Булат : другие произведения.

Саса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
   Саса
  
  
   Наш крошечный самолетик резко упал на правое крыло, и в иллюминаторе рыбная чешуя поверхности озера заблестела совсем рядом. Потом корпус выпрямился, раздался удар о воду, полетели брызги, и мы остановились.
   Всего полтора часа лету от большого города, лету над озерцами, болотами, тайгой. Озеро большое, полдня на моторке из конца в конец, и везде острова, островки, просто пятачок земли над водой с двумя березами. Говорят, больше трехсот островов. На островах разбросались серые деревушки, часовенки, или просто стоит один дом с сараем, да и все тут. А деревушки - все "наволоки" да "салмы". Долго понять не могли, что эти слова означают.
   На берегу, в главном "наволоке" простая изба с тряпочным ведром на шесте над крышей. Ведро показывает, куда ветер дует, а изба - местный аэровокзал. На крыльце стоит, видимо, хозяин этого учреждения. На нем синяя летная фуражка без кокарды, белая рубашка, диагоналевые галифе и тапочки. Он грызет соломину и смотрит свысока, с четвертой ступени: "Никого сейчас не найдете. Покос". Мы говорим, что, мол, не задаром, хорошо заплатим. Он лениво показывает на дом, который стоит на горушке и говорит про какого-то Леньку, но "навряд ли".
   Оставляю приятеля на рюкзаках загорать, а сам иду по тропинке в гору. Вокруг избы с заборами, и из-под каждого забора выскакивает по собаке, а то и по две, чтобы меня облаять. На тропинку выходит парень в майке с двумя ведрами воды, который и оказывается Леней. Он говорит шустро, грамотно, видно классов семь кончил: "Не, щас не смогу. Не-не, щас не смогу, только вечером, часиков в шесть, даже лучше в семь". Ну ладно, до шести еще пять часов загорать. Можно половить с пирса, да лень распаковываться. Сидим на теплых белых досках, вокруг вода, камни, камыш. Хорошо. Выходит на пирс старичок в темном, неопределенной выделки, костюме, кепке, резиновых сапогах. Начинает отцеплять лодку. Мы вскакиваем, бежим к нему: "Дед! На "наволок" не отвезешь? Заплатим!". "Сидайте!".
   У деда лодка большая, можно взвод увезти, но внутри больно грязная, плавают в воде пятна мазута. Он ткнул сапогом какой-то рычаг, и мы поплыли. Грохот от дергающегося движка такой, что в самое ухо кричи - ничего не слышно. Плывут мимо острова, островки. Вот слева островок - зеленая горка, будто вырезанный по линейке правильным конусом, без единого дерева. На самой макушке черная часовенка с крестом. Справа остров пологий, у берега тростник, валуны, за ними березки. Потом вода раздается вширь, опять справа вдали остров. Наш кормчий то ли спит, то ли сощурился - не понять, но по волнистому следу на воде видно, что идем прямо. Часа через два хода причаливаем к пирсу из двух досок на подгнивших бревнах. На пирсе ребятишки. Из воды торчат две любопытные головы. Пацаны в трусиках, девчонки в мокрых платьях. Они в платьях и купаются. Даем деду пятисотенную. Тот удивленно вертит денежную купюру в руках, потом снимает кепку, кланяется: "Спасибо, робяты".
   Этот "наволок" - деревенька домов двадцать, но живут в девяти. Остальные заколочены. Заколочена и часовенка на высоком месте. Ребятня обступает нас и наши пожитки. Некоторые трясутся и в мурашках - перекупались. Но любопытство сильнее всего. Только ступили на земную твердь, откуда ни возьмись, сбегаются собаки обнюхать приезжих. Но трусоваты, близко не подходят. Одна, видать, самая смелая, рыжая и вислоухая, подошла к нам, хотела тявкнуть, но передумала. Потом, стыдливо оглядываясь, побежала к остальным.
   Двинулись к ближайшей избе. В дворике, за жердяным забором - маленький мужичок в возрасте не то тридцать, не то шестьдесят и стругает рубанком доски. Остов наполовину готовой лодки стоит у него на козлах. У старика неопределенного возраста на лице щетина и многих зубов во рту не хватает, точнее сказать, мало осталось. "Привет!",- говорим. "Привет, привет!", - отзывается он и продолжает, как ни в чем не бывало снимать стружку. Мастер стрижет и стрижет, а мы молчим. Вдруг он остановился, взял в руки доску, повернул со всех сторон, прицелил глазом и отложил в сторону: "Ну что, закурим что ли?". Мы с готовностью тянем пачки, но он не берет: "Э, не-ет, я свои". Достает из кармана неказистый портсигар и разминает папироску.
   Знакомимся. Он - Николай Иванович. Начинает объяснять нам, что главное в лодке - это хороший брус, форштевень и ахтерштевень. Главное - форштевень. Это такое бревно, которое находится в носу лодки. "Сейчас делают сборный форштевень, но я по старинке, из одного дерева. Вот этот брус неделю в лесу искал. Зато уж крепко". Смысл в том, что этот фундаментальный брус, к которому крепятся доски обшивки, должен иметь изгиб, иначе обвод в соответствии с формой судна. На нем лежит основная нагрузка, особенно при волне. Если брус сборный, то со временем крепление расшатывается, лодка начинает течь и уж ничего с ней не поделать. Цельное дерево служит очень долго. "Моя лодка, - говорит Николай Иванович,- за день больше двух кружек воды не наберет, если волны нет. Раньше одна лодка всю жизнь служила, да еще детям оставалась. Мы по озеру под парусом ходили. Моторов-то не было.
   Поговорили о рыбалке, как ловится, да что ловится, да на какую снасть. Хозяин только рукой махнул: "Э-э! Какая там снасть? Это у вас в городе то да се, хитрости всякие придумываете. А тут рыба не балованная. На все берет". Он встал, зашел в сарайчик и вышел оттуда с какой-то дубиной: "Вот моя снасть! Палка да капроновый шнур".
   Действительно, к концу дубины была приделана веревка примерно такая, на какой женщины белье сушат. Поплавок сделан из куска пенопласта размером с кулак, а ржавый крючок не меньше мизинца.
   В общем, знакомство состоялось. Николай Иванович повел нас к одиноко стоящему кособокому двухэтажному дому, окна первого этажа наполовину ушли в землю. Вошли внутрь. Первый этаж до потолка завален сеном. Наверх вела шаткая лесенка, и весь дом будто бы немного шатался, словно стоишь на палубе корабля. На втором этаже две комнаты, одна тоже наполовину завалена сеном, вторая пустая в три окна. Простой дощатый пол, по стенам две скамьи и стол.
