых шесть лет он не был в родном городе. Внизу, на площади, сновали автомобили, огибая огромную круглую клумбу, мириадами огненных брызг отражая в лаке своих корпусов ночную жизнь.
   Мраморным водопадом ниспадал выставочный зал, играя настоящими каскадами фонтанов по сторонам. Изумрудом светилась свежая зелень в уличных фонарях.
   Не снимая плаща цвета слоновой кости, Володарский запер номер и спустился в фойе. Ему нестерпимо хотелось нырнуть в жизнь этого города. Еще раз посмотрев на него сквозь стекло двери, Юрий Всеволодович прикрыл глаза и выскочил наружу.
  
   Священнодействие свершилось. Володарский открыл глаза и увидел искрящийся асфальт. Он поднял взгляд немного выше, сделал шаг и убедился, что мостовая как мостовая, как и в Нью-Йорке, и идти по ней нисколько не легче - ноет колено и шаги отдаются в пояснице.
   Нам всем кажется, что мы можем летать, что когда-нибудь что-нибудь нам поможет оторваться от земли и не чувствовать бренного тела. В минуты душевной возвышенности мы вспоминаем о теле и нам становится грустно. Невыносимо печально стало и Юрию Всеволодовичу Володарскому, который понял, что он всё ещё на этом грешном свете и что ему всё так же 38 лет. Поэтому он ускорил шаги и вышел на Крещатик.
  
   Побродив по городу и поев сдуру пельменей, Юрий Всеволодович поймал такси и поехал на Подол, к Блоху.
   Блох принял его в своих апартаментах, полулёжа на диване в каком-то полосатом женском халате. Непокрытая голова обнажала крепкую бритую макушку без признаков облысения.
   - А, Юрий, - хрипло провозгласил Блох и вяло приподнялся на диване. - Садись, рассказывай. Ты есть не хочешь?
  -- Нет, спасибо, Пиня, я сыт! - поспешно ответил Володарский, припоминая, насколько пресно готовит супруга раввина.
   И он, не снимая плаща, уселся на стул.
  -- Ну, Пиня, не трамбуй душу, выкладывай, зачем позвал.
  -- А ты мне спицы из колёс не выламывай, Юрий, дай крышу покрыть, - Блох нахлобучил кипу и кряхтя поднялся, - пойду, чаю хлебну, а то сейчас кишка треснет.
  -- И мне, того... - прокричал вслед удаляющемуся Блоху Володарский. - Мне плесни маленько?
  -- Так чего тебе плеснуть, ТОГО или чаю?
  -- Ну, давай того... а лучше всего сразу в чай! У тебя там чего?
  -- Балда, клоповник, отрава, клей... - звенел бутылками Блох.
  -- Обожжи, а клей какой?
  -- Яичный.
  -- Во-во! Туда его, заразу! - Юрий Всеволодович потер руки и посмотрел на входящего Блоха с подносиком, на котором возвышалась початая бутылка яичного ликёра со свитой из двух больших чашек чая.
   Блох плеснул ликёра Всеволодовичу в чашку.
  -- Ст...стоп-стоп-стоп, хар-рош. Постой, а ты как же?
   Блох ядовито сморщился:
  -- Боже упаси, смотреть не могу...
  -- Ноу-у-у, - обиделся неожиданно оживившийся Володарский, - Я один не играю.
  -- Уверяю тебя, Юрий, НЕ МОГУ, понимаешь, НЕ МОГУ.
  -- Что ты мне понтоны стелишь! - Всеволодович уже чуть было не рассердился, но вдруг по краям глаз собрались лукавые морщинки: - А-а-а! Понимаю, кажется, я опоздал.
  -- Ну вот. Видишь, понятливый ты наш...
  -- Ну, давай хоть каплю, для понта дела?
  -- Ла-адно.
   Володарский ливнул щедро.
  -- К-ку-уда столько-то!
  -- На лечение; десять капель на стакан - подлечился старикан.
  -- Ну, за что поднимем?
  -- А за встречу!
   Глухо звякнули чашки. Блох пригубил и сморщился, а Всеволодович отхватил три четверти одним залпом. Пинхас передёрнул плечами. Володарский всегда славился гурманом. Посудите сами.
  
   Много лет назад, когда молодой и общипанный Блох только-только прибыл на место своей ссылки и про обычаи, царившие в кругах деловой интеллигенции, имел довольно смутное представление, на какой-то из тусовок его познакомили с Юрой Володарским. Юрий Всеволодович по молодости лет занимался прибыльной тогда торговлей забугорными мультиками. Блох сам помнит, как пёр из Америки здоровый чемодан, полный видеокассет, которые должен был передать Юрию. Так вот, во времена те былинные, крутые начались с продуктами перебои, и "выброшен" был невиданный доселе деликатес - консервы "Кукумария", какой-то морской чёрт с гарниром. И попало это чудо-блюдо загадочным образом на заключительный банкет.
   Ну, Блоха спас сам Господь - не кошерную тварь он есть не стал, хоть и страдал от истощения. Юрий же Всеволодович пришёл в неописуемый восторг и тут же выпросил у повара пару банок для себя. А потом уже, уходя, стянул в темном ходу ещё пять банок у Игоря.
   Дома, куда были приглашены дорогие гости - физрук Палыч и учитель географии Галкин, (в рассказе ещё появится другой Галкин, Феликс -- это разные Галкины) - друзья Юрия Всеволодовича по пединституту, устроил он самый что ни на есть настоящий пир. Наварил серую спагетти по-флотски, то есть забузырил туда "Кукумарию", и обжирался. Блох был в отпаде. Затем Галкин, учитель географии, вскипятил три литра "кагора" и Блоху пришлось вызывать всем скорую. Пока медики приближались, Володарский оказал себе первую помощь - промыл желудок горячей фантой, как спец. Скорая прибыла спустя два часа с тех пор, как у Палыча начались предсмертные судороги. Это у Палыча, того самого, который в юности прославился тем, что пил неразбавленный импортный антифриз и жидкость для промывки автомобильных стёкол, ни разу не икнув. Галкину тоже легче не было, хоть он и забивал в Афгане такие косяки, что душманы в своих пещерах угорали.
   Короче говоря, по уходу врачи конфисковали чайник с кагором под предлогом экспертизы... А про истинную причину трагедии - кукумарию - даже не подумали.
  -- В общем так, Юрий. - Блох не выдержал довлеющего на него задания и, не скрывая волнения, начал рассказывать: - Марина Рувимовна Пташкер, нынешний председатель общины, организовала вместе с украинской стороной координационный центр по инвестициям. Я знаю. Юрий, ты давно хотел продолжить свой бизнес на родине. Но сам знаешь, чего это стоило раньше.
  -- А чего это будет стоить теперь?
  -- Ты не понял, Юра! Теперь тебе не надо будет бегать по инстанциям, совать взятки. Всем этим занимается Координационная Комиссия. Никакого произвола! Подумай только - всё проходит через комиссию и она же всё улаживает.
  -- Хорошо, какой же мне хрен с потопу?
   Блох уже полностью овладел собой и вплотную придвинулся к Володарскому:
  -- А вот какой! Ты переводишь бабки отдельной дорогой, вроде как на благотворительные цели, допустим. Налог отпадает - это первое. Второе - ты ни фига не делаешь, а тебе идёт навар - опять же, назад через комиссию.
   Всеволодович стянул плащ и ослабил на шее галстук.
  -- ...во! - продолжал Блох, - тебе наплевать, что комиссия с этими бабками делает - они блюдут контракт, а ты стрижёшь капусту... Ну, смотри, твоё дело. Я в этом никак не заинтересован. Ещё выпьем?
   Юрий Всеволодович пёрся пешком с Подола на Крешатик. Хотелось прогуляться и все обдумать. Стояла глухая ночь, транспорт ещё не ходил. Ко всем предложениям остаться ночевать Володарский отнёсся холодно. Зря он, что ли, за номер в "Днепре" уплатил? Шагая по гулким мостовым и раскачиваясь в такт листьям на деревьях, обдумывал он блохово предложение.
   "Пиня знает, тут лажа гнилая" - пришёл он к выводу, поднимаясь по брусчатке Владимирского спуска. Вдруг он резко развернулся на каблуках, отчего звёзды в небе пошли шлейфом, и зашагал, подскакивая, вниз по спуску, в обратную сторону.
   Ночь вспыхивала фарами редких бессонных машин. Часы со светящимся циферблатом показывали без четверти четыре. Словно лунатик, в плаще цвета слоновой кости, нёсся, подпрыгивая от нетерпения, Юрий Всеволодович Володарский навстречу своей судьбе. Щелчки кожаных каблучков гулко отскакивали от верхних этажей призрачных домов, где за хрупкими мутными стёклами квартир проводили беспокойные ночи владельцы собственных автомобилей.
   В предрассветном холоде стучали челюсти Юрия Всеволодовича, но отнюдь не от страха перед хулиганами или милицейским патрулём. А вот и плохо освещённое жерло парадного входа. Серафиму окрылённому подобно, влетел Володарский на шестой этаж, плащом обвивая шахту мёртвого лифта. В темноте едва нащупал звонок. Но звонить не пришлось. Из щели лился свет, и Юрий Всеволодович, томясь нехорошими предчувствиями, толкнул дверь.
   Мягко, как во сне, вплыл Володарский в переднюю, чувствуя себя очень неважно. От беготни у него началась одышка, а в голове стучали отбойные молотки. Синяя шелковая рубашка неприятно прилипла к телу. Ладони взмокли и похолодели. Из гостиной доносилось жужжанье телевизора.
   "Проклятье! На корму прорвало, щетина лысая!" - подумал про себя Юрий Всеволодович и широко шагнул в комнату, чуть не убившись на ползучем коврике.
   В телевизоре какие-то навороченные юнцы плясали и пели бесцветными, гнусавыми голосами. Такое Юрий Всеволодович не любил. Отыскав пульт дистанционного управления, он стал переключать программы. Но мультиков в такое время никто не показывал. Он разочарованно выключил телевизор. В этот самый момент из уборной послышался шквал сливаемой воды и щёлкнул замочек.
  -- Пиня? - проблеял Юрий Всеволодович в темноту и выглянул в прихожую.
   Навстречу ему из туалета высунулась зловещая небритая рожа в затемнённых очках. Оба отпрянули. Володарский почувствовал, что волосы на его круглой голове раскалились и тысячью иголочек вонзились в кору головного мозга. От неожиданности он даже снял плащ.
  -- Ну, здравствуй, здравствуй, Пельмень, - заговорил человек, сверкая золотым зубом. - Не ожидал меня здесь встретить, а, старик?
  -- Мотня? Что ты здесь делаешь? - выдавил из себя на одном дыхании Володарский.
  -- Сколько лет не виделись, дед, а тут такое дело! - движения фиксатого стали плавными, рот изобразил что-то вроде улыбки.
  -- Нет, ну это прикол! - начал приходить в себя и Юрий Всеволодович, - Толян, заквась кочерыжку, потроха наружу, в натуре!
  
   Мужчины прошли в гостиную, где в пыльном стекле журнального столика отражалась полупустая бутылка ликёра.
  -- А где хозяин, Толь? - осведомился Володарский, усаживаясь в кресло.
  -- А фиг его знает! Снялся, даже дверь не запер. Ты шо, по делам к нему в полпятого ночи? - и фиксатый Толя отхватил три четверти остававшейся в бутылке жидкости нечищеным ртом прямо из горла.
  -- Хочешь? - спохватился он и протянул ликёр Всеволодовичу.
  -- Н-нет, спасибо, я уже, понимаешь, был сегодня здесь. Кое-что уладить забыл, очень важное... А ты чего?
  -- Работа, Юра, работа. От хорошей жизни ночами по чужим хазам не стрыбают.
  -- Это в смысле... - опешил Юрий Всеволодович.
  -- Нет. Не то, что ты своими испорченными мозгами вообразил, - Толя снял очки; - Тут такое дело... Я сам ещё толком не знаю, но заворачивается большая поганка... Прикинь, короче... ладно! Буфэт...
   Тут он распрямился, одёрнул на себе потёртую плечистую кожанку; полез в буфет и вынул оттуда пачку каких-то бланков. По всему было видно, что пребывает он в некоторой нерешительности. Его томило множество собранных фактов и очень тянуло поделиться соображениями со старым знакомым Юрий Всеволодовичем, но осторожность взяла верх.
  -- Эх, Пельмень, что за жизнь пошла! Я не знаю, кто ты, ты не знаешь, кто я. Болото... И чем дольше, зараза, живёшь, - Толя почесал подбородок, - тем глубже вязнешь, пока не утопнешь с головой и кабздык. Короче, тут Блох тебе ничего такого не предлагал?
   Но на Юрия Всеволодовича нашло в свою очередь какое-то партизанское упрямство. Он тут же поклялся матом, что они только встретились, да вроде как выпили, вспомнили старое и больше ничего. Мотня недоверчиво сканировал Володарского:
  -- Ты это... Где сейчас копии можно сделать, не знаешь?
  -- В "Днепре" попробуй, - ляпнул Юрий Всеволодович и осёкся.
  -- Так, Пельмень! Ты меня не видел, понял? - неожиданно жестко обратился Толя к Володарскому, назвав его по старой кличке. - Слышишь? Ты меня знаешь; засветишься - проявлю! Теперь - пакедова, даст Бог, ещё свидимся.
  
   Фиксатый исчез. Юрий Всеволодович посидел ещё с минуту, переваривая произошедшее, потом вдруг вскочил в ужасе. Со стен на него взглядывали многозначно маститые цадики, взглядывали строго, в душу, в сердце. Страшно ему стало и кинулся он вон в переднюю, на ходу натягивая плащ.
  
   В передней Юрий Всеволодович перепутал дверь, и с размаху влетел в ванную, где в зеркале столкнулся с человеком со взъерошенными русыми кудрями по бокам круглой головы, с лоснящимся носом и вытаращенными глазами. Не без труда узнав себя самого, он мотнулся и выбежал в парадное с тяжёлым сердцем.
  
   Быстро-быстро перебирая ступеньками, Володарский выскочил на улицу. Тут силы небесные снова подхватили его и понесли к синагоге.
  
   Небо уже переливалось синим бархатом, деревья шептались, пробуждаясь, и на нос Юрию Всеволодовичу пала роса. Ворота открыли свою чернильную пасть и поглотили его. Окна синагоги были темны, как запавшие глазницы, но огромная дверь стояла распахнутой. Юрия Всеволодовича обдало каменным запахом, когда он вступил в зал.
  
   В зале грохотал извечный, многострадальный вой с причитаниями. В фиолетовой тьме носились древние звуки, и буквы еврейского алфавита разбивались эхом о невидимые стены. В окнах брезжил слабый бирюзовый рассвет. Володарский затрепетал от величия зрелища, возвысился душой и зарыдал что было духу за компанию. Вой резко стих.
  -- Какого хрена нелёгкая принесла? - раздался вдруг трезвый и циничный голос Блоха.
   Юрий Всеволодович застыл в смятении и не мог вымолвить ни слова. Блох зашуршал где-то в районе "ковчега завета". Шорох приблизился. Володарский снова получил дар речи и не замедлил им воспользоваться:
  -- Пиня... Я только хотел... Так получилось, что...
  -- Юрий? - недоверчиво вопросил Блох и зашагал к выходу, что-то на ходу опрокинув. - Как ты меня напугал. Что всё это значит? Кто тебе сказал, что я здесь?
  -- Да не в этом дело, Пиня... - Юрий Всеволодович мусолил ремень плаща.
   У Блоха зашевелились под кипой бритые волосы. Ему даже показалось, что шляпа на голове приподнялась сантиметров на сорок. Он схватил Володарского за плечи. Потряс.
  -- Юра! Что случилось?
   Но Юру как будто поместили в глицерин. Он только пучил глаза и открывал-закрывал рот, как рыба.
  -- Да что тебя, заело?! - Блох рассердился и стал трясти Володарского с такой силой, что тот выпал из плаща. Но тут же Пинхас спохватился и помог ему подняться.
  -- У тебя что, запруду прорвало? Я тебя когда-нибудь так ронял?
  -- Ладно, ладно, Юрий, извини, - ворчал Блох, обтряхивая с юриного костюмчика синагогальный мусор, - ну ты тоже, тормоз, стоишь, как отмороженный...
  -- Да запыхался я, бежал три квартала, и это с моей-то одышкой, ох...
   Блох выдернул из юриных брюк зубочистку. Затем они поднялись наверх и устроились в кабинете. Юрий Всеволодович сел на край дядилёниного кресла, обтёр двумя пальцами рот и произнёс наконец:
  -- Ты, конечно, в курсе, что с твоим отцом.
  -- Если ты на счёт того, что какая-то сволочь, дай ей Бог здоровья, запустила старику в башку ананасом, то да, я об этом знаю.
  -- Да, - Юра повеселел, - чуть старому клизматрону скворечник не спердячили!
   Блох странно посмотрел на него. Он, конечно же, знал своего старого друга достаточно, чтобы не падать каждый раз в обморок при его эскападах, но здесь Пинхаса зашкалило:
  -- Юрий, говори, кто это сделал?
  -- Извини, Пиня, я не это имел в виду. Я пришёл тебе сказать, что это сделал я.
   Блох ошеломленно прикоснулся к виску.
  -- Но зачем?! Только чтобы отсрочить приезд комиссии? Так они тем более приедут, без него...
  -- Понимаешь, Пиня, так получилось... Ты же сам просил задержать... - и Юрий Всеволодович вывалил ему содержимое своей совести.
   Блох страшно захохотал. Володарский тоже начал было неуверенно улыбаться, как Блох вдруг смолк.
  -- Юра, я тебе не сказал, что я делал в синагоге...
   "Ты бы лучше мне сказал, кто смотрит у тебя дома по ночам ЭМ-ТИ-ВИ по телевизору, который хасиду иметь не полагается, крендель ты с маком..." - сложно подумал Юрий Всеволодович и ничего не сказал.
   Блох продолжил:
  -- Юра, я понимаю, что ты хотел покаяться, совесть передо мной очистить... Но вернулся ты не для этого. Я чувствовал, что ты вернёшься. И это хорошо, что ты вернулся. Утром будет всё не так. Утром будет день, болтовня, Марк, Лёня, Игорь... Если бы ты прибежал ко мне завтра, ты бы вырыл себе могилу. Слушай так - одно слово - ЛАЖА. Всё, больше я тебе ничего сказать не могу.
   Юрий Всеволодович не подавал признаков удивления. Блох даже немного обиделся, увидев, что друг не оценил его откровенности.
  -- Спасибо, Пиня. Но я и так знал. Мне просто почудилось, что ты чего-нибудь выкинешь, ты был в ужасном виде.
  -- Угу... Но теперь я в порядке?
  -- Да, в полном. Кстати, почему у тебя дома телевизор?
  -- Нет у меня дома никакого телевизора...
  
   Юрий Всеволодович вернулся под утро. В гостинице, в лифте, его "продрало в бадью" и приличные швейцарцы в клетчатом чуть не померли, а потом тихонько возмущались повадками "новых русских". Но Юрий Всеволодович всегда был большим эгоистом и придерживался точки зрения, что то, что происходит у него в желудке, не должно никого интересовать.
   В номере он без сил распростёр руки и опрокинулся на кровать, даже не снимая плаща цвета слоновой кости.
  
  
  

Глава двадцать третья

Дядька Жидомор

  
   Опустошив свои внутренности, трясся Майк на микроавтобусе с цыганами в Житомир. К нему подсела знойная женщина средних лет:
  -- Дорогой, дай ручку - будущее скажу.
  -- Дорогая, свое будущее я вижу более чем отчётливо. Если в ближайшие пару часов я ничего съедобного не съем, то кончу свои дни в лучшем случае в инфекционной больнице Житомира, где мне даже за обыкновенную клизму нечем будет заплатить. А в худшем - сама понимаешь. Не мне тебе рассказывать, что происходит с людьми без паспорта в худшем случае.
   Цыганка всё поняла и принесла Полкину несколько грязных яблок и засохший бутерброд. Полкин отложил всё в сторону, сославшись на тошноту, поблагодарил и сказал, что съест всё, когда ему станет немного легче.
  -- А что же с вами, голуби, приключилось?
  -- Обокрали нас, матушка, обобрали, и оставили лежать в чистом поле, на берегу реки Днепр.
  -- Что-то плохо вас обобрали, - слукавила цыганка, показывая на часы "Сейко".
  -- Не заметили в темноте. Они же у нас машину угнали, а в багажнике все мои вещи... В ужасном мире мы живём, мать, в ужасном. - Полкин потянулся и, уже засыпая, сообщил, - Но жизнь прекрасна, господа, и это факт!
   Проснулся Полкин уже в Житомире. Темнело. Приятели сошли на обочину пыльной улицы.
  -- Эх, здорово доехали, Миша, грех жаловаться, - веселился Кингур, разминая затёкшие кости. - А главное, бесплатно!
  -- Да уж, бесплатно, - ответил Полкин, ощущая непривычную лёгкость на левом запястье.
  -- Во всяком случае, по безналичному расчёту...
  -- Что, часы сняли? Безобразники. Но, главное, мы у цели. - Кингур указал на громаду девятиэтажного дома.
  -- Вот тут живёт мой дядя. Занимает весь первый этаж.
   У подъезда сновала шпана. Кингура с Полкиным они проводили мрачным взглядом. В парадном их встретил охранник, связался по домофону с абонентом и, получив согласие, пропустил внутрь.
   Дверь открыла полная накрашенная женщина.
  -- Алла Антоновна? Здравствуйте, это я, Капитон.
  -- Вижу, что Капитон. А что вам нужно?
  -- Ну как это "что"! С дядей повидаться, то да сё...
  -- Хорошо. Но только Артёма нет. Он в Германии.
   Из недр квартиры довольно отчётливо доносился гомон футбольного матча, и зычный голос прокричал:
  -- Аллочка, кто это? Это не Эльнур Нутриевич?
   Алла Антоновна свирепо сверкнула из-под подрисованных бровей и пропустила Кингура в переднюю. За ним из полумрака выплыл Полкин с фингалом под глазом.
  -- Стой! А это кто?
  -- Да это со мной. Он свой.
   Из гостиной снова заголосили:
  -- Эльнур Нутриевич, заходи, я здесь, в зале, извини, встретить не могу, ноги парю; Аллочка, дай мне полотенце!
  -- Да не Эльнур это, - зарокотала Аллочка устало и нетерпеливо, - это племянник твой, Капитон.
   Капитон снял обувь и вошёл к дяде. Полкин последовал за ним. Дядя сидел в удобном кресле, завернувшись в махровый халат, а ноги держал в зелёном эмалированном тазу. На полу, рядом с тазом, стоял пузатый чайник. Смуглую дядину лысину покрывали капельки пота. Искорками сверкали они в зеленоватом отсвете огромного телевизора. За телевизором возвышалась гора хрусталя, упрятанная в стеклянную мебель.
  -- А-а-а, Капитошка! Сто лет не виделись. Где это ты пропадал? - вымолвил дядя и фундаментально испортил воздух.
  -- Ну знаешь, дядя... - хотел было начать Капитон, как сзади на него налетела Алла Антоновна, неся брезгливо зажатое между пальцев полотенце.
   Швырнув им в дядю, она демонстративно удалилась на кухню читать роман. Дядя тем временем выудил из остывшей мутной воды свои побелевшие, с синими прожилками ноги. Тщательно вытер их и начал драть пятки куском пемзы.
  -- Ну-ну, Капитон, рассказывай. Слышал я, случилось у тебя что-то неладное.
   Капитон в двух словах изложил дяде свои похождения, опуская всё, дядю на касающееся.
  -- Вот. Ты меня конечно прости, Артём, но мне срочно нужны деньги. Больше одолжить мне их не у кого. А то, что я их верну, когда смогу, в этом не может быть никаких сомнений.
  -- Да не боись, Капитошка. Дам я тебе деньги. Ты для меня кое-что сделаешь и порядок. Сколько тебе нужно?
   Нависла тишина, Капитон терзался; мало попросишь - второй раз не даст, а на долго не хватит. Много тоже не стоит просить - десять шкур сдерёт.
  -- Слушай сюда. Я тебе дам штуку, только сделай мне одно дельце. Вот этот свёрток, - дядя встал и пошёл босиком по паркету к шкафу. Оттуда он достал перемотанный липкой лентой пакет, - этот свёрток доставь по одному адресу. Только чтоб железно! - и дядя прошептал Кингуру что-то на ухо. - Понял? Ну вот... на тебе твои деньги. Заработал. А, да, когда все благополучно проедет, вернёшься и получишь ещё кусок.
   Дядя паскудно улыбнулся:
  -- Мы должны помогать друг другу. Сегодня я. Завтра ты...
   Кингур уже собрался было уходить, как дядя вдруг запротестовал:
  -- Куда это ты, интересно, в таком виде пойдёшь? А тебя... Как его зовут? - обратился он к Капитону, показывая пальцами на Полкина. "Миша" - ответил за себя Полкин, - ...Тебя, Миша, постирать и полечить надо. Так что никаких нет - оставайтесь у меня; Алла! - заорал он вдруг, - Что же это такое?! Гости в доме, а она за свои книги засела. Уж больно грамотная стала, скоро диссертацию писать будешь!
   В дверях появилась Алла Антоновна с цветастой книгой в руках. Ею она запустила в дядю Артёма, сама как ни в чём ни бывало обратилась к гостям:
  -- Давайте, мальчики, по очереди в ванную. Одежду грязную кидайте на пол, новую я положу в спальне. И марш мыться! Где вас только, чертей, носило. Потом будем ужинать; Артём! Принеси из гаража раскладушку.
  -- Это что она, всегда так? - поинтересовался Полкин у Кингура, снимая с себя заскорузлый спортивный костюм.
  -- Откуда я знаю, я её в первый раз вижу.
  -- ???
  -- Да я дядю только раза три-четыре видел, когда он к нам в Киев заезжал и заходил в гости. Обычно оставался ночевать - за гостиницу не хотел платить.
  -- Да, дядька он у тебя махровый. А откуда у старика бабки такие?
  -- Ну, во-первых, - говорил Кингур, с блаженством опускаясь в ванну, - он тот ещё старик. Во-вторых, он же Житомирский Папа, самый основной авторитет здесь.
  -- Смотри-ка, а я думал, папа есть только римский...
  -- Миша, - Капитон, раскинув руки, плавал розовой жирной плямой в огромном бурлящем джакузи, - он здесь, ну, как тебе сказать, крёстный отец. Ну, что-то вроде этого.
   Хоть Полкина это и немного смутило, но виду он не подал - подумаешь, папа, хули тут цацкаться.
  -- А деньги, - просипел Майк, залезая в душ, - брать у него не боитесь?
  -- Ничего, для него это не деньги. Тем паче, я же племяш родной, а это святое.
  -- А в пакетике что?
  -- А шут его знает. Пистолет, кокаин, кукла - да всё что угодно.
  -- Жутковато... - буркнул Полкин уже из-под душа.
   Вымытые, свеженькие, как детки на именинах, сидели товарищи за столом на кухне и ели серый бульон с сухарями. "Негусто," - подумал Майк про Аллу, - "Типичная ведьма - если бы не подыхал с голоду, никогда жрать у неё не стал бы".
   На второе был вывороченный кусок жилистой говядины из супа и перловая каша. "Как приедем в Киев, пойду назло в хороший ресторан и как следует отъемся," - комментировал поглощение пищи Полкин. Под сердцем вдруг ёкнуло: "Эти несколько дней в Киеве длятся дольше, чем вся моя жизнь в Нью-Йорке".
   На кухню вышел дядя и похлопал "ребятишек" по горбам. Затем открыл огромный холодильник, вынул оттуда себе что-то, быстро затолкал в рот и, похрустывая, ушёл. "С-сука," - думал Полкин, - "Где это видано - самое говно, значит, гостям. Мясо это, наверное, собакам отдать собирались, да пожидились выбрасывать. Авось на доброе дело пригодится, кому-нибудь хавало заткнуть; чтоб кишкой не журчал".
  -- На тоби нэбоже, що мэни нэгоже, - произнёс вдруг Капитон мысли Майка вслух.
   Он прикончил второе, как прикончил бы ещё и третье и четвёртое, но ни того, ни тем более другого даже не предполагалось...
  
   Утром ягая Алла Антоновна ни свет ни заря врубила свет в прихожей, где на полу валетом спали Кингур с Полкиным, и выперла их на улицу. Снабдив в дорогу бутербродами из чёрствого хлеба с засохшим балыком. Складывалось такое впечатление, что присутствие нежданных гостей не давало ей всю ночь уснуть и она с трудом дождалась утра, чтобы избавиться от них и не чувствовать угрызений совести. Или чего там у неё есть...
  
   Как только Кингур добрался до Киева, то сразу принялся выполнять дядино поручение. Он позвонил по телефону, который прошептал ему на ухо кариесным ртом дядя, и там неясный голос назвал ему адрес, по которому должен был заявится Капитон. При этом ему пообещали, что если он "принесёт леших на хвосте", то пощады ему не будет.
   Вынужденные расстаться на время, они поделили дядины деньги и договорились о встрече в условленном месте. Распрощавшись, Кингур вскочил в троллейбус и добрался до Банной площади, над которой когда-то возвышалась почерневшая громадина брошенного небоскрёба, растущая прямо из старинного кладбища. Говорят, этот дом прокляли мертвецы, чьи кости раздробились под гусеницами бульдозеров. Там неподалёку он обнаружил пункт обмена валют и, смущаясь, сообщил сонной девице в кассе, что он "от папы". Та мигом скрылась и быстро вернулась, открыв боковую дверь. Туда протиснулся Кингур с пакетом и увидел сидящего в полутьме на трёхногом табурете... Полкина. Капитон сделал шаг вперёд машинально; он привык действовать нахраписто, не перенёс тяжесть тела, остановился и чуть не упал. У Полкина подскочили брови и задёргался глаз. Он быстрым движением включил лампу. Тут Кингур наконец и понял, что никакой это не Полкин, точнее, не тот Полкин: одутловатое, веснушчатое лицо, пустые глаза...
  
   "Полкин", бледный, привстал с табурета и пошёл на Кингура. Капитон, уронив пакет, рванул к дверям, но "Полкин" что-то гаркнул и двое бугаев сомкнулись плечами в проходе. Кингур ринулся боком вперёд, сминая охранников, но получил острый удар меж лопаток. Второй удар пришёлся в живот. Затем его окончательно скрутили и повалили в угол.
   "Полкин" скрылся за ширмой из толстого одеяла с оленями. Там он, обтерев двумя пальцами рот, от волнения с трудом попадая по клавишам, настукал номер телефона.
  -- Алло! Василь Панасович?
  -- Да-да. А что такое? Кто говорит?
  -- Алло, Василь Панасович. Это "Жираф" вас беспокоит...
  -- Вы что, - вспыхнул вдруг Дуля, - свихнулись? Почему вы звоните без предупреждения?
  -- Тут такое дело... - хотел начать суррогат Полкина, но глаз прямо-таки завибрировал, пришлось снять очки и прижать веко рукой. - Я хотел сказать...
  -- Проклятье! Что с тобой, "Жираф", я тебя не узнаю!
   Смятение затягивалось. "Жираф" сглотнул ком размером с футбольный мяч (так ему показалось) и выпалил безо всяких предисловий:
  -- П-председатель у меня.
  -- Как это? - пришлось удивиться Дуле, - Но он же... Ты же его... ну, то есть, ты знаешь, что я имею в виду!
  -- Да, да, да! Но с тех пор его уже кто-то видел. Ну, я не верил... я же собственными руками... я говорил, ну, мало ли бородатых мужиков шляется! А тут он сам ко мне пришёл...
  -- Как это сам?
  -- ...Я и не думал, что номер с Папой сработает. А тут он передачу от него принёс.
  -- Послушай... Стоп, стоп! А может, это не он, может быть, ты всё-таки перепутал?
   "Жираф" аж зарычал от обиды:
  -- Обижаете, Василь Панасович. Так брать его?
  -- Ты ещё спрашиваешь!
  -- Стоп!
  -- Да, что такое?
  -- А делать-то с ним что? - ляпнул "Жираф" и понял вдруг, что за ляпсус он только что себе состроил этим звонком а уж тем более последним вопросом.
   На том конце заныло. Василь Панасович никак не мог взять в толк, что же с его личным охранником, Шурой Филимоновым, случилось.
   Шурик не стал дожидаться результата, положил трубку и вышел к Кингуру бледный и решительный, придавливая указательным пальцем левый глаз.
   Капитон унылым тюфяком лежал в углу и кровожадно улыбался. Шурик кинул на него отсутствующий взгляд и выглянул в дверь, где распорядился на счёт машины.
   Затем он вернулся к столу; выпотрошил ящики, собрал какие-то документы, пропустил их через бумагорезку и сжёг весь салат в пепельнице. Вооружившись пистолетом, он помог подняться Кингуру, и вместе они вышли через боковую дверь, где их ждал серый спортивный автомобиль...
  
   В это время Полкин, настоящий Майк Полкин в панике шнырял по Банной площади. Естественно, он не оставил Кингура одного и вскочил, незаметно для председателя, в другую дверь троллейбуса. Постепенно туда набилось очень много народу и Полкин не сумел, как ни толкался, выйти на нужной остановке. Он пытался зависнуть у входа и выглядывать в мутное окно, чтобы не упустить выходящего Капитона. Но на вокзале его всё-таки сорвали с поручня и увлекли вглубь салона. Поэтому, постепенно продираясь к выходу, на Банной площади он видел, как в толпе мелькнула рыжая вельветовая куртка Капитона.
   На следующей остановке Майк вырвался из биомассы, вскочил в подвернувшуюся маршрутку и покатил в обратном направлении. Выйдя на площади, он стал осторожно сновать в толпе, но Кингура отыскать было невозможно. Тем более, вдруг обнаружилось, что одно стекло в очках лопнуло. А к пункту обмена валют "Реверс" подкатила вплотную серая "мазда", и никто даже не заметил, как кого-то толстого втолкнули в салон головой вперёд. Майк ещё минут десять метушился по площади, затем вдруг зашёл в тот самый пункт обмена и разменял там 100 долларов на гривны с усатыми дядьками...
   А напротив, через площадь, возвышался неприступным утёсом чёрный дворец Академии Министерства Внутренних Дел...
   Майк решил направиться к условленному месту встречи, хотя надежды особой не испытывал. На остановке купил себе ножик. Он успокаивающе лёг на дно кармана. Затем втиснулся в переполненный троллейбус и поплыл, сдавленный, мимо бесконечно казённого здания академии.
   С трудом пробившись к выходу, он сошёл на мосту, и ещё минут через пятнадцать оказался в зоопарке. У входа они должны были встретиться. Но Полкина удивило бы больше, если бы он действительно нашёл здесь Кингура. Уж слишком как-то безнадёжно пропал председатель.
   Майк проторчал часа два у входа. Выпил три бутылки пива. Потом плюнул, купил билет, и больше ни о чём не думая, поплёлся внутрь смотреть зверей...
   О Кингуре он снова вспомнил лишь в обезьяньем вольере. Давно уже Майк не чувствовал себя так одиноко. Ноги в кроссовках горели от усталости. Отыскав забытую всеми скамейку в прохладной тени, Майк скинул обувь и улёгся отдохнуть. Слабый ветерок касался небритого лица. В недрах древесной кроны угрожающе курлыкали голуби. Полкин погружался в сладкое небытие...
  
  
  -- Глава двадцать четвёртая (сумрачная)

Самый лучший в мире Карлсон

  
   Потеряв на Банной площади председателя, Полкин решил не "гнать лошадей" и обождать. Проведя целый день в зоопарке, Майк озверел. Вернувшись под вечер на площадь, не в силах найти себе применение, он углубился внутрь парка. Там приветливо раскинул свои палатки целый хрычевальный комплекс...
   Выйдя из парка, он решил исследовать местность, как будто можно было предположить, что Кингур зашёл в магазин. Тогда он пошёл через дорогу к большому белому зданию и обминул его. Зашёл в тень. Там он увидел большой продовольственный магазин и почувствовал голод. Зайдя в магазин, Майк наткнулся на огромную попу прямо напротив входа. А около неё суетились попы поменьше: в общем, разных размеров, но ни одна из них не превосходила ту, первой бросившуюся в глаза.
   Полкин решил среди огромного ассортимента искать хлеб. Он стоил в любом случае дешевле, чем прочая всячина, заполонившая прилавки. Им можно было, как минимум, наесться, хотя были, несомненно, и альтернативы, но Майку в голову в данный момент ничего не приходило. Он стал проталкиваться, как матёрый алкаш, небритый и потный, с фингалом под глазом и лопнувшими очками, в хлебный отдел. Запахло бакалеей. Стал он выбирать, но тот оказался чёрствым, такой хлеб в Америке постеснялись бы отдать последней свинье, не то что человеку в магазине продуктовом. Гораздо эффективнее в данном случае было бы обратить своё внимание на сдобу и выпечку, что Майк и сделал. Он нашёл всё же более или менее свежую булочку с маком, и хотел её уже взять, так какой-то дед выхватил её резко и почему-то сказав шамкающим ртом "пышка", посмотрел вопросительно на Майка, раскрыв беззубую дырку рта. Полкин растерялся и, заморгав, удалился.
   Неожиданно захотелось по-маленькому. Аж прижало. Долго он не раздумывал: приняв безразличный вид, неожиданно для себя и незаметно для других юркнул в мясную подсобку. К счастью, на грязных крючьях в узком коридорчике обнаружился одиноко висящий грузчицкий халат мрачного цвета, что вонял грубыми сумками и авоськами, а так же мясом. Полкин накинул его на плечи и вышел на грязный двор магазина. Обратная сторона медали выглядела очень уж сумрачно. Какие-то лотки, как клетки, были навалены друг на друга. Он взошёл на высокий пандус и обернулся на жалкий дом: с обратной, дворовой стороны плиткой он обложен не был. Жёлтые трубы газового снабжения обвивали, как лианы, его стены.
   Полкин спрыгнул прямо в коробки и ушёл в темень. Там сделал свои дела и, вскарабкавшись на пандус, пошёл снова внутрь, в кафельный рай. Забыл про халат. Вышел за дверь и оказался резко в магазине, прямо в мясном отделе. Мясник за прилавком кого-то страшно ругал и кинул куском мяса прямо в лицо одной жирной бабы-колобка. Лицо жиропы посерело и увеличилось в несколько раз. Сразу стало как-то темно в магазине, и дрожь с холодком - последствие дневного запоя - пробрали нетерпеливо всё тело Полкина.
   Иногда такое случается в скоротечности дня, когда вдруг наступают сумерки и все происходящее сводится к своей сути, становится на свои места исконные, и страх уступает место чистому духу изначального Человека. Наконец ОНО заняло весь торговый зал и разродилось чем-то ужасным. Мясника смяло в тень, а кусок мяса вроде утащили полудикие кошки и знакомая собака-дворняга, терьеристая, им в этом помогла. Утащили из-под ног по полу.
   За витринами посветлело, проехал троллейбус навстречу солнцу; тётка-скандалистка приняла обратно свои размеры и малиновая её куртка из нейлона растворилась комом в серой толпе; всё снова обрело звук и движение.
   Майк вышел наружу, оставаясь в смятом изумлении. Совсем недалеко от магазина он увидел лотки из погнутого алюминия; выложенные домашними рушниками и оттуда, из их недр, поднимался пар. При приближении запахло горячими пирожками, и Полкин удивился своей прежней невнимательности... Уже он собрался купить пирожок, но продавщицы, как назло, поблизости не оказалось. Стал он тогда совсем близко, вплотную, и от голода, который заполнялся ароматом, в голове помутнело.
   Неожиданно какой-то глубокий, протяжный и просящий голос вклинился в полкиновскую муть:
  -- Почём пирожки? - произнёс кто-то, загораживающий солнечный свет, прямо в лицо Полкину, - начинка, начинка...
   Последние слова нагнетались с невероятным усилием. Полкин среагировал:
  -- Простите, я и сам хочу узнать то же самое.
   И тогда он увидел перед собой огромный мешок тёмно-синего цвета и два поменьше снизу, что расходились старым чулком в стороны и уходили своими штрипками в огромные, дедовские сандалии коричневого цвета. Мешком оказались спортивные штаны, которые обхватывали тело субъекта посередине, как подставка для яйца. Далее следовала белая рубашка в клетку, отчего она переставала быть белой, и массивный воротник завершал её. Неожиданно Полкин понял, что перед ним стоит легендарный Карлсон, собственной персоной. Открытие последовало после того, как он увидел голову и приплюсовал к ней всё, увиденное ранее.
  -- Вы что, Карлсон? - спросил Майк субъекта хрипло, но получилось слишком тихо, поэтому он прокашлялся.
   Человек же, улыбаясь до ушей, обнажил железные зубы и вежливо, но с нажимом продолжил расспрос.
  -- Простите, вы здесь продавец? Громадянын? От магазина что ли торгуете, или сам? Ась, Халат Макаровыч?! Оглохли что-ли? - обдал Полкина чесноком огромный рот.
   Полкин сделался не резким. За время беседы собралось ещё несколько недовольных. А по словам субъекта стало ясно, что на вопрос он не ответил и это значило, что он - Некарлсон. Однако букву "р" выговаривал не по-русски... Вдруг он спросил громко:
  -- Вы случайно не из синагоги, пане добродию? Я вас, кажись, там видел...
  -- Я мясник, - соврал Полкин, когда обнаружил на себе халат, - из синагоги...
  -- Шейхет значит, - со знанием дела заключил Карлсон, и закинув за шею куб головы, покачал им с некой величаво-мудрой ухмылкой.
   - Что вы гоняете здесь свои жидовские пуки, - резко влез не в своё дело старый, несимпатичный дед, с высоким лбом и сединой на ушах. Он был похож на ржавый капкан, который последний раз смазывали прошлогодним снегом и который нуждается в свежей медвежьей крови по весне.
  -- Гадасти ванючие, - поддержала его небольшая худощавая тётка женского полу и одной национальности с дедом. - Абваняли все пиражки, - не унималась трухлявая берёза.
   Какая-то женщина вступилась:
  -- Как вам не стыдно!
  -- А, это вы, Елена Юрьевна, - смешалась тётка.
  -- Ну я от вас такого не ожидала. Столько лет у нас в "сахарке" пол убирали, думала вы - культурная женщина...
   Полкину показалось, что Карлсона и его стали обругивать как евреев. Их уличили в еврейском происхождении, якобы, и решили прицепиться поэтому. Но как?! Разве сделали они что-то или сказали такое, что могло обидеть кого-то?... Стало не по себе.
   А между тем скандал разгорался, так как очередь увеличилась в несколько раз, а продавца всё не было. Люди спорили, и кто-то уже заявил, что - "жопу отрастил". Это, видимо, относилось не к Полкину: - не сдавать же из-за такой ерунды выгодную позицию в очереди!
  -- Пошла на хуй, пошла на хуй! - вдруг быстро, скороговоркой, но смакуя, произнёс Карлсон в сторону знакомой Елены Юрьевны, и дружеским жестом руки пригласил Полкина уйти с ним отсюда.
  -- Жлобы, - кивнул он в сторону очереди.
   Но в это время пришла продавщица пирожков. Это была та же морда, что цапалась из-за халата с мясником, но уже в белом некогда переднике поверх куртки цвета жухлой малины. Первым делом она набросилась на Полкина, что он, якобы, украл её рабочий халат. Сказала, что пойдёт в милицию и засадит его за воровство и за притворство. В очереди нашлись и те, кто сказал, что "тот в халате" хотел якобы продать её пирожки... А той только этого и надо было. Она так же, разумеется, по наущению некоторых граждан, стала истерическим голосом спрашивать, что у Карлсона в сумке-авоське, хотела думать, пирожки... Карлсон прореагировал:
  -- Пошла и ты на хуй - там говно. Которым ты начиняешь свои пыригы, дура климактерическая! Хошь отдам назад?
   ...Сзади еще слышался истошный крик, визг, вопль, стон - как будто резали поблизости свиней, когда Полкин и его собрат по несчастью неслись как угорелые. На ходу Полкин скинул злосчастный халат на асфальт и тут же получил чем-то холодным, сырым и тяжёлым по лицу. Из глаза пошли искры, когда он понял, что удар пришёлся на глаз. Потом уже пришёл испуг. Открыв глаз увидел котомку, которая отлетала назад. Оказывается, Карлсон так размахался руками, что авоська вмазалась на излёте в глаз Майка. Старый синяк устало заныл, получив новые силы.
   Они понеслись вон, несмотря на аварию. Убежали во дворы. Бежали долго, оббегая что-то и забегая куда-то. Один раз пришлось перелезть через забор, где Майк чуть не оборвал себе кое-что. Но, задыхаясь, его спутник на ходу заметил, что знает район как свои гениталии и бояться нечего, мол, никогда не догонят. И заверил это утверждение жутким потным жаром, который ощущается как нечто холодное, т.к. тело охлаждается посредством выделения жидкости.
  
   Вскоре они оба вбежали в черное парадное того самого облезлого дома, с обратной стороны которого всё ещё бесновалась продавщица пирожков. Поскальзываясь на плитке, они запрыгали по лестнице на второй этаж, который в общем-то был заодно и первым жилым этажом здания. Занимая весь пролёт, перед Полкиным сотрясалась сумеречная попа, пока он наконец не влепился в неё и не сообразил, что попа остановилась.
   Карлсон налёг на железную, крашеную под цвет стены дверь. С корабельным грохотом провернулись ключи в замаскированном замке. Краем глаза Полкин отметил присобаченные к двери атрибуты электрощитовой: жёлтый треугольник с черной молнией. Внутрь его втянула могучая и холодная, но при этом пышущая жаром рука.
   В тесной прихожей стало страшно. Вспыхнула яркая белая лампа, и Полкин лицом воткнулся в перекладины шведской стенки из спортзала, завешанные штанами и галстуками. Заныл зуб. Карлсон, размахивая промокшей котомкой, умчался вглубь своего убежища. Полкин остался торчать в нерешительности, потирая ушибленное лицо. Где-то загремели миски. Майк осмотрелся по сторонам.
   Маленькую прихожую загораживал старинный буфет на слоновьих ногах. На буфете возвышался бронзовый канделябр, где вместо подсвечников были кустарным образом вкручены цоколи для электрических ламп. Рядом с ним возлежала стопка перфокарт, покрытых паутиной. Четыре разобранных телефонных аппарата, гитлеровский приёмник размером с микроволновую печь, кирзовые сапоги и поцарапанная жестянка из-под черной икры дополняли натюрморт. Покрыт буфет был сползшей с одного края пожухлой клеёнкой бордового цвета. Рядом, на свободном фрагменте стены косо висел телефон-автомат старого образца. Полкин снял трубку - она гудела...
   Тень приблизилась. Вышел Карлсон с мокрыми руками.
  -- Давайте хоть познакомимся для начала, - предложил начинающий приходить в себя Полкин.
  -- Саша, - коротко представился Карлсон и так сжал Полкину ладонь, что тот поспешил её выдернуть.
  -- Майк.
  -- Майк, проходи не стесняйся, - вдруг по-человечески, без паясничанья заговорил Саша, - Жена уехала с сыном на дачу, а я вот на хозяйстве остался.
   Вдруг он снова убежал куда-то. Донёсся голос:
  -- Весь день унитаз чинил. С утра не завтракал. Я сейчас курицу сварю. Иди сюда!
   Не успел Покин двинуться с места, как откуда-то протянулась веснушчатая рука и втянула его
   под какой-то грязный полог. На кухне...
   На кухне половину пространства занимал огромный станковый электромотор. Покрытый слоем
   пыли и подтёков, он громоздился между плитой и столиком, не давая возможности подойти к окну. Саша-Карлсон поймал взгляд Полкина:
  -- Отремонтирую и продам.
   Тут же под попой у Майка оказалась табуретка, на которую пришлось сесть. Твёрдый пластиковый пол был затоптан трупиками тараканов. Участок стены в том углу, где располагалась мойка, был обит синтетическим шпоном. Посуда была навалена на какую-то конструкцию прямо в раковине. С газовой колонки свисал душевой шланг.
  -- Посудомоечная машина. Сам сконструировал. Жаль только, не работает.
  -- А где же ты посуду моешь? - спросил Полкин.
  -- В ванной. Там стоит усовершенствованная. На кухню она не поместилась. Видишь ли, - и Саша повернул мудрое лицо, бросив на минуту резать мясо, - я её хочу совместить со стиральной...
   Полкин не стал спрашивать, где сашино семейство моется само. Судя по запаху и общему виду, у этой семьи отсутствуют гигиенические предрассудки.
  -- Моя семья, - подхватил мысль Саша, - живет в основном у тещи. Мы с Ольгой неплохо ладим.
  -- Саш, - перебил Полкин, - извини. У тебя попить есть? Я весь день в бегах.
   Саша порылся в тумбочке и выудил оттуда на удивление чистую кружку. Из горбатого чайника налил кипяченной воды и протянул Майку. Майк впился губами в драгоценную жидкость, опустошил кружку и попросил ещё.
  -- Ты прости, что я с пустыми руками. Кто ж мог знать, что к тебе зайду?
  -- Не морочь себе голову, - веско, с нажимом произнёс Карлсон и продолжил карнать несчастную куриную тушку, - я ещё шкалик затарил. Сейчас за День Победы выпьем. А то я так и не пил. Работал, как карла. Так что и деньги теперь есть, и время...
   В этот момент что-то утробно загрохотало за стенкой, Саша со звоном швырнул нож и унёсся куда-то за дверь. "Ах ты, етить твою... японский магнитофон..." - доносился его голос, перекрываемый этим гулом. Полкин понял, что унитаз опять проявил норов. Застучал какой-то металлический предмет, раздались матюки. Появился Саша, весь мокрый. Смуглое, веснушчатое лицо блестело от воды. Щётка ржавых волос серебрилась мелкими капельками. Огромные, добрые, чёрные глаза светились торжеством:
  -- Доломал! Ей-богу доломал! Придётся теперь до тёщи на горшок ходить, - произносил он слова интересно. С таким нажимом и нагнетанием, как будто внутри него работал мощный насос. Букву "р" он размазывал на английский манер.
  -- А как же..?
  -- Шуткую, - разулыбался Саша. - Можешь ходить, только слив не трогай. Я сам потом солью.
   Полкин зашёл в сортир и испугался. Со стены на него смотрел огромный, вырезанный из плаката Луис Армстронг с выпученными глазами и саксофоном в надутых черных губах. Бачка не было. Вместо него валялись керамические осколки. Металлический шланг служил для смыва, но трогать его запрещалось.
   Когда Полкин снова оказался на кухне, там уже во всю кипела вода и плюхались в неё луковицы, картошки и морковки. Саша подхватился и распахнул окно. Пахло газом.
  
