Было воскресенье. Заведующий хирургическим отделением районной больницы Акименко Петр Денисович вкусно позавтракал и хотел уже идти в свой кабинет, чтобы почитать свежий журнал Хирургия, как внезапно прозвенел телефон. К аппарату подошла его жена Августа Федоровна и начала слушать.
- Это тебя, - сказала она мужу. - Из приемного отделения.
- А что там случилось?
- Скорая привезла старушенцию с переломом бедра, поскользнулась на полированном граните возле памятника Ленину. Говорят, есть еще и подозрение на сотрясение мозга. Просят приехать в больницу.
- Скажи, пусть присылают машину!
- Он будет ждать, - сказала Августа Федоровна в трубку и положила ее на аппарат.
Этот памятник был каким-то божьим наказанием для жителей города. Десятки людей получили уже переломы рук, ног, сделались калеками, а две женщины даже умерли от сотрясения мозга. Соорудили его десять лет тому назад на самом напряженном месте, в начале главного бульвара, где больше всего пешеходов идет на работу и с работы. Да еще какой-то высокоидейный конструктор смастерил полировку квадратов на тридцать вокруг, а обойти невозможно! Хочешь, не хочешь, а шагай на каток и выбирай одно из двух: или балансируй, или падай, ломай руки, ноги на радость вождю мирового пролетариата. Особенно много травм бывало зимой, когда полированный гранит покрывался тонкой коркой льда или припорашивался снегом - тут человек, как только становился на него, мгновенно оказывался в нокдауне: сам себе секунды отсчитывал кости на целость проверял.
Возвратился домой Петр Денисович часа через три, расстроенный и сердитый.
- Ты чего такой взволнованный? - спросила его Августа Федоровна, как только он вошел в дом, - Может, бабуля умерла?
- Нет, еще жива, но до утра не дотянет!
- Откуда ты знаешь?
- Знаю, так как не может глотать! Раз не глотает воду - пиши эпикриз!
- Успокойся, может, еще и выживет! И потом, неужели ты не привык к таким случаям?
- И никогда не привыкну!
- Слушай, Петя, может, пообедаем! Я сегодня, пока тебя не было, успела борщ сварить. Такой вкусный получился, как вино! - сказала Августа Федоровна и начала накрывать стол.
Слово борщ действовало на Петра Денисовича, как магия. Стоило его произнести, как муж становился веселым, на лице появлялась усмешка, на душе у него светлело, словно никаких затемнений там и не было. Но на этот раз борщ не помог, настроение у него не улучшилось.
- Ну, и подлецы! - сказал он, севши за стол, - Это уже тринадцатый случай! То было все зимой, а теперь и летом люди стали падать. Сколько не говори, что полировку нужно снять, а им хотя бы хны!
- Если бы кто-то из начальников свернул себе шею, тогда, может, и снимут, - проговорила Августа Федоровна, ставя тарелку борща на стол.
--
Нет, такое безобразие невозможно дальше терпеть! Сегодня же пишу еще одно заявление в горком партии и ставлю вопрос ребром: кто вам дороже: памятник или здоровье людей?
- Петя, успокойся, и не надо писать! За такую писанину они тебя смешают с грязью, и еще сам будешь виноват! Скажут: Плохо лечил, раз люди становятся калеками и помирают! Немедленно проверить работу хирурга Акименка! Я прошу тебя, оставь свою затею! Тебе, что, мало тридцать седьмого? Забыл, как сидел и мучился?
- Я не забыл, но сейчас не те времена, чтобы обвинять врачей ни за что, ни про что!
- Ого, еще как обвинят! Это они хорошо умеют делать!
- Ну, чего ты испугалась? Не съедят же они меня и не посадят, а заявить протест надо. Пусть знают, что мы не дураки и в кое-чем разбираемся!
--
Ох, и неспокойная твоя душа!
- Пойми, я не могу больше видеть, как люди страдают! Не могу! Кроме того, это мой врачебный долг! - сказа Петр Денисович в конце обеда и ушел в свой кабинет.
Вечером возвратились с речки Валентина и Костя и тоже стали уговаривать отца никуда не писать и не ходить.
Но никакие уговоры не помогли. На следующий день он отправил в горком партии письмо, в котором детально описал все случаи травм возле памятника Ленину и, с целью предупреждения дальнейшего уличного травматизма, внес на выбор три предложения:
1, перенести памятник на другое место,
2, убрать полированный гранит и
3, покрыть его асфальтом.
