"Господи, ну и темень" - думала я, осторожно ступая по осенней грязи. Осторожность моя, впрочем, совершенно не помогала, и я уже пару раз вступила в лужу. Ноги были мокрые. С неба, прямо за шиворот падал мелкий противный снег. Наверное, первый. Была середина ноября, самое темное время года. Пусть поэты воспевают первый снег. Тоже мне, очищение природы! Ох, да что же это такое?! Я запнулась за какой-то камень и чуть не полетела на асфальт. Асфальта здесь, правда, было не так уж и много. Местами, так скажем. Фонарей не было вовсе. Окна были темными. Конечно, в три часа ночи все добрые граждане спят, поэты строчат про снег стишки, одна я тут скитаюсь во тьме. Бедная я бедная. Ай! Да что же это я! Надо было все-таки такси взять. Хотя денег только чуть до конца недели, а потом ... хрен его знает, что будет потом. Еще и вечер этот неудачный. С Сашкой поссорились, и ладно было бы из-за чего. Стоило мне ляпнуть, что постмодернизм скоро изживет сам себя, потому как, несмотря на все жалкие попытки современников, он мало чем отличается от абсурдных стишков в журнале "Крокодил", написанных твердой пролетарской рукой, как Сашка тут же взбеленился и назвал меня буржуем. Я попыталась злорадно расхохотаться, как кинозлодей, и заявила, что если я буржуйка, то он, Сашка, и подавно не пролетарий, а так, сраная интеллигенция, которую и за класс-то считать не принято. Дурацкая какая ссора, как дети, ей Богу.
Я, наконец, вывернула к своему дому. На лавочке возле подъезда сидела какая-то шпана. Темные силуэты шумно приветствовали меня.
- Эй, красавица, сигаретки не будет?
"Вот дерьмо", - подумала я, шаря в сумке в поисках сигарет.
На плечо мне легла рука. От обладателя руки разило спиртным и каким-то ацетоном. К горлу подступил комок. Я сбросила руку и наконец-то нашла сигареты.
- А, ну давай с нами выпьем, посидим. Пива хочешь? - вполне миролюбиво предложил ацетоновый голос.
- Нет, ребят, я домой.
Второй неслышно поднялся и схватил меня за руку.
- Ты чего обижаешь? В падло посидеть с нами?
- Да ну вы что, пацаны, ну все же свои. Я живу тут. А ну, отпусти! Сейчас как заору - весь дом сбежится!
"Изю бы сюда, - тоскливо думала я, - с метлой. Вымести всю эту шваль. В масштабах страны бы вымести ..."
Я дернулась и рванула дверь подъезда на себя, что, в прочем, было сомнительным укрытием. Пьяные "товарищи" ввалились за мной, гогоча и окликая меня по имени. "Вот уроды! - подумала я, в пару прыжков преодолев лестничный пролет - значит, и правда свои ... значит, знают, что я одна живу ...". Самый прыткий, видимо наименее пьяный, в те же два шага догнал меня и попытался схватить. Я бросила в него сумку и, пользуясь секундным замешательством врага, пробежала еще немного. Передо мной была дверь квартиры, но ключи остались в сумке! Я почувствовала себя идиотом. Настоящим и совершенным идиотом от природы. "Пожар!! - заорала я и принялась колотить в соседнюю дверь - Да пожар же!! Открывайте! Куришь лежа - сгоришь заживо!" Еще я орала что-то про леса России, потом про спички. Шпана давно притихла за моей спиной. Они стояли на лестничной площадке ниже и наверно делали ставки на то, откроют мне или нет. Пару минут спустя за дверью наконец-то послышались шаркающие шаги. Дверь распахнулась, и я кубарем влетела в образовавшийся светлый проем. "Девка! Ты чего орешь? Ненормальная?" - вопрошал меня сосед, стоя в одних трусах и тихонько пошатываясь. Я отобрала у него ключ и закрыла дверь, потом села на пол, оперлась спиной и разревелась.
- Машка, ты что ли? - сообразил, наконец, сосед. - Ну, ты чего? Весь дом перебудила. Ты чего ревешь-то? Какой пожар?
Соседа звали дядя Ваня. Я краем глаза увидела, как по колготкам поползла предательская стрелка.
- Дядь Вань, я немножко у тебя посижу ладно? Ко мне там ребята пристали.
- Какие еще ребята? Ну-ка дай я посмотрю. Сволочи! Мы таких десятками к стенке ставили, - твердо сказал дядя Ваня, направляясь к двери.
