Аннотация: (Сюжет повести основан на реальных событиях, которые произошли в 20-е годы прошлого столетия. Фамилия и имя главного героя изменены).
РУССКИЙ ДЬЯВОЛ.
(Сюжет повести основан на реальных событиях, которые произошли в 20-е годы прошлого столетия. Фамилия и имя главного героя изменены).
ГЛАВА 1.
Эвакуация началась 15 ноября 1920 года. Сто тысяч солдат и офицеров, остатки бывшей Добровольческой армии, а также 50 тысяч гражданских беженцев покидали Родину и уходили в неизвестность. Этот холодный осенний день капитан Владимир Голинцев запомнит навсегда. Он стоял на палубе английского транспортного судна, плотно окружённый соратниками по оружию, и смотрел, смотрел на удаляющуюся полоску земли. Это был Крым. Серое, затянутое тучами небо, вздыбленные темно-зелёные волны Черного моря. И тоска... Это была нечеловеческая тоска видеть навсегда удаляющийся берег Родины. Трюмы судна были забиты женщинами и детьми. А они, офицеры, стояли на открытой палубе, где негде было укрыться от пронизывающего насквозь ледяного ветра. Сзади раздался сухой щелчок выстрела, и кто-то громко произнёс:
- Подполковник Семёнов застрелился!
Все сняли головные уборы и перекрестились. Стоящий рядом с Голинцевым подпоручик Данилов, его старый боевой друг, процедил сквозь зубы:
- Ничего. Мы ещё вернёмся! Огнём и мечом пройдём! Они своей кровью захлебнутся. И затем, сжав руку Владимира, повторил:
- Капитан, мы вернёмся!
Голинцев молчал. Он был уверен, что они уже не вернутся. Никогда не вернутся! Какой-то незнакомый ему седой подполковник, стараясь перекричать свист ветра и шум корабельных двигателей, стал страстно убеждать:
- Господа! Не поддаваться панике! Наша вооружённая борьба продолжается! Командующий армией генерал Врангель на территории Турции скоро начнёт переформирование частей. Союзники нам помогут оружием и деньгами. Не пройдёт и года, как наши дивизии высадятся десантом на этих берегах...
Владимир поднял воротник шинели:
- Нет, я не хочу возвращаться на Родину, чтобы снова стрелять в таких же русских, как и я. Мне больно, очень больно видеть страдания моего народа, - думал он, уже не слушая подполковника. - Я остался один на всём белом свете. Отец с мамой погибли, сёстры умерли от тифа. Зачем мне жить? Достану сейчас револьвер и как подполковник Семёнов... Но самоубийство - это грех. И раз Господь дал мне эти испытания, я должен через них пройти. Значит, я должен жить! Боже, как я хочу жить! Ведь мне только 23 года. Из них четыре - я воюю. Сначала Великая, потом гражданская война. Смерть, кровь, страдания и зверства. Я исполнил присягу до конца и сейчас хочу просто жить...
На рейде Константинополя, без воды и еды, суда стояли уже третьи сутки. От жажды и голода в трюмах плакали дети и истерично кричали женщины. Царила неизвестность. Все офицеры говорили только о мести. Один Голинцев молчал. Он думал о том, как будет прощаться с товарищами. После мучительных размышлений Владимир пришёл к выводу, что надо будет уйти сразу, никому ничего не говоря.
Сойдя на берег, он так и сделал. Просто исчез. На местном рынке Голинцев продал свой револьвер, саблю и массивный серебряный портсигар. За вырученные деньги здесь же приобрёл приличный гражданский костюм, ботинки и небольшой чемодан.
Пообедав в дешёвом ресторанчике, Владимир снял комнату в убогой гостинице. Здесь, подперев дверь кроватью, он переоделся в купленную одежду. Подойдя к мутному зеркалу, висевшему на стене, посмотрел на своё лицо. Удивительно, но оно до сих пор было совсем юным. Мальчишеский задорный нос с веснушками и лёгкий румянец на щеках. Только васильково-голубые глаза, наполненные грустью, да седые пряди, незаметные среди русых волос, говорили о муках и страданиях, через которые он прошёл.
Открыв чемодан, Владимир принялся укладывать в него свои вещи. Икона с образом Казанской Божьей Матери, несколько семейных фотокарточек, орден Святого Георгия 4-й степени, полученный из рук самого Государя, орден Святого Владимира 4-й степени, пара капитанских погон уложены на самое дно. Затем последовала толстая пачка документов, завёрнутая в пергамент. В них отображена вся его жизнь. От метрики и справок о ранениях до загранпаспорта. Сверху Голинцев положил пару нижнего белья, бритвенный прибор и кожаный мешочек с 12 золотыми монетами. Оставался ещё очень дорогой старинный перстень с изумрудом и бриллиантами. Как гласило семейное предание, он был подарен прадеду Владимира за верную службу самой Екатериной Великой. Перстень передавался из поколения в поколение по мужской линии и являлся гордостью их династии. Его Голинцев спрятал в потайной карман пиджака. Всё, сборы закончены. Владимир перекрестился и вышел.
Через десять дней Голинцев сошёл на берег с испанского грузового судна "Изабель Ла Католика" во французском порту Гавр. Купил билет на поезд и прибыл в Париж. Здесь, в трущобном районе рядом с центральным рынком, он снял комнату на чердаке 4-х этажного дома. По ночам Владимиру не давали спать клопы и завывания котов на крыше. А ещё мучили тяжёлые воспоминания. Он засыпал лишь с рассветом, когда в крошечном окне уже виднелся кусочек серого зимнего парижского неба. От денег, вырученных за проданные золотые монеты, практически ничего не оставалось. Целыми днями Владимир бегал по городу в надежде найти работу. Он посещал различные государственные и частные конторы, банки, страховые компании и на своём безукоризненном французском языке осведомлялся о наличии вакансий. Но вышедшая победительницей в Мировой войне, Франция нуждалась только в очень дешёвой рабочей силе. Требовались рабочие на стройки с мизерными окладами и шахтёры для добычи угля с нищенской зарплатой.
Однажды на фонарном столбе Голинцев увидел небольшую афишу на русском языке. Поэт-эмигрант из России Валентин Парнах приглашал всех желающих на литературный вечер, посвящённый выходу в свет его сборника стихов "Монастырь муз".