Прошло несколько дней. И вот однажды, как только он пришел на работу, ему позвонил главный врач и сказал, чтобы он немедленно явился в горком партии к первому секретарю.
- Ты не знаешь, зачем тебя вызывают? - спросил тот, - Какие могут быть у тебя там дела. Ты же беспартийный!
- Вероятно, кто-то заболел, - отвечал хирург, хотя догадывался, ради чего его туда приглашают.
Не тратя ни минутки, хирург снял халат и впервые в своей жизни потопал в грозный дом. Он был доволен, что дело вокруг памятника закрутилось, но в душе никакой надежды на успех не имел. Не такой это народ, чтобы послушаться какого-то врача и перенести своего идола на другое место. И, вероятно, Авочка была права, когда уговаривала меня никуда не писать и не ходить. Она у меня умная и видит намного дальше, нежели я. А впрочем, интересно, как они себя поведут.
В приемной была одна секретарша, которая сидела, словно цербер, за большим пультом с множеством кнопок и клавиш.
- Вы кто и по какому делу? - спросила она серьезно.
Петр Денисович назвался и тут же:
- Можно войти?
- Нет! У нас только по вызову!
- Тогда вызывайте! У меня мало времени!
Надавила церберша какую-то кнопку на пульте и сказала:
- Иван Петрович, пришел доктор Акименко. Он говорит, что ему некогда. Хорошо! Ясно!
И к Петру Денисовичу:
- Сейчас не может принять, очень занят! Подождите!
Сидит Петр Денисович и, ничего не подозревая, ждет своего трагического часа. Проходит минута, проходит две, потом уже и не сосчитать, а приглашения нет. В приемной тихо, только телефон изредка дзинь-дзинь и голос секретарши:
- Сейчас очень занят! Позвоните позже!
И хирург чувствует, как в его душе начинает расти возмущение, протест. И не за себя - за тех двух больных, которые назначены сегодня на операцию резекции желудка. Им уже сделана утренняя, еще до его прихода, премедикация, они в полусне и, вероятно, подсознательно ожидают его как Бога, как своего единственного спасителя, но он должен здесь торчать.
- Позвоните, пусть меня примет срочно! - говорит Петр Денисович решительно. - У меня две операции!
- Напоминать невежливо!
- Тогда я уйду!
- Не советую. Подумайте о последствиях!
Попался, словно в капкан! - с ужасом думает он. - Ни туда - ни сюда!
Чтобы развеять тоску, это ощущение тюремной безысходности, Петр Денисович решает помечтать. Эта приемная, - рассуждает он, - достаточно велика, из нее могла бы получиться хорошая предоперационная, а не такая маленькая, как наша. В ней можно было бы свободно разместить все стерилизаторы, термостаты, шкафы. Вместо одной раковины сделать несколько. Там, где сидит эта симпатичная девушка, прорубить окно, чтобы стерильные инструменты подавать в операционную, а не через двери носить, как это мы вынуждены делать сейчас. Эти темные панели под дуб сменим на белый кафель, а лучше - зеленый, он приятнее для глаз. Паркет снимем и постелим линолеум, его удобнее мыть и убирать. Что еще? Да, бактерицидную лампу повесим здесь, освещение сделаем хорошее, эта полутемнота не годится, ощущение такое, словно ты в подземелье. Теперь надо посмотреть кабинет первого: можно ли там три операционных стола и аппарат искусственного дыхания разместить, чтобы ускорить работу и всех плановых больных прооперировать. На одном столе и без аппарата далеко не поедешь. Но почему туда не пускают? Что за свинство?
В этот момент он слышит голос секретарши:
- Доктор, заходите, пожалуйста!
Войдя в кабинет, Петр Денисович увидел такую картину: посредине - большой дубовый стол буквой Т, покрытый сукном зеленого цвета. Вокруг него - мягкие стулья, на окнах - тяжелые шторы, на полу - ковры и ковровые дорожки. Возле стены - высокие часы, а в нем большой циферблат, две тяжелые гири на толстых цепях и маятник нехотя влево вправо. Глядя на его ленивые движения, кажется, что время течет медленно, а быть может, и совсем остановилось, и что здесь никто никуда не спешит - светлое будущее придет само по себе, стоит только регулярно поднимать гири. За столом, в мягком кресле сидит первый, толстый мужчина лет на сорок пять. На нем костюм темно-синего цвета и галстук чуть светлее. На столе еще больший, нежели в приемной, пульт управления с цветными лампочками, телефонной трубкой и кнопками, похожими на фортепианные клавиши. Возле окна, на стуле примостился нездешний товарищ с журналом в руках и делает вид, что читает. В противоположность первому, он худой, щеки впалые, шея длинная, как у гусака.
