Всё! Счастье наступает завтра. Завтра я стану не просто девчонкой, а полноправной школьницей с гордым именем Первоклассница.
В прошлом году меня не взяли в школу, потому что до 7 лет мне не хватило 4 месяца и я, проплакавши несколько дней, стала тайком ходить вместо садика, в который меня отправляли самостоятельно ввиду близости его к дому, в "школу". Я тащилась за весело щебечущими первоклашками до ворот школы, ошивалась там по окрестным дворам часа три, затем вместе с ними шла домой с завистью слушая рассказы их о школьной жизни. Возвращаясь, вновь ревела, благо дома до вечера никого не было.
Так продолжалось до тех пор, пока воспитательница, встретив маму, не поинтересовалось, не болею ли я, так как уже почти неделю не хожу в садик.
Мамой были проведены воспитательные работы словесно-физического действия, и свобода передвижения моя была ограничена. Обида потихоньку стала утихать, а потом сменилась бурной радостью.
Мы опять собирались переезжать к папе, далеко-далеко, почти что в Китай.
Папа уехал несколько месяцев назад в казахский город на китайской границе с весело-загадочным названием Текели и теперь звал нас туда. Начались многодневные сборы и пакование багажа под неумолчно-радостную, придуманную мной, считалочку:
тели-тели-текелели к папочке мы полетели,
полетели полетели к папе в теки-текелели.
Долгая дорога на поезде по лесам, полям и о, чудо, - горы! - невозможно огромные, непостижимо прекрасные и загадочные! Этот детский восторг перед горами я сохранила на всю жизнь.
Всё лето мы прожили в огромной палатке начальника партии в горах, пока в городке достраивался финский домик для нас. Вела себя я там очень и очень прилично, потому что отцу была дана страшная клятва, не отлучаться за пределы лагеря в пределах видимости, под страхом остаться на второй год дома.
Впрочем, меня это не сильно напрягало, так как пространство было довольно пространное, но безопасное. Со мной постоянно находились две огромные овчарки Памир и Алтай, и старый повар экспедиции Пал Палыч или просто Палыч, хозяин собак, которые и стали лучшими моими друзьями.
Друзья-то друзьями, но когда я делала попытки проникнуть на запретную территорию за пределы лагеря, они намертво становились на моём пути.
Когда я первый раз убедилась в непроницаемости некоего барьера, поняла процедуру, которую Палыч проделал в тот день, когда папа вручил ему бразды правления над своей рыжей бандиткой со словами: под твою полную ответственность.
Палыч, взяв меня за руку, провёл по периметру всей территории, объясняя по пути куда я не должна ходить и почему, собаки трусили рядом, радостно налаживая контакт со мной. Закончив полностью обход и убедившись, что я "честное первоклассное" всё поняла, Палыч повернулся к собакам и твёрдо сказал - Не пускать! На что лично я не обратила никакого внимания в отличии от Памира и Алтая. Они свято, до конца, выполняли волю хозяина.
И вот, наконец, домик достроен, обустроен, приобретена школьная форма, учебники и всё, что нужно для счастливой первоклашки. В каждый свой приезд к нам в горы мама держала строгий отчет передо мной, сколько, чего какого цвета и качества было накуплено школьного счастья.
31 августа мама приехала забирать меня. С каждым рабочим партии я прощалась персонально, была затискана и обцелована до невозможности, клятвенно обещав каждому учиться только на пятёрки, слушаться учительницу и не хулиганить в классе. Палыч и собаки вообще утонули в моих слезах. Несколько раз я пыталась выяснить, нельзя ли их забрать с собой - не вышло.
Пока мы прощались-собирались, наползли тяжёлые тучи и началась настоящая буря с ветром, ливнем, грозой и огромными страшенными молниями. Буря продолжалась всю ночь. Утром пришлось ждать, пока схлынут горные ручьи, потом долгий осторожный спуск.
Как я и боялась, мы опоздали. Злая и зарёванная я оказалась в школе в начале второго урока и директор, открыв дверь, ввёл меня в класс.
- Здравствуйте, дети, я привёл вам новую ученицу, её зовут Люда.
- Нет! - упрямо набычив голову, произнесла громко я.