   Сорок минут спустя наши случайные друзья уминали настоящий куриный бульон. Полкин заламывал за обе щеки, но всё равно отставал от Карлсона, который добивал уже третью керамическую бадью в народном стиле. Когда с супом было покончено, Саня отвалился на стуле и вытащил откуда-то крошечную поллитровочку водки. Впрочем, крошечной она казалась лишь в его руке. Разлили... С холодильника "ЗИЛ" им улыбался клоун Олег Попов.
  
  -- ...Я вообще очень добрый, - разорялся Саня, когда бутылка перекочевала под стол, - я такой добрый, что если бы мне платили за это деньги, мне не нужно было бы пахать, как карла...
   За окном разрасталась мягкая и нежная киевская ночь. Пахло сиренью и ландышами. Мир мило упростился до этой захламленной, гостеприимной кухни; где никому не нужный толстый полухолостяк щедро делился со случайным человеком тем единственным, чем его одарила природа - никому не нужной добротой. У Полкина сжималось и вертелось в груди сердце. Положительно непонятно было, что делать в этом мире Карлсону с таким обилием доброты.
  
   Ночевал Майк на какой-то дерюге, в сумрачной комнате, содержимого которой так и не рассмотрел.
  
  
  
  

Глава двадцать пятая (юбилейная)

Нёма-каббалист

   После Сашиных запущенных пенатов Полкину нужно было как-то освежиться. Утро подавало надежды. Майк снова поехал в центр, чтобы побыть среди людей. Он даже позавтракал в кафе и купил газету. Начиналась новая жизнь - без дома и без Кингура. В газете он прочитал сообщение о нападении на Президента. Полкин без любопытства разглядывал портрет капитана милиции Полищука, роняя на него крошки. Геннадий стремительно делал карьеру. Спасение президента от коварного инвалидского костыля расценивалось куда более высоко, чем обезвреживание банды ветеранов. Но об этом позже. Под изображением милиционера размещалась ущербная фотокарточка террориста Харченко, снятая с трофейного инвалидного удостоверения.
   Ухмыляясь, Полкин пробежал глазами криминальную хронику. Там тоже хозяйничал Полищук, но теперь уже в роли героя, обезвредившего банду афганцев. Это случилось буквально за день до попадания Геннадия в президентский кортеж, но уже в связи с предотвращенным покушением получило дополнительную огласку. Так случилось, что Полищук стал двойным героем дня. За неделю он из сержанта вырос до капитана!
   Заметка об афганцах была написана бездарным милицейским языком, тем не менее Полкин прочёл её с азартным увлечением. У преступников изьяли два автомата АК-70, на квартире был обнаружен склад оргтехники, а теперь внимание: в схованке нашли автомобиль ВАЗ 21011 белого цвета, при нём - пистолет, переделанный из зажигалки, и вещи некоего Майкла Полкина...
   ...Майкл Полкин подавился и ещё раз пропустил фразу перед глазами. Гражданину Полкину предлагали явиться в отделение милиции.
   Опасаться Майку было нечего. В конце-концов, для получения новых документов ему необходимо было подать заявление в милицию. Доев и расплатившись, Полкин нахально отправился за своими вещами.
   В отделении его сопроводили к легендарному Полищуку. Тот оказался крупным, сорока лет ментом с лицом обожравшегося кота. После двухчасовых церемоний, звонков в посольство США, заполнения каких-то шизофренических бумаг, Полкину устроили очную ставку. Там он никого не признал, заявив, что было темно, он был нетрезв и ничего не помнит. На расспросы о владельце автомобиля Полкин отвечал уклончиво. Затем Полищук поинтересовался, почему потерпевший сразу не обратился в милицию.
  -- Я был в шоке. Не знал, что предпринять, - врал Полкин, - я был в состоянии аффекта...
  -- Эффекта, не эффекта, а положено обращаться, - веско парировал Полищук, - вот глаз вам где подбили, гражданин Полкин, вы нам так и не рассказали.
  -- Это к делу не имеет отношения. Извините, гражданин начальник, вещи можно получить?
  -- Пока нет, - уклончиво ответил гражданин начальник, - подождём письменного подтверждения из посольства и выдачи вам временных документов. Только это в случае, если вас инд... инди..
  -- Идентифицируют? - подсказал Полкин.
  -- Вот я ж и говорю - индифицирують; тогда уже посмотрим.
   "Сволочь, взятку выбивает, сукин сын" - подумал Майк и сказал:
  -- Я же вам говорю - деньги у меня украли. Понимаете, меня ог-ра-би-ли!
  -- Нет, ну так шоб усё забрали, так не бывает, - и Полищук самодовольно откинулся в кресле. - А пока мы имеем право вас задержать до выяснения...
   Ему улыбались звёздные перспективы, а он норовил пойти неверным путём Шуры Балаганова. Имея в кармане богатство, тянул руку за копеечным ридикюлем. Полкин занервничал.
  -- Хорошо, можно договориться? Своими словами...
  -- Выйдем, покурим, - предложил Полищук, изображая крайнее равнодушие.
   В коридоре он даже угостил Полкина сигаретой, от которой Майк отказался. В закутке, возле радиатора батареи, под кроной пыльного фикуса состоялась сделка.
   Но не успела бумажка исчезнуть внутри пачки сигарет, как неизвестно откуда взявшийся прокурор Шпалера накрыл капитана с наличным. Вместе с содержимым пачка была тотчас конфискована. Сияющий прокурор, исчезая, пригласил обоих деляг к себе в гости. Полищук приглашению не обрадовался, а наоборот, сник, и Полкину пришлось утешить его ещё одним подаянием. Кроме того, пришлось сбегать за сигаретами на угол. Затем мрачный, как туча, Полищук выдал наконец Полкину вещи.
   - Но где же мой костюм?! - кричал Полкин потом, - один костюм стоил 150 баксов, я уже не говорю об остальном...
   Но Полищук лишь ворочал потной шеей и на Полкина уже не реагировал. С полупустой сумкой Майк покинул отделение и съездил в посольство. Затем решил ехать назад на квартиру. Хотя его ключи остались в квартире, он надеялся попасть туда через тайники.
  
   Прибыв на Подол, он ещё на подходе к дому почувствовал запах жареной рыбы. На лестнице запах усилился до умопомрачения, а уже стоя у двери в квартиру N14 Полкин заметил, что запах мутирует в вонь и с напором струится из-под двери. Запас воздуха в лёгких подходил к концу, и Майк, сгибаясь, постучал в дверь. "Будь что будет!" - подумал он и отступил в темноту. Дверь со стоном распахнулась, обдав Полкина жаром и рыбной вонью.
   На пороге из клубов дыма и пара соткался крошечный человечек с бородой мышиного цвета, с лысоватой головой, в трениках и в майке.
  -- Что вам угодно... - хотел спросить он гнусавым голосом, но Полкин перешагнул через него, бросился в кухню и распахнул окно.
   Пейзаж заколебался в мареве.
  -- Сумасшедший, - набросился на человечка Полкин, отдышавшись, - что вы здесь устроили?!
   Вся кухня была забрызгана маслом. Свежие пятна покрывали стены и пол. На плите трещала огромная грязная сковородка, на которой подскакивали крупные рыбы, облепленные мукой. Огненные брызги не давали подойти к плите. Полкин забежал в ванную, схватил полотенце, обернул им лицо и ринулся, как пожарный, к сковородке. Его обдало жаром и очки сделались непрозрачными от жира.
   Майк сорвал сковородку с огня и вышвырнул вместе с содержимым в окно.
   Когда дым рассеялся, Полкин выключил газ, почистил очки и обнаружил, что спортивная куртка прожжена в трёх местах. Плюнув, он уничтожающе посмотрел на виновника несчастья. Тот заговорил.
  -- Вы меня спасли. Я, честно говоря, не знал уже, что делать...
  -- Пожарных звать. А затем безотлагательно на приём к психиатру, - гаркнул Полкин и заметил, что у человечка подпалена борода и майка на животе обуглилась.
  -- Кстати, - спросил он уже более мягко. - Что вы делаете в моей квартире?
  -- Я вообще, эт самое, из Кишенёва. Приехал на конгресс каббалистов. Обещали денег дать, да так и не успели. Ребята скинулись мне на билет, а там уже я сам перебивался. Приехал сюда - спасибо, хоть жильём обеспечили. Сказали, эт самое, там, вроде, кто-то жил, посмотрите как и что. Я Нёма.
   Человечек протянул руку. Полкин ее пожал и спросил на счёт пожрать.
  -- Ну, обед того, пропал. Я этих лещей сам, эт самое, поймал.
  -- Как, и они вас не могли обеспечить хотя бы обедом? Вот, возьмите, сходите и купите что-нибудь. А то я сейчас сам с голоду опухну. Я пока порядок наведу.
   Нёма взял деньги и сбегал вниз, принёс сковородку, которую чуть было не уволокла помоечная старушка.
   Когда каббалист Нёма окончательно исчез с горизонта, Полкин принялся прятать оставшиеся 400 баксов. Он обмотал бинтом щиколотку и вклеил между слоями полиэтиленовый пакетик с деньгами. Потом, когда операция успешно завершилась, Майку захотелось помыться. Вместо этого пришлось помыть кухню.
   Помыть - громко сказано. Выщербленный пластиковый пол, проваленный и безнадёжный, вытоптанный до дыр, из которых глядели окаменевшие древесины. Майк протёр территорию вокруг плиты, где выпало наибольшее количество осадков, затем саму плиту и фрагмент стены. Тряпку он в результате выбросил.
   Когда Майк уже помылся и, заново перевязавшись, расхаживал полуголый, в одних спортивных штанах по своей квартире, которая казалась ему теперь домом родным, заявился Нёма со свёртком. Там оказались какие-то подозрительные зразы. Из-за пазухи Нёма вынул пачку вермишели. Сели обедать...
  
  -- Глава двадцать шестая

Благоухайло

   Палыч не мог оторвать себя от дивана. Какой там оторвать! Он не был в состоянии хотя бы открыть глаза. Он чувствовал себя как Белоснежка, съевшая заколдованное яблочко и слышащая всё вокруг себя, но не способная на всё это реагировать.
   То, чего нажрался вчера Палыч, явно не было яблочком. Даже очень сильно заколдованным яблочком оно быть не могло. Ведь что пил Палыч, когда у него не было денег? Неделю назад ему налили у Шпалеры. Прокурор, когда гулял, а гулял он по субботам, был всегда щедрым и добрым. Но от субботы до субботы ещё шесть дней, шесть бесконечных дней запоя. И Палыч выходил из положения. Он пивал зубную пасту, антифриз, делал какие-то настойки, когда выходил (вернее, когда его выносили) из запоя. Он изучил всю бытовую химию, он мог бы защитить на этом диссертацию.
   Но в это утро Палыч сам не мог и не хотел вспоминать, чем это он накануне заправился. Вроде какие-то толчённые и растворённые в воде таблетки? Чёрт с ним, Палыч лишь знал, что в дверь уже с полчаса звонят и что надо как-то подать признаки жизни. И ещё Палыч инстинктивно осознавал, что звонки в дверь непременно связаны с возможностью опохмелиться.
   Палыч дал телу мощный импульс. Он даже проследил, как импульс прокатился по спинному мозгу и исчез в конечностях, как сигнал эхолота в бездне Марианской впадины. Палыч принял поражение и решил так далеко не заходить. Он сконцентрировал все свои силы и задвигал челюстью. Звук, который он издал, напоминал предсмертный стон столетней бабушки и признаком жизни являться никак не мог. Скорее наоборот.
   Палыч стойко продолжал борьбу. Он разлепил склеившиеся ресницы и открыл глаза. Тысячи молний тотчас ворвались в расширенные зрачки его. Ворвавшись, сплавились в огненный шар, который, остывая, расползся по извилинам мозга жидким чугуном головной боли. Тут Палыч застонал и упал со скользкого дерматинового дивана. Тело, наконец, пробудилось и возопило к мозгу всеми мыслимыми недугами. Палыч встал и, покачиваясь, как новорождённый олененок, приблизился к двери и немыми пальцами открыл замок.
   Далее у него в голове окончательно помутилось, он затрясся и брякнулся прямо к ногам стоящего на пороге Юрия Всеволодовича, розовенького, живого и с загадочным свёртком под мышкой. Юрий Всеволодович не растерялся. Распечатав свёрток, он вынул оттуда флакон дорогого французского коньяку. Палыч лежал бледный, с заострившимся носом, высохшим ртом и раскиданной копной чёрных спутавшихся волос с лёгкой проседью.
   "Да, доходит Палыч..." - подумал Юрий Всеволодович и откупорил бутылку. Золотистая струйка французского коньяка полилась по растрескавшимся губам Палыча. Палыч замотал головой и закрыл ротовое отверстие.
  -- Хавало отвори, индюк ты китайский, - ласково приветствовал Юрий Всеволодович возвращение друга в царство смертных.
   Палыч распахнул мутные чёрные глаза:
  -- Пельмень, ети твою в дерюгу, - захрипел он, - где тебя носило?
  -- Это тебя где носило? Где ты, блин, надрался так?
  -- Ой, Юрик, не спрашивай. - Палыч лишь махнул рукой.
   Затем он этой рукой потрогал лоб и неожиданно трезво спросил:
   - Дай червонец. Христом-богом, твою мать! Надо!
   - Ты чего, Палыч, тебя лечить надо, ты ж совсем окочуришься...
   - Да нет, то другое, то для лечения... - бормотал Палыч, кряхтя и приподнимаясь.
   Через некоторое время вся его голенастая и всклокоченная фигура, пошатываясь, направилась на выход.
  -- Ты куда? - спросил опешивший Володарский.
   Но Палыч махнул рукой и вывалился на лестницу.
   Юрий Всеволодович пожал плечами и снял плащ, несколько уже помятый плащ цвета слоновой кости. Затем он стал оглядывать квартиру в поисках вешалки. В прихожей, на дошкольном шкафчике, задубевшей грудой валялась джинсовая куртка Палыча.
   В комнате было темно от запустения. Зияли окна без занавесок. Посередине стоял круглый стол, покрытый газетами. Но в углу Юрий Всеволодович заметил нечто фантастическое. Он поощрительно мотнул головой. Ухмыльнувшись, подошёл ближе. Это был тускло освещённый, но очень ухоженный аквариум. От него пахло высохшими на морском берегу водорослями. В крошечной изумрудной бездне поблёскивали чешуей золотистые рыбки. "Караси," - подумал Володарский.
   В это время из передней раздался шум. Юрий Всеволодович нехотя оторвался от созерцания подводного мира и выглянул в прихожую. Там раскачивался Палыч, обхватив двумя руками банку квашеных помидоров. Помидоры перекатывались, как фантастические рыбки, среди зарослей укропа и камешков чеснока.
   Палыч ушёл на кухню. Взял открывалку и мутный гранёный стакан. Старательно вытер его о спортивные штаны. Открыл банку, отлил в стакан рассолу и с блаженством выдул.
   Затем он рыгнул мучительно и протяжно, басом; выловил двумя пальцами помидор и высосал из него внутренности.
   "Совсем скотина стал Палыч," - подумал Юрий Всеволодович. Он стоял в дверях, перекинув через руку плащ и умилённо разглядывал друга.
   А помнил он совсем иные времена. Школу, например. Стоило какому-нибудь хулигану из старших классов вскинуть аморфное тельце Юрика, дабы натрясти горсть мелочи, сзади на него набрасывался свирепый Пашка и брал в ключ. Кроме тренировок в местном спорткомплексе, совершенствовался Палыч в у-шу. Позднее бегал на Яры и трепал там, в оврагах, старые автомобильные шины своими стальными кулаками...
   Между тем взгляд у Палыча прояснился. Неожиданно для себя он заметил в дверном проёме Юрия Всеволодовича. Тот таинственно вырисовывался из мрака, обрамлённый дверным косяком, круглолицый и золотистый, как дама на барочном полотне. Нечто подобное этой ассоциации промелькнуло и у Палыча в голове, потому что он просиял и сказал:
  -- Ну ты, Пельмень, в натуре, настоящий дюбек. Мы ж сто лет не виделись, а ты торчишь в дверях, как пиз... пиззаж! Иди, к столу садись...
  -- Рад тебя видеть, Паша, - Юрий Всеволодович повесил на спинку стула плащ.
   Затем, подтянув брючки из шотландской шерсти, сел на обмызганный стул и провёл пальцем по столу, оставив дорожку среди крошек.
  -- Паша, помнишь год эдак девяностый? Как мы крутили?
  -- Так ты и сейчас крутишь... - и Палыч угрюмо покрутил бутылку с остатками постного масла.
  -- Э-эх! - Юрий махнул рукой. - Сейчас разве люди. Вот у нас было... это, Галкин например... Лёлик Шухер, Толя Мотня... Слушай, я ж Толю видел...
   Володарский осёкся. Он вспомнил сверкающую фиксу и то, что эта фикса обещала сделать за недержание языка. К счастью Палыч, кажись, углубился в воспоминания и ничего не заметил. Но не успел Юрий Всеволодович оправиться, как Палыч, скупо чему-то ухмыльнувшись, ляпнул:
  -- А помнишь; как Толян пиво фиксой открывал?
   "Тоже мне, заладил," - и Юрий Всеволодович вяло перевёл взгляд в сторону двери, Палыч перехватил взгляд:
  -- Да, блять. Понимаю! Со мной сейчас не в кайф...
   Юрий Всеволодович повернул голову назад, но снова мимо глаз друга:
  -- Да, нет, Палыч, не дрейфь... Просто время... Ай'м вэри бизи...
  -- Да сиди ты, - железной хваткой приковал Палыч пухлую руку Юрия Всеволодовича к столу и больно вдавил браслет "Омеги" в кожу, - Каждый день жизнь кидает тебя вверх-вниз, как шарик пинг-понга. От тебя не зависит ровно ничего... И в то же время зависит все! Ты зачем пришёл? Взять меня в дело. А увидел что: -о-о-о! Совсем конченный Палыч. Кабздец старику. Не-е-ет! Раз уж взялся за коня, не говори, что нельзя...
   Вдруг Палыч скис и отпустил Юру.
  -- Это ж невозможно так! - затряс он руками, - Утром ещё клянусь - иди, Палыч, руби этот лёд, ты ж сила. Ты ж горы сдвинешь, дай только точку опоры. А к вечеру что? А-ай! Выйду ли на улицу, останусь ли дома - всё одно. И так изо дня в день. И так проходят годы. А жизнь - она одна... А началось уже ж давно! А ты уехал, так кому я нужен?
  -- Паша, ты только не кисни, мне ж ведь тоже невмоготу. Это ж только на вид крутой, полный голубец капусты. А в душе-то что? Параша! И каждый, извиняюсь, блять, культурный же человек, гадит туда, срёт. И никому не лень! Где Володарский?! - Юрий Всеволодович вскинул руку, - Где этот поц в плаще? - Паша, я приехал искать тебя. А нашёл что?
  -- Ха! А я ждал увидеть Юрку Пельменя, а увидел что? Юрия Всеволодовича Володарского. В плаще, блять!
   В это время из-за стен раздался гомон, хохот и выкрики, накатились, как в кино, снизу вверх и выплеснулись где-то над головой.
  -- Что это такое? - поинтересовался испуганный Юрий Всеволодович.
  -- Суббота, значится... Гости едут... У Шпалеры гуляют. У меня есть только два дня на неделю - суббота и не-суббота.
  -- А тебе какой хрен с базара?
  -- А такой; что на субботу и воскресенье я выпивкой обеспечен, в остальное же время импровизирую...
  -- Что же ты вчера наимпровизировал? - съехидничал Юра.
  -- А-а; не спрашивай. Сам уже не знаю. Помню только детскую площадку, песочницу, там, Гера с Дюбелем что-то придумали... Потом мрак. Сил нет об этом говорить.
  -- Паш, а ты Пиню помнишь? - Юрий Всеволодович развеселился.
  -- Ну, ясный перец! Раввин... А что он? - Палыч встревожился. - Тоже киряет?
  -- Ну дак! Влип наш Пиня по самую ермолку, Палыч, и чувствую, меня втянет... Вынимать его надо.
  -- Нам всем друг друга вынимать надо, и ты, и я, и он, если сейчас не начнём, то всё, конец, гроб и свечи.
  -- Ну, пошёл поминать Бога с порога! Я ж к тебе не цацки лепить пришёл, а с делом...
   Так проговорили друзья до вечера, когда косые лучи заката залили мир оранжевым светом.
  -- Ты, Юра, как хочешь, а у меня, извиняюсь, - заявил вдруг Палыч, сморщившись, - кишка сохнет.
  -- Что ж ты раньше не сказал? - Юра Всеволодович взглянул на часы, - Гастроном уже наверняка закрыт.
  -- Дак нафиг нам гастроном, когда наверху, вон, Шпалера есть.
  -- Какая шпалера?
  -- А такая, самая обычная, - и Палыч стал жестикулировать, - Морда - во! Трактором не объедешь. Брюхо - три кабана, жопа - мясокомбинат! Прокурор! Ему мешками носят.
   Палыч возбудился. Он стал бегать взад-вперёд по кухне и честить легендарного прокурора. Юрий Всеволодович хранил скепсис:
  -- А ему не в падло будет, если мы так вот завалим?
  
   Сказано - сделано. Через минуту они были уже на площадке. Лифт не работал. Наверху в этот момент призывно взвыл аккордеон.
  -- Жо-ора в гостях, кум, - с предвкушением протянул Палыч, - Ну что, махнём лешаком?
   На лестнице было совершенно темно. Юра с Палычем, матюкаясь, ощупью взбирались по грязным ступенькам. Вдруг где-то внизу, в бетонных недрах лестничной клетки загрохотали, хлопая, двери и взвился душераздирающий вой. Палыч в ужасе застыл и произнёс таинственное слово:
  -- Благоухайло...
   А вой, нарастая, стал переходить в кровожадный рёв и грызню. Юрий Всеволодович хлопал бесполезными в темноте глазами и тыкался руками по сторонам, натыкаясь то на холодный и влажный бетон, то на ледяную арматуру перил. Только Палыча он никак не мог нащупать, тёплого и живого Палыча.
  -- Паша! - наконец выдавил он из себя и тут же почувствовал, что его сгребли за шиворот и потянули куда-то вверх.
   Юрий Всеволодович успокоил себя на мысли, что это, должно быть, и был сам Палыч, тем более он заругался на чём свет стоит.
  -- Я б вашу мать..! Где же эта долбанная дверь! Сейчас кабздык нам будет, если...
   Договорить он не успел. Рык раздавался уже за спиной, дробно стучали когти, срываясь на гладком бетоне, слышалось прерывистое дыхание сильных и хищных тел, кроме этого, глухой стук и явно человеческие стоны.
  -- Не шевелись! - придушил Палыч Юру и вдавился в угол.
   Адская масса ударилась обо что-то слева, что оказалось дверью. Взвыла пружина, и тусклый сумеречный свет пролился на лестницу. Вместе с ним вырвался аромат запечённого мяса с луком да чесноком, сигаретного дыма, спиртного и обильных духов.
   На секунду рёв стих, но тишина разразилась воплем людей, видимо, гостей прокурора, вышедших на лестничный балкон покурить.
   Что было дальше, трудно рассказать словами Палыча и Юры Всеволодовича. Во-первых, дорогой читатель ни хрена не поймёт, во вторых, учитывая заинтересованность обоих нельзя полагаться на их объективность. Поэтому приведём рассказ нейтрального свидетеля безобразия:
  

Хвестиваль

   По старой сельской традиции, Шпалеры устраивали почти каждую субботу "хвестиваль". Собиралась компания жлобов во главе с Жоржем Крамаренко, популярным аккордеонистом, и гуляли всю ночь так, что батареи в доме гудели и вибрировали, а с потолка сыпалась штукатурка.
   В этот раз, значит, когда в доме не спали даже кирпичи и между ними обитающие мокрицы, тогда вот отворилась дверь на девятом этаже и оттуда вывалились гурьбой гости покурить, играла громкая музыка; и изо всех помещений, за исключением уборной, в которой на тот момент заседал сам пан Шпалера и в позе молчал и тихо курил, значит; тогда вот вышли все запахи наготовленной за несколько дней пищи. Они вышли в первый раз из квартиры и разошлись по всему дому, сверху вниз.
   А в это время, может, чуть позднее, выплыл из своей квартиры бывший священник Благоухайло, голодный, бледный и сонный. Он шёл выводить своих огромных русских борзых на улицу - кроме Шпалеры, они тоже не давали ему спать. Дело в том, что учуяв запах пищи, они стали бросаться на дверь и Благоухайло пришлось их вывести. Значит, вышел, и вот тогда рванули собаки втроём к Шпалере вверх по лестнице. Протащили Благоухайло за собой по ступенькам. На поводках.
   Добравшись до квартиры, разогнали всех гостей и разгромили всю обстановку, сожрали всё, что можно было съесть. А все попрятались кто куда, а отважный Полищук полез аж на антресоли, откуда и после приезда милиции его никак не могли вызволить. Он чуть не умер там, среди банок с квашеными помидорами, которые при каждом его движении сыпались и бились об пол. А в продолжении разгрома Шпалера, значит, как отсиживался в уборной, так вроде ничего и не слышал. Благоухайло вплоть до ареста находился "привязанным" к собакам.
   Пока опухший и бледный Юрий Всеволодович толкался возле лифта в толпе зевак, Палыч куда-то исчез. В коридорах сновали милиционеры и санитары, кто-то кричал: "Гале Ивановне пол-сраки откусили!". Потом гул вырос, что означало - ведут под руки, точнее, волокут Благоухайло. Он стонал и ныл, в бороде запеклось разбитое яйцо. Затем из квартиры вышел бледный и потный Полищук. Пряча глаза и потирая зад он попытался проскочить незамеченным, но сзади на него наскочил огромный, и как всегда, весёлый прокурор Шпалера, и потребовал компенсацию за банки. Но к удивлению публики и самого хозяина банок с помидорами, капитан налился кровью, подобно злосчастному овощу покраснел и заорал, плюясь зубным камнем и кусками чеснока, застрявшего между редких зубов:
  -- А пишов ты на хуй зараза, щоб тоби повылазыло, взяточник! Це тоби отой полтинник, що ты згарбав, шоб ти им вдавився! ...Пакарор!
   С этими словами Полищук исчез в лифте, скоропостижно заработавшем с приездом милиции. Шпалера остался стоять в кругу зевак, который невольно расширился во время сцены, да так, что бедного Юрия Всеволодовича чуть не вдавили в мусоропровод.
   "Пакарор" стоял, как брошенная новогодняя ёлка посреди площади. Со лба катились градом капли пота. Казалось, что вспотела даже кожаная куртка.
   Прокурор стоял, как оплёванный, пока все не сообразили, что так оно и есть. Что Полищук, вскакивая в лифт, успел-таки плюнуть ему в лицо. В конце-концов это дошло и до самого Шпалеры. Матюкаясь и растопыривая от отвращения пальцы, он рванул назад в квартиру. Но путь ему преградил разъярённый музыкант Жорж Крамаренко, с распетрушенным собаками аккордеоном в руках.
  -- Ты, ты мне за это ответишь! - забасил он по-русски зычным опереточным голосом, потрясая перед носом Шпалеры растерзанным музыкальным инструментом.
  -- При чём здесь я?!
   Жорж немного остепенился, зажмурил глаза и выдохнул содержимое легких:
  -- Ты пойми, Валера! Этот инструмент мне как память... С ним мой дед всю войну прошёл!
   "Знаем, где твой дед воевал, морда бандеровская..." - подумал Шпалера но решил сказать другое:
   - Схоменись, Жора! Успокойся. Я ж тебе вот как сочувствую, но что делать. Ты тока посмотри, шо с моей квартирой делается! Ото ж.
   Крамаренко пытался ещё что-то возразить, но Шпалера вдруг вспомнил, почему он так спешил а ванную. Он отпихнул аккордеониста и исчез за дверью.
   Вскоре из ванной послышались всплески воды. И матюки, разумеется.
  
  

Глава двадцать седьмая

Боевое бессилие

   ...Светало. Полкин снова проснулся. Он всю ночь проворочался на раскладушке, страдая от рыбной вони. Неприхотливый Нёма беззвучно дрых в спальне. Знал ли он о том, что под его кроватью? Надо было, наверное, предупредить... хотя чёрт его, этого Нему, знает.
   На собирание с мыслями у Полкина осталась эта ночь. Утром же надо будет действовать. Приключения с Сашей-Карлсоном немного расслабили и настроили на лирический лад. Гнётом давила мысль о собственной несостоятельности. И хотя Майк знал, что это не совсем так, он всё же был бессилен перед карательными фактами. По-хорошему, единственным фактом успеха было то, что он до сих пор ещё жив, и даже на свободе.
   "Шефу звонить" пришлось вычеркнуть из остающихся возможностей. Тем более доверия как-то поубавилось.
   Вот что нужно было бы сделать, так это найти "дядю". И перед тем, как наказать за паскудство, выяснить тот самый телефончик, по которому звонил Капитончик...
   От бессилия у Майка выступили слезы. Кроме того, что дядю зовут Артём и что живёт он в Житомире, Полкин ничего не знал. Да и Капитона, возможно, уже в живых нет.
   Майк вскочил с постели. Размял затёкшие суставы. Вышел на балкон.
   Утренняя прохлада приятно обдувала тело. Майк пощупал сушившиеся на верёвке трусы. С досадой убедился, что они ещё не высохли. Но с них уже не капало.
   Полкин принял душ. Выпил чаю, надеясь позавтракать где-нибудь по дороге. Надел мокрые трусы и всё полагающееся поверх них; и вышел на улицу,
   Легко сказать - вышел. Невозможно было просто выскочить в окно и бодро пошлёпать по щербатому асфальту. Для этого нужно было забраться в самый запущенный угол прихожей, отодвинуть от двери диван и открыть её, дубовую и бывалую, в вопиющее от сквозняка парадное.
   В парадном было совершенно темно. На Полкина смотрела зияющая чёрная щель. В каменном колодце лестницы гудел ветер, перебирая подъёмные тросы лифта, неизвестно с каких пор застрявшего между четвёртым и пятым этажами.
   Мало того - в доме почти никто не живёт. Нарваться на кого угодно можно в лабиринтах пустых квартир. Или, поскользнувшись на кошачьем дерьме, можно раскроить себе башку о кованые узоры перил. Или того лучше - ухнуться в лифтовую шахту сквозь распоротую мародёрами сетку. И пока тебя там обнаружат, останется лишь спортивный костюм со скелетом внутри.
   Всего этого боялся Полкин лишь условно, разумом. Гораздо страшнее было то непредвиденное, неконтролируемое сознанием, что проносится в силуэтах одичавших кошек; что подстерегает в курлыканьи голубей под сводами; в эхо собственных шагов.
   Души бесчисленного количества жильцов, суетившихся здесь на протяжении столетия, кричат из обломков мебели и брошенных предметов обихода. Ржавых тазиков, разбитых зеркал, расчёсок и игрушек.
   Души мастеров - строителей, архитекторов, творцов этих замков истинного уюта, сложившегося за тысячелетия и незаменимого никакими модными изысканиями; их души кричат из каждой ниши, из каждой кафельной плитки, из каждой изящной розетки пыльных гипсовых фруктов. Их глаза смотрят на нас из-под мёртвых цементных век атлантов и прочих ликов, проросших из стен наружу.
   Майк не мог себе объяснить, почему в такой тяжёлый момент думается о столь отвлечённых вещах. Он тогда еще не понимал, что сама неопределенность заставляет мысленно обращаться к предметам вечным, но созданным человеком.
   Майк двигался в чернильной тени огромных каштанов. Вдруг его осенило. Постукивая зубами от озноба и нетерпения, Полкин перебежал дорогу и вцепился в таксофон.
  -- Алло, Саша!
  -- А кто это говорит? - вопрошал теплый сонный голос.
  -- Саша, это Миша, Майк Полкин!
  -- К-какой Полкин? - пауза, - А-а-а? Что ж ты сразу не сказал... Ну, в смысле - я, ты сам понимаешь, дрых. Сегодня ж воскресенье! - и вдруг шёпотом: - Я тут такую вещь придумал...
  -- ...Сашок, ты извини, дай мне слово сказать, - Полкин снял очки и тыльной стороной ладони провёл по глазам, - Ты что-то слыхал про авторитета Папу...
  -- ...Житомирского или Римского?
  -- Наверно Римского, - сказал Полкин нервно.
  -- О, Папа - это вещь с ногами! У него восемь бензоколонок по всему городу. Кстати, наш человек. В смысле - еврей. Хорошо сидит старик...
  -- Ты случайно не помнишь, как его зовут?
  -- Зовут как? Артём... Артём Могилевский или Могилевич... Не помню точно. О! Подожди секунду...
   Трубка оглушительно щёлкнула, раздался в отдалении матюк. "Должно быть, на пол упала" - подумал Полкин, сотрясаясь от нетерпения и содрогаясь от озноба. Иногда обе лихорадки попадали в резонанс, Майк подскакивал и на секунду затихал, но потом его начинало колотить с новой силой. "Проклятое бельё. Оно же совершенно мокрое. Так недолго и мочевой пузырь угробить".
   В этот миг внутри живота резко кольнуло. Полкин почувствовал накатывающуюся волну и понял, что если он немедленно не справится по маленькому, то произойдёт катастрофа. В трубке шелестели газеты и раздавалось бормотание: "На днях же в "Горожанке" читал..."
  -- Эй, - проорал Майк в телефон.
   Потом спокойней добавил:
  -- Там, наверху! Мне сейчас опять придётся стирать трусы... Да и штаны тоже...
   В отчаянии Майк задрал ногу и упёрся подошвой кроссовка в стену. Стало легче. Саша завозился в радиусе слышимости. "Наконец-то, бегемот..." - подумал Майк...
  -- Сам слон! Вот, слушай: "Реакция читателей на опубликованный в номере 36 список самых влиятельных криминальных авторитетов Украины до сих пор не стихает... Валерий Шпалера, заместитель председателя комитета государственной прокуратуры по борьбе с..."
  -- Саша!!! - Полкин выгнулся в бессилии перед природой: - Имя! Имя назови!!! Я в цейтноте!
  -- Артём Михайлович Мотылёвский, кликухи - "Папа Житомирский", "Жидомор", а так же "Мотыль", судимость...
  -- Спасибо, Сашок, тебе огромное. Ты извини, не серчай, но я побегу. После звякну, пакедова!
   Полкин бросил трубку. Бережно, чтобы не расплескать, пронёсся во двор. Между гаражами, где и так живого места не было, облегчился. С другой стороны прохода вытекла и собралась на глинистой почве мутная лужица с пеной.
   Вышел совершенно опустошенный Полкин. Сделал несколько шагов. Принюхался и посмотрел на подошву. Затем стал остервенело вытирать ногу о жухлую траву.
   "Вот так оно и происходит, когда действуешь помимо собственного желания". Всё было не так. Припекало солнышко, вышедшее некстати, как смех на похоронах. Всё тело ломило кислой плесенью. Полкин направился домой.
   Голова раскалывалась от яростных и бесполезных планов. Все они перепутывались и не давали додумать себя до логического фиаско. Поэтому в каждой мысли теплилась доля преувеличенной и растущей, как опухоль, истины.
   В сыром парадном Майк почувствовал себя совсем больным. Внизу живота снова возникло ощущение, как будто в мочевом пузыре проделывают дырку.
   Полкин вошёл в квартиру и с вожделением направился к туалету. Дёрг! Чёрт возьми...
  -- Это кто? - раздалось, - Это вы, Миша?
  -- Я-я... Кроме меня есть только один претендент на этот трон, но вы его не знаете.
  -- Куда вы пропали? Я весь, эт самое, переволновался, - донеслось до Полкина из-за двери.
   "Тоже мне, пингвин с яйцом!" - и затем вслух:
  -- Вы это, Нёма, туалет долго не занимайте. Я, кажется, того, слегка простудился... Надежда есть?
   Молчание. Через десять секунд зашуршала газета.
   - Я мигом! Мне только... эт самое... - раздался треск рвущейся газеты, затем хруст скомкиваемой бумаги.
   У Полкина от этих звуков взвизгнули пломбы в зубах.
   "Что за день такой?" - и сам себе ответил: - "Воскресенье, будь оно неладно"...
   Майк вспомнил, что этот день в прошлой, американской жизни символизировал тоску. "Хотели, чтобы стал, как все," - усмехнулся он себе. - "Чтобы одним махом стал счастливым обывателем... Чтобы усталым приходил каждый день к домашнему очагу. Который при таком раскладе не замедлил бы превратиться в печь крематория..."
   Между тем дверь с обсосанной ручкой отворилась. Оттуда рывками, оглядываясь, выбежал, прикрываясь рваной газетой, голый Нёма, чтобы без слов исчезнуть в ванной. Полкин пожал плечами и, задержав дыхание, нырнул в туалет.
   На мгновение квартира была предоставлена себе самой, чем не замедлила воспользоваться. Сквозь кухонное окно пролился в коридор ласковый утренний свет. В нем повисла, струясь и переливаясь, неистребимая моль.
   Через прихожую прошествовала мышь и деловито погрызла по дороге тапку. Затем она остановилась, подумала, и подлезла под дверь ванной. Оттуда глухо и инфарктно вскрикнул Нёма...
   Забурлила вода и появился Полкин. Осунувшийся и мрачный, он загородил свет из кухни, погрузив переднюю во мрак. Чем сразу воспользовалась мышь, чтобы выйти из ванной.
   Вскоре оттуда вышел и Нёма, умытый и всклокоченный. Нёма натянул широкие трусы и услышал слабый голос Полкина.
   - Нёма... будьте добры... включите колонку. Мне надо принять ванну... А-а, включена-а? Ох-ох, какая прелесть...
   Полкин встал с кушетки и обнажил свою запущенную атлетическую фигуру. Отпустил воду в ванной. Вышел на балкон, никого не стесняясь, развесил влажное бельё. Затем, вернувшись в квартиру, с блаженством погрузился в ванну.
   На мгновение сперло дыхание и кольцами сжало лёгкие. Суставы разламывались на части. Их ломило сыростью вечной мерзлоты. Поясница превратилась в огненный обруч. Майк подумал, что так, должно быть, чувствует себя брикет свежезамороженного шпината, когда его швыряют в кипяток.
   Через некоторое время в воде плавали уже отдельные, составные части Полкина. В глазах чудом уцелевшей головы стоял жёлтый туман.
   "И как это она только плавает?" - варились в мозгу скользкие мысли. Развариваясь всё больше, Полкин начал ощущать недостачу воздуха в лёгких. Похоже, они уже растворились без следа. Он всё же заставил себя открыть глаза и не поверил им: потолок находился сантиметрах в десяти от лица.
   "О-о-ой..." - выдохнул Майк последний пузырёк воздуха. Сырая штукатурка, погребной её запах, трещинки, мутные пятна плесени и паутина... паутина.
   Сначала с потолка свешивались лишь тончайшие, склеившиеся паутинки, покрытые бисеринками капелек. Намокнув, они свисали и раскачивались с движением горячего пара.
   "Как это выдерживают пауки?" - подумали остатки полкиного лица, плавающие, как масло, в душных банных волнах. При этом паутинок становилось всё больше. Они раскачивались, отяжелевшие от влаги. И вот одна из них коснулась кожи лица... вернее, того, что от лица осталось. Неприятно защекотало где-то в подсознании, под водой, насквозь.
   Паутина проросла щёку. Полкин хотел её смахнуть, но не нашёл для этого рук. Оказалось, глаза были закрыты. Он снова их открыл и даже не понял, что произошло. Лишь сконцентрировав зрение на миллиметрах он разглядел плетущийся кокон... очень быстро плетущийся вокруг тела кокон. Но самое ужасное, это сразу понял Майк, кокон плетётся сквозь него.
   "Как это они плетут под водой? И где пауки?" Но тут же с досадой вспомнил, что есть даже подводные пауки, где-то читал, в детстве.
   Неизвестно, сколько прошло времени, но Майк снова открыл глаза. Теперь уже не было ощущения верха и низа, не было потолка перед носом и паутины. Или она была, но Полкин уже не мог её видеть, он уже ничего не мог видеть, он был заплетён в кокон и подвешен в воде... И это ощущение невесомости...
  
   ...Майк заорал и забарахтался. Голова его появилась на поверхности. Для этого он рывком выгнулся, больно ударившись задом о морское дно ванны...
   Отплевавшись, Майк снова открыл глаза. Их немилосердно резало. "Сколько же я спал?" - спросил он сам себя, сидя в ванне, в полуостывшей воде. Слегка отойдя от кошмара, Полкин услышал за спиной глухие голоса. Они исходили из вентиляционной форточки где-то в недрах жёлтого потолка. Майк прислушался, стал различать слова:
  -- ...Ну и значит темень, хоть глаз выколи. Прусь я по Русановской набережной, значит. Звёзды в небе - шлейфом. В голове ещё шмурдяк тот самый бушует... Ну, студенты, дураки, сам понимаешь... И тут обо что-то зацепляюсь, упругое, проволок где-то даже метров пять, пока не упал. Ну, поднял это, значит, и потащил на трамвай. Какая-то рама, думаю, в хозяйстве всё пригодится. В вагоне вижу - те немногие, кто там ехал, смотрят на меня так, морщатся... А мне по фени!
   - Приехал я, значит, к себе на Банную, - продолжал знакомый Полкину голос, как-то странно, на английский манер, выговаривая букву "р", - припёрся домой и без ног спать завалился. Проснулся я утром, и сразу даже не понял, от чего мне хуже - от головной боли или от чудовищной вони. Встал я и думаю - (голова раскалывается) - откуда ж это вонь такая? Аж за себя испугался. И что ты думаешь - выхожу в коридор, а там - вот-такенная верша лежит, ржавая, полная гнилой тюльки! Это я, значит, ночью через весь город тащил!
   До Полкина донёсся хохот и он, хоть ему от рассказа легче не стало, понял, что всё это доносится из кухни.
  
   На кухню заглянул обвязанный полотенцем Полкин. Там сидели за столом Нёма с Сашей.
  -- О, наш больной! - Саша заметил разбухшего от воды Полкина, - С лёгким паром!
  -- Какой там лёгкий... Момент, я только халат накину. - А какими это судьбами, Саша?
  -- Да что-то испугал ты меня по телефону. Сам понимаешь, телефон - штука ненадёжная... - загадочно заявил Саша ему вслед. - А по работе голяк, семья на даче - почему б и не проведать Мишу?
   Полкин, завернувшись в халат и надев шерстяные носки, великодушно предложенные Немой, выполз на кухню.
  -- Чаю! - приказал он и развалился, как недобитый барин, в кресле.
  -- Ага! А у меня есть кое-что покруче! - Саша подмигнул, скорчил рожу, снял со стула холщовую сумку и выволок оттуда небольшую бутылочку с мутноватой жидкостью.
  -- Боже упаси! - воскликнул Полкин, увидев, что последовало за сивухой. Это были такие же кулинарийные зразы, холодные и покрытые трупной слизью, какие вчера приволок Нёма.
  -- Вы что, сговорились оба? Как это можно есть?!
  -- Миша, не будь такой врединой! - острил Саша. - Гляди, Нёма, перед нами сидит буржуй.
   Нёма улыбался подслеповатыми глазками и кивал головой. Всё-таки Полкин пожевал вчерашней вермишели, но пить категорически, хоть и "очень зря", отказался.
   Во время трапезы Саша жирными котлетными руками вынул из упругой, дерматиновой сумки через плечо жёлтую, дряблую газету и сказал как бы между прочим:
  -- Вот тебе папины заправки, все, с адресами и большим приветом.
   Полкин благодарно принял газету и спрятал её за пазухой. Нёма сказал какой-то блеклый тост и отсосал немного сивухи. После чего, неожиданно для своего роста, взросло рыгнул.
   Саша встал и "на пару секунд" пропал в туалете. Полкин попивал чай, Нёма поедал зразы. Всё это продолжалось ещё минут десять без единого слова.
  -- Куда это наш Саша запропастился? - спросил Полкин.
   Нёма смято закивал в сторону двери и разъяснил, подняв брови:
  -- Ну, дак... эт самое... в сортире.
  -- Саша! - повысил голос Майк, - Выходи, подлый трус. Мы сейчас с Нёмой всю твою смагу выпьём.
   Тишина.
  -- Он что там, утонул, что ли?
   Полкин встал, почему-то нетвёрдо направился к уборной и дёрнул дверь... Дверь отворилась. В туалете никого не было. У Майка рухнуло сердце. Он, с трудом себя сдерживая, побегал по квартире. Даже в дырку в спальне заглянул. "Вот так номер!" Со лба струился пот.
  -- Нёма, Саша пропал! - влетел Полкин в кухню.
   Нёма раззявил рот.
  -- По сути говоря... - хотел начать он, но явно не знал, что сказать. - И не попрощался...
  -- Да вот же, его вещи висят, - указал Полкин на холщовую торбу на полу, топорщащуюся светлую ветровку на спинке стула и на дерматиновую сумку через плечо, - с ума сойду... Нёма, сидите здесь, я сейчас сбегаю, на улице посмотрю...
   Натянув штаны, Полкин вылетел на улицу. Солнце уже намылилось завалиться за крыши домов спать, оставляя за собой негреющие оранжевые косые лучи. Город опустел. Никаких видимых признаков Карлсона не наблюдалось. Майк решил звякнуть тому на квартиру.
   В телефонной будке нервы у Полкина совсем размочалились - он никак не мог воткнуть карточку. Когда это ему наконец удалось и он, сбивая пальцы, набрал номер, механический голос ответил ему, что абонента такого нет. Полкин повесил трубку и почувствовал, что волосы на его голове седеют. С трудом сообразил, что номер набрал неправильно. Вторая попытка показала, что дома никого нет.
   Полкин стремглав кинулся к себе, предчувствуя, как всегда, неладное. При этом забыл вынуть из автомата с таким трудом вставленную карточку. По лестнице он вбежал, наполовину вдавившись в стену, открыл своим ключом дверь, вошёл, запер её за собой.
  -- Нёма! - позвал он, но никто не отозвался.
   В доме не было и следов Немы. Никаких вещей. Даже остатки жратвы и пузырь исчезли. Полкин прислонился спиной к двери в том месте, где был наклеен плакат "Речфлот Украины" и сполз на пол.
   Когда Майк поднялся, у него дрожали руки. Но не от плохого самочувствия, растерянности или страха. Это было отчаяние и бессилие что-либо предпринять в этой карусели. Иногда ему казалось, что всё вращается вокруг него. Но чаще он сам вращался вокруг себя.
   В квартире оставаться было просто страшно. Собрав самые необходимые вещи и спрятав их в чемодан, а чемодан на захламленные антресоли, Полкин еще раз обследовал квартиру. В кухне его постиг очередной шок. Когда он уходил, на стуле висела сашина засаленная ветровка. Теперь же и её не было. И сумок в том числе.
   Лишь в ванной, в скользкой лужице на раковине почивал огромный обмылок хозяйственного мыла, растресканный вдоль. Это было нёмино мыло.
   Полкин оделся - джинсы, футболка и спортивная куртка. Всё-таки солиднее, чем мятый спортивный костюм. Деньги были на месте.
   Майк собрался было уже уходить, как внимание его привлёк массивный треск. Что-то посыпалось в гостиной. Он оказался в комнате. На середину помещения мокро и тяжко рухнул толстый слой штукатурки с гипсом - лепной розет метра два в диаметре. Сверху закапало - густо-густо. Капельки слились в струйки. Полкин поднял глаза к потолку. И очень вовремя. Обои по углам стен почернели и свернулись. Потолок набух и провисал, тёмный, рыхлый. С середины струилась вода.
   Полкин устремился на выход, но дверь кто-то держал снаружи. Раздался тусклый мокрый грохот. В квартиру с шумом низвергся водопад. Не успев подумать, Майк вскочил в спальню, сдвинул кровать и, заглянув в дыру, сиганул вниз. Преодолевая головокружение от прыжка, Полкин пробежал всю пустую квартиру и осторожно вышел в парадное. Вынул ножик. Стараясь не шуметь, поднялся наверх по мокрой лестнице. Гуськом проплывали засохшие кучки кошачьего дерьма. Проходя мимо двери в свою квартиру, Майк вдруг вспомнил, что собственноручно запер её своим ключом. "Идиотизм!"
   Он вбежал на четвертый этаж, подёргал старинные двери. Они были незаперты. Что-то сообразив, Майк открыл щиток и вывинтил пробки. В квартире, куда он попал, стояла вода. Её оставалось немного, но мокрые сантиметров на десять обои позволяли предположить, что её было больше, и что почти всё стекло уже вниз. Пол покрывала ворсистая слизь - свидетельство неимоверной грязи, имевшей место до потопа.
   Майк ворвался в ванную. Единственное, что он успел заметить в тёмном помещении, так это свинченные краны, из которых, захлёбываясь, лупили струи воды. Дверь с грохотом захлопнулась, Майк услышал, как провернулся ключ.
   На несколько секунд он замер от неожиданности. Потом отпрянул от двери. Вода залилась в кроссовки. По затемнению полоски света Полкин понял, что перед дверью кто-то стоит.
  -- С легким паром, твою мать! - услышал он знакомый квакающий голос...
  