"К какой еще стенке?" - тоскливо подумала я, успокаиваясь, но тут же представила, как дядю Ваню запинывают трое сильных взрослых парней, и мне стало нехорошо.
- Дядь Вань, стой! Да стой ты! Нет там уже никого. Убежали они, наверняка. Они у меня сумку забрали, а в сумке ключи. Я тут посижу у тебя на кухне, а утром пойду за слесарями схожу, ладно?
- Ладно, - просто согласился дядя Ваня. - Ты пойди, умойся, чернота у тебя на щеках. Так даже немецкие проститутки не красились, - ворчал он уже из кухни, водружая на плиту тяжелый чайник.
"Какие проститутки?" - снова тоскливо подумала я, но умываться пошла. Приводя себя в чувство ледяной водой, от которой нестерпимо несло хлоркой, будто специально для таких полуобморочных случаев, я думала о том, сколько же дяде Ване лет. Определить возраст было сложно. Сколько я себя помнила, дядя Ваня всегда был одинаковым. Всегда пьяным, высохшим, как горелое дерево. Всегда морщинистым и беззубым. А черт его знает, не больше семидесяти, по крайней мере.
- Дядь Вань, тебе сколько лет? - спросила я его, прихлебывая слабый и мутный чай из стакана.
- Да уж побольше, чем тебе, соплячка! - рассердился вдруг дядя Ваня.
- Да кто бы спорил, - тихонько сказала я.
- А ты мне не хами! - кулак дяди Вани со стуком опустился на стол
- Да, нет! Я и не думала, - запротестовала я.
- Я, если хочешь знать, отца твоего знал, когда он еще совсем молоденький был. Хороший мужик. В Морфлоте служил. Он, помню, всегда говорил, мол, дядя Ваня, если чего надо ты только скажи. Мы, говорит, своих не бросаем. И большой человек был, на Волге ездил, - дядя Ваня важно поднял указательный палец, - Начальство, значит, возил. А где он сейчас, Серега-то?
- Не знаю, дядь Вань. Дай Бог, чтобы жив, здоров был ...
- Да, - согласился дядя Ваня, снова переходя в миролюбивое состояние, - Дай Бог. Сейчас хорошо, Бога-то можно поминать. А раньше, знаешь, не очень с этим было. Вот ты бы сходила, помолилась за отца-то... не грех поди.
Он пристально посмотрел на меня. Я спрятала полуголые ноги под стол и одной рукой попыталась подтянуть юбку.
- Да у тебя, у пигалицы, и юбки-то нет длинной.
- Ага, - согласилась я, - ни юбки, ни платка.
- Ну, платок я тебе дам. У меня от жены остались кой-какие вещи. Ты заходи завтра, вот и поищем. Может, и ноги твои бесстыжие прикроем чем-нибудь. Она когда уходила, вещички все тут побросала, только ее и видели. Не хочу, говорит, с душегубом жить. Вот так-то ...
Дядя Ваня поднялся и извлек из холодильника запотевшую бутылку водки.
- Тебе не дам, - злорадно сказал он. - Не для того тебя отец воспитывал.
"Ну вот, - растеряно подумала я. - Понеслась".
Пить, впрочем, все равно не хотелось. Во рту было противно, тошнота то и дело поднималась к самому горлу. Дядя Ваня отвинтил пробку и сделал пару глотков прямо из горлышка. По-мужицки ухнул и закурил вонючую папиросу. "А покурить, интересно, даст или нет?" - подумала я. А дядя Ваня уже ушаркал своими рваными тапками в комнату и вернулся оттуда с большим заляпанным чем-то фотоальбомом.
- Я тебе жизнь-то покажу! - угрожающе приговаривал дядя Ваня, как будто нес в руках не альбом, а розги.
Я отодвинула стакан с полуостывшим чаем и водрузила на стол это цветастое, в пошлых розочках, чудо.
- Вот смотри, - вещал дядя Ваня, - это жена моя, Нинка, хорошая была баба.
С фотографии на меня смотрело красивое, обрамленное локонами лицо. Правда, взгляд был испуганный, а губы сильно сжаты, так, что под нижней губой на подбородке образовывалась маленькая складочка.
- А вот это дочь моя.
