- Я тебя люблю! - девичий шепот сладкой неземной музыкой наполнил пространство, очерченное не-большим стожком сена, превратившегося во вселенский центр для двух существ.
- Я тебя люблю! - слова мальчишки, словно три необыкновенных по красоте и огранке драгоценных камня нанизались на тоненький волос, взятый из девичьей косы .
- Я тебя люблю! - и соловей, услышав эти слова, стыдливо приглушает свои разухабистые звонкие тре-ли, дабы не спугнуть, не разбить, не опорочить то робкое и нежное чувство, зарождающееся под вызвезденным небом в эти короткие теплые июньские ночи. И четыре руки поднимают все выше и выше постоянно меняю-щийся переливающийся шар отношений между мальчишкой и девчонкой. Одно неловкое движение, чуть силь-нее выдох, дрогнувшие пальцы - и шар сорвется, рухнет и рассыплется на миллионы частей. Его уже не будет. А надо поднять, надо дать ему силы, для того, чтобы он смог оторваться от этих людских ладоней и полететь самостоятельно, не боясь ни прикосновений, ни движений, и стать свершившимся действием, стать любовью.
Сашка лежал на спине в душистом, пахнущем летом, стожке сена, утопая в его мягкости и слегка по-еживаясь под редкими уколами высохших травинок. Легкая истома и нега с упорством пытались закрыть его длинные, пшеничного цвета ресницы. И когда им это удавалось, он проваливался в сон, но только на один миг, а в следующее мгновение он чувствовал, как к его губам, глазам, щекам прикасаются мягкие, пахнущие моло-ком и спелой земляникой, теплые маринкины губы. Тогда он раскрывал глаза пошире и видел озорное счастли-вое маринкино лицо. И губы, которые неистово начинали целовать его, боясь пропустить хоть один сантиметр сашкиного тела. И Сашка с такой же радостью и таким же неподдельным желанием подавался им навстречу, проваливаясь в бездонную яму, в омут, в небо. Ощущая, как необыкновенный полет, познанный им сегодняш-ней ночью, снова и снова увлекает их с собой. Тонкие маринкины пальцы с короткими ноготками, медленно скользящие по сашкиной спине, тотчас вызывали дрожь и наслаждение. И в благодарность за это он целовал и целовал ее небольшую грудь. Он не был искушенным ловеласом и ему казалось, что именно эти поцелуи урав-новешивают её нежные поглаживания. А Маринка, глядя на него добрыми материнскими глазами, все прижи-мала и прижимала вихрастую белобрысую сашкину голову к своей груди, почти не чувствуя прикосновение его губ. Сегодня он дал ей намного больше, нежели эти неумелые мальчишечьи поцелуи, чем удовлетворение от неуемного мальчишеского желания, впервые познавшего женскую плоть. Сегодня он подарил ей счастье. Сча-стье, о котором грезят по ночам. Счастье быть любимой и любить самой. Как это много, как это много для од-ного человека. Ах, глупый смешной мальчишка, так по-детски уткнувшийся в ее грудь. Если б он только знал, если б он только знал... Непрошеные слезы скатывались из маринкиных глаз в сено, исчезая в нем никем, не замеченные, никого не тревожащие, бесполезные.
- Я тебя люблю! - в который раз за эту короткую ночь произнес Сашка, весело и гордо глядя в марин-кины глаза. - Я не смогу больше без тебя жить, без твоих глаз, без твоих рук, - говорил он тихо, чуть привстав, и смущенно отводил взгляд от обнаженного маринкиного тела. - Ты часть меня, где же ты была до сих пор, ах ты, Маринка моя, картинка, - и с хохотом они, вновь обнявшись, начинали кататься по уже давно разворошен-ному стожку сена. Их пьянил этот душистый летний воздух, их смеху аккомпанировал хор лягушек из проте-кающей рядом речки, а слух ласкали песни кузнечиков и слова, произнесенные вслух, признаний в своей люб-ви.