   ...Толян любил эффекты. Как тогда, с этим моржом беременным, председателем, тоже в ванной. Вот и теперь он стоял, широко расставив ноги, круто поигрывая стволом, перед дверью, из-под которой с давлением струилась вода.
  -- Пиздуй в канавку, бляхарный пупок, - заигрывал он с пленённым Полкиным.
   Но тот затих и явно что-то замышлял. Толику это стало надоедать:
  -- Ну ты, окорочек американский, колись давай, зачем на родину пожаловал!
   Тишина. Толик сверкнул фиксой. Грязные туфли размокли и разъетялись окончательно. В поясницу пуляло сквозняком. Хотелось жрать и, наконец, отдохнуть.
  -- Ты поганки мне не заворачивай, - более миролюбиво сказал Толя, - давай, рассказывай, куда Бороду заныкал.
   Полкин как будто бы исчез. Толян психанул по-дрянному:
  -- Бля!
   Дверь со стороны Полкина просверлили слабые лучики света, "Три пули," - подумал Полкин, вися над дверью, - "недолог день, и он войдет сюда!". Вода стояла выше ванны. Что-то умопомрачительно булькало.
   И действительно, времени у Толика было мало. Кто-нибудь мог вызвать аварийную службу. Он захлюпал по лужам. Выглянул в окно. Скоро потемнеет. Что-то не ладилось. Не хотелось думать, что этим чем-то был Полкин. Толян вернулся и вмазал с пыра по двери. Та вдруг вылетела, обдав Мотню по самую мошонку ледяной водой.
  -- Дубина-мать! У-у, козлом тебя, вываливай, а то зубило выбью!
   Толя вынул фонарь и засветил им в темноту. Лохом он тоже не был. Нужно было немедленно что-то придумать. Хотя бы для самоуважения. Но кочан не фурычил...
   Толян стал прикидывать. Лезла чушь. Смыться чувак не мог, нет, это уже мура какая-то. Вдруг он оскалился и рванул на кухню. Но тут же прибежал назад - клиент мог свалять без присмотра. В окне уже сигали огни сирен.
   "Зараза!". Ни черта не придумав, он рванул в ванную и уже на входе получил откуда-то из никуда зверский удар по брюкве. В глазах полыхнули звёзды. Тем хуже, что он даже не отлетел, а как-то налип на то, чем ударяли, и кулем рухнул в лужу. В голове мелькнула паскудная мыслишка, что шестой десяток - это вам не цацки-пецки... Со змеевика свесился подвешенный к трубам журналист.
   ...Пощупав пульс, Полкин убедился, что фиксатый жив, но отключен надолго, так что разговаривать с ним не придётся. Поэтому он отнял у него пистолет с глушителем, пошарил по карманам. Оттуда он выгреб жменю подсолнечной шелухи и пенсионерский кошель с горой мелочи, пожмаканными бумажками и телефонной картой. А так же промасленный паспорт на имя Розова Анатолия Марковича. "Негусто..." - отметил Майк. "Кто же он такой, всё-таки?"
   Полкин подхватил тяжеленного старика-разбойника и с трудом выволок в парадное. Неимоверными усилиями доставил его в свою квартиру и уложил на подмокшую софу. С обвисших губ падали слюни. "Сдался на мою голову..." - думал Полкин, связывая Толику руки.
   Квартира напоминала кадры из фильмов Тарковского: пол под водой, отовсюду капает, что происходит - непонятно. По лестницам носились рабочие.
   Фиксатый вдруг пришёл в себя.
  -- С-сука... - бормотал он, пытаясь схватиться за голову связанными руками.
   К нему быстро подскочил Полкин с ведром воды, которую он собирался вылить в унитаз:
  -- Где Саша?
  -- Ах, ити его... - зажмурился Толя. - Чуть не забыл! Иди, развяжи его, он в это, в кладовке, где чмух дворницкий... Да иди давай, не убегу я, не до бегов щас мне...
  -- А может, - вдруг помедлил Полкин. - мне тебя к мусорам свести? Есть у меня там один знакомый - широчайшей души человек. Полищук называется...
   И Полкин захлюпал по воде в направлении чёрного хода. Толя встал и, покачиваясь, пошёл вслед за ним на кухню.
   Полкин ворвался в каморку под лестницей. Никого там не было. Под низким сводом что-то тоненько журчало. От этого звука Майку стало плохо, а ещё и от вони, распространявшейся от кучи каких-то окаменевших шкур. Для очистки совести он сдвинул край кучи ногой. На влажной грязи шевелились белые червячки. Полкин понял, что Толя надул его. Куда девался Саня, непонятно.
   Майк обследовал двери на входе. Там он снял бездействующую стальную пружину. Поднялся наверх, в квартиру. Анатолия Марковича Розова, естественно, не наблюдалось. В кухне на мокром полу валялись распиленные тупым кухонным ножом верёвки. Нож отсутствовал. Полкин тревожно обернулся. Никого. Майк плюнул и пошёл делать себе оружие. К спирали на конце он привязал петлю из обувного шнурка. Получилась довольно надёжная дубинка, короткая и удобная. Надел на руку и спрятал в рукав спортивной куртки.
   Ножик Майк решил оставить дома, а вот конфискованный пистолет захватил с собой. Ещё он взял спички, после чего окончательно исчез из квартиры. Не забыв захватить список дядиных бензоколонок.
   ...Около двух ночи всю Оболонь сотряс мощный взрыв. Из темноты стали вспыхивать окна домов. Они были разноцветные - желтые, зеленые, красные. Это было очень красиво. И очень необычно. К тому же ещё цветные шторы задвигались и обнаружили суетливые фигурки людей.
   В одном из окон на низком первом этаже девятиэтажного дома завозилась фигурка в майке. Затем её сменила грудастая ночная рубашка с бигудями на рыжей голове. И было это не в Киеве, а аж в Житомире. Одинокое окошко в спящем городе переживало наравне с десятками тысяч окон на Оболони. А ежели углубиться в подробности, то переживало оно во много крат больше, чем все вместе взятые киевляне во главе с мэром, паном Похмельченко...
   В это время по бетонным лабиринтам домов сигали синие сполохи и ревели, надрываясь, сирены. Красные пожарные автомобили, удивительно красивые на фоне огромного пожара, стекались к полыхающей бензоколонке. В мокром асфальте отражались, как в покрытой мелкой рябью воде, синие и оранжевые ослепительные дорожки мигалок и огня.
   Сонные и злые пожарные рисковали жизнью за чужое, неправедное добро. Об этом Полкин почему-то не подумал, когда загорелась дядина заправка. Сейчас ему было очень неудобно перед этими людьми. Майк представлял себе более чем объёмно, сколько проклятий сыпалось на его анонимную голову. И лишь проклятия одного человека доставляли ему истинное удовольствие...
   ...Полчаса назад в квартире Артёма Михайловича Мотылевского пропел японский телефончик. Мотылевский был в это время очень занят. Он уже минут сорок как заперся в ванной. Алла Антоновна, его законная супруга, мужем называемая Аллочкой, слонялась по комнатам и каждые пять минут дёргала в ванной дверь.
   Но дяде было наплевать на жену - с помощью хитроумного приспособления из зеркал он рассматривал свою новую геморройную шишку, которую нащупал у себя вчера ночью. Целый день он провёл в дороге, то и дело ёрзая от нетерпения посмотреть, что же там такое. В общественном туалете бывшего горисполкома ему всё же удалось не без омерзения потрогать новообразование.
   Потом до самого вечера проходил, почёсываясь, злой, поругался с нотариусом по глупости, можно было и не ругаться... В конце-концов шарик оказался гораздо меньше, чем на ощупь. А то домой дядя пришёл в полной уверенности, что он увеличивается поминутно и достигает уже размеров кокосового ореха. Теперь же Артём Михайлович любовался крохотной красной точкой, меньше горошины.
   Если бы об этом узнала Алла Антоновна, она окончательно перестала бы уважать мужа. И не из-за того, что у него геморрой, нет, с этим недугом мирится добрая треть человечества дядиного возраста. Но из-за того, как трусливо и недостойно своего общественного положения вёл себя в этой ситуации муж. Но законная супруга, устав гундеть, засела перед телевизором смотреть новое украинское шоу. Диктор с напускным весельем объявил: "А сейчас выступят братья Свинокуры и Олесь Саблезуб в юмористической передаче "Теле-кум".
   На экране сейчас же появился высокий пожилой человек с вислыми рыжими усами. Одет он был в нелепую униформу западноевропейского подростка. За ним, на фоне занавеса с белыми облаками, наяривали на различных музыкальных инструментах два толстяка. "Должно быть, Свинокуры," - односложно подумала Алла. Человек с усами был Олесь Саблезуб, конферансье из кафе-театра "Варенуха". Феликс Леопольдович Галкин, знаменитый телевизионный магнат, приходился ему родным дядей. Родственник решил раскрутить его на телевидении. Для этого он неделю морил Олеся в Трускавце, чтобы из того вышел хмель. Лишь затем за руку привёл в студию. Наделю Олесь держался молодцом - было отснято несколько удачных эпизодов. Но в пятницу вечером заряд трускавецкой бодрости иссяк, и в понедельник конферансье привезли на съёмки в состоянии риз. Феликс был вне себя. Бегал по студии, и даже покусал бы кого-нибудь, если бы не новые, драгоценные зубные коронки. Позже, когда Олеся отлили водой и уложили в гримёрной, туда явился Феликс и между ними состоялся такой разговор: "Что же ты меня, сволочь, подводишь? Обратно в кабак захотел?". На что племянник резонно отвечал, прерываясь для икания: "Ты, Фелик, не творческий человек. Ты лавочник. Тебе ли знать, что такое сцена? Да у меня, может быть, творческий запой, и имел я эти твои контракты вместе с тобой, вот...".
   Но передача "пошла", приспособились снимать и в пьяном виде. Олесь даже начал претендовать на классику. А братья Свинокуры вовсе не были братьями. Один из них был и вправду похож на переделанного из кабана артиста Винокура с распадающейся шевелюрой. Перед тем, как стать телезвездой, он сидел с вечно набитой мордой - следами боксёрского прошлого - в "Варенухе" и держал в страхе весь обслуживающий персонал. Потом обнаглел окончательно, стал вылезать на сцену и самовольно выступать - мочить мансы. Как-то там очутился Феликс. Сдуру решил, что огромный детина на подиуме - это новое развлечение и предложил самородку контракт. Второй брат был каким-то старым корешем первого и тоже напоминал Винокура, но росту был маленького и занимался игрой на синтезаторе. Феликс окрестил их "Свинокурами", чтоб было смешно и запустил в передачу к племяннику. И теперь красноносый Саблезуб травил скабрезные анекдоты, а его верные братья-ассистенты подпевали и разыгрывали сценки. А сегодня артисты, переодетые в казачков, ели вареники, да так вкусно, что Аллочке самой захотелось. Но она по ночам не ела, боялась, что от этого "разносит".
  
   Но вернёмся к телефонному звонку. Аллочка налетела на телефон и услышала требование поговорить с её мужем. Муж тоже усёк положение и завозился в ванной. Он скрипнул защёлкой и забрал телефон.
  -- Да, слушаю.
  -- Артём Михайлович?
  -- Он самый, - что-то провалилось у дяди в прямой кишке.
  -- Жидомор?
  -- Не-ет, моя фамилия Могилевский, тьфу, Мотылевский...
   - Какая разница? Короче - у меня к вам дело. В течение следующего времени не кладите трубку. Когда вы услышите то, что нужно, немедленно кладите трубку и ждите повторного звонка. Все ясно?
  -- Нет... Стоп! - дядя негодовал... - Кто это со мной говорит?
  -- Ты меня понял? Не вешать трубку!
  -- Ёб вашу мать! Это чёрт знает что! - взвинтился дядя, выскочил из ванной и включил громкоговоритель.
   Из эфира выплывали шорохи, похожие на шум проезжающих автомобилей. Алла Антоновна молча ворчала на кухне. Дядя нетерпеливо вертелся по комнате, без надобности разглядывая фальшивую лепку на потолке. Долго ничего не происходило.
  -- Аллочка! Сделай мне что-нибудь покушать, - дядя с утра ничего не ел, - я просто умираю от голода. Слышишь, дорогая?..
   ...Да, ЭТО услышала даже Алла Антоновна в кухне. Из хорошего японского громкоговорителя садануло так, что дядя от неожиданности пукнул. Потом пошло трещать и ухать. Нет сомнений, что-то взорвалось. Дядя белой рукой бросил трубку, выключил микрофон и пошевелил ушами.
   Он раньше имел дело с рэкетом, да и сам пошаливал. Но сейчас и времена уже не те, да и кто посмеет? Сам Наполеон его на сходке Папой величал. Рассказывали так, во всяком случае... Невероятное нахальство. СБУ?! У дяди смёрзся задний проход. Он метался по квартире в майке на голое тело и в спортивных трусах, пока Алла Антоновна не додумалась затянуть окна.
  -- Дубина! Долдон, - разорялась женщина, - ты ни черта уже не соображаешь! Бегает, как в тире, на стрельбище, перед окнами, когда кругом киллеры и мошенники. А сам-то кто? Говорила я тебе - добром это не кончится. Лезет, на старости лет, со свиным рылом да в калачный ряд!
  -- Ну, нет, этого я уже не потерплю! Довольно тебе гоношиться! - дядя решил, что супруга заходит слишком далеко.
   - А что? На старости лет в новые украинцы подался: да ты ж уголовник, вор, кладовщик! Экономист... Все ТВОИ, что с головой, уже давно по америкам-израилям разбежались; ты посмотри, какой же ты тупица! Довёл-таки, дотянул. Всё мало было? Ну, теперь тебе жить не дадут; наступил, видно, большой крысе на хвост. Думал, раз Папой, Крёстным Отцом холуи называют, так всё схвачено, спи спокойно, дорогая Аллочка. Поспишь тут! В могиле отосплюсь...
   ...Заверещал телефон. Артём сорвал трубку.
  -- Да, я...
  -- Папа, шухер, - послышался голос его помощника. - на Оболони заправка шандарахнула!
  -- Что это значит, Юлик? Выражайся по-человечески... - непонятно зачем шамкнул дядя...
  
   ...Через десять минут к дому подали "Линкольн Навигатор", белый пижонский вездеход. Дядя; маленький, коренастый, лысый человек с раздавленным в тренировках шнобелем, быстро подбежал и вскарабкался в кабину. Там он плюхнулся в велюровое кресло, втянул ушастую голову в плечи, так, чтобы не торчала в окно, и достал из звенящего бара бутылку коньяка.
   Нет, не надо было на ночь глядя ехать в Киев. Что он там не видел - сгоревшая бензоколонка, пожарные, менты... Да ещё и Юлик, стерва, будет валяться в ногах, клясться и божиться, тварь паршивая. Эх-эх-эх... А с другой стороны, что дома делать? Волноваться, беспокоиться? Зачем. Да и сука Аллка будет всю ночь пилить. Но вдруг у дяди снова просело внутри живота. Господи, он же забыл про звонок! Ему явно должен был перезвонить тот негодяй, чтоб он сдох. Артём Михайлович забыл... Опять же, дрянь человеческая, потаскуха Юлик с толку сбил...
   Вдруг снова зазвонил телефон. В эфире повисла Алла Антоновна:
  -- ...Баран ты геморройный! Куда тебя черти понесли! Сказали же тебе - сиди, жди звонка, болванище...
  -- Ну ладно! - дядя поморщился. Откуда она знает про геморрой? Подглядела, куница, в щёлку! Зачем он её халатом не завесил? Хотел же, а не сделал...
  -- Что, звонили мне?
  -- Звонили... Сказали, дай мобильный, сами ему позвоним.
  -- Ты что, дала?
  -- Что я, дура?
  -- Во ду-ура!
  -- А что, надо было дать?! - голос ее прозвучал менее уверенно.
  -- Нет, поцеловать! - Артём Михайлович торжествовал.
   Конечно, умница, всё правильно сделала, как он её учил. Но дядя наслаждался своим маленьким триумфом.
   Он выключил трубку и стал смотреть в окно. Заметил, что вспышки фар встречных машин ослепляют его через равные промежутки времени. На мгновение дяде показалось, что едут они уже бесконечно. В припадке страха он заколотил в стеклянную переборку:
  -- Шо там, Михалыч? - спросили оттуда глухим голосом.
   Дядя нащупал кнопку и опустил стекло. На телохранителя глядела рожа Артема Михайловича, бледная в свете фар встречных машин:
  -- Скока ещё ехать?!
  -- До города час где-то, до Оболони ещё с полчасика. А шо?
   Дядя ничего не ответил и поднял стекло. Руки тряслись и занять их было совершенно нечем. Он закрыл глаза и попытался заснуть. Но вспышки света красноватым огнём мелькали сквозь веки. Наконец дядя сообразил: убрал подлокотник и растянулся на диване. Сразу стало уютней. Хотя ему было зябко, но просить сделать теплее он не хотел, а сам в мудрёном приборе не разбирался...
  
   Так, свернувшись калачиком, мягко покачиваясь, дядя начал дремать. Во сне он был молодым и загадочность жизни щекотала где-то глубоко в груди. Были ли это отголоски сладкой тревоги, присущей юности? Предчувствия чуда, неминуемого счастья, что забывается в скоротечности лет? Было ли это призраком начинающегося старческого беспокойства? Но дядя не вникал в эти тонкости. Он видел себя студентом транспортного института на фоне каких-то комбинаций из свиданий и вечеринок. Но мало-помалу начало закрадываться предчувствие экзамена. Вот, все уже бегут, а он не может никак собраться, найти самое важное... какие-то книги... остывший с утра чай... Надо предупредить маму, но где же телефон?
   Коридоры, коридоры.. А, вот, наконец-то, будка телефонная. Он с трудом открывает дверь, а там - всё, как полагается: белый кафель, умывальник, только вот вместо писуара какая-то фаянсовая штуковина и непонятно, как к ней пристроиться...
   И вдруг - звонок! Боже, как же он мог забыть про экзамен! И - о ужас - родителям он так и не позвонил! Ладно, экзамен никуда не убежит, надо позвонить маме и папе, но вот только как это сделать? Телефон как телефон, вот никелированный спуск, отсюда льется вода, но куда же, извиняюсь, писять? А звонок звенит, звенит, черт бы его побрал... И толкают, и холодно-то как!
   ...Артём Михайлович открыл глаза. Было как-то непривычно тихо и куда-то исчезла тряска. В плечо его толкал охранник, держа в руке верещащий телефон. Дверца была распахнута, машина стояла у обочины.
  -- ... Михалыч, телефон тебе!
  -- Спасибо, Коля... Да, слушаю?
  -- Артём Михайлович! Как же так? Мы уже чуть все остальные бензоколонки не повзрывали от досады. Еле-еле уговорили вашу милейшую супругу дать ваш мобильник, а вы и трубку брать не желаете...
  -- Подождите... Ладно, что вы хотите?
  -- Мы хотим... Короче... Нам нужна так себе, ерунда. Всего лишь...
  -- ...У меня таких денег нету! - и, зажав пальцем микрофон, дядя заорал на Колю, - Да закрой же ты дверь, в конце концов, у меня уже задница к сиденью примёрзла.
  -- ...Какие деньги, - простонал голос в трубке, - нам нужен всего лишь один номерок телефона, тот самый, по которому позвонил ваш племянничек перед тем, как исчезнуть.
  -- Господи, да откуда же у меня с собой этот номер?
  -- Ну, так по этому поводу вам и сказали - сидеть дома и не рыпаться. Теперь придётся угробить ещё одну заправку. Чтобы освежить память.
  -- Да перестаньте же! Взрослые ведь люди. Ну кто так дела решает? Нельзя было, что ли, по человечески спросить, господи, да я бы вам этот телефон и так дал бы. Зачем он мне нужен?
  -- Вот это мы скоро и выясним, зачем... А пока - в воспитательных целях - небольшой фейерверк...
  -- ...Стоп! Нет, не надо, я посмотрю в записной книжке, секунду, не вешайте трубку! Там должен быть...
   Дядя, весь содрогаясь, полез в карманы костюма и обнаружил, что брюки его совершенно мокрые... От досады он до крови закусил губу. Вынул влажную записную книжицу и, перелистывая слипшиеся страницы, впервые почувствовал вонь. Половина всех телефонов благополучно расползлась. Но телефон пункта обмена валют "Реверс" ещё можно было различить сквозь синий туман.
  -- Двести семьдесят пять, сорок восемь, тридцать три! - просопел он в трубку, - Это пункт обмена валют на Банной площади... Чёрт, неужели это всё.
  -- Пока - да, всё. Но мы с вами ещё увидимся, и - даст Бог - о грехах наших тяжких покалякаем...
   Трубка отрывиста загудела.
  -- Поехали, - инфарктно выкрикнул дядя.
   И белый вездеход "Линкольн навигатор", разворотив обочину, вырвался на шоссе и покатил, набирая скорость, по направлению близкого уже Киева.
  
  

Глава двадцать восьмая

Зловещий помещик

   ...И снова дорога. С широкими, вулканическими трещинами и размякшими от солнца смоляными жилами. Сосновый лес по сторонам, вырубки, посадки. Ещё не запылённая зелень кустарника, песочные обрывы, россыпи ласточкиных норок. И запах согретой солнцем хвои.
  
   Полдень расколол небо надвое. Шоссе застыло в плотном мареве. Неизвестно куда ведущая дорога под Киевом струилась, словно русло высохшей реки, по дну пустынной долины. Колёса машины стучали о неровные стыки только что начавшейся грубой бетонки. Но Шурик Филимонов, "Жираф", он же подложный Полкин, не давал пощады взвывающему на подскоках мотору и давил газ, неохотно и резко переключая передачи на подъёмах.
   Шурик знал, куда едет, и поэтому поберёг свою "Мазду". Машину надо было сменить. Он припёрся к всемогущему капитану Полищуку во время обеденного перерыва. Сунул в рыло жующему шмат чёрного хлеба с подчерёвиной Полищуку кингуровы документы и нагло попросил выдать ему по липовой доверенности числившийся якобы в угоне автомобиль ВАЗ-21011 "Жигули".
   Полищук был недоволен. Во-первых, его оторвали от обеда, бодрящего и восстанавливающего силы труженика. Во-вторых, конфискованный "жигуль" он уже забрал было себе. Кум Лёха должен был зайти сегодня в три и увезти машину в село. Поэтому, глядя на Филимонова злыми, невидящими глазами и дыша ему в лицо жирнющим чесночищем, он начал бессовестно лгать. Но Филимонов окаменел и стал гипнотизировать Полищука, что последнего окончательно разозлило. Он вызвал сержанта Лодыря, который тут же принялся выкручивать Шурику руку и угрожать матерщиной.
   Оказавшись в выкрашенном до половины грязно-синей краской коридоре, Шурик опустился на рассохшуюся скамью и задумался. Взятку совать было бессмысленно - столько денег, сколько выручит этот мент за продажу ничейной машины, у него с собой не было. Оставалось действовать прямо, рискуя навлечь большую беду. Автомобиль нужен был до зарезу, а передвигаться на собственной машине было опасно, могли опознать. Такси и общественный транспорт не надёжны. Дуля наверняка уже напустил на след своих педрил в вышиванках.
   Шура вскочил и выматерился. Тик в глазу не давал сосредоточиться. Он поглядел на окно в конце коридора и на почерневший от скуки фикус, нависающий над радиатором батареи. Нестерпимо захотелось во что бы то ни стало выбраться отсюда.
   Обитая порыжевшим дерматином дверь распахнулась, и Полищук привстал в гневе над объедками. Шурик без затруднения проник к нему в кабинет.
  -- Товарищ, вы шо, геть сдурилы ... - забывшись от наглости, начал капитан.
   В нос ему уткнулась карточка на имя Александра Рудольфовича Филимонова, майора СБУ.
  -- Капитан, - глядя куда-то мимо Полищука, фрезерным голосом пронзил Шурик трескучую тишину, - капитан, никогда ты не будешь майором...
   Полищук вытянулся, став в полтора раза длиннее и стройнее, лицо обвисло, глаза заволокло. Наконец он поймал мыльный взгляд очкастого майора. Обдавая его чесночным жаром, рассыпался в извинениях и собственноножно проводил Шуру на стоянку.
   Шурик плюхнулся на просиженный Кингуром кожзаменитель сиденья. С трёх попыток завёл мотор и, подталкиваемый услужливым Полищуком, умчался прочь. Полищук ещё некоторое время стоял с лоснящейся от сала мордой, переваривая испытанное унижение. Потом выдохнул смрадное облачко и убрался к себе в кабинет, пиная по дороге крупный щебень.
   И вот Шурик мчался, впившись в отполированный солнцем, раскалённый обруч руля, и страдал от жары. На последнем обитаемом кемпинге он снял с себя прилипшие к телу синтетические брюки и белую, в синих рыбках рубашку. Ехал голый; извиваясь и ёрзая на горячем сиденьи, чувствуя себя как таракан в духовке. На заднем ряду полыхал рыжим пламенем Кингур.
   Страшно хотелось пить. Поэтому пришлось на кемпинге у какого-то деда купить бутыль перебродившей фанты. При попытке вскрыть оную, всю машину залило пузырящейся липкой жидкостью. Употребление же остатков этого напитка внутрь желудок ознаменовал полным отказом функции. Через несколько минут оба попутчика дружно опорожнялись на крутом берегу безымянной реки. При этом Шурик не терял бдительности и придерживал свободной рукой тяжёлый и горячий пистолет, вставленный за резинку боксёрских трусов с кошками.
   Шура с детства обожал зоологические орнаменты. Это было его слабостью. В школьные годы он жестоко страдал от насмешек именно по этой причине.
   Кингур, в крепких "матросских" трусах, зашёл по грудь в реку и вылакал оттуда литра два живой воды, вместе с инфузориями и глистами в бесчисленных стадиях их долгого и сложного развития.
  -- Капитон Захарыч, - послышался с берега размеренный, как у робота, басок Шурика, - не подумай мне нырять!
   Кингур вальяжно, как купающийся буйвол, скосил в его сторону один глаз и буркнул неохотно:
  -- Хоть бы сам искупался, посмотри, прелесть какая!
   Крепкая, но иссиня-рыжеватая, цивильная фигурка брезгливо вышагивала у самой кромки песка и брызгала водой. Кингур сплюнул и его снова замутило. Спазм приторно свёл нёбо и Капитон основательно проблевался.
  -- ...Чего и тебе советую... - предложил он Шурику, опустошённо глядя из воды.
  -- Чтоб я сдох... - коротко отбоярился майор.
   Так, перебрасываясь малозначимыми фразами, они помыли липкие сиденья в машине. Снова окунувшись, тронулись в дальнейший путь.
   Аркадий Петрович Ващенко сходил в сад и выкупался в копанке. Пару раз нырнул, крякнул, вышел из пруда и облился чистой водой из бака.
   Копанка была хорошая, не заболоченная, а значит проточная. Дед Явтух ещё в старые времена приспособил ручей. Прирождённый мелиоратор, память о себе оставил.
   Аркадий Петрович нагишом, в чём мать родила, разлёгся под майском солнышком на выдолбленной колоде, что у пруда. Сам пруд почти полностью уходил в тень, отдыхал под сенью плакучих ив и горбатых верб. Брат Аркадия, Антон, заядлый рыбак, прошлым летом поймал тут налима.
   Аркадий Петрович жил в дедовом имении уже четвёртый год, хотя владел уютной двухкомнатной квартирой на тихой улице Колбасевича в Киеве. Квартиру эту он сдавал каким-то шаромыжникам, но платили регулярно, грех жаловаться.
   Ещё Аркадий Петрович взрастил двух сыновей. Но сыновья давно повзрослели. И теперь вот старшенький живёт на Дальнем Востоке, а младшенький на Ближнем. На еврейке женился, всегда был без царя в голове... Теперь Аркадий Петрович на старости лет лишён удовольствия видеть внуков. Да и жена, Наталья Максимовна, тоже сиганула за младшим. Ващенко остался один, но не горевал.
   В конце-концов, времени хоть отбавляй, а на огороде и картошка, и помидоры, и капуста... И даже топинамбур; который никто не сажал - сам вырос.
   Капусту Аркадий Петрович квасил, как бог. Из соседнего села посылали к нему за капустой, своей брезговали. "Волынянку" свою Ващенко снабдил каким-то компрессором, да так, что та перестала тарахтеть и летала не хуже "жигулей". Да и не этим он жил...
  
   Но вернёмся к настоящему моменту. Не успел Аркадий как следует понежиться на солнышке. В ворота деревянно заколотили и сквозь дрёму услышал он запоздалый собачий лай.
   У калитки стоял конопатый очкарь с рыжим бородачом, оба полуголые и запревшие. А у ворот колебался в мареве серый автомобиль.
  -- Аркадий Петрович, я Шурик! Помните разговор? - протявкал очкарик.
  -- Как-же, как-же. Помню, брат, рад видеть.
   Ворота отворились и Кингур увидел загорелого мужчину пенсионного возраста в "семейных" трусах. Тот уже по-хозяйски распоряжался:
  -- Шура, машину загоняй суда, под навес. И на ручник поставь, не то под гору сползет...
   Подошел к Кингуру, нахмурил высокий лоб, почесал бакенбарду. Вернулся из-под навеса Шурик, держа в руках охапку одежды.
  -- Это Капитон Захарыч Кингур, я вам говорил. Знакомьтесь, Аркадий Петрович.
   Кингур ничего не ответил, но протянутую руку пожал.
   Аркадий Петрович распорядился, чтобы попутчики немедленно приняли душ. Шурик с Капитоном поплюхались под тёплым, как столовский компот, душем и в одних трусах уселись на веранде.
  -- Погоды пошли, я вам скажу. Не помню такого тёплого мая, - рассуждал Аркадий Петрович, разливая по "майонезным" баночкам холодное пиво.
  -- Восемьдесят шестой год, - вспомнил что-то Шурик.
  -- Ну да. Как же это я забыл. Я тогда в командировку в Харьков ездил.
   Кингур заёрзал, Шурик прокашлялся и начал:
  -- А у нас тут такое дело, Аркадий Петрович...
   Ващенко отхлебнул пива. Взглянул на Шурика, вынул откуда-то здоровенного вяленого леща и с хрустом переломал его на части.
  -- Кушайте.
   Затем он выпил свой стакан, похрумкал рыбой, выплюнул ребро и снова взглянул на Шурика;
  -- Ну, давай, что там у тебя.
  -- Решать, что делать надо. Осложнения в городе.
  -- Что же, задержаться вам придется. За неудобства уплотишь. (Так и сказал - уплотишь). Сколько у тебя есть?
  -- Аркадий Петрович! - Шура подавился кадыком.
  -- Да не боись ты. - Аркадий вяло сдул пену с пива, скосив глаза. - Мне же нужна точка отсчёта, правильно.
   Ващенко никогда не пользовался вопросительными и восклицательными интонациями. Он считал их наличие грамматическим излишеством.
  -- Не обижу. На прокорм хватит, - Аркадий Петрович цыкнул зубом и исчез в доме с широким филимоновским бумажником.
   Вместе с ним исчезло и солнце. Небо заволокло тяжким паром. Листва на деревьях потемнела и зашумела под внезапно набежавшим порывом ветра. Первые капли дождя покропили растресканную глину у крыльца. Стало холодно.
  -- Капитон, ты правда не знаешь, где найти Полкина, или ваньку валяешь?
  -- Зачем мне валять? Попробуй на квартире...
  -- Хм! Как же! Я туда поеду, а ты отсюдова сразу смотаешься.
  -- Куда мне? Сам посуди, - Кингур нахмурился. - Кстати, ты мне так и не рассказал, как это с Мотылём вы провернули.
   Шурик самодовольно ухмыльнулся. При этом веко левого глаза задёргалось. Он искренне гордился этой подлянкой.
   - Это было еще в марте, когда мы тебя первый раз ловили. Ну, думаю, он же может к родственничку своему авторитетному заявиться. Поехали мы в Житомир, побеседовали с Папой - вот, говорим, если заявится к вам Капитон, пускай, мол, возьмёт пакетик этот и передаст кое-кому. Ну и телефончик, значит, подходящий оставили. А дядя твой даже не спросил, зачем. Бабки взял и до свидания.
  -- Скотина, подонок.
  -- Кто скотина?
  -- Он скотина, а ты подонок.
  -- Да ладно, ладно! Я тебя чуть не угробил, но теперь же вот помогаю!
  -- А почему ты тогда таким добрым не был?
   Шурик, он же "Полкин", приблизил к Кингуру свои глаза, свои пустые голубые цибули, от взгляда которых люди гадили в штаны, и произнёс:
  -- Потому, что дурак был. Думал, бога за бороду взял. Но такие, как я, надолго не нужны. Я тогда, с тобой спасовал. Нервы сдали. Но думал - пронесло. Потом мне говорили, что ты жив. Я не хотел верить. Но когда снова тебя встретил - понял, что ошибку исправлять нужно. Но не ту, не заказ, а другую, самую главную. Вот теперь тебе помогаю, потому что шкурой чувствую - моё время пришло. Что за тобой поплыл бы и я вперёд ногами в Канев. Понял?
  -- Понимаю. Объяснять не надо. - Кингур усмехнулся: - А ты мне шанс всё-таки дал...
  
  
  

Глава двадцать девятая

  -- Если друг отказался вдруг...
  
   Март, офис общинного центра. Кингур потно и тяжко нависал над дулиной папкой. От всей этой чуши заболела голова. Она болела уже до того, но к старой и привычной боли добавилась какая-то новая, чужая. Капитон наделал ксерокопий и снова углубился в свой архив.
   В восемь часов вечера, пребывая в полукоме, он в бреду увидел барашка и почему-то вдруг ясно и отчётливо понял причину головной боли. Он целый день ничего не ел.
   Марина Рувимовна коротала время в амбулатории, в палате предварительного заключения. Капитон два раза справлялся на её счёт. Один раз ему сообщили, что мадам Пташкер ушибла кобчик. Во второй раз сказали, что у неё выпадение прямой кишки. Последнему Кингур не поверил. Видимо, с кем-то спутали.
   Итак, Капитон поднялся и поволок свои ноги к холодильнику. Там стояла начатая литровая банка фаршированной рыбы. Капитон проглотил её вместе с юшкой. Потом он достал из загашника коробку мацы и сожрал её содержимое, осыпая кабинет крошками. Стало немного легче.
   Потынялся по кабинету в поисках ещё чего-нибудь съестного, ничего не нашел. Поставил чай. Пока чайник утробно гонял молекулы воды, председатель снова углубился в работу.
   Ночью Кингур дважды покидал свой кабинет, чтобы справить нужду, а заодно порыться в столе Марины Рувимовны. Там он обнаружил пачку крепкого табака(?!), килограмм "Охотничьей" колбасы и литр водки. Совершенно озадаченный, Капитон опустился на стул секретарши и замер в раздумье. Вдруг дверь в приёмную отворилась и в помещение вплыл Марк Михалыч, округлый завхоз из синагоги. Ничего не подозревая, он подчалил к столу с каким-то намерением, и тут вдруг заметил что-то. В кресле сидел Кингур, покосившийся набок, как мартовский снеговик.
  -- Капитон Захарыч! - взвизгнул завхоз и толкнул Кингура в ватное плечо.
   Кингур выкатил глаза и по всей видимости ожил.
  -- Мн-мн... Да я тут вздремнул маленько... Работа, Марк, работа...
  -- Захарыч, на тебе лица нету, - всплеснул руками завхоз. - Но ничего, мы тебя сейчас оживим!
   С этими словами плотный Марк ловко, как волшебник, соорудил на столе натюрморт в стиле "холостяцкий пикник", воспользовавшись подручными материалами из стола Марины Рувимовны, изначально предназначавшихся для его личного пользования.
   Выпив и закусив, администраторы заметно повеселели и захмелевший Кингур провозгласил загадочный тост:
  -- Итак, завершена прошлая моя жизнь, Марик. Вот в этих трёх папках - новая жизнь. За новую жизнь, уважаемый!
   Марк, умудрённый жизненным опытом, отнёсся к этому откровению без особого энтузиазма.
   С тяжкою думою о том, что благородное начинание окончилось пьянкой, Кингур буйно продрых до полудня следующего дня на жёстком канцелярском диване в приёмной. Изредка он вставал и глотал воду из чайника.
   В полдень вернулась, прихрамывая, Марина Рувимовна, злая как оса. Она с остервенением занялась текущими делами, запущенными председателем. Кингур, в состоянии четвёртого реактора после аварии, распространяя вокруг себя атмосферу тлена и разложения, сходил в общий туалет и вернулся с мокрой свалявшейся бородой. Ничего не говоря секретарше, он снова заперся в кабинете, с грустью распахнул окно и выставил на подоконник алюминиевую корзину для бумаг. Через некоторое время из окна во втором этаже повалил дым.
   В два часа дня Капитон вызвал такси и умчался в неизвестном направлении, прихватив оттянутую сумку через плечо. С тех пор Марина Рувимовна его не видела. Она лишь сняла трубку и кому-то позвонила. Машина председателя сиротливо стояла под окнами во дворе. Вскоре рядом с ней припарковалась приличная серая "Мазда". И трое вылупившихся из неё типа в чёрных костюмах хозяйской походкой проследовали в кабинет Кингура.
   Они застали среди коричневой офисной мебели и серой оргтехники колеблющийся в воздухе запах гари. Очкарь со змеиной мордой весь вечер рыл все оставшиеся документы. В конце-концов разочарованно вздохнул и отправился со своими невозмутимыми подлипалами куда-то восвояси.
  
   Кингур сидел на кухне у себя дома. На столе перед ним красовались три загранпаспорта. Напротив, у плиты, сидела жена. Губы её дрожали.
  -- Почему ты не едешь с нами?
   Кингур угрюмо смотрел сквозь стол. Мощные рыбацкие руки его возлежали на скатерти.
  -- Татьяна, - наконец произнёс он после душераздирающей паузы, - это невозможно. По крайней мере в данный момент. Ты не понимаешь, что происходит.
   Таня понимала. Она давно обо всём догадывалась. Сюрпризом для неё было лишь только то, как на всё это реагировал муж. Никак нельзя было ожидать от него такой убийственной решительности. Ходики под потолком банально отстукивали жизнь, утверждая всю её прозаичность. Хотелось сорвать их с гвоздя и вместе с гирями и цепочками обрушить на капитонову вихрастую башку.
   Через два часа Капитон, сутулясь, появился в дверях спальни. Жена хлопотливо паковала чемоданы. Его почему-то задела эта бабья барахляная невозмутимость.
  -- Всё готово? - спросил Кингур сам себя.
  -- Что взять - то или это? - глупо спросила жена, держа в вытянутой руке какое-то платье. Кингур хмуро отвернулся.
  -- Самое необходимое. Детям пойду помогу, а то наберут дерьма всякого. И, пожалуйста, скорее, а то не успеем на самолёт. Я скоро пойду за машиной. Может позвонить Феликс. Скажи, я выехал. Хорошо?
  -- Иди, Капитон. Я сама загляну к детям, не теряй времени. - Сказала Татьяна, подумав: "Всё равно толку от твоей помощи как от козла..."
  
   К вечеру повалил снег. Тележурналист Феликс Галкин, хозяин телеканала "Экстракт", уже битый час торчал в подворотне, бессильно кутаясь в окаменевшую от холода дублёнку. Золотые очки вморозили в нос два синих гайморита, сопли уже не текли, а скомканный, промокший носовой платок из чистого шелка холодил пальцы в карманах. Ртом дышать было холодно, Феликс вообще перестал было дышать. Он лишь иногда подпрыгивал и хлопал окаменевшими ладонями по колючим шерстяным брюкам; при этом в мошонке что-то бесчувственно позвякивало. Галкин уже прислонился к обледенелой стене, как мороженный окунь выкатил глаза, и тогда в туманном проёме под фонарём задвигалась мохнатая фигура.
  -- Капитон?! - мысленно вскричал Галкин, когда до крошечной полыньи недомёрзшего его сознания дошло, кто это перед ним вытанцовывает.
   Кингур внёс журналиста в "жигули", сформовал его по конфигурации сиденья и запустил двигатель вхолостую. Когда печной жар добрался до верхних клеток эпителия, Феликс потихоньку зашевелился.
  -- Отвезти тебя домой? - угрюмо пробурчал Кингур, глядя себе на ботинок с жёлтым верблюдом.
  -- Да, да... Капитон... - простучал зубами Феликс в ответ.
  -- Ты зачем так рано явился?
  -- Нетерплячка... Знаешь, Капитон, я себе по-моему там внизу всё отморозил. - Галкин криво усмехнулся. На его щёки начал уже возвращаться румянец благополучия.
   Капитон включил радио. В эфире запрыгали знойные латиноамериканские ритмы. Кто-то на радиостанции делал себе лето. Феликса начало подташнивать от волнения. Капитон дал газу. Машина, вихляя в снежной каше, чудом вписалась в подворотню и вылетела на улицу.
  -- Капитон, Капитон! - Феликс заёрзал. Ему не терпелось узнать, что же происходит на самом деле. - Говори, наконец. Уже всю душу вымотал!
  -- Фелик. То, что я тебе сейчас расскажу, касается только нас двоих, - Кингур повернулся и глянул на Галкина. От этого взгляда Галкин занервничал. - ...Тебя и меня. За то, что ты сейчас узнаешь, тебя могут повесить за яйца на телебашне. Ты готов?
  -- Капа, ну зачем мне это нужно? Я человек, можно сказать, в летах, хочу спокойно дотянуть...
  -- ...до чего, - перебил Капитон, - дотянуть? Ты ещё не дотянул? Посмотри на свои передачи. Их уровень! Известным людям ты задаёшь вопросы, типа: "Когда вас первый раз в жизни послали на хуй?"
   Капитон ударил ладонью по баранке. Галкин вяло открыл рот...
  -- Ты - шут! Ты опустился до чучела. Мои дети смотрят телевизор, и знаешь, какая их самая любимая программа? "Экстракт"! А почему? Там дядя Феля. Они над тобой смеются! Они про тебя сочиняют дурацкие истории. Если ты думаешь, что только мои дети такие, то ты глубоко ошибаешься. Поверь мне, что я их в таким духе не воспитывал...
  -- Что же делать, Капитон, - визгливо причитал Галкин, - все мы при нынешней жизни - шуты... А ты?! Куда ты влез, влип, как жук в дерьмо? Я-то хоть не повязан ни в чём. У меня руки чистые. Ну и пусть! Пусть надо мной смеются. Это даже хорошо... Значит, любят...
   Капитон мотнул головой. На коленях лежала плотная папка. "Дворники" со стуком сметали снежинки с ветрового стекла. На улицах было пустынно и темно. Только у созвездий ночных магазинов переваливались с ноги на ногу люди. Жар от печки сушил глаза. Феликс сполз с сиденья и откинул голову на спинку. Затем резко, молодцевато выпрямился и прохрипел:
  -- Ну, говори, что там у тебя.
   Кингур юзом причалил к тротуару. Напротив ярким, хирургическим светом сияла витрина магазина бытовой техники. Стиральная машина, белая, как зубной протез, развлекала ценой в десять зарплат. Но и для тех, кто не мог позволить себе голодать целый год, тоже были в "пропозиции" маленькие радости. Например, неплохой утюг всего в одну зарплату. Стирать им, конечно, нельзя, но можно пожарить яичницу. Как жучки в гербарии переливались мобильные телефоны. Некоторые даже даром - бери - не хочу. И берут...
   Капитон подумал обо всём этом в одну секунду, затем отвёл от витрины взгляд и открыл папку.
  -- Смотри. Здесь - результаты огромной работы. Я недавно почувствовал, что под меня копают. Понял, что по неосмотрительности влез в серьёзные дела... В общем, ощутил, что ни сегодня-завтра против меня выставят компромат и начнут меня использовать. Тут на Крижопольского, Графа и других деятелей наехала прокуратура. Слоны сводят счёты... В жертву принесут мелочь пузатую - типа меня и других подсрачников. Но они-то не рассчитывают, что у меня скопилось очень много документов, свидетельств. Я всегда был "третьим", то есть, симулировал формальную сторону. Им даже в голову не приходило, что я это когда-нибудь использую против них. Я был чем-то вроде необходимого атрибута сделки, вроде инвентаря...
  -- Зитцпредседатель, - выдал Галкин.
  -- Что?
  -- Фунт. Помнишь: "Я Фунт, мне девяносто лет..."
  -- Фунт? Помню, конечно. - Капитон вдруг надулся. - Я им дам Фунта!
  -- Извини, Капитон... - промямлил Феликс, - ты, конечно, человек взрослый, опытный...
  -- Ну?!
  -- Ну и вот... Ты серьёзно, - и Галкин кивнул на папку, - серьёзно собираешься воевать с НИМИ с помощью этой папочки?
  -- Да дурак ты! - Кингур дёрнул ручной тормоз. - Воевать! Мне, если хочешь, шкуру свою спасать надо, а ты мне советы давать вздумал?
  -- Капа, Капа! Ну ты же знаешь меня с детства. Ну помнишь, как мы за гильзами лазили? Как меня майор поймал, а ты стрёму дал? - Фелик оживился, хулиганские искорки забегали в застеклённых глазах. - Меня домой привели, папец лупцевал, мамка плакала, майор орал - а я тебя не выдал. Помнишь?
  -- Что-то помню. Ты ж на шухере стоял, правильно?
  -- Ну да, вроде бы... - Феликс напрягся.
  -- А я на стрельбище собирал гильзы. Ты на шухере стоял. Тебя майор засёк, побежал к тебе. Так ты, вместо того, чтобы свистеть, пересрал и стоял, как пень. Вот тебя и поймали. Я чудом ноги унёс. Старший товарищ...
  -- Ну, Капитон, я же не в этом ключе... Я тебе друг, ты ведь сам знаешь!
  -- Вот что, друг. Бери-ка ты папку и валяй к себе домой. Почитай на досуге. Завтра свяжемся. А то у меня ещё дела сегодня...
   Галкин выбрался из машины и зашагал, хрустя снегом, к себе домой. Капитон смотрел вслед этой удаляющейся фигурке и грустно про себя что-то думал. Потом он набрал скорость и поехал забирать семью, чтобы отвезти в аэропорт.
  
  
  

Глава тридцатая

Странные гости

  
   Юрий Всеволодович толкался в коридоре. Палыч пропал. Милиция уже убралась, гости стали потихоньку расходиться. Володарский подождал некоторое время на площадке, пока не остался в одиночестве. Затем спустился назад, в квартиру. Там и решил дожидаться друга.
   Сумрачные тени уныло слонялись по комнате. Кисло пахло вином. "Почему вином?" - подумал Юрий, но ответа искать не стал. Он прилёг на диван, подстелив газеты, и мягко заснул. Снились ему похороны. В гробу лежал прокурор. На восковом лбу его покоился лавровый венец. "А это уже лишнее" - решил про себя Володарский и наполовину проснулся. Кто-то вошёл в дом, звеня бутылками. Юрий Всеволодович затаился.
  -- Ах ты, вот ты где, жук старый! - посреди комнаты очутился Палыч.
   В растопыренных пальцах были зажаты бутылки. Под мышкой почевал куль со снедью.
  -- А я, слышь, Юрчик, Шпалерам убирать помогал. Вот - заработал.
  -- А прокурор как? - спросил удивлённый Володарский, медленно приходя в себя.
  -- Прокурор? Ничего. Шутит. Он у нас оптимист, едри его...
   Всеволодович наконец поднялся с дивана в твёрдой уверенности, что похороны ему приснились. Стало как-то спокойнее. А главное, не надо было уже решать проблему лаврового венка. Дрыгая обутой ногой, он по привычке стал нашаривать тапочки. На столе лежал развёрнутый ком фольги, из которого душисто бил запах буженины. Друзья сели ужинать. Палыч потянулся и цепкой рукой ухватил бутылку.
  -- "Чёртов монах"! - прочитал Юрий Всеволодович этикетку. - "Чёртов монах"... Недурно... Ливни-ка микстуры... - и протянул тщательно выполосканный стакан. - Капни мне на раны боевые.
   Палыч ловко откупорил бутылку и густая, тёмная жидкость наполнила стакан. Темнота окна мягко налилась огнями домов. Тусклая лампочка в комнате не мешала смотреть сквозь стёкла...
  -- Ну-ну! Для почина хорош! - заволновался Юрий.
  -- Дык что? Старик, ты ж раньше на первое меньше как полбанки не принимал?
  -- Зачем на бога клевещешь? Ну, выпьем за встречу!
   Друзья выпили, зажевали бужениной и пирогами. Вечер переходил в ночь.
  
  -- Ху... ну, хорош... Хорош, я тебе говорю. - Володарский отнимал у Палыча "Чёртова монаха". - Дай, я сказал!
  -- Юрик... Юрчик! - молвил Паша. - Ты ж мне как брат... Ну, Богом... Ну, хули? Только ж начали!
  -- Ты, псина, - молотил Володарский безжалостно, - ты что мне утром говорил? Кому обещался, как с бати штаны? Ты мне трезвый нужен, трезвый. Из тебя ещё вчерашний твой гуталин не вышел... И вообще, это не вино. Курвалол, для бабушки... Я вот тебя "Шабли" попотчую. С сочком лимонным. Мой фирменный. Но это - потом. А сейчас - дело.
   Палыч притих. Сидел поникший, перекатывал в пальцах винную пробку. Потом понюхал и выбросил.
  -- Значится, слухай внимательно. - Володарский откинулся. Посмотрел на часы. - Мне чудачка одного найти надо. Парень из Нью-Йорка. В Киеве на задании. Это первое. Второе - бизнес. Я тут присмотрел офис на Толстоевского, в самом центре... Надо бы нагрянуть туда с утра. Ну вот, а вечером - на Подол, к пареньку тому. Я адресок у Пини подбил.
  
   Юра выскочил на свежий воздух, оставив Палыча в тяжких раздумьях. Руку Володарского оттягивала грязная кошёлка, гружённая конфискованным вином. На Звёздном проспекте он с удалью ковбоя оседлал дикого ночного частника. Под дребезжание разбитых динамиков, изнывающих под басами техно, частник доставил Юрия Всеволодовича под врата "Днепра". При высадке Пельмень обнаружил отсутствие кэша, страшно покраснел и предложил шофёру суму со счастьем. Тот, позвякивая четырьмя "монахами", скатился по брусчатому Владимирскому спуску к набережной.
   Так закончился день. Лифт не работал. Володарский уныло поднялся по лестнице, снял плащ и зажег свет. Надо сказать, что номер и так достаточно хорошо освещался ночной иллюминацией Европейской площади. Так вот, Юра снял плащ и включил свет. Комната потеряла таинственность. Стала невероятно жилой и уютной. Володарский стянул галстук и пропотевшую рубашку. Запревшее тело обвевала прохлада. Плащ был явно ни к чему. Лето!
   Юрий Всеволодович с вожделением поливался водой из душа. Помывшись, напустил ванну. Крякнул и погрузился в тёплую воду. Зажмурил глаза. Открыл и не поверил им...
  
