***
- Государыня, риск-то какой!
Марина рукой махнула на чернавку. Выпороть приказать, что ли?
Потом прикажет.
- Сказано тебе, так делай, дура негодная!
- А когда муж ваш придет?
- Не придет он! Патриарх, колода старая, Борису всю голову ерундой забил. Молитвы, покаяния, храмы построить обещал... лучше б мне убор купил, заморский, с жемчугом розовым! Так на это у казны денег нет! Зато на свадьбу Федькину найдутся!
- Хозяйка...
- Иди, тебе сказано! Приготовь все, да приведи кого надобно, а скоро и я буду!
Чернавка ушла, пока в нее чего тяжелого не полетело, Марина к зеркалу подошла, посмотрелась.
Вот ведь!
И хороша она собой, и умна, и мила, и красива... а муж все одно от рук отбивается. Ну и ладно, спустим ему вольность маленькую!
У него времени нет, так другие под руку подвернутся! И помоложе, и красивее, не цари, конечно, да желание утолить их хватит. Вот сейчас она сходит, посластится, а уж потом и мужем заняться можно. Марина отлично понимала, что власть ее над мужчиной вся на простынях лежит. Бери - не хочу. А когда мужчина ее избегает? Постель с ней делить не хочет?
Как его на поводке держать?
Как управлять им прикажете?
Нельзя Бориса надолго от себя отпускать, но как быть, когда муж все ночи в храме проводит, молится? Народ млеет, конечно, быдло слюнявое! Ах, какой у них царь-то православный!
А ей что делать?
Она б до мужа и в храме добралась, да Патриарх там... уж больно не любит ее Макарий, наверное потому, что ему уж давненько бабы без надобности...
А, и пусть его!
Вот сейчас она сил наберется - и мужем можно будет вплотную заняться. Никуда от нее Боря не денется! И не таких переламывали!
Царица еще раз в зеркало погляделась, прядь волос поправила - и уверенно шагнула в ведомый ей потайной ход.

***
Боярин Ижорский Михайлу в коридоре встретил.
- Поздорову ли, боярин?
Михайла первым поклонился, как и положено.
- Не жалуюсь, - боярин за смышленым парнем продолжал наблюдать. И нравилось ему увиденное.
И план был у боярина.
- Не хочешь ко мне в гости прийти, Михайла?
- Ежели пригласишь, боярин.
- Чего ж не пригласить? Приходи, обедом накормлю, с семьей познакомлю, чай, плохо в столице жить, а родни толком и не знать, не иметь?
- Плохо, Роман Феоктистович, ох, плохо. Ну так что ж поделать, сам знаешь, боярского во мне только фамилия, а остальное трудом вырывать приходится.
- Понимаю, Михайла. Вот и поговорим, как бы так сделать, чтобы и труд на благо пошел. Ты хоть и при царевиче, а земельки нет у тебя. И доходов особых нет. Но это все и поправить можно
- И как я поправлю такое, боярин?
- Когда будешь старших слушаться, все у тебя будет.
- Чего ж и не послушать, умных-то людей, боярин?
- Вот и приходи, покушаешь, послушаешь.
- Когда, боярин?
- Через недельку грамотку пришлю, или сам скажу, как встретимся.
- Хорошо, боярин, благодарствую за внимание, за ласку.
Роман Феоктистович парня по плечу потрепал, кивнул, да и ушел.
Была, была у боярина своя беда. Любимая дочь Гликерия.
Родилась она хоть и боярышней, да ты с нее хоть бабу-ягу пиши! Тощая, носатая волосенки жидкие, да и характер не ахти... избаловали девку, жалели ее за некрасивость, с рук не спускали, вот и избаловали.
Вот и вообразила Гликерия, что ей только царевич сказочный надобен. А царевич-то... нужна ему была та Ижорская! Аж четыре раза и все мимо!
А вот Михайла куда как попроще, но за сказочного царевича он Гликерье и сойдет, как раз, с него хоть парсуну пиши какую, до того хорош!
Собирался боярин по-простому дочери мужа купить. Имение у него было на Урале небольшое, отослать туда молодых и пусть живут. Лушке муж, боярину душевное спокойствие, а то ежедневные бабьи-то истерики в доме здоровья не добавляют, да и жена успокоится...
А Михайла - что его при Федоре ждет? Почитай, ничего хорошего. Царевич его ничем серьезным не одарит, сам от брата зависит.
Так что предложение боярин сделает, вот посмотрит еще немного на зятя будущего и сделает. Согласится Михайла, не дурак же он! Не красавица жена будет?
Так что с того?
К чему ей красота, когда приданое хорошее. А красивых и крестьянок довольно, чай, найдет Михайла, кого в стогу повалять...
Согласится он, точно...
Видел бы боярин глаза Михайлы - злые, жестокие, он бы к нему и близко не подошел. А Михайла позволил себе на секунду маску сбросить, о другом подумать.
А ведь от Ижорского и выгоду получить можно. Им с Устиньей деньги нужны будут, много денег, Михайла любимую в черном теле держать не собирался, да и сам уж к жизни хорошей попривык. Вот и возьмет он ее за счет Пжорского.
Погоди боярин, ужо тебе...

***
Долго Борис ждать не стал, тем же вечером снова к Усте заявился.
- Что, Устёна, погуляем с тобой по ходам потайным?
- Как прикажешь, так и будет, государь.
- Устёна, хватит меня величать, кому другому государь, а тебе до смерти Боря.
- Прости, Боря, не привыкну я никак.