Огромный, во всю стену дисплей медленно погас, жалюзи раздвинулись, и в душную аудиторию хлы-нул солнечный свет. Тотчас раздались легкие покашливания, шуршания и аудитория наполнилась шипящим устойчивым шепотом. Студенты, внимательно наблюдавшие за действом на экране, стали томно потягиваться, расправлять крылья и делиться впечатления о том, что только что увидели. Улыбаясь одними глазами и с лег-кой ухмылкой, пытались серьезно обосновать происходящее несколько минут назад на экране. В основном, выискивая минусы и совсем не находя плюсов. Слишком явно прослеживались огрехи автора созданного сю-жета, совсем не так, как их учили. А потому все с нетерпением ждали вердикта старшего ангела.
Молодой, подтянутый профессор неторопливо прохаживался взад-вперед перед кафедрой, давая время ученикам прийти . Выдержав необходимую паузу, он заученным движением руки натянул очки повыше на пе-реносицу и развернулся лицом к аудитории. С отеческой улыбкой, едва ли позволительной в его возрасте, он остановил взгляд на сидящем за первой партой вспотевшим от волнения за свою судьбу ангелом. От напряже-ния крылышки последнего мелко подрагивали. Профессор ухмыльнулся и неторопливо начал свою речь. Речь обвинителя, знающего наверняка, что в жизни только существует одна правда - та, которую он сейчас говорит и которую пытается донести до дитяток неразумных, сидящих в этой пронизанной солнечными лучами аудито-рии.
- Ну что ж, молодой человек, неплохо, неплохо, - в то же время глаза профессора выдавали плохо скрываемую укоризну, и продолжил далее все тем же едва-едва различимым глумливым тоном. - Вот мы с Ва-ми и посмотрели еще одну представленную к защите курсовую работу. Казалось бы, все хорошо на первый взгляд, любовь молодых людей, заметьте, видимо, настоящая любовь, природа подобрана удачно, набор чувств, красок, нервны обнажены, человек открыт, доверчив, беззащитен и, как следствие, силен именно своей слабостью и беззащитностью в этот момент. Идиллия.
Профессор задумчиво стал рассматривать свою перьевую ручку, покручивая ее пальцами.
- Но ..., но... и еще раз но.... Скажите мне, любезный, пожалуйста, так ли все обстоит на самом деле? Не создалось ли у Вас впечатление, что человеческая жизнь - сладкий сироп? - профессор пристально осмотрел замерших в ожидании развязки студентов. - У меня такое ощущение создалось. Вы явно творили впопыхах. Ознакомившись с предметом весьма поверхностно и не утруждая себя нудными сидением и изучением чужих классических трудов известных в этой области признанных авторов. Ну, к примеру, почему Вы решили, моло-дой человек, что так вот размашисто можете отрезать полновесный ломоть СЧАСТЬЯ только двум людям? На том простом основании, что молодость обязательно должна быть влюблена? Вы совершенно забыли то, о чем я говорил Вам на лекциях, счастье - это такой материал, который расходовать следует осторожно, умело, боясь потерять хоть каплю, боясь передать хоть каплю. Ведь при случайном "сваливании" оного на кого-либо, может произойти трудно поправимая реакция. Люди могут действительно поверить, что рождены для счастья, как птица для полета. - Едва заметная ухмылка легкой тенью скользнула по лицу профессора. - Чрезмерное дарение одних непременно ведет к ущемлению, а проще говоря, к лишению данной палитры других. Представьте себе, что люди, это собранные ягоды садовой клубники в кузовке. Представляете? Вы наблюдали когда-нибудь нечто подобное? Издали смотрится очень и очень привлекательно. Без изъянов. Натюрморты, достойные лучших кис-тей, когда-либо писавших. Но попробуйте-ка съесть ее всю, до последней ягодки и обнаружите, что вот эта кривобока, вот та уже начинает подгнивать, а третья вообще наполовину зеленая. Красотой возможно любо-ваться только издали. Вблизи красота превращается в лучшем случае в обыденность, а в худшем - в безобраз-ность. Наблюдать надо издали, или же переводить красоту в некое состояние однообразности с другими каче-ствами. А посему, чтобы избежать такой вот несправедливости превращения прекрасного, проще сделать... клубничный джем. Где ягодки - и хорошие, и плохие - заливаются консервантом, перетираются и... нате пожа-луйста, намазывайте на булочку и кушайте на здоровье. Конечно, по эстетичности вида это вряд ли сравнимо со вежей ягодой, но... есть можно, да и витамины кой-какие еще остались. Вот так-то, молодой человек, и ни как иначе. Что же нам-то с Вами делать? Не подскажете? Ведь обучение Ваше подходит к окончанию, а поставить Вам "зачет" за подобное творчество я не имею никакого морального права? Может быть, за оставшиеся дни попробуете сделать что-нибудь попроще, например, из жизни животных, для зачета подойдет даже насекомых. Возьмите, например, "черную вдову".