   Над ним нависала заскорузлая тёмная фигура. Горячая вода вмиг превратилась в лёд. Блеснула фикса.
  -- Здорово, Пельмень.
  -- Мотня! Т-ты что, охренел?! - Володарский прикрыл срам.
  -- А шо? - спросил фиксатый. - Вот, шел мимо...
   Володарскому стало страшненько. Он с трудом вылез из ванны. Вода ниспадала ручьями на пол, но ему было всё равно. Не вытираясь полотенцем, Юрий накинул халат. Жестом пригласил фиксатого в комнату.
  -- Послушай, Толя, - начал он, запинаясь. - так не делают. Я устал, я не готов... И кто тебе сказал, что я в "Днепре"?
  -- Да ты сам и сказал, чудила. "- Где копии сделать? - В "Днепре."
   Толя разувался, сидя в кресле. Только тут Володарский разглядел, что под запущенной седоватой щетиной свисают впалые щёки. Что круглая, лохматая голова провалилась в плечи. Как-то утло, по-стариковски, не жизнеутверждающе подрагивает толстая губа. Под глазом кровоподтёк...
  -- Не сцы в компот, - подмигнул Толя, - там повар ноги моет...
  -- Юрка, - без перерыва заговорил он, - я устал. Я неделю не мылся. Я дней пять не спал. В конце концов, мне сегодня отвесили по ебалу...
   Он со звоном сбросил на стеклянный стол очки. Глаза были убитые, пустые, безразличные.
  -- Я помоюсь, - Толя снял куртку, - хули вода стынет...
   Под курткой желтела некогда голубоватая рубашка в кремовую полоску. Она почти полностью выбилась из штанов. Надулась скомканным пузырём. В критических местах, на спине и под мышками расползались потные пятна.
   Толя жестом мученика расстегнул воротник и стянул рубаху. Обнажилось дряблое тело, сутулая, жёлтая спина, серая от грязи майка. "Beneton" - прочитал вдруг Юрий Всеволодович на этикетке, когда майка валялась на кресле в компании штанов и трусов, которые возлежали подозрительным жёлтым комом.
   В ванной, в луже воды, измождённо плавали серые туфли. По стерильному номеру расползался запах, который Юрий точнее охарактеризовал "козлиной вонью".
   Толя беззвучно кис в воде.
   Юра заходил по комнате. Всё это бред, блеф. Непонятно, что за этим стоит. Чего он явился? От кого он прячется? Может быть, он уже втянул Юрика в какую-нибудь каверзную аферу? Что он делал в доме Блоха той ночью? На все эти вопросы ответить было невозможно. Но не это подавляло Юру. Юра хотел спать. Юра любил комфорт. А этот субъект здесь явно уже поселился... Ну, хорошо, кровать большая... И тут-то Володарского мерзко передёрнуло. Он представил себя в постели, с раскиданными по подушке женственными волосами, в обнимку с заскорузлым фиксатым монстром... Между тем в ванной привычно загудела бритва за двести долларов... Захрустела щетина...
   Юрий Всеволодович безнадёжно вздохнул и присел на край кровати. В распахнутом настежь огромном окне колебалось лето. Юра стянул халат и залез под одеяло.
   Вдруг его осенило. Пока Толян в ванной прихлопывал свежевыбритые щёки "Олд Спайсом", Володарский извернулся и ухватился за телефон.
  -- Да... Будьте добры, у вас номеров свободных случайно нет?!
   Но тут упругим молодцеватым шагом выскочил из ванной Толя и забрал у Юры трубку.
  -- Я тебе дам номер... Ты что, сдурел? Совсем что-ли съехал, Пельмень? Дай мне лучше бельишко свеженькое.
   Через две минуты Толик, в чистенькой пижамке Юрия Всеволодовича, уже зарывался в одеяло, свеженький, цепкий и жизнестойкий, как пиявка.
  
   ...Затихал шум на Европейской площади. Крепла ночная тишина. Юрий Всеволодович лежал с открытыми глазами, голый, пузом кверху. Одеяло, несмотря на жару, стянул на себя Толик. Он уже давно видел свои холщовые сны, а к Володарскому сон почему-то не шёл...
  
   А что же Кингур? С ним-то что?
   Ну вот, сидели они с Шурой на даче у Аркадия Петровича Ващенко и ждали дождя. С неба забрызгала вода на раскалённый солнцем двор. На террасе, где они заседали, стало холодно и неуютно. Аркадий как пропал после пива внутри дома, так больше и не появлялся. Шурик вдруг вскочил, нанизал на пальцы пистолет и тихо заглянул под занавеску. Там, сквозь сумрачную комнату, виднелся силуэт Аркадия Петровича. Он сидел в кухонной пристройке и вяло вталкивал в себя пищу. По мутным стёклышкам веранды стекали струи дождя. Тускло просвечивала зелень сада.
  -- М-м-м, Шура, - прогудел Аркадий Петрович не поворачиваясь, - кушать захотел. Садись, присаживайся... Во, и Капитона пригласи. Я сейчас яешней угощу вас. Королевской.
   Ващенко повернулся спиной и стал колдовать с газовым баллоном. Квакнул на сковороду яйца с помидорами. Капитон с Шурой уселись на обитую зелёным линолеумом доску и затосковали. Впрочем, долго это не продолжалось. Шурик был послан под дождь на огород за зелёным луком.
   Злющий, как хорь, он выскочил на раскисшую тропу и брезгливо запрыгал через грядки, туда, где зеленели хвосты лука. Освещение вдруг изменилось. Солнце заискрилось в каждой капле. Над огородом всплыла радуга. Шура застыл и прибалдел. Всё вокруг светилось, как в детстве, в самом светлом сне... Филимонов почувствовал дискомфорт и обернулся. За стёклами веранды маячила зловещая рожа Аркадия. Поверх неё бежали алмазные капли дождя. Аркадий скалился и что-то говорил Кингуру.
   Шурик надрал луку и попрыгал назад.
   Яичница была готова. Окна запотели, воняло салом и сыростью. Аркадий драл ножом сковороду. В тарелку падали горелые жёлто-белые клочья с чёрно-коричневыми комьями помидоров. Есть почему-то расхотелось...
  -- А что, мужички, - закаркал Ващенко, - ещё пивка хряпнем. Через час будем сходку делать.
   И исчез за пивом.
   Дождь за окном стих. Воцарилось предзакатное солнце. Ближе к вечеру Ващенко засуетился. Переставлял стулья, раздвигал стол. В половину восьмого в калитку постучали.
  -- Мамочка идёт... - сказал Аркадий Петрович и послал Шуру встречать.
   Капитон озадачился.
   Через минуту со двора послышались голоса. Отрывистые сдержанные выкрики Филимонова и какое-то басовитое кудахтанье. Донеслось обстукивание ног на веранде, и в комнате появился крупный, пузатый мужчина с бабьим лицом. Он снял широкополую дачную шляпу, показав огромную плешивую голову.
  -- Януля! - захрипел Ващенко и ринулся к нему в объятия.
  -- Ма-а-амочка, Арка-а-аша! - капризно, как ребёночек, выл Януля.
   "Так это и есть "мамочка" - угрюмо подумал Кингур. Януля с минуту мял тщедушного Аркадия в своих лапах. Затем, апоплексично покраснев, повалился на кресло в торце стола. Над лысым его лбом сияла золотым нимбом икона. Шурик, соблюдая иерархию, примостился на лежанке. Минут через пять в хату набилось достаточно народу. Пожаловал сам батюшка, отец Олег Мудрак. Он присел по левую руку от "мамочки" и сразу скушал мочёное яблоко. Ещё двое, похожие как братья, молча уселись справа от Янули. Все они трое были полные, умные, сытые и поэтому казались родственниками. Последним заявился... фиксатый Толик. Кингур его даже не сразу узнал. Чистенький, выбритый, причёсанный, в мокром летнем плаще цвета слоновой кости. Он хитро зыркнул на Капитона и присел на стул.
   Хозяин, сам Аркадий Ващенко прохаживался взад-вперёд, хрустя циновками и обслуживая закусывающих гостей.
   На первый взгляд всё выглядело безобидно. Пришли гости, хозяин угощает. Но несколько озадачивало полное отсутствие женщин. Просто "мамочка", Ян Ильич Барыжников, пару раз погорел на болтливости слабого пола и больше при подругах дела не обсуждал. Хотя совершенно отказаться от женщин он ещё не мог себе позволить.
   Ну вот, Аркадий, наконец, занял своё почётное место в середине стола, между отцом Олегом и Толиком. Кингуру досталось место на полатях. Туда ему сунули тарелку с картошкой и стопку водки. На полатях было душно.
   Когда все утолили первый голод, "мамочка" взял слово:
  -- Ну, дорогой наш Капитон Захарович, обсудим-ка дела наши. Вот мы тут сидим, - и он обвёл стол пухлой рукой, - сидим все и думаем, как быть? Мол, безобразие в стране, беспредел. А что мы можем сделать - старички? Да, мы закон чтим. Хмырей там всяких осаждаем, порядку учим... Но своё мы упустили. Сейчас, мамочка, нелегко быть законником. Врагов много. Все пересучились. Менты в бандиты подались, бандиты в прокурорском кресле сидят. Мне обидно. Положим, дядя ваш, Артём Михайлович, уважаемым человеком был. Помнится, в Днепре мы с ним сошлись. Году так в семьдесят четвёртом. Большим был человеком! Дела вертел. Составы с углём в Киргизию гонял. Что вы думаете - через него экономика страдала? Ничего похожего. Он делал то, чего министры не делали. И если на Енисее лес топ, то спасал его Мотыль, а не государство. И если срал, то не народу, а министрам. Да, был человек. А сейчас - бандит бандитом. Беспредельщина. Как Граф, Харитоненко, Крыжопольский... Детей и старичков кидают...
  -- ...Да все вы - бандиты. Это только слова красивые, - подал голос с печки Капитон.
  -- Ты, председатель, дальше слухай, - мягко осадил его Аркадий Петрович, - Януля дело говорит.
  -- Вот и смотрим мы, - заныл "мамочка" дальше, - по закону нас никто уже не уважает. Ты думаешь, я большим человеком был? Нет, Аркаша не даст соврать. Но учились мы с ним у великих людей. Какие личности были! Жора Псих, Боря Штымп... Говорили они мне, бывало, ты мол, Яша, головастый парень, только ножки у тебя тоненькие. Вот так-то. А Жора Псих знаешь, из каких? Он мелким ещё под самим Мишкой Япончиком ходил. С Махном дрался. Ты Исаака Бабеля читал? Вот. Такие люди мне повстречались... А сейчас у нас прямо из рук вон рвут. Ты к ментам - они тебя знать не хотят. К братве - куда там! Чистюли они теперь. Брезгуют. Гнушаются. И всё у них по закону, нигде не притрёшься. Прокурорами да судьями погоняют. А ты только шаг сделал - сразу откуда-то бойцы, и по рукам тебя, по рукам... Где-то, думаем, стена у них за спиной. Трясли уже и министров, и депутатов. Но там всё по мелочи. Вот выпадает какое-то звено, не может же какой-нибудь хмырь прямо с чиновником дела двигать, нужны посредники. И тут ты, Капитон Захарыч, к нам как с неба свалился. Хорошо, что Шура дураком не оказался, прямо по адресу тебя доставил. Заодно и хорошего кабана нам выложил - самого Василя Панасовича Дулю, на блюде с гарниром. Кабана, так сказать, с большим опытом свинства. Так что сделай милость - мы тебе не враги. Помоги нам закон и порядок вернуть.
  -- Тем более, выбора у тебя большого нет, - ввернул Аркадий.
   У Капитона заиндевел мочевой пузырь. Он шевельнулся:
  -- Хорошо это у вас получается. Сначала в ванне топят, а потом в друзья набиваются...
  -- Кто это тебя, мамочка, в ванной топил? - озабоченно спросил Ян Ильич.
   Кингур отмалчивался.
  -- Да есть тут кому. Я, - заговорил Толик, - разобраться хотел...
   Вдруг что-то произошло. Раздался какой-то тонкий щелчок, словно электрический. Ян сделался пунцовым и лицо его перекосилось:
  -- Ах ты хрен собачий! Ты откуда взялся, гнилушник?! Ты что это себе урод самодеятельность позволяешь? - голос его сорвался и он понёс какую-то уж совсем дикую, бессвязную ругань: - ты ж моим авторитетом себе жопу подтёр, мамочка, ёб твою!
   Мотня сидел совершенно спокойный. Двое, похожих как братья, приподнялись, ожидая распоряжений. Аркадий Петрович втянул голову в плечи. Он знал Толю лучше, чем "мамочка" и его подлипалы. Толя спокойно стянул с себя мокрый плащ и вдруг взмахнул им в воздухе так, что тяжёлый жгут выбил из стульев сразу обоих мамочкиных помощников. Секунду спустя они уже вяло шевелились на полу. Толик сел и глянул на притихшего "мамочку".
  -- В будущем попрошу, Ян Ильич, соблюдать со мной этикет. Я не клоп поганый. Вы меня с кем-то спутали, очевидно. Если я что-то делаю, то не без понятия. Ясно?
  -- Ясно, мамочка. Я же не знал... Аркадий, почему ты меня не предупредил об этом человеке? - Ян оправдывался. - Что же я теперь, не по масти сходил?
  -- Януля, Толян, вы ж простите старика... Я даже не подумал. Вот досада какая...
   Подал голос Капитон:
  -- Вот, уважаемые, сначала между собой разберитесь, а потом говорить будем. А понты кидать и я умею...
  -- Кто ж в этом сомневается, - заговорил вдруг молчавший доселе отец Олег, - ты понтов своих накидал столько, что на тебе весь этот компот и заварился. Так что не надо качать права. Ты ж видишь, люди они серьёзные. Чуть что - костылей не соберём.
  
   "А что поп здесь делает?" - подумал Капитон и вдруг его осенило. "Да то же самое, что я раньше делал! Через него они всю эту бодягу и будут кидать. Выгонят пару тысяч бездельников с хоругвями на площадь и заставят орать "Доколе!". Так-то оно и сделается.
  
   Молчание нарушил Аркадий:
  -- Ян, ты пойми. Толик же не бык. Ты должен был это видеть. Он партнёр мой, и твой тоже. Эх, надо было вас сразу получше познакомить. Это я, башка дурья.
  -- Да ладно тебе. Замяли и проехали. Ян Ильич, братва, - обратился к ним Мотня, - у нас с вами общее дело. Вернёмся к нему.
  -- Ну и чудненько, - порозовел Ян и подцепил вилкой огромный жёлтый кусок остывшей курятины. Откусил попу и продолжил, жуя: - Ну ты, Капитон Захарыч, всё-таки, значит, подумай, мамочка. Ну скажи - да, и мы тебя в обиду не дадим. Правда, Аркаша, Толик? С вашей информацией мы всех этих эдиков под нары загоним.
  -- Господа, - Кингур слез с печки, - Я не настаиваю на гарантиях. Я знаю, что вам ничего не стоит со мной расправиться. Вам будет так же легко отдать меня Шурику. Всё это просто. Но даже если я и соглашусь с вами сотрудничать, хочу вас предупредить (и Шура поддержит меня в этом), с какой силой вам придётся столкнуться. Вы, несомненно, желаете с помощью моей информации разделаться с вашими зарвавшимися коллегами и захватить сферу влияния. Но для этого нужно будет перешагнуть через Дулю. Только тогда они - ваши с потрохами. А для того, чтобы завалить Дулю, моей информации будет маловато...
  -- ...А мы своей прибавим для ровного счёта, - вставился Толик. - Я тут тоже подсобрал кое-что. Значит слухайте. Если ударить по ним всем сразу, все ниточки потянутся к хрену этому, Дуле. Тогда ему уже не отвертеться.
  -- Хорошо, мамочка, - проворковал Ян, - с кого же мы начнём?
  -- Предлагаю с самых китов. Ну, там, с Крижопольского, Графа, Харитоненко. За ними - автоматом - Картофляники, Похмельченки и прочая должностная шушера. Но Граф депутат. Может начать бузить. Есть предложение его умыть.
  -- Это риск, - каркнул Ващенко. - Мы должны всё делать по закону. Олег, вы поднимаете всю эту бузу. Никаких только мокрух, понятно? Вы - священник, лицо духовное. Народ вас поддержит.
  -- А если всё заглохнет? - встревожился Мудрак.
  -- А вам что? Вернётесь, - квакнул Толян, - в село, пиявок мочить... С вас какой спрос?
  -- Оно-то верно, - елозил святой отец, щипая бороду, - это всё ваши разборки. Я, как бы это сказать, с этого ничего не имею... А риск большой...
  -- Мамочка, - расплылся в улыбке Ян, - я тебе мало плачу?
   Священник затих. Мамочка добродушно продолжала:
  -- Ну, хорошо. Давай напишем митрополиту. О твоём бедственном положении. Что из-за отсутствия средств ты вынужден заниматься сглазом и заговорами, за что добросердечные селяне поддерживают тебя скромными подаяниями.
   Мудрак замолчал. Затем поднял полные слёз ореховые глаза и произнёс:
  -- Вы бьёте меня ниже пояса, Ян Ильич...
  -- А может быть, - "мамочка" подался вперёд, - расскажем митрополиту, как ты голый подо льдом плаваешь?!
   Батюшка затряс кулаками и выбежал вон, распугав на крыльце кур.
  -- Ну, за что ты его так, - брезгливо промолвил Аркадий Петрович, - ей-богу. Януля, он же хороший человек...
  -- Ничего, - Януля цикнул зубом, - придёт.
   И вправду, спустя полчаса, когда мужчины, разморенные водкой, обсуждали детали дальнейших действий, в хату ввалился Мудрак. Неточно ступая, он протопал к столу и грохнулся задом на лавку. Рясы на нём не было, её сменил новенький малиновый пиджак с оторванным лацканом. Батюшка был пьян. Стало неловко. Вдруг с печки слез Кингур:
  -- Люди, - объявил он, - я подумал.
   Центр внимания сразу переместился с Мудрака на председателя.
  -- Вот вы, - продолжал Капитон, - в моей персоне нуждаетесь. И вы, Ян Ильич, и вы, Аркадий Петрович, и... остальные (Кингур обошёл вниманием Фиксу). Высказаться в качестве свидетеля я смогу, но сразу же сяду на скамью подсудимых вместе с вашими бандитами. И никакой гарантии, что они не будут оправданы, у вас нет. А мне всё одно не жить. Вот. Так как никаких документов у меня нет...
  -- Не понял? - привстал Толик, - Кончай лиманить, ты куда их затырил?
  -- Я их отдал, - Кингур не удостоил Толика даже взгляда, - Феликсу Галкину.
  -- Тому самому, что ли?
  -- Да. Тому самому Галкину.
  -- Нашёл кому понты стелить...
  -- Толя, помолчи, пожалуйста, - одёрнул фиксатого Ващенко.
  -- С тех пор, - продолжил Кингур, - ни слуху, ни духу.
  -- Так что же нам делать? Не томи душу, мамочка!
  -- Это я - душу? Ладно... А делать вот что - найти этого Галкина и поговорить с ним. Возможно, он не рискует опубликовать всё это, не имея хорошей крыши за спиной...
  -- ...Над головой, - поправил председателя Аркадий Петрович, в прошлом детский врач. - В общем, надо ехать к Галкину. Шура, ты как.
  -- Меня вообще-то по ментам пробить могут... - оживился Филимонов, - но я поеду. Если что - ищите по лягушатнику. Если надо, конечно...
  -- Ты нам, - успокоил его Ващенко, - на данный момент очень нужен. Поэтому не боись. Может, ксиву устроить?
  -- Спасибо, у меня есть кое-что.
  -- Американский паспорт у него, настоящий, - добавил Капитон, - не придерёшься.
  -- А ну, продемонстрируй. - попросил Ян.
   Шурик стыдливо покопался в портмоне и вынул оттуда синюю книжицу. "Мамочка" воздвиг на носу оптику:
  -- Полкин, Майкл. И фактура похожа. Ишь ты! А где такую, мамочка, прелесть делают? Уж не у вас ли, в органе?
  -- Нет, нет... Это я у реального типа отобрал.
  -- А ментовскую корочку ты оставь нам, ладушки?
  -- Но ствол беру с собой.
  -- О-кей.
   Шурик встал:
  -- Сейчас, что-ли?
   Мудрак вдруг шумно и пьяно вздохнул.
  -- Да нет же, нет. Мы ещё не всё утрясли. - Аркадий Петрович повернулся к священнику: - А вы, батюшка, чтоб не смели завтра опохмеляться. С утра едете в город поднимать народные массы.
   Батюшка вскочил, с грохотом опрокинув скамью, и поспешно вышел, ни с кем не прощаясь.
  -- Что это с ним? - спросил Ян, изображая изумление.
  -- Понимаешь, Януля, - засопел Ващенко, - мне надо, чтобы он завтра работал. Понятно.
  -- Пойдём, - подмигнул "мамочка", - покурим?
   Мужчины вышли на террасу. В пруду заливались лягушки. Воздух был прохладен и чист. Небо мерцало звёздами. Гроза ушла на Чернигов. Ян чиркнул зажигалкой и скривился от едкого дыма:
  -- Как мне, блять, всё надоело...
  -- Да ты что, Януля.
  -- Честное слово, устал я от всей этой херни...
  -- А ты сядь, отдохни.
  -- Да нет. Куда мне садится? Не могу я ментячие рожи над собой видеть. Калибр уже не тот. Да и здоровье...
  -- Да, Януля, упустили мы что-то с тобой, - грустно согласился Ващенко.
  -- О чём ты шепчешь, мамочка, - Ян сплюнул, - эти пешари катаются на "бентли", живут в пентхаузах, разъезжают по всему миру, ... А я-то кто? Как подпольщик какой-то, чёрт-те что. Я прячусь! Я исхитряюсь, шныряю как урка по майдану. Вот уже пять лет на нормальной машине не ездил...
  -- Чем же тебе троллейбус твой плох, - неясно выразился Аркадий Петрович. - Мне бы такой...
   Ян сощурено изучил Аркадия:
  -- Какой - такой?
  -- Ну как, известно какой. Он же у тебя, говорят, как у Фантомаса, только что не летает. Бронированный, там внутри - целый дом.
  -- Ерунду говорят. Из всей роскоши там только серильник, как в поезде, из засранной нержавейки, воняет на весь вагон. Такой параши я и Графу не пожелаю. А на счёт остального - старый ремонтный троллейбус. Стоит там койка, телик, рация... Мотор от "Икаруса", кузов укреплённый... Позор всё это, Кадя. Сколько же я так протяну?
  -- А я, посмотри, как я живу, - взбеленился вдруг Аркадий Петрович. - Как какой-то размудоханный майор в отставке... Сад, огород, бацилла всякая... "ЛуАЗ" семьдесят восьмого года. В город боюсь нос сунуть...
  -- А я тебе завидую, - возразил Ян Ильич, - у тебя - покой. Ни одна падла до тебя не домогается. Живёшь, как в раю.
  -- Ну да, точно, - каркнул Аркадий, - как на том свете. - Потом вдруг успокоился: - Впрочем, грех жаловаться...
  -- Идём, мамочка. Холодно что-то...
  -- Да и гостей оставили...
   ...В комнате и без них было достаточно забот. Толян с Шуриком разрабатывали тактику дальнейших действий, расстелив на грязном столе газету. В другом углу базарили за жизнь яновы пасыри. Капитон гундел на печи.
  -- Вот я думаю, и где вам всем постелить... - бормотал Аркадий Петрович, сгребая со стола объедки.
  -- Не надо, Аркаша, - вставился вальяжный Ян, - мы домой поедем.
  -- Вы чего, сдурели, Барыжников! - крякнул из угла Толя. - Куда и на чём вы сейчас поедете? На троллейбусе?
  -- Честное слово, этот тип меня достал, - встал из другого угла сильно пьяный охранник Яна, - Ща пусть извиняется...
  -- Спокойно, Паша! Он правду говорит, - Барыжников поморщился: - Некультурный человек...
  -- Это я некультурный человек?! - вскочил Толя, - Я ХУИ кончил!
   Нависла шоковая пауза. Каждый усваивал загадочное слово. Первым брякнул Паша:
  -- Какие... хуи?
  -- Харьковский учительский институт... - пояснил, догорая, Толя, - с красным дипломом...
  
   Значит, все полегли спать. Капитон остался угорать на печи. Яну Аркадий уступил свою кровать с шарами, а сам поплёлся на веранду провоцировать радикулит. Пасырям расстелили на полу какую-то овчину, но и это было излишне - они уже стоя засыпали, как обожравшиеся слоны. Шуру с Толей направили в домик. Они тащились туда по зарослям малины, наступая друг другу на руки. Но домик всё-таки нашли. И вползли туда, два увядших очкарика, и повалились на прокисшие от сырости матрасы, и всю ночь сыпались на них с потолка мохнатые гусеницы. Напоследок Толян сморозил шутку, типа заместо "спокойной ночи":
  -- Шо, начальник? На одной параше сидим, да?
   И, мерзко захихикав, провалился в сон.
  
  

Глава тридцать первая

Поджигатель войны

   Юрий Всеволодович проснулся от ощущения серости и пустоты. В кровати кроме него никого не было. "Надо подумать о бабе. А то ещё и не такое в постель поналезет..." - он имел в виду Толика.
   Тут надо сказать, что Володарский особым успехом у женщин не пользовался. Его подруги вызывали священный ужас у снобов. Но Юрий был вполне доволен собой. Он был эстетом, и в любой женщине находил свой, особый вкус. Главное, чтобы она его хотела. На остальное Пельменю было начхать. Ну и правильно.
  
   Здоровым оптимистом влетел он в ванную и выбрил щёки, заросшие ночью прозрачной поросячьей шерстью. Электрической щёткой полирнул потускневшие бивни. Гелем начвакал волосы и убрал их на затылок, стянув сзади в хвостик.
   В своей американской майке до колен он напоминал школьницу. Майку тут же снял.
   Потом Юра выпотрошил чемодан и извлёк оттуда шёлковый клифт цвета металлик. Затянул неизменный синий галстук. Взул варварские туфли а-ля "маленький Мук". Плащ обнаружен не был. Как, впрочем, не были обнаружены и некоторые другие, второстепенные детали туалета. Взамен их с кресла свисала угрюмая кучка грязной рванины, оставленная некультурным Толиком.
   Но Юрий Всеволодович дураком не был. Он выпростал из хрустящего пакетика ещё один такой же, легчайший как пушинка, немнущийся плащ цвета слоновой кости. Вуаля! И сказочный принц смотрит на вас из зеркала. А бумажнике шуршит капуста и трещат разноцветные кредитки. Чем же не принц?
  
   Через двадцать минут такси выкинуло капустного принца около пыльных витрин на улице Толстоевского. Мимо гремел транспорт, попадая колёсами в оставшиеся от трамвая, продавленные колеи. Юрий Всеволодович расправил надкрылья плаща и оглянулся в поисках Палыча. У киоска зависал какой-то кент с зализанными волосами. "Палыч?" - Володарский зашёл сбоку.
  -- Ну ты и прикинулся... кент колбасный.
   Палыч вздрогнул и обернулся. У него было выбрито лицо, промыты и расчёсаны волосы. Он промолчал.
  -- Пошли конуру гнездить, - и Юрка, лихо наковыривая туфельками, направился к витринам.
  -- Здесь будет моя новая продюсерская фирма, - бахвалился Володарский, - а ты, Палыч, моим полпредом.
   Палыч отстрелил в сторону бычок сигареты и вошёл внутрь.
  -- Тебе лучше знать.
   В будущем офисе оказалось пыльно и мусорно. Раньше здесь размещался льготный магазин обслуживания инвалидов и ветеранов ВОВ. В глубине помещения, за рассохшимся конторским столом их поджидал человек в полосатой майке.
  -- Что ж вы это, - промямлил человек, - опаздываете?
  -- Спакуха, кэп, начальник задержался. - широким жестом заверил Юрий Всеволодович.
  -- Это он начальник? - удивлённо поднял очки человек в тельняшке.
  -- А чем не начальник? Кэп, не бузи. Твоё дело махра - контору сбацать и слинять живописно. Пашуня, поставь галочку...
   Палыч подвалил и вписал корявую физруковую роспись, не вникая в контракт. Затем человек слинял. Вместо него появились две уборщицы. Они уныло зашваркали вениками. "Капитан" в тельняшке своё дело знал и позаботился обо всём по долгу службы. Это был представитель нового комитета по инвестициям. И если к двум часам побелили стены и постелили полы, то к трём уже втащили молочную офисную мебель, ксерокс и прочую оргтехнику.
   Всё это произошло уже в отсутствие главных пайщиков. Они с одиннадцати зависали в ресторане "Русалка" и жрали блинчики с икрой на завтрак. Вечером они намеревались нанести дружественный визит мистеру Полкину. Но до вечера было ещё много времени...
  
   ...Полкину нужно было срочно помыться. Дым и копоть въелись в самые поры. Одежду надо было менять. Он впервые в жизни так боялся милиции. Теперь только Майк ощутил непоправимость содеянного. Возможно, сейчас его будут искать по всему городу. Надо было переодеться и привести себя в порядок. Руки дрожали.
   Полкин пёрся по ночной Оболони на Подол.
   У станции метро холодным светом мерцал ночной магазин. Вокруг не было ни души. В темноте громоздились большие дома, похожие на кукурузные початки. Полкин остановился в тени, снял очки и взлохматил волосы. Шатаясь и заваливаясь, он приблизился к ларьку. Там, рассыпая мелочь, купил бутылку вина.
   В изнеможении Майк опустился на скамейку. В кроне дерева возились сонные птички. Как обычно, штопора не было. Он вынул ключи и стал проталкивать пробку внутрь бутылки. В конце-концов ему это удалось. Прохладная, тёмная в лучах фонарей жидкость полилась по небритому подбородку.
   Полкин рыгнул. Пить больше не хотелось. Но в сознании что-то кардинально поменялось. Что именно, установить пока не удавалось. Он легко встал, спрятал бутылку в карман и направился домой. Руки перестали трястись, страх исчез. По трассе пронеслась милицейская машина. Пустой асфальт ещё пару секунд гудел, после того как она скрылась за поворотом. Теперь Полкин ментов не боялся. Он мог вполне сойти за проходного алкаша. Тем более, на подходе к оживлённым местам количество встречных хануриков значительно возросло.
   Полкин шёл, лишившись разума, домой. Так, лишившаяся седока лошадь, сама возвращается в родное стойло. На подходе к дому он всё-же принял меры предосторожности. Ноги плохо слушались. Полз, задевая стены, сжимая в кармане конфискованный у фиксатого пистолет.
  
   На лестничной клетке было до того страшно, что Майк не сразу решился двинуться наверх. Шаги шуршали, урчал сквозняк, и темнота, темнота... Прижавшись к двери, Полкин пульсировал всем телом, ища замочную скважину. "Хоть бы мне снова какого-нибудь Нёму не подселили".
  
   В квартире было пусто и тихо. Вещи были раскиданы по комнатам. Они уже успели прижиться на новых местах. Посреди гостиной лежала сырая куча. Захотелось выкупаться, но горячей воды не было. Полкин раскочегарил газовую колонку и прилёг отдохнуть. Что-то мокрое и тёплое расползлось по животу. Майк, пуча глаза, осторожно пощупал стену и включил свет. По спортивной куртке расплывалось огромное алое пятно. "А это откуда?" - мысль сработала мгновенно. "Пистолет с глушителем!" - надсаживался мозг, "лёг, нажал неосторожно... неужели всё?!". Полкин содрогнулся и почувствовал, что тело в порядке. Тогда он вскочил. На животе что-то перекатилось, оттянуло куртку и бухнулось под ноги. Это была бутылка. "Чёрт, идиот!". Сердце стучало, как будильник в бессонную ночь, отсчитывая секунды. Всё вино вытекло. Внутри бутылки, в кислой лужице плавала бесполезная пробка.
   Пистолет безобидно возлегал на тумбе. "Нервы ни к чёрту," - обессиленно подумал Майк, пошёл на кухню и поставил на плиту две страшные кастрюли воды с девонскими отложениями накипи. Нужно было замочить куртку и джинсы. Стирать не было сил.
   Через полчаса он уже бултыхался в ванной, в тусклом пожелтевшем свете лампочки.
   "И всё таки я артист..." - вспоминал Полкин события прошедшего дня.
  

Сказ о том, как Михаил Семёнович Полкин,

по прозвищу Майк, травил Артёма Михайловича Мотылевского,

по прозвищу Жидомор.

   ...Ясного плана в голове не было. Но взорвать заправку он уже решил. Куда подевались Саша и Нёма, его уже особо не занимало. Казалось, грандиозным взрывом можно многое решить. В автобусе Полкин добрался до нужной АЗС на Оболони. Как он и предполагал, жилых комплексов поблизости не оказалось. День ещё догорал на стёклах далёких многоэтажек.
   Заняться осуществлением взрыва решено было поближе к ночи, когда свидетелей станет поменьше. Полкин уехал в неизвестном направлении. Вернулся уже в темноте. В кармане у него была негасимая зажигалка и бутылка керосина.
   К заправке подобрался пустырём, по колючей траве и мусору. Затаился у рваной, сетчатой ограды, за какими-то бетонными торосами. Теперь начал соображать, как бы всё это дело обустроить. Можно было соорудить бутылку с зажигательной смесью, и запустить ею в колонку. Возможно, получится неуклюжий пожар, но взрыв в таком случае не гарантирован.
   Так просидел он в засаде около часа, наблюдая за объектом. Ноги затекли, надо было что-то предпринимать. Покупатели возникали редко. В ярко освещённой будке распознавалась полная женщина и охранник в дурацкой шапочке. Последний выбегал обслуживать заезжие машины. Прибыл вытянутый и блестящий, как галоша, БМВ седьмой серии. Оттуда выгрузились крепкие дяди. Неторопливо переговариваясь, они подошли к будке кассы, закурили. Охранник вынес им по бутылочке. "Начальство," - подумал Полкин.
   Мужчины один за другим забрались в магазинчик и расположились там надолго. Полился оживлённый разговор. Выскочил охранник, отогнал машину под колонку, вставил заправочный пистолет, вернулся назад в будку.
   Полкин стремительным хорем рванул к машине, даже не успев как следует ни о чём подумать. Пригибаясь, чтобы не попадать в поле видимости камеры, вынул фиксатый пистолет с глушителем. Точно прицелившись, выстрелил. Камера повернулась вокруг своей оси, как дурилка в тире. Вынув шланг, он принялся поливать им автомобиль. Бензин бежал жирными струями по чёрному лаку и расплывался на промасленном асфальте. Полкин распахнул дверцу. Из глубин БМВ пахнуло куревом, зазвучал Челентано. Полкин оценил вкус начальства, и щедро оросил дорогой салон едкой, маслянистой жидкостью. В этот момент колонка иссякла. "Хватит ли?" - беспокоился Майк, прячась за высоким бортом.
   Со стороны трассы послышался приближающийся рёв дизельного двигателя. Гремя железом настилов, на территорию заправки ворвался огромный бензовоз. Майк от возбуждения прижал уши. Он не верил своему счастью. Шофёр, лихо соскочив с подножки, устремился к магазинчику, держа в руках какие-то бумаги. Дверь приоткрылась, вырвались крепкие мужские голоса. Никто ничего не заметил.
   Полкин, затаив дыхание, сорвал с бутылки пробку, запихал в горлышко носовой платок, пропитал его как следует керосином. Затем, не теряя времени, он забежал за массивный корпус цистерны. Быстро поджег тряпку и с размаху запустил бутылкой в просмоленный, нависающий зад бензовоза.
   Бутылка, описав в воздухе лисий хвост, со стуком отскочила от упругого металла и чуть не угодила обратно в Полкина. Перепугавшись, Майк плюнул на всё и рванул в спасительную темень пустыря. Опережая свист в ушах, донёсся приглушённый, но довольно отчётливый звон стекла. Майк, отбежав по горбатой земле, спотыкаясь о старые вёдра, заскочил за бетонную кучу и лишь тогда оглянулся. Сердце бесновалось и выскакивало через горло, дыхание сводило, пятки зудели, как чужие. На заправке творилось что-то неладное. На первый взгляд, ничего не изменилось. Разочарование пошло немыми пятнами по щекам Полкина.
   В мгновение раздались крики. Огня всё ещё не было видно. По залитому светом пяточку метались жукообразные тени. Каркали голоса. Пронеслась баба с огнетушителем. "Что же они там заметили?" - не успел подумать Майк, как в ту же секунду все видимые контуры буквально растрескались чем-то оранжевым. Корпус цистерны засветился полосами языков, и ещё мгновение спустя пламя выросло в стену. Раздался благодатный гул огня. "Что же там вдруг загорелось так сильно?" - ломал голову Полкин, в то время как все находившиеся в зоне пожара интенсивно спасались бегством. Майку было невдомёк, что поджёг он не бензин. Под видом бензина Папа Житомирский транспортировал левый спирт, и хранил его в подземных резервуарах заправки.
   И тут бабахнуло. Полкин не успел убрать физиономию в укрытие, его туда зашвырнуло взрывной волной. Физиономия заныла, как будто по ней заехали берёзовой метлой. Мимо пронеслись какие-то клочья, осели тлеющим дождём. Полкин перекатился поближе к нависающей бетонной плите, забился в вонючую сырость и заткнул уши. Грохот нарастал, пламя ревело, оно рвалось к подземным резервуарам. Шум приблизился, и за бетонную кучу обрушился какой-то человек. Он дико посмотрел на Полкина. И хотя лицо его было покрыто ссадинами и копотью, Полкин догадался, что это был один из мужчин из чёрного БМВ. Отвесив красную в свете пожара челюсть, он огляделся по сторонам, снова посмотрел на Полкина, и Майк понял, что означает такой взгляд. Глаза бегали по нему, как по предмету. Майк не стал ждать развития событий и подействовал первым. Рука зазудела от беззвучного выстрела.
   Полкин удостоверился в намерениях покойного, рассмотрев в руке его лезвие. Ещё доля секунды - и было бы поздно. "Зачем он хотел меня убить?" - подумал Полкин и понял, что пора сматываться до начала более серьёзных осложнений. Но прежде всего он отнял у поверженного врага мобильный телефон и нашёл там житомирский номер...
   Второй, самый мощный взрыв застал Майка у обочины дороги, и он увидел, как на проводах высоковольтной линии вспыхивали и сгорали тлеющие клочья. Редкие машины остановились у дороги, потрясённые зрелищем пассажиры повыбегали на пустырь. Полкин шустро, никем не замеченный, проскочил по другой стороне.
   В первой же зеркальной стене табачного ларька он рассмотрел свой кошачий вид. Наскоро приведя себя в порядок, отряхнув землю и мусор с одежды, он двинулся дальше, обессиленный грандиозным деянием.
  
   ...Лёжа в тёплой ванне, всё это казалось невероятным. "Представляю себе, какой шухер начался в городе".
  
  

Глава тридцать вторая

  

Чёртов инвалид

  
  
   На следующий же день после злополучной поездки в Православль капитан милиции Геннадий Полищук был вызван в городскую прокуратуру. Он должен был там предъявить вещественное доказательство в деле Харченко - кассету с записью компрометирующих выкриков последнего.
   Гена нехотя собирался к прокурору. На завтрак разогрел вчерашнюю вермишель. Заел холодной котлетой. Позже встала жена. Она сегодня работала во вторую смену. Тотчас же, не умываясь, напаковала мужу бутербродов из белого хлеба и котлет. Завернула в свежий номер "Горожанки". Портрет мэра города залоснился от жира. Полищук не любил газеты. Типографская краска вредит здоровью - вычитал он. "От неё даже моль дохнет, а она мне туда бутерброды..." Но заворачивать всё равно было больше не во что. В туалете тоже лежала аккуратно нарезанная стопка бывшей прессы. О воздействии типографской краски на заднепроходное отверстие Полищук ничего не читал...
   Вот так отзавтракав, капитан плотно спустился по лестнице на улицу. В пруду поблёскивала вода. Сощурившись, Полищук панибратски подмигнул солнышку, как это делает человек с совестью младенца.
   "Пук-пук-пук", пел Полищук. В кармане новых штанов невесомо болталась коробочка от кассеты. Капитан не торопился. Спокойно и мирно погрузился в маршрутку и поплыл в центр. День обещал быть тёплым и светлым. В портфеле прели бутерброды.
   Не считая нужным здороваться на проходной, он предъявил пропуск и проник в прохладные недра прокуратуры.
   В дурно пахнущем лаком кабинете дожидался его пан прокурор. Он сухо поздоровался со своим бывшим другом. Выдвинув ящик стола, вынул оттуда серый плотный конверт. Сделал на нём пометку перманентным фломастером. Посмотрел на Полищука.
  -- Де кассета?
   Полищук похабно и демонстративно порылся в кармане и вынул оттуда помутневшую до непрозрачности пластмассовую коробочку. Протянул через стол Шпалере. Стоячие часы с маятником ударили девять. Прокурор всунул кассету в конверт. Снова посмотрел на Полищука.
  -- Шо, Геннадий? Приключений на свою сраку ищешь? - и примирительно заржал.
   Весёлый был человек, этот прокурор, ей-Богу...
  -- ...И на твою тоже найду! - парировал охамевший капитан.
   Прокурор побагровел и приказал:
  -- Пошёл вон!
  -- Ещё посмотрим, хто у нас куда пойдёт... - многозначительно промямлил Полищук и сделал такую рожу, что Шпалера размахнулся, глядя на него, и врезал по столу кулаком.
   Тут же что-то нетерпеливо и трескуче хрустнуло. Оказалось, прокурор попал по конверту с кассетой.
  -- Бля-я-я!!! - он потёр медвежью свою лапу и вытряхнул из пакета осколки. Среди них явно чего-то не хватало, и пока прокурор задумчиво заглядывал в конверт, Полищук всё понял и мелко вспотел. Не хватало самой кассеты. Галстук сжал горло. Мысли заиграли в чехарду. "Где она может быть?.."
  -- А ну, пойдём, выйдем... - грозно прогудел пан прокурор и проводил Полищука в уборную.
   Там он прежде всего убедился, что все кабинки пусты, запер вход изнутри своим ключом и открыл в кранах воду.
  -- Рассказывай, - спокойно обратился Шпалера к Полищуку, неторопливо закуривая. - Где кассета?
  -- Валера... - начал было капитан, театрально положа руку на сердце, - была она. Клянусь...
   Но мысли понеслись со скоростью вычислительной машины. "Так-так-так. Что ему рассказывать, когда его уже Дуля под ноготь загрёб... Да и кассета пропала... Может, и мне под Дулю пойти? А шо Президент - в Дуле сейчас вся сила..."
  -- Кассету ищи. Шоб была, - рубил прокурор. - Мы её уже к делу пришили. Помни - завтра суд.
  -- Какой суд? Мы ж Харченко ещё не поймали!
   Прокурор как-то недобро зыркнул:
  -- Будет тебе и Харченко...
  -- То есть, как?
  -- У нас этих харченков в Лукьяне дохрена. Костыль в руку - и уперёд. - Шпалера почесал морду. - Процесс-то показательный.
  -- Слушаюсь...
   Сердце у Полищука работало, как игрушечный заводной паровозик. Который сняли с рельс и перевернули. Короче, оно ходило шатуном безо всякой пользы для организма. Капитан задницей понял, что если он не найдёт кассету, то во внутренних органах таких, как он, полищуков - как харченков в тюрьме. Погоны на горб и уперёд. Как сказал бы прокурор.
  -- Действуй. Хоть сам надиктуй, понял? Только шоб голосом Харченко.
   "На кого же работает Валера?" - ломал голову Полищук, оказавшись наконец-то на улице. Он прохаживался под фасадом прокуратуры и морщил сизый лоб. "Где ж кассета?! Неужели выкрали?"
   Он начал вспоминать. Выяснилось, кассету он забрал на работу без коробочки... Так... Коробочка осталась дома... Почему он не вернулся после кортежа в участок? Зачем понёс вещдок домой? А, ну да. Они же поехали к Шпалерам гулять, прямо с кортежа... Кассету он не рискнул отдать подчинённым. Тут из тумана стали выползать нелицеприятные подробности... Вернулся на такси в испорченных помидорных брюках. Сердце ёкнуло - из паровозика вынули ключик: "Неужто дура постирала?!!! Вместе с кассетой?!" Он схватился за мобилу.
  -- Маруся? - Га?! - Слышишь? - Штаны... - орал он уже мгновение спустя на всю улицу, перекрывая грохот самосвалов.
   Оказалось, что жена отдала испорченные штаны родителям, приехавшим на следующий день из села к ним в гости. Геннадий сам полдня отсыпался после пьянки, поэтому самое интересное пропустил. Он с ними только отобедал и проводил на станцию, не думая над тем, что у деда напихано в засаленный вещмешок.
   Значит, спасение только одно - если кассета сохранилась в помидорных брюках. "Ото ж надо ехать у село..." - мелькнула жухлая мысль. Полищук подтянул новые штаны и поплёлся на остановку маршрутки. Там уже собралась порядочная очередь. Два пенсионера изготовились к драке за место. Ещё в очередь ввинтилась вредная деревенская баба с огромной корзиной, накрытой грязным полотенцем. Как она оказалась перед ним? Но мысль Полищук не додумал - к остановке подскочил тонконогий автобусик. Люди ринулись внутрь, как в вакуумную дыру. Каким-то одной ей ведомым способом первой в салоне очутилась баба. Она сразу заняла весь передний ряд, поставив на сиденье корзину. Пенсионеры пихались локтями. Полищуку удалось втиснуться лишь последним. Львиную долю его природного нахальства поглотили тяжёлые раздумья.
   Вообще, размеры Полищука варьировались. Рядом со стариком Харченко он казался бы гигантом. Но возле Шпалеры складывался вдвое, как телескопическая удочка. Так вот, как раз из-за того, что капитан не вышел ещё из-под давления прокурора, он был небольшой и потерянный. Его шпыняли, как хотели.
   Но где-то на подступах к вокзалу Полищук неожиданно воспрянул духом. Видимо, город начинал терять над ним власть.
   ...Он тут же схватил корзину и поставил её на пол. Вредная баба изловчилась и засадила калошей менту в мошонку. Тот на мгновение сник, но пересилил боль и пнул корзину, которая покатилась по проходу. По всему автобусу, трепеща, с писком разбежались цыплята. Баба завизжала громче, чем тормоза. Полищук упал в её объятья. Пенсионер, сидевший рядом с водителем, выронил вставные зубы. Ошалевший автобус замер. В наступившей тишине проявился писк обезумевших цыплят. Они в панике носились по салону, пытаясь забиться под всё, что хоть отдалённо напоминало курицу. Один птенец забрался капитану в штанину, где благополучно задохнулся.
   Полищук оторопело наблюдал за всем этим безобразием, пока оголтелая баба не опомнилась и не заверещала "милиция!". Тогда Полищук опомнился и заорал:
  -- Милиция? Вот тебе милиция! - с этим он стянул с себя потный пиджак и выколупал из кармана удостоверение.
  -- Шо, чумовая баба? Лови своих курят и не нарушай порядок!
   Но тут подняли шум остальные пассажиры, что это, мол, дескать, превышение полномочий и произвол властей. Тут же сформировались у выхода два амбала-любителя и водитель с монтировкой. Пришлось капитану милиции помогать бабе ловить цыплят. Делать было нечего, и Полищук на карачках пополз по салону. Когда вся мелкая пернатая сволочь водворилась обратно в корзину, он вырвался на свет Божий и выматерился.
   На вокзале запутался. Отвела глаза цыганка. Она подбежала к краю перона, закатала юбки и рейтузы и стала мочиться, при этом как-то растряхивая. Полищук засмотрелся и сел не в ту электричку. Она шла не со всеми остановками. Об этом он узнал только из объявления по радио.
   Полищук успокоился и вынул из портфеля обмякшие бутерброды. Ел и думал о Шпалере. Потом ему захотелось пить, и он откупорил купленную на вокзале бутылку флюоресцентного лимонаду. В противоположность бутербродам лимонад оказался ледяной. Полищук выпил и переохладил горло. В левой руке, свесив вниз, держал он бутерброд. Вдруг кто-то стал облизывать и обкусывать хлеб - Полищук судорожно отдёрнул руку и оглянулся. В проходе толклась стая бродячих собак во главе с громадным пепельным догом. Он-то и имел виды на милицейскую котлету. Геннадий подобрал портфель и спрятал в него всё съестное. Стал вертеть головой. Вагон был заполнен непонятно кем - то ли людьми, то ли бродячими собаками. Стало страшно.
   В этот момент в окне промелькнула его, Полищука, станция. Белый от старости бетон, молодые головки подсолнуха... Такой же подсолнух, только железный и ржавый, громоздился на будке диспетчера.
  
   Полищук вышел в тамбур. Там пахло шпалами и старым железом. Это почему-то успокоило капитана. На следующем полустанке он сошёл с поезда. Под ногами лежали фрагменты красноватого асфальта. Полищук знал, что с этой станции до родного села ходит автобус. Он вышел на песочный плац, изнывающий от жара, и юркнул под бетонный гриб автобусной остановки. Если верить расписанию, ждать оставалось около часа. Капитан смирился с судьбой и присел на доску. Тут ему пришло в голову, что, сходя с электрички, он видел, как вместе с ним сошли несколько дедов с тюками. Куда-то все они исчезли, как будто и не было их никогда... Зато из-за рыхлой бетонной стены остановки, из-за спины капитана, на плац стали выходить собаки. Они катались в глубоком песке, легонько грызлись, повизгивая, и при этом не спускали глаз с милиционера.
  
   ...Тогда Гена понял, что псы ещё в электричке решили его сожрать...
  
   Ну да. Натурально. Он инстинктивно подобрал ноги. Псы насторожились. Появился пепельный дог. И стал приближаться, глядя на Полищука своими красными, вывернутыми глазами. Даже по хвосту его было видно, какой он голодный. Он свисал тяжёлой палкой, и псу наглядно трудно было его носить...
  
   ...Не помня себя, Полищук очутился на крыше павильона с сучковатой палкой в руке. Портфель остался внизу - он лишь услыхал, как хряснула свиная кожа под зубами голодных собак. Они извлекали бутерброды.
   Под ногами у Полищука жил своей жизнью убогий и загадочный мир крыши - оплывший, запесоченный рубероид, чахлые травинки и побелевший от времени резиновый мячик, покрытый трещинками, словно череп. "Хорошенькое дело..." подумал Полищук, как баба. Тяжёлые, слепящие хромом часы показывали 14:28. До прибытия автобуса оставалось двенадцать минут...
  
   ...Через два часа, проведенных в обществе голодных псов, Полищук отчаялся. Прогрохотали две электрички, не выпустив ни одного пассажира. Собаки, утомившись дежурить на солнцепёке, залегли в отдалении, в тени ржавой цистерны.
   К вечеру Полищук затосковал. Пожалел, что не взял с собой табельное оружие. Так бы перестрелял щас всех псов к скотам собачьим...
   Наступили сумерки. Издалека, с мифического разъезда, заслышалось расхлябанное постанывание мотора. Гена вскочил и всмотрелся в горизонт. Из-за рощи, подскакивая и оставляя шлейфы света, неслись с горки долгожданные фары. На душе распустились гладиолусы. Полищук забегал по крыше, как нелетающий Карлсон.
  
   ...Приблизившийся транспорт оказался самосвалом. С леденящим грохотом сгрузил он какой-то адский хлам. Увязая в песке, нелепо развернулся. Уперся в остановку и фарами выхватил беснующегося человека на крыше. Шофёр высунул голову.
  -- Ты шо там робыш, ге?
  -- Братэ... братэ, вызволяй! - хляпал мокрым от жажады ртом Полищук, - Собаки тут, з машины не выходь... Давай, кузовом до мэнэ, я влизу... До Красного визьмеш, друже?
   Шофёр попался однако покладистый. С воем и стоном сманеврировал на плацу, подал машину кузовом под навес. Оставалось где-то пол метра до края. Полищуку страшно было прыгать, но дёргать водителя лишний раз он побоялся. Разбег, прыжок - что-то мокро клацнуло рядом с задницей. В полёте Гена ощутил, как что-то скользнуло вниз по штанине. "Сердце", подумал он, но когда приземлился в ванночку кузова, выглянул вниз и разглядел дохлого цыплёнка. Его тут же проглотили собаки. Капитан закрыл глаза и откинулся спиной на борт. Самосвал тронулся и, громыхая, попёр в гору. Полищук открыл глаза. Перед ним сидел дог. Ощерившись и пригнув голову, он подползал к капитану...
  
