Глава 10

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Я сделала все, что могла.
Фёдор меня видел и заинтересовался. Бывшего мужа я знаю. Когда б я ему глазки строила, да хихикала, он бы ко мне мигом интерес потерял. Не нужно ему то, что легко достается.
Ему то подай, что просто так не получишь.
Когда б он от меня отказался и ушел, я бы порадовалась. Но - и в этот раз события не изменились.
Почему я его привлекаю?
Сейчас я могу предположить, что его привлекает моя сила, моя пробужденная кровь. Она его и тогда привлекала, чуял он во мне скрытое, но кровь так и не запела, не проснулась. Фёдор разочаровался, и отослал меня в монастырь.
Может быть.
После смерти любимого я не жила, я существовала. Какая уж тут сила... если и тянул он с меня что-то... много я отдать не могла, не жила я - существовала, угасала. И любимый умер, и ребеночка я потом хоть и смогла зачать, а потеряла...
Сейчас я более привлекательна для Фёдора. Ежели его дядя, боярин Раенский, об отборе для невест царевичевых заговорил... смотрины мне устроил. Сначала он.
Потом царица Любава.
Дрянь мерзкая!
Вот кому бы я зубами в горло впилась, не пожалела. Она заговор устроила, она моего любимого в могилу свела, ее руками все сделано было. А не руками, так задумками.
Что уж теперь...
Тогда я ей подходила как невестка.
Глупая, покорная, спокойная - чего еще желать? Чтобы Фёдор при моей юбке сидел денно и нощно, чтобы мы оба ее слушались. Она это получила. Почти.
Фёдор все же срывался, уходил с Истерманом, с дружками... потом возвращался. А она правила Россой в свое удовольствие. Она и ее семейка.
Твари жадные!
НЕНАВИЖУ!!!
Сейчас я сделала, что могла. Фёдору я по душе пришлась, он меня в палаты тянуть будет. На отбор, в невесты. Так что попаду я, куда мне надобно. Хотя и ненадолго, да мне надолго и ни к чему. Тут уж либо пан, либо пропал.
Царице я, напротив, не по душе. Она все сделает, чтобы Феденьку своего обожаемого от меня отвернуть, другую ему подсунуть.
А и пусть.
Мне главное в палаты царские попасть. А потом... потом я разберусь уже, что делать. Найду тропиночку. Пролезу, гадюкой проскользну, на брюхе проползу. Ничего не побоюсь, ни осуждения, ни проклятия, лишь бы ОН жив был.
Даже не со мной!
Даже сам по себе, но пусть жив будет! Пусть радуется новому дню, пусть улыбается, пусть живет, встречает рассветы и провожает закаты.
Даже если без меня - неважно!
Лишь бы жил!
А я буду дышать одним воздухом с НИМ, оберегать любимого и буду тем счастлива.
Замужество?
Да и пусть его! Прабабушка меня поддержит, отец с ней спорить не насмелится! Обойдусь! На капище уйду! Волхвой стану!
Лишь бы жив был!
Первые шаги я сделала. Посмотрим, к чему это приведет...

