Голозад Мария Константиновна : другие произведения.

Вчерасегоднязавтра

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
   ВЧЕРАСЕГОДНЯЗАВТРА
   Повесть
   - Вера! Кушаем молча! - строго прикрикнула Тамара Семёновна и потянулась за солью.
   - О! Это же этот... Как его... Ну, с собакой бегал, мент! - воскликнул Николай Ильич.
   _ Папка! Ты что?! - возмутился Андрей - это ихний сериал какой-то, америкосовский, а то наш был! - выхватил у отца пульт и принялся переключать каналы.
   - Ерундистика одна... - прокомментировал Николай Ильич.
   - И ничего не ерундистика - возразила Тамара Семёновна мужу - Андрюх, оставь, это хорошее кино, про девчонку. Там ещё автобус террористы захватили.
   - Верка! Жри быстрей! - прикрикнул Андрей на дочь, заметив, что та, выискивая в тарелке кусочки мяса, одновременно пытается изогнуться так, чтобы заглянуть в телевизор за спиной.
   - Андрюша! - немедленно отреагировала Тамара Семёновна - Фу как некрасиво! Что это: "жри"?
   -Да папа! Надо говорить "кушай"! - радостно вставила Вера.
   - Рот закрой! - возмутился Николай Ильич.
   - Когда я ем я глух и нем! - добавила Тамара Семёновна.
   - Мама - полушёпотом обратилась к Наде Вера - можно я больше не буду?
   - Конечно можно - сказала Надя cо вздохом, и встала, чтобы убрать тарелку. Тамара Семёновна округлила глаза - Этто что ещё за новости? Вера, ну-ка быстренько доедаем! Надя, оставь тарелку в покое!
   - Тамара Семёновна - возразила Надя - Она и так много съела, живот будет болеть.
   - Как это много? Ничего не много! В саду в два раза порция больше и она всё прекрасно съедает; это с мамой всё можно, вот и фокусничает. Живот болеть будет... Как же! Нечего на поводу у неё идти! Вера! Ну-ка села и скушала всё!
   - Иди в комнату - сказала Надя и вышла с тарелкой на кухню. Вера выбежала за ней. Тамара Семёновна от возмущения замолчала.
  
   Надя и Андрей поженились шесть лет назад. Познакомились они за год до свадьбы, среди шума и веселья бесплатного концерта, по случаю официальной праздничной даты из тех, в которые сотрудники милиции обряжены в белые рубашки и не обращают внимания на нетрезвых граждан, повсюду реют флаги, а вечером небо расцвечивается победным салютом. Для Андрея - слесаря-фрезеровщика четвёртого разряда, как и для всех нормальных людей, этот день был выходным, и, как все нормальные люди, утром в честь праздника он выпил водки с соседом по лестничной клетке, а вечером, с пивом и друзьями отправился получать свою порцию зрелищ. В патриотической толкотне Витёк, Топтун и Серый куда-то растерялись, и Андрей остался один с недопитой бутылкой среди толпы, в том умиротворённо-философском состоянии, какое случается, когда человек выпил ровно столько, сколько нужно, полностью удовлетворён собой и всем вокруг, и ещё не нуждается в физическом самоутверждении. Андрей ждал салют, покачивался под музыку, попивал пиво и любил весь мир, как вдруг ему на глаза попалась русая девушка в длинном, синем в цветах платье; она смешно подпрыгивала, пытаясь разглядеть сцену, и постоянно поправляла очки. В другом настроении Андрея бы только позабавил этот "тюлень" - девушка была полновата и на удивление неуклюжа, - а в компании Витька, Топтуна и Серого он бы даже отпустил пару удачных шуток; смущённый "тюлень" обязательно попытался бы сбежать, но в такой толпе девушка была бы вынуждена находиться рядом, краснела бы, злилась и может быть, даже заплакала бы или огрызнулась. Бы. Потому что сейчас нелепо-ромашковое платье, съезжающие очки и беспомощные подпрыгивания пробудили Настоящего Мужчину, Истинного Патриота, Защитника, Каменную Стену: "Девушка, я вам помогу", - небрежное усилие и тюлень вознесён над толпой, - Надя сидит на мужских плечах. На этой высоте она пребывала до самого конца салюта, хлопала в ладоши, кричала: "Россия! Ура!", захлёбываясь в общем вопле, а потом они гуляли вдвоём по ночной Москве, обнимаясь, грелись на лавочках, смеялись, вели нескончаемый разговор, перескакивая с одного на другое, пытались петь и снова смеялись.
  
   Они стали видеться каждый день. Андрей рассказывал анекдоты, пересыпая их грубыми шутками заводчанина, Надя читала наизусть Лермонтова и Блока. Вдвоём ездили с палаткой в лес, жарили сосиски, плавали наперегонки, брызгались и хватали друг друга за пятки. Андрей кричал под гитару матерные песни - Надя, краснея, прятала голову в колени и задыхалась от смеха; научилась брить ноги, краситься, пить водку, и не ночевать дома. Оба словно проснулись, увидели нечто иное, до сих пор не изведанное, а потому влекущее и завораживающее. Надя жадно глотала эту новую жизнь, такую нежданную, простую, пропахшую потом и свободой любовь; университетские будни оказались вдруг затхлой кельей и прах их был развеян без почтения и прощальных слов; тихий родительский дом, пианино, паркет, мамин седой пучок, стопка тетрадей для проверки на столе, папины ноты, лысина и клетчатые тапочки - всё наводило тоску, угнетало как закрытая дверь в пустой комнате, и Надя бежала прочь, отплёвываясь от скопившейся пыли.
   Андрей неосознанно склонялся перед женственностью и мягкостью, трепетал от полуулыбок и румянца, и колдовской трелью в тонком с придыханием голосе чудилась ему непонятная поэзия. Он чувствовал себя грубым конюхом, до которого снизошла принцесса; ощущение собственного тела, физической силы, мужественности переполняло его. Иногда он дарил Наде цветы, и благодарный поцелуй отзывался в нём ликующим звоном.
   Новый год встречали у Андрея. Тамара Семёновна, красивая, увитая праздничной мишурой всё подкладывала Наде салаты и подливала шампанское, рассказывала, как в юности её укусила собака, как несколько ночей шила себе свадебное платье, как с четырёх утра стояла в очереди за дефицитной коляской для маленького Андрюши, какой он был худенький и капризный, как не хотел ходить в садик, и с каким трудом она добилась решения о его переводе к себе в группу; Николай Ильич уточнял и дополнял: "платье мать шила, а ты только намеряла и рукава пристрочила и то, потом матери переделывать пришлось - помнишь, Баба Маня ещё, Царство ей небесное, ругалась на свадьбе: вот, мол, жена - неумёха, даже рукава пришить не может; в очереди ты с четырёх не могла стоять, ты с шести стояла - это я помню точно, потому что мне к шести на работу - я тогда ещё на заводе работал, мы вышли тогда вместе, в пять - ещё Вовку встретили, он тебя подвёз, он как раз только жигуль купил, тёщу встречать ехал на Казанский; Андрюша вовсе был не худенький, вполне себе нормальный ребёнок, это штаны были велики, нам их Артюхины с Мишки отдали, помнишь, я тогда с ночной ещё за ними заезжал - во круголя-то пришлось давать, а Мишка-то старше Андрюхи года на два, а ты всё напутала - решила, что штаны на трёхлетку, а они на пятилетку почти были - шортиками; капризный - так это бабки постарались, разбаловали пацана, хуже девки стал...", Тамара Семёновна не соглашалась, возражала, разгорался спор, тогда Андрей, шептал со смешком: "Ну, понеслась!...", и за руку вытягивал Надю на лестничную клетку курить. Квартира постепенно заполнилась людьми - заходили с поздравлениями соседи; Николай Ильич включил старый патефон порылся в стопке дисков, вставил в музыкальный центр "Дискотеку восьмидесятых" и начались танцы. Андрей с Надей сбежали на улицу. Во дворе оказалось даже веселее - Витёк принёс ящик рома и хвастался, как удобно воровать если ты продавец алкоголя в супермаркете, Топтуну кто-то подложил в карман петарду - он забавно вопил, валяясь в сугробе и в ужасе срывал куртку. Катались с горки, играли в снежки, несколько раз включалась автомобильная сигнализация - выбегали полупьяные хозяева в тапочках и присоединялись к веселью; Ленка из третьего дома решила станцевать стриптиз на лавочке, но запуталась в джинсах, сломала каблук и упала в заваленную снегом песочницу. Серый попытался помочь Ленке подняться, но тоже запутался в её джинсах и ударился спиной об урну. Когда кончился ром, откуда-то явились водка, шампанское и бенгальские огни... Надя проснулась следующим вечером у Андрея в комнате, почему-то на полу и в пальто, сам же Андрей спал в прихожей, в обнимку с Надиной сумкой.
   - Давай-ка, Надюх, быстренько стол сварганим? Посидим? - улыбаясь, заглянула в комнату Тамара Семёновна, и заговорщицки подмигнула - подарки разберём!
   "Точно! Подарки! Новый год же!" - промелькнуло в голове у Нади и захлестнуло чувство полузабытого детского возбуждения, нетерпеливо-радостного ожидания, когда всю ночь не спишь - лежишь, затаив дыхание и прислушиваясь, и внутри всё прыгает и стучит, - и сразу чешется и пятка и спина и нос, а Деда Мороза всё нет, и не слышно ни его шагов, ни бубенчиков; только наверху кто-то двигает стулья, только шепчутся родители за стенкой, только шумит на кухне холодильник, только сквозь щёлку в занавесках пробивается свет фонаря и поблёскивают игрушки на ёлке... И под утро глаза уже нет сил разомкнуть, а когда стряхиваешь наконец внезапный сон, - и занавески раздвинуты, и трамваи звенят, и фонарь не горит, а под ёлкой яркие коробки и пакеты... "Новый год" - снова подумала Надя и вспомнила нарядную мамину юбку, жемчуг на морщинистой шее, папину свежую рубашку, вспомнила, что пообещала вернуться утром... "А уже вечер..." - вздохнула она про себя, вскочила на ноги, бросила Тамаре Семёновне: "Извините, мне надо...", пробежала мимо неё в прихожую, споткнулась об Андрея, вытянула у него из-под головы свою сумку, заметалась в поисках сапог.
   - Надя! - встрепенулся с пола Андрей - Ты чё это?
   - Где второй сапог?
   - Не знаю! Ты куда?
   - Домой...
   - Подожди, зачем домой?
   - Мне нужно... Там мама, папа... Тамара Семёновна, Николай Ильич - до свиданья, с Новым годом, Андрюш, извини, пока - она отыскала оба сапога, и спешно чмокнув Андрея в щёку, выскочила за дверь.
   - Надя! Стой! Подожди! - Андрей выбежал за ней в подъезд, ухватил за руку - Побудь ещё!
   - Ты понимаешь, я обещала ещё утром прийти! Они там меня ждали с ёлкой, с пирогом...
   - У меня там тоже ёлка с мамой! Ну, давай, ты позвонишь им и потом пойдёшь, тебе ехать - хуй да кеды!!! Пошли, пошли! - и Андрей увлёк её обратно в квартиру.
   - О! Никак сбежавшая невеста вернулась! - встретил их Николай Ильич. Он тоже только проснулся, но уже сидел за столом, успел выпить две стопки, и настроение у него было прекрасное.
   - А мы вас и не ждали, ваши подарки собирались стырить - пошутила Тамара Семёновна.
   - Ага, тебе только волю дай, ты всё сопрёшь! - притворно возмутился Андрей.
   - Да ладно! Когда это я у тебя что пёрла??
   -Интереесное кино! А вот трусики мои любимые с дырочкой на попе, где?
   - Ну ни фига себе дырочка! Там такая дырень была - слон пролетит со свистом!
   - Я, может, специально себе дырочку пропукал, чтобы проветривалось, а ты взяла и выбросила!
   - А нечего пукать было! Пукают в туалете! - засмеялась Тамара Семёновна - Садитесь, ребят, за стол!
  