   Самосвал всё больше кренился. Отупевший мент неукоснительно сползал по цементной коре и скользкому железу прямо собаке в пасть. Уже дыхнуло смрадом из оскаленной глотки...
   Тут самосвал основательно тряхнуло, он вздыбился. Забив когтями по гладкому металлу, соскользнул пёс. Полищук тупо, как кавалерист, растопырив костыли, упёрся ими в перекладину. Драма разыгралась в мгновение ока. Дальше машина пошла ровно, и Геннадий хапнул ртом росистый настой луговых трав, упругими слоями ходивший в сельском воздухе...
   ...У родного села заколотил по крыше кабины чужими руками. Выбрался и, махнув водителю, побрёл вдоль обочины, увязая в говяжьих блинах...
   Сухо и редко лаяли собаки. По ту сторону шоссе угадывалась поросшая дикими грушами яма. Там кювет плавно переходил в болото со ржавой, густой, как масло, водой. Гена осторожно пробирался вдоль зарослей кустарника. Вдруг оттуда раздался изнурённый, басовитый рёв. Полищук шарахнулся, как привязной бугай, в кусты, чуть не обосравшись от страха. Жуть прошлась по спине ледяной бороной. Оглохший от ужаса капитан милиции выпростался из зарослей, потому что кое-что вспомнил. На том болоте жил сам Бугай - таинственная птица-выпь. Её никто никогда не видел. Зато все знали, что при приближении опасности она орёт чудовищным, взрослым голосом. Шатаясь и озираясь, Полищук выбрался на главную - улицу Ленина - и сразу почувствовал себя увереннее.
  
   Усадьба Полищуков занимала самый большой в селе участок. Она стояла окремо, в конце улицы Ленина. Из-за забора выросла покосившаяся водонапорная вышка - изобретение и предмет долголетней гордости деда. Она нависала над крапивой, как ржавый марсианский треног. Заслонила Луну и бросила бархатную тень на Полищука.
  
   Капитан вытянулся и заколотил в родные ворота. В щель рыхлого дерева различался розовый свет родного окошка. Из-под калитки тянуло свежестью. Никто и не думал открывать. Поёжившись, Гена подхватился и полез через забор. Заскрипели доски и деревянная стена накренилась. На самом гребне Полищук потерял равновесие и рухнул с тонким выкриком в крапиву. Под попой подломилась крыша собачьей халабуды. Раздался треск. Из развалин вылетел, обезумев от испуга и маразма, глухой, выживший из ума Борман.
   Геннадий встал с колен, растирая обожжённые руки. Старый пёс, узрев его силуэт, но по древности лет не признав, завыл беззвучным прерывистым хрипом и, вставая на задние лапы, навалился на "братика". Полищук успел подумать, легко вырвавшись из немощных объятий "родственника", что ему сегодня крупно не везёт на собак. И побежал, опрокидывая вёдра. Дверь с калиточным треском распахнулась. На пороге раскорячился Полищук-старший с "винтом" в прогибающихся руках. Эту винтовку сын подарил бате ещё десять лет назад, когда в Чапаевке взяли банду Жереха. Дед сказал "хо" и принялся опасно водить стволом по кустам. Он очень обрадовался случаю применить оружие в целях самообороны.
   - Тато! - заверещал Гена детским голосом, пустив петуха, - це я, твий сыну! Схомыны Бормана, бо вин зарэй сраку мэни порвэ!
   - Гэ?! Кого-сь? - сипнул дед и вдруг что-то сухо и оглушительно треснуло.
   Пейзаж осветился короткой вспышкой, деда отбросило назад в сени. Из рук его выскочила винтовка и устало грохнулась на доски крыльца. В наступившей тишине послышался плеск льющейся воды - пуля пробила водокачку. На пруду в глубине сада на всякий случай примолкли лягушки. Борман что-то расслышал и разнюхал наконец, пока трепал дохлыми челюстями залёгшего Геннадия за воротник. Теперь завыл, надсаживаясь, от радости, виновато прижимая голову.
   - Скот собачий... - грубо сказал Геннадий и пнул пса под хвост. Старый служака обиженно взвизгнул и спрятался под ступеньки.
   На пороге появился дед, держась за поясницу.
   - Ты шо, дурный?! - засипел он. - Чого одразу не сказав, шо це ты? - и, повернувшись в хату на голос бабы: - Та ничого. Твий байстрюк прыихав...
   Гена зашёл в хату. За столом, покрытым малиновой клеёнкой, сидела мать и ещё какой-то неуместный старик. Он показался Полищуку подозрительно знакомым. Все вместе они лепили вареники. Через десять минут Гена, помытый и в чистом белье, сидел уже за столом, мило припоминая и рассказывая о своих приключениях. В сетку за окном исступлённо бились комары. Гена выпил молочка, съел домашнюю булочку. Затем, с сытой ленцой стал интересоваться у старика в городском пиджаке с колодками, кто он и откуда. Старик рассказал, что он, дескать, старый товарищ Полищука-старшего и приехал к нему погостить на лето. В городе жить-де трудно на пенсию, а тут он и по хозяйству поможет и среда здоровее. При этом он лукаво посматривал на капитана.
  
   Когда вечеря была закончена, все разошлись спать. Гена улёгся в боковой пристройке. Отсыревшая постель приятно холодила тело после безумного и жаркого дня. Умиротворение захлестнуло капитана, и он, сладко позёвывая, уснул забытым детским сном.
  
   ...Деревня встаёт рано. Меж домов, тяжело переминаясь, тянутся на луг коровы. Сипло надрываются петухи. В кронах деревьев заливаются птицы. Всё утопает в розовато-сиреневом киселе восхода...
   Гена поплескался ледяной водой из рукомойника. Позавтракал домашним творожком со сметаной и хлебом. Легко отыскал в сарае окаменевшие штаны с липкой кассетой в кармане. Простился с родными и вышел, ни свет ни заря, за ворота. Буднично и умиротворённо погрузился в старенький автобус. В начале седьмого он уже прохаживался по перрону, ёжась от утреннего озноба. Собак, слава Богу, нигде не было видно. В электричке, которая пришла вовремя, было чисто и не многолюдно. Полищук блаженно развалился на скамье и стал думать о хорошем. В этот момент напротив него присел старик. Натуральный дед в штормовке цвета болотной тины, с корзиной. Грибник, видать. Гена всмотрелся. Вдруг старик подмигнул ему, нагло и неожиданно. У него была совершенно собачья морда. "Да и какие грибы в мае?" - вопил про себя Полищук, отдуваясь в тамбуре. Дед здорово его напугал.
   Далее всё шло гладко. До прокуратуры капитан добрался без приключений. Заседание суда только началось. Пан Шпалера, председатель необычного мероприятия, сидел в своём кожаном кресле и заметно нервничал. При появлении Полищука в зале он надул щёки и облегчённо выпустил воздух. Правой рукой утёр пот со лба. Полищук, запыханный и взволнованный, опустился на свободное кресло и затих, ожидая своего выхода.
   - Уважаемые сограждане, - начал Шпалера. - Это не суд. На суде должен присутствовать судья. Кроме того, обвиняемый. А так же, желательно, потерпевший. Ни того, ни другого, заполучить в наш зал мы не можем. Обвиняемого, несмотря на все принятые меры, пока что не удалось задержать. Второй, наш уважаемый пан Президент, слишком занят, чтобы отвлекаться от своей работы на такие дела. Мы, уважаемые сограждане, начнём этот суд без них. Наша задача - уяснить доподлинные мотивы. Взвесить все "за" и "против". И вынести наш, народный приговор. Заседание наше выходит в прямой трансляции по радио и телевидению. Так что весь наш народ имеет возможность следить за процессом. Я зачитаю выдержки из протокола: - зал заёрзал и закашлялся, приготовившись слушать, - "... числа мая месяца, сего года, на пана Президента было осуществлено хулиганское нападение./.../ Нападавший прорвался через кортеж охраны, поравнялся с лимузином пана Президента, /.../ и бросил в него своим костылём. При удачном попадании не исключены были бы серьёзные увечья с далеко идущими последствиями для Президента. /.../ Нападение сопровождалось многочисленными оскорблениями в адрес Главы Государства и существующей власти. Магнитофонная запись прилагается /.../ - Полищук на этих словах очнулся и стал прислушиваться внимательнее. - Обвиняемый: Виктор Харченко, майор ВВС в отставке, инвалид второй группы, участник военных действий во Вьетнаме и Анголе, имеет государственные награды, такие как: /.../. Ранее к уголовной или административной ответственности не привлекался..." Так же, уважаемые сограждане, я должен Вас ознакомить с другим, не менее важным аспектом случившегося. Как известно, в результате хулиганской выходки работников оппозиционного телеканала "Экстракт", лицо президента в момент нападения Харченко было с помощью технической уловки превращено в ... непристойный ... символ ... созвучный с фамилией лидера оппозиции. Наша задача - доказать руководству канала, что хулиганство являлось частью провокационного плана нападения на Главу Государства.
   - Ну, шо, товарищи, - угрюмо и бундючно, слегка забывшись, произнёс прокурор, оторвав голову от чтения и сняв плоские очки без оправы, - слово предоставляем защите - известному правозащитнику Алексею Даниловичу Потасовскому.
   В зале впервые послышались робкие аплодисменты, прошелестевшие вкрадчиво, как августовский листопад. На трибуну буквально выбежал, подскакивая на длинных ногах, человек с толстовской бородой, и возмущённо начал выступление:
   - Да что ж это такое, господа?! Что с нами творится?! - полилась сумбурная речь старого, умелого болтуна, - До чего надо довести народ, чтобы он кидался на президента с костылями? Такое нигде не видано. Старику нечем платить за квартиру; это раз; - принялся он загибать жилистые пальцы, тряся бородой, - соответственно, живёт он впроголодь; это два; он совершенно одинок - это три, некому ему помочь и поддержать, и, господа, он не один!!! В таком положении в нашем государстве находятся почти все одинокие пенсионеры. Если государство не способно позаботиться о них, то что же им остаётся делать...
   - ...Кидать костылями в Президента! - послышался из зала глумливый голос неудачливого провокатора, но его никто не поддержал.
   - Да, господа! Нападать на Президента - не выход. Но доведённый до крайности человек уже не рассуждает, как мы с вами. Виновного в своих бедах он видит в высшей власти. Разве не президент отвечает за благополучие своего народа?
   - Олигархи жидовские отвечают, они президента купили давно, - послышался тот же голос. Шпалера вскипел и заколотил судейским молоточком. Но в этот раз провокатор затронул народ за живую жилу - в зале зароптали.
   - Ну конечно, как всегда можно во всём обвинить евреев! - Неожиданно трезво взревел правозащитник Потасовский, - Хорошо! В нашем государстве проживает 47 миллионов человек. Большинство из них - украинцы. Далее идут по численности русские. Остальные же народы вместе взятые - это не более 7 процентов. Из них евреев - без малого двести тысяч! Вы хотите сказать, что эта кучка правит всеми остальными? Значит - каждым из вас? Из-за таких, как вы, от нас уехали сотни тысяч блестящих специалистов - врачей, инженеров, учёных, программистов! Все эти люди были, господа, евреи. Чего мы добились? Кто занял их места?! Бывшие колхозники!...
   - Шановный пан Защитник, вы позволяете себя отвлекать от темы, - напомнил прокурор.
   - Да... я это всё к тому, что какими бы преступными ни были намерения обвиняемого, он действовал от отчаяния и безысходности. Он хотел привлечь внимание народа к своему бедственному положению. Пусть даже такой ценой! Я настойчиво предлагаю принять это как смягчающее обстоятельство... Спасибо за внимание!
   - Значится так, уважаемые сограждане, - взял слово прокурор, - Здесь имеет место злостное хулиганство с террористическим уклоном. - и прокурор вкратце перечислил статьи. - Не исключено, что обвиняемый Харченко действовал не самостоятельно, а выражал волю враждебных законной власти сил. Ясность здесь может внести речь самого Виктора Харченко, записанная на магнитофонную плёнку капитаном милиции, участником Президентского Эскорта, Геннадием Полищуком. Пан капитан, будьте так любезны, предъявите нам кассету.
  
   На шатких ногах, не чувствуя под собой пола, Полищук вполз в президиум. Под пультом у прокурора был установлен плоский японский магнитофон, подключённый к громкоговорителям в зале. Мощный моторчик мгновенно отмотал плёнку в начало. Шпалера умелым движением нажал кнопку "play". Послышалось оглушительное шипение. Потом что-то многократно "умкнуло", и из небытия выплыли беззаботные ритмы "Модерн Токинг". Полищук покосился на прокурора. Шпалера изображал недоумение. И тут, перекрывая женственные вопли Томаса Андерса, послышалась грубая, громкая и хамская матерщина. Зал охнул. Матерщина крыла Президента, Дулю, министра внутренних дел, Шпалеру, инвалида, своего шофёра; прогнала их из матери в мать и опять. У Полищука прогнулись колени. Отчётливо запахло мочой и потом, в глазах сузился белый свет. "Почему я не теряю сознание?" - думал про себя Полищук, краем ускользающего глаза наблюдая за прокурором. Тот внимательно, отрешенно слушал, и лицо его обвисало и белело. Полищук стонал - это был его голос. Он не подумал, что включенный магнитофон записывает в прежде всего то, что к нему ближе. Это был фантастический, немыслимый, невиданный и неслыханный доселе прокол. Плавно, как в замедленном кино, повернулся к нему прокурор. Во взгляде его была такая неизбывная собачья тоска, такие полные слёз, вывернутые красные веки, что Полищук невольно вспомнил пепельного дога из электрички. Он отвёл свой прыгающий взгляд и уткнул его в дело, лежащее перед прокурором, раскрытое на фотографии. Там был старик. В городском пиджаке с колодками. Тот самый старик, которого он вчера видел в хате у родителей и с которым сидел за одним столом. Это и был Харченко...

Глава тридцать третья

  

Молочные братья

   Проснулся Полкин рано. Спать хотелось, но как-нибудь в другой раз и при других обстоятельствах. "Господи, я совершенно потерял осторожность..." - размышлял он в уборной, "Таскался по всему городу с пушкой... Или меня вообще никто не ищет?".
   Жрать в доме было совершенно нечего. В фиксовом пистолете оставался один патрон. Приборчик стоило выкинуть, но уж больно он Полкину понравился. "Есть, конечно, вероятность, что на меня каким-то образом выйдут. В теле чудака с заправки торчит моя пуля. Не уверен, что Блох меня станет вынимать из ментовки...". И всё же Майк сделал выбор в пользу сиюминутной безопасности. Гипотетические менты на этом фоне блекли.
   Затем Майк оделся и исчез в малоизвестном направлении. Через некоторое время он вынырнул у пункта обмена валют "Реверс". "Да уж, здесь взять будет нечего," - размышлял он, прохаживаясь по аллее вдоль кладбища. Наступил момент, когда Майк окончательно растерялся. "Ну что, зайти что ли в пункт, ткнуть девке в губы пистолет и спросить, куда девали председателя? Наверняка в той "десятке" пасёт охрана. А тут ещё и МВД напротив..."
   Сквозь церемонные голубые ели серой хмарой надвигалось великолепное здание министерства внутренних дел. В одном из его многочисленных высоких окон торчал прокурор Шпалера. Дело о покушении оппозиционеров на Президента разваливалось прямо в руках. Он смотрел на установленный в центре площади памятник из серого бетона. Мемориал символизировал горюющую мать, установленную в честь погибших внутренних воинов. Напоминало же сооружение очковую змею, кобру с раскрытым капюшоном. Шпалеру тошнило с похмелья, и вид памятника вызывал у него рвотный рефлекс. Прокурор отвернулся от окна и сел на широкий подоконник. В голову ничего не лезло...
  
   Полкин тоже невзлюбил горемычную бетонную мать. Скорбная картина не давала сосредоточиться на деле. Тяжёлое место, эта площадь. Тут пропал Кингур, да и когда пьяный Полкин в тот же день познакомился с Сашей, их чуть не прибили в очереди. Да, кстати, чёрт возьми, как это Майк забыл про Сашу!
   Полкин спортивным шагом перемахнул через площадь, чуть не угодив под троллейбус. Отдышавшись, он влетел в дыру парадного. Решил не звонить по телефону, не предупреждать. Была у него такая привычка. Навалившись на холод железной двери, Майк нажал на кнопку звонка. После длительной возни женский голос поинтересовался, кто там.
   - Это Миша, сашин товарищ. Саша дома?
   - Нет, Саша на работе. Что-то ему передать?
   - "Вот так всегда," - думал Майк, - "ну, ладно, хоть жив-здоров, хрен в подтяжках...".
   - Передайте ему, что у меня всё в порядке... Я объявлюсь, когда всё закончится.
   За дверью молча сомневались.
   - Так вы тот самый Миша? - разродилась вопросом тишина.
   - Наверно. Майк из Америки, - усмехнулся Полкин, лёжа на холодной двери.
   - Ну заходите, хоть чайку попьёте.
   Полкин заколебался:
   - Спасибо. В другой раз, обязательно. Всего доброго!
   ...И Майк сгрузил своё тело по лестнице.
  
   У "Реверса" всё было по-прежнему. Тут Полкина осенило. Он поспешил к таксофону, отягощённый гениальной идеей.
   - "Реверс", слушаю? - раздался развязный женский голос.
   - Девушка, дайте главного, - лениво промямлил Полкин.
   - Вот так вдруг? - голос оживился, - А с какой стати?
   - Доця... - Полкин совсем скис голосом. - скажи, Артём его на пару слов хочет.
   - Артём?!
   - Да... Мотылевский...
   - Сейчас, минуточку... я не знаю, где он... сейчас вам охранник всё объяснит, подождите только...
   Полкину эта фраза не понравилась. "Не кидать же трубку?". И Майк звериным чутьём ощутил лажу. "Проклятье! Я, кажется, совершил ошибку..." - мелькнуло в голове и он с треском обрушил трубку. Тут же боковым зрением увидел, как зашевелилось содержимое "десятки", припаркованной напротив пункта. "Это же "папины" люди! Идиот я! Он меня искать решил, сообразил, что я в "Реверс" припрусь, это же элементарно". Полкин нащупал пистолет. Повернулся, чтобы слинять.
   Тут вдруг пропели тормоза, и прямо на тротуар вкатил "жигуль" грязного цвета!
   Из машины вышел Полкин. Точнее, Александр Рудольфович Филимонов с документами Полкина. Он пружинистым шагом направился к пункту обмена. Такой себе, завалявшийся ведомственный супермен.
   Полкин побледнел и застыл на месте. По сценарию, папины мальчики должны этого человека принять за Полкина. Ну да, вот они уже вываливаются из машины. Напряжённо покашливая, один идёт за ним следом, двое других заходят сбоку.
   Филимонов исчез в обменной лавке. Парни зашли за ним. Полкин рискнул и совершил перебежку, выбрав более безопасное место для наблюдения. В этот момент дверка распахнулась, и оттуда боком вышла процессия. Двое охранников под белы ручки вывели Шуру с лицом цвета манной каши. Он плохо переставлял ноги, перекосившиеся очки дрожали на переносице.
   "Неужели это всё?" - разочарованно вздохнул Полкин. Компания погрузилась в машину. Хлопнули дверцы... "Один шанс против двух!" - мелькнуло в голове у Полкина. Он решительно двинулся к кингуровым жигулям, на которых приехал Филимонов. Ключ торчал в замке зажигания. Но тут случился новый ляп. Из пункта обмена выскочил третий хлопец мотылевского, и тоже пошёл к машине, намереваясь её конфисковать. Платком он прикрывал половину лица. Полкин пропустил его сесть в машину, незаметно подскочил сзади и нырнул внутрь. Охранник дёрнулся.
   - Сиди, дурак, не дёргайся. Всё будет хорошо... - сказал Полкин, усаживаясь на заднее сидение.
   - Убивать приходилось? - спросил он вдруг водителя пустым голосом.
   - Нет, - ответил молодой парень.
   В зеркале заднего вида Полкин увидел ссадину на пол-лица.
   - То-то же. Поехали за ними.
   Майк вытащил скисший в кармане, горячий пистолет, и уткнул его водителю в суконный бок. Машина мягко тронулась и резво пошла догонять "десятку", которая увозила Шурика в неизвестном направлении.
   - Куда его повезли? - спросил Полкин.
   - По идее к начальнику в офис, - охотно ответил парень и пояснил, - вообще-то мне знать не положено.
   - Вообще-то ты, - напирал Полкин, - удивляешься хоть чему-нибудь? Кого вы сейчас взяли?
   - Без понятия. Вот, у меня фоторобот. Видать, ошиблись хлопцы...
   - Нихрена себе, ошиблись! Я этого кадра сам бы с удовольствием пощупал. Поэтому мы его должны как-то у них забрать.
   - Как забрать? - вдруг спросил водитель.
   - А твоё какое дело? Сиди, бублик лапай и не гунди.
   - Да не, я просто так...
   - Просто так ничего не бывает, как сказал один милиционер-философ.
   - Да там в офисе теперь охраны полно! А я заложник - никакой.
   Полкин внимательно посмотрел в глаза парня, прыгающие в зеркале заднего вида. Серые, насмешливые и совершенно спокойные.
   - Ладно... Сколько нам ещё ехать?
   - Минут десять.
   - Слушай меня. Как они вооружены?
   - Ну, довольно плотно приволынены. По кольту с запасной обоймой, да ещё такая электрическая фига...
   "Короче, два точных выстрела..." - прикидывал Полкин.
   В руке взмок пистолет фиксы, заряженный всего одним патроном. В кармане залегал отобранный у охранника кольт. Устраивать перестрелку в планы никак не входило.
   - Короче, - повторился Полкин, нервничая, - вынимай мобилу...
  
   ... В "десятке" раздался звонок. Филимонов, косо посаженный на сиденье, заморгал левым глазом. Он ещё не отошел от электрошока.
   - Да? - взял трубку один из охранников.
   - Коля? Давай вправо. У нас тут накладочка случилась.
   - Чего? Не понял? Какая накладочка? Ты чё, прикалываешься?
   - Я сказал тормози, мы не того взяли, - и отключил трубку.
   - Во навороты, - прокомментировал Коля. - Чего это с ним? Короче, сидим в машине, не высовываемся.
   Автомобили остановились один за другим, но на расстоянии метров пятнадцати. Широкий Чоколовский бульвар продолжал жить своей жизнью. Скособочившись, проползали мимо переполненные троллейбусы. Из "жигулей" выскочил водитель, жестикулируя, подбежал к "десятке".
   - Пацаны, посмотрите, что там у меня в машине. Только в обморок не падать!
   - Да что там, блядь, Вова?
   - Идите посмотрите - у меня такой же мужик сидит!
   - Ты чего, очморел?! Ты кому галюны вешаешь? - подскакивал Коля.
   Тем не менее любопытство взяло верх, и оба, тряся задницами, побежали смотреть на пыльный "жигуль". Который перед самым носом вдруг сорвался с места, надрываясь мотором, вихляя, чуть не сбил офигевших охранников, и оставил их вдыхать пыль. Взгляд их устремился на то место, где предполагалась "десятка", но нашёл лишь её серебристый акулий бок, уносящийся в общем потоке.
   Обе машины, промчавшись метров пятьсот, с визгом притёрлись к тротуару. Пойдя на такой рискованный шаг, Полкин очень нервничал всю эту короткую гонку. Для верности он отобрал у водителя все документы и деньги. Но тот не подвёл. Остановившись у края дороги, они перетащили вялого майора СБУ в "жигули" Кингура. Полкин честно вернул парню бумаги, пистолет без обоймы, и послал его на все четыре стороны. Тот сел в "десятку" и унёсся явно в противоположном офису направлении.
   - Ну что, хрен? - изгалялся Полкин над пленником, - Где председатель?
   - Мэ-эу-аа-ы-ы-ы... - прогудел "хрен" и пустил слюни.
   - Блин! - возмущался Майк, - вечно приходится ждать, когда мне надо...
  
   Поехали на Днепр, на кингурову нычку.
   - Ну что, отошел?
   - Ны-ымнрго... - сведёнными челюстями промямлил Шура.
   - А ты сука не придуриваешься? - и Полкин приставил к круглой голове пистолет. - Чего тогда молчишь?
   - Не-еее! - бурлил слюнями Филимонов.
   Машина сидела по пояс в траве. С неба свисали косы плакучей ивы. Чирикали птички. Майор был пристёгнут ремнём, руки его заведены за спинку сиденья и склеены пластырем из аптечки.
   - Чего молчишь? - повторял Полкин, тряся Шурика и дурея от злости.
   - Тебя б так долбанули... - собравшись с силами, вымолвил пленник.
   - Ты что, охренел? Ты мне на многие вопросы ещё ответишь, сволочь.
   Полкин вышел из машины и начал бродить в траве, пиная ногами мусор. Дико захотелось пива. Он снова сел в машину.
   - Значит, так, - вдруг начал Шура, морща затёкшее веснушчатое лицо, - председатель жив. Он в относительной безопасности... А нам... Нужно ехать на Армейскую, там живёт Феликс Галкин, журналист. Кингур ему передал документы.
   - Какие документы?
   - Те самые...
   - Хорошо, - Полкин начал понимать, - с Кингуром можно поговорить?
   - Да. Набирайте номер... Держите телефон у моего рта...
   Шура продиктовал номер. После нескольких загадочных разговоров с подставными операторами, в трубке раздалось карканье Аркадия Ващенко.
   - Аркадий Петрович. Мне нужно поговорить с председателем.
   - Что случилось, - хрюкнул Ващенко.
   Шурик покосился на Полкина.
   - Случилось...
   - Понял. Даю Капитона.
   Через некоторое томительное время послышалось смурное приветствие:
   - Ну?!
   - Капитон, это я, Полкин. Узнали?
   - Полкин? Вы меня всё-таки нашли.
   - Вы что, от меня прятались? - парировал Майк.
   - Нет, я вроде как... сам себе заложник. Одни люди... заинтересованные в моих услугах, меня укрывают. Всё-таки, меня беспокоит, как вы меня нашли?
   - У меня этот... Пристебень...
   - Филимонов, - подсказал Шура.
   - Филимонов. Понятно? В общем, Капитон, что будем делать?
   Кингур засопел где-то на даче у Ващенко, отчего в трубке поселилась тягостная тишина.
   - Езжайте к Галкину на Армейскую, - извергся он наконец распоряжением. - Шурик, Филимонов, в смысле, он в курсе. Потом мы с Аркадием ждём вас. Обоих. С документами.
   И положил трубку.
  
   - Ну? - задал Полкин риторический вопрос. - И можно этому хрену верить?
   - Поехали, - подал голос Шурик, - и развяжи меня наконец, руки уже посинели.
   - Ладно... Только сначала... - и Полкин полез испуганному Филимонову за пазуху... - изволь документики вернуть.
   - Да бери, - с облегчением выдохнул Шурик, чьи самые чёрные подозрения рассеялись, - мне они всё равно уже не нужны...
   - Ну что, - развеселился Полкин, водворив паспорт куда положено, - ну что, брат молочный, поехали старого гондона натягивать?
   - А руки? - недовольно пробормотал Шурик, - я же просил?
   - Естественно, кур ты наш супный, не оставлю же я тебя в этой тачке превращаться в скелет. Вот приеду и развяжу! Пока, птырь.
   И Полкин упрыгал по кочкам в сторону шоссе. Филимонов от возмущения выгнулся в кресле дугой, глаза его прилипли к очкам, и он выкрикнул хрипло, пустив петуха:
   - ГАД!
  
  
  

Глава тридцать четвёртая

  

Нелетающая птица Феликс

  
   Полкин подъезжал в черном таксомоторе к престижному высотному дому в центре города. Здесь, на последнем, поднебесном этаже, гнездился журналист Феликс Галкин.
   Поднимаясь в лифте, Полкин кое о чем вспомнил. Он забыл спросить у Шурика нечто важное. А именно, выяснить загадку первой ночи. Каким образом Полкин оказался утром в синагоге, и как его документы очутились у Филимонова? Но теперь уже что говорить, поздно...
   В дверях, обитых жирным кожзаменителем, плотно перехваченным золотыми позументами, уже дожидался взволнованный Феликс Галкин. Майка неприятно удивило некоторое сходство журналиста с гэбэшником Шуриком, и, соответственно, косвенно с самим собой. У Феликса на голове покоилась рыжая шевелюра с проседью - гордость стареющего пижона. Глаза были забраны золотыми "хамелеонами" и глядели высокомерно.
   - Только сразу предупреждаю, - не считая нужным здороваться, спустил пуделя Галкин, - в дом свой я вас не пущу.
   - Я буду спрашивать? - улыбнулся Полкин, не сбавляя ходу отстранил журналиста, безошибочно нашёл гостиную и плюхнулся в кожаный диван.
   Уютно щёлкнула надёжным замком входная дверь. Галкин оробело проследовал за ним.
   Полкин осмотрелся. Пол просторной гостиной был выложен камнем "под дикаря". Из угла тускло светила стена японского телевизора. Вся квартира носила следы варварского "евроремонта". Постукивая костяным панцирем, проделывала путь от мисочки с капустой под камин крошечная средиземноморская черепашка. Феликс встал в растерянности у торшера.
   - Ну что скис, Феликс Лимонович? Не найдется ли у вас чашечки кофе и бутербродика с красной рыбкой для вашего благодетеля? - распорядился из недр дивана глуховатый голос Майка.
   Феликс ушаркал на кухню, переваривая своё кислое отчество, и Полкин ещё услышал беспомощное шипение оттуда, что-то вроде "Наглос-с-сть...".
   - Если вы, молодой человек, соизволили называть меня по имени-отчеству, то будьте добры, соблаговолите произносить его правильно - Феликс Леопольдович, - набравшись превосходства, счел нужным заявить Галкин, ставя на плитки журнального столика золотой подносик с чашечкой кофию.
   Полкин в ответ проявил непоследовательность:
   - Ну что, дед? Так и будем кисту отращивать? Где доки?
   - Что-о? - рассеянно спросил Галкин, который в свои 50 и дедом-то особенно не был.
   - Доки - документы, - пояснил Полкин, отхлебывая кофе. - Ладно, Феликс Леопольдович, извините, коллега. Нервы ни к черту. Но к делу. Насколько мне известно, у вас находятся документы, переданные вам Капитоном Кингуром.
   Феликс стыло сжался в кресле и заметно погрустнел.
   - Но-но, - вскинулся Полкин, отставляя кофе, - только не говорите мне, что вам нечем было растапливать камин! И вы, хищно сверкая золотыми зубами, сидели перед огнем в отблесках пламени и швыряли туда бесценные и никому не известные фрагменты биографий влиятельных людей.
   - Хуже, хуже, - Галкин совсем скис, - тут я вам должен кое в чем покаяться... Это ужасно... Но заверяю вас, у меня не было другого выхода...
   - Ну, харе, старик, винегрет колбасить. Давайте уже к делу! - Полкин вылез из пухлых кресел и навис над несчастным.
   Феликс затеребил воротник и завертел шеей:
   - Вы, несомненно, слышали о том скандале с Президентом? Ну, это когда во время торжественного кортежа в Православль лицо Президента исказилось... ну, короче, стало похожим на Василия Панасовича Дулю. Дело в том, что ведь это моя студия освещала события... в прямом эфире хулиганство... Чья-то злая шутка. И старик, старик-инвалид, что бросил в Президента костылем, только он один и может подтвердить, что... ну, короче, что лицо действительно свернулось, что это не я и не моя студия подшутили... Я испугался. Старика до сих пор не могут найти... Вы поймите - у подъезда меня подкарауливали загадочные личности... Студию опечатали, таскали на дознание в прокуратуру... Я испугался!
   - Вы струсили.
   - Да... конечно... я отнес документы... к Нему.
   - К кому? - Полкин почувствовал, как внутри зашевелилась с боку на бок печень, - к Президенту, что ли?
   - К Дуле. Я думал, он мне поможет - услуга за услугу, у меня не было выхода...
   - А председателя не было жалко?
   - К-какого председателя? - поднял мутные глаза Галкин.
   - Какого? - рубил концы Майк, - Обычного. Еврейского.
   - Капитона, да... Его того... - и Феликс сглотнул больной ком, - Его убили...
   - Из-за вас, милый мой поедатель котлет. А впрочем, смерть Кингура не подтверждена. Хотя вам от этого не легче.
   - Боже-боже... - у Феликса ползли горячие ручьи по щекам.
   - Что же мне делать? - давился он собственным голосом.
   Затем вскочил и вывалился на балкон. Там он застыл у перил, в зарослях настурций, вдыхая их аромат. В вечерней прохладе колыхались обрывки летнего тепла. Внизу сверкала брусчатка мостовой, проползали машины по своим обычным, будничным делам. За чертой города догорали руины солнца, утопая в прудах с черной водой. Феликс сейчас бы окунулся в такой пруд, выдохнул бы огромный пузырь, лёг спиной на мягкий ил и смотрел бы на колеблющуюся Луну. Он так бы и сделал, если бы не надо было ехать до такого пруда черт-те знает куда. Известно же, пока доедешь, живой порыв пройдёт.
   - Феликс Леопольдович, - услышал он за спиной грустный голос Полкина и вздрогнул, - не повторяйте ошибки одной моей приятельницы.
   И он облокотился рядом с Галкиным.
   - Вы, случайно, не курите? Жаль... Вы бы очень красиво летели вниз, рассыпая зыбкие огоньки сигареты...
   Галкин не был склонен к романтике, и от этих разговоров у него отпало всякое желание провалиться сквозь землю. Он вернулся в гостиную, оставив закат и огни на произвол Полкина. Майк не оценил суицидального дара, и последовал в дом, доканывать почтенного журналиста. Тот восседал в кресле и сотрясал воздух запоздалыми излияниями старого телевизионного бармалея:
   - Что же делать? Я разрушен. А до пенсии ещё далеко...
   - Что вам даст пенсия, старый дурак? Отпущение грехов? - ковырял ему душу Полкин, - Хотите совесть на пенсию отправить? Э-э, старик, бросьте. Пустое дело. Поздно. Я здесь.
   - Но у меня семья. Вы не смеете! Чем я буду кормить семью? - вздулся Феликс в моральной конвульсии. - Я не хуже других!
   - Спокойно! У Кингура тоже семья. И он - не последняя жертва вашей трусости. Завтра полетят новые головы, а послезавтра будет война. Вы соображаете вообще, кому вы отдали документы? Вы думаете, он вас пощадит, после того, как вы подержали эту пакость в руках? Вас не спасут двойные двери, дорогой Феликс Леопольдович. Негоже вам под Гонгадзе косить, бобр вы гарнитурный.
   - ...ему это даром не пройдёт... - забормотал вдруг ни с того ни с сего Галкин, - я его проклял и сглазил...
   - Кого?! - Полкину стало страшновато, - Гонгадзе?
   - ЕГО... - долдонил Феликс, глядя вперед себя сквозь покосившиеся оправы очков, - Его, Дулю... я проклинал его в родном селе... Вы же не понимаете - он нечистая сила! Я проклял его на тапочке, на клочке волос и ладанке...
   - Так... - обратился сам к себе Полкин, - мне здесь больше нечего ловить. Доброго вечера, Феликс Леопольдович.
   Полкин вышел на площадку и вызвал лифт. Он оставил за собой в глянцевой квартире беспомощного, сумасшедшего старика, который ещё час назад был румяным, здоровым, источающим квасное благополучие мужчиной.
  
   Через час после ухода Полкина зазвонил телефон. Феликс взял трубку гипсовой рукой и заговорил, роняя слова:
   - Галкин слушает...
   Звонила Дуля.
   - Феля? Как дела? - послышался бодрый, гуттаперчевый голос. - Давно от тебя не слышно ничего. Совсем старика забываешь. Сто лет не виделись. Поживаешь-то как?
   - Да, Вася, ничего... Тянем лямку... А ты-то как? - начал было оттаивать Галкин.
   - Ай, Феля, не очень. И поясница покалывает, и в глазах темнеет. Сахар надо проверить, да всё времени нет собственным здоровьем заняться. А годы - они не шутят.
   - Да, Вася, годы идут... - Феликс слегка приободрился, - А я, знаешь ли, до сих пор бегаю по утрам. В 5:30 встаю и час - пробежечка по стадиону. Потом холодный душ, кофе - и на работу. Трудно? Н-нда. Зато целый день потом - как огурчик.
   - Ну, ты у нас, Феля, вообще резвый парень...
   Галкин насторожился. Вот! Сейчас старая гадюка начнет вставлять.
   - А друзей своих старых подводишь. Что же ты мента приблатненного на меня спустил?
   - Вася...
   - А! Вася! Сейчас уже Вася? - заводился на том конце Дуля.
   - Вася... Я хочу сказать...Это не телефонный разговор, - нашелся вдруг Феликс, - если хочешь, то давай встретимся.
   - Если хочешь? А ты, значит, на хочешь?
   - Хочу, хочу... Вообще, не виделись давно... Пора по стопарику хлопнуть. Давай в "Русалочке" через часик?
   - Хорошо. Жду тебя там. До встречи.
   Феликс начал собираться. Никак не мог надеть костюм. Когда наконец втиснулся в шерстяные недра и затянулся ремешком, вдруг сильно захотелось какать. "Это от волнения", думал Галкин, сгорбившись на унитазе и пытаясь сосредоточиться. В конце-концов ему пришлось снова полностью раздеться и потеть в уборной совершенно голым. От страха опоздать он провёл там целых 45 минут, прекрасно осознавая свое положение, что серьезно отягощало процесс.
   Когда Феликс наконец выбрался из туалета, часы ударили десять вечера. Костюм надеть он был уже не в состоянии, поэтому на свидание пошел в обвислой пенсионерской кофте крупной вязки, наглотавшись каких-то сердечных пилюль.
   Уже в лифте Галкин вспотел диким, чужим потом, шерстяные ворсинки проткнули рубашку и вонзились в загривок.
  
   В баре "Русалочка" Феликса первым делом слегка повело. От духоты и сердцебиения он навалился на стойку и тяжело задышал, пока из липкого пара в углу, среди резьбы по дереву, не выткалась курносая, хитрая морда.
   Феликс сообразил, что это Дуля, и, отчалив от стойки, поплыл к нему. В углу, среди деревянных барельефов, на обитой кожей и гвоздями скамеечке восседал Василь Панасович. На щербатом столике "под старину" стоял подносик с горилочкой, розетка с грибочками и два стопарика. Галкин мог поклясться цейсовскими стёклами своих очков, что ещё минуту назад угол был совершенно пуст, и в двери Дуля не входил. "Должно быть, с черного хода проник, крыс. И всё ему можно!" - злостно подумал Галкин, рушась из последних сил на скамейку против Дули. Тут же в стручковидных пальцах очутилась холодная стопочка.
  -- Ну шо, Хвеликс Леопольдовыч, - нарочито по-сельски выговорил Дуля, - Будьмо?!
  -- Б-будем, Василь Панасович! - одеревенело вторил ему Феликс.
   Горилка гаком стала в глотке. Галкин икнул изжёгой. Черт бы её побрал.
  -- Шо ты, Хвеля, - шевелил усами Панасович, - раскис совсем? Не рад со старым другом чарку-другую горилочки раздавить?
  -- Что ты, Василий. Несомненно рад... Не виделись давно...
  
   ...Лампа над столиком стала тускнеть. Выхваченный желтым светом блик на бутылке сверкал почему-то нестерпимо ярко. Вокруг плотной стеной навалились влажные тени. Феликс вдруг заметил, что трёхгранный штоф уже почти пуст. И когда он успел напиться? Дуля, оказывается, давно уже что-то рассказывал. Феликс прислушался:
   - ...и как оно так вышло, один чёрт знает. Одно мне категорически ясно - с этим делом надо кончать. Но Харитоненко, Харитоненко...
   Вокруг лампы вились шары мохнатой фамилии. Вдруг Галкин протрезвел: "Кингур!" - прозвучало слово голосом Дули, проваливая на украинский манер букву "Г".
   - Что Кингур? - услышал Феликс свой голос.
   - Кингур - западло, - продолжал Дуля, и глаза его плавали в орбитах, - он жив, падла. А с ним опасность, что существуют копии документов.
   - Но я же, я тебе всё отдал - до единого листочка. - Феликс чудом клеил фразы, постигая их смысл уже после того, как произносил.
   - Но ты, Хвеля, - продолжал буравить Дуля, - свой нос любопытный туда засунул. Скажи, зачем тебе это надо было знать?
  -- Василий, да зачем мне было это знать, - интерпретировал Галкин, - что же мне было делать?
  -- Феликс, - дулина морда вдруг повисла прямо перед его глазами, заслонив свет, - Полищука зачем показал?
   - Какого Полищука?
   - Мента с кассетой.
   - Вася, оставь меня, я ничего не знаю... Я тебе зла не желаю... Я хочу домой... - лицо Феликса перекосилось и взмокло скользкими стариковскими слезами.
  
   Придёт домой Феликс Галкин в предынфарктном состоянии, сядет и надолго затихнет. В конце-концов измождённый старик наконец поднимется из кресел, возьмёт влажной рукой бутылку ямайского рома и впервые в жизни закурит крепкую, сувенирную кубинскую сигару. Вскоре после этого в квартиру без труда проникнут двое смуглых красавцев с хвостиками смоляных волос. Среди обложечного совершенства они будут искать кого-то, и лишь на балконе обнаружат сильно пахнущего спиртом седого мужчину с зажигалкой в правой руке. В левой его руке будет колыхаться огромный, переполненный коньячный бокал. Седой окатит ребят из этого сосуда спиртякой, рассеянно улыбнётся и чиркнет надёжной немецкой зажигалкой. И, подпалив полу пропитанного 80-ти градусным ромом халата, он, не сгибаясь, как вобла, вывалится за балкон.
   Красиво, как комета, вскинув языки пламени, полыхнёт он штопором и погаснет на мостовой...
   Красавцы, пронаблюдав эту сцену, заметят вдруг с досадой, что с пола ноги их лижут голодные языки пламени. Мгновение спустя они будут выть, сдирая с себя пиджаки от какого-нибудь армани, превратившиеся в раскаленное стекловолокно. И, естественно, они не повторят подвиг седого журналиста, спланировав с тридцатого этажа в лужу крови на асфальте. Они будут метаться факелами в поисках ванной комнаты, пока не разнесут огонь по всей квартире. Прибывшие на место пожарные не сумеют одолеть двойные двери из инструментальной стали. Попасть в квартиру на тридцатый этаж снаружи помешает отсутствие пожарной лестницы подобающей длины. Галкин не отправился на тот свет в одиночестве...
   Справедливости ради следует отметить, что черепашку в предчувствии беды Феликс Леопольдович предусмотрительно отнёс к соседям...
  
  

Глава тридцать пятая

Водяные да лешие

  
   Мотня прыгал, спотыкаясь, по кочкам. Восточный берег речки был заболочен и почти непроходим. Под лужайками свежей травки таились смертоносные трясины. Из-под сапог брызгали во все стороны кузнечики. Некоторые попадали Толику в лоб, с глухим стуком отскакивая, как сырой горох. В этот день фиксатому Толе поручено было осуществить убийство И. Графа.
  
   Ян Ильич Барыжников, потеснённый и скрывающийся авторитет, при содействии Аркадия Ващенко принялся реализовывать передел сфер влияния. Город раскалывали беспорядки, учинённые попом Олегом. И в этот день, по данным разведки, олигарх Илья Граф отправлялся на Десну рыбачить. Толя измышлял весь вчерашний вечер способ убийства. Это должен был быть несчастный случай. Стрелять, взрывать или резать было категорически запрещено на консилиуме бандитов. Одновременно в городе мобилизовалась команда для поисков исчезнувшего Филимонова. Кингур спрятался в погребе под усиленной охраной. "Мамочка" заподозрил, что Шурик кинул их, как грудничков. Заполучив документы Кингура, он, якобы перекинулся обратно на сторону Дули. В любой момент можно было ждать удара.
  
   Несмотря на это, Аркадий Петрович хладнокровно сидел на колоде у пруда и грыз сухие вишни. Рядом с ним под утренним солнцем нестерпимо блестел мобильный телефон. Косточки от вишен плюхались в пруд, поднимая фонтанчики брызг, словно маленькие бомбочки. Аркадий норовил попасть в букашек, резвящихся на маслянистой глади. Он всё хорошо обдумал и ничего не боялся. Он не верил, что Филимонов подкинул им подлянку. Но по настоянию параноика Мамочки решено было всё же начать дискретные поиски бывшего чекиста, а Кингура спрятать до поры до времени.
  
   Кингур заседал в погребе, ел квашеную капусту и пил водку. Делать ему было решительно нечего. Он уже перестал мечтать о том, что выберется отсюда живым. Под потолком желтел зарешеченный складской фонарь. Вокруг него неутомимо трепыхался ночной мотылёк. То, что на поверхности светит солнце и шумит свежая листва, Капитона уже не интересовало. Он сидел в потной майке на пустой, поставленной вверх дном бочке. И хрустел капустой, поминутно отглатывая водку из горла бутылки. На лестнице, за крепкой дверью, предполагались два хорошо вооружённых хлопца в десантных ботах. Они сидели на ступеньках, раздевшись до пояса, и курили сигареты. Несколько раз ребята пытались заговорить с Кингуром. Но в ответ они слышали ещё более тягостное, угрюмое молчание.
  
   Илья Граф прибыл на место рыбалки. Его привёз чистый фиалковый джип "Санта Фэ". Охрана прочесала весь берег по периметру. Два рыбнадзоровских "уазика" патрулировали границы угодий. Сам Илья Григорьевич оделся в австрийский рыболовный комбинезон. На свежем солнце перламутром блестела его лысоватая плешь. Под мягкий погон была засунута широкополая шляпа типа "дуремар". В руке Граф сжимал пробковое цевьё углепластикового канадского спиннинга. На глубокой протоке егеря прикормили громадных размеров сома. Поэтому снасть у Ильи Григорьевича была особо надёжная. Японская, суперэлластичная леска, донка с противозацепным, скользящим грузилом, всяческие поводки, крючки с предохранителями. Накануне вечером пан Граф изучал энциклопедию Сабанеева, новое, дополненное, цветное издание. Утром он принял горячий душ и велел седлать "Лэнд Ровер" с тракторной трубой. Но зелёный вездеход английских лордов забарахлил, поэтому ехать пришлось на корейском джипе младшей дочери, чем была частично нарушена охотничья гармония.
   На близлежащих станциях электрички и автобусных остановках всех высаживающихся шмонала охрана Ильи Григорьевича. Да, он был предупреждён о готовящихся беспорядках. Но отказать себе в удовольствии не сумел. За что и поплатился.
  
   Фиксу тоже шмонали. Только у него ничего не нашли. По мобильному телефону его навигировали и вели к цели тайные наблюдатели. Толя два раза вынужден был надувать какую-то десантную резиновую хреновину и переправляться через протоки. И вот он оказался на другом берегу омута, прямо напротив бивуака олигарха. Противоположный берег не охранялся. Предполагалось, что никто не проберётся через сплошное болото. Толян залёг во мхи. Ему было жарко в тяжёлой, засаленной штормовке. Ноги отекли в грубых болотных сапогах. Тяжеленный рюкзак с мокрой резиной давил на спину. Поэтому Толик выбрал место посуше, разделся до майки и принялся собирать снасть. Она была довольно оригинальная: комбинация веретенообразных грузил на крепких капроновых поводках. Всё это крепилось к стальной струне.
   Мотня подполз к берегу. На той стороне располагался Граф. Он расставлял алюминиевый кейс с откидным сиденьем. Складывал удилище. Толик втайне завидовал прекрасным снастям олигарха. Он сам был превосходный рыбак. Кидал блесну или кормак с точностью до сантиметра. Граф стоял под обрывом один и жмурился от восходящего солнца, бьющему ему в глаза. Позиция была идеальной для убийцы.
   Илья Григорьевич неуклюже забросил донку.
   Грузило плюхнулось и тут же зацепилось за хрящеватый корч змеевика. "Рыбак, бля..." подумал Толик и привстал. Граф в это время тоже выматерился и полез в воду, аккуратно потягивая за леску. На мгновение он напряженно замер, вытянув голову. Мотня вскочил и взмахнул стальным удилищем. В воздухе что-то свистнуло; Граф рванулся. Вокруг шеи у него плотно переплелись поводки. Грузило стукнуло по лбу. Мотня подсёк, потянул на себя. Граф посинел и схватился за шею. Глаза выпучились и взмокли от невыносимой боли. Крючки-тройники впились в кожу и одежду, закрепляя успех. На побелевшей шее обозначились красные поперечные кольца. Толя, фиолетовый от напряжения, подтягивал и подматывал свой улов. Илья Григорьевич булькнул перерезанной гортанью и погрузился в чёрную воду. В воде дело пошло легче. Толя уволок тело на предполагаемую середину омута. Позволил ему уйти на дно и подтянул под коряги. Лишь тогда, когда Илья Григорьевич плотно засел, Мотня передавил кусачками стальку и принялся в темпе сматывать удочку.
  
   Через полчаса он, не возбуждая никаких подозрений, спокойно себе рыбачил в двух километрах от места преступления. А почему бы и рыбки не половить?
  
   ...А на дне омута, мягко разгоняя муть мощным хвостом, появился огромный сом. И толстыми губами начал нежно обсасывать пальцы мертвого олигарха. Вот только перстни аккуратно обходил - уж больно они блесны напоминали.
  
   Аркадий Петрович аж подпрыгнул. Он в самом деле не ожидал, что операция пройдёт так безукоризненно. После полудня приехал Мотня и привёз двух слипшихся сазанов. Ващенко тут же закатал рукава и уволок рыб на кухню. Там он самолично их замариновал и запёк в духовке. Сегодня был праздник. Барыжников должен был явиться к вечеру, а пока он скрывался в своём троллейбусе. Все ждали Мудрака из города. Новостей от группы захвата, занявшейся поисками Шурика, не поступало. По телевизору сообщили, что в результате несчастного случая во время рыбной ловли утонул выдающийся предприниматель, депутат Верховной Рады, Илья Григорьевич Граф. Аркадий с Толиком, два старых бандита, щерясь прострелянными зубами, чокнулись бутылками пива.
  
   А охрана обнаружила пропажу не сразу. Под крутым склоном берега Граф не был им виден. Когда через полчаса кто-то из шестёрок спустился вниз и не обнаружил на положенном месте Илью Григорьевича, начался шухер. Прочесали все кусты и камыши. Кричали и улюлюкали. Позвали рыбнадзоровцев. Те хладнокровно заключили, что Графа, якобы, рыба утянула. Охрана, размахивая пистолетами, погнала было егерей в омут, доставать тело хозяина. Те воспротивились, мотивируя это тем, что здесь, дескать, глубокое и гиблое место. Охранники настаивали. На это рыбхозники повытаскивали свои берданки. Сказали, что будет мочилово. Что пусть сами выуживают своего жида, он им теперь не указ. Охранники вызвали сухопутную милицию. Через час приехал сержант. Объяснил ситуацию тем, что все силы мобилизованы на подавление беспорядков в городе. Составил по-быстрому акт и формально опросил свидетелей. С чем укатил на своём "Днепре" восвояси. Свита погибшего нувориша побродила по берегу, погоревала и уехала назад, в город. Братва сегодня в трауре.
  
