***
Кого патриарх Макарий к себе не ждал, так это государя.
Ладно б его государь к себе вызвал, а то сам пришел. В одежде простой, усталый, словно по кустам его таскали за волосы, под глазами круги синие, губа прокушена.
- Прости меня, Макарий, коли обидел чем.
Патриарх едва как стоял - не упал.
- Что ты, государь! Случилось чего?
- Случилось, Макарий. Уснул я у себя, да сон увидел. Видел я во сне сам не знаю кого... светлое что-то... он мне и сказал, что бездетность государыни - то кара за грехи мои.
- Грехи твои, государь?
- Сказал он, что обет мне на себя взять надобно, а как выполню его, так проклятие и снимется, и детки будут у нас.
- Хммм... может, и так, государь.
Макарий-то свято уверен был, что дело в рунайке, но что смысла государю перечить? Хочется ему обет на себя взять - так и пусть, хоть что-то, глядишь, в разуме его очнулось, уже радостно. Для веры Христовой то полезно будет... а какой обет-то, государь?
- А вот такой, Макарий. Месяц бороду не брить, не стричься, самому одеваться-обуваться, к жене не прикасаться. Тогда и зло уйдет.
Видывал Макарий и почуднее обеты, этот еще ничего так себе, одобрить можно.
- Почему и не попробовать, государь?
- А еще построить в четырех концах Россы четыре храма. Прикажу я на то деньги из казны выделить. Прости, что раньше не соглашался.
- Благое дело, государь, - тут же одобрил патриарх.
Чудит царь-батюшка! Да и пусть его, главное, чтобы в правильном направлении чудить изволил.
- И каждое утро на молитве в храме стоять, и каждый вечер.
- Государь! - Макарию ровно по сердцу медом прошлись, до того хорошо стало, он уж и не мечтал о таком-то благочестии! А государь не солжет, слова своего не нарушит, а на него глядя и народишко поумнеет чуток, известно же, куда царь, туда и золотарь!
- Месяц так поступать надобно, Макарий. А храмы - как построятся, так и будет мне счастье человеческое. Указ подпишу, деньги из казны выделю, далее определить надобно, где они заложены будут... с этим ты справишься, а мне расскажешь.
- Конечно, государь. Когда такое, когда Господь тебе волю свою изъявил, не нам спорить, помогу я тебе с обетом твоим, чем смогу.
- Помоги, Макарий. Сын мне нужен, наследник. А коли мара все это... коли обман... так Федора женить надобно, и побыстрее, нечего тянуть с важным делом.
- Правильно, государь, - Макарию и второе радостно было, все ж родня он Раенским.
- Про обет завтра с утра объявим. А как святочная неделя пройдет, как женить можно будет, так и отбор объявим. Пусть девки съезжаются... это не на один день занятие, глядишь, по весне и оженить Федьку получится.
- Правда твоя, государь. Так и сделаем.
- А сегодня я в храме переночую. Помолюсь.
Макарию только перекреститься и осталось.
Сколько лет и не надеялся он, что на государя благодать такая снизойдет! А ведь каков царь, таков и народ, про то всем ведомо. Когда государь в храмы ходит редко, благочестия не проявляет, народишко тоже расхолаживается. Такой уж он... народ! Но ежели государь решил, кто голос поднять посмеет? Кто хоть косо посмотреть рискнет?
Многое о Борисе сказать можно, и непочтителен он, и гневлив бывает, и в храме Господнем нечастый гость, а только Россу он крепко держит, поди, не хуже Государя Сокола. При отце-то его бунты бывали, и людишки пошаливали, а сейчас уж какой год тихо все. Тати случаются, да ловят их, а бунтов и вовсе не было уж лет десять, а то и больше даже.
А если еще царице затяжелеть удастся после обетов его?
Ведь и такое бывает... Макарий вовсе уж дураком не был, трактаты медицинские почитывал, и знал оттуда, что ежели каждую ночь, да каждый день баловаться играми любовными, то детей может и не получаться, а то и слабенький ребенок будет. Ох, не просто так посты держать надобно! *
*- да-да, апостол Павел заявлял: Не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию, на время, для упражнения В ПОСТЕ и молитве, а потом опять будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим' (1 Кор. 7. 5). И нередко его слова так и трактуют, что в пост нельзя. Прим. авт.
А вдруг получится все?
Борис на патриарха глядел - улыбался.
Добряна ровно в воду глядела, как она сказала, так по ее и вышло. И Макария она словно вживую видела - предсказала, что согласится он с радостью, и что Борису делать тоже сказала.
А нет пока другого выхода.
Ежели получат враги его волос, или кровь, или еще что...
Второй раз с него ошейник могут и не успеть сбросить. Не станет он так рисковать.
А в храме...
То Добряна посоветовала. Объяснила она, что старая вера с новой не враги... когда служители дураками не окажутся да фанатиками. Потому, чтобы Бориса точно вновь не захомутали, надобно ему в храме три ночи переночевать.
В роще тоже хорошо было бы, но нельзя ему сейчас такое открыто показывать. Ничего.
Храм тоже подойдет, когда с молитвой, с верой, с размышлением.... Верует ведь государь-батюшка в бога? Верует.
Вот и пусть три ночи в храме ночует.