На следующей фотографии я увидела женщину с маленьким ребенком на руках. Свободной рукой женщина прятала за спину большую хозяйственную сумку и как-то вымученно, но, впрочем, вполне счастливо улыбалась. Потом были еще какие-то родственники, а ближе к концу старые фотографии, где дядя Ваня был еще совсем молодым и совершенно неузнаваемым. На одной из фотографий он стоял в обнимку с какими-то мужиками, а сзади виднелся высокий забор, обвитый колючей проволокой. За забором маячила смотровая вышка, которая своей неказистостью напоминала избушку на курьих ножках. Смотреть на нее было так же страшно, как на пристанище Бабы Яги. Я покосилась на дяди Ванины руки. Фаланги пальцев действительно украшали наколки, но такие старые, полустертые, что разобрать их значение не представлялось возможным.
- Дядь Вань, а ты сидел что ли?
Дядя Ваня помолчал.
- Да не то чтобы сидел... Я, видишь ли, как бы наоборот... Конвоиром я был, Маша. Мы таких подлецов, как твои сегодняшние, к стенке ставили. Там ведь, знаешь, закон не закон. Прикладом в ухо да с этапа под откос - и готово дело. А нам и премию иной раз ...
Я молчала. Сказать на это было особо нечего.
Я перевернула страницу и опешила. Из альбома весело и беззаботно на меня смотрел папа. Тоже еще совсем молодой. Он стоял возле белой "Волги", гордо положив на нее руку, и, щурившись от солнца, сверкал белозубой улыбкой.
Я закусила губу. В глазах предательски защипало. Этого никак нельзя было показывать.
- Поспать бы мне, дядя Ваня, хоть немножко.
Дядя Ваня кивнул и проводил меня в комнату. Указал рукой на диван. Диван был застелен грязной простыней, одной ножки не было, и вместо нее были подложены книги.
- А ты где ляжешь? - спросила я.
- Я? - оживился дядя Ваня. - Да я ничего, я посижу маленько, ты спи, непутевая, спи...
Я легла прямо в одежде и закуталась в одеяло.
Утром я проснулась первой. Дядя Ваня спал в каком-то драном облупленном кресле. Рядом с ним на полу валялась пустая бутылка. Все тело у меня ломило, голова раскалывалась, и мне хотелось только одного - попасть домой, снять наконец-то одежду и залезть под душ. Я встала, плеснула себе на лицо ледяной воды в ванной, допила в два глотка свой вчерашний чай на кухне, потом, помявшись немного, накрыла дядю Ваню пледом, и вышла, захлопнув за собой дверь.
Я спустилась во двор. Во дворе было тихо. Мутное утро обдавало ледяной свежестью, на лавочках лежал иней, а в воздухе пахло снегом. Прямо возле подъезда валялись вещи, вытряхнутые из моей сумки. Блокнот и пара карандашей, какая-то мелочь и трамвайные билеты, круглый футляр из-под пудры был расколот пополам и втоптан в землю - зрелище поистине удручающее. Возле лавочки валялась упаковка презервативов. "Ну, точно, как немецкая проститутка", - криво усмехаясь, вспомнила я дядю Ваню и ногой запихала их подальше под лавку, чтобы не бросались в глаза. Разумеется, ни кошелька, ни телефона, ни, равно, как и самой сумки не обнаружилось. Я медленно, волоча кое-как ноги направилась по направлению к Изиной сторожке. По дороге я нашла Сашкину фотографию - видимо, ее унесло ветром. Я очистила ее от инея и сунула в карман куртки.
Изя был уже у себя. Так сказать, в персональном кабинете. По углам возвышались метлы и лопаты, как боеприпасы на случай вторжения анти-дворников. Сам Изя сидел на стуле и курил. Как всегда, от одного только Изиного существования и присутствия, мне сразу стало веселей. Я совсем искренне улыбнулась и протянула ему руку. Он пожал ее одними пальцами, сразу обхватывая всю мою ладонь.
- Шалом! Дорогой друг, - приветствовала я Изю
- Здравствуйте, Машенька, - он оглядел меня и, видимо, заметил и рваные колготки, и изрядно помятое лицо. Впрочем, чувство такта не позволяло ему сказать, что выгляжу я плохо. Вместо этого логичного замечания он спросил - что-то случилось?
- Да ... Изя, я ключи потеряла. Ты можешь вырезать замок и вставить новый, а еще занять мне денег на этот новый замок?
- Могу, - улыбаясь мне в ответ, сказал Изя.
Жалкая потеря ключей было самым меньшим, что со мной могло случиться, и Изя успокоился.