   С нами вместе в дом пришел маленький парнишка в синих выцветших трусах и босой. Николай Иванович цыкнул на него строго: "Ты чего пришел?". Мальчик стоял у стенки, опустив голову и поставив ступню левой ноги со скрюченными пальцами на правую ногу. Отвечал бойко: "А ничего-о, так плосто". Мы стали располагаться и разбирать вещи, пригласили хозяина вечерком в гости, намекнув на угощенье. Но он заторопился: "Да ладно, там видно будет". Мальчик остался и рассматривал наши пожитки. Я повернулся к нему, спросил: "Как тебя зовут?". Он с готовностью ответил: "Саса Гавлилов".
   У Саши физиономия смышленого плутишки, волосы русые, но среди них прядки темнее, ротик, носик, подбородок - все миниатюрное, прямо точеное, глаза светло-карие, с хитринкой, на носу несколько веснушек. Ему, видно, очень хотелось поговорить.
  -- А вы кто, тулисты?
  -- Туристы. Вот будем рыбу ловить. Как тут у вас рыбка ловится?
  -- Маленько ловится.
  -- А какая?
  -- Та лазная. Плотва, сюцки, на луде окуни.
  -- Где окуни?
  -- На луде.
  -- А что такое луда?
  -- Ты сто, глупый сто ли? На лу-де!
  -- На какой луде? Я не знаю, что такое луда.
   Саша покачал головой:
  -- Такой больсой, а не знаес. Влес ты все, Миска.
  -- Да я не Мишка, меня зовут дядя Олег.
  -- Лаз не знаес пло луду, значит Миска.
  -- А у тебя братья или сестры есть?
  -- Есть! - сказал Саша с гордостью.
  -- А сколько их у тебя, один или два?
   Саша нахмурил брови и стал загибать пальцы на руке:
  -- Минька, та Любка, та Онька, та Саска, та ...Нет, снова...
   - Минька, та Любка, та Онька, та Саска, та Верка, та я.
   Поднял две руки с загнутыми пальцами:
  -- Вот сколько!
   Задумался на несколько секунд, а потом выпалил:
   - Сесть!
  -- А как же ты считаешь? Сашка да я.
   - Ведь ты и есть Сашка. Что же ты себя два раза считаешь?
  -- Нисево не два лаза. Саска и я.
  -- Так ведь ты - Сашка?
  -- Ну...
  -- Что же, у вас два Сашки?
  -- Два...
  -- Так не бывает.
  -- Бывает.
  -- Значит, он не твой брат.
  -- Блат!
  -- Ну, значит, не родной, а двоюродный.
  -- Не двоюлодный, а лодной. Нисего ты не понимаес, Миска!
  -- Ну ладно, а папу твоего как зовут?
  -- Николай Ивановиц.
  -- Так это твой папа нас сюда привел?
  -- Ты дулной, сто ли?
  -- Почему дурной? Я же не знаю, Я же вас первый раз вижу. Мы только что познакомились.
   Сашка снова задумался, видимо, сообразил, что зря он меня дурным обозвал:
  -- Конесно, папа.
  -- А сколько тебе лет?
  -- Семь.
  -- Так, значит, ты в школу пойдешь?
  -- Ага! - сказал он с гордостью.
  -- Вот видишь, пойдешь в школу, а буквы не выговариваешь.
  -- Я выговаливаю.
  -- Ну ладно. Так если у тебя папа Николай, значит, ты - Александр Николаевич Гаврилов.
  -- Ага.
  -- А у другого Сашки какая фамилия?
  -- Гавлилов.
  -- А отчество? Как его папу зовут?
  -- А я не знаю.
  -- Значит, у него другой папа?
  -- Длугой.
  -- А ты говоришь, что он твой родной брат.
  -- Лодной.
  -- Ну, бог с тобой. А как же вы тут в школу ходите? Ведь на вашем острове школы нет.
  -- А мы на лодке поплывем.
  -- А если, например, ветер, буря?
   Сашка немного озадачился:
  -- Если ветел?.. Вселавно полывем.
  -- Ну а зимой, когда озеро замерзнет?
  -- На лосади.
  -- Ну а если лед тонкий, тогда как?
   Он опять задумался:
  -- Тогда никак.
   Мы, наконец, разобрались с вещами и решили, что спать нам будет очень удобно и мягко. В спальных мешки на сене будет отлично. Но вот как быть с пищей? Надо что-то варить. Уже сейчас мы ощущаем голод, неплохо было бы пообедать. Правда, с хлебом мы промахнулись. На острове магазин есть, но хлеба там нет. Мука. Хлеб пекут сами. Магазин работает без всякого расписания. Рядом изба, в которой живет тетя Тоня - продавщица. Если она дома, а не на покосе, то откроет торговое заведение. А выбор примерно такой: мука, соль, сахар, консервы, спички, водка, хозяйственное мыло, ватник, корыто, керосиновая лампа и, пожалуй, все. Иногда завезут баранок, да каких-нибудь конфет. А остальное все свое: мясо - овцы пасутся, рыба - в озере наловят, картошка в огороде. Ну, там еще, конечно, всего понемногу: морковка, огурцы, зелень. Грибы, ягоды - в лесу. Больше ничего и не надо.
   Как же готовить пищу? Печка в этом доме, конечно, не топится. Она на первом этаже и вся сеном завалена. Придется, видимо, костер на берегу разводить. Разожгли. Сварили картошки, открыли банку мясных консервов да банку кильки. Поставили чай. Сашка тут как тут. Смотрит на кильки, не может понять, что это за рыба такая. Ткнул пальцем: "А это сто у вас?". "Это? Это - кильки. Хочешь попробовать?". "Ага".
   Я намазал ему кусок хлеба маслом, положил сверху пару тонких ломтей картофелины и на них очищенную от потрохов рыбешку. Хотелось посмотреть, понравится ли Сашке такой бутерброд. Он осторожно взял его и как рванет бежать с криком: "А у меня килька, у меня килька!". Буквально через пару минут прибежали две девчонки и приковылял совсем маленький карапуз, года три. Я посмотрел на них, усмехнулся: "Ну что? Тоже кильки хотите?". Девчонки закивали головой. Пришлось делать еще три бутерброда.