- А ты привыкай, привыкай. Люб тебе Федор, не люб, все одно я тебе жизнью обязан. Считай, ты мне уже родная, уже своя, ровно сестрица младшая, любимая.
Не того Устинье хотелось, не о том мечталось, да она и малым удовольствуется! В той, черной жизни, только и думалось - был бы жив! Здоров! Счастлив!!!
Пусть не с ней, а был бы! Улыбался, Россой правил, ребеночка своего на руки поднял - что еще надобно?! Любви его?
Не братской, а иной?
Заелась ты, Устинья Алексеевна. Вспомни, как в келье выла, руки кусала, пыталась от боли душевной избавиться! Не выходило!
Вспомни, как сердце твое черным огнем вспыхнуло, да и в пепел рассыпалось! То-то же... помни - и каждому мигу рядом с любимым радуйся!
- Не говори о таком, Боря. Даже и слушать не хочу, ничем ты мне не обязан.
- О том мне лучше знать. Сегодня переодеваться будешь?
Устя в ответ улыбнулась.
- Не буду, государь, заранее я переоделась.
И правда, сарафан на ней простой, серый, рубаха домотканная. А все одно, даже в простой одежде она куда милее разряженных боярышень. Вот бывает такое - тепло рядом с человеком, хорошо, уютно... так и Борису было.
С Маринушкой - огонь и искры.
С Устей - ровно на волнах качаешься, ласковых, спокойных, уютных... совсем все разное.
- Пойдем тогда, Устёна?
- Пойдем, Боря. Не знаю, удастся ли мне чего почуять, но попробую.
- Попробуй, Устя. Надобно. Не хочу я жить и удара в спину ждать, не хочу абы кому довериться.
Устя кивнула и пальцы свои в протянутую ладонь вложила.
А руки у Бориса горячие. А у нее холодные... и постепенно в его ладони отогреваются тонкие пальцы, теплеют. И Устя успокаивается.
Сходят они, да посмотрят. Все хорошо будет у них, а ежели и придется ей кого другого положить - поделом!
Она и не испугалась, когда дверь потайная за ней закрылась. И у Бориса с собой свеча, и для нее он свечку принес, толстенькую такую, восковую, в удобном подсвечнике.
- Ровно стоишь, Устя?
- Да, Боря.
- Вот, возьми свечку, так тебе удобнее будет.
Устя послушно свечку взяла, поправила... потом глаза прикрыла, к ощущениям своим прислушалась. Странно, но тут, в потайном ходе все острее ощущалось.
Или это оттого, что Боря рядом?
Устя уже заметила, рядом с любимым и огонь ее меньше жжет, и дышать легче, и силой она с ним куда как проще делилась, чем с другими людьми. И искать нехорошее, недоброе, рядом с ним тоже проще было.
И - найти.

***
- Устя, тебе надобно на человека вблизи посмотреть, или потрогать его? Или что?
Устя задумалась.
- Как повезет, государь. Приглядываться-то я к человеку должна... но могу сказать, что оттуда вот и так нехорошим тянет.
- Оттуда? - Борис направо показал.
Маленькая ладонь поднялась, Борису на плечо легла.
- Кажется мне, что есть там кто-то живой. И чем-то неприятным оттуда веет, недобрые дела там творятся.
- Не опасно то?
Устя прислушивалась, то ли к себе, то ли к миру.
- Нет... не сейчас, не для нас.
- Ну так пойдем, посмотрим... - любопытно Борису стало, что там за недоброе такое в палатах царских?
- Позволь, государь, я первая пойду, я опасность быстрее почую.
Понимал Борис, что Устинья не просто так себе дочь боярская, что волхвица она, а все ж вперед девушку пропустить побоялся. Не за себя, за нее страшно было почему-то.
- Ты ходов не знаешь, заблудиться не заблудимся, а выйти куда не надо можем. Давай-ка, возьми меня за руку, так и пойдем вместе.
Устя подумала пару минут, кивнула.
Направление она чувствует. А государь ходы знает, где что расположено, куда свернуть надобно... а то и ловушки какие.
Ладонь девичья поднялась, в мужскую легла доверчиво, и что-то такое в этом было... Борис аж задохнулся. Никогда! Чего у них с Маринушкой только не было, да и с первой женой, а вот так... чтобы за руки - никогда не ходили они. И ладонь лежит, узенькая, без колец, доверяется ему.
Куда скажешь - туда и пойдем.
Ход направо пошел, потом налево повернуть понадобилось, от источника черноты удалиться, потом снова вернулись, Устя б одна точно не дошла, заплутала на полдороге.
- Как тут сложно все...
- Еще государь Сокол первые ходы рыть начал. А потом только дополнялись и углублялись они.
- И мастеров в них хоронили?
- Когда как, Устинья Алексеевна, когда как.
Устя поежилась.
Да уж, всякое бывало. Наверняка бывало... страшно и подумать, сколько ж лет этим ходам, что повидали они? Даже и предполагать не хочется.
Где-то корни по лицу проведут, ровно лапы осклизлые, жуткие, где-то потолок нависнет, вода капнет... давит земля-матушка, давит! Не нравится здесь Устинье, ох как не нравится! А выбора нет, идти надобно.
Борис остановился, задумался.
- Знаю я этот ход, и куда он выведет, тоже знаю. Нам не туда надобно, увидят нас - не обрадуются.
- Оттуда нехорошим тянет, и люди там.
- А мы сначала пойдем, да посмотрим, - Борис отмахнулся. - Тут комната потайная есть, мой прадед ее еще устроил.
