***
Лекарь царский ровно улитка полз, Устя и не заметила, как появился он. Она уж успела и на вторую боярышню внимание обратить, та по стенке сползала, и лицо у нее тоже было пунцовое...
- Да что с ними?! - почти взвыл Федор.
- Ведьмина ягода, - Устя даже не повернулась к нему. Ей бы вторую боярышню напоить... первую тошнит, вот и ладно, вот и хорошо, пусть тошнится! А вторая стоит, и лицо у нее такое... больше яда съела?!
Ох, мамочки...
Полыхнуло под сердцем черное, жутковатое... кто-то Усте в руки воду с солью сунул. Устя и сама не поняла, что произошло, просто ощутила.
Словно огонь, который жег ее, в воду впитался, растворился в ней.
Но думать она о том не стала, некогда, кое-как, сквозь стиснутые зубы, вторую боярышню поила.
- Вот, глоточек... ну, давай же, еще! Хоть чуточку... не сдавайся...*
*- отравление белладонной наступает через 10 - 20 минут, в зависимости от дозы. А откачать могут и не успеть. Первая помощь именно такая. Рвотное, слабительное. Прим. авт.
- Что здесь происходит?! Ради каких глупостей меня вызвали? Уйди, боярышня! Не мешай...
С этими словами лекарь и опустился рядом с Устиньей, грубо ее от боярышни Орловой оттолкнул. Устя на локоть упала, не удержавшись, и не заметила, как Федор ему в зад ногой прицелился, да не пнул, не успел, боярышню Орлову рвать начало. И судороги... куда уж тут!
Устя рысью дикой ей на ноги кинулась, прижала. На Васильеву мельком взглянула - та над тазиком висит и рвет ее. Но взгляд осмысленный... то ли съела меньше, то ли всосаться яд не успел, кто ж ее знает?
Придавила она боярышню к полу, выдохнула.
- Поите ее! Чем больше яда сблюет, тем лучше! Может, выживет?!
- Устя! - Федор рядом упал на колени, боярышню к полу прижал. - Что надобно?
- Козельского позови! Этот дурак стоит... да помоги ж ты! Желудок ей промыть надобно! Трубка-то есть?*
*- аналог желудочного зонда был еще в средние века. А первую гастротомию делали в 1635 г. на медицинском факультете Кенигсбергского университета. Может, и раньше, но сведений сохранилось мало. Прим. авт.
Федор только взгляд через плечо кинул. Мигом Михайла исполнять кинулся. А он сам попробовал боярышню придержать, чтобы хоть как напоить...
Устя кое-как, по глотку ей воду вливала, горло массировала, ругалась такими словами - Федор и не думал никогда, что она такое знает.
Потом откуда-то Адам Козельский появился, легче стало...
Устя кое-как отползла, к стене прислонилась, смотрела, как промывают Орловой желудок, как распоряжается невесть откуда появившийся государь...
Федор рядом с ней почти упал. Сил не было.
- Яд?
- Яд.
И такое зло Федора пробрало.
Яд!
И не в кого другого целили, наверняка в Устинью! Другая-то ему не надобна!
Устя... а не начни боярышни раньше кушать, что было бы? И она бы сейчас...
Федор, как бы у стены, так Устинью в охапку сгреб, к себе прижал. Боярышня и дернуться не пыталась, сил у нее не было вовсе.
- Устя, Устенька... никому тебя не отдам!
И видеть не видывал, как неодобрительно смотрят на него сразу несколько человек в комнате, в том числе и на шум заявившийся государь.
Устинья всхлипнула беспомощно. Отстраниться бы, да сил уж вовсе нет!
- Что... что сделать, Устиньюшка?
- Лечь... пожалуйста. Сил нет...
- И молока бы боярышне горячего. Сонных капель дать? - Адам рядом оказался. Есть такое свойство у хороших лекарей - рядом со всеми больными разом быть.
- Да, пожалуйста, - Устю трясти начинало всерьез, то ли от близости к Федору, то ли от усталости, а может, и от страха.
- Возьми-ка ты, братец, капли, проводи боярышню да напои.
Федор на Бориса поглядел благодарно. Лекарь капли Устинье вручил, Федор так по коридору и пошел, с боярышней на руках.
Борис брови сдвинул. Потом он еще к боярышне заглянет. Потом...
А покамест...
- Всех боярышень в комнаты их проводить, и боярина Репьева сюда, по его это части. А ко мне бояр Васильева да Орлова позовите, а патриарх пусть зайдет сразу как сможет, скажите ему о случившемся.
Слуги забегали, выполняя приказы государя.