Ровно в 8 часов вечера Владимир вошёл в кофейню "Хамелеон" на углу бульвара Монпарнас и улицы Кампар-Премьер. В густом тумане табачного дыма он с трудом нашёл свободное место у окна. Заказав гранёный графинчик белого кислого вина, осмотрелся вокруг. Помещение было до отказа заполнено русской публикой. Все жадно слушали молодых поэтов, читающих свои стихи. После каждого выступления следовал шквал аплодисментов. Официанты метались по залу, разнося дешёвое пиво в круглых бокалах, вино в гранёных графинах, жиденький кофе в высоких узких рюмках.
Неожиданно кто-то похлопал Голинцева по плечу. Он обернулся. Перед ним стоял невысокий, с бритой наголо головой, мужчина лет 26. Его правую щёку пересекал большой безобразный шрам.
- Сумбатов? Это Вы? - неуверенно и шёпотом произнёс Владимир.
- Конечно же, это я! - подтвердил тот.
Голинцев резко вскочил из-за стола и крепко обнял своего знакомого.
- Пойдём отсюда, - предложил Сумбатов. - Недалеко, в нескольких кварталах, я знаю довольно приличное бистро, где можно спокойно поговорить. Владимир рассчитался, и они вышли. Михаил Сумбатов, как и Голинцев, учился в Николаевском кавалерийском училище, но выпустился на один год раньше, в 1915 году. Пять лет они не виделись и ничего не знали друг о друге. Приятели шагали по улице, и Михаил, искренне радуясь, рассказывал:
- Я, свежеиспечённый офицер, получил назначение в Стародубовский драгунский полк. Ну а здесь, как всегда, вмешалась судьба. В это время начали формировать Экспедиционный корпус для отправки во Францию, и меня, как знающего язык этой страны, направили в Первую Особую бригаду. Комплектация её уже завершалась. Часть была стрелковой. Так я стал пехотным офицером. В апреле 1916 года мы прибыли во Францию. Для базы нашей Первой Особой бригады предоставили лагерь Майи в провинции Шампань. В июне нас перевезли на фронт к востоку от города Реймса. Наша бригада входила тогда в состав 4-й французской армии генерала Гуро. И началась позиционная война. Иногда, правда, происходили редкие стычки с немцами. Да и то, только в разведке. А в основном - тоска.
Сумбатов допил своё пиво и заказал ещё бокал. Достав портсигар, он предложил папиросу Владимиру.
- Спасибо! Уже месяц как бросил, - вежливо отказался он.
Михаил, делая глубокие затяжки, продолжил:
- В октябре 1916 года нас сняли с позиций и отвели на отдых. Весть об отречении Николая Второго от престола застала нас в тылу, в лагере Майи. В России тогда происходили события, которые переворачивали весь мир вверх ногами. Ну а здесь нас, верных присяге и союзническому долгу, вернули на фронт. Утром 16 апреля 1917 года наша бригада начала наступление на сильно укреплённую высоту в районе деревни Курси. Задача была прорвать неприятельский фронт. Два дня немцы косили нас из пулемётов. Все подходы к вражеским позициям были завалены трупами русских солдат. Земля стала коричневой от пролитой славянской крови.
Сумбатов неожиданно замолчал и стал грустно смотреть на тлеющий в пепельнице окурок папиросы.
За соседним столиком два плохо одетых француза, перебивая друг друга, рассказывали какую-то глупую историю своим спутницам. Женщины вызывающе и неприлично громко смеялись.
- Сейчас встану и разобью им морды, - хрипло произнёс Михаил, и лицо его стало пунцовым.
- Сиди, Михаил! - негромко, но твёрдо произнёс Владимир, схватив приятеля за руку.
- Зачем? Тебе что, хочется связываться с местной полицией? - начал он убеждать Сумбатова.
- Что полицейские мне сделают? Я - кавалер французской Военной медали! - заносчиво ответил Михаил и снова замолчал.
После длительной паузы он продолжил:
- Мы прорвали немецкий фронт ценой жизней четырёх тысяч солдат и тридцати офицеров. Это больше половины личного состава нашей 1-й Особой бригады. Меня ранили. Я год лежал в госпитале, - сказал Михаил и снова замолчал.
Затем, заказав ещё пива, Сумбатов спросил:
- Ну а ты, Голинцев, как в Париж попал?
Владимир глубоко вздохнул и, опуская все подробности, начал рассказывать:
- Я выпустился в апреле 1916 года в гусарский полк, который находился на Юго-Западном фронте. В мае началось наше знаменитое Брусиловское наступление. Через неделю жестоких боёв я был единственным оставшимся в живых офицером в эскадроне. Сам ещё мальчишка, принял командование. Через неделю и меня ранило. Тяжело... В декабре выписали из госпиталя, а в январе 1917 опять ранение и снова тяжёлое. В ноябре вышел из госпиталя. Армии уже не было, а в стране царил хаос... С 1918 по 15 ноября 1920 года воевал в Добровольческой армии. В кавалерии. Правда, при обороне Крыма командовал стрелковой ротой. Стал, как и ты, Михаил, пехотинцем, - грустно сравнил Владимир и продолжил:
- В гражданскую войну три раза был ранен. Родители погибли, сёстры умерли от тифа. Я остался один... Каждую ночь мне снится война.
- Мне тоже, - перебил его Сумбатов.
- Тебе в этом смысле повезло больше, - подчеркнул Голинцев.
- Не понял? В чём это мне повезло? - почему-то раздражённо спросил Михаил.
- Ты, друг мой, воевал с врагом. И я уверен, что тебе снятся бои с немцами. А я в моих кошмарах не вижу боёв в болотах Галиции 1916 года. Мне снится горящий Батайск 1919 года и перекопские позиции 1920 года. Каждую ночь, во сне, я, русский, стреляю в русских... И, поверь мне, это очень тяжело. Порой, это просто невыносимо... - Голинцев замолчал.
Нависла тяжёлая длительная пауза.
- Да, Владимир, ты прав, - уже примирительным тоном согласился Сумбатов и, закурив, добавил:
- Слава Богу, я не принимал участия в этой бойне русских с русскими. Ну, а в Париже, чем ты занимаешься уже целую неделю?
- Бегаю по разным конторам, пытаюсь найти хотя бы какую-нибудь работу. Согласен даже курьером...
