К пятнице я уже так страшно устал от работы, от недосыпания, от нервов и водки, что утром в троллейбусе на меня снизошло озарение в виде перебоев в работе сердца. Неожиданно насмешила мысль о том, что если я умру, то меня будут возить, коченеющего, до конца смены. А потом привезут в депо, где будут бить по околевшим щекам, пока не поймут, что меня уже нет. Но в пыльные стекла било весеннее солнце, а измученная зимой улица, по которой пробирался троллейбус, только-только начинала готовиться к лету.
На конечной остановке я вышел вместе с подержанными и потрепанными пассажирами, и был я уже почти здоров. В голове кругами ходила усталость. Я забрался в гору, ныряя в подворотни и карабкаясь по железным лестницам. Потом исчез в одном из кирпичных старых домов. Начался рабочий день.
Волоча крыло, как раненная птица, я из последних сил добрался всё-таки до конца этого рабочего дня. Желание было одно - выспаться.
Я не помню пятницу вечер. Всё было головокружительно и как будто не со мной, потому что от меня почти ничего уже не оставалось на тот момент.
Были сообщения. Телефон изредка подскакивал и торжественно верещал. Ты волновалась там, за восемьсот километров, в Москве - городе, который сверху напоминает гигантского паука, вцепившегося в Россию. Ты сидела в своей, вывернутой наизнанку квартире, на огромной куче кирпичей, бетонных блоков, труб, канализаций. Ты сидела в обкаканной воронами горе габаритного мусора, набитой урчащими холодильниками, трухлявыми коврами, гудящими телевизорами, и наполненной серо-розовыми копошащимися существами, завернутыми в дурно попахивающие лоскуты и тряпки. Ты сидела среди этого всего и светилась разрушительной радиацией. Ты была совершенно неуместна в этой гигантской мусорной куче. Ты стремилась убежать оттуда, улететь, пройти сквозь грубые загородки, сквозь холодные грязные стекла, ты стремилась туда, где предполагался твой второй, положительный заряд. Вся Москва, эта необъятная свалка людей и прочей рассыпчатой дряни, вся Москва светилась и вибрировала, зудела и стреляла тонкими разрядами. Разряды достреливали до меня. Мой телефон попискивал, как от уколов. Суббота. Спать было невозможно. За окном распадался, тонул в огромных развалах рыхлой и ненадежной почвы мой город, проваливался в подземные озера и сползал с лысых гор. Упирался мокрыми сваями, растресканным бетоном, булыжником и кирпичом. Земля глотала город, совершенно не жалея, не давая даже оставить о себе память. Она светилась золотым сиянием, лучилась бахромой голых ещё веток.
Он все-таки решился! Твой второй положительный заряд. Оказалось, он дрожит, он вибрирует, попадает с тобой в резонанс. Осторожно, ты его развалишь. Против твоей радиации не устоит и целый полк таких как он, таких вот всадников без лошадей. Осторожно будь с ним, как с ускользающим сквозь пальцы крошечным цыпленком из сна. Ты сжала себя в шаровую молнию, накачалась коньяком, брызнула в глаза светом солнца, когда выбралась из тухлой кучи просроченных, несбывшихся надежд. Твои пальцы перестали светиться, и никто не заметил, что из-за тебя весь город не мог спать. Он тоже не спал, но он знал, что это ты.
И я не спал. Я получал дозированную радиацию по телефону, пучки и вспышки. И поэтому я тоже не выдержал и схватил бутылку водки, которая вдруг расположила меня по ветру солнечных частиц. Они перестали стегать меня в лицо, хлестать в спину. Они теперь лишь легонько ласкали плечи, будто это твои электрические волосы, которых я никогда не коснусь.
Мне не удалось отвлечься. Мне не удалось сбежать из стройной системы искусственных пещер, сухих, трескучих переборок. Над головой прыгал на диване сумасшедший Ебун, грохоча пружинами. Слева гудел и стукал чем-то Прокурор, а справа, в трубе, в жутком пустом канале с дырочками колотился заблудившийся Хит. В каждой коробочке свернулась засохшая саламандра. В каждом аквариуме - пыльный пучок мха, коленчатые насекомые, труха и крошки. Названия всему - бесполые латинские слова. Песочек в уголке, невыметаемый ничем, невымываемый белый песочек.