Молится, о божественном думает, а там и пост кончится, и план их действовать начнет. Сейчас он Устинью до двора Апухтиных отвез, проследил, как она на подворье вошла, а уж там он за девушку не волновался, там она и к себе на подворье пошлет, и приедут за ней, и расспрашивать не станут лишний раз, все шито-крыто будет. А как отбор объявят, так и придет их время действовать.
Скоро, уже очень скоро - и было Боре радостно. И ошейник сняли с него, и злодея найти обещают, и Устя рядом будет... при чем тут Устёна? А может, и не при чем, просто радостно с ней и хорошо, и думать о ней приятно, и Боря ей за спасение и помощь благодарен. Вот!

Глава 3
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Не думала я про себя, а про государя и вдвое не думала.
Не то, не так сказано: думала я о нем каждую минуту. Считай, из мыслей моих не выходил он, все движения его перебирала, слова, взгляды, не одну сотню раз вспоминала, не одну тысячу!
А вот что приворожен он, что опутан и окован - даже и помыслить не могла!
В голову не приходило! Поди ж ты, как оказалось!
Сначала Илья, теперь вот, Борис - не спущу! Найду гадину - сама раздавлю! Медленно давить буду, за каждую минуту сожранную, за каждую каплю силы отнятую, не за свою жизнь - за их!
Но кто бы подумать мог?
Когда ж его оборотали?
Добряна сказала, вскорости после того, как на престол сел. И... двадцать лет получается! Ежели ту, черную жизнь считать... да, где-то двадцать лет.
Двадцать лет он на себе эту удавку нес, двадцать лет, а то и поболее... опять же, Добряна сказала, силы из него тянули, без наследника оставили, но давить - не давили. Болезни не насылали, повиноваться не заставляли, просто - удавка была.
Это свою жизнь я помню ровно через стекло закопченное, а Боря... я о нем каждый слух ловила, каждое слово, дышала им, грелась, ровно солнышком... он с утра улыбнется, а я весь день хожу, ровно пьяная от счастья.
Так что...
Поженились мы с Федором. И даже пару лет так прожили. А потом Бореньку попросту убили. Не просто так, нет. Год плохой выдался: недород, засуха, голод... сейчас я заранее о том знаю, сейчас предупрежу. А тогда... Боря из сил выбивался, стараясь из одной овцы десять шапок выкроить, где получалось, где не очень... вроде и удалось. Не то, чтобы везде хорошо было, но люди хоть от голода не умирали, а по весне на базарах крикуны появились, толпу взбаламутили, народишко к царю кинулся, справедливости просить.
Боря к ним выйти хотел, ну и Федор с ним, поддержать же надобно, подробности не знаю я, на женской половине была. Кто б меня пустил?
Да и не рвалась я особенно, свято была уверена, что Боря со всем справится.
Что меня тогда под руку толкнуло?
Как свекровка с рунайкой в очередной раз сцепились, так я и выскользнула наружу... и к царю кинулась. По обычаю, и бояр, и людей принимал он в палате сердоликовой. Знала я, есть местечко, где и подсмотреть, и подслушать можно, спрячешься потихоньку за ширмой с сердоликом - и стой, смотри в свое удовольствие, не заметит тебя никто.
Только никого в палате сердоликовой не было, ни бояр, ни просителей.
Один Борис был.
Умирал он.
Лежал на полу, у трона, и кинжал у него в груди... век тот кинжал не забуду. Та рукоять мне в кошмарах снилась: резная рукоять алая, и кровь на руках тоже алая, и изо рта у него кровь струйкой тонкой.
Я на колени рядом упала, взвыла, наверное - не знаю. А Борис от шума опамятовал, глаза открыл, на меня посмотрел....
- Поцелуй меня, Устёна...
Так с моим поцелуем в вечность и ушел.
Так меня на коленях рядом с телом его и нашли... кажется, выла я, ровно собака, хозяина утратившая, только кому до меня дело было?
Свекровка пощечин надавала, муж даже и внимания не обратил - править им надобно было! Трон занять, кого купить, кого принУдить, кого просто уговорить их поддержать....
А я умерла в тот день.
Окончательно.
Сколько лет... не могла я тот день вспоминать: только задумаюсь - и рвется крик. А теперь надобно и вспомнить, и призадуматься.
Ладно, дела дворцовые - тут я мало что знаю. А вот в остальном... и хорошее тут есть, и плохое.
Когда Борис умирал, в той, черной моей жизни, он меня о поцелуе просил. Почему? Из любви великой? Или... мог он тоже силу мою почуять? На грани жизни и смерти почувствовать, понадеяться на спасение?
А ведь мог.
Могла б я ему помочь тогда?
Нет, не могла бы. Сейчас бы справилась, а тогда, непроснувшаяся, не умевшая ничего... и сама бы умерла, и его бы погубила. Хотя лучше б мне тогда рядом с ним умереть было, рука об руку на небо ушли бы, не пожалела б ни минуты из жизни той. Так... не надо о том думать. Это было, да и сгинуло, и не сбудется более, сейчас я из кожи вон вывернусь - а жить он будет!
Кинжал тот вспомни, Устя! Ну?!
Рукоять у него была неправильная, вот! Обычно такие вещи иначе делают. Было у меня время разобраться, в монастыре-то!
Рукоять кинжала должна в руке лежать удобно, не выпадать, скользить не должна, потому ее или из дерева делают, или кожей обтянут, или накладки какие... тот кинжал был иным.
Из алого камня. Целиковая рукоять, алая, золотом окованная.
Не лал, хотя кто ж его теперь-то знает?
