Аннотация: Опубликован в журнале "Библиотека Вавилона", 2006, 2 номер.
А. Гончаров
ПОЛУНИН
Когда раздался дребезжащий звон старого будильника, Фёдор Полунин не сразу открыл глаза. Он не хотел их открывать вообще, вставать из нагретой постели в нетопленный дом, умываться, одеваться и идти на работу мимо ужасающей надписи на школьном заборе.
Будильник всё дребезжал, и Полунину пришлось раздраженно хлопнуть по нему ладонью. Открыл глаза. Перед глазами стоял перекосившийся деревянный забор единственной школы Љ 1 Угробинска, на котором сияла белой краской гадость "ПОЛУНИН ИЗНАСИЛОВАЛ РЕБЁНКА".
Гадость обнаружилась вчера утром.
Он рывком встал с постели, не сразу нашёл тапки, да еще перепутал левый с правым и так шёл в ванную умываться. Подогревать воду и растапливать печь не стал. На холодную сковородку разбил яйца и долго стоял, ожидая готовой яичницы. Потом сообразил, что не включил газ. В сердцах выругался, бросил сковородку в угол плиты и сделал себе чай с куском батона. Через полчаса ему на работу. Мимо этой клеветы. Что делать?
Фёдор Полунин мешал ложкой сахар в чае, жевал тугой хлеб и размышлял - кому это выгодно? Он прожил на свете 53 года, никуда не выезжая из Угробинска, в котором же и родился, окончил школу Љ 1, оставшись при ней библиотекарем и заочно повышая свою квалификацию в библиотечном техникуме Живчикова, близлежащего города. По окончании техникума его сразу сделали старшим библиографом.
В школьной библиотеке было всего четыре работника - Иветта Серафимовна, директор, заслуженный работник культуры Угробинска (74 года, вислый нос и глаза голодного спаниеля); Елена Николаевна (52 года, заведующая и единственный работник отдела комплектования, старая дева с пухлыми розовыми ручками и такими же щёчками); Роза Самуиловна (65 лет, старший библиотекарь на выдаче книг, жилистая "ивановка" с ежеутренней трехкилометровой пробежкой босиком в любую погоду). И он сам, Федор Полунин (53 года, старший библиограф, аденома простаты и шпоры на ногах). Вот и весь контингент библиотеки единственной школы.
Фонд ее насчитывал две тысячи старых книг и газет, среди которых выделялись Энциклопедия Брокгауза и Ефрона, собрание сочинений Иосифа Сталина, весь Владимир Ленин и 250 экземпляров "Малой земли" Леонида Брежнева. Новая литература уже не покупалась и не выписывалась - бюджет на школьную библиотеку угробинской мэрией вычислялся крохотным и шёл только на зарплату работникам.
Полунин остановился возле гадости, выведенной красящим баллончиком - видно, что буквы распыляли аэрозолем, вздохнул, сжав сильнее в руках пухлый портфель, а под мышкой зонт, и, обогнув забор, пошел по ступенькам в школу. На пороге высился директор школы - Яков Михайлович Смердин. Полунин остановился на нижней ступеньке и посмотрел на него.
- Сегодня, - голосом робота сказал директор, глядя поверх его головы, - в два часа в актовый зал! Будет экстренное собрание по вашему вопросу!
Полунин послушно кивнул, снял остроконечную мятую шляпу, обнажив плешь, и прошел мимо него в школу. Десятки детских глаз с любопытным страхом проследили его путь в библиотеку...
- Мне очень неприятно, - сразу сказала Иветта Серафимовна, стоя в читальной комнате со скрещенными руками на груди, - но собрание уже назначено. Мы вам звонили, хотели морально подготовить вас, но телефон молчал.
- Я отключил.
- Это какой-то кошмар! - прошелестела Елена Николаевна, подойдя к кафедре со стопкой книг, и пухлые щёки ее порозовели еще сильнее.
- Мы сочувствуем вам, - кивнула ему Роза Самуиловна, опустив на кончик носа бифокальные очки. Глаза ее были тусклы и слезливы.
- Спасибо за сочувствие, - бормотнул Полунин и юркнул в свой угол между шкафами, где стоял его стол со стопками разлинованных библиографических карточек, два ящика из картотеки статей и вырезки для тематических папок.
- Сочувствия мало, - за его спиной уже стояла директорша, - надо выяснять, кто это сделал.
- Мне всё равно, - бормотнул еще тише Полунин, сел на свой стул и придвинул к себе вырезки.
- И в таком состоянии вы ещё можете работать? - булькнула Елена Николаевна, розовея лицом между книжными полками.