- Для чего, государь?
- Накатывало на него иногда, Устинья Алексеевна. Плохо ему было, голова кружилась, есть не мог ничего, только тут и успокаивался. Тут и мог слабость никому не показать, и кричать, и корчиться, и от боли выть... тут лежал, скулил, ровно животное раненое, в себя приходил.
- А посмотрим откуда?
- А рядом с той комнаткой и ход есть. К государю в такое время входить нельзя было, он и убить мог, уж потом, когда засыпал он, дядька заходил верный. А до той поры сидел, ожидал, поглядывал, как государь успокоится.
Устя спорить не стала.
Прорыли - и прорыли. Посмотрят? И хорошо.
Увидят, что в комнате той происходит, потом решат, что и к чему, что и с кем делать.
И то верно, когда б не государь, она б сюда и не дошла, и как подсмотреть не знала. Лишь бы засады там не было.

***
Засады и не было, сидела перед дверью одна девчонка-чернавка, сидела, ждала чего-то.
Никого она не услышала, царь Устю по соседнему ходу провел, молчать жестом показал - и к стене приблизился, за заглушку потянул, несколько глазков открылись. Наверное, чтобы всю комнату видать было.
К одному из глазков Устя приникла, ко второму сам государь.
Задохнулась боярышня, прочь отпрянула, потом опамятовала, опять к глазку приникла.
Такое на кровати роскошной творилось...
О таком девушкам и думать-то неприлично! Устя, хоть и боярышня, а на скотном дворе была, знает, откуда дети берутся. Но чтоб так-то?
Два тела переплетались, в самых причудливых позах, блестели от пота, сталкивались с глухими влажными шлепками...
Устя руку ко рту прижала.
Кажется ей, что знает она, кто это...
Тела сместились чуточку.
И...
Мужчину она не знала. Мало ли их в палатах царских? А вот женщина ей знакома была.
Царица Марина.
Это ее кожа белая сейчас от пота блестела, ее косы черные мужчину, ровно змеи, обвивали, ее глаза...
Вот глаза и были самым страшным.
В какой-то момент Марина оказалась на кровати на четвереньках, мужчина сзади нее, а лицо Марины повернуто к стене с глазками смотровыми.
И царицыны глаза полностью чернотой затянуты. И только в глубине той черноты алый огонек горит. И улыбка ее... влажная, довольная... кажется Усте - или за алыми губками белые клыки поблескивают? Алчно, голодно...
Страшно...

***
В другое время Устя б в обморок упала. А сейчас - какое падать, когда падать, сейчас ей и выругаться нельзя было.
От глазка оторвалась, огляделась... хорошо хоть она в темноте видит, ровно кошка!
Бориса аж трясет... еще секунда и выдаст он себя, Устя по стене пошарила, рычаг нашла - и глазок закрыла.
Дернулся Борис, ровно опамятовал.
- Устя?!
- Ты в порядке? Боря?
Как-то после такого и не выговаривались отчества с титулами.
- Нет. Это... Марина?! Моя Марина?!
Устя голову опустила.
- Прости. Не знала я, что она тут.
Борис где стоял, там и опустился прямо на пол, на колени, согнулся вдвое...
- Маринушка, Маринушка моя...
В глазах потемнело, ровно ночь настала, в голове помутилось... где он? Что он? Ничего не понятно... больно-то как!
Устя рядом опустилась, по голове его погладила, сначала осторожно, боялась, что оттолкнет, потом плюнула на приличия, обняла государя, прижалась всем телом.
- Тихо, тихо, Боренька... успокойся, родной мой, не надо, не стоит она того...
Устя и сама не помнила, что она там лепетала. Да хоть что! Хоть молитвы, хоть проклятия, лишь бы Боря опамятовал, в себя пришел, лишь бы пропало у него это выражение безнадежного отчаяния....
Любил он ее!
Ведьма там, не ведьма, колдовка... да хоть бы кто! Боря-то ее все одно любил! И немудрено!
Красивая, умная, хорошо с ней... какие тут еще привороты надобны? Может, и начиналось с него, но потом-то все настоящим было!
И сейчас вот такое увидеть - это как в душу плевок. Страшно это...
А еще более страшно, когда рядом с тобой скорчился, словно от страшной боли, сильный мужчина, любимый мужчина, единственный, и помочь ты ему не можешь.
Ничем.
Что тут сделаешь?
Только обнять и рядом быть, греть его, не отпускать в черноту лютую, на ухо шептать глупости, теплом своим делиться - вместе всегда теплее. Только это. Хотя бы это...
Наверное, не меньше часа прошло, прежде, чем Борис разогнуться смог, дышать начал... словно обручем железным грудь стянуло. Боль такая была, что и подумать страшно.
Теплые ладони по спине скользили, гладили, голос словно темноту рядом разгонял, и Борис шел на него. Шел, понимая, что другого-то и нет.
Не пойдет он сейчас?
Умрет, наверное.
А ему нельзя, никак нельзя... там его ждут и зовут, там кому-то будет без него очень плохо. Голос о чем-то говорил, просил, умолял - и столько боли в нем звенело, столько отчаяния... а Устя и правда с ума сходила.
Чутьем волхвы понимала она - не так все просто с ее мужчиной. Нет, не так все легко.
Аркан-то она сняла, но ведь тут как с ошейником рабским. Когда поносишь его хотя бы год, шея под ним и в рубцах, и кожа там такая... чувствуется. А на душе как?