   А Ващенко накрыл стол горой. Там были и солёные грибы, и огурчики, и квашеные помидорки. И жареные цыплята, и два запечённых сазана. И картошечка варёная, с укропом и чесночком; и копчёное сало. И чистейший самогон, и пивко. Собралось много народу: сам хозяин, Аркадий Петрович, чисто выбритый; Ян Ильич Барыжников в белой рубахе; Толя Мотня, побритый и умытый; отец Олег, утомлённый, но радостный, с окладистой бородой; всевозможные шестёрки и местные женщины, помогавшие Ващенко готовить. Из погреба был извлечён побелевший, как протей, Капитон Захарович, выкупан и усажен за стол. В разгар веселья Ян и Аркадий незаметно удалились на совещание. Они расположились у пруда, под мерное цвирканье сверчков, и подставили разгорячённые лица вечерней прохладе. По-мужски закурили. Ян плаксиво сморщился:
   - Ну вот, Аркаша, и нету Графа. Он же Дулю финансировал. На нём был этот комитет по инвестициям херов завязан. Дуля думал через комитет бабки качать. Теперь накрылось всё у падлюки.
   - Ну не так, что бы всё. - Аркадий затянулся. - Что дальше делать-то будем.
  -- Покупаем графовские газеты. Перенимаем контроль над его чиновниками. Всё просто, Кадя, по нашей схеме.
  -- Просто-то просто. Да не всё. Здаётся мне Януля, не того туза мы из колоды потянули.
  -- Да ты чего? - Януля был психом, и Аркадий отчётливо почувствовал, что попал в точку, - На Графе всё дерьмо заквашено! На его бабках!
   - Ян, мы не знаем, кому эти гроши перешли. Здаётся мне, Дуля о них заранее позаботился...
   - О-ох... - Ян обмяк и задохнулся. - Мамочка, почему же ты раньше молчал?!
   - Потому что не знал. Теперь вижу - город на ушах, а братва молчит. Граф никакие колёсики не крутил. Волчил себе беспредельно. А Мотыль молчит. И где Наполеон с Зурабом. А тут ещё Володарский из Штатов заявился - жди беды. Харитоненко на дно не залёг. Сегодня по телику выступал.
   - Про Графа, мамочка? - с надеждой провыл Барыжников.
   - Нет. Про уборку мусора после сегодняшнего погрома. Взялся всё финансировать, благодетель хуев.
  -- А Крижопольский? Он будет башлять Дуле, как ты думаешь?
  -- Крыж давно на лёжке. Он своё дело сделал, старый жид.
   - Ты думаешь? - Ян так распсиховался, что потерял к себе всякое уважение.
   - Не спрашивай. Сам думай. Голова вона какая, здоровая, - пошутил Аркадий, как обычно, без интонации. Ян намёк уловил.
   - Ну да. Прав был Жора Псих. Башка у меня, говорил, что надо, а вот ножки слабенькие.
   - Ого, - гыкнул Аркадий, - слабенький нашёлся. Да тебя реально больше всех эти пацаны модные боятся. Они же соображают, что если ты снова выйдешь на майдан, то разборки начнутся, покруче чем в девяносто втором.
   - Это да... - самодовольно надулся Барыжников. - Всех их, гозырей, в парашу мокну.
  -- Нам сейчас главное, - Аркадий вернул Янулю на грешную землю из сияющих миров, - нам главное, Дулю изолировать. Потому что нас он со свету сживёт. Не сегодня, так завтра.
   - Слухай, Кадя... А если сразу - чик, и в дамках? Изящно, как Илюху?
   - Да ты чё, офонарел, - не выдержал Ващенко и пульнул в пруд окурком. Светлые искры рассыпались по чёрной глади воды. - Мы же за ним полетим. У него на нас всех дело лежит. Только пукнем - и он его в ход пустит. А как его уберём, сразу до нас докопаются. Тут надо пол-города вместе с ним выкосить. Нереально. Его надо просто изолировать, оторвать, понимаешь?
   - Понимаю, мамочка...
   - ...И вот поэтому председатель нужен. Один из его людей. Который о нём самое главное выкопал. Бля, где же эти документы только...
  -- ...А если он сейчас, после Графа, меня труханёт?
   - Не труханёт. Это не твой почерк. А меня он не знает. У меня свои методы, ты же знаешь.
   - Да уж... Виртуозно просто. Толян твой просто гений. Зря я на него погнал. Ты мудрый, Кадя, за что я тебе своё сердечное уважение оказываю.
  
   Минут пять они помолчали в тишине, состоящей из смеси запахов нагретой за день травы, голосов ночных птиц и отдалённого гомона вечеринки.
   - А что с Володарским? Кто он такой?
   - О-о. Это птица. Я точно не знаю, - Аркадий Петрович харкнул в пруд, - какой-то деляга с Брайтон Бич. Мне гораздо интересней, кто за ним стоит.
  -- Опять эти евреи, - скуксился Мамочка.
   - Шут его знает. А не всё ли равно.
   - Ну, нам, конечно, детей с ним не крестить. А как ты про него узнал?
   - Да он сам дезу пустил. К тому же, Толя его видел и признал. Погоняла у него - Пельмень. С Блохом он контачит, а Блох - человек Дули.
   - Да я смотрю, наш хохол щирый и с раввином мансы крутит?
  -- Да ты пойми, - Аркадий присел на остывшую колоду. - У раввина доверие. Вот он и будет вербовать инвесторов. Ему - откат за каждого фраера. А нет - головой в мешок, как Кингура, и кормить акул...
   - Складно лепишь, мамочка. А Филимонов этот чего от Дули к нам подался?
   - Филимонов был за секретную службу. У него нервы сдали... И не дурак он - почуял, что Хозяин под него копает.
   - Только где он, твой Филимонов... - нервно подёргивая брыльями, квакнул Ян.
   - Найдётся. Жрать захочет - придёт, хы. - Аркадий развеселился, - А Мотылю кто-то заправку рванул, а теперь ещё и Граф скопытился. Мотыль должен был с тобой связаться.
  -- Чего это?
   - А кого ещё во взрыве заправки подозревать. Кто у нас последний атаман. Хы-гы-гы.
   - Аркадий, ты пьян...
  

* * *

  
   ... А Мотыль, он же Мотылевский Артём Михалыч, он же Папа Житомирский, впадая в мандраж, переселился на секретную дачу. Жена, Алла Антоновна, грызла его в эти дни особенно неистово. Два раза кинула в него веником, один раз телефоном, при этом чуть не попала в глаз.
  
   Мотыль сидел перед компьютером. Через электронную почту и всяческие мессенджеры к нему поступали сведения о ситуации в городе. Многострадальная попа приклеилась к кожаному стулу. Алла Антоновна свирепствовала на кухне. От её завываний звенела люстра.
   - Я же предупреждала. Я же так и знала. Все, все разумные люди уже давно уехали. Нет, этот долдон сидит! - она начала кривляться: - "Контроль потеряю, там я - никто, там мне нечего делать, а здесь я король...". Вон, одного короля утопили уже. А он тебе не чета! Он весь Киев купил, а ты кто? Все умные уехали. Крижопольский уехал, даже русские, кто умнее, поуезжали.
  
   Мотыль сидел и морщился. Жена ему надоела. Пятнадцать лет назад она была молодой, длинноногой красавицей. Мотыль как раз тогда развёлся со "старой" женой. Алла не сразу проявила свой дьявольский характер. Сначала жизнь с нелюбимым человеком она компенсировала богатством. Но очень быстро наелась. В буквальном смысле. Её разнесло. Сейчас это была огромная, толстая, на голову выше Артёма, баба, ещё совсем не старая, и если бы ей нормальный характер да курс похудения, то с ней можно было бы прекрасно ладить. Она нравилась Артёму. Он любил её за норов. Разводиться ему не хотелось. Он был уже на седьмом десятке, хоть и крепкий, но совсем не там, где надо... Алла тоже не спешила уходить - кому нужна жирная, рыжая баба под сорок, без специальности и с барскими замашками, которые она усвоила за столько лет обеспеченной жизни? Она волновалась только за одно - что дурак Артём Михалыч разорится. И ей ничего не достанется после его кончины. В общем, это был тот ещё ад - их совместная жизнь.
  
   - Аллочка, - сказал вдруг Артём чванно. - Я был у нотариуса. Завещание оформил.
  -- Что-о-о?! - "Аллочка" влетела в кабинет мужа, как бык на арену.
   - Да-да. Мы открыли тебе счёт в банке. Если что, то муж тебя обеспечил. А теперь иди на кухню и занимайся обедом, а не болтологией.
   Алла стояла с отвисшей губой. С одной стороны, душа её порывалась обнять мужа. С другой, её бесило, что он понимает ход её мысли и главную причину беспокойства. Она порывисто вздохнула, взмахнула руками и ушла на кухню. Готовила она вкусно и умело. Но при этом была страшно жадная.
  
   Житомирский Папа сидел у монитора и думал. Всё началось с племянника, с Капитона. Вернее, когда у того случились тёрки с Дулей. К Артёму тогда приехали дулины люди. Поговорили с ним. Попросили пакетик передать. Здорово придумали. Невинная просьба. Железный ход, капкан экстра-класса. И не откажешься. Капитону это, возможно, стоило жизни. Так что, может, надо было за него грудью лечь? За этого подлеца? "У каждого из нас наступает в жизни момент, когда надо делать приоритеты... Бог мне судья".
   А вот кто Графа утопил? Может, и вправду, несчастный случай? Папа поморщился и отогнал назойливую, как муха, мысль. Дача его находилась в глубине заброшенного танкового полигона, перестроена из системы дзотов и подземных бункеров. Охраняли её бывшие десантники в камуфляжных куртках. Окрестности патрулировал лёгкий бронетранспортёр. Всё это не добавляло чувства безопасности. Скорее, наоборот. Заправку взорвали. Полкина не поймали. Илюха утонул. Капитон пропал. Что-то делается...
  

Глава трицать шестая

Проколы Сионских Мудрецов

   В половину шестого утра в город прибыл неопохмелившийся священник, батюшка Олег Мудрак. Мозг батюшки ощущался куском подгулявшей заливной рыбы. Дрожащей рукой сжимал он ручку набитого прокламациями дипломата. Одет был в штатское - сиреневая куртка и голубые джинсы. Не торгуясь, батюшка сел в такси. Ехал молча, щурясь навстречу свежему солнцу.
   У монастыря им. Св. Михаила он высадился и исчез в одной из белых пристроек. Однако надолго там не задержался. В узкой келье его переодели в парадную форму священника, нацепили золочённый крест, а уж опосля и похмелили...
   Вышел Мудрак преобразившийся. Лицо у него сделалось цвета церковной свечки. Стан выпрямился, руки окрепли и боле не дрожали. Нос налился набалдашником благородного дерева. Сопровождали его несколько проходимцев. Делая вид, что друг друга не знают, на общественном транспорте провокаторы добрались до Владимирского Собора.
  
   Отец Олег взошёл на паперть и воздел руки к небу. Из костлявых ветвей тополя взвилось с карканьем вороньё. Лёгкий ветерок пошевелил жидкие волосы на головах нищих. Солнце на мгновение отвернулось...
   - Православныя!!! - взвизгнул батюшка. - Доколе нас обманывать будут?!
   Люд активно прислушался.
   - Доколе наши церкви во Христе, под Богом единые, враждовать будут? Грех на нас, православные! Кара на нас снизошла в лице Антихриста, Василия Дули!
   Поразительно быстро у церкви собралась порядочная толпа. Мудраковы провокаторы выкрикивали оголтелые лозунги, заводили толпу. Из храма вышел потревоженный шумом священник.
  -- Уважаемый коллега, если вы не прекратите смущать прихожан, я вынужден буду вызвать милицию, - обратился он к отцу Олегу очень тихо, но все поняли, о чём идёт речь. Толпа взвинтилась.
  -- Ах так? Гоните. Что ж. Я уйду, - с пафосом выговорил Мудрак и никуда не ушёл. - Зовите милицию. Пусть мне при людях скрутят руки. Пусть поломают ребра...
   В толпе червями рылись подстрекатели. Они взрыхляли её, как навозную кучу.
  -- Пусть его, он правду говорит, - кричал глас народа, - пора уже об этом во всеуслышанье заявить!
  -- Люди - они святые, - назидательно произнёс Мудрак, обращаясь к местному батюшке, - не нам судить их и миловать, а дело наше - путь им указать истинный. Бог же им судья.
  -- Вы говорите всё правильно, - согласился батюшка, - но почему здесь? Сейчас же начнутся беспорядки!
  -- Милиция! - послышались крики в толпе.
   Подошёл патруль. Всё новые и новые толпы собирались во дворе церкви, заполняли прилегающий сквер. Вскоре и патруль растворился в массах...
  
   В это время из дурки выпустили бывшего священника, сумасшедшего старика Благоухайло, собаки которого разогнали "хвестиваль" у прокурора Шпалеры. Он шёл домой, завернувшись в землистую, вонючую робу. Борода спутавшейся паклей развевалась по ветру. Его чуткий шизофренический нос уже ощутил какие-то энергетические колебания в атмосфере города. Благоухайло спешил домой. Но для начала забежал на старое кладбище за Совскими прудами, созывать своих одичалых псов. Сторожа их там прикармливали. У них существовала негласная солидарность с блаженным. Псы охотно согласились сопровождать старика домой.
   Дома Благоухайло выпростал из кучи хлама крепкий свёрток. Это оказался лозунг, намалёванный суриком на старой клеёнке: "Свободу Марии Деви Христос!". Затем старик включил радио и приник к нему своим расплавленным ухом. Там сообщали о ситуации в городе. Кто-то уже начал громить бутики на Армейской... Движение транспорта в центре перекрыто... Мобилизуются внутренние войска... Получил тяжёлые увечья мэр города, когда героически пытался утихомирить разъярённую толпу...
  
   У пивной дрались кружками местные алкаши. Из котельной выскочил кочегар с круглым краном-ключём в кулаке - это наблюдал уже Благоухайло, шествуя по направлению к центру в окружении жутких собак. Голова его гордо вздымалась в небо. Пыльная хламида волоклась по дороге. Хлопал на ветру самодельный лозунг. Люди в страхе оглядывались - они видели в безумном старике вестника апокалипсиса.
   По городу текли слухи. На вокзал, якобы, прибывают из Львова поезда, набитые семьями военнослужащих. Благоухайло нёсся, влекомый собаками вдоль пыльных, залатанных автобусов. Под памятником Паровозу, на грязной траве базарные бабы избивали милиционеров. Они колотили их отобранными милицейскими дубинками.
   Кто-то саперной лопатой вскрывал шикарный, воющий сигнализацией "Лексус". Хозяин его валялся, прислонённый к дереву, со свешенной головой. Стайка алкоголиков волокла ящики с пивом - неподалёку они опрокинули ларёк. Посреди широкой улицы, мешая движению, торчала патрульная машина со спущенными шинами.
   Миновав район вокзала, старик вышел к Владимирскому собору. Но он опоздал - толпа, влекомая отцом Олегом, ушла в сторону Михайловской площади. В соборе было тихо и светло, как никогда. Лишь у алтаря торчал одинокий, кучерявый онанист. Стоял и наяривал, возведя глаза свои к иконе божьей матери. Благоухайло тут же спустил на него собак. Они его разорвали - прямо на осквернённом алтаре.
  
   Электрический транспорт остановился. Автобусы сошли с маршрутов и разъезжали по городу, захваченные разнообразными группами погромщиков. На телецентре уже с утра командовали какие-то компетентные люди с вооруженной автоматами свитой. По городу шли спешные и хаотические разборки, кого-то расстреливали прямо во дворе, за мусоркой. Милиция бездействовала, командование разбежалось.
   Олег Мудрак, вдетый в пасхальную рясу, торжественный, как лубочный пророк, гонял огромную толпу между Софийским и Михайловским монастырями. От толпы периодически отделялись части, устремляясь в те места, которые указывал священный провокатор. По дороге они стихийно разрастались до размеров исходной толпы, громили по дороге ненавистные объекты. Под их гнев попадали дорогие автомобили, роскошные магазины, милицейские посты и отделения банков. Конечной целью похода оказывались административные здания.
  
   Не минула участь сия и тихую улицу на Подоле, где в сумрачной и прохладной синагоге обыкновенно заседал реб Блох. Начал он день, как обычно. Встал в семь часов, наскоро помолился и позавтракал, чем Бог послал. Затем, собрав какие-то бумажки, отправился на работу. Пройти нужно было всего два квартала. Казалось, ничто не говорило здесь о событиях в центре. Но Блох не был дураком. Он чутко отметил отсутствие трамваев и дворников. Тишина его вдруг испугала. Казалось, в городе что-то умерло. Каждый предмет начал самостоятельную жизнь. Деревья, стоящие без движения, лишь тихонько перешептывались листками. Притихшие птицы не пели, а осторожно перекликались. Дома стояли каждый по отдельности, не образовывая собой улицы. Улицы не составляли города. А город отпал от страны. Блох всё это понял и ускорил шаг.
   Синагога стояла сиротливо, будто втянув голову в плечи. Сухая пыль не политых улиц набилась раввину в бороду. Первое, что он отметил - отсутствие вооруженной охраны. В будке уныло сидел Игорь Круценко, и, помирая с тоски, прижимал к груди подержанную бейсбольную биту.
  -- Что, в бейсбол играть собрался? - спросил Блох вместо приветствия.
  -- Реб, вы чё? Не знаете, что в городе творится? - ответил, вытягивая лицо, Игорь.
  -- Нет, не знаю, - ответил Блох спокойно, - я же телевизор не смотрю, радио не слушаю.
  -- Вы чё, реб? В стране типа путч, охрана не вышла. Я своих хлопцев собрал, мы оборону заняли.
  -- А почему мне не позвонили?
  -- Так не успели же! Это ж я только что за всеми по домам на "Газели" ездил, собирал.
  -- А кто ночью дежурил?
  -- Ну я и дежурил, - соврал Игорь.
  -- Игорь, - и Блох сложил руки на животе, - если ты всю ночь тут торчал, ты должен был видеть, что охраны нет. В чем же дело?
   Игорь порозовел и, внутренне матерясь, опустил голову. Всю ночь синагога простояла без присмотра. Игорю стало мутно.
  -- А где Марк? - последовал вопрос.
   В этот момент раздался бешеный крик. И Блох, и Игорь, побелели и завертели головами. В ворота влетел Марк Михалыч в разорванной майке и с окровавленной бородой.
  -- Марк? - Блох не на шутку перепугался.
  -- Пиня?! Где "Газель", бля? - продолжал орать на Игоря Марк, и глаза его сверкали.
  -- Что, что случилось?! - сходил с ума Блох.
  -- Во дворе стоит, - ответил Игорь про машину, - а чё случилось?
  -- Хряй, - распоряжался завхоз, - во двор, хапай машину и трос, и швыдким пёрдом бзди на угол, а я пойду попасу.
  -- МАРК! - заорал Блох не своим голосом, - Ты охуел, что ли?
   Тут Марк наконец опомнился и рожа его слегка поблекла. Он посмотрел на Блоха, глаза его завертелись. Блох вперился ему в лицо, губа дрожала от злости. Марк заговорил:
  -- Понимаешь, Пиня, я машину твою грохнул тут на углу...
  
   Блох сел и закурил, приготовившись слушать. Оказалось, Марк вечером ездил на стрелку. Без спросу взял личный автомобиль раввина для представительности, так как свой сдал в ремонт. Утром намеревался встать пораньше и вернуть машину хозяину, да так, чтобы тот не заметил. Но проспал. Поэтому гнал как сумасшедший, ни черта не видя вокруг. На углу кто-то вынул канализационный люк. Марк с размаху влетел в него. Бороду разбил об руль.
  -- Придурок, - резюмировал Блох, - я-то думал, на тебя напали погромщики...
  -- Пинь, какие погромщики?! - Марк начал ржать, - у нас, блядь, двадцать первый век на дворе!
  -- Марк, в городе беспорядки.
  -- Что, а? А что? А что случилось?
  -- Я сам ещё не знаю. Охрана не вышла на ночь. Игорь тут... - Блох всё-таки решил слить Игоря, - Игорь, почему ты Марка не предупредил?
   Игорь молчал. А Марк подошёл и взял его за щёку двумя красными, крепкими пальцами:
  -- Почему ты мне не отмахнул, скот? - и, обращаясь уже к Блоху, продолжая мучить подвывающего Игоря, объяснил: - он всю ночь со склада на "Газели" продукты вывозил. Ты у меня получишь, пидор свинячий! Хули машину без моего ведома брал?
   Поросячья морда Игоря извивалась в цепких руках завхоза. Он растягивал ему щёки и рвал рот. Блох молча наблюдал, неторопливо затягиваясь.
  -- Пиня, ты иди работай. Я с ним побалакаю тут маленько...
  -- Оставь его, Марк. Я сам с ним побалакаю.
   Марк недовольно зыркнул на Блоха, не выпуская Игоря.
  -- Иди-иди, Марик. Машину мою забери с улицы.
   Завхоз оторвал тяжёлый взгляд от раввина, медленно перевёл его на Игоря. Глаза жрали его с
   хрустом.
  -- Смотри мне, свинота... Смотри мне, гангрена... Облуплю, как устрицу!
   Ещё раз дёрнул жирную щёку и ушёл, не оборачиваясь, во двор. Игорь схватился за лицо, сипя от боли. Блох снова сел.
  -- Игорь. Теперь расскажи мне, что тут было ночью. Терять тебе уже нечего.
  -- Марк знал про погром. Приказал ночью всю синагогу чистить. Всё вывез, вообще всё.
  -- Та-ак... А как же?..
  -- А про вас решил, что вы на улицу не покажетесь сегодня.
  -- Бедный, бедный Игорь... - Блох понял, зачем нужна была бита, - иди умойся.
   Блох тяжело вздохнул и пошёл к себе в кабинет. Мимо него проехала дряхлая "Газель", буксируя на штанге "Вольво" с вывороченным левым колесом и висящим бампером. Блох отметил ещё одну деталь - отсутствие госномеров. "Мою машину продал, мародёр...". Несмотря на возмутительность происходящего, раввин не удивлялся. Этого можно было ожидать. "Всё," - думал Блох, - "Надо менять, зарвался уже. Когда всё закончится, сливаю его милиции". Вдруг Блоху стало страшно. Он резко сообразил, что милиции уже нет, а он один в пустом здании с двенадцатью бандитами. И всё можно будет потом списать на погром... Так как он соображал намного быстрее завхоза, то решил быстро и незаметно сваливать. В кабинете Пинхас нашёл ключи от дядилёниного "пирожка", который был запаркован на соседней улице, отчего его забыли украсть. И черным ходом выбежал во двор. Сел в машину, форсируя газ вылетел за ворота мимо пустой будки охранника...
  
   По дороге завопил телефон. Блох вспомнил про канализацию, обошёл люк. Только затем взял трубку... Хорошо, что он снизил скорость! "Барух Ашем", - сказал он, - "Благословен Всевышний", когда машина остановилась. Звонили из аэропорта. Прибыла долгожданная миссия из Нью-Йорка...
  
   Через час Блох благополучно добрался до аэропорта. Он вытирал цицитом пот с распухшего, побледневшего лица. Аэропорт был совершенно пуст. Ни автобусов, ни такси, ничего не было на привокзальной площади. Одинокий оранжевый "пирожок" с мятым верхом принял в свои недра трёх толстых бизнесменов с бородами, в широких, дорогих шляпах. Они разместились в кузове, на ящиках от пива... Внутрь, в кабину, погрузился старенький, загадочный реб Кингур - двоюродный дедушка председателя общины Капитона Кингура, магнат, инициатор поисков своего двоюродного внука. У него была своя тайная служба, частью которой являлся засекреченный Володарский-старший, Володарский-младший; Кифир-младщий и Кифир-старший; а так же Полкин. Его собственностью были Блох-старший, Блох-младший, Кингур и вся киевская община. И этот грандиозный старец прибыл на родину.
  
   И сейчас он, ласково улыбаясь родному солнцу, ехал в разбитом и щелястом пикапе, и Блох, глядя на него, сам понемногу успокаивался. Из разговора выяснилось, что старик был абсолютно в курсе того, что происходит в стране. Он прилетел на своём личном самолёте, специально именно в этот день. А ещё старик сказал, что назад он возвращаться не собирается... Он умрёт здесь, а не на Святой Земле, и уж тем более не в США, как другие. "Из какой земли я поднялся, в ту и лягу, Пинхас" - так и сказал бесстрашный дед, видавший на своём веку и не такое.
  
   И тут Блох кое-что понял. Понял, и тоже перестал бояться. А ведь ещё по дороге в Борисполь он жалел, что не сбрил пейсы и не оделся в гражданскую одежду... Сейчас же наоборот - чувство гордости переполняло его. Я - еврей. И я - дома. Всё. В величии духа вся сила человеческая. В памяти. Кто бы ты ни был, куда бы ты ни шёл -- ты должен помнить, откуда ты вышел. Блох посветлел лицом, и кожа на голове впервые за два месяца расслабилась и перестала сдавливать мозг.
  
   Когда они прибыли в синагогу, в ней уже никого не было. Никого и ничего. Только в кабинете, на столе, в пыльном кругу, оставшемся от подставки монитора, валялась цветастая сувенирная ручка, подаренная раввину Дулей. Набалдашник деревянной ручки изображал игрушечного карпатского мужичка.
   Старый реб Кингур потянулся за ручкой. Взял её, нежно погладил морщинистой рукой лак. Понюхал. Улыбнулся. И потянул за мужичка. Вдруг что-то отделилось от ручки, и встало перпендикулярно. Все поняли, что у мужичка поднялся игрушечный член на пружинке. Сначала опешили. Блох обмер. Потом старик стал мелко, заразительно и тоненько хохотать. Он изнемогал, надрывался смехом, оттягивал мужичка и всякий раз захлёбывался, когда снова показывалась крошечная деревянная пиписька. Его подручные, здоровенные американские деляги, тоже стали посмеиваться. Блох, не сводя серьёзных глаз с Кингура, смеялся, и смех этот освобождал его окончательно от сомнений и страхов. Это был смех свободного человека.
   Вдруг старик побелел и умолк. Он откинулся на спинку кресла, положил игрушку, посмотрел на Блоха, пробормотал молитву и... умер. Будто уснул... Тут только кинулись к нему, потянулись пухлые, громадные руки, стали кричать что-то по-американски. Блох сказал им, чтоб затихли и оставили старика в покое. Пока они стояли молча, он произнёс молитву. Пожал господам руки и вывел во двор. Проводил господ к себе на квартиру. Вернулся к синагоге, остановился в воротах и облегчённо закурил.
  
   По улице, по направлению к синагоге двигалась солидная толпа. "Началось," - подумал Блох, не двигаясь с места. Он стоял у ворот и курил "Кэмел" без фильтра. Толпа приближалась, неторопливо и спокойно. "Ага," - отметил Блох, - "на погромщиков не похожи". Молодые люди, достигнув ворот и увидев в них раввина, остановились в нерешительности. Блох на них спокойно смотрел и пускал дым. Вдруг один из них решился:
  -- Мы студенты Международной Украинской Академии, - говорил он, - мы пришли поговорить с евреями о судьбе Украины.
  -- Я к вашим услугам, молодые люди, - сообщил Блох и выбросил бычок. - Ну же, смелее.
   Парни и девушки стояли в нерешительности.
  -- А где же... все... - спросила вдруг одна.
  -- Кто - все? - решил уточнить Блох.
  -- Все... евреи.
  -- Я за них. Слушаю вас, - и Блох сложил руки на животе.
  -- Евреи всё купили, - не удержался наконец кто-то из задних рядов.
  -- Было б предложение, а спрос всегда найдётся, - спокойно прокомментировал рав.
  -- Как это?!
  -- А так. Раз евреи всё купили, то кто-то им всё продал? - отвечал Блох.
  -- Так евреи и продали!
  -- Что ж это они, друг другу украинцев продали? - ехидно оживился рав. - А что ж вы, украинцы, продались?
  -- Мы не продавались, тем более, нас никто не спрашивал.
  -- А президента избирали вам тоже евреи? - продолжал издеваться Блох. - И Союз развалили евреи? А может быть, Горбачёв агент МАСАДА?
  -- Это демагогия!
  -- Ну, кто-то же во всём виноват. Вот, например, олигархи...
  -- Теперь это называется "олигархи", а раньше это были просто жиды, - нагло перебили раввина.
  -- ...Хорошо, жиды-олигархи, как вы решили, вредят вам изо всех сил. А конкретней объясняться можно? Вы же культурные люди, цвет и надежда нации...
  -- Вся экономика работает на их интерес, это общеизвестно.
  -- Но работает ведь! - хитрил умный еврей.
  -- Могла бы работать лучше, если бы они не воровали.
  -- А кто его знает, могла бы или нет! Хорошо, чем тебе, например, лично вредит еврей-олигарх, на которого ты работаешь?
  -- Я не работаю на еврея! - возмутился молодой человек.
  -- Ух ты! А кто из вас работает на еврея? - ответом было дружное "никто".
  -- Странно получается, молодые люди. Евреи всё держат, все деньги у них, вся Украина на них пашет - а вы, получается, нет? Где же логика?
  -- Ну я, например, работаю в немецкой фирме, - гордо ответила какая-то девушка.
  -- И вы, девушка, гордитесь тем, что продаёте Украину немцам? Чем же вы не жидовка?
   Девушка покраснела от оскорбления, народ загалдел. Блох продолжал:
  -- А почему вы, дорогая, пошли к немцам, когда прекрасно могли бы устроиться к украинскому народному предпринимателю? Или он платит меньше?
  -- Что я, дура, что ли. Все устраиваются получше.
   - Так вот, блядь, мы и приехали, пани та панове! - вдруг громовым басом заорал раввин. - Ёб вашу мать, и вы ещё смеете евреям предписывать, как им жить? Жиды - это вы, а не мы. Это вы продадитесь за бутерброд на Окружной, когда расценки упадут. Это ваше жлобьё продаёт землю и заводы кому ни попадя, а деньги перекидывает за бугор! И если всех еврейских олигархов, если их всех заменить вашими бандитами, то тут вообще камня на камне не останется, потому что у еврея, даже у бандита, грамм совести и ответственности за свой народ ещё остался. А за несколькими показушными евреями-олигархами стоит ваш народный любимец, шановный пан Дуля, которого уже завтра отдадут под суд!
  
   Группа студентов пребывала в шоке. Во-первых, их оглушил мат, исходящий из уст лица духовного. Во-вторых, железная логика и факты, против которых не попрёшь, напор и хорошо поставленный голос кантора застали их врасплох, выбили почву из-под ног. Блох помолчал, гневно смотря каждому в глаза, и продолжил:
   - Ну что, золотая молодёжь? Берите топоры, рубите жида на части! Что же вы стоите, как овцы? Что, цвет и надежда нации, слабо ещё бить жидов? Тогда идите по домам, думайте. Думайте больше, читайте книги, которые для вас умные люди написали, чтоб вы баранами не росли. Шалом!
  
   С этими словами рав ушёл во двор и захлопнул ворота, не дожидаясь, пока группа раздавленных и шокированных юношей и девушек расползётся по летним улицам. Но не всем из них суждено было благополучно добраться домой. На площади, у метро, лощёных студентов ожидала нестройная толпа пьяных панков. Они распевали "Мама анархия, папа стакан портвейна", и били бутылки. Для них тоже наступил свой маленький, звёздный час. Туго пришлось мажорам.
  
   Лишь когда Блох поднялся к себе в кабинет, и увидел мёртвого и белого, как кукла, старика, лишь тогда он словил дрожь в руках. "Господи, дай же мне сил всё это вынести. Бог Авраама, Ицхака и Яакова; Бог великий, могучий и грозный..."
   Забывшись в молитве, с прикрытыми глазами сидел раввин и покачивался в такт вечным и древним стихам. Когда он затих и выглянул в окно, то немало удивился: по двору широким шагом нёсся косматый старик в рубище, и три огромные, тощие собаки рыскали перед ним, обрывая поводки.
  
  

Глава тридцать седьмая

Летнее пространство

  
   Вернёмся к оставленному нами Полкину. После взрыва заправки, похищения Филимонова, бесполезного и фатального визита к Галкину, после этого всего Майк чувствовал себя совершенно исчерпанным. По-хорошему следовало бы ехать и освобождать хмыря. С ним мотать к Кингуру. Элементарно. Но не было сил. С трудом отоспавшись, Майк всё утро расхаживал в одних трусах по опустошённой наводнением квартире. И думал, что же ему предпринять. Радио кухонным голосом сообщало фильтрованную информацию о ситуации в городе. Почему-то Президент отмалчивался.
  
   На самом деле его давно уже не было в Киеве. Как? Очень просто. В 5 утра вода на одном из участков Днепра завибрировала. При желании можно было различить низкий утробный гул из-под земли. Это были запущены на полную мощность огромные насосы. Старинный туннель, обнаруженный бедовым диггером Кингуром, освобождался от лишней воды. Вскоре по сырой подводной трубе со свистом пронёсся сдвоенный, специальный вагон. Президент был доставлен на секретный военный аэродром за городом. Оттуда он на правительственном самолёте благополучно отбыл с неофициальным визитом в Среднюю Азию.
  
   Но Майк об этом ничего не знал. Он бы, конечно, мог догадаться, только его это мало интересовало. Его больше занимала собственная ситуация. Он понимал ложность своего положения. Можно было бы раздобыть у того же Блоха денег в долг и отвалить назад в Нью-Йорк. Только зачем? Снова сидеть у мутного от пыли окна и слушать ошалелых котов? Слоняться без работы и пить дешевую водку? И тут Полкин поймал себя на мысли, что уезжать-то назад ему как бы и незачем. "Жизнь кончена; да здравствует жизнь!" - провозгласил он про себя. И, растаптывая мусор, вышел на кухню. "Надо Марку позвонить, чтобы ремонтик сделал, кощей..." - подумал Майк, сел на кухне и вынул присвоенный мобильник. С четвёртого захода всё же выловил волосатого прохвоста и договорился с ним о деле. Намёками посулил вознаграждение. Мол, я в долгу не останусь. Марк верещал на том конце радиоволны что-то типа: "...Как лучшим людям! ...А то ж, говна не держим! ...Пол-царства за базар!" и тому подобные самопальные народные мудрости. Короче, ему было не до этого, и он спешил поскорее отделаться. Полкин решил, что ждать придётся долго. "Что же со хмырём делать..." - вернулся он к прежней мысли. Вдруг постучали в дверь. Полкин взрогнул. "Визит..." - неопределённо решил он, взял из пресловутого тапка пистолет и тихо подкрался к двери. За ней различалось виноватое сопение. "Неужели, Марк?"
  -- Кто там? - спросил Майк как можно мужественнее.
   - Михась? Это Саня... видчиняй! - раздалось мутное, заунывное и очень знакомое слоновое мычание.
   - Саня?! - Майк не сразу сообразил. "Да это же Карлсон!" - подсказал сам себе Майк и попалил себя на радости. - Вползай, дорогой!
   И медленно приоткрыл дверь, не появляясь в проёме и держа ствол наизготовку. Если Саня не один, то к встрече "сопровождающих" Майк был готов. Саня вполз, как БТР в автомобильный гараж. Полкин снова поразился его вялой огромности.
  
  -- Здорово, Мишунчик! - виновато улыбаясь, Саша разглядывал Полкина.
   Майк между тем скрыл пистолет и запер дверь. Саша продолжал:
   - Я, ты ж пойми меня правильно, виноват перед тобой. Меня тогда здорово припугнули. Я и сейчас идти боялся. Но ты сам ко мне приходил, жена передала, и вот я решил... Понимаешь, мне самому противно... Но ты ж понимаешь?
   - Саня, всё понятно. Не бери в голову. Я и сам тогда здорово страху пережил...
   - Я ж перебздел, понимаешь? - трубил Саня, слегка обнаглев. Он вывернул из кармана целую кошёлку. - Вот, в кармане нёс, чтобы не потерять со страху... - объяснил он курьёз.
   - А памперсы ты не поддел, чтобы не обосраться? - развеселился Полкин.
  -- Чего? А, да. То есть, нет же. Хорошие дела - он меня чуть не прибил, этот тип. Расскажи, если можешь, что случилось?
   - Саня, а где Нёма, не знаешь? - вдруг вспомнил Майк.
   - Нёма? Я его возле универмага сегодня встретил, он мне шмотки вернул... Так что жив твой Нёма. Его тоже тогда так шуганули, что он на самом деле обосрался. Он сейчас уже косметикой приторговывает.
   - Я бы подумал, подгузниками...
  
   Саня продвинулся на кухню и высунул из сумки бутылку водки и пирожки. Полкин ухмыльнулся: "А у меня и вправду жрать нечего...". Саша сел на раскачивающийся стул и поднял на Майка мудрые, томные и грустные глаза пожилого слона.
  -- Мишунь... Чем я тебе могу помочь?
   - Да, вопрос хороший... Помощь мне, конечно, нужна... Только втягивать тебя я не хочу. У меня, понимаешь, есть дело одно. Но транспорт не ходит, такси все подевались чёрт-те куда... Даже заказы не берут. Слушай, - шевельнулся ледяной валик подозрительности, - а ты-то как сюда добрался?
   - А я, Михась, - опять виновато затянул Саша, - халтурку тут надыбал на углу Подола. В ночном киоске подрабатываю. Но я всё равно собирался тебя разыскать! Ты не думай...
   - Ладно, я ж не к этому спрашиваю. Мне показалось, что тебе какое-то транспортное средство известно. Придётся пешком идти, хмыря одного сюда доставить.
   - Мишунь, я бы сходил, но у меня ж опыта нету...
  -- Да ты там ничего не сделаешь. Это сложно. Да... Вот, Сашок! - внезапно озарило Майка. - Я тут ремонт затеял. Ты не мог бы сходить в синагогу, завхоза потормошить?
   - А что случилось?
   - Иди, загляни в гостиную. Да и здесь тоже видно.
   Саша тяжело поднялся и поволокся в комнату. Оттуда послышалось: "Мать моя... Потоп был?"
   - Михась, тут делов - на пять колов. Я сам с завхозом договорюсь. Мы знакомы. Я ему как-то столярку состряпал.
   - Солянку? - не расслышал давящийся пирожком Полкин.
  -- Столяр-рку! Рамы там и двери... - резюмировал входящий в кухню Саша. - Михась, ну давай, того - за встречу? - и откупорил бутылочку...
  
   Полкин оделся как можно приличней. Взял с собой американский паспорт, отобранный у хмыря. Предстояло ещё выяснить, кто он такой. По опустевшим улицам не-нет да шастали непонятные патрули. Жаркий ветер гонял обожжённые листья. Майк боялся, что облипнет в своей футболке, как селёдка в полиэтиленовой плёнке. Ничего подобного - ветер был сухой и зловещий. Не спеша Полкин двигался в на северную окраину города. Старинные, тихие жилые улицы сменялись на индустриальные, ещё более тихие переулки. Полкин держался гавани - сейчас там было совсем пустынно. Люди либо сидели дома, либо же неистовствовали в центре города. Кто был побогаче и потрусливее, временно выехали на дачи.
  
   Майк очень долго шёл по безлюдным местам. Солнце светило яростно и бесполезно. Было очень горячо. Вскоре повеяло лёгкой прохладой с реки. Начались прибрежные заросли и ивовые рощи. Серебристой тетивой вытянулся Московский мост.
  
   Через двадцать минут Полкин обнаружил матовый бок автомобиля. Он частично выступал из тени плакучих ив. За стеклом угадывался притихший силуэт пленника.
   - Жрать хочешь? - спросил Майк, открыв прилипшую дверцу.
   - Ещё бы... - тусклым голосом ответил Филимонов. Одежда на нём была перекошена и перекручена, сам он сполз с сиденья. - Попить дай?
   - Щас, развяжу. Только не буянь, - Полкин аккуратно разрезал бинты и лейкопластырь.
   Шурик вывалился из машины. Изнемогая, принялся растирать затёкшие руки. Вид у него был жалкий. Полкин вынул из сумки бутылку тёплого томатного сока. Филимонов бессильно выхлестал всё содержимое, роняя рыхлые капли на рубашку. Сейчас они с Полкиным были совершенно не похожи. Шурик мучительными жестами срывал с себя мятую одежду, пока не остался в одних трусах. Даже издалека было видно, что трусы пожелтели и заскорузли. Воняло застарелой мочой.
   - Выкупаться мне надо... Пошли к реке.
  
   И Шура задвигался буратинистой походкой новорождённого ягнёнка в сторону Днепра. На песке он выглядел жалко, как ничейный труп из криминальной хроники. "Вот так жизнь... Что отделяет тебя от смерти?" - философски подумал Майк, но выкупаться не рискнул. Он вполне разумно не доверял Филимонову.
  
  -- Как называть-то тебя, таинственный незнакомец? - крикнул он выходящему из волн Шурику.
   - Шура. Шура Филимонов, - миролюбиво представился бывший чекист. На самом деле у него где-то был припрятан израильский паспорт на имя Айзика Фитцджеральда. Но он решил сейчас не врать так бессовестно.
   - Шурик, значит, - перекосился Полкин. - Ну, моё имя тебе известно. Я конечно не Майкл, а Миша. Но Майком меня почему-то называли ещё в детстве. Поэтому никакого культурного шока от английской транскрипции я в своё время не испытал.
   Вдруг Полкин спросил совершенно серьёзно:
   - Скажи, Шура, тебя в детстве много били?
   - Бывало... - ответил Шура, не оборачиваясь, - он полоскал трусы со старательностью енота. - Но и я умел сдачи дать...
  -- Ну и меня, случалось, трепали. А теперь объясни мне, как у тебя оказались мои документы?
   - А что, если не объясню? - нагло спросил Шурик, вывернув белую конопатую морду в сторону Полкина.
   - Что ж, тогда я тебя сейчас же застрелю. Здесь никто не услышит и очень не скоро найдут труп. А когда найдут, то плакать тоже никто не будет. Сударь, вы забываетесь!
   - Я, правда, не знаю, как об этом рассказать... - пробормотал Филимонов, дёргая шекой и оборачиваясь к трусам.
   - Будем считать, что ты подобрал их на улице.
  -- Не совсем так...
   - ...Я бы сказал - совсем не так.
   - Да-а... - Шура страдальчески сморщился и со скрипом разогнул слежавшееся тело. - Блох сообщил Дуле о твоём приезде. Сказал, что ты связан с проверкой деятельности Комитета. Скинул фотку. Я отметил, что ты очень похож на меня. А мы с Дулей всё обмозговали. Решено было подменить тебя на время. Устроить путаницу. Сбить с толку и тебя, и тех, кто тебя подрядил. В неразберихе что-нибудь да проявилось бы...
   - Н-нда... Интересно получается... - комментировал Полкин, наблюдая, как Шура развешивает на коряге влажные шмотки. - Ну, и?
   - В аэропорту тебя встречали люди Блоха. Они должны были устроить потасовку и незаметно тебя уколоть.
  -- Ух ты! Шпионские страсти прямо. Уценённый Бонд. В лучших традициях мировой халтуры... Укола зонтиком я не помню...
   - Тебя укололи тончайшей иглой, это безболезненно. Но ты не уснул вовремя. Должен был отключиться ещё в автобусе. Хлопцы катали тебя и задерживали, сколько могли, но нифига не получалось. Козлы эти взяли и высадили тебя у синагоги. Непрофессионалы...
   - Но как я оказался внутри?!
   - Ну, это просто. Я их погнал назад. Они нашли тебя, спящим, у дерева. По тупости втащили в зал и там обчистили.
  
   "Так вот откуда этот сон про ночной поход к синагоге!" - подумал Майк. "Стоп! Но откуда тогда взялся Кингур?! Если предположить, что он следил за мной от самого аэропорта... Дурдом какой-то! У меня в голове перемешались два дня... Кажется, я понял..."
  
   - Какую дрянь вы мне вкололи, суки? Я два дня торчал под кайфом! И колбасило меня потом, а я не мог понять, в чём дело!!! - он схватил Филимонова и прижал к деревянным отрогам коряги.
  -- Миша... Работа такая... Хватит, я же уже завязал! Сам знаю... Падлой буду, пусти...
   - ...Меня так глючило, что я уже не помню, что было на самом деле, а что почудилось в бреду...
   - Ну тебя же не убили, - убедительно произнёс Шура.
  
   Полкин вдруг отпустил его шею и принялся хохотать. От смеха он даже присел.
   - Боже, как тупо и сложно! Такого дебилизма я ещё не видел! А что, нельзя было просто из кармана в аэропорту бумажник вытянуть?
   - Нельзя было, - серьёзно ответил Филимонов.
  -- Понимаю... - успокоился вдруг Полкин.
   - Вот ты не разбираешься, а лезешь! - вскипел вдруг Шура. До него дошло, что речь идёт о его профессиональной гордости. - Вколоть было необходимо.
   - Вот скажи мне, Шура... Почему же меня не убили? - сменил тему Полкин, угощая изголодавшегося Шурика пирогами.
   - Во-первых, - кушая, как черепаха, констатировал Шурик, - это сразу привлекло бы внимание тех, кто тебя послал. Во-вторых, мы точно не знали, кто за тобой стоит. В третьих, можно было и в дальнейшем выгодно использовать наше внешнее сходство...
   - Как? Приехать в Америку и напугать мою маму?
  -- Майк, - Шура воткнул в него свои рассольные цибули, - не валяй дурака. Я и так вытрепал тебе всё что можно и нельзя.
   - Ну ладно, Шура, я всё это ценю. - Полкин откинулся в ленивой истоме. - Что будем сейчас делать?
   - Ты у Галкина был? - неуверенно спросил Филимонов. - Документы забрал?
   - Какие к чёрту документы. Ими Дуля ваша уже давно задницу подтирает.
   Филимонов перестал кушать. Туго проковтнул застрявший на полпути кусок пирога.
   - Постой... Как же они у Дули оказались?
  -- Галкин, ссыкливый старый балабол, тряся задницей побежал и отдал всё Дуле.
   - Ты ему поверил? - недоверчиво кивнул Шура.
   - Шура, он слишком глуп, чтобы разыграть такой спектакль. Всё было более чем убедительно.
  
   Филимонову стало страшно. Что же теперь? Когда Дуля знает почти все их тайные ходы? Надо немедленно мчать к Аркадию Петровичу. Иначе - крышка. Это он чувствовал своей куриной конопатой задницей.
   - Поехали к Ващенко... - тихо, вслух подумал он. Полкин расслышал отчаянную уверенность в его словах.
   - На чём поедем?
   Шура оглянулся в направлении машины.
  -- А если она в розыске? - справедливо отметил Полкин.
   - Гаишников я не боюсь. Мне надо только привести себя в порядок, одеться поприличней...
   - Шура! Какие гаишники? Сейчас по городу банды какие-то шастают. Чрезвычайное положение. Центр перекрыт, на всех выездах из города - проверка. Поехали лучше ко мне. Там передохнём, попьём чайку. Ты позвонишь своему патрону. Понял?
   - Ты прав. Пошли, - и сгрёб в охапку влажную кучу одежды.
  
   ...В машине нестерпимо воняло ссаками. Пришлось пожертвовать Шурину рубаху. Свернув её жгутом и сдобрив бензином, драли кресло, пока вонь не ослабла до допустимых пределов. Потом Филимонов сел за руль, а Полкин поместился на заднем сиденьи. И "Жигули", плавно проваливаясь между кочками, поплыли обратно на шоссе.
  
   А в квартире уже полным ходом шёл ремонт. Лестница была затоптана меловой трухой, на которой различались отпечатки громадных Сашиных сандалий. Посреди гостиной, стоя на столе, до потолка вздымался сам Карлсон в строительном комбинезоне. Увидев хозяина квартиры, он заревел обрадованно:
   - Мишунь, всё в порядке! Я у Марка подряд выбил, прикинь! Сам сделаю, сам бабки скошу!
  -- Ой-ли... А ты сам справишься? - скептически подумал Майк, глядя на огромное ведро раствора.
  -- Миша, я же за пятерых работаю! Уже аванс получил...
  
   Филимонов незаметно скрылся в ванной, где долго и щепетильно возился с защёлкой. Потом наконец заплескалась холодная вода.
   - А это что за хмырь? - спросил Саша, полагая что тихо.
   - Весьма нужный человек... - неопределённо ответил Полкин и отправился на кухню варить картошку...
  
   К вечеру мягкая прохлада, колыхаясь, входила в распахнутые окна кухни. На стуле, где ещё недавно громоздился Кингур, сейчас располагался Филимонов. Он жадно курил. Сидел расхристанный, полуголый, даже симпатичный. Речь его утратила казённый и тусклый оттенок, прорвала серую паутину тоскливой осторожности. Он рассуждал, и стакан с водкой поминутно целовался с его губами:
   - ...ну что ты видел в этой своей благополучной Америке? А здесь жить - страшно. Вот вы меня осуждаете. Перед вами волкодав, палач, нелюдь. А вы оба можете себе представить, что такое бессонная ночь на цементном полу? А битьё сапогами по продрогшему телу на рассвете? То, что я видел, что я делал... после этого задумаешься, что же вообще в жизни остаётся? ...Нет, совесть меня не мучит. Это та действительность, которая есть, вне зависимости от того, кто является её творцом.
   Шура отхлебнул. Он сидел без очков, и свинцовые глаза его потемнели и углубились. Лицо избавилось от одутловатости маски и теперь просто хрупко обвисло. Надо сказать, что ему это больше шло.
  -- ...А ты говоришь - Америка...
   Полкин в лёгком недоумении внимал этому полупьяному бреду. "Повело кота на блядки..." вспомнил он фразу. И одновременно почему-то вспомнился ему мясной холодильник "Айвайсс и Королевич" в Бруклине. Одуряюще-трескучий запах смёрзшихся костей. И кучу, непонятную кучу в углу. Какие-то сплетающиеся суставы, покрытые инеем, жёлто-синие коленья... Сознание тогда отпрянуло, когда он различил в этом комке пальцы и ступни. Человеческие. Несколько человек сплелись в клубок, как змеи перед зимовкой. Завязались в узел, чтобы хоть как-то друг друга согреть... Полкин присутствовал на опознании. Ведь на месте одного из них должно было оказаться его тело...
  -- У нас с тобой разные америки, - только и сказал Майк, не сдержав печальную улыбку.
   "Россия яростно защищает свою монополию страдания. Не признавая при этом, что в страдании конкуренции нет. Мы привыкли признавать за собой грехи, бесконечно каяться, чтобы потом снова грешить и снова каяться. "Развитые" же общества научились делать вид, что страдания нет. Повседневного, бытового ужаса... Вот теперь поди докажи этому человеку, что его знания об Америке - это ни что иное, как вера в загробную жизнь. Он верит в неё, как в свою исключительность. В то, что испытания, выпавшие на его долю, на долю его страны - уникальны. Что обстоятельства оказались сильнее его. Палач, выдающий себя за жертву. Как будто страдания освобождают от ответственности. А всё-таки слушать его интересно. Что-то происходит в этой чудовищной душе. Это безусловно интересно..."
  