***
Адам ничему не удивлялся.
Отравить кого-то пытались?
Вот уж не новости! И так все ясно!
При дворе, в той же Франконии, и повеселее бывало, и травили куда как изысканнее. Ну что такое - пищу отравить?
Можно и перчатки пропитать, и веер, и нож смазать определенным образом, и ночные рубашки - что хочешь отравят. И никто не поймет потом, отчего умерла жертва.
Интересно другое было. Как боярышня Устинья яд распознала, да помогать кинулась.
Необычное такое знание.
Но не до того Адаму было. Сначала он обеих боярышень отпаивал, осматривал, потом уж, часа через четыре выдохнул.
Поболеют, конечно, обе красавицы, но жить будут. А если бы сразу не начали поить их, не вышел бы яд из желудка - куда как хуже дело б обернулось.
А не успел выдохнуть - его к царю позвали.
Борис не на троне сидел, по кабинету своему ходил, ровно лев по клетке. На Адама посмотрел зло, но тут же рукой махнул.
- Не на тебя сержусь, на татя, пищу отравившего. Что скажешь?
- Будут жить обе боярышни. Васильевой я б дней десять прописал полежать спокойно. Со второй похуже, бредит она. Но я надеюсь, что при должном присмотре через месяц и ей здоровье вернется.
- Хорошо. Мы проверили все, в заливное яд добавили.
- Хороший выбор, государь. Ежели это белладонна... вкус у нее достаточно сильный, а заливное с травами, с чесноком - там все и перешибло. Вовремя боярышня Устинья спохватилась, когда б она помогать не кинулась, было б два трупа. Яд этот сильный, коварный, мне он ведом, я боярышень спасти не успел бы, всяко.
- Она заметила, как у соседки по столу зрачки расширены неестественно. И лицо покраснело.
Адам кивнул.
- Не удивлен. Боярышня - умная. Я знаю, она умеет ходить за больными.
- Откуда? - патриарх, который до того в уголке сидел тихонько, шевельнулся. Адам ему поклонился, но ответил без страха.
- Я с боярышней с осени знаком. На ярмарке служанку ее толкнули, плохо той стало. Ведомо мне, боярышня свою няньку сама выхаживала, с ложечки кормила. И я когда навещал няньку, с боярышней разговаривал. Она сведуща в лекарском деле, достаточно, чтобы увидеть тревожное.
- Ее учили?
И на этот вопрос Адам мог честно ответить.
- Я и о том спрашивал, владыка. Не так, чтобы учили... она сказала, что знает достаточно. Мало ли, что с детьми случиться может, а то и с дворней. Может за больным приглядеть, рану перевязать, а то и зашить, яд определить.
- Яд?
- И про то я спрашивал, а она ответила, что среди растений Россы всякие есть. И ядовитые тоже. Волчья ягода, к примеру: красивая, достать легко, дети ей отравиться могут. Да и другое кое-что.
Переглянулись мужчины, Борис выдохнул незаметно.
О том, что Устя волхва, молчал он, ни к чему патриарху такое знание. Не надобно. Но как оправдать ее не знал, а тут и Адам подвернулся, и высказал надобное, наградить его потом обязательно.
- Вот оно что. Хорошие у нее родители.
Адам только поклонился. Может, и хорошие. С родителями боярышни как-то и не знался он. К чему? Няньку, вот, видел... ах, вот еще что!
- Боярышня Устинья сказала, кушать ей не хотелось. Повезло.
- Хорошо, Адам, - государь со стола бумагу взял. Ему протянул. - Потом посмотришь. А сейчас иди себе...
Адам поклонился, да и вышел, и только за дверью бумагу развернул.
Охнул, а возвращаться, да в ноги кидаться как-то и поздно было.
Государь его придворным лекарем назначал. И жалование положил в четыре раза больше, чем у Адама ранее было, и дом ему на Ладоге жаловал.
Хотя ежели по-честному, боярышня все это втройне заслужила.
Надеялся Адам, ее без награды не оставят. А еще сожалел немножечко о несбыточном.
Положа руку на сердце... вот на такой, как боярышня, и надобно бы жениться лекарю. И опора, и помощь, и сама сведуща, не жена была б, а клад. Ах, какая жалость, что боярышня она! Такое сокровище дураку достанется!

***
Боярин Репьев вслед за лекарем явился. Государь и переговорить с патриархом не успел, боярин доклад принялся делать.
- Государь, блюда собаке дали съесть, от заливного дворняге плохо стало, скончалась она. По приметам - настойку бешеницы в еду подлили, только в заливное, в других блюдах нет ничего. * Две боярышни, Орлова да Васильева заливное отведали, боярышня Заболоцкая чудом жива осталась. Она уж собиралась, даже кусочек в рот положила, да отвлеклась на соседку, а потом и поздно было.
*- да, красавку называли по-разному. Красуха, сонная одурь, бешеная ягода, вишня бешеная, белладонна европейская, бешеница - и это неполный список. Прим. авт.
- Заболоцкая?!
- Она сама свое место за столом указала. Могла и отравиться, государь, верно все.
- А остальные боярышни?
- Другие блюда предпочли, государь.
- Кто яд подмешал - не нашли?
- Ищем, государь.
Борис только головой качнул.
Убийцу Ижорского ищем, отравителя - ищем. Службу создавать надобно, коя будет такими делами отдельно заниматься. Вот, как во Франконии.
- Ищи, боярин. Слуг расспроси.
- Тут такое дело, государь. Слуг я всех опросил, люди мои хорошо поработали. Клянутся они и божатся, никто чужой на поварню не заходил. И яд никто подсыпать не мог, не знал ведь никто, что блюдо это для боярышень.
- Почему?
- Одно заливное готовилось, государь. Потом повар его по блюдам разложил - и наверх отправил. Мы другие блюда проверили, а там яда нет. Получается, что его или слуга, который блюдо нес, отравил, или яд потом добавили. Кто-то из боярышень.
Борис с патриархом переглянулся.
- Кто первый пришел? Кто первая?
- Боярышня Мышкина.
- Прикажи слугам ее комнату обыскать. Кто ее знает, может, и она это? Я б ее расспросить приказал как следует, да Фома Мышкин против будет.*
*- сыскная наука в те времена находилась в зародыше. И показания частенько добывались пытками. Прим. авт.
Судя по лицу боярина Репьева, он бы и боярина Мышкина допросил жестко. С плетьми, да железом каленым. Нельзя, вот! А жалко!
- А еще...
- И остальных боярышень обыскать. Кроме пострадавших и Устиньи. Сам понимаешь, осторожно надобно, аккуратно.
Репьев кивнул.
- Сделаю, государь.
И вышел вон.
Борис с патриархом переглянулся.
- Орлову и Васильеву я домой отправлю. И подарки им сделаю богатые.
- А остальные останутся?
- Отравительницу сыскать надобно. Когда б не боярышня Заболоцкая, было б у нас три покойницы.
И с этим патриарх согласен был.
- Ох, государь, на что только бабы не готовы ради выгодного брака!
- На всё готовы, владыка, и втройне плохо, когда баба за своим желанием берегов не видит.
И спорить с этим было невозможно.