Когда уж больше десяти лет - и сопротивляешься, и держишься, и помощь вроде бы пришла, но усталость-то никуда не делась, не беспредельны силы человеческие, а потом... потом приносят последнюю соломинку. И она таки ломает спину верблюда.
Устя шептала, и по волосам Бориса гладила, и силой поделиться пыталась... получалось ли?
Знать бы!
Знаний не хватает, сил не хватает...
Наконец Борис разогнуться смог, голову поднял.
- Устя... за что?
И так это прозвучало беспомощно, что у Устиньи в груди нежность зашлась, сердце сжалось. Не сразу и с ответом нашлась.
- Когда обман рушится, больно, очень больно. А только правды не увидев, не поднимешься.
- И подниматься не хочется.
Устя молча его по голове погладила, ровно маленького. А как тут не согреть, не пожалеть, когда плохо человеку? То ли ласка сказалась, то ли сила волхвы, Борис потихоньку в себя приходил, Усте кивнул.
- Посмотри... ушли?
Устя снова заглушку отодвинула, но людей уже не видно было, просто пустая комната.
Никого, ничего, и не скажешь, что в ней творилось такое, а ежели принюхаться, приглядеться, то черным тянет, ровно из нужника нечищенного.
- Ушли.
- Ты.... Ты Марину почувствовала?
Устя задумалась. И лицо руками закрыла.
- Нет... не Марину.
- Нет? А что ж тогда?
- Я... я черноту искала. Колдовство дурное. А саму царицу я б и не почуяла, и не поняла, что она там - и не подумалось бы такое никогда!
Боль там, радость ли... сколько уж лет Борис на троне сидел. Да не просто седалищем место грел, всерьез своей страной правил, и воевать доводилось, и бунтов несколько пережил, наследство отцовское. Вот и сейчас... собрался с мыслями, на Устинью посмотрел.
- Договаривай, Устёна.
Может, и не сказала бы Устя ничего, но это имя обожгло, словно повязку с раны рванули. Больно стало, отчаянно...
- Черноту я искала, ее и нашла, Боря. Хочешь, казни меня за дурную весть, а только не так проста царица твоя, как ты думаешь. Умеет она что-то... не просто блуд то был, что-то еще было, недоброе...
Борис лицо руками потер, окончательно с силами собрался.
- Говори, Устя, не крути.
- Ладно. Не первый это любовник у супруги твоей, может, и не десятый даже. О других не знаю, а только посмотреть можно, кто из стрельцов умер внезапно, от хвори какой... кажется мне, что не просто так все вот это было. Так-то делают, когда силу из человека пьют, в такие минуты человек себе не хозяин, с него многое потянуть можно.
- Ты всерьез это?
- Вполне, Боря. Ты глаза ее видел, я ее силу чувствовала, неуж ты думаешь, что это просто так? Сможем мы сейчас туда пройти, в ту комнату?
- Зачем?
- Чтобы посмотреть там все. Чтобы был ты уверен - ничего я не подложила, не подсунула.
- Ты и так не станешь. Не твое это... подлость такая.
- А все ж таки? Сможем пройти?
- Сможем. Пойдем.
Борис собрался уже.
Больно тебе? А ты выпрямись, тряпка! Али, как отец, слизнем растечься хочешь?
Памятно было Борису, как отец, чуть что, за голову хватался, причитать начинал... мальчишка на него с презрением смотрел. Чего жаловаться-то?
От слез твоих зла в мире не убавится. Ты вот пойди, чего хорошего сделай... и тебе полегчает, и людям. Нет? Ну так чего ты скулишь?
А сейчас вот и самому захотелось за голову схватиться, и пожаловаться, и поплакать... Устинья поймет. И не осудит. Это он точно знал. И не скажет потом никому, только утешать будет.
Рука боярышни к нему протянулась, он тонкое запястье сжал - и словно из черной воды вынырнул.
- Пойдем, Устёна. Надобно посмотреть...
И правда... хоть знать будет.

***
В комнате душно было, пахло... неприятно. Мускусом, тяжелым чем-то... и Мариной. Так ее кожа пахла, так их постель пахла... раньше шалел Борис от запаха ее. Сейчас же...
Убил бы!
Повезло дряни, что нет ее рядом. Убил бы. Стиснул бы руки на тонкой шее, и давил, давил... пока жизнь бы не вынул из гадины!
Устя деловито по углам прошлась, подумала пару минут, потом лучинку достала, ее подожгла, с ней комнату обошла. Над кроватью так лучинка затрещала, словно ломал ее кто, водой обливал... искрами заплевалась, потом и вовсе погасла.
Устя осторожно подушки перевернула, по перинам руками прошлась...
- Посмотри-ка, Боренька.
Борис над кроватью наклонился - едва не стошнило его.
Паук.
Здоровущий, сухой весь, а выглядит ровно живой.
Черный, с ладошку Устину размером, лапы длинные, мохнатые, на спинке алые пятна, ровно на него кровью брызнули... и в крест они складываются.*
*- рисунок у пауков вида 'черная вдова' может отличаться, равно как и размеры. Тут автор чуточку преувеличила факты, обычно такие пауки крупнее 4 см не бывают. Прим. авт.
- Гадость какая!
Устя паука рукой не брала, две лучинки вместе сложила, ими гадость подхватила, подумала пару минут, мыслям своим кивнула, на царя посмотрела с жалостью.
- Прости, Боря, когда плохо станет, а проверить надобно.
- Что?