Но... рукоять неудобная была. Недлинная, тонкая, гладкая, полированная - такую и не удержишь. Или не для мужской руки она была сделана?
Может и такое быть.
А ежели для женской - кого бы к себе государь подпустил?
Жену, мачеху, а может, еще кого? Полюбовницу какую?
То спросить у него надобно. Не знаю я, сколько лежал он там... пять минут - или полчаса? Когда б его хватились? Почему не искали?
Что ж я дура-то такая была? Что ж не думала ни о чем?!
Теперь уж смысла нет плакаться, теперь о другом надобно размышлять. Рукоять я ту до последней черточки помню, ежели у кого увижу... не успеет этот человек убить. Я раньше нападу.
К привороту вернуться надобно.
К аркану.
Допустим, набросили его еще до того, как Борис на трон сел. Много для того не надобно, волосок с подушки сняли, да и сделали все необходимое.
Пусть так.
А вот потом-то что случилось?
Ежели подумать...
Федор рос, государство постепенно богатело, землями прирастало, власть царская укреплялась. Не тем помянут будь государь Иоанн Иоаннович, а только ему бы не царем быть, а нитками в лавке торговать. Не умел он править, и бояр приструнить не мог, и проблем у него множество было.
Я почему из-за бунта и не встревожилась - в правление Иоанна Иоанновича такое через три года на четвертый случалось. То Медный бунт, то Соляной, то Иноземный...
Бывало.
Потом женился государь. Не сразу, но ведь женился же второй раз? И жену он свою любит...
Любит?
А как колдун допустил такое?
Тут или - или.
Ежели б любовь там была настоящая... такое тоже бывает. Тогда и цепи любые упадут, и арканы слетят. Это может быть.
Но аркан-то на месте, получается, нет там настоящей любви?
А вот тогда второе возможно.
Что колдун и рунайка вместе действуют, что знали они друг друга. Могло такое быть? Что колдун царя к Марине направил, да помог ей немного?
Могло...
Хотя и сама рунайка хороша, зараза! Там и помогать-то много не надобно, рядом с ней любая красавица линялой курицей покажется, чучелком огородным окажется....
Другое дело, что детей у них не было.
А ведь...
Ну-ка думай, Устя! Хорошо думай!
А ведь похоже, что рунайку тоже обманывали? Могло такое быть? Она ведь с другими мужчинами в постель ложилась наверняка, не только с Ильей. И ни от кого не затяжелела?
Не могла?
Не хотела?
Знала, что царь зачать дитя не сможет - и не старалась даже? Так ведь тут и ума большого не надобно, подбери мужчину похожего, да и рожай от него! Не разоблачат, и не подумают даже!
Сколько я в монастыре таких историй наслушалась? Да вспомнить страшно! На что только бабы не пускаются, на какие ухищрения, чтобы мужчину привлечь, да удержать...
Рунайка не беременела.
Почему?
Тогда я о том не задумывалась, просто радовалась. Для меня это значило, что не так ладно у них все с Борисом... ревность и злость меня мучили. Дура! Не ревновать надобно было, а смотреть, да примечать. А я.... Дура, точно!
Посмотрю я на нее.
Внимательно посмотрю, и уже не как баба ревнивая, а как волхва, и горе тебе, Марина, когда ты заговоры против мужа плетешь! Ей-ей, не пощажу!
Никого я щадить не буду!
За себя - простила бы, а за него вы мне все ответите, дайте добраться только!
Глотку перерву!

***
- Феденька, утро доброе! Глазки-то открой!
Федор потянулся, почесался... и глаза открывать не хотелось, и отвечать, и головой думать, уж очень сильно болела она, но Руди был неумолим.
- Федя, не уйду я ведь никуда.
- Что б тебя, надоеда привязчивая! - Федор и посильнее ругнулся, но Руди ровно и не слышал его.
- Я по твоей милости, мин жель, вчера весь день в бегах... не хочешь сказать, что случилось на гуляниях?
Тут уж и на Федора память накатила.
Гуляния, горка, Устинья...
Борис.
- Поторопился я. Устю напугал.
- Дальше что?
Руди помнил, как весь вчерашний день по гуляниям пробегал. А потом посланец вернулся, да и доложил, мол, боярышня уж часа два, как дома, конюх ее забирал от Апухтиных.
- Она со знакомыми уехала.
- А ты напиваться пошел...
Федор только зубами скрипнул.
Напиваться!
Борька, зараза такая! Кой Рогатый тебя на гулянки занес? Ты ж такие вещи и не любишь, и не уважаешь, тебе волю дай, ты, мыша книжная, отчетами зарастешь, как веселиться забудешь! А тут явился! Бывало такое, только старались не говорить о том лишний раз. Потайные ходы, кои еще от государя Сокола, знал каждый царевич, и молчал свято. Потому как могли те ходы и его жизнь спасти, и детей его в тяжелый момент.
И Устя...
Да как могла она... как вообще...
Ничего, вот женится он - обязательно случай тот ей припомнит. И строго спросит. А пока только зубами скрипеть и оставалось.
- Ну, пошел.
- Кто хоть встретился-то?
- Не помню я как зовут его.
- Темнишь ты, мин жель...
- Не лезь, куда не надобно, - разозлился Федор. - Не то кубком наверну!
Руди только руки поднял, показывая, что не полезет, а Федор зубами скрипнул. Не раз он на трепку от братца нарывался. В детстве щенячьем - за животных, в юности... тоже всяко случалось.