- А что делать, - пожал плечами Полунин.
В два часа он вошел в актовый залец школы, где уже сидели олимпийские боги единственной школы Угробинска. Иветта Серафимовна сочувственно ему улыбнулась, но Полунин не прореагировал. Он бочком продвинулся к свободному стулу и сел, сжав колени. И увидел протертую ткань собственных штанов, ободок грязи на обуви и дрожащие руки.
- Итак, - встал директор школы, держа перед собой листок бумаги, - перед нами стоит повестка дня "Полунин изнасиловал ребенка".
- Я никого не насиловал, - вскинулся Полунин, но стушевался под грозным взглядом директора.
- Мы должны решить три задачи! - продолжил Яков Самуилович, - первая - какого ребенка изнасиловал Полунин?
- Я никого не насиловал! - опять вскинулся Полунин.
- Не перебивайте меня! - отрезал Смердин, - вам будет дано оправдательное слово. Какого ребенка изнасиловал Полунин - мальчика или девочку? Вторая задача - когда ребенок был изнасилован и в какой форме!
- Какой ужас, - прошептала Елена Николаевна и быстрее задвигала вязальными спицами.
На ее коленях нитка за ниткой росли мужские носки. Она все годы была неравнодушна к Полунину и заранее ему готовила посылку в тюрьму. Как запоздалое признание в любви. Она изредка бросала взгляд на его греческий профиль с загнутыми ресницами и старательно отгоняла мысль, что он мог изнасиловать мальчика. Лучше девочку - это все-таки нормальнее. Пусть скажет - "девочка сама попросила в рот" - и все успокоятся. А он сядет в тюрьму, и она будет ездить к нему с новыми шерстяными вещами. И только тогда он поймет, какая редкая женщина все эти годы была рядом с ним.
- Третья задача - по какой статье возбудить уголовное дело! - наконец заключил Смердин.
Он обвел глубоко посаженными бесцветными глазками крохотную аудиторию школьного Олимпа. Слева от него в президиуме сидел его юный заместитель Матфей, чьи классические брюки в белую полосочку не скрывали внушительных мужских достоинств.
Первые ряды аудитории в зале занимала вся библиотека в ее женском составе. Два завуча - Вера Степановна и Наталья Николаевна, соревнующиеся между собой пышнотой искусственных шиньонов - сидели в противоположных углах третьего ряда. Вечно хмельной завхоз Петрович дремал у входной двери. Главбухша Нина Ивановна в черном сюртуке с галстуком в черный горошек, иеговистка и мужененавистница, сидела в президиуме справа от Смердина. В последнем пятом ряду сидел сорокалетний физрук, Никита Константинович, тайный педофил и открытый гомосексуалист, хотя его на собрания никогда не приглашали.
Полунин сидел на стуле у стены - был виден его унылый профиль вопросом, раздражавший Смердина больше самой необходимости разбирать его дело.
- Итак, - сел директор и кивнул Матфею, - начнем!
Матфей встал, тщательно отряхнув воображаемую пыль с брюк, вышел к кафедре и, откинув изящным жестом густую прядь волос со лба, начал:
- Третьего апреля на заборе средней школы Љ 1 города Угробинска появилась надпись "Полунин изнасиловал ребенка", бросающая тень на светлую жизнь школы, ее прошлое, настоящее и будущее.
Полунин еще ниже опустил голову и сжал руки между коленями - меньше дрожали. Он не мог понять, в чем его могут обвинять, но уже было поздно!
- Возникает ряд трудновыполнимых задач, положительное решение которых все же возможно лишь при полном и добровольном признании Фёдора Степановича Полунина, старшего библиографа нашей библиотеки.
Матфей вскинул голову от стопки бумаг и строго посмотрел на Полунина. Он презирал этого закомплексованного, по его мнению, урода, не сумевшего построить нормальную жизнь. Его пример - другим наука, в частности - мне, подумал Матфей, и еще раз вскинув голову, продолжил:
- Чистосердечное признание коллеги Полунина снимет отчасти позор с нашей школы с ее традициями любви и нежного педагогического отношения к ученикам.
- Что мы и демонстрируем, - раздался насмешливый голос с последней скамьи и Матфей узрел физрука, улыбающегося своей сатанинской ухмылкой.
Матфей промолчал, ибо в свое время побывал в объятиях этого неуемного гимнаста, перейдя из них в спокойную постель Смердина. Ложе Смердина приносило больше дивидендов двадцатитрехлетнему Матфею, чем узкая койка обыкновенного учителя физкультуры.