   Подкрался вечер, хозяин не появлялся. Он все строгал новую лодку. Ребятня перестала барахтаться в воде, взяли удочки, стали ловить с камней и мостков. Ловилась плотва здорово. Сашкина сестра Любка, девочка лет тринадцати, стояла на самом краю пирса и едва успевала закидывать. Ей очень мешали комары. Она то и дело чесала одной ногой другую, трясла головой и сдувала белую прядку со своих глаз. Самые маленькие собирали плотву и относили ее подальше от берега, если до этого рыбу ни цапала кошка. Белая с коричневыми пятнами ленивая кошка, зажмурив глаза, сидела на бревнышке, но как только вблизи нее падала рыбка, она моментально вскакивала, хватала трепещущееся тело зубами, на всякий случай прокусывала и несла куда-то в лазейку под дом. Там у нее были котята. Потом снова выходила дремать и дежурить.
   Утро следующего дня выдалось жаркое, но, ни лодок, ни ребятишек не было видно. Все спозаранку уехали на покос, на другой остров. А мы отправились обследовать местность.
   Сначала шли вдоль берега по высокому косогору со скошенной травой, потом спустились ближе к озеру, где в зарослях осоки протекал игристый довольно широкий ручей с коричневой водой и песчаным дном. Миновали ручей и оказались у самого берега на обширном теплом пляже. У берега совсем мелко, кое-где виднелись зеленые пятна тростника. Стали бросать спиннинг. И почти сразу же схватили щучку на полкило. После первой удачи уже ничего не брало. И мы завалились на песок загорать. Потом откуда-то появилось стадо коров, штук тридцать. Мы слышали, что за зеленым бугром все время что-то побрякивало. Оказалось, что там пасется стадо, и на шее у каждой коровы подвешен колокольчик. Медленно, но верно, стадо приближалось к нашему биваку. Забрякали колокольчики, и мы увидели, что коровы медленно, но верно приближаются, обступая нас.
   Пришлось перебираться дальше по камням вдоль берега. Отойдя метров пятьдесят, мы услышали за спиной дружный колокольный звон. Коровы, дождавшись нашего ухода, зашли по брюхо в воду и стали пить.
   Взяли в руки удочки. И за час прилично надергали плотвы. Да еще щучка. Хороший обед!
   Когда вернулись к дому, косари уже были здесь. Хозяйка, жена Николая Ивановича, очень худая, в линялом платье и белом платочке, жгла во дворе плиту и что-то стряпала. Ребятня опять барахталась в воде, рядом крутились собаки. Сашка увидел нас и подбежал. Разноцветные волосы прилипли к голове и лбу и только на затылке торчали кустом.
  -- Ну сто, поймали?
   Я показал ему на наш улов, лежащий на гальке:
  -- Ага, сюцка!
   Он присел и стал раздвигать ей пасть. Я спросил:
  -- Саша, а что коровы тут пасутся, это ваши?
  -- Нет, не насы.
  -- А чьи?
  -- Колхозные.
  -- А кто за ними смотрит?
  -- А никто не смотлит.
  -- Как никто?
  -- Они сами зывут, и все.
  -- Как это сами? Они же не дикие, чтобы так просто.
  -- А сто таково?
  -- Да ничего... А где же они спят, например?
  -- А на лугу и спят.
  -- Хм... А если они убегут?
  -- Ты сто, дулной сто-ли? Куда они убегут? Они зе на ост-ло-ве! Понял?
   Я понял. Действительно, куда же бежать?
   Сашка спросил:
  -- А у вас коловы есть?
  -- Где?
  -- Ну, где-где? Где ты зывес.
  -- Нет, у нас коров нет. Как же они будут жить, если у нас и травы нет. Все покрыто камнем. Не камнем, а асфальтом. Ты знаешь, что такое асфальт?
  -- Не-а.
  -- Ну, это как камень. Он когда горячий, тогда жидкий. Им поливают улицу. Асфальт застывает и превращается в камень. Ровный-ровный. И ходить и ездить.
   Сашка смотрел на меня с недоверием. Потом подмигнул и улыбнулся хитро. Знаем, знаем, мол, не на того напали.
  -- Влес ты все, Миска!
  -- Даю четное слово, зачем мне врать?
  -- Да!? Тогда возьми и поплобуй, сделай камень зыдким. Сделай, сделай!
   Он даже стал глядеть по сторонам, подыскивая подходящий для разжижения булыжник.
  -- Да нет, Сашка! Такой, обыкновенный, никак не сделаешь. Только молния может расплавить. Асфальт на вашем острове не водится. Дома у нас тоже из камня, который у вас не водится. Знаешь, какой высоты?
   Я стал смотреть по сторонам, ища, с чем бы сравнить.
  -- Вот если на эту березу поставить еще одну такую же березу, то получится такой высоты дом.
   Сашка задрал голову, промерил взглядом высоту, потом взглянул на меня со своей ехидной улыбочкой и подмигиванием, как всегда означающим, - ври, да не завирайся. Это полнейшее недоверие уже начинало немного злить. И почему бы ему не проявить обыкновенное детское любопытство? Впрочем, это любопытство в первый момент стихийно проявлялось. Ведь задирал же он голову на макушку березы и еще выше. Но вскоре оно сменялось недоверием, будто я его постоянно дурачу. Потом я, кажется, понял, в чем дело. В непреклонном авторитете отца. Для него отец - самый знающий человек на свете. И, если отец такого не говорил, значит, это враки, это все неправда.
   Вечером, когда стемнело, и взошла полная луна, мы с Николаем Ивановичем стояли у забора, беседовали. Я посмотрел на желтый диск и, как бы, между прочим, сказал: "А ведь по ней же люди ходили". Хозяин, очевидно, что-то слышал об этом, но отреагировал спокойно: "Да в кино-то показать всякое можно".
   Утром опять тишина и ни души. Мы поели, искупались и пошли в лес, но не берегом, а верхом - по дороге. Хозяин сказал, что эта едва различимая дорога идет через весь остров лесом в другую деревню на острове, но не "наволок", а "салму". Я спросил, почему такие названия. Он и объяснил просто: "Наволок - это мыс, вдается в озеро, а салма - наоборот, бухта, вдается в сушу". Действительно, когда мы поднялись на холм, то очень четко увидели сверху наш мыс и серые домики на нем. Дальше дорога пошла верхом, мимо скошенных лугов. Я смотрел на обработанные луговые просторы, на высоченные пирамиды стогов и поражался. Обыкновенной косой и вилами сделать такую работу! Ведь работников-то в деревушке раз-два и обчелся.
   За лугами начинался уже настоящий лес. В нем прохладно, только сразу же набросились тучи комаров. В сухом мху черничные плантации. Ягоды крупные, вкусные. А вот съедобные грибы не попадалось. Только мухоморы. Обнаружили подобие тропинки. Она повела нас вниз. Пошел березнячек в котором напали на плантацию грибов. Сначала нашли один, очень большой, с ярко-рыжей шляпкой, торчавшей из густой зеленой травы. Оказалось, надо только наклониться, раздвинуть траву и подосиновик тут как тут.