- Ничего ты здесь не найдёшь, - в очередной раз перебил Голинцева Сумбатов и тут же пояснил:
- Наших здесь уже десятки тысяч, и каждый день всё приезжают и приезжают. Что тебя здесь ждёт? Тяжёлая чёрная работа в шахте или на строительстве железной дороги. Там ты очень быстро надорвёшь своё здоровье, зарабатывая гроши, и умрёшь на улице, как бродячий пёс.
- И что же делать? - с отчаянием в голосе спросил Голинцев.
- Уезжать из Франции и вообще из Европы, - уверенно ответил его приятель.
- Куда? - удивился Владимир.
- В Аргентину или Североамериканские Соединённые Штаты. Там для молодых, энергичных и образованных людей имеются большие перспективы.
- А ты, Михаил, почему же не уезжаешь? - полюбопытствовал Голинцев.
- Я? Я давно был бы там, - тяжело вздохнув, произнёс Сумбатов. - Дело в том, что с 1918 года у меня нет никаких вестей о родных в России. Я пытаюсь навести хотя бы какие-нибудь справки о них. Иногда даю объявления в газеты. Всё время посещаю места, где собираются русские беженцы... Но, увы, пока всё напрасно. И теперь, Владимир, представь, что я нахожусь по ту сторону Атлантического океана. Как я смогу продолжать поиски?
- А вот если ты захочешь, то я помогу тебе получить визу в Аргентину, - предложил Сумбатов. - Но сразу предупреждаю, что это будет стоить довольно приличной суммы. Я должен буду заплатить моему знакомому, влиятельному чиновнику Министерства иностранных дел Франции. Думай, Голинцев!
Владимир уже думал. Это было мучительно, потому что придётся продать свой фамильный перстень, а потом отправиться в неизвестность. Но в Аргентине он будет иметь шанс начать новую жизнь, а здесь... Здесь он действительно обречён на прозябание.
- Я согласен, - коротко ответил Голинцев.
На следующий день он продал перстень в ювелирном магазине и отдал почти половину полученных денег Сумбатову. У Голинцева теперь была целая неделя до следующей встречи с Михаилом. Он бездумно шагал по улицам и вспоминал Париж 1912 года. Тогда они были здесь всей семьёй. Какая это была сказочная поездка! Прогулки по Булонскому лесу. Собор Парижской Богоматери. А Эйфелева башня просто потрясла их всех. Ночью зажигались электрические фонари, и на улицах было светло, как днём. Толпы иностранцев, всюду смех, полные посетителей рестораны. Навсегда Владимир запомнил вкус свежих круассанов и аромат дорого кофе.
А сейчас он бродил по послевоенному зимнему Парижу. Серые дома, серое небо. Грустные, землистого цвета лица у редких прохожих. Холодный ветер пробирал до костей.
На набережной Сены вообще было безлюдно. Владимир стоял и смотрел на медленно ползущие по реке баржи. Пошёл дождь. Сначала мелкий, а потом всё сильнее и сильнее. Возвращаясь к себе на чердак, или, как говорят парижане, мансарду, Голинцев зашёл в полуподвальный магазинчик канцелярских товаров. Здесь он купил пачку дешёвого картона и несколько чёрных карандашей.
Дома, не снимая промокшей верхней одежды, Владимир принялся рисовать. На первом листе картона он быстро набросал удаляющийся берег Крыма, бушующие волны Чёрного моря и людей, стоящих на корме корабля. Это были его свежие воспоминания, которые бередили душу... Потом он нарисовал маму за роялем. Это она привила ему любовь к музыке и жажду к познанию иностранных языков. Сколько он себя помнил, в их семье всегда говорили на трёх языках: русском, французском и немецком. В родительском доме жил приглашённый отцом из Франции мсье Жак, который занимался с Владимиром и его сёстрами французским языком. Ещё он преподавал мировую литературу и историю, латынь и географию. Каждый год на семь месяцев в их имение приезжал герр Фридрих, бывший преподаватель Кёльнского университета. Он учил детей немецкому и английскому языкам, философии и математике.
Голинцевы с большим удовольствием принимали студентов-художников из Москвы и Санкт-Петербурга. Они приезжали к ним на каникулы по рекомендации Репина. Каждый день Владимир уходил с этими молодыми людьми в рощу, поле, на конюшню. Замирая от восторга, он восхищённо наблюдал, как студенты вдыхали жизнь в чистые полотна или белые листы бумаги. Вместе с ними он учился рисовать. Все говорили его родителям, что у Владимира большие способности. А гостивший как-то у них сам Илья Ефимович Репин, увидев работы маленького Голинцева, пришёл от них прямо в восторг.
- Юрий Владимирович, - сказал он его отцу, - вашему сыну Господь дал дар рисовать. Из него может получиться хороший художник.
- Сначала мой сын станет офицером и послужит России, а уже потом, как он сам захочет, - ответил отец.
Ежедневно, не прекращаясь, шли дожди. Владимир, замёрзнув за ночь в своей мансарде, каждое утро спускался в ближайшее убогое бистро. Здесь, заказав два чёрствых круассана и чашечку гадкого кофе, он проводил несколько часов. Голинцев читал газеты и наслаждался теплом. Потом он возвращался к себе на чердак, покупая по дороге большую бутыль дешёвого вина, немного сыра и хлеба, и принимался рисовать.
Через неделю Сумбатов вручил Владимиру его заграничный паспорт с аргентинской визой. На прощание они крепко обнялись.
ГЛАВА 2.
11 января 1921 пароход "Рейна Виктория" пришвартовался в порту Буэнос-Айреса. В каюту Голинцева вошёл офицер таможни. Поздоровавшись по-английски, он попросил предъявить документы. Владимир также ответил ему по-английски и протянул свой паспорт. Увидев двуглавого Российского орла на обложке, офицер почему-то с опаской взял его и стал внимательно изучать. Он пролистал страничку за страничкой, неторопливо рассмотрел лиловый штамп аргентинской визы. Затем объявил:
- Господин Голинцев, Вы задерживаетесь на борту судна до окончания более тщательной проверки Ваших документов и, не прощаясь, вышел.
Все пассажиры давно покинули судно, только Владимир метался по верхней палубе, терзаемый сомнениями.
- Неужели Сумбатов мне фальшивую визу подсунул? Нет, нет! Не может быть! Михаил - офицер, человек чести! Я его давно знаю, он не может... А если это сделал его знакомый, чиновник французского МИДа?