Тишина. Полутемнота, словно в мавзолее. Приятно тикают часы. На первый взгляд кабинет кажется солидным, с претензией на величие и красоту, и, вероятно, должен внушать посетителям, что хозяева его тоже порядочные и солидные люди, с чистыми и благородными намерениями. Но у Петра Денисовича другое ощущение: ему кажется, что он попал в глубокое подземелье инквизиции, где его начнут проверять на идейную закалку и веру в коммунистическую религию. И тут он понял, что значит известное выражение: Вызвать на ковер.
И вот стоит известный хирург на ковре и ждет, когда начнется бой с титанами коммунистической идеологии: немедленно или чуть позже?
Хорошо бы, - думает он, - присесть на минутку и передохнуть перед встречей. Даже боксеры перед боем в углах сидят, сосредотачиваются
И Петр Денисович решил напомнить об этом первому. Наверное, из-за больших дел забыл элементарные вежливости, бедняга, - подумал хирург.
- Разрешите присесть! - проговорил он деликатно, чтобы не оскорбить забывчивого товарища, и показал глазами на свободный стул.
И тут он получил первый удар, запрещенный правилами хорошего тона.
- Нечего садиться! Мы тут недолго будем с вами разговаривать! У нас нет времени!
Э, тут борьба ведется без каких-либо правил! - подумал Петр Денисович. - Здесь сражаются по-пещерному!
На этот выпад хирург ответил мысленно: Хам!
И стали они дальше обмениваться ударами, сначала легкими, а потом - и тяжелыми: первый вслух, а Петр Денисович тоже вслух и еще в уме, про себя.
- Скажите, это вы писали? (Тупица, разве не видно подписи?)
- Да!
- Сами или с кем-то? (Тупость растет)
- Сам.
- Так вот, уважаемый писатель! (Глупая ирония!) Мы требуем, чтобы вы прекратили сочинять пасквили! (Жирный индюк! Он не знает, что значит это слово!)
- Это не пасквиль, - отвечал хирург вслух, - а реальные факты.
- Не перебивайте, когда с вами разговаривают! (Боже, куда я попал? Кому писал?) И хорошо запомните: вы нам не указ! Никто переносить памятник не будет, это вопрос не медицинский, а политический. И полировку портить тоже не позволим, она великая ценность!
На эту серию ударов хирург ответил одним, но точным, прямо в лицо:
- Да чихать на такую ценность, если из-за нее люди становятся калеками и помирают!
Теперь он стал ждать ответного удара и, чтобы выдержать, весь сгруппировался.
- Выражайтесь, доктор, осторожнее! (Бейте не так сильно!) Вы не на базаре, а в номенклатурном учреждении! (Лучше бы сказал: Клавиатурном! Вон сколько клавишей на пульте)
Голос первого звучал угрожающе, в глазах, словно молнии, засверкали огоньки ненависти. (Да, борьба здесь идет не на шутку, а всерьез!)
В этот момент Петру Денисовичу показалось, что он как будто очутился в партере, а первый сверху. Теперь, - подумал он, - за чих будет выкручивать руки, ноги, гнуть голову и ломать шею, чтобы перевернуть и положить на лопатки. Надо любыми силами продержаться и сбросить этого индюка. Но смогу ли?
Надежды вирваться из клешней первого Петр Денисович почти не имел. Слишком неравные силы были у борющихся: первый - профессионал в политической борьбе, а хирург - всего лишь простой любитель; хозяин кабинета знал все методы и приемы, прошел специальную школу, а он - самоучка. И все же надо выстоять, ибо я духовно сильнее, честнее, а у него за душою торричелева пустота и первобытное хамство.