- А как тебя зовут, может я не расслышал твою маму?
- Людмила.
- Но это одно и тоже, - усмехнулся он, - впрочем, разберётесь. И ушёл.
Откуда ж было знать этому толстому узкоглазому дядечке, что с тех пор, как в три года отец объяснил мне значение имени Людмила (древнеславянское людям милая, любимая людьми), я категорически отказывалась откликаться на любые производные от этого имени.
Я, подняв голову, впервые оглядела класс. На меня уставились 30 пар чёрных глаз и у всех учеников были чёрные волосы. Класс оказался национальным: казахи, корейцы и китайцы, и только три или четыре светло-русых головки мелькало в этом чёрном море.
Неожиданно для себя, я заулыбалась на все свои белоснежные 32.
С задней парты раздалось восторженное: кун кыз бала!
Улыбку мою ветром сдуло, я гордо и громко заявила - Сам такой!
Все засмеялись.
Подошла маленькая, худенькая, седая, строго одетая учительница, и положив тёплую руку мне на голову, сказала:
- Тлек назвал тебя солнечной девочкой, Людмила. Меня зовут Ирина Тимофеевна, надеюсь мы подружимся - и посмотрела на меня мудрыми и любящими глазами, такой вселенской любви в глазах я больше за всю жизнь ни у кого не встречала. Она повела меня к той задней парте, ибо мест больше нигде не было, к тому самому Тлеку, чем и была решена его участь на весь оставшийся период моей жизни в этом городке, участь преданного рыцаря и верного портфеленосца.
Надо сказать, что учится мне в 1 классе не понравилось, так как оказалось, что учить меня просто нечему. Я читала бегло (научилась в 4 года самостоятельно), считала в пределах сотни, складывала, отнимала и грамотно писала, но маленькими печатными буквами и довольно быстро, знала наизусть все сказки Пушкина, не говоря о других детских писателях. Единственная задача учительницы была научить меня писать прописью, и чистописание стало моей каторгой.
Первое время, когда мне надоедало сидеть и писать эти бесконечно круглые буквы, которые всё равно выходили с углами, я нарочно ломала перышко или опрокидывала чернильницу. Учительница прилепила чернильницу в углубление сургучом и запаслась целой упаковкой перьев, выдавая каждый раз новое взамен "нечаянно" сломавшегося.
Если уж становилось совсем невмоготу, я вставала посреди урока, собирала всё богатство, принесённое в портфеле и в карманах, и разложенное, как в моём отделении парты, так и в Тлековском.
А богатство было знатное: камни, камешки, каменюки разных цветов и форм, оправдывали гордое звание дочери геолога, рогатка обязательна и не одна (а нафига тогда камешки), маленький деревянный ножичек с драконьей ручкой в деревянных же ножнах (прощальный подарок Палыча) - предмет наибольшей моей гордости и зависти всех пацанов класса и ещё куча всяких остро необходимых для меня вещей. Ну, и, конечно, школьные принадлежности, которым уже почти не оставалось места в этом хранилище знаний.
Собрав портфель, я молча подходила к столу учителя, протягивая дневник. Она, вздохнув, но так же молча, писала в него все мои прегрешения, и я отправлялась домой. Но делать это я старалась, когда папа бывал дома, потому что мама, воспитанница детдома, а, потом, приёмыш деревенской колдуньи, была горяча в гневе и скора на расправу.
Потом Ирина Тимофеевна изменила тактику. Она давала мне какую-нибудь интересную книгу читать во время уроков, объявив всем, что в конце уроков я перескажу содержание всему классу.
Вариант оказался беспроигрышный. Была обезврежена самая большая и непредсказуемая опасность учебного процесса.
Читать я очень любила, любила даже больше своего драконьего кинжальчика, который только благодаря категоричному маминому "нет!", оставался в тайниках портфеля, а не на моём поясе, как у папы в горах.
Все уроки я читала запоем, а в конце последнего наступал мой звёздный час. Это точно был театр одного актёра. Я не просто пересказывала, я жила там, в этой книжке, вместе с героями дралась, убегала и догоняла, спасала и карала. По ходу действия, я могла вдруг вплести в канву рассказа нового героя или придумать новую ситуацию. Играла самозабвенно, иногда повествование не укладывалось в отведённое время и переносилось на следующий день, создавая интригующий момент и являясь определённым стимулом в творческом процессе обучения всего класса.