В тревоге и волнениях прошла ночь. На следующий день, часов в 10, в дверь его каюты постучали. Вошёл тот же самый чиновник таможни. - Здравствуйте, господин Голинцев! Добро пожаловать в Аргентину! - сказал он, широко улыбаясь, и протянул Владимиру его паспорт. Голинцев схватил свой чемодан и через несколько минут уже стоял на набережной Буэнос-Айреса. В его душе всё ликовало:
- Получилось! Получилось! Я - здесь!
Владимир остановил такси и на французском языке попросил отвезти его в Российское посольство. Таксист глупо смотрел на него, ничего не понимая. Голинцев повторил свою просьбу по-английски. Шофёр сразу же оживился, заулыбался, и автомобиль тронулся.
Через двадцать минут Владимир вошёл в приёмную посла Российской Империи в Аргентине Евгения Фёдоровича Штейна. Посол принял его незамедлительно. Пригласив сесть в удобное кожаное кресло, Штейн угостил его хорошим кофе. Евгений Фёдорович был похож на его отца. Лет шестидесяти, грузный, с копной седых волос на голове и бакенбардами на пол-лица. Внимательно смотря на Владимира своими умными, чуть насмешливыми глазами, он приятным низким голосом произнёс:
- Ну, милостивый сударь, рассказывайте!
Голинцев почему-то сразу проникся доверием к этому человеку и, ничего не скрывая, начал своё повествование с самого детства:
Как и все наши предки, мы жили в Орловской губернии. Мой отец, Голинцев Юрий Владимирович, полковник Его Величества лейб-гвардейского уланского полка, после выхода в отставку занимался разведением породистых рысаков. У нас был очень известный конный завод. Папа пользовался большим уважением и авторитетом у крестьян нашей округи. Летом 1917 года, во время массового оставления боевых позиций, дезертиры сбивались в вооружённые банды, которые грабили и убивали всех на своём пути. В сентябре 1917 года одна из таких стай нелюдей напала на наше имение. Вооружённые бандиты хотели с ходу захватить дом. Но не смогли... Отец с конюхами дали им достойный отпор. Произошёл настоящий бой.
Владимир замолчал. Сделав длительную паузу, он продолжил:
- Тогда эти кровавые хищники, обезумевшие от водки и жажды разрушения, подожгли дом. В пожаре сгорели отец, мама, конюхи и три женщины из прислуги.
Владимир снова замолчал. Затем, тяжёло вздохнув, сказал:
- Две мои младшие сестры в это время гостили в Орле в доме папиного однополчанина. Они пережили родителей ровно на один месяц. В октябре сёстры умерли от тифа. А я... Я лежал в это время в госпитале после тяжёлого ранения.
Голинцев откашлялся и продолжил грустное повествование о своей жизни. Он рассказал Штейну о гражданской войне, о том, как он сражался в рядах Добровольческой армии.
Посол слушал очень внимательно, не задавая вопросов. Большие напольные часы в кабинете пробили час дня, когда Владимир закончил. Евгений Фёдорович молчал. Потом он встал со своего кресла и, прохаживаясь по скрипучему паркету, задумчиво произнёс:
- Да, милостивый сударь, Вы правы: Белое движение умерло. И теперь все, кто в нём участвовал, должны думать, как жить дальше.
Потом, тяжело вздохнув, добавил:
- Да, Владимир Юрьевич, Вы ещё такой молодой, а уже прошли через ад. Несчастная наша Родина, что её теперь ждёт?
Помолчав немного, посол осведомился:
- Чем я могу Вам помочь?
- Евгений Фёдорович, у меня здесь нет знакомых, я не знаю испанского языка и, признаюсь Вам честно, я остался практически без денег, - объяснил Владимир.
Немного подумав, Штейн ответил:
- Возможности мои сейчас очень ограничены. Но я постараюсь помочь. Для начала дам Вам письмо.
Посол удобно устроился в кресле. Взяв лист прекрасной тонкой белой бумаги, он что-то написал. Закончив, вложил его в конверт и вручил Голинцеву.
- Поезжайте, милостивый сударь, на улицу Бразилия, 315 к отцу Константину, настоятелю Свято-Троицкого храма. Он сделает для Вас всё возможное.
Прощаясь с Голинцевым, Евгений Фёдорович признался ему:
- Владимир Юрьевич, Вы очень мужественный, честный и очень симпатичный мне человек. Всегда можете на меня рассчитывать!
Голинцев поблагодарил посла и вышел.
На улице он остолбенел от царившей здесь жары. По тротуару нескончаемо лился людской поток. Несмотря на палящие лучи солнца, мужчины были одеты в строгие тёмные костюмы с обязательным галстуком и шляпой. Все женщины были в элегантных длинных платьях с летними кружевными зонтиками в руках. Голинцев хотел было взять такси, но его внимание привлёк извозчик, одетый в типичную форму швейцаров дорогих гостиниц. Он сидел на облучке роскошной пролётки, расписанной драконами, цветочными узорами и диковинными орнаментом. На его лошади красовалась полосатая шляпа. Голинцев махнул извозчику рукой.
- На улицу Бразилия, 315, - сказал он извозчику по-английски и удобно устроился на сиденье.
Мягко покачиваясь, пролётка весело катилась по горячему асфальту. Владимир, сгорая от любопытства, спросил, кивая головой на лошадиную шляпу:
- А это зачем?
И немедленно получил ответ на ломаном английском языке:
- Сегодня очень жарко.
Они ехали по узким улицам, пересекая широкие проспекты. Неожиданно, затмевая все соседние здания своими размерами и красотой, перед ними возник дворец. Его стены были декорированы глазурованными плитками всех цветов. Опережая вопрос Голинцева, извозчик объяснил:
- Это вода для города. Внутри находится огромный резервуар.
Отец Константин Изразцов, настоятель единственного в Аргентине православного храма, принял Владимира очень радушно. Прочитав письмо Штейна, он сказал:
- Прошу Вас отобедать со мной. Я Вам, Владимир, предложу невиданное в этих местах блюдо: настоящую холодную окрошку.
После обеда они остались сидеть в прохладном зале.
- Как Вы, Владимир, перенесли долгое путешествие через Атлантику? Штормило сильно? - поинтересовался отец Константин.
- Да, немного качало. Но всё прошло благополучно. А вот уже здесь, в порту Буэнос-Айреса, возникли неприятные моменты, - ответил Голинцев и рассказал о странном поведении таможенного чиновника
Отец Константин выслушал его очень внимательно, а затем сказал:
- Вам, Владимир, повезло. В конце концов, Вам разрешили въехать в Аргентину. Я же знаю несколько случаев, когда нашими соотечественникам было в этом отказано.
