Холодное как лед равнодушие боя. Ни мыслей, ни чувств, ни привязанностей, ни смысла. Только осторожная последовательность реакций, импульсов, движений. И каждое из них способно породить смерть. Или спасти тебя от смерти, зависит от точки зрения.
Это даже не логика, нет. Логике в бою вообще нет места. Она губительна в бою - логика. Потому что предлагает различные варианты развития событий. Она заставляет вас ПРЕДПОЛАГАТЬ что-то. Следующий удар противника, его следующую реакцию. Его вероятные действия. Но никто ведь не может тебе гарантировать, -оправдаются твои предположения, или нет. Предположение в бою - это верная смерть.
Бой - это просто последовательность. Простая последовательность событий, которым нельзя искать объяснения, и справедливость не имеет к нему никакого отношения. Причина и следствие. Только причина и следствие в чистом, кристаллическом виде. И ничего больше. Все остальное несет смерь. Все остальное - лишнее. Бой - это схематическое отображение жизни. Ее основа и фундамент. Ее скелет.
Правой в голову - влево - вниз - блок правой - назад - вперед - правой в голову - и так без конца. Без конца, потому что бой не имеет завершения. Бой ведь никогда не кончается. Категория времени неприменима к нему и опасна как ошибка. Если ты начинаешь ждать финального гонга, ждать чего-либо - ты уже проиграл. И ничто уже не спасет тебя от смерти. Старик Энштейн был, чертовски, прав.
Вспышка. Боль, от которой мутится рассудок. И темнота, прожорливая как вечность. Он опять проиграл. Он снова умер.
Где-то далеко от него был шум, гам, переполох. Пищание приборов, монотонное бормотание мед-инка, оповещающего весь цивилизованный мир о состоянии здоровья бойца после схватки и о прогнозах на его будущее.
Где-то там, на самом пределе сознания суетился Михалыч, отдирая датчики от его тела, и ругаясь как последний биндюжник. Где-то там, на другом берегу, милая Мила массажировала его голову, целовала его и звала к себе. Где-то там происходила привычная до оскомины суета отсоединения, но он не спешил возвращаться. Ему было очень хорошо - бой был закончен. И возвращаться не очень хотелось.
Он открыл глаза и подстроил слегка свою фокусировку зрения. Из белесого тумана подсознания вынырнули столь милые ему фигуры. Учитель и Любимая. Все, что у него было. Все, что у него осталось. Все, что у него было всегда.
- Твою мать! Твою мать! Ты заколебал уже, придурок. - Михалыч деловито суетился у приборов и делал вид, что не обращает никакого внимания на своего ученика. - Ты, блин, заколебал уже! Сколько можно повторять одно и то же? У Кнута Джонса стоят сенсорные датчики от "Линкуса", его невозможно сбить четверкой. Четверку он раскусит как орешек, по любому. И, по любому, влупит тебе по полной программе. Я же тебя...
- Не пыли, Михалыч. Он уже пришел в себя. - сказала Мила. Она стояла позади, и гладила его голову своими нежными, теплыми пальцами. Они были так необходимы ему сейчас. - Здравствуй, любимый. - она поцеловала его в макушку. - Как ты там? Не слишком переутомился?
- Не пыли, не пыли... - бурчал себе под нос, в который раз обиженный, Михалыч. - Да кто ты такая, вообще, что бы мне советы давать. Кукла крашенная.
Мода на цветные волосы прошла уже давно, но Михалыч все еще жил в двадцать первом веке. Отсталый, как наземный транспорт. И самый лучший.
Вставать не очень хотелось. Все тело болело и ныло, как будто бы оно и в самом деле получало все эти удары. Как будто бы оно и в самом деле металось тридцать восемь минут по рингу и разрушало само себя для того, что бы выжить. Тело болело и ныло, а голова была чистой и приятной. Потому что голову уже вылечила Милая Мила. Она умела это делать лучше всех. Она ведь делала это для него.
- Да нет. Все нормально. Помахались немного. Как всегда. Ничего особенного.
- В том то и дело, что как всегда. - Михалыч был "вне себя от гнева". - В могилу меня сведешь, старого, с такими... "как всегда". Я тебе что говорил? У Кнута на руках пневмотическая система от "Прайма". Она дает восемь атмосфер. А твоя грудная пластина выдерживает только семь с половиной. Какого хрена ты ввязался в этот обмен, идиот?
- Михалыч, ну я же тебя просила... - обиделась Мила, но Михалыча сбить с толку было не так-то легко.
- Да пошла ты на хрен со своими... "я же тебя просила". Не вмешивайся не в свое дело, женщина. Если он в таком настрое на ринг выйдет, - его порвут на тысячи маленьких пистолетиков. И ни хрена от нашего великого Магнума Хойта не останется.
