Борис Палыч обожал свою жену, Гортензию Сидоровну. А Гортензия Сидоровна, в свою очередь, души не чаяла в муже. "Борюнечка!", бывало, слышишь поутру и наверх смотришь - так оно и есть - выглянула Гортензия Сидоровна по грудь свою щедрую из окна и спешит напомнить мужу своему, как белье надо вешать. И вот он, обернувшись, послушает ее, покивает яйцеобразной своей головой, сужавшейся кверху, и все согласно ее указаниям выполняет.
А потом она его в подвал спускает. Подвал у нас общий, но разделенный на сараи. Каждой квартире - по сараю, каждой семье - по запаснику, по отдельному счастью.
И пойдет, бывало, Борюня, в подвал и сидит там, картошку перебирает, капусту проверяет, лук осматривает, соленья инвентаризирует. Выйдет из подвала, лицо все белое от пыли, только губы красной ниткой да глаза щелками блестят, а его опять: "Борюня, скорее домой! А то борщик остынет".
Вечером же Борюня с Гортензией Сидоровной на балкон садятся. Она ему моток шерсти на руки, а сама клубок мотает, да с подругой с соседнего балкона, Машей Поленовой, мнениями обменивается. Что, да где и почем... А Борис Палыч застынет так всегда странно с поднятыми руками и - взглядом сквозь Гортензию Сидоровну. Она всегда ему приказывала глаза "убрать". Он только моргнет, как рыба в мутном аквариуме на червячка махонького, и снова сквозь нее. Тут уж и Президент ничего не приказал бы.
А потом Гортензия Сидоровна уехала к матери в Запорожье, и остался Борюня один. А соседка та, которая с соседнего балкона, Маша Поленова, губы бантиком и перманент дешевый, стала Борюне вместо жены борщики готовить, да рыбные котлетки. Сначала двор посудачил - то да се, да быстро надоело - ведь все на виду: днем Маша Поленова в окне Бориса Палыча видна на кухне, а после, вечером - у себя на балконе. Так что все чин по чину. Не придерешься.
Одно только плохо было - рыбные котлетки эти. Как начнет Маша их готовить, так тошно становилось - такой запах из форточки валил. Не приведи Господь еще раз нюхать такое. И как только Борюня, то есть Борис Палыч, такое ел? Но кушал, да еще во дворе всем постоянно говорил, что весьма пользительное кушанье. Говорил, говорил, да и уговорил меня прийти. Отведать...
Сели мы за стол. Сначала водочка с огурчиком, потом борщик, потом водочка с грибочками, а потом эти рыбные котлетки. Отведал я их, да на пьяный язык правду и говорю:
- Не рыбные это котлетки, Борис Палыч, а мясные.
- Как же так, мясные, - поразился Борюня, вилку отложил и щелками своими глазными на меня нацелился.
- Мясные, - говорю и смотрю на него пристально, - вы, Борис Палыч, рыбу ели когда-нибудь?.
- Причем тут рыба? - он мне в ответ.- Ты и кушаешь рыбу самую настоящую. И Маша это говорит. Разве врать она будет?
-Значит врет она, ваша Маша Поленова! - заупрямился я.
Минут пять ели мы в полном молчании, а потом Борис Палыч вдруг хлопнул по столу ладонью и говорит мне:
- А ну пошли в ванную - я тебе покажу рыбу эту, из которой Маша котлетки готовит...
Долго Борис Палыч с замком каким-то висячим на двери возился. Наконец, отомкнул засов, втолкнул меня в темноту и свет зажег. А я запах услышал непонятный - вроде как формалин и лаванда одновременно. И что-то темнеет за занавеской. Тут Борис Палыч отдергивает занавеску и ... О, Боже, вижу я Гортензию Сидоровну по шею в розовой воде. Я как отшатнулся от ужаса назад, а Борис Палыч погладил свою жену по голове и говорит:
-Вот она, рыба моя любимая.
И опять на меня своими щелками уставился. Я как в рот воды набрал и ни слова вымолвить не могу. А Борис Палыч, продолжая смотреть на меня, вдруг тихо так спрашивает:
-А слышишь ты, Никандр Дмитрыч, как ДЫШИТ она?
Вода на поверхности слегка колебалась над мощной грудью Гортензии Сидоровны.
Если бы не закрытые ее глаза и рана резаная на шее, то вполне можно было бы Гортензию Сидоровну за уснувшую принять.
- Слышишь? - придвинулся ко мне Борюня, и дыхание его зловонное забило скверным кляпом мне рот.
- Слышу, - с трудом пробормотал я. Тошнота подступила к самому горлу.
Слабенькие, едва различимые пузырьки воздуха, словно стайка мальков, выплывали из раны на шее и через некоторое время тихо лопались.
- То-то, - отошел от меня Борюня и склонился над телом супруги своей,- ОНА ДЫШИТ.
И снова погладил ее по голове.
- Дышит, - повторил я, а сам медленно к двери отползаю.
- ОНА БУДЕТ ДЫШАТЬ ВСЕГДА...
Гортензия Сидоровна вздохнула, и легкая рябь пробежала по воде.
- Всегда, - вдруг раздался женский голос, и в ванную вошла Маша Поленова. В руке ее блестел разделочный нож.
- Отойдите, - бросила она нам, и мы посторонились, - скоро ужин, мне тут кусочек отрезать надо.
И погрузила с громким всплеском руки в воду, схватила там ногу основательно и правой рукой, в которой нож был, быстро начала ее резать.
-Пошли, пошли, - заторопился Борюня, подталкивая меня к выходу, - не будем хозяйке мешать...