Учёба пошла. За год было много чего смешного и трогательного. И вот скоро конец учебного года, последние деньки перед Первомаем. На улице как будто лето, жара, все цветёт и пахнет. И везде продают мороженое и воздушные шарики к празднику.
Тлека от меня отсадили, чтоб не отвлекался во время уроков. Учился он слабо, зато дрался хорошо и, как истинный рыцарь, не раз прикрывал собой свою задиристую "кун кыз балу". Посадили рядом со мной тихоню и отличницу Нурилю, с которой, несмотря на ее тихонистость, я быстро нашла общий язык.
На одной из перемен мы накупили с ней разноцветных воздушных шариков по 3 копейки за штуку, аж 13 штук, на 30 коп моих и 10 Нурили. Придя в класс Нуриля потребовала сдачу, ну а фик её знает, куда эта копейка могла деться. Тогда она потребовала, раз я украла у неё денюжку, отдать половину моих шариков. Слово "украла" привело меня в ступор. Вдруг, сразу успокоившись, я сгребла все свои шарики и подвинула к ней, при этом грозно, угрюмо и очень тихо сказав: - уходи с моей парты. Девочка, опасливо на меня поглядывая, сложила портфель и встала посередине прохода, так как пересесть было некуда, все места заняты.
В это время прозвенел звонок и вошла учительница:
- Нуриля, садись на своё место, начнём урок.
Нуриля втиснулась на самый краешек парты, стараясь занять как можно меньше места. Я сидела насупившись, строя страшные планы мести на после школы. Затевать скандал при любимой учительнице мне не хотелось.
Нуриля, вытащив все шарики и пересчитав, 5 подвинула ко мне, потом, вздохнув, добавила еще 2, я резко двинула их обратно, затем она, ещё раз вздохнув, оставив себе три, опять подвинула их ко мне, я с силой отбросила кучку назад и, конечно, они упали под парту.
Нуриля полезла собирать и, вдруг, ей пришло в голову попробовать надуть один из шариков. Сидя на корточках под партой она начала тужится выдувая шарик. И тут меня осенило, план мести был готов. Зная её трусоватость и пугливость, я приготовила к атаке ручку с пером. Как только шарик достиг величины для эффективного взрыва, я ткнула его.
В тишине класса прозвучал выстрел, следом крик и глухой падающий стук около доски. Кричала Нуриля, упала в обморок Ирина Тимофеевна.
Я ринулась к учительнице и подсунула ей под голову свой портфель (видела в партии, так делал папа, когда один рабочий упал от жары в обморок). Тут на крик и ор класса заглянула уборщица, тут же появился директор и врач. Ирину Тимофеевну физрук, взяв на руки, как пушинку, унёс в медпункт. Когда он уходил, тоненькая рука моей любимой учительницы безжизненно свисала, качаясь в такт его шагов.
Тогда-то и появилась в дневнике та знаменитая запись:
""НАСТАИВАЮ, чтоб в школу явились ВСЕ родители НЕПРЕМЕННО. Ваша обожаемая Людмила довела учителя до обморока. Директор школы Кудайбергенов".
ВСЕ, это значило не только папа, который и ходил, в основном, урегулировать мои школьные конфликты, но и мама. Узнав характер моей мамы поближе, Ирина Тимофеевна никогда не приглашала её для воспитательных целей.
Меня отправили домой за родителями, но я не ушла до тех пор, пока продравшись через какие-то колючие кусты к окну медкабинета, не увидела, что Ирина Тимофеевна жива, здорова и энергично отмахивается от какой-то ватки, которую врачиха всё норовила сунуть ей под нос.
В душе моей заиграла музыка и, размахивая портфелем, я понеслась домой, но не прямой дорогой. А был у меня кружной захватывающий маршрут, полный опасности и приключений. Городок прорезало пополам глубокое и узкое ущелье, по дну которого протекала бурная река Текелинка, становящаяся похожей на ревущего тигра в сильные дожди, и через ущелье над рекой был переброшен подвесной мост.