   Елена Михайловна в кресле, спина прямая, на плечах платок, руки теребят юбку. Рядом стол: блюдца, вазочки, сахарница. Тикают часы. Надя звонила два часа назад. Елена Михайловна ждёт. Лев Константинович ходит по коридору, тапочки нервно хлопают об паркет.
   - Лёвушка, давай чаю попьём?
   - Спасибо, родная, не хочу.
   Елена Михайловна встаёт у окна, смотрит в расцвеченную огнями ночь. Голос пытается не дрожать:
   - Может быть, выйдем на улицу?
   - Да, наверное... Погуляем. Около дома... - Лев Константинович подходит к жене, обнимает её за плечи. В последнее время, вечерами, они часто стоят вот так, смотрят в окно, ждут. Оба вздрагивают одновременно - звонок в дверь. Растрёпанная, заснеженная, с блестящими глазами, Надя врывается в квартиру, бросается на шею матери, целует отца, вручает им по свёртку:
   - Мамочка, папочка, с Новым годом! Простите, задержалась - мы у Андрея подарки разбирали... Тамара Семёновна - это его мама - она мне помаду подарила, интересно такой цвет мне пойдёт? - и тычет в глаза что-то малиново-яркое, пахучее, в серебристой палочке - Андрей говорит, пойдёт!! Он говорит - мне всё идёт!
   Елена Михайловна вздыхает:
   - Пойдёт, наверно, Наденька... Только мне кажется, немного ярко.
   - Ой, мам, вечно ты со своим "слишком ярко", "слишком броско"!.. Пап, а тебе как?
   - Если волосы выкрасить в голубой, то пойдёт. - Лев Константинович улыбается, но подбородок дрожит. Он уходит в комнату и слышно как кряхтит, прогибаясь, старое кресло. Это было очень старое кресло, - с детства Надя помнила его скрип - случалось ли ей вернуться из школы в слезах (в седьмом классе Саша Макаров прочитал всю её тетрадку, в которой было записано какие у Саши красивые глаза и как он ей снится в образе Дубровского, а потом весь класс играл этой тетрадкой в "сифака"), заболеет ли кто (Надя всё детство болела то ангиной, то гриппом, а как-то даже заразила ветрянкой маму), - все неприятные и печальные события оплакивало своим продавленным телом это некрасивое, теперь совсем уже бесформенное бордовое кресло. Кресло стонало, папа курил, а потом вставал и весёлыми шутками приводил в чувство всю семью. Один только раз, когда умер папин отец - Дедушка Котя, папа не стал шутить; он пересел за пианино и много раз подряд играл "Катюшу". Музыка отражалась в люстре, в пепельнице на столе, в оконном стекле... Соседи стучали в стену, а Наде хотелось плакать и пожалеть папу. У неё не было никогда близких друзей и подруг - конечно, она общалась с одноклассниками и они приходили иногда в гости, но друзьями их было назвать сложно. Она не бегала с мальчиками по дворам и не лазила с ними по деревьям и гаражам, не прыгала с девочками "в резиночку", не рисовала принцесс и не приносила в школу кукол. Надя любила их наряжать, устраивать игрушечные чаепития и разыгрывать с ними на свой лад сюжеты из книг, но приносить кукол в школу не хотелось - это было бы, как что-то глубоко личное вывернуть перед всеми, - например, принести показать одноклассникам мамину ночную грязную рубашку. Надя была особенно связана с родителями, их чувства и настроение всегда отдавались в ней, но теперь эта связь ушла куда-то, спряталась -появился Андрей, началась другая жизнь и Надя отдалилась, не услышала скрип, не ощутила тревогу в глазах и голосе - пьяный замечает лишь то, что созвучно его состоянию.
  
   Зима пролетела быстро, стаял снег, появилась зелень на деревьях, и в апреле, на Красную Горку - Тамара Семёновна настояла: "Семейная жизнь будет долгая и счастливая! Не разведётесь!" - сыграли свадьбу. Организацией занимались родители Андрея; сняли ресторан, договорились со своими приятелями - дядей Мишей и дядей Колей, чтобы были две машины; как положено - невеста в одной, жених в другой, а обратно вместе - ну а на лимузин тратиться нечего, не буржуи ведь, и так на ресторан разорились... Ауди и волгу обрядили в праздничный наряд из ленточек и воздушных шаров, на капот ауди посадили куклу в подвенечном платье - "еще с нашей свадьбы жива!" - гордо заявил накануне Николай Ильич. Надя ощущала себя гибридом индианки и матрёшки: снизу жёсткий капроновый наряд без лямок, сверху причёска-пирамида, завешенная фатой, и очень глупо выглядел Андрей с гелем на волосах и в костюме. Елена Михайловна неделю ходила с Надей по свадебным салонам в поисках платья, но всё, что выбирала мать, дочери казалось чересчур простым, совсем не праздничным, хоть и дорогим и, в конце концов, платье выбрала будущая свекровь. - "Очень элегантно, - смотри Надюх, и жемчуг почти как натуральный! Сколько вы времени в салонах убили, - сразу надо было в наш магазин идти! Ох, а как бы тебе моё платье пошло! Шикарно бы смотрелось... Вот бабка - сто рублей убытку - ну надо же было так прожечь! Ведь сколько раз говорила - без толку..." После регистрации усыпали рисом, лепестками и монетками ступени, выпили шампанского, прокричали: "горько" и поехали в ресторан. Роль тамады исполняла крёстная Андрея, Тётя Люба, кладезь тостов, прибауток и напутствий:
   Вот совет тебе жена - борщ вари, носки стирай
   Люби мужа, ублажай,
   Но и жалеть не забывай -
   Шубу покупая, цену не называй!
   Все смеялись, чокались и танцевали. Наде очень тёрли туфли, давило платье в груди, и щёки чесались от пудры, но она тоже танцевала и смеялась; целовалась по сигналу с набитым ртом, пила шампанское, исподтишка разглядывала чужую причёску Андрея, и чувствовала себя случайной актрисой в неизвестном спектакле.
  
   Началась семейная жизнь; Надя зарылась в кастрюли, половые тряпки и магазины - ей очень хотелось показать, что она хорошая правильная жена; вставала в полшестого, готовила завтрак, будила Андрея, целовала его на прощанье, вечером встречала горячим ужином в начисто вылизанной квартире; обсуждала со свекровью косметику и сериалы. Андрей работал и пил. Их волнующая близость куда-то делась, - теперь они были будто на войне, и Надя мыслилась в лагере Тамары Семёновны. Летом поехали на дачу, и Надя послушно полола грядки и таскала воду. Андрей был в отпуске, но всё равно уходил на весь день куда-то с компанией, и приходил всё равно пьяный и злой; Надя, молча, раздевала его, укрывала и ложилась тихо с краю. Однажды Надя не стала ждать вечера, а собралась и уехала в Москву к родителям. Елена Михайловна плакала вместе с Надей и приговаривала:
   - Доченька, ну куда ж ты смотрела? Я же говорила тебе...
   Действительно, говорила; длинные монологи в никуда. Надя тогда только улыбалась и не слушала. "...Андрей ведь совсем не то, что тебе нужно! О чём вы будете говорить? Чем заниматься? Вас же ничего не связывает, никаких общих интересов, он человек из совершенно другой среды, Наденька, ну подумай хоть немного! Невозможно построить совместную жизнь на пустом месте, это пройдёт у тебя, а ведь поздно будет... "
   Лев Константинович сварил кофе пополам с молоком и рассказал длинную и смешную историю про своего ученика - мальчика Серёжу, который совсем не хотел учиться музыке, но очень увлекался составлением математических задачек, и большая часть музыкального урока превращалась в урок математики; мальчик Серёжа в роли преподавателя был очень терпелив и серьёзен, а его задачи непонятны, но просты. А как-то раз вместо мальчика Серёжи пришла его мама и устроила скандал: "...вы - пе-да-гог! Вы взяли на себя обязательство музыкально образовать ребёнка! Почему ребёнок до сих пор не играет? Вы же пе-да-гог!.." - Лев Константинович, рассказывая, вращал глазами и возмущённо пищал. У Нади от смеха заболел живот. Было весело и уютно, но что-то едва заметно зудело, где-то далеко, где-то на обочине сознания; мешало тому успокоительному чувству, какое появляется, когда, как в детстве, сидишь со своими родителями за одним столом и почти физически ощущаешь их заботу и ласку, Наде смутно хотелось сбежать куда-нибудь в холод, в дождь, чтобы погасить этот неуёмный жгучий зуд. А вечером приехал Андрей. Он мрачно смотрел из-под бровей и отрывисто бросал слова раскаяния, и так он был несчастен и потерян в своём неумении, - хуже ребёнка, который, хоть и не может сказать, но ещё не обрёл страха выражать свои чувства, - что непонятно было, чего хочется больше - приласкать его или побить. Произошла бурная сцена со слезами и криками, примирение; и опять пили кофе, - уже вчетвером. Елена Михайловна беседовала с Андреем о его работе, о даче: когда планируется достроить дом, - можно ли будет жить там зимой, большой ли участок, что выращивает на грядках мама, а Лев Константинович шутками сглаживал все неловкости. Впервые Надины родители общались вот так с зятем. После этого случая Андрей не пил около двух недель - до конца отпуска, но стал даже злее. Теперь он будто чувствовал предел: как только Надя была готова сорваться и снова сбежать, он становился вдруг мягким и ласковым, и стоило Наде успокоиться, его злоба опять начинала набирать оборот и снова стихала, достигнув опасной черты. Лето закончилось, и Надя поняла, что беременна. Тамара Семёновна была очень недовольна: "Ребёнка мало родить, его и на ноги надо поставить! А у вас - один копейки приносит, другая - иждивенка; живёт за наш счёт и своих ещё родителей обирает! Я вашего спиногрыза кормить не собираюсь - так и знайте!". Андрей молчал - он знал, что дети много кричат и на них уходят все деньги, но об аборте сказать не смел - это был предел. И тогда всё семейство Андрея, все дальние и ближние родственники, соседи и знакомые стали искать Наде работу - "в декрет пойдёшь, хоть копейка своя будет, деньги лишние не бывают". Но Надя упорно отказывалось мыть подъезды, расставлять товар в супермаркете и быть нянечкой в детском саду; полы и посуду она мыла дома, товар из супермаркета таскала домой два раза в неделю и не понимала, почему должна работать ещё больше, когда, вроде, должно было быть наоборот; у неё болели ноги, тянуло живот и тошнило, казалось, от самой жизни. Иногда она звонила маме и беспомощно плакала в трубку, но вернуться больше не пыталась, родители волновались, задавали вопросы, звали домой, и Надя перестала звонить. Жизнь стала каким-то полусном, дремотным оцепенением, какое бывает при высокой температуре; мозг превратился в большую рыбу, - как-то Надя видела такую в магазине, - застывшую в центре позеленевшего аквариума, с выпученными навеки бессмысленными глазами и приоткрытым ртом, - наверное, это была самая тупая и унылая рыба на свете.
  