***
Вивея по комнате металась, ровно лисица бешеная.
Страшно? Ой как страшно-то, мамочки родные!
Вот травила девок - и не боялась, легко рука шла. А сейчас... убивать не страшно, страшно попасться. Как подумает, что с ней сделать могут, так по позвоночнику морозом продирает!
А ведь пузырек с настойкой не выкинула она! Не смогла!
Не успела попросту.
А когда, как было его выкинуть, ежели то слуги, потом боярышни явились, суматоха поднялась. Была б то трава сухая, али порошок какой - его подсыпать проще, и следов не осталось бы, а капли - пузырек, улика. Могла б Вивея - она б пузырек кому из присутствующих подсунула, да вот беда - не умела она по карманам лазить. На то навык потребен, а откуда он у дочери боярской?
Не получится у нее, и пытаться нечего, шум поднимется, поймают за руку, считай, тут и кончено все будет.
Вивея потом думала куда пузырек выкинуть, но - некуда было. В нужник разве что? Так ведь палаты! Не принято боярышням на задний двор бегать, тут бадейка специальная есть, но в нее выкинуть смысла нет, видно же будет, глупо это.
В окно? Вивея в окно выглянула, от стражников отшатнулась. Стоят внизу, один голову поднял, на нее посмотрел, отвернулся. Как тут что кинуть?
Найдут, подберут.
Оставалось пока при себе держать пузырек, и молиться. Выйти бы куда, да в коридоре тоже стража стоит, спросят, досмотрят, и попадется она ни за грош. Сами-то стражники ее не обыщут, но бабам прикажут, и те таить не станут. Ох, лишь бы обошлось.
Только бы пронесло!
Выкинет она эту дрянь! А покамест... пузырек она на груди припрятала. Не будут ведь боярышню обыскивать просто так, по одному подозрению? Нет, не будут?
Правда же?

***
Устинья напоказ капли сонные над молоком вытрясла, чашку выпила, на кровати вытянулась.
- Благодарствую, царевич. Поспать бы мне.
- Спи, Устиньюшка, не уйду я.
- Нет, царевич. Нельзя так, нехорошо, когда неженатый мужчина, да рядом с девушкой незамужней, да в покоях ее - плохо так-то. Не позорь меня, прошу.
Федор зубами скрипнул, но за дверь вышел, там и уселся, на стену облокотился. Не сдвинется он никуда отсюдова, покамест не найдут убийцу. А потом сдвинется, чтобы своими руками удавить гадину!
Устя на Аксинью поглядела.
- Ася, пожалуйста, походи, посплетничай, узнай, что в палатах об этом случае говорят?
- Хорошо, Устя.
- А я посплю покамест.
- А царевич...
- Скажи, что я уснула, - Устя к стене отвернулась, глаза закрыла. Напоказ она капли вытрясла, а так-то не в молоко они попали горячее - рядом, на одеяло. Чуточку глаза отвела, для этого и волхвой быть не надобно.
- Хорошо, Устенька.
Аксинья дверью хлопнула, Устя лежала, в потолок смотрела.
Потом, минут через десять встала и дверь изнутри на засов закрыла. Тихо-тихо. В постель легла, полостью меховой укрылась, под ней мигом согрелись ледяные пальцы и нос.
Так спокойнее будет. У Аксиньи своя светелка есть, а Усте никого рядом не надобно. Разве что полежать. Чутье ей говорит, что государь скоро не придет. А как придет, так она ему сильная да уверенная в себе понадобится, не сонная да усталая.
Отдохнуть надобно.
Просто - отдохнуть.
Через десять минут Устя уже крепко спала.

***
Федор в коридоре сидел, под дверью. Михайла ему не сказал ничего, наоборот, рядом устроился. Подумал, плащ откуда-то притащил, царевичу подстелил.
Федор даже не кивнул, другим его мысли были заняты.
- Узнаю КТО - сам убью!
- Вот дрянь-то, царевич!
Михайла не клялся, слов громких не произносил, но убил бы - не задумался. Хотя сейчас и без него постараются, еще и лучше в приказе-то Разбойном получится.
- Выпьешь, царевич?
- Давай, - Федор неловко из фляги глотнул, сморщился. - Я как подумал, что Устю потерять могу... уффф!
И еще раз глотнул.
Михайла кивнул медленно. Здесь и сейчас понимал он Федора лучше, чем кто-либо другой поймет, страх у них на двоих был один, общий, жуткий...
Да, потерять.
Страшно подумать даже.
Вот была Устя... и ее - нет?! Вообще нигде нет? И улыбки ее нет, и голоса, и... и в глазах мутнеет, и из груди рычание рвется, и в голове черная пелена, а руки сами в кулаки сжимаются.
Как так - ее нет?
Тогда и Михайлы тоже нет, и смысла нет, и жизни. И... и мира этого тоже нет! И не жалко его - к чему он без Устиньи?
На все плевать.
Устя, Устенька, только живи, пожалуйста... а тварь эту, которая ядом балуется, Михайла сам убьет, ежели Федор не поспеет...
Убьет.