Ох и памятен был ему случай, когда будучи уже отроком, увидел Федор старшего брата, который прижимал в углу одну из матушкиных девок.
Что тут сказать можно было? Конечно, Федор попробовал Бориса шантажировать, и был тут же, на месте, крепко и нещадно выдран ремнем с бляхами. А потом и второй, когда собрался на то матушке пожаловаться.
Задница поротая лучше головы помнила... Федор и не сомневался, что оттреплет его старший брат, ровно щенка. Борьке хоть и четвертый десяток, а крепок он, и стрельцам своим ни в чем не уступает. А Федя как в руки оружие возьмет, так у всех слезы на глазах. Не убился б царевич раньше времени-то, не покалечился. Нету у него к оружию таланта, не повезло, не любит его железо холодное, всегда дань кровью берет.
- Говоришь, дома сейчас Устинья?
- Дома.
- Прикажи завтрак подать, да коня... съезжу к ней.
- Мин жель...
- И молчи!
Выглядел Федор так зло, что Руди только рукой махнул, да и отступился. Вот сейчас - лучше подождать. Федора он и потом расспросит, не подставляясь, а то и саму боярышню.
Что там случилось-то такого на гуляниях, что царевич сначала нажрался, а теперь молчит, сидит тяжелее тучи?
Потискал ее Федор, что ли, не за то место, а боярышня ему и отказала?
Бабы! Кругом они виноваты!

***
Устинье сейчас и не до вины своей сомнительной было, и не до Федора, пропадом он пропади!
- Бабушка!
Рада была Устинья и счастлива до слез.
Успела прабабушка! Приехала!
Хоть и усталая донельзя, и из саней, считай, не вышла - выпала, хоть и покривился боярин Алексей... да и пусть его.
- Успела я, внученька. А ты чего стоишь, Алешка, ровно примороженный? Хоть дойти помоги!
Боярин вздохнул, да и пошел помогать.
Откажи такой...
Впрочем, не пожалел он. Агафья, пока боярин почти на руках вносил ее в дом, пару слов шепнуть ему успела.
- Не переживай, Алешка, не расстрою я твоих планов, может, и помогу еще. Все ж палаты царские, честь великая Усте выпала!
Алексей и дух перевел.
Понятно же, и царевич, и честь... так это нормальному мужчине понятно, а у баб вечно какие-то глупости начинаются.
Не тот, не такой, не мил, не люб... оно понятно, розгами посечь, так мигом чушь из бабы вылетит, но ты поди, разъясни о том волхве. Или про розги заикнись! То-то ей радости будет, только косточки твои на зубах захрустят! Смешно и подумать даже!
Вот кто другой, а Агафья могла бы свадьбу царевичеву расстроить, и шугануть его могла бы, ровно таракана, и Устинью забрать, куда пожелает... а преград ей и нет никаких. Что тут сделаешь?
В храм пойдешь? На свою же родню донесешь?
Иди-иди, в подвалах-то пыточных всем весело будет, все порадуются.
Сделать что с вредной бабкой? А что с ней сделаешь, с волхвой? Можно ее одолеть, но уж точно не боярину, то ему не по силам.
Но когда не против она, а помощь обещает, тут и боярин ее видеть рад-радехонек, поди, с такой союзницей он дочку замуж точно выдаст!
- Царевичу Устинья люба.
Могла бы Агафья сказать многое. И про Устинью спросить, и про самого царевича, и про чувства их, да ни к чему это было. Знает боярин свое дело - вот и пусть его, и достаточно с него будет. Услышал боярин, что хотел в ее словах, а остальное ему и не надобно.
- Хорошо, когда так. Я Усте помогу, чтобы на отборе ее не сглазили, не испортили. Сам понимаешь, злых да завистливых и так много, а там - втрое будет. Вдесятеро.
Боярин волхву дотащил, на лавку сгрузил.
- Благодарствую, бабушка Агафья.
Волхва кивнула, да к Усте повернулась.
- Готова ты, детка? Все ж невесту для царевича выбирают, не для конюха какого, туда попасть - честь великая.
- Не все готово, бабушка, ну так ты мне поможешь, - отозвалась Устинья, выметая из головы боярина последние подозрения.
А вдруг и от баб польза бывает?
Ладно, сейчас он еще жену сюда пошлет. Она-то за своей бабкой и приглядит, и ему донесет, ежели чего. Будет у него время пресечь непотребное что. И о других новостях пока сказать надобно, раз уж приехала бабка вредная, пусть и от нее польза будет. Испокон веков на свадьбу старались колдуна какого пригласить, да где ж его сейчас возьмешь? А у него, вот, волхва будет, поди, еще и почище колдуна.*
*- насчет колдуна - чистая правда, был обычай, прим. авт.
- Свадьба у нас. Илья женится.
- И это хорошо, - отозвалась Агафья. - Пусть женится, совет да любовь.
Боярину то и надо услышать было. Повернулся, да и пошел по делам своим. Пусть бабы тут без него болтают, поди, разговоры их слушать - уши подвянут да отвалятся.

***
- Боря! Поговорить нам надобно!
Борис на брата в упор посмотрел. Хотел он Феденьку к себе позвать, прочесать поперек шерсти, но когда сам пришел? Тем лучше!
- Надобно, Феденька, еще как надобно! Скажи мне, давно ты насильником заделался?