   В апреле родилась Вера, тонкая, крикливая девочка с недовесом и синеватыми пальцами. Заведующая родильным отделением сказала, что такого противного ребёнка вообще не надо было рожать. Самой заведующей было за восемьдесят, она имела единственную, уже на шестом десятке, дочь и прославилась на всё отделение прозвищем "Мачеха"; в особенно хорошее настроение она приходила, когда удавалось вызвать не просто слёзы, а настоящий нервный припадок. Она получала удовольствие от той ничтожной власти, которую имела и не гнушалась самым низменным садизмом: "Плохо матка сокращается", - и назначала процедуру - внутрь, в матку вставлялся резиновый шланг, похожий на шланг от устаревшей стиральной машины (может, это он и был), второй конец его крепился на водопроводный кран в палате и через него в матку в течение часа подавалась холодная вода, так же заведующая запрещала использовать прокладки - "На ваших подкладках не видно сгустков! Откуда я знаю, как у вас матка сокращается?" Любимых коньков у неё было два: сокращение матки - первый, ответственный за физический аспект садизма; и второй - выполняющий психологическую функцию - на ежедневном обходе кому-нибудь из рожениц сообщалось: "Зачем ты вообще рожала, дура?", а дальше следовала пространная нотация о том, как много нужно денег, чтобы прокормить и вырастить ребёнка, какой удар наносят роды фигуре и карьере, какой это ответственный шаг, как страшно сейчас жить; в пример ставилась её дочь - "Вот моя Нинель сорок тыщ зарабатывает, а родить так и не решилась, и правильно! - это ж копейки при теперешних запросах. А вы, сучки похотливые, нищету и безотцовщину плодите...". Все понимали, что заведующая исходит злобой от зависти, что на самом деле мечтает о внуках, которых её образцовая дочь не смогла ей дать - о причине этого ходили самые разные слухи; понимали, что это просто несчастная одинокая старуха, но истерзанные недавними родами, грязью и тараканами в палатах, грубостью и изолированностью от мира, женщины всё равно не выдерживали и пускались в слёзы. Наде повезло - её соседкой по палате оказалась совсем юная девушка, девочка, ещё школьница, у неё не было ни мужа, ни отца, только мать и больная бабушка, а теперь и мальчик, весом 4200 и шов от кесарева; это был настоящий подарок для заведующей, и конечно, размениваться на сокамерниц старшеклассницы она не собиралась. Однако полностью избежать внимания Мачехи не получилось: в последний день, Надя зашла в кабинет заведующей поинтересоваться, скоро ли будут готовы документы на выписку - и пришлось просидеть в палате до темноты под моторолльный писк "Лунной сонаты", - Андрей сначала ласково, потом раздражённо, спрашивал, сколько ещё ему греться на улице, и не лучше ли Наде выписаться завтра; с каждым звонком и он, и Бетховен становились всё неузнаваемей, Надя плакала, сидеть было больно, лежать невозможно, ходить взад-вперёд тяжело, соседки по палате недовольно цыкали, нарочито скрипели кроватями, и было никак не понять, как отключить у телефона звук.
   Когда приехали домой, уже стемнело, всю дорогу Андрей сердито храпел, Вера лежала кукольным одеялом у Нади на коленях: жёлтое личико, то хмурилось, то улыбалось, таксист курил в пробках, через открытое окно врывался мокрый снег. Тамара Семёновна встретила недобро, гости за опустошённым столом пели, Николай Ильич рыгал в ванной, по телевизору шёл какой-то фильм, видимо американский, судя по частым упоминаниям задницы. Андрей сразу отправился за стол, а Надя положила ребёнка в кровать и хотела прилечь сама, но тут, в комнату вошла Тамара Семёновна и один за другим гости, все вместе они принялись шутливо пререкаться и ахать; потом проснулась Вера и жалобно закричала, - крик на невыносимой частоте, который достаёт до самого дна как голос совести, тот крик, из-за которого пьяные матери выкидывают младенцев в окно; Надя взяла ребёнка на руки, но покормить при гостях не могла, а они всё не уходили и Вера всё кричала.
   - Да дай ты ей соску наконец! - сказала Тамара Семёновна - девка орёт как арихонская труба, а она стоит столбом!
   - Тамара Семёновна, её покормить надо...
   - Так корми! Чего застыла? Тут все свои, стесняться некого.
   Гости радостно закивали, и Надя молча села, высвободила изнывшую грудь и сунула её в жадный маленький рот.
   - ути, маленькая, сиську как просила ...
   -Сиська вкууусная...
   - Глупая какая мамка, сиську нам не даёт...
   Надя закрыла глаза и попыталась заглушить эти возгласы мыслями, но мыслей не было, виски давило жарким туманом, грудь болела, во всём теле ощущалась даже не слабость, а какая-то невесомость и беспомощность; откуда-то сверху, издалека, Надя смотрела вниз и видела свиноматку на ярмарке - крошечную себя с младенцем у груди. Вере хватило нескольких минут, чтобы наесться и снова уснуть, гости захотели ещё выпить, и вышли, только Тамара Семёновна задержалась, толкнула Надю:
   - Ты только с ней не укладывайся, приспишь! - и тоже вышла.
  
   Вера росла нервным, очень привязанным к матери ребёнком, она спала только днём, а всю ночь её приходилось носить на руках. Тамара Семёновна считала, что это не правильно и отчитывала Надю за то, что по её милости вынуждена не выспавшись идти на работу, "в отличие от некоторых, которые ночью другим спать не дают, а днём прохлаждаются за чужой счёт!". Расходы увеличились, Андрей не понимал, куда уходят деньги, и осыпал Надю упрёками, но она уже не молчала как раньше, а отвечала ему тем же, срываясь в истерику; подключалась и свекровь - обязательно напоминалось, что памперсы и сухие смеси -- это дорого и вредно, что Андрюша уже в полгода умел писать на горшок и пил молочко, - даже Николай Ильич отрывался от телевизора и поддакивал жене, заходилась в плаче и Вера. В конце концов, Надя хватала ребёнка на одну руку, другой коляску, и выбегала на улицу; рядом был парк, и они гуляли по заросшим бёрезой и клёном аллеям дотемна. В парке Вера спала, но как только возвращались домой, просыпалась, и всё начиналось заново. Иногда Надя уезжала с дочерью к родителям и тогда, Андрей названивал всю ночь на сотовый, а утром являлся сам, просил, не понимая за что, прощения, уговаривал вернуться, обещал что-то. И Надя возвращалась.
  
   В три года Вера пошла в детский сад, в тот, где работала воспитательницей Тамара Семёновна, и начала болеть. Каждый месяц приходил детский врач из районной поликлиники - невысокая худая женщина с короткими бесцветными волосами - она выводила в карте "ОРВИ", выписывала антибиотики и капли в нос, а через неделю Надя выстаивала в поликлинике двухчасовую очередь за справкой. Потом запись в карте изменилась на "Острый отит" и очереди приходилось выстаивать теперь не к педиатру, а к ЛОРу. Отит повторялся уже не каждый месяц, а каждые две недели, от антибиотиков Вера похудела, ослабла и стала ещё более нервной и плаксивой. Елена Михайловна уговорила Надю обратиться к врачу-гомеопату, услугами которого она давно пользовалась сама, и вскоре прекратились не только отиты, но и "орви", теперь Надя ходила в поликлинику лишь для того, чтобы написать заявление об отказе от прививок и поругаться по этому поводу с педиатром. Гомеопатия направила возмущение Тамары Семёновны в новое русло, - она ругала шарлатанов, угрожала эпидемиями и неизлечимымыми болезнями, вспоминала время, когда без прививок не брали ни в сады, ни в школы, говорила о засилье приезжих - "эти все кислоглазые и чернозадые - рассадники заразы, они повсюду, и так девка болеет без конца...", Надя же увлеклась гомеопатией не на шутку - недавно появился компьютер - родители подарили - появился интернет; она изучила всё, что нашла там по этой теме и молчать была не в состоянии - возражала, сначала спокойно, потом срывала голос: "Прививки навязываются фармацевтическими компаниями и министерством здравоохранения через поликлиники, все они имеют прибыль от вакцин и лекарств! Гомеопатию невозможно признать официально - это значит вооружить конкурента! Как вы не понимаете?! Ведь именно поэтому трудно найти настоящего гомеопата, а не шарлатана! Вы на Веру посмотрите, она за три месяца ни разу не заболела, а её последний отит помните? Её выписали через три дня. Три дня, а не неделю, как раньше! Она окрепла, посвежела, повеселела, характер даже изменился! И денег не надо столько тратить - раньше на лекарства под тысячу уходило за каждую болезнь, теперь в аптеку ходим только за зелёнкой, разве вы не видите?" Однако Тамара Семёновна стояла на своём: Вера перестала болеть, потому что "переросла", гомеопатия помогает только тем, кто в неё верит, а с настоящей болезнью "травки" не справятся, все гомеопаты - шарлатаны, которые наживаются на таких доверчивых дурах, как Надя. Случались скандалы и ссоры, после которых свекровь с невесткой не разговаривали неделями. И Надя всё-таки научилась делать по-своему молча. Андрей в этих спорах не участвовал, - он привык, что дети и здоровье, наряду с приготовлением пищи, уборкой и оплатой коммунальных услуг -забота женщин. Он уволился с завода, и устроился к Витьку в супермаркет продавцом, денег стало чуть больше, а времени чуть меньше - теперь он работал по 12-тичасовому посменному графику. С завода он выносил цветной металл, в основном титан, который в пунктах приёма металла был значительно дороже меди, латуни и алюминия, но выгодно это было ещё до рождения Веры - потом цена на него понизилась до уровня обычных металлов и уже не во всех пунктах принимали, - один из методов профилактики разворовывания. Но Андрей обладал в избытке этим нередким в народе умением нигде не пропасть, - уволившись с завода, он собирал металл на помойках и в пустующих, под снос, домах, а из супермаркета таскал дорогой алкоголь, частично продавал его в ближайшие палатки, складывая остатки под кухонный стол. У соседки сверху он покупал канистрами спирт и продавал его знакомым в разлив и дороже, однако, денег всё равно было мало даже с теми, которые Наде давали родители; и если Тамара Семёновна не носила бы из детского сада остатки обедов и завтраков, - то едва бы хватало на пропитание. Пить Андрей продолжал дешёвую водку и соседский, не успевший продаться, спирт - красивые бутылки под столом стояли для души: "У жида отнять немножко - не воровство, а честная делёжка!" - любил приговаривать он, пополняя запасы. С появлением компьютера он стал проводить дома почти всё свободное время и с Надей теперь ссорился реже - его захватили виртуальные игры, и он мог сутками сидеть за монитором, отвлекаясь только, чтобы сходить в туалет или за новой бутылкой. Он так переполнялся эмоциями, что не мог держать их в себе и с воодушевлением описывал Наде свои победы: сколько земель завоевал, какой доход приносит каменоломня и как хитро он избежал восстания рабов; Надя злилась про себя, что Андрей занимает компьютер и слушала вполуха, - она восстановилась в университете и голова её была занята "Дактилической клаузулой в произведениях некоторых поэтов Серебряного века", писать от руки такую дипломную работу было крайне сложно потому, что техническую её часть быстрее и точней выполнила бы компьютерная программа. Если Андрей замечал, что Надя не проявляет интереса к его увлечению, он обижался, и тогда начиналась ссора, которая заканчивалась слезами и криками; и чем дольше Надя сохраняла спокойствие, тем сильнее и дотошней упрекал её Андрей. Он возмущался тем, что она как "жид с говном" носится с Верой, а на него не обращает внимания, что она "зазналась в своих институтах" и кроме Веры, "говнопатии" и "линхуистики" ничего знать не хочет; припоминал, как недавно она забыла выстирать его носки и ему пришлось идти на работу в грязных и твёрдых и он стёр себе все ноги, а месяц назад она ушла куда-то и заперла дверь, а он пришёл с ночной смены и не мог попасть домой, потому, что его ключи она куда-то задевала - выходило, что Надя не заботится, не интересуется, и ни капельки его не любит. И тогда начинала кричать она, - что надоел запах спиртного, грязных ног и гениталий, что никакой помощи и понимания, что все в "этом доме" против неё, что тошнит уже от грязной посуды и "мерзкой морды твоей матери", и что это он её совсем не любит, а только пользуется... Она ударялась в плач, Андрей успокаивал её, оба признавались в любви и всё на какое-то время успокаивалось.
  