Бутылка водки выпутала меня из проводов. Сигналы затихли, ты сидела и ждала за столиком его приближения. Он опаздывал, он даже в этом - настоящая женщина. Милая девушка с мужественной внешностью. Но это ничего, этого мы не боимся. Мы из него вытряхнем бабу. Мы прошибем его электрическим током и радиацией. Он у нас ещё будет тем, кто он есть. За столиком двое - это для меня полная абстракция.
И всё-таки меня не оставляла надежда покинуть этот высушенный лабиринт. Растекаюсь по обоям. Опять по проводам, кто ещё есть на свете кроме меня здесь и её там?
Вот к ночи все кончилось. Ты сбежала из своей кучи. Ты уже не облучаешь периметр. У меня закончилась в бутылке прозрачная жидкость, и я вдруг понимаю, что это не спирт, а слёзы. Где-то в ночи тихо тлеешь, ещё не осознавая, что ты уже не одна. Но ещё не с ним, ещё ни с кем.
А я лег, и экран мой погас. А потом звонок - мне звонил друг из-за океана, и он со мной час говорил о том, что он опять пробил головой гипсокартон. Он думал обнять кого-то, но проломил дырку. И теперь его голова изнутри усыпана мелом и трухой. Потом я опять пытался спать. У подножия мокрой глыбы раздавались голоса. Голоса были пьяные и никак не утихали. Я вышел на балкон и швырнул в них камнем. Они отреагировали по-разному - один сказал, что нужно уходить, другой сказал, что он никого не боится, а третий просто мычал что-то. Они не могли принять решения, потому что были одним организмом с тремя бестолковыми головами. Алкогольный змей-Горыныч. Ушли.
Утром писк телефона, твои ловкие пальцы уже нашли кнопочки. А я не могу встать. Через сон всё слышу и понимаю. Но я иссяк. Меня уже не было со мной. Потом утро и новые надежды выбраться из-за шкафа, из клубков пыли и волосков. Но голос родной в телефоне был слабый, и надежды угасли, засохли - маленькие черные закорючки в пыльном углу.
Но вот снова мы на связи. Я так и не знаю, как там у ВАС получилось, но я вижу буковки, растерянно-блаженные, а значит, всё хорошо.
Воскресенье. День прошел в попытках починить вышедшую из строя поясницу. Страхи, что это заговорили почки. Но нет, нет - спина. Горячая ванна, мазь, и к вечеру я уже могу передвигаться, почти как прямоходящий примат. И я передвигаюсь праздновать покупку другом автомобиля. Вчетвером в гостях лучше, чем одному дома. Опять почти целая бутылка водки бесследно впиталась сквозь меня в землю. Я еду в метро. И как-то странно - опять опоздал на последний троллейбус.
А это кто стоит на пустой остановке, всматриваясь с надеждой в бесполезное синее табло? Нифига, девушка, не будет больше троллейбуса. Почему вы так думаете? А у самой глаза смеются. Маленькие темные глаза. Пошли пешком. Мимо сквера, мимо широких голых перекрестков, пустых домов. Через страшную бетонную речку Лыбедь. Мимо затруханных автостанций. Под трубами теплоцентрали. Под мостами железной дороги. Вдоль трассы вверх, мимо молчаливых зарослей. Шли и смеялись. Изощрялись в черном юморе. Это был мне подарок, чтоб я не растворился в уличной пыли. Рассказала, как так получилось поздно. Подружке фотографии со свадьбы показывала. Ага. Фотографии. А я... а мы машину обмывали. Что-то плохо обмывали. Не видно? Бутылку водки сквозь шестьдесят кг. узелков и мясок, трубочек и дребедени всякой мокрой - не видно. Почему не видно - не стал спрашивать. И так хорошо - я и сам чувствую, что не пил. Неужели меня до самого дома проводят? Намек. Запросто. Я никуда не спешу. Я бы гулял до утра. С чужой женой. Днем такого не бывает. Днем мы бы существовали в разных измерениях. Дверь хлопнула. Но всё-таки я ещё пока не пыль.
В два часа ночи я наконец-то спал. И ты где-то была, всё так же вечна как прибой. То прилив, то отлив. Не добежать мне до кромки воды. Никуда мне не деться от ночи. Не коснуться мне волн - твоих волос.
Ничего, соберу рухлядь для следующего дня. В лифте в зеркале уже всё замечательно. Мне он симпатичен. Если не вскрывать. Если ничего не думать. Если не быть им, то все вполне классно. Я с тобой сегодня буду снова говорить посредством графических символов. Я наконец-то узнаю, куда подевалась радиация, и каков он - твой положительный заряд, твой всадник без лошади...