   Лес поредел, и тропинка потянулась вверх. Снова оказались на вершине холма. Легкий ветерок приносил прохладу и не очень досаждали насекомые. С высоты искрящееся на солнце озеро просматривалось далеко, выплывали в поле зрения новые островки, и небесная чаща над головой поражала своей голубизной и необъятностью. Я сидел и смотрел, как с той стороны, откуда мы приплыли на этот остров, от главного "наволока" над краем неба появился маленькая темная тучка. Тучка стала расти, наливаться синевой и вскоре захватила полнеба. Резко стали меняться окружающие краски. Солнце продолжало светить, однако земля как бы нахмурились, ветер стал тугой и порывистый, резко похолодало. Озеро потемнело, полиловело, появились белые полоски на гребнях волн. И вот уже туча, даже не туча, а целый темный шатер закрыл почти все небо, и было тягостное, тревожное предчувствие, как перед затмением, что вот-вот случится что-то неотвратимое, погаснет солнце и вся наша земля весь глобус полетит куда-нибудь в тартарары. Полоса волн, гонимая ветром, добежала и до нашего берега, хлестнула на него. От валунов полетели брызги. Едва мы успели добежать до дома, как хлынул настоящий потоп. Примчался Сашка. На нем, кроме трусов, по случаю ненастья одет еще старенький пиджак, видимо, с отцова плеча, длиной до колена и из рукавов торчат только кончики пальцев. Он увидел нашу добычу на полу и пренебрежительно сказал:
  -- Эй, тулисты, поганок насобилали.
   Я возразил:
  -- Какие же это поганки? Это красные грибы, подосиновики. Вот дождь пройдет, сварим и тебя угостим. Вкуснота!
  -- Я не такой дулак, стобы отлавица.
  -- Да почему отравиться? Вы что, грибов не едите, что ли?
  -- Едим! - с достоинством знатока сказал Сашка. - Но такие не едим. Это поганки.
  -- А какие же не поганки?
  -- Длугие.
  -- Ну какие другие?
  -- Волнуски, глузди, - он сказал еще несколько названий, - соленые глибы. Не понимаес ты, сто ли?
  -- А вареные, жареные не едите?
  -- Глибы не валят и не жалят, их только солят .
   А так как я стоял около кучи на корточках, он для пущей убедительности постучал кулачком мне по лбу.
   - Солят, котолые внутли с галмоской.
   - Ну хорошо, а ягоды вы едите?
  -- Едим.
  -- Какие?
  -- Целнику, блуснику, молоску... всякие.
  -- Ну, хорошо хоть вы ягодами не брезгуете.
   Сашка начал раздражать меня своим упрямством, и я задал ему каверзный вопрос:
  -- А ты мороженое ел когда-нибудь?
  -- Как молозеное? - не понял Сашка.
  -- Ну как? Просто мороженое и все.
  -- Молозеное мясо сто ли?
  -- Да не мясо, а просто мороженое.
  -- Сто такое плосто молозеное?
  -- Ну как тебе сказать? Это как молоко, только крепкое и сладкое. И еще холодное.
  -- Молоко клепкое не бывает.
  -- Нет, бывает. Крепкое и сладкое.
  -- Нет, не бывает. Клепкий и сладкий сахал, а молоко зыдкое.
   Нет, мне ему не доказать. Сашка увидел на столе ножик, принялся его открывать, но он открывался очень туго. Я крикнул:
  -- Сашка, оставь, палец себе оттяпаешь.
  -- А это сто, нозык?
  -- Ножик.
  -- Подали, а? Дядя Олег, подали нозык.
   Ради такого случая он даже назвал меня по имени, а не "Миска", как обычно.
   Я засомневался:
  -- Нет, Сашка, я боюсь, он очень острый и туго открывается. Ты себе руку поранишь или еще чего-нибудь натворишь.
   Сашка обиделся:
  -- Ты задный плосто. Задина!
  -- Да нет, мне не жалко. Давай я тебе что-нибудь другое подарю.
   Он заинтересовался:
  -- Сто длугое?
  -- Ну... что-нибудь... хочешь, фонарик подарю?
  -- Какой фоналик?
   Я порылся в рюкзаке и нашел длинный блестящий фонарь. Включил его несколько раз. Сашка замер от восторга и сразу же потянулся рукой. Я поднял фонарь выше.
  -- Только, чур, не сейчас, сейчас мне он самому нужен. А когда мы будем уезжать, я тебе его оставлю.
  -- А когда вы будете уезать?
  -- Скоро, через несколько дней.
   Сашка согласился нехотя, но потом опять надумал:
  -- Ну холосо, ты мне дай его поносить, а я тебе его плинесу.
  -- Ладно, поноси. Только принеси обратно. Потом я тебе его отдам насовсем
   Сашка схватил фонарь и умчался. Ему, видно, очень хотелось похвастать.
   Дождь хлестал на улице. Что делают мужчины, когда нельзя заниматься делом? Про это написано у О Генри в рассказе "Трест, который лопнул". И еще играли в карты. За пулькой не заметили, как изменилась погода. Туча перешла на другую половину небосклона, закрыла солнце, за окном все выглядело мрачным, но дождь перестал. Пришел Николай Иванович, встал у окна: "Ну што, на рыбалку поедем, што ли?". Мы оторвался от карт: "Так погода-то!". "А што погода? Погода хорошая". Мы выглянули в окно и убедились - погода налаживалась. "Ну так я пошел на берег. Подходите". Мы стали собираться, и тут пришел Сашка с охапкой красных грибов. Он прижал их руками к животу: "Вот, есте свои поганки!".
   Я удивился:
  -- Где это такие грибы растут?
  -- Да сколько хотите, на белегу ластут.
  -- Ну, это ты здорово придумал, а где фонарик?
  -- Дома.
  -- Так я тебе сказал принести.
  -- Я плинесу, ты не бойся.
  -- Я не боюсь. Мы сейчас на рыбалку едем.
  -- Я тозе.
  -- Да? Ну, так пошли?
  -- Посли.