Ангел пал духом и, понурив голову, размышлял о перспективе остаться за партой еще на год. Подняв глаза на профессора, он с мольбой произнес:
- А можно..., а можно..., я попробую исправить этот курсовой?
Профессор, сочувственно оценив жалкий вид студента, грустно разрешающе кивнул, но по его кисло-му выражению лица было понятно, что дело это он считает безнадежным.
С большой неохотой их опухшие за эту ночь губы оторвались друг от друга. Небо стало над их голова-ми сереть, а звезды беспомощно с каждой минутой теряли свой такой яркий ночью свет. Переведя дыхание, Сашка тихо произнес. - Ну все, иди, уже светает. - Маринка послушно закивала головой - Иди, иди подтолкнул он рукой легонько в спину. - До вечера. Я тебя буду ждать вечером здесь же. - И Маринка пошла. Сильно при-падая на покалеченную в детстве правую ногу. Переваливаясь, как дородная гусыня. А Сашка смотрел ей в спи-ну с любовью, но кроме любви заворочался в его душе червяк жалости. Он смотрел долго, до тех пор, пока уже не стало видно силуэта невысокой хромой девушки. - Ну и что, что хромая, разве в этом дело, - размышлял он, бойко вышагивая по пыльной грунтовой дороге, ведущей к родному дому. Утренний холодный воздух трезвил, а росистая трава уже сделала свое дело - промочила ботинки насквозь, но все это нисколько не делало его на-строение хуже.
Маринка изо всех сил старалась идти быстрее, настолько, насколько это позволяла ее искалеченная нога. Уже показалось из-за горизонта красное утреннее солнце, обещая жаркий солнечный день. Давно пора было доить корову, но от внезапно нахлынувшего счастья она потеряла ощущение времени, голова легко кру-жилась - то ли от счастья, то ли от бессонной ночи. Она отворила деревянную скрипучую калитку и вошла во двор. Из-за угла дома, будто поджидая ее нарочно, появилась мать. "Шмяк" - пропела мокрая грязная половая тряпка и хлестнула по маринкиному лицу, оставляя на нем кусочки навоза.
- Тебя где, сучка, носило, сколько тебя можно ждать? Доходишься. Только попробуй забрюхать, как в прошлом году. Убью. Кто на тебя только такую колченогую скидывается? - кричала мать, время от времени хлеща тряпкой по Маринке, которая пыталась молчаливо защититься рукой от грозного оружия матери. - Ах ты стерва, ах ты шлюха. Сидела бы дома и не трепала бы нервы матери с отцом.
Дверь избы отворилась, и из дома степенно вышел маринкин отец.
- Ну хватит, мать, ну погуляла девчонка, ну опоздала чуть-чуть, что ж ее теперь - убить? - Произнес он хриплым со сна голосом.