   Андрей был старше Нади на несколько лет, но совсем полуребёнок; с мягким, податливым характером, от природы добрый и впечатлительный, всё детство был вынужден поступать "как надо" и давить "хочу", - сам застилал постель, чистил зубы два раза в день, мыл руки перед едой и ноги перед сном, и твёрдо знал, что проснувшись раньше всех нельзя шуметь и выходить из своей комнаты, чтобы не тревожить родителей, у которых тяжёлая работа и уйма дел; с полутора лет он посещал ясли, с трёх - детский сад, в семь пошёл в школу, - носил синюю форму и октябрятскую звёздочку, в третьем классе как все повязал красный галстук, а через год, со всеми его снял. Он молчал и слушался лет до 13-ти, а потом все забитые "хочу", искалеченные и уродливые, выползли наружу; он стал прогуливать школу, пропадать на чердаках и в подвалах, курить, пить, нюхать клей, бензин и ацетон, - в то время это были самые популярные и доступные наркотики среди подростков лет до 17-ти; те, кто постарше употребляли кетамин, первитин, если повезёт - героин, и презирали "клеедышек". Родители Андрея, оба, работали в две смены, и уставали так, что сил хватало только на то, чтобы поесть и включить телевизор; для них было достаточно, что сын в одиннадцать вечера дома, и уж конечно, они не могли заметить, что ночью он выходит через окно. Они боялись потерять последнее, - их привычный мир покачнулся, всё вокруг вдруг изменилось - деньги, одежда, люди, улицы. По телевизору говорили много пугающего и непонятного, - бездомные, наркотики, бандиты, проституция... Тамара Семёновна и Николай Ильич отгораживались, как могли, цеплялись за своё привычное, и уж конечно, увидеть в своём доме, в собственном сыне это страшное, они были просто неспособны. Андрей кое-как закончил девятый класс, потом ПТУ, оттуда пошёл на завод, вместо двух лет армии провёл месяц в психиатрической больнице, потому, что пришёл в военкомат с бритыми висками и в майке с надписью: "Гражданская оборона". Москва стала взрываться, - подвалы закрыли, клей начали выпускать без толуола; Андрей постепенно взрослел, - пил с мужиками спирт и настойку боярышника, ночью спал дома. Встретив через несколько лет Надю, он смутно почувствовал, что есть что-то другое, что-то ещё, сначала ему нравилось опекать её и посмеиваться над наивностью и такой непривычной доверчивостью, а потом он стал цепляться за Надю, как за мать, которой на него не хватило. Со временем, различия между ними перестали волновать и, если раньше, каждый из них стремился постичь другого полностью, и вывернуть себя в ответ, то теперь, всё непонятное раздражало, казалось странным и чужим, а потому - враждебным. Когда родилась Вера, Андрей почувствовал себя совсем ненужным и брошенным, как подросток, у которого вдруг родилась младшая сестра, всё его неушедшее детское, весь протест и эгоистичная жажда любви вылились в неудержимое пьянство и потребность устроить скандал - так ненадолго становилось легче. Надя пыталась сохранить себя, казалось, стоит хоть немного ослабить напряжение, и она потонет, она находила, казалось, несуществующие силы, чтобы отвоевать что-то только своё, личное; восстановилась в университете, с остервенением била ночами по клавиатуре, выстраивала черновые схемы и таблицы в тетради и при малейшей возможности бежала в библиотеку.
  