- Ша, урки. - решил успокоить своих друзей великий Магнум Хойт. - Ша. Уже, таки, никто никуда не идет. И уже никто никуда не выйдет. Я же уже на пенсии, Михалыч.
- На пенсии он... - продолжал, тем не менее, бормотать тренер. - Какая, к черту, разница? Вышел на ринг - работай, как положено...
- Михалыч, а давай, я тебя поцелую. - предложила Милая Мила.
- И я тоже. - поддержал Магнум Хойт, великий и непобедимый.
- Не надо. У меня есть, кому меня целовать. - отказался Михалыч. - Хотя я подумаю над вашим предложением. Если, конечно, вам друг друга не хватает.
А за окном пылал рассвет. Чудный, нежный. Он прятался за громадой леса, обступающего со всех сторон их старый дом, он скрывался стыдливо за деревьями, но проснувшийся лес пропускал его через себя, не желая задерживать живительную влагу света, столь необходимую земле. Столь необходимую, и столь приятную. И тысячи, миллионы солнечных зайчиков играли в траве, отражаясь от капелек новорожденной росы и разбрызгиваясь во все стороны. Земля просыпалась этим утром, и тренировка закончилась.
Пора было спать.
Милая Мила скрывала зевоту, кокетливо пожимая плечами. Михалыч, осоловевший от ночной работы, прищуривал глаза на показания приборов и хмурился, как садовый, вечно недовольный и обиженный, гномик.
- Пора спать, друзья мои. Нам всем пора спать. День на дворе. - Магнум Хойт встал с инверсионного кресла и потянулся сладко. Его стальной позвоночник не мог хрустеть, и этого очень не хватало для того, что бы получить настоящее удовольствие. Ему многого теперь не хватало. Очень многого.
- Идите, идите. Голубки. Спокойной ночи. - Михалыч продолжал тупо таращиться на приборы. - Я разберусь тут, что к чему. Немножко.
- Э-э-э-э... Постой, Сань. - Михалыч повернулся к нему и посмотрел на него поверх очков. То, что он назвал Магнума его настоящим именем, говорило о том, что произошло что-то очень серьезное. А это нечасто происходило. - Ты это... Ну, короче, я не хотел тебе говорить, но он же будет трезвонить, пока на тебя не попадет. Так что скрывать от тебя смысла никакого нет. Он требовал просто, что бы я тебя позвал. Как репейник, честное слово.
- Кто?
- Верховский. Вчера звонил. Вечером. Ты на пробежке был. - Михалыч склонил голову набок и посмотрел на Магнума пытливо и заинтересованно.
- Чего хотел?
- Поговорить с тобой, чего же еще?
- Ну а ты чего? - Магнум Хойт нетерпеливо поглаживал Милу по спине. Но потом он подумал, что слышать, чего Верховский от него хотел, ему не хочется. - Знаешь что? Если он позвонит еще раз, пошли его, куда ни будь, от моего имени. Сам придумай, - куда. Только покрепче. И подальше. Не стесняясь.
Хозяина "Нострадамуса" звали Эдик Векслер. Ну, Эдик - в смысле Эдуард Петрович. Ему было уже шестьдесят пять. Старый пердун, но на "Эдика" не обижался, особенно если красивая женщина.
Когда-то, в молодости, на самой заре "кибербокса", он работал в категории до тридцати и подавал большие надежды. А потом?.. Да, черт его знает, - что потом... Может наследство какое выпало, может любовь какая-то неземная, - никто толком не знал. Только Эдик завязал в один прекрасный момент, и никакие уговоры не заставили его вернуться.
Тогда он и открыл "Нострадамус". Для друзей, для приятелей. Поначалу здесь собирались только бойцы и те, кто хотел быть к ним поближе. А потом зачастили букмекеры, начался коммерческий ажиотаж, и верные друзья Эдика постепенно переместились к нему на кухню. В зале они теперь редко появлялись.
Эдик заприметил Магнума еще на входе. Помахал ему приветливо, улыбнулся радостно и с удовольствием. Что-то поковырял неторопливо в своем сервере, и картинка на многочисленных панелях изменилась. Это был подарок Эдика для старого друга. Подарок от души.
Теперь на панелях транслировалась "Воздушная Битва" 2206 года. Магнум Хойт - Джек Парабеллум. Первый воздушный бой в истории Федерации. Три недели рекламного ажиотажа. Восемнадцать профессиональных операторов. Прямой, рекламный, эфир на сто тридцать восемь стран мира.
Эту дурку Магнум долго потом забыть не мог - она даже снилась ему по ночам долгие годы. Их поднимали на высоту в десять километров и выбрасывали в свободный полет, как мешки с... мусором. И они бились не на жизнь, а на смерть по пути к земле, и каждый удар мог быть последним, потому что рисковал повредить аппаратуру, запускающую гравитационное торможение. Они сходились и расходились в бесконечном полете, и били друг другу морды, и калечили друг друга.