- Вас обоих убить надо. Старый хрен, искалечил девку, теперь ее никто не возьмет, вот и бегает, как сучка, шалавится, подставляется кому ни поподя, - переключилась женщина на мужа. Маринкин отец с укориз-ной взглянул на жену и только помотал головой, а про себя подумал: - "Да, что ни говори, а жена была права. Эт он, и никто иной, когда было Маринке 5 лет, напившись пьяным, на мотоцикле переехал случайно ногу Ма-ринке, которая так и срослась кое-как. Сенокос был в то время, не до врача было, некогда по врачам было разь-езжать. Летом ведь как, день год кормит. Кто знает, как бы повернулась судьба сейчас у девченки, глядишь - и нянчился бы с внуками, а только вместо этого приходиться закрывать уши на слухи, ползущие по поселку, о похождениях своей дочери. Да выслушивать частые упреки жены. Отец молча взял косу на плечо, сунул в кар-ман старенького пиджака "брусок" и побрел на свою делянку по росе. А Маринка, переодевшись уже гремела торопливо подойником у коровы. Ловко дергала за соски и слушала привычную для деревенского жителя му-зыку молочных струй, бьющихся о дно жестяного оцинкованного ведра.
Сашка сидел на табуретке за деревянным кухонным столом и с аппетитом "рвал" молодыми крепкими зубами горбушку "черного" хлеба, прихлебывая парным молоком. Хлопочущая возле русской печки мать иско-са бросала взгляды на счастливого сына, гадая, что же такого могло произойти за эту ночь. Мать втайне радо-валась за сына, что тот сумел так быстро прижиться, сойтись с людьми. Еще и полгода не прошло, как они по-селились в этом селе, а Сашку уже многие односельчане нахваливали при встрече матери. Несмотря на то, что воспитывала она его одна, вырос он уважительным да трудолюбивым. Не боялся никакой работы, не гнушался ни метлы, ни навозной лопатки, когда это было надо. Но чувствовалась в нем тяга к машинам, вот и агроном говорил, что-де пошлем, как стукнет Сашке 18, на механизатора учиться. Все складывалось хорошо у них в этом селе, и мать все чаще по вечерам молилась и благодарила Бога за это. Наконец, не выдержав - спросила:
- Ты что это, сынок, улыбаешься-то все утро? Я смотрю, и спать-то ноне не ложился? Али зажинихал-ся? А? - Ее глаза озорно блеснули.
- Да нет, мам, все нормально, просто правда девчонка хорошая, может быть и получится что. Только ты меня не спрашивай, кто это, ладно? Я тебе потом, вечером все расскажу, сейчас опаздываю. Агроном нынче всю бригаду на ток вызывает. Поехал я, - бесхитростно пояснил Сашка. Выскочил из дома на улицу и лихо вскочил в седло своего старенького, оставшегося от умершего отца, мотоцикла. Лихо дернул за заводную нож-ку, двигатель затарахтел, взревел, и, подняв столб пыли, Сашка умчался.
На току был уже давно порядок, чистый вымытый асфальт просыхал, готовый к приемке зерна. Мужи-ки отдыхали. Разлеглись прямо на земле, прикрыв глаза выгоревшими от солнца кепками. Время было обеден-ное, а что значит обед без хорошей закуски и крепкого ядреного самогона. Вначале на дороге показался огром-ный столб пыли и только чуть позже столб приобрел голос, а затем и рев. А еще спустя мгновение, появился Сашка с дядькой Федором - шустрым хитроватым мужичком. Они были отправлены по решению бригады за местным самогоном.
- Во! - дядька Федор радостный спрыгнул с сиденья мотоцикла, на ходу вытаскивая из-за брючного ремня две зеленые стеклянные бутылки с горлышками заткнутыми скрученной газетой. Мутная жидкость при-зывно забулькала в руках дядьки Федора: - Гуляем мужики, - лихо выставил дядька Федор бутылки на дно ящика.