***
Боярин Репьев рассуждал так.
Ежели кто из боярышень причастен, напугать их надобно. Пытать нельзя, понятное дело, но ведь пугать - можно?
Нужно!
Выбираем мужика пострашнее, одеваем внушительно, и пусть пугалом поработает, посмотрит грозно, порычит страшно, авось душегубка себя и выдаст!
А там уж и хватать, и тащить можно.
Боярин Репьев у лекаря расспросил, что искать надобно, Адам Козельский ему и объяснил, что свежей красавки зимой-то не сыщешь. Ежели сушеную - ее б в блюде мигом заметили, трава же, ей заливное обычно не посыпают, другое дело зелень свежая, но ведь и той не было. Да и посыпать траву ту незаметно не удастся.
Значит, речь о настойке.
Ее и сделать несложно, и подлить тоже, только вот склянка оставаться должна. Нет ее в горнице, где обед был?
Горницу боярин обыскал сам, чуть ли не по полу прополз.
Не было склянки.
И то, когда ее прятать-то? И куда?
Получается, яд уже на столе добавили, значит, при злодейке склянка остаться должна. Конечно, могла она ее и по дороге выкинуть, и потом...
Боярин лично стражу спустился расспросить. Но - ничего не выкидывали. Разве что одна из боярышень выглядывала, рыжая такая...
Рыжих было три штуки. Устинья, Аксинья и Вивея. Две Заболоцких и Мышкина. Только вот Устинья... ей смысла нет никого травить. Судя по Федору, ее и так под венец поведут. Хоть завтра бы повели.
Аксинья? Вообще ее в горнице не было.
Вивея? Мышкина?
Могла она? Да легко! Бабы и не такое устроить могут!
А к государю бояре скоро пожалуют, им хоть что сказать надобно. Так что... семь бед - один ответ, а когда не она это, так боярин честь боярскую не уронит, извинится перед отцом ее.
Боярин Репьев дверь с ноги открыл, та об стену грохнула, ровно пушка, Вивея вскрикнула, дернулась - куда?!
Некуда!
- Государь обыск приказал сделать. Ты, боярышня, сама сознавайся, тогда на дыбу не вздернем!
Голос у боярина убедительным был.
И репутация.
И мужик громадный за его спиной, в кожаном фартуке, с кнутом на плече и клещами в руках. И клещи алым испачканы.
Кровью куриной. На поварню заглянули, там поругались, да позволили и клещи испачкать, и даже 'палача' кровью заляпали. Выразительно получилось.
Вивея того не знала, задергалась вся.
- Я не... то есть не я...
- Все так говорят, - протянул мужик.
Голос у него был под стать внешности. Низкий, рычащий, в черной бороде клыки белые блеснули.
- Тебя, боярышня, видели, как ты яд в блюда подливала. Пузырек-то выкинула уж? Или не успела?
Вивея и ответить не смогла, горло перехватило.
Видели?!
Кто?! Рука сама к груди метнулась, туда, где флакончик был спрятан. Боярину Репьеву других доказательств и не понадобилось.
- Сама выдашь - или одежду содрать да обыскать?
Вивея назад отшагнула, потом еще... и стена там, в лопатки жестко уперлась, остановила, боярышня по ней руками слепо зашарила!
- Я не... не... не смейте!!!
- НУ!!!
Таким тоном медведя остановить можно было, не то, что девчонку малолетнюю, глупую. Вивея, словно во сне дурном, пузырек достала, боярин его к носу поднес, понюхал.
- Кажись, оно. Акимка, сбегай, покажи лекарю Козельскому. А ты, боярышня, сказывай все подробно, не таи: кто яд дал, кто подстрекал, чего хотела?
Вивея обхватила себя руками.
- Я...
- На дыбе-то все одно расскажешь, но лучше ж самой? И ноги не переломают.
Боярышня задрожала - и принялась послушно рассказывать.
И про снадобье для блеска глаз, и про гадину-Заболоцкую, которая ей дорогу перешла, и про царевича... ну ведь она бы лучше была! Почему ее понять не желают?
Боярин слушал недолго. А потом, когда вернулся подручный, с подтверждением от Козельского, кивнул подручному.
- В Приказ ее. Пусть посидит, подумает.
Пытать дуру он не собирался. Да и без того ей хорошо не будет. Камера, сырая, да с крысами, да с охапкой соломы в углу...
И кандалы тяжелые.
И татю не сахар, а уж такой вот боярышеньке изнеженной и вовсе слезы горькие. Все расскажет, и дыбы не понадобится.

***
Федор так и сидел бы в коридоре, но когда боярин Репьев к Мышкиной пожаловал, заинтересовался царевич. Комнаты боярышень считай, друг рядом с другом, двери видно... и зачем ему мужик такой?
Что это задумал боярин?
Не любил Федор Василия Никитича, а все ж признавал, что есть у боярина и свои достоинства.
Неглуп он, и характер есть, у него, и дело свое он знает, и Борису пуще собаки какой предан. И ежели устроил он спектакль, то неспроста это.
Федор поближе подошел, к стене прислонился, ждал.
Видеть что в комнате происходило не мог он, а вот слышалось все великолепно. И обвинения. И оправдания. И...
Ярость поднималась из глубины, ярость накрыла волной и без того слабый разум, ярость смыла все человеческое. Ежели б не 'палач', который чудом успел Вивею прикрыть, Федор бы ей в горло вцепился.
Накатило...
Царевич рыком рычал, к горлу Вивеи рвался, та завизжала, в угол забилась - упасть бы в обморок, да и то не получается, как видишь глаза эти белые, выпученные, как пальцы скрюченные, ровно когти к твоей шее тянутся... жуть накатывает.
Палач Федора перехватил, Михайла в ноги ему кинулся, подбил, упал царевич на пол - и его тут же сверху стражники придавили... едва не разлетелись, но весили больше, кольчуги же, да и двое их, третьим палач упал, четвертым Михайла - и все одно трясло их, Федор до горла Вивеи добраться рвался.
Боярин Репьев ее за локоть схватил, за собой потянул.
Но о долге не забыл он...
- Хоть слово лжи скажешь - отдам тебя царевичу!
- НЕТ!!!
- ОТДАЙ!!!
Все сплелось в единый клубок воя, криков, почти звериного рычания... когда б не убрали Вивею, так и Федора успокоить не удалось бы. Наконец, кое-как подняли, успокоили, отряхнули, извинились даже... Федор всех злым взглядом обжег, особенно Михайлу, и из коридора ушел к себе. Устя не проснулась даже, разве что приснилась ей собачья драка.
Михайла за Федором и не пошел даже, все одно сейчас извиняться смысла нет, он продумывал, как бы ему в приказ Разбойный пройти... покамест плохо получалось. Но может, и не понадобится.
Вот когда не казнят боярышню Мышкину, Михайла с ней и разберется. А покамест... может, еще и повесят? Борис не гневлив, но такое нельзя спустить с рук, чтобы в палатах царских всякая дрянь людей травила...
Подождет Михайла, он ждать умеет, и сундучок с камешками самоцветными тому подтверждение.
Подождет...