Спустя секунду ему и так понятно стало. Устя к нему паука поближе поднесет - и тошно ему, гадко, суставы ломить начинает, голова кружится.
- Что это?
- Тянется эта дрянь к твоей силе. И из тебя жизнь пили, и немало выпили, когда ты так отзываешься.
- Ты... ты так думаешь?
- Чего тут думать, видно все.
Устя и сама не могла бы объяснить, почему так, только паука она как бы в двух видах видела. Первый - черная сухая гадость, такую возьмешь, да и выкинешь.
А второй... паук ровно контуром алым обведен. И двигается это алое, и будто бы ниточки от него тянутся... как лапы суставчатые, паучьи. К ней направятся - и отпрянут, обожженные.
К Борису...
А вот к нему жадно тянутся, ищут его... и видно, паук этого человека пробовал уже. Вкусный он...
Марина? Ее рук это дело черное?
Ей-ей, повезло ведьме. Не Борис ее бы убил, так Устя постаралась.
- Видно... Может, не Марина это? Из нее силу тянули?
Устя язык прикусила.
Потом подумала, ответила уже иначе. А хотелось закричать, завизжать, ногами затопать... да что ж такое?! Ты ее с другим увидал, понял, что силу с тебя тянули, понял про приворот! И все одно ее оправдать пытаешься? Как тут не взвыть от ярости?
Устя себя кое-как смирила, выдохнула.
- А ты проверь, Боря.
- Проверить? Как?
Устя паука подняла, перед собой покрутила.
- Слышала я о таких вещах, читала, да ранее сама не видела. Знаешь, Боря, как зверушку эту называют? У нас-то она не водится, холодно у нас для такой. Черная вдова это.
- Черная вдова?
- Да.
- А проверить как? Устёна, ты сказала, не я! Так уж договаривай?
Устя выдохнула, да и решилась.
- Сжечь эту гадину. Сожги, да и посмотри, что с супругой твоей будет. Когда связаны они, ее не хуже паука скрутит. Помереть не помрет, но больно будет ей, и судороги будут, и криком кричать начнет... ничего в этом приятного не будет.
Боря все обдумал, кивнул решительно.
- Заверни эту гадину - и идем.
- Куда?
- Если Маринушка у себя сейчас... вот туда и идем.
- Зачем?
- Затем. Ты эту пакость жечь будешь, я - смотреть. Раз уж предложила, давай и сделаем. Мне в доме моем такая нечисть не надобна!
- Боря...
- Лучше сразу увидеть, да убедиться, чем думать, сомневаться, себя терзать.
- Ты... к ней пойдешь?
- Нет, Устёна. Таких ходов по всем палатам, как дыр в заморском сыре, и в моих покоях такое есть, и в царицыных - последняя надежда на спасение.
- Так она сюда и попадала через те ходы?
- Да, наверное... Я ей все показал, боялся за нее. Бунты были, случись что - в потайном ходе и спрятаться можно, и отсидеться.
- Боря.... А в Сердоликовой палате такие ходы есть?
- Две штуки.
- А ведут они куда?
- Один ход в мои покои, второй за стену.
Устя кивнула.
Мало пока сказано... она еще узнает, и проследит, и любимого в обиду не даст. А покамест дело делать надобно, не разговоры пустословить.
- Идем?
- Идем, Устя.

***
Покои царицыны роскошные, богато украшенные, каждая табуреточка резьбой покрыта, каждый завиток позолочен, аж глаза слепит.
Устя в глазок потайной поглядела: Марина сидит, у зеркала большого, франконского, вся в белом, волна черных волос по спине льется, две служанки ей ногти на руках подпиливают да полируют, третья ноги массирует...
Хороша собой царица.
А в белом и вовсе ангелом смотрится, отлично знает она о красоте своей, умеет пользоваться. Боря один раз взглянул - и отвернулся.
- Устя... помочь?
Не хотелось ему смотреть, сил душевных не было.
Он-то любил. А она?
Неужто все игрой было? Подлостью? Приворотом, колдовством заугольным? В глаза о любви говорила, за глаза силу из него сосала...
Устя кивнула.
Поняла, царю хоть чем отвлечься надобно.
- Лучинкой эту тварь подпали... вот так.
Борис повиновался, ткнул лучинкой горящей в брюхо твари, с удовольствием даже. Ужо тебе, гадина проклятая!
Паук заниматься пламенем не хотел, словно бы лапами дергал, корчился, и настолько это было омерзительно, что Борис даже от боли своей отвлекся. И не понял даже сразу, что случилось...
Вой такой был, что стена не спасла от него, не уберегла, даже дрогнула, кажется.
Устя ничего сделать не могла, она палочками паука держала крепко-крепко, словно могла эта тварь упасть и сбежать... а может, и могла, кто ж его знает? Корчился он ровно как живой.
А Борис к глазку прильнул.
И...что тут скажешь-то?
Марина на полу билась, выгибалась, служанки в стороны разлетелись, по стенам жались... царица то дугой изгибалась, то по полу каталась, выла жутко, на губах алая пена выступила... стража двери отворила, да и замерли на пороге. А как тут быть, когда царица?
Она ж... ее ж... вот как тут схватить-то?
Наконец вчетвером одолели, к полу прижали, а тут и Боре на плечо рука легкая легла.
- Догорело.
- Устя... она это?
- Она. Поспешать тебе надобно, Боря.
- Куда?
- Меня проводить и к себе бежать бегом. Сейчас к тебе кинутся, о Марине расскажут...
Борис только за голову схватился. Он и не подумал о таком-то... да и как тут подумаешь?