   Забрались в лодку и оттолкнулись от берега. Взревел мотор. Судно двигалось прямо и уверенно. Прошли через пролив, обогнули другой остров, на котором увидели древний собор, до него было совсем близко. Мы решили воспользоваться случаем и осмотреть это заповедное место. Сначала надо было заехать к сторожу, взять у него ключ. Сторож, смотритель храма жил на острове напротив. Сторож жил на острове один. Он оказался на редкость неразговорчивым. На наши приветствия вообще никак не отреагировал и молча, продолжал заниматься делом. Николай Иванович что-то быстро-быстро, неразборчиво и долго говорил сторожу, но тот упорно молчал и, стоя в болотных резиновых сапогах у наполовину вытащенной на берег лодки, чистил рыбу. Делал он это удивительно ловко длинным тонким ножом. Сначала несколькими движениями снимал чешую. Затем вонзал нож со спины у головы рыбины и одним махом разрезал ее пополам вдоль туловища, потом вынимал внутренности, половинки клал на сиденье лодки, несколькими взмахами рассекал поперек и куски бросал в ведро. А рыба у него солидная. Несколько лещей, кило на два-три каждый, чуть поменьше пара судаков и одна, но матерая, очень крупная щука. Так он заполнил два ведра с верхом и пошел с ними в горку к дому. Николай Иванович доверительно кивнул нам: "Щас поедем".
   От берега к собору вела узкая тропинка, вся заросшая высоким, по грудь, бурьяном и малиной. Кусты усыпаны крупными ягодами, которые сыпались от одного прикосновения. Мы хватали их на ходу горстями и запихивали в рот. Сашка из-за этой малины постоянно отставал, и отец, обернувшись, сердито кричал на него: "Ну, ты идешь, што-ли, аль нет?". Сашка выскакивал с перепачканным ртом, и некоторое время шел рядом, а потом снова отставал. Мы подошли к деревянной, высокой, серой от времени ограде погоста. Дверь в храм низкая, в деревянной нише, с тяжелыми фигурными скобами и кольцом. Сбоку надпись на доске, тоже сильно подточенная временем с надписью: "Памятник архитектуры XYII века. Охраняется государством". Тут же, невдалеке, лежали штабеля толстых досок, которые успели слегка подгнить и зарасти бурьяном. Николай Иванович сказал, что доски завезли шесть лет назад для ремонта и реставрации храма, но рабочих не нашли и материал потихоньку пропадает. Николай Иванович долго крутил тяжелый, слегка проржавевший амбарный замок и, наконец, тяжелая дверь заскрипела могильным скрипом. Вошли во внутренний двор, тоже совершенно заросший и с древними могилами. По хребту пробежал холодок, и мы потеряли чувство времени. Говорили почему-то шепотом, но больше молчали. Отсюда, из внутреннего двора, собор казался уже невероятно громадным. Черный, из толстенных бревен, буквально в три обхвата, он наводил священный трепет. Больше трех веков глядело на нас его окошками, похожими на бойницы. Возле этой темной махины каждый из нас, даже Сашка, чувствовал себя наедине с веками и испытывал благоговейный трепет. Парнишка подошел ко мне и взял за руку.
   Внутри мало что осталось от прежнего убранства, однако иконостас под куполом зала из 12 апостолов с Иисусом сохранился.
   Лики святых, сильно тронутые временем, пристально и властно смотрели на пришельцев со своей высоты. Везде многолетняя пыль и битые стекла скрипели под ногами. Молча побродив по углам, мы поднялись на колокольню по крутой и крепкой лестнице. Колоколов там, конечно, не было, но с высоты открылся потрясающий вид на озеро в красном закатном солнце, на бесчисленные зеленые пятна островов среди ровно блестевшей воды.
   Тот край озера, куда опускалось солнце - весь алый. Ближе к нам вода розовела, потом синела, внизу под нами сверкала тусклой сталью, а дальше становилась все темней, и другой край озера пропадал весь в сумерках. Николай Иванович рассказал такое предание: "Когда-то купцы пригнали сюда плоты, чтобы строить собор, и пристали к тому месту, где живет сторож. Пригнали уже к вечеру и решили, что с утра займутся расчисткой места и разметкой. Легли спать. Утром проснулись и купцы и работники, только видят - плотов нет. Ночью, значит, унесло, к другому острову. Но вроде, ни волны, ни ветра не было. Перетащили их обратно на прежнее место, занялись делом. День прошел, опять спать легли. Утром проснулись, снова плотов нет. Снова их сюда прибило. Тогда купцы решили, что это им сам господь бог велит здесь строить. Так тут и построили".
   Мы шли обратно по тропинке к берегу, разговаривали уже в голос, но все время оглядывались назад на темный величавый силуэт.
   Отплыли совсем недалеко и бросили якорь. Николай Иванович сказал, что время позднее, скоро стемнеет, далеко не поедем. Тень собора с его контурами лежала на воде, а вокруг поверхность воды отражала нежно-розовый свет. И по мере того, как тень росла и надвигалась на нас, этот свет менялся, алел, становился ярко-малиновым, будто вся вода загорелась вокруг, пока не стала темнеть, хмуриться багровым.
   Николай Иванович на свой "бельевой шнур" скоро вытянул здоровенного горбатого окуня. Тут же следом за ним Сашка отчаянно рванул и выдернул из воды такого же. Но он явно перестарался. Добыча описала над лодкой высокую дугу, шлепнулась у другого борта и исчезла в глубине. За этот промах Сашка получил от отца крепкий подзатыльник. Сашка обиделся, надул свои губки, но потом увидел, что я на него смотрю с жалостью, потер голову и, улыбнувшись, бодро подмигнул: "Ничего, мол, пустяки". Опять забросил. Мы тянули одну рыбину за одной. Вот у меня снова клюнуло. Скорее показалось, что лодку стало сносить в сторону, вокруг якорной веревки. В общем, белый конец двигался почти горизонтально поверхности воды и только немного вглубь. Я дернул и не поверил своим рукам. Гибкий бамбук изогнулся в кривую дугу. Чувствовал, что рыбина крепко сидит на крючке, но он волнения перестал дышать и тихо, но упрямо вел конец удилища вверх, тем самым подводя утопленный конец лески к борту. Помнил только правило - не дать добыче стукнуться о лодку. Если стукнется, уйдет. Наклонившись над бортом, левой рукой перехватил леску и крутанул ее на ладонь. Николай Иванович оглянулся и сказал: "Да тащи ты ее, чего смотришь?". Я выдернул и оставил на руке резкие красные полосы. Потом, уже в лодке, воевал, пытаясь утихомирить разбушевавшуюся рыбину. Это был очень крупный судак. Пока разбирался с судаком и снастями, хитрый Сашка уже успел закинуть на то место, откуда я только что вытянул. И у него мигом схватила такая же рыбина, может, только чуть-чуть меньше. Сашка вскочил и тянул изо всех сил, пока отец не повернулся и небрежно, одной рукой, не выбросил рыбу в лодку. Судак стал прыгать. Того и гляди через борт перевалится. Сашка кинулся на него плашмя и прижал телом. Мой приятель тоже заинтересовался нашим местом и закинул свою снасть рядом. Три поплавка полежали минуту рядом. Неожиданно мой поплавок, вдруг снова уверенно пошел вбок и глубину. Я хотел выждать, чтобы рыба села покрепче, но Николай Иванович сказал: "Што ждешь? Тащи!". Он свои удочки забросил по другую сторону лодки, но смотрел в нашу сторону. Я, не без труда, вытащил рыбину. Забросил снова и опять судак!! Потом у нас с Сашкой временно стихло, и он стал смотреть, как отец таскает окуней. А отец мельком кинул взгляд в нашу сторону и опять треснул ему по затылку: "Тяни, ворона! Што спишь-то?". Сашка рванул изо всей силы и окунище, дугой пролетев над нами, плюхнулся по другую сторону в воду. Ушел. И тут отец покрыл Сашку таким козырным матом, от которого тот весь съежился, упрятал голову в плечи, ожидая затрещины. Но ему повезло, так как у отца в этот момент клюнуло сразу на две удочки. Сашка посидел немного в ожидании, потом стал цеплять новую наживку, не поднимая головы. Мне даже показалось. Что он плачет. Но нет, когда он поднял лицо, я опять увидел его ухмылку с хитрецой.