А потом звучал сигнал, включались грави-подушки и они позволяли себе потерять сознание. Их подбирали на земле, снова грузили в самолет, кое-как подлатывали по пути на небеса, и снова выбрасывали. И снова. И снова. Двадцать один раунд, длинною в жизнь.
Он работал тогда в категории до сорока. И потерял в этом страшном бою целых семь процентов своей живой массы. Но он победил. Он тогда стал Чемпионом. Впервые. Именно тогда он стал великим Магнумом Хойтом.
И теперь он вынужден был поблагодарить Эдика за проявленное к нему внимание. И он помахал ему в ответ.
Он оглядел зал, привычно и невнимательно, как всегда. Все та же картина, и ничего не изменилось здесь за последние двадцать лет. Все те же забулдыги, рассказывающие друг другу о подвигах своей молодости, и прибавляющие себе, как минимум, десять боев, и, как минимум, десять побед. Все те же плотоядные улыбки размалеванных девиц, готовых пододвинуться к славе любым участком своего тела. И те же смутные тени букмекеров по углам. Тени серьезных людей, уставившихся серьезно в экраны своих портативных комлогов или обсуждающих, в полголоса, очередную аферу с каким ни будь себе подобным.
Верховский еще не появлялся, судя по всему. Он никогда не прятался в тени, и если его не было видно и слышно, - это значило, что его здесь нет.
Магнум улыбнулся иронично, увидев закушенные губки девицы, которая смотрела на него во все глаза и кокетливо покачивала плечами. Да-а-а... Давненько он не появлялся на экранах головизоров - эта девица понятия не имела, кто он такой. Если бы она его знала в лицо - то даже не обратила бы на него внимания. Он, конечно был красивым и привлекательным мужчиной. Просто мужчиной он давно уже не был.
А вы что думали? Если бы вас так лупцевали без сожаления и оглядки, по чему попало. По тому, где побольнее? И, в первую очередь по тому, где побольнее. Вы бы долго мужчиной оставались? То-то... А на это дело имплантантов из хромированной стали не приделаешь.
Подошла официантка.
- Там вас господин Верховский ждет. В третьем номере. Он уже заказал все...
- Привет. Как дела? - банально начал разговор Верховский.
- Ничего. Нормально. - банально ответил Магнум Хойт. - Спасибо, что спросил. Чего хотел?
Верховский решил помолчать немного, для придания дополнительной значимости разговору. Хотя зачем было придавать ему дополнительной значимости - непонятно. Верховский, который скрывается в отдельном кабинете от случайных журналистов - это было очень значимо само по себе.
- Вот так вот: сразу к делу, да? А поболтать немного?
На этот раз, помолчать немного решил Магнум. Что бы, не остаться в долгу.
- Ну, как хочешь... - продолжил Верховский. - Я тебя тоже не очень люблю. Может, все-таки, присядешь?
Магнум очень хотел ответить что-то вроде: "да нет, я постою". Или, в крайнем случае: "да я с тобой на одном поле срать не сяду". Но решил, что банальностей на сегодня уже достаточно, и сел. Стул скрипнул жалобно под его трехсоткилограммовым телом.
- Федерация хочет предложить тебе бой. - сказал, наконец, Верховский.
Это было как удар под дых. Это было как взрыв атомной бомбы. У Магнума на мгновение потемнело в глазах и адреналин начал свою разрушительную работу. Дыхание сбилось к чертям собачьим, и кулаки сжались с металлическим лязгом как челюсти дурного питт-буля. Верховский улыбнулся понимающе и с одобрением.
- Что за хрень?.. - выдавил из себя Магнум Хойт, стараясь изо всех сил сохранить видимость спокойствия. - Что за хрень ты тут болтаешь? Какой бой? Я же...
- Это не моя затея, Магнум. Если бы все зависело только от меня, то ты бы на бойне говядину разделывал, и к серьезным делам тебя бы не подпустили ни на километр. - Верховский нагло смотрел ему прямо в глаза. - Аслан хочет тебя. У него, видите ли, есть идея! Гениальная, как всегда. Советники пытаются его убедить, что это бред, но ты же знаешь, Аслана можно остановить только из пушки. Да и то ненадолго.
Мысли Магнума метались по черепной коробке, как взбесившиеся крысы по клетке. О таком он не смел даже мечтать. После его поражения в последнем бою, когда он окончательно потерял чемпионский пояс, - с ним было покончено. Он был уверен в этом, как в себе самом. Ведь тот бой он проиграл с треском и позором. Не по своей вине, - по вине Верховского, но что это меняло? Ничего это не меняло. Он ожидал чего угодно - очередных рекламных заморочек, предложения о тренерской работе, президиум какой ни будь - что угодно.
