Электрик Петров был в домоуправлении на хорошем счету.
Работал быстро и качественно. Амперы, Омы и Вольты давно признали
в нем хозяина и слушались беспрекословно. Мастер - золотые руки.
Но дома у мастера постоянно искрило. Жене, всегда, чего-то
не хватало. То внимания, то парфюмерии с бижутерией.
Сын, школьник десяти лет, отметками не радовал. На собраниях
родительских, когда у жены кончалось терпение выслушивать претензии
учителей, приходилось краснеть от стыда. Невнимательный, непоседливый,
на своей волне. Так что с того? Ребенок мир познает. Заинтересовать
учебой не можете. А насчет волны, значит мысли все-таки есть.
Дома, конечно, разговор был иной. То папка от мамки сына
защищал, то наоборот. Спасти удавалось не всегда. И шли в ход
проверенные способы воспитания. Рука материнская да ремешок отцовский.
Когда жена с ребенком доставали одновременно, оставалось одно
средство. Разбавленный водой австрийский спирт "Рояль". Но не
голландский, от того голова сильно болела. Водка в те времена была
некачественная. Губы и горло обжигала. Да еще, прямо за столом,
внезапно разум угасал. Доставалось за это от жены. Порой,
несправедливо.
Какой он алкоголик? И вовсе не часто. Когда жизнь в угол
загоняет. Что значит, сплошные углы? А понимание где? Где
благодарность, что всех вас на себе?
Когда окончательно заедало, уходил в подвал, в сарайке
прибраться. Лука с картошкой, из запасов, принести, банку с огурцами
и помидорами. Жена от этого сразу добрела, как от факта значимости
мужчины в доме.
В этот раз Петров в подвале задержался. Проходила под невысоким
потолком труба отопления. Раньше не обращал внимания, принимал как
данность. Теперь обратил. Попробовал дотянуться. Не получилось.
Достал из сарайки пустой ящик, взобрался. Горячая. Крепкая.
Слез. На ящике уселся и задумался, изредка поглядывая на трубу, как
на что-то новое, открытое и изумившее.
Домой пришел в тайной мысли. Передал жене продукты, не обратив
внимания на потеплевший взор. Сын сосредоточенно делал уроки.
Готовился исправить очередную "двойку". Хотел помочь решить задачу,
только сам запутался. Раньше все проще было.
Открыл дверь в кладовку. Рассердился. Что веревка радом с
инструментами желает?
Так с осени, - отвечает жена.
Не замечал. В подвал унести надо.
Через час сосед постучался. Не могу в подвал войти, - говорит, - дверь
закрыта. Тут до жены дошло. Стала в дверь тарабанить да мужа
звать.
Открой, - кричит, - пожалуйста. Все прощу. И меня прости, если,
по глупости, жизнь портила.
Соседа от таких слов ветром сдуло. Расхотелось в подавал идти.
Не любим мы быть свидетелями чужих проблем. А просто, свидетелями,
тем более.
Щелкнула щеколда. Открылась дверь.
Чего бузишь, - укоряет Петров, - думать мешаешь.
Пойдем, милый, домой, - обнимает жена, - Думай, сколько угодно.
Не клевала в этот раз. Непривычная установилась тишина. Как раз
для отдыха. На работу завтра.
Ночью, часа в три, внезапно проснулся, с ощущением странной
незавершенности. Словно, не доделал чего. Тихо убрал с плеча
руку жены. Наскоро оделся и спустился в подвал.
Веревка дожидалась в сарайке. Прочная, надежная. Закрепить на трубе
оказалось совсем несложно.
Жена проснулась в шесть утра. Рядом никого не было. Тихо позвала,
чтобы не разбудить сына. Никто не ответил. Обошла комнаты. Только
ребенок спит. Укрыла сползшим одеялом и почувствовала предательскую
дрожь в руках.
С ощущением подступающей черноты спустилась в подвал.
Висел. Окоченевший. С опрокинутым ящиком под ногами.
Не доглядела, - промелькнула шальная мысль, открывая поток горя
и ужаса.