Я постарался сделать самый что ни на есть незаинтересованный вид и поскорее отвернулся от прибора. Из жизни Дениса Стрельцова мне вспомнилась строчка стихотворения классика:
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой...
Это было некстати, поскольку вызвало у меня светлый образ русички Тамары Святославовны Рудановой и, как следствие, глупую улыбку. Надеюсь, что я смог вовремя взять себя в руки и никто ничего не заметил.
На протяжении всей прогулки мои спутники с тревогой поглядывали в небо, но до самых сумерек не было ни облачка, и солнце, клонясь к закату, отражалось в спокойных водах канала Мартезана. В конце концов Салаино заявил, что дождемер бессовестно наврал, в ответ на что обиженный за свое изобретение маэстро отозвался в том духе, дескать, неужели кто-то или что-то может врать бессовестнее одного бездарного чертененка, у которого вечно все валится из рук и из головы. Синьор Мельци, шагая рядом со мной позади мессера и его ученика, рассуждал о виноградниках, а я его почти не слушал. Точь-в-точь как маленький Франческо, я внимал своему другу, поглощая всю информацию, какая только поступала: слова, жесты, взгляд... Мне нужен был ответ на самый главный вопрос. Хотя в их препирательствах с названым сыном тоже была своя прелесть.
- А вы видели войну, сер да Винчи? - вдруг с горящими глазами полюбопытствовал мальчик, осторожно коснувшись рукава мессера.
- Спроси об этом лучше фра Луку, - уклонился тот. - Мне не хотелось бы сейчас говорить о самом великом из человеческих пороков, Франческо.
Ну вот, чуть что - сразу фра Лука. Кто из нас монах, а кто изобретатель всяких смертоубийственных приспособлений? Он ведь однажды показывал мне чертеж страшной колесницы, да и, памятуя всё оставшееся после него, что я видел позже, глазами Дениса и глазами Агни, трудно не заподозрить маэстро в противоречивости. Но я не ощутил в нем и тени лицемерия, как во многих, кого я знал, говорящих одно, а творящих другое. Здесь надо хорошенько разобраться...
Уже вечером, собравшись в гостиной на вилле, мы слушали, как Леонардо музицировал для нас. Свою лиру да брачио он впопыхах забыл в Милане при переезде, а у наших друзей в Ваприо нашелся лишь старый пятиструнный фидель, который ему пришлось сначала долго настраивать на лад. И, что примечательно, смычок мессер держал в правой руке, хотя дома свой инструмент он перекроил под левую.
- Что вы сейчас исполняли, друг мой? - спросил растроганный мелодией Джироламо Мельци.
- Это еще детская моя фантазия: положенная на музыку история глупой бабочки, - откликнулся Леонардо. - Я был тогда не старше вашего сына и однажды, наблюдая полет шелкопряда к свече, внезапно понял одну важную истину. Огонь и свет манят к себе, но с теми, кто не умеет разумно ими распоряжаться, они играют злую шутку, - он почему-то насмешливо посмотрел на меня, и в глазах его плясали золотые искорки пламени из камина. - Огонь может быть в домашнем очаге, покладистый и добрый, а может стать адской бурей из жерла огнедышащей горы, его можно использовать как во имя добра, так и во зло. Верно, фра Лука?
Я пожал плечами и смиренно покивал, соглашаясь:
- Пожалуй, что так, сер да Винчи. Свет Древа Познания доверить можно не каждому смертному.
Леонардо отвернулся и продолжил:
- Но, поскольку в детстве я долго не мог выучиться читать и писать, мне пришлось запомнить эту сказку в виде музыкальной строки.
- Вы не могли выучиться читать? - чуть слышно проговорил юный Франческо, будто не веря своим ушам.
- Да. Мне никак не давались начертания букв, я постоянно их путал, а если читал вслух, то переставлял местами, и слова теряли всякий смысл. Это было сущее мучение! - да Винчи рассмеялся и отложил инструмент.
- Как же вы справились? - чуть ли не хором спросили мы все.
Он помолчал, слегка дернув бровями, потом, припоминая, ответил:
- Я немного обманул свою недалекость. Кажется, в этом мне помогло зеркало. Эти проклятые буквы менялись, если я смотрел на них в зеркало, и мне было легче запоминать их искаженными. Я писал слова наоборот, потом усложнил задачу и стал писать сразу двумя руками, одновременно слева направо и справа налево. Писал как слышал, дробя слова не там, где это положено по правилам. Постепенно все встало на свои места, я уже не путал между собой ни те буквы, что аккуратно выписаны в манускриптах, ни те, что пишутся бегло в письмах, смог понимать прочитанное и запечатлевать выдуманное. Но отцу я об этом говорить не стал, иначе он усадил бы меня зубрить законы ради профессии. Иногда удобнее сказаться неграмотным, дабы грамотность твою не использовали во зло... - и мессер снова кинул в меня краткий, но пристальный взгляд.
- Поэтому вы продолжаете писать все шиворот навыворот и еле разборчиво? - спросил я, не отводя глаз.
- Бывает, что и это приносит пользу большую, нежели соблюдение каллиграфических норм.
* * *
На протяжении трех недель мессер занимался новым полотном, которое никому не показывал, и старательно избегал всех нас, кроме мальчишки. Даже развязный Салаино старался лишний раз не беспокоить учителя и часто отирался на кухне, таская сладости и норовя ущипнуть пышнотелую кухарку за бока.
Ожидаемой бури так и не случилось: если не брать в расчет нескольких дождливых дней, в феврале и начале марта осадков было немного, а с ветром их и вовсе не бывало. Но Франческо каждое утро докладывал: дождемер по-прежнему пророчит бурю.