Но они предложили ему бой. И возможность вернуться.
- В чем прикол?
- Никакого прикола. Все реально, как никогда. - продолжал добивать его Верховский. - все просчитано до мелочей, и все очень серьезно. Первый в истории Федерации бой в открытом космосе. У тебя семьдесят пять процентов железа, у него семьдесят три. По любому, вы оба минут по пять-семь без воздуха выдержите. Раунды по три с половиной. Так что ничего страшного. Как-нибудь, не сдохнете.
- Дальше. - Магнуму было трудно дышать.
- Дальше? Вместо ринга, площадка с силовыми барьерами, куб с гранями по сто метров каждая. Двести камер со всех сторон. Красота просто неземная. - Верховский наслаждался разговором, как никогда. Он всегда производил такое впечатление.
- Ну и клубничка напоследок - продолжил он. - за участие двадцать лимонов, за победу - еще пятьдесят. И чемпионский пояс, в придачу. Слышал, наверное, после последнего боя у Сема Тайгера восемьдесят два процента, и он на луне от счастья. Титул чемпиона свободен. Хочешь, бери.
Он замолчал, этот змей-искуситель в человеческом обличии. Замолчал, спокойно взял в руки чашечку кофе, и сделал глоток, с придыханием наслаждения. Так, как он умел это делать.
- Кто... второй? - Магнум задал этот вопрос, хотя в ответе на него он не видел большого значения. Ему просто надо было немного времени.
- Так ведь в этом-то и фишка вся. Второй - это Катана Эндрюс, черт бы побрал эти ваши имена придурковатые. Самый молодой член федерации - двадцать два года. Щенок совсем. Вот у Аслана и возникла дурацкая идея скрестить на одном ринге самого молодого и самого... старого. - сказал Верховский с особенным значением. - А самый старый у нас, это ты. Вот и все. Так что если ты думаешь, что о тебе вспомнили потому, что ты у нас такой беленький и пушистенький, то ты сильно ошибаешься. Кроме того, скажем так, у тебя есть теоретическая возможность выстоять несколько раундов. А это тоже не маловажно.
Магнум решил не отвечать на хамство. Он по опыту знал, что ругаться с Верховским - бесполезно. Верховскому было все равно, какими глазами смотрят на него окружающие, и ругаться с ним было просто скучно.
- Последний вопрос: кто курирует бой? - Магнум знал ответ на этот вопрос, был уверен в нем, просто хотелось услышать.
Верховский расплылся в своей самой очаровательной, приберегаемой только для элитных журналистов, улыбке.
- Я, конечно.
- Тогда ты знаешь мой ответ. И в каких именно выражениях он будет сформулирован, тоже догадываешься. Счастливо оставаться.
И Магнум Хойт вышел из кабинки, чуть не выломав дверь плечом. Верховский ничуть не удивился и ничуть не обиделся. Только прошептал вслед...
- Ну, ну. - и продолжил наслаждаться своим кофе.
Михалыч сидел на веранде, пил свой любимый кефир и читал свою любимую газету. Короче, старался показать всеми доступными ему средствами, что он получает море удовольствия от своей жизни.
Он был тренер от бога. И боксером был очень даже неплохим. В те времена еще, когда робототехника не доходила до сегодняшнего уровня и боксеры оставались людьми в полном смысле этого слова. Когда значение для боя имело только человеческое тело и человеческий мозг и никакие электронные штучки не заменяли еще бойцовские качества человека. Забавные были, наверное, времена - давно ушедший и забытый двадцать первый век.
Он был уже опытным и знаменитым тренером, когда в Москве девяностых годов, в Москве разрушенной до основания Второй Гражданской и переворотом Немирова, в Москве голодной и неуютной, - нашел этого маленького беспризорника, Саньку Лещенко.
Пьяного в дрызг, несмотря на свои девять лет, подсевшего на клей, вороватого и наглого до безобразия. Нашел его и взял к себе жить. Накормил его, напоил, и начал дрессировать как щенка булль-терьера, - жестоко и с большой любовью. Михалыч спас ему жизнь, он сделал из него человека, он сделал из него чемпиона.
Он не смог уволить его после того, как проиграл. Он продлил с ним контракт, хотя Михалыч и ругался как сапожник, и крыл его последними словами, и отказывался изо всех сил. Он не смог его бросить. А Михалыч просто остался с ним, хотя и мог подыскать себе нового ученика. Или поступить в бригаду к любому профессиональному бойцу. И сделать из него чемпиона. Предложения у Михалыча были, но он остался с Магнумом. Черт его знает, почему?..
- Ну что, как там все прошло? - Михалыч поставил на стол стакан с кефиром. Граненый такой, антикварный.