***
Любава размахнулась, Рудольфусу пощечину отвесила.
Хотела, увернулся Руди, руку карающую перехватил.
- Почто немилость такая, Любушка?
- Ты почему мне правды не сказал!? Как вы посмели с Федькой такое утаить?
- О чем ты, Любушка?
- О девке рыжей, красивой такой...
Понял Руди, помрачнел.
- Думал я, Любушка, как беду эту избыть. Думал... было... и знаешь ты, почему так получилось.
После рассказа подробного горестно покачала головой Любава.
Знала, и догадывалась она о причинах, и... кому ж свою вину признавать захочется?
- Так что ж теперь-то, Руди?
- Не спеши, Любушка, да не дави на Феденьку. Все я решу...
- Делай, Руди, ежели что, помогу я тебе.
Рудольфус только кивнул.
Поможет, конечно. В одной они лодке, и много кто еще там, рядом с ними... все утонут, ежели что. Нет у Любавы другого выхода, только помогать.
- Ты мне вот еще о чем скажи! Ты... просила на Заболоцкую посмотреть?
Теперь уж очередь Любавы ухмыляться настала.
- Просила, Руди. Поглядела на нее племяшка, сказала, что кровь в Устинье сильная, старая.
- И ничего более?
- А что еще должно быть? Сил в ней много, светится она вся, ровно яблоко наливное, только сорвать да съесть осталось.
Помнил Руди про девушку, которая Федору помогла. Но ведь... Устинья то? Или нет?
- Не ведьма она? Нет?
- Этого в ней нет.
Руди дух перевел. А про волхвов и не подумал никто из них, даже и мысли не мелькнуло. Не приходит такое-то в голову сразу! Волхвы же!
Роща стоит да, и старуха в ней сидит какая-то. Волхвы - они отшельники, седые, грозные... опасно рядом с ними. А тут боярышня... как ее в таком-то заподозрить?
И мысли не мелькнуло даже.
А кто ж все-таки Федору помог? Но... видел Руди глаза Устиньи. Не стала бы она добром помогать, нет, не стала. Значит, не она.
Ну и ладно. Ему же проще будет.
- А все ж не по душе она тебе, Любушка?
- Не по душе. И Феденьку эта гадина не иначе, как приворожила.
Рудольфус об этом думал. Но...
- Любушка, так ведь и сам мог парень влюбиться, возраст уж такой, что и можно!
- Можно?! МОЖНО?! Руди, он мне заявил, что эта гадина ему трона дороже!
- Так он покамест и не на троне.
- Руди!!!
- Любушка, ты от меня-то чего хочешь?
- Чтобы ты как-то ее...
- Соблазнил? Не получится.
- Почему же?
Руди только сглотнул. Воспоминания уж больно нехорошие были. Долго он о своем разговоре с Устиньей размышлял. А о соблазнении и не задумался. Какое уж тут соблазнение, когда на тебя смотрят даже не как на мужчину! Как на слизня особо гадкого!
Можно и сил не тратить, не получится ничего. Но царице о том знать не обязательно.
- Пробовал я, Любушка. Надеялся, что отстанет она от Теодора, ан - зря.
- Так что ж теперь?! Терпеть все это?!
- Любушка, ты ведь не пришла бы, когда б терпеть решилась. Что ты придумала?
Царица Любава Никодимовна покрутила один из перстней. Большой сапфир, граненый кабошоном. Звездчатый, безумных денег стоящий. Его царь на рождение сына подарил.
- Придумала, Руди. Когда Феденька ее хочет, надобно ему дать желаемое. Можно ведь схватить ее, скрутить и привезти куда в потайное место. А там... пусть Феденька с ней натешится, а когда и придушит наглую девку - не велик ущерб.
- Любушка, а коли не получится по-твоему?
- А для того ты там будешь, Руди. Ты его туда привезешь, ты их там покараулишь.
Руди задумался.
Идея Любавы у него никакого протеста не вызвала.
Устинью он видел, и понимал, что ей не нравится. Договориться, может, и выйдет, так ведь бабы! С мужчинами проще, с ними как договоришься, так и будет. А бабы сорок раз все по-своему перерешают, да еще ты виноват останешься. И то...
Пока еще договорится, а сколько вреда Устинья ДО того принесет? Была б она тихой, скромной, спокойной - дело другое. Можно и не трогать бы. Да не получится.
- Хорошо, Любушка. Будь по-твоему. Только денег много потребуется.
Любава и не сомневалась в ответе.
- Будут деньги, Руди. Сколько нужно, будет. Только сделай...
Руди и не возражал. Сделает, чего ж не сделать? Дело-то хорошее, дело нужное.
Ишь ты, взял мальчишка моду! Влюблен он!
Старших он не слушает!
Исправлять надобно! И только - так.

***
- Боярышня, поговорить надобно.
Настасья мимо тенью скользнула.
С помощью Устиньи из дома ее убрали, перевели к швеям, так что боярину она на глаза не попадалась. Одна беда - у всех на виду.
Устя только веки опустила.
- Ночью буду ТАМ ждать.
И это было понятно.
Там - за сеновалом, больше они с Настасьей нигде не виделись. Ладно, коли надобно, Устя придет. Хоть и не до того ей. Хозяйство заботы требует, маменьке она помогает всерьез, та наконец, продохнуть смогла.
Батюшка снова по делам уехал, Илюшка... то ли увлекся кем, то ли еще чего...
А и ладно! Пусть гуляет, кровь молодая, чего ему еще? А самой Усте надо дождаться ночи.