Федор как стоял, так и икнул. Глупо и громко. Только кадык дернулся.
А нечего тут!
К царю в кабинет ворвался, важные дела решать помешал, еще и за вчерашнее добавки мало получил? Так сейчас будет тебе с лихвой!
- Я?! Я не насиловал!
- Ты мне, Феденька, сказки тут не рассказывай. Устинью Заболоцкую кто вечор приневолить пытался? Кто ее в закоулок тащил, хотя боярышне то не нравилось!
Федор только насупился.
- Ей бы понравилось!
Борис сощурился на него презрительно, как на таракана раздавленного - Федя этот взгляд ненавидел всегда.
- Так все тати говорят! Ты мне, Феденька, учти, когда люб ты боярышне - хорошо: отбор проведем, как положено, потом поженитесь, да и заживете рядком да ладком. А когда не люб...
- Люб я ей!
- Она тебе сама про то сказала?
Федор даже в затылке зачесал.
А ведь... и не было такого! Ни разу ему Устинья о любви своей не говорила.
- Она говорила, что поближе меня узнать хочет.
- Вот ты и решил боярышне все показать, чем похвастаться можешь? Еще и добавить?
- Ты...
- Кто тебе помогал вечор? Истерман?
Федя невольно головой кивнул, потом уж...
- Не виноват Руди, я его попросил...
- А он и рад твоим гадостям потворствовать?
- Да я... что б ты понимал!
Глупостей Борис и подавно выслушивать не собирался. Значит, мальчишка себя неотразимым возомнил, а свита мало того, что потворствует, еще и его пакости прикрывает? Р-разберемся.
- Помолчи, Феденька, да послушай меня. Узнаю, что девок неволишь - будешь отцом. Святым. Понял?
Федор кивнул угрюмо.
Понятно все. Испугалась Устя его напора, а тут Борис. Ну и... по старой памяти вступился. Благородный он. Ноги б ему переломать за такое благородство, но то Федору не по плечу, и никогда не будет. Царь Борис, или не царь, а только Федьки он на голову выше, как бы не на две.
- Понял.
- Вот и иди тогда. Не засти солнышко.
Федор и пошел. Что ему еще-то делать оставалось?

***
- ТЫ!!!
Когда две бабы друг на друга ровно две кошки смотрят, умный-то мужчина завсегда в сторону отойдет. А то и вообще... куда подальше! Чего ему тут заминать?
В кошачью драку ты не полезешь, ну так и сюда не лезь. Целее будешь!
Платон в сторону и отошел, а царица и ведьма друг на друга глазами так сверкали - как еще платье на них не занялось.
Первой ведьма начала.
- Смотри сюда, Любавушка! Хорошо смотри!
Руки вперед вытянула, муфту теплую с них стряхнула, и оказалось, что руки у нее язвами по локоть покрыты. Царица только охнула.
- Что ж... это как такое?!
- Вечор лучилось. Аркан мой порвали.
- Аркан? К...ак?!
Знала Любава, о ком говорила, побледнела, за горло схватилась.
Ведьма ей помогать не кинулась, фыркнула гневно.
- Как - не знаю, кто - не ведаю. Абы кому такое не под силу, так что забудь обо мне на время, покамест не вылечу руки, не смогу быть тебе полезной! Поняла ли, р-родственничка?
Любава головой кивнула, ровно кукла-марионетка. И все же...
- А Заболоцкая?
Ведьма аж ногой топнула, взвизгнула от ярости.
- Ты сдурела, что ли?! - не обращались так к царице давно уж, вот она и опешила. А ведьма не растерялась, словами ее гвоздила. - Невесть кто сильный на Ладоге объявился, колдовство мое снял, связь порвал, да не простую, сама знаешь, чем ее крепили!
Любава на лавку опустилась, задышала, ровно рыба, из воды вытащенная. Не подумала она о таком.
- Сиди смирно! Для такой силы и я, и ты - букашки! Смахнет - не заметит!
Невдомек было ведьме, что не колдовством Устя сильна в тот момент была - любовью. Чувством, которое через всю жизнь пронесла, в смерть забрала, она в тот момент всю себя отдавала, что ей цепи? Горы бы свернула Устинья для любимого, не заметила, только с подола пыль отряхнула.
Но ведьме-то и невдомек, это племя собой жертвовать не станет, скорее, кем другим. И себя отдавать тоже...
- Я...
- Молчи! Не получилось с порчей, и не надобно покамест! У тебя и подручных достанет, а меня не трогай! Не то все на тебя завяжу, перекину!
Угроза получилась серьезная, Любаву аж передернуло.
- Мать тебя...
- Плевать! Мне еще подставиться не хватало! Делай что хочешь, а меня в ближайшее время не трожь!
Хлопнула ведьма дверью и прочь унеслась, руки изуродованные в мех кутая. Любава зашипела злобно, блюдо с яблочками мелкими со стола спихнула зазвенело оно, покатилось...
- Гадина!!!
Придется с Заболоцкой покамест своими силами управляться. А то и правда подождать? Кто ж это такой на Ладоге объявился, что ведьмы чернокнижной сильнее?
КТО?!

***
- Мишка! Ишь ты, как зазнался, старых друзей признавать не хочет!
Михайла аж дернулся от неожиданности.
Знал он этот голос, и человека знал, еще со старых времен, будь он неладен, тварь такая! Не ожидал только, что наглости у него хватит, и что не повесили его...