- В смысле, "как все прошло"? - Магнум сделал невинное и непонимающее лицо.
- Твою мать! - взорвался Михалыч.- Ты что, совсем меня за придурка держишь? Или что? За продуктами он поехал! Щас!!! Ты мне это прекрати сейчас же. Забыл? - Михалыч показал ему кулак. - Что Верховский предложил?
И Магнум Хойт пересказал своему учителю свой разговор с чиновником из Федерации. В подробностях и ничего не пропуская. Как учили.
- Офигеть! О-фи-геть!!! - Михалыч, казалось, не был удивлен, только делал вид, что эта новость ошарашила его. - Ну, и что ты обо всем этом думаешь?
- Я думаю, дорогой учитель, что здесь какая-то собака порылась. Причем порылась она уже давно, и ты что-то об этом слышал. Или я не прав?
Михалыч сделал скорбное лицо.
- Да, блин, не то что бы... На меня никто не выходил, просто бродилки всякие по интернету ходят. Так, ничего конкретного, просто бродилки. Но говорят, все-таки, что Стетсон в Сиднее уже ставки принимает на этот бой. Они, по ходу, уже тебя записали обратно.
- Прикольно. - Магнум задумался. - Куратор боя - Верховский.
- Да, ты говорил уже.
Пять лет назад Верховский готовил бой Магнум Хойт - Снейк Холмс. И он подсунул Магнуму липу.
Так называемые, внутренние записи боев - были абсолютно запрещенным товаром. И за их распространение грозила уголовная ответственность, и охраняли их как зеницу ока. Это были записи работы всех механизмов, составляющих тело бойца в экстремальных условиях боя. Получить эту запись значило полностью разобраться во всех технических характеристиках противника. Знать все его плюсы и минусы. Это было категорически запрещено.
И, понятное дело, что торговля внутренними записями боев была самым обычным делом. У всех бойцов была целая библиотека таких записей, которая постоянно расширялась и обновлялась. Перед боем Верховский предложил Магнуму новую запись Снейка. И подсунул ему липу. В результате Магнум чуть не погиб - его чудом откачали. Он потерял девять процентов живой массы. Он перестал быть чемпионом.
Он проиграл.
Он, с удовольствием, убил бы Верховского, только это ничего не дало бы.
- Ну, и что ты думаешь по этому поводу? - спросим Магнум
- По поводу Верховского или по поводу Боя?
- Не мути, Михалыч... - Магнум начал понемногу раздражаться.
- Ладно, ладно, не прыгай. - тренер стал, по своему обыкновению, серьезным и вдумчивым. - Что я думаю? Я думаю что, если понадобится, записи Катаны я найду по своим каналам, и мы сможем нормально подготовиться. От Верховского можно ожидать любой пакости, но хорошо уже то, что мы это знаем. Так что отобьемся как ни будь. - он помолчал немного. - Но... тебе уже тридцать девять. Уже. А ему двадцать два. Он провел только три настоящих боя, - опыта никакого, - но ему двадцать два. А тебе тридцать девять.
Он потрепал его по руке и взялся за свой стакан.
- Ты меня по жизни никогда не слушался, так что я...
- Подожди, подожди, Михалыч, что это ты лепишь? Как это я тебя никогда не слушался? - созорничал Магнум. - Да я всю жизнь...
- Что всю жизнь? - перебил его Михалыч. - Я тебе за жизнь и толкую. По работе ты всегда был пай-мальчиком, делал, что говорили. А по жизни - никогда.
- Да что-то ты не то говоришь. Приведи хоть один пример.
- Не вопрос! Я говорил тебе, что бы ты Милку не держал? Говорил? А ты что? Какая тебе, к черту, массажистка? Тебе, после того, как ты в категорию до пятидесяти прошел, эта массажистка нужна как собаке пятая нога. Тебе же массажировать уже нечего. А ты вцепился в нее как репейник. Она же молодая баба. Что ты можешь ей дать, кроме твоих влюбленных глаз? Что ты можешь ей дать из того, что нужно молодой бабе?
- Да не могу я без нее! - взорвался Магнум.
- Я знаю, что ты не можешь без нее. И она без тебя тоже не может. Только что это меняет? Не для нее, для тебя? Для тебя, что это меняет?
Они помолчали, избегая смотреть друг другу в глаза. Михалычу было уже стыдно.
- Извини, погорячился. - сказал тренер и, не дождавшись ответа, продолжил. - Давай вернемся к нашим баранам. Я тебе так скажу: если ты решаешь идти в бой - я иду вместе с тобой. И сделаю все для того, что бы ты победил. А если ты спрашиваешь моего совета, то вот тебе мой совет: не суйся в эту бодягу. Ты ситуацию не хуже меня знаешь. И знаешь, чем ты рискуешь. Прекрасно знаешь. А от того, что ты еще раз по голо-визору засветишься или еще раз поясок у себя на талии повяжешь - ровным счетом ничего не изменится. Все равно, рано или поздно, ты проиграешь. Нельзя побеждать вечно. Пойми, сынок: нельзя. Не получится.