***
- Что скажешь мне, Велигнев?
Агафья явилась за ответом через месяц, как и сказал волхв. И сейчас с ужасом смотрела на давнего знакомого.
Не были они друзьями, но силу волхва она признавала, а то и побаивалась немножко. Сейчас страх на лицо выплеснулся, не совладала она с собой.
Если раньше волхву никто бы и пятидесяти лет не дал, то сейчас...
Стоит перед ней скелет, кожей обтянутый, глаза запали, щеки провалились... хоть ты бери, да и Кощея Бессмертного с него рисуй. Ворон на плече у хозяина сидит, с тревогой смотрит, о щеку его трется, поддерживает...
Но стоит Велигнев прямо, глаза сверкают нехорошим стальным блеском...
- Недобрые вести у меня, Агафья. Кто стоит за всей бедой нашей, я пока не знаю, а вот откуда зараза поползла - точно скажу. Из Джермана.
- Джермана? Что ж там такого, необычного?
- Там лет сорок назад объявился такой Эваринол Родаль. Орден основал. Чистоты веры. Не доводилось слышать?
- Доводилось. Наслушаешься поневоле... так ведь идиоты они! Женщин сосудом греха объявили, считают, что сила страх сказать, даже не в целомудрии, а в грехе между мужчинами. Тьфу, срамота! *
*- конкретных европейских религиозных орденов и течений называть не буду. Но было. И карали их не только за ересь, а еще и за то самое, за что Господь карал Содом с Гоморрой. Очень нетолерантные времена были. Прим. авт.
- Вот. От них это и пошло. И к нам эта ересь доползла, нашлись идиоты... а точнее, не так. не знаю уж, кто у них там такой умный оказался, а только в их землях все поделено. Кто кого окормляет, кто с кого кормится. Понимаешь? А им паства нужна.
- А тут Росса...
- И вера у нас своя, старая. А им место надобно. Вот и поползли к нам змеями хитрыми. Воевать боятся, решили коварством взять.
Агафья кивнула.
Это она понимала, чего ж не понять.
Кто на Россу приходил, те в земле и оставались, кровью своей ее заливали. Потом трава только гуще росла. И джерманцы бывали.
Последний раз всего лет пятьдесят назад, она этот налет хорошо помнила. И джерманцы тоже, наверное. Все полегли в тот раз, а войско было отборное.
- Всего я не знаю пока, а только известно мне, что Великий Магистр Родаль кого-то к нам отправил.
- Та-ак....
- Хотели они войско собрать из наемников и идти нас воевать, но в тот раз отборные рыцари полегли. А шваль государь наш тем паче положит. Да и не решит это ничего. Когда вторгнутся негодяи, начнут капища наши рушить, священные рощи вырубать... что народ сделает?
- Поднимется. Всколыхнется.
- И не удержишь. А когда они ползучими змеями в дом явились? Подумай сама, еще пятьдесят лет назад, после той войны... ты ведь волхва. Как тебя встречали?
Агафья хмыкнула неопределенно.
Как встречали?
Да с радостью! Она и лечила, и помогала, и люди ее рады были видеть. А потом время прошло, поколения сменились... сейчас уж лучше и промолчать, что волхва ты. А то и побить могут, и грязью кинуть. А то и чем похуже.
- Вот. Шпионов своих они заслали, и знаю я, что несколько людей Родаля в царские палаты прошли.
- Да ты в уме ли, Велигнев?
- Чему ты, Агафья, удивляешься? Рядом с Ладогой всего одна роща Живы-матушки, капища Рода там и нет рядом. Пришла крестовая вера, оно б и не страшно, Бог-то един, просто они Христом его зовут, а мы Родом. Но сейчас, пока равновесие не устоялось, сложно нам. Сейчас они и могут ударить...
Агафья слушала и соображала.
Все верно.
Что бы там ни было... люди Родаля - они ж не нечисть, не нежить какая! Не зло черное! Они просто люди. Они просто работают на чужой орден... и что? Нечисть она б увидела, а этих как распознать? У них просто мысли такие. Они просто Россу за деньги продали, вот и все.
Что несколько человек могут?
Многое.
К примеру, узнать, где тонко. Куда ударить можно, где рощу сжечь безнаказанно, где волхв или волхва без защиты остались, а ежели пару отрядов всякой дряни у тебя в подчинении есть, то и вообще...
А ежели...
Самое страшное - это что?
Это когда твой враг твоих детей воспитает.
Потому государь Сокол и завет потомкам оставил. Иноземцев к детям не подпускать. И детей в чужие земли не возить.
Ребенок на яркое да красочное приманчив, не объяснишь ему, что в красивую бумажку можно и козий катышек завернуть. А ведь и в рот потянет.
А потом вырастет, да и привыкнет на все родное через губу презрительно фыркать. И враг тебя победит. Даже без оружия.
Так что Родаль поступил умнее. Он прислал на Россу - кого?
- В царских палатах я не ходок. Даже если доберусь туда, найдется, кому меня остановить.
- А туда и не надобно. Тебе, Гневушка, не надобно. Я ведь все тебе сказала, когда прошлый раз пришла. Не своим умом я додумалась. Правнучка мне подсказала.
- Правнучка твоя умница.
Расправила Агафья плечи. А приятно все ж...
- Устяша. Не по прямой линии, но моя кровь в ней есть. Как приехала я в Ладогу, так и увидела: во внучке кровь проснулась, да как запела! Со мной такого отродясь не бывало, а Устя - камень драгоценный. Ту науку, которую я кровью и пОтом брала, она за считанные дни превзошла и усвоила.
- Ты уж говори, Агафья, да не заговаривайся.
- Бывает такое, Гневушка, сам знаешь. Когда чем-то человека переламывает - и вспыхивает он. И горит.
- Думаешь? Что ж у твоей внучки такого случилось?
- Про то она молчит. Сказала раз, что ей очень больно было, что обидели ее, смертельно - и замолчала. Сказала, что лгать не хочет, а поведать о том не может.
- Ну, коли так...
- Она мне и сказала, что неладное творится. А ты проверять начал, и увидели.
- Век бы такого не видеть. А разбираться надобно.
- Устя и в палаты государевы попасть может. Царевич к ней неровно дышит, надо ехать мне, да с ней разговаривать.
- Надо, Агафьюшка. По зиме поедешь, как снега лягут, как саночки побегут во все стороны, кажется мне, что так верно.
Агафья только хмыкнула.
Отродясь волхву ничего не казалось, он же не бабка-угадка.
- Ты что-то еще разузнать хочешь?
- Хочу. Есть у них свои люди, так ведь и мы не лыком шиты. И у меня есть, кого спросить. Авось, и подскажут что...
- До зимы? Никак раньше не получится?
- Может, и получится, да все одно ко мне вести придут. О другом подумай. Как окажешься ты в столице, да полезешь куда не надобно... что я - тебя не знаю? Полезешь, еще как. И тебя приговорить могут, и внучку твою - думаешь, долго стилетом ткнуть? Много ли вам обеим надобно? Колдовством черным тебя не взять, а супротив десятка мужиков с дубинами ты беззащитна, как и обычная крестьянка.
И с этим Агафья спорить не стала.
Может, Устя и смогла бы десяток человек обморочить, а ей уж не совладать. Силы не те.
Только вот...
- А Устинья как же там без меня будет?
- Как и до того. Не думаю, что до зимы что-то с ней серьезное случится. Оставайся, Агафья. Не надо тебе в столицу сейчас, не к добру!
Агафья вздохнула, но куда деваться?
Ежели волхв что-то такое говорит, его тоже послушать надо. Она и сама не из последних будет, но... сам про себя не почуешь. Побудет она в гостях у Велигнева, подождет. Авось, и правда, ничего с внучкой не случится. Хотя и неладно на душе...
Вот и думай, как лучше сделать?
Ох, тяжко...