- Почему же нас так здесь не любят? - удивился Голинцев.
- Дело в том, что аргентинское правительство очень сильно боится проникновения в страну коммунистической заразы. У властей и без этого проблем хватает. Например, анархисты-бомбисты.
- И здесь есть бомбисты? - изумлённо воскликнул Владимир.
- Представьте себе - да! Например, в июне 1910 года один из них бросил бомбу в
заполненный зрителями зал Театра Колон. Погибли и были ранены ни в чём неповинные люди. Кроме этого, в этой стране периодически взрываются тлеющие социальные конфликты, последний из которых произошёл в январе 1919 года. Тогда войсками и полицией были расстреляны бастовавшие металлурги. Похороны погибших превратились в открытый протест против правительства. На улицы Буэнос-Айреса вышли около трёхсот тысяч рабочих. В стычках между ними и силами правопорядка погибло более трёх тысяч человек. Эту неделю теперь называют не иначе как "Трагическая".
- Да, теперь понятно, почему меня сутки держали на судне, - задумчиво произнёс Голинцев.
- Владимир, Вы участник всех последних трагических событий на нашей многострадальной Родине. Как там сейчас? - попросил отец Константин.
Голинцев подробно рассказал о сражениях за Крым, об эвакуации Добровольческой армии и гражданских беженцев. Лицо священника стало суровым. Он встал, перекрестился и громко произнёс:
- Господи, спаси Россию!
И после паузы предложил:
- Пойдёмте, Владимир, я покажу комнату, где Вы сможете разместиться.
Он привёл Голинцева в небольшое помещение с высоким узким окном. Здесь стояли кровать, стул и шкаф.
- Раньше тут хранились самые ценные книги. Недавно мы их перенесли в библиотеку, а комнату подготовили для таких скитальцев, как Вы, - пояснил отец Константин.
- Устраивайтесь здесь. Да, ещё, не сочтите за обиду, примите от меня 30 песо на необходимые Вам расходы, - твёрдым голосом произнёс настоятель храма и протянул Владимиру деньги.
Лицо Голинцева мгновенно покраснело. Ему стало очень стыдно. Он хотел отказаться, но священник посмотрел на него так убедительно, что Владимир не решился этого сделать.
- Ну, а теперь отдыхайте, знакомьтесь с городом, начинайте учить испанский язык. Я же постараюсь в ближайшие дни помочь Вам с работой, - сказал отец Константин и, пожелав всего хорошего, ушёл.
Эта была первая ночь за последнее время, когда Владимира не терзали кошмарные сны о гражданской войне. Утром он, отдохнувший и свежий, вышел на улицу и бодро зашагал по узкому чистому тротуару. Минут через пятнадцать Голинцев оказался среди двухэтажных домиков, выкрашенных в кричащие цвета: ярко-красный, ядовито-жёлтый, тёмно-голубой... Через узкие, как колодцы, улочки были натянуты верёвки, на которых сушилось бельё. На крошечных балкончиках, где и одному человеку было тесно, сидели целые семьи. Женщины что-то шили, дети играли. Старики дымили папиросами, рассматривая прохожих.
- Это я попал в район, который называется Ла Бока, - догадался Владимир, вспомнив вчерашний рассказ отца Константина о Буэнос-Айресе. - Мне надо было вверх идти, по улице Бразилия, а я, наоборот, спустился к реке.
Голинцев попытался выбраться из лабиринта этих улочек и тупиков, но ещё больше заблудился. Вскоре вместо домов возникли огромные кучи песка, щебня и угля. Запахло свежестью воды.
- Это я уже в порту,- вслух произнёс Владимир и, обойдя гору камней, очутился на площади.
Над ней стоял сизый туман от жарящегося здесь мяса. По всему периметру площади были расставлены большие решётки, под которыми тлели раскалённые угли. На решётках лежали сотни больших кусков шипящего на огне и вкусно пахнущего мяса. Повсюду, прямо на земле, сидели портовые грузчики в грязной одежде. У них был обед. Рабочие ели мясо. Голинцев обратил внимание, как это делалось. В правой руке все держали нож. В левой - приличный ломоть белого хлеба с мясом сверху. Всё это вкладывалось в рот и у самых губ обрезалось острым ножом. Затем, отрезанный кусок медленно, неторопливо прожёвывался. Эта обеденная процедура проходила молча и сосредоточенно. Только шипение мяса на решётках да чириканье воробьёв нарушали тишину на площади.
После долгих блужданий среди штабелей брёвен, ящиков и бочек Владимиру наконец-то удалось выбраться на широкую улицу. По булыжной мостовой с грохотом проезжали гружёные телеги, запряжённые сильными лошадьми. Надрывно ревя моторами, выбрасывая выхлопные газы, ползли грузовые автомобили со щебнем и песком. Изредка, мелодично поскрипывая и подпрыгивая на ухабах, проносились пролётки. По обеим сторонам улицы тянулись серые одноэтажные дома. Шагая по тротуару, Голинцев с любопытством смотрел в их открытые двери. Все дома были построены в испанском колониальном стиле. Внутри - общий дворик, в который выходили 10, 15, а иногда и больше комнат. В каждой обитала одна семья. Напротив своих дверей одни женщины что-то готовили на жаровнях, другие стирали бельё в больших тазах или что-то пили через металлические трубочки из сушёных тыковок.
Мате, - догадался Владимир.
Находиться на улице уже было невозможно. Палящие лучи солнца буквально сжигали. Увидев небольшой ресторанчик с вывеской "НАСТОЯЩАЯ ИТАЛЬЯНСКАЯ ПИЦЦА", Голинцев без колебаний туда вошёл. Внутри было очень чисто и уютно, а самое главное - довольно прохладно. Владимир заказал по одной порции пиццы с грибами, с сыром, анчоусами и бокал неплохого холодного пива. Наслаждаясь едой, он ждал, когда спадёт жара. В половине пятого, подозвав официанта, Голинцев уже по привычке попросил по-английски счёт:
- 75 сентаво, - услышал он в ответ.
- Сколько?! - удивлённо переспросил он.
- 75 сентаво, - повторил официант.
- Какая всё-таки в этой стране дешевизна! - изумляясь, подумал Владимир. - Вчера я заплатил 90 сентаво за такси и 60 сентаво за извозчика. А сейчас за такой вкусный и обильный обед - всего 75 сентаво!