- Ты...
- Я, Мишенька, я. А ты, смотрю, раздобрел, заматерел, боярином смотришь...
- Чего тебе надо, Сивый?
Михайлу понять можно было.
Много где он побывал, как из дома ушел, вот и в разбойничьей ватаге пришлось. Только сбежал он оттуда быстро, а Сивый... мужичонка, прозванный так за цвет волос - грязно-сивых, длинных, да еще и вшивых, остался.
Михайла думал уж, не увидятся они никогда!
Поди ты - выползло из-под коряги! Еще и рот разевает!
- Чего мне надобно? А пригласи-ка ты меня в кабак, поговорим о чем хорошем? Чай я, серебро-то есть у тебя, не оставишь старого приятеля своей заботой?
Михайла бы приятеля заботам палачей оставил. Остановила мысль другая, разумная. Это никогда не поздно. А вдруг его куда приспособить получится?
Надо попробовать.
- Ну, пошли. Покормлю тебя, да расскажешь, чего хочешь.
Сивый ухмыльнулся.
И не сомневался он, что так будет, правда, думал, что трусит Михайла. Вдруг делишки его вскроются? Тогда уж не отвертишься!
Ничего, Сивый рад будет помолчать о делишках приятеля. А тот ему серебра в карман насыплет, к примеру. Сивому уж по дорогам бродить надоело, остепеняться пора, дом свой купить, дело какое завести... повезло Михайле - так пусть своей удачей с другом поделится. Не убудет с него. Так-то.

***
К свадьбе готовиться - дело сложное, хлопотное... и царевичи тут всякие не к месту, да и не ко времени. Жаль только, не скажешь им о таком, как обидятся, еще больше вреда от них будет.
Пришлось боярину и Федора чуть не у ворот встречать, и коня его под уздцы к крыльцу вести, и кланяться...
- Поздорову ли, царевич?
- Устю видеть хочу. Позови ее.
- Соизволь, царевич, пройти, откушать, что Бог послал, а и Устя сейчас придет, только косу переплетет.
Федор откушивать не стал, конечно, не до того ему, по горнице ровно зверь дикий метался. Потом дверца отворилась, Устя вошла.
- Устенька!
Подошел, за руки взял крепко, в глаза посмотрел. Спокойные глаза, серые, ровно небо осеннее, а что там, за тучами, и не понять.
А Устя думала сейчас, что рука у нее болит, как отмороженная, иголками ее колет, и след до сих пор заметен... больно, да только Федор того и не заметил даже.
- Почему ты со мной вчера не осталась?
Устя на Федора посмотрела внимательно. И ведь серьезно спрашивает! И в голову ему не приходит, что не в радость он. Ей вчера с родителями, с братом, сестрой хорошо было. Явился этот недоумок со сворой своей, всех в разные стороны растащил, ее ненужным весельем измучил, потом вообще поволок за сарай какой-то тискать, как девку дворовую, и когда б не Борис, еще что дальше было бы? Все же сильный он, Устя слабее...
И даже в голову не приходит ему, что не в радость он. Просто не в радость.
Царевич он! А она уж от того должна от счастья светиться, что он свое внимание к ней обратил!
Тьфу, недоумок! Вот как есть - так и есть!
- Ты меня, царевич, напугал вчера. И больно сделал... синяки показать?
Не все синяки были от Федора получены, там и от Бориса достало, но у царя-то хоть оправдание есть. Ему-то и правда плохо было, а Федька просто свинья бессовестная.
Устя рукав вверх подернула, Федор синие пятна увидел.
- Больно?
- Больно, - извинений Устя не ждала. Но и того, что Федор руку ее схватит и в синяк губищами своими вопьется, ровно пиявка... это что такое? Поцелуй?
И смотрит так... жадно, голодно...
Такой брезгливостью Устинью затопило, что не сдержалась, руку вырвала.
- Да как смеешь ты!
Никогда Федору такого не говорили. Царевич он! Все смеет! И сейчас застыл, рот открыл от неожиданности.
- А...
- Я тебе девка сенная, что ты со мной так обращаешься?! Отец во мне властен, а ты покамест не жених даже!
До чего ж хороша была в эту секунду Устинья. Стоит, глазами сверкает, ручки маленькие в кулачки сжаты... и видно, что ярость то непритворная... так бы и схватил, зацеловал... Федор уж и шаг вперед сделал, руку протянул...
БАБАМММММ!
Не могла Агафья ничем другим внучке помочь. А вот таз медный уронила хорошо, с душой роняла... не то, что Федор - тигр в прыжке опамятовал бы, да остановился.
Так царевич и застыл.
Устя выдохнула, зашипела уж вовсе зло.
- Не слышишь ты меня, царевич? Ну так когда еще раз такое повторится... да лучше в монастырь я пойду, чем на отбор этот проклятый! Не рабыня я, не холопка какая, чтобы такое терпеть! Не смей, слышишь?! Не смей!
Развернулась - и только коса в дверях мелькнула с алой лентой вплетенной. А Федор так и остался стоять, дурак дураком.
В монастырь?
Не сметь...
Ах ты ж... погоди ужо! Верно все, покамест в тебе только отец волен, а не я. Ну так после свадьбы другой разговор пойдет... все мы поправим. Как же приятно будет тебя под себя гнуть, подчинять, ломать... мелькнула на миг картина - он, с плетью, Устинья в углу, на коленях... Федора аж жаром пробило.