***
Илья дернулся, подскочил на кровати.
Ох, тяжко.
Не первый раз к нему тот кошмар приходит, не второй. А все одно - тяжко.
Вроде в имение приехал, легче было, а вот, в столице, наново все началось.
Словно лежит он в кровати, а вокруг него змея обвилась, громадная, черная, и душит, душит, бьется Илья в тугих кольцах, а разорвать их не может, кричит, да наружу звука не выходит, а потом наклоняется над ним гадина, чтобы горло вырвать - и самое страшное, что видит он, от чего просыпается.
Человеческие у нее глаза.
Человеческие глаза на змеиной морде.
В этот миг Илья и просыпается от ужаса.
Он знает.
Однажды змея возьмет свое.
А он? Что будет с ним?
Наверное, он умрет. Ох, мамочка, страшно-то как, тошно... помолиться, что ли?
Илья поднялся, и как был, в рубахе тонкой, в крестовую отправился. Авось, и полегче будет? Опустился на колени, вдохнул запах воска, ладана...
- Отче наш...

***
- Что случилось, Настасья?
Устя оглядывалась по сторонам.
- Холодает. К утру, поди, и снег выпадет, - Настя смотрела в сторону.
- Ты меня сюда про снег поговорить позвала?
- Нет, боярышня. Кровь я продала.
Устя только головой помотала.
- Кровь? Не понимаю.
- А ты послушай. Послала меня боярыня недавно на базар. Я корзину схватила, да и бегом. Боярыня ждать не любит. А на базаре подходит ко мне баба, ладная да гладкая такая, и навроде как не из наших, иноземка она. Рыжая, фигуристая, вся при всем, в возрасте правда уж... Ты ли, спрашивает, Настасья, холопка у боярина Заболоцкого?
- Так.
- Я, отвечаю, мол я. А тебе чего надобно, милсударыня? А она мне и говорит: знает она и про беду мою, и про то, что боярин меня в деревню отослать решил. Да ведь и там люди живут. А с коровой, да со своим домом и еще лучше. Так не хочу ли я десять рублей заработать?
- Ты не отказалась.
- Конечно, боярышня. Такие деньжищи! Почитай, никогда в руках столько не держала!*
*- 1 рубль = 8 овец. Так что деньги сулили приличные. Прим. авт.
- Так что она попросила?
- Неладное, боярышня. Спрашивала она про тебя как раз. Мол, есть у вас боярышня Устинья. Так сын мой в нее влюблен давно и безответно, а она на него и внимания не обращает.
- Так...
- Нельзя ли мне ее крови получить? Я бы приворот и сделала.
- Оххх!
Устя едва за голову не схватилась.
Действительно, кровь - это сила. Это дорога и мост. И получив ее кровь, с ней можно бы много чего недоброго сделать. Но...
- А ты что же?
- Я, боярышня, сначала посмеялась. Говорю, что ж я тебе - резать, что ли, боярышню буду? Так, поди, она кричать начнет, вырываться... так баба вмиг серьезной стала. Говорит, не надо резать. Поди, месячные крови-то у боярышни бывают?
Вот теперь Устинья схватилась за голову вовсе уж неприкрыто. И бывают, и будут еще, и... не подумала она о таком! А это ведь тоже ее кровь! Ее частичка!
- То-то, боярышня. Начали мы тут торговаться, как два цыгана на ярмарке, сошлись на двадцати пяти рублях!
- Матушка Жива!
- И принесла я ей позавчера твою кровь.
- Мою?
А крови-то у Устиньи уж дней десять, как прошли. И не царапалась она ничем, и Настасья к ней уж дней несколько не подходила. Так что и откуда взялось?
- Ей немного было и надобно, хоть на тряпочке, хоть где. Пары капель будет - и ладно!
- Так чью кровь-то ты ей дала? - Устинья быстро соображала.
- Веркину.
Верка, вторая боярская полюбовница, последнее время вовсе уж гоголем по двору ходила. Правда, не при боярыне, та ее быстро по щекам нахлестала, но остальным холопкам от наглой дурищи доставалось нещадно.
Ходила, щеки дула, носом крутила. Мол, я главная боярская радость, а вы тут так все, в навозе копаетесь...
- Я платок пропитала, да и принесла ей. Платок, правда, твой взяла. Но старый, штопаный, лично его выстирала дочиста, а как у Верки крови начались, я и подсуетилась.
Устя дыхание смогла перевести.
- И отдала тебе иноземка деньги?
- Отдала, боярышня. А я потом и задумалась, вдруг для дурного чего ей понадобилось. Мне-то она про приворот сказала, а брехня на вороту не повиснет. Через кровь и извести ведь можно!
- Можно, - Устя задумалась ненадолго. - Как она выглядел, Настасья? Волосы ярко-рыжие, как морковь?
- Нет, боярышня.
Хоть и описала Настасья незнакомку подробно, как могла, а только все одно у Устиньи мыслей не возникло. Ни кто, ни откуда... не понять! И кто бы это мог быть? Федор кого нанял?
Жаль, но навряд ли, слишком царевич в себе уверен, и не подумает он о таким-то, а жаль. Там бы и правда только о привороте речь шла. А тут - кто знает, чего ждать придется? И не только ей, кстати говоря.
- Знаешь что, Настасья, ты у меня завтра платье порвешь.
- Боярышня, да я ж никогда ничего не рвала.
- А сейчас - порвешь. Будешь реветь и каяться. А я тебя по щекам отхлещу, да отца упрошу завтра же в поместье отправить. Может, пара дней еще и есть у нас, да поспешать все равно требуется.
- К чему это, боярышня?
- А к тому. Деньги тебе уплачены немалые, а результат какой будет? Не подумала?
- Верка... ой.
- То-то и оно. Хорошо, когда только приворот будет, Верка и так дура, влюбится - глупее не станет. А как порчу нашлют? Или болезнь какую?
Настасья ойкнула, да рукой рот и зажала. Устя посмотрела на небо. Поежилась.
- С тебя придут ответ спрашивать. Ткнут острым в толпе - и не поймешь. И нет Настеньки.
- Я же...
- Мне-то ты услугу оказала. А я тебе в ответ постараюсь жизнь спасти.
- Так дороги же раскисли! Не доехать сейчас до имения!
Устя подняла руки вверх, развернула ладонями к небу, прислушалась.
Пальцы холодило, словно в ладонях уже собиралась надежная тяжесть снежка.
- Беги к себе, Настасья. Мороз этой ночью будет, сильный да ядреный. Все прихватит, и снег посыплет... не успеем до снега - следов оставим.
- Хорошо, боярышня.
- Ты мне сейчас что шьешь-то?
- Так сарафан синий, из танского шелка.
- Что хочешь делай, а с шитьем напортачь, и в ноги мне кидайся. Поняла? Завтра же!
- Поняла, боярышня. Все как скажешь сделаю.
Устя кивнула - и к себе пошла. Настасья ей вслед посмотрела, перекрестилась, да и кинулась к себе. Надобно заранее деньги припрятать, да так, чтобы никто не увидел, не нашел. Хорошо, что боярышня у них такая.
Понимающая.
Другая б оплеух сейчас надавала, да и вовсе слушать не стала.
С другой и Настасья бы не церемонилась, продала кровь, да и пусть ее. Странно получилось. Но наверное, справедливо?