***
Бояре себя долго ждать не заставили, мигом к государю явились, Борис тоже их ожиданием томить не стал.
- Заходите, бояре, разговор у нас горький будет. Дочерей ваших отравить пытались. Повезло - вовремя яд заметили, да спасти девушек успели.
- Как?!
- Кто?!
Не похожи внешне были Петр Семенович Васильев и Кирилл Павлович Орлов. Ничем не похожи. Один длинный да тощий, второй маленький и круглый. Первый весь оброс, хоть ты лешего с него рисуй, второй лысый, ровно коленка девичья. Васильев весь раззолочен, обряжен пышно, посмотришь - зажмуришься.
Орлову не до того. Шубу накинул, а под ней рубаха чуть ли не холщовая, рукав прожжен, штаны грязные.
А дочек оба любят, оба взволновались - и на миг стали похожи, ровно зеркало.
- Яд в блюдо подлили. А кто... выясняет пока боярин Репьев.
- Выясняет он?! - змеем лютым прошипел Васильев. - Что с девочкой, государь?!
Хоть тут Борис спокойно ответить мог.
- Сейчас при ней лекарь хороший. Повезло, вовремя яд распознали. Обед начался, боярышни за стол сели, кушать начали, потом одна из них, боярышня Заболоцкая, заметила, что неладно с девушками, тревогу подняла, а боярышень воду пить заставила. Вот яд и вышел из тел. Повезло.
- Заболоцкая? - прищурился Орлов. - Откуда ж познания такие?
Борис на это ответил бы легко, да правду и боярам сказать нельзя. Что волхве, пусть даже юной яд увидеть? Считай, ерунда. А только лучше промолчать о таком. Другое Борис сказал.
- Она у себя дома за больными ухаживала. Знаете ведь, Федьке она нравится, вот я и приказал разузнать. Алексей Заболоцкий приказал дочь учить, мало ли что случится дома. Дети гадость какую съедят, али кто из холопов поранится - разное бывает в хозяйстве.
Бояре переглянулись.
Так-то да... и у них на подворьях разное случалось, только боярышень такому не учили - к чему, когда лекари есть? Но и ничего удивительного в том не видывали. Случается. Не часто, а бывает такое.
- А кто яд подсыпал, государь? Нет пока даже мысли?
Борис только поморщился.
- Надо думать, одна из боярышень. Сами знаете, девочки у вас настолько собой хороши, что поневоле кто-то да позавидовал.
Бояре приосанились. Потом пригорюнились.
Хороши-то хороши, а теперь как быть?
- Я прикажу домой их отправить, как выздоровеют. Со всем почетом, с подарками богатыми. А когда жених хороший найдется, стану первому ребенку крестным отцом.
Это предложение боярам понравилось. Заулыбались.
Так-то и плохо, и беда, но дочки ведь живы? Вот и ладно. И выгода быть может великая, с царской семьей, считай, породниться.
Дверь стукнула, боярин Репьев вошел.
- Государь, сыскал я татя. Велишь слово молвить?
- Говори.
- Боярышня Мышкина это. Вивея Фоминична.
Борис едва не застонал. Тоже, та еще боль зубная, Фома Мышкин. Крысьев он, не Мышкин! Зараза такая, везде лезущая...
- Что ей надобно было?
- Она боярышню Устинью отравить хотела. Так-то решила, что когда главной соперницы не будет, обязательно на нее царевич посмотрит. Похожи они ведь.
- Похожи. А другие боярышни как пострадали?
- Боярышня Устинья береглась, ей яд подсыпать не получалось, а на что другое у боярышни Мышкиной ума и сил не хватало. Вот и решила дурища в общее блюдо яд высыпать. А там уж... кому сколько достанется - авось, и повезет. Даже когда отравление случилось бы, боярышню Устинью с отбора удалят. А она останется.
- Чем эта дура думала? - Борис скорее для себя спрашивал, да боярин Репьев ответил.
- Да чем она думать могла, государь? Дурища ж. Семнадцати еще нет, а пакостность есть. Вот и лезет из нее это, как тесто из квашни. У дядьки моего дочь такая же... дура злобная, пакость сделает, и сама потом больше всех мается. Ни украсть, ни на стреме постоять.
Оставалось только вздохнуть.
Просто злобная дура.
Которая по чистой случайности убийцей не стала. А и стала бы... как она потом жила бы с этим? Да отлично! Она же дура! Она бы просто не поняла, что натворила, куда ей?
Чтобы своей виной мучиться, ее осознать надобно. А для того ум и душу иметь хорошо бы. А не только злобу бешеную.
- Где она сейчас, боярин?
- В приказе Разбойном сидит. Ты не думай, государь, я ей хорошую темницу подобрал, сухую. Почти. И крыс там нет... наверное.
Переглядывались бояре очень злорадно.
Борис подумал - и тоже усмехнулся.
- Поговорю я с боярином Мышкиным. Когда загладит он свою вину перед вами, бояре, разрешу я ему дочку в монастырь отдать. А ежели не загладит - казнить прикажу.
Может, и не хотелось ему такого решения, не хотелось девку молодую приговаривать, а только это не в трактире каком морды бить. Это - палаты государевы. И тут людей травить?
Сейчас спустишь, потом и вовсе обнаглеют.
Бояре такой выход одобрили, царю поклонились, как положено и распрощались, к дочкам отправились.
Борис подумал - и тоже пошел.
В потайной ход. К Устинье.