   Саша сидел молча. Внимательно, спокойно и печально смотрел на расходившегося Филимонова. Громадный, вычурный и декоративный, как индуистский храм. Сейчас казалось, что этот человек уже очень давно и устало существует; он познал все радости и печали, он как бы извиняется за своё вечное существование. Его мудрость зашла уже и за разочарование всеведением, и за долг давать советы, и за чёрный, бездонный цинизм Марианской впадины. Он просто был, существовал параллельно с Землёй, как младенец. Карлсон.
  
   - ...Где-то проходит граница между человеком и сверхчеловеком, - продолжал бздеть Филимонов, - когда начинаешь понимать, что твоя личная совесть ничего в этом мире не решает. Что кто-то другой, бесконечно более могущественный, решает за тебя. Что твои решения, твоё право выбора - не более, чем понты! И смысл совсем не в том, чтобы поступать по совести или полагаться на свой разум. Есть что-то другое. Что избавляет тебя от исканий. Даёт тебе совсем иную шкалу отсчёта бытия...
   - Я не читал "Фауста", - вставился Покин, - но люди давно придумали этому явлению название. Ты, Шура, продал душу дьяволу. Пардон, подарил. Такие, как ты, уже не принадлежат себе. Вы - уже не люди.
   - Вынужден согласиться. Но никакого отрицательного смысла это явление не имеет. Да, и кстати - в чём разница между "продал" и "подарил"?
  -- Дьявол покупает душу только в том случае, если она ему нужна, - молвил слово Саша. - он заключает пакт с теми, чью душу не может взять самостоятельно. И обязательно даёт взамен высшее, что человек только может возжелать. Души же таких, как ты, он собирает, как грибы. Ты же не спрашиваешь у грибов согласия? Ты - душа малоценная. Тебе никакое вознаграждение не положено. Более того - ты сам впрыгнул к нему в корзину.
  
   ...Тепло колыхалось в летнем пространстве. Молчание воцарилось над натюрмортом алкашного ужина. Даже Шура своим видом давал понять, что ему хорошо. И он давно уже положил на упрёки всяких бестолковых засранцев. Он отмотал своё. И осознавал это. Потому и "заслужил" право сидеть за их столом. А Полкин на самом деле за нефиг делать пристрелит его, чуть что не так. Этот из той породы людей, которые, занеся руку над мухой, задумаются. А на спусковой крючок нажмут без колебаний. При условии, что под прицелом Филимонов. Шура наблюдал за Полкиным. Майк сидел чуть косо, закинув ногу за ногу. И смотрел в окно. Во взгляде ничего, кроме печали, нельзя было различить. Полкин похудел, загорел и зарос тёмной щетиной. Внешнее сходство его с Шуриком почти испарилось. Зато оба они сделались несколько естественнее. Ближе к своей натуре.
  
   ...Летнее пространство. Это понятие принадлежит Майку. Оно возникало, когда появлялся Человек. С тех пор, как Человек выпал из окна, летнее пространство нельзя было вернуть. Но сейчас оно снова было здесь. Как? Почему? Может, потому, что Люди где-то есть? Он их не видит, но они должны быть где-то здесь... В этом городе.
  
   ...Зачем она так много курила? Ещё и на окне? А если бы она этого не делала? Она не могла этого не делать. В том-то и дело, что это была бы уже не она... Полкина сдавила такая невыразимая боль, что он поднялся из-за стола и встал к окну. Боль даванула из глаз слезами. "Ужас, я плачу... Зачем я столько пил?".
  
   Наверное, каждый из находившихся в этот момент на кухне, думал о своём. Потому что тишина не угнетала. Она наполняла, она шумела в ушах. Её переизбыток выливался в окно. Полкину было невыразимо горько. И эти оба разных человека отнюдь не стесняли его. Скорее, наоборот. Они подчёркивали эту горечь. Я бы сказал, стимулировали. Но Полкин не думал сейчас о том, что сказал бы я. Он утонул в печали слёз, как осенний лист в прозрачной воде. Ему было зябко и хорошо. Горько и хорошо - как от хорошей водки (а плохой водкой Сашик не баловался). Майку до невозможности хотелось сейчас увидеть её лицо. Услышать её оценку тому, что с ним происходит... Или не услышать, но знать, что ей всё это не безразлично. "Душа бессмертна, пока о ней помнят..."
  
   Он повернулся к столу с сухими глазами. Саша глядел в стакан. Шура снова курил, отвернувшись к батарее. Полкин опять отметил метаморфозы его мимики. Сейчас это был истаскавшийся рыжеватый шкет, который курит украдкой стрелянный бычок. Полкину вдруг стало весело.
  -- Ну что, господа, что делать будем?
   Филимонов, лениво сощурившись, повернул голову. "Кошак" - подумал о нём Полкин.
   - Аркаша там с Кингуром сам мудрит, - Шура стал выкладывать содержание телефонного разговора с Ващенко. Говорил он с ним, заперевшись в туалете. - Кингур наш раскололся, что есть ещё одна копия компромата. Только вряд-ли она вызовет такой эффект, какой дала бы первая. Дуля уже в курсе и наверняка сумел подготовить ответный удар. Устранил выпирающие углы. Ну, мы сами подозревали, что председатель не такой идиот, чтобы всё доверить Галкину. Что будут делать хозяева с Кингуром и документами, я не знаю. В такие подробности меня не посвящают.
   - Насколько им нужен Кингур? - поинтересовался Полкин, выполаскивая чайник.
   - Они его не убьют. Если бумажный компромат - ноль, то живой свидетель - это их последний козырь.
  
   Тут ожила каменная глыба и напомнила о себе, что её зовут Саша, и что она имеет уши. И очень не хочет, чтобы в эти уши попадало что-то, до чего им нет дела.
   - Сейчас уже один хрен, - авторитетно заверил Шура, выпнув окурок в летнее пространство за окном. - Всё что могло произойти, уже сегодня, должно быть, произошло.
   - Передел произошёл? - догадался Полкин. И хитро сделал ударение на слове "произошёл".
   - Я думаю, да, - говорил Шура. - Осталось только дожать Дулю... Но это уже - без нас...
   Полкин налил чай в разнокалиберные щербатые чашки.
  
  
  

Глава тридцать восьмая

Дуля с маком

Я впервые узнаю, как сходят с ума...

"Наутилус Помпилиус"

  
   ...Осталось меньше, чем Ващенко, Полкин и Шурик предполагали. Филимонов был плохим пророком. Особенно, задним числом.
   Дело в том, что Василь Панасович Дуля находился в тяжком расстройстве с тех пор, как в руки его попали кингуровы респонденции. Да-да, Галкин, не надеясь на Провидение, на следующий же день слил друга своего Капитошку с потрохами и юшкой. Сначала Дуля внимательно исследовал содержимое папки. Галкин, трясясь, как промокшая под декабрьским дождём бездомная сучка, топтался около кресла.
   - Да сядь вже ты, натура бисова... - прикрикнул на него Василь Панасович.
   Дуля располагался в своём старинном, мягчайшем кресле. Колени его заботливо были укутаны клетчатым шотландским пледом. Хорошие, золотистые очки сползли на картошечный кончик носа. Он делово, с лёгкой брезгливостью в движениях, перелистывал "дело Крижопольского". Феликс присел на диван, сжимая в руках шапку, как крестьянин с картины "ходоки у Ленина".
   - От же ж Капитон, жук який... - ухмылялся Василь Панасович.
   Затем он отложил папку в сторону и стал набивать трубочку.
   - Ваcя, а если бы это пошло дальше? Ты можешь себе представить, какой скандал получился бы? - разверз челюсти Галкин.
   - Ай, ничего бы не было... - принуждённо отмахнулся Дуля. - Или тебе дело есть до Крижопольского, Харитоненко и иже с ними, жуликами?
   - Нет, Василий. Мне есть дело до тебя. А следуя логически, нетрудно заключить, что все ниточки так или иначе ведут к тебе и к твоему комитету...
   - ...Значит, читал всё-таки, дурень старый?
   - Что такое? - остолбенело удивился Галкин и тут же сам понял, в чём дело. - Вася, ну откуда мне было знать, что там!
   - Откуда... Тебе каждый день Кингур секретные документы носит? И почему ты решил тащить это ко мне? Почему не отнёс в прокуратуру?
   - Василий... - Феликс растерялся от такого неожиданного оборота. - Я же о тебе думал! Я ж хотел, как лучше...
   - ...Если бы ты, бешкетник, хотел, как лучше, ты бы сразу всё это спалил в унитазе. Или отнёс бы мне, не развязывая тесёмок.
   - Но меня же Кингур попросил всё это прочесть! Не мог же я ему отказать, я ему многим, даже очень многим обязан!
  
   Дуля, пыхая трубочкой, издевательски наблюдал за корчащимся журналистом.
   - Сволочь твой Кинугур. Негодяй, каких свет не видал. - Дуля вдруг дёрнулся и подался всем телом вперёд. - Это он шкуру свою спасает, неужели тебе не ясно? Он впутал тебя и повязал таким образом. И он добился своего. Посмотри, как он нахитрил - я уже не могу тебе доверять... Вот же ж хитрый негодяй какой... Я не могу вже доверять своему человеку в средствах массовой информации!
  
   Насчёт капитоновой хитрости Дуля преувеличил. Кингур не рассчитывал нанести такой удар по его отношениям с журналистом. Но вариант, при котором Феликс струсит, он прокручивал в голове. Теперь Дуля бесился. Галкин слишком много знал. Галкин был треплом. Треплом, которому принадлежит целый медиа-портал. Конечно, сейчас Феля отирает дулину штанину. А завтра, когда за Панасовича возьмутся, то этот рыжий прохиндей прибежит первым, чтобы пинать своего хозяина ногами. И ему будет что сказать... а то и показать, с чем черт не шутит.
   Феликс сидел, не двигаясь. Лишь кончики пальцев мелко-мелко дрожали. И нос покрылся испариной. Дуля подхватил ножками тапочки, ловко вделся в них и встал.
   - Ну что, Леопольдович, чай будем пить? - испросил он бодрым и ласковым тоном.
   Леопольдович подскочил и закивал головой. Дуля, дымя трубочкой, пропыхтел на кухоньку. Там, в завешенном рушниками углу, почивали старинные банки с чаем. Василь Панасович откупоривал толстые пробки и проникновенно внюхивался в содержимое.
   - Бузина... - бормотнул он и отставил баночку на полку.
   Феликса он усадил в плетёное кресло, а сам сполоснул кипяточком фарфоровый чайник.
   - Эх, самовара, жаль, нет! - сетовал Василь Панасович, орудуя кипятильником "Филипс" мятного цвета. - То-то б чайку вдарили!
   - Вася, я тебе всё же рекомендую завести домработницу, - глядя на всю эту суету, не выдержал Галкин. - Или женись, в конце концов! Видный же мужик, при да при твоём положении... Да за тебя любая молодуха пойдёт!
   - Э-э, Феликс, - хитро молвил Дуля. - Мне абы какая девка не нужна. Мне хозяйка нужна, и чтобы... сам понимаешь... - Дуля вдруг поскучнел.
   - Да, Вася... Любу твою никем не заменишь... - ловко сориентировался журналист.
   - О чём ты говоришь... Ну, с Богом! Давай, я тебе налью...
  
   Поздно вечером Дуля отпустил Феликса восвояси. И сразу после этого его стали одолевать страшные мысли. Проще всего было бы наладить связь с Крижопольским и прояснить ситуацию. Но олигарх был уже вне игры! Понимаешь ты, успел как... Наследил и в лес! Тут Дуля ехидно подумал, что Израиль с удовольствием выдаст прокуратуре негодяя. Но кто же виноват, что все концы оказались в руках у председателя общины? Кто-кто! Сам же, идиот, и постарался. Думал, нашёл безответного дурака, эдакого делягу недалёкого... Дуля схватил себя за волосы и потряс довольно сильно. Кожа на голове заскрипела, как сапог.
   Он сам сделал председателя координатором ещё не названного комитета по инвестициям. Затем, когда время пришло, спросил формально - хочешь? Не-ет, эта жесткошерстная скотина никогда сама не додумалась бы отказаться, да ещё и не сразу, чтобы не потерять важные контакты и связи. Он всё изучил, свёл к единому. Неужели, сам? Не может быть! Кто ж его надоумил-то? И так всё чётко, гладко, я бы сам не смог такую работу провернуть... Дуле стало душно. Ходики на кухне колотили в такт пульсу. Дуля сорвался с кресла и снял гирю. Сразу стало тихо настолько, что всплыли тысячи потусторонних звуков старого дома. Уныло клокотал санузел. Поскрипывали половицы. Над головой что-то укоризненно цокало.
   Дуля выплеснул в раковину остывший чай и в халате вышел в прихожую. За двойной дверью послышались шаги на лестнице. Дуля, замирая, прислушался. Шаги оборвались и раздался верещащий вопль. Потом от эха отделились матюки и жалобное мявканье. Отлегло! Это дурак Подвысоцкий опять наступил на своего кота. Дуля болезненно захихикал и уселся в гостиной изучать папку. Все концы вели к нему! Это было настолько ясно, что и доказательств не требовалось. Строительные подряды, вокруг которых раскормились десятки жуликов, нет-нет но выходили на Дулю. А главное, как просто. Самый тупой прокурор сумеет разобраться...
   При чём здесь к чёрту Крижопольский? Это так, кукла, для отвода глаз. Но если врагам Василя Панасовича попадёт в руки эта информация, это "дело", то тут ему уже не отбрехаться... Тонким, твёрдым карандашом Дуля перечеркнул жирную надпись "Дело Крижопольского" и нацарапал: "Дело Дули". Ему стало весело. Внизу он пририсовал дрожащей рукой бородатую рожицу и надписал по-немецки "Verfasser K.Kingur". Ему понравилось. Потом завозился, завертел головой и обвёл имя председателя рамочкой. И потянулся к телефону. Там, в угрожающее молчание пропищал: "Займись Бородой". Прав был тов. Сталин. На душе полегчало. Если этот негодяй так далеко забрался, туда ему и дорога. Хе-хе-хе! И Василь Панасович побежал на кухню жрать варенье.
   А председателя еврейской общины города Киева немедленно после этого задержали в аэропорту "Жуляны", откуда он вылетал срочным рейсом в Одессу под чужим именем. Затем, нарядив в полиэтиленовый мешок для мусора, уронили с моста в Днепр.
  
   С тех пор прошло два месяца, а Дуля покоя так и не обрёл. Впрочем, Кингур тоже. Как известно, он спасся благодаря халатности убийц, и скрывался непосредственно в городе. Вначале он сбрил бороду и заселился в полузаброшенном частном доме на краю Железнодорожного массива. Потом выяснил, что никто его не ищет, воспользовался служебными ходами, и занял подведомственную ему квартиру на Подоле.
   Квартира принадлежала общине. В неё давно никого не подселяли, потому что она считалась аварийной и требовала ремонта. Капитон здорово поработал над этой нычкой. Он сделал тайный ход в спальне. Жил так, чтобы следы жизнедеятельности не бросались в глаза. И всё это время он искал силу, которой мог бы втюрить "Дело Крижопольского". У него была даже задумка отомстить Галкину. Но он решил не лезть лишний раз на рожон.
   Кингур был в курсе всех текущих дел Блоха. У него оставался доступ к электронной переписке. Кроме того, по ночам он наведывался в кабинет раввина. Видимо, там его и выследил, напал на его след фиксатый Толя. С тех пор он следовал за председателем, как тень. А Кингур узнал на счёт приезда из США Майка Полкина. Он сообразил, что это и есть та сила, которую ему сам Бог послал. Так же почувствовал он и слежку со стороны Фиксы, но попалить последнего ему никак не удавалось. Наладив контакт с Полкиным, Капитон никак не мог решиться и посвятить странного журналиста в тайны Комитета. Слишком уж пугала его непонятная, неуравновешенная и таинственная личность Майка. Особенно если учесть, что первое впечатление о нём сложилось у Кингура, когда Полкин находился под кайфом, которым его обработали люди Филимонова. Кайф выветрился, а недоверие так и осталось в махровой душе Капитона.
  
   День, когда начались действия по децентрализации Дули, сам Василь Панасович пропустил. К тому моменту он потерял Филимонова, а с ним и чувство реальности. В нём прочно укоренилась мысль, что председатель действовал не один. И самой могучей вражеской силой казалась ему мафия Президента. Дуля просто повёлся на выборах. Когда он узнал, что Кингур жив, у него окончательно лопнуло что-то в голове. Больное воображение сплело в голове целую сеть обманов и интриг. Дуля уже никого к себе не подпускал. Он неудержимо склонялся к мыслям о сглазе и проклятии. Находясь дома по вечерам в одиночестве, голова его начинала самостоятельное существование и доводила тело до истерики. Передача, где показывали президентский кортеж, окончательно доконала его. Что-то произошло. Даже старые друзья, люди проверенные и себя зарекомендовавшие, говорили с ним как с прокажённым и в основном поддакивали, лишь бы отвязался побыстрей. Старинный друг Феликс Галкин ходил по Киеву с двумя дулями в карманах мягкого шотландского пиджака. А когда приходилось миновать дом Василя Панасовича, он скручивал дули и на ногах, имея уже четыре дули. Василь Панасович однажды наблюдал за ним из-за занавесочки. И тихо материл Феликса, перескакивающего на другую сторону улицы и всего красного от напряжения. Феликс был очень мнителен и суеверен. Ко всему боялся заиметь крупные неприятности в недалёком будущем. Он был связан с Дулей многолетней дружбой и во многом был обязан ему своим теперешним положением. Боялся краха ещё и потому, что был еврей на одну из своих половин. Скорее всего, на нижнюю, потому что чувствовал задницей, что лафа скоро кончится, и его сделают козлом опущения. Поэтому подыскивал варианты.
   На нервной почве с Феликсом приключилась некрасивая история. Решив пару деньков отдохнуть от стресса, он запер свою квартиру в престижном доме на Армейской и ретировался в село к тестю, в киевской области, к старому номенклатурному ведьмаку. Который сразу же принялся ехидствовать и доставать зятя, причём зло, прямо по-сатанински. Под вечер Феликс не выдержал. Выпив залпом литр морковного сока с мёдом и валидолом, пошёл в сад, нарвал в малиннике целый сноп колючих кустов, обкалывая себе руки до крови и еле уворачиваясь от шмелей, и ворвался в летнюю баню, где как раз мылся дед... Был праздничный вечер, село веселилось у реки, а весь вспухший от колючек и укусов насекомых Феликс Леопольдович Галкин гнал голого тестя по кочкам и канавам, осыпая розгами. Оба дико кричали. Один вопил "сволочь жлобская", а другой заветное "жидовская морда". При этом Феликс старался перекричать тестя...
   Знал бы Дуля, что творится в селе, сильно бы позлорадствовал. Но не зная, затаил злобу на всех, не только на Фелю.
  
   Он решил убить Галкина. Но перед этим всё-таки не смог не повидать старого товарища. Однако встреча, как мы помним, не принесла облегчения...
  
   ...Домой он вернулся, неся дрожь усталости в коленках. Отпирая входную дверь, вспомнил фразу "трудно быть богом" и не мог уже с ней расстаться. Телевизор не включал. Трубку телефона не поднимал. Ночь провёл в молитвах (!). На следующее утро уже ехал в переполненном автобусе за город к знахарке. Чтобы та заговорила ветку из родного села Президента и яйца оттуда же. Её муж, дед-знахарь, взял одно яйцо и выпил. Сказал, что так будет лучше... И уже на толчке, во дворе, во мраке серой древесины, вяло и бессильно проклял Дулю. И в ослабевшее нижнее отверстие случайно влетела жигалка, обычно не залетающая в сортиры. Дед ничего сначала не заметил, но потом лёг на печку и учуял кишечником насекомое. Несмотря на то, что оно там почти сразу окочурилось, дед задумал недоброе и стал с печи на все лады расхваливать Дулю. Мол, "такий красивый та интересный зробывсь", и в таком духе (старый, проверенный приём). Дуля вовремя заподозрил неладное и собрался уходить, решив, что дешевле будет уйти подобру-поздорову. Но бабка всё урчала своим чревом, плотно пригнувшись к предметам. Василь Панасович аккуратно осмотрелся и вместо того, что бы плюнуть на всё и убежать, поплевал незаметно три раза вокруг себя и остался. Дед чего-то замолк и лежал там, как будто мёртвый. Дуле стало страшно. Уже темнело. И в тот момент он понял, что дед уснул, а бабка дурит его, затягивая время, ведь платил он за время... Он вырвал у неё из рук трофеи и, малость поблукавши по хате, что-то мокрое опрокинув, вывалился в открытое окно. Бабка ещё кричала вдогонку, что "недоколдованное" ещё хуже, чем вообще "незаколдованное", но Дуля уже не мог слышать.
   Он влетел в первый же подвернувшийся автобус и уехал... в противоположную городу сторону. Как он добрался до дому, не помнил. Но, переступив порог своей хаты, уверовал в Бога. Отсыпался до пяти часов вечера. Потом встал, согрел молочка и употребил его с хлебом и мёдом. Перед телевизором ощутил непорядок. Сначала вроде всё было нормально. Но потом стало совершенно ясно, что это только "вроде". В области живота стало что-то накатывать. И как-то непонятно: то ли желудок, то ли другие органы и кости с суставами и позвоночником. Потом почувствовал давление в крестце. Отвратительный морозец пробежал по ягодицам. В животе начала расти подозрительная пустота. Дуля заперся на всякий пожарный в туалете. Всё время нашёптывал какую-то чушь, где-то вычитанную...
   Затем попарил зачем-то ноги и остриг ногти, лёг, тепло укрывшись, в постель, предварительно проверив замок и окна. И взял большой крест, привезённый в 89 году из поездки в Православль, поцеловал его, как ему показалось, "правильно", укутался, задержал порыв воздуха изнутри, и "залепив очi".
   Но заснуть не мог, так как проспал целый день. Пошёл в гостиную взять что-то почитать - или Библию, или Псалтырь. Долго решая, что из них обоих взять, взял и то и другое. И пошёл обратно в спальню. Полистал Библию, что-то из Нового Завета. Потом в глазах зарябило. Положив её под подушку, принялся читать псалмы. Стало жарко от грелки, которая лежала на животе и вызывала повышенную активность кишечника. Он скинул её на пол и продолжил чтение. Пытался красиво, по-украински, нараспев. Прокашлялся по пенсионерски, в кулак, обнаружил, что голоса нет, вспомнил Хому и вдруг укакался. Тяжким, сырым и тёплым грузом склеились изнутри бёдра. Он забыл, что ещё час назад заглатывал тоннами слабительное. Уговаривал себя что "ничего мне не будет".
   От обиды чуть не швырнул молитвенник об пол. В последний момент опомнился и, оставив на подушке, еле расклеивая ноги побрёл в ванную, в панике включая где надо и не надо свет.
   Через 35 минут вернулся как огурчик. Вытащил новую ночную рубашку из шкафа, вышиванку-ночнушку, и, надев ещё сдуру тугие трусы, юркнул под одеяло. Сразу размяк и уснул, как кот.
  
   Сначала ничего не снилось. Потом появились какие-то обрывки, всплыли гипертрофированные подробности знахарской хаты... Наваждение с автобусом... Потом Дуля понял, что не спит. Стал перебирать в голове события. Действительно, какие-то неприятные вещи, не примеченные при побеге, вспомнились ему. Как бродил в темени кромешной на каком-то полустанке. Спускался к водохранилищу, где не сразу нашёл рыбаков, чтобы распросить о местности, о транспорте. Сам диву давался, как не убоялся ночной воды. Никогда смельчаком ведь не был, а то уже и вплавь её хотел...
   Потом снова стало страшно. Он пошарил под подушкой и успокоился только тогда, когда нащупал переплёт Библии. Но всё же то, что произошло, было неприятно. Вдруг выяснилось, что нехороший какой-то дед на станции яйцами торговал... Видимо уже тогда, сволочь, сглазил. Дуля сейчас понял, что дед на станции не местный был. Ясно же. Воровато так яйца он эти предложил, прямо из котомки. И сидел на клетке какой-то, с курами, кажется, или с кролями. Ну, да ладно. Яйца хоть и не из президентского села, но соседские, да ещё и заколдованы в его селе. Дуля утихомирил свою фантазию и, перебрав в голове ещё вещи, о которых вообще совестно здесь говорить, в конце концов действительно уснул.
  
   Утро не принесло облегчения. В половину шестого застрекотала радиоточка. Дуля уже давно лежал с открытыми глазами. Под звуки гимна Василь Панасович надумал вставать. Поднявшись, он подошёл к окну. Погода стояла переменчивая. Душу тяготило слежавшееся смятение... Дуля стоял у окна, сутулый, в ночной рубашке, с всклокоченной кучей русых волос с густой проседью. В садике, на японской груше сидели вороны. Они косили чёрным глазом в сторону Дули, но не улетали, и даже не шевелились. "Что им надо?" - вяло подумал опустошённый Василь Панасович, опустил глаза и пошаркал на кухню. Создавалось впечатление, что из него выкачали всю кровь.
   В холодильнике он обнаружил сердечные капли. Вынул агатовый пузырёк, поглядел на него сквозь свет. В нём ещё оставалась больше половины жидкости. Дуля торопливо огляделся, вытянул из-под стола табуретку и подсунул её под попу. Сел, не выпуская из рук бутылочки. Потом откупорил её дрожащими руками и вдруг жадно выпил содержимое, содрогаясь. Тут же на него напал жуткий, рваный кашель, он зашёлся, упал на пол, пополз на четвереньках. Дыхание спёрло от эфирных паров, разум затуманила невиданная мука. Потом одуряющий спазм отступил назад и сознание на мгновение очистилось. "Вот и смерть моя..." - успел подумать Дуля, уже не борясь с дыханием. Его затошнило так, что реальность опять расплылась. Василь Панасович со стуком уронил голову на паркет...
   Умереть не получилось. Это Панасович понял, когда сквозь дым и мрак услышал телефонные звонки. Дело в том, что никто не знал прямого номера Дули, за исключением Жирафа - Шуры Филимонова. Обычно же обо всех звонках докладывал ему референт, который дежурил в соседнем доме, на квартире, где Дуля на самом деле был прописан.
   Значит, звонил дежурный референт. Ум был кристально ясен, Дуля и сам не понимал, отчего не подействовала слоновая доза дурмана. Он открыл глаза. Невероятно гадкий привкус во рту предупреждал о луже зеленоватой рвоты. Глотка была обожжена, язык лишён чувствительности - он просто онемел. Качаясь, Дуля добрался до ванной и выполоскал рот, облил лицо, вытерся полотенцем. Только потом подошел и снял трубку:
   - Слухаю... - сказал Панасович, не узнавая своего голоса.
   - Василий Панасович?
   - Да, это я.
   - Что у вас с голосом?
   - Глотку обжег... - объяснил Дуля и сам на себя рассердился, - Ну, давай, Боба, что там у тебя, я же занят.
   - Панасович, держитесь крепче... В городе переворот...
   - Так-так?
   - Комитет не отвечает. На телецентре какие-то вооруженные люди. Менты разбежались, маршал Кульбаба звонки сбрасывает...
   - Черт. Я на это не рассчитывал... А что Президент, войска?
   - Все, все разбежались. Ребята говорят, по городу командуют бригады Барыжникова. Кто-то его снова задействовал. Вам нужно срочно усилить охрану!
   - Слушай, Боба... - Дуля пытался сосредоточиться, - зови мне сюда, кто не разбежался... Я сейчас приведу себя в порядок...
   - Василий Панасович, у вас всё нормально?
   - Всё, как обычно, - недоуменно ответил возвратившийся с того света Дуля. И положил трубку.
   Потом взял телефон и пошёл в ванную. Думать о ситуации в городе не было никаких сил. Дуля снял с себя заблёванную пижаму, пустил воду в бассейн с джакузи. "Боже-боженьки ты мой... не хочешь ты меня..." - сказал он маленькому католическому христосику, корчащемуся над зеркалом. Дуля ласково поглядел на воду и подумал, не утопиться ли ему. Божок на стене старательно отводил глаза... "И ты туда же, сволочь!" - сказал ему Дуля и подошёл, чтобы снять. Приближаясь к зеркалу, он ощутил что-то непривычное. Отражения не было. "Вот тебе и раз" - вяло удивился Василь Панасович и потрогал стеклянную поверхность. "Зачем я себе вру? Зачем себя обманываю? Я же всё-таки умер". Голова у Дули пошла кругом. "Боже, как это всё мне надоело, дай мне определиться". И тут он поймал себя на том, что совершенно не ощущает вчерашнего страха. Причём, страх прошел под утро. "Нет, нет... я умер ещё ночью, не может быть, чтоб я потом отравился корвалдином...". Вдруг ему стало совсем тошно. Спазмы оживились и Дулю опять вырвало в удачно подвернувшуюся раковину. "Долго я ещё буду блевать?" - еле слышно пробормотал он, будто оправдываясь. Лбом, изнемогая, он упирался в зеркало. Отражение снова появилось, но теперь это была дуля. Не Василь Панасович Дуля, а просто дуля, оскорбительная комбинация из пальцев. "Фак!" - подумал он и отвернулся. Ванна переполнилась, он выключил воду. И стал дохло перелезать за барьер. Вода приняла измученное тело, тёплый пар пополз нежными струйками по нервам.
   Дуля успокоился и включил компрессор. Вода забурлила и запузырилась. Дулю опять стошнило, опять зелёным отваром. Рвота маслянистыми пятнами разошлась по колышущейся поверхности воды. "Блять, сколько там его ещё?!". Пришлось выпустить воду и принять душ. Бодрости не прибавилось. Дуля заметил, что ногти его посинели, хотя привычной зябкости он не ощущал. Пошёл, несмотря на это, оделся. Пшеничный костюм, вышитая рубашка и дурацкие туфли с высечкой... Совсем как живой, подумал пан Дуля и тут же ему всё стало ясно. "Я же не исповедался!!!" - вслух выкрикнул он и обрадовался прочной взаимосвязи между не-жизнью и смертью.
   "Так вот почему я не могу умереть!" - бормотал он себе под нос, почти счастливый найденному выходу. "А согрешил же, пёс, согрешил... без исповеди, дак ещё и самогубством чуть не того...". Вдруг опять поскучнел. Оказалось, что грех уже совершен и только покаяние вернёт всё на свои места. Василь Панасович направился к двери, позвякивая ключами, и на пороге его снова вырвало. Зелень уже несколько потускнела, зато приобрела тонкий, но явный запах тления. "Скорее, скорее к отцу Мефодию!" - бормотал он, вытирая рукавом рот и сбегая по лесенке. Не доходя до дверей Дуля остановился. Там маячила спина парня с автоматом. Дуля ретировался, решившись лезть через окно. Он снова вошёл в квартиру, прошёл в кабинет и растворил окно. Из сада ворвался одуряющий запах свежести. Птички порхали с ветки на ветку. Ворон не было. "Слава Богу", подумал суеверный Панасович и уже собрался было сигать с бельэтажа, как прямо под окном обнаружил несколько подозрительных предметов. Любопытство взяло верх, суставы хряснули, и Дуля, кряхтя, уже распрямлялся, стоя на мягком грунте палисадника. В руках оказался старый дулин шлёпанец, пучок волос в целлофане и оберег. К оберегу крепилась бумажечка с гнусными проклятиями... Дуля затрясся от негодования. "Это Феликс, сволочь!" - ясно подсказывала ему интуиция, - "Это он порчу навёл, покойник!". Вдруг заныло сердце и захотелось есть. Дуля понял, что бессмертие потеряло над ним власть. Он не знал, радоваться этому или нет, потому что жить уже вроде как не хотелось, а на новую смерть не было никаких душевных сил. Он уселся на корточки и заплакал.
   ...Звуки сирен заставили собраться с силами. Панасович подобрался и исчез в глубине сада, где в бетонной ограде виднелась калитка. В это время у дверей его собрались верные вассалы и трезвонили, в беспокойстве переглядываясь.
   А Дуля тем временем очутился на Михайловской площади. Перебежал её по периферии, как крыса, прячась за колоннами МИД-а, и нырнул в ворота Михайловского монастыря. Лишь там перевёл дух. Трофеи - предметы сглаза - он крепко прижимал рукой к груди. День обещал быть жарким, поэтому шея стала совершенно мокрой и врезалась в льняной домотканый воротничок. "Чувствую себя, совсем как живой...". В монастыре было тихо и спокойно. До появления попа Мудрака с толпой оставалось ещё много времени.
   Отца Мефодия нашёл Дуля на положенном месте - в келье. Батюшка завтракал. Он ел краюшку хлеба и запивал молочком. Священник был стар и опытен. Как только ему доложили, что пришёл Василь Панасович, он отставил недоеденный завтрак, спокойно перекрестился и сказал с тоской "Господи, благослови...". Затем вышел в покои. Там его дожидался бледный, взволнованный человек. Отец Мефодий не сразу признал старого знакомого. Глаза Дули совершенно потеряли былую устойчивость и болтались, как сырые желтки. А ещё в них совершенно не было характерного блеска. Они были матовые - и тусклые. Всё это старик отметил мимоходом, виду не подал; но и руки, впрочем, тоже...
   Из короткого разговора выяснилось, что порча и сглаз уже прекратили своё воздействие, ибо трофеи были внесены на территорию монастыря. Что по поводу самоубийства, то раскаиваться не стоит, потому что оно всё-таки не свершилось, Господь миловал. А что надо, тем более, просто необходимо, так это исповедаться. О смерти было наказано не помышлять, ибо не по воле нашей мы появляемся на свет. Дуля, несколько разочарованный, сопроводил старика на хоздвор, к монастырской помойке, где они с облегчением расстались с заговоренными предметами. Напоследок отец Мефодий перекрестил контейнер, и они направились в часовню.
   В часовне было особенно тихо. Святые лики смотрели без излишней строгости, даже добро и сочувственно. Дуля, присмирев душой и сердцем, уселся на резную скамью. Сквозь скромные витражи светило солнышко, цветные блики падали на чистый сосновый пол. Дуле почему-то захотелось навеки остаться здесь, среди мягкой прохлады, тишины и тоненькой свечной гари...
   Из монастырского сада доносилось пение птичек, и Дуле показалось, что он уже в раю. "Никуда я отсюда не уйду. Я же уже умер, куда же мне ещё!" - думал он, наблюдая, как старик делает приготовления. Монах не торопился, медлил, поглаживал пепельную бороду и бормотал псалмы. Чуть слышно потрескивали свечечки... Воск капал слёзками Божьей Матери... Дуля был умиротворён и умилён до крайности, до щёкота в горле... Даже почувствовал наливающуюся тяжесть в штанах, чего с ним давно уже не случалось. "Черт, вот вже ж не вовремя, ай-яй-яй!". Но там наливалось и натягивалось, уже и штаны оттопырились, стало неловко и неудобно. Дуля искал возможности тайком поправить трусы, но дед мог в любую секунду обернуться. "Черт бы вас побрал с вашим раем!" - богохульствовал Панасович, запихал руку в карман и ворочал там, усмирял бунтующую плоть. У него давно уже не получалось с женщинами, даже уже не тянуло, чему он был в общем-то рад. Но тут какое-то наваждение прямо! О грядущей исповеди нечего было и думать...
   Поправить штаны сидя не получалось. Дуля неуклюже встал с высокой скамьи, согнувшись, отставляя задницу, вышел в предбанник и там вульгарно, привычным движением вернул взведёное устройство на своё место. Теперь уже было не так заметно. Для верности Панасович застегнул пиджак, пренебрегая жарой.
   Заметно повеселев, он вернулся в часовню. В голове была суета сует. Представлялись ему женщины и вспоминались былые острые моменты, больше ничего на ум не шло. До смерти захотелось бежать отсюда подальше, куда-нибудь в пивную, на Подол, на Андреевский спуск, и там пообщаться с весёлыми художницами...
   "Фух! Ёб вашу бога мать!" - громко сказал Василь Панасович, выбежав наконец на площадь. А старик Мефодий, тем временем, хитро засмеявшись детским смешком, пригладил бороду, задул все свечи и побрёл обратно, в келью, заканчивать прерванный завтрак. Там он бессильно упал в кресло и трижды перекрестился. Ему стоило немалых усилий избежать Дулиной исповеди...
  
   А Панасович тем временем, совершенно окобелевший, нёсся по Андреевскому спуску. "И откуда вдруг столько прыти?!" - думал он. Тут его опять осенило: "Эх, дурья ж башка. Надо было чаще до смерти в ту часовенку наведываться... Сколько времени потерял!". Мысль о смерти показалась шаловливой шуткой. Он сам себе засмеялся, как молодой, и заскочил в своё любимое кафе "Варенуха". Совсем забыл, что рядом, в доме номер 13, жил некогда писатель Михаил Булгаков.
   Давно иссякший источник гормонов бил внутри Дули барселонскими фонтанами. Он так наехал на девушку из бара, что его обслужили вне очереди. Впрочем, это сделали бы и в любое другое время, если бы узнали... Узнавали его редко, он умел отвести глаза. Теперь же это вообще ни в какие рамки не укладывалось.
   Дуля тут же выпил пол литра пива. Вкуса не почувствовал, потому что ожог глотки и языка всё ещё давал о себе знать. Но в голове приятно завертелось. Телевизор под потолком показывал видеоклипы. Вдруг изображение пропало, звук тоже. Сначала никто не обратил внимания. Но посетителей в кафе было немного, поэтому тишина всё-же легла на слух. Попробовали переключать на другие каналы. Тот же эффект - ничего.
   Послышался рёв моторов. Выглянули на улицу - по угловатой брусчатке, кренясь, нёсся бронетраспортёр. Что-то кричали солдату, солдат что-то отвечал, но никто не успел расслышать. Кто-то звонил по телефону, кто-то пожимал плечами, все обсуждали, что же случилось. А Дуля тем временем отправился в туалет. Там он столкнулся с рядом трудностей. Проклятая эрекция так и не спадала, а пиво просилось наружу, уже нехорошо покалывая. Вдруг на Панасовича снизошло озарение. Он оставил писуар в покое, заперся в кабинке и долго там пыхтел... Вышел оттуда лишь минут через десять, совершенно опустошённый. Лицо пошло пятнами, плечи обвисли.
   Телевизор снова работал. Там говорил какой-то человек в очках - Дуля не стал слушать. Он вышел на улицу и опустился на каменный бордюр. Эйфория закончилась. Дуля потёр руки - стало зябко. Обратил внимание на ногти. Из синих они стали коричневатыми, то же произошло с суставами.
   Наваждение покинуло его, и теперь всё навалилось таким грузом, что даже пошевельнуться было трудно. Слава Богу, перестало тошнить... "Как же мне всё-таки умереть?" - вернулся Дуля к насущным проблемам. Улицы между тем опустели - гуляющие попрятались. На Михайловской площади в это время бушевал митинг. Отец Мефодий заперся в келье, думая о том, что сейчас делает Дуля.
   На Андреевском спуске было тихо. Дуля встал и медленно пошёл. Жара накатила - по солнечной стороне уже трудно было идти. Дуля захотел в тень. Ему было неприятно, не жарко, а именно неприятно. Пот был необычный - клейкий, сладковатый. Хотелось в тень, тянуло к влажной, жирной земле. "В могилу бы мне. Но никто же не похоронит, никто не поверит," - сетовал Панасович, удаляясь в переулок. Там, на задворках, он пролез сквозь дыру в заборе и очутился в сыром, узком ущелье, заросшем орешником.
   "Древние киевские горы" - думал Дуля, пробираясь под склонами, поглаживая сырую траву. Увязая в канавках, продираясь сквозь глубокую, упругую растительность, Панасович выбрался к Житнему рынку. К людям его совершенно не тянуло, поэтому он затаился в пыльных кустах.
   Движение сбилось. Улица опустела. По бульвару сновали какие-то подозрительные личности. Прямо напротив Дули какой-то дед никак не мог раскурить свой "Запорожец". Дуля его знал. Это был старый барахольщик Мшанецкий, бывший антиквар. Почуяв опасность, старик подхватил не распроданный за утро хлам и побежал с Житнего рынка к своей машине.
   Бабы на базаре ещё с утра начали квохтать, тревожный ветерок шелестел над барахолкой. Мшанецкий, одетый в демисезонное пальто образца амнистии, только хмыкал скептическим носом и раскладывал свои ржавые краники, пилочки и крючочки. За свою жизнь он наслышался многого. Он точно знал, что часа два есть в его распоряжении, и за это время он сможет успеть продать пару пыльных закорючек какому-нибудь такому же плюшкину в затресканных очках а-ля чикатило. И уже правда было подошёл к нему обвисший рыболовной збруей и воняющий болотом, пожилой Дуремар, и поинтересовался точильным камнем, вместо которого Мшанецкий мог предложить только пемзу. И уже чуть было не уговорил он старика купить это чудо для зачистки мозолей, как по рынку пробежал Шухер.
   Шухер всегда проносится первым. Ещё всё идёт, как обычно. Толстые бабы с кошелками брезгливо ворочают курей на прилавке, а какой-нибудь нечистоплотный хлыст уже жрёт украдкой спизженный помидор. Шухер уже тут. Где-то зарождается его эпицентр, происходит что-то вроде энергетического торнадо. Заворачивается поганка. Ещё не совсем ясно, где, но самые ушлые бабы с раскосыми от любопытства глазами уже вытягивают шеи, подтягивают губы и поводят носом.
   И вот он, Его Величество Шухер - тот, с грязным шарфиком, в спортивном комбинезоне, весь фиолетово-чёрный, с добрыми дворняжечьими глазами - вдруг его всасывает какая-то дыра, он начинает вертеться, обсыпая всех недожранной квашеной капустой, и закручивает вокруг себя целый водоворот пёстрых баб. В середине всё кипит и рушится, а Шухер, сквознув в логическую трещину, уже несётся, устремившись к выходу, и в руке у него на этот раз белеет дохлая курица...
   Вслед уносится истошный крик "милиция!", догоняет пригнувшего голову хлыста, оглушает, уносится дальше, на проходную, бьётся эхом в воротах в поисках благодатных милицейских ушей... и не находит их... Крик бессильно вылетает вдогонку за Шухером, и гаснет, нелепый и смешной, среди автомобильных гудков и трамвайного грохота...
   Вот тут-то и начинается настоящий скандал. Исчезла милиция. Вдруг выясняется нехорошая вещь - из палатки секонд-хенда выталкивают сержанта с голыми ногами, уличенного в попытке переодеться в штатское. Бледный, испуганный, он молчит, не в силах сопротивляться, ещё не осознав непоправимость случившегося. Ему что-то орут и тычут в нос скомканным кителем, уже и кошёлка нагревает его сзади по темени, перелетая через головы...
   Ничего не понятно, что же произошло. Но Мшанецкий не теряет самообладания. Он существует уже целую вечность и видал все комбинации на своём веку. Он заставляет Дуремара расплатиться, забирает у него заскорузлую мелочь, и лишь потом аккуратно, не торопясь, укладывает вещи в большие полосатые сумки. Затем Мшанецкий крысой проскакивает к выходу, держась простенков, волоча за собой свои сидора.
   Серая его фигура производит уже окончательную панику. Бегство старика не ускользает от самых бурых бабищ. Оно вызывает в бабах цепную реакцию. Толкаясь, клокоча, налетая друг на друга тяжёлыми сиськами, бабы истерически пакуют барахло, прихватывая по ошибке соседское, что не остается незамеченным... И когда старик, чувствуя себя в безопасности, вставляет ключ в зажигание автомобиля, предвкушая дать дёру, суматоха на базаре достигает апогея. Воздух делается нерезким, движения смазанными, кого-то уже топчут, все ревут и разбегаются. Потихоньку тайфун центробежной силой разбрасывает всех, его составляющих, и рынок опасно пустеет.
  
   Проходит несколько минут в торопливом перехлопывании голубиных крыльев, и на арене вновь появляется Шухер. Сначала осторожно, оглядываясь. Потом, обнаглев, он начинает подметать всё, что осталось рассыпанным, разбросанным и оставленным в панике. Кося добрым глазом, Шухер мотается от лавки к лавке, шурша огромным мусорным пакетом. Руки его, увеличившиеся в десять раз, загребают, как ковши снегоуборочного грейдера. Яблоки, апельсины, бананы - всё, чем матушка Земля богата, оказывается в его мешке. Шухер срывает сливки, торопясь, жадно. Потому что в углах уже материализовались цыганята, злющий Лев Толстой с клюкой и два брата-алкоголика, гроза базарной рыгаловки, два громадных оплывших борова с булавочными глазами.
   Шухера уже залавливают и окружают, и он, волоча за собой куль, разбрасывая помидоры, ныряя под лавки, пробирается тайным ходом и исчезает где-то в мясном отсеке, среди кариесного кафеля и тучных мух, и его уже не смогут отыскать даже крошечные вездесущие цыганята...
   На рынке орудуют люмпены. Там всё ещё есть чем поживиться, хотя Шухер, конечно, успел и тут всех обойти. Граф Толстой, нетерпеливо стуча клюкой, выгребает из-под прилавка закатившиеся туда картофелины. Братья, надсаживаясь, пытаются выломать дверь в винно-водочную лавку. Маленькие цыгане с недетской радостью растаскивают вещевой секонд-хенд...
   Часа через три рынок напоминает труп дохлого крота, которого выедает из середины копошащаяся мелюзга. Появляются хорошо оснащённые мародёры, выгоняют пинками графа и упившихся в уматень братьев, и курочат уже всё подряд. Грузят добро в большой, позеленевший от древности фургон "Мерседес-Бенц", служивший некогда дачей на колёсах.
   К цыганятам присоединяются их родители, развязно обходя рынок и недовольно разглядывая оставшийся хлам. Они громко разговаривают, небрежно, хватко и цепко отбирают из вещей самые пригодные. Мародёры с ними не связываются. Они негласно делят рынок на две сферы деятельности.
   Наконец приходит час, когда и цыгане, и мародёры исчезают. Под куполом раздается шуршание голубиных крыльев. Птицы слетаются вниз, где безнаказанно расхаживают, подбирая семечки, крупу и прочую рассыпную чепуху. Появляются собаки. С разочарованным и виноватым видом обходят базар, не солоно хлебавши уходят.
   Но и это ещё не всё! Солнце на мгновение отворачивается от рынка, перестаёт играть золотом на пыльных стёклах. И в этот полумрак вползает согбенная в три погибели баба Холера. Широко размахивая палкой, как подпоркой, разглядывая в упор землю под собой, волочет она на проволоке старый деревянный ящик из неструганных досок. Баба Холера подбирает уже такое, невидимое простому глазу, что даже у птицы не вызывает интереса. Голуби утаскивают у неё что-то прямо из-под носа, не оказывая никакого почтения. Старуха что-то непрестанно бубнит, наверное, ругается с птицами. Пока она прочёсывает торговые ряды, у входа копошится распухший, потерявший человеческий облик калека на каламашках. Нижняя безногая половина его обмотана рваной полиэтиленовой дрянью, лица нет - сплошное сине-пунцовое месиво. Он исступлённо пытается выколупать монетку, втоптанную в щель между плитами... В общем, далее на территорию рынка вползает такая нечисть, что описывать её рука не подымается. Голуби с презрением уносятся под купол...
  
   Незадолго до этих событий Дуля сидел в кустах и с нездоровым интересом наблюдал за стариком Мшанецким. Старый барахольщик между тем с недовольным кряканьем выбрался из-за руля. Привычным движением руки отбросил щелястую крышку мотора и углубился во внутренность. Вскоре мотор оглушительно закудахтал, старик ругнулся и, тревожно осматриваясь, вскочил за руль. Надрывно грохоча, "Запорожец" унёсся в сторону частного сектора.
   Наконец Василь Панасович выбрался из своего укрытия и пошёл по улице, держась в тени. Он никак не мог вспомнить, зачем отправился на Подол. В памяти дрогнула часовня, упущенная возможность исповеди... "Ай-яй-яй-яй-яй" - затряс головой Дуля. Тут же восстановилась гадостная картина наваждения, и всплыла закоренелая обида на отца Мефодия, потому что Дуля вдруг понял, чьих это рук дело. "А может быть, нет в православии истины? Все монахи - педики. Тайные развратники," - задумчиво злился Панасович, "старик мне свои грязные мыслишки внушил, подлец. Посмеялся, негодяй!". Дулей завладевало негодование. Он уже не замечал, что идёт по самой середине пустого бульвара, и собаки с недоумением провожают его фигуру.
  
   Дуля присел на бордюр и хотел было расплакаться от обиды, но что-то в организме его уже разладилось, и плакать не получалось. Тут его вдруг осенила идея. Неожиданно стало всё так ясно и просто, как в детском сне. Впереди маячила синагога, которую сам Бог послал. А раз Бог один, то не всё ли равно, где исповедаться, всё равно уже некрещённый... Свинья не выдаст, Блох не съест! Скорей, скорей, пока вонять не начал...
  
   В пыльном кабинете раввина, в кресле сидел мёртвый старик. Дуля испугался, потому что сразу увидел, что это мертвец. Это был настоящий, благородный покойник. Слегка прозрачный и бледный, как сальная свечка. Дуля осмелился и подошёл ближе, заглянул в глаза. Они были прикрыты истончившимися веками, светлыми, как подтаявший снег. Лицо казалось умиротворенным, расслабленным. Дуле до боли стало обидно: "Вот блядь. Я тоже хочу так умереть!". Он оторвал взгляд от незнакомого старика и уставился в шкаф. За стеклом, наклонившись, тускнели золотыми полосочками корешки книг. Взгляд отплыл и сконцентрировался на каком-то лишнем, мерцающем изображении. В стекле отражался Василь Панасович. Он был страшен. Такие же, как на руках, коричневато-говнистые борозды и ямы покрывали его щёки. Область вокруг ноздрей, края век и виски сделались красноватыми и как будто подсохшими. Лицо походило на заветренную, тухловатую куриную тушку. "Вот так, значит..." - неопределённо подумал пан Дуля и заметил на столе подаренную им же карпатскую ручку. Не задумываясь, сунул её в карман.
   Вспомнил о цели визита. Решил поискать раввина на территории. В конце-концов, больше идти было некуда...
  