***
Женщина коснулась платка с кровью.
- Устинья, говорите. Алексеевна.
Она не собиралась никуда торопиться.
Смотрела на платок, своей властью наслаждалась. Вот живет девка, красивая девка, ее краше, рыжая такая. Живет, а потом возьмет, да и помрет...
И никто ничего не заподозрит, и ведьма промолчит. А что б ей и не помолчать?
У царицы свои пути, у ведьмы свои, да в чем-то они совпадают. Ведьме безопасность надобно, царице власть, вот, когда одна править будет, вторая при ней и будет жить спокойно. Надо для этого дуру-девку приморить?
Да ведьма и сотню таких изведет!
Устинья не поймет, за что ее?
И неважно!
Не надо было девочке лезть в игры взрослых людей, ой, не надо! Ни к чему! А теперь уже поздно.
Погладила ведьма ладонью тяжелый черный переплет кожаный, царапнулась слегка о клыки. Так, на пару капель крови, не более, не надобно ей ничего такого сегодня.
Сегшодня...
Берегись, Устинья Алексеевна. Сегодня еще не время, а вот как новолуние будет, так я тобой и займусь.
И женщина покосилась на клетку, в которой квохтала черная курица, деловито рылась в зерне. О своей участи она пока еще не знала. Впрочем... любую курицу рано или поздно зарубят. И эту - тоже. Только для более возвышенных целей, нежели суп.
Возвышенная курица.
Ах, как это звучит!
И женщина тихонько рассмеялась.

***
- Илюшенька, вечером приходи, куда и обычно.
Илья плечи расправил и заулыбался глупо.
Придет, конечно!
Как же к такой бабе, да не прийти! Каждый день бегал бы, да вот горе - царь так часто занят не бывает. А ведь какая баба!
Гладкая, сочная, все при ней!
Хоть как ее крути - ни единого изъяна не найти! Хороша!
А царь ее без пригляда оставляет! И вообще... такой бабе настоящий мужик надобен!
Илья себя таким и считал.
Правда, последнее время ему было не слишком хорошо, голова кружилась иногда, подташнивало, кошмары снились. Но это ж бывает! Может, продуло где, а может, и съел чего-то не то. Вот и все.
Это не повод отказываться от такой женщины!
Придет он!
Обязательно!