- Устя... да, конечно. Пойдем, провожу я тебя, и приду завтра, так же, вечером.
Устинья кивнула и молча за ним поспешила. И как же благодарен Борис ей был за это молчание! Никаких слов ему слышать не хотелось.
Пусть жена давно изменяла, пусть давно из него силу пила, да он-то об этом только сейчас узнал! И с этим жить предстояло, сколь отмерено.
Уже перед дверью потайной Устинья к царю повернулась, руку ему на плечо положила.
- Не вини себя. Чтобы ведьму распознать надо или святым - или волхвом быть, а никто другой не справится, другого она оборотает, да и погонять будет.
- Устя...
- Уж ты поверь мне. Тут любой бы поддался. Не себя вини - того, кто тебя к ней привел, а может, и он не знал. Ведьмы... они хорошо прячутся, дано им такое, не то б давно их перебили.
На миг пальцы на его плече сжались - и Устя в комнату свою скользнула.
Борис за ней дверь закрыл - и на секунду слабости одолеть себя, наружу показаться позволил. Пока не видит никто, к стене прислонился, простонал глухо.
Маринушка!
За что?!
Ведьма?
Так-то оно так, а никто ее не заставлял Борису вредить. Ему самому, лично. Допустим, надобно ей силу из людей пить. Но ему она в любви клялась...
Никогда Борис никому в том не признается, но Марину он казнить будет не за ведьмовство, а за обман. За ложь в глаза. За любовь притворную...
Остальное уже потом.

***
Успел Борис вовремя. В дверь крестовой комнаты стучали уже, пока еще робко, нерешительно, чай государь тут не баб валяет, он молится!
Потом сильнее застучали, но Борис уж отряхнулся, волосы пригладил, дверь открыл.
- Боярин Пущин? Что случилось, Егор Иваныч?
- Не вели казнить, государь, а только беда у нас.
- Какая?
- С царицей неладное.
Боря кивнул, не замечая взгляда удивленного. Боярин Егор не такой реакции ждал. Да скажи ему еще месяц назад, что у царицы хоть ноготок сломался - царь бы огневался, к жене бегом побежал. А сейчас едва идет, спокойно так, вразвалочку...
Неужто повезло им?
Разлюбил царь свою рунайку?
Боярин Пущин еще с отцом Бориса дружил, самого царя несмышленышем помнил. И любил, чего уж там! Как мог, так и заботился о Борисе, и рунайку его терпеть не мог!
Приползла, гадина, обволокла, отравила... и ведь не вырезать ее, не выгнать... хорошо еще сам боярин при царе остался. А могла бы и его выжить, тварь ползучая.
Но Марина неглупа была. Понимала, если всех подряд выживать, кому она не по душе, палаты опустеют. Так что боярин при царе как мог, так и служил.
Все понимал, бесился, Борису помогал, как мог, молился, чтобы государь в разум пришел - услышал Господь молитвы его?
Неуж повезло им? Так он и еще попросит у Бога, есть ему о чем!
Господи, помоги! Хоть бы эта гадина подохла, пока он за царем ходил!

***
Царица на кровати лежала, белая, белее простыней, только косы черные выделяются, и родинка приметная. Даже губы, кажется, и те побелели.
Борис рядом присел, руки царицы коснулся.
- Маринушка?
Глаза открылись, огромные, лихорадочные...
- Боря! Плохо мне!
- Что не так, Маринушка?
Царю даже любопытно было, что Марина скажет.
- Боренька, извести меня хотят. Порчу наводят!
- И как же?
- Не знаю я... Боря, объяви розыск!
- А искать-то кого? А, женушка?
Марина даже в таком состоянии поняла - неладно дело, в царя вгляделась, на локтях приподнялась - и задохнулась, обратно упала.
- Ты... ТЫ...
- Я, Маринушка. Я, супруга моя любимая. С детства пауков не люблю...
Боярин Пущин не понял, к чему это сказано было, но царица еще белее стала, хотя вроде как и некуда уже. Оказалось - есть куда.
- Ты...
Борис на боярина оглянулся, но выгонять не стал.
- Прости, Егор Иванович, что придется тебе это услышать, да только и наедине я с царицей не останусь больше. Ведьма она. И болезнь ее оттуда идет.
- Ведьма?
Марина промолчала. А чего тут говорить, когда все известно стало. Она все почуяла.
И как паука ее уничтожили, и... по ней это сильно ударило.
Он высасывал силу, собирал, ей отдавал... талисман за долгие годы частью ее стал, срослась она с ним. Того паука для нее из жарких стран привезли, мать за громадные деньги заказывала, пока Марина маленькой была, она с ним просто играла. Ядом его врагов травить можно было. А как пауку срок пришел, так Марина его кровью своей привязала, высушила по всем правилам... а теперь его нет.
И сил у нее почти не осталось. Разве что дотла кого высосать... она б и на мужа кинулась, но тот с ней наедине не останется. Умный стал...
Кто надоумил только?
Боярин?
Нет, тот сам стоит, глазами хлопает.
- Я б тебе много чего простил, но не измену, не предательство.
- Боря... не предавала я тебя!
- Потому и не казню. В монастырь поедешь.
- Боря...
О помиловании Марина не просила, понимала - бессмысленно рыдать да молить, не послушают ее. Не казнили - уже хорошо, но может, хоть как себя оправдать получится?
- Не хотела я для тебя зла. Как могла - так и любила.
- И силы у меня забирала.
- Природа у меня такая. И я, и мать моя... все мы такие, и дочь моя такой же была бы.