- Здесь не место для шуток, - мягко осадил физрука Смердин и нежно кивнул Матфею.
- Итак, - приободрился Матфей, - три задачи, поставленные нашим глубокоуважаемым и мудрым руководителем Яковом Самуиловичем, мы должны решить сегодня. Позволю себе их повторить. Какого ребенка изнасиловал Полунин - мальчика или девочку? Когда ребенок был изнасилован и в какой форме? По какой статье возбудить уголовное дело в случае отказа Фёдора Степановича дать чистосердечное признание коллективу школы!
Смердин зааплодировал, и вслед за ним захлопала аудитория. Создалось ощущение, что шла прямая трансляция ток-шоу "Маленькая стирка". Матфей покраснел, стал раскланиваться в стороны, скомкав от волнения бумаги, потом, одумавшись, резко остановился и буркнул в микрофон:
- Слово предоставляется Фёдору Степановичу Полунину.
Полунин сидел в той же позе, в какой и слушал выступления. Руки между колен, опущенная голова, сведенные носками друг к другу старые ботинки.
- Господин Полунин! - прогремел голос Смердина, - мы ждём вас! Не заставляйте нас ждать! Тайм итз мани!
- Да, - тихо сказал Полунин, встал и поплёлся к кафедре.
- Что я могу сказать в свое оправдание? - качнулся к микрофону Полунин, и динамики загудели, - ничего...
У Полунина закружилась голова - напротив него, на задней стене зала, бронзовел профиль Ленина и кумачом горело уже ни к кому "переходящее" знамя побед и свершений. По стенам висели фотографии выпускников школы, и Полунину казалось, что они и есть настоящие его слушатели. Внизу же сидели призраки, с которыми он провел всю свою жизнь. Страшно!
- Я окончил эту школу, работаю здесь всю свою жизнь скромным библиографом и никакого тесного отношения к нашим детям не имею. Мало того, что не имею, но и не испытываю к ним никакого влечения, ибо это дети.
- Но вы неженаты, Полунин, - откинулся на стуле Смердин и вскинул подбородок, - вам, если судить по документам...
- Пятьдесят три года, - подсказал услужливый Матфей.
- Вот, - кивнул головой директор, - пятьдесят три года, а вы до сих пор неженаты. Это наводит мысль о наличии у вас других пристрастий.
Смердин с яростью посмотрел в конец зала, где тонко хохотал физрук.
- У меня другие пристрастия, - густо покраснел Полунин, - здесь вы правы - я библиофил.
Он поцарапал полировку кафедры, посмотрел в окно, в его глазах дрожали слезы.
- Книги и пластинки - вот моя любовь, которую трудно разделить с женщиной, даже если бы и довелось такую встретить.
Громко зазвенела сломанная спица в руках Елены Николаевны и на указательном пальце ее появилась капля крови.
- Когда я умру - останутся книги, останутся пластинки, которые неизвестно к кому попадут... Мне бывает страшно...
Тут Полунин повернулся в сторону Смердина и, дрожа искаженным лицом, выкрикнул:
- Вот уж вам мои книги никогда не достанутся! Мои книги только для человека с чистой душой и чистыми руками! А вы сами холосты уже полтинник, зато вот Матфея растлили и растлеваете до сих пор! И вон Никиту держите при школьном спортзале, а он в душевой после занятий среди третьеклассников расхаживает, в чем мать родила, и им мылом спинки моет! И не только спинки!
- Полунин совсем чувство меры потерял, - прошуршало волной по залу и дробно хохотал физрук, еще сильнее хлопая себя по коленкам.
Даже завхоз проснулся, недоуменно глядя на сцену. Смердин начал медленно подниматься, багровея лицом, а Полунин, обратив отчаянный взгляд в аудиторию, прошептал:
- Я ни в чем не виноват - не казните меня, пожалуйста.
И, быстро засеменив ногами, выбежал из актового зала. Хлопнула дверь, все молчали, Смердин стоял с красным лицом, и всё хохотал в углу физрук.
- Что записать в протокол? - услужливо спросил Матфей, подняв шариковую ручку над чистым листом.
- В протокол, - прогремел Смердин, повторяя слова своего любимчика, - запишем "Старший библиограф библиотеки школы номер один города Угробинска Полунин Фёдор Степанович отказался дать чистосердечное признание перед своим коллективом и дело об изнасиловании им ребенка передается в руки правосудия".
- Но ведь он и не мог никого изнасиловать, - вдруг возмущенно брякнула Роза Самуиловна, - это не в его характере. Надо же психологию учитывать! К тому же позволю себе нетактичное замечание...