Да!
Так и будет, только время дай, рыбка ты моя золотая...

***
'Рыбка золотая' в эту минуту так зло шипела, что ее б любая змея за свою приняла, еще и косилась бы уважительно.
- Бабушшшшшка! Шшшшшшшшто мне ссссс малоумком этим сссссделать?
Агафья только головой покачала.
- Что хочешь делай, а только замуж за него нельзя. Совсем нельзя, никому.
- Почему? Бабушка?
- Порченый он. И детей от такого не будет никогда, и с разумом у него не то что-то, и с телом... когда б его посмотреть хорошенько, ответила бы. Да тебе то и не надобно.
- Надобно. Знать бы мне, родился он таким, али его потом испортили.
- От рождения, - Агафья и не засомневалась. - Такое-то мне видно, отдельно от своей беды он, поди, и прожить не сможет, с рождения она в нем.
- Болезнь? Порча? Еще что-то?
Агафья только головой качнула.
- Не могу я точнее сказать. Когда б его в рощу отвезти, да посмотреть хорошенько, разобраться можно, только он туда и не войдет даже! Плохо... не плохо ему там будет! Помрет, болезный!
- Бабушка?
- Весь он перекрученный, перекореженный... не черный, нет, не колдун, не ведьмак, нет в нем силы никакой, но что неладно с ним, я тебе точно не скажу покамест. И детей не будет у него никогда. Хотя есть у меня предположение одно, но о таком и подумать-то противно.
- Что, бабушка?
- У нас такого и ведьмы стараются не делать, а на иноземщине есть такое, слышала я. Когда царю или владетелю какому наследник надобен... у близкого человека жизнь отнимают, его чаду отдают. Есть у них ритуалы такие. Черные, страшные... после такого и в прорубь головой можно, все одно, душу погубил, второй раз ее не лишишься, нет уже.
- Ох, бабушка... неуж такое есть?
- Есть, Устя. Не рассказала бы я тебе, но просили меня никаких знаний от тебя не таить. И этих тоже.
- А Федор может от такого быть рожден?
Агафья задумалась.
- Не знаю, Устя. Не видывала я такого никогда, не делала. Может, жизнь в нем как-то и поддерживали, а может, и это сделали. Ритуал-то известен, баба бреется, мужик, и родственник их. Или от бабы, или от мужика, лишь бы кровное родство было. Человек в жертву приносится, в ту же ночь и новая жизнь зачинается. Вот такая... искаженная.
- А сам Федор от такого ритуала детей иметь сможет?
- Сможет. От такого - и я понести смогу, только чернота это, извращение естества. А еще для такого или колдун нужен, или ведьма сильная...
- Ритуал, значит.
- Кажется мне, что так, а точнее... не видывала я такого, Устя, наставница моя застала, а мне поглядеть не удалось. Вот бы кто поумнее меня посмотрел, а и моего опыта маловато бывает. Дурак такое натворить может, что сорок умников потом не расплетут!
- Четверть века получается, а то и больше...
- Четверть века?
- Рядом эта зараза ходит, а мы про то и не знаем, не ведаем...
Агафья только головой покачала. В горницу боярин вошел.
- Уехал царевич. Устя...
- Ты, Алешка, успокойся, - вмешалась прабабушка, подмечая надвигающийся скандал. - Недовольный он уехал?
- Нет, вроде как... задумчивый.
- Вот и ладно. Чего ты на девочку ругаться собираешься?
Алексей только вздохнул. Поди, поругайся тут, когда волхва рядом сидит, да смотрит ласково, ровно тигра голодная.
- Могла бы и поласковее с царевичем быть.
- Не могла бы. Поласковее у него палаты стоят, там таких, ласковых да на все готовых - задень не пересчитать, потому как царевич. Может, он потому Устей и заинтересовался, что она ему под ноги не стелется ковриком?
Боярин задумался. Потом припомнил кое-что из своего опыта, кивнул утвердительно. А и то... что за радость, когда тебе дичь сама в руки идет? Охотиться куда как интереснее.
- Ладно. Но смотри у меня. Ежели что - шкуру спущу!
Устя кивнула только.
Шкуру, спустишь... выжить бы тут! А твои угрозы, батюшка, рядом с Федькиными глазами бешеными, голодными, страшными, и рядышком не стояли. И не лежали даже.
И рядом с той нечистью, которая в палатах затаилась - тоже. Вот где жуть-то настоящая... а ты - розги! Э-эх...

***
Поди, сообщи жене любимой, что месяц к ней не прикоснешься? Каково оно?
Кому как, но Борис точно знал - нелегко ему будет. Даже патриарха для поддержки рядом оставил, когда жену позвал, и то побаивался. Что он - дурак, что ли?
Марина и возмутилась. И к нему потянулась всем телом.
- Бореюшка...
Обычно-то у Бориса от этого шепота все дыбом вставало. А сейчас он на жену смотрел спокойно, рассудительно даже.
Памятна ему была и боль, и ощущение ошейника на горле, и бессильная рука Устиньи, на снег откинувшаяся, и кровь из-под ногтей...
- Что, Маринушка?
- Что за глупости ты придумал, любовь моя? Какой-то храм, еще что-то... да к чему тебе это?
Вот тут Бориса и царапнуло самую чуточку. Казалось бы, первая Марина должна его одобрить, ради нее да детей будущих он обет принимает, а ей вроде и не надобно ничего? И дети не надобны?