   Домой возвращались уже в темноте. Огонек от горящей плиты во дворе дома указывал нам путь. Рыболовов ждали к ужину.
   Утром следующего дня хозяин поехал в главный наволок за почтой. Раз в неделю он развозил ее по островам и таким образом немного подрабатывал. Сашка болтался с нами на пляже. Я лежал на песке, смотрел на озеро, и пел: "Славное море, священный Байкал..." Сашка толкнул меня в бок острым локтем:
   - Эй, ты сто поес?
   Я ответил:
   - Про Байкал - славное море.
  -- Сто такое Байкал?
  -- Море такое священное.
  -- Посему свясенное?
  -- Не знаю, так поют.
  -- Спой есе.
   Я запел:
   - По диким степям Забайкалья...
   Сашка слушал и смотрел мне в рот. Потом сказал:
  -- Ты здолово поес. Как алтист.
  -- А ты откуда знаешь, как артисты поют?
  -- Знаю, - сказал он неопределененно,- спой есе сто-нибудь.
   Больше ничего в голову не приходило и я сказал: "Я тебе лучше стих расскажу".
   И начал:
  

"Немного лет тому назад Там, где сливаяся шумят,

Обнявшись, будто две сестры,

Воды Арагвы и Куры,

Был монастырь..."

   Прочел на память еще несколько строчек и говорю: "Все, Сашка, дальше не помню". Он больно ущипнул меня: "Нет, ты помнис, говоли!". "Да честное слово, больше не помню". "Ты помнис, ты все влес, Миска! Говоли!", - и он снова больно ущипнул. Я чуть рассердился: "Ты чего это расщипался? Говорю - не помню. Могу так рассказать, своими словами". Сашка согласился: "Ласказывай". Он положил голову на согнутую левую руку, а правой стал сыпать на меня теплый песок. Я рассказал, как мог, историю Мцыри, а Сашка как ни в чем не бывало:
  -- Дальсе.
  -- Все, дальше нет. Конец.
  -- Пло длугое ласказы.
   Я подумал, подумал, вздохнул и начал:
  

"Богат и славен Кочубей, Его луга необозримы,

Там табуны его конец Пасутся вольны, не хранимы,

Кругом Полтавы хутора

Окружены его садами,

И много у него добра:

Мехов, атласа, серебра..."

   Когда шла стихотворная речь, Сашка прямо обмирал и с восторгом смотрел мне в рот, будто никак не мог понять, как это язык может говорить так складно. Когда запас моей стихотворной памяти кончался, и я переходил на прозу, он опускал голову и дослушивал спокойно. Но неумолимо требовал: "Дальсе". В конце концов, я совсем изошел и говорю ему: "Давай, Сашка, в такую игру сыграем. Я буду говорить стихотворение, но не целиком, а ты должен сам догадаться, какое слово дальше". Он согласился: "Давай!" Я начал: "Василь Василич издавна носил с собой кусок..." - и замолчал. Сашка моментально нашел самую подходящую на его взгляд рифму. Я засмеялся: "Да нет, Сашка, неправильно. Газеты! Кусок газеты! Василь Василич издавна носил с собой кусок газеты. Она ему, газета эта, для агитации нужна". "Нет, не плавильно!", - настаивал на своем Сашка. И еще раз громко произнес приглянувшуюся ему рифму. Я говорю: "Ну ладно, слушай еще. В ненастный день один вассал кругом весь замок...". Сашка и тут моментально высказал подходящее на его взгляд слово. "Ах, Сашка! Опять ты неправильно подобрал слово. В ненастный день одни вассал кругом весь замок обошел. Нигде уборной не нашел и в книгу жалоб написал". Это Сашке очень понравилось, и он затеребил меня: "Ну-ка, ну-ка сказы есе лаз!". Я повторил, а он смотрел мне в рот, после каждого слова кивал головой и шевелил губами, запоминал. Потом вдруг вскочил и умчался в сторону дома поделиться новыми познаниями.
   Хозяин приехал где-то в середине дня выпивший и забрал нас с собой отвезти почту еще в два пункта. А заодно и порыбачить. Два пункта - это на салму и к сторожу. И поплыли мы вокруг нашего острова, но не в сторону собора, а в противоположную. Вдоль берега тянулись одна за другой бухточки, усеянные валунами, глухой осинник подступал к самой воде. Все время казалось, что вот обогнем мысок, а за ним и деревня. За мыском опять каменистая бухточка, опять мысок, и все сначала. Наконец свернули в широкий пролив между нашим и другим большим островом. В другом конце этого пролива виднелась шапка малюсенького островка. Мы, с приятелем, пытались отнять на время у Сашки бинокль, но он к нему буквально прилип, смотрел и так и наоборот, и в один окуляр, и в оба, смотрел вдаль и на нас в упор. Я уже приготовился, что он будет у меня бинокль выпрашивать, но отдавать его никак нельзя. Бинокль чужой. На макушке крошечного островка виднелось какое-то строение. Сашку ни за что не уговорить, чтобы дать хоть разок взглянуть. Я показал рукой хозяину в том направлении. Он крикнул, но я ничего не услышал из-за треска мотора и снова переспросил. Тогда хозяин взял Сашку рукой за шею, притянул к себе и что-то сказал, чтобы тот передал мне. Сашка задумался, куда же ему деть бинокль. Руку с биноклем он спрятал за спину и пальцем поманил меня. Я наклонился. "Тясовня!", - крикнул мне в самое ухо. Я гримасой на лице взмолился:"Ну дай хоть разок взглянуть". Сашка хитро улыбался и прятал бинокль, нет, мол, потом не отдашь. Я сделал вид, что обиделся и не хочу с ним разговаривать. Николай Иванович, видимо, понял мой интерес к тому островку и повернул прямо на него.