***
Спящий ангел.
Так Борису и подумалось при виде Усти.
Лежит она на животе, щеку на подушку положила, коса на пол свесилась, губки пухлые, носиком посапывает... одеяло сбилось, фигурка вся видна, особенно некоторые ее части... выразительные такие. Выдающиеся.
Только вот не один мужской интерес нахлынул.
Борис сам себе удивился, когда понял, что Устинью одеялом укрывает. И косу поправляет осторожно, мало ли - во сне повернется, придавит. Больно потом будет.
Будить ее? Надобно бы разбудить, надобно поговорить, посоветоваться, а то может, и еще по дворцу пройти тайно, а рука не поднимается за плечо тряхнуть, сон оборвать. Пусть отдыхает его боярышня, пусть сил набирается, тяжело ей пришлось сегодня.
Тут бы и взрослый мужик растерялся, и кто посильнее не справился, а она сегодня две жизни спасла, такое не каждый день бывает. Пусть отдохнет.
- Устёна...
Шепот был тихий-тихий, никто и не услышал.
А Борис еще долго на девушку смотрел. О своем думал.
Что с Мариной хорошо было, но не так. Когда он жену спящей заставал, он ее поцелуями и будил, н ни разу не думал, что ей выспаться охота.
Страсть меж ними была, желание было бешеное, а нежности не было. Спокойствия не было, любви, желания позаботиться. А с Устей было это все, и больше даже было.
Какая-то пронзительная нежность.
Не сможет он ее отпустить.
И Федьку понимает.
И... не отдаст он ее брату! Вот просто - не отдаст! Все Боря осознает, все понимает.
Он - царь, он жениться должен с выгодой для государства.
Он старше Устиньи раза в два.
Федя ей по возрасту ближе, и легче ей будет. И... сотню доводов еще привести можно, сотню тысяч доводов, которые бесполезны уже, потому что принял он свое решение.
Никто между ними не встанет, даже Федька.
Это его! Личное!!! РОДНОЕ!!!
И все могут катиться в ад! Никому он Устёну не отдаст. Никогда.

Глава 9
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.
Было ли - не было?
Вспоминаю тот отбор, в жизни своей черной. Как все было-то?
Привезли нас, государь с нами поговорил, тогда и пропала я. Все остальное ровно сквозь кисею виделось. Может, я и за Федора-то вышла, чтобы хоть так к Бореньке поближе быть. Я же понимала, когда откажусь, отправят меня в монастырь навечно, никогда я любимого впредь не увижу.
Да не о том сейчас речь, об отборе.
Боярышни тогда все те же были. Было это.
И мордочка Танькина крысиная. Интересно, что с ней такое? И не видно, и не слышно, а я от нее пакостей ждала. Делась куда-то... да и пес с ней!
Боярышни меня травить пытались, не ядом, словами своими кололи, ровно иголками. Я уж и не помню, что они там говорили, все неважно было.
А отравление?
А ведь... было и это. Было, травили кого-то.
Боярышня Утятьева от порчи мучилась, или от чего-то такого же, это я помню отчетливо. А боярышня Мышкина невесть от чего померла. Я толком и не знала, что да почему, одним днем все решилось. Была боярышня - и нет ее, только тело родителям отдали... отравили? Неуж тогда отравил кто-то Вивею Мышкину?
Почему ее?
Почему не меня?
Мне тогда и яд подсыпать легко было, и что хочешь сделать, но не травили же.
Почему?!
Кажется, если я найду ответ на этот вопрос, я узнаю что-то еще, что-то важное.
А могла она и тогда пытаться устранить соперницу? Могла попытаться меня отравить ядом своим?
Почему нет? Человек же не менялся. Как была Вивея пакостью в той, черной жизни моей, так и сейчас пакость она редкостная.
Могла она тогда попытаться подлить яд, да не мне одной, а всем соперницам?
Легко могла.
А к кому б она за этим обратилась? Да к Таньке же, та ко мне вхожа была, я бы из ее рук что хочешь съела, что угодно выпила. Вивея могла к ней обратиться?
Тоже могла.
Дурочка молодая, что там того ума? Злобы да ярости отмерено, ума не видно. Решила б, что подкупит Таньку... да та и продавалась по дешевке.
Или - нет?
Мысли складывались одна к одной.
Когда Таньку во дворце терпели... у нее был хозяин?
Хозяйка?
Любава или Марина? Кто?
Кто-то другой тут не помог бы. Но ежели кто-то из цариц за ней стоял... за хорошие деньги Танька могла что-то сделать. Уж доносила-то она обязательно, и что сделала, и для кого сделала? Могло так быть?
Могло.
А если вспомнить самое главное, почему я Федьке глянулась, а потом и Марине, и Любаве?
Волховья кровь.
Моя кровь, и мой ребенок. Я нужна была Марине, так? Ламия хотела своего ребенка, хотела за счет жизни моего ребенка, потому не потерпела бы попыток со мной расправиться. Другая боярышня ей не подошла бы.
Утятьева?
Могла она подойти - или нет?
По крови может, и могла, а как по характеру? Была ли среди боярышень еще одна такая овца безропотная, да еще и с нужной кровью?
Не было.
Потому и Анфиса от порчи маялась, с отбора ее удалили. Она умнее оказалась, она так хотела сделать, чтобы ее не заподозрили, но порча по ней ударила, отражением. Потому и Вивея умерла, она и в той жизни убить хотела, да не успела, опередили ее. Раньше ударили.
Охраняли меня.
К Федору вели, ровно на заклание, а я и не соображала ничего. А и подумала б - не возразила.
Не могла я просто. Жизнь прожить понадобилось, все потерять, умереть, чтобы гнев во мне проснулся, черный, безжалостный. Чтобы я научилась за своих до самой смерти стоять.
Чтобы два и два сложила.
Марина?
Да, скорее всего, она меня и сберегла в тот раз. Для своих целей, но сберегла. А потом кто-то Бориса убил. И ничего она не успела со мной сделать. Все Любаве досталось.
Осталось выяснить - кто убивал? Кто успел, и кто моего ребенка нерожденного в могилу свел, кто потом Федору другую девку подсунул, кто нас всех, ровно марионеток, за ниточки дергал? КТО?!
И ни на шаг я от Бори не отойду, и ни ногой из палат царских, покамест во всем не разберусь не найду злодея, не вырву ему горло.
Никому я своих любимых не отдам! Не дам в обиду!!!
Больше та история не повторится! Уже не повторяется!