Она обвела взглядом присутствующих:
- По-моему, он никогда и мужчиной не был.
- Да как вы смеете! - сломалась вторая спица в руках Елены Николаевны.
- Дорогая, - кисло улыбнулась "ивановка", - ну уж не вам об этом судить.
Хохот в углу зала перешел в ржание. Все обернулись.
- В чем дело, - металлическим голосом осведомился Смердин, - вы ведёте себя, Никита, некрасиво.
- Пусть, пусть, - замахал Никита рукой, - а ваш Полунин и писает сидя...
И заржал уже во весь голос. Легкая усмешка промелькнула на губах Смердина и тут же исчезла. Он обернулся к Матфею:
- Это не для протокола.
Полунин плёлся домой, забыв портфель и зонт и нелепую остроконечную шляпу, остановился возле забора и потрогал пальцем надпись - "ПОЛУНИН ИЗНАСИЛОВАЛ РЕБЕНКА" - стойкая краска. Чтобы эта гадость исчезла, надо красить весь забор, а Смердин денег не даст, значит, надо покупать краску на свои деньги, а их нет - зарплату задерживают второй месяц.
Вздохнув, он пошел дальше, стараясь идти ближе к домам и быть незаметнее. Ему казалось, что весь Угробинск смотрит на него и показывает пальцем. Он вздохнул - идти надо было далеко, туда, где начинались частные дома, а в одном из тупиков, в самом конце, стоял его собственный. С прохудившейся крышей, с небеленой верандой, ржавой калиткой и тусклыми окнами, где на подоконнике одного из них его всегда ждал древний рыжий кот Федосей.
Полунин шёл к своему дому, тёплому умными книгами и виниловыми пластинками с классической музыкой и в голове его почему-то зазвучала соната Баха для скрипки и чембало.
Его кто-то толкнул, извинившись, но Полунин не обратил внимания - он был весь в музыке.
Он машинально зашел в свой двор, даже не замкнув калитку. В доме он не снял обуви, прошел сразу на кухню, не включая света и где, радостно мурча, выгнул спину Федосей. Полунин погладил кота, придвинул табурет и сел возле окна. Перед окном начинала набухать белая сирень. Увидит ли он ее во всей красе? Полунин вздохнул. Теперь он слушал снова Баха - уже Токкату. Надвигался вечер.
***
Возле калитки полунинского дома остановилась Елена Николаевна. Она тяжело дышала пухлой грудью, а правую руку оттягивала тяжелая сумка. В сумерках идти было трудно и страшно - в конце тупика должен быть дом Полунина. Но там была чернота - ни одно окно не горело. Елена Николаевна поставила сумку на землю, давая отдых руке, и тронула калитку - та со скрипом открылась. С гулко бьющимся сердцем заведующая отделом комплектования потопала по тропинке к дому. Входная дверь также гостеприимно была отомкнута.
- Полунин, - прошептала Елена Николаевна, - Федор Степанович... Вы меня слышите?
Вдруг Елена Николаевна закричала - мимо нее, задев пушистым хвостом ноги, из дома стремглав бросился рыжий кот.
- Господи, - простонала женщина и положила руку на сердце.
Ей было страшно - она была первый раз в доме Полунина, своего тайного возлюбленного! Только бы он не отверг ее! Только бы понял ее уникальную любовь!
- Федор Степанович, - еще раз прошептала она, - вы не спите?
Она щупала стены в поисках выключателя и, наконец, нашла что-то похожее на кнопку. Она нажала на нее и увидела Полунина.
Он висел на бельевой веревке, прикрепленной к крюку на потолке, отчего лампа горела из-за его спины. Его лицо было перекошено, вздуто и казалось синим. Почти вылезшие из орбит глаза, казалось, возмущённо смотрели на нежно-розовую Елену Николаевну.
- А, - хотела закричать Елена Николаевна, но голос пропал и звук булькнулся куда-то вниз.
Женщина бросилась вон из дома, возле калитки задев собственную сумку, из которой выпали вязаные носки, жилеты, консервированные огурцы, помидоры и куриная печень в собственном соку.
Елена Николаевна бежала по темной улице, беззвучно крича и размахивая толстыми ручками. Потом остановилась, жадно глотая воздух и ручьи слёз, и вспомнила, что на работе, в последнем ящике её стола, под стопкой бумаг спрятан аэрозольный баллончик белой краски. Надо от него избавляться!
- Надо, - качнула головой Елена Николаевна, еще глубже вдохнула ночной воздух, слизнула соль с губ и еще тише, но настойчивее добавила, - завтра же!