***
- Боярышня! Смилуйся!!!
Такой вой несся над подворьем Заболоцких - собаки подвывали! На все голоса!
И было, было чему подвывать! Устинья, боярышня старшая, рвала и метала! То есть - трясла испорченный сарафан и орала так, что ветки качались.
- Да ты хоть понимаешь, какой этот шелк цены?! Дура скудоумная! Тебя продать - дешевле выйдет!
- Не вели казнить, боярышня! Виноватая я!!!
Настасья выла вдохновенно. Завоешь тут, как жить захочется. Ведь правда, не для хорошего у нее кровь купили. Но... денег хотелось! Безумно!
За двадцать пять рублей из холопства не выкупишься, но на обзаведение хватит. А в деревне корова - кормилица. А лучше даже две коровы.
Боярышня все поняла, даже ее, дуру, пожалела. И Настасья старалась.
На крик и визг вышел боярин Заболоцкий. Зевнул, почесался....
Верка вчера постаралась на славу, так что был боярин в хорошем настроении. Благодушным даже.
- Ты чего орешь, Устя?
- Батюшка! Эта дура... эта дура... вели ее засечь!!! Посреди двора! Плетьми!!!
Отродясь боярин не позволял девкам у себя на подворье распоряжаться. Даже и дочери. Его то дело, кого засечь, кого продать! А бабы пусть за супом смотрят, им и того достаточно!
- Что случилось, Устя?
Устинья плевалась, как облитая водой кошка, но наконец, до боярина дошел смысл трагедии.
Как же!
Строчка на сарафане не та, распарывать и перешивать придется! Когда до боярина дошло, он только что рукой не махнул.
- Тьфу ты! Я правда думал, что серьезное, а ты...
- Несерьезное?! Я в этом сарафане на смотрины пойти хотела!
Тут боярин призадумался, а Устя, видя, что он ищет решение проблемы, и подсказала.
- Убери ее, батюшка с глаз моих долой! Видеть эту пакость не хочу!
Боярин на Настасью поглядел, вспомнил, как сам ее едва не прибил, да и рукой махнул.
- Я ее в деревню отошлю, дочь.
- Вот-вот! - рыкнула Устинья. - Замуж ее - и в деревню! Пусть там... с коровами! Такой шелк загубить! Дура криворукая, скудоумная!
Тут и Егор под руки подвернулся.
- Когда позволишь, боярин, слово молвить. Могу я Настьку отвезти. И коней заодно бы отогнать, Огонек себе копыто на мостовой разбил, его бы на луга, да и Дымка прихварывает...
Конями боярин интересовался живо. Ну и... когда так все складывается - почему нет?
Пары часов не прошло, как Настасья со всем скарбом влезла в телегу, которой правил Егор, и перекрестилась на дорожку. Устя незаметно подмигнула ей.
Боярин разрешение на свадьбу дал, так что пусть сами решают. Покамест пост не начался, остановятся, вон, у первой же церкви, да и обвенчают их. А что Бог соединил, человек да не разлучит.
И Устинья довольно улыбнулась.
Верка еще...
Приглядит она за Веркой. Может, и тут беду отвести удастся. А Настасья ее, считай, спасла. Теперь и Устя долг возвращает.
Семьи Настасье крепкой да детишек побольше. Что у нее в черной жизни-то было? Устя уж и не помнила. Не до того было.
Точно она знала, что Егор бобылем до старости оставался, а вот что с Настасьей случилось? Убили, кажется? Ножом в подворотне ткнули?
Еще одна дорожка поменялась в лучшую сторону, и было от этого тепло на душе и радостно.
Жива-матушка, спаси ее и сохрани, обереги и защити. А уж Устя и дальше стараться будет.

***
- Теодор! Скоро начинается великий пост!
- Я знаю, Руди. И что?
- Неужели ты не хочешь разговеться как следует?
Фёдор пожал плечами.
- Не знаю. Не думаю...
- Подарок у меня будет, мин жель. Хороший подарок, для тебя.
- Какой?
- Поедешь со мной, так узнаешь.
- Мудришь, Руди?
- Мин жель, что радости в подарке, который загодя известен? Сознаться я могу, да у тебя радости будет вдвое меньше. Поехали развеемся!
Фёдор подумал, да и кивнул.
Ладно уж!
Пусть его!
- Когда поедем, Руди?
- А вот, как напишут мне, что подарок твой готов, так и поедем.
Фёдор не возражал. Даже интересно стало, что там за подарок такой? Посмотрим...

***
- Боярышня, шелковые нитки закончились. И бусины синие, стеклярусные, тоже...
Устя только зубами скрипнула.
Шитье... Сейчас она позволения у отца спросит, да сама в лавку к купцу ромскому и сбегает. Есть у него и шелк, и стеклярус... только б отец позволил!
Боярин и не думал возражать.
Он как раз Веркину фигуру взглядом провожал, не до того ему было. Дочь из дома - да и пусть ее!*
*- в допетровской Руси взаперти сидели очень немногие. Так-то женщины и хозяйством занимались, и закупками, и чем угодно. И выйти в лавку для них было вполне обычным делом. Прим. авт.
Нельзя ли служанку послать?
Ах, нельзя, товар уж больно дорогой? Шелк и стеклянные бусы? Ну и ладно! Иди, Устя. На смотринах ты самой красивой быть обязана. *
*- и шелк, и бусины действительно были очень дорогим товаром. Чуть ли не на вес золота. Примерно в 1600 году шелк начали осваивать на Руси, но цена сильно не упала. Прим. авт.
И холопа с собой возьми! Вот, хоть бы и Петьку! Чего он тут без дела ходит?
Устя поклонилась, да и отправилась на торжище. А боярин подозвал к себе Верку.
Пусть потрудится. Настасья уехала, да и дура она была. Верка пока еще тут. Надобно еще кого себе приглядеть, или из имения привезти. Но это еще когда будет, а пока пусть Верка потрудится.
Боярин устал, ему отдохнуть требуется.
Холопка и пошла. Побежала даже, виляя объемным задом под сарафаном, и посматривая глазами. Видите, какова я? Завидуйте!
Боярыня Евдокия, на это глядя, только зубами скрипнула.
Ладно-ладно, Вера. Погоди ж ты у меня, не век тебе с боярином... хоровод водить. Надоешь ты ему, как сотни других до тебя, и отправишься в поместье. А до того еще и я на тебе отыграюсь.
Умные бабы, когда в полюбовницы к боярину попадают, хвост прижимают, да на меня оглядываются.
А ты решила, что одна такая? Единственной будешь?
Посмотрим... ох как посмотрим!