- Маринушка, ты мне поверь. Так надобно.
- Я же сказала - рожу я тебе ребеночка, а то и двоих...
- Вот и поглядим. А покамест - не спорь со мной.
Марина ножкой топнула.
- Ах так! Ты... - и тут же поняла, не поможет это, тон сменила. - Бореюшка, миленький... пожалуйста! Плохо мне без тебя, тошно, тоскливо...
Поддался бы Борис?
Да кто ж знает, сам бы он на тот вопрос не ответил. Какой мужчина не поддастся тут, когда такой грудью прижимаются, и дышат жарко, и в глаза заглядывают, и к губам тянутся... патриарх помог.
Закашлялся, посохом об пол грохнул.
- Определился я с храмами, государь! Когда прикажешь, все расскажу, и где, и кому храм посвятим, и чьи мощи привезти надобно бы.
Помогло еще, и что разговор не в покоях царицыных происходил. Ни кровати рядом, ни лавки какой, ни даже стола. Ковра - и то на полу нет! Как тут мужа совращать, когда ничего хорошего, только патриарх рядом, недовольный стоит, глазами тебя сверлит?
- Сейчас и прикажу. Уходит уже царица, - Борис мигом опамятовал.
А и то, походи-ка сначала в ошейнике, а потом без него? Вмиг разницу почувствуешь, и обратно уже не захочется!
Марина ножкой топнула, опрометью за дверь вылетела, а уж там, где не слышал ее никто, не видел, зашипела злобно.
Да что ж такое-то? Почему муж к ней так? Никогда и никто ей не отказывал! Никогда!
Никто!
Ну и ладно, сам виноват! Найдет она, с кем утешиться. Вот, боярич Лисицын, вполне хорош. И молод, и пригож, правда, темноволос, не любила Марина темненьких, ей светлые кудри нравились, хотя б темно-русые, как у Ильи. Но ненадолго ей и Юрка Лисицын пойдет.
Марина мимо прошла, бедром стрельца задела, глазом повела - и с радостью отметила, готов мужчина. Поплыл, и взгляд у него масляный, и губы облизнул...
Приказать чернавке привести его в потайную комнатушку, в подземелье. Пускай порадуется... недолго.

***
Борис супругу взглядом тоскливым проводил, вздохнул.
Гневается Маринушка. Ничего, простит. А он ей диадему подарит, с лалами огненными... ей пойдет. Красиво же!
В черных волосах, алые камни...
У Устиньи волосы не черные. Каштановые. И в них рыжие пряди сквозят, ровно огонь в очаге. И глаза у нее серые, изменчивые... ей бы заморский камень, опал переменчивый, а ежели из родных, то изумруды ей пошли бы. Красивая она.
Не как Маринушка, та вся огонь, вся соблазн.
А Устинья - другое. Тепло рядом с ней, хорошо, когда б она за Федьку выйти согласилась, Борис за брата не беспокоился бы...
Но и не порадовался.
Не заслуживает ее Федька. Не дорос.
Сломает - и только. А понять, поддержать, полюбить по-настоящему и не сможет. А Устя своего счастья тоже достойна. Хорошая девушка, хоть и волховская кровь в ней есть, и кому-то с ней очень повезет. Борис сам сватом будет...
Царь нахмурился невольно. Да, сватом, и на свадьбе ее будет...
Макарий решил, что это из-за рунайки, и еще бодрее стал про храмы рассказывать, места на карте указал, про иконописцев упомянул, что готовы они без отдыха работать, с постом и молитвой.
А Борису просто сама мысль не понравилась.
Устинья?
Замуж?
Хмммм...

***
Устя и о замужестве сейчас не думала, и о Федоре забыла. Поважнее дела у нее были.
- Устенька, внучка, еще об одной вещи с тобой поговорить хочу.
- О какой, бабушка?
- Дали мне этот оберег. Сказали, тебе отдать, да слова передать.
- Какие?
Слова старого волхва Устя выслушала внимательно, коловрат приняла, в ладони взвесила. Прислушалась к себе. Что чует она?
Не просто так себе кусок металла в ее ладони. Она бы трижды и четырежды подумала, прежде, чем такое в руки взять. Ей он не навредит, это тоже чувствуется, а кому другому... не позавидует она ни вору, ни татю, который решится оберег в руки взять.
Нет, не отзывается он.
А что это значит?
Или не для нее та сила, или дОлжно ей пробудиться, когда вовсе уж край будет.
Устя кивнула, веревочку на шею накинула, косу выпростала, а сам оберег под одежду заправила.
- Пусть при мне побудет, бабушка. Чует мое сердце, пригодится он, только не знаю пока - где.
- Просто так Гневушка ничего и никогда не давал. Пригодится, Устя, потому мне и страшно. Ты ведь чуешь, что в нем?
- Чую.
- Вот и я тоже... если что - меня не спасай. Поняла?
- Бабушка!
- Стара я уже, пожила свое. Ежели и решу жизнь отдать, так твердо знать буду и за что, и за кого. Обещаешь?
- А я, бабушка тоже знаю, за кого и со своей жизнью расстаться не жалко. За любимых и близких.
И что тут волхва сказать могла?
Да только одно.
- Береги себя, внученька. Береги себя.
И кто бы сказал, что две женщины, ревущие навзрыд, могут половину Ладоги на погост уложить? Да никто! Сидят, слезы льют... вот ведь бабы!