Мне   было  девять  лет,  когда отца   забрали  в  армию.    Воевать
против  Шматландии.   Мобилизация  была  объявлена  шесть    месяцев
назад,    и   казалось,    нашу семью  это  минует.   Не  миновало.
          Отец   не  хотел   воевать,   но   куда  денешься    с   женой и  двумя   детьми.
Сестре  моей  и  года  не  исполнилось.
         Во-первых:   не  сбежишь,   поймают,   посадят.     Во-вторых:    откажешься,
сразу  посадят.  На   что  тогда  мы  бы  жили?   А   так,   пособие   шло.    На  жизнь
хватало,   не   бедствовали.
         Потом  прервалась  связь.     Мама    плакала.      
         По   информационной   сети   увидели,   что  отец   в  плену.    В  передаче
выступал,    чтобы  знали,   живой, и  в  списки  на  обмен   включили.
         Не  один  он  там  был.  Человек    десять,   не  меньше.      Говорил   больше
всех  Твердислав.    Винился,   каялся.    "Не    ходите   сюда,  -  убеждал,  -  Не
ждут  нас  здесь.   Нет  тут  никаких  шматистов.    Разворошили   муравейник.
Разозлили тех,  кто   еще вчера  нас   друзьями   считал".
           Прощения    у местных  просил.   От  себя и  товарищей.    Отец,  тогда,
помалкивал.
            Мама    посмотрела  и  опять   в  слезы.   "Не   простят   наши     отца
за  эту  передачу.    Обменяют и   посадят".
            Но  месяц   спустя,  вернулся.   Обрадовались,     а  он     взгляд    отводит.
"Стыдно,  -  говорит,  -   Подлость   совершил.   После   обмена  текст   зачитать    
дали.   С  ложью   и  гадостью     про   шматландцев.  Зачитал.    За  это   участие
в  передаче  простили.  Откупился  собственной   совестью.   Не   осуждай,
сынок,    ради  вас     на  это  пошел.   Шибко  худо,   нынче,  жить   семье 
уголовника.   Всех,  кого   снимали,  тогда,  вместе   со  мной,  по прибытии,  
арестовали".
           -  И Твердислава?  -   спросил  я.
           -   Его,   в  первую  очередь,    -   горько   произнес  отец.
           -   А    почему,  именно  тебе,     зачитать  те  слова поручили? - не  
удержался   мой   глупый   язык.
            Отец     вздрогнул,   словно  от  пощечины.     Даже,  лицо  ладонью   
прикрыл.
             -  Не  надо,  папа, -   обнял  я его,  -   Какое  право  у  меня   судить  тебя?
              У   него  слезы из глаз  покатились.    Вернулась   в  нашу   семью
нормальная  жизнь.    Пока   война,  внезапно,   не кончилась.
              Сразу   власть  сменилась.   Стали   Шматландии  ущерб  возмещать.  
Опять  жить   тяжело    стало.
               А   вскоре,     всех, кто  в  Шматландии   воевал, преступниками  объявили.
У   отца,  как   узнал,   лицо  морщинами  пошло.   Даже,  мама   теребить  стала.
"Не   раскисай,  -  говорит,  -   раньше  времени.   Не   могут  же   они  всех   
посадить".
              Всех,  может, и  не  могли.   Только  сильно  отец,    выступлением  по
возвращении,   из  окопа  высунулся.    Превратилась наша  жизнь   в ожидание  
беды.
              Через  месяц   гость  незваный   явился.     Я   сразу   узнал,  Твердислав.
Не   изменился  совсем.     Отец.  в  сравнении  с  ним,  сильно  сдал.     
              -   Поговорим  на  кухне,  -  предложил   отцу. 
              Тот  лишь, молча,  кивнул.       Дверь закрыли,  но  я     бесстыдно
подслушивал.
             -  За  мной?  - спросил отец.
             - Точно,  -  ответил  Твердислав.
             - Сам  как?   - произнес  с  дрожью в  голосе.
            - Нормально, -  отвечает,  -   Жена,  только, ушла.  Сейчас,   не  как  при  мне,
сидеть  можно.    Развод   со   своей   оформи.   Семье  осужденного   пособие
не  полагается,  а    без  него  не  прожить.
            -  Спасибо  за  совет,  -  вздохнул  отец,-   Собираться  пойду.
            Я  едва  успел  от  двери  отскочить.  Тишина  гробовая  стояла,   пока
отец,   с  помощью    матери,    вещи  собирал.  Его  руки   трясущиеся,   со  слезами
материнскими   до  сих  пор   помню.
         Осудили  отца  на  двенадцать лет,    как   пособника  тираничной  власти.   
Хоть мама,  по  его  требованию и  развелась,   тяжко  жилось,  если  бы  не   
Твердислав.
            Сначала   заходил,  об отце  рассказывал.  Потом  стал продуктами  и  
деньгами    помогать.  И  наконец,  пришел,  однажды,  и  остался.
            Я   маму  понимаю,  хороший  он  человек.   А   что  отца   увел,  так
служба  такая.
            Четыре  года  спустя, всем, осужденным   за  войну в  Шматландии,
объявили  амнистию.   Отец  под  нее  не   попадал,  но  Твердислав   сделал
все,  что  мог   и  добился  его  освобождения.
             В  семью отец  не вернулся.  Но  я  помню его и  не  осуждаю.
Какое у  меня  на  это  право?
             Он,  ведь, отец  мой.