Канаты, дощечки, ветер, качка, некоторые дощечки отсутствовали. Было классно забежать вперед стайки девчонок на середину, дать им немного пройти и раскачать мост. Так неожиданно я и лишилась своего первого портфеля. Но чудо было - свой любимый кинжал я в тот день оставила дома, Мама, в очередной раз наводя ревизию, выкинула всё богатство, а кинжал спрятала у себя в шкатулке, сказав, что вернёт его Палычу, потому что я не оправдала его доверия. Услышав это, я сразу повеселела - моему сокровищу ничего не грозит, Палыч ни в жисть не поверит такому оговору своей любимицы.
И вот второй портфель я несла на сознательную казнь, рассудив, что отдельно дневник потерять вроде бы как нельзя, а потерять вместе с портфелем вполне со всяким может случится.
Вытащив предварительно свою драгоценность, я громко и покаянно сказала: - Прости папа, прости мама, я больше никогда в жизни не буду прокалывать воздушные шарики и пугать людей. И, потом, школа уже почти закончилась, на второй класс надо уже всё новое. И, с лёгким сердцем пустив портфель в долгое плавание по Текелинке, вприпрыжку побежала домой.
А дома меня ждал сюрприз, вернее, два сюрприза. Приехал с гор папа, что было большим плюсом в данной ситуации. А второй сюрприз в количестве пол-класса сидел за нашим круглым обеденным столом и пил чай с вареньем и сушками.
Хитрый директор, решив подстраховаться, написал записку моим родителям, назначил пару почтальонов, к компании ещё присоединились добровольцы, но, оказалось, никто не знает, где я живу. Неожиданно Тлек вызвался проводить до моего дома. Проводил. На другой конец города и там сбежал от них. Но, Текели это не Москва, а язык до Киева доведёт.
И вот эта шумная компания пила чай за нашим столом и взахлёб рассказывала: "Кааак бабахнет, кааак заорёт, Ирин Тимофевна трааах, упала, директор орал, врачиха кричала, Ирин Тимофевна умерла не совсем как-то..."
Проводив компанию, мы поужинали в гробовой тишине. Затем родители, поставив меня напротив, потребовали объяснений.
Я взахлёб, со слезами рассказывала, глотая слова и целые предложения про шарики, про копейку, про воровку, про грабительский делёж и про качающуюся беспомощно руку Ирин Тимофеевны. Разбирательство дошло до портфеля. Выяснив последнее место его упокоения, мама пришла в ярость. Были потребованы клятвенные обещания извинений перед учительницей и подругой. И если с первой клятвой проблем не возникло, то на обещании извинения перед Нурилёй дело застопорилось намертво.
- Не буду! Ответ был один и надежд на другой вариант никаких.
Терпение мамы лопнуло, она подвела меня к углу и повернув лицом к стене, сказала: - Будешь стоять до тех пор, пока не согласишься. Я стояла два часа, потихоньку отколупывая и съедая известь со стены. Выключив свет, родители сделали вид, что заснули, мама даже попыталась всхрапнуть. Я молчала. Прошло ещё какое-то время и я трагически заявила:
- Спите, спите, завтра вы на работу уйдёте, а я возьму ножик и зарежусь.
Иэх! Мама пружиной взвилась с постели. Был включен свет, принесён огромный нож (откуда он такой только у нас взялся, потом я такие видела в магазинах, им масло отрезали от большущего брикета) и выдвинуто требование резаться сейчас, сию минуту, чтоб она могла здесь всё убрать, выкинуть на помойку, вымыть и спокойно потом спать.
Картина, достойная фильма ужасов тот час нарисовалась в моём воображении и я забилась в истерическом плаче.
Подхвативший меня на руки и крепко прижавший к себе отец, стал что-то тихо бормотать мне на ушко, шагая по комнате из одного угла в другой и укачивая меня, как младенца. Так я и заснула на его руках, а во сне видела качающуюся беспомощно руку Ирины Тимофеевны.
Через пару дней я весело ехала на папе в первых рядах первомайской демонстрации, еле удерживая в руках связку огромных, удлиненных в перетяжку, разноцветных воздушных шаров.