   Наступило очередное лето, Надя получила диплом, Андрей отпуск, и Веру, уже четырёхлетнюю, впервые, повезли на дачу, - только в этом году достроили дом, и появилась чистая вода - наконец пробурили скважину. Вера восторгалась всем - бабочками, стрекозами, кузнечиками, клубникой, неспелыми помидорами, - даже Андрей как-то оттаял, и Тамара Семёновна стала добрее. Этот участок был плодом многолетнего труда, - Николаю Ильичу его выделило предприятие, и сначала там кроме травы ничего не было. Со временем докупили соседний пустующий участок, посадили цветы, картошку, укроп, помидоры, поставили бытовку, забор, начали строить дом; и вот уже и дом достроен, и вода есть и даже душевая кабинка; перед домом красиво подстриженная лужайка, аккуратные клумбы, за домом свой огород, поблизости лес и озеро. Дача была предметом гордости и любимым ребёнком Тамары Семёновны и Николая Ильича, - здесь они отдыхали душой и всё мечтали, как выйдут на пенсию, уедут из Москвы и будут жить тут круглый год. Каждое утро начиналось со стука и скрежета - Николай Ильич мастерил то табуретку, то подставку под умывальник, поправлял калитку. Из домов вокруг доносились похожие звуки, - все что-то пилили, колотили, ремонтировали; иногда проезжали грузовики, гружённые брёвнами и трактора. "А Белоконяш-то всё строится", - говорил Николай Ильич, наблюдая, как худой мужичок в длинных трусах, весь коричневый и в синей кепке, задумчиво бродит вокруг соседнего дома без крыши и что-то измеряет рулеткой. Николай Ильич довольно улыбался - ему было радостно, что у него всё так добротно и красиво - и забор ровный, аккуратный, и крыльцо с резными перильцами и дом большой -двухэтажный, и всё своими руками, а кто-то ещё без крыши. Тамара Семёновна в купальнике и шляпе, полола грядки, вешала бельё, раздавала указания - собрать смородину, покосить траву, потолочь яичную скорлупу на удобрения, набрать воды - она любила, чтобы все были при деле, и выглядела лет на пятнадцать моложе. Днём ходили купаться на озеро - Вера плескалась в надувном круге и радостно визжала, бывало, Андрей разрешал ей прыгать с его плеч в воду или подбрасывал её так, что она ныряла с кувырка. Тамара Семёновна и Николай Ильич неспешно обплывали озеро по кругу, а потом вылезали и фотографировали внучку, Надя скучно сидела у берега по шею в воде и тревожно наблюдала за дочерью. Иногда, когда было не очень жарко, Андрей и Надя ходили купаться вдвоём и тогда становилось почти как раньше, - Андрей в шутку топил Надю, а та вырывалась, брызгалась, как Вера, забиралась ему на плечи и, визжа, прыгала в воду. Вечерами, Андрей уходил гулять, - неподалёку, в лесу подростки жгли костёр и пили пиво. Андрей был душой компании, старше их лет на десять, он сыпал шутками и анекдотами, играл на гитаре, приносил водку и учил пить её из горла, делился сигаретами. Несколько раз он брал с собой Надю, но с ней было скучно, она ревниво наблюдала за ним и злилась - она видела, что всё внимание обращено к нему, что юноши пытаются ему подражать, а девушки смотрят ему в рот, - и ей казалось, что он только ради девушек сюда и ходит; Надя всматривалась то в одну, то в другую, и всё пыталась угадать - какая же? Дома, в кровати, она демонстративно поворачивалась к нему спиной и нарочно плакала, Андрей пугался, пытался утешить, Надя забрасывала его упрёками, он злился, уходил на крыльцо курить, и Надя рыдала уже непритворно. Просыпалась на втором этаже Тамара Семёновна, недовольная и опухшая, спускалась и кричала на них обоих, плакала сквозь сон Вера в соседней комнате; а потом, когда всё стихало, Андрей просил у Нади прощения, и тонул в нём и дрожал на её языке. Наступил август. Ещё стояла жара, но уже вечером становилось холодно, и как-то неуловимо изменился воздух, стал глубже, в нём появились новые оттенки - ощущалась осень. Озеро помутнело, омелело, кое-где в нём плавали жёлтые листья, люди постепенно разъезжались, по ночам падали звёзды и в кустах мерцали светлячки. Николай Ильич и Андрей уехали в Москву, - у них закончились отпуска, - Николай Ильич теперь приезжал по пятницам и оставался до воскресенья, Андрей же приезжал, как позволял его рабочий график. Купаться было уже холодно, только две спортивные старушки плавали по утрам, Андрей прозвал их поганками из-за круглых, одинаково выгоревших шляп; старушки переговаривались тихими сухими голосами и смеялись ломким шелестящим кашлем, они будто выгорели насквозь, вместе со своими шляпами, и никакая вода уже не могла их напитать; они садились шпагатами на траве, наклонялись влево и вправо - казалось, они перетрутся вот-вот в суставах и рассыплются, - потом медленно переплывали туда и обратно озеро, и уходили, завернувшись в полосатые халаты. Вера любила повторять за ними, - пока Надя, лёжа на полотенце, пыталась поймать последнее солнце, она в розовой панамке до бровей, усаживалась на берегу, расставив галочкой ноги и припевая что-то, изгибалась на один бок и другой, потом приходили другие дети, - кривоногие малыши в спортивных костюмах и колясках, Вера ковырялась с ними в песке, качала на ржавых качелях и показывала божьих коровок и муравьёв. Странно, детей её возраста совсем не было, пропали все и сразу, будто вымерли вдруг или выросли, - детей постарше, казалось, стало больше, они носились на велосипедах по всему посёлку, их голоса далеко разносились в воздухе, особенно по вечерам, - беззаботные мальчишеские голоса, чуть тронутые тайным курением; девочек не было вообще, они попадались только днём рядом с автолавкой, - серьёзные личики, резиновые сапоги, в тонких руках матерчатые сумки: "Творог развесной, триста грамм... нет, больше не надо, бабушка сказала - испортится... и батон ...". Надю они пугали, а Тамару Семёновну восхищали. Шиповник давно отцвёл, малина сошла, а в углу участка налилась ежевика и падали на землю яблоки, ударялись сочными боками и валялись в траве все в мягких пятнах; Надя собирала их в ведро, резала на дольки, выбрасывала сердцевины и варила компот, который разливался по банкам и ставился под дом "на холодок"; вечерами Тамара Семёновна накрывала помидоры и бегала по участку с большой алюминиевой лейкой, пока Надя читала Вере на ночь.
   Уезжали в дождь, сначала по лесу, - на автобусе, медленно и вразвалку, ветки царапались в бока, и ямы бросались под колёса; потом на электричке, носом в паркие пупки и ширинки; Вера уснула на полпути, и её отяжелевшая голова больно давила Наде в ноги, Тамара Семёновна щебетала с попутчицей, - очень удачно она оказалась соседкой по даче. Николай Ильич ехал с ними - как раз воскресенье, а у Андрея был рабочий день. В окно виднёлось замутнённое стеклом и рассечённое проводами небо - тревожного фиолетово-серого цвета, таинственное и пронзительно бездонное; мимо пробегали столбы, склонённые ветром деревья, проблёскивали лужи и в кособоких домах уже светились окна. Ближе к Москве небо стало совсем серым и потеряло глубину, - теперь это был просто комок грязной ваты; на вокзале Вере пришлось идти самой: сначала Надя взяла её на руки, но сразу же чей-то зонт зацепился за капюшон и чуть не попал в глаз, - и теперь девочка сонно переступала резиновыми, в глупых лягушках, сапогами. Тамара Семёновна бодро неслась вперёд с двумя обьёмными сумками - по сумке в каждой руке, за ней с трудом покряхтывал под рюкзаком Николай Ильич. В метро толпа рассеялась, и Вера опять уснула, сначала как-то неудобно скрючилась, потом разоспалась, развернулась и заняла почти три места. Дома оказалось неубрано - тапочки по всей прихожей, на плите липкие пятна, в раковине грязная посуда, в комнате незастеленная постель: "ну, Андрюха, вот свинушник развёл!" - беззлобно покачала головой Тамара Семёновна, переоделась в леопардовый халат и захлопотала: поставила чайник, разбила на сковородку яйца; Вера бросилась к забытым игрушкам - сон с неё совершенно слетел, и она не спала потом полночи, - болтала о чём-то сама с собой, вертелась и роняла на пол подушку. Андрей ругал Надю, что она позволила Вере спать в дороге, а Тамара Семёновна стучала в стену, - ей с утра нужно было на работу, готовить детский сад к приёму детей. Надя порадовалась было, что ещё неделю можно не вставать рано, но тут же вспомнила, что перед детским садом нужно взять у районного врача справку и отвести ребёнка на анализы. В поликлинику пришлось ходить каждый день в течение всей этой свободной недели, потому что народу было много, половина просто не успевала попасть в кабинет за часы приёма, и с утренним сном пришлось распрощаться. Сентябрь начался как-то незаметно, постепенно: ещё по-летнему ленилось утрами тело, светило солнце в окно, но уже зажелтел-закраснел парк, появился холодный ветер, и летняя лень постепенно переросла в осеннюю хандру. Вера капризничала и отказывалась идти в сад, Тамара Семёновна и Николай Ильич засыпали сразу после работы, Андрей приходил совсем поздно и в свои рабочие, и в выходные дни, и пьяный. Надя спала весь день, Лев Константинович нашёл ей место учительницы в школе, но она отказалась, - сказала, что хочет отдохнуть и, может быть, на следующий год...
   Родители Андрея продолжали ездить по выходным на дачу, иногда брали с собой Веру, - "пусть девка хоть воздухом подышит, чего в четырёх стенах просиживать, вы ж и не выйдете с ней...", в такие дни к Андрею приходили друзья, много пили, бренчали на гитаре, курили, били рюмки. Пока в доме оставался хоть один гость, Андрей пребывал в радостно-приподнятом настроении, по-хозяйски обнимал Надю, ухаживал за ней, всё время улыбался, много шутил; но как только они с Надей оставались в квартире одни, его взгляд вдруг становилось злобным и тупым, а голос приобретал возмущённо-хамскую интонацию; он кричал, швырял на пол посуду; вдруг им овладевали ревнивые подозрения, и он обвинял, бился головой о стену, плакал, через секунду забывал и предлагал Наде выпить. Надя пила с ним, пыталась делать всё, что он хочет, только бы продержать его в благодушии, но он, словно одержимый - бесы сменялись молниеносно и непредсказуемо вне зависимости от внешнего воздействия. Однажды он вывалил на пол сковородку с тушёным мясом: "для кого готовишь, сука? кого ждёшь, падла?", топтал его ногами, поскользнулся, выбежал в подъезд и отбил о стены себе обе руки. Надя сидела на полу в большой комнате, которую называли залом, прикусив указательный палец.
   - Мааать... Ты что на полу сидишь? Давай пожрём что-нибудь?
   - Ты еду выбросил.
   -Да ладно! Хорош пиздить! Я только что пришёл!
   -Иди посмотри на кухне...
   - Да иди на хуй сама!
   И опять всё снова. К середине ночи Андрей утомился и заснул в кресле. Надя оделась и ушла. На улице, показалось, было неожиданно тепло, для октября, под ногами сыро - до вечера лил дождь; Надя прошла мимо тёмных пятиэтажек, и через проспект, по зебре, вошла в парк. Здесь стало спокойней, как-то вольней и совсем тихо. Только с деревьев капало, и звенели каблуки по асфальтовой дорожке, быстро и неровно. В центре парка стояли кольцом лавочки и странные скульптуры: три руки - кисти рук с растопыренными пальцами, днём они должны были, наверное, символизировать семью - большая синяя - папа; поменьше красная - мама, маленькая жёлтая - ребёнок, а сейчас одинаково бурые и под ними чёрные тени, они казались игрушечными деревьями, неполучившимися и безобразными. Чуть дальше, за руками поблёскивал пруд, и Надя пошла туда. Несколько лет назад, когда тут была грязная лужа, чмокал глинистый берег и плавал мусор, в парке было решено провести фестиваль цветов и тогда всё вокруг облагородили: подстригли кусты, разбили клумбы, поставили несколько детских площадок, на столбах развесили цветочные кашпо; почистили пруд, построили домик для уток, перекинули деревянный мостик с перилами. С момента фестиваля прошло уже два года, краска на площадках облезла, качели и лесенки стали ржаветь и местами покосились, в пруду снова появился мусор, а мостик подгнил, и перила почти отвалились. Но летом всё равно было людно, - лавочки по берегам усыпаны пивной молодёжью и бабушками с колясками, а на мосту собирались рыбаки и дети; одни ловили рыбу, другие кормили уток. Сейчас было мокро и пусто. По воде бежала рябь и что-то, видимо стеклянная бутылка, билось водой о бордюр. Надя села на мост, свесила ноги вниз - они почти касались дрожащей воды, - а вода поблёскивала в свете фонарей, казалась густой, как желе и живой. Хотелось плакать, - самозабвенно, как возможно только в одиночестве, но не получалось. Надя подробно представляла себе пьяный голос Андрея, его грубые интонации и руки, категоричную и властную Тамару Семёновну, полупризрачного Николая Ильича - все они виделись заводными истуканами, которые навеки застыли на одной точке раз и навсегда; та точка - их дом, их быт - маленькая планетка, шарик-мирок, капля в мире. Так мелко, так далеко... да и всё сейчас казалось незначительным. Надя легла навзничь, устремилась в белёсое с прорехами черни небо; спине было жёстко и мокро, но это тоже было, как и всё остальное, совсем не важно.
   Что-то застучало по мосту, приближаясь, - над лицом нависла морда, - то ли такса, то ли спаниель, то ли ещё какая-то маленькая собака. Вслед за собакой появился и хозяин - крупный мужчина в капюшоне:
   - Что-то случилось? Вам помочь?
   - Нет-нет, всё в порядке. Спасибо. - Надя встала и пошла вперёд. Мужчина нагнал её и придержал за руку:
   - Девушка, ну нельзя так поздно одной по парку! У вас точно что-то случилось, я же вижу, давайте погуляем вместе?
   Надя попыталась отнекиваться, но незнакомец так участливо говорил и так бережно придерживал её руку - от него так и веяло теплом и заботой, - что Надя позволила себя увлечь. Они обогнули пруд, прошлись по аллее, по той, где Надя гуляла с маленькой Верой; дошли до беседки c дырявой крышей в глубине парка. Мужчина говорил о поэзии и театре, восхищался свежестью осенней ночи, вспоминал недавнюю смерть старенькой матери, свой развалившийся брак, несчастную школьную любовь; они сели в беседке, незнакомец нежно держал Надины пальцы:
   - Какие хрупкие у вас пальчики... Таких женщин беречь нужно.
   И Надя заговорила, и умолкнуть уже не могла, - всё что скопилось, вся эта спрессованная замороженная груда вываливалась наружу, больно царапаясь острыми углами; голос то прерывался, то снова набирал силу и сорвался, наконец, в плач - без всхлипываний и спазмов - вырвался вдруг потоком.
   - Ну-ну, родная... - он гладил её по голове и целовал в макушку, и как-то незаметно его руки оказались у неё под курткой, Надя отпрянула.
   - Ну что ты... что ты, милая... - руки стали настойчивей, в голосе зазвучала нехорошая улыбка - не жмись...
   Надя пыталась отстраниться, но он держал крепко:
   - Целку строить будем?
   Он ударил её в челюсть, сжал плечи и повалил спиной на лавку, больно впечатав затылком в доски, наступил коленом в живот, отвесил несколько пощёчин.
   - Сладкая сисечка, - он укусил её сосок - но висит... Ты что же, за сиськами следить надо! - он задрал ей юбку и разорвал колготки. Надя почувствовала, что руки свободны, снова забилась и тут же получила новый удар - с кулака в правую скулу, мужчина, видимо, был левша. "А блоху подковать слабо?" - подумалось вдруг, и тоненький крысиный смешок вырвался и, булькнув, умер в сыром воздухе.
   - Не плачь, малышка, возьми конфетку... Ай, какая вкусная у нас конфетка!
   Надя, стояла коленями на мокром деревянном полу, в рот ей тыкался толстый член, тёплый и сухой, похожий на дорогой пластилин, который она недавно покупала для Веры; губы инстинктивно сжались, Надя замотала головой, но пальцы на шее, прямо под челюстью, заставили повиноваться. Во рту член стал мокрый и скользкий, он упёрся в горло, а горячая ладонь на затылке насаживала всё глубже и Надю вырвало.
   - Сука! Блядь паршивая, ща жрать свою блевотину у меня будешь!..
   Банди - всё-таки это была такса - носился по газону, слышно было его радостное собачье дыхание; мужчина постанывал, распухший член пульсировал и горел, как закрытый нарыв, Надя слизывала рвоту, пыталась выплёвывать и тогда он бил и матерился. Потом он бросил её на пол, и она лежала распятая, вжатая в гнилые доски и снова лицом в небо - оно совсем очистилось и чернело, и дрожало звёздами сквозь дыры в крыше, и снова всё было далеко и безразлично. Когда он ушёл, Надя ещё долго не вставала, - пока не поняла, что ей больно, холодно и хочется курить. Она пришла домой почти утром, Андрей так и спал в кресле, - голова закинута назад, рот открыт, - и громко храпел. Надя пошла в ванную. Она читала где-то, что обычно, в таких случаях, долго стоят под струёй воды, чтобы смыть грязь, которая никак не смывается, а потом режут себе вены или едят таблетки, но почему-то она никакой грязи не чувствовала; только во рту было противно, и волосы пахли блевотиной, - таблеток тоже не хотелось и ощущала она себя так, как будто кто-то умер. Кто-то чужой, - например сосед, с которым всю жизнь здороваешься, но понятия не имеешь, любит ли он кошек, есть ли у него дети и даже как его зовут, - просто каждое утро он с усами и портфелем, вежливо кивает, говорит: "Добрый день" и помолчав, выходит из лифта. А потом случайно узнаёшь, что Иван Григорьевич из 24-ой квартиры умер уже как полгода, и понимаешь вдруг, и удивляешься, - как не заметил, что давно по утрам ездишь в лифте один. Надя прополоскала рот перекисью водорода, почистила зубы, рассмотрела в зеркале лицо - это была не она, какой-то заплывший китаец, - и только потом залезла в душ и отмыла липкие подтёки и приставшие листья, вытираться было больно. Она сложила одежду в мусорное ведро и легла в постель. Сон наступил сразу, глубокий и тёмный, без образов и звуков; Надя словно погрузилась в глухой мягкий кокон. Утром, её разбудил Андрей, - он стоял на коленях перед кроватью и осторожно гладил её волосы. От него пахло перегаром, а глаза были влажные, а в них страх:
   - Надя. Надя, прости меня, пожалуйста, я не буду больше пить, Надя, я не буду больше, пожалуйста...
   Надя лежала молча, всё болело и ничего не хотелось.
   - Не бросай меня только, любимая, милая, Надя, только не уходи! Я не буду больше, я закодируюсь, хочешь?
   Надя посмотрела на него и заплакала. Андрей показался ей вдруг таким родным, тёплым, близким, даже с перегаром и грязными ногами.
   - Не плачь, пожалуйста, Надя... Хочешь чай? Я сделаю, сейчас...
   Андрей убежал на кухню, слышно было, как разбилось что-то, и он приглушённо выматерился, как наливает воду в чайник и ставит его на плиту, как достаёт из шкафчика сахар, чашку, металлическую банку с чаем. Звуки дома, обычного, живого, где бьют посуду, пьют чай, приглушали боль, и она сворачивалась клубком и пряталась внутри. Андрей был уверен, что это он, пьяный и невменяемый, избил Надю, его руки с окровавленными костяшками, провал в памяти и чувство вины, которое неизбежно овладевает женатым человеком с похмелья, подтверждали это, он мучился, и не знал как добиться прощения и у Нади и у себя. Вечером приехали его родители, привезли Веру, Андрей, впервые, сам уложил дочь спать, даже попробовал ей почитать; Вера слушала плохо - Андрей запинался на длинных словах и читал без выражения, - спрашивала, где мама.
   - Мама заболела. У неё температура... - этого объяснения было достаточно и для Веры, и для Тамары Семёновны, она даже запретила внучке заходить к Наде в комнату: "подцепит щас заразу, потом год не отделаемся, нечего сад прогуливать, Андрюх, может ты тоже пока воздержишься? к Верке перебазируешься, я раскладушку вытащу с антресоли?"; на следующий день Надя уехала "болеть" к родителям, процедив: "я не могу пока простить, мне надо подумать", родителям же она рассказала всё. Елена Михайловна очень уговаривала рассказать и Андрею, но Надя только плакала и мотала головой; Лев Константинович отстучал "Катюшу" пальцами на столе и сидел нахмурившись:
   - Надя, так нельзя. Ты понимаешь, что это очень серьёзный обман?
   - Папочка я просто не могу... И я не врала - он сам так подумал. А если я скажу - он побежит искать этого человека, будет кричать, злиться, снова напьётся... Пусть лучше так, он даже Верой стал заниматься, вдруг у нас всё хорошо будет, он обещал пить бросить...
   - Не будет хорошо, Надь. Даже если он бросит пить. Ты не будешь себя чувствовать счастливой, потому что ты всё равно будешь знать, что это обман. Подумай...
   - Да, доченька, подумай, чтобы у вас там ни было, Андрей никогда тебя не бил, ты представляешь, кем он себя сейчас чувствует? Он, наверное, просто в ужасе - напился, избил тебя до полусмерти... И он ничего не помнит! - Елена Михайловна вздохнула - Наденька, ну это, в конце концов, просто низко...
   - Да вы ничего не понимаете! Низко!.. А разве не низко так себя вести как он? Он же напивается каждый день как скотина! Ему наплевать, что я чувствую! Они все там надо мной издеваются, его мать считает, что я его, видите ли, "распустила"! Как будто раньше он не пил!... Они даже говорить по-человечески не умеют - только кричат все и указывают. У них тюль и шампунь женского рода, и меня тошнит от бесконечного "звОнить" и "Одевать сапоги"!.. А ещё они "пользуют" стиральный порошок и покупают "кило помидор"! Андрей вообще только матерится!.. Да с какой стати я должна думать, как он себя чувствует? Я уже корвалол, как старуха пью!.. И это всё, всё из-за него, это он виноват и его гадкая мамаша!.. - Надя разрыдалась в голос, Елена Михайловна обняла её, прижала к груди, Лев Константинович мрачно опустился в бордовое кресло и закурил:
   - Тебя никто не заставляет там оставаться, ты в любой момент можешь забрать Веру и вернуться домой.
   - Я не могу! Ну почему вы ничего не понимаете?.. - Надя уже просто выла.
   - Лёвушка, хватит - сказала Елена Михайловна, она сама чуть не плакала - ну хватит, хватит - приговаривала она уже дочери.
   Надя вернулась к Андрею, как только сошли синяки; пока её не было он действительно не пил, ходил на работу, вернувшись, укладывал Веру спать, когда не надо было на работу, сам водил в детский сад и вечером забирал (когда он работал, это делала его мать). Каждый вечер он звонил Наде, снова просил прощения и умолял вернуться. Приехать к ней он боялся, - не знал как после всего вести себя с её родителями, как смотреть им в глаза; он очень мучился. Надя вернулась в субботу; Николай Ильич и Тамара Семёновна снова уехали с Верой на дачу, Андрей вымыл полы и купил цветы: много разноцветных астр, и расставил их по всей комнате. Наде было немного стыдно, но она уверила себя, что имеет полное право так поступать, и открыто смотрела Андрею в лицо, принимая его раскаяние как должное. Они провели вдвоём весь день, Надя говорила, Андрей только слушал и кивал. Он не всё понял из её длинной речи, но твёрдо усвоил, что кругом виноват, и если "ещё хоть раз" - последует неизбежный развод.
   И жизнь, действительно, потекла по-новому. Андрей удерживал себя от пьянства невероятными усилиями, - с трудом отбившись от настойчивых предложений своих "коллег", после работы он возвращался домой обходными путями и, пригнув голову, быстро пробегал все окрестные лавочки. Надя не разрешила ему кодироваться и отвела к своему гомеопату, тот сразу предупредил, что алкоголизм вылечить почти невозможно, не только гомеопатией, но вообще, чем бы то ни было, потому что это болезнь психики, а не тела; говорил, что гомеопатией можно устранить физиологические последствия, а психику только направить, что тут всё зависит от человека, а не от лекарства, и что это долгий процесс; предлагал обратиться к психологу или к анонимным алкоголикам, но Андрей наотрез отказался - анонимные алкоголики его очень насмешили, а слова, начинающиеся с "психо" пугали, вызывали воспоминания о мягких стенах и смирительной рубашке. Гомеопат всё-таки провёл приём и назначил лекарство. Постепенно у Андрея перестало сводить ноги, и желудок больше не болел, ему даже казалось, что выпить хочется не так сильно, и он шёл с работы напрямик, твёрдым шагом и проходил мимо лавочек, спокойно здороваясь, иногда даже останавливаясь поболтать минутку-другую. Уже близился Новый год, было холодно, но снег шёл редко и помалу, лужи под ногами раскалывались тонкими льдинками. Надя мечтала о холодной и снежной зиме, ей хотелось белого и чистого, хотелось искряных снежинок и возить Веру на санках. Но дворники сметали с асфальта скудную порошу, как только она появлялась, и всё вокруг оставалась серым и противным. Надя просила Андрея уговорить Николая Ильича и Тамару Семёновну остаться на Новый год в Москве, не ехать на дачу, чтобы можно было поехать туда втроём, без них, - сто шестьдесят километров от Москвы, там ведь полно снега! Это Москва всегда как выжженное пятно. Но родители не только не согласились остаться в Москве, они даже запретили Андрею и Наде ехать с ними:
   - Там только одна тёплая комната! нечего жопа об жопу тереться, и так отдохнёте - ребёнка забираем! - недовольно сказала Тамара Семёновна.
   - Мам, мы в другой будем, обогреватель включим... - Андрей ещё не научился спорить с матерью, его интонации были робкие и просительные. Тамара Семёновна совсем рассердилась:
   - Ага, электричество мне нажигать! Он жрёт - ого-го! Нет уж!
   Спорить было бессмысленно, Андрей и Надя остались на Новый год в Москве. Они нарядили ёлку, Андрей сам сделал салаты, расставил тарелки, под бой курантов хлопнуло дорогое шампанское; Надя написала на бумажке своё желание, сожгла его и утопила в бокале - Андрей всегда смеялся над этой её привычкой. И наконец, пошёл снег, - получилась настоящая новогодняя ночь, - снег переливался в воздухе и медленно опускался вниз, где-то грохотали петарды, в небе вспыхивали разноцветные фонтанчики, слышались радостные крики и смех. Допили шампанское, и Наде захотелось туда. Они зашли к Надиным родителям, подарили им торт и пошли по проспекту в сторону Воробьёвых гор, ветра не было, - только снег и повсюду огни. Андрей держал Надю за руку:
   - Красиво сегодня, правда?
   - Да. Только за городом лучше, представляешь, как там сейчас в лесу? Тихо, наверное, и везде снег...
   - Сейчас бы ты туда не пошла. Там темно же, ты боишься.
   - Ах, ну да... Зато утром бы пошла. И озеро всё во льду... Почему твоя мама пускает нас только летом?
   - Она сама там потусить хочет.
   - Будто мы ей мешаем!
   - Бля, ты же знаешь мою маман! Мы свет нажгём...
   - Нажжём!
   - Неважно - ты поняла, порядок её весь испортим. Типа, это её дача и она там отдыхает.
   - Если б у нас были деньги, мы могли бы хоть в санаторий какой-нибудь поехать...
   - Надь, ну нет денег... Может, ты тоже работать пойдёшь? Тогда больше будет.
   - Ой, не знаю... Я и так устаю.
   - Ну, Веру я иногда могу водить, когда выходной.
   - Да? А почитать ей нормально, а еду приготовить, пол помыть?.. У тебя хоть выходные есть, а у меня каждый день...
   - Да ладно, мать часто её берёт на дачу, днём она в саду; и не надо ничего мыть, пусть маман сама моет, если ты работать пойдёшь, она орать не будет.
   - Ну всё равно. Я хочу отдохнуть, только учёба кончилась. Я так устала от всего...
   - Ну да, мудак я был...
   - Да уж, это точно... Помнишь, мы тут проходили, на девятое мая? Я упала тогда, и колено ободрала, а ты смеялся?
   - Это когда познакомились, что ли? А разве не день города был?
   - Да нет! Ты что, весна была, - я точно помню, я ж университет тогда бросила. А мне только экзамены оставалось сдать! Ты видишь, совсем пропил и мозги и память.
   - Ну, я не пью теперь...
   - Это ещё неизвестно.
   - Да ладно, хватит уже гнать.
   - А я и не гоню, ты не пьёшь сколько? Два месяца всего?
   - Три почти...
   - Ну вот, этого мало, я понимаю, если бы три года! И сегодня шампанское пил.
   - Так от него ни в голове, ни в жопе!
   - Это тебе так кажется, а завтра ещё захочется, а потом водка, а потом опять не остановишься!
   - Да хорош, видишь, я трезвый иду...
   Андрей остановился, полез в карман за сигаретами.
   - Дай мне тоже сигарету... Ну прости, я просто боюсь, что опять начнётся... Давай, может, домой пойдём? У меня ноги мёрзнут...
   Они вернулись домой, разобрали подарки, - Надя положила под ёлку красивую коробочку с фотоаппаратом, Андрей - книгу в обёрточной бумаге, - вместе залезли в ванну, Надя налила в неё шампунь, - получилась густая пена. Они смеялись и дули друг на друга мыльные пузырьки, залили пол, потом долго целовались в остывшей воде; в ванне было неудобно, они пошли в постель и заснули утром, обнявшись. На следующий день они снова пили шампанское, доедали салаты, а вечером пришли Витёк и Серый, принесли водку. Андрей долго отказывался и пил шампанское, пока оно не кончилось, но потом выпил рюмку, потом ещё, и сразу язык стал, будто чужой и движения неловкие. Надя обиделась и убежала на улицу; вокруг продолжался праздник, кто-то пытался петь и, запнувшись спьяну, смеялся; вспыхивали фейерверки, где-то играла музыка. Метро было ещё открыто, Надя прислонилась к парапету подземного перехода и задумалась, - ей было скучно, к родителям ехать не хотелось, она даже подумала вернуться, и тут подошли два юноши, - оба нетрезвые, чуть моложе неё, весёлые, - один с серьгой в брови и в полосатой шапке, другой с длинными волосами и в кожаной куртке:
   - С новым годом! Возьмите! - тот, который с серьгой протянул ей зажжённую бенгальскую свечу и улыбнулся. Надя немного оторопела, однако свечу взяла и стояла, не зная, куда девать глаза.
   - Пойдёмте с нами? - всё тот же юноша показал рукой куда-то в сторону - веселее будет. Надя взглянула на второго, - тот молча курил, но тоже улыбался, только, скорей чему-то своему. И Надя пошла. Они сидели в каком-то дворе, пили шампанское - в рюкзаке у молчаливого было три бутылки, потом Дима, - тот, разговорчивый, в шапке, - предложил поехать к нему. Ехать было недолго, всего две станции, но как раз метро закрылось, и они пошли пешком. Наде было весело, её глаза блестели, в голове немного кружилось, она шла под руку с Димой, а его хмурый друг держался немного сзади.
  