- А относительно смертей и калек, - наседал первый, - то можно тщательно проверить, как вы лечите, что травмированные у вас становятся инвалидами и помирают. Может, вы их нарочно на тот свет отправляете? А? - и первый лукаво (по дурному) подморгнул и показал пальцем на потолок. (До какой степени дурак)
На этот откровенный цинизм Петр Денисович ответил вслух:
- Позвольте! Вы не имеете никакого права приписывать мне то, чего не было! Эти времена кончились, когда обвиняли честных врачей во вредительстве. Я пришел сюда не для того, чтобы вы издевались надо мной, применяли запрещенные приемы.
Петр Денисович ощутил, что этой серией словесных ударов он сумел вырваться из лап первого и подняться.
- Говорите по сути: вы принимаете мои предложения или нет? - продолжал он дубасить первого уже стоя. - Если нет, то я буду обращаться выше! Не воображайте, что вы здесь пуп земли! Мне тоже некогда с вами разговаривать!
- Вы угрожаете нам, что ли? Как понимать ваши слова?
- Как хотите, так и понимайте!
- Тогда ясно: сперва на нас чихал, а сейчас на оскорбления перешел! Да знаете ли вы, что мы можем так чихнуть, что вы мгновенно в лагере окажетесь? (Вероятно, был лагерным надзирателем!) Смотри, чего захотел: снести памятник вождю! Порфирий Матвеевич! - обратился первый к товарищу, который сидел возле окна. (Индюк выдохся, зовет на помощь этого гуся длинношеего). Оказывается, вы были правы: тут действительно задумышлялась идеологическая диверсия! Товарищ абсолютно несговорчивый, сопротивляется, выражениями из анатомии стал разбрасываться, пупом обозвал! Вражеский дух так и прет из него! (Кажется, выдержал!) Вы только посмотрите, товарищ секретарь, как хитро спланировал этот диверсант свою акцию: под видом всесоюзного призыва к борьбе с травматизмом! Такой месячник сейчас проходит - ну, он и воспользовался: мол, не будет Ильича - не будет и травм! Да, умно задумано! Умно! - ехидничал первый (Молчи, не трать энергии.) - Только мы не глупее вас! И знаем, как таких умников укрощать!
- Иван Петрович, вы, что, хотите предложить облздравотделу снять хирурга с работы? - неожиданно проговорил товарищ, похожий на гусака, который поднялся и подошел к столу. - Я бы не спешил! У меня такое впечатление, что доктор не такой уж и плохой! Я тут слышал от многих, что доктор - мастер своего дела, все хотят только у него оперироваться, народ его уважает, (Подлиза несчастный!), а партия никогда не шла против пожеланий и воли народа. Возможно, он уже жалеет, что написал политически незрелое письмо, но ложный стыд удерживает его от признания своей ошибки.
Гусак подошел к Петру Денисовичу и взял его за плечо.
- Ну, как, жалеете, что написали? - спросил тот и попытался улыбнуться, чтобы склонить хирурга на свою сторону, - Да вы садитесь, в ногах правды нет! (Ах, какой добрый! Какой воспитанный! Как они любят всех сажать!)
- Нечего, я постою!
- Да нет, садитесь!
- Не настаивайте, я не сяду!
- Ну, как хотите, только напрасно вы обижаетесь! На партию нельзя гневаться! Тем более сейчас, когда она самоочищается! (Как очищается, когда у власти такие индюки и гусаки?). Я считаю, Иван Петрович уже жалеет, что погорячился, но и вы, доктор, тоже неправы! (Как же он льстит! Вероятно, меня боится!) Ну, несколько людей получили травмы, шли неаккуратно - так, что, немедленно писать? На весь белый свет кричать и делать политические выводы? Пришли бы к Ивану Петровичу, посоветовались, а вы сразу письмо и в атаку на партию! А если ее атакуют, то, естественно, она вынуждена защищаться! И, конечно, любыми способами! (Когда же кончится эта фальшь?) За всю историю партия никогда первая не нападала, она всегда только отбивалась. Так что, вы уж не сердитесь на Ивана Петровича! Он, по сути, отбивался от ваших атак! Может, слегка и погорячился, передозировал, как врачи иногда говорят - так с кем это не бывает! Работайте спокойно, никто вас за письмо преследовать не будет! (Так я тебе, гусаку, и поверю!) Давайте пожмем друг другу руки и до свидания!
- Извините, у меня нет времени на рукопожатия! - сказал Петр Денисович, резко повернулся и быстрыми шагами вышел на улицу.