   Это совершенно почерневшее от времени строение без окон и с одной маленькой скрипучей дверцей. Мы протиснулись внутрь и стали светить спичками. Прямо против двери на выступе стены стояло несколько икон, которые уже ничего не выражали. Просто старые доски. Перед иконами стояло еще мелкое деревянное корытце, и в нем дешевые конфеты в бумажках, несколько баранок и довольно много медный монет. Вся эта часовенка и интерьер производили тягостное впечатление. И я чувствовал, что не только нам, но и Сашке передалось настроение подавленности, тоски и может даже неопределенной вины. Хозяин объяснил, что раз в год, когда поминают усопших, сюда приезжают со всех концов озера, кладут что-нибудь в виде жертвоприношения.
   Салма действительно расположена в полукруглой бухте, дома стоят повыше на травянистом пригорке. Людей не видать и только две лошади ходят, щиплют траву, машут хвостами. Подплыли к берегу. Николай Иванович велел нам обождать, взял свою кирзовую сумку и пошел наверх к домам. Сашка зашагал с ним.
   От сторожа хозяин вернулся совсем навеселе, и на этот раз рыбалки у нас не получилось. Но зато на другой день рано утром мы поехали на "луду".
   Ни свет, ни заря нас разбудила какая-то возня на лестнице. Оказывается, это пришел Сашка, на удивление хорошо одетый, даже в брюках и в большущих, не по размеру, резиновых сапогах. Сашка пришел нас будить и за ним увязались две собаки. Они старались прошмыгнуть мимо него вверх по лестнице. А он их не пускал и пихал вниз со словами: "Посла ты, посла вон, посла вон!".
   Еще не было и четырех, солнце не вставало, только над дальним большим островом розовело небо. Трава вся мокрая от росы, над озером молочный туман и холодина после теплого сена такая, что зуб на зуб не попадает. Треск мотора вспорол тишину. Плыли мы в этом молоке довольно долго. Потом Николай Иванович приглушил мотор, взял в руки шест и стал опускать его в воду - щупал дно. Наконец остановились. Хозяин достал свои нехитрые снасти, поставил перед собой большую корзину. С другой стороны корзины пристроился Сашка. И началось! Пошел такой клев! Как хозяин успевал справляться с двумя удочками - уму непостижимо. Он бросал леску с наживкой в воду, и, пока она опускалась, успевал на другую удочку вытянуть окуня. И даже не снимал его с крючка. А просто встряхивал - и рыбина в корзине. Потом хватал другую удочку, подсекал, и на первую насаживал наживку. Снова бросал, доставал окуня, встряхивал, и все сначала. Да и Сашка вносил свою лепту, хотя и на этот раз перекидывал с борта на борт. Мы с приятелем кидали рыбу просто на дно лодки. В конце концов, вокруг нас со всех сторон прыгали окуни. Я не заметил, как исчез туман, и над неразличимым частоколом дальнего острова полыхнул огненный край солнца.
   Потом полдня валялись на пляже на солнышке, а весь вечер ушел на разделывание и засолку окуней.
   Последний день нашего пребывания на острове, хозяин разрешил нам съездить одним с Сашкой, порыбачить Мы проснулись в седьмом часу и решили, что проспали. Николай Иванович сказал, что ребята еще спят на чердаке, а если мы хотим ехать, тот нужно взять и другого Сашку, по мнению нашего Сашки "лодного блата". Обычно старший Сашка с нами на рыбалку не ездил, так как в деревне у него были два приятеля его возраста, и он все свободное время общался с друзьями. Днем был занят на сенокосе.
   Я поднялся на чердак, уже со всех сторон пронизанный солнечными струями. Там стояла кровать с пологом из простыней, но без всяких признаков обитания. "Саша!" - сказал я совсем негромко. Простыни зашевелились, и из-под них вынырнули сразу три заспанные мордашки. Наш Сашка зажмурился как котенок, и потянулся. Другой Сашка, уже взрослый парень, белобрысый, губастый, посмотрел недоверчиво. "Вставайте, чего разоспался, поедем!", - сказал я. Все трое нырнули под полог. Стали возиться и хохотать. Я не стал их увещевать, а сказал только, что пошел на берег и, чтобы они шли за нами, когда будут готовы. Ребята прибежали через полчаса, и мы тронулись. Хозяева к тому времени уже ушли с косами вверх по холму. В лодке мальчишки стали спорить, кому быть кормчим. Наш Сашка настаивал, что ему, так как лодка его. Однако старшему Сашке хозяин уже утром велел править судном, но этого никто не слышал. Так вот они не подпускали друг друга к мотору и рулю, хотя мы уже плыли, отталкиваясь шестом. В конце концов, большой Сашка уступил и сел на скамейку с равнодушным видом: "Да мне-то что? Заводи, если сможешь". Новоиспеченный командор поплевал на руки, потер их и ткнул ногой в резиновом сапоге по кочерге, служившей педалью мотора. Но, то ли слишком слаба была нога, то ли велик сапог, но толчок вышел неудачным и ничего полезного не произошло. Командор не смутился, снова поплевал на руки и опять пнул педаль. Но вновь, с тем же успехом. Тогда он стал пинать по нескольку раз подряд, но мотор молчал, а мы продолжали плыть по воле ветерка. Наш командор с самым серьезным видом стал трогать какие-то рычажки винтики, заглянул в бак, убедился, что все в порядке, и опять стал молотить ногой. И снова безуспешно. Большой Сашка смеялся: "Да не можешь ты, не можешь!". И только после того, как Сашка напихался вволю, он уступил: "На, поплобуй, поплобуй, мотол не лаботает!". Большой Сашка пересел на место командора, ткнул ногой. Мотор оглушительно взревел, и это избавило младшего от того, чтобы выслушивать насмешки. Новый рулевой стал кивать мне, спрашивая, куда двигаться. Я показал ему на самый дальний остров, над которым утром восходит солнце. Остров виднелся темно-лиловой полоской, и мы помчались к нему. Еще не прошли и половины пути, а наш наволок совсем исчез из вида, и несколько островов за спиной слились в одно пятно. И только слева виднелся купол собора, возвышавшийся над темными елями.