На импровизированном столе - перевернутом ящике и покрытым вместо скатерти все той же газетой - появились нехитрые деревенские угощения: пупырчатые колючие огурцы, красный редис, зеленые перья лука, вареная молодая картошка и соль в спичечном коробке. Все свежее, только что омытое холодной водой из ко-лодца, сверкающее хрустальными капельками на ярких зелено-красных боках. Чинно рассевшись вокруг ящи-ка, трое мужиков вместе с Сашкой, торопливо, будто боясь, что может не хватить, стали подсовывать свои ста-каны под булькающе горлышко бутылки, которой завладел дядька Федор.
- Ну, что, - дядька Федор хитро оглядел всех и, остановив взгляд на сашкином лице, произнес: - это значит, за любовь, что ли, - и перестав церемониться, громко выдохнув в сторону, выпил самогон.
Его примеру охотно последовали один за другим все присутствующие. Некоторое время было слышно только хрумканье трещавших под зубами свежих огурцов и редиса. Никто не решался нарушить разговором эти блаженные минуты, когда тепло разливается по всему телу, и воровато забирается в голову, превращаясь в легкое кружение. Голод был утолен, и Сашка, уже не торопясь, взяв очередной огурец и посыпая его солью, с улыбкой, как бы между прочим, спросил:
- Дядька Федор, а что это тебя на любовь потянуло? Ты ведь у нас как бы не женатый?
Федор прищурил нагловатые глазки и слащавым ехидным голосочком ответил:
- Да нет Сашек, эт-то, брат, не меня на любовь потянуло, это тебя потянуло. Вон, пока возле магазин-чика стоял, хлеб ожидаючи, бабы все уши прожужжали, что ты седня с Маринкой был. Ну-ка, ну-ка колись Са-шок быстро, был аль не был?
- С Маринкой ? - удивленно переспросил тучный Николай, даже перестав жевать, - Гы-ы-ы. - заржал он гаденько во весь голос.
- Ну и как тебе, Сашек? Не сильно туго было?
- Гы-ы-ы, гы-ы, гы-ы, - дружный мужицкий общий смех поверг Сашку в недоумение.
- Вы..., вы чего, мужики? - удивленно спросил он.
- Ой, не могу, - держался за булькающий живот дядька Федор, - Сашка, да ты что, и вправду ничего-шеньки не знаешь? Да ты, небось, ей и в любви признавался, нежно целовал в алые губки?
Веселье достигло апогея. Мужики, совершенно себя не контролируя, катались по зеленой траве, выти-рая время от времени грязными ладонями слезы. А глаза Сашки стали злыми.
- Ты чего городишь-то, дядка Федор? Ты чего наговариваешь-то? Ну был я с ней, ну и что с того, не пойму я что-то? Ты объясняй давай, а не ржи, как лошадь, а то ведь я не посмотрю, что ты старше меня, могу и врезать, - для убедительности и решимости Сашка сжал уже ставшие увесистыми подросточьи кулаки.
- Сашок, да ты знаешь, что Маринка-то у нас дочь полка, ну если не полка, то нашей деревни. У-у-убогенькая она, мало того хлопконогая, так ведь еще и жалостливая. И влюбчивая, ну что дворняжка бездом-ная. Почеши ее за ушком и ставь в любую позу. Все отдаст и всем даст - только попроси, - под вновь взорвав-шийся оглушительный гогот мужиков закончил Федор.
- Ах ты, козел, - сашкин кулак въехал в челюсть Федора. Мужики тут же повскакивали с земли, рас-таскивая в стороны сцепившихся Сашку и Федора.
- Неправда это, выдумал ты все, - задыхаясь от гнева кричал Сашка.
- А ты поди, щенок, - вытирая кровоточащую губу, тяжело дыша, шипел Федор, - у мужиков спроси. Спроси вон Кольку, Егора спроси, сколько они с ней ночей в скирдах провели?