Он шумно задвигался и стал копаться в ящике с инструментами, попутно рассказывая мне последние слухи и новости. В своей телогрейке он напоминал большого медведя. Сплетни из Изиных уст приобретали форму не то притчи с запутанной моралью, не то просто доброй сказки без начала и без конца. В общем, слушать его всегда было одно удовольствие. Неприятности остались позади, но что-то определенно мешало мне расслабиться. Мне было тоскливо, я вспомнила аляповатый фотоальбом и усталых женщин, и своего отца ...
- Изя, - прервала я рассказчика, - слушай ... тут, знаешь, такое дело ... не мог бы ты присмотреть немножко за дядей Ваней? Ну, из 42 квартиры. Он старый уже. Никто к нему не ездит ...
Изя, на мое удивление, вместо того, чтобы высказать свое удовлетворительное "могу" замолчал и молчал довольно долго. Он даже инструменты перестал перебирать.
- Могу, - сказал, наконец, он, и у меня отлегло от сердца. - Отчего не присмотреть? Раньше вот он за мной присматривал. Теперь видно и моя очередь пришла.
- Да ладно тебе, Изя, - неожиданно разозлилась я. - Что у тебя за исконно русская привычка приравнивать себя либо к осужденным либо к судьям? Я знаю, что дядя Ваня был конвоиром. Да это же было сто лет назад.
- Да, нет, Машенька, - с упреком сказал Изя. - Именно за мной он и присматривал.
Изя снял телогрейку. И протянул левую руку вперед. От локтя до плеча руку пересекал кривой, глубокий, просто какой-то неестественно огромный шрам. Как будто Изя баловался и сейчас показывал мне фокус. В детстве, чтобы рассмешить кого-нибудь, шевелили ушами, кто умел, а тут вот такое.
Я осеклась.
- Прости, Изечка, миленький, прости меня, пожалуйста, я же не знала.
- Ничего, - успокоил меня Изя, надевая телогрейку. - Ничего. Оно ведь и правду сто лет назад было.
Он, наконец-то, собрал инструменты, и мы отправились взламывать мою старенькую дверь. Солнце выпуталось из тесных серых облаков и било светом в глаза, беспрепятственно проникая сквозь голые уже деревья. Я гордо шла рядом с Изей, который доверил мне нести большой и тяжелый разводной ключ.
Возле подъезда на лавке восседала старенькая тетя Клава. На коленях у нее лежала не то кошка, не то только шкура от кошки уж больно дряхло она выглядела. Тетя Клава как обычно шептала себе под нос что-то сварливое, понятное только ей одной. Я, в конец развеселившись, наклонилась и гаркнула ей прямо в ухо.
- Теть Клава, а вы чего такая грустная? Вы сидели или конвоировали?
Тетя Клава, как и следовало ожидать, проигнорировала мой вопрос. Она отшатнулась и перекрестила меня. Я рассмеялась. Изя смотрел на меня укоризненно.
- Машенька, ну ребячество же!
Потом не выдержал и тоже улыбнулся.
Прошло несколько дней. Я сходила на телеграф и отправила телеграмму брату с заявлением, что меня ограбили, и просьбой выслать денег. Брат денег выслал. Почти сразу. В тексте перевода значилось: "когда, черт тебя дери, ты пойдешь работать?" Вопрос был риторическим, вечным и неразрешимым, и отвечать на телеграмму я не стала. Обижаться тоже. Я вернула Изе долг и долго-долго слушала с удовольствием его бесконечные истории про историческую родину и про то, какие там люди и про то, что они кушают. Я, в свою очередь, пересказала ему Ремарка, то место, где беглого еврея все время ловят в тот самый момент, когда он намеревается съесть страстно любимую им жареную курицу. Изя искренне смеялся.
Телефон я купила себе новый, номер восстановила, и все, в общем, было распрекрасно. Вот только, проходя мимо 42-й квартиры, мне делалось как-то стыдно, муторно на душе, не по себе мне делалось. Я быстро заходила в квартиру, и от этой непонятной муторности мне было нестерпимо тошно.
"Ничего я не должна, - говорила я себе. - Не за юбкой же с платком идти, бред какой-то. Да и не помнит он уже, пьяный был". Так я себя успокаивала, и мне почему-то казалось, что если я еще хоть раз войду в квартиру дяди Вани, что-то во мне сломается, исчезнет или изменится уже навсегда. Вот незадача. Обычная вроде история. Ну, фотография отца в альбоме. Ну, юбки с платками. Ну, Изя со шрамом через всю руку ... я просто излишне сентиментальна, видимо. И свою сентиментальность, причинявшую столько неудобств по жизни, я ругала, на чем свет стоит.