***
- Государь, дозволишь?
- Дозволяю. Что случилось, Макарий?
- Царица сегодня уезжает. То есть... бывшая царица Марина.
Борис поморщился.
- От меня ты что услышать хочешь?
- Ничего, государь. Она просит с тобой последний раз увидеться и проститься.
Борис подумал минуту.
- Где она сейчас?
- В покоях своих.
- Когда уезжать она должна?
- Да хоть и прямо сейчас, государь. Все готово, возок ждет.
- Хорошо, Макарий. Сходи к ней, да скажи, чтобы сюда проводили. Не ко мне, пусть подождет... в синей палате, а я туда подойду.
- Хорошо, государь.
Макарий еще подумал, что от греха подальше, прикажет царице руки-ноги связать. Кто ее знает, что она сделать пожелает?
А Борис о другом подумал.
Устя.
Пробудилась ли она? Позвать ее надобно.
И Марине отказать не по-людски получается, это ж как последняя просьба.
И говорить с ведьмой... да хуже того, с нелюдью без волхвы рядом? Другого дурака себе поищите! А этот наговорился уж! По горло нахлебался разговорами!

***
Когда за стенкой ровно мышь зацарапалась, Аксинья взвизгнула.
- Ой, мамочки! Крыса, что ль?
Устя поняла сразу.
- Асенька, ты на поварню сходи, попроси кота принести? Может, дадут ненадолго? Пусть посидит тут, авось, и изловит кого?
Аксинья закивала, и вниз умчалась, а Устя к стене шагнула.
Панель отодвинулась, Борис вылез.
- Уффф... хорошо, что поняла ты, Устёна. Как спалось?
- Отлично. А ты поздорову ли, Боря?
- И я хорошо. Марина уезжает, да умоляет меня напоследок о свидании.
Была б Устя собакой - у нее бы шерсть дыбом встала.
Ламия?
Умоляет?
Ох неспроста такое происходит!
- Ты...
- Сможешь со мной пойти?
Устя тут же успокоилась, воздух выдохнула.
- Куда?
- В Синюю палату. Я могу туда войти, а ты за ширмой постоять, меня поддержать. Я не трус, но ведь не человек это, и что она сделать может, мне неведомо. Помоги, пожалуйста.
Устя кивнула. Отлично она Бориса понимала, хоть и не трус он, да и не о страхе речь, о разумной осторожности. Кто ж на медведя с голыми руками пойдет? Рогатина потребна! А на ведьму только волхвы, против силы только другой силой.
- Конечно, Боря! - и уже искренне, от всей души. - Как хорошо, что ты пришел!
Борис ей даже залюбовался.
Губы розовые улыбаются, глаза серые сияют... ради одной этой улыбки прийти стоило. И... признания?
Она волновалась?
Он ей не безразличен?
Как это приятно слышать!

***
Стоило Марине в палату войти, она тут же носом повела, поморщилась, словно от дурного запаха. И сейчас, когда спали чары, когда не притворялась она, Борису намного виднее было.
Действительно - не человек. И грация другая, идет, ровно змея ползет, легко, стремительно... и все одно - не человек!
И улыбка эта... так и кажется, что за алыми губами клыки сейчас блеснут.
- Боишься меня, Бореюшка? Не хочешь со мной наедине остаться?
- Не хочу. И боюсь, - Борис и отрицать не стал, чего душой кривить, в глаза лгать. - дураком надо быть, тебя не бояться.
Марина улыбнулась, польщенная.
- Я тебе вреда не причиню. Разве плохо нам вместе было?
- Кому из нас? Тебе-то хорошо было... и со мной, и с другими.
- Ревнуешь?
- Когда любят - ревнуют, а я теперь брезгую только. Чего ты от меня хотела?
Марина в бывшего супруга вгляделась, поморщилась еще раз. Волхва рядом, кандалы кожу сковали, стянули, нарочно Макарий их выбрал такие, али нет, но они из холодного железа, и силе ее предел положили. И поводок ее порвался, и чары спали. Даже сними она кандалы, все одно Бориса наново приворожить не получится.
И... правду он говорит. Ни гнева не осталось, ни ярости, только пепел серый. И... волхва проклятая тоже рядом. Не выйдет ни порчу наслать, ни слово злое кинуть, не поддастся Борис. Будь она проклята, Устинья эта... мерзавка! Не даст она ему ничего плохого сделать!
Марина б попробовала, затем и приходила напоследок, да теперь не получится.
- Неужто меня в тот монастырь отсылать надобно? Неуж получше ничего не нашлось?
- Как не найтись? Болотная площадь тебя в любую секунду примет. Хочешь?
Марина глазами сверкнула.
- Бореюшка, я еще раз тебя попросить хочу...
Борис только головой качнул.
- Когда это все - стража!
Долго ждать не пришлось. Мигом влетели, рядом с Мариной встали.
- В возок ее. И в монастырь.
- Будь ты проклят! - сказала, как прошипела, и сама пошла, только кандалы звякнули.
Дверь захлопнулась, Борис к стене подошёл, за панель потайную прошел.
- Устёна...
И упал на колени.
Сил не осталось. Никаких.
Любил он Марину! Любил когда-то... это уж потом его колдовством окоротили. А до того - любил.
Устя над ним наклонилась, к себе прижала, защищая, по голове гладила, шептала что-то ласковое.
И потихоньку уходила боль, разжимались злые когти.
Может, и не все так плохо-то?
Устёна... родная моя...