   Дима жил один, квартира досталась ему пару лет назад, когда умерла бабушка: "у меня мама замуж снова вышла, я ей мешаю, - он засмеялся - на самом деле, это она мне мешает, знаешь, как они там скрипят и стонут!"
   - А сколько ей лет? - спросила Надя, её немного покоробило, что можно вот так рассказывать о матери.
   - Да ей сорока ещё нет, тётка в самом соку, третий раз замуж выходит! - Дима засмеялся, но Надя совсем смешалась и принялась разглядывать комнату: незастеленная большая кровать, стены в плакатах, на столе компьютер, а сам стол письменный, какой-то старинный и перед ним чёрный офисный стул; на полу кальян, везде разбросаны журналы и одежда, на окне нет занавесок, а на подоконнике большая керамическая пепельница в форме лёгких.
   - Прикольная пепельница... - сказала Надя.
   - Ага, это мне Ярик подарил, - Дима кивнул на своего друга - видишь, беленькие, типа, памятник былому, - и снова засмеялся. Ярик ухмыльнулся, подошёл к компьютеру, включил музыку - что-то громкое, резкое, с неразборчивым рёвом вместо слов.
   - Надсон, плюхайся, будь как дома! - Дима набросил на кровать покрывало, разгладил его. У Нади зазвонил телефон, - уже который раз, - она нажала кнопку с изображением красной трубки, потом, помедлила немного и выключила совсем.
   - Кто это такой настойчивый? Парень твой? Поссорились, что ли? - спросил Дима.
   - Да так... - Надя неопределённо махнула рукой и села, достала сигарету.
   - Понятно. Ярик, тащи пиво - знаешь где, будем девушке настроение поднимать! А, и чипсы возьми! Там пакет в прихожей...
   Пива оказался целый ящик, они пили втроём, а когда Надя с Димой стали целоваться Ярик взял две закрытые бутылки и ушёл в другую комнату.
   - У тебя губы мягкие - сказал Дима, гладя её по спине.
   - Это плохо?
   - Не... Наоборот... - он уложил её на кровать, раздел, Надя закрыла глаза, изогнулась вперёд.
   - Сейчас... - звякнул ремень, она стянула с него джинсы и прижалась, обхватила ногами. Его рот пах пивом, язык был быстрый, горячий и какой-то острый, между ног у Нади горело, низ живота тянуло, она вся дрожала, вцеплялась в плечи, в спину, извивалась, стремясь заткнуть эту раскалённую дыру между ног. Она перевернула его, и села сверху с полустоном - полурыком, почти звериным, и со звериным же остервенением задвигалась: вверх-вниз, вверх-вниз. В ритме грохота и воя непонятной музыки.
  