Голинцев, поблагодарив официанта, положил на стол один песо и вышел.
Солнце уже заходило за горизонт, когда Владимир пришёл в тенистый зелёный парк на площади Конститусьон и сел на свободную скамейку. Все дорожки здесь были запружены людьми. Одни спешили, чтобы вовремя попасть на поезд, который отправлялся с вокзала, находящегося в конце парка. Другие медленно прогуливались, наслаждаясь вечерней прохладой. Вскоре зажглись электрические фонари, и стало очень светло. В траве затрещали сверчки.
На следующее утро Владимир отправился знакомиться с городом очень рано, чтобы использовать утреннюю прохладу. В 8 часов он уже был в центре аргентинской столицы.
- Где я? - спрашивал он сам себя. - В довоенном Париже или богатом Нью-Йорке?
По улицам проносились новые, сияющие краской автомобили. Звенели проезжающие трамваи. Сверкали своими натертыми стёклами витрины магазинов дорогой французской одежды, английского сукна и табака. На прилавках ювелирных лавок, переливаясь всеми цветами радуги, лежали драгоценности из Голландии и последние модели часов из Швейцарии. На улице Флорида из дверей одного из ресторанов исходил такой вкусный запах, что Голинцев не смог устоять и вошёл. Здесь ему предложили великолепный ароматный кофе и нежные хрустящие круассаны.
- Мне кажется, что они вкуснее, чем те, которые мы ели в Париже в 1912 году, - подумал Владимир.
Наслаждаясь кофе, он пролистал местные газеты "Ла Пренса", "Ла Разон", "Ла Насьон", которые официант принёс ему вместе с завтраком.
На углу улиц Флорида и проспекта Ривадавия Голинцеву в глаза бросилась вывеска "МУЖСКАЯ МОДНАЯ ОДЕЖДА ИЗ ПАРИЖА". Он вошёл. Служащий, парень лет 19, сразу же бросился к нему и поздоровался по-испански.
- Доброе утро! - ответил ему Владимир по-французски. - Я хотел бы...
- Господин Анри! Господин Анри! - позвал служащий. Из боковой двери немедленно появился невысокий худой мужчина лет пятидесяти с большим носом и бегающими глазами:
- Доброе утро! Чем я Вам могу помочь? - сказал он по-французски.
- Здравствуйте! Я хотел посмотреть, а, может, что-то и купить, - объяснил на своём безукоризненном французском Голинцев.
- Разрешите представиться. Анри Лусто, хозяин этого магазина, - с достоинством произнёс мужчина и протянул ему руку.
- Голинцев, - просто ответил Владимир.
- Вы русский? - удивился Анри. - А я почему-то был уверен, что разговариваю с моим соотечественником.
- Да, я русский, но недавно приехал из Парижа, - ответил Голинцев.
- Что, правда? - снова удивился хозяин магазина.
- Да, третий день я нахожусь здесь, в Буэнос-Айресе, а до этого две недели провёл в Париже.
- Извините, господин Гол.., Гол...
- Голинцев, - подсказал Владимир.
- Господин Голинцев, у Вас не найдётся нескольких минут, чтобы поговорить со мной? - вежливо поинтересовался Анри.
- Да, конечно, - ответил Владимир.
- Тогда я Вас приглашаю в мой кабинет, - торжественно произнёс хозяин магазина и приказал служащему:
- Закажи кофе и печенье в ресторане! Пусть принесут! И побыстрее!
Кабинет господина Лусто был обставлен дорогой дубовой мебелью. Повсюду лежали и висели рисунки, фотокарточки мужской одежды.
- Прошу Вас, присаживайтесь, - предложил Анри, указывая на кресло. - Ах, Париж, Париж... Какой город! Самый красивый в мире! - закрыв глаза и покачивая головой, мечтательно сказал хозяин магазина.
- Извините, господин Анри, - вежливо возразил Голинцев, - но мне кажется, что и Буэнос-Айрес тоже красивый город.
- Что? - громко, почти испуганно закричал Лусто. - Где Вы, господин Голинцев, видели город? Это же хаотичная куча зданий! Жалкие копии домов Парижа и Лондона! И где? Только в центре?! А Вы бывали на окраинах города?
- Да, вчера. В Ла Боке, - ответил Владимир.
- Ну, это зона порта и пролетарский район... А вот Вы бывали там, где живут маргинальные личности, на самой окраине?
- Ещё нет, - честно признался Голинцев.
- И не вздумайте! Вы там ничего не увидите, кроме грязи. А ещё Вас там могут запросто ограбить или даже убить! - предупредил хозяин магазина.
- Конечно, конечно. Но местные музеи и картинные галереи мне хотелось бы увидеть.
- Какие музеи, господин Голинцев?! - громко, почти с отчаянием закричал Анри. - Здесь нет ни одного достойного музея! Более того, в Буэнос-Айресе Вы не найдёте ни одного выставочного зала, не говоря уже о картинной галерее. Это же столица креолов? А у них есть деньги, но отсутствует самая элементарная культура.
- Мне рассказывали, что Театр Колон самый большой и красивый во всём Новом свете, - удалось, наконец, вставить фразу Голинцеву.
- Да, это так, - согласился Анри. И сразу же, захлёбываясь словами, выпалил:
- А Вы знаете, для чего он был построен? Для того, чтобы местные невежественные богатеи имели возможность демонстрировать друг другу свои наряды и украшения! Появляться два раза в одном и том же платье и тех же бриллиантах является самым большим позором для женщины местного высшего света. Вы, господин Голинцев, думаете, что в Театр Колон ходят слушать оперу? Нет, и ещё раз нет! Ходят туда только для того, чтобы похвастаться своим богатством!
В двери постучали, и хозяин магазина прервался.
- Да! - закричал он.
В кабинет вошёл официант из соседнего ресторана с подносом. Он выставил на стол две чашечки кофе, печенье в вазочке и удалился.
- Угощайтесь, господин Голинцев!
- Спасибо, - поблагодарил Владимир и спросил:
- А метро? Я ещё не был. Но все говорят, что одно из самых современных...
- Метро?! - снова перебил его Лусто. - Это же точная копия лондонской подземки. Ведь строили его англичане. Всё привезли сюда, до самого последнего винтика, до самой последней гайки, из Великобритании. А почему? Потому что креолы не имеют и не хотят иметь своей промышленности. Всё здесь привозное, скопированное и безвкусное!