***
- Вот она! Вышла!
Двое мужчин, наблюдавших за боярским подворьем, переглянулись.
Боярышня Устинья.
Одна? Нет, холоп за ней идет. И она куда-то идет... куда? Это и неважно, главное, что возвращаться будет той же дорогой.
Ладога хоть и столица, да есть в ней улицы, по которым лучше и днем не ходить. Так измараешься, что в трех водах сапоги не отмоешь. Так что...
- Ты нашим знать дай, а я за ними прослежу, мало ли что?
Мужчины переглянулись - и осторожно разошлись. Один за боярышней, второй к своим людям.

***
Вера была счастлива.
Они с боярином сейчас плоть потешили, он ей несколько монеток сунул, и выпроводил. Но это ж пока!
Раньше-то ей сложнее было, она боярина с Настасьей делила. А та... уж себе честно скажем! Настасья вроде и не красивее Верки, а какая-то...
Не люб ей был боярин, вот оно что! А мужики ведь за той косточкой тянутся, которую не достать! Вот боярин к себе Настасью и тащил.
Но сейчас-то ее в деревню отослали! Нет ее здесь!
А Вера есть!
И она-то все сделает, чтобы стать не просто полюбовницей, а единственной. Чтобы надолго при боярине остаться. А может, и ребеночка от него рОдить?
Он хоть и старый, да что с того?
Ребеночка-то он и признать может, а когда нет, так хоть обеспечить. И Веру при себе оставить. Может ведь?
Так-то может, но тут еще как получится?
Может ведь и всяко сложиться? К примеру, Верку с ребенком в деревню отошлют, да замуж за кого выдадут? Ох, могут...
А не хочется.
Хочется-то при боярине! С ним и тепло, и уютно, и сытно, и сладко. А семья, дом...
Да не хотела Верка себе такого! На мать свою насмотрелась! Когда к тридцати годам старуха, и детей двенадцать штук, из них четверо выжило, а восьмерых Бог забрал... да и матушки уж пятый год как нет. И что?
Себе такое устроить?
Нет уж, Верка кто хотите, а не дура! Боярыня, вон, чуть моложе ее мамки, а жизни радуется! И Верка себе такого же хочет! А для того боярина к себе присушить надобно.
Но где ж знахарку найти?
Бабка Агафья?
Та точно может, как взглянет - аж мороз по коже прошивает! Только вот боярина она привораживать не станет.
Может, Верке сходить к кому? Только вот...
И страшно, и денег надобно, и грех это великий...
А и пусть!
Отмолит, небось! А пока.... Кого бы расспросить? А то ведь за такое и на дыбу попасть можно. Карают за колдовство нещадно.
Страшно.
Верка еще подумает. Но...
Боярин ведь!
И сытая жизнь рядом с ним. Просто так оно не дается.

***
Устя и понять не успела, что происходит.
Просто свистнуло коротко что-то, хлопнуло....
Захрипел и осел на землю Петр, хватаясь за грудь. А в груди у него торчало что-то красное, и рубаха кровью намокала.
Устя даже и не поняла сразу, что это - арбалетный болт.
А потом уж и поздно было.
Одна рука обхватила за шею, вторая прижала к лицу едко пахнущий платок.
Устя и пискнуть не успела, как сознание потеряла. И сила ее не помогла.
Почему-то только одна мысль беспокоила. Она же и стеклярус купила, и нитки шелковые, и несколько игл тонких...
Потеряют - УБЬЮ!!!

***
- Попалась птичка. В клетку везем.
Руди засиял, как ясно солнышко. Он-то ждал, что больше времени понадобится. А то и выманивать боярышню придется со двора. Ан нет!
Сама в ловушку прибежала!
И ждать не пришлось!
- Проблем не было?
- Холоп с ней был, успокоить пришлось.
- Насмерть?
- А то ж!
Арбалетные болты - дорогое удовольствие, так что Петра добили, болт забрали.
- Вот и ладно. Вы уж последите за ней, завтра с утра привезу кого надобно.
- Последим, не беспокойся.
- И девку не трогайте. Попугать можете, а чтобы серьезное чего - не смейте.
- Ты, иноземец, нам платишь - мы делаем.
Намек Руди понял, и в протянутую ладонь опустил кошель с монетами. Наемник открыл его, осмотрел содержимое и кивнул.
- Любо. Будем тебя, боярин, ждать.
- Как увидите, что едем, так сразу убирайтесь. Пусть девка одна побудет, связанная. Понятно?
Наемник кивнул и убрался.
Руди прошелся по комнате.
План царицы Любавы был прост и ясен.
Ежели Фёдору эту девку хочется, пусть он ее получит. Вот ему девка, вот уединенный домик... натешится - там посмотрим, что с ней делать. Останется жива? Договоримся, ей тоже позора не захочется. Можно и замуж за кого-нибудь выдать будет.
Будет при царице, а царевич к ней захаживать сможет, когда пожелает. А женить его... да посмотрим на ком, мало ли боярышень?
Удавит ее Фёдор?
Да и пусть ее, место глухое. Руди для такого дела сам за лопату возьмется, зароет наглую тварь! Не нравится он ей! Подлое дело он замышляет!
Подумайте только!
Вот стерва!