   Тот остров, к которому мы подплывали, оказался целым архипелагом. Потом узнали, что он и на самом деле самый большой на озере. В этот остров врезалась широкая просторная лагуна, в которую вел пролив шириной метров пятьдесят. В этой лагуне разбросано множество мелких островков с зарослями камыша по низким берегам. Плутая на самом малом ходу между клочками суши, мы все-таки выплыли к приличному берегу, где можно было подойти и вытянуть лодку на песок. Вода здесь значительно прозрачнее, чем в самом озере, так как ее не будоражит ветрами, и теплая, как парное молоко. Берег, песок, дно озера - все прямо-таки девственной чистоты. Вытащили лодку, и все кинулись кувыркаться в воде. Младший кричал мне: "Дядя Олег, дядя Олег!! Смотли, как я плаваю". И, погрузив голову в воду, начинал отчаянно молотить по ней всеми конечностями, при этом ни на сантиметр, не сдвигаясь с места. Потом вынимал лицо из воды, отплевывался и вопрошал, не сомневаясь в положительном ответе: "Быстло?". Он вообще-то плавать умел и довольно лихо передвигался собственным испытанным стилем, по-собачьи. Но копировать наше умение у него пока не получалось. После купанья пошли обследовать лес. Командор остался у лодки. Нас встретили непролазные дебри. Сашка в этих дебрях шнырял запросто, как зверек, и голос его слышался то слева, то справа, то откуда-то спереди. Мы продолжали продираться вперед, и вскоре деревья расступились, и перед нами выросла довольно высокая гора, поросшая елями. И уж конечно, мы решили посмотреть, что там, за этой горой, А там, внизу, оказалось еще одно озеро, внутреннее, ни с чем не соединяющееся. "Тут-то рыбы, наверное, кишит", - решили мы и рванули обратно за удочками. Младший "блат" увидев старшего, закричал: "Саска! Там озело! Тесно, озело! Посли, а?". Но командору мы были не компания. Вновь продрались сквозь дебри, перевали холм, спустились в низину. Диковинный водоем был совершенно круглый, и вода в нем темная-темная. Поверхность озера лежала совершенно ровная, и вся отсвечивала, будто черным лаком. Когда я забросил свой поплавок - гусиное перышко с красной макушкой, пошла гладкая ровная волна и плавными кругами разошлась во все стороны. А инородное тело - красный поплавок качнулся пару раз и застыл, как вкопанный. Впрочем, ненадолго. Кто-то потрогал его в черной глубине, и он быстро погрузился, тут же я вытащил на мох рыбку, совершенно черного окуня. Я очень удивился цветом окунька и снял рыбу с крючка. Сашка его долго разглядывал: "Вот это да! Телный окунь!". Тут же я вытащил второго, третьего. Пошла довольно живая рыбалка. Только у Сашки не клевало. Слишком устрашающе выглядела его снасть, и изящные черные окуни обходили ее стороной. Поэтому он вообще перестал смотреть на свой поплавок-мортиру и только командовал моей ловлей: "Так... клюет маненько. Тяни!". Потом черные окуни перестали интересоваться червячками. Мы переместились. И снова наткнулись на наивных черных окуней. Интересно, что и размером они были все как на подбор одинаковы - сантиметров пятнадцать или двадцать. Довольно прилично наловили рыбы и вернулись к лодке.
   На обратном пути случилось неприятное событие - заглох мотор. Командор его снова быстро завел, но мотор опять заглох. Тогда он деловито стал разбираться во всех его хитросплетениях и даже гаечным ключом отвернул и понюхал свечу, продул питательный шланг, мотор завелся, протарахтел и умолк. Я увидел по лицу командора, что дело худо, а на веслах добираться далеко, и стал кумекать, над принципом работы двигателя внутреннего сгорания. Сашка тут, конечно, только мешал, давал бестолковые советы, ко всем деталям тянулся пальцами. Сашка - командор его бесцеремонно отпихивал. А наш Сашка обижался: "Ты сего толкаес? Твоя лодка, сто-ли? Вот так-то, не твоя лодка, а еще "лодной блат". А лодку тем временем несло порывами ветра. Что делать? Я решил начать с главного. Проверил, есть ли топливо в баке. Топливо булькало, но, судя по весу, его было не густо. Потом я глазами провел путь этого топлива до карбюратора. И тут, кажется, нашел загвоздку. Бензин из бака попадал в резиновый на текстильной арматуре шланг, петлей висевший вдоль борта. Сам бак стоял на кормовой низенькой скамейке, и мне показалось, что высота того отверстия, из которого бензин вытекает, чуть ниже того, куда он должен втекать. Я сказал командору, чтобы он попробовал поднять бак повыше, и завести мотор. Мотор затарахтел.
   На следующий день мы уезжали. Я подарил Сашке фонарик, еще авторучку, крючки, лески, грузила, в общем, все, что ему могло пригодиться. Он был ужасно грустный, постоянно держал меня за руку и спрашивал каждую минуту: "Дядя Олег, ты плиедес есе?". Я говорил, что обязательно приеду на следующий год, просто клялся ему. Он смотрел строго: "Смотли, не обмани!". И когда хозяин повез нас по озеру в большой наволок, Сашка все махал нам с пирса. Потом просто стоял. Пока не пропал из вида вместе с пирсом. И мне было грустно чуть ли не до слез.
   На следующий год рванул туда на легковой машине. По карте долго шла жирная полоса, обозначающая дорогу государственного значения. Потом жирная полоса переходила в другую, более тонкую - дорогу областного значения, и только совсем небольшой кусочек, сантиметра два до главного наволока пролегала совсем тонкая жилка - дорога местного значения. Отбивая себе все внутренности и мозги, упорно полз вперед. Доехал до какой-то быстрой речушки. А за ней дорога обратилась в обыкновенную лесную просеку с пнями, заросшую травой. И я повернул обратно.
   Еще через год решительно собрались снова на самолете. Приехали в большой город, но на старом месте не нашли стрекоз-гидропланов, качающихся на воде, и даже деревянный дом-аэровокзал бесследно исчез. А в обычном, сухопутном аэропорту местного значения бравый парень в синей летной форме сказал, что в тот наволок сейчас гидросамолеты не латают вообще. Летает туда раз в неделю почтовый вертолет, но без пассажиров, конечно. "А как же пассажиры?", - спросил я. "А никак!", - ответил летчик. "Дорогу туда тянут, но когда еще построят!".
   И мы опять не попали к Сашке! Не знаю теперь, как же мне увидеть моего друга Сасу Гавлилова. А он, наверное, уже большой, в школу на лошади ездит и все буквы выговаривает.
   Иногда снежной зимой, особенно если вьюга, я представляю себе тот наволок. Избушку на курьих ножках всю засыпанную снегом, и в ней милого плутишку.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"