Слухи до нас доходили самые неутешительные: французы прибывали и прибывали в Милан, и мы однажды даже сами видели проезжавший мимо владений Мельци отряд гасконцев-арбалетчиков. Правда, видели издалека, но впечатление он произвел на нас самое удручающее. Страну делили, словно праздничный пирог между жадными обжорами, куски ее выдирали друг у друга прямо из рук, и кровавая начинка разлеталась в разные стороны...
Я уже потерял надежду поговорить с Леонардо, когда все сложилось самым неожиданным образом.
- Как вы полагаете, фра Лука, - обратился он ко мне однажды вечером после музицирования в гостиной, - допустимо ли считать, что хрустальных сфер может быть на одну меньше, чем нам известно?
Он огорошил меня этим вопросом.
- Каких сфер, друг мой?
- Хрустальных.
Мне показалось, что мессер про себя смеется, и лишь после этого я понял, о каких сферах речь:
- Ах, этих! Нет-нет, ни в коем случае не меньше, но и не больше! Ибо сказано, что планеты переносятся на лунном кольце, Солнце прикреплено к солнечному, а дальше всех на звездной сфере кружат звезды, дабы освещать денно и нощно нашу богосотворенную Землю. Путать между собой эти кольца ни в коем случае нельзя, иначе окажись Солнце чересчур близко, оно сожжет наш мир!
- Видишь, Франческо, не удастся нам с тобой запустить змея так далеко, чтобы его не стало видно в мою трубу, - с деланным сожалением сообщил Леонардо сыну хозяина. - Ударится он о первую же хрустальную сферу и грохнется обратно наземь подобно возгордившемуся Икарусу. Видел, как по осени вываливаются из колец звезды и летят вниз, орошая собой Землю? Так же будет и с твоим змеем.
Синьор Мельци изъявил желание поглядеть в трубу Леонардо, поэтому мы забрались на плоскую крышу виллы. Нашим глазам представилась конструкция, которую я как Денис Стрельцов и как Агни мог бы назвать прототипом телескопа... Как математик я должен был изъявить любопытство и рассмотреть странное изобретение, а вот как монаху мне следовало бежать прочь и делать вид, будто я ничего такого не видел. Словом, я разрывался на части, не желая выглядеть чересчур невозмутимым и искушенным, как если бы наблюдал такие вещи ежедневно, но и излишним восторгом и любопытством стараясь не допустить фальшивой ноты. Мессер внимательно следил за выражением на моем лице, и я не сразу это заметил. Но позже взгляд его меня насторожил.
Я смотрел в холодное, щедро усыпанное созвездиями небо и представлял, что где-то там, неподалеку от Луны, изогнувшейся острыми рожками юного месяца, через тысячи лет будет вращаться станция "Трийпура", внутри станции - центрифуга "Тандавы", а в "Тандаве" - агонизировать мое тело, поверженное Стяжателем Таракой. Верилось в это теперь с трудом даже мне самому, и я могу вообразить, как воспримет мой рассказ коренной житель этой эпохи. О, как бы я хотел поверить в индуистского Майю! Беда только в том, что он - Танцор из третьей группы "наджо" и никакими сверхвозможностями бога иллюзии никогда не обладал...
Я уже дописывал последние строчки аккуратным почерком францисканского монаха, когда в дверь моей комнаты тихо постучали.
- Да, войдите!
Мессер, а это был он, вошел. На его руках и одежде виднелись следы краски, волосы были собраны в хвост, борода стянута тесьмой.
- Могу я задать вам пару вопросов, фра Лука? - спросил он, охватив себя руками и рассматривая меня так, словно впервые увидел. - Благодарю. Тогда скажите мне, чего вам от меня нужно - ведь вам чего-то нужно, не так ли?
Я с трудом глотнул и кивнул. В горле запершило, мне едва удалось сдержать кашель.
- Хорошо. Тогда кто из них направил вас следить за мной и доносить? А самое главное - по какой причине я снова оказался под подозрением?
Это было так неожиданно, что я все же поперхнулся и затряс головой.
- Говорите, фра Лука, - подав мне воды, Леонардо уселся на табурет рядом со столом, напротив меня, и положил локоть на клочок бумаги, которым я промакивал перо, избавляясь от лишних чернил. - Я уже привык терять друзей.
Продолжение следует...
__________________________________
ПРИМЕЧАНИЯ
"Vous devez tirer dans la tete!" и "Le pere de la Terreur!". Выражения на французском здесь представлены с неправильной орфографией по одной простой причине: чтобы при заливке текста на сайт не произошло искажения символов до полной нечитаемости фразы или даже всего содержания файла. Некорректные символы здесь выделены подчеркиванием и полужирным начертанием. Автор приносит извинения знатокам французского языка за это вынужденное лексическое безобразие.
Конная статуя Франческо Сфорца, над моделью которой Леонардо да Винчи трудился несколько лет и которая так никогда и не была отлита в бронзе, подверглась обстрелу французских арбалетчиков при входе в Милан войск Людовика XII. В итоге изваяние было полностью утрачено.
Отец Ужаса. Так арабы назвали Сфинкса, впервые увидев его голову посреди пустыни: в те времена он был по самую шею занесен песком, и незваные гости считали, что голова - это целиком статуя-страж, охраняющая от нечестивцев страну фараонов. Именно поэтому они испытывали страх перед неведомым и величественным изваянием. Менее впечатлительные солдаты Наполеона проявили себя вандалами, обстреляв его из пушек, в результате чего до нас многотысячелетний Сфинкс дожил с изуродованным лицом.