Магнум сидел и смотрел на стакан с кефиром. Тысячи мыслей стучали сейчас в его голове. Они путались, и каждая из них шептала ему что-то свое. Что-то о своем.
- Да, наверное, ты прав. Наверное, ты прав.
Любимая скользила по его телу, извивалась, прижимала его собой к кровати и целовала быстро и осторожно.
- Нет. Нет. Нет. - повторяла она, как в бреду. - Нет. Не пущу. Не пущу тебя. Нет. Пожалуйста. Пожалуйста. Нет. Не покидай меня. Прошу тебя. Нет. Умоляю.
Она не хотела его отпускать. Она знала, чем этот бой может ему грозить.
У него было семьдесят пять процентов неживой массы в организме. Все его кости, и большая часть внутренних органов была уже заменена на искусственные имплантанты. И живого в нем оставалось очень мало. Очень мало
И этот бой, - бой с молодым и прекрасно подготовленным противником, с противником нахальным и жестоким, с противником, который жаждал победы больше всего на свете, - этот бой был очень опасен для него. Шансов на то, что он останется в своей категории, просто не было. Потерять меньше пяти процентов в таком бою - невозможно.
Восьмидесятники - это была элита бокса. Их фотографии были повсюду. Они постоянно мелькали по голо-визору. Они были везде - эти восьмидесятники. И в то же время, их никто никогда не видел. Как в старом фильме с Арнольдом Шварцнегером, или как его там? Они жили на Луне, под куполом, который специально для них построила Федерация. Там были созданы идеальные условия, просто люкс со всеми наворотами, и считалось, что это их заслуженный отдых. Жизнь в раю на старости лет.
Но среди бойцов существовала другая версия. Нет, никто не думал, что их трупы складируют где-то вдали от глаз людских, нет. Просто...
Думали, что у восьмидесятников нет души. Она же должна жить где-то, душа. Она ведь живет в живом теле, а когда живого тела остается слишком мало - душа уходит. Она просто уходит куда-то, оставляя за собой пустую металлическую оболочку. Без смысла и человеческих чувств. Без жизни. Без сердца. Без себя.
И так и доживают восьмидесятники свой век - холодными бесчувственными куклами. Роботы. Куклы. Оболочки. Не люди.
Она так не хотела этого для него! Так не хотела! Она готова была на все, только бы не отпустить его в этот бой. Бой, который может стать последним для их любви.
- Нет. Не надо. Я прошу тебя. - лепетала она. - Я умоляю тебя, не надо.
- Я здесь, Мила. - отвечал он ей. - Я здесь. Я никуда не уйду. Обещаю тебе. Обещаю.
За этой тоненькой перегородкой был космос. Холодный. Безжизненный. Смертельно опасный. И там, в этом космосе, будет его противник, который на ближайшее время станет его врагом. Холодным. Безжизненным. Смертельно опасным. Такова диалектика боя. И он должен выйти из него победителем. Любой ценой. Любой ценой.
Он, конечно, согласился на этот бой. Конечно, согласился, куда бы он делся. Тут Верховский был прав на все сто. И причин у этого решения было четыре. Серьезных. Главных. Основных и неоспоримых.
Первая причина - деньги. Ну да, деньги, а что тут такого? Он, ясное дело, зарабатывал неплохо всю жизнь и был далеко не бедным человеком. Но двадцать лимонов на дороге просто так не валяются. А семьдесят - тем более. Пенсия на Луне, все равно, за счет Федерации, и все свои деньги он оставил Михалычу и Миле. До последней копейки. Ему они уже, в любом случае, не понадобятся.
Вторая причина - это Михалыч. Пусть тренер поживет спокойно на старости лет. Хотя он еще далеко не старый. Восемьдесят четыре, это еще не смертельно. Может, еще одного ученика возьмет. Или женится, наконец. Не все же ему за мамину юбку держаться.
Третья причина - это Мила. Милая Мила. Его любимая. Он, действительно, ей жизнь испортил своей любовью бесполезной. Красивая, бешенная, милая. Замуж бы вышла давно, детей нарожала бы. А с ним что? Сплошные тренировки и массажи. Что от них толку для красивой женщины.
Он ей много раз говорил, что она должна встречаться с кем-нибудь, да ведь она же не слушает. Упрямая как... просто, упрямая. Он должен оставить ее, в конце концов. Она имеет право на простое женское счастье. Как все.
Четвертая причина - титул. Титул чемпиона мира. Тут даже сказать нечего. Титул - это важно само по себе.