- Только дочь?
- Прости, Боря... не могу я сына родить, и не смогла б никогда. Мать говорила, мы только девочек родить сможем, а из них выживет лишь одна в потомстве...
- Вроде как у отца твоего и сыновья были?
Марина улыбнулась устало. Сейчас, когда Борис все знал... что уж скрывать?
- Мать подменяла. Когда у нее нежизнеспособные девочки рождались, вот... она так делала. Отец и не знал.
- Если б я не узнал про натуру твою, ты бы тоже так делала?
- Да, Боря.
- Врешь.
- Бореюшка?
- Еще раз соврешь мне, не в монастырь отправишься - на плаху. Что нужно, чтобы ты зачать смогла?
- Выпить досуха человека. Может, не одного, нескольких... сейчас я этого сделать уже не смогу.
- Не сможешь. Тварь твою сожгли, а новой тебе не видать! И свободы не видывать.
- Боря...
- Видеть тебя не могу, гадина.
Развернулся - и вышел. И боярин за ним.
Улыбку, которая скользнула по губам Марины, они тем более не увидели. А жаль...

***
В покоях царских Борис за стол уселся, себе вина плеснул крепкого, зеленого, боярину кивнул.
- Налей и ты себе, Егор Иванович. Посиди со мной.
- Посижу, государь, хоть опамятую чуток... это ж... слов у меня нет!
- У меня тоже, Егор Иванович. Сколько лет меня эта гадина сосала, силу пила, уверяла, что дети будут у нас...
- Как же ты, государь, узнал?
- Повезло мне, Егор Иванович. В потайной ход пошел, погулять хотелось, а Марина решила на то время любовника привести... как увидел - ровно пелена с глаз упала.
Особенно Борис не врал, но и не договаривал. Про Устинью лучше помолчать покамест. И Марина пока рядом, и кто знает, кого она еще привораживала? А ведь могла...
- Она еще и гуляла от тебя? Ох, вот тварь-то какая, государь! А может, казнить?
- Ни к чему. В монастыре она не опасна будет, а как не давать силу сосать из людей, и сама погибнет потихоньку. Княжество ее, опять же...
Егор Иванович дух перевел. Это ему понятно было... ежели казнить Марину, рунайцы взбунтоваться могут, поди, усмиряй их потом! Не до того!
А вот развод за бездетностью, это понятно, это ж десять лет уже...сколько ребеночка-то ждать можно? Тут и рунайцы не возразят, каждому понятно, наследник престолу надобен.
- Когда, государь?
- Поговорю я с патриархом завтра же, и пусть подготовят все. Царица пока в покоях своих побудет, а ты, Егор Иванович, пока боярскую думу перешерсти. Говорить будем, что царица и бесплодна, и припадки у нее, сам видишь... да все видели, назавтра уж по палатам сплетни разойдутся. А коли так... порченого наследника она мне рОдит? Думаю, никто меня не упрекнет, когда в монастырь я ее отправлю.
- Да что ты, государь! Какие попреки! И так ты десять лет терпел, надеялся напрасно.
- Так и говорить будем, боярин. До чего ж тошно мне...
- Выпей, Боря. Просто - выпей. И мне налей еще... давай напьемся, что ли?
- Погоди, приказы сейчас отдам, а потом и напьемся.
Приказы Борис быстро раздал.
Царицу никуда не выпускать, к ней никого не допускать, кроме служанок, а его самого не беспокоить до завтра. Завтра же к нему пусть патриарх явится.
И боярину кивнул.
- Выпьем.
Напиться до свинского визга, до поросячества полного. Вдруг хоть что-то позабыть удастся? Хотя и сомнительно это...

Глава 6
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Оказывается, и так бывает.
Ему больно, а мне вдвойне.
Не хотела я, чтобы так-то получилось, не буду себя обманывать, хотела, чтобы прозрел государь, но иначе. Чтобы не я для него горевестником стала, чтобы сам он понял, чего его змеюка рунайская стоит!
Чтобы увидел, опамятовал, выгнал ее со двора, или вообще казнил!
Да пусть бы что угодно, лишь бы свободен был от нее!
В той, черной жизни моей, куда как тяжелее мне было на них смотреть. Будь другая рядом с ним, теплая, любящая, настоящая, мне б тоже больно было, но не так.
Когда любимый человек счастлив, и тебе хорошо будет. Не с тобой у него счастье сложилось?
И такое бывает. Но когда любишь, за любимого только порадуешься.
А в той жизни... не любила его рунайка.
Не любила.
Пользовалась, силы сосала, с другими изменяла, предавала... и у меня сердце вдвойне болело. И за себя, и за него. И сейчас болит, сейчас тянет, но сейчас-то Боре всяко легче будет, чем в той, черной жизни.
И Илье, кстати, тоже. Паука я сожгла, ведьму приструнили, теперь Илюшке облегчение выйдет.
Надобно завтра с утра братцу написать... хотя как о таком напишешь? Аксинью попрошу ему пару слов передать, чай Илюшка поймет, а другим и дела до того не будет.
А я...
Я сегодня счастлива.
И больно мне за Борю, и радостно, что освободился он от цепей, но радости все же больше. Так-то мог он не верить мне до конца, мог к супруге своей вернуться. А сейчас - нет!
После такого никогда он рунайку не простит.
А еще...
Ежели совсем себе не лгать...
А вдруг у нас хоть что-то будет с ним?