   Надя проснулась от того, что затекла рука - на ней спал Дима, он улыбался во сне и сопел, одеяло скрутилось в ногах. Надя осторожно вытянула руку из-под тёплого чужого тела, оделась и вышла в прихожую. Она подумала, что неплохо бы умыться, но в ванной кто-то был, - слышался плеск, - наверное, Ярик, больше некому... Ну это даже лучше. Надя быстро влезла в сапоги, надела пальто и вышла из квартиры, - хорошо, быть таким, - молодым и беспечным, не запирать двери, не бояться: она подумала и даже улыбнулась, - надо же, мысли как у старухи, а ведь вся жизнь впереди...
   Надя спустилась в метро, в вагоне с ней ехал только один человек - на дальнем сиденье спал бомж, свесив ноги и подперев голову рукой в шерстяной рукавице, пахло мочой и гниющим мясом. Андрей встретил у подъезда, совершенно трезвый и бледный:
   - Надя! Я думал, ты не вернёшься... - он обнял её, - чем от тебя пахнет? Какими-то духами...
   - Это папин одеколон, наверное - холодно сказала Надя и отстранила его, - ему ученик подарил.
   - Ты у родителей, что ли была?
   - Ну а где я ещё могла быть?
   -Ну бля... Хуй знает. Я звонил - никто не подошёл...
   -Это я попросила не подходить, у них же определитель. У меня ни малейшего желания не было с тобой разговаривать. - Надя знала, что они уехали в гости, в Тарусу, и вернутся только завтра, поэтому была спокойна.
   - Но ты пришла... - Андрей улыбнулся, - я волновался, зачем телефон выключила?
   - Ах, ты волновался!.. Я же сказала, что не хотела с тобой разговаривать! Пойдём домой, холодно.
  
   С тех пор, Надя носила с собой презервативы и регулярно посещала гинеколога, случайный секс вошёл в привычку, превратился в какую-то патологию; пока Андрей был на работе, а Вера в детском саду, она ехала в центр, заходила в какое-нибудь кафе и ждала. Иногда за весь день не было никого, и она возвращалась злая, кричала на Веру, запиралась в комнате и мастурбировала под одеялом. Но чаще, ей везло, и она забывалась в машинах с тонированными стёклами, общественных туалетах, подъездах; она упивалась спермой и мужским потом, а по ночам прижималась к Андрею и позволяла себя ласкать, наслаждаясь тем, как он вздрагивает счастливо от каждого её стона. Когда у Андрея был выходной, Надя лежала с усталым лицом в постели, а он мыл посуду, готовил еду и ходил в магазин. Где в глубине души, Надя ждала, что вот он не выдержит, напьётся или не захочет мыть посуду и тогда она снова сбежит на целую ночь, но он, как назло, совсем не пил и не злился, всё делал, будто с удовольствием и даже компьютерные игры уже так не увлекали его. Так прошла зима и почти вся весна, а потом Надя познакомилась с Денисом.
   Это произошло ещё в мае. Надя жила с Верой на даче вдвоём, посёлок был полон только наполовину, по утрам прохладно, - почти холодно; из двух старушек-поганок осталась одна, она казалась ещё суше, ниже и тоньше, всё так же ходила на озеро в полосатом халате и плавала, но на шпагат не садилась, и совсем не слышно было её голоса. Надя много гуляла, водила Веру в лес, и расстелив на полянке плед, читала ей сказки и стихи; Вера требовала объяснения каждому непонятному слову; кто такой поп, и почему он поп, - потому что попа толстая? Что такое толокно и как может быть лоб из муки; слово "оброк" они обсуждали почти час, а когда, наконец, справились с ним и добрались до конца сказки, Вера рассердилась: Балда он и есть Балда и сказка глупая... Надя решила повременить с Пушкиным и перешла на Андерсена, но его сказки оказались слишком грустные, - Вера долго не могла забыть насмерть влюблённых, замёрзших, ненужных, девочек со спичками, оловянных солдатиков, соловьёв... Она стала плакать во сне и просыпаться среди ночи. Всё исправил Карлсон, - стоило ему спалить однажды паровую машину, как ночные слёзы утихли.
  