Он стоял перед перегородкой и слушал в пол уха бормотание Михалыча.
- Не забывай: у него слабые боковые стабилизаторы. Это единственное, что у него слабое. Не давай ему останавливаться, крути его изо всех сил. Поэтому, крути его четверками и шестерками. Бей из разных позиций, перемещайся, но крути его все время в одну сторону. Это единственный твой шанс. Если не получится, он тебя задавит как кролика.
Да. Задавит. Когда они получили записи боев - у них глаза на лоб полезли от удивления. У Катаны стояли новейшие модификации всех без исключения блоков и механизмов. Новейшие! Непонятно, откуда он столько денег взял, в самом начале карьеры. Или это был еще один сюрприз Верховского, черт его знает.
Эффективность механизмов Катаны была, в среднем, на сорок три процента выше, чем у Магнума. Сорок три процента. Реакция, скорость, сила - всё, все показатели. У Магнума было только одно преимущество - большой опыт. Только опыт. И очень большое желание победить. Но желания, к сожалению, не всегда оказывается достаточно. Он это знал лучше, чем кто либо. Знал на собственном опыте.
Прозвучал сигнал к началу. Три. Два. Один. Пошел.
И он вышел в космос.
Просыпаться было больно. Очень больно. До безумия. До головокружения. Болело все, - даже то, чего уже давно не было. То, что давно уже было ампутировано и заменено имплантантами. Железо не может болеть. Но оно болело. Так реагировал мозг на перенесенную перегрузку. Так он хотел. Так он наказывал его за жестокость к самому себе.
Мила была, как всегда, рядом. Он увидел ее, как только круги перед глазами немного разошлись и он смог пробиться сквозь тугую пелену боли. Она улыбалась ему, и слезы текли из ее прекрасных глаз. Она шевелила губами. Она говорила ему что-то, но он не слышал ее. Он не мог пока ее слышать. Рано.
Рядом суетилась молоденькая медсестра. Она мудрила чего-то с какими-то приборами, нажимала какие-то кнопки, шелестела какими-то проводами, черт бы их совсем побрал. А Мила стояла рядом, шевелила губами, улыбалась и плакала. И гладила его по голове. И целовала его руки. Любимая.
- Все, хватит. Хватит. - пробился к нему голос медсестры. - Вам пора уже. У него только первый день. Уходите сейчас же.
- Да. Да. - лепетала счастливая Мила. - Ухожу. Ухожу.
Магнум попытался пошевелиться.
- С-с-с-... - выдавил он с трудом. - С-с-с-с... ой.
Мила поняла, что он не хочет, что бы она уходила. Она не первый раз встречала его оттуда. Но медсестра продолжала бормотать что-то запретительное.
- У... и-и-и... - сказал Манум и Мила перевела.
- Он хочет, что бы вы ушли. - она очаровательно улыбнулась. - Хотите поспорить с чемпионом мира? Я вас прошу: всего пять минут. Пожалуйста.
Он взял ее руку в свою.
- Я-а-а... не-е... по... м-м-м... у... - он честно пытался складывать слова, он хотел сказать: "я не помню". Но у него ничего не получалось пока.
- Ты... победил. Ты победил, милый. Ты снова чемпион. - она достала откуда-то из под кровати новенький чемпионский пояс и положила ему на грудь. - Ты снова чемпион, милый.
Она все плакала светлыми слезами, а он просто смотрел в потолок и думал о чем-то своем. О чем-то очень важном. Он положил свою руку на чемпионский пояс и поглаживал его мягко, как будто проверял, настоящий он или нет.
- Ка-та-на? - разговаривать было уже чуть легче.
- У него целых одиннадцать процентов. - шелестела Мила. - У тебя - семь. А у него - одиннадцать. Он в коме еще. Милый, ты у меня такой молодец. Я так горжусь тобой. - она продолжала говорить что-то, но он уже не слушал ничего. Он молчал. Он думал.
Медсестричка подскочила тут же, схватила Милу за руку и уволокла ее, не дав даже попрощаться. Он не был на нее за это в обиде.
Вот и все. Он снова чемпион. Снова его фотографии повсюду, снова интервью и репортажи. Снова слава. Аплодисменты. Автографы. Поклонники. Поклонницы. И все остальное. И все это лишнее. И все это ненужное и бесполезное. Все это уже не имеет никакого значения.
Потому что, когда Мила прикоснулась к его лбу - он ничего не почувствовал. Потому что когда его груди коснулись холодные бляхи чемпионского пояса - в нем ничего не изменилось. Потому что его сердце никак не отреагировало на слова любимой женщины.
Потому что у него не было больше сердца. У него не было больше души.