Ну... хоть поцелуй! А ежели и то, что там я видела... ох, стоит только подумать уже щеки горят, и уши горят... только вот с Борей все правильно будет. И такое - тоже.
Наверное, когда любимого человека порадовать хочешь, все можно сделать, и самой то в счастье будет. А когда с нелюбимым, с ненавистным... тут тебя хоть розами осыпь, все не впрок.
Не смогу я замуж за Федора выйти.
Теперь и подавно не смогу.
Лгать буду, невестой его считаться буду, сколько смогу, лишь бы в палатах царских задержаться, Боре полезной быть. Все сделаю. Но за Федьку замуж не пойду.
Поспать бы лечь, да не хочется. Терем шумит, волнуется, бегают все взад-вперед, даже через дверь то слышно. Что ж...
Надобно и правда лечь, да притвориться, что спала и не знаю ничего. Пусть завтра мне все рассказывают, а я буду слушать, глазами хлопать, ахать удивленно...
Сарафан в сундук уложить, сама на лавку, вытянуться - и дышать ровно, как прабабушка учила. Успокоиться мне надобно. Успокоиться, а как уснуть получится, еще лучше будет.
Вдох - выдох.
И снова вдох - выдох...
Скорее бы наступил рассвет!

***
- Любавушка, неладное в тереме!
Боярыня Пронская и днем бдила, и ночью бдила. А чего ей?
Муж умер уж лет пять как, дома сын старший заправляет, а у того своя жена, по матери выбранная. У нее характер такой же, а молодости да напора куда как больше.
Царица о том хорошо знала.
Куда Степаниде Андреевне податься?
Да только в терема царские. Тут у нее и горничка своя, и служанка своя, и дел завсегда хватает, а командовать да сплетни собирать она и в молодости была превеликая охотница. Главное, чтобы верность царице блюла... ну так она и старалась. Не всякая собака цепная так служить станет!
Любава про то знала, боярыню ценила, благодарила деньгами да подарками. Опять же, и дети боярыню уважают! Не бесполезная старуха она, которой только яблочки грызть и осталось. В царских палатах она, на службе царицыной!
И слово где шепнет, и подслушает чего, и в делах поможет.
Сама Степанида Андреевна и этим пользовалась. Пусть ценят! Но и отрабатывала, это уж наверняка.
Любава шевельнулась, на свою наперсницу поглядела.
- Что, Стеша? Неладное чего?
- Ой, неладное, государыня! Не то я б и не насмелилась тебя будить!
- Что?
- Вроде как рунайку приступ скрутил. Да такой, что помочь никто не мог, удержать вчетвером пытались, она и мужиков раскидала, ровно котят. Царя позвали, прибежал он - и разводиться решил. Вроде как патриарху указание дал монастырь для нее подобрать... это еще не точно, но вроде так!
- Разводиться? Монастырь?
Любава аж на кровати подскочила! Какие тут немощи телесные, тут хоть ты вставай и беги, да и мертвая побежишь!
Какой еще развод?!
Какой монастырь?!
Так все хорошо задумано было, сейчас Федя женится, детей заведет, а Борис-то бездетен. А там... кто его знает, что случиться с ним может? И на троне сыночек Феденька воссядет, и детки у него будут... может быть. А сейчас что?
Пасынок ведь и заново жениться может!
Рунайка-то еще чем удобна была... чужая она. Совсем чужая. Сильный род не стоит за ней, родные ее у крыльца не толкутся. А на ком другом Борис женится, да обрюхатит девку? Это ж всем планам как есть нарушение!
- Помоги одеться, поговорить мне с пасынком надобно.
- Государыня, - наперсница за одеждой не помчалась, - когда дозволишь еще слово молвить...
- Чего с тебя их - клещами тянуть?! Говори же!
- Государыня, не надобно тебе сейчас к нему.
- Это еще почему?
- Потому как государь с боярином Егором заперся, и кажись, пьют они. Закусь туда понесли холопы.
Любава тут же вставать передумала, назад откинулась. И правда, чего спешить?
Боярин Пущин ее крепко не любит, есть такое. Он вроде как и не связан с матерью Бориса родственными узами был, но, говорят, любил первую царицу крепко. Любил, и потом забыть не смог, и царю не простил, что тот повторно женился, и Любаве... ни к чему ей туда сейчас идти. Только лай пустой будет.
- Благодарствую, Степанидушка. Вот, возьми, не побрезгуй.
Чего б боярыне побрезговать перстнем золотым, с изумрудом крупным? Сцапала, ровно и не было колечка.
- Спасибо за милость, за ласку твою спасибо, государыня!
- Поди, послушай, что еще говорить будут, что происходить станет. А с утра тогда и доложишь мне, там и решать будем.
- Да, государыня.
- Иди, Степанидушка.
Боярыня ушла, Любава на подушки откинулась.
Что ж рунайку разобрало-то сейчас? Подождать не могла?
Ох как не ко времени... ускорять дело придется. Хотелось Феденьку на Красную Горку оженить, а придется перед Масленицей. *
*- можно венчать от Крещения до Масленицы. А вообще легко такую дату и не выберешь. Прим. авт.
Надобно посмотреть, что с утра будет, с Платоном поговорить - и быстрее, быстрее. Он вроде упоминал, что есть у него все потребное, вот и делать надобно!
Чует сердце недоброе...

Мои любимые читатели!
В следующие выходные я буду на Росконе-2025, так что обновления появится 07.04.2025 не раньше 8 утра по Москве.
Не теряйте нас, пожалуйста.
С любовью.
Галя и Муз.