   Через день, приезжала автолавка - её громкий гудок разносился по всему посёлку, - к машине выстраивалась длинная очередь в основном, за хлебом, мороженым, пивом и водкой; пельмени и макароны покупали немногие, за этим обычно ездили в город. Надя обязательно покупала мороженое, пломбир в больших пачках, они ели его с Верой после обеда, посыпая тёртым шоколадом. Как-то, когда почти подошла их очередь, подъехал мотоблок с прицепом, за ним бежала большая дворняга, а в прицепе сидели дети - мальчик и девочка, примерно шести-восьми лет. Медленно водитель слез на землю и вытащил за собой чёрную дубину-трость, опершись на неё, встал в очередь.
   - Бать, возьми рожок!.. Стаканчик!... - кричали дети.
   - Мелкие! Тихо! - огрызнулся отец - Бакс, сидеть! Сидеть, Бакс! - и ткнул Надю в спину - давай, мать быстрей, трубы горят, - и хохотнул. Вера тем временем заинтересовалась трактором с тележкой, она стояла перед ним, задрав голову, и переговаривалась с детьми в прицепе. Мальчик перегнулся через борт и помог ей залезть.
   - О, мелкий, ты себе уже тёлку нашёл!.. Нате, жрите своё мороженое, - отец сунул детям пакет и стал взбираться за руль, ещё медленней, чем спускался: в одной руке у него была трость, во второй бутылка водки, он попытался сунуть её в штаны, сначала в карман, потом просто за пояс, но штаны, не могли выдержать такой тяжести, - карман был неглубокий, бутылка из него торчала больше, чем наполовину, и выскальзывала, а сами штаны падали.
   - Слышь, мать, подержи - обратился он к Наде, - всё равно с нами поедешь, видишь, свадьба намечается...
   Дети - Вика и Лёша,- стали приходить к Наде каждый день, они смеялись над Верой, которая ухаживала за игрушечными питомцами: кормила их пирогами из песка, укладывала спать, соорудив постель из полотенец, а потом, с серьёзным лицом, ходила на цыпочках и говорила шёпотом. Тем не менее, дети выпрашивали у неё игрушки, раскрыв рот, слушали, как Надя читает, и удивлённо ждали, пока она ответит на Верины вопросы. Денис приходил уже вечером, Леша с Викой сразу сбегали домой, а он проходил на кухню и готовил чифир, пока Надя укладывала Веру, потом тянул чёрную жижу, присасывая сахаром и рассказывал, как варить "винт" и "черняшку", что такое "лирика" и "тропика", сколько стоит и где купить. Хвастался, что уже месяц употребляет только алкоголь, приехал на дачу "перекумариться", что отец его рад, - сам привозит продукты и денег на водку. Денис был женат - третья жена "отдыхает" где-то на зоне; дети, оба, от первой, у которой теперь ВИЧ, гепатит и притон; была ещё вторая, - да она просто дура... Сам он сапожник - шил концертную обувь даже Маше Распутиной: сидел за разбой, там и научился, - факты он пересыпал шутками и сам смеялся, многие шутки повторял, забывая, по нескольку раз, перескакивал с темы на тему и сильно матерился, приговаривая, что сапожнику это положено. Всё его в точках и болячках серое тело было остро и угловато, - торчали колени, рёбра и скулы; а во рту было пусто, - только ржавые бугорки местами на дёснах. Он плохо владел левой рукой, а хромал, потому, что кололся в пах; лицо в морщинах и пришепётывал, как старик, но чувствовалось, что он моложе, чем выглядит. Было в нём что-то такое, что привлекало: какая-то недобитая харизма таилась в глазах и в улыбчатой складке у губ, угадывалась в движении, которым он убирал со лба волосы... А может быть что-то в нём напоминало Андрея, того Андрея, который ещё не прожил с ней шести лет, ещё чужого, которого надо полюбить и приласкать. Надя не задумывалась об этом, она просто слушала одно и то же каждый вечер, смотрела в пустой рот, и снова читала стихи. Денис перебивал её, - ему казалось, что все поэты наркоманы, что вот это стихотворение явно под "хмурым", а то - грибы, да точно грибы:
   "Разгораются тайные знаки
На глухой, непробудной стене
Золотые и красные маки
Надо мной тяготеют во сне...." - слышь: мак! мак, бля! Под грибами и про мак! - и смеялся, и хлопал себя по ногам-палкам, и запрокидывал голову. Он просовывал здоровую руку ей между ног, а потом лизал там и чмокал, словно высасывая, и она заходилась в оргазме и сучила ногами, а когда он ложился на неё, напряжённый и выступчатый, и чуть ощутимо вздрагивал в глубине, она сосала его язык, и казалось, что его рот это её вагина.
   По пятницам приезжали родители Андрея, и Денис не приходил, и не пускал детей; Андрей не приезжал вообще, он работал без выходных, - хотел скопить денег, чтобы хоть в августе уехать с семьёй на море: Надя давно мечтала о море, она была там когда-то, ещё в детстве, и помнила, и рассказывала о белой пене, зеленоватой воде и солнечных нитях, уходящих на дно. Июнь подходил к концу, скоро Тамара Семёновна должна была выйти в отпуск и приехать на два месяца безвылазно, а за ней, через пару недель и Николай Ильич, и Андрей хотел перед морем побыть немного на даче. Стоял какой-то ненормальный зной, днём не слышно было ни молотков, ни пил, только гудение насосов; на каждом участке стояли разбрызгиватели, и тонкие фонтанчики взблёскивали то там, то тут. Озеро стало напоминать лягушатник - в тёплой, почти горячей, взбаламученной воде с утра до вечера плескались и дети и старики. По телевизору показывали горящие леса и торфяники, чёрную Москву и людей в противогазах. Посёлок находился в низине среди леса, и, хотя где-то недалеко как раз горел торф, дым обходил стороной, только несколько дней немного пахло горелым и казалось, будто туман. Всё также зеленел вокруг лес и цвели цветы, невзирая на духоту и сушь. В эти дни приехал Андрей. Оказалось, что с Денисом он был знаком ещё с прошлого года, - пили вместе и метали нож в дуб на Денисовом участке. Ножи вообще были слабостью Дениса, из его трости выкручивалось длинное - в две ладони, как он называл "сажало" или "пика", собственноручно заточенная, а в кармане лежал складной нож, с тяжёлой красивой рукояткой - вот его-то он и метал в дерево, хвастался, что попадает даже с закрытыми глазами: "делать нехуй, тут, один хер, только ханку жрать и нож метать, рука-то одна рабочая, хули теряться..."
   Виктор, - отец Дениса, был большой плотный дядька с рыжевато-седой бородой, сварщик или слесарь, он кормил всю семью: и сына и внуков; жена умерла несколько лет назад, - замёрзла на той же даче по осени, ждала соседку под запертой дверью чтобы похмелиться. С тех пор Виктор гнал самогон, сначала на пшене или горохе настаивал брагу, потом перегонял на электрической плитке с помощью двух кастрюль и тазика, и всё вспоминал "Валюшу". Сам он пил немного и редко; приезжал по субботам с утра с большой, набитой продуктами сумкой, дети висли на нём, выискивали в сумке шоколадки и радостно верещали; дедушка шёл к автолавке, отдавать за Дениса долги и покупать мороженое, потом купаться с внуками, и только вечером садился с сыном за стол, и выпивал пару стаканов, а в воскресенье уезжал, чтобы через неделю приехать снова.
   Андрей весь день проводил на участке или в доме, - в самое жаркое время лежал перед телевизором, а как свежело, помогал матери на грядках или отцу с досками, иногда играл с Верой. А ночью выходил с Надей гулять. Они шли медленно под руку, Андрей был переполнен планами, - у Тамары Семёновны, оказывается в Коктебеле жила подруга и в её доме можно было остановиться совершенно бесплатно, значит даже деньги останутся, - можно будет купить фотоаппарат, или камеру, ну какую-нибудь простую, и поснимать Веру и море и поезд... И как замечательно будет уехать от всей этой гари, и подальше от родителей, и как обрадуется и удивится Вера, когда увидит море, и надо ей купить большой надувной матрас, такой плотный, чтобы не проколоть... Андрей смеялся, прижимал к себе Надю, целовал её и ерошил ей волосы.
   Вдруг залаяла собака, радостно и заливисто, и выбежал Бакс - они как раз поравнялись с участком Дениса.
   - Бакс, тихо! Фу, Бакс, сидеть - Андрей, продолжая смеяться, пытался успокоить пса, который встал на задние лапы и облизал ему всё лицо, Надя тоже смеялась, хотя собак не любила, и пряталась у Андрея за спиной. На шум вышел Денис, и зазвал к себе. Они расселись на крыльце за косоногим столом под лампочкой без абажура, Денис выставил трёхлитровую банку на стол и наполнил три стакана, кроме выпивки, надкусанной сосиски и складного ножа на столе ничего не было.
   - Ден, да мы не будем - сказал Андрей - мы просто с тобой посидим.
   - Да ладно, чё вы, давайте... Сэм хороший, батя хуйню не гонит! Ну опять мне, что-ли в одно рыло жрать?
   - Что треснет?
   - Да оно-то не треснет... Ну хорош вам ломаться! Нолито уже! Надюнь, ну ты давай со мной?
   - Ой нет, я вообще самогон не пью..
   - Ну и в пизду вас - беззлобно сказал Денис и опрокинул стакан. Андрей посидел немного и тоже выпил, вдруг, как-то машинально.
   - Андрей! - Надя, вскочила.
   - Ну ничего страшного, Надь, ведь немножко совсем... давай с нами, по чуть-чуть? И домой пойдём...
   Надя села, задохнувшись, и от злости тоже стала пить. Андрей уже после второго стакана совсем опьянел, он опёрся на руку и водил вокруг мутными глазами. Денис выкрутил из трости "пику":
   Давай побросаем, а Дрюх? Смотри, я мишень сделал, - и, правда, на двери был намалёван кривой круг с делениями - давай, а? - и не дожидаясь ответа метнул "сажало" в дверь, оно вошло почти в центр круга и застряло подрагивая.
   - Не.. Лень..Да и вообще темно, накати лучше ещё.
   - Не вопрос! - Денис налил ещё по стакану - Жаль музыки нет.
   - А куда делась?
   - Да наебнулась моя маха... - и затянул гнусаво с каким-то шипением:
   - Аттестат в крови, по бокам конвой
   А меня везут, под сирены вой...
   - Ой, хорош, Ден, - Андрей зевнул, - пойдём мы...
   - Ага, давай на посошок - Денис налил два стакана.
   - А мне? - возмутилась Надя.
   - И тебе... Я налью - Андрей налил третий стакан.
   - Слыышь... - протянул Денис - братан, у тебя оххуенная жена...
   - Ага...
   - Редкая тёлка, отвечу!
   - Ага...
   - И ебётся круто
   Андрей поднял голову и угрожающе тяжело произнёс:
   - Ты за базаром-то следи...
   - Да чё тебя обломало? - Денис встал, и недоумевающее уставился сквозь него.
   - Ты жену мою не трогай.
   - Да кто трогает? Я ж говорю - охуительная жена у тебя, и подмахивать умеет...И хули?
   Андрей взял со стола нож, и бросил его вперёд. Нож вошёл по рукоятку по диагонали над пупком, Денис вздохнул резко и схватившись за края стола медленно опустился на стул. Заскулил Бакс, подбежал, встал передними лапами Денису на колени. Надя бросилась на Андрея, схватила его за плечи, затрясла, закричала. Андрей не реагировал, - он сидел, будто набитый ватой и молчал, только зубы стукались.
   -Что тебе не понравилось? Что я с Денисом спала? Может, ты всех убьёшь? Да я у негра хуй сосала, а второй меня в жопу ебал, пока ты работал! Рабооотал!.. На новый год, ты думаешь, я у мамы была? А вот и хуй, приплыли - я еблась и прекрасно себя чувствовала! А осенью меня в парке изнасиловали, а ты прощенья просил! - Надя выдернула из двери нож и стала пихать его Андрею в руку - Может, ты меня убьёшь? На, давай, вперёд!...
   Андрей молча поднял на неё лицо, оно напоминало маску, слепок с его лица, даже глаза застыли; он спокойно принял нож из Надиных рук, встал, и, всё так же молча, ткнул им себя в живот. Надя завизжала, вскочила, выдернула нож, отшвырнула, отпрыгнула, снова бросилась к Андрею, а он продолжал смотреть прямо на неё, потом глаза закрылись и он осел. Надя приподняла ему голову, плакала, била его по щекам, говорила что-то, он приоткрывал глаза и снова закрывал и отвечал слабо:
   - Больно..
   Раздался грохот, - это упал Денис. Оба они лежали у стола, по разные его стороны, один не шевелился, другой в полузабытьи, Бакс скулил; только сейчас Надя сообразила вызвать "Скорую". И сразу успокоилась, подобрала "пику", вложила её Денису в правую руку, плотно прижала его пальцы, позвонила Тамаре Семёновне. Денис остался ждать катафалк, Андрея повезли в ближайший город в больницу, Надя поехала с ним. Глаза он больше не открывал, только постанывал на ухабах, губы полностью потеряли цвет и рот превратился в чёрную изогнутую линию, крови почти не было, рана выглядела просто маленькой дырочкой, фельдшер залепил её куском пластыря; казалось, сейчас они приедут, встретит их врач, и засмеётся, и скажет: "вы что шутите?", помажет зелёнкой и по-отечески пожурит на прощанье, чтобы не отвлекали от работы. На выезде из леса встретился милицейский форд и на "скорой" тоже включилась сирена. Наде казалось, что до больницы они добирались всю ночь, хотя ехать было всего километров тридцать по шоссе.
   Андрей долго лежал в приёмной, сначала подошла женщина в голубом халате, пощупала живот, потом вторая, в белом, тоже пощупала и строго спросила, зачем вытащили нож, потом подошла старуха в тёмно-синем халате - Надя подумала, что это уборщица, - старуха сказала: "что стоишь? Раздевай. На, накроешь" и протянула жёсткую простыню. Во время операции, Надя сидела на скамейке перед приёмным отделением, курила, пока не кончились сигареты, и почти уснула, когда вышла всё та же старуха в синем халате, и не сообщила, что операция закончилась и "что ему сделается? пьяному море по колено, знаешь, сколько у нас здесь таких?.." Надя ехала в такси, за окном светало, виднелся горелый лес; голова и тело отяжелели от тупой пустоты, которая наваливается после сильного напряжения, а впереди ждала Тамара Семёновна, Николай Ильич, Вера и милиция.
  
   Андрея уже на следующий день перевели в палату, он лежал на узкой железной койке, по бокам висели трубки с кровавой жидкостью, и ещё одна трубка, потоньше, выходила из руки вверх. Ему нельзя было ни есть, ни пить; нож задел печень, держалась температура, лицо оставалось по-прежнему белым с желтоватым оттенком, но губы немного порозовели и спеклись. У Тамары Семёновны с ночи держалось давление, и Надя приехала одна, она поставила на тумбочку бутылку с водой, села рядом, склонилась:
   - Ты как? Очень больно?
   Андрей шевелил губами, но сказать не мог, - зашёлся в кашле и скривился. Наде было страшно. Сейчас всё было не таким, как ночью, пахло перегаром и какими-то лекарствами, и с этими трубками и кашлем, ей казалось, что Андрей вот-вот умрёт, она видела грязь в его ухе и волосок, торчащий из носа, волосок дрожал - значит, дышит, живой... Надя дотронулась до его щеки, Андрей дёрнулся, сморщился от боли и чужим, сиплым голосом сказал: "уйди отсюда" - скорей прошептал, чем сказал. Надя заплакала. В эту минуту она испытала вдруг такую любовь, какой никогда не чувствовала, отчасти материнскую и без капли эротизма, она склонилась ниже и быстро заговорила, всхлипывая:
   - Андрей, Андрюшечка, не надо... Не прогоняй меня. Я ужасно тебя люблю, всё, что я вчера говорила, - это неправда, я только тебя люблю, я ни с кем не могу, только с тобой, я пьяная была... как ты мог поверить?.. Прости меня, любимый мой, солнышко...
   - Правда?
   - Да я так перенервничала, когда ты нож в него бросил, я вообще не понимала, что говорю... Ты простишь?
   - Да я простил... Я бы простил, даже если всё было, как ты вчера сказала... - он снова закашлял.
   - Я напилась просто, у меня истерика была... Я знаешь, что сказала, - милиция же приходила, - я сказала, что Денис на тебя с ножом прыгнул, со своей пикой, а ты только защищался... ему ведь всё равно, и детей он не любил, а у нас Вера... Ты так же говори, к тебе тоже придут...
   - Денис умер?
   - Да, но он же сам виноват... Ты выздоравливай, тебе больничный дадут, отпуск продлят, на море поедем...
   Надя просидела в больнице почти весь день, Андрей тайком покурил в палате и даже начал улыбаться, завтра ему обещали разрешить пить понемногу воду. Надя вышла, когда он уснул. Вокруг больницы был сквер, с лавочками, небольшим фонтанчиком и даже детской площадкой; вообще, здесь было намного приятней, чем в московских больницах, - и воздуха больше и больных меньше, вот с Андреем в палате всего два человека. Он начнёт ходить, и будут они прогуливаться тут вокруг фонтанчика, как тот старичок с дочкой, или может, это внучка?.. Надя шла в сторону автобусной остановки и пыталась заглушить простыми мыслями что-то, что поднималось изнутри и бурлило, и билось в виски, и стояло в горле, и даже если сейчас её вытошнит, или пронесёт на этот расплавленный от жары асфальт, оно всё равно останется с ней, оно будет бурчать в желудке, течь в венах, пульсировать в затылке... Она подошла к остановке и села, до автобуса оставалось полчаса, поблизости на заборчике в тени сидели двое, - оба под тридцать, с голыми торсами, в цветастых шортах, с двухлитровой пластиковой бутылкой.
   - Девушка, давайте с нами по пивку? - один из них радостно протянул бутылку в её сторону. Надя помотала головой и отвернулась.
   - Ну, как хотите.
   Надя закурила, встала, и подошла ближе к проезжей части, высматривая автобус, но вместо него остановилась красная бмв, за рулём сидел коротко стриженый парень в солнцезащитных очках.
   - Девушка, жарко вам? - он снял очки и улыбнулся. Надя улыбнулась в ответ:
   -Жарко...
   - Поедем купаться?
   - Купаться? - от горла откатило, свернулось, спряталось где-то - Поехали. А куда?
   -Залезай, - парень открыл дверь, - здесь недалеко...
  
  
   2013
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"