Он чувствовал это. Чувствовал по тому, что ничего не чувствовал. Его ничего не радовало и ничего не огорчало. Даже на свою боль он смотрел со стороны и наблюдал за ней равнодушно и заинтересованно. А-а-а, так вот как она работает. Все человеческие чувства были в стороне и не затрагивали его больше. Не волновали.
Он не был больше человеком. Магнум Хойт, Александр Лещенко, Санька, - умер над землей несколько дней назад. А то, что осталось - уже не имеет значения.
Он сел осторожно на кровати, как будто бы предполагал себя хрупким и стеклянным. Потом встал и подошел к окну. "Хорошо..." - подумал он, и только потом добавил: "Красиво". И сам заметил, что красота пейзажа была на втором месте. На первом было то, что он понял, где находится. И именно это было хорошо.
Он вышел из палаты и пошел по коридору. Перепуганная медсестричка побежала за ним, рассказывая что-то торопливо о режиме, докторе, таблетках и покое. Он не обращал на нее никакого внимания. Ему было наплевать на нее с высокой колокольни. Она исчезла куда-то, пообещав с кем-то вернуться.
Лифта долго не было. Он стоял в вестибюле и тупо смотрел на стену. Позади него он слышал голоса, возбужденные и перепуганные. Кто-то кого-то звал, кто-то кому-то звонил. Хорошо, все-таки, что Мила ушла. Хорошо, что она ушла. Он нажал на кнопку верхнего этажа, и продолжил тупо смотреть на стену.
Ерунда все это, ничего он не вспоминал и ничьих лиц не видел. И никакие картины его детства не проносились перед его глазами. Еще не хватало увидеть теперь картины его детства. Не дай бог.
Наверху дышалось хорошо. Свободно дышалось. Он смотрел сверху на Москву, с высоты тридцати шести этажей международного медицинского центра и шел к краю. Смотрел и шел. Медсестричка вынырнула откуда-то из за спины, шумная и возбужденная. Кричала что-то не очень понятное, тянула его за рукав назад, приказывала ему что-то.
Потом посмотрела на Москву сверху вниз. И ему в глаза, снизу вверх, и ветер понимания пронесся у нее в голове. Она вцепилась в него всем своим телом. Всем своим желанием спасти его от смерти. Всей своей женской, жалостливой, бабской сущностью. Закричала что-то визгливо и настойчиво, и ему пришлось оттолкнуть ее слегка.
Он сделал это не сильно, он сделал это совсем чуть-чуть, но она упала. Сильно и... больно как-то. Колени содраны, волосы растрепались, ноги голые выше... выше всего. Он посмотрел на нее, хотел извиниться, но понял, что извиняться ему уже нечем.
Три. Два. Один.
Хоронили его через три дня, как и положено. Хоронили всё, что смогли найти. Семнадцать килограммов триста девяносто семь граммов живой массы. Все что осталось от Магнума Хойта. Все что от него осталось.
Людей было много - все-таки хоронили действующего чемпиона. Толпы людей стояли у парапета новенького, с иголочки, Ваганьковского кладбища, но внутрь пустили только самых близких. Тренер, любимая, бойцы, "друзья", люди из Федерации. Даже Верховский присутствовал. И Аслан Асланов, председатель, сидел в машине. Он всегда сидел в машине на похоронах - такая у него была фишка.
Люди говорили. Говорили много и всякое-разное. Важное и не очень. Понятное и нет. Все они говорили о том, что они очень хорошо знали покойного и любили его. Все говорили одно и то же. Все говорили ерунду.
Мила не сказала ни слова. Даже когда ее попросили.
Михалыч долго молчал. Опускал голову, набирал воздух в легкие и выпускал его. Потом снова набирал.
- Я... коротко. Я скажу коротко. Я знаю, почему он прыгнул. И вы все это знаете. Прекрасно знаете. Только молчите. Молчите почему-то. А я вот, скажу. Он прыгнул потому, что испугался. Да. Я говорю вам, что мой ученик, великий Александр Лещенко, испугался. Он испугался жить без души. Он испугался смотреть без души на этот мир. Смотреть в глаза людям - без души. Мне. Миле. Вам всем. Без души. Он не захотел жить без души, и пусть ваши долбанные секреты катятся к чертовой матери. Потому что не может человек жить без этого. Без любви. Без дружбы. Без души. Поэтому он и...
Он помолчал немного, этот великий тренер великого чемпиона. Он молчал и все, кто собрались сегодня на Ваганьковском кладбище ждали, что же он скажет дальше. Потому что то, что он уже сказал, было выше их сил. Он сказал о том, чего все они боялись, как огня. Он сказал о том, что могло разрушить все.
- Только вот что я вам скажу, господа хорошие, вот что я вам скажу. - продолжил тренер. - У него душа была! У Александра Лещенко душа осталась на месте. Она не ушла от него, и я полностью в этом уверен. Если бы она ушла куда-то от него - он бы не прыгнул!