Сашка уставился вопросительно на Егора с Николаем. Те, стыдливо пряча глаза, старались отвернуть-ся. Молча налив себе полстакана самогона, Сашка выпил и, не закусывая, отошел от собутыльников. - Как она могла, как она могла, - крутилось у него в голове. - Ведь она же такая, а они...
- Ладно, Сашек - мозолистая, тяжелая рука дядьки Федора легла на сашкино плечо, - ну подумаешь, не знал, а ты что, ай влюбился?... О-хо-хо-хошеньки, да ты еще молодой, мало ли их будет на твоем веку, и не чета этой хромой Маринке. Еще такие будут за тобой бегать. Пойдем-ка лучше дерябнем по одной. Ну, хватит дуться, пошли, пошли....
Солнце неторопливо, обстоятельно, словно куры на ночь, усаживалось на изгороди, комары клубились темными тучами, обещая завтра солнечный жаркий день. Маринка, стоя перед зеркалом, в который раз за ве-чер подкрашивала дешевенькой яркой, купленной у вокзальных цыганок, помадой губы. До назначенной встречи с Сашкой оставалось еще больше часа. Мамаша, как обычно, хлопотала у печи, гремя кастрюлями и чугунками. Резкий треск мотоциклетного мотора расколол деревенскую тишину, не оставив от нее даже оскол-ков, и неожиданно заглох перед маринкиным домом.
Пьяный Сашка, с трудом удерживая равновесие, сполз с мотоцикла и, уронив его, заорал во все горло:
- Маринка, шлюха позорная, выходии-и-и. Расскажи, все-е-ем расскажи, как мы с тобой ночью в стогу лежали. Расскажи, как ты мне клялась в любви до гроба. Тварь, а я тебя, а я тебя, эх... дурак.
Не поверив услышанному, Маринка выглянула в окно и увидела Сашку, который держался одной ру-кой за изгородь, а другой старался расстегнуть ширинку на штанах.
- Эх ты, стерва - почти плача закончил он, так и не сумев справиться с молнией на штанах, махнул ру-кой и оторвался от изгороди, двинулся по тропинке к своему дому. Но не пройдя и десятка шагов, с шумом рухнул в заросли лопухов, распугав копошащихся там кур.
Маринка, закрыв лицо руками, бросилась на кровать и, уткнув лицо в подушку, зарыдала во весь го-лос. Мать со слезами в глазах из кухни время от времени поглядывала на рыдающую дочь. Наконец, не выдер-жав, подошла, и тихонько, нерешительно присев на краешек кровати рядом, начала легонько гладить по воло-сам, ласково приговаривая:
- Ну что ты доченька, ну что ты? Ничего, ничего. Бог ему судья. Все пройдет, моя красавица.
Красный шар скрылся окончательно за горизонтом. Наступили ранние сумерки. Маринка с матерью сидели за столом в зале и пили чай с клубничным джемом. Они смотрели очередной сериал про красивую за-граничную жизнь и большую любовь. Лишь изредка волна незаслуженной обиды и жалости к себе самой сжи-мали маринкино горло, но эти приступы случались все реже и реже. Во дворе стучал молотком, "отбивая" косу на утро, отец. В десяти шагах от ее дома, в высоком бурьяне спал мертвецки пьяный Сашка, и если повнима-тельнее прислушаться, то можно было время от времени услышать его всхлипывания, похожие на всхлипыва-ния обиженного ребенка, которому не купили в магазине конфет. Полнеба на западе оставалось еще светло-розовым. И вдруг, неожиданно на этом фоне отчетливо стали вырисовываться буквы, как будто выводимые чьей-то невидимой рукой, сложившиеся в размашисто написанное одно только слово - СДАЛ. А спустя всего лишь мгновение - буквы стали на глазах рассыпаться, и осталась от них только неровная дымчатая дорожка. А может, > и не было ни каких букв? Просто пролетел куда-то спешащий по своим делам авиалайнер и оставил за собой молочный зыбкий след.