***
На клочья б негодную ламию разорвала! И каждый клочок еще пополам порвала!
Когда такое видишь, когда рядом с тобой от боли корчится сильный мужчина, когда его в дугу гнет не от физической боли - душевной, а ты и помочь ему не в состоянии...
Устя любимого мужчину обнимала, шептала глупости разные, и кажется, легче ему становилось.
Наконец Борис в себя пришел, выдохнул, на ноги поднялся.
- Прости...
Устя ему рот ладошкой закрыла.
- Не смей! Каждому опора надобна, а не пустота за спиной. У тебя я есть. Что бы ни было - встану, в любой беде ты меня позвать можешь! Только не передумай!
И почувствовала, как ее ладошки касается ласковый поцелуй.
Боря ее руку взял, ладошку дыханием согрел, губами прикоснулся.
- Устёна... родная моя...
Мир бы за эти слова отдала.
Жизнь и душу.
И отдала ведь... и не жалко теперь! Век бы стояла так-то... чудом государю на шею не кинулась.
Боренька.... Любимый.
Вроде бы и ничего не сказано, а две души ближе друг к другу стали.

***
По коридору Устя не шла - летела на крыльях.
И мир прекрасен, и жизнь чудесная... могла она и потайным ходом вернуться, да лучше не рисковать. Аксинья за кошаком пошла, вот вернулась она, а тут Устя из потайного хода появляется. Нет, ни к чему.
А вот ежели Устя просто вернется... допустим, позвал ее кто, или узнать что захотела...
Вот и ко времени пришлось, боярыня Степанида на дороге попалась, Устя шаг вперед сделала, путь ей загородила.
- Боярыня, дозволь узнать?
Степанида Пронская на нее посмотрела вначале без особой приязни, потом уж смягчилась. Когда б не Устя, было б сейчас две мертвых боярышни, а то и три.
Скандал бы поднялся великий, а виноват кто? А тот, кто себя защитить не сможет, и она, боярыня Пронская, в том числе. Стала б ее царица выгораживать?
Да кто ж знает?
А вот обвинить боярыню могли, еще как могли!
Недосмотрела! Ее попечению вверены невесты царевичевы, а ежели одна из них собралась других потравить... да и исполнила свое намерение? Понятно, она и виновата, мерзавка эта, Мышкина, но и еще кого найти можно. Выходило так что Устя ее от беды спасла. Потому боярыня головой тряхнула, ругаться не стала.
- Что тебе, боярышня?
- Не до рукоделья сегодня всем. А и сидеть просто так не привычно мне. Ежели дозволишь кружево мое забрать, я б пока у себя поработала?
Просьба несложной оказалась. И вреда в ней боярыня не увидела.
- Слугам скажу, принесут. Не самой же тебе козлы таскать.
- Благодарствую, боярыня, - Устинья поклонилась. Не низко, а так, чуточку, чтобы уважение показать, а себя не унизить.
- И.... и я тебе благодарна, боярышня. Хорошо, что вовремя ты все увидела.
- Я няньку выхаживала, и лекарства ей давала, и навидалась, и у лекаря спрашивала. А бешеница - она и яд, и лекарство, важно только количество.
- Вот как.
- Да. Я ее и ранее видела, вот и сообразила. Повезло просто.
- Очень нам повезло, - согласилась боярыня. - А вот Мышкину, либо, казнят теперь.
- Поделом будет. Она о чужих жизнях не подумала, вот и о ней думать не надобно.
Боярыня Пронская прищурилась внимательно.
- Не жалко тебе ее, боярышня?
- А должна я пожалеть? - Устя удивилась даже.
Пожалеть?
Дрянь, которая никого не пожалела? Ладно бы Устю одну - она же считай, всех приговорила. Всех, кто заливное решил бы взять! Ту же Пронскую, тех же слуг, которые могут доесть чего со стола господского... ей никого жалко не было, а Устя о ней поплакать должна?
Почему?
- Женщина прощать должна. Так Господь велел.
На это Устя ответ знала.
- Ты, боярыня, к священнику сходи, он и скажет, что такое прощение. Это когда на Страшном Суде спросят тебя, простила ли ты человека, а ты скажешь, что зла не держишь. Тогда простила. А здесь и сейчас, при жизни... я Вивею прощу, а наказание пусть она по закону понесет.
- Ишь ты...
- Прости, боярыня, а только убийца - это как волк, человеческой крови отведавший. Людоед. Он не остановится, а я жить хочу.
- Может, и так.
Устя руками развела.
- Так можно мне кружево, боярыня?
- Да, конечно, распоряжусь я сейчас.
Устя боярыне вслед посмотрела.
Понятно, женщине слабой надобно быть, прощать всех, молиться, только вот не сможет она. Уже не сумеет никогда.
Под сердцем, не причиняя боли, но и не давая надолго забыть о себе, горел черный огонек.