***
Боярин Заболоцкий чувствовал себя преотлично. День складывался хорошо, умиротворение и спокойствие царили в его душе.
А потом....
- Устя пропала!
Ежели боярина раскаленным прутом в заднее место ткнуть - и тогда б он так не взвился.
- ЧТО?!
Боярыня Евдокия руки к щекам прижала.
- Она за шелком пошла... и нет ее! По сию пору нет!
Боярин аж за сердце схватился.
Нет ее?! А делать-то что?!
Искать?
- Она ж не одна пошла?
- Нет. Петра тоже нету. Запропали оба.
Первое, что пришло боярину в голову.
- Сбежала?
Боярыня Евдокия так головой замотала, что кика набок съехала.
- Не могла она! Никогда! Недоброе что-то случилось!
Дураком боярин не был, и светелку Устиньи первым делом проверил. Но наряды ее все на месте были, уборы, обувка...
Вздумала б она бежать, так хоть перстни с собой взяла бы. Вот, лежат, бирюзой и жемчугом светят. Продать легко, унести тоже, в карман сунь - и иди. Никто не заметит.
Опять же, теплая душегрея осталась, а сама Устинья легонькую накинула, к вечеру в такой замерзнешь. Не лето уж. Рождественский пост скоро. И по утрам ледок ложится.
Значит, не думала надолго отлучаться, только туда-обратно до лавки.
Нет. Не сбегала она.
Это радовало. Все остальное боярина только огорчало.
Устинью искать надобно?
Да еще как! Но - вот именно, как?!
Шум поднимется, вовек Устя на отбор царский не попадет. Сплетни змеями поползут ядовитыми, клыками вцепятся. То ли было что, то ли не было... опозорят девку!
А не искать?
Тоже - как ее оставить? А как убьют? Обидят? Уж всяко не для доброго дела девку похищают!
А делать-то что?!
Куда кидаться, к кому?!
Боярин за голову схватился. А за окном уж и смеркается. В ночь ее искать?
А где?
И как искать? По Ладоге бегать, да орать: 'Устя!'? Опять неладно!
Так что... поступил боярин проще некуда. Отправился к себе в горницу, да и хлопнул стакан крепкого вина. А потом и второй. Вдруг какая идея и появится?
Идея оказалась вредной, и к боярину не пришла. А боярыня, как ни старалась распихать мужа, так ничего и не сумела сделать.
Самой приказы отдавать?
Да она бы и с радостью! Ну так ведь... что приказывать-то?
И Илюши, как на грех, дома нет!
Сыночек, ну ты-то где еще?!

***
Илюше было не до семьи и не до сестры.
Илюша в этот момент миловался с царицей Мариной. Вот ведь странность!
Так-то у него бывает, и голова болит, и кости ломит... сознаться кому - и то стыдно! Что он, дед старый, что ли? А вот как к царице приходит - ровно новенький!
Вот и сейчас, лежал он рядом с самой красивой женщиной Ладоги, и чувствовал приятную усталость. Марина ласково водила ладонью по его телу, спускаясь ниже и ниже.
- Как мне с тобой хорошо, Илюшенька.
- А уж мне как с тобой... что на облаке райском. Каждый раз не иду, а лечу сюда.
- Жаль, чаще нам видеться нельзя. Но и так ведь хорошо?
- Очень, Маринушка.
- Скоро Боря по делам уедет, чаще видеться будем.
Илья расправил плечи, демонстрируя готовность к подвигам.
- Далеко ли царь наш собрался?
- На богомолье, - лицо Марины исказила злая гримаса, но Илья ее не заметил. - Говорят, привезут чудотворные мощи из самой Франконии, к ним мужчины приходят, чтобы наследника обрести.
- Наследника, да...
Не то, чтобы Илья был трусоват. Но холодок по спине прошел.
Почему измена царю карается смертью?
Да потому, что трон наследовать должен мужчина с кровью государя Сокола. А когда прервется мужская ветвь - потомки дочерей наследовать могут. Но только с соколиной кровью. Иначе... беды неисчислимые падут на Россу. А тому, кто обманом трон займет, сто лет отмерено будет. А потом - все. Оборвется его династия.
Это-то всем известно.
Когда государь Сокол на Ладогу пришел, тут разные племена жили. Объединяли их лишь боги - и волхвы.
Отец Род, матушка Жива.
Мог Сокол свою веру насадить, по капищам огнем и мечом пройтись. Мог.
Но поступил иначе.
Договорился он с волхвами, и получил за это благословение на всю свою династию.
И правил долго и счастливо, и стольный город Ладога на реке буйной встал...
А вот ежели Илья, и царица... а вдруг от него у царицы сын будет? Или дочь? Это ведь уже не соколиная кровь. И...
Для царицы - смерть.
Для прелюбодея - тоже. Оскопят и на крест взденут. Там и подохнешь...
А ведь могут и дознаться. Если кто проговорится...
Марина словно почуяла.
- Ты не бойся, Илюшенька, стерегусь я, как могу. И ты стерегись.
Илья был согласен. Стеречься - ладно. Но отказаться от этого счастья, от этого вихря чувств, этого безумного угара?
Пусть лучше убьют!
- Маринушка моя...
И снова - сладкое безумие.
Дом?
Сестры?
Да Илья бы и не вспомнил никогда. Вот еще ерунда какая!