За неделю до моего рождения у мамы возникла непреодолимая прихоть - свекровин домашний свежевыпеченный хлеб. Была отцом дана срочная телеграмма: "Мама, Нина хочет твоего хлеба".
Просьба любимого сына, для матери закон. Хлеб был испечен и упакован. В качестве сопровождающего к хлебу была приставлена старшая внучка Валентина, дочь старшего сына Александра, только что окончившая десятый класс.
Но где Сибирь, и где Волга? Решено было отправить Валентину самолетом. Для конца пятидесятых это было круто. Еще круче было то, что самолет был военный, т.к. дядя Саша был в то время большой шишкой в контрразведке.
Надо сказать, что Валентина была настоящей русской красавицей - золотистые косы ниже пояса, огромные зеленые глаза с мохнатыми ресницами, истинно русская стать павушки и своевольный упрямый характер.
Отправка ее в Сибирь в качестве сопровождающего хлебов, имела и еще одну тайную причину - разлучению ее с парнем, который по каким-то причинам, очень не понравился ее родителям, понадеявшимся на русскую пословицу: "С глаз долой - из сердца вон".
Провожать Валентину на военный аэродром вызвалась бабушка.
В самый последний момент, когда уже был захлопнут люк и самолет начал рулежку на взлетную полосу, бабушка категорично потребовала остановить самолет - она тоже полетит. Связываться в то время с контрразведкой никто не хотел, самолет был остановлен, бабуля была догружена к внучке и они благополучно, через несколько часов, долетели до места назначения.
Опускаю эпопею моего рождения и последующего крещения в тайне от отца, т.к. в то суровое и неоднозначное время, это могло кончиться для него очень печально: лишением работы и изгнанием из партии.
Так Валентина стала моей крестной матерью, кстати, комсомолка, а бабуля загостилась в Сибири до моего трехмесячного возраста, не оставляя без присмотра свое обширное хозяйства на Волге. Еженедельно отец возил ее на переговорный пункт для связи с сыном и передачи через него указаний по ведению этого хозяйства.
Наконец, бабушка отбыла в свою Самару, которую она до конца жизни никогда не называла Куйбышевым, а Валя осталась у нас.
Когда мне исполнилось полгода, отца неожиданно перевели в Норильск на доразведку никелевых месторождений, и мы все четверо переезжаем на Крайний Север.
Валентина, окончив курсы, пошла работать на строящийся медно-никелевый комбинат крановщицей.
Комбинат сей воздвигнут руками тысячи зеков и "врагов народа", которых после войны увеличилось во много раз, т.к. во "враги" попадали все, кто побывал в немецком плену.
И вот закрутилась у нашей Вали бешеная любовь именно с таким "врагом народа", к тому же старше ее лет на семнадцать.
Никакие уговоры, увещевания, угрозы и обрисовка перспектив жизни с этим "врагом" моими родителями на нее не подействовали. Она собрала немудреные пожитки и ушла к нему в общежитие. Для укрощения строптивой был призван ее отец, который немедленно прилетел, наведя страх на все руководство молодого города.
Вражеский соблазнитель был немедленно отправлен на рудники подальше от города, а шофера, возившие руду на комбинат, строго проинструктированы на предмет перевозки молодой женщины.
Тогда Валентина из страха, что может быть увезена отцом силой, сбежала в тундру, где была через два дня подобрана оленеводами опухшая от слез и комаров, сильно простывшая, и привезена обратно в Норильск, где у нее началась горячка.
Стоя в больничной палате у кровати своей выздоравливающей, но не укрощенной Вальки, дядя Саша отпустил ее на волю: - Черт с тобой, живи, как хочешь, но знай, что дочери у меня больше нет!
Ромео был возвращен обратно на комбинат, им была дана отдельная комната в общежитии, и зажили они, наслаждаясь своим выстраданным счастьем.
Через какое-то время, Ромео, кстати, тоже Александр, был амнистирован и реабилитирован. Оказался он Героем Советского Союза с кучей орденов и медалей, военным летчиком, сбитым в конце войны и тяжелораненым, попавшим в плен.
Прошло семнадцать лет. Я, окончив школу, поступила в Самаре в институт и стала часто приезжать к бабушке в большое село под Самарой, куда к тому времени переселилась из Норильска семья Валентины и Александра, увеличенная на трех очаровательных дочерей.
В один из дней ранней осени тетка Наталья, мать Валентины, затеяла капитальный ремонт дома. Была ободрана до бревен старая штукатурка, набросана новая и проводилась последняя операция называемая шпорование - на высохшую штукатурку наносится тонкий слой глины, смешанной с конским навозом. При таком способе, никакие трещины для штукатурке уже не страшны. Эта операция была доверена Вале, как большому специалисту мастеру-штукатуру, что она и делала, стоя на столе и споро работая мастерком и деревянной гладилкой, руки при этом у нее были по локоть в этой глиняно-навозной смеси. Я в соседней комнате мешала сей раствор лопатой.
На дворе затарахтел мотоцикл и в комнату вошел ее муж с букетом полевых цветов. Боже, как же он был хорош в свои 52 года! Даже я, семнадцатилетняя дурочка, которой все кто старше 25ти казались глубокими стариками, даже я впадала в ступор, когда его видела. Трудно себе представить, как он выглядел 17 лет назад, мне казалось, красивее уже не может быть мужчина - мужество, красота, обаяние, искрометный юмор, доброта необыкновенная и неизъяснимая непреходящая нежность к своей жене.
Он подошел к стоящей на столе Вале, обнял ее за голые, уляпанные раствором ноги, и стал с тихим смехом целовать ее коленки, затем схватил на руки и закружил вокруг стола.
Она, высоко подняв грязные руки, чтоб не запачкать его, счастливо смеялась грудным смехом и прядь волос, выбившаяся из-под туго повязанного плата, вспыхивала золотом, попадая при кружении в косые лучи закатного солнца, льющегося в голые окна.
Я замерла в соседней комнате, боясь пошевелиться и спугнуть это чудо чужой любви.
Именно в тот момент я поняла, какой может быть Любовь и какие бывают у Счастья глаза.
Потом у Ахматовой встретила:
Конечно, мне радости мало
Такая сулила гроза,
Зато я случайно узнала,
Какие у счастья глаза...
P.S. Александр ушел в мир иной в шесдесят пять лет. Валентине не было еще и пятидесяти, но глаза ее потухли, из них ушла радость жизни. Через полтора года, она ушла вслед за ним, без особых болезней, без каких-либо видимых причин, говорили - "от тоски".