На следующее утро я проснулась оттого, что в подъезде кто-то громко разговаривает, топает, хлопает и вообще черт знает, чем занимается. Я выглянула в дверной глазок. Обзор закрывала чья-то широкая спина. Я быстро оделась и выскочила в подъезд. В подъезде оказалась не я одна. Там стояли почти все соседи. Дверь дяди Ваниной квартиры была распахнута настежь. Толпилась почему-то милиция. На несколько ступенек ниже стоял Изя со скорбным и почему-то немного виноватым лицом. Из распахнутых дверей высунулась голова в фуражке: "Вызывайте труповозку, готов клиент", - гаркнула голова и снова скрылась. Кто-то из соседок взвизгнул, кто-то по-доброму так матернулся. Я схватила ртом воздух, которого почему-то оказалось сейчас очень мало, и посмотрела на Изю - он кивнул. Я, обойдя по кривой милиционера, вошла в квартиру.
- Девушка, вы куда? Туда нельзя. Девушка, вы родственница?
Ответить мне было нечего, и я просто быстро скользнула в знакомую мне комнату. Дядя Ваня лежал на диване. Лицо у него было почему-то не белое, а совершенно желтое, как старая бумага. Весь он сразу сделался каким-то невероятно худым и беспомощным. И если бы мог, то наверняка встал бы и выгнал милицию из своей квартиры. Он еще многое мог бы сделать: мог бы не давать мне пить, рассказывать мне про отца и ругаться с Изей, мог еще собраться и съездить к дочери ...
- Погодите, - сказала я. - Погодите, у него же дочь есть. Надо наверно ей позвонить.
Сзади мне на плечо легла рука. Я обернулась.
- Я уже позвонил, Машенька, - почему-то шепотом сказал Изя. - Она приедет, когда нужно будет оформлять документы на квартиру.
Позади Изи семенила тетя Клава. Она прямо подошла к дяде Ване, и, ничуть не робея, все так же что-то сварливо приговаривая, подняла ему голову и одела на шею крестик. Потом перекрестилась, развернулась и пошла обратно, не замолкая ни на секунду.
До меня с опозданием, но все-таки дошло то, что происходило. Я сжала зубы и схватила Изю за руку, которую он все еще держал на моем плече. "Это ничего, - приговаривал скорбным шепотом Изя. - Это ничего. Все мы там будем". Я не к месту вспомнила, что поговорка "все мы там будем" в нашей с Сашкой компании произносилась по поводу переезда в Питер и с трудом удержалась от истеричного хохота, который липким комом подкатил к горлу, а еще я поняла, что очень устала. Вся моя муторность накрыла разом, нещадно, как душный полиэтиленовый пакет - с головой. Я бросилась на кухню. Альбом, как я и предполагала, все еще лежал на столе. Я схватила его и выбежала вон. А потом долго-долго, часами сидела, закутавшись в одеяло, прижимая альбом к груди, и почему-то совсем не ревела. Это потом соседи собирали деньги на какие-то венки. И, кажется, я пьяная и измотанная пыталась всучить им больше, чем просили. Это потом мы курили с Изей во дворе, и он рассказал мне все, что знал про дядю Ваню и каким хорошим, оказывается, и ответственным работником он был. Я показывала Изе фотографию отца, и он говорил, что мы похожи. А потом, еще позже, недели через две, приехала дочь дяди Вани. И мне хотелось вцепиться ей в пережженные перекисью волосы и ткнуть прямо лицом в каждый грязный угол дяди Ваниной квартиры. Но все это было потом. А пока я сидела на кровати, закутавшись в одеяло, и прижимала старый фотоальбом к груди.
На похороны я не пошла. Не люблю мертвых людей. Я их боюсь.
В этот день позвонил Сашка и сказал, что постмодернизм, конечно, дерьмо, как и все остальное. Судя по всему, у Сашки начинался творческий кризис, и ему позарез не хватало понимающего собутыльника. Я рассказала ему про дядю Ваню. Он долго не мог понять, о ком идет речь, и вообще, при чем здесь похороны и я. Потом, наконец, понял в чем дело, помолчал и сказал, что сейчас приедет. Я обрадовалась, от Сашкиного голоса становилось теплее и уверенней. От его присутствия мне, вероятно, станет совсем легко и беззаботно, как раньше. Я смотрела в окно и ждала Сашку. Во дворе Изя руководил каким-то экскаватором, который в преддверии зимы перекапывал дорогу под окнами. Земля рассыпалась холодными комьями, растущий холм напоминал мне свежую могилу. Изя посмотрел наверх и приветственно помахал мне метлой.