Анри сделал короткую паузу. Отпив из своей чашки маленький глоток кофе, он продолжил:
- Вы, господин Голинцев, не представляете, как я страдаю в этой стране! Уже шесть лет.
И хозяин магазина продолжил жаловаться на Аргентину и её жителей.
Но Владимир его уже не слушал. У него жутко разболелась голова. Он любезно попрощался с Анри и вышел на улицу. Увидев первую же станцию метро, он спустился туда.
Да, Анри был прав. Здесь всё было английским. Вагоны, рельсы, турникеты... Всё было привезено из Великобритании. И форма у служащих метро была английская. Даже движение здесь, под землёй, было левосторонним.
- Ну и что? - мысленно возразил Голинцев Анри Лусто. - Зато всё здесь очень удобно, чисто и даже красиво!
Вечером он посетил один из множества кинотеатров, где посмотрел американский фильм о приключениях двух ковбоев.
На следующий день Владимир решил пересечь город на трамвае. Он поднялся в вагон маршрута номер 96 и, заплатив кондуктору 10 сентаво, удобно устроился у окна. Трамвай быстро мчался по широкому проспекту Ривадавия, стуча колёсами на стыках рельсов и звеня на перекрёстках. Многоэтажные дома сменялись площадями и парками. Повсюду пестрели вывески мясных и овощных лавок, булочных, ресторанов, различных магазинов и магазинчиков.
Минут через сорок трамвай свернул на узкую улочку с разбитой булыжной мостовой. Вскоре за окном стали появляться странные строения со стенами из глины и крышами из чёрного сгнившего камыша. Потом исчезла и булыжная мостовая. Трамвай медленно пробирался по улице, состоящей из ям и оврагов, проделанных дождями.
- Приехали! Конец маршрута! - объявил кондуктор.
Голинцев вышел.
- Боже мой! Куда это я попал? - подумал он, осматриваясь вокруг.
Среди куч бытового мусора виднелись лачуги, построенные из разрезанных на куски металлических бочек из-под керосина. В луже лежала большая чёрная свинья. Худые облезлые собаки с визгом дрались из-за объедков. У одной лачуги сидели несколько человек в заношенной одежде. Они пили мате, передавая друг другу тыковку с торчащей оттуда ржавой трубочкой. В дверях соседних жилищ матери искали вшей в головах своих многочисленных чумазых и босоногих детей.
Две юные проститутки лет по шестнадцати, с сильно нарумяненными щёками, медленно шагали среди этого зловония. Нарочито задирая и без того короткие юбки, они старались обходить лужи, не наступая в грязь. Увидев Голинцева, жрицы любви принялись ему что-то кричать, посылая при этом воздушные поцелуи. Владимир демонстративно отвернулся. С другой стороны трамвайной остановки, в тени чахлого дерева, небритый грязный старик доил худую корову. Возле него стояли три женщины с пустыми кувшинами из жести.
Громко звеня, подъехал трамвай. Голинцев, пропустив вперёд проституток, поднялся в вагон. От всего увиденного у него защемило сердце.
- Быстрее отсюда, быстрее! - думал он.
Обедал Владимир в ресторане на улице Альсина. Из-за жары у него не было аппетита. Поэтому подошедшего к нему официанта, понимавшего по-немецки, попросил принести ему небольшой кусочек бифштекса и салат. Зал был заполнен служащими из близлежащих банков. Все они были одеты в дорогие строгие костюмы и белые шёлковые рубашки.
Официант поставил перед ним "небольшой" бифштекс размером с поднос, салатник с нарезанными овощами, бутылочку оливкового масла и холодную воду в графине. За всё это и ещё мороженое на десерт Голинцев заплатил 80 сентаво.
- Какая дешевизна! - снова подумал Владимир, покидая ресторан.
ГЛАВА 3.
Утром следующего дня отец Константин представил Голинцеву невысокого лысоватого мужчину лет сорока с военной выправкой.
- Подковкин Семён Иванович, - чётко, по-военному, доложил тот.
Через несколько минут выяснилось, что бывший унтер-офицер российской армии является хозяином русского ресторана и подыскивает себе администратора. Немного заикаясь и путая слова, Семён Иванович объяснил, что нуждается в доверенном человеке.
- Владимир Юрьевич, пойдёте ко мне администратором? - наконец предложил Подковкин.
- Да, - коротко ответил Голинцев, не задавая никаких вопросов.
Подковкин Семён Иванович приехал в Аргентину в 1915 году. Каким образом ему удалось попасть сюда, не знал никто из его знакомых. Оставалось также загадкой и то, откуда Семён Иванович был родом. Но всем было известно, что на второй месяц своего прибытия Подковкин открыл собственный русский ресторан. Его очень удобное расположение и экзотическое для этих мест название "СИБИРЬ" стали залогом успеха. За короткий срок ресторан превратился в престижное ночное заведение для мелких служащих и моряков.
На следующий день для Владимира началась новая жизнь. В шесть утра он должен был являться на службу. В его обязанности входило: контролировать уборку зала, оставленного ночными клиентами в неприглядном состоянии и принимать продукты от поставщиков. Для этого в распоряжении Голинцева имелись два аргентинских восемнадцатилетних юноши. Они всегда появлялись на работе с опозданием на 20, а иногда и 40 минут. С заспанными лицами эти служащие медленно натирали паркет и зеркала, мыли окна. При каждом удобном случае его подчинённые норовили пробраться на кухню, чтобы, похитив там что-нибудь съедобное, тут же его употребить. А после обеда юноши прятались под столами и спали. Весь этот мучительный для Владимира процесс подготовки ресторана к новой ночи занимал в среднем 12 часов. За эту работу без выходных Подковкин положил ему оклад в 100 песо и дал право бесплатно питаться. Деньги небольшие, но они позволили Голинцеву снять крошечную квартиру в двух кварталах от ресторана, на улице Дефенса. После работы, несмотря на усталость, Владимир всегда читал газеты, стараясь побыстрее овладеть испанским языком и быть в курсе всех событий, происходящих в мире.
Наступил месяц май. Зачастили дожди. Утренние туманы покрывали город плотным белым покрывалом. Одежда, стены, асфальт - всё было мокрым от царившей повсюду влаги. Отовсюду исходил запах сырости... Это был конец аргентинской осени. Заныли фронтовые раны Голинцева. Порою боль обострялась до того, что не давала ему заснуть. Никому никогда не жалуясь, Владимир каждый день являлся на работу, не опаздывая ни на минуту.
