Сколько бы ты здесь ни пробыл, ты все равно не сможешь найти выход. Ты можешь ощупать все стены, камень за камнем, клочок за клочком, но не будет ни проваливающихся кирпичей, ни рыцарских лат с механизированными руками, нажатием на которые открывались бы проемы в каменной шкуре лабиринта. Я называю это место так, хотя это и неправильно - но здесь все состоит из неправильных названий. Пол - это не пол, и стены - не стены. На потолке блестят хрупкие, наполненные светящимся газом позвонки. Трубки ребер, тонкие, как у рыбы, входят в плоть лабиринта. Под ногами вьется его бесконечный кишечник.
Лабиринт - это змей. Змей - это червь или дракон. Меня проглотил дракон, и я не могу найти выход. Никто бы не смог. Я думаю, что лабиринт - это круг, по имени - Уроборус. Я думаю, что он поглощает сам себя, поглощает, как фраза, которая начинается со слов: 'Я думаю, что он поглощает сам себя, поглощает, как фраза, которая начинается со слов: 'Я думаю...
Нет. Нужно остановиться. Я знаю, что будет дальше - я сам превращусь в круг, свернусь на холодных кишках червя, свернусь и продолжу сжиматься, и становиться все меньше, и меньше, и меньше - пока не исчезну в бесконечно малом лимбе точки. Безграничной, не имеющей краев точки. В абсолютной темноте, не имеющей цвета, вкуса и запаха - даже вкуса черноты.
Поэтому нужно идти. Ощущая под ладонями выпуклости камней - вверх, вниз, вверх-вниз ритмические впадины кладки, они создают собственную музыкальную тему. Это немая музыка лабиринта. Каменная музыка. Червь поет мне, поет своим неровным, глухим брюхом - но зачем? Что ты хочешь сказать мне? Что ты делаешь со мной?
Царапать стены лабиринта также бесполезно, как и бить их, что также бесполезно, как биться о них, что также бесполезно, как искать выход, что также бесполезно, как искать выход в самоубийстве. Здесь нельзя умереть, потому что отсюда нет выхода. Никакого. Только превратиться в точку - но это не смерть и не выход, это трансформация. Метаморфоза нимфы в лавр, когда похотливый бог бежал за ней вдоль реки. Река, свет, ветер - все это осталось там, вне червя. Возможно, что всего этого и не было никогда... Слово впилось в язык моего мозга, как репейник - в собачью шерсть (существовали ли собаки?) Метаморфоза. Мета-морф-оза. Фуриоза. Это бабочка.
Яростная бабочка. Я думаю, червь станет ей. Я думаю, он ждет моей метаморфозы, чтобы начать собственную.
Но зачем я? Почему я? Был ли я просто пыльцой, обезличенной каплей органической материи, которую он сожрал, протекая рекой по ядовитому лавровому лесу? Если жевать листья лавра, сойдешь с ума. Если дышать лавром, сойдешь с ума и начнешь видеть будущее. Увидел ли червь свое будущее в горячих парах, подымавшихся над ветвями кустарника? В белых лапах дыма, восходившего к солнцу - холодному и равнодушному, каким был сам червь? И если он увидел, и если он сошел с ума - если он увидел танцующую в дыме яростную, страшную, свирепую ЕЕ, он пошел и проглотил меня.
Потому что ему нужны глаза. Мои глаза. Теперь я понял это. Когда я упаду во фрактальный лимб, они - мои глаза - выстроятся в ряд и украсят его влажные, еще сморщенные, как младенец, крылья. Я стану мертвым Аргусом, он - павлином. Он подымется из праха, он отряхнет брюхо от грязи - и эти камни внутри, они запоют совсем другую песню.
Хорошо. Хорошо, я смирился. Я говорю это себе и сажусь на пол, который не является полом, и прислоняюсь к стенам, которые не являются стенами. На потолке блестят хрупкие, наполненные светящимся газом позвонки. Трубки ребер, тонкие, как у рыбы, входят в плоть лабиринта. Под ногами вьется его бесконечный кишечник.