   Пинхаса он обнаружил в молельном зале. Тот возвышался у "ковчега завета", заглядывал под атласную штору и укоризненно качал головой. Он обнаружил самый страшный грех завхоза. Украдены были свитки Торы. Невероятно! Где и кому он собирается их продавать?
   Блох почувствовал взгляд и оторопь взяла его. Оборачиваться почему-то не решался.
   - Кто тут? - бросил он в пустоту зала, не отводя глаз от единственного предмета, незамеченного варварами: бархатной тесёмки с серебряным замочком.
   - Це я, Дуля... - послышался в ответ протухший голос.
   Блох почувствовал слабость в области ануса, но страшным усилием воли сдержал порыв. В голосе и в появлении Дули явно было что-то ненормальное. В чем же, собственно, заключалась ненормальность, выяснять не особо хотелось. Но повернуть голову пришлось...
  
   Внизу, залитый диффузным полусветом, стоял маленький несуразный человечек. Издали его можно было принять за доходягу, если бы не глаза и не помятая, но добротная одежда. Усы казались приклеенными кусками волчьей шерсти. Но это был Дуля, без сомнения он. Человечек, пошаркивая, двинулся с шелестящим эхо, и стал расти, приближаясь. Лицо выражало крайнюю степень недоумения. Глаза казались сухими, губы... губы были совершенно коричневыми, как засохшее говно. Блох невольно попятился. "Что с ним такое?" - сбиваясь с мысли на мысль, гадал он. Затем не выдержал:
   - Василь Панасович, что вас привело ко мне в такой день?
   - Ребе... - Дуля подошёл ближе, потом вдруг что-то вспомнил, смутился и сделал шаг назад, - ребе... я даже не знаю, как вам об этом сказать!
   - Говорите, как можете... - Блох сам охрип, язык высох от беспричинного ужаса.
   Дуля шарил глазами по стенам, потом наконец опустил их и уткнул в туфли раввина. Блох нервно пошевелил ногой.
   - Ребе, - наконец просипел Панасович, - со мной случилась беда. Я думаю, это по вашей части... в общем, мне кажется... мне кажется... Ну, если быть точнее, то я даже уверен... Я сегодня утром почувствовал, что я умер...
   Пока Дуля говорил, Блох пытался ухватить за хвост бешеный хоровод мыслей. Теперь в руке извивалась спасительная фраза "старик сошёл с ума".
   - Почему вы так думаете? - вместо этого формально спросил Блох.
   - А вы что, сами не видите! - вдруг разволновался Панасович и протянул вперёд трясущиеся руки. Блох увидел надувшиеся суставы, обтянутые сухой, коричневой кожей. На костяшках к ним уже добавились радужные синячки.
   - Да перестаньте! Вы наверное чем-то больны... Отравление, мало ли... Вам к врачу надо! - затараторил рав чужим, циркульным голосом. Он сам себе не верил.
  
   Вдруг лицо Дули перекосилось, он резво шагнул вперёд и вскочил на помост, вцепился ледяными, твёрдыми пальцами Блоху в руки и дыхнул тому в лицо. Блох вскрикнул и отпрянул. Так, наверное, воняет гора дохлых крабов, с примесью какой-то лекарственной мерзости. Что ещё заметил Блох, так это язык в белёсых пузырях. От страха и отвращения, от невероятности происходящего затошнило. Захотелось вернуться на пять минут назад, когда ЭТОГО ещё не было, быть не могло. Всё казалось таким мирным и добрым - погром, разбой, окровавленный Марк Михалыч и Игорь с битой. Всё это продолжалось долю секунды. Вдруг Блох неожиданно протрезвел. Хоровод беличьих хвостов перестал вертеться, раввин чётко и ясно овладел ситуацией. Даже самому понравилось.
   - Всё ясно; - твёрдо сказал он, и рожа Дули просияла, если можно так сказать про трупную маску, - я сейчас омою руки. Затем мы с вами разберёмся, что к чему...
   Блох вышел в гулкий вестибюль и вымыл руки в ритуальном умывальнике, устроенном, как настенный писсуар. Он подумал о мёртвом старике там, наверху, в кабинете, и даже улыбнулся: "Уж не Кингуровы ли это шуточки?". Пинхас до сих пор не верил хитрому деду, даже в смерть его не мог поверить. "Пиня и два мертвеца" - подумал он и вышел к Дуле. Тот нетерпеливо переминался.
   Блох посадил Панасовича на скамью и заглянул ему внутрь чёрными, трезвыми, как у ворона, глазами. Дуля тут же успокоился. Почувствовал себя в надёжных руках. Раввин смотрел на него чуть поверх, не мигая, глубоко задумавшись, так глубоко, что аж дух захватывало. Так задумывался рабби Лев, создавая своего Голема. Наконец взгляд Блоха сполз на Дулины глаза и задумчивость сменилась решимостью.
   - Панасович. Вы действительно не живой.
   Дуле легче не стало:
   - Да где уж там...
   - Цыц; - скомандовал Блох. - Я вам могу рассказать, что случилось. Если вы готовы слушать и понять меня.
   - А шо ж мне ещё...
   - Так вот, - снова перебил раввин, - я человек не суеверный, и не верю во всякую чушь. Но в вашем случае... За вами слишком много накопилось, понимаете? Вы не можете просто так уйти...
   Говоря всё это, Блох себя насиловал. Подобно отцу Мефодию, ему до смерти не хотелось откровенничать с Дулей, вернее, с тем, что от него осталось. Приди к нему такой Панасович в обычный день... О, Господи... Представить себе невозможно! А после сегодняшних событий... одним трупом больше, одним меньше, понимаешь... Сам чуть трупом не стал. А день ещё не закончился!
   Вдруг Блох почувствовал, что замешкался. Дуля перед ним сидел. Не был он таким уж страшным, дело было не в его внешности. Он выглядел, как смертельно больной человек, доходяга. СПИД или рак, что-то в этом роде. Наверняка даже... Только вот что с ним делать? А Дуля терпеливо ждал, пока Блох продолжит.
   Блох резко поднялся со скамьи.
   - Идёмте наверх, в кабинет, - пригласил он Дулю.
  
   Вместе они взобрались по лестнице и вошли в комнату. Панасович снова испугался мёртвого. Сел от него на всякий случай подальше. Блох подумал: "Очная ставка жмуриков", и сам поразился своему цинизму. Кстати, в присутствии покойного старика Кингура он ощутил себя увереннее. Мёртвый дед как будто даже кивнул ему, незаметно, чуть слышно пошевелил бородой... А может вовсе нет, но Блох почувствовал одобрение.
   - Дуля, вы знаете что... - прервал раввин молчание, - умерла ваша душа. Такое случается. Я уже говорил вам, что не верю в мистику и прочую хуйню...
   Панасович вздрогнул, расслышав знакомое слово.
   - Я не суеверен. Но есть некоторые вещи, от которых просто так не отмахнёшься.
   - Ребе, я конечно грешен, грешен... Но не более, чем все. Почему все живут как люди, до ста лет со своими грехами, а другие умирают, но нормально, то есть - с концами?
   - Фиг его знает... Я статистику не вёл. По-моему жмуриков бродячих куда больше, чем вы думаете. Вспомните и присмотритесь хорошенько. К вашим знакомым, друзьям... Разве я не прав?
   Дуля задумался и припомнил рожи общественных и политических деятелей... Один Похмельченко чего стоит... Без грима они все не отличаются от вокзальных доходяг. Точно. Но не все. Дуля, например, был всегда довольно симпатичным... Ну да Бог с ними. Как же теперь без души-то?
   - Ну хорошо, согласен. Ребе, а что же потом?
   - Для вас, шановный, "потом" уже наступило.
   - А рай, ад? Что по этому поводу?
   - Вы что, издеваетесь, Панасович? Мы не в детском саду, - вернул его на землю Блох, - я вам здесь не сказки рассказываю. Кто вам такую чушь наплёл про рай и ад?
   - Но как же? Религия, мистические учения... Да и наука того... про наличие параллельных миров... подтверждает, - неуверенно высказался Панасович.
   - К чёртовой матери! - раздражался Блох всё сильнее. - Всё существует постольку-поскольку. Веришь в рай - живёшь в нём всю жизнь. Потом лапти на доску.
   - А как же душа?
   - Какая душа? - удивился Блох.
   Дуля испугался.
   - Если есть душа, - пояснил раввин, - то идиотские фантазии не возникают. Все эти сказки придумали люди, лишившиеся души, в замену ей, и утешения ради. В загробный мир начинает верить тот, кто не верит в мир реальный. Вот всё.
   - Но что же с душой происходит, когда, допустим, умирает тело? - допытывался Дуля.
   - Душа без дела не остаётся, не волнуйтесь. Продолжает своё путешествие... - отвлёкся рав, но тут же собрался: - Вам об этом знать незачем.
   - Ну так как же мне всё-таки быть? - возопил немёртвый, размахивая руками.
   - Ша! Тихо. Вы не на заседании Верховной Рады... - раввин поискал глазами чайник, не найдя его, плюнул с досады. - Сволочь Марк, ети его в полено... Н-нда... Знаете, Панасович... водки мне захотелось. Я бы сейчас пол-литра точно застеклил, ей-Богу, падлой буду!
   - Да я бы тоже... - угрюмо и по-народному протянул Панасович, - только вот не повредило бы...
   Блох махнул рукой:
   - Вам уже ничего не повредит...
  
   Бутылка водки сотворилась в деревянной вазе из-под флажков дружественных государств. Бутылка водки, которую когда-то принёс Дуля. И которую так безуспешно искал раввин, чуть было ума не лишился. Вазу Блох сполоснул под краном и влил туда полбутылки.
   Сам же приложился из горла. Минута прошла в горячих, жадных глотках и отдуваниях.
   - А-аррххх... - крякнул раввин и отставил пустую бутылку, - вот чего мне не хватало!
  
   Дуля не смог осилить четвертной за один присест и сидел, страшно выкатив глаза, задержав дыхание. Когда спирт потихоньку начал разогревать околевающее тело, Панасович малость очухался. Картина запутанного бытия стала понемногу упрощаться. Как задачки из учебника для третьего класса, решались небольшие тайны. Раввин сидел чуть наискосок и миролюбиво наблюдал за помешанным. Слегка за спиной ощущался почтенный мертвец. Но Дуле он больше не был страшен.
   Блоха же на основании монтёрской дозы развезло до такой степени, что он с усилием встал на ноги. Действительность дребезжала в глазах, взгляд подолгу залипал на диковинных вещах, коими казались теперь исключительно все предметы обихода. Он обошёл Дулю в кресле, грациозно устремился как окну и вдруг запел замечательным басом: "Бэсссамэ-э, бесссаммэ-му-у-у-у-учооооооо!". Дуля наблюдал за ним и ощущал, как в такт песне цепкие мурашки, словно электрические разряды, оживляют его гастрономическую плоть.
   Закончив петь по-испански, Блох переключился на более характерные для него еврейские песни. После короткой передышки стёкла задрожали от низкого рёва: "Ко-оль хаолам кулой, гешер кцар мео-од, гешер кцар мео-од!". Вступление закончилось, и рав взвился припевом, в котором резвилась пьяная, истерическая удаль.
   Наконец обессилев, рав упал в своё кресло и прикрыл веки, но тут же распахнул их, и через мгновение они с Дулей, надсаживаясь, орали "Ой ты Галю, Галю молодая!", старую разбойничью песню.
   Неизвестно, сколько бы продолжалось их веселье, если бы не Блох. Вдруг глаза его побелели, он надвинулся на Дулю и схватил его за грудки. Сукно затрещало. Со страшенной силой выдернул он Панасовича из кресла, пронёс через всю комнату и стукнул об дверь. Не сильно и не больно, а так, приложил. С красной от напряжения харей, в перекошенных титановых очках, он смотрел на Дулю и глаза его зияли соплами лазерной пушки. Вдруг хватка ослабла, Дуля сполз ниже и стал на ноги. Блох склонился к нему и проревел:
   - Теперь ты понял, сволочь, что такое рай на земле?! Понял или нет, говно позорное, отвечай, ублюдок?! - и довольно твёрдо съездил Панасовича по роже. Ус обвис...
   Мозг на максимальных оборотах трудился над словами раввина. Какая-то ускользающая истина вертелась и мельтешила, и Дуля всё не мог её изолировать... Он не испугался и не обиделся, он сам ждал, что сейчас что-то будет... "Я жил?..." - рванул Дуля первую попавшуюся мысль, "Я не жил! Поэтому не могу умереть! Детский сад, палочки выручалочки, шпаргалочки..." - скакало в голове, и он начал понимать. И про рай, и про ад, и про душу...
   Блох опасно отдалился, но тут же приблизился и снова заглянул Дуле в глаза:
   - Пей, тварыдла! - под носом у Панасовича оказалась берёзовая кружка с остатками водки, - И ты поймёшь, скот, зачем люди живут и душу в себе носят...
  
   По кабинету раввина лепестками кружились нежные, томные галлюцинации. Даже Блоху было мало понятно, что происходит с Панасовичем. Дуля валялся на пороге, странно отяжелев, подпирая собой дверь. Голова его была склонена в сторону, глаз не было видно. Казалось, что он что-то напряженно припоминает и никак не может припомнить.
   Блоха мутило и вело, водка расползалась по нервным узлам. "Что-то я переборщил," - думал он думу, повалясь в кресло и лениво изучая Василя Панасовича, - "Полбутылки без закуски, наверняка скоро усну".
   Панасович же маял и тешил в голове одну и ту же мысль - "жизнь". Он вдруг ловил острые, чистые запахи желтеющей листвы, первого снега, талой воды... Эти запахи он когда-то воспринимал в детстве, потом это всё забылось, превратилось в какие-то мёртвые понятия, "осень, зима, весна"... Вдруг он стал ловить запахи лета - песок, прибитый дождём... Дощатые заборы до неба, небо чистое-чистое, голубое... С заборов свешиваются ветви деревьев, листва их плотная, мягкая, пышная... Вишни; налитые бордовым соком вишни... Песочек; и гуси щиплют крепкую травку... Всё это было, и он был такой маленький и открытый всем этим чудесам, теплу, солнцу, запаху высохшего навоза... "Боже, боже... Зачем я всё это забыл, как же я жил после этого целых пять десятков!". Не жил ты, и всё тут; просто, как бочка с головастиками. Как же это всё обидно, обидно до слёз...
   Блох, борясь с искушением сотворить ещё один шкалик и отключиться полностью, открыто наблюдал за Дулей. Вдруг Василий затрясся и лицо его взмокло. "Фу, он плачет?" - Блох сам не ожидал такого оборота. Рядом с повалившимся Панасовичем на боку лежала кружка из-под флажков, куда Блох ему наливал водку.
   "А Марк, подонок, спиздил даже флажки!" - вдруг вспомнил Блох. "Пусть засунет себе их в задницу!" - заругался он, и тут ему стало смешно. Он представил себе, как завхоз очком ломает деревяшки. Смех раввина вывел Дулю из небытия.
   - Ну что, Панасович? - с любопытством вопросил рав, глядя на Дулю сквозь сползшие очки.
   - Ничего вроде... Тошнит дуже...
   - Пора, Панасович, проблеваться; - проговорил Блох, с усилием вынимая зад из кресла. - Пойдём, покажу тебе где это надлежит справлять.
  
   Поддерживая колеблющееся в порывах тело Дули, стоял раввин над унитазом административного туалета, и разглядывал гипертрофированные подробности: ершик, обязательно вымазанный чёрным говном и размокшей туалетной бумагой; поломанный сливной бачок и засохшие брызги чьей-то дрисни на кафеле. Воняло болотом, мысли сосредоточились на вопиющем факте человеческого несовершенства... Наконец тяжёлый Панасович извергся. Блох едва успел перехватить его поперёк туловища, потому что тот начал падать. Полилась, брызгая, какая-то тёмно-зелёная мерзость, пошли чёрные сгустки, серые волокна... Блох отвёл взгляд под потолок, но это не помогало - распалённое водкой воображение рисовало ещё более чудовищные картины.
   Дуля отстанывал и кхекал, а из него всё перло и перло. Наконец, сгустки пошли чаще, Дуля напрягся и заревел - что-то большое, черное скользнуло в унитаз и исчезло в смыве. Василь Панасович овладел собой и Блох понял, что это всё. Он осторожно ослабил хватку - Дуля стоял на ногах довольно твёрдо. Наконец он повернулся, посмотрел на Блоха и проговорил хриплым голосом:
   "Ой, нудно менi!"
   Блох не без удовлетворения отметил, что глаза его подопечного блестят лихорадочным, горячим огнём. "Кажется, оживает, негодяй". Дуля же, преодолевая тяжкое, но вольготное головокружение, привалился к стене возле умывальника и тихонько стонал. Он чувствовал какое-то освобождение; совершенно неведомый покой, словно лёгкая дымка, вился внутри его головы.
   - Пойдём, Пинхас, я прилягу, - и Панасович протянул раввину слабую руку.
  
   Блох помог Дуле улечься на диванчик в приёмной секретаря. А сам, внезапно обессилев, поплёлся в свой кабинет. Там ребе рухнул в кресло и прикрыл веки. За окном темнело, комната погружалась в таинственный полусвет. Заверещал мобильный. Блох, помедлив, вынул трубку и отозвался.
   - Ребе? - послышался знакомый, угрюмо-ватный голос.
   - Я самый, - признался раввин и застыл в ожидании.
   - Я Кингур, - коротко сказали в трубке.
   - А я Блох, - рав ничуть не удивился.
   - Значит, слушайте, ребе, - как ни в чем ни бывало, продолжил Капитон. - Сейчас за вами заедут на машине мои люди. Я хочу вас представить новым... партнёрам.
   - Капитон, - улыбнулся Блох, - у меня есть для вас кое-что.
   - Да ну?
   - Ну да. Привет от Василь Панасовича! - играл Блох.
   На том конце ширилась воронка мягкой тишины. Кингур подыскивал слова:
   - Ребе, я вас не совсем понял!
   - Дуля у меня для вас. Хотите Дулю? - резвился раввин.
   - Ребе... Вы что себе позволяете... - Капитон растерялся. - Вы же знаете, как я пострадал!
   - Ладно, Капитон. Хотите верьте, хотите нет. У меня в секретариате, на кушетке лежит Василий Панасович Дуля. Совершенно беспомощный, у него вроде нервный срыв, или что-то в этом роде, я не разбираюсь...
   - Ребе! - повысил голос председатель. - У вас есть совесть? Вы не представляете, что творится в стране! Мы сейчас с... партнёрами пытаемся контролировать ситуацию! Как у вас оказался этот негодяй?
   - Капитон, - Блох принял свой обычный, деловой тон, хотя это ему и стоило усилий, - перестаньте трепаться. В конце концов, вы ничего не решаете. Я хочу поговорить с вашими "партнёрами".
   Капитон молча передал кому-то трубку. Раздалось авторитетное кряхтение, и на сцену водворился Ващенко.
   - Так, я вас слушаю.
   - Позвольте, с кем я имею честь?
   - Аркадий Петрович, - кратко представились на том конце.
   - Слушайте, Аркадий Петрович. Ситуация такая - ко мне явился в поисках убежища Василий Дуля. Я... я не могу просто так отдать человека на расправу... В конце-концов, я...
   - Значит так, ребе. Никто с ним расправляться сейчас не будет. Всё сделаем законно и справедливо. Не беспокойтесь, я вас не подведу. Мы за вами заедем. За обоими.
   - Подождите. Дуле плохо, он, видимо, серьёзно болен. Пожалуйста, учтите это!
   - Всё учтено. До скорого. - Ващенко не любил долгих разговоров.
   "А Кингур получит по шее", - сам себе сказал Блох. "Если Дуля останется жив и предстанет перед судом, то и от бывшего председателя останутся рожки да ножки. Хотя... Такую сволочь не очень-то угробишь... Оно всем на руку, любой власти..." - рассуждал Пинхас. Потом вдруг резко вскочил и побежал приводить в порядок сначала себя, потом Дулю.
  
   Вскоре во двор синагоги вкатил зеркально-чёрный лимузин с флажком Комитета Инвестиций на капоте. Закатные отсветы пламенели остывающей медью в глубоком лаковом переливе. Блох повёл бровью, задёрнул штору и потащил, прихрамывая, Василя Панасовича вдоль стенки. Спустились, погрузились в машину. Дуля за всю дорогу так ничего и не спросил... Впереди, за барьером, покачивались широкие спины охранников. Проносящийся за окнами город погружался в рыжеватую тьму...
  
  

Глава тридцать девятая

Я остаюсь

   Саша с Филимоновым очень мирно ушли. Словно приятели. Как будто Филимонов - не убийца, и как будто Саша не догадывался ни о чём. Всё, как будто так и надо. В небе догорал закат. На одолженной у Кингура машине Шура поехал на ставку к Аркадий Петровичу. По дороге подбросил Сашу домой.
   Полкин вернулся из прихожей в кухню. За окном догорало небо. Из окна втекал нежный летний аромат, тронутый вечерней прохладой. Но было тоскливо. Захотелось курить. Курить...
  
   "Господи, что такое? Я никогда за ней так не скучал. Именно так, как будто ничего не произошло. Как будто она всё ещё где-то существует, в летнем пространстве, только я не могу уже попасть туда. Дверь закрыта, я сам виноват, и нестерпимое, как тошнота, чувство вины загонит меня в гроб", - думал он, сидя на балконе. Выше, с карниза, густо урчали голуби. Полкин опять ощутил невыносимую жалость к себе, к ней и ко всему миру. Дурацкое чувство защемило крепкими пальцами нос и слёзы снова загорелись под веками. Теперь ему не было хорошо, он уже не плавал в горе, не катался, как сыр в масле, как час тому назад. Когда тут сидели люди и каждый нёс свой крест. Теперь он был один, никому не нужный, и внушить себе ничего не мог. Когда нужен живой человек, ничто не способно его заменить.
   ...В дверь поскреблись. Полкин вздрогнул. С усилием возвращая себя в реальность, прокрался в переднюю. Стук возобновился. Полкин сунулся в шкаф, и через мгновение кулак налился убойной тяжестью пистолета.
   - Кто! - гавкнул он грубым голосом. "Всегда ждёшь либо чего-то невозможно хорошего, либо чего-то возможно ужасного."
   - Кто-кто. Свои, - за дверью захихикали.
   - Я шуток не понимаю... - вяло протянул Майк и снял предохранитель.
   - Вам от Всеволода Евсеевича привет. Майк, откройте. Мы от шефа, - голос обрёл шутливую серьёзность.
   Полкин отпер дверь и отскочил в спальню.
   - Заходи! - скомандовал он оттуда. Дверь робко приоткрылась, показав на пороге что-то необычное.
   - Я Юрий Всеволодович Володарский, - сказало что-то необычное в плащике цвета слоновой кости.
   - А это кто? - спросил гробовым голосом невидимый Полкин.
   Из тьмы парадного выплыла мрачная рожа Палыча.
   - Это так... Паша. - неубедительно представил товарища Юрий Всеволодович.
   - Ладно. Заходите оба и марш на кухню, - резюмировал Полкин. "Чёрт-те что начинается" - подумал он, выходя из спальни и следуя по пятам гостей.
   - Оружие есть? Покажи карманы. - Полкин разговаривал настолько сугубо официально, что оба пришельца беспрекословно подчинялись ему. Палыч выкрошил даже какую-то труху на пол, так тщательно вывернул он карманы.
   Володарского Майк заставил снять плащ. Обследование кончилось. Полкин сунул ствол за пояс и пригласил товарищей сесть. Юрий Всеволодович испросил одну минуту, полез в красочный импортный пакет, и под пристальным взглядом Полкина извлек оттуда складную вешалку, на которую вздел плащ.
   - Мы не с пустыми руками... - добавил он и вывернул сумку на стол. Оттуда выкатились три цыплёнка-гриль, завёрнутых в фольгу.
   Палыч молча опустошил свой сидор на предмет бутылок "Жигулёвского". Полкин замкнуто наблюдал за всей их вознёй. Ему было настолько паскудно, что это каким-то непостижимым образом внушало уважение к нему со стороны игриво настроенных посетителей.
   Ю.В. выложил пухлые локотки на стол.
   - Михаил. Как вы поняли, явились мы за результатами, - произнёс он наконец совершенно серьёзно. Палыч покосился на друга.
   - На каком основании я стану вам доверять? - челюсти Полкина двигались медленно. Такая меланхолия была признаком готовности к драке.
   - А вы вглядитесь в моё лицо... - таинственно провозгласил Володарский и насупился.
   "Херня какая-то начинается - думал Майк, - гипнотизирует, что-ли?"
   - Ну, и? Как мне стать? - подался вперёд Полкин.
   - Обратите внимание... - заторопился Юрик, - ведь многие считают, что я чем-то похож на отца.
   Полкин присмотрелся и ясность озарила задворки его ума. В лице гостя он различил нечто совиное, большие серые глаза, брови, не такие густые, но кустистые... Похож...
   - У вас что, семейный подряд? - попытался пошутить расслабившийся Майк. Он узнал в Юрии Всеволодивиче сына Всеволода Евсеевича.
   - Не совсем так... Я надеюсь, вы теперь готовы к откровенному разговору?
   - Нет, - назло ерепенился Полкин. Его раздражал этот пухлый субъект. Таким тайны не доверяют. Таких в детстве он игнорировал. В лучшем случае...
   - На нет и суда нет! - пошутил Юрий и медленно, чтобы не бесить Полкина, вынул мобильный телефон и протянул его Майку.
   На крошечном экранчике вертелись и прыгали фасеточные голые девки. За ними различались колышущиеся на ветру зелёные пальмы.
   Нажмите кнопку "1", - инструктировал Полкина Володарский. - Так. Теперь ждите гудка. Есть? Введите код... Слушайте!
   - Д-а? - раздался в трубке тягучий и носовой голос шефа.
   - Алё. Это Полкин.
   - Полкин? Как вы меня нашли?!
  -- У меня тут сидит человек. Утверждает, что он ваш сын. Требует отчета.
  -- Давайте, давайте его немедленно к телефону! - обрадовался на том конце серый нос.
  -- Алё? Папаня? - бодро застрочил Юрик своим голосом. - Всё в ажуре... Да, мы у Мишика. Чего? А, сейчас... - и снова передал трубку Полкину.
  -- Слушайте суда, Полкин... Юра мой человек. Выполняйте в дальнейшем его указания. Он - ваш непосредственный начальник. Поняли? Да? Нет? Не важно. Сеанс закончен. Спасибо за внимание...
  -- Стоп!
  -- Что-о?
  -- Как там моя квартира? - тянул время Полкин, стараясь задать Всеволоду вопрос так, чтобы он лично на него ответил. Это поможет снять подозрения на счёт какой-нибудь рафинированной компьютерной гадости.
  -- Всё в порядке. Мы её сдали. А ваши деньги вы получите у Юры. Удачи вам там...
  -- Счастливо.
  -- Ну, я ж тебе говорил, - развязно взялся за Полкина Юрик, - хрен редьки не слаще. Короче, как у нас с председателем состоялось?
  -- Что состоялось? - не понял Полкин. Ему был неприятен этот развязный слоновий качанчик.
  -- Ну, типа, где наш пред зависает? - продолжил Володарский, не утруждая себя более говорить по-человечески. - Походу, он ласты не склеил. И где документы на комитет?
  -- У меня ничего нет, - заговорил Полкин. - Кингур у бандитов прячется, документы он отдал Галкину, журналисту. Тот передал их Дуле. Вот и весь сказ.
  -- А ты откуда всё это знаешь? - спросил Володарский, усылая Палыча жестом за чашками на полке.
  -- Юра, - выпятил челюсть Полкин, - за что мне деньги платят?
  -- Окей, сорри... На бандитов есть выход? Хорошо! Нам нужен Кингур. С доками. Ну, это уже наше дело. Вот что я хотел сказать, Полкин, - Юрик торжественно разлил пиво. - Твоя миссия окончена. Можешь хоть сейчас валить в Нью-Йорк.
  
   Полкин остолбенел. Он совершенно не ожидал такого оборота. За окном раскачивалась истлевшая бельевая верёвка. "Почему я раньше её не замечал?". Юра хапнул пива. Палыч уже наливал по второй. А Майк сидел, как дубина, как пенсионер у врача, когда ему позволили вот сейчас умереть.
  -- Что я буду там делать? - спросил Майк, отметая радостную улыбочку Володарского.
  -- Не понял? Где - там? - удивился, продолжая лыбиться, Юрий Всеволодович. Палыч между тем налёг на цыплёнка.
  -- Миш, - вдруг всунулся он, - а давай махнёмся не глядя? Я туда, в Америку, а ты в мою конуру на Совках?
  -- У меня работы нет, - продолжал Полкин.
  -- А здесь чё, репей? - недоумевал Володарский. Палыч жонглировал костью.
  -- Ладно. Всё ясно с вами... - Полкину вдруг стало жутко обидно. Идиотское настроение, водка, плюс этот визит совершенно разболтали его нервы.
  -- Майк, те заплатили щедро - на полгода хватит. С шалманами и шмарами. А здесь ты всё сделал. На председателя нас вывел, а это было главное. Теперь мы в курсе, что тут за комитет такой по инвестициям закрутился. Теперь работать будем мы - мы уже фирму сварганили, в комитет вступили. В самую, что ни на есть, бодягу влезли. Наблюдатель со стороны нам уже не нужен.
  -- Или ты чё, подвигов ищешь? - спросил Палыч, добивая курицу.
  -- Какие подвиги? - Полкин от обиды еле двигал челюстью.
  -- Ну вот и всё! Хули жопой рисковать? - веселился Володарский, ухватываясь за своего цыплёнка. - Вот, куряка кушай. И - домой!
  -- Нет. Я остаюсь.
   Полкин оказался сейчас именно в том положении, которое казалось ему полчаса назад приступом сентиментальности. Вот он только недавно принадлежал таинственной организации, выполнял загадочную миссию. А теперь снова - ночь, кошки, водка... Ему захотелось, как ракета, взмыть прямо из этого паскудного общества двух придурков в чёрное небо. Но казалось, и там покоя не будет. Два микроба жрали дохлую птицу. За поясом есть пистолет - пристрелить их обоих и... Что дальше? Полкин опустил тяжёлую голову на стол. "Ко мне пришли вестники - неужели вот так выглядит смерть? В виде неприглядных, хамоватых дурачков?"
  -- Что с Кингуром будет? - спросил Полкин, подняв наконец голову и глядя, как глядят после долгого сна.
  -- С Кингуром? - вестники переглянулись. - Он свидетель. Пока комитет не разгромим, будем его охранять.
  -- А потом?
  -- Потом... - Юрий Всеволодович хрюкнул, подавившись ребром. Палыч охотно звезданул его по горбу. - Потом - суп с жидом! Хы-хы, я сам еврей по дедушке, имею право... Да, а потом мы его передадим правоохранительным органам.
  -- Он понесёт, - ввернул Палыч, - заслуженное наказание. За пособничество.
   Полкин перевёл мутный взгляд туда, где Палыч складывал из костомашек скелет цыплёнка. И очень здорово, надо сказать, складывал...
   - Откуда ты анатомию знаешь? - спросил его Майк.
   - Я ж институт физ-ры и спорта кончал, - заявил Палыч и смахнул объедки на газету.
   Полкин заметил, что бутыль пива давно перекочевала под стол. Теперь она там пустотело и бесполезно перекатывалась под ногами.
   - Пал! - Володарский подмигнул. - Хряй за пивом. И пошамкать чё-то притарапунь. А то мишкиного куря ща заделаю.
   "Выгнать их что-ли к бене-матери?" - пьяно подумал Майк, хотя сашкина водка давно испарилась. Палыч грубо утопал вон, что-то опрокинув в прихожей.
   - Вам что, делать больше нефиг, как тут у меня пить сидеть? - обратился Майк к притихшему Володарскому.
   - Майк, мы те праздник делаем, ты чё! - и Пельмень потянулся к нему липкими лапками.
   Вдруг в передней раздался топот. "Что-то быстро Палыч вернулся..." - чем-то, только не головой, подумал Майк. Тем же местом он схватил пистолет, совершенно похолодев.
   - Палыч, чё-то ты быстро... - вскричал Володарский, во хмелю разворачиваясь к дверям.
   Он сидел спиной ко входу. Полкин сидел спиной к окну, значит - к двери лицом. Дальше всё произошло слишком быстро - голова Всеволодовича отлетела к стене, как футбольный мяч, увлекая за собой мягкое тельце. Руша беспорядочно расставленные стулья, в кухню вместились две молодые, полнолицые морды в хороших костюмах.
   Майк сполз под стол, опрокидывая его вместе со своей, так и не начатой курицей бандитам на ноги. Тут же, сам не понимая зачем, с оглушительными щелчками проделал в чёрной столешнице несколько дырок, сквозь которые ударили струйки дымного света. Тяжёлый парень рухнул об стол, другой такой же, спотыкаясь, ретировался в коридор. Полкин подышал секунду порохом, собираясь с бессилием. С трудом разобравшись, какая нога правая, какая левая, он косо метнулся к буфету. Застонав от напряжения, сдвинул мебель и вышиб дверь на чёрный ход. Кто-то ударил его из темноты по руке с пистолетом, но слабо, неточно, потому что до этого получил отлетевшей дверью в глаз. Полкин рванул назад, стрельнул в коридор, метнулся туда, стрельнул в спальню и вкатился, как веник, под кровать. Дыра приняла его своей невесомостью, в ушах что-то свистнуло. Майк охнул и закачался на пружинах матраца.
  
   ... Над ним склонилась знакомая конопатая рожа:
   - Полкин, вот ты и попался... - Филимонов зашёл как-то сбоку, умело, профессионально взял, не выхватил, а именно взял у Майка пистолет, держа свой в левой руке.
   Почему-то он опять недооценил Полкина. Майк проделал почти то же самое - своей левой рукой схватил Шуру за запястье и въехал тому обеими ногами в грудь. Филимонов отлетел, ахая, но пистолет свой удержал, зато выронил пистолет Полкина. В поисках равновесия он замахал руками и всё же грохнулся на кучу мусора в углу. Полкин свалился с кровати, подобрал своё оружие, краем сознания соображая, что патронов там быть уже не должно. При этом понимая, что убивать Филимонова так или иначе не стоит. Он подскочил к киллеру, отобрал у него ствол и ударил раз по мозгам ручкой своего пистолета. Но Шурик почему-то не обмяк, даже наоборот, ловко сбил Майка с ног и ударил туфлей под рёбра. Полкин инстинктивно задействовал обе, занятые пистолетами руки. Ни один не выстрелил, но Филимонов с вытянутым лицом отступил к стене. Пистолет Майка был пуст, а шурикин пищаль не был даже снят с предохранителя. У стены Шура осел и сполз, видимо, мозги у него всё-таки имелись и сейчас только отреагировали на сотрясение. Скорчившись, он ухватился за макушку и заговорил, стискивая от боли зубы:
   - Не стреляй, Полкин. Они всё равно тебя найдут. Да и не собирались тебя убивать. Мне сказано было привезти тебя живьём.
   - Зачем? - поинтересовался Полкин, разглядывая ссадину на ладони.
   - Для очной ставки с председателем. Это вообще-то его идея, за тобой съездить. Так что зря ты психанул.
   - Слушай, чего я тебе буду верить? Сейчас кончу тебя и в Америку уеду.
   - Не-е, не надо. Подумай сам, дурак, зачем? Тогда они точно решат тебя достать - это ж по их понятиям даже иначе не обставишь. О-ох... Сейчас холодненького бы на темя...
   - Значит так... За что же вы Юрика так долбанули?
   - Юрика? Который за пивом ходил? Откуда ты знаешь, что с ним?
   - Нет. Юрику, что со мной за столом сидел, ваши чуть башку не отшибли, когда ворвались. Я не знаю, жив ли он.
   - А что за Юрик? Кто он такой? - начал было Шурик, но Майк его оборвал.
   - Сейчас вопросы задаю я. Сколько вас человек?
   - Восьмеро. На трёх машинах. Водители за рулями, двое на парадном, один на чёрном ходе. Двое пошли тебя брать.
   - О-го! - Полкин довольно хохотнул. - Нихрена себе, вояжёры...
   - Так что сам посуди, выйти тебе будет сложно, - стонал там себе Филимонов. - Поехали к Кингуру.
   - Слушай, Шура. А почему нельзя было по-хорошему? Что с Палычем, кстати?
   - Вот, вот тот чувак, что за пивом бегал - мы же с ним по-хорошему хотели, так он сам первый и начал руками махать. Из-за него ребята и озверели. Еле скрутили.
   Полкин сам не знал, верить ему или нет. Но - вот же ж натура человеческая - он снова поймал себя на том, что чувствует себя хорошо! А почему? Потому, что он снова нужен. Очень, очень противно было признаться себе в такой вещи. Но общение с его доброжелателями несколько минут назад низвергло Майка в пучину корявой, бурой тоски, той самой, которую ему уже не пережить... Юрий Всеволодович сам повлиял на решение, которое принял Майк.
  
  
  

Глава сороковая

  

Отбой

  
   Полкина вывели на двор. Его под руки придерживали два квадрата в чёрных с искрой костюмах. Затем все трое уселись в лаковый, как рояль, длинный "ауди". Место охранника рядом с Полкиным занял деловитый Филимонов. Минуты две сидели в молчании, ждали остальных. Вот, в свете фар появился, прихрамывая и придерживая рукав, тот боевик, которого Полкин прибил столом, но не добил пулями. Потом вывели скрученного и связанного в бублик, заваливающегося Палыча. За ним, покачиваясь, прошествовал Володарский с расквашенным носом и синей половиной лица. Юрий Всеволодович прижимал к подбородку бумажный платочек. Его довольно грубо втолкнули в рояльный "БМВ". В третью машину, тоже "ауди", засунули Палыча. Полкин, не поворачивая голову, спросил у Филимонова:
  -- Что с нами будет?
  -- Шеф решит, - сухо ответил Шурик.
  -- А кто шеф? - иронично поинтересовался Майк.
  -- Увидишь... - неопределённо пообещал Шура, закурил "Парламент" и отвернулся в окно.
   Кортеж мягко тронулся. Проплыла мимо обтёкшая и облупившаяся стена дома. "Дым сигарет с ментолом..." почему-то напел про себя Майк. Его увозили в какую-то невкусную жизнь.
   Машины направились в центр. Патрули пропускали их чуть ли не с почестями. Улицы по-прежнему были пустынны, и только на Крещатике паслись тающие кучки, и дворники в апельсиновых жилетах засыпали песком ржавые лужи...
   "Как после дождя..." - думал Полкин, стараясь не соприкасаться с Шурой коленями. Автомобили пронеслись по главной улице и тормознули на Бессарабке.
   - Приехали... - неуверенно пукнул Шура и первым высадился из лимузина.
   Видно было, что он озадачен не меньше, чем сам Полкин. Майк выпростался на волю и одёрнул дурацкую, грязную спортивную куртку. Он чувствовал себя неловко и нелепо. Когда Филимонов, несильно, но настойчиво подталкивая, ввёл Полкина в шикарный вестибюль офиса без названия, тот окончательно растерялся.
   По обе стороны от лестницы торчали автоматчики в красных беретах и чёрных униформах. Сами сходни были украшены перилами шириной в метр из какого-то полированного искусственного камня. С потолка холла свисала фантастическая и очень яркая люстра. Стены были инкрустированы зелёным эрзатц-мрамором. В закутке, в нише, Полкин заметил грубые деревянные козлы и ведро с алебастром. Кругом пахло, как в ателье скульптора. Процессия поднялась по широкой лестнице и очутилась в огромной прихожей. За стеклянным столом вместо длинноногой секретарши сидел такой же, как внизу, автоматчик. Он вальяжно кушал виноград.
   Полкина ввели в белые, узорные двери. С досадой Майк отметил, что узоры из пластмассы. Подняв глаза, он увидел пустой, широченный, овальный зал. Вдоль стен тянулись аркадой высоченные окна. Лампы заливали помещение диким, перекрёстным светом. Справа что-то зашевелилось. Полкин заглянул за створку двери и увидел двух немолодых, солидных мужчин, сидящих на канистрах из-под какой-то строительной дряни. С ними заседал Капитон Кингур. Председатель розовел пьяными щеками, одет он был в бордовый смокинг. Перед мужчинами простиралась полиэтиленовая плёнка в подтёках извёстки. На ней были щедро расставлены бутылки драгоценных вин, коньяков и шампанских. Меж ними, как острова среди парусников, располагались хорошие, вкусные холодные закуски. Не обошлось и без икры трёх сортов.
  -- А-аа, едрит... Шура, заводи гостей, присаживайтесь к нам суда... - приветливо захрипел пожилой, худощавый человек с кудрявыми бакенбардами.
  -- Спасибо, Аркадий Петрович, - подобострастно, но с дистанцией, произнёс Шура и уселся по-турецки.
   Капитон хитро поглядывал на Полкина. Вид у последнего означал примерно: "Что всё это значит?". Аркадий Петрович заговорил:
  -- Знакомьтесь - я Аркадий Петрович, это - Ян Ильич, - и он показал на мордатого дядю с высоким лбом и связанными хвостиком волосами на затылке.
   Шура представил своих спутников:
  -- Это тот самый Полкин, это - Володарский, а это его компаньон - Трений. Капитон Захарыча, я думаю, все здесь знают.
  -- Володарский... - заинтересовался Ващенко. Но тут же переключился:
  -- Для начала выпьем, господа, за успех нашего общего дела.
   Всем налили, чего каждый пожелал. Юрик с Палычем хлопнули по коньяку, Полкин выпил шампанского (его мучила жажда), а Филимонов понюхал каплю водки. Затем снова взял слово Ващенко.
  -- Так вот он какой, Володарский... Вы, - начал он, сморщился и выплюнул оливковую кость, - вы нас извините за визаж.
  -- Вы имеете в виду бланш на пол-репы? - вдруг нагло спросил Юра.
  -- Шура... - Аркадий вынул сигариллу... - у вас должно иметься научное объяснение этому феномену.
  -- Безусловно. Я уже принёс свои извинения потерпевшим. Нас просто неласково встретили... - Филимонов покосился на Палыча.
  -- Радостно, - Ващенко закурил, напустив излишне много дыма. - радостно мне на душе от того, что все живы-здоровы. Так вот, Юра. Поведайте, чем вы занимаетесь по жизни.
  -- Я по жизни шоу-бизнесом портачу, - гордо ответил Юрий Всеволодович. Тут он чувствовал себя в своей тарелке.
  -- А кто вас, Юра, кроет, - лез далее Ващенко.
  -- А покрываюсь я, Аркадий Петрович, комитетом по иностранным инвестициям, - не без ампломба заявил Володарский.
  -- Юра, вам бы под нас перейти, - испытующе скуксился Ващенко.
  -- А вы кто, извиняюсь, будете? - запросил Юрик.
  -- А мы, извиняюсь, этот комитет и будем, - Аркадий обвёл взглядом глубоких глаз своих собутыльников.
   У Полкина заклинило в мозгу слово "и будем", стало прокручиваться, набирая скорость. Тут же он ощутил головокружение и почувствовал, что сейчас наблюёт на всё это полиэтиленовое великолепие.
  -- Как это? - не выдержал кружения Майк. - Кингур, что всё это значит?
  -- Это значит, Миша, - заговорил молчавший до сих пор председатель, - что ты можешь ехать домой.
  -- А как же Дуля? - ухватился Майк за соломинку здравого смысла.
  -- Ххх-ах-ах-хахр-р-р-р! - вдруг раскатился регот.
   Удавливаясь пьяным смехом, раскачивался Ващенко, выл, размазывая слёзы умиления, Ян, и хрустел бородой Кингур.
   Полкин посинел от стыда, как будто пукнул на похоронах в минуту молчания. Тогда Ващенко, изнемогая, снова заговорил, рассматривая трёх своих собеседников и наслаждаясь их идиотским видом.
  -- Дуля в психиатрической больнице. Когда выйдет, им сразу же займётся прокуратура, - рассказывал Аркадий, вытирая слёзы. Ян мягко всхлипывал, покачивая головой.
  -- Василий Панасович хотел взять под свою крышу все финансовые потоки страны. То есть, ему это почти удалось. Володарский может подтвердить это своим примером. Ведь все инвестиции в стране - иностранные. Всё, что входит, касается его комитета. И тем более, всё, что выходит. С помощью еврейских олигархов он орудовал всей этой бодягой, одновременно отводя от себя, ярого антисемита, внимание народа. А заполучив президентскую власть, он бы просто оказался собственником всей страны, сделал бы комитет государственным органом. Типа налоговой полиции вместе с Минфином, с полномочиями от рыночного рэкета до операций с международными банками. Теперь, господа мои хорошие, этими полномочиями обладаем мы, сидящие тут перед вами. Мы с вами находимся в помещении комитета. Председателем назначен Капитон Захарович Кингур. Наше отличие от пройдохи этого, Дули - мы не лезем к государственной власти. Просто будем контролировать экономику. Вреда от этого будет значительно меньше. Вы всё поняли?
  -- Да, в общем-то, всё... - заговорил Володарский. - Это типа значит, что для меня ничего не меняется?
  -- В бизнесе - абсолютно. Отныне ваш шеф - Кингур. - Капитон с достоинством кивнул.
  -- А как же вы Дулю своротили? - поинтересовался Полкин.
  -- Во-первых, подготовили всё хорошо. Капитон Захарыч, молодец, и Шура нам помогли - вовремя поменяли ориентиры. С документацией председателя Дулю дожмём. Бумаги уже в прокуратуре, прокурор - наш друг. Теперь надо мелких жуликов усмирить. Об этом позаботятся Януля с Толиком. Правда, мамочка?
  -- А тож, - сыто рыгнул "мамочка", Ян Ильич Барыжников, - жуликов усмирим, опустим в парашу, козлов недорезанных...
  -- Ну-ну, Януля, не заводись. - Аркадий посмотрел на Полкина. - А вы, молодой человек, тоже Капитоном интересовались. Рассказывайте.
   Полкин напрягся, но виду не подал.
  -- Долгая история, Аркадий Петрович...
  -- Ничего, время есть, - Аркадий задавил окурок о строительный шлем, - говорите.
  -- В общем, меня подрядили книжку написать... О еврейской жизни города. Для сбора материалов дали командировку в Киев. С Кингуром я столкнулся случайно. Вернее, он на меня сам вышел, - Полкин отхлебнул шампанского. - Вот, в общем, и вся история.
   Аркадий ещё некоторое время с интересом изучал Полкина.
  -- Капитон, дорогой, подтвердите информацию.
  -- Миша правду говорит. Материала у него собралось для книжки достаточно, я думаю, он может уезжать в свой Нью-Йорк.
  -- А не слишком ли много материала у тебя собралось, Миша. Нет ли там ничего лишнего, - серьёзно спросил Ващенко.
  -- Аркадий Петрович. - Полкин внимательно посмотрел ему в глаза. - У меня никогда не было суицидальных наклонностей.
   Аркадий Петрович оценил фразу.
  -- Ну, пишите свою книгу. Главное, не слишком увлекайтесь темами, отходящими от главной линии сюжета...
   Полкин вдруг заметил, что Аркадий в дрызгу пьян. Как-то вдруг это становится заметно. "Мамочка" Ян Ильич сидел, склонив голову, и улыбался своим верблюжьим туфлям. Морда у него была при этом совершенно бабья. "Выйти бы отсюда живым... А там - будь что будет..." Председатель сосредоточено посапывал в усы. Володарский шептался о чём-то с Палычем. Филимонов пытался подслушивать.
  -- Хорошо, я постараюсь не отклоняться от генеральной линии, Аркадий Петрович.
   Ващенко уже не слушал. Он сам почувствовал, что аудиенцию пора прекращать.
  -- Ладно, по домам пора. Шура, позаботьтесь о товарищах. Ох... А мы домой поедем... Отбой.
  
   На улице стало спокойнее. Вид привычных домов, машин и фонарей дал почувствовать Полкину, что кошмар пока закончился и он снова в реальной жизни. Отказавшись от услуг Филимонова, они втроём молча побрели в сторону Крещатика.
   Понемногу дыхание вечера брало над ними власть. Люди, новые, постпереворотные люди стали вытекать из переходов и станций метро. Оранжевые жилеты почти завершили свой скорбный труд. Только чёрно-синие кучки ментов напоминали о дневном ужасе.
  -- Урки власть захватили... - вдруг пробормотал Юра.
   Палыч пнул пивную бутылку. С футбольным энтузиазмом она влетела в фонарную тумбу и разлетелась со щелчком и звонами.
  -- Штанга, - констатировал бывший физрук и ухмыльнулся.
  -- Хорош хуйнёй страдать! - вдруг накинулся на него Юрий Всеволодович.
   И попытался дать неуклюжий подсрачник, от которого Палыч без особого труда увернулся.
  -- Хуй пизды не краше... - продолжал гнусно ругаться Володарский. - Полкин?!
  -- Ась?
  -- Ты хоть понял, что это для нас значит?
  -- Не совсем, - честно сбрехал Майк.
  -- Это значит, что вся хреномантия начинается сначала. - Володарский стукнул Палыча. На этот раз получилось неожиданно и больно.
  -- Ай! Ты чё, обурел, Пельмень? - Палыч схватился за плечо. - Меня ж сюда сегодня электрошоком пизданули!
  -- А хули было братков бодать, когда вежливо попросили войти?
  -- Вежливо? Жопу пусть своей вежливостью вытрут. Я ж по рожам вижу, что хамы! - отбрыкивался Палыч. - Если б не эта электрическая пиздюлина, я б их по лестнице с первого по пятый раскатал... Ты ж помнишь Ялту, Юрик?
  -- Помню... такое забудешь... Ладно. Хоть мне жевалово всё раздолбали, а я всё равно ваш начальник. И Кингура, сукиного пиздабола, все равно достану. А заодно и Аркаша будет у меня нашатырь лизать...
   Полкина начало грузить по-новой. Он повернулся к Володарскому и заорал ему в лицо:
  -- Дай ты хоть минуту отдохнуть, Пельмень!
   Юрий Всеволодович опешил.
  -- А и то верно. Слушайте, пацаны. Надо и вправду расслабится. А то у меня уже несварение зарождается где-то в недрах.
  -- Поехали в Гидропарк... - подкинул пороху в огонь Полкин.
  -- О-о! - вылез Палыч. - Я там сто лет не был!
  -- Туда в метро, а назад на такси, как в старые добрые времена, а, Палыч! - пихнул Юрик снова своего подельника.
  -- У, что ж ты снова тычешь, дубина, там же точка болевая... - замахивался на Юру Палыч.
   Полкин чуть задержал шаг, посмеиваясь над своими новыми напарниками. Вечер штурмом брал Крещатик. Народ шатался, как всегда, с большими пластиковыми стаканами и бутылочками пива. Небо дышало ещё не ушедшей весной. Каштаны белели в свете оранжевых фонарей миллионами крошечных, филигранных люстр. Летнее пространство приняло Майка и понесло навстречу новым приключениям.
  
  
   (с) Валерий Голинский, при участии Михаила Голинского
  
   Пятница, 13 мая 2011
  --
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"