Утром 12 мая Голинцев беседовал с Подковкиным, который после ночной работы уже собрался уходить. Неожиданно в дверь позвонили. Хозяин открыл. На пороге стоял почтальон в форме:
- Господин Голин.., Голин..., - попытался произнести он фамилию Владимира, забыв поздороваться.
- Голинцев, - подсказал Семён Иванович.
- Да, да, - обрадованно подтвердил почтальон, немедленно вручив Подковкину два конверта и так же, не прощаясь, ушёл.
Хозяин ресторана держал в руках конверты и не мог оторвать от них взгляд. Один был из Министерства иностранных дел, а другой - из посольства Российской Империи в Аргентине. Наконец, Семён Иванович передал почту Владимиру и застыл в любопытном ожидании. Голинцев, не медля, в его присутствии вскрыл конверт из МИДа. Там находилось приглашение на торжественный приём по случаю Праздника 25 мая (Дня Майской революции). Письмо было отпечатано на официальном бланке и лично подписано Министром иностранных дел Аргентины. Владимир, покачав головой, вручил приглашение Подковкину. Тот почтительно взял бумагу и, морща лоб, шевеля губами, принялся читать. Дойдя до конца текста, изучив подпись и печать, Семён Иванович икнул от испуга. В это же время Голинцев читал письмо от Евгения Фёдоровича Штейна.
- Дорогой Владимир Юрьевич! - обращался к нему посол. - Прошу Вас обязательно присутствовать на приёме во Дворце МИДа по случаю празднования Майской революции в Аргентине. Я Вас там представлю одному очень влиятельному человеку.
Также, Владимир Юрьевич, спешу Вас уведомить, что все приглашённые на данный приём должны прибыть во фраках. До встречи во Дворце МИДа 25 мая 1921 года. Штейн.
Заикаясь от почтения, Подковкин, подобострастно глядя в глаза Голинцеву, прошептал:
- Это как же понимать, Владимир Юрьевич? Вы что, лично знакомы с Министром иностранных дел Аргентины?
- Министр - мой хороший приятель, - пошутил Голинцев.
Но Семён Иванович этого не понял. Он стоял, как вкопанный, смотря то на письмо, то на Владимира.
- Мне нужен фрак и выходной день на 25 мая! - почти приказным тоном объявил Голинцев.
- Сделаем! Всё сделаем, Владимир Юрьевич! - залебезил перед ним Подковкин.
Буквально через час Семён Иванович привёз прямо в ресторан портного. Сняв с Владимира мерки, тот пообещал через неделю доставить фрак, брюки и рубашку.
Действительно, в указанный день всё было готово. Хозяин ресторана за всё заплатил из своего кармана, попросив Владимира принять это как любезность с его стороны.
25 мая Аргентина праздновала очередную годовщину Майской революции. Рано утром Владимир вышел из дома, чтобы увидеть парад. Город вырядился в цвета национального флага: голубой фон с белой продольной полосой посередине. Флаги свисали с балконов, реяли на фонарных столбах. Маленькие флажки от лёгкого ветерка колыхались на пиках конных гренадёров. Владимиру с трудом удалось протиснуться в толпе людей, собравшихся у Касы Росады, Президентского Дворца.
Иполито Иригоен, Президент Республики Аргентина, принял парад. И перед глазами Голинцева начали прохождение лучшие части национальной армии. Первыми, на прекрасных ухоженных конях, шагом, повзводно, прошествовала гвардия, выделяясь красными лацканами на мундирах и белыми султанами на высоких киверах. Проехала конная артиллерия, громко громыхая орудиями. "Пропечатала" шаг пехота в касках с шишаками и зелёными подвесками эполет. Выдерживая идеальное равнение, промаршировали гардемарины Морского корпуса в белых брюках и коротких чёрных кителях.
От этого зрелища у Владимира (впервые за последнее время) появился необыкновенный душевный подъём. Он вспомнил себя верхом на чистокровном жеребце в офицерском гусарском мундире. А теперь Голинцев был лишь обыкновенным зрителем в толпе, в непривычном до сих пор гражданском костюме. И Владимиру стало грустно...
В шесть часов вечера того же дня Владимир прибыл на торжественный приём во Дворец Министерства иностранных дел. Здесь к нему сразу подошёл Евгений Фёдорович Штейн. Они обнялись.
- Очень рад снова увидеть Вас, Владимир Юрьевич! - сказал посол.
- Я тоже, - искренне ответил Голинцев и продолжил:
- Получив приглашение, я ничего не понял. Но после прочтения Вашего письма всё стало на свои места. Как Вы, Евгений Фёдорович, меня разыскали?
- Через отца Константина, конечно же, - ответил Штейн и поинтересовался в свою очередь:
- Как Вам здесь нравится?
- Как-то не по чину мне находиться в этом Дворце, среди таких высокопоставленных персон.
- Нет, нет, Владимир Юрьевич! - энергично запротестовал посол. - Я твёрдо убеждён, что Вы единственный из наших соотечественников, живущих здесь, достойны представлять Россию на этом приёме. Поэтому я и послал прошение в МИД Аргентины, чтобы Вас пригласили.
- Да, когда хозяин ресторана, где я работаю, увидел это письмо на официальном бланке, то едва не лишился чувств, - рассказал Штейну Владимир, и они вполголоса рассмеялись.
- Я, милостивый сударь, как и обещал, сейчас Вас представлю одному очень влиятельному господину, - прошептал Евгений Фёдорович на ухо Голинцеву.
- Позвольте узнать, кому? - спросил Владимир.
- Полковнику Шерифе. Военному министру Республики Парагвай. Хочу Вас сразу предупредить, что он ярый германофил. Настоящий пруссак. В молодости закончил в Германии военное училище. Я уверен, что и с Вами он будет разговаривать только на немецком языке, - объяснил Штейн.
Они подошли к смуглому невысокому брюнету лет 45, с большими усами в стиле кайзера Вильгельма.
- Господин полковник, - торжественно произнёс по-испански Евгений Фёдорович. - Разрешите Вам представить капитана российской армии Голинцева Владимира Юрьевича, о котором мы с Вами говорили в прошлом месяце.
Полковник, изобразив на лице слащавую улыбку, подал руку Владимиру и поздоровался по-немецки: